ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

— Самое лучшее — проигнорировать ее, — посоветовал мне Даниэль. — Напиши работу, сдай и не вдавайся ни в какие объяснения.

Мы сидели в самом снобистском заведении Малой Польши, куда Даниэль пригласил меня, чтобы серьезно поговорить. Интересно, он взял напрокат видеомагнитофон? А если да, то какой фильм прокрутит в качестве вступления?

— Господа уже решили, что закажут? — атаковал нас кельнер с бдительным лицом, украшенным неискренней улыбкой.

— Решила? — спросил Даниэль.

— Может быть, закажешь сам? — пробормотала я, теребя льняную салфетку, лежащую у меня на коленях. — Я не знаю французской кухни.

Даниэль улыбнулся кельнеру:

— Поколение, выросшее на фаст-фудах.

— Терпеть не могу гамбургеров, — сообщила я. Но кельнер явно мне не поверил. — Просто я не люблю, не люблю все это…

— Понимаю, — прервал меня Даниэль, не уточняя, что он понимает.

— Я просто скверно чувствую себя, когда меня обслуживают другие. Я понимаю, им за это платят, но… — я немножко сбилась, — мне не нравится, когда мне ставят под нос полную тарелку, наливают воду в бокал, как будто я сама не способна это сделать. Мне тогда кажется, что совсем скоро появятся рестораны, где кельнеры будут кормить посетителей с ложечки.

— Привыкнешь, — приободрил меня Даниэль со снисходительной улыбкой завсегдатая и знатока шикарных мест.

— Это элемент игры в сотрудника высшего учебного заведения?

— Что? — не понял он.

— Я спрашиваю, ведя себя как завсегдатай и знаток, ты хочешь показать, что являешься солидным и уважаемым сотрудником высшего учебного заведения?

Сама не знаю, почему я задала этот вопрос. Никогда раньше я не отважилась бы на такое.

— Вижу, ты учишься.

— Надеюсь, я не задела тебя…

— Нет. Но быть раненым — это не так уж плохо. — Он задумался. — К сожалению, большинство людей делает все, чтобы уберечься от боли. Время проходит, мы старимся, и внезапно оказывается, что мы прозевали шанс, чтобы кто-то нас ранил.

— Это плохо, что мы избегаем боли?

— Когда-то я думал, что это хорошо. А теперь считаю, что очень, очень плохо.

 

СПУСТЯ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ

Сегодня Травка впервые пошел с Марией в кино. На стереофильм о динозаврах.

— Меня едва не вырвало, — вернувшись, пожаловалась Мария. — Там к очкам должны давать специальные пакеты. Как в самолетах.

— Действительно такой эффект? — заинтересовалась Милена.

— Эффект был бы, если бы сняли порнографический стереофильм, — сказал Травка. — Представляете? Здоровенный болт, стреляющий прямо в зрительный зал.

— Вот они, мужчины, — скривилась Мария. — Ни капли романтичности. Даже на первом свидании.

 

СТРАСТНАЯ СРЕДА

— Вы же слышали! — ликовал Травка. — Она сказала «свидание»!

— Ну да, — кивнула Милена. — Но на всякий случай не строй далеко идущих планов. У нее это могло просто случайно вырваться.

— А я думаю, что Мария уже переболела шляпоносцем. Кризис произошел во время гриппа.

— Думаешь, она забыла гуру, как Марианна забыла недостойного Уиллоби? — поинтересовалась Виктория.

— Когда я смотрю на нее, то ни о чем не думаю, — признался Травка, изображая полковника Брандона.

— Ну да, — усмехнулась Миленка. — Синдром недостаточного снабжения мозга кислородом.

 

СТРАСТНОЙ ЧЕТВЕРГ

Я раздумывала — ехать ли домой. И уже достала клетчатую сумку, как вдруг зазвонил телефон. Папа.

— Здравствуй, Вислава, — произнес он, и во мне сразу’ застыли все органические соки. — Я хочу узнать, намерена ли ты изменить свое мнение и признать…

— Что признать? — спросила я севшим от страха голосом. — Ведь о переходе ты уже знаешь…

— Свою ошибку, Вислава. Свою трагическую жизненную ошибку.

— Но я… я еще пока не знаю, ошибка ли это, — выдавила я. — К тому же сессию я сдала очень даже неплохо.

— Я был бы удивлен, окажись иначе. При твоем IQ, равном ста шестидесяти пяти…

— Ста пятидесяти семи, папа, — поправила я его, как мысленно делала два миллиона двести три раза, но сейчас впервые произнесла это вслух.

— При твоем IQ, равном как минимум ста шестидесяти пяти, — произнес с нажимом папа, — можно было надеяться, что сессию ты сдашь хорошо. Кроме того, я убежден, что ты особенно старалась назло мне и маме.

Я не успела спросить зачем. Он объяснил сам:

— Ты хотела показать нам, что мы неправы. Что ты правильно сделала, сменив специализацию.

— Но…

— Не перебивай, Вислава, — гневно произнес папа, после чего сделал три глубоких вдоха и уже спокойно, прямо как инструктор йоги, продолжил: — Итак, я в последний раз спрашиваю: намерена ли ты признать свою ошибку? И обещаешь ли исправиться?

Что я должна ответить? Что сожалею? А если я еще сама не знаю? Что чувствую себя виноватой? Но он и без этого знает, что чувствую. И что я должна сделать? Пообещать исправиться? Но это невозможно. Я не могу вернуться на прежнюю специальность. И не хочу.

— Это невозможно, — наконец проблеяла я, и, прежде чем открыла рот, чтобы начать перечислять причины, по каким это невозможно, папа положил трубку.

* * *

Когда пришла Миленка, я разрисовывала яйцо. Сорок третье.

— Я остаюсь здесь на праздники, — сообщила я, не прекращая рисовать увечного верблюда, который должен был изображать пасхального агнца.

— Я уже догадалась, — сообщила Миленка из глубин шкафа, где искала свой рюкзачок. — Но только я не позволю тебе остаться.

— Не позволишь?

— Нет, и не пытайся сопротивляться, — предупредила она. — Ты не будешь сидеть здесь одна. В гробовой тишине.

В какой тишине? Я ведь могу включить радио.

— Собирай вещи, у нас всего час. — Она подала мне клетчатую сумку. — Нас ждет ночной поезд.

 

НОЧНОЙ ПОЕЗД

Мы еще не успели уложить самые необходимые вещи, как пробило полночь.

— Опоздаете, — утешила нас Мария.

— Возьмем такси. Раз в жизни можно совершить безумство. — Миленка принялась обыскивать миниатюрные карманы своей обтягивающей курточки. — О, двадцать злотых уже набралось. Вишня, у тебя есть какие-нибудь деньги?

— Семь пятьдесят. Все, что осталось после покупки двух картонок яиц.

— Могу подкинуть вам десятку, — предложила Виктория.

— Должно хватить и на билет для тебя, и на такси. Ну, пора.

Мы вызвали такси и спустя четверть часа стояли на перроне в толпе замерзших студентов.

— Значит, слушай: как только поезд остановится, вскакивай в вагон и занимай места.

— А почему я?

— Потому что ты маленькая и легко проскользнешь между людьми. А вещи я подам тебе в окно.

— Ладно, попробую, — пообещала я без особого энтузиазма. Я никогда не умела ни проскальзывать, ни распихивать других локтями.

Поезд медленно подъезжал к перрону.

— Вишня, гол! Вперед! Не сдавайся! — подогревала меня для борьбы Миленка.

Я ринулась в толпу и стала протискиваться ко входу в вагон. Вместе со мной продвигались десятки юных тел, жаждущих возвращения в родной дом. Мне удалось вскочить в купе, где уже сидели шесть человек. Я заняла два последних места и подошла к окну, чтобы взять рюкзак у Милены. Счастье, что мне помог невысокий парень, сидящий у окна. Он втащил мою сумку, потом Миленкин багаж, а в довершение и ее саму.

— Ой, спасибо, — простонала она, растирая бока. — Если бы не ты, не знаю, втиснулась бы я в коридор.

— А как же мой билет? — напомнила я.

— Ничего, подождем кондуктора. Как только в коридоре станет чуть свободней, поищем его и скажем, что хотим приобрести билет.

В купе заглянула приземистая женщина с большущей сумкой.

— У нас полный набор, — сообщил пожилой мужчина в бордовом бадлоне. Джентльмен.

— Полный набор — это карт на руках, — объявил ему другой наш попутчик, лицо которого украшали пышные сарматские усы, — а тут у нас еще вдоволь места. Надо только потесниться. Эй, молодежь, ужмитесь чуток, и будет порядок.

Мы послушно исполнили его приказание. Сидели мы, стиснутые как шпроты в банке, но никто не сказал ни слова против. Зачем провоцировать попутчиков на раздраженные замечания по поводу поколения молодых монстров?

— А теперь, — продолжал командовать усач, — молодой человек, который у окна, забросит эту сумку наверх.

— Хорошо, только сумка очень большая. Надо будет подвинуть этот рюкзак к корзине.

— Только не к корзине! — возопила шатенка, сидящая напротив Миленки. — У меня там яйца.

— И мою сумку тоже не трогать, — рявкнул тип в бадлоне.

— Ну, тогда я не знаю, — сказал сидящий у окна паренек. — Пусть тогда остается здесь, стоит на полу.

— Вот влезет такая с сумищей, — пробурчал джентльмен в бадлоне.

— Что значит влезет? Что значит влезет? — возмутилась женщина. — Были бы вы джентльменом, то поднялись бы и помогли молодому человеку передвинуть вещи.

— Здесь не Англия, чтобы быть джентльменом.

— Но чуточку культуры не помешало бы, — бросила шатенка с яйцами.

— Мне не до культуры. У меня гипертония и больное сердце, — объяснил владелец бордового баллона таким тоном, как будто болезнь сердца была предметом особой гордости.

Однако на пассажиров это признание, видимо, произвело впечатление, потому что все умолкли. Поезд тронулся. Кто-то задремал. Другие лениво просматривали бульварные газеты. Я попыталась читать, но из-за духоты и из-за того, что меня стискивали с двух сторон, все никак не могла преодолеть в книге первые четыре предложения. Через час атмосфера в купе сгустилась до такой степени, что в воздухе можно было бы развесить елочные игрушки, а может быть, даже повесить сумищу вторгшейся к нам пассажирки. Милена попробовала открыть окошко, но тип в бадлоне решительно запротестовал:

— Не смейте открывать окно, температура сейчас страшно опасная. Продует — и пожалуйста, человек сваливается с болезнью.

— Но здесь воняет носками, которые не стираны уже сто лет, — настаивала Миленка.

— И что из того? От вони еще никто не умер, а от мороза погибла вся наполеоновская армия.

— Какого мороза? — удивилась я. — Конец марта.

— Вот-вот, самый коварный месяц. Потому я категорически против открывания окна, и точка.

Миленка вернулась на свое место, демонстративно обмахиваясь журналом о новых тенденциях в косметологии. Прошел еще час. В коридоре по-прежнему клубилась угрюмая толпа, а у нас в купе воняло уже двухсотлетними носками, но нам это уже не мешало. Должно быть, потому, что наши мысли сосредоточились на чем-то более конкретном: мы ощутили голод. Сперва забурчало у меня в животе. И тут же следом в шоколадном животике Милены.

— Черт, я вдруг вспомнила, что в последний раз поела утром, да и то самую малость. Потом как-то все не было возможности, — шепнула Миленка.

— И я тоже. Стакан молока и половинка черствой булочки. Чувствую, как у меня падает содержание сахара.

И в этот момент парень, сидевший у окна, извлек из рюкзака большущий багет с толстенными ломтями сыра. Мы сглотнули слюну. Одновременно. Парень откусил здоровенный кусок и стал сосредоточенно жевать.

— Помнишь, — опять шепнула Миленка, держась за живот, — мы говорили о том, можно ли съесть труп?

— Ну?

— Так вот сейчас я признаюсь тебе, что кусочек я, наверно, могла бы съесть. А посижу еще час — и смогу съесть большой кусок.

— Угощайся! — Парень у окна услышал страдальческий шепот Милены.

— Нет, спасибо, — ответила смущенная Миленка. — То есть да, кусочек, потому что чувствую, что сейчас вцеплюсь кому-нибудь зубами в икру.

— Ешь весь. — Парень протянул ей багет. — У меня еще один в рюкзаке.

— А можно я поделюсь с подругой?

— Конечно. Извини, что я сам не предложил. Все-таки я жуткий эгоист, никак не могу исправиться.

— Но нам, однако, ты спас жизнь, а мне так даже дважды, — улыбнулась Миленка.

Следующие несколько минут мы заглатывали булку, забыв обо всем на свете. И даже не заметили, что в коридоре стало свободней, а вскоре в купе заглянул кондуктор.

— Мы хотим вам сообщить, что у нас нет билета, — объявила Миленка, стряхивая с колен последние крошки.

— Поздно, — буркнул кондуктор, ища книжку со штрафными квитанциями.

— Как это поздно? — занервничала Милена. — Ведь еще пять минут назад тут была такая толкучка, что двери невозможно было открыть.

— Но уже пять минут как свободно, и вы могли обратиться ко мне.

— Я просто не успела.

— Это я вижу, — радостно объявил кондуктор. — Выписывать квитанцию для последующей оплаты или заплатите на месте?

— У меня даже на минералку не останется, — расстроенным голосом произнесла Миленка.

— Можно вас на минутку? — Паренек, угостивший нас булкой, потянул кондуктора за рукав, и они оба вышли в коридор. Какое-то время он что-то объяснял кондуктору, размахивая руками, а потом полез в карман. Через минуту, улыбаясь, вернулся в купе.

— Ты не обязан был это делать, — сказала Милена.

— Не обязан, но сделал.

— Сколько мы тебе должны?

— Имя, фамилию, рост, вес и несколько минут беседы за кофе в вагоне-ресторане, — отрапортовал он.

— Пошли.

Милена встала, натягивая на пупок коротковатую розовую блузочку.

Я осталась одна. И почувствовала себя страшно одинокой, несмотря на попутчиков, прилипших ко мне с обеих сторон. А ведь сейчас я могла бы находиться у себя в комнате. Могла бы сидеть за своим столом или обсуждать с мамой, что мы положим в пасхальную корзинку. И что испечем на праздники. Если бы только я признала, что совершила ошибку. Но теперь уже поздно. Через несколько минут мы приедем, и я буду притворяться, будто мне безумно весело с незнакомыми людьми, которые абсолютно равнодушны ко мне. В жутком настроении я вышла в коридор глотнуть свежего воздуха. Но, увы, в метре от меня остановился молодой мужчина и, не обращая внимания на табличку, запрещающую курить, достал сигареты. В ногах у него путался усталый пятилетний мальчонка с плотно сжатыми губами. Я улыбнулась ему, но он отвернулся и принялся пинать дверь купе. Папаша спокойно затянулся сигаретой, после чего влепил малышу затрещину.

— У-у! — взвыл мальчонка, пиная дверь с удвоенной яростью.

— Перестань, а то сейчас увидишь! — Родитель с такой силой дернул отпрыска за шиворот, что едва не порвал на нем курточку.

— У-у-у! Что увижу?! — Малыш опять пнул дверь и приложил еще кулачком.

— Откуда в тебе столько агрессии?

— Должно быть, от папы, — бросила Милена (она как раз вернулась из буфета) и, прежде чем папа сообразил, что ответить, указала ему на табличку: — Здесь не курят.

— Не понял! — рявкнул тот и выпустил клуб дыма.

— Ну, если это все, что вы можете нам сказать, то вряд ли стоит терять время на продолжение дискуссии, — отреагировал наш спаситель.

— Не понял! — с поразительным однообразием вновь рявкнул курильщик, гася сигарету о стекло.

— Успокойся, Филипп, — сказала Милена. — Не для того ты семь лет занимался кунг-фу, чтобы позволить себя спровоцировать любителю.

Тип недоверчиво приглядывался к нам.

— Ой, уже подъезжаем! — воскликнула я. — Пора доставать сумки!

И мы исчезли в купе, прежде чем этот хмырь решил, есть ли смысл связываться. Филипп, наш ангел-хранитель и специалист по переговорам с кондукторами, достал с багажной полки вещи.

— Интересно, ждут ли уже нас? — бросила в воздух Миленка. — Надеюсь, что да. Они всегда встречали меня.

— В случае чего я провожу вас до самых дверей и даже на шаг дальше, — пообещал Филипп.

— Наверно, нас встретят. — Миленка выглянула в окно в коридоре. — Уже почти подъехали. Ой, вижу Бари! — закричала она. — И Кайтека, и Азу! А вон и папа!

Нам удалось открыть двери как раз в тот самый момент, когда поезд остановился. Миленка выскочила, я подала ей рюкзак. Потом вылезла сама, волоча свою сумку. Вдруг Миленка бросила мне рюкзак прямо на ногу и помчалась, лавируя между группами здоровающихся людей. Метрах в двадцати я увидела высокого обросшего мужчину, а рядом с ним трех собак — овчарку и двух дворняжек из тех, что, испугавшись, истерически лают, а когда отвернешься, хватают зубами за щиколотку. Вся четверка заметила бегущую Миленку и устремилась навстречу. Они столкнулись на полпути и стали здороваться, как в итальянских фильмах о родственных узах в мафии. Наконец Милена оторвалась от отца и показала пальцем на меня. Я улыбнулась, пряча испуг в задний карман джинсов. Ты должна быть отважной, Вишня. Не переставай улыбаться. Держись, держись. Все будет хорошо.

— Приветствую жертву интеллектуальной тирании. — Отец Милены встряхнул мою руку, широко улыбаясь, как настоящий мафиози. — Рысек, отец Млечки.

— Папа, перестань называть меня Млечкой, а то я чувствую себя коровой, — сделала ему выговор Миленка.

— Все, Млечка, больше не буду. А это наши мальчики — Бари, Кайтек и Аза.

— Мама настояла на таком имени, — объяснила Миленка. — Сказала, что если у Кундеры сучка может зваться Каренин, то нашего кобелька можно назвать Аза.

— А уж если наша мама упрется, то ее не сдвинешь. Верно, Млечка? — Рысек еще шире расплылся в улыбке. — Идемте, а то Ядя уже, наверно, от нетерпения обгрызает ногти на ногах.

Мы направились в сторону паркинга, где стоял крайне пожилой «вартбург». Я уселась на заднее сиденье, придерживая головой угол оторвавшейся обивки потолка. Миленка шлепнулась рядом. Бари вскочил на переднее сиденье, а дворняжки устроились у нас на коленях. Один дышал в лицо Миленке, второй — мне.

— А что дома? — спросила Миленка.

— Ничего. День проходит за днем. Так называемая стабильность, которую некоторые считают скукой, — ответил Миленкин папа, сражаясь с блокировкой руля. — Нет, было одно происшествие.

— С тетей Ганкой? — догадалась Милена.

— Как обычно.

— И что же на этот раз?

— Все то же. Очередное разочарование в любви. Ганка отправилась в Ченстохову, чтобы подзарядить батареи и найти ответ на вопрос, что она должна сделать со своей жизнью.

— Поездка в Лурд не помогла?

— Всего на полгода. А потом Ганка утратила мотивацию. И опять начала томиться и жаловаться, что не знает, чего хочет. Ну, Ядя посоветовала ей съездить в Ченстохову.

— И что?

— Она поехала. Обычным рейсовым автобусом, не с паломниками. На середине пути в автобус сел мужчина. Весь в белом, волосы зачесаны назад. Мужественный тип в позднерепродуктивном возрасте, то есть просто создан для нее. К тому же без обручального кольца на пальце.

— А может, он носит его где-нибудь в другом месте, — высказала предположение Милена.

— То есть где? — заинтересовался ее отец.

