8. «Up on the roof»

[56]

Среди моих бесчисленных детских грез о будущем первое место неоспоримо занимала мечта… побывать в Америке. С тех самых пор как я выучил на память первые песни на английском языке, меня никогда не покидало желание отправиться в Штаты. И наконец-то мечта начала сбываться…

Наступило 29 июля 1995 года, я только что закончил университет и был готов к отъезду. Мои родители подарили мне путешествие по Америке, предмет моих устремлений, от побережья до побережья, от Нью-Йорка до Калифорнии и обратно. Меня должен был сопровождать мой друг Алессандро, и мне предстояло собственными глазами увидеть те места, в которые меня заставили влюбиться музыка и телевидение. Я не верил сам себе: я поведу автомобиль по тем же дорогам, где колесили герои фильмов «Старски и Хатч» и «Чипс», возможно, возьму напрокат автомобиль в компании «Мэгнем Пи. Ай.» или же без дальнейших раздумий сразу же арендую недорогую модель в «Сьюперкар».

По радио я в последнее время слушал только американскую музыку, на закате стрелой носился по аризонской пустыне, распевая во весь голос «Take It to the Limit», мою любимую песню «Eagles». Затем гамбургер и жареная картошка, пиво и кока-кола, а на завтрак – блинчики с кленовым сиропом. И прежде всего, грезил я, у меня будет возможность встретиться с Джеймсом Тейлором. Ни больше и ни меньше. Я уже прочитал где-то, что он живет на Манхэттене, и был твердо уверен: мне бы только попасть туда, а уж там-то я обязательно найду его…

Я и Алессандро ехали в гости к американской семье Патрика Макдевитта, друга Алессандро по переписке, которая проживала в Нью-Джерси, неподалеку от Нью-Йорка. Я еще не был знаком с этим Патриком Макдевиттом, но он уже стал одним из моих героев!

Однако, как говорят в Риме, мы составили счет, не спросивши трактирщика: необходимо было предупредить нашего героя о том, что к нему в дом ввалятся двое юношей-итальянцев.

Мы решили набраться мужества и, не откладывая дело в долгий ящик, позвонить в дом семейства Макдевитт. Я и Алессандро совместными усилиями наскребли значительную сумму в 10 000 лир на приобретение телефонной карточки и нашли кабину, так как, если бы наши родители застали нас за разговорами по телефону с Америкой глубокой ночью (из-за разницы в часовых поясах) и по такому тарифу, о котором лучше не упоминать, они могли бы лишить нас наследства. Но прежде всего, если уж говорить начистоту, мы с Алессандро пришли к выводу, что, учитывая наш постыдный английский, лучше не выставлять себя на всеобщее посмешище, а проделать это, закрывшись в кабине…

Мы были сильно озабочены: возможно, нам удастся выдавить из себя несколько слов, но поймем ли мы того, кто будет говорить на другом конце провода, Патрика Макдевитта? Мы порешили, что всегда можем положить трубку и убежать, и, вооружившись смелостью, позвонили.

Естественно, эта тяжкая задача выпала на долю Алессандро, ибо он был другом Патрика.

К тому же представьте себе, если бы позвонил я и изрек нечто вроде: «Добрый вечер, говорит Лука Спагетти!» – трубку немедленно повесили бы! Так что да здравствуют мужество и дерзость: мы забрались вдвоем в кабину, чтобы набрать скорее сердцем, нежели пальцем номер Патрика. Я никогда не забуду вытаращенные глаза Алессандро, когда на другом конце провода и света кто-то ответил, молчание моего друга в течение нескольких секунд, чтобы набрать в грудь воздуха, проглотив напряжение, которое было сродни целому яйцу, сваренному вкрутую, и его лепет по-английски, прерывистый, возбужденный и исполненный надежды.

Я не понял ни слова из того, что он говорил, а можете представить, что смогли разобрать американцы. Однако же светящийся дисплей телефона демонстрировал, что сумма кредита уменьшается с молниеносной быстротой, подобно времени на радиоуправляемой бомбе. Одним словом, за кратчайшее время с таким трудом собранная нами сумма в десять тысяч лир испарилась, но Алессандро выполнил задачу: когда мы прилетим в Нью-Йорк, Патрик приедет в аэропорт, встретит нас и приютит на несколько дней в доме своей семьи в Нью-Джерси.

И на самом деле, через несколько дней мы приземлились в аэропорту имени Джона Фицджеральда Кеннеди. Чтобы действительно ступить ногой на американскую землю, оставалось только преодолеть чудовищный иммиграционный контроль. Еще в полете мы должны были заполнить пресловутый зеленый бланк, в котором допытывались, не являемся ли мы шпионами, бывшими террористами, виновными в геноциде, не страдаем ли заразными заболеваниями: сразу же стало ясно, что предпочтительнее всегда отвечать «нет». Только на вопрос: «Ввозите ли вы в США больше 10 000 долларов на человека?» нам хотелось бы ответить «да», но и здесь, к нашему прискорбию, пришлось написать «нет».

Однако, несмотря на наш растрепанный вид из-за разницы в часовых поясах и полета компанией «Финэр» с суточным ожиданием при пересадке в Хельсинки, в Америку нас впустили. Я не верил своим глазам: мечта начала сбываться!

Выйдя в аэровокзал, мы нашли Патрика, который ожидал нас, с виду – воплощение истинного американца с широкой улыбкой, каким я и представлял его. К сожалению, его улыбка исчезла, как только он отдал себе отчет в том, что итальянский гость прибыл с другом, а не один: я моментально осознал, что десять тысяч лир на телефонную карточку потрачены зря, ибо Алессандро и Патрик не поняли друг друга и мое присутствие в семье Макдевитт не было предусмотрено.

Однако, когда первоначальный шок благополучно прошел, размещение не представило собой никаких проблем. Более того, прием в доме семьи Макдевитт остается одним из самых приятных воспоминаний моей первой поездки в Соединенные Штаты. Несмотря на то что мы чувствовали себя совершенно разбитыми из-за разницы в часовых поясах и мечтали только о каком-нибудь матрасе, на который можно было бы свалиться, мать Пэта приготовила ужин.

Увидев на столе только салат, я успокоился, рассчитывая, что этим дело и ограничится: но тотчас же меня встревожил знакомый запах, и с тех пор я никогда не забываю, что, в то время как в Италии салат является гарниром ко второму блюду, в Америке – это всего лишь прелюдия к самому настоящему ужину. Действительно: из недр кухни появилась мать Пэта с огромной супницей пасты с томатным соусом! Затем последовало изысканное жаркое и в завершение – десерт. А я-то полагал, что в США питаются только гамбургерами да картошкой…

После ужина мы переместились в гостиную, где я взял в руки гитару и спел для моих хозяев песни моих американских идолов: от Джеймса Тейлора до Джексона Брауни и Джима Кроуса. Обалденный вечер! Я никогда не предполагал, что на расстоянии тысяч километров вновь обрету тепло костра на пляже Анцио.

Я был совершенно обессилен и все же счастлив, но терять время на сон представлялось невозможным: только несколько часов отделяли меня от первого дня в Нью-Йорке!

Мне никогда не доводилось испытывать столь острого переживания от предстоящей встречи с новым городом: в предвкушении я задавался вопросом, действительно ли он окажется таким, каким я воображал его: гигантским, завораживающим, полным музыки, красок и современных бешеных ритмов.

Когда из автобуса я увидел на горизонте очертания Манхэттена, у меня по коже поползли мурашки. Мы действительно подъезжали к городу, который никогда не спит!

Выйдя из автобуса, будто притянутые каким-то магнитом, мы оказались, сами не зная каким образом, в торгово-деловом центре на Пятой авеню и без какой-либо определенной цели отправились бродить с открытым ртом и широко распахнутыми глазами, с сердцем, преисполненным радости. Я потерял дар речи, ибо в меня за эти несколько минут вселилась уверенность, что в подобном городе я никогда не найду Джеймса Тейлора…

Манхэттен оказался в тысячу раз величественнее, чем я ожидал: он не поддавался никакому описанию. Мы поняли, что находимся в совершенно ином мире: в то время как мы брели, подавленные таким великолепием, улицу пересек Капитан Кирк. Или, точнее говоря, человек, который спокойно разгуливал в костюме капитана межпланетной ракеты «Энтерпрайз», в желтой майке и черных брюках, при полном безразличии прохожих.

Мы представили подобную ситуацию в Риме: если бы на площадь Испании Капитан спустился по знаменитой лестнице с вершины холма от церкви Тринита дей Монти, при всеобщем веселье какие-нибудь галантные римляне спросили бы у него, учитывая проблемы уличного движения в Вечном городе, где он припарковал свой межпланетный корабль и не оставил ли его в двойном ряду, доверив ключи некой темной личности, подрабатывающей присмотром за припаркованными автомобилями на улицах.

Но в Нью-Йорке возможно все, и это выглядит нормальным, и может произойти что угодно. Все, что угодно, и противоречащее всему, чему угодно.

Должен признаться, что я всегда был энтузиастом и оптимистом; даже когда все идет как нельзя хуже, я обычно вижу, что стакан наполовину полон, а не пуст – естественно, красным вином. Более того, часто и охотно я поднимаюсь в своем оптимизме до таких высот, что не вижу и сам стакан, а только красное вино. Дело доходит до того, что мои друзья предлагают мне поразмышлять, не являюсь ли я вместо оптимиста алкоголиком. В любом случае мой энтузиазм толкает меня к погоне за моей мечтой с несгибаемой целеустремленностью: как правило, в процессе преследования я достигаю ее. Но возможно, именно из-за пылкого стремления к моей цели, часто возникает ощущение, что мне не удается насладиться в полной мере тем моментом, когда эти мечты исполняются. Возможно, будучи славным римлянином-романтиком, я каждый раз отчаянно пытаюсь свои впечатления закладывать в память в пользу будущих дней, почти забывая насладиться настоящими. Я восторгался красотой стольких закатов, но взирал на них, прилагая наибольшие усилия к тому, чтобы запечатлеть в уме красоту этих моментов, дабы иметь возможность сохранить их во всей полноте на будущее.

Так же и в этот первый день в Нью-Йорке, ошеломленный чрезмерным изобилием этого невероятного города, я испытывал ощущение, что мне не удается вместить в себя всю грандиозность осуществившейся мечты. Американской мечты итальянского юнца.

Ноги несли меня по Большому яблоку. От Центрального парка у меня перехватило дух. В моих мыслях он стал мифическим местом, когда одним сентябрьским вечером 1981 года я смотрел по телевизору сказочный концерт Саймона и Гарфанкеля. Я на весь вечер буквально прилип к телевизору и записал все представление на небольшой магнитофон, который подключил к выходу телевизора, вынудив всю семью соблюдать абсолютное молчание.

