Под утро отчего-то приснился осенний Питер. Это самое мягкое и красивое время здесь. Ни душным летом, когда огромные здания застят горизонт и от жары плавится мозг, ни сырой и черной зимой, когда брызги снега, смешанного с грязью, летят в тебя из-под колес несущихся мимо автомобилей, ни весной с только что обнажившейся, замусоренной землей с обилием собачьих кучек — нельзя почувствовать такого умиротворения. Грустные неровно-узорчатые листья цвета червонного золота, цвета королевской мантии отрываются от родных веток, отчего те становятся беззащитными, и мягко планируют на мокрый асфальт, на упругие волны Невы. Осень окутывает все вокруг серо-жемчужной дымкой, делая окружающее загадочным и зыбким. Питер кажется спящим щенком, положившим на лапы лобастую голову и укутавшимся в уши площадей. Улицы, мягкие от упавшей листвы, утекают вдаль, теряясь в дебрях дворцов и памятников. Машины, подобно большим обленившимся жукам, медленно скользят по ним, охваченные общей сонливостью.

Я и попала сюда в первый раз ранней осенью — чуть меньше двух лет назад. Может, оттого так крепко в него влюбилась. Навсегда…

Проснувшись, я нежилась в осеннем ностальгическом настроении. На душе было тепло, и я не сразу сообразила, что не один сон тому причина. А еще и хорошая компания.

Очень классно просыпаться в одной постели с человеком, в которого хоть и не влюблена, но испытываешь жуткую симпатию. Сашенька, Сэнс, спасибо за супер-приятную ночь, за нежность и ласку. Пусть это иллюзия — нежности и нужности, и второго раза не будет — все равно спасибо.

Из каких соображений, спрашивается, я к нему вписалась? Наверное, хотелось отвлечься от одиночества, от иссушающей меня безответной влюбленности. Вчера, когда мы все дружно проснулись и не менее дружно отправились — куда? — естественно, в 'Трубу' (место встречи изменить нельзя!), я пересеклась там с Сэнсом.

Сашка — один из самых добрых и мягких людей в нашей уличной тусовке. Он талантливый музыкант и 'шоколадный' мальчик, небольшого роста, улыбчивый, выглядящий скорее мажором, нежели неформалом. Сладкая конфетка, мягкая игрушка — с нелегким прошлым, застывшим в печальных глазах спаниеля. Играя, он переступает с ноги на ногу, и еще он немного картавит (что совершенно не портит его исполнение):

Как будто мир околдовали,

а ты один успел укрыться…

Обожаю эту песню. Правда, она единственная из сочиненных Сэнсом, которую я слышала. Обычно он играет 'Сплин' или 'Нау'. Люблю внимать профессионалам — забываю о времени, когда звучит хорошая игра, сопровождаемая приятным голосом. В общем, я не заметила, как ушли все наши, а идти в Хижину одной не хотелось. Сашка предложил вписаться к нему, и я с радостью согласилась.

…А потом, мы лежали в обнимку на очень тесном (разложенное кресло-кровать) лежбище, и я ощущала, как тепло и нежно у меня внутри.

— Сашка, ты же вроде не питерский?..

— Да, я из Новороссийска. Можно сказать, горячий южный мужчина, ты разве не почувствовала?..

— Ну… местами, — я мечтательно мурлыкнула. — Слушай, расскажи о себе — а то я практически ничего о тебе не знаю.

— Спрашивай. Так, наугад я не могу — слишком много было жизненных событий. Задашь вопрос — потянется цепочка, а ни с того ни с сего в голову ничего не приходит.

— Ну что ж, начнем с простого: что тебе было больнее всего оставлять в родном городе — друзей, семью?..

— Ничего себе простое… Хотя ответить могу с ходу, не задумываясь: горше всего мне было расставаться со своей возлюбленной.

Я почувствовала крошечный, чуть заметный укольчик ревности.

— Тогда зачем ты уехал?

— Во-первых, так сложились обстоятельства. А потом — если очень любишь человека, так, что даже дышать начинаешь с ним в унисон, то наступает момент, когда вдруг понимаешь, что должен отпустить его, дать волю. И посмотреть, что из этого выйдет. Если вернется — великое счастье. Если нет — останутся воспоминания и ощущение, что пережил нечто очень редкое, недоступное большинству людей. Настоящая любовь — это иная ступень эволюции, иное мировосприятие. Я рад, что мне довелось это испытать. И еще я твердо уверен, что такое больше не повторится у меня никогда и ни с кем.

