Гигантские рекламные постеры на Кремлевском Дворце гордо возвещали о премьере:
Поп-опера «ПОНТЫ В КРЕМЛЕ»,
в главной роли — Варька Злючка,
оркестром дирижирует звезда мирового авангарда
КОСТА ФРАСКИНИ (Аргентина)
Пафосное мероприятие собрало весь московский истеблишмент, естественно включая Жаннет и Алису Дулиных. Дамы средних лет и молодые удачливые модели со своими вислопузыми мужьями и в мехах с головы до ног праздно прогуливались взад-вперед, рассуждая о нарядах той или иной своей подружки. Золото и бриллианты сказочными россыпями нагло блестели на каждой из них и, казалось, отмечали каждый квадратный сантиметр их роскошных тел. Бокалы шампанского не успевали наполняться, а их звон не замолкал ни на секунду.
В фойе служебного входа, куда едва долетали весь этот шум и гам приветствующих друг друга сливок московского общества, нервно прохаживались два чрезвычайно комичных персонажа: Тонкий и Толстый. От Толстого неприлично пахло корвалолом, он периодически вытирал холодный пот со лба и без того уже сырым клетчатым платком и громко кричал в телефон:
— Ну, наконец-то включились! Где эта ваша гребаная звезда, а?! Ага. Ну так не надо было его всю ночь клубить! Я через пять минут должен открыть двери зрительного зала, а оркестр его еще в глаза не видел. Подъезжаете… Ага. Огромное, черт побери, спасибо, я с вами последний раз работаю, зуб даю!
— Ну ладно, ладно, — успокаивал его Тонкий медовым голоском, делая неловкие попытки пошутить, — в случае чего я подирижирую, все равно ведь еще никто не знает, как он выглядит.
— Я тебе подирижирую! — не утихал Толстый, продолжая краснеть, пыхтеть от собственной злости и мерить короткими порывистыми шажками фойе. — Какая подстава, боже мой, какая подстава! — Тонкий, как хвостик, еле поспевая, семенил за нервным товарищем. — На черта тебе сдался этот хрен заморский, ты мне можешь объяснить?! Включили бы фанеру, звезды бы наши вышли, все было бы как всегда, ан нет — все твои пидовские замашки, — выпалил Толстый и от избытка чувств плюнул себе под ноги.
— Да, я — гей, — гордо и с придыханием произнес Тонкий, — а Коста-красавец и мировая звезда. И это из-за него мы собрали полный зал, а не из-за твоей Дырки Пердючки!
— Ладно, ладно, успокойся, я просто на измене, — слегка сбавил обороты Толстый. — Все будет хорошо, Илья, не нервничай!
— Да я и не нервничаю, — нервно сказал Тонкий. — Сейчас приедет Коста, и ты сам все поймешь. Он всегда в новом имидже, с новым гримом, никто толком и не видел его настоящего лица. Он гениальный авангардист, ни одного повторяющегося концерта! Никто никогда не знает, как именно он будет дирижировать на этот раз, но, Димочка, как только ты его увидишь, сразу поймешь — это Коста.
В это время в зале монотонно рассаживалась публика, не переставая переливаться драгоценными металлами. Кто-то притворно радовался встрече, кто-то изучал программку, которая состояла из одного золоченого листка А4, сложенного пополам и украшенного стразами; кто-то отчитывал своего прыткого муженька за то, что тот пялится на крепкий зад двадцатилетней официантки. На лицах большинства присутствующих были натянуты настолько ненастоящие улыбки, что казалось, будто это маски, причем сомнительного качества. Хотя учитывая количество ботокса и силикона, закаченного в эти лица, их сходству с масками удивляться не приходилось.
Алиса Дулина, развалившись в алой бархатной VIP-ложе, рассказывала подружке о недавнем экзотическом отдыхе.
— Так вот, представь, у этого Кости в его Мухосранске все поголовно любят джаз.
— Ага, особенно свиньи и быки, — желчно отозвалась со своего места Жаннет, ярко накрашенная и наряженная в черное вечернее платье, открывающее глазу больше, чем мог бы представить самый отчаянный сластолюбец в самых смелых снах. На ее худых плечах небрежно покоилась печальная лисья шкура. Девушка без энтузиазма поглядывала на сцену и допивала свой бокал шампанского.
