НОВОГОДНИЙ ВЕЧЕР

— Быстренько проведем ревизию бара, — сказала Виктория, указав на большущую коробку из-под компьютера Ирека, стоящую под столом-кроватью. — Посмотрим, что у нас есть.

Травка заглянул в коробку:

— Из веселящих напитков упаковка пива и четыре бутылки шампанского. Надеюсь, до полуночи они сохранятся.

— Ты обещал пять бутылок вина, а Олек, само собой, так называемую заправку для пива.

Виктория открыла крышку комода, куда складывали провиант.

— Кроме того, у нас семь литров кефира, пять минералки, бочка огурцов вместе с рассолом и центнер разных печенюшек и чипсов.

— Добавлю-ка я еще салат с майонезом, — предложила Милена. — Экспериментальное папино изделие. Будет завтра прекрасным заполнителем.

— Заполнителем чего?

— Того, что выблевано, — объяснила она.

— Ты, наверно, еще не знаешь, — встрял Травка, — что с похмела человек по-настоящему страдает, когда ему хочется блевануть, а нечем. Потому-то заполнитель — очень полезная штука, особенно жирный, густой и отвратный на вкус.

— Потому что такой легче выходит наружу, — объяснила Милена, нюхая содержимое банки. — Этот будет в самый раз. В желудке он не удержится и пятнадцати секунд.

Я сморщилась: до меня долетел аромат экспериментального салата.

— Надеюсь, мне не придется оценивать его достоинства.

— Когда-то надо начинать, — сказала Миленка. — Так уж лучше сейчас среди товарищей по несчастью, чем через полвека, окруженной бездушными медсестрами в доме заходящего солнца.

— Полвека в нашем возрасте — это чистейшая абстракция, — заметил Травка. — С равным успехом можно сказать, что дом этот ожидает Вишню через два миллиарда лет.

— Ладно, философ, скажи лучше, приготовил ли ты пластинки, — вмешалась в дискуссию Виктория.

— Ждут со вчерашнего дня. Сплошь антидепрессивные хиты: Рики Мартин, Наталия Орейро и, разумеется, бойсбэнды.

— Отлично, — обрадовалась Милена. — Ну так что? Пора надевать драгоценности и — гол!

 

СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ, ПЯТНАДЦАТЬ БУТЫЛОК ПИВА И ЧЕТЫРЕ БУТЫЛКИ ШАМПАНСКОГО

— Кто хочет пива? Кто вина? — перекрикивала музыку Милена, вся в блестках и перьях.

— А может, кто-нибудь уже желает алкаприм или похмелин? — предложила Виктория.

Таковых не оказалось. Зато объявились жаждущие напитков большей крепости.

— Знаете эту шуточку? — спросил Олек. — «Водку? Теплую? В пять утра? Из пластмассового бритвенного стаканчика? Не откажусь». Наливай.

— А какие-нибудь другие деликатесы есть? — спросил Травка, чувствующий себя не в своей тарелке из-за отсутствия двух Марий своей жизни — одной во плоти, а второй растительной.

— После Анджеек, когда ребята принесли кислоту, отведали, а потом сели в лифт и съехали двумя этажами ниже, нет и не будет, — объявила Милена.

— Но тут же нет лифта, — заметила я.

— Нету, — согласилась Вика, — но это ведь не конец. Съехали они в подвал, тут у них разыгрался аппетит, и они решили купить чего-нибудь поесть. Пошли на поиски и обнаружили за углом магазин «24 часа». Ну, вошли.

— Откуда ты все знаешь? Ты что, была с ними?

— Продавщица там — наша знакомая, и она рассказала нам о своих переживаниях в ту ночную смену.

— Само собой, она не знала, что мы знакомы с этими ребятами, и это наше счастье, потому что тогда она уж точно никогда не продала бы нам ни крошки, — добавила Миленка. — Пришла она в тот вечер на работу как обычно. Сидит, скучает, ковыряет в зубах, и тут входят двое. Волосы взлохмачены, глаза как у вампиров — частично от кислоты, частично от вида копченостей в витрине. Наконец один из них, судя по описанию, Ендрек, выбрал твердокопченую телячью и просит отрезать ему триста граммов. Но говорил он так невнятно, что продавщица не поняла. Ендрек снова начинает ей толковать, показывает дрожащим пальцем. Наконец не выдерживает, перепрыгивает через прилавок, хватает здоровенный ножище и сам отрезает колбасу. Представляете себе? Мужик метр девяносто пять с ножом в руке? Продавщица едва в обморок не грохнулась.

— Но смешней всего, что отрезал он ровно триста граммов, — сообщила Вика.

— Нам подобные истории совершенно ни к чему, — завершила Миленка.

— А слышали историю про смысл жизни? — спросил Олек.

— Давай, — дружно попросили мы. В конце концов, смысл жизни — именно то, что ищет каждый студент-первокурсник. Потом на это уже нет времени. По крайней мере, так говорил мне Даниэль.

— Значит, дело было так, — начал Олек, подлив себе в пиво для эффективности заправки. — Один чувак в экспериментальных целях потребил грибочков. Подождал немножко, и вдруг — озарение. В узоре занавесок он увидел основополагающую формулу Вселенной. Выраженную одной-единственной фразой. Короче, он открыл смысл жизни. Но, проснувшись на другой день, он ничегошеньки не помнил. Осталось только туманное воспоминание, что на какой-то миг он получил доступ к величайшей тайне мироздания.

— Ну и что?

— Через неделю он снова потребил грибочков. На этот раз формулу он увидел на ковре и обивке дивана. А наутро опять пустота. И так повторялось несколько раз. В конце концов он решил подготовиться. Положил листок бумаги, ручку. Потребил грибочки и ждет. А когда пришло озарение, все точно записал. То самое единственное предложение, бесконечно важное для всего человечества. Утром проснулся, хватает листок и читает: «Когда я встаю на стул, то кончиками пальцев касаюсь потолка».

Потрясенные, мы молчали.

— Слушайте, а где же Мария? — неожиданно спросил Адам.

— Веселится вместе с гуру, — ответила Милена.

— Можно сказать, экспериментирует со старым грибом, — сказал Ирек. — Сколько, интересно, ему лет?

— Судя по виду, двести семьдесят, — оценил Травка.

— И такой старпер имеет влияние на Марию? — недоверчиво покачал головой Олек.

— Да еще вешает ей на уши такое, — заметила Миленка, — что я начинаю сомневаться, все ли у него дома. Тут недавно он исчез на несколько дней, видно, опять спрятался у какой-нибудь бабенки. А Марии сообщил, что у него произошел несчастный случай в Альпах.

— Он, дескать, проводил там тренинг для швейцарских менеджеров, — объяснила Виктория.

— Мария с ума сходила от горя: «Видно, он не хочет меня тревожить. Может, он умирает там, вдали от меня». Прошла неделя. Заходим мы с Иреком в «Алхимию», а там сидит гуру, живой и здоровый, ну, в соответствии со своими двумястами годами. Курит, пьет и дурит мозги очередной телке. Марии с нами не было…

— И жаль, потому что потом она не хотела нам верить. А когда наконец сказала ему, что мы его видели, так этот козел все отрицал. И еще заявил, что мы это специально, потому что завидуем ее счастью. Короче, мы перестали вмешиваться.

— Надо было сказать, чтобы она попросила его показать паспорт. Тогда стало бы ясно, что ни в каких Альпах он не был.

— Мы сказали. И она даже попросила его, но он ее высмеял: «Деточка, это был секретный тренинг. И паспорт у меня, какой выдают людям, выполняющим особые задания. Его нельзя никому показывать». Вот так вот.

— Да, весь в тайнах.

— А сколько денег он с нее слупил… На пиво, на курево, на водку.

— Ее родители не удивляются, что она столько тратит? — спросила я.

— Да ты что, — сказала Виктория. — Они положили ей карманных денег в два раза больше, чем получает моя мама, и их не интересует, на что эти деньги идут. Когда-то она скупала медную бижутерию, сейчас тратит на Стефана.

— Ну, влипла девочка. Гуру нашел курицу, несущую золотые яйца, и не выпустит ее, если мы только чего-нибудь не придумаем.

— Подождем до третьего февраля, до открытия каналов. Тогда должно будет произойти высвобождение потенциала. Может, она сама прозреет. А если нет, то мы приступим к массированным действиям и освободим ее.

— Я бы не ждал, — вступил Травка, — потому что может оказаться, что освобождать будет нечего. Неизвестно, сколько у нее осталось, ну, этих… как их… нейронов.

— Мы тебя понимаем, старик, — хлопнул его по плечу Ирек. — Не каждому захочется ходить с резиновой куклой без мозгов. Но сейчас до нее ничего не доходит, так что придется ждать.

Мы все замолчали, размышляя о трудной судьбе Травки. Но, в конце концов, Новый год есть Новый год. Надо выполнить норму.

2.01. Став старше на год, мы расчищали комнату после новогоднего ликования и собирали в одну кучку обрывки воспоминаний.

— Для этого-то и нужны друзья, — произнесла Миленка. — Чтобы было с кем поговорить о том, что вместе пережито в прошлом, и приблизительно установить, что же, собственно говоря, было.

— А как было? — поинтересовалась Мария, облачаясь в сапфирового цвета пижаму с надписью «Не бойся достичь звезд».

— Шумно, — ответила Миленка, укладывая в полиэтиленовый пакет пластиковые бутылки. — Кроме того, Травка упился до состояния мировой скорби и все время твердил о каких-то когтях мифомана.

— А Ирек вылез наконец из-под стола?

— Да и, нечаянно потянув за провод, уронил на себя клавиатуру и два словаря. Все утро он провел в травматологическом пункте, а вечером занимался тем, что проверял, не сползла ли со лба повязка.

— И очень кстати оказался салат Миленкиного отца, — сообщила Виктория. — Некоторые воспользовались им уже в пять утра. — При этом она бросила на меня не лишенный сочувствия взгляд.

— Я никогда не пила горячего вина… — смущенно попыталась я объяснить.

— Да успокойся, Вишня, салатом пользовались все, а Травка так даже два раза.

— Надо сказать, что назначение свое он исполнил, — призналась я.

— Спасибо, я передам папе, — обрадовалась Милена.

— А ты как отметила? — спросила Виктория.

— Пока не знаю, жду, что скажет гуру.

— Видно, ты здорово нарезалась.

— Вовсе нет. Просто я не знаю, как оценивать ту ночь. Потому что, с одной стороны, я была с гуру, но, быть может, моя радость слишком хищная, слишком эгоистичная. Кроме того, мы хотели посмотреть праздник на Рыночной…

— И что же?

— Ничего не получилось. Без четверти двенадцать гуру вызвал такси. Оно приехало, мы сели. Гуру назвал адрес, а так как он уже много выпил, то сказал: «Эстери, двадцать». Ну, мы отъехали на пятьдесят метров от «Алхимии». Я заплатила, мы вышли, а когда такси уехало, я поняла, что мы стоим возле «Зингера».

— И?

— Вовремя добраться до Рынка шансов уже не было, ну, мы и пошли в «Зингер». Не торчать же на морозе! Гуру сразу же встретил знакомых по экспедиции на Гималаи, мы подсели к ним, и я даже не знаю, когда пробило двенадцать. Очнулась я в третьем часу.

— А гуру, наверно, до сих пор лежит под столом, — мечтательно произнесла Миленка.

— Нет, так много он не выпил, — возразила Мария. — Иногда ему действительно необходимо понизить уровень энергии, чтобы его не разнесло на атомы, но он никогда не пьет столько, чтобы лежать два дня.

— Может быть, он не все тебе говорит, — сказала Милена.

— А не сменить ли нам тему? — предложила Вика, чувствуя нарастание конфликта. — Травка хотел показать нам новое псевдовосточное покрывало с пальмами, которое он получил от бабушки Ирека.

Когда мы вошли, Травка боролся с постпраздничной головной болью, ведя затяжной спор по поводу телевизора.

— Как ты можешь потреблять эту виртуальную бурду? Ты, прочитавший всего Голсуорси?

— Это было давно, — объяснил Ирек, возясь под столом с проводами. — Меня тогда мучило, что есть люди, реагирующие на проблемы иначе, чем моя мама или сестра.

— То есть как?

— Они их подавляют, душат в себе, делая вид, что все о’кей. Представь себе, что ты умираешь от ревности и в то же время куришь сигару и играешь на рояле веселую мелодию.

— В моем случае это невозможно, — объявила Милена, — учитывая длину моих накладных ногтей.

— Но вернемся к телевизору, — донесся из-под стола голос Ирека. — Из него можно узнать много интересного. Вчера, например, Селин Дион сказала дословно следующее: «Cancer is never part of your vocabulary». Жутко необразованные эти канадцы. Не знаю, как вы, а я узнал значение слова «рак», когда пошел в старшую группу в детском саду.

— Общество благосостояния и беззаботности, — подвела итог Виктория. — Там, наверное, печатают специальные словари для впечатлительных. Без слов «рак», «нужда», «старость», «смерть».

— А сегодня утром, то есть в два часа, — продолжал Ирек, — я смотрел программу о нас, о молодежи. И узнал много интересного. Например, какие мы. Мы, поколение, родившееся перед и во время военного положения.

— И какие же? — спросила Мария, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения.

— Журналистка, которая вела эту программу, сказала, что растет поколение эгоистов. Ориентированных на потребление, которые избегают подлинных уз.

— Господи, это мы, что ли, такие? — испугалась Милена.

— К сожалению, да, — подтвердил Ирек. — А некий профессор прикладной психологии добавил, что мы являемся индивидуалистами, бестрепетно идущими к цели. И если о чем-то и думаем, то исключительно о благосостоянии. Кроме того, мы живем сегодняшним днем и не способны планировать.

— А что можно планировать в стране, где ни образование, ни способности, ни упорный труд не гарантируют социального минимума? — возмутился Травка, массируя себе виски.

— Вот этой проблемы они как раз не касались. Зато другой профессор, кажется социолог, печальным голосом объявил, что в старости нас ждет общество андроидов, потому что ни один живой человек с нами не выдержит.

— Одним словом, поколение монстров, — суммировала Миленка. — Ну, и как вы себя чувствуете, монстры?

 

ПРАЗДНИК ЦАРЕЙ-ВОЛХВОВ

Сидим в «Колорах» и отмечаем мой день рождения. Час назад мне стукнуло девятнадцать лет. Я — взрослая. Что это, собственно, означает?

— Полная свобода в поисках счастья и смысла жизни, — таково было определение Марии.

— Возможность ходить на фильмы для взрослых и собственный паспорт с дурацкой фотографией, — это Ирек. — Моя сестра добавила бы, что это также вторичное появление мысли о лифтинге. Потому что в первый раз она якобы возникает после сдачи экзаменов в лицей.

— Сейчас тебе придется самой оплачивать свои счета, — припугнула меня Виктория. — Разумеется, теоретически, потому что на практике существуют люди, которые никогда за себя не платят.

— И помни, что отныне время будет бежать все быстрей и быстрей, — предупредил Даниэль. Он в первый раз встречается с моими друзьями. Я употребила слово «друзья»? Ой-ой, я начинаю приручаться, но ведь поколение пепси никаких уз не признает.

— А у меня оно идет все так же медленно, хотя скоро мне будет двадцать один, — заметила Милена.

— Видимо, в твоей жизни мало событий, — объяснил ей Даниэль. — Один день похож на другой. Поэтому у тебя впечатление, что время движется медленно. Но это обманчивое впечатление. Ты и оглянуться не успеешь, как вступишь в четвертый десяток и…

— И что тогда? — испугалась Милена.

— Конец.

— Моей сестре ты этого лучше не говори, — сказал Ирек, поправляя повязку на голове. — Она уже год как в панике, что скоро ей исполнится тридцать один. Скоро — это значит через два года с гаком.

— И она права, — сказал Даниэль. — Увы, после тридцати жизнь утрачивает вкус. А знаете почему? Потому что все самые важные воспоминания появляются раньше.

— А потом? — продолжала допрашивать Виктория с таким упорством, как будто этот проклятый четвертый десяток должен был у нее вот-вот начаться.

— Потом… Потом память представляет собой как бы уже полную чашу. В которую продолжает литься вода. Новые переживания уже не запечатлеваются в ней с прежней резкостью. Уже ничто не имеет особенного значения. Даже если ты полетел на Марс, это все равно мелочь в сравнении с воспоминанием о том, как ты воровал яблоки в соседском саду.

— Господи… — дружно вздохнули мы. Все семеро. — Да, — кивнул Даниэль. — Поэтому копите воспоминания, пока чаша еще не полна.

 

СПУСТЯ ДВОЕ СУТОК

— …А несколько следующих дней ей надлежит питаться только тестом счастья…

— Кто тут говорит о счастье?

В кухню заглянула Мария, но тут же скрылась. Однако мы успели заметить, что выглядит она так, будто ее пожирает внутреннее пламя. И у пламени этого — мы это знали — было имя Стефан, хотя в кругах посвященных его называли «гуру».

— Наверно, он ее и вправду гипнотизирует, — прошептала Милена.

