15. «Letter in the mail»

[91]

Шел 2003 год. В начале сентября, только что возвратившись в Италию из Соединенных Штатов и еще пребывая в плену щемящей тоски по дням, проведенным там в компании старых друзей, я получил от Патрика сообщение по электронной почте, которое некоторым образом изменило мой образ жизни. Содержание было примерно таким: «Моя однокурсница по университету, писательница, приезжает в Рим на три месяца. Своди ее на стадион, она может оказаться потенциальным болельщиком за „Лацио“. Я снабдил ее твоим адресом электронной почты, и она свяжется с тобой. Ее зовут Элизабет Гилберт».

Я как минимум на пять минут замер с разинутым ртом, уставившись на монитор. Что хорошего ожидает меня от всего этого? Чутье подсказывало мне: совершенно ничего.

До этого мне еще ни разу не удавалось отплатить за то неоценимое гостеприимство, оказываемое мне Патриком, когда я приезжал навестить его; теперь мне впервые представлялась возможность сделать это, хотя и косвенным образом. Однако начиналась рабочая пора, в самом разгаре – послеотпускная депрессия, углубляемая наступающей осенью, и в довершение ко всему Джулиана переживала очень сложный период в жизни своей семьи. На меня всегда можно положиться, и я хорошо знал Патрика, который никогда не позволил бы себе усугубить мои проблемы, но он выбрал отнюдь не самый удачный момент присовокупления незнакомого существа женского пола к сложностям нашей повседневной жизни. С учетом того, что девушка проведет в Риме не два-три дня, а три месяца!

Его уверения в том, что эта писательница может стать болельщицей «Лацио», пробудили во мне большие сомнения. Естественно, я поведу ее на стадион! Каждый болельщик «Лацио», когда ему представляется возможность добавить еще одного члена к нашим рядам, готов уцепиться за нее. Пэту, старому приверженцу «Янкиз», это прекрасно известно. Но понравится ли это американской интеллектуалке из Нью-Йорка, привыкшей к коктейльным вечеринкам и литературным чтениям на Манхэттене? Разрешит ли она потащить себя на стадион в бело-голубой кепочке, чтобы вопить там: «Вперед, „Лацио“!»? Честно говоря, я был настроен в этом отношении чрезвычайно скептически.

Но прежде всего меня мучил тот факт, что я, любитель гриля из даров океана, хорошего насыщенного вина и запахов свежего пива в пабе, не ощущал в себе готовности пить в пять часов пополудни чай с дамой, избравшей ремесло профессиональной писательницы. Которая, совершенно определенно, является вегетарианкой и, бесспорно, не брала в рот ни капли спиртного, отчего мне не полезут в горло мои любимые бифштексы с кровью, щедро орошаемые красным вином.

Одним словом, было похоже на то, что судьба решила послать мне персональную Джессику Флетчер.

Мой план состоял в следующем: притвориться, что я ничего не знаю, до возможного получения электронного сообщения от этой дамы; потом, если она материализуется, посмотрим, что делать. Проблемы решаем по мере их возникновения.

И вот, через несколько дней, когда я уже полностью погрузился в пучины итальянского налогообложения и почти забыл о «прибывающей американской писательнице», я обнаружил в ящике электронной почты послание от Элизабет Гилберт. Я не без любопытства открыл его.

«Привет, я знаю, что наш общий друг Пэт предупредил тебя, что я свяжусь с тобой. Не возражаешь, если мы встретимся? Привет. Элизабет».

Необходимо было разработать новый план: я не мог сказать «нет», но требовалось отыскать способ в течение трех месяцев воздерживаться от чаепития в пять часов, во время которого, вместо того чтобы обсуждать музыку, еду и «Лацио», вероятнее всего, придется сравнивать различные поэтические стили последних четырех веков, без алкоголя, да к тому же на английском языке.

Призвав на помощь свои мыслительные способности, я пришел к весьма жалкому результату: неизбежная встреча вечером в Трастевере, аперитив с пивом, дабы прощупать алкогольную настроенность девушки, и потом ужин в ресторане с римской кухней. Идеальный план, состряпать который хватило бы ума у кого угодно.