— Ой, ну что ты все про этого Костю? — со смешной гламурной интонацией запела подруга Дулиной — высоченная блондинка с пышными формами и пухлыми кроваво-красными губами. Ее грудь слегка прикрывало темно-синее блестящее платье, а помаду на губах она поправляла каждые две минуты, практически не отрываясь от маленького зеркальца, украшенного тремя аккуратными бриллиантами. — Влюбилась, что ли, а? Что же он, вправду так хорош?
— Не знаю, не знаю, — хмуро ответила Алиса, — ты об этом у Жанны можешь спросить.
— Мама, ну сколько раз тебе повторять, — мгновенно вышла из себя нервная Жаннет. — Мы с Нинон катались тогда на быке, понимаешь? До утра. Между мной и Костей ничего, слышишь, ничего не было. И потом, король южноморского джаза — это не ко мне! Я его послала! И чего я сюда с тобой приперлась?
— Господи, бедные вы мои Дулины, — как будто всерьез испугалась толстогубая блондинка, — вам обеим крыши посносило от этого деревенского шута, музыканта-бандита. Говорила я вам, надо было в Италию лететь. Там бы никто вас не нашел и, опять же, мужчинки классные. Нет же, никогда меня не слушаете. Но ничего, обойдется, увидите сейчас Фраскини, и вас отпустит — вот настоящий герой. Я про него столько всего слышала, он гений и красавец. Нечасто такое встретишь, а!
И три блестящие барышни, на время успокоившись, стали пристально изучать людей и сцену.
В это время к служебному входу подъехали известные нам ЗИМы. Машины собрали всю пыль московских улиц, фары едва светили из-за налипшей грязи, номеров не было видно, да и цвет машин, тем более в темноте, было невозможно разглядеть. Бандиты, помятые и уставшие от утомительной дороги, переговаривались друг с другом по рации.
— Ну, как видишь, по Интернету можно все найти, — гордо хвастался Саныч, — даже адрес королевы.
— А ничего особнячок у наших родственниц, — не переставал восхищаться Пузцо увиденным недавно двухэтажным домом-тортом, принадлежащим барышням Дулиным, — правда, не в центре. И чего они на этот концерт поперлись, сидели бы дома.
— Я бы попросил поуважительней о дамах, особенно об Алисе Марковне, — прервал веселье Пузца Пастух, одарив толстяка колким уставшим взглядом.
— Смотри, босс, у главного входа толпа огромная, — ткнул пальцем Автогеныч в сторону скопления народа. — Как пойдем-то?
— Через служебку пойдем, мы все-таки артисты!
Великолепная четверка уверенно прошагала к служебному входу, где во всю ширину двери стоял абсолютно квадратный охранник. Из-за круглой лампы, висящей прямо за ним, над его головой возникал яркий круг, похожий на нимб. Вероятно, весь его ум, как иногда бывает у таких вот квадратных людей, давно перетек в рельеф мускулатуры, посему он туманным взглядом посмотрел на героев и, не сказав ни слова на их доброжелательные позывы, не сдвинулся с места ни на йоту. Тогда Санычу и Пузцу пришлось сдвинуть его с места самостоятельно. Даже несмотря на то, что эта горилла была раза в полтора больше их самих.
* * *
Толстый и Тонкий все еще нервно бродили взад-вперед по фойе. Толстый пытался курить сигарету, но уже минут двадцать не мог ее прикурить, срываясь на Тонкого, который, в свою очередь, то и дело смотрелся на себя в высокое зеркало и легкими касаниями ухоженных пальцев убирал лишние крупинки пудры из-под глаз.
Внезапно послышался такой грохот, будто на концертный зал свалился метеорит. Толстый бросил сигарету и поспешил на звук, а Тонкий, напоследок мельком взглянув на себя в зеркало, побежал вслед за товарищем. Перед ними на пол рухнул громадный охранник, на котором тотчас же порвался пиджак, тесно сжимавший его широкие плечи. Великан только тихо простонал, но остался на полу, соображая, что делать дальше. Соображать он мог еще долго, а пока в фойе вошли исполненные чувства собственного достоинства четыре франта, наряженные по моде 30-х годов. Последним показался Пастух, самый важный, в котелке, с тростью и с татуированным поросенком в руках.