— А может, это феромоны? — высказала предположение Вика. — Я в сети видела такую рекламу. Платишь сорок баксов, и тебе присылают бутылочку. Ты душишься из нее, и мужиков притягивает к тебе, словно у тебя на попке два огромных магнита. Может, гуру тоже купил чего-нибудь такое…

— Так или иначе, но девку надо спасать, а то он ей окончательно выжжет мозги, — объявила Милена. — Когда я сказала ей, что гуру женат и у него есть дети, она только взглянула на меня, и все.

— А может, дым из камина, — продолжила строить предположения Вика. — Сидит она ежедневно в «Зингере» и вдыхает этот дым. Кстати, насчет жены… Милена говорила, что гуру ей сказал, будто уже несколько лет они живут с женой раздельно.

— Видно, не совсем раздельно, потому что она недавно родила ребенка. Третьего. Как-то на днях она ворвалась в «Пташиль» и набросилась на Марию с кулаками. «Если не отстанешь от моего Стефана, то я засуну руку в твое хайло, схвачу за язык и выверну наизнанку!» — орала она. Жуткий был скандал.

— А что Мария?

— Заперлась в туалете на несколько часов. Наконец бармен не выдержал, вышиб дверь и на руках вынес Марию в зал. Там она ждала до утра, пока не пришел гуру и все ей не объяснил.

— И что он на этот раз придумал?

— Стандартный набор, — сказала Милена, играя колокольчиками на ширме. — Что он дожидается развода, — тут она звякнула в колокольчик, — что его бывшая жаждет мести, — снова звон, — и хочет сломать ему жизнь, потому распространяет всякие враки. И еще он вытянул у нее кучу денег на точное исследование группы крови. Предыдущее якобы было фальсифицировано.

— Мария уже знает результаты?

— Пока нет. Они будут известны через месяц. Примерно тогда, когда он откроет ей очередные каналы и высвободит потенциал.

— Как бы при открытии он не загнал ее в настоящий канализационный канал. Недавно он заставил ее ходить босиком по снегу. А следующие несколько дней питаться она должна только тестом счастья.

— Кто тут говорит о счастье? — Мария опять заглянула в кухню с тем же самым вопросом. Прямо какой-то ремейк.

— Не столько о счастье, сколько о духах, — пошутила Милена. Марыся действительно смахивала на привидение.

— О том единственном духе, который живет тут уже два месяца, — уточнила Вика.

Мария оглядела потолок. Сделала глубокий вдох и медленно выпустила воздух через нос.

— Я ничего не чувствую. Здесь чисто. Может, он в коридоре сидит?

— Мы о тебе говорим, — не выдержала Милена.

— Обо мне? Но вы же говорили о духе, который живет на кухне.

— Это просто шутка. Понимаешь? Посмотрись в зеркало. Настоящий дух.

— Не понимаю, в каком значении дух.

— В самом примитивном. Ты выглядишь как призрак.

— Ах, вы имеете в виду мою одежду? Я должна ее носить. Она стимулирует позитивное обращение энергии. После открытия каналов я постепенно вернусь к нарядам художественного кроя, но не сейчас. Я буду так ходить до третьего февраля. А в этот день произойдет освобождение, которое произведет сам гуру.

— Хочу надеяться, что это коснется и мозга, — буркнул Травка, до сих пор молчавший.

— С мозгом у меня все в порядке.

— Деточка, неужто ты не видишь, что с тобой происходит? — не выдержала Виктория. — Ходишь в простыне, ешь всякую дрянь, жуешь какую-то траву. Да посмотри ты на себя. В Средние века тебя сожгли бы на костре только за выражение лица.

— В Средние века царили дикость и невежество, — отрезала Мария.

— Не большие, чем те, которыми наполняет тебя этот старый фармазонщик в кожаной шляпе.

— Он дает мне счастье! — крикнула Мария и ринулась в ванную, шелестя полами своего развевающегося балахона.

— И это ты называешь счастьем? Да ведь ты ничего уже не чувствуешь, тебя уже нет! — крикнул Травка.

— Я совершила акт самоуничтожения, — любезно сообщила нам через дверь Мария. — Теперь я — элемент более совершенного существа.

— А когда тебе надоест, ты будешь знать, каким путем выбраться из Стефана наружу? — заржал Травка.

— Мне не надоест.

— Травка, я скажу тебе, как будет, — обратилась к нему Милена. — Это ему надоест. Он ее окончательно сожрет, а остатки выйдут оттуда, откуда им и положено выходить.

— Мария, ты предпочитаешь выйти из Стефана в твердой или в жидкой фазе?

Мария выскочила из ванной. Она метнула в нас трагический взгляд, липкий от черной туши.

— Вы ничего не понимаете. Ничего! Я ухожу. Не ждите меня.

Она хлопнула дверью, оставив после себя тошнотворный запах сандалового масла и недоеденную булку.

 

СЕРЕДИНА ЯНВАРЯ

Сегодня Даниэль в первый раз появился в квартире девочек. Я нервно металась по комнате, думая, чем бы его заинтересовать. Наконец показала ему произведение Марии.

— Энергетическая штука, — оценил он. — Кто это написал? Та брюнетка, завернутая в километры ткани?

— Она, — подтвердила Виктория. — Она уже месяц ходит в таком виде. Гуру велел ей изменить стиль. Она тут же побежала в магазин и купила полштуки перкаля.

— Да, знавал я таких женщин, — тоном эксперта заметил Даниэль. — Они клеются к мужчинам, которые относятся к ним как к запасным элементам своей эротической жизни и заливают их негативными сигналами вроде «какая же ты все-таки дура» или «сегодня, детка, мы не встретимся, потому что мне неохота».

— А почему они это позволяют? — спросила Миленка.

— Низкая самооценка, — поставил диагноз Даниэль. — Я, кстати, замечаю это и у тебя, Милена. Ты вызывающе одеваешься, словно хочешь отвлечь внимание от своего внутреннего мира.

— Может быть, — согласилась она. — А может быть, и потому, что, если бы я была серенькой мышкой, всем было бы наплевать на то, что я прочитала сотни книг. А так все удивляются, что я вообще умею читать. И еще внимательней смотрят на меня.

— Именно это тебе и нужно.

— Да, внимание и взгляды, — подтвердила Миленка. — Когда на меня никто не смотрит, я себя плохо чувствую.

— Заведи собаку, — посоветовал Даниэль. — Никто не способен смотреть так пристально, как смотрит на хозяина собака. А кроме того, она уж точно тебе не изменит. Я просто мечтаю о такой любви.

— С собакой? — удивилась Виктория. — Это называется содомия.

— Не с собакой, — сказал Даниэль, — а просто я мечтаю о любви, какая соединяет человека и собаку. Потому что она совершенно бескорыстна, в ней нет ни ревности, ни страха, что она кончится, нет притворства и желания переделать собаку в соответствии со своим идеалом. Не так ли выглядит истинная любовь, описанная апостолом Павлом? В ней нет также ни скуки, ни развития. Собаке не надоедает неизменная глупая игра со старым мячиком, она не скажет: «А может, для разнообразия сходим прогуляться в горы?» Ее не мучит повторяемость.

— Кажется, где-то я это уже читала, — протянула Милена.

— Вполне возможно. Многие люди пришли к подобным выводам.

— А что ты думаешь о кошках? — спросила я.

— О кошках? — Даниэль на миг задумался. — Они знают, чего хотят. Но я глубоко убежден, что, если бы они были в два раза больше, их нельзя было бы держать в доме. А собаки, даже в три раза больше, все равно были бы друзьями человека. Подумайте над этим.

 

СПУСТЯ ДВА ДНЯ

— И что ты думаешь? — спросила я Миленку.

— О кошках? Не все они знают, чего хотят. Вот у моих стариков Гризек никогда не может решить, хочет он рыбные или говяжьи колечки.

— Я спрашиваю, что ты думаешь о Даниэле.

— О нем? — Милена наморщила лоб. — Он выглядит как парень, которого совершенно спокойно можно привести на чай к бабушке. Великолепный кандидат в мужья. Только что-то в нем, на мой взгляд, не то.

— Не хватает солярия и тачки, — подсказала Виктория.

— Нет, не это.

— А что? — несколько нервозно допытывалась я.

— Даже не знаю. — Миленка глянула на меня. — Может, он просто чересчур идеальный?

— Вот именно. У меня точно такое же ощущение. Даниэль такой идеальный, что я должна влюбиться в него с первого взгляда. Однако при одной мысли, что я должна, во мне возникает непонятное сопротивление. И сразу появляется желание сбежать высоко в горы.

 

КОНЕЦ ЯНВАРЯ, СЕССИЯ

После экзамена Даниэль проводил меня до самой квартиры девчонок.

— Не зайдешь?

— Нет. Не хочу вам мешать. — Он улыбнулся. — А кроме того, Милена как-то подавляет собой всех. Ну и, честно говоря, я предпочитаю быть с тобой один на один.

Я почувствовала, как под бордовым свитером у меня заколотилось сердце. Может быть, это начало влюбленности?

* * *

— Может, я начинаю влюбляться? — спросила я Ирека. Последнее время я многое ему рассказываю. Он стоит на коленках или лежит у себя под столом, устанавливая все, что только можно, а я говорю, говорю, сидя на диване у окна и глядя на его носки или тапки с гуральским узором. — Может, это первые признаки? Но тогда почему я не испытываю всеохватной радости?

— Ты все анализируешь, прямо как моя сестра, — заметил Ирек, устанавливая «Старкрафт». — Этакая духовная правнучка Мазоха. Недавно она начала беспокоиться, что недостойна своего парня. И все из-за мамы.

— Да? — Я подсела поближе, обрадованная тем, что наконец-то смогу отблагодарить за внимание, выслушав его рассказ.

— В праздники маме было скучно, и от скуки, отягощенной перееданием, она стала жучить нас. Сначала прицепилась ко мне, дескать, пора мне уже думать о магистерской работе, а еще у меня слишком длинные волосы за ушами.

— А ты?

— Я не дал себя спровоцировать, — похвастался Ирек, — и тогда она бросила какое-то замечание о новых приобретениях бабушки. Потом переключилась на своего жениха, засыпая его упреками в том, что он совершенно не слушает ее. По правде сказать, тут она была права. Богусь последнее время после пяти минут ее излияний отключается. Возможно, у него синдром перенасыщенности…

— А с Малиной что?

— Малину мама оставила на десерт. Потерпев фиаско с нашей разумной троицей, она тут же набросилась на Малину. И начала зудеть, что та ничего не умеет. «Как ты будешь обихаживать семью, которая когда-нибудь появится у тебя? — задала она риторический вопрос. — Шить ты не умеешь. Вязать ни на спицах, ни крючком тоже не способна. Ты ни разу не сварила элементарный суп, а уж о более сложных блюдах вроде сырников я и не говорю».

— Она правда не умеет печь? — удивилась я. На все семейные торжества пеку я.

— Что касается кулинарных способностей, то можно сказать, что Малина похожа на одного из троих в лодке. Яичницу она готовит точь-в-точь как небезызвестный Гаррис. Из шести яиц получается пол-ложечки пригорелых поскребышей. А что до остальных талантов, то она напоминает героиню какого-то романа Воннегута. Единственное, что она может, это слепить шарик из остатков мыла.

— Прямо скажем, немного, — признала я. Я сумела бы вылепить из мыла миниатюрный Мариацкий костел с фигуркой трубача на колокольне. Только что из того?

— Раньше ей это нисколько не мешало в жизни. А сейчас она приняла замечания мамы близко к сердцу.

— Интересно почему?

— Да почему-то запало ей это в голову, и теперь она пытается выискать причины, по каким они с ее парнем могут разойтись. Этап отчаяния от возможной измены и потенциального алкоголизма — своего либо партнера — она прошла. Теперь огорчается, что из нее никудышная хозяйка.

— Может, ей стоит записаться на какие-нибудь курсы по домоводству? Наверно, есть такие.

— Но не для людей, у которых обе руки левые. По части работы руками у Малины способности примерно такие же, как у Милены.

— Да, Миленка в этом смысле настоящий уникум. Недавно пошла она купить себе фиолетовые контактные линзы. Продавец, наверно, час учил ее, как вставлять их.

— И что? — с интересом спросил Ирек.

— Вернул ей деньги и сказал, что такие деревянные руки только у людей на алтаре Вита Ствоша.

— Смотри-ка, а красится вполне ровно.

— На губах у нее перманентный макияж, — выдала я секрет. — На нижних веках тоже. А пудру она действительно накладывает ровно.

— Малина тоже почти не красится, особенно после того, как дважды угодила карандашом себе в глаз. В последний раз даже в травмпункт пришлось идти — поранила роговицу.

— Я тоже не крашусь.

— Ну да? — удивился Ирек. — А в Новый год и день рождения тебя не видно было под всеми этими тенями, румянами и блестками. Я уж не говорю про кудряшки.

— А вот это у меня как раз от природы.

— Но они очень результативно закрывают твое лицо. Даже не уверен, что узнал бы тебя, если бы встретил в городе.

— Я могу сказать тебе то же самое. В Новый год ты был весь в бинтах, а в обычные дни я вижу только твои пятки да иногда лодыжки.

— Вообще-то мы можем познакомиться, — предложил после некоторого раздумья Ирек, но продолжал сидеть под столом.

— Нет, наверно, будет лучше, если все останется по-старому. Мне так проще исповедоваться.

— Мне тоже, — признался он.

— Так, может, тогда доскажешь про Малину?

— Да, конечно. Две недели назад звонит мне бабушка. Я перепугался, потому что было глубоко за полночь. Я спрашиваю, что случилось. А бабушка говорит, чтобы я приехал к ней и помог найти на чердаке старую швейную машинку. Дело в том, что Малина уже неделю рыдает и твердит, что должна научиться шить, а иначе потеряет свою половинку. Как будто половинки уходят по таким пустяковым причинам.

— А по каким они уходят?

— Если это половинка, то ни по каким. Они пребывают в нескончаемом экстазе, и даже мысли о том, чтобы уйти, у них не возникает.

— Как здорово, — вздохнула я.

— Возможно. Проблема в том, что я не верю в половинки.

1.02. Я, наверное, тоже. Зато Мария и Травка верят, и еще как. Травка все время сидит у нас, дожидаясь ее возвращения, и строит дикие планы, как скомпрометировать гуру. Мария же сидит в «Пташиле» и строит дикие планы, как поселиться в «ИКЕА».

— Она действительно верит, что гуру там ночует?

— Да. На прошлой неделе она там побывала с экскурсией и утверждает, что заметила следы его присутствия.

— Интересно какие? Упаковки от психотропных таблеток или пустые винные бутылки?

— Нет. Вроде бы на одной из кроватей лежал раскрытый роман на шведском. А гуру якобы с увлечением читает скандинавскую литературу. Разумеется, в оригинале.

— Доверчивость некоторых людей не имеет границ, — изрек Ирек. — Телефон звонит. Наверно, опять Малина. Дай мне, пожалуйста, трубку. И включи громкую связь — послушаешь вместе со мной.

Я исполнила просьбу, нажав на соответствующую кнопку.

— Привет, сестричка. Что опять приключилось? — поздоровался Ирек.

— Ирек, я тебе говорю, все это плохо кончится! — услыхала я истерический вопль. — Мама нашла еще три доказательства того, что у меня обе руки левые.

— Зачем еще? Никто в этом и так не сомневается.

— Большое спасибо!

— А что ты хотела бы услышать? Что у тебя только одна левая рука? Извини, я не умею врать близким. Не путай меня с нашим папашей.

— Ну, мог бы как-нибудь поделикатнее это сказать!

— Ладно, постараюсь поработать над формой, — пообещал Ирек. — Как только закончу переустановку компьютера. А теперь расскажи, какие еще доказательства она нашла.

— Я не способна вбить гвоздь, не умею пропалывать огурцы и варить повидло, — на одном дыхании произнесла Малина. — И что бы ты сделал на моем месте?

— Я уже говорил тебе, маме тоже. Тебе нужно найти себе принца. Таким образом ты получишь в распоряжение штат вышколенной прислуги, и проблеме конец.

— Огромное спасибо! — чуть ли не взвизгнула Малина. — Я страдаю, мучаюсь, а ты все шутишь, предлагаешь нереальные решения.

— Послушай, — спокойным тоном произнес Ирек, — если бы ты обладала уравновешенной психикой, я мог бы посоветовать тебе плевать на дурацкие замечания нашей мамы. Но при твоей эмоциональной конструкции я могу только порекомендовать тебе поискать принца. Причем принца со стальными нервами.

— Ирек, но я правда переживаю, — всхлипнула Малина. — И вдобавок еще мне скоро исполнится тридцать. Я себя чувствую так, словно сижу на огромной бомбе с часовым механизмом. Даже сквозь сон я слышу, как он неумолимо тикает.

— Я когда-то говорил тебе, что так будет, — напомнил Ирек. — А чего именно ты боишься?

— Что стану невидимой. Ты посмотри музыкальные программы. Там нету людей после тридцати. Все молодые и упругие, как хорошо надутые мячи.

— Ты слишком много смотришь MTV, — ответил Ирек. — Переключайся на канал с классической музыкой. Или поставь себе диск «Buena Vista Social Club». Всякий раз, когда слушаю его, жалею, что я не дряхлый кубинский пенсионер.

— Так говорят молодые, которые еще не знают, что значит бренность бытия, — вздохнула Малина. — Поговорим, когда тебе стукнет тридцать.