— Знаешь, Сэнс, я тебе искренне завидую, всей душой! Может, расскажешь поподробнее, как вы встретили друг друга, как поняли, что вы половинки? Обожаю романтические истории.

— У нашей истории слишком печальный финал. Да и 'романтического', в моем понимании этого слова, было немного. Познакомились через приятелей (каких конкретно, уже и не вспомню). Увидели друг друга, и — как пишут в бульварных романах — словно током прошибло. Два года практически не расставались. Потом мне нужно было срочно уехать в Питер, я уже говорил, так сложились обстоятельства. Прощание вышло смазанным и каким-то неискренним: кажется, она всерьез решила, что я ее бросаю. Потом — новый город, множество впечатлений и обязательные ежевечерние звонки. В них-то и заключалась главная романтика и нежность наших отношений. Как-то она попросила меня рассказать, где я обитаю. Я ответил, что вписываюсь в какой-то сталинской развалине под самой крышей. И она процитировала куплет древней песенки: 'Моя любовь на пятом этаже — почти где луна. Моя любовь, конечно, спит уже, спокойного сна…' Знаешь, в этот момент я почувствовал такое тепло, какого и не подозревал, что существует. Целых три года прошло с тех пор, а я помню этот разговор в подробностях. Тем паче, что то была наша последняя беседа. На следующий день меня посадили, и на два года я был потерян миром.

— А за что, если не секрет?

— Я не совершил ничего такого, после чего не мог бы смотреть людям в глаза. Просто взламывал уличные телефоны-автоматы: кушать-то тоже, как ни прозаически это звучит, надо было, а ничем другим, в силу разных обстоятельств, зарабатывать не мог.

— А что случилось с ней?

— Где-то через год до меня дошли слухи, что она крепко подсела на героин. Когда узнал это, попытался покончить с собой. Чувствуешь, — Сашка провел моей ладонью по своей шее, по длинному теплому шраму. — Думал, что перерезать сонную артерию — самое надежное. Оказалось, что не силен в анатомии. Откачали, уроды. Оставшееся время пришлось проторчать в тюремной психушке. Вот такой вот конец нашей истории. Потом я вышел, кое-как выправил свое существование. Появлялись девушки-подружки, я даже научился почти влюбляться в них.

— А как же твои возвышенные и глубокие чувства?!

Мне совсем не нравилось такое окончание истории, и я попыталась голосом выразить возмущение мужской неверностью.

— Я уже говорил: я счастлив, что довелось это испытать. Знаю, что для меня такое никогда больше не повторится, спасибо ей за это. В моем сердце и в моей памяти она навсегда заняла главное место. Но… ехать сейчас в родной город, разыскивать ее, видеть, как она опустилась и поистаскалась, я не хочу. Не могу. Пусть лучше всё остается, как есть.

Он замолчал. А я, запустив пальцы в его черные густые кудри, задумалась о себе и о том, как я завидую Сэнсу: ведь ему довелось испытать то, о чем я на уровне эмоций и понятия не имела. Только читала…

Спустя несколько минут он снова заговорил:

— Хватит лохматить мой 'хаер'. Я бы поспал, если можно, а то уже рассветает…

Мне послышались в его голосе нотки тоскливой обреченности: видно, мои расспросы пробудили в нем давно закопанные, спрятанные от себя горькие воспоминания.

— Не грузись, слышь? — Я ткнула его кулаком в плечо. — Спать так спать, только по-честному. В смысле, вместе, а не так, что один дрыхнет, а другой ностальгирует, закопавшись в печальные мысли.

— Забавная ты, Росси… До всего-то тебе есть дело. Хорошо, обещаю, что постараюсь не думать и задремать поскорее.

— Отлично. И напоследок еще вопросик, ничего особенного, просто в голову пришел: что тебе в Питере больше всего не понравилось? Ну, напрягает, там, раздражает в повседневной жизни?

— Обилие пидоров, — ответил он, не задумываясь. — Они здесь странные какие-то: маскируются под обыкновенных натуралов, а потом так невзначай начинают предлагать: 'Может, поедем ко мне, Сашенька? Я вас хорошим вином угощу, да и горячая вода у меня есть, можно вместе в джакузи сходить…' Б-рр, мерзость какая! Самое обидное, отмазаться жутко трудно — они все хитрые и вкрадчивые. От одного такого после пары подобных бесед я месяца два бегал. Вплоть до того, что, увидев его на одной со мной стороне улицы, сразу перебегал дорогу.