К счастью, вскоре вышла пластинка с концертом, но первые недели после события я провел, прослушивая вновь и вновь эту шипящую ленту и заучивая песни. Я обожал «Mrs. Robinson», но истинное потрясение получил от «The Sound of Silence», прекраснейшей вещи в истории музыки и настоящего шедевра: найдется немного других песен, в которых слияние голосов Саймона и Гарфанкеля с музыкой достигает такого уровня совершенства.

Добравшись до Всемирного торгового центра, к башням-близнецам, мы медленно возвели глаза к небу, лаская взглядом эти чудесные серебристые конструкции, которым, казалось, не будет конца. Устоять перед искушением было невозможно: мы должны немедленно подняться наверх. На крышу мира. Потребовалась всего одна минута в лифте, смахивающем на межпланетный челнок, чтобы стрелой взмыть на высоту четырехсот метров на крышу Северной башни. Там, наверху, открывшаяся панорама представилась чем-то невероятным: внизу раскинулось неподвижное море, необъятный простор синеватого железобетона.

Нью-Йорк казался исполинским дикобразом, вытянувшимся на север, с отливающими на солнце иглами и хохолком на голове в виде Центрального парка. Реки Гудзон и Ист-Ривер выглядели двумя маленькими водными потоками, а Статуя Свободы, эта гранд-дама, хотя и небольшая, незыблемо возвышалась на своем месте, все еще подавая надежду тем, кто прибывал в порт, и благосклонного взирая на узкие полоски пены, которые суда неторопливо вырисовывали на море. Вокруг было разлито ощущение спокойствия, столь непохожее на суматоху, царившую на стритах и авеню, за которыми эти два элегантных колосса надзирали с высоты.

Когда мы вернулись на землю, то для нас был прибережен изысканный культурный момент: посещение Музея современного искусства. Мы не принадлежали к знатокам той тайны, которая называется современным искусством, и, будучи привычными к итальянским музеям, где зачастую самое последнее творение искусства восходит к 1500 году, не осознавали хорошенько, что же нас ожидает.

Мы как следует поразвлекались над тем, что нашим глазам казалось милыми странностями, над всеми этими творениями типа томатного супа Кэмпбелла. Но в один момент я натолкнулся на то, что буквально лишило меня дара речи: большое полотно, висящее на стене, подсвеченное, полностью белое. Первое, что мне пришло на ум: не иначе как картина, которая должна висеть на этом месте, украдена. Надо бы известить хранителей, чтобы они перекрыли все выходы, и, как только картина будет возвращена, я удостоюсь фотографии на первой странице «Нью-Йорк таймс»: «Лука Спагетти, итальянский герой, который предотвратил похищение века». Но, подойдя ближе, заметил на стене небольшую металлическую табличку, гласившую: «Белое на белом». Белое на белом?! Это была знаменитая картина Малевича, которая в самом деле была совершенно белой: она безмятежно висела в зале, причем никому в голову не приходило и тени мысли украсть ее.

Когда Алессандро пришел за мной, я все еще стоял там, совершенно недвижимый, перед картиной «Белое на белом» с отсутствующим видом и, надо полагать, пораженный приступом синдрома Стендаля.

Настало время перевести дух и подготовиться нанести обязательный визит: посетить «Дакота-билдинг», здание на углу Централ-парк-уэст и 72-й улицы, мелькающее в кадрах фильма «Ребенок Розмари», но приобретшее печальную славу после того, как перед входом в него 8 декабря 1980 года был убит Джон Леннон. В моей памяти воскресли драматические события того вечера, показанные в теленовостях: ограждения вокруг «Дакоты» и люди, объединившиеся подле них в стихийном порыве скорби. Я полагал, что там висит мемориальная доска в память Джона, однако не обнаружил ни малейших ее признаков. На «Дакоте-билдинг» не было ничего. Мы нашли упоминание о Ленноне в Центральном парке: место с поэтичным названием «Мемориал Земляничных полян», где на огромной мозаике выделяется надпись «IMAGINE».

Три года тому назад я посетил музей «Битлз» в Альберт-Док в Ливерпуле и почувствовал себя пригвожденным к полу от потрясения, когда, полагая, что залы музея уже кончились, я неожиданно оказался в последнем, в помещении с совершенно белыми стенами: в центре стоял огромный рояль, тоже белого цвета, на котором лежали очки Джона в круглой оправе, в то время как звуки песни «Imagine» травили душу любого, вошедшего сюда.

Без слов, но думая о том, сколько Джон мог бы сказать миру сегодня, я повернулся и молча пошел прочь.

У нас было запланировано путешествие от побережья до побережья, которое должно было начаться через три дня. Перед отъездом Джулиана подарила мне книгу Джека Керуака «На дороге», и, несмотря на то что энтузиазма было предостаточно, ее чтение подлило масла в огонь. Мы просто бредили этой поездкой и были готовы поглощать милю за милей, не важно каким образом. Нам необходимо было любыми средствами добраться до Сан-Франциско.

Средство имелось одно-единственное, под названием «Эмтрэк Калифорния Зефир», овеянный легендами состав, который колесил по Америке вдоль и поперек.

Но перед отъездом нас ожидало еще одно испытание, которое я никогда не забуду: бейсбольный матч на «Янки-стэдиум», куда мы отправились с Пэтом и его отцом Джоном.

Мы были возбуждены новизной и тем, сколько мы узнали за немногие часы пребывания на американской земле, но теперь мы сами могли преподать урок этому народу с еще не сложившимися традициями: как надо ходить на стадион! Не важно, что нам совершенно неизвестны правила бейсбола; мы усекли основной принцип этого вида спорта: требовалось как можно сильнее ударить по летящему мячу деревянной битой, стараясь отправить его подальше. Заняв свои места на «Янки-стэдиум», мы уже считали, что после стольких лет посещения Олимпийского стадиона и матчей соперничества «Рома» – «Лацио» для нас эта игра окажется прогулочкой.

Играли команда «Янкиз» против «Милуоки Брюэрз». Требовалось уяснить только одну небольшую деталь. Я спросил у Пэта:

– За кого болеем?

На мое счастье, я всегда уютно чувствую себя, куда бы ни попал; даже за границей, среди незнакомых людей, через день я чувствую себя как дома, через три дня – гражданином этой страны, через неделю готов идти сражаться за нее.

На сей раз этот процесс ускорился: я уже готов был идти в сражение.

– За вон тех, в белом, – ответил Пэт.

Каждый раз, когда происходило нечто значимое, мы с Алессандро поддерживали болельщиков «Янкиз», используя весь наш изысканный многолетний репертуар стадионных выкриков, изливая на головы несчастных «Пивоваров» всю брань, какую только возможно придумать. А ведь эти бедняги носили название, которое так нравилось нам!

Пэт и его отец явно развлекались этим уроком разбушевавшейся фантазии, который был преподан нами сдержанным американским болельщикам, и мы гордились внесенным вкладом. Тот факт, что Пэт в последующие годы всегда рассказывал эту историю со смехом, который вызывал у него слезы на глазах, пробудил во мне подозрение, что наш энтузиазм выглядел слишком уж «футбольным», но что поделаешь: любовь к «Янкиз» оказалась заразительной.

Я уже почти вошел в спортивный транс, когда обнаружил, что вляпался в самую непредвиденную ситуацию. В те годы я много курил; каждый день пачка красных «Мальборо», исключительно и всегда только красных «Мальборо», эта пачка была моим единственным и обязательным спутником. На открытых трибунах «Янки-стэдиум» этим теплым вечером я уже прикончил четыре или пять сигарет, когда, закуривая очередную, увидел нависшую надо мной исполинскую тень сотрудника службы безопасности, чернокожего великана, который с чрезвычайно серьезным видом угрожающим голосом начал читать мне нотацию. Первое, о чем я подумал, было: «Черт, я забыл заполнить какую-то графу на этом проклятом зеленом бланке в самолете!» Но потом понял, что совершил более серьезный проступок на стадионе: может быть, виной тому мое сквернословие? Нет, это оказалось намного хуже: сигарета. Я курил на открытом стадионе! Потеряв дар речи, я засунул сигарету обратно в пачку. В то время как служитель угрожал вывести меня со стадиона, если только я вновь возьму в руки орудие преступления, Джон учтиво пытался объяснить ему, что я не знаком с этим правилом, что приехал из менее цивилизованной страны, но тот не хотел слушать никаких увещеваний: еще одна сигарета – и Лука Спагетти будет навеки изгнан с «Янки-стэдиум»!

Игра продолжалась, и, оглядевшись вокруг, я осознал, что курили все, включая Джона, просто они прикрывали сигарету ладонью и втягивали и выдыхали дым таким образом, чтобы это оставалось незамеченным. Я же, один-единственный олух, курил как ни в чем не бывало, пуская дым в небо кольцами. Я спросил себя, что случилось бы с несчастным сотрудником службы безопасности, если бы он попытался затушить сигарету у кого-нибудь во время матча в Риме: даже если бы на его месте оказался сам Стивен Сигал, скорее всего уже меньше чем через двадцать минут его останки были бы сброшены в Тибр озверевшей толпой.

Но это пошло мне на пользу; таким образом я получил урок, как должен вести себя курильщик в Соединенных Штатах.

К тому же «Янкиз» выиграли матч, и с того вечера мое американское сердце бьется только за них.

– «Янкиз», давай!

 

9. «Riding on a railroad»

[62]

На следующий день все было готово к отъезду. Посадка в поезд «Эмтрэк Калифорния Зефир» состоялась в Чикаго. Мы поднялись в вагон нашего нового друга и выбрали места, которым предстояло стать нашим домом… на все последующие четверо суток! Конечно, это предприятие сулило немалые трудности, но такой вызов нас только раззадоривал. Правда, нам не давали покоя всего две небольшие проблемы: первая, кстати, не такая уж маленькая: как не умереть от голода и жажды за эти четверо суток? Вторая, касающаяся исключительно меня, заключалась в устрашающем вопросе: когда я выкурю свою следующую сигарету «Мальборо»?

Мы решили провести первичное обследование поезда, чтобы обрести большую уверенность в наличии хотя бы незначительных возможностей обеспечить себе пропитание, и «Зефир» немедленно предложил нам два варианта: первый, явно не про нас, оказался вагоном-рестораном, куда могли иметь доступ пассажиры с кошельком более тугим, нежели наш; второй представлял собой некое подобие бара, где подавали пиццу, напитки и различные закуски. Голодная смерть нам не грозила.