— К примеру, в кармане пиджака. А ты думал, я назову что-то еще? Ой, Рысек, Рысек! Ладно, заканчивай про тетю Ганну.

— Сейчас, сейчас… только двигатель включу. Это требует сосредоточенности, и я не могу раздваиваться. Ну, давай же, скотина… Есть! Едем! Итак, в автобус вошел мужчина без обручального кольца, купил билет до какого-то городка под Ченстоховой и громко говорит водителю: «Не могли бы вы остановиться у большой белой виллы возле самой дороги?» Все женщины сразу оживились. Мало того что мужик симпатичный и свободный, так у него еще есть белая вилла.

— И к тому же живет рядом с Ченстоховой, — добавила Миленка с миной, именуемой «большой жирный плюс мужику».

— А Ганка сразу подумала, что это перст судьбы. И ответ на один из вопросов, а именно «что дальше?». И вдобавок, можете себе представить, он садится рядом с ней. Заговорил о погоде, а потом о кризисе и тяжелых временах.

— И тетя влюбилась?

— Любовь поразила ее, как сицилийская молния, — подтвердил Миленкин папа. — Они проговорили всю дорогу. Даже выпили вина из термоса. И уже должны были перейти ко взаимным признаниям, но тут вмешался водитель, крикнув, что автобус подъезжает к белой вилле. Ганка схватилась за сумку и уже готовится к выходу. Уж коли любовь, так любовь. Автобус остановился, и она увидела на ограде огромную вывеску «Корчма „У Витуся“». Но до нее еще не дошло. И только когда попутчик спросил, не выйдет ли она с ним выпить по рюмочке, она сшурупила, что это питейное заведение. И чье оно. Попутчик-то ей представился: «Витек». Такая вот невезуха.

— Есть от чего впасть в отчаяние, — согласилась Милена, не скрывая иронии.

— Что Ганка и сделала. Ничего нет хуже несбывшейся надежды на счастье. Ну, вот и приехали. Вы идите наверх, а я возьму вещи.

Я медленно поднималась по лестнице. Сейчас отворится дверь, и мама Миленки сделает удивленное лицо. Миленка будет неловко оправдываться, что я всего на один день, ну, может, на два, а ее мама будет притворяться, будто несказанно рада нежданной гостье. Милена нажала на звонок, такой же ветхости, как «вартбург».

— Разумеется, не работает, как половина того, что находится в этой обители, славящейся покоем и комфортом. Ты взгляни на дверь.

Только сейчас я заметила, что на месте глазка находится неровное отверстие величиной с блюдце.

— Не боитесь?

— Чего? — засмеялась Миленка. — Что кто-нибудь пролезет сквозь него?

— Что увидит…

— Что? Темный коридор со старым линолеумом? И календари на стенах? Ладно, заходим. — Она крикнула в отверстие: — Мама! Это мы!

Что-то зашуршало, а потом заскрежетал замок.

— Наконец-то! Старик, видно, вез вас вокруг города?

— Нет, поезд опоздал. — Миленка обнялась с взлохмаченным привидением во фланелевой ночной рубашке и сказала, указав на дверь: — Я вижу, все по-старому.

— А я жду, когда она наконец сама рухнет, — радостно проорало привидение. — Она уже едва держится в раме. Заходите! А ты — Вишня?

— Да, — подтвердила за меня Милена. — Вишня во всем великолепии своих сорока трех килограммов.

— Надеюсь, аллергии на кошачью шерсть у тебя нет?

— Не знаю, по-моему, нет.

— Я спрашиваю потому, что в прошлом году Миленка привезла к нам на каникулы знакомого! У него тоже были недоразумения дома!

— Это Олек, который живет с Ендреком, — объяснила Милена.

— Правильно! Олек! Он вошел в комнату, сел в кресло, посидел минут пять и вдруг начал задыхаться! Я в полной панике! Рысек тоже! Счастье еще, что Миленка позвонила в «Скорую помощь»!

— Если бы я чуть промедлила, не знаю, что было бы. Но хуже всего, что пришлось перевезти кошек к тете Ганке.

— Ничего страшного! Небольшие трудности никому вреда еще не причинили! О господи! — вдруг вскрикнула она так пронзительно, что мы с Миленкой даже подскочили.

— Что случилось? — спросила Миленка, хватаясь за левую грудь.

— Я тут болтаю, а вы, наверно, голодные! Миленка! Доставай тарелки!

— В такую пору? Хотя, по правде сказать, мы с утра ничего не ели. — Но тут Миленка вспомнила: — Если не считать куска булки.

— Вот видишь! А у меня борщ уже греется! Только не бойся, что растолстеешь! Я даже и ложечки масла не положила!

— Ты всегда так говоришь. — Миленка плюхнулась на узкую лавку. — А потом оказывается, что бухнула целых полпачки.

— Ты что! — возмутилась мама, наливая тарелку до самых краев. — Это постный борщ, приготовленный специально на Страстную пятницу.

— Ну, тогда и мне налей. — Миленка подставила тарелку, разрисованную турецкими огурцами. — Только до этих вот листиков, не больше.

— Ты думаешь, мне только и дело, что высматривать какие-то листики? В четвертом часу ночи? В крайнем случае, если оставишь, отец доест! Ну как? Хороший?

— Вкусный, — уверили мы обе, работая ложками словно на соревнованиях обжор.

— Ай! Вы же не посолили! — Мама взяла щепотку соли и сыпанула в тарелку Милене. — Помешай!

— Мама! Я же сказала, что вкусно! — возмутилась Милена. — Если бы надо было, я сама бы посолила!

— Правда? — Мама поискала ложку. — Дай попробовать! — И она зачерпнула борща из Миленкиной тарелки.

— Видишь, Вишня? — возмущенно спросила Милена. — Ей всегда нужно попробовать из чужой тарелки. Даже если у нее все то же самое.

— А потому что в чужой как-то по-другому выглядит! — улыбнулась мама, облизывая ложку. — Вот теперь я чувствую вкус! А у тебя, Вишня, как борщ?

 

СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА, ВЕЧЕР

— А откуда твои родители знали, что я приеду? — наконец-то отважилась я задать вопрос, не дававший мне покоя с четырех утра.

— Но ты ведь живешь с нами на квартире уже почти два месяца, — ответила Миленка, не переставая гладить попеременно Гризека и Кайтека. Я же старательно гладила Азу, который сидел у моей ноги и смотрел на меня, как некоторые четырнадцатилетние девчонки смотрят на фото Энрике Иглесиаса.

— Ну да, живу, — согласилась я. — И что из того?

— Они знают про твою ситуацию, я им рассказала по телефону еще в феврале. Они сами велели привезти тебя. И не беспокойся ты так, Вишня, ты не первая, кто проводит у нас праздники. И не последняя.

— Но они правда не сердятся из-за моего приезда?

— Да ты шутишь! Если бы они могли, то пригласили бы к себе всех моих обиженных судьбою знакомых. Что вовсе не значит, будто они идеальные. Кстати, возьми. — Она протянула мне несколько упаковок берушей. — Мама у меня очень громко говорит, папа жутко храпит, а собаки страшно лают, особенно в шесть утра. Так что беруши пригодятся.

 

СТРАСТНАЯ СУББОТА

Еще как пригодились — благодаря им я спокойно проспала почти всю ночь. Правда, утром меня разбудил яростный лай за дверью, но я лишь глубже всунула беруши, особенно в правое ухо, и опять погрузилась в сон. А сейчас мы идем в костел. Мама Миленки заканчивает корзинку для меня. Изумрудные банты из бумаги, ручка, увитая искусственным плющом, а на кружевной салфетке пластиковые маргаритки, маки и другие муляжи полевых цветов.

— Ну, все!

— Выглядит как вилла из рассказа Болека, верно? — Миленка заговорщицки подмигнула мне и вдруг стала прислушиваться. — Кто это так стучит? Ремонт, что ли, делают? В Страстную субботу?

— Какой ремонт! — возмутилась мама. — Это Зоська Кабатова, новая соседка, дразнит баб с нашей лестницы! По субботам в это время она всегда колотит молотком, чтобы думали, будто на обед она готовит отбивные! Пусть жаба душит!

— А откуда ты знаешь?

— Мы как-то разговорились у ветеринара, потому что у Зоськи тоже два кота! Я возьми и ляпни, что терпеть не могу торчать на кухне! И не выношу возиться с компотами, маринадами! Да и вообще!

— Знаю, я тоже не люблю, — созналась Миленка.

— Зоська обрадовалась, потому что она умеет только лепить русские пельмени, да и то лучше, если ей помогает мужик!

— И правильно! — согласилась Милена. — Пускай не ленится, а напрягается и, главное, работает над начинкой. Так что с отбивными-то?

— Она призналась, что ее из себя выводят домохозяйки, которые из кухни не вылезают! И у нее есть метод против них! Она уже с утра лупит по доске для разделки мяса! А соседки из себя выходят от зависти, что она хозяйственной их!

— Развлечения маленького городка, — с улыбкой прокомментировала Милена.

— Господи!!! — взревела мама. — Уже полдень! Бегите, девочки, потому что потом надо будет перекусить! Рысек сейчас вернется и начнет ворчать!

— А где он?

— Вышел погулять с собаками! Наконец хоть немного тишины! — улыбнулась мама. — А вот он, легок на помине! Хоть разок бы без шума, без грохота!

— Я уж думал, что лопну. — Миленкин папа бросил куртку на пол в коридоре и ринулся в ванную.

— Ну, Рысек! Ты смело мог бы выступать в «Большом брате»!

— Папа! Закрой дверь как следует! — крикнула Миленка чуть ли не громче своей мамы. — Тебе не стыдно?

— Что? У-у-у! — простонал папа. — Прикройте сами и не подслушивайте, а то я сосредоточиться не могу.

— Пошли скорей, — объявила Миленка, — а не то я сейчас умру от стыда.

— Да ничего особенного, — уверила я ее. — Все нормально, как у всех.

Мы сбежали по лестнице и галопом понеслись к костелу. По дороге я потеряла два василька и пушистого цыпленка, но, к счастью, Миленка заметила, как они свалились с салфетки. Мы успели в последний момент и побежали в сторону центрального прохода. Миленка открыла содержимое корзинки. Я последовала ее примеру.

— Наконец-то корзинки как положено, — похвалил ксендз, косясь на Миленкину розовую блузочку. Он взмахнул кропилом, щедро оросив нас святой водой.

— Наконец-то свячение как положено, — не осталась в долгу Миленка. — Бывало, до меня и капельки святой воды не долетало. Ну ладно, минутка сосредоточенности у Гроба Господня, а потом идем целовать крест.

Мы опустились на колени у полистироловой пещеры, окруженной скалами из папье-маше. На возвышении, изображающем скальный уступ, покоилось худое тело, плотно укутанное в хлопчатобумажные пеленки. Одна рука безвольно свисала, страша кровавыми ранами.

— Выглядит как настоящая, — шепнула я Милене.

— Восковая. Сделана по заказу, — объяснила мне она. — Наш ксендз любит сильные эффекты. Завтра на этой скале будет висеть копия савана. Тоже производит большое впечатление, особенно на детишек. Ну что, идем к кресту?

Мы терпеливо выстояли в длиннющей очереди. Перед нами оказалась маленькая худенькая старушка. Мы помогли ей опуститься на колени. Старушка старательно обцеловывала ноги Христа. А когда дошла до бока, с ней приключился приступ влажного кашля. Под конец она чихнула, изрядно обрызгав божественное лицо.

— Вот потому я никогда не касаюсь его губами, — сообщила мне таинственным шепотом Миленка. — Хотя иногда меня подмывает поцеловать Христа в самые губы.

— Видно, ты и впрямь любишь привлекать взгляды.

— Пока я еще не отважилась. Но мысль эта вертится у меня в голове. Психолог предостерегал, что это может стать началом невроза навязчивых состояний. Ладно, моя очередь.

Миленка приблизилась к кресту.

Минуты через две мы сидели на одной из задних скамеек.

— Хочешь еще побыть? Помолиться? — спрашивала Милена. — Может, попытаемся пробиться на исповедь?

— Нет, я исповедалась еще во вторник.

— А я, как всегда, опоздала. Ладно, — махнула она рукой, — схожу после праздников, по крайней мере не придется ждать семь часов.

— Я ждала пять.

— Повезло. Ну, возвращаемся. — Вдруг она схватила меня за руку: — Ты гляди, Филипп. Ну, тот парень из поезда, что договаривался с кондуктором. Вишня, как я выгляжу?

— Как обычно, — пожала я плечами, — только что волосы у тебя сколоты в узел.

— А лицо?

— Ну как ты можешь выглядеть? Я ведь не скажу, что у тебя стерлась помада.

— А вообще? — нервно спросила Милена.

— Вообще — о’кей. Ты же видела, какое лицо было у ксендза.

— Он эстет никакой. Другое дело — ксендз Адам. — Миленка взволнованно огляделась. — Надо подойти к нему?

— Конечно, если он тебе нравится… Он как раз стоит в очереди на исповедь. Если поторопишься, займешь за ним.

— Домой одна пойдешь?

Я кивнула.

— Тогда возьми и мою корзинку.

Я взяла по корзинке в руку и покорно потопала обратно. Довольно долго я бродила вокруг дома Миленки, отдаляя, насколько возможно, встречу с ее родителями Отдаляя никчемушные разговоры. Тягостные паузы.

— Вишенка? А чего ты сидишь одна на скамейке? Поднимайся наверх! — крикнула Миленкина мама, по пояс высунувшись из окна.

Я поднялась.

— А Миленка где? — спросила мама, открывая ветхую дверь.

— Захотела исповедаться, — сообщила я, ставя корзинки на консольку у зеркала.

— Только не сюда! — крикнула мама прямо мне в ухо. — Эту рухлядь сделал Рысек! Я жду не дождусь, когда она развалится!

— Уже недолго. Задняя ножка едва держится, — утешил ее создатель рухляди, облепленный от ступней по буйную шевелюру четвероногими. — Поди ж ты, Млечка на исповеди. Похоже, в первый раз она успеет исповедаться до Светлого понедельника.

— Но это будет не скоро. Она шестидесятая в очереди.

— Которая?! Все, я ей отнесу чего-нибудь перекусить в костел! Она ж помрет с голоду!

— Не надо. Она взяла из корзинки булку и кусок хрена.

— Хрена?!! — крикнула мама так громко, что у меня чуть барабанные перепонки не лопнули. — Она совсем не следит за собой! Вот наживет язву, если только уже не нажила!

— Миленка просила ничего ей не приносить, — сказала я. — В крайнем случае, если проголодается, выйдет из очереди. Так она говорила.

— Слышала, Ядвига? Никуда она не денется. Давай лучше займемся Вишней, а то она начнет жалеть, что приехала.

— Точно! Так, может… — Мама на секунду задумалась. — Давай я покажу тебе комнату Милены!

— А та, вчерашняя…

— Я положила вас в спальне! — объяснила она. — А мы спали в большой комнате! Когда приезжает Милена, мы всегда переходим туда, потому что у нее нет кровати! Не помещается она на четырех квадратных метрах!

— А… — только и успела сказать я, потому что мама начала экскурсию по Миленкиной комнате.

— Это вот и есть ее комната, а заодно доказательство, что у Рысека руки не тем концом вставлены!

— Да, — согласился Миленкин папа, ничуть не оскорбленный столь критическим высказыванием о нем, — в кружок «Умелые руки» меня не возьмут.

— Это еще слабо сказано! — заметила мама. — Взгляни, Вишня, на эту деревянную панель!

Я взглянула. Полуметровый участок стены был покрыт неровно отлакированными досками.

— Интересно, кому и зачем нужны сорок семь сантиметров деревянной панели?! — задала мама (надо думать, не первый раз) риторический вопрос.

— Как зачем? Для красоты, разумеется.

— Ах да, я же забыла! — улыбнулась мама и вернулась к роли экскурсовода: — А теперь взгляни на этот письменный стол!

Стол как стол. Таких полно в старых школах, библиотеках и конторах. На столе — высокий коричневый кувшин, а на нем прямоугольный кусок стекла, исполняющий функцию подставки для аквариума.

— Как ты думаешь, что чувствовала бы она, — мама указала на бойцовую рыбку, которая, не ведая об угрожающе зыбком своем положении, расправлялась с кусочком пасхальной ветчины, — узнав, на чем стоит аквариум?

— Я бы от страха, наверно, выпрыгнула на ковер, — чистосердечно призналась я.

— А вы думаете, наш мир устойчивей, чем этот аквариум? — рассмеялся Рысек.

— Не пугай молодежь, им достаточно того, что они слышат о себе по телевизору! — обрезала его мама.

— Вот-вот, — согласилась я. — Все относятся к нам как к саранче.

— Или как к грибку, — добавил папа. — А ведь вы же не виноваты, что двадцать лет назад часто выключали электричество. Люди настрогали детишек, а теперь кричат, что идет демографическая волна и несет угрозу для рынка труда.

— Да что говорить! — вздохнула мама Милены. — Сменим лучше тему, от этой меня начинает трясти!

— Так, может быть, покажем Вишне полки в кухне? — предложил Рысек. — Тоже моя работа.

— Действительно! Смотри и удивляйся!

Я вошла в кухню, где, кроме раковины, газовой плиты и столика для дошколят, имелись только две полки. Если можно так назвать неструганые доски, висящие на пластиковых бельевых веревках, привязанных к кривым гвоздям.

— Они хотя бы на гвоздях висят, а вот полочка в спальне — та на спичках, обернутых ватой! Я все жду, когда она рухнет!

* * *

Рухнула. Сегодня ночью, когда все девять насельников (ну, может, кроме бойцовой рыбки) спали крепким каменным сном. Около двух часов спички, удерживающие полку, признали, что не в силах нести дополнительную нагрузку в виде Миленкиного будильника, сломались и упали на пол. А вместе с ними упала полка и все, что на ней находилось, то есть килограммов пять книг в твердом переплете, а также вышеупомянутый будильник, у которого от удара об пол включился звонок.

— В чем дело? Что случилось? — вскрикнула Миленка, инстинктивно прикрывая запястья.

Я не успела сообразить, так как в спальню ворвались Миленкины родители вместе с домашними животными (за исключением бойцовой рыбки).

— Ну наконец-то! — Мама Миленки воздела руки в благодарственном жесте. — Свершилось!

Произошедшее безумно обрадовало и собак, потому что они принялись носиться по комнате, поминутно вскакивали на постель и лизали мне нос. Каждую ноздрю в отдельности.

— Аза очень полюбил тебя, — сообщил мне Миленкин папа. — Не всякому он так тщательно вылизывает нос. Обычно лизнет самый кончик и все. А тебе, ну прямо… Прошу тебя, подставь ему ухо. Он будет счастлив.

— А я вот не знаю, что сделаю, если вы мигом не заберете всю команду из комнаты! — рявкнула Миленка. — Я спать хочу!

— Ну, хорошо, хорошо, — ответил папа, ничуть не смущенный ее рявканьем, — уходим. Аза, оставь ушко. Папочка за это даст тебе вылизать оба своих и вдобавок пальцы на ногах.

Мы остались вдвоем.

— Ну ты и рыкнула на них, — шепнула я.

— У них иммунитет. Двадцать лет тренировок рождают мастера. И эффективно притупляют слух.

— Ты могла бы сказать нормальным голосом.

— Тогда они торчали бы тут до утра. А так можем еще поспать.

Я села на край кровати.

— Знаешь, мне расхотелось.

— Мне тоже, — призналась Миленка. — Может, почитаем?

— А что? Сумку с книгами я оставила в коридоре. Пройти туда через большую комнату у меня не хватает отваги.

