Люба и Саныч настороженно склонили свои головы над спящим Пастухом. Девушка была совсем еще сонная, в шелковом коротеньком халате цвета сильно разбавленного молоком кофе. По ее красным глазам было понятно, что ночью она плакала, а два сломанных ногтя на правой руке говорили о семейной ссоре. Люба бросила небрежный взгляд на пустой аквариум, а затем пнула по ноге своего драгоценного так, что тот нехотя зашевелился и застонал.

— Живой, гад, — процедила Люба.

— Да, неплохой сейшн был у нас вчера, — не поднимая глаз, виновато признался Саныч. — Жаль, Люба, что ты не ходишь с Пастухом на наши концерты, там так весело, без палева. Народу интересного много приходит, есть с кем разделить радость творчества, в общем.

— Ага, — протянула Люба, широко зевая и потирая глаза, — там лядей и без меня хватает, обойдетесь. Вон шеф-то ваш, красавец писаный, вчера приперся домой с засосом на шее, выжрал в одно горло бутылку водяры и, похоже, моей любимой рыбкой закусил, козлина! Людоед! Уйду я от него, Саныч, надоело.

Глаза Любы вновь налились злобой, обидой и слезами, и она, закусив нижнюю губу, нервно отвернулась, будто ей срочно захотелось посмотреть, что интересного происходит на просторах моря.

— Люба, ты что, нельзя! — забеспокоился Саныч. — Нельзя так с ним, он же музыкант, творец, тонкая натура, завянет сразу без Любви.

Люба отчаянно наблюдала за волнующимся морем. Осень все решительней вступала в свои права. Желтое солнце лениво пряталось за тонкой пеленой облаков, похожей на молочную пленку, и практически не грело. Морской ветер приятно обдувал привыкшие к жаре тела и нахально пытался задрать подол Любиного халата. Берег моря, соседствующий с их частными владениями, сегодня принимал не так много людей, как обычно. Всего несколько пар скорее по инерции пришли на тихий ныне пляж, да несколько мамочек, укутавшись в легкие летние курточки, пристально наблюдали за своими детьми, которые сосредоточенно ковырялись в песке. Этим маленьким человечкам было, по сути, все равно: холодно ли, жарко ли, — их интересовала только возможность как следует извозиться в грязи до обеда.

— Ладно, будите, забирайте, — повернулась к неподвижному телу Люба, — а я дальше спать пошла. Небось к телкам в Беленджик собрались?

— Это к шефу. Он сказал — к фермеру едем.

— Значит, точно к телкам. Смотри у меня, Саныч, Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь!

Люба улыбнулась недоброй улыбкой, показала Санычу свой крепенький кулачок, которым вчера столь удачно атаковала пьяного Пастуха, и медленно удалилась в сторону дома. Ее стройные загорелые ноги покрылись рябью мурашек из-за ветра, но она вряд ли чувствовала холод.

Саныч сосредоточенно начал трясти Пастуха за руку, но тот продолжал упрямо спать крепким пьяным сном, не желая вырываться из липких лап Морфея. К попыткам пробудить своего главаря присоединились Ромеро, Автогеныч и Пузцо. Все четверо склонились над Пастухом и взывали к пробуждению. Наконец Пастух лениво открыл один глаз, осмотрелся и испуганно сел, ударившись при этом лбом о светловолосую голову Пузца.

— Где я?! — хриплым похмельным голосом спросил Пастух. Он непонимающе смотрел то на товарищей, то на море, то на пустой аквариум. Наконец он прокашлялся, протер глаза и сильно стукнул себя кулаком по голове. — Что за черт?! Ну и нажрался я вчера — ничего не помню.

— Ха, ну это как обычно, — хихикнул Пузцо, поймав на себе пару неодобрительных взглядов компаньонов.

— Маэстро, нам пора в Беленджик, к телкам, — быстро проговорил Саныч, подчеркивая своим тоном нежелательность опоздания.

— Поехали! — торжественно заявил Пастух, вставая на ноги. — Поехали!