Для тех, кто не знает: среди коронных блюд римской кухни присутствует так называемая требуха. До недавнего времени крестьяне и животноводы с целью получения максимально возможной выручки продавали лучшие части туши забитой скотины и оставляли для своего стола наименее благородные: требуху. На сегодняшний день эта тенденция изменилась, и в Риме развивается самый настоящий культ требухи, которую гордо позиционируют как национальное блюдо, отчего она теперь стала дороже филейной части.

Одним словом, если бедная Элизабет, возможно, и останется жива после аперитива на основе пива, то она вряд ли перенесет удар от ригатони алла пайата, требухи или хвоста бычка с подливкой. Конечно, как истинный римлянин, я приглашу ее на ужин, но совершенно уверен, что вторая встреча уже не состоится.

Итак, я немедленно запустил в ход мой гениальный план: «Привет, Элизабет, рад познакомиться с тобой. Тебя устраивает, если мы встретимся за аперитивом, а потом продолжим за ужином? Встречаемся в 19.00 на площади Санта Мария в Трастевере, так чтобы потом передвигаться оттуда пешком, хорошо?»

Ответ Элизабет прибыл незамедлительно: «Прекрасно, в 19.00 на площади Санта-Мария-ин-Трастевере».

На самом деле я даже не подумал о том, каким образом я узнаю ее; вполне возможно, она окажется единственной женщиной, томящейся в ожидании на площади Санта Мария в Трастевере, но скорее всего она затеряется в толпе парней и девушек, которые, держа в руке бутылочку пива, заполоняют на закате ступеньки фонтана одной из самых красивых и романтичных площадей Рима.

Я пустился сновать по Интернету в поисках фотографии Элизабет Гилберт: Пэт сказал мне, что она написала книгу «Последний американец», имевшую некоторый успех. Руководствуясь этим опознавательным знаком, я начал, как ищейка, рыскать по сети, пытаясь найти ее изображение. Только имя-то мое не Бонд, Джеймс Бонд, а Спагетти, Лука Спагетти. Поэтому мне удалось разыскать только крошечное черно-белое фото, на котором она была изображена в обществе бородатого господина, героя ее книги. Из того немногого, что мне удалось рассмотреть, я понял, что она была элегантной женщиной, высокой блондинкой с удлиненными чертами лица, больше смахивающей на немку, нежели на американку. «Черт возьми, вот она какая!» – подумал я.

По моему обыкновению, я прибыл немного раньше, припарковал свой мотороллер на проспекте Трастевере и воспользовался свободным временем для того, чтобы нырнуть в переулки и вдохнуть уникальную атмосферу одного из самых чарующих районов Рима.

Бродить пешком по Трастевере увлекательно в любое время дня: с утра, когда вас ведут за собой запахи, поднимающиеся из печей, и звуки квартала, начинающего оживляться, до вечера, когда весь район заполняют толпы прохожих, пестрые прилавки, уличные артисты и рестораны, готовые удовлетворить любые запросы. Я вспомнил о том, как в возрасте примерно двадцати лет, чтобы заработать немного денег, зимой расклеивал по киоскам афишки с основными событиями, освещаемыми утренними журналами и газетами. Работа была ночной: когда мне звонили по телефону из агентства доставки в третьем часу утра, я прилагал все усилия схватить трубку раньше, чем мои родители с перепугу подскочат в постели, затем бесшумно одевался и на моем синем «пьяджо си» отправлялся от собора Святого Петра на другой конец Рима за афишками. Я приезжал на остров Тибуртина, и оттуда начинался мой маршрут: обклейке подлежали пятьдесят газетных киосков, по тысяче лир за каждый, на что уходило два часа работы.

Не буду отрицать, это очень утомительно, но заработать пятьдесят тысяч лир за пару часов, не пропуская учебу в университете, недурно. Я заканчивал работу к пяти часам, температура редко поднималась выше пяти градусов (тогда водителей мотороллеров еще не обязывали носить каски, так что если когда-нибудь у меня возникнет непорядок с шариками в голове, виной тому – неоднократное переохлаждение мозга, которому я подвергался в тот период), и было темно, хоть глаза выколи.