— Ну, Сашенька, что же ты так жестко относишься к людям нетрадиционной ориентации? Тебе должно льстить их внимание. Уродов они вряд ли домагиваются, повышенный интерес к твоей персоне — комплимент твоим внешним данным! И вообще, откуда такая агрессия? Если ты сам не пробовал, не значит, что это плохо. Я вот, например, тоже традиционная, но к лесби отношусь вполне терпимо, даже могу их понять. Просто я знаю, что сама — слишком женщина, чтобы захотеть кого-то своего же пола…

Тут я оборвала свою речь, заметив, что доказывать что-то спящему телу крайне бесперспективно.

Ну и мужики пошли — умудряются засыпать под адекватный монолог собеседника! Докатились. С возмущением я повернулась на правый бок (ох, и узко!) и закрыла глаза.

И был волшебный осенний Питер…

Когда я проснулась, Сашка продолжал сладко посапывать, и я, естественно, не стала его будить. Осторожно, стараясь не толкать, освободила от себя кресло (он сразу же блаженно раскинулся во всю ширину). Взглянув на часы на стене, испытала шок: оказывается, я спала всего два часа! И при этом ощущала себя вполне выспавшейся. Вот что делают сны о Питере…

Следом за первым последовал второй шок. Менее приятный. Я осознала, что сегодня Спутник не приходил ко мне. Фигасе, как говорят сетеманы… Такого ещё не было. Встречи с таинственным ночным глюком до сих пор отличались завидной регулярностью.

Вчера, честно сказать, у меня было подозрение, что за мое разгульное поведение по головке меня не погладят. Вот ведь надзиратель выискался, черт бы его вернул туда, откуда он вылез… Полиция нравов, блин!

Впрочем, что толку лицемерить перед самой собой: меня ощутимо расстроило это событие. Что ж, будем надеяться, что наказание не окажется слишком суровым, и нынешней ночью я его увижу…

Я принялась бродить по комнате, стараясь прогнать невеселые мысли. Нашла старенький, но адекватный магнитофон, отнесла на кухню и впихнула в него кассету 'Сплина', немерянное количество времени провалявшуюся в моем 'хламнике' без дела.

Целым был и был разбитым,

был живым и был убитым,

чистой был водой, был ядом,

был зеленым виноградом…

Устроившись на облезлом коврике на полу, задумалась об истории Сэнса. Не могла его понять, никак, и это непонимание ныло, словно растревоженная рана. Если б мне посчастливилось встретить свою половинку (это ж какое везение надо иметь, каким любимчиком Создателя быть!), мне было бы пофиг, кем она стала от отчаянья: наркоманкой, проституткой, бомжом. Обретя свободу, я тут же ринулась бы в родной город, к ней…

Мои абстрактные размышления (как-никак история была не моя, а судить со стороны легко) прервало появление хозяйки квартиры, сдающей Сэнсу комнату, — сорокалетней женщины с видом типичной алкоголички, и ее отпрыска с наглой рыжей шевелюрой и наполовину беззубым ртом. Я мило пообщалась с ними (когда надо, во мне пробуждается способность нравиться окружающим). Потом соседи притащили этой тетке младенца, чтобы она посидела с ним, пока мамаша и папаша будут на работе. Я с радостной активностью (обожаю заниматься чем-то новым) вызвалась помогать. За этими делами не заметила, как наступил вечер. Проснулся Сашка, и мы, наскоро перекусив черствым сыром и чаем (светлая мысль приготовить что-то более основательное меня не посетила), понеслись в родную 'Трубу'.

— Где тебя носило?! — Вижи повисла у меня на шее. — Новость слышала — Хижину в очередной раз разогнали менты!

— Нет, а что произошло?

— Ну, как обычно — не выдержали нервы у соседей! Брейки опять с кем-то драку учинил, так грохот стоял на весь квартал. Приехал наряд, вещи — как в прошлый раз — все на улицу повыкидывали, а нас — в участок. Мы с Нетти там до четырех часов проторчали, а ребят только полчаса назад выпустили. В общем, сегодня и завтра туда лучше не соваться, минимум через недельку, когда все уляжется. Знаешь, что самое обидное? У меня сегодня очень остро встал вопрос, где поспать, а вариантов — ни-ка-ких!