— С удовольствием поговорю. А пока, дорогая моя сестричка-истеричка, постарайся расслабиться, лучше всего с помощью рецептов Богуся. А если не подействуют, приезжай ко мне, и мы вместе подумаем, что делать дальше. Хорошо?

— Хорошо. Спасибо.

Прозвучало это не слишком убедительно. Малина попрощалась и положила трубку.

— Она страшно переживает стремительный бег времени, — заметила я.

— Потому что у нее стало слишком много свободного времени, и она заполняет часы, как умеет. А то, что она лучше всего умеет отчаиваться, ты сама видишь.

— Вижу. Все тридцать три несчастья.

— А иногда даже шестьдесят шесть, а то и девяносто девять.

— Удается как-то бороться с этим?

— Пробуем. Я напоминаю ей о бездомных детях в Бразилии, бабушка нагадывает ей все только самое оптимистическое, Богусь выписывает очередные чудодейственные таблетки, друг уверяет, что будет любить до гроба, а Эва, ее подруга, просто слушает и гладит по головке.

— Но сама-то Малина борется?

— Малина? — переспросил Ирек. — А зачем, когда вокруг нее столько специалистов?

2.02. Такие дни выпадают не часто. Даже реже, чем раз в тысячу лет. И слава богу. Потому что сегодня я лишилась защитного зонтика, который был соткан умелыми руками моих заботливых родителей.

А было все так. Как раз сегодня я решила, что скажу папе о своем поступке трехмесячной давности. Объясню ситуацию, одновременно наполнив свою чашу яркими воспоминаниями. Возможно, это будут не самые приятные воспоминания, но я хочу наконец покончить с этой проблемой и перестать поджидать подходящей минуты. Я пришла после устного занятия по основам пустословия. По пути взяла напрокат воспитательный фильм, который должен был помочь привести папу в соответствующее настроение. Этот фильм посоветовал мне Ирек. Вчера после беседы с Малиной и установки новой игры.

— Попробуй «Институт Бенджамена». Для таких разговоров он вроде бы в самый раз.

— А о чем он?

— О том, как один человек попадает в таинственную школу, в которой учат бессмысленным действиям. Он без конца повторяет бесполезные движения и фразы. Жуткий фильм. — Ирек вздрогнул, скинув со стола несколько шариковых ручек.

Характеристика фильма, данная Иреком, произвела на меня впечатление, так что сразу же после экзамена я побежала в прокат видеофильмов, взяла кассету и отправилась домой. Когда я пришла, дома еще никого не было. Я неторопливо готовилась к наполнению чаши. Выпила две ложки неоспазмина (как было рекомендовано в аннотации), вставила кассету в видеомагнитофон и уселась перед компьютером в папином кабинете. Со скуки я принялась читать очередную главу в новой книге о проблемах воспитания. Глава начиналась так:

Трудное искусство слушать

«Я тебе говорю, говорю, и как об стенку горохом», «Ты никогда меня не слушаешь!», «Все равно что к стене обращаться!» — признайся откровенно, как часто ты слышишь подобные слова? Если редко, можешь себя поздравить. Ты обладаешь уникальным даром слушателя. К сожалению, этот нечасто встречающийся дар люди недооценивают. Большинство из нас предпочитают красиво говорить, нежели внимательно слушать. А ведь мы забываем, что удачная речь — в значительной степени заслуга слушателей. Что проку в таланте оратора, если никто его не пожелает слушать? Но не только ради этого стоит научиться слушать. Зачастую достаточно терпеливо выслушать другую сторону, чтобы избежать многих ненужных споров и конфликтов. Психотерапевты иногда шутят, что лишились бы поля деятельности, если бы люди внимательно слушали то, что им хотят сказать другие. Но пока что безработица им не грозит. Вместо беседы мы предпочитаем параллельные, одновременные монологи. А такое поведение не способствует взаимопониманию. К счастью, это можно изменить, работая над развитием качеств внимательного слушателя.

Одной из важнейших составляющих умения слушать является мотивация , то есть выявление значимости того, что хочет нам сказать другой человек. Если мы считаем, что собеседник говорит занудно и скучно, нам будет очень трудно слушать его. Пробудить мотивацию нелегко, особенно для людей с низким гуманистическим коэффициентом , то есть таких, кто видит в другом человеке прежде всего его социальное положение. Потому от них можно часто услышать такие вот заявления: «Уборщица должна убирать, а не разглагольствовать» или «Что может знать о жизни какой-то лицеист?» Совершенно иначе ведет себя человек с высоким гуманистическим коэффициентом. Для него интересным собеседником может быть каждый, вне зависимости от возраста, образования или банковского счета. Он умеет найти общий язык и выйти за пределы скупых: «Здравствуйте», «Сколько с меня?», «Чем могу служить?». Человек с высоким ГК руководствуется убеждением, что каждое человеческое существо может нас чему-то научить и к каждому нужно относиться с уважением. Если мы хотим научиться искусству слушать, нам стоит усвоить подобные взгляды.

Следующая черта хорошего слушателя — это терпение, иными словами, способность выслушивать собеседника до конца вне зависимости от продолжительности и содержания того, что он говорит. У большинства из нас есть склонность читать в мыслях других. «Можешь не продолжать, я знаю, что ты хочешь сказать», — заявляем мы, прерывая кого-нибудь зачастую на полуслове. Другая ошибка — сосредоточенность на форме, а не на содержании. Наше внимание отвлекают эканье, долготы, отступления. «Ты не можешь покороче?» — раздраженно интересуемся мы, и наш собеседник обиженно замолкает. И что в этом случае? Если для нас важен контакт с этим человеком, остается одно: стиснуть зубы, сосредоточиться на содержании и дать ему выговориться до конца.

Терпение и мотивация всего лишь половина успеха. Не менее важна активность , а именно стремление понять то, о чем говорится, выявить смысл и главное в сказанном. Если мы будем пассивно слушать, то не вынесем ничего, кроме удовлетворения оттого, что дали кому-то высказаться. Иногда и это неплохо. Но попробуем представить себе, что чувствует человек, который вдруг обнаруживает, что изливается перед… стеной. Ему дали говорить, но не слушали. Будь мы на его месте, возникло бы у нас желание еще когда-нибудь исповедоваться перед этим человеком? Именно такие ситуации предотвращает активность. Если нам что-то неясно, мы, вместо того чтобы бездумно кивать и делать вид, будто нам все понятно, должны задать вопрос. Иногда имеет смысл прервать и подвести итог уже сказанному такой фразой: «Мне кажется, что ты имеешь в виду то-то и то-то. Я прав?»

Становимся ли мы сразу идеальными слушателями, обладая ангельским терпением, железной мотивацией и суперактивностью? Нет, если оказываемся эмоционально безразличными. Представьте себе, что вы рассказываете подруге о постигших вас неприятностях. Потерянные документы, ссора в семье, у ребенка проблемы с учебой. Подруга слушает активно, не торопит, не прерывает. Вы закончили, и что же? Из ее уст вы слышите разве что: «Да, не повезло тебе». Причем произносит она это с таким же равнодушием, как если бы вы пересказали ей прогноз погоды. Здесь мы имеем дело с полным отсутствием эмпатии и поддержки . Так что, если мы хотим выглядеть хорошими слушателями, мы должны дать понять, что нас затронул услышанный рассказ. Тут недостаточно сдерживать зевоту и не демонстрировать усталости или раздражения. Мы должны показать, что полностью одобряем собеседника и поддерживаем его. Поддержка — это не только демонстрация одобрения, но также и поддержание постоянного контакта. Если собеседник забыл слово, мы можем его подсказать, но это вовсе не означает, что мы должны заканчивать за рассказчика каждое предложение. В слушании, как и во многих других делах, лучше держаться золотой середины.

Возникает вопрос, что мы приобретаем, умея слушать. Наверное, возможность более конструктивного разрешения конфликтов. Как я уже упоминал, мы избегаем множества споров и скандалов. Добиваемся также большего взаимопонимания с людьми. Но не только. Сознание, что кто-то именно нам поверяет свои проблемы, мечты, секреты, что именно нас он выбрал, чтобы исповедаться, приносит огромное удовлетворение. Чрезвычайно приятно услышать: «Тебе я могу все рассказать». Может быть, как раз поэтому так много желающих получить специальность психотерапевта…

* * *

Какое счастливое стечение обстоятельств, что папа занялся именно этой темой. И что он так много знает о трудном искусстве слушать. Когда я скажу ему, что хочу с ним поговорить, он активизирует мотивацию и терпение. И благодаря этому спокойно выслушает меня, когда я буду излагать доводы, которыми я руководствовалась. После чего он включит свою эмпатию и почувствует, как плохо мне было на СЭРБ. Он поймет, что я должна была попробовать что-то другое, и предложит мне свою поддержку. А я наконец-то сброшу бремя страшной тайны. Я была преисполнена нетерпения. Почему папа так долго не возвращается? Он должен был прийти уже час назад. Надо чем-то заняться, а то я с ума сойду. А, знаю. Приготовлю-ка я его любимый профессорский салат, он приведет его в соответствующее настроение и поможет проявить все качества идеального слушателя. Я чистила вторую картофелину, когда любитель этого кулинарного изыска энергично позвонил в дверь.

— Я должен с тобой поговорить, — начал он почти как герой мексиканского телесериала. А я почувствовала, как вдоль хребта у меня маршируют в четыре ряда красные мурашки.

— Да?

Дрожащей рукой я положила недочищенную картофелину.

— Я был сегодня в университете, — трагическим голосом произнес папа, а я услыхала зловещую мелодию, которую играет старый контрабас. — Хотел узнать, как у тебя идет учеба. Поскольку ни в одном списке студентов тебя не было, я спросил в секретариате и…

Все ясно. Но почему я не испытываю облегчения?

— Ты совершила ужасный поступок, — объяснил мне папа.

— Прости, — проблеяла я, — но…

— Вне зависимости от мотивов, ты пошла на обман. И не кого-нибудь, а родителей. Вислава, почему ты нам ничего не сказала? Ведь мы же ежедневно виделись, и у тебя было столько возможностей…

Может быть, именно потому, что у меня было столько возможностей. И я могла откладывать разговор на так называемое «завтра».

— Во-вторых, — продолжал папа, — это отказ от научной карьеры. Уже в самом начале пути.

А если бы я отказалась на пятом курсе? Это было бы лучше? И потом, о каком отказе речь? Ведь я же учусь, сдаю экзамены!

— Папа, но я же учусь, — попыталась я защищаться.

— Я знаю. От секретарш, потому что у тебя не хватило смелости сказать нам. А почему?

Я уже открыла рот, но папа ответил за меня:

— Потому что ты прекрасно знаешь, что ПАВЛ — это никакая не специальность, а камера хранения пресыщенных неудачников. И ты, Вислава, среди них! — Папа схватился за голову.

— Я считала, что там изучают более актуальные дисциплины и лекторы более…

— Считала, считала, — раздраженно передразнил меня папа. — Какие суждения может иметь наивная восемнадцатилетняя девчонка, только что закончившая лицей? Какие у нее могут быть понятия о высших учебных заведениях?

Несколько секунд он глубоко дышал, и наконец ему удалось восстановить нарушенное эмоциональное равновесие.

— Я иду за мамой, — объявил он стеклянным голосом, — а когда мы придем, то поговорим уже более серьезно. Нам необходимо подумать, как разрешить эту проблему.

Он поправил свой любимый шарфик с эмблемой университета и вышел. А я, не дожидаясь, когда создатели зонтика с треском закроют его, собрала самые необходимые вещи, взяла содержимое свинки-копилки (целую тысячу на каникулы) и…

* * *

— Я просто-напросто ушла.

— Записку какую-нибудь оставила? — спросила Вика, принимая у меня рюкзак, что стоило тысячи «добро пожаловать», произнесенных на всех языках мира.

— Да, написала на куске салфетки, что переселяюсь к вам, но адрес не сообщила.

— Могла бы откровенно с ними поговорить, — сказала Мария, — иногда это очень помогает.

— Ох уж этот миф Большого Разговора, который рассеивают по свету американские сценаристы, — рассердился вдруг Травка. — Сперва показывают полный семейный раздрай. Муж изменяет жене, она отвечает тем же. Дети экспериментируют с химией. И вдруг, за пять минут до конца фильма, происходит Большой Очищающий Разговор, в результате которого все приходит в норму. Муж бросает любовницу, жена разрывает связь с пляжным плейбоем, дети без всякого сожаления прекращают свои химические забавы. Великое примирение! Да ни фига не могла она поговорить! Вишня три месяца боялась им сказать, что сменила одну дурацкую специальность на другую такую же дурацкую, а ты говоришь о магической силе Разговора в лоне семьи.

— Как это одну дурацкую на другую? — спросила я, несколько опешив.

— А так! — ответил Травка. — Чем они отличаются? Может кто-нибудь раскрыть мне эту великую тайну?

* * *

В сущности, Травка прав. На обоих факультетах полно дурацких предметов и злющих преподавателей. И здесь и там нас заставляют зазубривать устаревшие определения и уже давно потерявшие всякий смысл правила. И здесь и там множество никому не нужных дисциплин. И ни на одном нет людей, с которыми можно было бы подружиться. Сборище надутых снобов, разумеется за исключением Даниэля. Но достаточно ли его одного, чтобы не жалеть?

И подумать только, что за это знание я должна была заплатить болезненной утратой защитного зонтика.

 

ПЕРВАЯ НОЧЬ БЕЗ ЗОНТИКА

Обычно я засыпаю через сорок секунд после того, как закрою глаза. Иногда, когда стресс особенно дает себя знать, мне требуется от трех до четырех минут. А сейчас уже минула полночь, а я по-прежнему вертелась на своем колючем влажноватом матраце, который ребята притащили с чердака соседнего дома. Внезапно все начало раздражать меня. И апельсиновая клякса с двумя брызгами индиго. И лампочка Миленки, свисающая над ее загорелым лицом. И горестные вздохи Марии. Тени деревьев на стене и унылый шум ветра за окном. И вдобавок этот чертов пол. Чего он так скрипит?

— Какого черта этот пол так скрипит? — раздалось из-под одеяла. Миленка.

— И еще этот хальный, напоминающий обо всех нерешенных проблемах, — вступила Виктория. — Теперь я понимаю, почему, когда он дует, гурали пьют водку бочками. Я и сама сейчас напилась бы, хотя нахожусь в ста километрах от центра метели.

— Я как подумаю, что мой гуру лежит одиноко на одной из двухъярусных кроватей «ИКЕА»… — вздохнула Мария.

— Одиночество гуру почему-то не производит на меня впечатления, — сообщила Милена, садясь на столе-кровати. — Особенно когда рядом находится человек куда более одинокий.

— Кто? — спросили мы все трое одновременно.

— Вишня.

— Я? — Ну чего я прикидываюсь? Я ведь прекрасно понимаю, что Милена права. Так одиноко я себя никогда еще не чувствовала. А ведь я не раз ночевала вне дома. — Не преувеличивай, я же ездила в лагерь, к бабушке.

— Это не одно и то же. Там ты знала, что вернешься. А тут предощущаешь, что завершился какой-то этап в твоей жизни. Что-то кончилось и никогда уже не будет так, как прежде.

— Ты так думаешь?

Мне вдруг стало ужасно зябко.

— Да, — решительно произнесла Милена. — Потому-то, когда я в первый раз уезжала учиться, папа расплакался, как ребенок. Он понимал, что уже никогда не будет так, как было. И осознал он это только на вокзале. И как заревет на весь перрон. Мама со стыда спряталась за расписание поездов. Хуже всего, что папа не взял с собой никаких платков, наверно, думал, что сумеет держаться спокойно.

— И что же?

— Он вытирал слезы листьями клена. Никогда не забуду эту картину. Стоит на перроне и стирает слезы со щек большущим желтым листом. Мне теперь достаточно увидеть кленовые листья, и сразу ком подкатывает к горлу.

— А я вот помню, — начала Виктория, взбивая огромную подушку, — как мама в день моего отъезда сказала: «Сейчас ты говоришь: „У нас под Люблином“, а через год будешь спрашивать: „Как там у вас под Люблином?“» Хуже всего, что она оказалась права. Та квартира стала для меня чужой, какой-то маленькой и неуютной. Я там уже не чувствую себя дома. Вот только где теперь мой дом?

Мы не знали, что ответить. И наверно, долго молчали бы, если бы к нам в дверь не постучали, причем громко. Пораженные, мы замерли. Стук повторился. Я спрятала голову под одеяло. Миленка пискнула и в испуге прикрыла шею и запястья, а Виктория, как самая храбрая, подбежала к двери.

— Это Травка, он тоже не может заснуть.

— Я слышал через стену, как вы разговариваете, и решил присоединиться. Можно? — И он бросил на пол надувной матрац.

— Мы говорим о первых днях учебы в универе, — сообщила Миленка.

— Знаю, у нас ведь все слышно, не надо даже прикладывать к стене банку.

— Ты что, прикладываешь? — занервничала Мария.

— Я же сказал, что и так слышно. Да вы не беспокойтесь, я понимаю: у вас есть секреты, и потому я обычно затыкаю уши. Хотя вы представляете себе, как спать с берушами.

— Знаю, — вздохнула Милена. — Удовольствие сомнительное, но позволяет спокойно проспать несколько часов.