После чего до меня дошло, в каком нелепом аду я очутился со своими привычками курильщика: громкоговоритель объявлял название следующей станции, уточняя, что она является «остановкой для курящих». Что такое?! Я молниеносно вытащил свою пачку сигарет и, как только двери открылись, уже был тут как тут со своей «Мальборо» во рту, готовый на полную катушку использовать «остановку для курящих».

На перроне ко мне приблизился пожилой темнокожий мужчина с приятным и внушающим доверие лицом Моргана Фримена. Похоже, что и его терзала моя проблема с курением, и, когда он подтвердил мои наихудшие опасения, я почувствовал себя в положении больного, приговоренного к смерти. Оказывается, не все остановки были для курильщиков, а только те, о которых предупреждал громкоговоритель. И тогда полагалось выходить и курить. Можно с ума сойти! К счастью, я немедленно сдружился с «Морганом Фрименом», в действительности его звали Луиш, он был бразильцем и работал на компанию «Эмтрэк». Мой спаситель ехал с нами почти всю дорогу и заранее знал, на каких остановках я могу сделать несколько разрушительных для здоровья затяжек дыма.

Пришло время заморить червячка, так что мы с Алессандро направились проверить, какими же изысканными блюдами попотчуют нас в этой комнатушке вагона. Ответ был сколь внезапным, столь и обескураживающим: пицца и пиво! И все. Это в течение четырех-то суток! Однако существовала возможность выбора между обычной круглой пиццей и пиццей с перцами; когда мы выяснили, что в Америке под «перцами» подразумевается не наш перец, а колбаса (!), пришлось выбрать как раз эту последнюю в компании с бутылкой освежающего пива «Будвайзер». Первый заход вполне удовлетворил нас аппетитностью и насыщением поданного блюда: жаль, что это неизбежно повторялось все последующие разы. Нет смысла говорить, что я в жизни своей не забуду вкус этой «пиццы с перцами».

Кое-как приглушив голод, мы решили немного исследовать состав. Переходя из вагона в вагон, мы внезапно, к нашему величайшему изумлению, очутились в великолепном помещении, совершенно отличном от всех прочих: оно было абсолютно прозрачным! Собственно говоря, созданным специально для того, чтобы подарить пассажирам полный обзор окружающего пейзажа, как днем, так и ночью. Придя в восторг, мы тут же начали фантазировать, какое зрелище ожидает нас в окрестностях Большого каньона.

Колеса под нами быстро отсчитывали мили, и мы уже в конце первого дня знали более или менее всех в поезде, от обслуживающего персонала до пассажиров. Одна большая семья, которая ехала на запад.

А потом произошел «казус Стива».

Стивом был мальчик примерно лет двенадцати, блондин с рыжеватым отливом волос и светлой кожей лица, слегка усеянной веснушками. Он был самым маленьким и определенно самым любопытным из трех или четырех ребят, путешествовавших вместе с ним, скорее всего в сопровождении какого-то взрослого, размещавшегося в другом вагоне. Вероятно, наибольшее любопытство у него вызывали мы: два парня, явно оторванные от родной земли и разговаривающие по-итальянски. Мальчуган начал крутиться вокруг нас со все более настырными вопросами: кто мы такие, откуда приехали и куда следуем. Стив не был вредным отпрыском, но едва мы делали попытку расслабиться или вздремнуть, как из ниоткуда возникала рыжеватая головка, всегда готовая задать более или менее уместные вопросы.

Уже на второй день переносить его стало невмоготу. Мы спасались бегством в прозрачный вагон, притворяясь чрезвычайно увлеченными пейзажем, даже если проезжали через туннель.

Но самое неожиданное случилось вечером. Алессандро и я вынули колоду неаполитанских карт и начали отчаянно резаться в скопу. Я не испытываю особой склонности к игре в карты, но иногда это просто идеальное занятие для того, чтобы убить время. Хотя у скопы есть свои правила, но фактически это самая легкая и расслабляющая игра из существующих: достаточно уметь считать до десяти.

Мы уже отыграли полпартии, время от времени прикладываясь к изумительно освежающему «Будвайзеру», когда – вот она! – из-под стола появилась нагоняющая страх головка.

Ему было дозволено присутствовать, и шаг за шагом, партия за партией Стив не упускал удобного случая выспросить у нас обоснование каждого хода. Мы отвечали ему нехотя, стараясь не отвлекаться и втайне питая надежду, что ему это наскучит и он вернется к родителям.

Не тут-то было. Через десять минут вместо того, чтобы смертельно устать, мальчишка решил, что познал все правила игры, и, к нашему ужасу, попросился играть с нами. Я вцепился в горлышко моей бутылки с пивом, готовый нанести удар, но в последний момент меня осенила гениальная мысль: я ослабил свою хватку на бутылке и предложил этому докучливому дитяти договор на справедливых условиях. Да, он будет принят в игру, но, если проиграет более определенного количества партий, на следующий день должен исчезнуть с наших глаз. Зануда согласился.

Мой взгляд встретился со взглядом Алессандро, и на наших лицах появилась зловещая ухмылка завзятых шулеров. Алессандро уступил мне честь и удовольствие доконать этот бич Божий и пошел прогуляться. Я, как истинный джентльмен, более чем уверенный в победе, предоставил Стиву раздать карты. Он раздал каждому по три карты и четыре положил на стол, проявив при этом знание основ игры. Невзирая на наши разъяснения на английском языке, который был более чем далек от идеального.

Уже в ходе первой партии он проявил себя весьма предусмотрительным игроком и благодаря двум или трем случаям чистого везения выиграл. Удача новичков, подумал я. Но когда и две последующих партии закончились с таким же результатом, я встревожился. Если он продолжит выигрывать, мы будем вынуждены терпеть этого зануду до Сан-Франциско, как я смогу объяснить это Алессандро? К тому же я не мог допустить, чтобы меня обыгрывал всухую новичок! Поэтому, признаюсь, я начал подглядывать в его карты.

Толку от этого не было никакого: следующую партию, невзирая на мое подсматривание в его карты при каждом ходе, выиграл Стив!

К счастью, в этот момент появился Алессандро, игрок с совершенно другим опытом по сравнению со мной. Вот он-то обыграет мальчишку! Противник не моргнув глазом принял вызов моего друга, а я перешел в разряд зрителей, наблюдающих с трибун за смертельной расправой. Правда, я слегка подвинулся к этому сопляку, чтобы видеть его карты, если на то возникнет необходимость…

И таким образом, Алессандро, полностью уверенный в своих силах, начал игру, но результат не изменился: проклятый зануда выиграл все партии! Мы были в отчаянии и вынуждены подчиниться неизбежному: еще два дня Стив терзал нас, как блоха.

Сомнения, однако, не покидали нас: создавалось впечатление, что мальчишка старается запомнить все вышедшие из игры карты. Я робко спросил его, действительно ли это так, и он подтвердил. И к тому же сообщил нечто такое, отчего наше чувство полной несостоятельности только углубилось: Стив оказался сверходаренным ребенком, маленьким гением с мыслительными способностями, намного превышающими средние. Он ехал в Денвер обучаться в специальной школе. Показатель его интеллекта равнялся сумме показателей моего, Алессандро и пары наших приятелей.

Мы приободрились. По двум причинам: во-первых, мы чувствовали себя меньшими идиотами, нежели несколько секунд назад; во-вторых… Стив сойдет в Денвере!

Тем не менее заснуть в тот вечер нам так и не удалось.

Нас мучил единственный вопрос: почему на всех бескрайних просторах Соединенных Штатов именно нам попался этот долбаный двенадцатилетний гений, готовый преподать нам унизительный урок с неаполитанскими картами после угробления нашей нервной системы в течение целых двух суток?!

Мы пересекли штаты Иллинойс, Айова и Небраска, проезжая через такие исторические города, как Принстон, Гейлсбург, Берлингтон, Омаха, и восхищаясь из окон величием рек Миссисипи и Миссури. Наконец мы прибыли в Денвер, штат Колорадо.

Здесь мы пересели в прозрачный вагон, дабы полностью насладиться необычными видами каньона, который должен был начаться вскоре. Мы были вне себя от радости. Без денег, счастливые, с желудками, набитыми «пиццей с перцами», мы горели нетерпением предаться тому, что не купишь за деньги: впечатлениям и надеждам.

То, что подарила нам природа, оказалось чем-то невыразимым: вереница узких пропастей всех цветов, в которые мог проникнуть только железнодорожный состав под названием «Зефир». Вокруг не было никаких дорог, только железнодорожная колея, которая указывала путь медленному и неустанному движению поезда через расщелины, одно название которых заставляло испытывать глубокие ощущения: Каньон угольного ручья, Каньон южного валуна, Каньон Фрейзера, Каньон Байерса, Каньон Гора, Красный каньон, Каньон Гленвуда. Край каньонов. И у каждой пропасти была своя история, свой цвет, свой запах.

Самым прекрасным подарком края каньонов оказался закат. От него захватывало дух. Моим глазам еще никогда не доводилось видеть за такое короткое время столько красоты. Это было даже слишком.

Ночью мы переехали из Колорадо в штат Юта, и по воле судьбы следующим утром я случайно проснулся около пяти. Мои глаза, еще немного осоловевшие от сна, были потрясены светом, ясным и розовым, сильным, окутывающим все, но в то же время и мягким. Я находился один в прозрачном вагоне, одинокий и ошеломленный, погруженный в зарю, которая разливалась по плоской поверхности соляного озера.

Я еще не знал, что это за озеро, но в определенном смысле меня это и не интересовало. Для меня имел значение только необычный розовый цвет. Почти неестественный оттенок, порожденный светом зари, который, вероятно, каждым утром сливался с зеркальной поверхностью озера, но в этот день – только для меня, как будто для того, чтобы сделать подарок именно мне, решил показаться во всем своем сокровенном великолепии.

Внезапно я ощутил чье-то присутствие рядом с собой. Это оказался Луиш.

– Тебе нравится это зрелище? – спросил он меня отеческим тоном.

Когда я понял, что это был он, смущение от того, что я захвачен в минуту личного потрясения от вида розового озера, благодаря наличию свидетеля переросло в уверенность, что происходящее за стенами прозрачного вагона настоящее.

– Луиш, у меня не хватает слов. Я знаю, что мы где-то поблизости от Солт-Лейк-Сити, но ты знаешь, что это за озеро?

– Ты действительно хочешь знать его название?

– Да. Или, наверное, нет. Возможно, излишне давать название этому чуду. Хватит моего воспоминания.

