Спустя час по улицам Беленджика в сторону пляжа двинулась веселая процессия, не хуже цирка Дурова на выезде. Между двух ползущих друг за другом ЗИМов топала трофейная часть паствы Гуру во главе с красноглазым и веселым Пастухом. Рядом с ним семенила верная свинка Дуська, а сам бандит наигрывал на саксофоне любимые мелодии. Навстречу попадались ничего не понимающие люди, которые тут же начинали радостно аплодировать и хохотать над увиденным, думая, что случайно попали на какой-то парад достижений фермерско-музыкального хозяйства. Пастух приветливо подмигивал молодым девчушкам с загорелыми лицами и картинно кланялся их обомлевшим мамашам.

— Да, немного нашему Пастуху нужно для счастья: преданное стадо, пара телок, мундштук в зубы и дать джазу. Ну и аплодисменты, конечно. И чтоб все плясали под его дудку, — еле слышно протянул Саныч, обращаясь к сидящему за рулем Автогенычу. Эти двое открывали всю процессию и ехали впереди. Саныч устало облокотился на дверь и посматривал в полностью открытое окно, щурясь от яркого дневного солнца и пыли, которая потихоньку летела в салон с крыши авто.

— Ну, еще пара козлов, которым по рогам можно настучать, и кореша верные, чтоб прикрыли.

— Это точно, — согласился Автогеныч. Он изредка лениво сигналил в такт играющему Пастуху и планомерно уплетал плитку горького шоколада.

В заднем ЗИМе так же лениво переговаривались Пузцо и Ромеро. Пузцо сосредоточенно смотрел на живность, плетущуюся перед его носом, и раз в минуту плевался на дорогу через полуоткрытое окно.

— Пузцо, тебе что, наш тур по Беленджику не нравится? — укоризненно спросил его удивительно довольный Ромеро.

— Да нет, все нормально. Бременские музыканты, блин. Я вот о Гуру все думаю. Где он так наблатыкался, откуда таких слов набрался — ашран, мандала? Даже я такой фени не знаю.

— Поживешь с быдлом — не так заговоришь. Зато у него трава знатная. Индийская. Мичуринец, блин.

В этот момент взору процессии открылся городской пляж. На мелководье, не забегая в море, весело плескались немногочисленные дети, издавая радостные крики, песок кое-где украшали горизонтальные тела. Бархатный сезон неумолимо заканчивался.

— Стоп машины! — скомандовал Пастух и подошел к Санычу отдать саксофон и новый приказ.

— Братва, что-то я запарился. Пойду окунусь, зверюги — на вас!

Перепрыгнув через парапет и раздеваясь по пути, Костя побежал в сторону моря и с наслаждением бросил могучее тело в его серые пенные волны. Остудившись в бодрящем осеннем море, Пастух стремительно протрезвел и замерз. Он вылез из воды и стоял, впитывая в свое татуированное тело солнечные лучи, чтобы дать своей разрисованной коже высохнуть. Над левой грудью Пастуха красовалась надпись «Легко на сердце от песни веселой», а под ней — «Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить». На правой груди — профиль Утесова, а руки и ноги пестрели в соответствующих цитатах: «Нам песня строить и жить помогает…», «Тот, кто с песней по жизни шагает…»

— Нинон, это кто ж такой красавец расписной? — обратилась светская львица Жаннет Дулина, та самая, что всю дорогу не давала матери покоя в поезде, к своей свежеобретенной местной подруге. Их красивые томные тела занимали выжидательную позицию неподалеку от уже подсохшего Пастуха.

— Ой, это страшный бандит Костя Пастух из Южноморска, он там весь город держит в джазе, — смешно вытягивая гласные, сказала кареглазая красотка Нина. В ее аккуратной головке никак не могла уложиться мысль, что она тусует с самой Дулиной, и ее ладное смуглое тело просто распирало от неожиданного счастья.

— М-м-м, обожаю бандитов. Это то, что мне сейчас нужно. Надо же, как романтично — такой молодой, а весь город в ужасе. Надо его срочно затащить… к нам на ужин, — взвизгнула решительная Жаннет и мгновенно подскочила к Пастуху.

— Привет, как водичка?

— Сказка, — лаконично ответил Пастух молодой незнакомке, сквозь прищуренные веки моментально оценив все достоинства ее частично силиконового тела, практически не скрываемого белым купальником.

— А у нас в Москве уже заморозки скоро. А я знаю, кто вы. Вы — знаменитый криминальный авторитет. Я — Жанна, — смело протягивая худую загорелую ручку Пастуху, заявила Жаннет.

— Пастух, — неловко ответил он, взяв ее маленькую ручку в шопардовских перстнях в свою татуированную клешню, — то есть, это, Костя. А вы правда из Москвы, что ли? Скажите, у вас там серьезно так не любят джаз, как поговаривают?

— Ой, моя мама просто помешана на джазе. Приходите к нам — вам будет о чем поговорить. Расскажете о ваших трудовых буднях — терки, стрелки, перестрелки всякие-я это очень люблю.

— Нет, это скучно. Лучше мы вам споем, раз ваша мама джаз любит.

— Ах вы, якудза, — такие юмористы. Ладно, петь будем все. Вы тут один отдыхаете?

— Нет, с бригадой, мы всегда вместе.

— Вот и приходите вместе к нам на ужин!

— Смелая вы. Я-то приду, вот только куда этот скот девать? Быков этих?

— Костя, да вы и правда жесткий мужчина, — захихикала Жаннет. — Как это вы про своих… У нас в Москве их давно уже «быками» не называют. Знаете что, приходите с ними.

— Что, прям с этими скотами — козлами и свиньями?! — махнул Пастух в сторону парапета.

Жаннет, в свою очередь, оглянулась в указанном направлении и увидела импозантных Саныча и Автогеныча, которые тут же сделали барышне несколько кокетливых приветственных знаков.

— Костя, — захохотала юная девица, — вы просто уморили меня, просто Павел Воля какой-то. Я сейчас от смеха лопну! Ну конечно, с ними — у нас очень демократичная семья, да и вообще, интересно взглянуть на местный колорит. Они, наверное, все такие накачанные…

— Ну да, вроде упитанные. Я бы даже сказал — породистые.

— Вот-вот, вечером вас ждем: мы с мамой соберем местный бомонд, а моя подружка Нинон позовет своих девчонок, так что вашим «быкам» скучно не будет. Я так истосковалась по приемам.

— Что ж, Жанна, раз вы так настаиваете, то до вечера. А куда ехать-то?

— На дачу Президента! В двадцать ноль-ноль! До вечера, Костик, — подмигнула вертлявая Жаннет Пастуху, который остался в полном недоумении.

Он проводил барышню взглядом, почесал затылок и отправился обратно к своему стаду, бормоча себе под нос:

— Что-то все это мне сильно напоминает… Ну и трава у Гуру — убиться можно!