Я обернулась на Сашку, распаковывавшего гитару.

— А к Сэнсу?

— Ну, я с ним не в настолько дружеских отношениях, чтобы навязываться… — Тут ее глаза радостно сверкнули. — А может, ты попросишь, а? Только мне не одной нужно, без Нетти я не пойду.

— Хорошо, я попробую. Только ничего не обещаю.

— Замечательно, Росси. Я тебя просто обожаю! Заранее огромное спасибо! — протараторив это, со свойственной ей скоростью молнии Вижи испарилась.

А я осталась, как обычно после общения с ней, в некоторой оторопи, размышляя над сложившейся ситуацией. Я была вовсе не уверена, что Сашка и меня одну-то согласится вписать на вторую ночь, а уж втроем с подругами…

— О, Росси, наконец-то тебя нашел!

Я покорно подставила щеку под дружеский поцелуй Патрика.

— Привет, слонотоп! А зачем ты меня искал?

— Мне Абрек сказал, у тебя новый приступ был, и я вспомнил, что у меня тут адресочек завалялся одной больнички, где тебя осмотрят без всякого полиса. Даже паспорт там, по-моему, не обязателен. Специальная такая больничка — для бомжей. Правда, лечить вряд ли будут, но зато хоть узнаешь, чем ты болеешь, да может, таблетки какие выпишут.

Он долго рылся в карманах (по виду — бездонных), затем протянул мне замусоленный листочек, на котором я с трудом разобрала адрес.

— Огромная благодарность, Патрик! Ты мне очень-очень помог. Завтра же туда и отправлюсь.

— Умница, дочка, главное — не откладывай! — Он покровительственно похлопал меня по плечу и ретировался.

Почти сразу из ниоткуда вырисовался Абрек и налетел на меня яростным вихрем.

— Привет, деточка! Как головушка, не болит? Вот и славно… Про Хижину в курсе уже? С-суки… О, Кречет, здорово!

Не дав мне произнести в ответ ни звука, он ускакал, пританцовывая.

Опасливо оглядевшись по сторонам и убедившись, что желающих меня поприветствовать и облобызать больше не предвидится, я облегченно перевела дух с твердым намерением куда-нибудь прислониться, к стеночке или колонне, и просто послушать музыку.

Тут я обратила внимание, что Сэнс не играет, а курит, и при этом смотрит в мою сторону. Самое время спросить про вписку.

— Слушай, ты можешь меня сегодня вписать? — начала я без обиняков и обходных путей — недаром ведь говорят, что наглость — второе счастье.

— А куда я денусь? — улыбнулся он. — Впишу, конечно. Разве у меня есть выбор?

— Отлично. Только имеется одна маленькая проблема. Понимаешь, Хижину опять разгромили менты.

— Да, я слышал.

— Ну и, понимаешь, Вижи и Нетти, им негде…

— Я понял. Но ведь у меня тоже не богадельня. Места мало, сама видела.

— Ладно, извини, что спросила, проехали.

Я отвернулась, скрывая досаду.

— Ну, не переживай так. Я подумаю, договорились? Только услуга за услугу. Танюха сегодня заболела, может, ты 'поаскаешь' под меня?

— Конечно, Сэнс, о чем речь!

Я постаралась разинуть пасть в как можно более добродушной улыбке. Мдя… посидела у колонны, послушала музыку… Ну, что ж — я схватила свою лень за шкварник и запихнула поглубже, чтобы она потише ворчала и причитала. И понеслось…

— Граждане, не проходите мимо, выручайте музыкантов монетой, сигаретой, бумажные купюры тоже принимаем и, естественно, от валюты тоже не откажемся!..

Отпустил меня Сэнс только часа через три, когда прибрел знакомый ему 'аскер', весьма бухой, но еще державшийся на ногах.

Я благоговейно приникла к вожделенной колонне. Господи, как хорошо. Покой… Можно приземлиться ко всему привычной задницей на холодный пол подземки и вытянуть зудящие ноги. Я закрыла глаза…

В реальный мир из моей маленькой нирваны меня вернул чей-то голос. Незнакомый, хрипло-клокочущий:

— Девушка, помогите, а?

Ну, все, сейчас начнут просить денег… Я нехотя разлепила веки.