– Правильный ответ. Ты славный парень. Унеси этот свет с собой в сердце и вспоминай его в трудные минуты.

– Спасибо, Луиш, я так и поступлю. Но почему у тебя рюкзак за спиной? – спросил я.

– Здесь я прощаюсь со своим «Зефиром». Я старею и уже не совершаю длительные поездки, как когда-то. Я должен остановиться на короткое время, а потом ехать снова. Другие путешествия, другие истории, другие лица, те же самые каньоны и те же самые озера, но всегда разных цветов. Через несколько минут я выхожу. Это остановка для курящих: выкуришь свою последнюю сигарету «Мальборо» со мной?

– Конечно, Луиш, почту за счастье!

Эта «Мальборо» в то утро, которое пронзило мою грудь, впервые не имела вкус сигареты. Я находился поблизости от Солт-Лейк-Сити, купаясь в невыразимом свете вместе с приятелем, которого я узнал всего несколько дней назад, и разделяя с ним одно из наиболее ярких переживаний моей жизни. И в этот момент я понял то, что пытался скрыть от себя самого, когда почувствовал его руку на своем плече в прозрачном вагоне. Я никогда больше не увижу Луиша. «Мальборо» имела вкус жизни, и этот мудрый человек, перед тем как удалиться в розовое сияние утра штата Юта, прощался со мной с немного печальной улыбкой, давая последние советы и обнимая юношу, который был готов расплакаться.

Я вернулся на свое место, стараясь замаскировать свою печаль. Алессандро бодрствовал.

– Але, ты представить себе не можешь, что произошло в последний час!

– Я все видел. Слышал, как ты ушел, открыл глаза, выглянул в окно и просто застыл на месте. Ты ведь отправился в прозрачный вагон, верно? Я не представляю, что ты наблюдал оттуда, но догадываюсь. Я в первый раз в жизни видел такую розовую зарю. Что это было за озеро?

Я ответил с улыбкой и новоприобретенной мудростью:

– Ты действительно хочешь знать это?

 

10. «Wandering»

[63]

Начинался наш последний день на «Зефире». Мы уже предвкушали прибытие в конечную цель нашего путешествия, Сан-Франциско, но вместо этого с семичасовым опозданием по сравнению с графиком движения гордо выскочили из поезда на станции с названием «Окленд».

Чтобы добраться до места назначения, нам пришлось ехать автобусом. Подъезд к Бэй-бридж и пересечение залива произвели на нас чудесное впечатление, а ночное знакомство с Сан-Франциско оставило незабываемый след в памяти. Нас уже неудержимо влек к себе этот новый великолепный американский город – притяжение было настолько сильным, что после четырех суток в поезде, прибытия с опозданием на семь часов и осточертевшей пиццы с перцами в желудке мы в два часа ночи как два дурака стояли перед Бэй-бридж с рюкзаками на спине и без малейшего представления о том, где нам переночевать.

Все это кончилось тем, что мы, уставшие и возбужденные, скоротали ночь на скамейке пристани. По сей день фотография, которая запечатлела это памятное событие, относится к числу моих самых дорогих воспоминаний. Следующий день оказался очень длинным. После полудня в Сан-Франциско прилетал Коррадо, третий путешественник-исследователь из нашего трио; мы должны были встретить его в аэропорту, взяв напрокат автомобиль, сказочный «ниссан-альтима» цвета зеленый металлик, оборудованный истинным сокровищем: радиоприемником, принимающим все радиостанции Америки! Пока Алессандро восседал за рулем, я без устали переключал каналы и во все горло распевал песни, на которые натыкался.

До тех пор, пока до моих ушей не донеслись звуки «Take It to the Limit». До чего же я обожал эту песню! Ее не было среди первых творений «Eagles», которые мне понравились, но я помню, что меня как будто ударило электрическим током, когда я случайно услышал ее, готовясь к экзамену по экономике, – она затесалась среди прочих других в двойном компактном диске группы.

Когда все инструменты взяли в унисон начальный аккорд и проникновенный голос Рэнди Мейснера с необычной нежностью затянул песню, я почувствовал, как всего меня пробрала смертельная дрожь: «Вечер был на исходе, яркие цвета сменились синеватыми оттенками, и я, один-одинешенек, думал о женщине, которая, возможно, любила меня, а я так и не узнал об этом, но, ведь тебе известно, я всегда был мечтателем…»

В тот день я понял, что «Take It to the Limit» неоспоримо стала моей любимой песней «Eagles»; кто бы мог подумать, что несколькими годами позже, мчась по американской автостраде, я случайно услышу ее по радио…

«Так что выведи меня на автостраду, покажи мне указатель и еще раз газани так, что стрелку зашкалит».

На следующий день мы вместе с Коррадо отправились исследовать Сан-Франциско с его канатной дорогой, панорамами, Чайнатауном, который сам по себе почти что является отдельным городом, феноменальной бухтой Золотые Ворота. Этот изумительный красный мост, которому не было видно конца, – предмет моих мечтаний в течение стольких лет. Он напоминал мне о Джеймсе Тейлоре, когда тот в своей песне «Wandering» рассказал о своих бесконечных странствиях между Нью-Йорком и Золотыми Воротами.

И нам казалось, что мы тоже должны двигаться без остановки: на следующий день мы выехали в Йосемити, а оттуда через несколько часов начали спускаться к Западному побережью.

Водить машину в Соединенных Штатах – совсем иное дело, нежели в Италии, по меньшей мере на калифорнийской автостраде. Иногда кажется, что ты смотришь из окна фильм, настолько красивы пролетающие мимо виды; коренное отличие от наших дорог, где можно любоваться панорамой самое большее в течение двадцати метров пути, пока либо туннель, либо неизбежные ремонтные работы не испортят все, включая нервную систему водителя.

Первой целью осмотра был Монтеррей; после него мы направились к самой красивой части калифорнийского побережья вдоль Автострады 1: зоне Биг-Сур. Эта область, воспетая Керуаком, с горами Санта Лючия, отвесно обрывающимися в море, потрясающе живописна.

Затем мы прибыли в излюбленную туристами Санта-Барбару, где нас ожидали менее поэтичные удовольствия, но их тем не менее не стоило упускать. Мы оказались в кафе со смешной вывеской: филин, вытаращенные глаза которого представляли собой две буквы «О» в слове «Hooters». Нам еще не доводилось слышать название этого заведения с едой быстрого приготовления, хотя мы полагали, что посетили их все, от «Макдоналдса» до «Венди» и «Кентаки фрайд чикен». Нет, «Hooters» оказался нам в новинку. Заглянув внутрь здания, мы несколько обалдели, – но это было приятным сюрпризом, – стайка девиц в форменной одежде обслуживала искателей приключений, разъезжая на роликовых коньках. Но это было еще не все: одежда официанток, возрастом лет двадцати, состояла из беленькой маечки на пару размеров меньше, чем это было необходимо, с невероятно глубоким вырезом и шорт апельсинового цвета, столь плотно обтягивающих, что можно было не напрягать воображение. Однако же и на этом чудеса не кончались. Все девицы имели одну общую особенность: из их декольте выпирали, готовые лопнуть от полноты, непокорные округлости, стянутые до безобразия узкими маечками. Налитые груди даже наименее щедро наделенной природой красотки тем не менее не уступали бюсту Долли Партон! Одним словом, это зрелище заставило бы побледнеть и самого Хью Хефнера.

За две минуты «Hooters» стал еще одним из наших американских впечатлений и отнюдь не из разряда рядовых!

На следующее утро состоялось наше первое купание в океане. Дело нешуточное для трех юношей, привыкших к спокойным и теплым водам Средиземного моря. Как только я погрузил в воду большой палец ноги, так сразу же сообразил, что никогда не смогу окунуться в нее! Температура была как на полюсе холода, и даже десяти литров глинтвейна не хватило бы, чтобы мое кровообращение вновь заработало! Коррадо, напротив, сделал попытку. Время его пребывания в воде составило две десятых секунды, но он добился своего. Правда, после купания нам пришлось ждать минут двадцать, пока он не приобрел цвет живого человеческого существа.

Мы колесили по городу до вечера, потом направились в автомобиле в Лос-Анджелес. По радио исполняли «Ventura Highway», мелодию из числа моих любимых американских песен, а когда на указателе я прочитал «Вентура», то не мог поверить своим глазам. Мы слушали «Ventura Highway», несясь по автостраде Вентура!

Лос-Анджелес оказался огромным, но не произвел ошеломляющего впечатления. Он был настолько велик, что оказалось сложно понять, где ты находишься. Ну как не заскочить на Беверли-Хиллз и не бросить взгляд на закрытые ворота вилл миллиардеров? Или не прогуляться по Аллее Славы, попирая своими стопами, как жалкое ничтожество, какую-нибудь голливудскую звезду?

А потом прогулка по Родео-драйв, улице, где Джулия Робертс, одна из культовых актрис, такая прелестная, нежная, несчастная, ходила за покупками в фильме «Красотка». Не знаю, какие сокровища отдал бы я, чтобы увидеть перед собой ее улыбку и такую незатейливую красоту… что же я сказал бы ей, если бы случайно встретил на улице? Или этого никогда не может произойти в моей жизни? Вероятнее всего, не может, но ведь мечтать не вредно…

Я очнулся от мечтаний, когда совсем неподалеку отсюда, на бульваре Сансет, оказался в «Тауэр Рекордз», моем любимом магазине дисков. Каждый раз, когда я видел эту вывеску, у меня во рту начинали течь слюнки: в каком бы городе я ни очутился, просто невозможно было устоять перед соблазном зайти туда и поискать те диски, которые я ни за что не нашел бы в Риме.

Покинув Лос-Анджелес, мы устремились к конечной цели нашего путешествия, Сан-Диего, куда мы прибыли через пару часов езды по бесплатной автостраде. Сан-Диего оказался изумительным: чрезвычайно жаркий, но сухой климат, а цвета и запахи напоминали нам, что отсюда рукой подать до Мексики. Бесконечные пляжи с выходящими в море причалами, участки побережья немыслимой красоты, от которой захватывало дух, такие как район «Ла Холла», настоящая жемчужина, напоминающая Большой Юг, с виллами и домами, висящими над океаном, и ощущением свободы и покоя, что тотчас же заставило меня полюбить это место. После осмотра чудес «Мира моря», знаменитого аквапарка, из центра города на небольшом поезде мы поехали в Тихуану, так называемые «Ворота Мексики».