Обычно я отправлялся из окрестностей железнодорожного вокзала Термини, района столицы, который и сегодня не рекомендуют посещать ночью, затем ехал по улице Национале до Трастевере, поднимаясь по Монтеверде, чтобы затем вернуться домой.

Вид пробуждающегося Рима в пять утра, когда я подъезжал к Трастевере, был великолепен: заря прозрачных зимних солнечных дней на пустынных площадях и улицах обладает какой-то берущей за душу красотой; пока убирают с улиц следы ночных гулянок, благоуханные ароматы кофе, капуччино и сдобных рогаликов вторгаются в воздух, сопровождаемые запахами хлеба и горячей пиццы, вырывающимися на волю из печей; город просыпается, угрюмо потягиваясь, и начинает с несколько недовольной миной трудовой день в надежде, что он не окажется слишком утомительным и скоро подоспеет вечерний отдых. Недаром знаменитая римская пословица гласит: «Пошли мне, Господь, работу, да только сподоби работать как можно меньше!» В Трастевере я подкреплялся чем-нибудь горячим, чтобы потом закончить маршрут обклейки, к шести вернуться домой и вновь отправиться на своем синем мотороллере «пьяджо си» слушать лекции в университете, который, по иронии судьбы, находился неподалеку от железнодорожного вокзала Термини, примерно там, откуда я начинал свой ночной объезд.

Мне неведомо, сколько человек имели счастье наслаждаться Римом в подобные моменты, но пережить такой опыт я советую каждому.

Увлеченный и околдованный в несчетный раз красотой этого города, в тот вечер я не заметил, как ноги вынесли меня на площадь Санта-Мария-ин-Трастевере с фонтаном в центре, и через минуту я оказался перед восхитительной церковью. Площадь пустовала, и около фонтана не было ни души; точнее говоря, там находилась только одна элегантная девушка, погруженная в чтение книги, с удлиненными линиями и белокурыми волосами, которые делали ее похожей на немку. «Черт, ведь это она!» – подумал я.

Я оказался неготовым; у меня вылетело из головы, что мне предстоит весь вечер разговаривать по-английски и о чем – еще было покрыто мраком неизвестности, я даже не придумал, куда мы пойдем. Я внушил себе: «Трастевере меня спасет!» – и, поскольку пришел раньше, притворился туристом и решил быстро сделать еще круг по окрестностям, надеясь, что Рим за это время придаст мне силы собраться с мыслями.

Однако тот факт, что писательница тоже явилась заранее, показался мне хорошим началом.

Завершив круг, я возвратился на площадь с улицы Сан-Франческо-а-Рипа, вновь оказавшись перед церковью и фонтаном, к которому прислонилась Элизабет с намерением почитать.

Я направился к фонтану. Пока я шел к нему, девушка подняла голову, наши взгляды встретились, и она улыбнулась. Помню, что я разобрал слово «Лука». Настал момент пустить в ход мой фантастический макаронный английский (кто знает, почему используется слово «макаронный», в моем случае точнее было бы назвать мой английский «спагеттарным»…).

– Привет, Элизабет, рад познакомиться с тобой!

Я шел напролом! Блестяще, непринужденно и прежде всего непредсказуемо! Не осмеливаюсь представить себе промахи этих первых минут, но помню, что постепенно стал чувствовать себя более спокойно. Впрочем, а почему я должен быть взволнован? Она иностранка, останется здесь на три месяца (а почему три месяца? Пускай…), найдет свои чайные и удалится в библиотеки и кружки интеллектуалов – писать и читать.