Надо мной склонился мужик — где-то в районе кризиса среднего возраста и явно уголовной наружности: руки до плеч синие от татуировок, лицо в шрамах, пустые (в смысле, без глубины), напряженно-мутные глаза.

— Солнце, послушай…

Ну, вот мы уже и на 'ты', а я и слова не успела сказать…

Незнакомец неожиданно схватил меня за руку и прижал ее к груди. Я дернулась в инстинктивном отвращении.

— Подожди! Просто послушай, как стучит…

Видимо, речь шла о сердце. Я покорно сосредоточилась на ощущениях под правой ладонью.

Даже будучи полным профаном в медицине, я поняла: что-то тут сильно не в порядке. Сердце то колотилось, яростно сотрясая грудную клетку, то замирало или трепыхалось еле-еле. Кажется, по-научному это называется аритмией. Я не на шутку обеспокоилась: вдруг он умрет прямо тут, и что мне с трупом делать? Каюсь, мысли о его самочувствии плелись где-то в конце списка — я больше думала о собственном спокойствии.

— Эй, что с тобой? Может, 'скорую' вызвать, а?..

— Не надо, это пройдет. Последствия контузии. Только посиди со мной немного, ладно?

— Не вопрос. Конечно, посижу.

— Тогда давай отойдем от толпы. А то тут шумно очень.

Мы прошли в другой конец подземки. Он прислонился спиной к стене и грузно сполз на пол. И тут меня охватила паника: до этого мне ни разу не приходилось наблюдать, как радужка глаза полностью закатывается под верхнее веко, а на виду остается один белок. Это смахивало на фильм ужасов. К тому же он тяжело и неровно дышал.

— Эй, але, не вздумай помирать тут, слышишь?!..

— Ничего, сейчас всё пройдет.

Он вновь схватил мою руку и сжал ее в своей вспотевшей лапище.

Прошло несколько минут. Вроде бы ему полегчало: радужки вернулись на место, дыхание выровнялось.

— Солнце, можно тебя попросить? Домой хочу пойти, но боюсь, что один не дотащусь. Проводишь? Тут недалеко.

— Хорошо, — я покорно вздохнула. — Погоди только минутку — ребятам скажу, что ненадолго отойду.

Отловив в толпе Нетти, предупредив, что ухожу на полчасика, и велев обязательно меня дождаться, я вернулась к нему. По дороге я осознала, что меня так напрягало — опыт общения с уголовниками у меня достаточно обширный, а тут — вплоть до отвращения: от него сильно пахло йодом. Этот запах у меня четко ассоциируется с болезнью, смертью и разложением.

Еще раз вздохнув, я мужественно взвалила его руку себе на плечо и, мерно шатаясь, побрела провожать до дому. В одном из проходных двориков он попросил отдохнуть минутку, и я с готовностью согласилась, измотанная не меньше — если не больше, него. Мы приземлились на шаткую скамеечку.

— Знаешь, я решил не отпускать тебя. Я хочу, чтобы ты пробыла здесь со мной всю ночь.

Я так обалдела от подобного заявления, что в первые несколько секунд не знала, что ответить, и только тупо, по-рыбьи, открывала и закрывала рот.

— Ты что, ополоумел? Меня там друзья ждут, и вообще, почему я должна тут с тобой сидеть?.. По-моему, долг по отношению к своей совести я выполню с лихвой — доведу тебя до дома.

— Хорошо, я отпущу тебя. Только сначала переспишь со мной. Как тебе такой вариантик?

От такого 'вариантика' меня передернуло.

— Мудак, — я рывком вскочила, но он крепко держал меня за локоть.

— Дернешься — руку сломаю!

И тут меня прорвало. Из глаз брызнули слезы — то ли злости, то ли страха. Поджилки под коленями мелко затряслись.

— Значит, вот она, твоя благодарность — за мою помощь, за то, что мне было до тебя дело?!.. Я как дура перлась с тобой, переживала, чтобы ты не сдох по дороге, а ты в ответ грозишься меня изнасиловать и руку в придачу сломать!

— Прости. Я не буду тебе ничего ломать — просто сядь и выслушай меня. Я ведь к тебе обратился потому, что у тебя глаза добрые.

— Отлично! Добрые глаза — замечательный повод для изнасилования! Я-то, дура, всегда думала, что на это толкают мини-юбки и обтягивающие джины, ан нет, оказывается, опаснее всего иметь добрые глаза!..

Несмотря на столь пламенную речь, я продолжала изрядно трусить и с обреченностью приговоренного к казни прискамеилась рядом с ним.