Мы ожидали увидеть селение из белых домиков, подобных тем, что были знакомы нам по мультфильмам о Проворном Гонсалесе, и потеряли дар речи, когда после пересечения границы пешком оказались в гигантском мегаполисе. Очутившись на проспекте Революции, улице размером с Пятую авеню в Нью-Йорке, мы быстро смекнули, что в Тихуане все сказочно дешево: текила, сигареты, марихуана, секс, еда, лекарства и так далее. Мы довольствовались разнообразными «Маргаритами» и изысканными фахитас; а затем с несколькими блоками «Мальборо» под мышкой мы отправились обратно к границе, чтобы вернуться в Сан-Диего.

Днем позже, направляясь в Гэслэмп-дистрикт, я остановился на перекрестке Пятой и Эф-стрит, и глаза у меня полезли на лоб: мой взгляд упал на вывеску «Ресторан “Кроус”». Это был ресторан Джима Кроуса, которым управляла его жена Ингрид. Создатель таких шедевров, как «Operator», «New York's Not My Home», «I Got a Name», «These Dreams» и «I Have То Say I Love You in a Song», в строгом порядке моих предпочтений, умер в 1973 году, и мне никогда не приходила в голову мысль, что здесь, в Сан-Диего, я могу наткнуться на ресторан, посвященный ему.

Было просто невероятно – любое место, куда я попадал в Соединенных Штатах, делало мне музыкальный подарок. Все это выглядело так, будто я следовал по тропинке, осененной мелодиями любимых песен.

На следующий день, после долгих пеших прогулок и дикой усталости, действительно настало время насладиться солнцем, пляжем и больше не морочить себе голову: наш выбор пал на пляжи «Миссионерский» и «Океанский». В конце дня, любуясь с Хрустального причала потрясающим закатом и океаном, мы не могли поступить иначе, как последовать мудрому совету американского героя, Форреста Гампа: «Раз уж мы добрались сюда, стоит развернуться и продолжить бег!»

Начиналось наше обратное путешествие с побережья до побережья в Нью-Йорк.

 

11. «Highway song»

[69]

Мы вскочили в «Грейхаунд», автобус, который добирается даже до самой маленькой и отдаленной американской деревушки, и отправились в Лас-Вегас. По дороге мы сделали остановку, и, выйдя наружу, я ощутил самую непереносимую жару, которую мне довелось когда-либо испытать в моей жизни. Впервые я понял, что такое пустыня.

По прибытии в Лас-Вегас мы, конечно же, не могли удержаться от искушения сделать ставку в казино. 28 и 11, 11 и 28: таковы мои числа. Я жаждал разбогатеть. Мною была вложена в рулетку существенная сумма в пятьдесят зеленых, больше я не мог себе позволить. Итак, произнеся необходимые заклинания, выполнив соответствующие ритуалы и взаимно ободрив друг друга, трое из фильма «Одиннадцать друзей Оушена» стояли на главной улице, готовые выбрать казино, обреченное на разорение. Судьба предпочла «Экскалибур».

Мы вошли с непоколебимой решимостью и взглядом победителей и заняли места за столом рулетки. 28 и 11, 11 и 28, я не мог думать ни о чем другом и поставил свои первые жетоны на мои счастливые числа. Не выиграло ни одно. В это время Коррадо и Алессандро повезло. На радостях они повели себя как последние дураки, когда тут же рванулись за выигрышами, чтобы прибрать их к рукам, не зная, что распределять деньги надлежит крупье, который, судя по написанному на его лице отвращению, с удовольствием заехал бы им в рожи своей лопаточкой.

Я бы с удовольствием залепил ему в морду сам, до чего же противным голоском он вещал нараспев «Faites vos jeux» и «Les jeux sont faits, rien ne va plus», а числа 28 и 11 все не выходили.

Через десять минут мои пятьдесят зеленых улетучились, то есть, по злой шутке судьбы, были выиграны Алессандро и Коррадо, которые с довольным видом знатоков своего дела продолжали огребать деньги. Что за разочарование! Я целую вечность ждал этого момента, и никакого намека на 28 и 11. Я оставил моих приятелей за столом и отправился звонить Джулиане.

– Любовь моя, я спустил все! А Коррадо с Алессандро выигрывают, как два сукиных сына!

Я не успел повесить трубку, как увидел вдали очертания фигуры Алессандро, движущегося в моем направлении.

– Я просадил все! А Коррадо фарт так и валит!

Было совершенно ясно: судьба слепа, а невезение имеет преотличное зрение. Мы утешились мыслью, что нам определенно больше везет в любви. Придя к такому решению и предназначив Коррадо роль мстителя за наши неудачи, мы вернулись в зал болеть за него. А поскольку мы, римляне, любим выходить за рамки, то наши эмоции были достойны спектакля, разыгранного на «Янки Стэдиум». Коррадо в завершение выиграл сотню долларов. Во всяком случае, ему удалось сорвать куш в казино «Экскалибур»!

Сутки спустя мы добрались до Большого каньона. От дороги туда у нас захватывало дух: пустыня, кустарник, плотина имени Гувера и подъемы под палящим солнцем. Даже вблизи от заповедника у нас не создавалось впечатления, что мы достигли цели: не было видно ни вершин гор, ни ложбин, которые наводили бы на мысль о существовании каньона. Потому что если каньон есть, то его должно быть видно. С правой стороны параллельно внутренней дороге в заповедник тянулась ограда из чрезвычайно густого кустарника, из которого торчали знакомые очертания, а именно задницы человеческих существ! Некие личности неизвестно по какой причине выстроились в ряд, засунув головы в зеленые ветви, вследствие чего на всеобщее обозрение проезжающих по дороге оказались выставлены исключительно их зады.

Побуждаемые непреодолимым любопытством, мы припарковали автомобиль и тоже просунули наши головы в кустарник. То, что мы увидели с другой стороны, не поддавалось никакому описанию: ущелье из красного камня, круто обрывавшееся с совершенно плоской равнины вниз на сотни метров туда, где неслись воды реки Колорадо.

Это выглядело нереальным, казалось картиной, написанной рукой Господа Бога. Ущелье было гигантским, окрашенным в различные оттенки красного, желтого, апельсинового и розового цветов, с идеально отполированной поверхностью, склонами, выточенными рекой Колорадо в течение миллиона лет. Эффект был потрясающим; мне показалось, что я потерял всякую способность ощущать глубину и размеры.

Когда стемнело, ближе к девяти вечера, мы опять сели в машину, чтобы вернуться в Лас-Вегас, благодарные за те впечатления, которые доставил нам Большой каньон.

Было около одиннадцати, я уже просидел за рулем пару часов, в то время как мои приятели спали, когда вдали возникло странное зарево, которое напоминало то ли белую ночь на севере, то ли приземление межпланетного корабля из внеземной цивилизации. По мере того как мы приближались к Лас-Вегасу, зарево усиливалось, и только когда машина спустилась с последнего из холмов, окружавших город, мы поняли, что это за сияние: Лас-Вегас! Казалось, что проснулся вулкан и море лавы погребло город под собой, накрыв его сияющим покрывалом. Мы вновь потеряли дар речи. На сей раз от невероятного творения человеческих рук: моря огня в пустыне.

Переезд на Восток должен был продолжиться на следующий день; на основании приобретенного опыта и привычки ежедневно неустанно проезжать сотни миль мы приняли наиболее экономичное, но также и наиболее утомительное решение: три дня на «Грейхаунде» из Лас-Вегаса в Новый Орлеан.

Поскольку автобус делал много остановок, нам удалось повидать, хотя и бегло, несколько городов, от Финикса до Тусона, который навеял на меня воспоминания о Дэне Фогельберге, еще одном музыканте, которого я обожаю. Затем Эль-Пасо, Сан-Антонио, где я высадился, насвистывая как раз «In San Antone» Дэна Силза, и в заключение Хьюстон. Наконец мы прибыли в место назначения, Новый Орлеан. Там, прогуливаясь по городу, мы натолкнулись на кафе с комичным названием «Cats Meow», где было в самом разгаре отчаянное караоке.

В Италии я всегда ненавидел караоке, но здесь я просто обалдел от радости: просматривая перечень имеющихся в репертуаре песен, я усмотрел там «Битлз», Джеймса Тейлора, Дэна Фогельберга, группы «Eagles», «Alabama». Кафе постепенно заполнялось, и толпа зрителей жаждала насладиться исполнением певцов, претендующих на выступление.

В какой-то момент, возвращаясь из туалета, я заметил нечто такое, что дало мне повод совершенно серьезно испугаться, как бы меня не хватил удар: все посетители уставились на меня, так как блондинка-ведущая только что вызвала меня на сцену петь! Пока я был в туалете, два моих малахольных дружка без моего ведома записали меня на выступление и вовсю аплодировали из глубины кафе, наслаждаясь розыгрышем. Я застыл в нерешительности, не зная, то ли мне сбежать, то ли умереть со стыда на месте.

Я выбрал второе – для меня представлялось невозможным обмануть ожидания зрителей, просто заходившихся от исступления, которое еще больше взвинчивала ведущая, подуськивая их аплодировать и поддержать «Луку из Рима». Тревога быстро улетучилась, и через несколько секунд вступления на двенадцатиструнной гитаре, к которому добавился стон электрогитары, я узнал знакомую песню и, преисполненный радости, в полный голос затянул «Well I tried…».

Это оказалась песня «Sister Golden Hair» группы «America», а я на несколько минут превратился в Джерри Беркли. Присутствующие улыбались и аплодировали мне, поднимая вверх большой палец, а на мониторе бежал текст, в котором я не испытывал ни малейшей надобности.

Лука Спагетти пел в новоорлеанском кафе «Sister Golden Hair» группы «America», и никому не пришло в голову пинками прогнать его! По меньшей мере пока.

Когда песня закончилась в буре аплодисментов, мною овладело чрезвычайное возбуждение. Мне хотелось остаться на сцене на три дня подряд, как в Вудстоке, чтобы приводить Новый Орлеан в восторг одной песней за другой, но здравый смысл и ревнивые взгляды других певцов, записавшихся на выступление, призывали меня покинуть сцену.

Я вернулся к нашему столу и обнял своих друзей, поблагодарив их за то, что заявили меня. Они же вместо ответа вложили мне в руку кассету с записью моего песенного выступления.

Этим же вечером, чтобы ничего не упустить, мы переместились в храм джаза: исторический «Preservation Hall», где слушали отличную музыку.