— Здесь в шкафчике должны быть кое-какие книжки. Я перетащила их из своей комнаты, потому что не могла заснуть на Щепана. Не думаю, чтобы у мамы возникло желание перенести их отсюда.

— Есть, — обрадовалась я, заглянув в шкафчик.

— Выбирай любую.

Несколько романов Кундеры, немножко тяжеловатых для бессонной ночи. О, попробую вот эту. Рассказы. Супер. Можно остановиться и не думать, что дальше. Прочитаю рассказик-другой, и баиньки. А может, даже и три — шрифт крупный и рисунков много.

* * *

Я прочла все. Не могла оторваться. Особенно после того, как на одной из первых страниц наткнулась на фрагмент о собаках и кошках. Странно знакомый. А потом и на следующие. О женщинах, которые липнут к мужчинам, излучающим негативные сигналы. О чаше, которая наполняется в тот момент, когда кончаются тридцать лет. О любви, которую так трудно найти. О шансе быть раненым, которого не следует избегать. О птицах, которые напоминают, что жизнь такая простая. И много, много других.

 

ПАСХА

— Я нашла половину золотых мыслей Даниэля, — призналась я Миленке, обгрызая ноготь на очередном пальце. Указательном левой руки.

— Вторую половину ты почти целиком найдешь в двух других книжках Кундеры, — сказала она. — Остальное, не больше процента, — собственная продукция.

— А я так беспокоилась, что мои мысли не слишком глубокие, а достаточно было почитать романы Кундеры. И ты все знала.

— К сожалению, — кивнула Миленка.

— А чего ж не сказала?

— Я пыталась. Помнишь? Я говорила, что, по мне, что-то в нем не так. Но увидела выражение твоего лица и…

— Сказала, что Даниэль чересчур идеальный, — вспомнила я.

— Ну да. Я подумала: если он тебе так нравится, не буду я мешать. К тому же какое имеет значение, что парень говорит цитатами из книжек. Все мы повторяем чьи-то мысли, словечки. Тем паче что он хотел тебе понравиться.

— Создавая впечатление? — возмутилась я. — Шпаря заученные куски из трех книг? Обманщик!

— Если говорить об обманщиках, — вступила Миленкина мама, — так Рысек перед свадьбой хвастался, что построит гранитный дворец, купит «Наутилус» и возьмет меня в путешествие к центру Земли!

— Я тогда прочитал романы Жюля Верна, — объяснил папа с обезоруживающей улыбкой и сменил тему: — Когда за стол садимся, а то у меня желудок уже присох к позвоночнику?

— Сразу, как только придет твоя вечно опаздывающая сестра! — Мама Миленки взглянула на часы. — Почти одиннадцать, а ее нет! Как всегда!

— Может быть, начнем, а яйцами будем одаривать друг друга, когда она придет? — предложил папа, нервно поглядывая на ломти копченостей, уложенные красивыми пирамидками.

— Это ее убьет! — возразила мама. — После развода она стала очень чувствительна к любым намекам на осуждение ее действий!

— После развода прошло двенадцать лет, а тетя по-прежнему обращается к Мареку «муж», — сообщила мне Миленка. — К примеру, она звонит к нему на службу и говорит: «Мужа, пожалуйста». Или: «Муж, когда ты меня пригласишь на танцы?»

— Ну да, для Ганки время остановилось во второй половине восьмидесятых, — объяснил папа. — Ну вот, легка на помине. Ядя, откроешь? А то я не хочу будить Гризека. — Он указал на кота, который дремал, обвившись вокруг его шеи прямо как круг колбасы.

— Всегда он найдет повод не вставать с кресла! — проворчала мама, направляясь к входной двери. — Ну, коль скоро все собрались, можем начинать!

 

СВЕТЛЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

Разбудил нас крик мамы Миленки, еще более громкий (возможно ли это?), чем обычно:

— Да ты уже совсем в детство впал!!! Вся постель мокрая!!!

— Можно подумать, будто папа вернулся в младенчество и ему необходимы подгузники, — рассмеялась Миленка. — Но мама зря сердится, сегодня сам Бог велел обливать водой… Ты что, отец, с ума сошел — такой холодной обливать! Я опять из-за тебя заболею!

— Бегу за теплой! — Миленкин папа ретировался в коридор, а вместе с ним оба кота и все собаки.

— Я ему дам «теплой»! — Миленка бросилась за ним, обогнала, первой ворвалась в ванную и закрылась там на задвижку. — Мам! Дай мне какую-нибудь емкость!

— Если хотите обливаться, марш на улицу! — крикнула мама, убирая со лба мокрые пряди. — Вишня, ты только посмотри, всю прическу испортил! Я так мучилась, целую ночь на бигудях спала, и вот результат! Сосульки!!!

— А ты мне больше нравишься с прямыми, — сказал Миленкин папа, наполняя ведерко в кухне. — Теперь отлично, градусов сорок, может, сорок три. Миленка, ты выходишь или мне открывать дверь отверткой?

— Попробуй! — рассмеялась она. — Может быть, тебе удастся не сломать задвижку.

— Не пугай маму, — ответил папа. — Ты выходишь или мне идти искать отвертку?

— Я тебе дам отвертку! — загремела мама. — Бери тряпку и вытирай лужу в коридоре! В комнате уже не надо: все впиталось в ковер!

Миленкин папа послушно принялся вытирать воду, но все время поглядывал, когда дочка выйдет из своего убежища.

— Все вытерто! — крикнул он. — Иду гулять с собаками!

Собаки, услышав слово «гулять», с лаем бросились к двери и стали драть ее когтями. Едва державшаяся дверь не вынесла натиска шести сильных лап, ее сорвало с петель, и она рухнула, прищемив хвост Кайтеку, самому медлительному из собачьей компании. Кайтек взвыл, два других пса поддержали его солидарным воем. Испуганная Миленка выглянула из ванной. Рысек с ведерком только и ждал этого. Миленка взвыла чуть ли не громче Кайтека.

— Ты видишь, Вишня, видишь? Это какой-то сумасшедший дом!

 

СПУСТЯ ДВА ДНЯ

Мы возвращаемся утренним поездом, нагруженные точно верблюдицы.

— Ну как? — Миленка запихивала сумку с банками на верхнюю полку. — Интенсивно было?

В ответ я лишь несколько раз кивнула больной головой.

— Теперь ты понимаешь, почему после возвращения в Краков я ощущаю пугающую пустоту.

Да, понимаю. Последние дни у меня не было ни времени, ни сил думать о фокусах Даниэля, но теперь начинаю.

— Перестань обкусывать заусенцы, — шлепнула меня по руке Миленка. — Не стоит калечить себя из-за иллюзиониста.

— Я думала, что ему сказать.

— А ничего не говори. Просто подари ему книжку и подожди, какая будет реакция.

* * *

Так я и сделала. Купила эту книжку и отнесла в комнату, где он сидит. Положила в большом конверте с надписью «От Вишни» ему на стол рядом с компьютером. Заодно отнесла и работу о небольших группах. Интересно, что теперь сделает Зоська? А Даниэль? Будет объясняться? Просить прощения? Умолять дать ему еще шанс?

— А может быть, сменит источник вдохновения, — предположила Виктория. — Перейдет на других авторов.

— Или увеличит процент так называемой собственной продукции, — хихикнул Травка.

— Что, уже все знают о моем конфузе?

— Я узнала сегодня, — сказала Мария. — От Томека. Анджей и Олек тоже.

— А Ирек?

— Знает, — ответил Томек. — Он вчера позвонил от бабушки, ну, я ему рассказал.

— Ты, Травка, мог бы работать оптиковолоконным кабелем, — заметила Миленка. — Жаль только, что ты не подумал о Вишне. Не каждый мечтает стать героем программы «Поговорим о соседе напротив».

 

ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ПОСЛЕ СВЕТЛОГО ПОНЕДЕЛЬНИКА

— Ну, чего ты сидишь неподвижно, как статуя? Случилось что-нибудь? — не отставала от меня Виктория.

Я лишь кивнула, не отрывая глаз от клеенки в красно-белую клетку на нашем кухонном столе.

— Даниэль?

Я подала ей квитанцию — перевод на целых четыреста злотых.

— Не знаю. Наверно, от папы. Ничего не написано. Никакого сообщения. Только перевод. Видно, он хотел дать мне до конца почувствовать, какая я дрянь, — вздохнула я.

— И как?

— Он вполне в этом преуспел.

 

СПУСТЯ ДЕНЬ, А МОЖЕТ, ДВА

Миленка отправилась на свидание с Филиппом. Он позвонил позавчера, и они договорились встретиться у «Копилки». Жутко банально, считает Мария.

— Они должны были бы встретиться в том синем кафе возле галереи на Плянтах. Или в каком-нибудь дорогом заведении. Ему надо было показать, на что он способен, — со злостью заявила она.

— Что это ты так зла сегодня на мужчин? — поинтересовалась Виктория. — Ну, давай рассказывай, тебе сразу полегчает.

Несколько минут Мария пыталась нам доказывать, что ничего подобного, но в конце концов сдалась и раскрыла нам причину своей ожесточенности. Гуру.

— Пошла я вчера погулять с Томеком, — начала она, добавляя себе в чай пятую ложку сахара. — Было около семи, и Томек сказал, что сейчас мне кое-что покажет. А потом мы пришли в «ИКЕА», и он повел меня прямо к директору. Тот принял нас у себя в кабинете. Представился и сразу же: «Так это вы та наивная девушка, поверившая, будто ее возлюбленный устроил себе в нашем магазине бесплатный пансионат?»

— Да, деликатностью он не отличается, — согласились мы с Викторией.

— К сожалению, — всхлипнула Мария. — А потом он сообщил мне, что не знает никакого гуру, но охотно бы познакомился, потому что уже два года испытывает желание повеситься в отделе игрушек. «А вдруг этот гуру поможет мне найти утраченный смысл жизни, раз ему удалось затуманить мозги студентке с социологического, которая моложе его на сорок лет?»

— Он еще и злой, — заметила Вика. — Ты поэтому плачешь? Или из-за гуру?

— Да из-за всего! — Мария сыпанула очередную ложку сахара. — А больше всего из-за Томека! Выставить меня в таком дурацком свете! Вот поэтому я объявляю войну всем мужчинам!

 

ПОЧТИ СЕРЕДИНА АПРЕЛЯ

Мария пребывает в состоянии войны, а я все думаю о переводе от папы. Уже чуть ли не пальцы обгрызла. Что делать?

— А ты подумай о плюсах, — предложил из-под стола Ирек. — Ведь сейчас тебе некогда страдать по поводу Даниэля.

Даниэль. Не написал. Не позвонил. Не пришел. Никакой реакции. Со стороны Зоськи тоже.

— Надо полагать, она поняла, что на этот раз надо просто покинуть поле боя. А что касается Даниэля, то думаю, ему неохота переходить на чтение других авторов, — утешил меня Ирек. — Он пришел к выводу, что проще сменить кандидатку на охмурение. Надеюсь, я не обидел тебя.

— Чем? — Я подала ему винтик. Ирек уже минуты две ощупывал корпус, пытаясь найти его.

— Тем, что режу напрямую, неделикатно.

— А как тут можно деликатно? — вздохнула я.

— Например, я мог бы сказать, что Даниэль не получил книжку. И тебе надо ждать, когда он позвонит. А если бы он не позвонил и дальше…

— Ты сказал бы, что у него, наверно, воспаление легких. Не бери в голову, Ирек, я ведь не Мария. Если бы он не получил книжку, то, наверное уж, связался бы со мной. Не выдержал бы столько. В последнее время мы встречались не реже раза в неделю.

— Влюбленный, — констатировал Ирек. — Ну все, готово.

— Как готово? Ты же не все винты завернул на корпусе.

— Ну да, — сказал он, — специально.

— Как это? — удивилась я.

— Приятель-информатик выдал мне секрет: если завернешь все винты, обязательно что-нибудь полетит, что-нибудь перестанет работать, и придется опять отворачивать. Это же подумать только, сколько я за последние два года зря мучился!

* * *

— И Ирек этого не знал? — с презрением произнес Милош. — Я у себя никогда не закручиваю все. Один раз попробовал — и сразу пришлось менять модем. А еще говорят, что ваше поколение знает компьютеры как никакое другое.

— Интересно, что говорят о твоем? — сказала я, проверяя его домашнее задание.

— И цитировать-то неохота, — махнул он рукой. — Разве что одно утверждение. Мне оно здорово понравилось.

— Какое же именно?

— Что, когда нам исполнится пятнадцать лет, нас нужно будет кормить с вил через решетку. И лучше всего сырым мясом.

 

СЕРЕДИНА АПРЕЛЯ

Сегодня я избавилась от иллюзий, что Даниэль попытается объясниться со мной. Мы встретились в коридоре и прошли мимо друг друга, как ассистент и студентка. Может, мне нужно было с ним поздороваться?

На квартиру я возвращалась пешком, ведя кончиками пальцев по стенам домов. И даже не заметила, как стерла кожу на подушечках до крови. А в остальном я спокойна.

 

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА АПРЕЛЯ

До Травки наконец дошло, что Мария объявила войну мужчинам. Таким образом он утратил последнюю надежду на их общее светлое будущее.

— Ты говорил, что отец у тебя бродяга и философ! — бросила она ему, нервно жуя козинак из кунжута.

— Я говорил? — удивился Травка. — Я сказал всего лишь, что мой папан не может найти свое место.

— То-то и оно! А я думала, что он странствует по свету и ищет смысл жизни! — Для разнообразия Мария схватила кренделек с маком.

— С кем ты хочешь встречаться — со мной или с моим папаном? — нервно осведомился Травка.

— Ни с кем из вас, — выпалила Мария, — потому что я наконец поняла, для чего нужен мужчина!

— И для чего же? — полюбопытствовала я.

— Чтобы исправлять выключатели, таскать тяжелые сумки, ходить в подвал за банками, а потом их открывать! — перечислила она. — И разумеется, много зарабатывать.

— Классно! — похвалила Миленка, возлежащая на золотистых подушках Травки. — Гибрид электрика с носильщиком и печатным станком.

— Я отмечаю влияние твоей тетушки, — признала Виктория, забирая из-под носа Марии тарелку с крендельками. — А когда-то ты называла ее страшной мещанкой.

— Вот именно, когда-то, — презрительно фыркнула Мария. — Это было когда-то.

 

СПУСТЯ ДВА ДНЯ

— Что ты ей сказал, кроме того, что выставил ее в дурацком положении перед боссом «ИКЕА»? — допытывалась Милена.

— Ничего! — заверил Травка. — Только что завязал с «сеном». И вообще с химией.

— Ну точно, — протянула Виктория. — То-то уже с неделю тебе не сопутствует этот запашок.

— А мне уже неделю чего-то не хватает, — заметила Миленка, — и я все не могла понять чего.

— Ну вот теперь поняла, — вздохнул Травка, нервно почесывая левую бровь. — А я наконец знаю, что Мария вовсе не намерена повторить историю Марианны. Наверно, мне нужно разлюбить ее. Вот только как это делается?

 

СПУСТЯ ЕЩЕ ДВА ДНЯ

— Что он тебе такого сказал, — уже в который раз спросила Миленка, — если не считать, что поставил тебя в смешное положение в «ИКЕА»?

— Ничего, — в очередной раз ответила Мария. — Кроме того, что объявил, что кончает с химией. И что отныне будет жить только любовью.

— Это плохо?

— А кто меня будет содержать? Кто будет оплачивать мои художественные поиски? И многочисленные, пока еще не сформировавшиеся увлечения?

На эти вопросы никто из нас не мог дать ответа.

— Я-то думала, — наконец произнесла Миленка, — что раз уж ты витаешь в верхних слоях стратосферы, то…

— Да, витаю, но это вовсе не значит, что мой мужчина должен витать рядом со мной, — объяснила Мария. — Пусть остается на земле, лишь бы оплачивал счета.

* * *

— Ну вот и вылезло шило из мешка, — сказал Ирек, — то есть так называемая артистическая душа Марии.

— А может, Мария и права. Кто-то должен прочно стоять на земле, чтобы другой мог витать в облаках.

— Если только Травке это подходит.

— А тебе?

— Если бы я влюбился, то… Но для себя мне такого не хочется. Может, на взгляд успешных людей, я и неудачник, но у меня как-то нет охоты разбивать спортивные машины и загромождать свою квартиру дорогой модной чушью.

— И никогда не возникало искушения?

— Когда искушение возникает, я ставлю на видик фильм восьмидесятых годов, а то и более ранний. Погляжу на мебель предыдущих эпох, на неуклюжие машины и топорную проигрывающую аппаратуру, кажущуюся сегодня такой смешной и жалкой, а тогда бывшую пределом мечтаний, и сразу искушение проходит. Не стоит драть задницу из-за вещей, над которыми будут смеяться наши дети.

— Завидую тебе, Ирек, — вздохнула я. — У тебя все разложено по полочкам, и ты знаешь, что в жизни важно.

— Если бы я знал, то не прятался бы в мире виртуальных монстров.

 

ЗНОЙНЫЙ ПРАЗДНИК ТРУДА

Папа позвонил, когда мы сидели в комнате Ирека, яростно споря, где проводить долгий уикенд.

— На сегодняшний день я не могу ничего планировать, — сообщила я, пытаясь спрятать за спиной руки с заклеенными подушечками пальцев. — Папа просит приехать. Хочет серьезно поговорить.

— Нам съездить с тобой? — спросил Ирек, колдуя под столом с проводами. Явно хитрость с не до конца закрученными винтами не подействовала.

— Нет, разговор будет о маме. Папа беспокоится. Говорит, она очень изменилась.

— Быстрей возвращайся, а то мы помрем от тоски по тебе! — крикнул мне вслед Ирек.

* * *

Часом позже я сидела в родительской кухне. А папа напротив меня. Побледневший и ставший как-то меньше, чем три месяца назад.

— Даже не знаю, с чего начать… — Он нервно раскладывал столовые приборы по размеру. Сперва разливательная ложка, потом нож для хлеба, нож для мяса, несколько вилок и ложек, а под конец ножичек для сыра.

— Может, с того, когда ты заметил тревожные перемены?

— Слишком поздно, — глухо произнес он. Обведя заплаканными глазами приборы, он поправил центральную вилку.

— Но когда точно? Полгода тому? Когда? — выспрашивала я. Мне вспомнилось нетипичное поведение мамы в Сочельник.

— Да, впервые, наверное, в праздники. Помнишь Сочельник у Мариана? — Я кивнула. — Такой стыд. Но то было только вступление к настоящему концерту, — вздохнул папа. — Потом, на Валентинки, она подарила мне «Сто лет одиночества» Маркеса. Я по названию должен был бы догадаться, что что-то не так.

Он должен был бы догадаться пять лет назад, когда получил на Валентинки «Здравствуй, грусть». А потом поочередно «Приветствуем в обезьяннике», «Дом духов» и «Смерть прекрасных ланей».

— А потом, — продолжил папа, играя ножичком для сыра, — перед Пасхой она стала мыть окна.

«Обычное дело перед праздниками», — подумала я, но прерывать папу не стала.

— Видела бы ты, как она мыла эти окна. С каким остервенением! Едва стекла не выдавила.

— Может, она торопилась?

— Может быть, — согласился папа. — Я даже сделал ей замечание, что она без всякого старания протирает их. Чуть мазнет тряпкой посередине стекла и дальше. Знаешь, что она мне сказала?

— Ну?

— Подожди, сейчас прочитаю тебе… — Он достал из ящика синюю папку. — Цитирую: «Радуйся, что я еще это делаю. Через год протру только маленькую дырочку, да и то в окне на кухне, где я живу, тружусь и прозябаю».

— Не слабо, — признала я.