— Ладно, я пошутил. Я ничего не могу, даже если б и захотел — импотент полный. Не бойся. Хочешь, я расскажу тебе кое-что, девочка, от чего у тебя волосы встанут дыбом?

— Можно подумать, тебе нужен мой ответ.

— Ты права: мне нужен скорее слушатель, чем собеседник.

Он ослабил хватку на моей руке, устроился поудобнее и начал свой монолог (по мере которого мой 'хаер' и впрямь подозрительно зашевелился). Обыкновенным будничным голосом.

— Родился я в шестьдесят пятом. В восемнадцать лет я убил своего первого человека. В пьяной драке. Но, знаешь, тогда я не почувствовал всей прелести этого, всего смака. А потом я пошел на войну, и на войне уже понял, что это приятно. Мне понравилось убивать. Потом я вернулся. И был облом. Весьма неуютно себя чувствовал, пока не нашел работу по душе — стал киллером. И вот теперь мне много лет, я спился и опустился. Я скоро сдохну, по всей видимости. И у меня есть к тебе один вопрос: что мне делать?

Я вновь опешила, в который раз за сегодняшний день. Очень хотелось бросить ему с гордым и пренебрежительным видом: 'Я что, выгляжу как дельфийский оракул?' Вместо этого тихо сказала:

— Не знаю. Попробуй измениться…

— Мне кажется, я не сумею.

'Тогда, поскорее подыхай', - но эти слова, по понятным причинам, я не озвучила.

Еще с полчаса он плакался мне на судьбу. Глаза периодически закатывались, и тогда слова застревали в горле. Рассказывал о войне, о 'зачистках'… нечто столь жуткое, что моя память, в целях самосохранения, почти ничего из этого не удержала.

Я сидела тише мыши, чувствуя, что его клонит в сон. Он медленно, но верно сбивался с мыслей, клевал носом… потом захрапел. (Из-за сильного запаха йода я не учуяла поначалу принятого им алкоголя.) Я выждала пару минут, а затем, осторожно расцепив его пальцы на своем локте, дала такого стрекача… Причем ноги даже на бегу тряслись от пережитого.

Пулей долетев до 'Трубы', я кинулась к Сэнсу. Он уже не играл, а болтал с кем-то, зачехляя гитару.

— Сашенька, пожалуйста, пойдем, а?..

— Я уже собираюсь. А к чему такая спешка?

— Потом все расскажу, не сейчас! Так мы идем?..

— Ладно, тогда цепляй девчонок — и двинули.

— Спасибо, Сашенька!

Я кинулась на поиски подруг, и спустя малое время мы уже бодро шагали к месту нашего сегодняшнего приюта. Всю дорогу меня колотило, но я категорически отказывалась отвечать на вопросы. Всё случившееся нужно было сначала переварить, осмыслить, дождаться, пока оно перейдет из разряда впечатлений в разряд воспоминаний. А потом уже можно рассказывать. Или забыть насовсем.

Мы благополучно добрались и кое-как разместились на более чем скромных и неудобных спальных местах. Естественно, ни о какой повторной ночи с Сэнсом, полной ласки и тепла, в таких условиях мечтать не приходилось. Моя тяжелая голова коснулась подушки, вернее, чего-то отдаленно на нее похожего…

— Только, пожалуйста, не надо нотаций! — выпалила я, открывая глаза в своем предсонном мире и оглядываясь по сторонам в поисках Спутника.

Я была несказанно рада, что он пришел, что бойкот кончился, и пыталась замаскировать эту радость.

Мдя… Пренеприятнейшее местечко выбрал он для нашей с ним прогулки на этот раз. Видно, рано обрадовалась. Я не стояла, не сидела и не лежала — но парила в полуметре от бескрайнего океана. Океана грязи — спасибо хоть, не благоухающего.

Герой моих грез сидел по грудь в этой гадости, поэтому определить, во что он одет, было затруднительно.

— Какие нотации, что ты, радость моя! Присоединяйся, — он похлопал по булькающей субстанции рядом с собой. — Это весело. Давай же!

— Я не полезу в эту мерзость!

— Солнышко мое, да ты последнее время именно в ней и обитаешь! Только твоя грязь невидимая, но от этого не менее отвратительная. А это, — он шлепнул ладонью сильнее, подняв веер коричневых брызг, — просто утрированный наглядный пример.