— Ну! Димочка! Ну что же ты стоишь! — нервно закатывая глаза и хватаясь за сердце, пропищал Тонкий своему коллеге, который так остолбенел, что, казалось, не дышал. — Встречай! Встречай!
— Коста! — оттаял и Толстый. — Коста, наконец-то! Скорее на сцену, все уже ждут! Даже в гримерку не пойдем. Вы переводчик? — важно обратился он к Санычу и, не дожидаясь ответа, затряс его руку в дружеском приветствии.
— Да, — промямлил ничего не понимающий Саныч, — а что за проблемы?
— Скажите Косте, — громко и четко проговорил Толстый, — что ему срочно пора на сцену!
— Идиот! — тут же переключился администратор на охранника. — Это же Коста Фраскини!
— Чего? — захохотали бандиты, убирая руки от карманов с оружием, — Коста враз кинет!
Они продолжали гнусно ржать, забыв о субординации и тыча пальцами в криво улыбающегося главаря. Костя же, не раскрывая волевого рта, нагло рассматривал администраторов, тщетно пытаясь вникнуть в новую нелепую ситуацию. Напряжение росло, и пока Толстый и Тонкий непонимающе и раболепно молчали и смотрели на банду, из ближайшей гримерки вышла Злючка при полном своем традиционно-грудастом параде. Томный взгляд самого известного и успешного трансвестита постсоветского пространства немедленно наткнулся на живописную группу в фойе и остекленел.
— Боже мой! — заверещал травести после секундной паузы. — Это же тот самый страшный бандит Костя Пастух!
В следующую секунду дивный артист, трясясь в прямом смысле этого слова, от страха и ужаса, на десятисантиметровых каблуках несся по узкому коридору.
— Держи Пастуха, держи! — не успел вовремя среагировать Саныч. — Он же убьет сейчас эту гадину, он же ж давно обещал!
Но все предосторожности насчет Пастуха были уже бесполезными. На тот момент, когда Саныч произнес последнее слово, Пастух, уже спешно скинув свинью в руки Автогенычу, стремглав бежал с пистолетом в руках по коридору за верещащей громче испуганного поросенка Злючкой.
Толстый Дмитрий, Пузцо и Саныч помчались вслед за ними, оставив Автогеныча в компании Тонкого Ильи и свиньи. Толстый администратор поспевал из последних сил и, удивляясь неожиданной ретивости артистов, задыхаясь, кричал:
— Сцена слева!
Волшебные слова помогли, и Злючка внезапно исчезла за непонятно откуда взявшейся дверью, а Пастух и два его верных товарища по инерции влетели в тот же проем. Дверь захлопнулась, как мышеловка. Толстяк в изнеможении привалился к ней спиной и перекрестился.
— Ну, слава богу! Вся «банда» в сборе.
Банда тем временем стояла как вкопанная, оказавшись там, где меньше всего собиралась, — на сцене Кремлевского дворца съездов. Зал, мгновенно среагировав на их появление на подмостках, бурно зааплодировал. Кто-то встал, кто-то засвистел, кто-то сразу же кинул к Костиным ногам огромный букет из красных роз, каждая из которых была размером с кулак Валуева. Саныч и Пузцо пришли в себя раньше шефа и, проводив взглядом холмистый силуэт Злючки, уже обогнувшей оркестр и спешно семенящей по сцене, в отчаянном рывке бросились вслед за ней. Костя же остался на месте, завороженно глядя в рукоплещущий зал.
Перед ним сияли звезды восхищенных глаз, они блестели и пожирали его, Пастуха, своим любопытством и неудовлетворенностью долгого ожидания. Пастух не видел ничего, кроме этого сонмища глаз, как будто они пришли сюда без своих хозяев, одни только пытливые глаза. Бандитское сердце заколотилось в просторной грудной клетке, ведь Костя впервые в жизни стоял на настоящей сцене, и не в родном Южноморске, а в столичном концертном зале. И пусть в руке у него был не сакс, а «Макаров», и оказался он здесь случайно, но зал был полон и эти аплодисменты, выкрики и восторженные взгляды предназначались в данный момент именно ему.