— А на Пасху она приготовила только свою любимую ватрушку. «Ты всегда говорил, что еды слишком много, — объяснила она, — так вот наконец будет по-твоему». В Страстную субботу она поставила на стол только колу и палочки.

— Когда-то, — вспомнила я, — она угрожала, что, раз мы пренебрегаем традициями, она устроит современный праздник.

— Помню. Но я думал, что все кончится угрозами. Как обычно.

— Так что, она тебя даже ватрушкой не угостила?

— Ты послушай, что было дальше. Я глянул на палочки и не сказал ни слова. А Крыся отрезала себе огромный кусок ватрушки и стала ее есть. Я потерпел минуты две и спрашиваю: «А для меня что-нибудь сладкое будет?»

— И что мама?

— Спокойно проглотила и говорит: «Сперва насытится царица пчел, а если что-то останется для трутня, я позову».

— Ну и ну, — протянула я, не скрывая удивления.

— А потом я нашел ее дневник.

По тому, как он покраснел, я поняла, что он не только нашел, но и прочитал. Я бросила на него неодобрительный взгляд.

— И?

— Знаю, я не должен был. Я посвятил этому целую главу «Воспитания без стрессов», две статьи на конференции об опасностях для современных педагогов…

В этом весь папа. Гений рекомендаций и теоретических решений.

— И что она там написала? — прервала я перечисление публикаций.

— Сама прочти, — подал он мне отксеренный фрагмент маминого дневника. О ее работе.

Работа

Уже пятнадцать лет я просиживаю то же самое грязно-желтое кресло в отделе кадров Государственной паприкашной фабрики, считая недели до пенсии. Каждый день с семи до пятнадцати. А еще раньше, в шесть, я просыпаюсь с ужасом, что уже пора. Что нужно покинуть пуховый кокон и начинать очередной день борьбы за огонь. Но сперва короткий разогрев под душем. После смывания остатков сна и мыла наступает время кратких, но энергичных поисков целых колготок и чистых туфель. Затем игра «Новые черты за семь минут». Нарисовав губы, я наконец могу разжать их и съесть суррогат завтрака (настоящий завтрак я съедаю в окружении так называемых сотрудниц). Быстро заедаю вчерашнюю булку бордовой помадой. Глоток кофе, и в шесть тридцать пять я вылетаю из дома. В последний момент вскакиваю в пригородный автобус, и мы мчимся. За остановку до фабрики я подрисовываю объеденные фрагменты губ. Пора выходить. В семь ноль-ноль я расписываюсь в графе «приход» и наконец могу опустить ягодицы на свое грязно-желтое кресло. Ровно в девять — перерыв на второй завтрак. Булочка и ячменный отвар, с большой фантазией именуемый кофе. В двенадцать — экскурсия в клозет. А через два часа ланч, то есть вчерашняя булка с сыром и увядшим листиком салата, запиваемая остывшим отваром. Потом напряженное слежение за часовой стрелкой. Наконец-то! Три часа! Мы все бросаемся к двери. Можно вычеркнуть еще один день.

* * *

Я отдала текст папе.

— Уныло.

— Тогда попробуй это. — Папа порылся в папке и вручил мне несколько пожелтевших листков, отпечатанных на машинке.

Цифры

Он познакомился с ней в клубе. Она сидела рядом, играя розовой соломинкой.

— Красивое платье, — сказал он.

— Спасибо.

Она не опустила глаза и не отреагировала нервным хихиканьем, как обычно поступают девушки ее возраста.

— Особенно точки. Выглядят как нарисованные, — сказал он.

— Потому что они нарисованные, — сказала она. И добавила, потянув коктейль: — Шариком.

— А что с ними произойдет после стирки?

— Не знаю. Буду об этом думать послезавтра.

Через неделю она переехала к нему, а еще через два месяца они поженились. Она была не такая, как большинство девушек. И восхищала его своими фантазиями. Ему нравились стены, разрисованные зелеными лианами, и тяжелая рыбацкая сеть вместо оконной занавески. С некоторым сомнением он отнесся к наклеенным на стекла листьям, но она пообещала, что к зиме смоет их. А однажды он вернулся с работы и застал ее на корточках с кистью в руке: она красила его любимый светло-серый ковер. Зеленой краской — под цвет лиан. Тогда они в первый раз поссорились. Следующая ссора произошла спустя неделю. Утром он торопился на совещание. Нервно метался по дому в поисках очков. Нашел он их в ванной. И только на службе обнаружил на стеклах широко разинутые глаза, нарисованные водостойкой тушью. Дрожащим пальцем он набрал номер их квартиры.

— Хорошо, что я тебя застал, — процедил он.

— Что-то произошло?

— Ничего. У меня к тебе только одна просьба. В следующий раз, если захочешь что-нибудь испортить, ограничься своими вещами! А мои, будь добра, не трогай! — И он бросил трубку.

Домой он вернулся гораздо позже, чем обычно. Думал, застанет ее заплаканной или обиженной, а она легла спать. Так, словно ничего не произошло. Однако с тех пор его вещей она не трогала. Но это вовсе не значит, что не портила своих. И вечно все забывала — насыпать сахара, выключить свет, погасить газ. После года совместной жизни он начал терять терпение. Все чаще он делал ей замечания и на каждом шагу критиковал:

— Зачем ты испортила несколько тюбиков помады? Ты знаешь, сколько они стоят?

— Я хотела получить свой любимый цвет.

— По-моему, у тебя уже был подобный опыт с духами. — Он спрятал лицо в ладони и вздохнул. — Почему ты не можешь быть такой, как все?

— Что значит «такой, как все»?

— Нормальной, обычной.

— То есть заурядной?

— То есть такой, которая не рисует на стенах и не экспериментирует с косметикой, потому что этим должны заниматься химики! — закричал он.

— И что еще? — тихо спросила она.

— Неужели ты не видишь, что ведешь себя как ребенок? Пишешь на зеркале, разрезаешь дорогие платья!

— А что мне делать? У тебя есть работа, а я? Я сижу в этом большом пустом доме одна-одинешенька! День за днем, с рассвета до сумерек! Сколько можно смотреть в окно или читать книжки?

— В этом, как ты говоришь, большом пустом доме масса работы! Пока я зарабатываю деньги, ты могла бы вымыть окна или приготовить нормальный обед. Сколько раз тебе удалось что-нибудь испечь и не забыть всыпать муки? Сколько раз тебе удалось приготовить съедобное жаркое?

— А когда я могла научиться? Мы поженились, едва я закончила школу!

— Некоторые уже в начальных классах знают, как испечь торт, — зло бросил он. — Неужели мама тебя не научила?

Неделю они не разговаривали. Наконец она первая протянула руку для примирения и пообещала, что постарается быть нормальной. Слово «нормальной» она произнесла с легкой иронией. А может, ему только показалось?

Проходили месяцы, и он с удовлетворением отмечал изменения «лучшему. Было покончено с разными узорами на ломтях хлеба и с рисованием цветочков на одежде. Без всяких понуканий она повесила у себя в комнате обычные белые занавески и выбросила все корни, дотоле загромождавшие стеллаж. Трудней было с дырками. Во сне она прикусывала зубами край пододеяльника и выгрызала в нем крохотные дырки, прямо как моль. Но, проспав год под грубошерстным пледом без пододеяльника, она отучилась брать его уголок в рот.

Они перестали ссориться. Иногда еще он делал ей замечания, и она выслушивала их без единого слова. Все реже она спрашивала, что ей надеть и что приготовить на обед. Она знала, что он ей ответит. После пяти лет супружеской жизни она достигла совершенства. Он входил в дом, и в этот миг она ставила тарелку на стол, предварительно подстелив салфетку, чтобы на столешнице не остался след. Потом наливала две поварешки супа. В понедельник томатного, во вторник крупяного, в воскресенье бульона. Каждый день она пылесосила весь дом. Раз в неделю меняла постельное белье и раз в месяц мыла окна. Так ему нравилось. В ванной комнате халаты, полотенца и флаконы всевозможной косметики гармонировали по цвету с голубым кафелем. Даже мыло было голубоватое. Ее спальня выглядела так, словно в ней никто не спит. Она была безликой, точь-в-точь как гостиничные номера: простая светлая мебель и безукоризненно застланная постель. Никаких фотографий, никаких безделушек. Гардероб ее состоял из предметов одежды трех цветов — белоснежного, черного и малинового. Губная помада и лак для ногтей были того же малинового опенка. От нее всегда одинаково пахло. В течение трех лет она носила одну и ту же прическу: гладкие, черные как смоль волосы до плеч, идеально подвитые. За четыре года вес ее не изменился даже на несколько сот граммов. Когда они появлялись на приемах, его коллеги восхищенно присвистывали. Он же самодовольно улыбался, вспоминая прежнюю сумасбродную девицу.

Немножко беспокоили его кое-какие мелочи. Он никогда не знал, что она думает. У нее было непроницаемое лицо женщин из театра кабуки, с черными дугами бровей и фарфоровой кожей, невероятно гладкой, словно обтянутой целлофаном. Даже когда она смотрела ему в глаза, чудилось, будто мыслями она блуждает по далеким галактикам. Все чаще он ловил ее на том, что она уплывает. Сидит спокойно в кресле, вроде бы смотрит передачу и в то же время глядит куда-то за телевизор и шевелит губами, словно молится. В такие минуты она не слышала его, не отвечала на вопросы. Она выглядела как манекен, если бы не губы, шевелящиеся в неостановимом механическом шепоте. И они почти не разговаривали друг с другом. Только «спасибо», «пожалуйста», «как прошел день?», «замечательно», «это любопытно» и еще несколько кратких вежливых формулок. А в остальном у них царила идиллия.

Шли годы. Он вернулся со службы. И когда мыл руки в ванной, она расстелила салфетку на дубовом столе. Потом налила две поварешки супа (крупяного, потому что был вторник). Положила приборы, сосредоточенно сжав малиновые губы. Он вошел в столовую, подал ей розу — был день ее рождения. Она поблагодарила, чмокнув воздух у самой его щеки. Он сел и принялся за еду.

— Замечательный суп, — похвалил он.

— Я испекла миндальный торт.

— Прекрасно. — В его голосе не было удивления: в день рождения она всегда пекла миндальный торт.

— Как было на работе? — спросила она.

— Спасибо, хорошо, — ответил он. — А как ты провела день?

— Спасибо, приятно.

Воцарилась тишина. Он кончил есть суп, и она поставила перед ним тарелку с жарким. Затем на минутку вышла из комнаты. Вернулась, неся чемодан и малиновый жакет. В безмолвном вопросе он вскинул брови.

— Сегодня мой двадцать восьмой день рождения.

— Разумеется, я помню. Прием мы устроим, как обычно, в субботу, я уже пригласил наших друзей.

— Хорошо. — Несколько секунд она молчала. — Как видишь, я прожила с тобой восемь лет.

— Да? — Его слегка встревожил ее тон.

— Восемь лет тишины и однообразия. Я спрашиваю себя: задумывался ли ты, как я это выдерживала и что чувствовала. Хоть раз ты задумался над этим?

Он не ответил.

— Разумеется, нет. Тогда я тебе расскажу. — Она присела на краешек стула. — Ты уходил на работу. А я оставалась совсем одна. Мои подруги учились. Ходили в кино, назначали свидания. А я сидела в твоем прекрасном огромном доме и не знала, что делать с собой.

Она замолчала, подыскивая нужные слова.

— Мне не на что жаловаться. Я знаю. Мне не нужно было заботиться о жилье, о деньгах. До тех пор, пока мы вместе. И я решила сделать все, чтобы ты был доволен. Это было нетрудно. — Она улыбнулась своим мыслям. — Требования у тебя отнюдь не чрезмерные. Чистые рубашки, хорошая еда, в воскресенье домашняя выпечка. Вот только уборка большого чужого дома ужасно скучна. Почему чужого? Потому что в своем доме я могла бы наклеивать листья на стекла, вырезать дырки в занавесках и писать на зеркалах. В чужом — нет.

Он хотел что-то сказать, но не мог подобрать подходящих слов.

— Я как раз пылесосила твой любимый ковер с серыми цветами. Огромный, как пустыня. Чтобы отвлечься от этого пылесоса, я вдруг задумалась: а сколько на ковре цветков и сколько листиков? С этого все и началось. Замешивая тесто, я считала изюминки, которые бросаю в него. А когда мыла окна, я пересчитывала все известные мне моющие средства. Постепенно я втянулась в эту игру. Ты знаешь, сколько кафельных плиток у нас в обеих ванных комнатах?

Он не успел ничего ответить.

— Само собой, не знаешь. Четыреста пятьдесят восемь, из них двести двенадцать без узоров. А знаешь, сколько ребер на всех радиаторах? Сто тридцать шесть. Я пересчитала во время весенней уборки. Я знаю, сколько досок и гвоздей в панелях обшивки стен. Сколько у нас пар всевозможной обуви, полотенец и головных уборов. Убираясь в этом доме, я, наверное, почти все пересчитала в нем. Пришла пора сделать второй шаг. И я начала пересчитывать все, что возможно. Я сосчитала польских и заграничных актеров (пятьсот двадцать человек), названия духов (семьсот пятнадцать), цветов (всего девяносто два) и птиц (ровно сто, включая домашних). Я считала знакомых и прочитанные книжки, краски, имена на букву А, виды материалов. Мне не нужно было думать о глажении рубашек — в это время я вела счет видам млекопитающих. Во время варки бульона пересчитывала другие супы или блюда из яиц. А когда красилась, перечисляла известные картины. За шитьем я считала различные виды одежды или же (а почему бы и нет?) города мира. Я создавала сложные перечни и каталоги. Но сегодня утром я пробудилась. И подумала, что кончились мои двадцать семь лет. Триста тридцать шесть месяцев, десять тысяч двести двадцать семь дней, четырнадцать миллионов семьсот двадцать шесть тысяч восемьсот восемьдесят минут и восемьсот восемьдесят три миллиона шестьсот двенадцать тысяч восемьсот секунд. Я осознала, что в течение последних лет я ничего не чувствовала. Ни о чем не беспокоилась, ничего не ждала. И вдруг до меня дошло, что я уже все пересчитала. Потому я решила, что выскажу все это тебе. В первый и последний раз.

Она встала и одернула юбку.

— Я ухожу.

* * *

Я дочитала и отдала странички папе. Что ему сказать? Что-нибудь умное и утешительное? Может, привести какую-нибудь цитату из Кундеры?

— Я не знала, что у мамы были кудрявые волосы.

— А от кого у тебя эти кудряшки?

Действительно. От папы я могла бы унаследовать самое большее обширную лысину.

— Интересно, почему она тогда не ушла.

— Она ушла, но сразу же вернулась, потому что оказалось, что у нас будет ребенок. То есть ты.

* * *

А если бы мама решила уйти годом или тремя месяцами раньше? Страшно подумать, что было бы тогда.

2.05. Я решила навестить маму и узнать из первоисточника, что происходит.

— Заходи, — сказала она и пошлепала на кухню.

Я пошла за ней. Она достала из холодильника банку пива.

— Хочешь?

Я кивнула. Мы перешли в комнату, где посередине на деревянном полу лежал огромный матрац. Перед матрацем низкая скамья на неошкуренных сосновых чурбаках, а на ней миски с жаренными в меду фисташками.

— Садись. — Мама освободила мне место среди десятков разноцветных подушек. — Что тебя привело?

— У меня поручение.

— Я вся обратилась в слух.

— Папа сказал, что происходит что-то нехорошее, и попросил меня осторожно выспросить тебя.

— Нехорошее? — Мама расхохоталась, а потом сделала большой глоток пива прямо из банки. — Наконец-то я чувствую себя по-настоящему хорошо. Я перестала беспокоиться и планировать на пять лет вперед. Я наконец-то живу.

— А он? Ну этот, новый? — робко спросила я. — Какой он?

— Теплый, спокойный и… — она на миг задумалась, — простой. Возможно, ты с ним сегодня познакомишься. Он уже должен вернуться из леса. О, звонит домофон! — Мама выбежала в коридор. Я никогда еще не видела, чтобы она двигалась с такой легкостью. Как будто у нее в жилах вместо крови несколько литров гелия. Она открыла дверь, и я увидела папин субститут.

3.05. — Я совершенно не понимаю, — рассказывала я возмущенно, — как она могла выбрать нечто подобное!

— А что в этом удивительного? — ответил вопросом Ирек. Как обычно, он сидел под столом среди проводов и коробочек. — Если женщины все бросают ради Тарзана, сходят с ума по Супермену и Фантомасу, то почему нельзя для разнообразия влюбиться в обыкновенного медведя?

— Можно, но почему это должна быть моя мама?

— Думаешь, у моей мужчины были лучше? Было дело, жила она с одним, так он ставил будильник на пять утра и вламывал без передыху до полуночи. Прямо тебе кролик из рекламы батареек.

— Но он был нормальный мужчина, а не медведь из леса!

— Если твоя мать счастлива с ним…

— Но что люди скажут?

— Люди? — Ирек саркастически усмехнулся. — Вроде бы мы принадлежим к поколению, которому наплевать на мнение других. Ну как тут верить экспертам?

4.05. Обсуждаем, где лучше провести очередной жаркий день.

— Давайте поедем в Криспинов, — попросила Миленка. — Посидим на песочке, поплаваем.

— Ну да, ты будешь демонстрировать миру свой загар, а мы будем стыдливо прятаться в кустах. Большое спасибо, — фыркнула Мария.

— Там почти нет кустов, — утешил ее Травка. — Самое большее, ты смогла бы укрыть ноги одним из своих свитеров.

— А давайте поедем куда-нибудь в лес, — предложила Виктория. — Например, в Неполомицах отличная пуща, с зубрами.

— Не знаю, как там насчет зубров, а вот миллионы комаров там точно имеются, — содрогнулся Травка. — Прошлым летом мы поехали туда с Болеком. Прошли всего каких-нибудь метров двести, как Болек спасовал и дал сигнал к отступлению. В последнюю минуту, потому что эти аэропиявки успели выкачать из меня литра три крови. Так что пуща отпадает. Разве что кто-нибудь из вас снабдит меня специальным комбинезоном и противогазом.

— Так они тебя кусают?

— Ну да, потому что я ем много меду. В неделю банку. А джема так даже две. И вдобавок всякие сладкие кашки.

— Вы тут о кашках, а время уходит, — объявила Миленка. — Едем куда-нибудь, а то я изжарюсь заживо.

— А что если в Багры? Или в Скалки? — подсказал Ирек.

— В Скалках хорошо летом, когда вода согреется, — сказала Виктория, — берешь матрац и уплываешь на нем к отвесной стене подальше от качков, оккупировавших оба пляжа.

— Тоже мне пляжи! — хмыкнула Миленка. — Один — кусок каменистого берега с редкой травой, а второй — асфальтовая дорога, подходящая прямо к воде. Но какое-то специфическое очарование там есть, особенно если сумеешь перебраться через вал пластиковых бутылок.

— Но не в эту пору, — поддержал Викторию Травка. — Там мы запросто получим тепловой удар.

— Так куда едем? — спросила я.

— А может, в Кобыляны? — вспомнила Вика. — В общем, это недалеко, и, кажется, там есть какая-то речка. Можно будет ополоснуться.

— А я слышал, что речка там совершенно безнадежная, — сообщил Ирек. — Но это мнение моей сестры, так что явно изрядно преувеличенное. Малина любит рисовать действительность в мрачных тонах.

— Будем надеяться, что она ошибается, — сказал Травка. — Ты едешь с нами?

— Нет. Я должен сделать запасную копию данных. Недавно я потерял все фото Амелии.

— Да и фото Рейнарда из «Брейнсторма» тоже, — напомнила Виктория, — а мне бы хотелось в субботу посидеть и посмотреть ему в глаза.

