— Сколько лет?

— Семнадцать.

— Желтухой или сальмонеллой болела?

— Нет, — пискнула я.

— Громче.

— Нет!!!

— Медицинская книжка есть?

— Да!!!

— Почему хочешь работать на мясе?

— Потому что работа это интересная и позволяет общаться с простыми людьми. И еще… Хочу проникнуть в тайники производства консервов.

— Какие тайники? Здесь нельзя фотографировать.

— Тайники… — Я проглотила слюну. — Хочу увидеть, что действительно кладут в банки, потому что знакомый говорил, будто одни молотые копыта да хвосты.

— Твой знакомый сам хвост. К семи встанешь и доедешь?

— Встану и доеду.

— Ну, так вставай и приезжай в следующий понедельник. Но перед приходом обстричь ногти и заколоть волосы. Следующая!!!

Ничего не соображая, я поднялась в 6.00. Кое-как почистила зубы, завязала волосы в хвостик и на работу. Там мне вручили резиновые сапоги сорок второго размера, передник XXL, а также платок на голову. А в руки влажную тряпку.

— Садись за конвейер и вытирай крышки у банок.

В пять минут восьмого конвейер двинулся. Я едва успевала.

— Почему все банки такие грязные? — спросила я у соседки, приземистой краснорожей бабищи лет сорока.

— Так когда их наполняют, бывает, чего и прольется и замажет. Вон паштет засох. А туточки фарш.

— А не лучше ли вымыть из какого-нибудь шланга, чем растирать грязной тряпкой?

— Не, гляньте на нее, реформы она собирается проводить на нашем комбинате, — возмутились простые люди. — И часу не проработала, а уже все ей не нравится.

— Нравится, нравится, — уверила я их. — Все классно.

— Ну так работай и не болтай языком. А то вон банки грязные сходят.

Я едва выдержала до обеда в комбинатской столовке. На выбор там были суп с требухой и суп овощной: в мутной мясной взвеси несколько ломтиков картофеля. Я взяла овощной. Хоть название аппетитное.

В тринадцать опять на конвейер. Я выдержала еще два часа и домой. Первым делом душ, потому что от меня на километр воняло прогорклым паштетом. Шмотки в стиральную машину и спать — хотя бы полчасика. Через три дня я уже действовала, как робот. Два движения тряпкой — и следующая банка, два — и следующая. Но прежде чем я засыпала, перед глазами у меня ползла лента конвейера, уставленная консервными банками.

В конце недели меня перебросили на производство шинки. Все-таки какое-то разнообразие. Температура, близкая к нулю, чтобы мясо не портилось. Я уже начала притоптывать ногами.

— Сейчас согреешься. Тут работают аккордно, на американца, — объяснил мне некто вроде надсмотрщика. — Пошли покажу.

Ну и показал. Первым делом банка. Кладешь внутрь пленку. Потом берешь шматок мяса из целой горы таких же шматков. Посыпаешь желатином и таинственной консервирующей смесью. Старательно заворачиваешь пленку. Кладешь крышку и — к пломбирующей машине. Следующая банка, пленка, шматок, желатин, крышка и — к машине. Я выдержала три дня, после чего попросилась обратно на конвейер. Меня перевели, но я все равно успела отморозить руки. Прошли еще четыре дня, и наступил четвертый — пятница. Меня словно что-то утром толкнуло внутри, и я вместо кедов надела турецкие кроссовки, твердые, как бараньи черепа. Я стояла у окна и в качестве смены рода деятельности перекладывала консервы на автопогрузчик. Я успела уложить 942 банки, когда один из практикантов весь этот груз опустил мне на левую ногу. Прошло несколько секунд, прежде чем я сообразила, что придавило мою ногу. Я заорала, а запаниковавший практикант потерял еще несколько секунд, поднимая платформу с банками. Меня оттащили к врачу. Все обошлось ушибом и гематомой. Только турецким кроссовкам я обязана тем, что моя левая нога не превратилась в блюдо для пиццы метрового диаметра.

За те десять дней я заработала на визит к косметичке и на модный купальник с рынка. От работы на мясокомбинате мне остались несколько воспоминаний да отвращение к паштетам.

А что останется мне после будущей моей работы, если только я вообще что-то найду?

24.06. Сегодня светоянская ночь, а у меня по-прежнему ничего. Уже даже и не звонят. Пожалуй, схожу к гадалке. Сейчас позвоню Эве, может, присоединится ко мне.

— Сколько она берет? — Ишь какая практичная.

— Двадцать злотых за вопрос.

— А не лучше ли поехать к твоей бабушке? Билет в оба конца как раз и обойдется в двадцатку.