Я же находился в родном доме; на следующий день я возобновлю свою работу, обычную жизнь с Джулианой, моими друзьями, моей семьей, моей музыкой и моей «Лацио» в моем городе. Какие еще сомнения мучили меня? Что Джулиана ревнива? Нет, она знала все, к тому же свидание с незнакомой американской писательницей не должно сильно беспокоить ее. Самое главное для меня было не подвести Пэта; если Элизабет, возвратившись в Нью-Йорк, скажет ему: «Твой дружок – настоящий засранец!», бледный вид будем иметь мы оба. Я испытывал желание подарить знакомой моего друга воспоминание о приятном вечере, возможно, единственном, который она проведет в моем обществе в самом красивом городе мира.

Мы пошли бродить безо всякой определенной цели. Ясное дело, Пэт был одной из первых тем для разговора; во все время нашей беседы Элизабет продолжала улыбаться мне той же милой улыбкой, с которой она впервые посмотрела на меня некоторое время назад, и говорила со мной спокойным мелодичным голосом. Ее естественность и простота сразу же покорили меня, они, по правде сказать, совершенно не давали мне оснований укрепиться в моих предубеждениях против американских писательниц-блондинок с удлиненными линиями. Кроме того, Элизабет, казалось, совершенно не смущал мой спагеттарный английский, напротив: молодая женщина изучала итальянский и вставляла в свою речь кое-какие слова. И совсем не стеснялась демонстрировать свой прогресс.

Не определившись с точной целью прогулки, я предложил ей в соответствии с моим планом:

– Элизабет, ты не возражаешь, если мы посидим в одном из баров в Трастевере и выпьем пива перед тем, как отправимся поесть чего-нибудь?

Она тотчас же ответила со своей доверчивой улыбкой:

– Конечно, с удовольствием!

Я был спасен! Чаепитие с пяти до половины восьмого было изгнано навсегда! Оно заменялось кое-чем более освежающим и знакомым: пивом.

Я вспомнил, что одна из моих знакомых управляет пабом на улице Фонте д'Олио, которая начинается непосредственно с площади Санта-Мария-ин-Трастевере, и предложил Элизабет отправиться туда. Пока мы шли, я рассказал ей, почему эта улица называется источником оливкового масла. На самом деле я подвергал ее одной из пыток, которые выстрадал в детстве от собственных родителей: в большей или меньшей степени каждое римское дитя моего поколения должно было затратить множество воскресений «на экскурсию», как это именовалось родителями, с целью ознакомления с красотами своего города, до которых ему в этом возрасте не было никакого дела.

Колизей, Римский форум, Палатинский холм, Старая Аппиева дорога для меня были древними развалинами, которые кто-то построил неизвестно с какой целью, и я не мог уяснить себе, почему вместо того, чтобы отпустить меня играть в футбол на улицах моего квартала или позволить засесть перед телевизором, чтобы смотреть комедии про Станлио и Оллио, родители должны таскать меня по этим памятникам, церквям и базиликам. Все это неизбежно сопровождалось назидательными рассказами моего отца, увлеченного изложением историй, легенд, традиций и анекдотов, связанных с каждым пройденным метром, мне и моему брату – у нас обоих был настолько тоскующий вид, что более унылый трудно себе представить.

И тем не менее с течением времени большая часть этих «экскурсий» запечатлелась и в моем сердце, и в моей памяти. Таким образом, обобщив свои смутные воспоминания, связав их с некоторыми сведениями по истории искусства, почерпнутыми при обучении в лицее, я попытался объяснить Элизабет, что там, где возвышается церковь, примерно две тысячи лет назад, а конкретно в 38 году до новой эры, из-под земли забила струя того, что в те времена назвали оливковым маслом – кое-кто предполагает, что это нефть, которая непрерывно текла целый день. Это событие было истолковано как чудо, так что базилика Санта-Мария-ин-Трастевере построена именно на том месте, где обнаружили источник. В конечном счете, несколько воскресений, отданные в жертву в детстве, принесли свои плоды…

Когда мы добрались до бара, теплый воздух римского сентября позволил нам устроиться на открытом воздухе, и, когда я уже приготовился пробовать свое охлажденное светлое и прежде всего заслуженное пиво, то с некоторым опасением задал себе вопрос: собственно говоря, может, она трезвенница, ибо существовал риск, что она закажет полезный для здоровья микс из моркови и киви, томатный сок или еще какое-нибудь чудо из того же разряда. Но, уничтожив мои сомнения в зародыше, Элизабет заказала охлажденное светлое и прежде всего заслуженное пиво.