Из Нового Орлеана, все так же с помощью нашего верного «Грейхаунда», мы прибыли в Нэшвиль, столицу штата Теннесси и музыки в стиле кантри. Я заставил друзей нанести визит в «Зал славы музыки кантри» и «Grand Ole Opry», театр, где устраивались сотни выставок и концертов. Вечер мы провели в салуне «Дикая лошадь», где присутствовали на репетициях урока «лайн данс». Если и существует что-либо, к чему я действительно не испытываю ни малейшей склонности, так это танцы. По мне, так лучше размахивать веником, однако же «лайн данс» захватил меня. Это групповой танец, все двигаются в унисон, молодые и старики вместе. Естественно, все это под аккомпанемент музыки кантри.

Кто знает, может быть, в какой-нибудь другой день я попробовал бы. Но не в тот вечер. Было слишком поздно, и мои друзья, больше изнуренные музыкой в стиле кантри, нежели усталостью, заставили меня распрощаться с Нэшвилем, чтобы направиться к следующей цели нашего путешествия, Вашингтону.

По дороге к штату Западная Виргиния, между Голубым хребтом и рекой Шенандоа, мне показалось, что я нахожусь внутри песен «Take Me Home», «Country Roads» Джона Денвера, я был почти на небесах…

За Вашингтоном последовала Филадельфия. Там мы наконец встретились с Берни.

 

12. «Country road»

[73]

С Берни мы познакомились в Риме несколько лет назад; этим летом он вернулся домой, в Филадельфию, в отпуск. Ему было под сорок, ростом он мог потягаться с нами, за метр восемьдесят, но вместо семидесяти пяти килограммов он весил намного больше. Эта дородность и симпатичное лицо придавали ему сходство с Джоном Гудмэном.

Берни был священником. Он владел семью языками, включая азбуку для глухонемых, чем чрезвычайно гордился. Мы познакомились с ним в нашем приходе. Играя в футбол с друзьями на площадке молодежного клуба каждую субботу после полудня, мы не могли не обратить внимания на этого человека весьма потешного вида, одетого в форму бойскаута.

Только позже мы обнаружили, что он был священником и притягивал людей к себе благодаря своему необычайному обаянию.

Его мечты также выходили за пределы рядовых. Например, он мечтал стать одним из персонажей «Звездного пути»: священником на исследовательском межпланетном корабле «Энтерпрайз». Однако, когда мы встретили в Нью-Йорке Капитана Кирка, нам не удалось замолвить словечко за нашего друга. Но тот не сдавался. Каждый год он принимал участие в сборищах «ИКЗП» – «Итальянского клуба поклонников “Звездного пути”», организующего периодические встречи для всех поклонников и почитателей этой саги, которые приходят туда, одетые в костюмы своих любимых героев. Мы всегда заранее знали, в каком костюме заявится Берни, и каждый раз при виде его мы теряли дар речи, потрясенные необыкновенной тщательностью, с которой тот был изготовлен. Мы дивились тому, как его толстым рукам удается кроить, наклеивать, сшивать детали величиной с булавочную головку. Это выглядело потрясающе.

Берни также испытывал беспредельную любовь к поездам. И к настоящим, и к их моделям. О поездах он знал абсолютно все. Берни хвастался, что ему приходилось водить и настоящие, а мы стали гордиться им, когда увидели огромный макет, занимавший весь подвал его дома в Магнолии, близ Филадельфии, с миниатюрными локомотивами, которые, издавая свистки, катились друг за другом по рельсам. Целый городок, воспроизведенный в мельчайших подробностях его чудотворными руками и его терпением из множества паровозиков и различных деталек, приобретенных за долгие годы.

Отец Берни на пару дней приютил нас в Филадельфии. После показа родного дома, расположенного именно в Магнолии, он повел нас перекусить в «Ки-Ки», техасско-мексиканский ресторан-гриль. Мы, желая щегольнуть опытом, приобретенным в Тихуане, предложили ему выпить ледяную «Маргариту», но он, к нашему уважительному изумлению, предпочел лонг-айлендский холодный чай.

Когда подали выпивку, я, совершенно уверенный в том, что угадал мысли Алессандро и Коррадо, не устоял перед искушением и спросил его:

– Берни, черт побери, но как тебе удается есть начос, бурритос, такос и фахитас, запивая их холодным чаем? Что, тебя в Риме ничему не научили?

После того как Берни с трудом ухитрился подавить приступ смеха, он ответил:

– Прекрасно справляюсь с этим. Потому что, если вы этого не знаете, лонг-айлендский холодный чай – это вовсе не холодный чай, а коктейль из пяти крепких спиртных напитков, подкрашенный несколькими каплями кока-колы!

Из трех наших раскрытых ртов через несколько секунд хором в унисон вылетело по-римски темпераментное восторженное: «Ах, е… твою мать!» Святой отец преподал нам неплохой урок. С высоты экспертов по алкогольным напиткам мы упали до уровня невежественных молокососов.

Ужин прошел в приятнейшей атмосфере, и мы поведали Берни о чудесном кафе, которое мы обнаружили в Санта-Барбаре, и о том, как марка сети кафе «Hooters» стала нашим новым американским идолом. И здесь Берни опять-таки просветил нас. Несколько скептическим тоном он попросил нас произнести это слово по буквам.

– «H-o-o-t-e-r-s», – подтвердил я.

Берни разразился хохотом, который долго не мог побороть, и только когда он перевел дух, мы трое поняли, какими оказались лопухами!

Священник объяснил нам, что такое сиськи и как они называются в американском варианте английского языка.

Филадельфия, или в просторечии «Филли», которую мы посетили на следующий день, чрезвычайно понравилась нам. Мы прошагали несколько километров пешком, и только вечером, после ужина Берни выложил свой козырь на стол. Он повел нас к заведению, из которого лилась задорная музыка. Но только когда открылись двери, мы поняли, в какое райское местечко привел нас наш друг-священник: кафе «лайн-данса»! Внутрь набилась сотня посетителей в сапогах и шляпах, они столпились вокруг площадки, на которой несколько десятков улыбающихся человек отплясывали с идеальной слаженностью под мелодию «Take It Easy»!

Впервые в жизни во мне проснулось желание танцевать, но это не представлялось возможным. Было слишком сложно. Хотя все движения группы и были очевидно простыми, по мере того как сменялись одна за другой «мои» песни, менялись и танцевальные па; ковбои-танцоры, казалось, всегда знали, в какую сторону двигаться и что делать, какую ногу повернуть, когда притопнуть о пол каблуком или носком, как перемещаться – шеренгой или хороводом. Чудо из чудес! Захватывающе! Феноменально! Я чувствовал, что в меня вселился дух Тони Манеро… Мы оставались там несколько часов, наслаждаясь этим массовым спектаклем, и пару раз нам даже удалось двинуть ногой в такт музыке.

После этой сказочной ночи мы попрощались с отцом Берни и поблагодарили его за дружеское гостеприимство, проявленное по отношению к нам, назначив ему свидание в Риме как встречу старых друзей.

Настал черед Бостона. Несколько лет назад я случайно купил книгу нот песен одного барда, сопровождаемую краткой биографией. Угадайте чьей. Текст начинался такими словами: «Джеймс Тейлор родился 12 марта 1948 года в 5.06 пополудни в Бостонской многопрофильной больнице». Настал мой час: я мог навестить места детства моего обожаемого певца. Да, мне известно, что много лет он провел в Чейпел-Хилл, в Калифорнии, но все началось здесь, в Бостоне, штат Массачусетс.

Естественно, я подговорил обоих моих приятелей сопровождать меня в этом путешествии в качестве придворных короля. И хотя на Манхэттене у меня ничего не вышло, кто знает, может быть, здесь, в Бостоне, мне повезет случайно повстречаться с Джоном, которому, возможно, вздумается проехать по местам, где он родился, или по пути на остров Мартаз-Вайнярд, или же, как поется в одной из его песен, «по пути из Стокбриджа в Бостон».

Город произвел на меня волнующее впечатление, омываемый морем, зеленый, молодой, дружелюбный. Мы тотчас же отправились по так называемому «Пути Свободы», маршруту, отмеченному красными кирпичиками, который проходит через все исторические места в городе. По мере того как мы продвигались по «Пути Свободы», в моей памяти всплывали эпизоды истории, изучавшейся в школе и забытой нами, и прежде всего Бостонское чаепитие, которое обеспечило этому городу центральное место в американской истории. Но то, что поразило меня больше всего, так это площадь Фаней Холл вместе с рынком Куинси, где можно было найти продукты и кушанья любого вида, с историческими ресторанами, где подавали традиционные блюда, включая мое самое любимое из американской кухни, «клэм чоудер».

Но в Бостоне не было и духа Джеймса Тейлора.

На следующий день мы отправились на машине в Пруденшиэл-сентер, чтобы обозреть Бостон с возвышения. Неожиданно мне пришла в голову мысль, до которой я до сих пор не додумался: заехать в Бостонскую многопрофильную больницу. Я чувствовал себя странником, завершающим паломничество: я нашел свою Вифлеемскую пещеру! Охваченный непреодолимым возбуждением, я заставил моих несчастных спутников выйти из машины и приблизиться вместе со мной к входу. Выражение их лиц менялось от демонстрации, что их терпение истощилось до опасного предела, до серьезного беспокойства, не помутился ли у меня разум.

Им было трудно понять меня, и я ничего не мог поделать.

После полудня, когда мы сели в машину и завернули за угол, подальше от взглядов прохожих, мои друзья отлупили меня.

Следующим утром мы отправились в обратный путь в Нью-Йорк. Но сначала мы остановились на Кейп-Код, красивейшем полуострове недалеко от Бостона, и море немедленно воскресило в моей памяти старого друга: Джессику Флетчер, «леди в желтом» из одного нашего любимого американского сериала, дорогую тетушку-писательницу, раскрывающую убийства с присущей ей проницательностью и невозмутимостью, перед которыми невозможно устоять.

Возвратившись в дом Пэта, мы тотчас же опознали аромат, который исходил из кухни на улице Магнолий, некогда столь привычный для наших ноздрей… запах соуса! Наконец-то мы вновь полакомимся пастой! На сей раз любовно приготовленной руками нашего друга Патрика! Рано или поздно я хотел бы провести статистическое исследование для выяснения, сколько времени может итальянец продержаться без пасты, в особенности если его имя – Лука Спагетти.

Ну, без такой, какую состряпал Патрик… очень долго! Количества «перышек», которые он навалил в наши тарелки, хватило бы на целый полк, но вкус разительно отличался от того, который обеспечила месяц назад его мама. Мой друг еще не стал хорошим поваром, и в тот вечер я заснул, мечтая о «пицце с перцами» в поезде «Зефир».