— Что вы такого нашли в этом Рейнарде? — удивился Ирек, громыхая корпусом компьютера. — Ничего особенного, таких на Рыночной площади сколько угодно. Травка и то лучше выглядит.

— То же самое я недавно говорил о тебе, — не остался в долгу Травка. — Ты куда лучше его выглядишь. Особенно когда голову вымоешь.

— А ты и с сальными волосами выглядишь лучше, — отбил мячик Ирек.

— Может, вы учредите клуб взаимного обожания? — бросила Миленка.

— Ладно, — завершил игру Травка. — Так что насчет Кобылян?

— А есть там кусты? — спросила Мария, глядя на свои белые ноги.

— Вроде бы полно, — ответила Виктория. — А заодно и горы, и множество велосипедных троп.

— У нас нет велосипедов, — заметил Травка.

— Вечно ты отыщешь какую-нибудь проблему, — буркнула Миленка.

— Я всего лишь констатирую факт, и это вовсе не значит, что я не хочу ехать в Кобыляны.

— Ну так поехали, — сказала Виктория.

И мы поехали.

* * *

Сидим в кустах, прячась от жгучих лучей солнца. Озираем окрестности и полощем ноги в речушке шириной с лист формата А4.

— Я и не знала, что в эти Кобыляны так трудно добираться.

— Да, быстрей было бы доехать до Закопане, а уж про Криспинов я и не говорю, — отметила Миленка, вытирая лицо листом лопуха.

— А чего Ирек не поехал? — поинтересовался Ендрек.

— Да делает какой-то backup, — объяснил Травка.

— А если по правде, хочет немножко покопаться в «Дьябло», — выдала секрет Миленка. — Он создал нового монстра и хочет его слегка развить.

— А помню, он издевался надо мной: дескать, я подсел на машины, — сообщил Ендрек, — потому что у меня был в жизни период, когда я часто ходил в залы игровых автоматов.

— Я тоже ходила, — призналась Виктория. — Еще до лицея. Спускала там все карманные деньги.

— А я в выпускном, год назад. Рассказал об этом Иреку, а он мне сразу заявил, что я попал в зависимость. И что мне нужно обратиться к его знакомому, какому-то Пупке.

— К Губке, это психиатр, — пояснил Травка. — Иреку самому нужно к нему обратиться. Знаете, что он делает, когда встает?

— Ну?

— Чистит зубы, пьет кефир с амарантом и включает «Дьябло».

— Он способен пить эту гадость? — удивилась Вика. — Я дважды пробовала, но так и не смогла. Хотя утверждают, что это пища двадцать первого века.

— Нет, я предпочитаю старинные изобретения вроде вареников или колбасы, — мечтательно произнес Ендрек.

— А я люблю поэкспериментировать, — призналась Вика.

— Знаем, знаем.

— Ну жара! — вздохнул Травка.

— Может, поплаваешь? — насмешливо предложила Мария, указав на жалкий ручеек.

— Девочки, вам не кажется, что у рыбок покрупней тут могут быть проблемы, если им захочется развернуться? — заметил Травка.

— Да и с плаванием, наверно, тоже: они могут оцарапать брюхо о дно, — поддержала я Травку.

— Да какие рыбы, о чем вы? — изумился Ендрек. — Если тут кто и живет, то максимум пиявки. У них такой богатый выбор кровеносных сосудов.

Все, как по команде, вытащили из ручейка ступни.

— Шучу, шучу, — хитро улыбаясь, успокоил нас Ендрек.

— Ты просто завидуешь, потому что твои лапищи не помещаются в воде и ты можешь смочить только пальцы, — бросила Миленка.

— А я-то рассчитывал, что смогу смочить все тело. Виктория так завлекательно описывала достоинства Кобылян.

— Я повторила только то, что мне рассказывал Олек, — объяснила Вика. — Я не виновата, что он так приукрашивал.

— А мы думали, что ты тут бывала, — удивился Травка.

— Я что, должна всюду бывать? — возмутилась Виктория.

— Но у нас возникло такое впечатление, — сообщила Мария.

— И вот тут ты крупно ошиблась. В Кобылянах, дорогие мои, я сегодня в первый раз.

 

ЧЕРЕЗ ЧАС, ИЛИ ЧЕРЕЗ ДВА

Лежим попками кверху. Полощем в ручейке ладони. Скука.

— Рассказали бы что-нибудь, — попросила Мария. — А, Ендрек?

— Я вам что, Шахерезада?

— Нет, ты просто знаешь столько отличных историй, — польстила ему Мария.

— Ладно, Марыська, не подлизывайся, — Ендрек не слишком успешно пытался скрыть, какую радость ему доставил комплимент Марии.

— Посмотрите, какой красивый жучок, — сменил тему Травка. — Выглядит прямо как «гольф» со стопятидесятисильным двигателем.

— Да, в версии «металлик». — Ендрек пригляделся к членистоногому. — То есть на две тысячи злотых дороже.

— Интересно, есть у него четыре воздушные подушки и ABS? — задумчиво спросил Травка.

— Естественно. А фары какие, видишь? — Ендрек дотронулся травинкой до жучка. — А тонированные стекла?

— Еще бы. И номера с подсветкой. Настоящая крутая тачка! — присвистнул Травка. — А когда ночью он едет по деревне, то сверкает, как дискотека. Интересно, сколько он сжирает? В городе, наверно, больше десяти литров. Естественно, когда он бывает в городе.

— А какое у него ускорение… На глаз восемь с половиной от ста. Небось на проселочной дороге за ним так пыль и клубится. — Видимо, Ендрек заметил наши мины, потому что объяснил: — Мы тут о машинах заговорили, а вам, видно, скучно.

— Ладно, девочки, просыпаемся, просыпаемся. — Травка, как заправский гипнотизер, защелкал пальцами у нас перед глазами. — Теперь поговорим о дружбе, о любви и о смысле жизни.

— Когда я слышу «смысл жизни», меня начинает тошнить, — бросил Ендрек.

— Почему? — удивилась Мария, наша искательница смысла жизни.

— Потому что мне вспоминаются мои старики и их советы. Они мне вечно вбивали в голову, что я должен жить осознанно. Старательно отбирать минуты, чтобы потом у меня были только самые лучшие воспоминания.

— И что?

— Я коллекционировал их, а как же! Целых десять лет.

Мы все, не скрывая зависти, вздохнули. Каждый из нас охотно выбросил бы кое-что из памяти. Очистил бы многие ящики и вымел мусор из иных углов. А вот Ендреку это не нужно. У него только драгоценные воспоминания, аккуратненько уложенные в коробочки, выстеленные пунцовым бархатом.

— И знаете, что у меня осталось от тех лет, когда я играл в коллекционера? Ничего! Во всяком случае, ничего, что мне хотелось бы вспомнить.

 

БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ

— Может, попытаемся голосовать? — нетерпеливо предложила Мария. — Мы тут уже полчаса ждем, и хоть бы что.

— Ох вы, жители большого города, — усмехнулся Ендрек, приехавший, как я, Виктория и Милена, из маленького городка.

— Подождем еще чуточку, а потом уже будем беспокоиться, — сказала Миленка, небрежно прислонившаяся к столбу с указанием остановки. — Вон он, уже едет.

— Наконец-то, — с облегчением бросила Мария, — а то я уже собиралась отбиться от стада.

Автобус подъехал и резко затормозил около нас, подняв клубы бурой пыли.

— Могли бы приехать по расписанию, — сделала замечание водителю Мария.

— Ну да, мог бы, — согласился он с ней, — но как-то не получилось. Попытаюсь завтра, — пообещал он, улыбаясь нам радушной блистающей (двумя золотыми зубами) улыбкой. — Ну так что? Выкурю я, пожалуй, сигаретку, и возвращаемся в город.

Мы сели. Кроме нас в автобус влезли три толстые тетки в костюмах цвета зеленого горошка, абрикоса и небесной лазури, щедро спрыснутые ландышевой туалетной водой. И еще одна с усиками, как у Володыевского, распространяющая природный аромат.

— Эта троица едет на маевку в город, — высказал предположение Травка. — А эта усатая… Может быть, на депиляцию?

— Ну где этот чертов водитель? — заворчала Мария.

— Вот и я! — сообщил чертов водитель, усаживаясь на свое место. — Удобно устроились? Ремни застегнуты? Готовы? Тогда старт!

5.05. Я опять посетила папу. Выглядел он так, словно всю неделю не покидал кухни. Он сидел точно на том же месте, на котором я оставила его. И так же всматривался в ровно разложенные столовые приборы.

— Ты видела, — произнес он. Вероятно, определил по моему лицу. — Такой стыд.

— Может быть, тебе переехать в другой город? — посоветовала я.

— Надеюсь, мама одумается. Поэтому я хотел бы тебя кое о чем попросить…

Ну да, я должна выступить в роли живого укора. Вот только не знаю, подействует ли это на маму. Она стала какая-то непредсказуемая.

— Хотя бы попробуй, — попросил папа и полез в карман пиджака. — Кстати. Из-за сумасбродств Кристины я совершенно забыл о тебе. Я даже не знаю, как ты финансово справлялась эти несколько месяцев.

— Неплохо благодаря твоим переводам.

— Моим переводам? — Он сделал большие глаза; такие же, наверное, у него были, когда он узнал о мамином романе. — Я не посылал тебе никаких денег.

7.05. Если не папа, то кто же? Мама — нет. Она сама сказала мне это, когда я в первый раз посетила ее в новой квартире (название «берлога» подошло бы куда больше). А в дверях сунула мне в руку несколько сотен злотых от нее и ее нового, Мишки, порекомендовав обязательно купить фисташки в меду. Бабушка? Для нее я еще один персонаж «Капли любви». Причем эпизодический, так как в поле ее зрения появляюсь исключительно во время редких семейных торжеств. Дядя с тетей? Исключено. Наверное, они даже не знают, что я ушла из дома. Папа всегда старался сохранять видимость. Может быть, Даниэль? Пожалуй, нет. После нашего расставания он вряд ли прислал бы мне деньги. А они пришли ровно через неделю после того, как я оставила ему книжку. Разве что он чувствует себя виноватым.

— Нет, он не похож на человека, у которого могут быть угрызения совести только потому, что он разочаровал робкую девчонку, — вернул меня на землю Ирек, мастеря что-то глубоко под столом. Кажется, он подключал новый принтер.

— Тогда кто? Кто-нибудь из нас навряд ли. Ты едва сводишь концы с концами. То же самое Виктория. Милена платит за электричество, газ и телефон. А Мария…

— Такая проза, как выслать деньги голодающей подруге с соседнего матраца, ей даже в голову не пришла бы. Другое дело — расчувствоваться, глядя фильм об экзистенциальных проблемах молодежи из Беверли-Хиллз.

— Тогда я не знаю.

— А я тем более. Какое-то время я подозревал мою бабушку, потому что она любит помогать другим. Но это не она. Она сказала, что уже спонсирует кого-то. Кажется, молодого мужчину.

— Мне приходит в голову только одно, — сказала я. — Филипп. Человек, который способен справиться с любой проблемой.

 

ВТОРАЯ НЕДЕЛЯ МАЯ

Устав от загадки денежного перевода, я наконец выбралась к маме. Ее возлюбленный, к счастью, был в лесу.

— Я пришла с миссией, — начала я прямо с порога. — Может быть, ты еще раз обдумаешь свое решение…

— Ты говоришь прямо как отец, — прервала меня мама. — Тут нечего обдумывать.

— Папа пообещал, что изменится, — не сдавалась я. — Он может посвящать тебе каждый день на два часа больше. И вы чаще будете ходить в театр.

— Небогатая у него фантазия, — хмыкнула мама. — Ни на что больше его не хватило?

— Он сказал, что это должно доказать тебе силу его чувств.

— Безумная сила, — рассмеялась мама. — Два часа занудных разговоров в день и театр по субботам. Колоссально.

— А чего бы ты еще хотела? — спросила я.

— Не знаю, — пожала она плечами. — Пусть он еще почитает биографии знаменитостей. И увидит, как мужчины боролись за любовь женщины. Например, поклонники Айседоры Дункан впрягались в ее экипаж.

— Если тебе это так нравится, — повысила я голос, — то, может, тебе поменять своего медведя на пару гнедых скакунов?

— Ты спросила меня, чего бы я хотела, и я привела тебе пример, — сказала мама, наливая себе кружку подогретого меда. — Хочешь еще?

Я кивнула. С удовольствием узнаю, что по вкусу моей шальной мамочке.

— Ну скажем… А, вот пожалуйста: муж Фриды Кало на похоронах ел ее пепел. Вот это любовь.

— Но ты ведь живая, — заметила я.

— Да, и только теперь по-настоящему это чувствую.

— Да, знаю, ты уже говорила. Только вот не понимаю, как ты смогла так несправедливо обойтись с папой. После двадцати семи лет! — выложила я на стол последний аргумент.

— Теоретически я могла бы подождать с этим еще год или два, — сказала мама. — Только зачем? Чтобы отметить жемчужную свадьбу?

— Но ведь ты же любила папу! — крикнула я.

— Любила? — удивилась мама. — Просто мы встретились в кафе. Потом он пригласил меня в дансинг, а там уже все само пошло.

— Но должна же была быть хоть какая-то причина, по которой ты выбрала именно его!

— Конечно, — согласилась мама, сделав глоток. — Прическа.

— Что прическа?

— У твоего отца была прическа, как у Друпи.

* * *

А если бы у него была прическа, как у Джеймса Бонда, то что? Меня не было бы на свете? Так кто же я? Дурацкая случайность? Жертва моды? И вообще, кто этот Друпи?

* * *

— Один из представителей итальянского диско наряду с Альбано, Пупо и Макарони, — объяснил Ирек. — Я знаю это, потому что бабушка была когда-то поклонницей этого жанра.

— Похоже, что моя мама тоже. И только поэтому она вышла за папу. Я уже сама не знаю, кто я такая, — пожаловалась я.

— Вижу, у тебя та же проблема, что у Данни из фильма «Пирл-Харбор», — вздохнул Ирек. — Он это так сформулировал: «Сам уже не знаю, кто я. Выгляжу героем, но героем себя не чувствую».

— Потрясающая скромность. — Я тут же представила себя говорящей, что выгляжу героиней.

— Ну да. Взгляни на себя. Он, кстати, мог бы получить «Оскара» за абсурдное нагромождение патетических текстов. Но нас, в сущности, это не должно удивлять. Как сказал Воннегут устами одного из своих героев, почти в каждом фильме и в других произведениях содержится предпосылка, что война — это ад, но она необходима, чтобы превратить мальчика в настоящего мужчину.

— Интересно, — пробормотала я, листая журнальчик для любителей компьютерных игр.

— Ну, у Курта есть тексты и получше. Моя сестра могла бы много чего процитировать, потому что она любит Воннегута.

— Да нет, я не о том, — сказала я.

— А о чем?

— Когда ты цитируешь чужие высказывания, меня это нисколько не раздражает. Ты называешь автора… и, кроме того, не чувствуется, что ты этим хвастаешь.

— Хвастаю? Чем?

— Тем, что ты много читал и способен воспроизвести фрагмент текста. С Даниэлем, сам понимаешь, другой случай.

— Вишня, а может, дело вовсе не в цитатах? Может, ты просто искала какой-нибудь повод?

 

ПОЧТИ СЕРЕДИНА МАЯ

У меня важное поручение. Нет, речь идет вовсе не о том, чтобы склеивать черепки, оставшиеся от брака моих родителей, а об элементарном родительском собрании в школе Милоша. Он целую субботу умолял меня сходить на него.

— Понимаешь, Косточка, — он потер покрасневшие от пыльцы глаза, — в последнее время у меня выскочило несколько четверок. Сама понимаешь, что это значит для ребенка, которого считают гениальным.

Знаю. В лицее по этой причине я хотела совершить самоубийство, съев целую упаковку витамина С. Все кончилось болями в желудке и лимонно-желтой мочой.

— Я эти четверки исправлю, — уверял он меня, — но сейчас просто не хочу нервировать маму. Тем более что ее вроде бы собираются в очередной раз повысить, и она страшно волнуется.

— Надо думать, ты мне это говоришь не без причины, — высказала я догадку.

— У нас будет родительское собрание. Сходи, а? Один-единственный раз.

— И как я там должна представиться?

— Да никак. Наша классная не требует подробных объяснений. Как только она произнесет мою фамилию, ты просто скажешь «здесь» — этого будет достаточно. Потом выслушаешь несколько дурацких замечаний, возьмешь табель с оценками, и на этом конец.

* * *

Ну как я могла не пойти? Я отправилась к нему в школу сразу после упражнений по основам высказывания абсурдных взглядов. В класс я вбежала с небольшим опозданием и уселась на первую парту, потому что все остальные были заняты взволнованными папочками и мамочками. Но немало было и представителей более молодого поколения, а может быть, просто репетиторов, интересующихся успехами своих воспитанников.

— Ты за кого пришла? — ткнул меня шариковой ручкой парень с соседней парты.

— Милош Янечко, — шепнула я как можно тише, чтобы не привлекать внимания учительницы.

— А я за Асю Витовскую. Подтягиваю ее по физике. Ее родители в заграничной командировке уже больше полугода, а бабушка прийти не смогла, потому что ей надо быть на собрании общества игуановодов, ну, это которые игуан разводят.

— А я за семью Петрека Мацейки, — сообщила девушка с парты позади нас. — Он схватил несколько четверок и боится реакции своего амбициозного папаши.

— Пожалуйста, потише, — попросила классная, обведя нас утомленным взором заслуженного педагога. — Итак, приветствую всех собравшихся и… — она глянула на часы, — перейдем прямо к конкретике. Может быть, сделаем так: я пойду по списку и раздам табели с оценками. Адамский Войцех.

Со второй парты у окна поднялась невысокая брюнетка:

— Здесь.

— Хорошо, — пробормотала классная, что-то черкнув в своем кондуите. — Итак, что мы имеем… Подделка записок от родителей по поводу отсутствия в школе, разбил аквариум с вуалехвостами. Деньга вернул. И все. Следующий — Бернаж Марек!

— Я, — выдавил из себя бородатый мужичина. Наконец-то родитель, хотя полной уверенности нет. Быть может, Бернаж Марек послал на родительское собрание соседа.

— Отлично. Замечаний нет, — объявила училка, а представитель Марека вздохнул так, что шевельнулись листки на учительском столе. — Цебуляк Анна. Отсутствует? В таком случае следующая Дубель Доминика.

— Интересно, что натворил мой ученичок, — шепнула соседка по парте. — Только бы не пришлось мне платить за какой-нибудь аквариум.

— А моя зимой сделала на школьной террасе снеговика, — сообщил репетитор Аси Витовской, — а на нос-морковку нацепила листок с надписью «Директор».

— А мой Петрек дал в газете объявление о кастинге для «Большого брата», и в восемь утра перед школой собралась такая толпа, что пришлось отменить три первых урока, — вздохнула жертва Мацейки.

— Дорогие родители, еще раз прошу вас: соблюдайте тишину!!! — рявкнула классная так, что мы все сжались, как первоклашки. — Благодарю вас. Янечко Милош.

— Это я, — вскочив, отрапортовала я, — то есть… здесь.

— Хорошо. Что у нас тут…

Я почувствовала себя, как ученик, дожидающийся оглашения так называемого дополнительного вопроса. Такой вопрос, как известно, должен позволить учителю с чистой совестью влепить ученику единицу.

— Милош ироничен. Задает язвительные вопросы. А на просьбу дать дневник для записи замечания отвечает: «Смысла нет, потому что моя мама замечаний не читает, а я давно уже нечувствителен к критике».

Багровая от стыда, я схватила табель и вернулась на свою парту. А когда немножко пришла в себя, взглянула на оценки. Три четверки среди моря двоек и троек. Я увидела даже две единицы. Ничего себе!