Пастух так разволновался, что даже забыл на время о Злючке, вглядываясь в огромный зал. Однако ближе всего к нему находились музыканты оркестра, взиравшие на Костю, как на живого бога. Они ненасытно ловили взглядами каждый его жест, реагировали на каждый Костин вдох и выдох и ждали дальнейших указаний. Они вцепились в Пастуха гораздо сильнее и еще более жадно, чем зрители. Они схватили его так, что некоторое время Пастух не мог пошевелиться — он боялся каждого своего движения, которое, как ему казалось, могло в любой момент спровоцировать нападение хищников. Музыкальное ухо джазмена уловило восторженный шепот в оркестре:
— Смотри внимательнее — он дирижирует каждым движением.
Свет в зале медленно погас, и Пастух смешно зажмурился от софитов, не в силах больше никого рассмотреть — ни одной пары глаз, — кругом были только прожектора. Зал не обращал внимания на эту немую сцену, которая уже достаточно затянулась, а лишь только приветствовал Пастуха бурей оваций. Аплодисменты лились, как шумная горная река, заглушая все на свете. Пастух же стоял как вкопанный и только впитывал в себя эту красивую чужую любовь тысяч зрителей, пока Саныч с Пузцом медленно, но верно обходили оркестр, чтобы изловить зловредную Злючку, которая добралась до пышных декораций в виде нью-йоркских небоскребов и с грацией беременного Кинг-Конга целенаправленно карабкалась по ним вверх.
А в фойе в это время разворачивалась своя история. Устав от долгого молчания, нарезающий вокруг Автогеныча с поросенком круги гей Илья решил поделиться с ним эмоциями.
— Я знал, что он крутой, — взахлеб тарахтел Тонкий, — но чтоб круче всех! Такой красивый, яркий, порывистый… Как же тебе повезло!
— Да уж, — многозначительно ответил ему бандит со свиньей в руках, — есть такое дело.
Продолжить содержательную беседу им не удалось, поскольку двери резко распахнулись и в них важно вплыл уже знакомый нам охранник, торжествующе разводя ручищами. На его обычно угрюмом лице сияла шестьсотваттная улыбка в шестьдесят четыре щербатых зуба, а из-за широкой спины реваншиста выкатилась такая пестрая компания, что свет в глазах Тонкого моментально померк.
Авангардист Фраскини, его московский агент и девушка-переводчица были наряжены в ростовые куклы бурых медведей без голов и отличались только юбками: на мужчинах были клетчатые килты, а на девушке — красная цыганская. Черную как смоль голову дирижера кроме гигантских солнечных очков украшала белая бандана с синей надписью «Quanto Costa?»
— Что за бардак, Илья? — высоким голосом спросил агент, угрожающе растопырив лапы и зловеще вращая глазами.
— О боже! Коста Фраскини… — пролепетал Илья и медленно, как в рапиде, стал без сознания падать на пол, но на полпути передумал и просто впал в ступор, из которого его вывел реактивный вопль вернувшегося в фойе Толстого.
— Нет! Только не это! Кто ж тогда на сцене?
Автогеныч, уставший от этого варьете, поставил Дуську на пол, неуловимым движением выхватил пистолет, отобрал у еще не переставшего ухмыляться охранника рацию и заорал страшным голосом:
— А ну, руки за головы и лицом к стене, сукины дети! Извращенцы хреновы! Черт вас разберет, кто вы такие! А на сцене все в порядке. Там настоящие артисты. Гастролеры с юга. Отыграют Злючку и уедут! А ну к стене! Живо!
Испугавшись грозного бандита, вся честная компания послушно встала лицом к синей прохладной стене. На шум прибежали еще три статных охранника и тут же присоединились к остальным. Раздухарившаяся Дуська бегала рядом с арестованными и тыкала их в ноги пятачком. Из зала в помертвевшее фойе доносились овации, одна громче другой. Вернувшийся в обычное флегматичное состояние Автогеныч решил подбодрить пленных:
— Все будет хорошо… Не ссыте. Сейчас мы со Злючкой разберемся, Дулиных заберем и уедем. Слышите, как хлопают? Вы еще нам спасибо скажете!