Что за странное ощущение испытываешь, возвратившись в Нью-Йорк после месяца, наполненного напряжением и переживаниями, незабываемыми встречами и впечатлениями! Я почувствовал себя не юношей, а мужчиной. И начала уже проявляться некоторая опечаленность, потому что вскоре я покину этот город. Да, американская мечта итальянского юноши подходила к концу.

Как быстро он пролетел, этот месяц, думал я, когда через несколько дней самолет готовился оторваться от земли. Мои мысли перескакивали от океанов к пустыням, от мостов к небоскребам; к Большому каньону, Пэту, Луишу и мальчику Стиву, бейсбольной команде «Янкиз», легендарному кафе «Hooters», моему исполнению на караоке «Sister Golden Hair» и к храму песен в стиле кантри «Презервейшн-Холл».

Самолет разгонялся по взлетной полосе, и во мне на секунду родилась надежда, что шум в моих ушах вовсе не звук шасси, отрывающихся от земли. Я глянул в окошко, чтобы еще раз увидеть закат, окрашивающий Манхэттен в красное, в то время как остров под нами все больше отдалялся. Я безуспешно пытался сдержать две слезы, которые уже стекали по моим щекам.

 

13. «Hard Times»

[81]

Возвращение домой выбило меня из колеи. Я не находил места в своем собственном доме после переполненного яркими впечатлениями путешествия по Америке, которое запомнилось мне навсегда. Наступил момент решать, что же делать со своей жизнью – с дипломом высшего образования в кармане я должен осознать, какие пути открываются передо мной. Банк? Свободная профессия? После чрезвычайно продолжительных размышлений, длившихся месяцы, в течение которых меня терзал страх перед будущим и тоска по Соединенным Штатам, я выбрал стезю независимого профессионала. Конечно, нелегко решиться на это, не унаследовав уже хорошо поставленное дело, но это было как раз то, чем мне хотелось заняться, – стать бухгалтером-ревизором. Да, именно так, безликим, застегнутым на все пуговицы учетчиком денег в чужом кармане. Но кто доверит свои кровные человеку по фамилии Спагетти?

Об этом предстояло позаботиться позже: пока же я начал свою трехгодичную стажировку в конторе с устоявшейся репутацией. Начало этого нового этапа в моей жизни принесло с собой единственное открытие: мечта исчезла.

Именно в этот первый период неопределенности я начал предаваться другим размышлениям.

«Разве с такой фамилией, – думал я, – могла передо мной открыться возможность посвятить себя более творческим видам деятельности, нежели прозаический бухгалтерский учет?» Я начал задаваться вопросом: «Лука, а твоя фамилия ничего тебе не подсказывает?» Идея открыть ресторан в Риме и назвать его «У Спагетти» показалась мне слишком банальной; я подсознательно хотел каким-нибудь образом сбросить с себя груз своей фамилии, по этой причине придерживал такую возможность в качестве последнего шанса, если уж совсем не будет другого, стоящего варианта. И все же некоторое время я подумывал об этой потешной мечте и спрашивал себя: а почему же мой отец и отец его отца, тоже с фамилией Спагетти, не попытали счастья на рынке ресторанных услуг?

Можно было пойти по стопам кафе «Hooters». Не для того, чтобы обзавестись красотками официантками, подающими гамбургеры, а просто открыть новую сеть быстрого питания в Соединенных Штатах, сеть ресторанов, разбросанных по всей Америке, в которых будут готовить только пасту, – «Лука Спагетти»!

По сути своей это была простейшая вещь: меню в две колонки, с различными видами пасты с одной стороны, от длинных макаронных изделий до коротких, от домашних до разновидностей с наполнителями; и с различными вариантами соусов – с другой, включая карбонару, аматричану, рагу, песто и так далее; для любителей приключений – полное раздолье выбирать из ассортимента пасту и соусы, наиболее благоприятные для их вкуса. Будут также и комплексные блюда, включая знаменитое «Меню Спагетти», содержание которого я вам не раскрою.

И мое имя как марка одноименной сети заведений быстрого питания будет красоваться на Пятой авеню, между «Булгари» и «Тиффани». В остальном же я готов принять вызов любого, пытающегося оспорить тот факт, что спагетти, если они приготовлены должным образом, являются истинными драгоценностями.

Вместо этого в реальной жизни меня ожидало тесное общение, держитесь, чтобы не упасть, с системой итальянского налогообложения, с которой я до сих пор каждодневно свожу счеты. Система итальянского налогообложения, если вам это неизвестно, – совершенно жуткий мир, дремучие дебри законов, норм, циркуляров, непонятных для подавляющей части налогоплательщиков, которые, естественно, изматывают требованиями по разъяснению и успокоению лицо, отданное на заклание этому мученичеству: бухгалтера-ревизора. Тот, в свою очередь, ломает голову, каким образом истолковать и изложить собственным клиентам гребаные мудрости налоговых положений последнего поколения, и в большинстве случаев ему это не удается.

Затем – этап регистрации документов, выполнение учета и последующего их архивирования. Все это является прелюдией к кошмарному периоду, длящемуся с апреля по июль, в течение которого бухгалтеры-ревизоры становятся личностями, внушающими наибольший страх и ненависть населению: время декларирования доходов. Эта прелестная процедура преследует одну-единственную цель, а именно заставить людей платить налоги. И люди чрезвычайно редко воздерживаются от того, чтобы не обрушить на голову невиновного бухгалтера-ревизора самые ужасные оскорбления и проклятия. И таким образом, каждый год где-то с половины апреля я вооружаюсь кирасой и шлемом, готовый получить ежегодную порцию оскорблений, которая иссякает только с наступлением периода летних отпусков моих клиентов. В том случае, если после моей работы у них еще остаются деньги на то, чтобы уехать в отпуск.

Должен сказать, если клиент оказывается неприятным, заставить его платить налоги прямо-таки становится удовольствием для меня. В особенности если он еще и скупердяй. В таких случаях я испытываю садистское и утонченное наслаждение, когда звоню ему в конце мая, явственно ощущая, как он в молчании дрожит на другом конце телефонного провода, ожидая этот удар судьбы.

Римлянина никогда нельзя заранее подготовить к столкновению с налогами. Но есть кое-что, вселяющее в меня мужество, – это изречение, принадлежащее, кажется, лично Альберту Эйнштейну: «Декларация доходов является вещью, непостижимой для человеческого ума». Истинная правда: это именно так. Будучи бухгалтером-ревизором, я становился свидетелем зрелищ, которые вы, простые смертные, не в состоянии представить себе: я видел, как налогоплательщики бледнели и находились на грани обморока при объявлении суммы, подлежащей к уплате, иные падали на колени и умоляли меня «сделать что-нибудь»; мне приходилось выслушивать бредовые речи лиц, уверенных в существовании призрачных законов и налоговых льгот в свою пользу; и наблюдать молчание других, ошарашенных и не понимающих, почему же по меньшей мере пятьдесят процентов их заработка растворяется в воздухе, как слезы под дождем.

Возможно, лучшими клиентами являются те, которые любой ценой хотят избежать одного: разъяснений бухгалтера-ревизора об истечении сроков, балансе и налоговых декларациях, от которых их головная боль усиливается, заставляя их орать, что они не желают ничего знать, что слепо доверяют своему бухгалтеру-ревизору, что заплатят все, что должны заплатить, и задекларируют то, что подлежит декларированию, не моргнув глазом, когда я скажу им сделать это. Но нам всем хорошо известно, что, в то время как первая часть их рассуждений может быть искренней, в момент уплаты подавляющая их часть тоже попадает в категорию «умоляющих на коленях».

О самых рассеянных, невнимательных или страдающих беспамятством я стараюсь проявлять наибольшую заботу. Пытаюсь весь год терпеливо просвещать их относительно времени и способов предоставления мне документации, и более или менее все они, лишь бы не вникать в различные налоговые тонкости, дисциплинированно повинуются мне. Только моя приятельница Франческа, физиотерапевт и остеопат, верна и последовательна в своем нежелании узнать или запомнить хоть один последний срок представления документов. Она является абсолютной предводительницей группы тех, которые не желают знать об этом. Платят, и все. Только каждый раз я должен напоминать им об этом. И вот, несколько лет назад, после предварительного оповещения Франчески в течение нескольких месяцев о том, что и в этом году 16 июня надлежит уплатить налоги, за трое суток до истечения срока я послал ей сообщение по электронной почте: «Привет, Франческа, все в порядке? Срок истекает, и ты осталась последней. Не забудешь принести мне как можно скорее документы для декларации?»

Ответ оказался таким: «Для какой декларации?»

Моим первым побуждением было в отчаянии как можно сильнее и громче ударить кулаком по столу. Придя в себя, я стал размышлять, как бы прикончить ее: возможно, подкараулив в автомобиле, замаскировавшись огромными темными очками, в полной готовности сбить несчастную. С минуту я даже подумывал о том, чтобы выйти из регистра консультантов по налогообложению.

На самом деле Франческа снабдила меня замечательным средством развлечения. Когда наиболее занудные, торопливые и надоедливые клиенты заранее, за несколько месяцев начинают звонить мне, чтобы задать вопрос:

– Дотторе, когда я могу принести документы для декларации? – я весело отвечаю:

– Для какой декларации?

 

14. «Golden moments»

[84]

В те годы единственным средством, которое я мог использовать, чтобы почувствовать себя ближе к моей далекой Америке, была музыка. Каждый день я старался выкраивать хотя бы час, чтобы уединиться со своей гитарой. Но каждый раз получалось, что вместо сольного упражнения мне приходилось играть вместе с братом Фабио. Я всегда играл только на акустической гитаре, он же, сын иного поколения и больший выпендрежник, чем я, соблазненный примером Марка Нопфлера и диском «Sultans of Swing» рок-группы «Dire Straits», предпочитал электрогитару. Несомненно, некоторые песни звучали намного лучше в исполнении дуэтом, как по полноте звука, так и по возможностям двух голосов.

В один прекрасный день мы осознали, что обладаем репертуаром из примерно четырех десятков песен, которые нам удается исполнять приемлемым образом, и, возможно, могли бы начать выступать с ними в каком-нибудь римском заведении.

Мы решили предпринять такую попытку.

Здесь надо сделать отступление, что возникла проблема – наша фамилия. Безусловно, мы не могли выступать как «Братья Спагетти» или «Два Спагетти» хотя бы потому, что хозяева заведений, если дело пойдет, просто расхохотались бы нам в лицо. Но к счастью, у нас имелось двое друзей, таких же помешанных на музыке, как и мы: Марио и Джанни. Марио был на пять лет старше меня и в свое время был поклонником «Битлз»: ему хотелось петь, как Джон, но судьба наделила его голосом Пола.