* * *

— Перестань кричать! От твоего крика оценки у меня лучше не станут, — резонно заметил Милош, причем достаточно спокойно для одиннадцатилетнего ребенка, уличенного в обмане.

— Ты же говорил, что у тебя только три четверки! — орала я по телефону.

— Так у меня правда всего три четверки.

— А остальные? Двойки и единицы?

— Ты из-за них так кипятишься? — удивился Милош. — Оттого что реальность не соответствует твоим высоким ожиданиям?

— Мальчик! Циничные замечания оставь для своих друзей по детской площадке! — прорычала я. — Лучше подумай, как мы сообщим это твоей маме.

— А я и не собираюсь сообщать, — сказал Милош. — Я не вынесу разочарованного выражения ее лица, когда она узнает, что ее сын вовсе не гений.

— Меня удивляет, как она могла так долго заблуждаться. Она что, не заглядывала в твои табели?

— Раньше у меня были более покладистые репетиторы, — признался Милек. — Они писали за меня домашние работы. А потом пришла ты, и это кончилось.

— Я тебе уже объясняла почему.

— Да, я помню: «Если тебя всюду возят, то ты перестаешь ходить, так как тебе не нужно пользоваться ногами. А потом ты уже не сможешь, даже если захочешь».

— Вот видишь, — обрадовалась я. — Запомнил! Я хотела, чтобы ты пользовался ногами, пока еще не поздно.

— Все это прекрасно, — вздохнул Милош, — только вся беда в том, что уже два года как у меня нет нижних конечностей. Поняла?

 

СЕРЕДИНА МАЯ

— И что мне теперь делать? — вслух размышляла я. — Хуже всего, что двойки у Милоша по испанскому и английскому. Как я это объясню его матери?

— Ты что, не знала, как у него с этими языками? — удивилась Мария.

— Он утверждал, что все в порядке. Со всем, что я ему задавала, он разделывался в два счета. Откуда я могла знать, что в школе у него так плохо?

— Бедный мальчонка, — бросил Травка. — Хорошо, что в этом возрасте человек не заглядывает далеко вперед. Он еще не знает, что его ждет в июне.

— Перестаньте! — Я схватилась за голову. — Что мне делать?

— Давай я ей скажу, — предложил Филипп.

— Как это ты?

— Нормально. Пойду и скажу. Мне это нетрудно.

— Так, может, пойдем все? — предложила Миленка, тронутая отвагой Филиппа. — Или хотя бы проводим тебя до забора.

 

НА ДРУГОЙ ДЕНЬ

Пошли все. То есть все, кроме Ирека, потому что он, напуганный своими достижениями в науке, превозмог неприязнь к гаданиям и решил навестить бабушку. Вернется завтра, разве что ворожба окажется неблагоприятной.

В соответствии с предложением Миленки мы проводили Филиппа до самой ограды под недоверчивыми взглядами потных охранников.

— Так идти мне с тобой? — в сотый раз спросила я Филиппа.

Он покачал головой:

— Сам разделаюсь.

Охранники, услышав слово «разделаюсь», сжали пудовые кулаки. Филипп без колебаний подошел к ним. Сказал им несколько слов, которые явно подействовали, так как они разрешили ему войти в пещеру льва. Спустя минут десять он вышел, провожаемый дружескими улыбками расслабившихся стражей.

— Ну все, — сказал он. — Пошли по пиву? Тут недалеко есть отличная забегаловка. Когда-нибудь у меня будет такая же.

— Как прошло у Милоша? — допытывалась самая заинтересованная, то есть Милена. Я слова не могла выдавить.

— Нормально. Но, используя лексику реклам прокладок, молодого человека ждут так называемые критические дни.

— Что ты сказал его матери?

— Правду. Что за мнимой гениальностью Милоша кроются работы, написанные бедными или алчными репетиторами.

— О боже! — простонала я.

— Пока что сотрудничество с тобой будет приостановлено, — сообщил мне Филипп. — Мама Милоша ищет виноватых где только можно. Она даже вспомнила о безнадежных генах своего отсутствующего мужа.

— Может, мы все-таки пойдем выпить пива, — бросил Травка, видя выражение моего лица. — Я ставлю.

* * *

— И что ты теперь будешь делать? — поинтересовалась Мария.

— Пока ничего, справляюсь. Благодаря переводам от святого Миколая.

Позавчера я получила очередной и часа два боролась с мощной волной угрызений совести.

— Помирилась с папой? — обрадовался Травка. — Я со своим тоже.

— Видим, видим. — Ендрек указал на пиво. Уже третье за вечер.

— А я не знала, что у тебя были плохие отношения со своим автором, — заметила Мария. — Ты только говорил, что он в постоянном поиске.

— Да не было никаких отношений. Как говорят в «Династии»: «Мы иногда встречались на приемах у Рокфеллеров», — уточнил Травка. — Но неделю назад отец открыл, что во мне смысл его жизни. И позвонил. Остальное вы знаете.

— Знаем, знаем. — Филипп поднял кружку. — Самое интересное, что родители всегда так говорят, когда у них худо на службе. Когда моего вышибли из проектного бюро, он двое суток ходил по комнате, твердя, что это еще не конец света. «У меня есть дети, это главное», — говорил он. Жаль, что вспомнил он про это только тогда. Потому что раньше он до полуночи не вылезал из конторы. Вахтер однажды принял его за привидение и чуть не лишился чувств.

— Кто сейчас еще верит в привидения? — удивилась Мария, до третьего февраля почитательница всего сверхъестественного и сериала «Секретные материалы».

— Я не верю, но боюсь, — призналась Миленка. — Особенно вампиров.

— Я верю, — сказал Травка. — Болек рассказывал мне, что когда умирает его любимый пациент, то обязательно снится ему. Приходит в темно-синем костюме и благодарит за заботу. Потом прощается, и утром Болек уже знает, что тот отошел.

— А вот мне, — сообщил Ендрек, — сны почти никогда не снятся, но, если мне приснится зеленая вода, я точно знаю, что меня ждут неприятности. Вот как раз сегодня она мне снилась. Зеленая, как тот дым, который ты, Травка, производил. Так что я немножко беспокоюсь.

— Ну, может, в этот раз ничего не будет, — утешила его Миленка.

— Слушайте, а где моя сумка? — Филипп стал ощупывать свой стул.

— Привидения украли или невидимая рука, — засмеялся Травка и вдруг умолк. — Ой! И моего рюкзака тоже нет.

— Моего тоже, — произнес совершенно убитый Ендрек. — А у меня там были деньги за хату и все документы.

— Вот и сбылся твой сон о зеленой воде, — заметила Виктория. — Моей сумки тоже нет.

* * *

Покуда мы рассуждали, существуют или не существуют духи, таинственные силы изъяли у нас три сумки, два рюкзака, один мобильник и шесть комплектов документов. А также две тысячи пятьсот тридцать злотых. Зачем духу столько денег?

 

ЮВЕНАЛИИ

[19]

, ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

— Этот дерьмовый мир становится все более материалистическим, — объявил Травка. — Даже духи воруют.

— Я так и знал, что что-то произойдет — сообщил Ирек, выслушав наш рассказ. — То есть бабушка мне сказала. По картам у нее вышло, что кто-то из моего дома потеряет кучу денег.

— Не один кто-то. Все потеряли, кроме Марии. У Марии с собой был только медный кулон да несколько весьма туманных, но дерзновенных видений будущего.

— Мария она и есть Мария, — заметил Ирек. — Ее щедрость началась и кончилась на гуру. Иногда меня мучает вопрос, почему она позволила ему обдирать себя.

— Может, по принципу нашла коса на камень, — высказала предположение Милена.

— А я думаю, что чокнутый шляпоносец на несколько минут приоткрыл ее подлинное «я», — сказал Травка. — А потом ушел, захлопнув дверь и забрав ключи от внутреннего мира Марии. И теперь уже никто не сможет туда проникнуть.

Мы сочувственно посмотрели на Травку.

— Ну чего так уставились? — залившись краской, буркнул Травка. — Думаете, разлюбить — это так просто? Достаточно щелкнуть пальцами, и все?

— Да видим, что нет, — ответила Миленка. — Жаль только, что лучшее в нас достается тому, кто этого совсем не заслуживает.

— Что, снова не то? — огорчилась Виктория. — А Филипп казался мне таким хорошим.

— Да он и есть хороший. Только обычная девушка вроде меня у него не имеет никаких шансов.

— Откуда ты знаешь? Это он тебе сказал?

— Да я сама это вижу. Он вообще не обращает внимания на то, как я выгляжу. Не интересуется, почему у меня розовые пряди в прическе, и не удивляется, что моя татуировка вовсе не мешает мне читать книжки.

— Нас это тоже не удивляет, — заверили ее мы.

— Вначале-то по-всякому бывало. — Милена бросила многозначительный взгляд на Марию, отчего та смущенно покраснела. — А Филипп ни разу ничего не сказал о том, как я выгляжу. Ни разу.

— И тебя это беспокоит, — догадался Травка.

— Сама не знаю. Беспокоит или притягивает. Дело в том, что у него потрясающе рафинированный вкус. Фарфоровая Николь Кидман, феноменальная Джулия Робертс. Я рядом с ними выгляжу как ярмарочная прянично-шоколадная кукла.

— Вкус! Подумаешь! — фыркнул Ирек, распечатывая курсовую работу для Виктории. — Мне вот тоже очень нравится Амелия, ну и что? А ходил я с девушкой, которая спокойно могла бы сыграть Шрека. К тому же она меня бросила. Поэтому временно я предпочитаю виртуальных монстров. По крайней мере тут я решаю, когда закончить свидание.

— Наверно, это единственный плюс таких свиданий, — промолвила Виктория. — Если не считать конъюнктивита, благодаря которому ты получил освобождение от физкультуры.

— Ну, из-за Кидман я бы переживать не стал, — заметил Травка. — Мне вот раньше нравились эфирные русалки в пастельных нарядах, а влюбился я… сами знаете.

Знаем. Как когда-то очень точно выразился Ирек, Мария выглядит словно полярная ночь без намека на приход весны.

 

ЮВЕНАЛИИ, ДЕНЬ ВТОРОЙ

Готовимся идти на концерт. Ребята тоже, особенно Травка. Уже с неделю он ходит в «Алхимию». Ему, как он говорит, необходимо сделать прививку. Чтобы потом не страдать из-за синдрома следующего дня.

— Потому я уже неделю делаю вливания, — объяснил он, вливая в себя вторую кружку пива. — Так в котором часу отправляемся?

— Мы подгребем позже, — сказала Виктория. — Хотим заглянуть в студгородок. Ендрек говорит, что будет отличная дискотека.

— А мне нужно заскочить к маме, — сказала я. — Так что мы встретимся на месте, то есть у сцены.

— У сцены? — иронично переспросил Травка. — Как-то раз я уговорился так вот встретиться на концерте «Племяшей». У сцены то есть. Ну и как дурак бродил там все время, вместо того чтобы беззаботно оттягиваться. Давайте лучше уговоримся у сетки. Ну так как? Может, в девять?

21 30 . Я предъявила билет, прошла через воротца мимо охранников в черной форме. Они как раз перетряхивали рюкзак длинноволосого парня в джинсовых клешах. А на меня даже не взглянули. Трудно восхищаться высоким IQ, если он прячется в невзрачном теле гномика. К счастью, у меня нет таких проблем, как у Миленки.

Я побрела дальше, обходя лужи, над которыми поднимался пар. Вот и сетка длиной в несколько десятков метров. А около нее множество людей. Потных, по пояс голых, вымазанных гуашью и грязью. И как мне тут найти Травку и всех остальных наших? Если они вообще меня дожидаются. Вдруг ко мне подбежал татуированный блондин с колечком в левом соске и, прежде чем я успела заслониться, проехался мне по лицу измазанной грязью ладонью.

— Это чтобы взбодриться! — крикнул он мне прямо в ухо. — Веселись, малышка! Ювеналии!

Я инстинктивно отступила в сторону сцены, к танцующим группам. Я люблю толпу. В толпе не надо выпендриваться, стараться выделиться, блистать остроумием и интеллектом. Всем безразлично, что джинсы у тебя по колено в грязи, в блузке дырка (результат столкновения с чужой сигаретой) и вместо «Кензо» от тебя несет пивом (результат столкновения с чужим пластиковым стаканом с пивом). Толпа окружает тебя, защищая и позволяя на минуту забыть о себе. О том, что было и будет. Потому что важно только то, что здесь и сейчас. То, что ты можешь кричать вместе со всеми: «Хей, вам неясно, что в мире нет у вас власти?» И хотя бы миг в это верить.

Минута перерыва и глоток пива, от всего сердца предложенного худощавым блондином в клетчатой рубашке, и вот уже настала пора «Водки». «Построили заводы, придумали машины и гонят, гонят водку, все больше, больше водки. Ведь им же это важно, чтоб ты себе вредил, чтоб ты забыл, как думать, сам шагу не ступил», — поем мы вместе с Казиком и на несколько минут становимся толпой ярых врагов алкоголя. Что не мешает нам прихлебывать из пластиковых стаканов. А этот блондин очень, очень даже ничего. Мало того что внешне он копия Рейнарда из «Брейнсторма», так еще позволил мне выпить почти все его пиво. А сейчас спрашивает, хочу ли я к нему на плечи. Еще бы! Тем паче что сейчас исполняется моя любимая «Арахья». Я забираюсь на блондина, запачкав ему рубашку, и смотрю сверху на толпу, показывающую свой разделенный стеною дом, где «здесь слева ванная, здесь справа кухонька». Я тоже показываю, а вместе со мной Казик и блондинка в зеленом топе. Она сидит на плечах у своего парня, поводит руками, а в волосах у нее экзотические цветы прямо как у Селины из песни.

Я даю знак блондину, чтобы спустил меня на землю. Двух песен вполне хватит.

— Спокуха, я практически ничего не почувствовал. — Блондин улыбнулся, отбрасывая со лба белокурую прядь. — Но если хочешь попрыгать, то давай.

И мы прыгаем под «Когда нет детей» и во все горло поем: «Когда детей нет в доме, ведем себя мы плохо!» Интересно, а мои родители хоть когда-нибудь вели себя плохо? Стоп, стоп, какие родители? Существует только то, что здесь и сейчас. Я, толпа, от которой идет пар, Казик в оранжевой футболке. И блондин с острыми ушами эльфа и улыбкой Рейнарда тоже. «Голубые джинсы, соломенные шляпы. Водопад и солнце, облака, поля. В рюкзаках все больше новых впечатлений. Королева жизни подле короля». А когда он запел «Ане», я почувствовала, что больше не хочу дожидаться идеальной любви. Я хочу ждать конкретного мужчину. Хочу ему наконец сказать: «Твой взгляд огнем мне душу жжет. Когда в глаза твои гляжу, горит восход».

Отзывчивый блондин еще раз поднял меня на плечи и мужественно выдержал до конца, приплясывая под «Пане Владек, вам не страшно». А потом пошел за пивом. Исчез он как раз тогда, когда Казик закончил концерт.

— Нет, так нельзя, — сказал парень рядом со мной. — Он должен спеть «Польшу». Без этого ювеналии не ювеналии.

И Казик спел. А когда мы пели припев: «Польша! Живу я в Польше, живу я в Польше, я здесь живу, я здесь живу!» — то свято верили, что наше место и впрямь здесь. В этой бедной, запущенной маленькой стране, где жизнь порой бывает такой уродливой, что глазным яблокам впору полопаться.

Казик закончил — и ливень хлынул с небес. Все двинули — кто в уютный свой дом, кто на холодную квартиру, кто на жесткую общежитскую койку. В этом хаосе, когда меня то и дело толкали бегущие люди, я даже не подумала поискать блондина. Должно быть, он сейчас тоже убегает от дождя, выпив наскоро свое пиво. И возможно, даже радуется, что ему никого не нужно ни угощать, ни держать на плечах, ни спрашивать: «Мы еще встретимся?»

 

ЮВЕНАЛИИ, ЗАВЕРШЕНИЕ

— Мы так и не дошли туда, — ответила на мой вопрос Милена. — Потому ты и не смогла нас найти.

— Нас задержали выборы самой симпатичной девушки филфака, — пояснила Мария, — но об этом лучше всего тебе расскажет сама виновница торжества.

— Да перестань, Марыся, — покраснев, смущенно бросила Виктория. — Не о чем рассказывать.

— Есть, есть о чем, — не отступала Мария. — Ты же стала первой вице-мисс.

— Ну да? — обрадовалась я. — А какие-нибудь профиты от этого есть?

— Несколько фотографий, букет цветов и резиновая надувная кукла мужчины вместо традиционного медвежонка, — перечислила Виктория. — А также комплекс смешанных чувств.

— А как получилось, что ты приняла участие?

— Меня вытолкнули, — извиняющимся тоном объясняла Вика. — Им не хватало девушек, и они пригласили желающих из зала. И тут Ендрек поднял мою руку и крикнул, что есть желающая. Шутник.

— И что?

Вика пожала плечами:

— Да ничего. Не буду же я драться с амбалом. Я сняла очки, отдала их Ендреку и поднялась на сцену. А вы ведь знаете, что без очков я совершенно другой человек. Во мне взыгрывает отвага. Я никого не вижу и потому не смущаюсь.

— Точно, — подтвердила Миленка. — По тебе не видно было, что ты трусишь. Ты профессионально сработала в этом шоу.

— Она была на шаг от победы, — добавила Мария. — Если бы не этот дурацкий кабель, мы сейчас жили бы в одной комнате с мисс факультета.

— А что за кабель?

— Да лежал там на полу, я его не заметила. Во время самбы зацепилась ногой, и победа уплыла.

— И так все было классно, — заявил Травка. — И потом, второе место — это ведь гораздо лучше.

По мне, так совершенно точно. Потому что второе место дает примерно то же самое, что толпа или шапка-невидимка. Позволяет стать незаметной для остального мира. И спокойно заниматься своим делом.

— Когда же наконец придет твой кузен? — вдруг нетерпеливо бросила Мария. — После дискотеки у меня страшно болит сердце.

— Где именно? — услышали мы знакомый хмурый голос, а через несколько секунд увидели и хмурого обладателя этого голоса. — Где ты чувствуешь боль?

— Здесь, слева, в районе ребер. Просто жутко колет, — жалобным голоском промолвила Мария. — А вдруг это инфаркт?

— Да ну, — махнул рукой Болек. — Грудь у тебя болит, а не сердце.

— Точно? — допытывалась Мария, не до конца поверившая в правильность поставленного Болеком диагноза.

— Ты ноешь, как некоторые старушки. Скучно им становится после «Новостей», и вот они начинают выискивать у себя болезни. А потом звонят с готовым диагнозом. Что у них слизистая оболочка желудка оторвалась и движется в направлении двенадцатиперстной кишки или что ребро давит на левый желудочек сердца.

— И что же ты?

— Еду и, если есть время, выслушиваю. Только это я и могу сделать, чтобы повысить их так называемое качество жизни, — вздохнул Болек. — Ну, кто следующий?

— Может быть, я? — Я показала пальцы на ногах. — Я была на ювеналиях в босоножках. Ну и немножко попрыгала в жуткой толпе.

— М-да… — Болек с удовлетворением смотрел на мои посиневшие ногти. — Босоножки для такого концерта не самая лучшая обувь. Выглядят они, конечно, кошмарно, но, может быть, мы обойдемся без ампутации ступней.

Я инстинктивно поджала распухшие пальцы.

— Шутка. — Он улыбнулся, как обычно, левым уголком губ. — Сейчас я тебе выдам мазь, и дай ногам пару дней отдохнуть.