— Да. Но сегодня я решил не затыкать. Уши болели. Э, да что тут скрывать, у меня просто кончился запас берушей. Потому, сам того не желая, я все слышал. За что огромное сорри.

— Спокуха, — бросила Миленка. — К счастью, под словом «все» кроются невинные воспоминания, а не код доступа.

— Доступа к чему? — не сразу врубившись, удивился Травка. — A-а, жаль.

— Не огорчайся, старик. Ты думаешь, что существует единый код? — засмеялась Миленка.

— Порой мне кажется, что существует. Причем один для тысяч женщин. Иначе они не позволили бы себя обманывать жуликоватым пройдохам.

— Намек поняла, — отозвалась Мария, — но не доставлю тебе удовольствия и не стану с тобой объясняться, потому что неохота.

— А как ты чувствовал себя в первые дни учебы? — попыталась я сменить тему.

— Кошмарно, — признался Травка. — Проплакал в общежитии целую неделю. Было это не просто, потому что в комнате я жил с двумя крутыми воображалами из политеха. Если бы они увидели, что я такой нюня, вот тогда у меня были бы причины для слез. Через неделю я обратился к кузену, и он выписал мне прозак.

— Кажется, он неплохо поднимает настроение, — сказала Миленка. — Я сама думала, не начать ли принимать его. Но встретила Маркуса, и все переменилось.

— Прозак неплох, но не при состоянии навязчивого страха, — объяснил Травка. — Потому у меня он не пошел. А вот сестре Ирека помог… немножко.

— И я тоже когда-то собиралась принимать его, — призналась Мария, — но раздумала.

— Почему?

— Потому что, к сожалению, это прозак, а не поэзиак.

Ну да, когда витаешь в облаках абсурда, поддержка нужна посерьезней.

— У меня есть кое-что, что могло бы заинтересовать тебя, — невинным тоном предложил Травка.

— Кончай играть в наркодилера, — бросила ему Милена.

— Ты что! Я вовсе не имел в виду химию.

Миленка недоверчиво взглянула на него из-под лампочки.

— Ну хорошо, тогда я вернусь к первым неделям кошмара.

— Вот так-то лучше.

— После месяца приема нервы у меня были так раздерганы, что я даже не мог записывать лекции. Тогда я выбросил лекарства в помойное ведро и нашел другое средство против стресса.

— Какое? — заинтересовалась я.

— Я вернулся к годам беззаботности с помощью питания для младенцев. Знаете, всякое там абрикосовое пюре, укропный и ромашковый чай, протертые овощи в баночках, «Бебико».

— И помогло?

— Уже после двух приемов я почувствовал себя защищенней. А когда стал употреблять мыло и присыпку для грудных младенцев, все как рукой сняло. И теперь в трудные минуты я всегда прибегаю к жратве для малышни. Мне она мгновенно возвращает равновесие. Вот, например, сейчас. Я уже два месяца живу в страшном стрессе. Но я перешел на рисовую кашку с бананами, мою голову шампунем для младенцев, и вот результат — меня еще не увезли в Хьюстон.

— В какой Хьюстон? — удивилась Виктория.

— Кузен Болек так называет психиатрическую лечебницу неподалеку от города. Впрочем, и другие врачи из его отделения скорой помощи тоже. — Травка на миг перенесся мыслями на место работы Болека. — Наверно, сейчас они многих отвозят в Хьюстон: мало того, что дует хальный, так еще и полнолуние.

— Надо будет попробовать эту твою диету, — с энтузиазмом произнесла Милена, — потому что у меня проблем с учебой выше головы. Если так пойдет дальше, боюсь, следующие экзамены я завалю.

— Так плохо? — огорчился Травка.

— Я предпочитаю об этом не думать, не то мне придется бежать за рисовой кашкой в магазин «24 часа», а мне неохота вылезать из пижамы. Лучше поговорим о чем-нибудь повеселей. Мария, может, ты расскажешь, как началась учеба у тебя.

— Ой, это было так давно. Почти пять месяцев прошло. Насколько мне помнятся те давние времена до эпохи гуру, то я, пожалуй, даже радовалась, что наконец-то начинается настоящая жизнь. К сожалению, тетя оказалась ужасной мещанкой. Все время настаивала, чтобы я мыла грязные чашки.

— Ну, иногда ты могла бы одну-другую и помыть, — заметила Виктория.

— Я прямо как будто слышу тетю. Дома меня никто никогда не заставлял мыть какую-то дурацкую посуду. Автор иногда говорил, что я мало сплю.

— Автор?

— Мой отец.

— Отличное прозвище, — заметил Травка. — И точное, потому что он создал настоящее произведение искусства.

— Спасибо, — царственным тоном произнесла Мария. — Но вернемся к автору… Он никогда не говорил мне, чтобы я занималась чем-нибудь низменным вроде грязной посуды или пыли на полках. А вот тетя, к сожалению, другая. Счастье, что Томек устроил мне местечко у вас. А то бы я уже поседела.

— Под краской никто этого не заметил бы, — обронила Милена.

— Я заметила бы. Сейчас я крашусь, потому что мне так хочется. А если бы поседела, я была бы вынуждена это делать.

— А ты не любишь, когда тебя вынуждают, — подсказала Миленка.

— Вот именно. Ненавижу принуждение. Ненавижу дурацкую сессию, когда заставляют сдавать какие-то там зачеты. Нет, не так я представляла себе учебу в университете.

— А как?

— Я надеялась, что это будет время нескончаемых празднеств с вином, под гитару. Думала, что мы с первых дней станем дружной группой и будем завсегдатаями модных клубов и пабов. А оказалось, что в пабах сидят избалованные тинейджеры из частных школ, а наш курс — это толпа зубрил, которые не желают тебе сказать, что было задано.

— И никто не даст переписать лекцию, — в один голос добавили Милена и я. Вот еще одно сходство между СЭРБ и ПАВЛ.

— И каждый думает, где бы подработать в дополнение к стипендии. Если ему посчастливилось ее получить, — вздохнула Виктория.

— А ты как справляешься без стипендии? — спросил ее Травка.

— У меня есть три урока немецкого в неделю и надежда, что что-то изменится.

— Маловато, — заметила я.

— Маловато? А ты попробуй представить, что у тебя всего один частный урок.

* * *

Надежда. Как говорит Даниэль, благодаря ей люди терпеливо толкают свои тачки, вместо того чтобы бросить все к чертовой матери и сбежать. Только вот куда?

3.02. Заснули мы в пятом часу. А когда наконец открыли опухшие глаза, уже пробило час дня.

— Боже! — воскликнула Милена таким голосом, словно услышала о трагической гибели вокалиста группы «Брейнсторм».

— Что случилось? — спросили мы, испуганно пяля глаза из-под одеял, пледов и перин.

— Марии сегодня открывают каналы. Она уже ушла, ни слова нам не сказав.

— Слава богу, а то я уже подумала, что-то случилось с ребятами из «Брейнсторма» или «Анастасии», — с облегчением произнесла Виктория.

— Что вы так шалеете от этого «Брейнсторма»? — отозвался Травка, приглаживая торчащие космы. — Я совершенно не могу этого понять. Ирек тоже.

— Не от всей группы. Только от вокалиста, — уточнила Виктория.

— От него? — удивился Травка. — Да Ирек и тот лучше выглядит.

— А нам неизвестно, как выглядит Ирек, потому что он вечно лежит под компьютером, — бросила Милена, бездумно слоняясь по комнате. — Мне чем-то надо заняться. Не могу стоять на месте. Наверно, нервничаю из-за Марии.

— А когда точно произойдет открытие?

— Вроде бы сразу после захода солнца. Надо еще прибавить полчаса на пребывание в экстазе, так что через четыре часа она должна быть здесь.

— Ну, еще куча времени.

Мы выпили горячего шоколада. Травка пошел к себе, объявив, что он не в силах вынести сгустившейся атмосферы нервного ожидания. А мы вернулись к повседневным занятиям. Вика делала вид, что читает. Я делала вид, что учу. Милена делала вид, что красит ногти на ногах. И каждая без конца посматривала на часы. Мария вышла три часа назад. Она взяла больше полутора тысяч злотых (полная стоимость открытия каналов), коробочку благовоний и свою одежду. Интересно, изменит ли ее это открытие каналов? И заметим ли мы в ней какую-нибудь перемену? Потому что глупо что-то придумывать, если результат не виден.

— Вишня, сколько уже? — Виктория захлопнула книжку и открыла маленькую баночку сока из рамбютана.

— Скоро семь, — ответила я. — Вкусный сок?

— Попробуй. — Она подала мне банку. Я отпила небольшой глоток. — Ну что? Так себе, верно? Как большинство подобных вещей.

— А зачем же ты их покупаешь?

— Да потому что меня искушают всякие продуктовые новинки, а лучший способ избавиться от искушения — поддаться ему. Так, по крайней мере, утверждает Уайльд.

— Слушайте, уже семь, — занервничала Миленка. — Может, с Марией что-то случилось? Она уже как минимум два часа назад должна была вернуться.

— А может, она уже здесь, но только мы ее не видим, так как она перешла в другое измерение?

— Знаешь, а ты меня не очень развеселила этой шуткой.

И вот мы услышали скрежет ключа. Девочки бросились к двери.

— Ну наконец-то! А мы уже собирались звонить по больницам.

— Без преувеличении, женщины. Я возвращалась и куда позже. И даже, бывало, выходила из дому позже, — удивилась Мария.

В первый раз с ноября она была в нормальной одежде, то есть в черном трикотажном платье, и обременена килограммом медной бижутерии. Вроде бы все как прежде, и в то же время что-то переменилось. Возможно, эти перемены вызваны открытием каналов.

— Ну, рассказывай, Мария, что было? — нетерпеливо спросила Милена.

— Не о чем рассказывать.

— Как это не о чем? Наша подруга, живущая с нами, открывает каналы, после чего обретает способность левитировать и превращать картошку в шарлотку с обсыпкой, и ей нечего рассказывать? — не отставала Миленка.

— Не было открытия. Так что с шарлоткой ничего не получится. Придется вам и дальше ходить в кондитерскую на углу. — Мария пыталась говорить в шутливом тоне, но получалось у нее довольно-таки вяло.

— На какой день перенесли? — поинтересовалась Виктория.

— На четверг после дождичка. Знаешь такую дату?

— Но что произошло? Ты еще не готова? Это тебе втюхивает твой гуру?

— Гуру ушел! Теперь довольны? — Мария тяжело опустилась на табурет и расплакалась. Слезы текли у нее по лицу и капали на платье.

— При чем тут довольны? Вовсе нет, — сказала ей Виктория. — А почему он ушел? К жене, что ли, вернулся?

— Шоколад есть? Или какой-нибудь джем? Ну хоть что-то?

— Получишь, когда расскажешь, что, собственно, произошло.

— Это конец, — горестно и мрачно произнесла Мария. — Я больше никогда не смогу влюбиться. Ну, где джем?

— Я уже ищу. А ты выкладывай, — велела Виктория. — Рассказывай с самого начала. Ты пошла туда, и что? Он пришел?

— Да, но опоздал. Вошел какой-то немножко не в себе. Вздохнул, закурил, молчит. И наконец произносит, что его жизнь утратила смысл. Я спрашиваю, в чем дело, а он отвечает, что сегодня ранним утром он потерял всех друзей. Последних, какие у него еще оставались. Другие погибли еще раньше. Помните, Кукучка, Руткевич…

— Эту историю мы уже знаем, — прервала ее Миленка. — А этих-то как он потерял?

— Я тоже спросила. А гуру мне говорит, что месяц назад знакомые просили его поехать вместе с ними в Анды. Но он отказался из-за меня. «Сорри, ребята. У меня тут женщина, она будет страшно переживать разлуку» — так он им сказал. А они все равно не отставали, упрашивали: «Только ты в совершенстве знаешь Южную Америку и имеешь диплом спасателя. Если тебя не будет, может произойти трагедия». Но гуру наотрез отказался: «Не могу. Я открываю Марии каналы. Но мы будем в контакте. В случае чего звоните мне по сотовому». И они поехали без него.

— Какое безумие! — воскликнула Миленка, однако Мария не уловила иронии в ее голосе.

— Именно так я ему и сказала. Но ребята уперлись.

— И разумеется, произошла трагедия?

— Сегодня утром, когда мы беззаботно болтали о всяких пустяках, — тяжело вздохнула Мария, — гуру медитировал, и тут вдруг зазвонил телефон. В три утра по нашему времени. Оказалось, друзья заблудились. Их настигла буря. Гуру пытался им помочь. Кричал им по телефону, чтобы они не шли на восточную стену, но было поздно. Он слышал, как они погибали один за другим, но ничего не мог сделать. До него доносились только их отчаянные крики, когда они срывались в пропасть.

— Так что же, у каждого из них в руке был сотовый и каждый кричал в него? — изумилась Миленка.

— Я не знаю, как это выглядит технически, — нервно бросила Мария, — и меня это мало интересует.

— И что же было дальше? — спросила я.

— Ничего. Они упали. И сейчас их тела лежат где-то на дне пропасти среди камней.

— Ну а кроме этого? — поинтересовалась Миленка.

— А тебе еще мало? Погибли пятеро незаурядных людей, а ты спрашиваешь, что дальше?

— Я хотела знать, что с гуру.

— А как ты думаешь? Он сломался! Считает, что это он их убил. Если бы он поехал с ними, трагедии бы не произошло. Он знал этот перевал, знал, как там опасно.

— А где точно это находится? — допытывалась Виктория.

— В Андах! Зачем тебе точное место? Хочешь найти их тела?

— Марыся, ну не нервничай ты так. Мне просто хочется знать подробности. Может быть, когда-нибудь я выберусь в Анды. И хорошо было бы знать, что это за перевал.

— Не знаю я, какой это перевал. Гуру был слишком потрясен, чтобы объяснять мне. Он в отчаянии. Винит себя и свою слабость ко мне. Если бы он им не отказал, они остались бы в живых.

— Да, действительно трагедия, — вздохнула Милена. — Этот мир, перенасыщенный тестостероном, лишился пяти здоровых, темпераментных мужчин.

— Ты всегда была цинична! Там погибали люди, и гуру был свидетелем этого. И ничего не мог сделать! Он сказал мне, что отныне мы не можем быть вместе, потому что всякий раз, когда он будет смотреть на меня, ему будет вспоминаться та страшная минута собственной беспомощности и бессилия.

— Что-то тут пованивает Фрейдом. Ты ассоциируешься у него со страшной минутой бессилия.

— Вечно ты все сводишь к сексу, Милена! Он говорил о той страшной минуте в Андах, и я его понимаю. Потому что косвенно я виновата в их смерти. Неужели вы не чувствуете, какое бремя на меня свалилось? Поэтому сейчас я должна что-нибудь съесть! Иначе со мною не знаю что произойдет!

— Мария, тебе, наверно, нужно сходить к врачу, — осторожно начала Виктория. — Это какой-то ненормальный аппетит. Ты ведь никогда не любила джем…

— Это вам надо лечиться! От бесчувственности! — истерично вскрикнула Мария и принялась открывать дверцы всех шкафчиков.

— Что будем делать? — спросила Миленка.

— Если не прекратит жрать до утра, вызовем «скорую», — сказала Виктория. — При условии, что до этого у нее не лопнет желудок.

— Вы знали, что у нее бывают такие приступы? — шепотом осведомилась я.

— До этого у нее не было таких переживаний. Но временами у нас пропадали разные продукты.

— А ведь выглядит так аристократично, — вздохнула Виктория.

— Принцесса Диана тоже выглядела аристократично, но могла запихать в себя содержимое целого холодильника, — сообщила Миленка, щегольнув сведениями, почерпнутыми из глянцевых журналов своей мамы.

— Счастье, что у нас нет холодильника.

— И никаких запасов. Я собиралась произвести большие закупки. Но чувствую, надо воздержаться несколько дней.

— Что вы там шепчетесь? — Мария вошла в комнату, вытирая распухшее от слез лицо. — Радуетесь, что гуру ушел от меня?

— А что, мы выглядим такими радостными? — ответила вопросом на вопрос Миленка.

— Не знаю, может быть. Я уже ничего не знаю, — всхлипнула Мария, — то есть знаю, что сейчас жизнь моя потеряла смысл. Она пуста. И я должна чем-то ее заполнить. Хотя бы джемом.

— Только бы она не лопнула, как тот тип из «Монти Пайтона», — шепнула Виктория.

— Может, сходить за Травкой? — предложила я.

— Давай. Вдруг он чем-нибудь поможет.

Я пошла. Ребята разговаривали о любимой игре Ирека «Дьябло».

— Как там Мария и ее каналы? — поинтересовался Травка.

— Вернулась в полном отчаянии, — сообщила я. — Она рассталась с гуру и сейчас пожирает все, что имеется в шкафах, вместе с бумажными упаковками.

— Не приведи господь, — отозвался из-под стола Ирек. — У моей сестры бывали приступы обжорства, но в сравнении с Марией это детские шалости.

— Она действительно ведет себя, как саранча. Сжирает все, что попадается под руку.

— Теперь понимаю, почему я предпочитаю «Дьябло», — обратился к Травке Ирек. — В игре все просто. Мочишь чудовищ и идешь дальше. А что делать с монстрами в реальной жизни?

