Мир, действительно, не без добрых людей. Книга Анатолия Жукова “Вечерний благовест, или Реквием по Берёзовке” всё-таки вышла в Москве в издательстве “Вече” только при помощи Анатолия Ивановича Голубкова, только при помощи земляков.
Автор этого очерка благодарит волгарей и восхищается ими. Помнит, как Главлит и некоторые товарищи в ЦК нервничали над рукописью романа Анатолия Жукова “Дом для внука”, но, глубоко покорёжив, всё-таки разрешили выпустить, подчеркнув уважение к таланту и честности писателя.
Красивый человек Анатолий Николаевич Жуков. Рослый. Добрый. И очень мудрый. Мудрый - поэтическим словом: то лирически пронзительным, то сиренево шепчущим, то медвяно веющим, то крылатым, как наше русское раздолье, то неукротимо гневным, как в бурю разобидевшаяся великая река Волга, откуда он, Анатолий Жуков, и вышел в жизнь, в творчество. Честный, вдохновенный художник.
Борьба русского крестьянина за отчий огородик, за прабабушкино поле, верность русского человека дому, краю, кресту и обелиску просто потрясают тебя в произведениях Анатолия Жукова. Не все мы уберегли эту верность, это храмовое старание русского человека - остаться на лугу, на грядке, на холмике, где он босиком бегал, где он впервые в руки взял косу, где он мальчишкой вскочил в седло и пустил в галоп гривастого коня. Столичные “экономисты” советовали “сокращать” и делить деревни, хутора и сёла русские на рентабельные и нерентабельные.
Доделили. Русская земля опустела. Зарастает горькою полынью и горькою лебедою. Писатель настолько трагически переживает исход человека с родной земли, что читаешь и не можешь удержаться от слёз!..
“У предпоследней избы, слегка завалившейся набок, сухонькая долгожительница весело скребла ножом по печной заслонке, припевая в такт своим шумным скребкам:
Я не тятькина,
Я не мамкина -
Я на улице росла,
Меня курица снесла”.
А где же дети, внуки и правнуки наших дедов и наших бабушек, а где наши отцы и матери? Отцы - под Курской дугою и под Сталинградом, а матери - под крестами забытых и стёртых с лица земли хуторов и деревень. Осиротелые вдовы, кормилицы осиротелых детей, осиротело лежат под лебедою и полынью уничтоженных балалаечных и гармошковых хуторов и деревень.
Вспоминаю, читая прозу Анатолия Жукова, почти забытые мною стихи Николая Некрасова, стонущего сердцем классика:
Родина-мать! По равнинам твоим
Я не езжал ещё с чувством таким!
Вижу дитя на руках у родимой,
Сердце волнуется думой любимой:
В добрую пору дитя родилось,
Милостив Бог! Не узнаешь ты слёз!
С детства никем не запуган, свободен,
Выберешь дело, к которому годен,
Хочешь - останешься век мужиком,
Сможешь - под небо взовьёшься орлом!
В этих фантазиях много ошибок:
Ум человеческий тонок и гибок,
Знаю: на место сетей крепостных
Люди придумали много иных,
Так!.. Но распутать их легче народу.
Муза! С надеждой приветствуй свободу!
Стихи написаны в 1861 году. А мы, народы России, в 2006 году лишь смутно ожидаем улучшения бытия на селе, когда село вытеснено из нашей жизни раскулачиваниями, войнами, тюрьмами, водкой, поборами, либеральными проектами и - ненавистью к крестьянству России со стороны различных проходимцев от науки и власти!..
* * *
Да, книга эта вышла благодаря радушной заботе и материальной помощи в её издании земляков писателя и их руководителя Анатолия Ивановича Голубкова, замечательного специалиста сельского хозяйства и известного в стране директора СПК имени Н. К. Крупской Ульяновской области. Спасибо ему неувядающее!