— Это значит, я не смогу выйти из дома? — огорчилась я.

— Почему нет? Сможешь. Если умеешь ходить на руках.

 

И ПОСЛЕ ЮВЕНАЛИЙ

Я выдержала уже целых два дня. Сижу в кухне-ванной, с завистью наблюдаю за котярами, греющимися на майском солнышке. Я бы тоже полежала на травке в старом садике за нашим домом. В последний раз я там лежала почти год назад. Вроде бы и недавно, а ощущение, будто за это время я наполнила воспоминаниями как минимум две большие поллитровые кружки.

— Обуяли печальные мысли? — поинтересовался Филипп.

Он только что заглянул к нам узнать, как Миленка. Уселся в кухне и терпеливо ждет, когда я перестану пялиться в окно.

— Значит, нас двое таких, — сказал он, услышав мой утвердительный ответ.

— А ты-то чего? — удивилась я. — Милена говорила…

— Милена… — Он уставился на каменные плитки пола. — Такой девушке занудный мямля не нужен. Рядом с ней должен быть человек, заряженный положительной энергией. Победитель. Визионер. Человек, Который Способен Устроить Все. Вот я и стараюсь быть таким.

Ну, это-то у него неплохо получается. А вот как с остальным?

— На нее ничего не производит впечатления, — признался он, нервно общипывая уголок клетчатой кухонной клеенки.

— Нет, кое-что точно произвело. Рассказы о Николь Кидман и Джулии Робертс.

— Правда? — обрадовался он.

— Вот только не знаю, есть ли тут повод для радости. Миленка страшно переживает, что она не в твоем вкусе.

— Господи! — Он нервно оторвал большой лоскут клеенки. — А я ведь только хотел показать ей, что она вровень со звездами. Хотел, чтобы она подумала: «У Филиппа такой прекрасный вкус, и он выбрал меня. Это замечательно».

— К сожалению, мысли Милены пошли совсем в другом направлении. Она считает, что у тебя слишком хороший вкус, чтобы ты мог долго встречаться с ней. И все время думает о том, чтобы с тобой расстаться.

— Господи! — Он оторвал очередной кусок клеенки, сунул в рот и стал жевать, точно резинку. — Что же мне теперь делать?

И это говорит человек, который, похоже, способен уладить любую проблему.

 

ЗА НЕДЕЛЮ ДО ПРАЗДНИКА БОЖЬЕГО ТЕЛА

Я смотрела результаты теста и вдруг на доске объявлений обнаружила пугающий листок: «Студентка Вислава… срочно зайди в секретариат». В течение минут пяти я лихорадочно соображала, что может быть причиной этого срочного вызова. Наконец решила, что самым разумным будет попросту зайти и спросить.

— Слушаю, — тявкнула секретарша, всецело поглощенная предвечерним макияжем. — Сегодня я все закончила, никаких формуляров не даю. Май месяц на дворе, я тоже имею право что-то взять от жизни!

Я представилась и сказала, что пришла, так как увидела на доске объявлений записку.

— Так сразу и надо было сказать, — буркнула она, нанося на щеки толстый слой румян цвета «sexi pink», — а не стоять столбом и расходовать мое драгоценное время. У тебя там какие-то осложнения с курсовой. Кажется, ты украла тему у студентки Бедняжек. На прошлой неделе она подала жалобу.

— Это какая-то ошибка, — проблеяла я, не скрывая испуга.

— У студентки Бедняжек другое мнение! — рявкнула секретарша, выдергивая пинцетом волосок из родинки на подбородке.

— Но ведь в списке я стою перед ней!

Секретарша изобразила на лице удивление, и я пояснила:

— Ну, тут же в папке лежал лист, и мы записывали на него темы курсовых, которые мы предлагаем. Потом его засекретили.

— Вот именно, засекретили. Поэтому откуда ты можешь знать, что ты раньше? — осведомилась секретарша, подводя верхнюю губу красным контурным карандашом. — К тому же тот список неактуален, потому что он пропал. И теперь есть новый.

— Как это пропал?

— Обыкновенно. Студенты приходят, когда им хочется, роются, как курицы. Как я могу уследить за этим хаосом? Ну как?

Этого я не знала.

— И значит, в новом списке я после Зофьи Бедняжек? — на всякий случай удостоверилась я.

Она кивнула.

— Поэтому тебе нужно объясниться с куратором. Да, кстати. Еще одно, — вспомнила секретарша. — Приходил сюда однажды какой-то неуравновешенный человек. Назвался твоим отцом. И так кричал, что я уронила чашку. Мало того что пятно поставила на новую блузку, так еще и грудь обожгла. Бешеный какой-то!

Я схватилась за сердце. Кому-то сейчас здесь станет плохо и еще хуже.

— И что же теперь?

Секретарша беспомощно развела руками, а потом с улыбкой сказала:

— Придется тебе обратиться к куратору.

 

СПУСТЯ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА И ДЕСЯТЬ СЕДЫХ ВОЛОСКОВ

После бессонной ночи я поехала к папе, чтобы узнать, чем он так результативно напугал грозную секретаршу.

— Не знаю, — ответил он, всматриваясь в ножик для сыра. — Не помню.

— Ты не помнишь, что говорил? — наверное, в первый раз в жизни я подняла на него голос. — Ты, который способен страницами цитировать биографии Мануэли Дендритовой и Фридерика Лимбового, не помнишь, что кричал у нас в секретариате?

— Я был тогда не в себе. На меня все это обрушилось так неожиданно. Ты не приехала на Пасху, а тут еще мама ушла…

— Но мама ушла в конце апреля, — вспомнила я, — а я обнаружила, что меня вызывают, только вчера.

— Может, оно провисело какое-то время. — Папа перевел взгляд на щипчики для льда. — Потому что я был у вас в конце апреля.

— То есть как это «у нас»? У кого?

* * *

— То есть у меня на факультете, — сказала Милена. — Две недели назад он ворвался в секретариат и объявил, что твой перевод на другую специальность был противозаконным, потому что тогда тебе не исполнилось еще восемнадцати лет. Ты должна была представить согласие родителей.

— Здорово, — убитым голосом протянула я и опустилась на расшатанный стул.

— Не знаю, здорово ли это для нас, — Миленка прикусила нижнюю губу, — но для секретарши СЭРБ точно здорово. Она жутко обрадовалась, что ее октябрьские подозрения оказались справедливыми. И она понеслась сообщить об этом куратору. А ты же знаешь, какой он службист.

— И что теперь будет? — испуганно спросила Виктория.

— Вероятней всего, я вылечу с большим или меньшим треском, — ответила Миленка, оглядывая свои икры. — Мне кажется или на самом деле левая загорела сильней?

— А что ты будешь делать, если вылетишь?

— Еще раз сдам куда-нибудь. Вика, ну посмотри. Правая, она какая-то желтая?

— И ты можешь сейчас думать, какого цвета у тебя икры? — удивилась Мария.

— Предпочитаю думать об этом, а не о своем безнадежном положении.

 

ДЕНЬ МАТЕРИ

[20]

Я купила огромный букет ландышей, баночку меда и, подавляя в себе неприязнь к Медведю, отправилась к маме. Вручила ей цветы и мед.

— Это для… ну, сама знаешь, для кого, своего рода эквивалент трубки мира, — смущенно пробормотала я и с места в карьер перешла к пожеланиям: — Значит, желаю всего самого лучшего, настоящего счастья и…

— Не напрягайся, — остановила меня мама. — Просто обними меня и покрепче прижмись. Этого достаточно.

С минуту мы стояли, покачиваясь в медвежьем объятии. Только сейчас я поняла, как сильно мне этого не хватало все последние месяцы. Ее прикосновения. Заинтересованных карих глаз, которые сейчас были гораздо веселей, чем год назад. Рук, утративших красоту от многолетних хозяйственных занятий. Даже ее молчания.

— У тебя опять старая прическа, — сказала я.

— Читала рассказ?

— Папа дал. Он очень страдает.

А вот надо ли было это говорить?

— Знаю. Но ничем помочь не могу. Предлагать в подобной ситуации дружбу было бы в некотором смысле издевательством. Тем паче что за четверть века нам так и не удалось наладить даже товарищеские отношения.

— Ты могла бы попробовать вернуться, снова его полюбить…

— Дорогая моя, жизнь не складывается так, как хотелось бы сценаристам мыльных опер. Я не вернусь, и это окончательно.

— Ему будет нелегко.

— А кто сказал, что всегда должно быть легко и удобно?

— Он говорит, что ему не хватает тебя.

— Ну так пусть наймет уборщицу, кухарку и садовника. И раз в неделю включает себе телевизор, — отрезала мама, глотнув карамельного пива. — Вишня, неужели ты не можешь примириться с тем, что я больше не хочу той жизни?

— Я работаю над этим, но… для всех нас это было так неожиданно.

— И подумать только, что, если бы не твой бравурный уход из дому, я до сих пор гнила бы в нашей унылой гостиной.

 

БУРНЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

— Что ж, я была права. — Миленка плюхнулась на кухонный стул. — Сегодня мне предложили забрать документы.

— Может, я попробую уладить, — Филипп отважно играл свою роль Специалиста по Трудным Делам.

— Поздно. Я уже забрала их. По крайней мере не будет волнений с летней сессией.

— Чем я могу тебе помочь?

— Прежде всего прекрати кружить по кухне, потому что мне это действует на нервы, — прикрикнула на него Мария.

Филипп тут же сел и принялся общипывать клеенку.

— Милена, что я могу сделать?

— Оставьте вы меня все в покое! — крикнула она. — Особенно ты, Филипп.

— Ты уверена?

— Да, я хочу, чтобы ты наконец ушел! Тоже мне, жалеть он меня будет и оплакивать мою судьбу!

Без единого слова Филипп вышел, шаркая прямо как Чарли Чаплин.

— Терпеть не могу, когда меня жалеют, — попыталась объяснить этот свой взрыв злобы Миленка.

— Знаем. — Травка потрепал ее по плечу. — Ну и что теперь? Может, пойдем вместе прогуляемся или в кино?

— Да нет, — помотала она головой. — Я и кино — две вещи мало совместимые.

 

МИЛЕНА И КИНО

Во-первых, приобретение билета и после входа в зал первое разочарование: расстояние до экрана. Или слишком маленькое (как правило, там, где экран оказывается огромным, как Планета Смерти), или слишком большое (особенно в кинотеатрах, где экран напоминает размером носовой платок). «Ладно, — думает Миленка, разыскивая свое место, — за опыт нужно платить. Отныне буду записывать, где какой экран».

Когда же она добирается до своего места, оказывается, что:

а) прямо перед ней сидит здоровенный простуженный неандерталец с только что сделанной перманентной завивкой (жаркой африканской, распространенной в американских полицейских фильмах середины семидесятых годов);

б) слева сидят два эксперта, которые смотрели фильм семнадцать раз и теперь пришли в восемнадцатый, чтобы с опережением пересказывать всем вокруг самые интересные фрагменты, а также сообщить, чем он кончится;

в) справа устроилась компания оголодавших подростков, которые весь сеанс будут с хлюпаньем сосать колу, хрустеть попкорном и палочками, а также шуршать пакетами в поисках китайских драже;

г) сзади уселся невротический ударник, который будет сообщать о своем напряжении, ритмично барабаня по спинке кресла Милены и опосредствованно по ее чувствительным почкам;

д) на ее месте сидит человек с гладко выбритым черепом и толстой золотой цепью вместо галстука. Человек, который не любит признаваться, что совершил ошибку. Даже такую ничтожную, как неправильное прочтение номера ряда.

Наконец Миленке удается сесть на свое место и даже отвоевать для себя один подлокотник. Она с тревогой ждет фильма. После получасового блока громогласных реклам наконец-то можно погрузиться в иную реальность. И тут начинается…

Второй ряд: раздражающее хихиканье двух возбужденных гимназисток, которые в первый раз пришли в кино с мальчиком.

Девятнадцатый ряд: кто-то забыл выключить мобильник и терзает весь зал мотивчиком из «Звездных войн».

Восьмой ряд: какая-то женщина жалуется соседям на свою агрессивную мамашу, бездушного шефа и завистливых белых мышек.

Милена перестает следить за действием фильма, сосредоточившись на безнадежной борьбе с безжалостной толпой дикарей. Она пробует шикать и покашливать, за что получает замечание от соседа с мохнатым перманентом. Тогда она переключается на невербальные средства, леденя взглядом ближайших соседей. Но через несколько минут ее соседи снова шуршат пакетами и чавкают, пожирая маслянистый попкорн. Миленке остается лишь смириться с ними либо демонстративно уйти, не дожидаясь конца фильма (каковой конец она все равно уже знает, благодаря предупредительным соседям слева).

* * *

— Ну, а кроме того, есть еще одна причина: в половине демонстрирующихся сейчас фильмов играет Николь Кидман. А в другой — Джулия Робертс, — добавила Миленка.

 

БУРНЫЙ ВТОРНИК

Миленка не выходит из дома. Сидит целыми часами на кухне, апатично глядя на телефон.

— Да позвони ему сама, — дала я совет.

— Я не стану навязываться знатоку женщин.

— Если бы он был знатоком, он не встречался бы с тобой, — утешила ее Мария, как всегда результативно.

— Вы обе преувеличиваете, — сказала Вика. — Филипп — обычный парень. Быть может, он упомянул эту Кидман, потому что хотел произвести на тебя впечатление.

— Я тоже так думаю, — присоединилась я к Виктории. К сожалению, ничего больше я сказать не могла, потому что Филипп попросил меня не рассказывать о нашем разговоре. Сказал, что сам все урегулирует.

— Может быть, — буркнула Миленка. — Но мне без разницы. Мне все без разницы. И ничто уже не огорчает. Даже то, что со вчерашнего дня я уже не студентка. Наконец-то я от всего избавилась.

Прозвучало это крайне уныло. Так уныло, что с минуту мы не могли ничего возразить.

— Так ты что, намерена вот так вот сидеть за этой обгрызенной клеенкой, — в конце концов нашлась Мария, — когда на улице такая погода?

— Я не люблю солнца, предпочитаю лампы в солярии.

— Да дело же не только в солнце. Посмотри на деревья, на бузину, на цветущие каштаны!

— А ты-то чего такая радостная? — поинтересовалась Виктория.

— Потому что весна! — ответила Мария. — А кроме того, вчера я встретила того режиссера. Ну, того самого, что предлагал тебе роль Золушки.

— Это который с белым кашне и перстнем?

— На этот раз он был без кашне, но с перстнем и массивным браслетом.

— Ну и ну. — Виктория покачала головой. — Богатенький.

— Ты будешь слушать или будешь упражняться в остроумии? — прошипела Мария, стерев улыбку с бледного лица. — Ну так вот. Сидела я вчера в парке, делала выписки к экзамену, и тут он сел рядом со мной и спросил, выступала ли я когда-нибудь на сцене. А потом сказал, что я как раз то, что надо для роли Золушки.

— Похоже, что из всех сказок Шарля Перро он знает только эту, — заметила Миленка, улыбаясь левым уголком губ в точности как Болек.

— Может быть. Но главное, что он взял мои координаты и пообещал позвонить в первых числах июня. Так что, если все пойдет хорошо, вы еще до конца каникул увидите меня на сцене. Ну что? Рады за меня?

 

БУРНАЯ СРЕДА

Сказочные перспективы Марии не произвели на Миленку никакого впечатления. Она по-прежнему сидела на кухне, перестала даже смотреть на телефон. Я решила действовать и с утра отправилась в универ. Отстояла очередь в секретариат и наконец предстала пред ясные очи самого главного человека на факультете. Секретарши. Она как раз кончила обрабатывать ногти. Сосредоточившись на этой ювелирной работе, она едва удостоила меня взглядом.

— Я пришла забрать документы, — пролепетала я.

— Как так? — вознегодовала она. — Без ничего?

— А что я должна принести?

Шампанское? Шоколадку? Большой баллон лака для волос?

— У куратора была? Чтобы выяснить?

— Я больше ничего не желаю выяснять, — выпалила я. — Я хочу получить свои документы! И немедленно!

Секретарша прервала маникюр и молча прошла к шкафу. С четверть часа она рылась в кипах папок. А я ждала, и меня всю трясло. Еще секунда, и я сбегу. Не выдержу.

— Пожалуйста! — швырнула она папку на стол. — Распишись здесь. И прощай.

* * *　

— Ну и для чего ты это сделала? — буркнула Миленка.

Мы сидели втроем на скамейке под каштаном. Виктории наконец удалось уговорить Милену вылезти из кухни.

— В знак солидарности. Теперь мы будем ехать с тобой в одной телеге.

Ну, а кроме того, мне уже хватит встреч в коридоре с небезызвестным ассистентом. Я думала, что　привыкну, но, видимо, теперь я не такая пластичная, как была раньше.

— Вниз по наклонной плоскости. На самое дно, — буркнула Миленка.

— И еще я хочу проучить папу, — продолжала я, не обращая внимания на мрачную реплику Милены. — Может, до него дойдет, что он натворил.

— Обычно редко доходит. — Рядом с нами плюхнулся Болек, предварительно пожав нам руки. — Что-то ты, Миленка, слегка выцвела по сравнению с прошлым разом.

— Да ты тоже бледноват, — заметила Виктория.

— Ничего, скоро все изменится. Летом нам в амбулаторию собираются купить кварцевые лампы.

— Серьезно? — оживилась Милена.

— Ну да. Были жалобы, что мы вызываем страх, особенно у детей. Ну и заведующий решил улучшить наш облик в глазах пациентов. Отсюда идея о кварцевых лампах. Что, поверили? Милые девочки, — с осуждением посмотрел он на нас, — у нашей больницы нет средств ни на что.

— А-а, — отреагировала Миленка. И это было все.

Болек внимательно взглянул на нее.

— Ну-ну.

— Она уже дня три в таком состоянии, — объяснила Виктория. — Ты мог бы ей как-нибудь помочь?

— Мог бы, — ответил он, сворачивая фунтиком обертку от чупа-чупс. — Достаточно было бы взять ее к моему пациенту Матушке. Этот человек уже десять лет после инсульта способен произнести один-единственный глагол «идет». На вопрос, что у него болит, он в течение пяти минут повторяет «идет, идет, идет», причем так интонирует, словно произносит нормальную осмысленную фразу. Очевидно, он не отдает себе отчета в том, что с ним что-то не так.

— Для него это, наверное, благо, — заметила я.

— Для него, наверное, но не для семьи… — Болек вздохнул, складывая из обертки крохотного голубя. — После часа пребывания у Матушки начинаешь радоваться тому, что можешь от него выйти. И начинаешь по-настоящему радоваться собственной заурядной жизни.

— Так отвези туда Миленку, — попросила Виктория. — Пусть поймет, как прекрасна ее жизнь.

— В общем-то я могу. — Болек посмотрел на чупа-чупсного голубя. — Вот только зачем? Кто сказал, что мы должны улыбаться двадцать четыре часа в сутки? И кто сказал, что состояние радостного удовлетворения лучше состояния грустной задумчивости?

 

ПРАЗДНИК БОЖЬЕГО ТЕЛА

Милена все так же пребывала в состоянии грустной задумчивости. Виктория вспомнила о надвигающейся сессии и помчалась в библиотеку. Мария наконец навестила свою тетю, втайне надеясь на небольшое вспомоществование. А я поехала к папе, чтобы рассказать ему о том, что я бросила учебу. На этот раз он сидел у себя в кабинете, внося правку в статью о недоразумениях в партнерском браке. Я постучалась, вошла и сразу перешла к делу. Если бы я была так же тверда и решительна полгода назад… Но вероятно, без опыта последних месяцев я по-прежнему была бы пугливой мышкой, которая способна только робко улыбаться.