5.02. Жутко голодные, дежурим при Марии, потому что она забаррикадировалась в кухне-ванной и жует не переставая. Травка попытался установить с ней контакт, но она швыряла в него пустыми бутылками от пива и рапсового масла. Так что по-прежнему ждем.

— Так подсасывает, — Виктория схватилась за живот, — что не выходят из головы мысли о ленинградской блокаде. Я вот все думаю: могло бы меня что-нибудь вынудить есть трупы?

— Меня, наверное, ничего, — сказала Милена. — Хотя должна признать, желудок все настойчивей требует порции топлива. Интересно, когда Мария наконец придет в себя? Потому что долго я так не выдержу.

— Пожалуй, Ирек прав, — произнес Травка. — С чудовищами в игре легче справиться. Вот только убийство полудесятка драконов не помогает решать реальные проблемы.

— Зато помогает о них забыть, — заметила Виктория. — Я знаю, потому что в свое время подолгу сиживала за компьютером в «Анреале». Пока в один прекрасный весенний день не проснулась без гроша в кармане, зато с кучей хвостов и тремя «парами».

— Я тоже много играл, — признался Травка. — Слышали про игру «Шарики»?

— Нет.

— В поделенном на клеточки поле есть несколько шариков разного цвета. Задача заключается в том, чтобы расположить их в ряд — горизонтально, вертикально, по диагонали. По пять шариков одного цвета в ряду Если это удается, ряд исчезает, и на поле становится больше места. Проблема в том, что при каждом ходе появляются три новых шарика. Поэтому приходится думать о том, чтобы выстраивать одновременно несколько рядов, поскольку чем больше шариков, тем меньше свободы для маневра. Секунда невнимания — и ты заблокирован на поле, где уже нет свободного места. Все, ты проиграл…

— Сценарий не слишком сложный, — заметила Милена.

— Да. У игры нет конца, нет никаких драматических поворотов, — продолжал Травка, — однако затягивает она, как пылесос. Единственное, что ты делаешь, это выстраиваешь один ряд за другим и гадаешь, где выскочат новые шарики. Если повезет, несмотря на глупый ход или секундную невнимательность, удается выстроить ряд. А если не везет, шарик другого цвета заблокирует почти законченный ряд. Оттого что приходится все время пялиться на экран, глаза чуть не лопаются, но все равно не можешь оторваться, продолжаешь выставлять шарик за шариком.

— Бессмысленная игра, — вынесла приговор Виктория, — хотя, если задуматься, напоминает реальную жизнь. Постоянное выстраивание рядов и предположения, где возникнут новые шарики-проблемы.

— Вот-вот, — обрадовался Травка. — Потому я и решил поставить на реальность.

В кухне что-то зашумело, дверь распахнулась, и вышла Мария. Если бы не круги под заплывшими глазами, могло бы показаться, что выглядит она нормально, хотя, конечно, назвать ее эталоном здоровья и счастья было бы трудно. В дрожащей руке она держала кисть.

— Я решила многое изменить в своей жизни, — объявила она. Потом подошла к стене и несколькими движениями закрасила обе кляксы индиго. — Раз и навсегда я вычеркнула гуру из своей жизни, — твердо произнесла она, и у всех нас с плеч свалились огромные свинцовые глыбы.

7.02. Мария постепенно приходит в норму. Она почти уже не плачет, а главное, прошла эта болезненная прожорливость. Она даже застелила кровать и выбросила все мелочи из «ИКЕА». А когда она надела свой фиолетовый свитер художественной вязки и огромный кулон с символом солнца, мы решили, что можем на минутку выскочить из дома. Ничего плохого она с собой уже не сделает. Милена побежала на экзамен (первый в эту сессию), Виктория — в продовольственный и кондитерскую, а я двинулась на поиски телефонной будки.

— Должна же я наконец позвонить родителям и сообщить им свой адрес, — сказала я Марии.

А может, сообщать адрес и не понадобится, потому что я вернусь домой. И буду с радостью принята, совсем как блудный сын, то есть блудная дочь.

— Папа? — произнесла я и умолкла.

— Слушаю, — ответил он голосом, сухим, как пески Сахары.

Я хотела сказать, что сожалею о своем бегстве и что с радостью вернусь домой, в свою комнату, к родным привычным вещам. Хотела, но нельзя же начинать прямо с этого. Поэтому я сказала:

— Я живу у подруг в Кракове, сейчас скажу тебе адрес и телефон.

— Не нужно, — отрезал папа. — Раз ты выбрала такую жизнь, порвала с нами, мы порываем с тобой.

— Ага, — только и сказала я.

— Ты разочаровала нас, Вислава, сменив специализацию, — продолжал папа, — а своим уходом разочаровала вдвойне. Но ты уже взрослая и должна расплачиваться за свои решения. Раз ты предпочла притон и сомнительную компанию, мы ничего уже сделать не в силах.

И он положил трубку, прежде чем я успела сказать, что вовсе я ничего такого не предпочитаю.

* * *

— У тебя вид, как будто кто-то засунул тебе в сапоги десятикилограммовые гири, — заметила Виктория. — Звонила домой?

— Да, — буркнула я. Развивать эту тему у меня не было сил.

— Вот потому-то я так редко звоню маме, — объяснила Виктория. — Вечное разочарование. А с прошлого года мы с мамой разговариваем только о погоде и ценах на овощи.

— А что произошло? — спросила я скорей из вежливости, чем из любопытства.

— Ты правда хочешь знать?

— Я хочу, — проявила интерес Милена.

— Ты уже слышала.

— Хочу послушать еще раз, потому что вижу, что Вишня сидит как пришибленная и сама не знает, чего ей на самом деле хочется.

— Это длинная история. Время у вас есть?

Мы обе кивнули.

— Ну тогда включаю запись.

 

ПОЧЕМУ ВИКА НЕ ЛЮБИТ ОТКРОВЕННИЧАТЬ С МАМОЙ

Виктория поступила на ресоциализацию в Познани. После двух месяцев беззаботной студенческой жизни ее вызвали в администрацию студенческого общежития номер пять.

— Придется тебе немедленно освободить комнату, — услышала она. — Наш компьютер составил список диких проживающих.

— Ну и? — поинтересовалась Вика.

— Ну и ты в этом списке. Придется выселяться, — сказала заведующая, крашенная в рыжий цвет студентка со спецпедагогики, обучающаяся оной спецпедагогике уже восьмой год. — Надеюсь, все ясно?

— Ясно, но несправедливо.

— А тебе кто-нибудь обещал справедливость? — непонятно почему радостно засмеялась заведующая.

— И что же мне теперь делать?

— Можешь подать заявление о предоставлении тебе места в общежитии. Но поскольку тебе уже однажды предоставили, как ты утверждаешь…

— Конечно предоставили, в вашем общежитии, — разнервничалась Виктория.

— Тогда второй раз ты не получишь, — припечатала ее сидящая за компьютером девица, играя бордовым локоном.

— Можешь написать обжалование, — посоветовал студент социологии с десятилетним студенческим стажем, подрабатывающий в общежитии бухгалтером, — но шансы у тебя невелики. Получают общежитие обычно те, кто уже раньше жил в нем.

— Так ведь я и жила, — объяснила впавшая в отчаяние Виктория. — До сегодняшнего дня.

— На это ты лучше не упирай, — посоветовала заведующая. — Ты жила нелегально. Тебя могут за это привлечь.

— Пусть сперва привлекут ваш идиотский компьютер! — рявкнула Вика, и ее немедленно попросили покинуть кабинет.

Начались тяжелые поиски угла. Но в середине семестра трудно найти что-нибудь подходящее. К началу января Виктория исчерпала все варианты ночлега хотя бы на одну ночь и вернулась домой. Дверь она открыла своим ключом. Поздоровалась с мамой, вперившейся в экран телевизора, и сообщила, что временно прекратила учебу, потому что у нее нет средств снимать жилье.

— Ты дашь мне хоть раз посмотреть «Каплю любви»? — закричала мама.

— Извини, — пробормотала Виктория, вешая в коридоре пальто.

— Ну вот, теперь я не знаю, сказал ли Петр Альдоне, что у их сына серьезные проблемы. Такая важная сцена! — огорчилась мама Виктории.

— Будет повтор завтра утром, так что ты сможешь узнать.

— Повтор! Повтор! — разозлилась мама. — А может, я не хочу ждать до завтра!

— Ну спроси у Френдзловой, пусть расскажет, — предложила еще одно решение проблемы Виктория.

— С Френдзловой я не разговариваю, — буркнула мама. — И с Банасиковой тоже.

— Ну тогда я не знаю. — Виктория беспомощно развела руками.

— Тихо, тихо, — попросила ее мама. — Вот, кажется, сейчас он скажет. Только не отвлекай меня.

Виктория на цыпочках вышла на кухню и терпеливо дождалась там окончания серии.

— Все-таки сказал, — сообщила мама, довольная тем, что присутствовала при разговоре Альдоны и Петра. — Теперь-то они вместе справятся с проблемами сына.

— Это хорошо, — порадовалась Виктория. — Ну а кроме этого?

— Петр очень изменился, причем в лучшую сторону. Вот уже три серии он думает только о том, как помочь сыну.

— Прекрасный отец, — признала Вика.

— Да уж не такой, как у тебя. Пьяница и трутень. Все теперь на моих плечах. Заботы, неприятности. Тоже, небось, приехала с дурными вестями.

— Да, не с самыми лучшими, — вздохнула Виктория. — Я вернулась, потому что не могу снимать комнату.

— Как это не можешь? У тебя что, нет денег?

— Нет, — призналась Виктория. — Социалки хватает только на обед, а на завтрак, ужин и на трамвай я зарабатываю уроками.

— А ты не можешь найти больше уроков?

— Я заклеила объявлениями весь город. Откликнулись только трое.

— А какая-нибудь другая работа? В магазине, уборщицей где-нибудь…

— Мама, я на первом курсе дневного. Мне надо иногда готовить задания. Я уж не говорю про коллоквиумы и тесты.

— Ну почему мне так не везет? — Мама Виктории утерла лазоревые веки кухонной тряпкой. — Почему у меня так получается? У других дети быстро вырастают и дают жить родителям. Твой отец не пришлет даже открытки на праздники, устроился в этом своем поезде, и на все ему начхать. А я должна мучиться и вдобавок выслушивать твои жалобы. Как будто у меня нет своих проблем. А у меня их выше головы. Цены на уголь полезли вверх. Френдзлова снова залила нам балкон. И еще этот дождь льет без перерыва.

 

ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ДНЯ

Я вернулась с очередного экзамена и едва доковыляла до постели.

— Тут страшно холодно, — прошептала я охрипшим голосом, трясясь, точно желе в несущемся дилижансе.

— Но мы печки поставили на максимум, — удивилась Виктория. — Посмотри, почти шестнадцать градусов. Только возле окна десять.

— Возможно, это запоздалая реакция на конфликт с папой, — предположила я, надевая теплую куртку и шапку-ушанку.

— Или ты подхватила где-то грипп. Возьми градусник.

— Меня тоже как-то странно ломает, — сообщила Миленка, — и к тому же мне совсем не жарко, а ведь я только что из-под турболамп.

— Измеришь температуру после Вишни, — распорядилась Вика, ставя на огонь наш довоенный алюминиевый чайник. — Ну, показывай термометр, — протянула она руку. — Все ясно, сорок и две десятых. Где у нас лекарства? А ты ложись на кровать Марии, не будешь же ты валяться на холодном матраце у окна. Тебе нужно пропотеть, а кровать Марии как раз у печки. Я сделаю чай.

— Сделай и мне, — попросила Милена. — На полке у окна стоит банка малинового конфитюра. Я вчера совершила эту актуальную покупку. Думаю, несколько слов признательности были бы в самый раз.

— Миленка, ты божественна, но сейчас сосредоточься на термометре. И не размахивай так руками, а то он вылетит у тебя из-под мышки.

— А Мария где ляжет? — спросила я, когда Виктория укрыла меня одеялом до самых бровей.

— Перекинем ее к Травке. Может, наконец между ними что-то заискрится. Покажи градусник, русалка. Неплохо. Выше тридцати девяти, и тебя не знобило?

— Сейчас чуточку чувствую, но я же говорю: я была в солярии.

— Ладно, влезай в тренировочный костюм и сразу же под одеяло. Я сейчас подам вам чай и пойду купить еды.

Виктория ушла, и мы, трясясь от холода, остались одни, каждая под своим одеялом. Примерно через час пришла Мария.

— Едва добрела, — простонала она. — Температура у меня, наверно, зашкаливает за сто градусов. Если я не лягу, то сейчас же свалюсь. Господи, кто это на моей кровати?

— Ухожу… — Я так резко села, что голова у меня пошла кругом.

— Иди ко мне, — сказала Милена, приглашающе приподняв одеяло. — Поместимся втроем.

Я вылезла из-под шерстяного пледа и поплелась к столу. Никогда еще восемь шагов не требовали от меня стольких усилий. Я словно шла по Юпитеру.

— Ну и слабость, — прошептала я. — Видно, какой-то жуткий мутант гриппа.

— А меня бьет страшный озноб, — пожаловалась Мария.

— Так залезай к нам. Будет теплей.

— Нет, не люблю коммуны. Уж лучше озноб. А где Виктория?

— Здесь! — заглянула Вика в комнату. — Я накупила соков, потому что вам нужно будет побольше пить. И скажу вам, что меня тоже, похоже, забирает.

— Боже, а кто же будет заботиться о нас? — простонала Мария.

— Я постучала к ребятам. Они сказали, что готовы покупать продукты, готовить еду и растирать спинки. А еще они могут переодевать нам пижамы и натирать грудь разогревающей мазью.

— Если так, то я возвращаюсь к тетке, — пригрозила Мария. — Я не позволю себя щупать парню, который тратит жизнь на борьбу с виртуальными кобылами.

— Ирек отнюдь не претендует, — сообщил Травка, который в этот момент зашел к нам, чтобы в полной мере оценить ситуацию. — Он предпочитает Лару Крофт, а кроме того, он уехал на каникулы к отцу. Это я предложил натирать, но только желающим, причем пылко желающим.

— Ну, если говорить о пылкости, то это относится ко всем, — обнадежила его Миленка. — Температура почти сорок.

— У меня пока тридцать восемь и пять. — Виктория присела рядом и принялась натягивать стеганые штаны.

— Тогда, может, и я измерю, — прошелестела Мария.

Травка вскочил и подал ей термометр.

— Травка, не хватает только, чтобы ты тоже разболелся, — сказала Милена.

— Это невозможно. Я так окурен травой, что бактерии делают большущий крюк, обходя меня.

 

ЗА ДВА ДНЯ ДО ВАЛЕНТИНОК

Бактерии, может, и делают, но не вирусы, особенно вирус гриппа. Он навалился на Травку сегодня утром, и юноша пал у наших ног. Теперь мы болеем впятером, поочередно кашляя и стеная от боли в горле.

— Нет ничего хуже такого насморка, когда невозможно прочистить нос, — прохрипела Мария после сотой попытки выжать хоть что-то в бумажный носовой платок.

— Есть, — возразила Миленка. — Насморк, который выходит даже через уши.

— Счастье еще, что, прежде чем свалиться, я успел звякнуть кузену, который работает врачом в «скорой помощи», — сообщил нам Травка. — Он пообещал заглянуть вечером и проверить, не симулируем ли мы.

— Надеюсь, он принесет что-нибудь жаропонижающее, — просипела Виктория. — У меня такая высокая температура, что скоро на градуснике не останется делений.

— И что-нибудь от кашля, — добавила Мария. — Чувствую, он скоро выдерет у меня левое легкое вместе с сердцем.

— Кто тут произнес слово «легкое»? — прозвучал хмурый голос в коридоре, и в комнату энергичным шагом вступил худощавый блондин в армейской куртке, стриженный под авианосец.

— А вот и обещанная помощь в лице моего кузена Болека вместе с аптечкой, пачкой рецептов и печатью, — представил Травка.

— Приветствую всех жертв гриппа, а также возможных симулянтов. Кто первый на осмотр? Предупреждаю: стетоскоп у меня холодный.

Я вызвалась первой, решив, что чем быстрей с этим покончу, тем лучше.

— Сядь здесь и глубоко дыши, — велел Болек, приставив ледяной стетоскоп к моей левой лопатке. — Остальных прошу сохранять абсолютную тишину.

— Не знаю, смогу ли я. Меня так душит кашель, — пожаловалась Мария, однако несколько последующих минут мужественно боролась с ним.

— Отлично. Грипп с воспалением бронхов, — объявил Болек. — Кто следующий?

Вызвалась Миленка, потом Мария, потом Виктория и самым последним Травка.

— Ваше счастье, — улыбнулся Болек левым уголком губ. — Симулянтов среди вас я не обнаружил. Ну, теперь прошу обнажить жаркие попки. Надо вам слегка сбить температуру с помощью безотказного и исключительно дешевого пиралгина.

— Безотказного, но болезненного, — испугался Травка. — Ты же сам говорил, что некоторые пациенты при уколе одеяло прокусывают.

— Да, поэтому чувствительным особам я предлагаю внутривенно.

— Я, наверно, сразу лишусь чувств, — объявила Мария.