Российский Союз писателей, обращаясь к нему с просьбой, писал, что “прозаику Анатолию Николаевичу Жукову, который вырос и долгое время жил и работал в Вашем совхозе, исполняется 75 лет, и чтобы отметить этот серьёзный жизненный рубеж, надо издать хотя бы однотомник его избранных произведений. К великому сожалению, финансовые и издательские возможности у нас таковы, что без спонсорской помощи не обойтись. Поскольку А. Н. Жуков больше пишет о современном крестьянине и рабочем, о сельской интеллигенции, он Ваш представитель в современной русской литературе. Именно поэтому мы и обратились за помощью к Вам в это трудное время…”
В недавнее время вышла бы, наверно, не эта книга с нищенским тиражом, а собрание сочинений. Ведь прежде его сборники повестей и рассказов издавались стотысячными тиражами, а романы “Дом для внука” и “Судить Адама!”, кроме журналов, печатала “Роман-газета” по два с половиной миллиона экземпляров первый роман и 3,4 миллиона экземпляров второй. Потом они ещё и переиздавались отдельными книгами.
Не удивительно. Обычное дело. Не порнуха же какая-то, не нынешняя чернуха, а серьёзные книги. Да и писатель надёжный, даровитый, опытный. Национально неколебимый и братский.
Первый свой рассказ Анатолий Жуков напечатал пятьдесят с лишним лет назад в газете “Защитник Родины” Одесского военного округа. Рассказ доверительный, сердечный - о солдатской службе и дружбе, его похвалили, дали литературную премию на конкурсе, а командир полка вызвал и решил так: хватит топать в сержантах, аттестуем на лейтенанта и расти офицером до самого верха. Маршал Жуков, правда, уже есть, но, может, дотянешься до полковника, талантом не обделён.
- У меня другой талант, товарищ полковник, - сказал Жуков. - И не военный, а настоящий русский, крестьянский.
- По-твоему, военный талант - не русский, да? - осердился полковник. - Ладно, дослуживай срочную, неволить не буду.
На четвёртом году Анатолий Жуков уволился из армии и вернулся в свой совхоз, где работал с раннего отрочества. После армейской службы жизнь в совхозе показалась ещё роднее, свободней, и он стал между делом писать стихи, очерки, рассказы, посылая их в районную и областные газеты. Печатали охотно, а “Ульяновская правда” присудила даже премию на литературном конкурсе. Потом сектор печати обкома партии послал его в районную газету. Заодно, сказали, и среднюю школу закончишь, а то семилетки маловато не только для писателя, но и для журналиста.
Район был приволжский, сельский, и его, потомственного крестьянина, назначили заведовать сельхозотделом редакции. Дали фотокамеру, мотоцикл, моторную лодку (для рыболовецких колхозов на Волге) и верховую лошадь на весеннее и осеннее бездорожье. День ездишь, день - пишешь, а первую половину ночи - в вечерней школе. Выходные, праздничные и отпускные дни - для чтения и литературной работы. Читал он всегда много и писал теперь регулярно. На тридцатом году выпустил в Ульяновске первую книжку рассказов, а в вечерней школе получил аттестат зрелости. Через год выдержал конкурс в Литературный институт и оказался в Москве. Как в другом мире.
Жизнь военного и первое пятилетие послевоенного времени в русской деревне можно назвать героической - так самоотверженно работали здесь подростки, солдатки и вдовы, оставаясь по-прежнему добрыми, нравственно чистыми, удивительно жизнерадостными людьми. Такими они и остались в рассказах “Надежда”, “МУ-2”, “Песни о любви”, “Колоски неспелые, необмолоченные”, “Удочка из Европы”, “Зеленоглазая ты моя” и др. Их нельзя читать спокойно: то слёзный комок сдавит горло, то не удержишься от улыбки, от смеха…
Служба в армии мирного времени тоже показана правдиво, но она спокойней, светлее, особенно в рассказах “Мужлан”, “Песни ветерана”, “Жил-был Курыль-Мурыль”… Армия-победительница была тогда авторитетной, генералы, офицеры и старшины-сверхсрочники - почти все фронтовики, а солдаты и сержанты срочной службы под их отеческим и братским началом чувствовали себя как в дружной семье.
