Большой муравей, рыжеватый, с мощными челюстями и чистым бликом на брюшке, исследовал мертвую гусеницу.

Я осторожно коснулся его концом стебелька.

— Не мешай! — укорила Юдит. — Человек делом занят. Так почему ты считаешь, что из меня не получится демиурга новых миров?

Муравей дернул усами, но не прекратил своего занятия.

— Потому что очень трудно придумать кардинально новое, небывшее. Ты создашь улучшенный вариант нашего мира, только и всего. Уберешь все то, что тебя здесь раздражает: войны, болезни, сумасшествие, некрасивый способ размножения… Что ты там еще перечисляля в своем эссе?

— Ты считаешь меня дурой. Спасибо. — Она пододвинула ногтем тушку мертвой гусеницы, и муравей последовал за ней. — Бедняжка! Ты же ее не дотащищшь один. Где твои товарищи?

— Возможно, это муравей-одиночка. Живущий вне муравейника.

— Муравей-одиночка — это я. Вот только мертвыми гусеницами не питаюсь… Если уничтожить зло, болезни, уродство — исчезнет и противопложное им: добро, красота, нежность. Странно, что приходится объяснять очевидные вещи. Мироздание держится на полярностях — закон номер один. Второе — закон бесконечного многообразия.

Потеряв интерес к муравью, Юдит уставилась на бабочку, крохотную, блеклую, присевшую на валун.

— Бедняжка! Тебе не досталось ни кусочка красоты…

— Ни глоточка.

— Полярность красота-безобразие я оставлю. Без красоты нельзя. А вот отвратительное, вонючее, мерзопакостное — уберу.

— Солидарен в этом! — радостно откликнулся я. — В моем мире тоже не будет дерьма. Разумные существа будут питаться подобно растениям. Без вонючих отходов. Но постой… — Я засомневался. — Ведь это и есть полярность прекрасное-безобразное. Уберешь дерьмо — исчезнут цветы и птицы.

Юдит задумалась. Тяжко вздохнула.

— Да… А еще ведь придется придумывать местную астрологию. Законы, на которых все зиждется.

Она взмахнула рукой, и бабочка улетела, мелко трепеща серыми крылышками.

— И местную хиромантию. Пусть судьба у них будет написана не на руках, а на ступнях.

— На них и так что-то написано, — она согнула ногу и всмотрелась в рисунок на левой грязной ступне. — В этом нет новизны… Придумала! Они будут видеть ауру. Вот, смотри! — она вернулась к муравью, что продолжал ощупывать усиками тушку гусеницы. Брезгливо сморщившись, подхватила гусеницу двумя пальцами и забросила делеко в траву. — Что он сейчас по-твоему испытывает?

— Изумление. Возмущение. Ярость. Шок. Голодные спазмы…

— Вот видишь, как много вариантов! А в моем мире от него будет исходить изумрудное сияние — и все поймут, что он изумлен. Встретился с чудом! Или он заполыхает алым — рассердился. Кстати, когда ты видел меня на верховой прогулке с Марой и вообразил, что у нас флирт (вот глупость-то!), она пыталась развить у меня свойство видеть ауру. Почему-то вбила в голову, что в потенциале у меня это заложено. (И у Дины тоже, она и с ней возилась, еще до тебя, но Дина коней боялась панически.) Энергетика коней и страх высоты, по ее словам, должны были служить катализаторами процесса.

— Умоляю: про Мару либо плохо, либо ничего!

— Как про покойников только наоборот? Дай догадаюсь, зачем тебе это нужно… Чтобы сохранить настрой ненависти, нужный для акта возмездия? Какой ты смешной, Норди!

Я обиделся.

— Обхохочешься.

— Смешной-смешной-смешной. И себя ни капелюшечки не знаешь.

— Зато ты знаешь. То-то преизбыток знания привел тебя к чудовищной мечте превратится в ничто. Между прочим, в твоей идейке с видением ауры тоже ничего нового: слизала для своего мирка то, что является законом тонкой сферы. Я же говорю: ничего принципиально нового ты не родишь, не тужься.