Он поднялся в полный рост и, зачерпнув горсть грязи, швырнул ее мне в лицо.

— Ты что, окончательно с ума сошел?! Или он изначально у тебя не присутствовал?

Я попыталась оттереть мордашку, но в итоге лишь перепачкала руки и футболку.

— Это же весело, здорово! Что же ты не участвуешь? — Он вновь зачерпнул полную ладонь мерзкой жижи. — Ты не замечала, как любит народ смотреть бои в грязи? Особенно, если борются женщины — полуголые, скользкие, с трясущимися, как желе, телесами…

— Прекрати, пожалуйста! Не надо! У меня без того был сегодня нелегкий день. И без твоих подсказок понимаю, что моя жизнь далеко не снежно-белого цвета.

— Что тебе мешает измениться?

— А может, мне не нравится скучное, правильное и выверенное по линеечке?

— Тогда присоединяйся! Это должно быть тебе по нраву, — следующий шматок грязи влепился мне в волосы.

— Почему ты все доводишь до крайностей?! Кроме белого и черного есть еще целый спектр цветов. Не только из снега или из грязи состоит наша жизнь — в ней множество других веществ.

— И в каких из них ты предпочитаешь плескаться, маленькая?

Он исчез из моего поля зрения. И последние слова произнес мне прямо в ухо, стоя за моей спиной. Мне стало жутковато: никогда прежде он не сокращал настолько дистанцию между нами.

— Я не знаю. Я не философ и не ученый, я просто человек. Что ты ко мне привязался?!

— Тебе нравится этот мир?

— Нет. Разве кому-нибудь с нормальными мозгами может такое понравиться?

— Так исправь его.

Две обжигающе холодные ладони легли на мои плечи. Я вздрогнула. Прежде он никогда меня не касался.

— Скажи, каким местом я напоминаю тебе всемогущего демиурга данной галактической системы?

— А ты попробуй. Главное, помни: грязь, если время прокрутить вспять, становится тем, чем была когда-то — деревьями и камнями, людьми и их чувствами.

— Чувствами-то как?..

— Здесь тысячи роз, подаренных и забытых, миллионы писем, сожженных или сгнивших, тьмы подарков, рассыпавшихся в пыль… Разве не во всем этом обрели материальность страсти и мысли людей?

— И как я смогу повернуть время вспять?

Я постепенно проникалась его странной завораживающей речью.

— Надо только развести руки в стороны и громко сказать, что всего этого нет — того, что вокруг тебя. Есть лишь прошлое — самый счастливый и прекрасный его миг. Только надо очень сильно верить в это — до самых кончиков ресниц. Ну что, попробуем?

— Я не знаю. Я не уверена…

— Чур, не подглядывать!

Он закрыл мне ладонями глаза. По щекам потекли струйки грязи… нет, пусть будет не так. Вода… пронизанная теплыми лучами солнца. И небо наверху бирюзовое, а не бурое. Деревья, рвущиеся к облакам растрепанными кронами. Воздух пропитан запахом трав и заткан узором из бабочек. В реке лошади, рассекающие гладкими телами ее упругие струи…

— Забавно: для тебя самый лучший миг прошлого — это мир до людей. Но я, в сущности, иного и не ждал.

Его ладони вспорхнули с моего лица, и я открыла глаза.

И тут же с радостным визгом упала в мягкую зелень, стелющуюся под ногами, и несколько раз перекувырнулась.

— Скажи, это всё я сделала?

— Ты. А я тебе немножко помог — самую капельку.

Сегодня на нем был темно-серый бархатный плащ, белая рубашка и узкие черные джинсы. И что удивительно — все идеально чистое.

— Спасибо. Ты сделал мне чудесный подарок!

— Это не подарок — это очередное наставление, которые ты так не любишь. Запомни: все можно вернуть и от любой грязи очиститься. Главное — поверить, очень сильно поверить, что самый счастливый миг прошлого может стать настоящим.

— Ну, не порти впечатления, не грузи, а?

— Ладно, не буду. На сегодня достаточно — ступай к своим снам.

На этих словах он приготовился исчезнуть — раствориться в траве, деревьях и небесах восставшего из грязи дивного мира.

— Постой! Пожалуйста, скажи мне: кто ты?

Он покачал головой и приложил палец к фарфоровым губам маски.

И это было последнее, что я видела перед тем, как погрязнуть в своих снах.