Да и сельская обстановка-то тех лет, конечно же, выравнивалась с каждым годом, становилась хоть и не совсем ещё безбедной, но уже сытнее, карточки отменили, цены стали регулярно снижать. Мягче становилась жизнь, утешней. Может, ещё и потому, что тогда мы были не господами, а товарищами. И не шапочными, “здравствуй и прощай”, а товарищами по труду, соратниками по одинаковой народной жизни, единодумами. Даже драматические сюжеты (больничная повесть “Под колёсами”, например, - об инвалидах и увечных) оставались духоподъёмными, сердечными и давали читателю положительный смысл для жизни. Берегли в человеке желанную радость.
Студенты Литинститута после лекций трудились в общаге кто над стихами, кто над прозой, кто над пьесами или переводами на другие или с других языков… Анатолий Жуков вынашивал свой первый роман “Дом для внука”, где в центре были раздумья о судьбе русского народа, о России, о малой своей родине - умирающей колхозной Хмелёвке и крепнущем совхозе имени Крупской. И ещё думал о себе и своей семье, о крестьянском своём роде, который то ли распался, то ли был попросту уничтожен.
В январе 1931 года, через неделю после рождения Анатолия, всю большую семью его деда, крепкого середняка, арестовали и как кулака в крещенскую стужу выслали из родной Хмелёвки в Казахстан строить шахтёрский город Караганду. Отец Анатолия остался только потому, что жил уже отдельно и строил по соседству с Хмелёвкой зерносовхоз имени Крупской. Там он окончил курсы механизаторов и стал работать трактористом и комбайнёром, а мать разнорабочей. Потом, через десяток лет, отца взяли на фронт, откуда он не вернулся, и вместо него в семье за мужика остался Анатолий. Малыш…
Работать он стал с 11 лет - ведь самый старший из детей, за ним ещё четверо, с детства помогал матери приглядывать за ними, приучался к труду. А мать никогда не выпрягалась. После войны дед с бабкой приезжали из Караганды повидаться со своей родиной, но лучше бы уж не приезжали. Обезлюдевшая Хмелёвка умирала, мужиков в войну повыбило, а заезженные, как колхозные клячи, бабы стали древними старухами, молодых дед с бабкой не знали. Утешило их только озимое совхозное поле. Июньская сильная рожь выколосилась и рослая, зелёная, цвела, переливаясь под лёгким тёплым ветром мелкими волнами. Дед упал на колени и, кланяясь, заплакал как ребёнок, а потом виновато оправдывался: я же под землёй двадцать с лишним лет вкалывал, русское наше поле во сне только видал, а тут оно - вот, передо мной волнуется, родное, духмяное, хлебом пахнет. Небось радуется нашей встрече. Или прощается. Ах, Господи, как же не хочется опять в Казахстан!.. Окна родного дома плачут.
Кроме этой драмы с коллективизацией и ссылками, встали в первом романе Анатолия Жукова и предвоенная крестьянская натуга его родителей, тяготы и жертвы войны, вдовы и сироты, радость победы со слезами на глазах и братские могилы - аж до Берлина.
Были, были там и оправдательные объяснения культа Сталина и суровости вождя. Его авторитарный режим вырос из мобилизационного беспрекословного режима, сформированного необходимостью защиты новой власти, быстрой и коренной перестройки всего народного хозяйства перед войной. А разве этого добьёшься без жёсткой трудовой дисциплины и суровой начальственной осанки с армией строгих, как командиры, исполнительных чиновников.
Но вот страшные беды позади, фашизм разгромлен, Советский Союз - мировая держава во главе социалистического лагеря, мобилизационный кнут можно бы отбросить. Сталин умер, но стальной посох власти прежний…
Походил он с готовой рукописью немало. Стучался и в журналы, и в издательства, пока, наконец, не откликнулся “Современник” - новое издательство патриотического направления. Время всё-таки менялось к лучшему, хотя цензура оставалась бдительной и повычёркивала восемьдесят страниц авторского текста. Роман издали, Союз писателей дал свою премию, “Правда” тоже похвалила, но вскоре неожиданно отработала назад и извинилась, сославшись на читателей. Видно, цензурный комитет стоял на страже и постучал куда надо. Когда же один из критиков и знакомые писатели заступились, послав свои отзывы в “Литгазету”, печатать их отказались, а главный редактор Чаковский сказал на летучке своим сотрудникам, что писателя Анатолия Жукова для нашей газеты нет. Даже критические отзывы о нём не следует давать.