А хлопали действительно необычайно старательно, можно сказать, от души. Особенно преуспела в этом подруга Алисы Дулиной, била в ладоши за троих, так как дива с Жанной сидели неподвижно.
— Ну посмотрите, какой красавец! Настоящий мужчина. Смотрите, у него вместо палочки — пистолет с глушителем! — верещала от восторга пышногубая блондинка своим подружкам Дулиным, цвет лица которых сравнялся с белоснежными стенами концертного зала.
Не в состоянии выдавить ни звука, мать с дочкой смотрели то друг на друга, то на ликующую подругу, то на Пастуха, отчаянно пытавшегося привыкнуть к яркому свету софитов.
Костя поднес руку к уставшим от световой атаки глазам, и оркестр послушно заиграл. Пастух узрел карабкающуюся на небоскреб Злючку и забыл обо всем. Старая обида захлестнула его, залив плавящийся мозг горячим кипятком мести, и он заметался по сцене, периодически целясь и стреляя в грудастого мужчину. Но все было против него. Всякий раз промахиваясь, Пастух начинал активно по-южноморски жестикулировать руками, как заправский авангардный дирижер, благодаря чему у оркестра выходила веселая, бодрая, гиперэмоциональная композиция, а зал, ликуя, рукоплескал и визжал от удовольствия, не понимая всего трагизма происходящего. Пастух же, принимая реакцию зала как одобрение своих действий, с удвоенным энтузиазмом палил по трансвеститу.
Его кунаки, с трудом лезущие по декорациям, тоже умудрялись периодически постреливать. Но пули летели мимо Злючки, приводя Пастуха в бешенство. Зато зал заходился от смеха, наслаждаясь небывалой по размаху комедией. Злючка, видимо заговоренная от пуль, все-таки добралась до крыши бутафорского здания, переползла оттуда к световикам и победно направила главный прожектор в лицо Пастуху, окончательно ослепив его. Саныч с Пузцом, добравшиеся до середины небоскреба, получили от Злючки свою порцию света в глаза и благополучно упали на сцену, разведя руками перед злющим боссом, у которого к тому же закончились патроны. Зрители в зале полегли под кресла от смеха. Костя так злился на нелепую очередную неудачу, что размахивал руками в разные стороны, как маленькая мельница, виртуозно поливая при этом отборными словечками всю родню Злючки до седьмого колена. Музыканты из оркестра, естественно, реагировали на Костины движения феерическими музыкальными выплесками, играя что есть сил, но при этом успевая шептать друг другу на ухо:
— Вот это дирижер, вот это класс!
Успокоившаяся и празднующая свою победу неутомимая Злючка, чувствуя полную безопасность и безнаказанность, развеселилась не на шутку. Отплясав под овацию зала безумную качучу, она показала язык расстрелявшим все патроны и беснующимся от бессилия бандитам, а потом, решив показать нечто большее, повернулась к охнувшему залу задом, при этом упустив прожектор, который развернулся на зрителей. Пастух тоже обернулся к залу и развел руками, как бы извиняясь перед публикой, что не смог угробить гадину, мол, патроны кончились.
Луч прожектора упал на VIP-ложу, и Костя прямо перед собой увидел вожделенных Дулиных, которые, вытаращив глаза, махали ему руками, указывая на правый выход со сцены. Пастух моментально пришел в себя, правильно расшифровал дулинские жесты и рванул со сцены. В тот же миг оркестр закончил свою игру и вместе с залом, стоя зааплодировал гениальному маэстро.
Пастух, Саныч и Пузцо, запыхавшись, влетели в фойе, где флегматичный Автогеныч, размахивая пистолетом перед спинами белых как снег администраторов, охранников, Косты Фраскини и других медведей, артистично заканчивал свою лекцию:
— Короче, слушайте джаз! А нам пора на хазу! О, вот и наши дамы!