— Без паники. Это совсем не больно. В вену вставляется тоненькая игла, и постепенно вводится лекарство. Синяк минимальный.

— Сейчас я точно лишусь чувств, — шепнула Мария и в подтверждение своих слов стала белая как крахмал.

— Для сверхчувствительных я приготовил свечки, — утешил ее Болек. — Надо глубоко вставить две свечки. Потом минут пятнадцать борьбы с желанием помчаться в уборную — и дело сделано.

— Нет, я предпочитаю укол, — решил Травка. — Я гетеросексуальный, и свечки такого размера вызывают у меня скверные ассоциации.

— А от насморка у тебя что-нибудь есть? — спросила Мария. — У меня такое ощущение, будто нос вот-вот лопнет.

— Есть. — Болек принялся копаться в сумке. — Но капать можешь не больше трех дней, иначе возможно кровотечение.

— Нет, наверно, лучше терпеть насморк, хотя чувствую я себя кошмарно, — простонала Мария. — Как будто сейчас умру.

— Ну, если и умрешь, то хотя бы рядом будут люди, — заметил Болек, извлекая из аптечки противовоспалительные средства, — а не так, как одна старушка из Новой Гуты. Вызвали меня вчера. Из жилищного кооператива, потому что бабушка уже год не платила за квартиру. К ней пошли, но никто не открыл, почтовый ящик набит рекламой, а сквозь замочную скважину пробивается какой-то странный запах. Ну, они и позвонили в «скорую».

— А почему не в полицию? — спросила я.

— Да так, — пожал плечами Болек. — Элементарный рефлекс. Болит палец на ноге? Звонишь в «скорую». Часы остановились? Звонишь в «скорую». Захлопнул дверь в квартиру? То же самое. Ну, значит, вызвали меня в Новую Гуту около восьми вечера. Мы с Яреком, санитаром, звоним. Тишина. Ну, вышиб я дверь, а там тьма египетская.

— Наверно, старушке отключили электричество и все прочес, — догадался Травка.

— Да. Ярек посветил зажигалкой, и мы заглянули внутрь. А там, представляете, на полу метровый слой старых тряпок. Спрессованных, как бетон.

— И что ты сделал? — поинтересовалась Миленка.

— Подтянулся и забрался внутрь. У самого окна стояло кресло, а в кресле сидела хозяйка этого логова. А в животе у нее — мышиное гнездо.

— На этот раз перебор, — простонала в очередной раз Мария и опрометью бросилась в уборную.

— Что это ваша подруга такая впечатлительная? — удивился Болек и вернулся к рассказу: — Я выписал свидетельство о смерти, Ярек прочел несколько молитв, и мы вернулись на станцию.

— А я думал, только нас ждет одинокая смерть, — пробормотал Травка.

— Почему именно вас? — удивился Болек. — Вы что, избранные?

— Не знаю, избранные ли мы, но такое множество специалистов называет нас поколением проигравших эгоистов и одиночек, что просто нет иного выхода, как поверить в это, — объяснила Милена.

— Каждое поколение является проигравшим, — мрачным голосом констатировал Болек. — И ваше, и мое, и той старушки, что целый год ждала в кресле. И в каждом есть одинокие люди.

— Но когда-то это так не ощущалось, — заметила Виктория. — Прабабушка говорила мне, что она жила в маленьком домике вместе с родителями, дедом и бабушкой, а также пятью братьями и сестрами. А потом еще с мужем и тремя собственными детьми.

— У нее не было времени думать об одиночестве, — сказал Болек. — Ей нужно было готовить еду, подметать пол, кормить скотину. Если она о чем и думала, то только о том, как бы хорошенько выспаться. Кроме того, для подобных размышлений необходимы тишина и покой. Но это вовсе не значит, что твоя прабабушка не была одинока.

— Но если она этого не знала…

— Ну да, незнание — это самый дешевый из психотропных препаратов, — улыбнулся Болек. — Поэтому в следующей жизни я хочу быть беззаботным, улыбающимся зайчиком. Лучше всего пасхальным.

 

ВАЛЕНТИНКИ

Продолжаем болеть дальше всем дружным коллективом. По вечерам нас навещает Болек и вкалывает пиралгин. Мария, как особо чувствительная, получает свечи.

— Что ты сегодня такой хмурый? — спросил Травка. Как будто обычно Болек являет собой вулкан оптимизма и надежды.

— Проблемы на работе, — буркнул Болек, делая мне укол. — Я начинаю серьезно думать о смене профессии. Только кем я могу стать при такой узкой специализации? Уборщиком? Стриптизером? Портным-надомником?

— С твоим голосом ты можешь читать тексты за кадром в фильмах о природе, — предложила Виктория. — Лучше всего об исчезающих видах.

— А что, собственно, с тобой произошло? — спохватился Травка.

— Это длинная история. Боюсь наскучить вам, привыкшим, как вся молодежь, к короткой информации в форме рекламы или клипов.

— Еще один эксперт по нашему поколению, — саркастически заметила Мария.

— Прошу прощения, ляпнул не подумав. Я ведь и сам не люблю обобщений.

— Знаю, знаю, — улыбнулся Травка. — Ты же всегда повторял мне, что любое обобщение обидно для выдающихся личностей.

— Поскольку таких здесь нет, — скромно сказала Милена, — мы себя особенно обиженными не чувствуем.

— Может, расскажешь? — предложила Виктория. — И тебе станет легче, и мы узнаем, как выглядит настоящая жизнь.

— Ладно. — Болек поудобнее устроился в единственном кресле. — Постараюсь рассказать как можно короче, но не обещаю, что это будет похоже на рекламу чипсов.

— Болек! — единодушно возмутились мы.

— Вызывают меня вчера ночью к пациенту. Его сын вопил по телефону, что случай безотлагательный и чтоб мы немедленно оторвали свои задницы от стульев, а иначе он разберется с нами. Мы сразу же выехали. Через семь минут были на месте. Но наверно, больше минуты стояли разинув рты и удивлялись буйному воображению автора проекта дома, в который нас вызвали. Там поистине было все — ренессансные крытые галереи, колонны, витражи, греческие скульптуры и гипсовые серны. А также стрельчатые башни с крышами из меди. Короче, поглядеть было на что. Наконец Ярек пришел в себя и позвонил. Нам открыла женщина, одетая, как служанка из телесериала, и велела подождать, пока она загонит ротвейлеров в будки. Она загнала их, и мы по дорожке, посыпанной розовым гравием, подошли к двери и вступили в мраморный холл. Ждем минуту, три, пять. Наконец сын пациента соблаговолил выйти из кабинета. Но только для того, чтобы известить нас, что нам придется дожидаться, когда он закончит деловой разговор.

— И ты ничего? — удивился Травка.

— Нет, я сразу выложил ему все, что думаю. Сначала он кричит, чтобы мы мчались сломя голову, а теперь затевает какие-то игры. В ответ же я услышал, что правила диктует он. Потому что, во-первых, он у себя, а во-вторых, является президентом заграничного концерна.

— А также законченным хамом и кретином, — добавила возмущенная до глубины души Милена.

— В результате мы в холле продолжали ждать, слушая успокоительное журчание фонтана. Признаюсь, меня это несколько расслабило. Надо будет устроить что-нибудь похожее у нас на станции… хотя ребята пугают, что если постоянно слушать это журчание, то все время будешь бегать в сортир. И к тому же размера это должно быть очень маленького, чтобы поместилось на столе в дежурке. — Болек извлек из кармана синего докторского халата небольшой листок и принялся что-то рисовать шариковой ручкой — подарком одной из фармацевтических фирм. — Может, сделать из баночек из-под сливок…

— Болек… — укоризненно произнес Травка.

— Ах да… Значит, сидим мы, слушаем журчание. Наконец президент закончил разговор и проводил нас в комнаты. К сожалению, было уже поздно. Старичок умер на унитазе с газетой в руке.

— Кошмар, — сдавленным голосом шепнула Мария.

— Но довольно частый. Многие так заканчивают.

— И что ты сделал? — спросила Виктория.

— Как обычно в такой ситуации. Выписал свидетельство о смерти. Ярек достал из сумки свечку, отчего президент совершенно взъярился. Он попер на меня: мол, мы убили его папашу, ну и все такое. А сегодня он позвонил на станцию и заявил, что я украл у него из ванной пенку для бритья. Дежурная высмеяла его, но сами понимаете, — Болек вздохнул, — остался страшно неприятный осадок.

— Дурак какой-то, — изрекла Виктория. — Живет в замке с башенками, а заводится из-за пенки.

— Которой я не брал, потому что пользуюсь гелем, — добавил Болек, играя стетоскопом. — Я пытаюсь себе объяснить, что его толкнуло на это. Он чувствовал себя виновным в смерти отца, так как заставил нас долго ждать. И, обвинив меня в краже, он хотел показать, что я тоже не безгрешен. И что человек, укравший пенку, уж точно оказался бы несостоятельным в роли врача и реаниматора. Но настроение от этого почему-то не улучшается. Тем более что сегодня отошел в мир иной мой любимый пациент Трускава.

— Тот самый Трускава, которого ты называл бедствием Подгужа? — недоверчиво осведомился Травка.

— Возможно, и называл, — сказал Болек, — но он был небезынтересный человек. И вызывал симпатию.

— Год назад ты характеризовал его совсем иначе.

— Обычная посмертная идеализация, или процесс создания золотого памятника, — объяснила Виктория. — Когда умер мой дед-алкоголик, бабушка убивалась, как Кохановский после смерти Уршули. Мы вдруг узнали, что дед был впечатлительный, непредсказуемый и музыкально одаренный.

— А может, и вправду был, — сказала я, переворачиваясь на спину, так как у меня занемела рука, на которую я опиралась.

— Ну да, по пьянке он пел задорные народные припевки. Но для бабушки он вдруг стал человеком с пьедестала.

— Пожалуй, ни один человек не бывает до конца плохим, — заметил Болек. — Даже если он доводит «скорую помощь». А Трускава это умел… Три раза в неделю он звонил из своей любимой распивочной и пьяным голосом орал, что у него инфаркт.

— И вы ехали?

— Само собой. Небольшое удовольствие услышать в «Фактах», что бездушный коновал прикончил очередного пенсионера. Короче, мы подвозили Трускаву домой. Бесплатное такси.

— Неплохо устроился дедушка, — съязвила Миленка.

— Мы терпели это, потому что он неизменно веселил нас какой-нибудь забавной историей из своей жизни. К тому же он был достаточно чистый, разумеется, если учитывать условия, в каких ему пришлось существовать, и отсутствие мотиваций, типичное для застарелых алкоголиков.

— Интересно, а какие это условия? — полюбопытствовала Виктория.

— Да ничего интересного, — сказал Болек. — Комнатенка без газа и электричества. Сортир в коридоре.

— Как же он жил, этот Трускава? — удивилась Мария. — Что он ел?

— Да уж явно не икру и трюфели, — бросила Миленка.

— Ел он очень мало. А если ему хотелось выпить чаю, он кипятил воду на спиртовке, которую сам смастерил.

— Умелец, — с завистью произнесла Милена, взглянув на свои деревянные пальчики.

— Да ничего особенного. Он взял чурку, набил гвоздей вокруг крышки от консервной банки. В эту крышку он наливал денатурат, а на гвозди ставил алюминиевую кружку.

— Только подумать, что кто-то способен жить в таких условиях… — вздохнула Мария.

— Бывает, просто вынужден, — сказал Болек. — Потому я и удивлялся, что Трускава не опустился, как некоторые пьяницы. Иногда мы возим таких, что даже страшно рассказывать.

— Расскажи! — попросили мы все, кроме Марии.

— Расскажу, когда Марыся заткнет уши.

— Уже заткнула, — сообщила Мария, накрыв голову подушкой и углом пледа.

— Они до того бывают завшивленные, что их приходится укладывать в мешки для перевозки трупов. Иначе в машине придется проводить дезинсекцию. А это стоит дорого.

— И они спокойно едут в мешках?

— Они-то спокойно, потому что обычно бывают пьяные вдрабадан. Зато вши так и колотятся внутри мешков, даже в ушах звенит. Трускава же был не такой. Каждую неделю мылся.

— И что же с ним случилось?

— Завтра расскажу, — Болек взглянул на часы, — потому что мне пора на станцию. Через десять минут у меня начинается ночное дежурство.

 

СЛЕДУЮЩИМ ВЕЧЕРОМ

Лежим в ожидании ежевечерней порции пиралгина и мрачных повествований. Убиваем время, обсуждая поставщика вышеназванных деликатесов.

— Кузен твой здорово подавлен, — отметила Мария. — Ему бы надо поехать отдохнуть, да подальше, лучше всего на Филиппины. Автор был там в прошлом году. Целый месяц. Вернулся — мы его прямо не узнали.

— Так загорел? — оживилась Милена.

— Не только. Он весь переменился. Даже лицо как-то разгладилось. А в глазах ни следа былого напряжения.

— Абсолютная пустота, — с улыбкой отметила Виктория. — Знаю, знаю, у моего отца тоже было такое в глазах, пока он не нашел свое место в поезде «Москва — Петушки».

— Болек обязательно должен поехать на Филиппины, — настаивала Мария.

— Пока что он сможет наскрести денег разве что на поездку в Закопане, и то не в сезон, — просветил ее Травка.

— А столько говорят о сумасшедших заработках врачей… — недоверчиво протянула она. — Поэтому он такой подавленный?

— Не только. Он вообще разочарован. Ты тоже разочаровалась бы, если бы тебе пришлось идти к своему призванию такой же крутой и тернистой тропой.

 

КРУТАЯ И ТЕРНИСТАЯ ТРОПА КАРЬЕРЫ БОЛЕКА ДЕСПЕРАДО

Начиналась она многообещающе во второй половине восьмидесятых. Болек, только что получивший аттестат, еще был весь полон веры, надежды и любви; он сдал экзамены на обучение за границей в одной из братских стран. Выбор у него был такой: ГДР, Чехословакия, Болгария, Советский Союз, а также Китай. Выбрал он Китай по причине экзотической кухни, восточной медицины и космической удаленности от своей занудной семьи. Поскольку в их городке он был единственным сдавшим эти экзамены, ему дали направление на медицинский факультет, о котором он мечтал. Спустя три месяца Болек приземлился в Пекине со всем своим нехитрым скарбом и небольшим набором радужных иллюзий в голове. Поселили его в одной комнате с маленьким Ли из Северной Кореи. Ли сразу же по прибытии распахнул окна и повесил на обеих стенах портреты Ким Ир Сена, своего божества и владыки. На невинный вопрос Болека, как они там живут, целый час уверял его, что прекрасно, великолепно и общественно полезно. Повторял он это всю следующую неделю, а когда наконец уразумел, что Болек не является наседкой-стукачом, попросил его никогда не заводить разговора об идеальных условиях жизни в его расчудесной стране. Болек все понял и больше вопросов на эту тему не задавал. Но оказалось, что первый год — это только вступление к настоящей учебе. Он отведен на ознакомление с языком, порядками и правилами, обязательными для живущих в Срединной Империи.

Минул год, и Болек, обогащенный знанием нескольких тысяч китайских иероглифов, приступил к изучению собственно медицины. А еще через полтора года, после расстрела студентов на площади Небесного Спокойствия, он был вынужден покинуть Страну риса и перебраться в Страну русских пельменей.

Весь следующий семестр он лез из кожи вон, добиваясь, чтобы какой-нибудь институт зачел хотя бы год учебы на медицинском факультете в Китае. К сожалению, единственное, чего он смог добиться, это согласие на прием его на синологию без вступительных экзаменов. Взвесив все за и против, он решил, что наилучшим выходом будет учеба на специальности «реабилитация». В Академии физвоспитания учатся четыре года, так что потеряет он всего два года, а если напряжется, то вообще год. А уж после окончания… Болек предвкушал возможности, какие ему рисовало его пока еще не скукожившееся от горестного опыта воображение. После учебы он откроет клинику чудес, где, применяя проверенные веками китайские штучки, будет возвращать не только надежду, но и здоровье.

Через три с половиной года Болек приступил к стажировке в больнице: за сумму, равную половине среднемесячной зарплаты по стране, массировал пролежни умирающим старикам, отданным под опеку специалистов впечатлительными родственниками, которые не могли смотреть на их страдания. Через месяц он понял, что хочет вернуться на медицинский. Хочет лечить, а не делать массаж. В следующем месяце он бросил работу, подал документы и в июле сдал вступительные экзамены. Благодаря сверхчеловеческим усилиям ему удалось закончить учебу за пять лет. Потом он прошел стажировку и вот уже полгода как пытается найти работу не в «Скорой помощи».

* * *

— Безрезультатно, — добавил герой повествования, входя с новой порцией вышепоминавшихся деликатесов.

— А как со специализацией?

— Никак, и это последняя капля, которая привела к тому, что я выбросил на помойку розовые очки.

— Но почему? — удивилась Мария. — Ты сдал уже столько экзаменов, неужели не можешь сдать еще один?

— Я с радостью бы сдал, но прежде нужно получить такую возможность. А ситуация складывается так, что сперва не было мест на избранной мною специализации, а в этом году нет экзаменов. Потому что нет фондов. Вот я и жду, сам уже не знаю чего.

Болек уставился в окно, словно оттуда должен был прийти ответ, чего ему следует ждать.