— Скажи, Вислава, шансов на восстановление нет? — поспешил он убедиться.

— Нет, и главным образом потому, что я не хочу этого.

— Вот и прекрасно. Я с самого начала знал, что ПАВЛ — это гигантское недоразумение. Сейчас ты спокойно сможешь сдавать на СЭРБ.

 

ДЕНЬ ДЕТЕЙ

Я ждала Ирека, чтобы сообщить ему последние сведения насчет того, как обстоят дела у меня в семье и в доме, и вдруг в кухню вступила высокая стройная блондинка с глазами серны. Малина.

— Ну и жара, — простонала она и опустилась на табуретку. — Я едва дошла. Четыре остановки!

— А ты что, не могла доехать трамваем или автобусом?

— Пробовала, — вздохнула она, убирая со лба пряди влажных волос, — но давка была такая, что меня чуть не расплющили. В довершение всего у почты сели трое подростков. А ты же знаешь, как себя ведут подростки.

Я кивнула, дескать, да, знаю, но Малина все равно объяснила:

— Их все смешит. Смешно, что дождь идет. Смешно, что успели вскочить в последнюю секунду и никак не могут найти проездной. Хохот на весь автобус.

— Угу, — успела я сказать.

— Я все думаю, неужели и я была такая, как они?

— Могу тебя уверить: нет, — сообщил Ирек из глубины коридора. — Ну, что на этот раз произошло?

— Научный руководитель ворчит на бабушкины гадания. Считает, что они недостаточно конкретные.

— Так приукрась их, — посоветовал Ирек. — А как с любовью? Тоже кризис?

— Нет, и это начинает меня беспокоить.

— Начинает? — рассмеялся Ирек. — Да я уже два года как слышу, что ты ожидаешь кризиса.

— И все сильней нервничаю, Ирек. Даже думаю, что мне нужно уйти первой.

— Ну так уходи. Попробуй немножко побыть одна.

— А если потом он не захочет, чтобы я вернулась, — жалобным голосом произнесла Малина, — и я останусь одна-одинешенька? Больше никого не найду и буду коротать век одинокой старушкой?

— Не будешь. Заведешь себе электронную собачку из Японии, которая ластится, лает и прибегает, как только ее позовешь. Говорят, она производит фурор в американских домах погожей осенью. Старики в восторге от нее. Я видел по ящику.

— Замечательная перспектива, — оценила Малина. — Лучше скажи, что мне делать, и зайди сюда. Чего ты там прячешься в коридоре?

— Вот он я. Мне там нужно было обувь сложить. Привет, Вишня.

Я обернулась и наконец увидела Ирека во всей его протяженности. Передо мной стояла живая копия Рейнарда, только что волосы у этой копии были пепельные, а из-под них торчали остроконечные уши эльфа. «Господи», — подумала я, но произнесла лишь:

— Привет.

 

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

— Почему ты не сказал?

— Вначале я не был уверен, что это ты. Знаешь, волосы у тебя были заколоты, и ты вся была вымазана грязью. Кроме того, — добавил он, — после Нового года и твоего восемнадцатилетия у меня сохранились довольно туманные воспоминания.

— А потом?

— А потом, когда я узнал тебя по голосу, было как-то неловко. Непохоже было, что ты в восторге от моей внешности.

— Ты от моей тоже, — парировала я.

— А я никогда не выражаю восторга. Боюсь, что меня отвергнут. Но если бы я только знал, что уже несколько месяцев разговариваю с копией Амелии…

Если бы я только знала, что уже несколько месяцев разговариваю с копией Рейнарда…

— У меня нет короткой челки.

— Дело вовсе не в прическе. А в целом. Взгляд. Лицо. Фигура. И та же самая магия.

— Перестань, а то я начну краснеть. Терпеть не могу комплиментов. Просто-напросто ненавижу! Если только это не комплименты моему интеллекту.

— Хорошо, отныне я буду говорить только о твоем IQ, — пообещал Ирек. — Черт, телефон. Наверно, Малина.

Он кивнул в знак подтверждения, что говорит сестра, и нажал на кнопку «громко».

— Привет. Что опять случилось?

— Ничего. А что-то должно было случиться?

— Ты никогда не звонила мне с хорошей новостью, так что вполне могло.

— Когда-то должен быть первый раз.

— Вы обручились?

— Ты думаешь, что только об этом и мечтает интеллектуальная невротичка на пороге тридцатилетия? — фыркнула Малина.

— Ну, тогда не знаю, — сдался Ирек.

— Ладно, не буду тебя мучить. В прошлый раз ты спрашивал, существует ли что-то, что могло бы доставить мне радость. Так вот отвечаю: существует!

— Ну и?

— Выпуклые пупки вышли из моды!

— Ну и?

— А я в течение пяти лет переживала, что у меня не такой пупок, как у звезд MTV.

— Ты шутишь? Ты хотела иметь пупок размером с абрикосину? Нет, ты действительно слишком много смотришь телевизор.

— Но теперь я больше не переживаю. Потому что наконец-то мой пупок на острие моды!

* * *

— Она действительно такая пустая или просто страшно закомплексованная?

— Закомплексованная. Она все время страдает, что она слишком толстая, что некрасивая, что у нее тонкие волосы. Впрочем, они у нее и вправду тонкие, как, к сожалению, и у меня.

— А ее друг с этим не борется? Я имею в виду не с тонкими волосами.

— Я догадался, — улыбнулся Ирек. — Он пытался. Недавно мы взяли Малину на площадь Рынок и велели ей считать всех красивых девушек. За час она увидела всего четырех.

— Неделю назад мы с Миленкой так же развлекались в парке на Гродзкой. Только мы считали мужчин.

— И что? — не скрывая тревоги, спросил Ирек.

— Я и не знала, что люди такие уродливые.

— Это все влияние телевидения. Особенно музыкальных программ. Люди смотрят и думают, что на свете живут сплошь сексбомбы обоего пола, а потом выходят на улицу и не верят собственным глазам.

 

ПЕРВЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК ИЮНЯ

Снова нам удалось вытащить Миленку из дома. На этот раз в ближайший садик. Там нас должен был ждать Филипп. И он ждал, как и пообещал Иреку. Ирек просто молодец. Он способен поразить женщину не только на ювеналиях. Целых три дня он не играл в «Дьябло», а вместо этого выбрался со мной на длительную прогулку. А услыхав историю Филиппа, взял дело в свои руки и просто-напросто позвонил ему.

— Он будет сегодня в садике «Алхимии», — сообщил мне Ирек, положив трубку. — Остается только вытащить туда Милену, и все будет отлично.

* * *

Как всегда, он оказался прав. Увидев Филиппа, Милена сперва неуверенно остановилась на тротуаре. Мы уж думали, что сейчас она развернется и уйдет. Но в тот же миг в глазах у нее загорелись малюсенькие лампочки надежды.

— Николь Кидман не мой тип, — начал Филипп, вскочив из-за столика. — А уж тем более Джулия Робертс. Только ты одна.

— Точно? — Милена шмыгнула носом, недоверчиво взглянув на него.

— Точно. Я говорю то, что думаю. Такой я человек, — бросил он уверенным тоном, и лишь опытный глаз смог бы заметить, что он нервничает. Такой уж он есть, Филипп. Перед Миленой он вынужден изображать Сильного Парня из Вестерна.

— Если так, тогда прошу прощения, — протянула ему Миленка руку в знак примирения.

— Нет, это я прошу прощения, что так наглупил и что ты из-за этого огорчалась, — растрогался Филипп, но тут же справился с охватившими его чувствами и выпалил: — Ну, раз мы выяснили недоразумение, поговорим о важном деле. У вас только два, максимум три дня на подачу документов. Я навел справки.

 

ПЕРВЫЙ ВТОРНИК ИЮНЯ

У нас остался всего один день. Двадцать четыре часа на то, чтобы принять решение. Решение, которое может определить всю нашу жизнь.

— Я начинаю думать, а не попробовать ли еще раз на СЭРБ, — промолвила я, изгрызая мнимые заусенцы на левом большом пальце. — Нет, нет. Это всего лишь краткое мгновение слабости и остатки влияния папы. Господи, ну что же выбрать?

— Я попыталась бы сдать на историю искусства, — предложила Мария. — А потом вы откроете галерею и будете продвигать мою живопись.

— А мы думали, ты станешь актрисой, — удивился Травка. — Ты с таким воодушевлением рассказывала о роли Золушки.

— Уже не хочу, — ответила Мария, не прекращая расчесывать щеткой волосы. — То был минутный каприз. Теперь я думаю, что все-таки стану художницей. Перелью на полотна свою боль и любовные разочарования.

— А что на самом деле произошло? — не отставал Травка. — Ну не верю я, что ты сама отказалась от призвания артистки.

— Да ничего не произошло, — соврала Мария.

— Марыся, ну ты же знаешь, что рано или поздно правда выходит наружу.

— Ну ладно, расскажу, — нервно произнесла Мария. — Режиссер этот — обычный врун. Как гуру и половина мужчин в этом мерзостном мире.

— Так я и думала, — произнесла Виктория. — Ну какой режиссер носит на себе столько золота? Разве что он режиссирует клипы музыки диско.

— Да ничего не режиссирует! Разве что свою запутанную жизнь! — крикнула Мария.

— А как ты это узнала? — не отступал Травка.

— Случайно. Вчера Ирек показывал мне в компьютере фотографии. И вдруг среди фото Тома Круза я увидела этого типа в белом кашне на фоне какого-то памятника. Спрашиваю, кто это такой, а Ирек отвечает, что это его отец. «А я не знала, что он у тебя режиссер», — заметила я. В ответ Ирек рассмеялся и говорит: «Да никакой он не режиссер. Зато фантазия у него космическая».

Мария расплакалась, поэтому мы временно прекратили размышлять, какой факультет выбрать. Через час нам все-таки удалось утешить ее. Самыми действенными оказались аргументы Травки, который с жаром долго доказывал, что живопись ей подходит куда больше, чем банальная роль Золушки.

— Я тоже так думаю, — согласилась она и вытерла глаза. — Так на какой вы все-таки будете сдавать?

 

ПЕРВАЯ СРЕДА ИЮНЯ, РАННЕЕ УТРО

Осталось несколько часов. А мы до сих пор не решили. Пока что пробуем свести воедино советы благожелательного окружения.

— Что бы ты ни выбрала, ты всегда сможешь изменить, — это мама, — так что не нервничай, не стоит того. Кстати, Медведь подсказывает, что, может быть, стоит сдавать на лесоводство или защиту окружающей среды.

— Выберите философию, — посоветовал Травка. — Унаследуете от меня все учебники и лекции. Большая экономия времени и денег.

— Только мой факультет не выбирайте. Специалистов по управлению напроизводили на двадцать лет вперед, — это Малина. — Вот только жаль, что в этой стране уже нечем управлять.

— На медицинский и не думайте, если только не хотите присоединиться к ста тысячам отчаявшихся врачей, — это Болек.

— Не идите на дошкольное воспитание, — это Виктория, — я на каникулах работала в детском саду, и можете мне поверить: подрастает поколение настоящих чудовищ.

— Юридический ни в коем случае, — это Ендрек, — разве что у кого-нибудь из вас фамилия Цолль.

— А может, все-таки на СЭРБ? — понятно кто.

* * *

— Ну что? — прервала напряженное молчание Миленка.

— Полный сумбур, — призналась я, обкусывая указательный палец. — Остается одно: отбор методом исключения.

* * *

Итак, это не может быть факультет, на котором необходимы способность к ручному труду и склонность к точным наукам. А также специальность, требующая проживания неподалеку от Ягеллонки. А равно факультеты, где заниматься надо больше сорока часов в неделю. И те, которые славятся вредными лекторами и вредными секретаршами.

— Все факультеты этим славятся, — заметила Виктория.

— Ну да, но на некоторых секретарши особенно вредные, — заметила Милена. — Но кажется, я уже знаю, что выбрать.

— Я, кажется, тоже, — сказала я.

— О том же самом думаешь, что и я?

Я кивнула.

— Конечно. Это единственно возможный выбор.

 

ПОЧТИ ЧТО СЕРЕДИНА ИЮНЯ

Точно такой же выбор сделали более тысячи человек. Это получается по двадцать человек на место. Ничего удивительного, что мы находимся в состоянии жуткого стресса. И зубрим с рассвета до заката. Пытаемся заполнить лакуны в обществоведении (тьфу!), политике (кошмар!) и состоянии современной польской культуры (к счастью, тут учить не так уж много). Ирек и Филипп заваливают нас сотнями изданий лекций, книжек и тестов на интеллект. Только достаточно ли окажется этого, чтобы вдвоем победить сорок соперников?

 

ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ИЮНЯ

Продолжаем зубреж; мы с Миленкой готовимся к вступительному, Мария и Виктория — к последним экзаменам сессии. Травка перенес два экзамена на сентябрь, так как по причине несчастной любви он никак не может сосредоточиться на текстах святого Фомы Аквинского.

— Посижу летом, как только немножко отойду, — пообещал он. — Кстати, а что Мария? По-прежнему в состоянии войны с мужской половиной человечества?

* * *

Похоже, да. Вчера вечером мы отдыхали в садике на Старовисляной. За соседний столик села влюбленная и изрядно потрепанная пара. Наверное, оба они немногим старше сестры Ирека, но могли бы смело сыграть сорокалетних, переживших тяжелые времена. Без всякого грима. Мы с девочками стали обсуждать, что так разрушительно действует на бренную человеческую плоть. Было высказано несколько предположений: дешевое вино (так считает Миленка), сырое, пораженное грибком жилье, отсутствие работы и перспектив развития (мнение Виктории). Мария упрямо стояла на том, что это неудачная любовь, и в доказательство продемонстрировала за ухом первый седой волос.

— Девочки, не стоит так изводить себя, — убеждала она нас, не скрывая горечи. — Особенно из-за самцов.

Мы уже намеревались запротестовать, но нас заглушила эта парочка, заговорившая о комарах.

— Такой сукин сын прокусывает до самой кости, — возмущенно произнесла она, истощенная шатенка в бархатной блузе изумрудного цвета.

— Котик, только это не сукин сын, — возразил ей он, истощенный шатен в бархатной блузе в серо-синюю полоску. — Это сукина дочка. Кусаются самки комаров.

— Что ты несешь, Зенек! Ведь говорится же спрей от комаров, а не от комарих.

— Извините, я позволю себе вмешаться. — Мария повернулась к ним. — Ваш молодой человек прав. Действительно, кровь пьют самки комаров.

— Вот видишь, котик, я же говорил тебе, — только и успел произнести обрадованный Зенек, так как Мария грубо оборвала его:

— Но в мире людей кусают обыкновенно самцы. И потому следовало бы наконец придумать какой-нибудь действенный спрей против них.

 

ЗА НЕДЕЛЮ ДО СВЕТОЯНСКОЙ НОЧИ

[21]

Кажется, я начинаю выходить на прямую. В этом большая заслуга Ирека. Он вытаскивает меня на длительные прогулки и даже предложил помочь научиться относиться с симпатией к новому маминому возлюбленному. Пока что благодаря аргументам Ирека я примирилась с фактом, что мама живет с тем, с кем живет.

Кроме того, мы все лучше расправляемся с самыми разными тестами. Так что, может быть, нам удастся прорваться через эти экзамены. Вдобавок вчера позвонила мама Милоша.

— Пани Вишня, — начала она своим голосом теледикторши, — я решила позвонить вам, потому что… потому что… Речь идет о Милоше.

Это я уже догадалась. Хотя в первый момент испугалась: а вдруг в квартире у них пропала какая-нибудь ценная безделушка?

— Понимаете, — голос у нее немножко потускнел, — Милош — мой единственный ребенок. В нем весь смысл моей жизни.

Уж не лишилась ли она работы или, может, всего лишь шансов на очередное повышение?

— Я хочу, чтобы он был счастлив. И неважно, получит он Нобелевскую премию или выберет этнографию и будет вести простую жизнь в Бещадах.

Действительно, если живешь в роскошном жилом комплексе с бассейном и кортами вдали от ветхих домов, пораженных грибком, трудно представить себе худший сценарий.

— Милек несомненно вырастет счастливым человеком, — попыталась я ободрить ее. — У него есть все задатки для этого.

— Но у него также огромные недоработки за прошлые годы. И сам он не справится. Поэтому вы нам нужны.

— Я? — искренне изумилась я. Ведь я не справилась со своей задачей репетитора.

— Только вы новели себя честно. И только вы не поддались на уговоры Милоша.

— Ну, не вполне, — растерянно пробормотала я. — Ему удалось отправить меня на родительское собрание.

— Это такая мелочь в сравнении с тем, что делали другие репетиторы, — сообщила она. — Но я не об этом хотела… Дело в том, что нам нужен человек, который научит Милека снова пользоваться ногами. Кто заставит его вспомнить о собственных ногах. Короче говоря, вы нужны нам.

Ого, похоже, я и вправду выхожу на прямую.

 

СПУСТЯ ДВА ДНЯ　

Пожалуй, однако, нет. Только что произошел исключительно важный разговор с хозяином обеих квартир.

— Я-то собирался выбраться к вам еще в декабре, — сказал он, протягивая нам жесткую мозолистую руку. — Мне позвонила тогда какая-то пани Ольшанская или Ольшевская. Она была здорово возмущена, что я держу пансион для студентов мужского и женского пола. И позволяю им заниматься бог знает чем.

Ну конечно, тетушка Марии. Вся она здесь со своими принципами пани Дульской. Пока пансион для лиц обоего пола держит она, все в порядке.

— Но вы ведь ничего такого не держите! — возмутилась Миленка. — В одной квартире живут ребята, в другой, как вы видите, одни девушки.

— Вот потому я обдумал все и не стал вмешиваться. Но сейчас мне придется.

Хозяин уселся и горестно вздохнул.

— Так что все-таки произошло? — спросила Виктория. — Соседи пожаловались?

— Боже упаси. Этого только не хватало. — Он принялся обмахиваться большим куском вафли для торта. — Но есть, есть одна проблема. Месяца два назад навестил меня отец кого-то из вас, барышни, и стал грозить налоговой инспекцией.

Только этого не хватало! Папа не прекратил разрушительной деятельности. Раз он страдает, пусть страдают и другие.

— И что? — спросила я, с трудом хватая ртом воздух. Еще годик-другой такой жизни — и инфаркт обеспечен. Невроз и зачатки язвы двенадцатиперстной кишки уже налицо. Так считает Болек.

— Вот я и думаю. Плату вы не задерживаете, на отсутствие удобств не жалуетесь, но иметь дело с налоговой инспекцией, вы уж меня извините, я не хочу.

— И когда нам съезжать? — нервно осведомилась Миленка.

— Ну, не будем сразу о худшем. — Хозяин смущенно почесал в затылке. — Я вовсе не хочу вас обижать… Ну, скажем, в конце месяца. Вы не против?

 

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВЕСНЫ

Не против. А что нам еще остается? То есть остается до переезда чуть больше десяти дней, и мы отчаянно ищем квартиру. Это значит — ищут Травка, Ирек и Филипп (который безумно рад, что сможет жить рядом с Миленкой). Мария сдала экзамены и в награду отбыла на Мадейру (подарок от гордого ее успехами автора). На прощание сказала, что обязательно вернется, так как привыкла к нам.

При этом одарила всех нас многообещающей улыбкой, каковую Травка использовал как повод, чтобы дать ей очередной, предпоследний шанс. Виктория помогает нам готовиться к экзаменам. Нет, она не проверяет наши знания, не ксерит нам материалы. Она делает то, что делали женщины героев. Готовит, убирает, стирает и уверяет, что все будет хорошо. Мы благодарны ей. Но кто отблагодарит тысячи тех, с помощью которых выигрывали войны и обретали независимость?