Джанни, одногодок моего брата, обладал примерно таким же темпераментом. Он сходил с ума от блюзов и вследствие этого предпочитал электрогитару. Мы все четверо играли на гитарах, кто лучше, кто хуже, каждый в своем стиле, и все четверо горели желанием заняться этим вместе. Так что мы с братом решили основать нашу группу вместе с Джанни и Марио. Репертуар простирался от классики ливерпульской четверки до песен, отдающих ароматом Дикого Запада, которые, сказать по правде, в Риме в те времена никто не исполнял, так что это стало бы абсолютной новинкой для всех.

Таким образом мы создали группу. Нам требовалось только название. Слово «спагетти» безоговорочно отпадало, мы искали нечто оригинальное, но дающее представление о типе музыки, которую мы будем исполнять. Джанни, нашему предводителю по фамилии Кавалло, пришла в голову гениальная идея: достаточно перевести на английский язык его имя и фамилию и группа превратилась в «John Horse Quartet», а мы – в четырех ковбоев с гитарами в руках.

Начались репетиции. Их местом стал Веллетри, самый удаленный городишко римских замков, где Марио владел небольшой виллой с подвальным этажом, в котором можно было поднимать сколько угодно шума, никому не мешая. Там очень скоро появился новый персонаж: Симона.

Симона, жена Марио, подобно нам, любила музыку и «Битлз» до такой степени, что, когда мы исполняли песни, не могла удержаться, чтобы не подпевать нам, подыгрывая на бубне или же просто подтанцовывая в такт ритму. Трудно сказать, была ли она нашей Линдой или Йоко. Жаль только, что первая недавно скончалась, а вторая оказалась женщиной, на которую низверглось самое большое количество проклятий в истории человечества. Так что мы решили, что Симона станет нашим пятым битлом, то есть нашим Билли Престоном – невзирая на тот факт, что Билли был здоровенным, тучным и темнокожим, в то время как Симона – блондинкой с нежным цветом лица и такой маленькой, что заслужила себе прозвище «Блоха». Но ее голосок сообщал нечто смягчающее нашему мужскому хору, а присутствие на сцене женщины гарантировало тот минимум благоволения публики, которого никогда не заполучили бы мы, четверо крикунов-дилетантов.

Ноги у нас тряслись, но мы просто умирали от нетерпения в ожидании нашего первого выступления. Когда ведущий объявил наш выход, состоялось официальное рождение «Квартета Джона Хорса» под аплодисменты пятисот человек. Свет погас, зажглись прожекторы, мы сели на наши пять табуретов, взяли в руки гитары и отрегулировали высоту микрофонов. И тогда голос Марио наполнил помещение нежным акустическим вариантом «Can't Buy Me Love». Я чувствовал, как радость растет во мне, нота за нотой, аккорд за аккордом. Я смотрел на друзей, стоявших внизу у сцены, которые глядели на меня и улыбались, и я отвечал им улыбкой. Время от времени я поворачивался к другим членам «Квартета», погрузившимся в их собственное наслаждение, не верящим самим себе. Да, сочетание дружбы и музыки может творить чудеса.

Через несколько минут наступила моя очередь петь, во второй раз в жизни перед таким количеством людей, так что я собрался с силами и от всего сердца затянул такую дорогую для меня строку из «Sister Golden Hair».

Грохот аплодисментов вернул меня на грешную землю, возвестив об окончании песни. Далее концерт шел как по маслу, и мы развлекались вовсю. Наше удовлетворение превзошло все границы: мы предложили приемлемую для уха музыку, чудесные песни, которые были известны далеко не всем, а потому чувствовали себя в некотором роде первопроходцами этого жанра в Риме; к тому же все это исполнялось в компании друзей и для друзей. Чего было еще желать? Только повторного исполнения! Что и произошло. В те годы мы много выступали, совершенствовали уже отработанные песни, осваивали новые, такие как «Ventura Highway» группы «America» и прежде всего «More Than a Woman», исполняемую «Bee Gees», которая нами, к всеобщему изумлению, была выдана в танцевальном варианте, переходящем в акустический, и, возможно, являлась песней, аранжированной и представляемой нами лучше всего.

Мы стали желанным и привычным явлением для наших поклонников, которые за несколькими бокалами пива выучивали наши песни и вскоре даже начали требовать их.

Джанни находил все новые заведения для наших выступлений, и несколько раз нам выпала возможность выступить на сценах, предназначенных для профессионалов. Так мы вошли в 1999 год, когда, к сожалению, нагрузка на работе и семейные заботы стали оставлять нам все меньше времени для «Квартета». Таким образом, вечерние выступления случались все реже, пока, как это бывало во всех известных в истории группах, и для нас настал «час размышления», первый шаг к роспуску. К счастью, в противоположность всем выдающимся рок-группам в нашей обошлось без смерти от передозировки наркотика, алкоголизма или чего-либо подобного.

В 1999 году я не выдержал. Мне не суждено было излечиться от заболевания Америкой; музыка помогла мне продержаться, но не принесла забвения. Настал час возвращения в Штаты.

Каждый раз, когда я приезжаю в Нью-Йорк, у меня такое ощущение, словно я вернулся домой. То есть как будто я и не уезжал. Просто невероятно, что каждый, вступивший на эту землю, ощущает себя владельцем чего-то неопределенного, единственного и близкого, что уносишь с собой в другую часть света. И каждый раз возвращаешься, чтобы вновь найти это. Ибо Нью-Йорк постоянно меняется, но остается верным себе и тем, кто любит его.

В 2000 году я вернулся туда один, гостем Берни, который перебрался из Филадельфии в Нью-Йорк, в Бруклин, в приход церкви Помпеи на улице Сейгел. Как и другие районы Бруклина, этот также сильно отличается от Манхэттена. Здесь сверкающие небоскребы уступили место жилым домам цвета среднего между серым и коричневым, а вокруг церкви возвышаются несколько заброшенных фабрик и небольшие перенаселенные жилища. Кроме того, улицы зачастую становятся ареной разборок между враждующими бандами, иногда с перестрелкой. Многочисленная испано-пуэрториканская община, населяющая этот район, прекрасно приняла меня, и, поскольку я был другом отца Берни, все в округе были предупредительны со мной, как будто я состоял у них под опекой.

Был февраль, солнечный февраль. Утром я торопливо завтракал вместе с Берни, затем, естественно, моим первым побуждением было бежать к моим небоскребам, на мой Манхэттен. Но все оказалось не так просто.

Престарелые прихожанки церкви Помпеи, которые приняли меня с распростертыми объятиями и поцелуями, не давали мне увильнуть от них. После завтрака, как только я делал попытку выскользнуть в сторону метро, тотчас же натыкался на какую-нибудь милую старушку на посту у выхода, готовую сопроводить меня на службу в 8.30. Надо сказать, что каждодневное посещение церкви не относится к разряду развлечений; к тому же я приехал совсем за другим. Однако же для меня стало невозможным сказать «нет» этим добрейшим созданиям, так что я смирялся, убеждая себя в том, что я проводил эти полчаса с Берни, хотя он находился у алтаря, а я – на последней скамье.

В течение одной из этих служб, которую Берни вел на испанском языке, мой друг ошеломил меня находкой, до которой мог додуматься только он. Во время обмена добром я пожал руки всем моим улыбающимся старушкам, оставалось только обменяться рукопожатием с моим другом-священником. Я никогда не позволил бы себе подняться к алтарю, чтобы обнять его и пожать ему руку, но сожалею, что не сделал этого.

Итак, после того как наши взгляды встретились и мы несколько секунд пристально взирали друг на друга, Берни медленно поднял руку с открытой ладонью. И, не спуская с меня ласкового взгляда, загнул три пальца внутрь, а указательным и средним изобразил большую букву «V»: «Долгой жизни и процветания!» Это был тот самый знак! И он был взят именно из «Звездного пути»: Берни направил мне свое приветствие на вулканийском языке. Я ответил на него понимающей улыбкой. Служба закончилась, и я удалился с миром, но пока не на Манхэттен.

Всегда приходилось преодолевать заслон из женщин: все хотели знать, в котором часу я вернусь на обед. И когда я сообщал им, что проведу день и ночь, бродя меж небоскребов, начинался шантаж:

– Какая жалость, ты не знаешь, какую чудную курицу я приготовила сегодня для тебя!

– Подумай как следует, сегодня ты сможешь попробовать любимое блюдо отца Берни!

– Но ты уверен, что сегодня обойдешься без моего фирменного блюда?

Именно в этот период Берни сообщил мне о своем грандиозном и безумном проекте: построить в гигантском подвальном помещении церкви Помпеи самый большой макет с поездами из всех, когда-либо созданных ранее. Некоторое время спустя эта затея была осуществлена: примерно через десять лет, вернувшись в Нью-Йорк, я первым делом отправился посмотреть на него.

В то зимнее путешествие, когда прекрасные прозрачные деньки с бодрящим морозцем так отличались от летних дней моей первой поездки, я столкнулся с неведомым для меня явлением: моим одиночеством. Моим чудесным одиночеством. Поездка в Нью-Йорк в одиночку оказалась захватывающим приключением. Слоняться в свое удовольствие, с целью или бесцельно, есть и пить когда придется, не иметь возможности комментировать (если только себе самому) все, что попадалось на глаза, заставляло терять чувство времени и вызывало у меня особое обострение чувств.

Посещение мест, увиденных в первый раз вместе с друзьями, давало мне возможность практически ощущать их рядом со мной; у меня было столько времени в моем распоряжении, чтобы подумать о людях, которых я люблю. Я осматривался по сторонам, спрашивая себя, когда мне удастся вернуться сюда с Джулианой. Жуя гамбургер у «Биг Ника» или совершая не то три, не то четыре поездки на пароме на Стейтен Айленд, я наслаждался красотой и великолепием города, который в первый раз принадлежал мне одному.

У меня действительно было два дома.

Я уже потерял счет тому, сколько раз с тех пор я возвращался в Нью-Йорк. Мне удалось побывать там вместе с Джулианой, и каждый раз я обретал там новых друзей: таких как Шейла, жена Пэта, девушка с Гаити, ростом с меня и с лучезарной улыбкой Джулии Робертс. И Джулио, мой старый одноклассник по лицею, везунчик, перебравшийся в Нью-Йорк и женившийся на необыкновенной девушке из Индии, Мадхури. Это люди, которых я храню в своем сердце. Они помогли этому итальянскому юноше осуществить по крайней мере кое-что из его американской мечты.