— Слушай, а ты не доскажешь нам про Трускаву? — попросил Травка.

— Хорошо. На прошлой неделе Анджей, мой сменщик, пообещал Трускаве, что если тот еще раз вызовет «скорую», то очутится в вытрезвителе. С него сдерут двести злотых, и целый месяц ему не на что будет пить. Трускава испугался и перестал звонить. А вчера под утро он скончался возле пивной.

— Сколько ему было лет? — спросила Мария. Она высунула голову из-под пледа, так как Травка сказал ей, что уже можно.

— Шестьдесят с небольшим, но выглядел он на все сто.

— А еще говорят, что алкоголь консервирует.

— Денатурат и тому подобные продукты не очень. — Болек потер коротко стриженный затылок. — Поэтому надо искать другие способы продления молодости.

— Как это грустно, — вздохнула Виктория.

— Грустно, что денатурат не консервирует? — усмехнулся Болек.

— Да нет, что ты. Грустно, что этот Трускава прожил жизнь… кое-как.

— Вот именно, — согласилась с ней Мария. — Как-то пусто… не размышляя…

— Как восемьдесят процентов представителей так называемого рода человеческого. Знаете принцип восемьдесят на двадцать?

— Я знаю, — сказала Милена. — Двадцать процентов общества расходует восемьдесят процентов всех ресурсов и потребляет восемьдесят процентов того, что можно потребить.

— Верно, — подтвердил Болек. — А также производит восемьдесят процентов идей и изобретений. А всем прочим оказывается достаточно оставшихся двадцати процентов. Так что случай Трускавы совсем не уникален.

— И этим ты меня нисколько не утешил, — заметила Вика.

— Меня тоже, — присоединилась к ней Мария. — Это настолько бессмысленно…

— Что именно?

— Ну… жизнь этих восьмидесяти процентов.

— А откуда ты знаешь, что твоя жизнь имеет смысл? — спросил Болек, не скрывая саркастической улыбки.

— Потому что я ищу смысл. Возможно, уже частично нашла… То есть я знаю, чего не хочу. Не хочу в миг смерти жалеть о том, что мало совершила, — объяснила Мария, страшно довольная собой.

— В миг смерти? — фыркнул Болек. — Девочка, восемьдесят процентов шансов на то, что в миг смерти ты не успеешь ни о чем подумать. Ну разве что о своей сумочке.

 

СПУСТЯ ТРИ ДНЯ

Сегодня я почувствовала себя до такой степени сносно, что вышла в магазин, чтобы пополнить запасы чая и минералки. На обратном пути в почтовом ящике я нашла валентинку. Прочла я ее на лестнице. Всего три предложения: «Очень нелегко встретить того Одного-Единственного Человека. Надеюсь, что мне наконец это удалось. И тебе тоже. — Д.». Несколько минут я стояла у двери, охлаждая щеки о холодные, крашенные масляной краской стены. Никто никогда еще не говорил мне ничего подобного. И не писал. Я должна бы чувствовать себя на вершине счастья, а чувствую только сковывающую тяжесть. Может, это из-за гриппа?

* * *

— Да когда же, наконец, будет чай? — нетерпеливо осведомилась Мария. — У меня во рту пересохло.

— Уже завариваю.

— А что ты какая-то не такая? — спросила Милена. — Выглядишь так, словно тебя одарили почестью, которой ты вовсе не жаждала. Верно, Травка?

— Ну да. Помню, как-то учитель велел мне следить за дисциплиной в классе. Целых двадцать минут. Вот тогда я ощутил тяжкое бремя ответственности. И наверно, выглядел как Вишня.

— Опять звонила домой? — спросила Виктория.

— Нет, получила открытку-валентинку.

— От Даниэля? — догадалась Миленка.

— Ага.

— И что? — поинтересовался Травка.

— Сами видите: на седьмом небе от счастья.

* * *

А может, несмотря ни на что, я все-таки влюблена? Потому что я так до конца и не знаю, в чем это заключается. Вся эта любовь. Я прочла столько умных (и глупых) книжек с советами, в которых полным-полно сравнений из области садоводства и огородничества. В них предлагается ухаживать за слабым побегом. Собирать плоды. Защищать от заморозков. Ну и тому подобное. Может, поэтому я так ответственно подхожу к своим отношениям с Даниэлем? Хочу быть на высоте положения. Построить оранжерею, чтобы защищать хрупкий цветок нашей любви. Я так сосредоточена на обязанностях и опасностях, что ни о чем другом не думаю. И ничего не ощущаю, кроме тяжести.

20.02. Сегодня Милене двадцать лет. День ее рождения мы, ослабевшие после гриппа, отмечали лежа в постелях.

— А тебе случайно не больше на год? — недоверчиво спросила Мария. — Ведь школу ты кончила два года назад.

— Правильно, но в школу я пошла в шесть лет. Возможно, в это трудно поверить, но я была довольно способным ребенком.

— А как будем отмечать? — осведомилась Мария, вопросительно глядя в нашу сторону.

— За креативное мышление у нас отвечаешь ты, — напомнила ей Виктория. — Пошевели мозгами.

— Когда я начинаю шевелить, у меня хлюпает в гайморовых пазухах. А потом, у меня нет настроения придумывать развлечения.

— Что бы такого интересного учинить? — задумался Травка. — Выход в питейное заведение отпадает, потому что мы заросли, как дикие кабаны.

— Говори за себя, я-то провожу депиляцию воском, — заявила Миленка.

— Может, в кости сыграем? — предложил Травка. — Или в карты. Только кто принесет их из моей комнаты?

— А может быть, сперва выскажем Миленке свои пожелания? — сказала Виктория. — Можно я первая? Так вот, я желаю, чтобы тебе больше не надо было привлекать взгляды и жечь лампочку. А остальное может остаться таким, как есть.

Милена шмыгнула носом:

— Кое-что неплохо было бы изменить. Например, ногти.

Травка с ужасом взглянул на ее розовые когтищи.

— Хочешь еще длинней?

— Нет. Хочу от них избавиться. Из-за них у меня вечно затяжки на колготках, а потом, я чувствую себя как инвалид. Даже голову как следует вымыть не могу, потому что царапаю ее. Такие когти не для наших условий. С ними нужно иметь целый штат служанок, горничных, парикмахеров. Ладно, кто следующий?

— Давайте я, — вызвалась Мария. — Я желаю тебе… — она замолчала, ища подсказку на потолке, — чтобы ты нашла что-то такое, от чего твоя жизнь обретет глубину.

— Ты высказываешь пожелание ей или себе? — поинтересовалась Виктория.

— Себе я тоже этого желаю, — честно призналась Мария, — а также и всем вам.

— Спасибо, — ответила Миленка, опять же хлюпая носом, но не столько от чувств, сколько от насморка, — но я уже нашла. На следующие десять лет, потому что, как считает Болек, каждое десятилетие у человека все меняется.

— А ты скажешь, что для тебя является этим самым смыслом? — спросила Мария.

— Скажу, хотя ничего сложного в этом нет. Жить здесь и сейчас без ожидания чуда великих перемен.

— Действительно просто, — признала слегка разочарованная Мария. — А я думала: а вдруг я найду что-то, что меня вдохновит? Потому что меня не вполне удовлетворяет самореализация.

Миленка усмехнулась:

— Сорри, придется тебе поискать вдохновения у кого-нибудь другого.

— Ну так что? Мы играем в кости или приготовим чего-нибудь поесть? — вернул нас на землю Травка. — Впервые за неделю я почувствовал, что в желудке у меня пусто.

— Я тоже, — призналась Виктория. — Так, может быть, переберемся на кухню и сварим макароны, что ли? А потом их с творожком, а? Согласны?

 

ДВА ЧАСА СПУСТЯ

Снова сидим в комнате. У каждого тарелка на коленях. Едим макароны-ракушки с творогом, луком и петрушкой. Травка полил их еще свекольным концентратом, потому что, как он утверждает, у него дефицит железа в организме.

— И подумать только, что я ем такое… — горестно произнесла Мария, подхватывая вилкой большой комок творога.

— И не такое еще ели! — жизнерадостно заметила Виктория. — Во Вроцлаве у нас кончились деньги, и мы целую неделю питались гречневой кашей с луговым сердечником. А запивали кипятком с сахаром.

— Ужас!

— А я, когда меня обокрали в поезде, две недели жрал клецки с паприкашем, украденный в столовке хлеб и молодую крапиву, — сообщил Ендрек, тот самый, который колбасу отрубал. Пришел он к нам на десять минут, объявил, что выглядим мы кошмарно (ну, может, кроме Миленки, добавил он), и развалился в кресле. — Да, кстати, — припомнил он. — Я принес вам булочек и пончиков. И еще пиво!

— Мы же лекарства принимаем, — огорчилась Миленка.

— В таком случае выпью его сам, но могу поделиться со смельчаком, который не боится взаимодействия спиртного с химией.

— А чего ты на меня смотришь? — возмутился Травка. — Я не смельчак.

— Жаль, — в голосе Ендрека отнюдь не слышалось особой печали. — Придется выпить самому. Ничего не попишешь.

— А пожелания? — напомнила Миленка.

— Ну конечно. — Ендрек хлопнул себя по высокому, усеянному веснушками лбу. — Как обычно, фо па. Значит, желаю тебе… э-э-э… здоровья, счастья и… чтобы мы наконец увидели твое лицо, так сказать, соте. То есть…

— Мы знаем, что значит sauté, — остановила его Миленка, — но это будет возможно только через три — пять лет. У меня перманентный макияж.

— А я-то удивляюсь: больная, а силы накраситься есть.

— Нету сил, но, к счастью, их и не требуется.

— А почему ты решилась на весь этот… татуаж?

— Сама до конца не знаю, — честно призналась Миленка. — Может, потому что люблю возбуждать противоречивые чувства. Люди смотрят на меня и кого видят? Размалеванную куклу и…

— Жертву солярия, — не смущаясь, подсказал Ендрек.

— Вот именно. А потом по ходу разговора узнают, что я побеждала на олимпиадах и знаю на память почти все книжки Кундеры. И у них проблема: в какую ячейку меня положить? Ну как, Ендрек, тебе достаточно такого объяснения или придумать еще какое-нибудь?

— Нет, нет, достаточно. А мне нужно еще что-нибудь добавлять к пожеланиям?

— Нет, спасибо. Они были не переусложнены и в меру содержательны. Ну так как? Играем или нет?

 

СПУСТЯ ТРИ, А МОЖЕТ, ДАЖЕ ПЯТЬ ДНЕЙ

Мы все играем, вместе с Ендреком, который все никак не может вернуться к себе. Спит он у нас в кресле, положив длинные ноги на деревянный табурет, на котором для мягкости лежит подушка Ирека (отсутствующие лишены возможности протестовать). И, к отчаянию Травки, пачкает последние вещи из его гардероба.

— Зато в благодарность за гостеприимство я выстираю вам все шмотки. У нас в общаге машина-автомат, — похвастался Ендрусь, натягивая на волосатый живот хлопчатобумажную блузу Травки, который весил меньше килограммов на тридцать.

— Отлично, — обрадовалась Виктория, — только нам придется вызывать такси. Грязного белья столько скопилось! Чей ход?

— Мой. — Миленка взяла кости. Подтянула одеяло, чтобы освободить место, и бросила. — Чего там у меня нет?

— Наверху только единичка, — сообщила я, проверив по записи ее результаты, — зато внизу слабовато.

— Черт, так мало выпало, — с сожалением сказала Милена. — Жалко записывать сумму, может, я выброшу потом больше.

— Так что мне, вычеркнуть?

— Вычеркивай последний результат.

— Верное решение, — усмехнулся Ендрек. — Зачем нам маленький?

— Правильно. Предпочитаю большой, — парировала Милена.

— Но большой трудней выпадает, — заметила я.

— Много трудней, да, Травка? — заржал Ендрек.

— Ты за себя говори. У меня с первого броска выпадет.

— Хотелось бы посмотреть на это чудо природы.

— А ты бы. Ендрусь, так не выпендривался. Как посмотрю на запись, так у тебя там одна мелочевка. Наверху щербатый, а внизу нет ни малого, ни большого.

— Ничего, наберем, — Ендрек, как обычно, не терял веры в светлое будущее.

— Теперь мой ход, — объявила Мария, послав Травке красноречивый взгляд.

Травка же воспринял этот невербальный сигнал точь-в-точь как полковник Брандон из «Рассудительной и романтичной»: схватил кости и, опустившись на колени перед кроватью Марии, подал их ей. После чего спросил, не поправить ли ей подушку.

— Ты уже поправлял десять минут назад, — напомнила она, но, увидев мину Травки, дала ему другое задание: — Томек, я бы выпила соку.

Томек ринулся на кухню, а мы вернулись к игре.

— Дурацкие кости, — пробормотала Мария. — Придется что-то вычеркивать.

— Маленький? — предложила я, зная отношение Марии ко всему, что ассоциируется с мужчинами.

Она кивнула:

— Вычеркивай, освобожу место под большой.

— Ну-ну, — заметил Травка, принесший поднос со стаканом апельсинового сока.

— Чтобы избежать недоговоренности: я, разумеется, имею в виду большой стрит, — добавила Мария.

— Кстати, как там гуру? — спросил Ендрек, большой мастер ляпнуть что-нибудь на запретную тему.

Мария спряталась под одеяло и заплакала.

— Страшно переживает, — догадался Ендрек, глядя на вздрагивающее одеяло. — Я-то думал, уже все прошло. В последние дни она даже раза два пошутила.

— Прошло? — накинулась на него Виктория. — За три недели? Ты попробуй представить, что у тебя весь мир рухнул…

— Не стоит преувеличивать. Это просто старая шляпа. Пардончик, если кого-нибудь задел.

Ответом ему были истерические завывания из-под одеяла.

— Видишь, что ты наделал?

— Пожалуй, мне надо уходить.

— Вот ты всегда так! — закричал Травка. — Сперва заваришь кашу, а потом заявляешь, что тебе пора уходить!

— А что мне делать? — нервно поинтересовался Ендрек. — Я не могу смотреть на женские слезы, особенно такие обильные и особенно если я являюсь их причиной.

— Не ты! — взвыла Мария. — Я плачу из-за гуру, а не из-за такого бесчувственного чурбана, как ты!

— Ну, мне сразу полегчало, — ответил Ендрек, складывая вещи в сумку.

— А плачу я… потому что… вчера я видела в окно, как он шел в обнимку с другой девушкой. А я ему так верила!

— Вот этого я и не могу понять, — заметила Виктория. — Почему именно ему?

— Потому что в нем было что-то подлинное, настоящее.

— Ну да, шляпа, — буркнул Ендрек.

— Думаете, до меня не доходило, какой гуру на самом деле? — канючила Мария. — Думаете, я не видела, как он путается и не помнит, что говорил днем раньше?

— Так нам и казалось, — вставила Виктория.

— Доходило, только я не хотела признаваться. Я предпочитала притворяться, будто все идеально.

— Зачем?

— Не знаю. Может, не хотела вас беспокоить.

— А вот в это поверить как раз трудно, — объявила Миленка от имени всех нас.

— Знаю, — смущенно призналась Мария. — А может, я чувствовала себя по-дурацки оттого, что, несмотря на все разочарования, я продолжаю с ним встречаться.

— Так почему же ты с ним встречалась?

— Да я уже говорила, — вздохнула Мария. — Ради той крупицы искренности, которая таилась в море изощренной лжи.

— Знаешь что, Марыська? — заглянул из коридора Ендрек. — Тебе надо бы заниматься ядерной физикой. Там тебе было бы где развернуться! Поиски элементарных частиц в море материи.

 

КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ

Сегодня я решила подсчитать, на сколько мне хватит денег из копилки (почти половину я уже истратила). Если перейду на хлеб со смальцем и кипяток с сахаром, то должно хватить… до середины апреля. А потом? Может, все-таки позвонить домой и…

— Вишня, для тебя есть халтура, — объявила Виктория, кладя передо мной мятую салфетку с номером телефона. — Нужна учительница испанского и английского для десятилетнего гения.

— Для гения? — перепугалась я.

— Спокуха, это всего лишь мнение его родителей.

— Это еще хуже. Если малыш ничему не научится, виноватой буду я.

— Платят сорок злотых за час. Хотят два раза в неделю.

Я быстро мысленно прикинула, на сколько это продлит мое пребывание на улице Казимира.

— Ладно, звоню.

Мать мальчика изящным голосом дикторши описала мне ситуацию.

— Понимаете, пани Вишня, — щебетала она, — Милош необыкновенно способный, просто невероятно. Я даже подозреваю, что он гений…

Милош? Чувствую измученную братскую душу.

— Понятно.

— У него такой высокий коэффициент интеллекта, и к тому же он замечательно играет на блокфлейте.

— Так в чем же проблема?

— Ему необходима дисциплина. А у меня нет времени, у мужа тем более. Потому мы и ищем кого-нибудь, кто внушил бы некую мотивацию Милошу. Но только без нажима, он такой впечатлительный. Ну как? Попробуете?

 

ПЕРВАЯ СУББОТА МАРТА

Через минуту переломный момент — моя первая работа. Мы условились на двенадцать, и я уже с четверть часа брожу вокруг небольшого дома, а за мной бдительно следят четыре тщательно выбритых охранника. Уже без трех, так что можно, наверное, заходить.