Когда А. Жуков в очерке о знаменитом земледельце Т. С. Мальцеве, крестьянском академике, депутате Верховного Совета, сообщил, что тот критикует государственную систему планирования и стоит за то, чтобы в сельском хозяйстве это планирование проводилось не СВЕРХУ, а СНИЗУ, чтобы колхозы и совхозы сами определяли, какие зерновые и кормовые культуры им сеять и на каких площадях - они лучше знают, что у них растёт, какие сорта урожайней, калорийней, полезней… Так вот, когда он написал об этом, очерк ещё в рукописи прочитали в сельхозотделе ЦК партии и убрали эти “еретические” соображения, откорректировали весь очерк эстетствующие грызуны.
О положении в деревне тех лет есть хорошая повесть А. Жукова, которая дала название всей последней его книге - “Вечерний благовест, или Реквием по Берёзовке”. Честнейшая, как вздох матери.
Но вредоносную чиновную систему А. Жуков основательно высек в романе из четырёх повестей - “Судить Адама!” Жаль, что этот роман не поместился в последнюю его книгу. Великоват он по объёму, к тому же и критикуется в нём система покойного теперь Советского Союза, о котором сейчас жалеет не только автор. Как говорится, что имеем, не храним, потерявши - плачем. Но ведь критика была с расчётом на исправление недостатков, с надеждой на улучшение всей той советской системы, которая действовала больше семидесяти лет. То есть мы, весь народ, и в первую очередь русский народ, ратовали за конструктивную перестройку, за совершенствование уже улучшенной нами системы, а не за её снос и жульническую подмену воровской системой капитализма. Да ещё капитализма дикого, разбойничьего, безоглядного!
Буйная, в рубашках расшитых и платьях расписных, песенная, танцующая, удалая, - где ты, сельская Рязанщина? Где твои крылатые кони, что ликованием победным над нищетою и страданиями пронеслись? Где мои уральские горные казачьи хутора? Где сыновья сосновых и кедровых изб, широкооконных, с белыми ставнями, парящими в синеве белыми лебедиными стаями, где они?
Прав Анатолий Жуков, говоря: “В Выселках он оказался случайно. Ехал повидать родное село, а оно пропало. В автобусе колхозники смеялись: когда хватился! Да из твоей Берёзовки Ванька Карась второй уж год как в татарский Кубан переселился. Последний берёзовский житель. Покуковал в одиночестве полтора года, надоело. Где ты был?” Гость, выселковец, стушевался.
Да, где ты был? Где мы были? Что это - равнодушие русское? Или это - трусость человеческая? Молча согласились на разорение, на полное истребление родного хутора и родной деревни, родного села и родной станицы?
Я читаю “Вечерний благовест, или Реквием по Берёзовке” и нахожу у писателя-волгаря наши сугубо, кажется, уральские разбитные частушки, что подтверждает - Урал заселялся всеми народами, всеми племенами России, всеми краями России поднимался и креп.
Ах, дед бабку
Завернул в тряпку,
Поливал её водой,
Чтобы стала молодой.
Надо же, дошли, на танках победно догремели до Берлина, а родное село провокаторам на разорение сдали? Поэт Николай Некрасов точно подсказал: на место сетей крепостных люди придумали много иных… Но… где ты был? Где мы были?
Анатолий Жуков - секретарь Московской писательской организации, ведёт отдел прозы, главный отдел знаменитого журнала “Новый мир”. Анатолий Жуков - директор самого авторитетного издательства Союза писателей СССР “Советский писатель”, выпускавшего более 500 названий в год.
О!.. Где же мы были, когда её, краснознамённую, сшибали с ног у Дома Советов ельцинские боевики, где, ну, где же мы были?.. Вот и Анатолий Жу-ков постарел. Я постарел. Сидим у него за столом. Писателю талантливей-шему - 75. Эх, 75 лет - такому красивому, такому вдохновенному, такому сверкающему знатоку и природы русской, и слова русского, и народа русского, разбазаренного по всем государствам планеты, такому страдальцу, ну, где мы, где?!.