— К бабушке мы всегда можем съездить, а это супергадалка. Принимает только раз в месяц.

— Вечно ты бросаешься на все новое. Откуда ты знаешь, что ее предсказания сбываются?

— Я этого не знаю.

— Вот видишь. А у твоей бабушки всегда сбываются.

— Но у бабушки это займет целый вечер, а я хотела бы посмотреть, как пускают венки, и фейерверк увидеть.

— А знаешь что, — оживилась Эва. — Давай позвоним ей. После шести вечера это обойдется не больше, чем в двадцать злотых. А если не сбудется, то через месяц отправимся к твоей супергадалке. Ну как?

— Действительно, надо же пользоваться достижениями техники. Ты когда придешь?

— Как только прекратится дождь. Я потеряла зонтик. В этом году уже третий.

— Хорошо, жду.

Эва пришла в самом начале восьмого. Мокрая, хоть выжимай.

— Ну и лето! Льет с самого утра. Дай какое-нибудь полотенце.

— Я уж думала, ты не придешь. Выпьешь чего-нибудь горячего?

— И с двойной порцией рома. Ну что, звоним?

Эва допила чай, а я набрала номер.

— Малинка! Ты дома? В светоянскую ночь? Правда, льет как из ведра, но в твоем возрасте дождь не страшен.

— Мы как раз сейчас выходим, бабушка. Только понимаешь, — я умолкла в нерешительности, — у нас просьба. Можно, я без обиняков?

— Даже нужно, деточка. Сейчас сюда придут Хеня с Иреком. Погадать.

— Мы тоже на этот предмет.

— Хотите приехать? — обрадовалась бабушка. — Я покажу вам новый подсвечник из Израиля. Очень оригинальный.

— Да нет, — смутилась я. — Мы хотели бы еще сходить на Вислу, посмотреть фейерверк.

— Правильно. А как же с гаданием?

— Мы подумали: а нельзя ли по телефону?

— Почему же нельзя? Можно. И не такие вещи по телефону устраивают. Вот вчера я не могла заснуть и подумала: посмотрю что-нибудь. А по телевизору все рекламы да рекламы. «Позвони мне. Мы переживем вместе романтическую ночь». Ничего себе романтическую.

— Бабушка, речь идет о создании иллюзии.

— Вот именно, иллюзии, — рассердилась бабушка. — Везде эрзацы. Сигарета даст ощущение отдыха, месиво в банке выдается за вкусную еду. У чипсов вкус Америки, а благодаря крему ты можешь изображать из себя, ну, эту длинную, у нее фамилия что-то вроде шифра.

— Клаудию Шиффер, — подсказала я.

— Вот, вот, Шифер. Все притворяется чем-то другим.

— Виртуальная действительность. — Эва перехватила у меня трубку. — Здравствуйте.

— Здравствуй, Эвик. Хоть ты никем не прикидываешься. Все на своем месте. Как бутоны любви?

— Уже и сама не знаю. И потому прошу погадать.

— Что ж я делаю? — спохватилась бабушка. — Я болтаю, а счетчик стучит. Сейчас возьму карты. Иисусе Сладчайший, куда я их положила? Девочки, позвоните через десять минут. Я спокойно поищу их. Перетасую, поймаю настроение, и начнем. Хорошо?

Мы позвонили через пятнадцать.

— Нашла. И знаете где?

— На стиральной машине, — высказала я предположение. Непонятно почему, но бабушка всегда находит их на стиральной машине. Или в духовке.

— Опять, — подтвердила бабушка. — Но что они там делали? Вечная загадка. Ну ладно, в темпе, потому что вот-вот придет Хеня. Кто первая?

— Может, я? — сказала я. — Мне со страшной силой не везет. Уже месяц я ищу работу, и хоть бы что. Рафал, понятное дело. Но в сравнении с перспективой безработицы это мелочь.

— Ладно, раскидываем на тебя. Вот холера, девятка треф в казенном доме. С институтом что-то скверное намечается.

— Совсем хорошо. Еще и в институте облом.

— Погоди, погоди. Большие хлопоты из-за зависти, но благодаря трефовому тузу…

— Трефовый туз — это смерть. Все ясно, я просто умру, задавленная грудой обрушившихся проблем. И только тогда меня оценят.

— Погоди, Малинка, сейчас. Никакой смерти. Король пик. Какой-то пожилой брюнет заболеет или умрет, и все станет на свои места.

— Это точно в институте? Может, речь идет о папаше?