— К кому? — именно так приветствуют гостей в роскошных жилых комплексах с бассейном и кортами.

— У меня урок у Янечко.

Интересно, он меня сейчас обыщет?

— Проверим. — Охранник позвонил по домофону. — Все верно. Пожалуйста!

В завершение крохотная щепотка вежливости. Я прошла на лестничную клетку и уже через минуту была в квартире родителей Милоша. Мне открыла элегантная женщина с внешностью телеведущей.

— Здравствуйте, — прошептала она, улыбаясь как дикторша. — Сейчас я представлю вам Милека. Подождите, пожалуйста, в гостиной.

Я присела на краешек кожаного кресла, терпеливо дожидаясь, когда Милош соблаговолит вылезти из своей норы. Вылез. Маленький мальчонка с пепельными волосами и синими кругами под глазами.

— Это пани Вишня, твой новый репетитор.

— А можно я буду называть тебя Косточкой? — Мальчик протянул липкую лапку с пятнами синей туши от маркеров.

— Милош! — воскликнула мама Милека с миной дикторши, сообщающей телезрителям ужасную новость. У меня самой на миг замерло сердце.

— Ладно, когда начинаем? — спросил Милош тоном крепостного крестьянина, которому велено вспахать до захода солнца целое поле.

— Прямо сейчас. Достань тетрадки и покажи пани Вишне, на чем вы закончили. А я подожду в гостиной. Приятных занятий.

Мы подошли к комнате Милоша. Его мать одарила нас телегеничной улыбкой и исчезла, закрыв за собой дверь.

— В гостиной сидит, боится, как бы ты чего не унесла, — тут же наябедничал Милош, садясь за свой стол.

— Я? Но что? — спросила я, не скрывая удивления. Да что я могу унести отсюда? Огромный цветочный горшок с куском газона? Футуристическую бетонную скульптуру? А может, гигантский стол, украшенный керамической мозаикой?

— Ну да, — подтвердил Милош. — Например, ты могла бы унести мой компьютер.

— Мне его не поднять, — заверила я ученика.

— Да я-то это знаю, а она нет. И подумать только, что она — начальник отдела, в котором производят какие-то важные расчеты.

— А я думала, что она диктор на телевидении. Ну что, покажешь мне тетрадки и все остальное?

— Сейчас. Но только можно я буду называть тебя Косточкой? — Милош упрямо стоял на своем.

— Да пожалуйста. Я не против. А вот твоя мама, похоже, будет недовольна.

— Она не услышит. А после двух уроков перестанет за тобой следить. И потом, у нас звуконепроницаемые двери. Если бы меня тут душил грабитель и я визжал как свинья, она бы ничего не услышала.

— А папа? — спросила я.

— Папа работает в Варшаве в каком-то важном международном проекте, так что он вообще не будет вмешиваться.

— Он что, не приезжает?

— Раз или два в месяц приезжает и тогда вовсю старается отработать долги по воспитанию. Так он подавляет угрызения совести, — вздохнул Милош.

— Как-то не похоже, что ты в восторге.

— А ты была бы? — буркнул он. — Почти чужой человек врывается в дом и играет в отца. Заполняет все свободное время так называемыми развлечениями, а когда наконец с ним как-то свыкнешься, уезжает. Бессмысленно это… Ну так как? Я могу называть тебя Косточкой?

Мы хлопнули ладошкой об ладошку. Милош продемонстрировал тетрадки.

— Мы закончили на «Las comidas», а по английскому на Present Perfect, — широко зевнув, проинформировал он меня.

— А почему ты такой усталый?

— Ты бы тоже была усталая. В школе у меня двадцать пять уроков в неделю. Плюс раз в неделю немецкий, в воскресенье бассейн и урок тенниса. В четверг художественная студия. А теперь еще испанский и английский. Мама говорит, что в моем возрасте человек быстро усваивает знания и нужно это использовать.

Я как будто услышала собственного отца.

— Ой, я тоже ходила в художественную студию, — сказала я. — А кроме того, в химический кружок, на уроки испанского, на курсы английского для продолжающих и в бассейн.

— Хуже всего, — вздохнул Милош, — что теперь уже все время мы будем так вкалывать. Отдохнем только на пенсии. Ох как я мечтаю быть таким же старым, как дедушка. Дожить до семидесяти лет, поселиться в лесу и чихать на все с присвистом.

— Скоро дождешься, — попыталась я утешить его.

— Знаю, и, кажется, быстрей, чем мне думается. Так говорит папа. Потому они вместе с мамой заполняют мое время всякими разными занятиями. Чтобы я успел научиться всему, что важно.

* * *

— Для кого важно? — спросил Ирек, снимая корпус компьютера.

— Хороший вопрос.

— Должен сказать, — добавил Ирек, — мальчонка кажется очень смышленым. Видимо, он отдает себе отчет, в каком он положении. Только не знаю, повод ли это для радости.

— Немножко отдает, — подтвердила я, — а немножко играет старшего по возрасту. Как все дети честолюбивых родителей. Ему всего десять, а выражения он использует вполне взрослые.

— А потом такому исполняется полвека, он делает татуировку, натягивает джинсы в облипочку и изображает избалованного тинейджера. Только у него плохо получается, поскольку опыта нет.

— Что ты, Ирек, — возразил Травка. — Так ведут себя те, кто очень долго тренировался. К примеру, мой старик.

* * *

Интересно, каким станет когда-нибудь Даниэль. Пока что он вовсе не выглядит избалованным тинейджером. Сразу видно, что занимается каким-то серьезным делом. Никаких обтрепанных джинсов, а, напротив, галстук, темно-серый пиджак, очки в тонкой металлической оправе и портфель. Я спросила, всегда ли он так одевался.

— Когда учился, я носил то же, что все, — признался он, — но, когда стал ассистентом, самым молодым по возрасту на факультете, изменил стиль. Начал одеваться как ассистент. И играл роль ассистента. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Множество молодых людей играют.

— Играют? — удивилась я. Мне-то всегда казалось, что молодые ничего не изображают. Они искренние, спонтанные, временами бесцеремонные. Только потом они научаются что-то изображать и притворяться.

— В том, что вы играете, вовсе не ваша вина. Молодой человек еще не сформировался, а жизнь бросает его в уже сформированный мир, где он вынужден вести себя как вполне сложившаяся личность. И что же он делает? Пользуется готовыми образцами и схемами и попросту играет. Солдата, учителя, ассистента.

* * *

— Курт Воннегут выразил это куда остроумней, — заметила Миленка, когда я рассказала им о размышлениях Даниэля. — Когда его спросили, откуда он знал, как вести себя на войне, он ответил: «Я подражал героям фильмов о войне». А кстати, твой Даниэль, похоже, любит Кундеру.

 

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ

— А знаете, что вы, мужчины, нам уже не требуетесь? — Мария опять вернулась к старой теме. К излюбленной с тех самых пор, как она увидела гуру в объятиях другой.

— Знаем, ты уже неделю это твердишь, — ответил Ендрек, развалившийся на матраце в комнате Травки, где мы уже добрый час отмечали наш день.

— Но теперь это уже действительно так. Очень скоро мы сможем сами размножаться, и вы… исчезнете. Вы, никому не нужные особи мужского пола.

— Ужасающая перспектива, — содрогнулся Травка. — Исчезнут оргазм, свободное времяпрепровождение, индивидуализм.

— Зато будут радость, наслаждение и экстаз, — заметила Виктория.

— А также зависть и гангрена, — бросил Ендрек.

— Но хотя бы не будет угнетения, расизма и такого беспорядка, — сказала я, разламывая на столе палочку с маком.

— Порядка тоже не будет! — крикнул из другой комнаты Ирек.

— Зато будут свобода, непринужденность и большое веселье, — парировала Миленка.

— Какое веселье без спиртного? — пригасил ее энтузиазм Ендрек.

— Зато с травкой, — скромно заметил Травка.

— И хорошая музыка, — добавила Вика. — А еще будут любовь, взаимность…

— А также измена, — вздохнула Миленка.

— Но без боли, — утешил ее Травка. — Иными словами, лафа в широком понимании.

— И прежде всего без мужчин, — напомнила Мария. — Чувствуете дыхание урагана, который сметет вас?

— Я чувствую только сквозняк, — отозвался Ендрек. — А может, это действительно то самое дуновение? Вот черт.

— Эй, мужики, только без паники! — крикнул Ирек. — Мы уже существуем на свете. А что, передача своего набора генов — это на самом деле такое уж приятное развлечение?

— Похоже, для некоторых в этом смысл жизни, — сказала Милена.

— Так пытаются нам внушить некоторые деятели-демографы, но, кажется, безуспешно, если судить по падению поголовья в Польше.

— Ну и пусть падает, — высказался Ирек. — С квартирами будет легче.

— Вот только кто позаботится о нас в староста? — встревожился Ендрек.

— Как кто? — ответила Милена. — Симпатичные андроиды.

 

СЕРЕДИНА МАРТА

Я писала очередной идиотский реферат по основам оглупления масс, и тут в кухню-ванную ворвалась взволнованная Мария. А за ней притопала Виктория, волоча сетку с замороженной пиццей и банками кукурузы.

— Ты знаешь, что произошло? — спросила Мария, нервно поигрывая медной подвеской.

— Ой, Марыся, ты поднимаешь большой шум из-за того, что не стоит и пяти минут внимания, — попыталась успокоить ее Вика.

— Мы сидели на Плянтах, я и Виктория, ждали Милену, и вдруг к нам подходит элегантный мужчина с белым шарфом. Он представился, подал нам визитную карточку и сказал, что ищет девушку для представления о Золушке.

— Мария сразу втянула живот и выпятила воздушные подушки, — сообщила Вика.

— Да, конечно. Надо уметь подать себя, — бросила Мария. — Только, к сожалению, этот тип положил глаз на Викторию. Он сказал, что именно такой и представлял себе несчастную Золушку, а как бывший визажист, знает, что с таким лицом можно сотворить чудо.

— То есть Золушку на балу после того, как к ней прикоснулась волшебной палочкой добрая фея. Тоже мне счастье, — язвительно заметила Виктория. — Только об этом и мечтаю.

— Ты могла бы сыграть главную роль в спектакле! — возмутилась Мария. — Причем в спектакле, который будут записывать для телевидения!

— Ну и что? — Виктория спокойно выкладывала покупки.

— Ты могла бы стать знаменитой. Познакомилась бы с выдающимися людьми.

— Я уже знакома с выдающимися.

— Завести полезные связи, обрести опыт. Продолжать перечисление? — закричала Мария. — Но эта идиотка сказала, что ее это не интересует. Ты можешь поверить?

— Меня и вправду не интересует.

— Как можно было отказаться от такого шанса?

— Элементарно. Тебе, наверно, трудно в это поверить, но не все хотят стать знаменитой артисткой или моделью.

— Люди бьются и за меньшие роли. Готовы ради них на все. А ты? Ты такая же пассивная, как герои книг Маркеса! Они тоже покорно принимают все, что им преподносит судьба. Измена так измена. Умерли пятеро детей, что ж тут поделать.

— Послушай, Марыся. Я считаю, что проявила бы пассивность, если бы приняла предложение того типа. А я вела себя активно. Отказавшись от того, что упало мне в подол.

— А почему ты все-таки отказалась? — спросила я, изумленная, наверно, не меньше, чем Мария.

— Ну, я могла бы сказать, что мне не понравился его белый шарф и перстень с рубином. Но я просто не хочу быть актрисой. Не хочу быть знаменитой, и мне жаль времени на такие забавы. У меня другие планы.

— В какой-то степени я тебя понимаю, — вступила в разговор Милена, которая уже некоторое время прислушивалась к спору. — Я тоже отказалась бы от такого предложения. Из страха перед полным провалом. Два раза я участвовала в школьном спектакле и скажу вам, что у меня гораздо лучше получаются шарики из пластилина.

— А я мечтаю стать актрисой! — категорически заявила Мария.

— Значит, ты наконец решила, чем хочешь заниматься в жизни, — утешила ее Виктория. — А то ведь я было думала, что ты ставишь на живопись. Но, судя по кляксам, у тебя могли быть проблемы с поиском благожелательных зрителей.

— Но тебе-то радоваться нечему, — огрызнулась Мария. — Ты могла заработать такую кучу денег, а теперь будешь думать, как прожить следующий месяц.

— Да, буду, но это вовсе не значит, что нужно хвататься за каждое предложение. Некоторые вещи я не стану делать ни за какие деньги.

— А какие некоторые? — заинтересовались мы.

— Кроме шоу-бизнеса? Ни за что не стану работать на бойне, в брачном агентстве, на птицеферме и в детских яслях.

— А ты уверена, что ни за какие деньги не станешь? — усмехнулась Мария.

— Не уверена, — призналась Вика, — но как можно дольше хочу верить, что мне это удастся.

 

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА МАРТА

Сижу в библиотеке и ищу материалы для работы о методах управления маленькими группами. Но на самом деле думаю о Даниэле и Зоське. Да-да, о ней. Примерно полчаса назад, когда я выписывала очередную библиографию, она подошла ко мне и поздоровалась.

— Здравствуй, — буркнула я, хотя по идее должна была бы с презрением отвернуться и уйти.

— Послушай, Вишня, — начала она сладеньким голоском, отчего у меня сразу сработала кнопка с красной надписью «Внимание — опасность!», — ты, кажется, пишешь о методах управления группами.

— Да, а в чем дело?

— У меня точно такая же тема, — сообщила она, одергивая синюю клетчатую юбку, — причем я заявила ее еще месяц назад. И…

— Я у тебя тему не сдирала, — заметила я. — Да это сразу бы обнаружилось.

— Вот и обнаружилось, — произнесла Зофья с каким-то странным нажимом.

— Но я ее придумала самостоятельно! — несколько громче сказала я.

— Ты можешь это доказать?

— В таком случае я сегодня же заявлю другую тему, — предложила я.

— Не надо. — Зофья схватила меня за руку. — Ведь мы можем писать эту работу вместе. Ты делаешь теоретическую часть, а у меня есть идеи насчет исследований. Что скажешь?

Я слишком разволновалась, чтобы с должной серьезностью оценить предложение.

— Согласна. Когда мне нужно написать свою часть?

— Попробуй до Пасхи, а я к апрелю приготовлю исследования, и мы все объединим.

* * *

— Ну что ж, у тебя будет меньше работы, — сказал Ирек, возясь с материнской платой, — половину за тебя сделает Зоська.

— Меньше работы не будет, — объяснила я. — Я напишу столько, сколько собиралась. А Зоська добавит свою часть.

— Какую именно?

— Исследовательскую.

— Звучит заманчиво, но верится с трудом. Вспомни историю с доктором Кузнечиком.

— Сверчком.

— Ну да, да. Мне кажется, с совестью у Зоськи неладно.

— Но сейчас она могла бы донести на меня, а между тем предложила сотрудничество.

— Вот это-то меня и беспокоит, — ответил Ирек, надевая корпус. — В словаре таких людей, как Зоська, слово «сотрудничество» отсутствует.

 

СПУСТЯ ДВА ДНЯ

Ирек был прав. Сегодня я пошла в секретариат и спросила, когда Зофья заявила тему работы.

— Не могу сказать, — чистя ногти, ответила секретарша.

Ну да, старый университетский принцип: никакой информации на вынос, то есть да, но только доверительно и только своим. Я попросила о помощи Даниэля.

— Проверил. Она подала через неделю после тебя, — сообщил он. — Все ясно. Зоська хочет обманом использовать тебя.

Это-то я как раз знаю. Вот только как? И зачем?

* * *

— Косточка, да тут же все ясно, — сказал Милош в перерыве между уроками. — Она или хочет отомстить тебе за тест и того Жука…

— Сверчка. Но за что отомстить? Ведь это же она поступила как последняя свинья.

— Но проиграла. И хочет отыграться. Разве не ясно? Принесешь ты свою часть, отдашь ей, она первая сдаст, и кто тебе потом поверит, что это ты написала?

— А вторая возможность? — поинтересовалась я, потрясенная догадкой Милоша.

— Хочет сделать работу чужими руками. Эксперимент провести легче, чем сидеть над занудной теорией.

— Ну да.

— Может, Зоська договорилась об этом не только с тобой.

— Но зачем?

— Ой, — возвел он глаза к потолку в знак презрения к моей наивности. — Например, чтобы получить более высокую оценку. Вам не говорил профессор, что, если кто-то напишет больше работ, ему повысят балл?

— В общем-то говорил, — припомнила я. — Тот, кто напишет три реферата, будет освобожден от экзамена. Ну, голова у тебя, Милош, работает.

— Несколько лет тренировки в частной школе для гениев, — скромно пояснил он.

— Да, разумом ты проворен и вдобавок умеешь изъясняться.

— Да брось ты, — зарумянился Милош. — Мне еще далеко до детей из американских фильмов. Вот они умеют изъясняться.

* * *

— Да, — согласился Ирек. — Текстами, придуманными сорокалетними сценаристами. Но мальчонка прав. Самые умные дети всегда выступают в самых глупых американских фильмах. Они в мгновение ока находят рецепты на любой случай. Предотвратят развод, спасут джунгли. И уж они-то знали бы, как поступить с Зоськой.