Проигнорировав мой укол, Юдит перевела внимание на маленького жучка, что качался на нераскрытом бутоне цветка. Его надкрылья отливали зеленым металлом.

— Ты смотри какой! Закованный в латы. Рыцарь. Спешит на битву с драконом.

— Но ведь ты уничтожила полярность добро-зло. С кем же он станет биться? И во имя чего?

— Во имя спокойствия. Или во имя того, чтобы закаты в его мире оставались бирюзовыми, а не зеленели. Ты, кстати, зыбыл про закон многообразия. Он не менее важен для творения миров, чем закон полярности. Именно на него я буду делать акцент.

— А именно?

— Вот смотри. Любая вещь или явление, обретя бытие, начинает ветвиться. Скажем, акт соития. Простейший механизм природы для размножения, несколько механических движений. Во что он превратился со временем, как разветвился! Тысячи поз, разнообразие партнеров — с другим полом, со своим полом, с животным, со статуей, с куклой, с трупом, с самим собой, с водопадом… Жуть.

— С водопадом? — удивился я.

— Видела как-то такое художественное фото…Или еда. Просто сгусток энергии — но какое несичислимое множество вариантов этого сгустка: от рыбы с душком до соловьиных язычков в винном соусе. И так во всем! — она повела рукой, погладив траву. — Смотри, какие они все разные! Придумай сам примеры, не молчи.

Я послушно подумал.

— Когда-то кто-то первым зарифмовал два слова. И пошло: стихи, песни, поэмы, частушки…

— И я даже знаю, каков был самый первый стишок. «У милого Норди скука на морде». Вижу, творение новых миров не очень-то тебя развлекают.

— Ну почему? Прочто я вижу, насколько это сложное занятие. Ветвить можно до бесконечности, а толку? Мир без стержня, без скелета, скопище разноцветных медуз.

— Норди! — она огорченно охнула.

— Что?

— Мы идиоты. Мы даже не решили, как мир строим: чистилище, ад или мир света. От этого кардинально много зависит.

— Я бы предпочел мир абсолютной свободы. Ничем не обусловленный.

— Он разрушится от первого же дуновения ветерка.

Юдит сняла жучка со стебля и согнула ладонь чашечкой.

— Смотри! Рыцарь в зеленых латах мужественно преодолевает холмы пустыни и высохшие русла рек…

— До чего длинная и четкая у тебя линия жизни, — я с удивлением вглядется в ее ладошку. — С какой же стати ты здесь?

— Эта линия говорит не о числе лет, но лишь о жизненной энергии.

— Море энергии. Завидую.

— Прекрати!

— Руны судьбы, — глубокомысленно изрек я, переведя взор на свою ладонь. — Печать, что положил Господь на руку каждого человека. Но не каждому сообщил буквы этого алфавита…

— Кому надо, знают. Но что же нам делать. Норди? Ничего приличного мы не построим.

— Учиться. Воспринимай наше обитание здесь как учебу. Курс познания законов миростроительтсва.

— Учиться, учиться и учиться… Кто это сказал?

— Не помню. Кажется, Джекоб в прощальной записке.

— Я бы добавила буковку «м»: мучиться, мучиться и мучиться.

— Да, мы уже отмечали с собой, что эта буква внесит во всё оттенок мрачности.

Неожиданно рассердившись, Юдит встряхнула ладонью, и жучок свалился.

— Иегова гневается, — заметил я со смешком. — Сотворил халтурный мирок, а виноваты населяющие его корявые уродцы.

— Ох, прости! — она отыскала жучка в траве и осторожно водворила на прежнее место. — Прости, я вовсе не вздорный Иегова. Я больше не буду.

Жучок, видимо, не поверив обещаниям, поднял крохотные надкрылья и улетел с тихим жужжанием.

— По нему и не скажешь, — заметил я. — Что умеет летать.

— Ладно! Никудышные из нас демиурги. — Юдит трезко поднялась и потянула меня за воротник рубашки. — Подъем! К пункту первому.

— Нет-нет, — заскулил я. — Я еще не протрезвел! Совершенно пьяный. Здесь так хорошо, в зеленой травке…