— Твой отец в трефах, и с ним ничего не прояснится. Ух ты! А вот у твоей мамы кто-то есть на стороне. Ты знаешь это?

— Бабушка, ты гадаешь мне или маме? Что там с институтом?

— Сейчас, сейчас. Раскину еще раз. Что мы тут имеем. — Бабушка замолчала, изучая карты. — Снова хлопоты в казенном доме. Какая-то серьезная катастрофа у брюнета. Малинка, перенеси защиту.

— Но мне уже назначили срок на десятое июля.

— Я помолюсь святому Антонию. Быть может, удастся перенести.

— Опять Антоний?

— Единственный, кто не подводит. Несколько минут назад он подсказал мне, где лежат карты.

— Что еще мне выпало? Тут Эва в нетерпении рвет у меня трубку.

— Какие-то деньги. Познакомишься с блондином издалека. Замечательный мужчина. Да еще и безумно влюбленный.

— Наконец-то, — вздохнула я.

— Сейчас, сейчас. Важное свидание. Ты, блондин и шатенка. Свадебная карта. Но что делает здесь этот шатен?

— Ты говорила, блондин, — вмешалась я.

— Это другой. Постоянно рядом с тобой. И когда первый раз раскидывала, тоже. Однажды он тебе уже помог и все время ждет. Влюбленный. И ты тоже влюбишься. Ну, дорогуша, — бабушка даже присвистнула, — тебе ложится сплошь красная масть. Все, а теперь Эва. Слушаешь?

— Едва дождалась, — ответила Эва.

— Уже раскидываю. Какая краснота! Этот бутончик блондин? При деньгах. Что такое, он еще учится? Или же из богатого дома. Ну да, отец при казенной карте. Ученый.

— Видишь? — шепнула мне Эва. — Все сходится.

— Он без ума от тебя, — продолжала бабушка. — Но стоп, стоп. Хлопоты. Разрыв.

— Какой разрыв, если ничего еще не началось? — занервничала Эва.

— Ой, Хеня по домофону звонит. Закончим в следующий раз.

— Не оставляйте меня так! — взмолилась Эва. — Хоть два слова!

— Ну ладно, быстренько. Три, четыре, пять, шесть. Измена, серьезная, и слезы. Но постой, это для шатенки, а у тебя волосы черные. Полный разрыв. Ну вот, уже стучат. Все, кончаю, пока.

Бабушка повесила трубку.

Мы с Эвой уселись напротив друг друга. Сидим.

— Говорила я тебе, чтобы идти к гадалке?

— Может, не исполнится, — произнесла, но как-то неуверенно Эва.

Сидим. Молчим.

— И что теперь делать? — спросила я.

— Ничего. Ждать. В восьмидесяти процентах случаев проблемы разрешаются сами. Ты что, не знала?

Я не знала. Я не Эва, всего лишь Малина. Вечно в огорчениях, в переживаниях из-за пустяков. Сидим дальше. Может, телевизор включить?

25.06. Понедельник. Что-то меня разбирает после этих венков. Где это вообще видано? Одиннадцать градусов в июне! У них это называется «парниковый эффект». А вчера? Впрочем, лучше начать с начала. Обескураженные бабушкиным гаданием, мы сидели, бездумно уставясь в экран выключенного телевизора.

— Одолжишь мне какую-нибудь куртку? — нарушила молчание Эва.

Я поплелась к шкафу. Отворила скрипучие дверцы. Изнутри вылетели три моли, вскормленные моими свитерами. Уж ежели не везет, так во всем.

— Какую? Синтетическую или джинсовую?

— А чего-нибудь посолидней нету? Я, пока ехала к тебе, промерзла до костей. Сомневаюсь, чтобы на улице внезапно потеплело.

Я извлекла два пуховика и толстые зимние шарфы.

— Вечно у тебя крайности. Никогда не можешь найти что-то промежуточное…

— Ты брюзжишь, словно мы супруги с двадцатилетним стажем, — заметила я.

— Я расстроилась. — Эва начала сосать большой палец. — Это гадание…

— А думаешь, я нет? Институт — единственное место, где у меня хоть какие-то успехи. С работой завал, с любовью крах. Везде одни поражения. И тут я узнаю, что будут сложности с защитой.

— Ну что может произойти? — Эва попыталась преуменьшить проблему.

— Да что угодно. Знаешь, как на защитах заваливают? Невразумительные вопросы, ехидные замечания. Дурдом. В прошлом году завалили шестерых из сорока. Нет, надо переносить срок, — приняла я решение.

— Интересно, когда я буду защищаться? — задумалась Эва. — Ладно, к черту печали. Сегодня все-таки светоянская ночь.