Тот ураган прошёл. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.
Кого позвать мне? С кем мне поделиться
Той грустной радостью, что я остался жив?
Здесь даже мельница - бревенчатая птица
С крылом единственным - стоит, глаза смежив.
Я никому здесь не знаком,
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когда-то отчий дом,
Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.
Не об Анатолии Жукове ли сказал Сергей Есенин, не о нашем ли с Анатолием, с братьями Сафоновыми, с Николаем Рубцовым и Владиленом Машковцевым, Борисом Примеровым, поколении? А вдруг - каждое поколение в России, и после нас, как Сергей Есенин, встретится с чёрным разорением отчего края? Кто это делает и где, где мы с вами?
Рязанцы Валентин и Эрнст, братья Сафоновы, я, уралец, Николай Рубцов, вологжанин, Жуков, волгарь, встречаемся утром - в столовой, днём - в перерывах между лекциями, вечером - в общежитии, машем руками, говорим, спорим, слушаем друг друга. Не всё и не везде тогда было плохо.
За 20 копеек - сытный обед. За 2 копейки - газета. За 5 рублей - ресторан. За 11 рублей - туфли. За 9 рублей - рубашка. За 65 - костюм, и за 53 копейки - модный галстук. Жить можно в Москве, а на моём или на хуторе Рубцова скучновато и голодновато. Жуков прав. И братья Сафоновы правы: ни село, ни город не должны вниз сталкивать родной народ, заботящийся о земле, о России.
Ну, посидим в комнате. Ну, винца выпьем. Ну, Колю Рубцова все вместе послушаем или Валю Сафонова, тоже балующегося стихами. Но Коля Рубцов сощуривался и начинал, перебивая тихим голосом горластого и замечательного общего друга нашего, поэта Владилена Машковцева:
Грустные мысли наводит порывистый ветер.
Грустно стоять одному у размытой дороги.
Кто-то в телеге по ельнику едет и едет.
Позднее время - спешат запоздалые дроги,
Плачет звезда, леденея, над крышей сарая…
Вспомни, о Родина, праздник на этой дороге, -
Шумной гурьбой под луной мы катались, играя,
Снег освещённый летел вороному под ноги!
Нет давно Николая Рубцова, и Владилена Машковцева нет. Нет Примерова и братьев Сафоновых, братьев и прозаиков известных, но брошенных на забытье теперешним жёстким и испорченным временем.
Олигархизм резвится, но нет у него будущего. Нынешние властители, паханы и олигархи всех мастей, уже показали, чего они стоят, народ в массе своей не принял их системы, хайльдемократии, он сопротивляется всеми силами, идёт на демонстрации, на голодовки, даже на вымирание, но не принимает воровской системы. И терпение его уже кончается.
Да, Анатолию Николаевичу Жукову 75 лет. Позади - школа, коса, грабли, плуг, трактор. Позади - солдатская казарма и дисциплина, поездки по деревням и сёлам журналиста, учёба в Литинституте, работа в журналах, союзах писательских, издательствах, а главное - бессонный и красивый труд над словом, над собственными думами о себе, о народе родном и о России нашей многострадальной.
Анатолий Жуков не мелькал и не мелькает на трибунах, на сценах и на экранах. Не тиражируют его имя газеты и радиостанции. Он не катался по заграницам. Он не занимался политсклоками. Не торговал совестью. Не предавал. Не звенел упрёками и обвинениями. Но жизнь его зато не отделилась от жизни тех людей, которых он воспел, пронося их судьбы под сердцем своим…
Он потерял двух сыновей. Один из них - лётчик. Он не разочарован в Родине. Он не проклинает время у крестов сыновей. Он печален, но верен. Он горек, но благодарен. По ночам, когда высоко горят звёзды, он слышит голоса дорогих сыновей и видит погибшие русские хутора и сёла. Память его - русская слеза наша, а воля его - русский бессмертный дух наш. В горе - мы ещё беззаветнее перед Россией.