К бандитам подбежали перепуганные Дулины с ничего не понимающей подругой. Алиса мельком взглянула на Автогеныча с пистолетом в одной руке и со свиньей — в другой, на Косту и его гвардию, на Пастуха, Пузцо и Саныча, едва заметно закатила глаза и быстро затараторила:
— Боже мой, какой кошмар! Костя, скорее, скорее отсюда, пока никто не… Ой! Привет, Илья, привет, Дима, — кивнула она головой в сторону обернувшихся Толстого и Тонкого, которые от шока не могли ничего ни сказать, ни даже пропищать в ответ, — спасибо за ослепительное зрелище, «Понты в Кремле» удались!
На этой высокой ноте светские дамы и Пастух со своей свитой благополучно убрались из Кремля, позволив маэстро Фраскини отработать свой законный бис.
Как только Дулины и подруга выскочили из служебного входа и быстро сели в ЗИМ Пастуха, едва остывший от долгого пути, между ними и Костей произошел знаменательный разговор.
— Ну и как прикажешь все это понимать, весь этот цирк со стрельбой? — гневно спросила Алиса.
Ее щеки пикантно раскраснелись от негодования и незапланированной пробежки, ее белое блестящее платье продолжало переливаться, а пышные волосы слегка растрепались, придавая ее виду естественность и невинность.
— Алиса, — серьезно завел Пастух, — пацан сказал — пацан ответил. Больше ты эту гадость петь не будешь, я тут наведу у вас свои порядки. Через неделю джаз будет звучать и по радио, и по телевизору — везде. А за тобой еще бегать все будут, упрашивать, чтоб джазу дала, ясно?
— Костя, — расхохоталась порывистая Дулина, моментально сменив гнев на милость, — ты, конечно, разбойник и фантазер великий, но я почему-то тебе верю. Или просто хочу верить.
— Да, Костя, на сцене вы были очень убедительны, — пришла в себя от безумных происшествий подруга, обиженная на подмену Фраскини. — Вы прямо рождены для нее — для сцены, с пистолетом. А на радио вы тоже с пистолетом пойдете, да? Вы серьезно считаете, что можно заставить людей полюбить джаз под дулом пистолета?
— Пастух заставит, — коротко и ясно ответил ей Пузцо, стряхивая со своего пузца пыль, прилипшую к нему, пока он охотился за Злючкой в декорациях.
— Полюбить под пистолетом? Да это просто садо-мазо какое-то, — отметила запыхавшаяся Жаннет и протянула руку к свинье — с целью погладить аппетитное животное. Но та злобно захрюкала и забрыкалась.
— А всех тех, кто не согласен, вы что, убьете? — Блондинка саркастически продолжала доставать героя сцены.
— Всех до одного, без базара, — отрезал Пастух так безапелляционно, что все замолчали. И молчали на протяжении всего пути от Кремля до особняка Дулиных.
В особняке бандиты, решившие, что необходимо расслабиться после долгой дороги и трудного вечера, стали выпивать и веселиться вместе с Жаннет, обрадованной возможностью тусануться с их отмороженной-компанией. Алиса показала Пастуху его спальню и отправилась в собственную, где от избытка чувств моментально уснула, предусмотрительно вставив в уши беруши.
На кухне рекой текло шампанское, а бандиты и Жаннет гоготали как ненормальные, вспоминая детали южноморской вечеринки и «Понтов в Кремле». Пастух же, с одной стороны, раздосадованный упущенной возможностью разделаться со Злючкой, а с другой — довольный неожиданным началом гастролей и дебютом на большой сцене, гордо уединился в спальне, забрав с собой боевую свинку. Первым делом Костя решил подготовиться к разрешению основного вопроса, приведшего его в стольный град. Он встал перед зеркалом в максимально импозантной позе, на которую только был способен, и начал репетировать признание.
— Алиса! — Костя поперхнулся и начал заново.
— Жанна, я, как честный мужик, после того, что у нас было… ой как было, и вот не нахожу себе, места, прямо извелся весь, сердце из груди выпрыгивает… Ой, черт! Какие-то сопли! Ну что, Дуська, пойду и прямо спрошу: девочки, кто же из вас так меня отсчастливил в Беленджике, что я прямо весь так влюбился, как пионер какой-то? Что? Я разнюнился? Я? Пастух! Да пошли вы все!
Разозлившись на себя, Костя сбросил со своей кровати свинку, не раздеваясь нырнул в постель и уснул мертвым сном.