Пока мы продолжали болтать, постепенно чувствуя себя все непринужденнее, мой мозг не упускал из виду садистскую мысль осуществить следующий шаг: гастрономическое испытание.

В этот момент я увидел, как из глубины переулка подходит моя знакомая со своим ужином в руке, алюминиевым судком, испускающим ароматный пар, от которого у меня закружилась голова: тушеное мясо под соусом! В этот момент до меня дошло, что кроме проблемы поиска ресторана есть еще и другая – мой зверский голод. За такое соблазнительное мясо я был готов пойти на преступление. За десять секунд я узнал все, что мне требовалось: где моя приятельница купила ужин навынос, как далеко находится ресторан и его меню от А до Я. Эта траттория находилась прямо за углом: семейное заведение, к тому же римское семейное заведение, типичное меню, малое количество столов, но, поскольку еще было рано, отпадала необходимость заказывать столик заранее. Идеально.

Я предложил Элизабет, которая, подобно мне, также испытала искушение запахом мяса, не сомневаться и дать свое согласие. Мы допили последний глоток пива, я был счастлив угостить ее им в качестве премии за то, что она освободила меня от мук чаепития, после чего мы наконец отправились ужинать.

Когда мы подошли к траттории, я поразился, каким же образом я не заметил ее раньше: входом служила стеклянная дверь, и имелось большое окно, позволявшее видеть один-единственный внутренний зал, в котором очень близко друг к другу стояло с десяток столов, накрытых бумажными скатертями в белую и красную клетку, по большей части уже занятых посетителями и заставленных тарелками, от которых исходил манящий пар. Наружная ставня была серой, металлической и опускающейся, из чего следовало предположить, что на месте траттории некогда располагался гараж.

Звуковой фон внутри был типичным для тратторий – семейных римских заведений, в которых громче, чем шумная болтовня разгоряченных вином посетителей, звучит голос хозяйки, перечисляющей блюда дня. Я потерял дар речи: само провидение завело меня в это благословенное место!

Мы вошли и сели за маленький столик, и хозяин тотчас же принес корзиночку с хлебом и литр красного домашнего вина. Я попросил у него меню, и мне никогда не забыть тот сообщнический взгляд, который он бросил на меня, услышав, что Элизабет говорит по-английски. Его ухмылку можно было расценивать следующим образом:

– Я тебя понял! Позабочусь о том, чтобы у американки получился хороший вечерок!

Я хотел ответить ему:

– Ах, милок, ничего-то ты не понял! Тем не менее спасибо! – но это было бы трудно перевести для нее; так что я ограничился ответной улыбкой, с совершенно противоположным его ухмылке смыслом.

Выбор был не особо велик, но, несомненно, возбуждал аппетит. В качестве первого, пока мы сдерживали аппетит брускеттой с помидором, я предложил Элизабет отдать предпочтение одному из трех блюд: спагетти алла карбонара, букатини алламатричана или перышки алларрабьята.

С учетом того, что гвоздем вечера должно было стать второе, я счел, что перышки алларрабьята являются самым легким из первых блюд: ведь, в общем, речь шла только о перышках, в то время как я обычно ел ригатони, причем всегда гофрированные, поскольку соус лучше задерживается на их поверхности – припущенных в сковороде в соке порезанных на кусочки помидоров, оливковом масле, чуть поджаренном до золотистого цвета чесноке и с большим количеством перцев, основным составляющим, поскольку «злость» соуса зависит только от них. После чего я объяснил Элизабет, что можно посыпать их пармезаном или римским козьим сыром.

Я заказал на двоих. Через несколько минут в центре нашего стола приземлились две изрядные порции перышек алларрабьята, которые Элизабет в отличие от меня посыпала ровным слоем сыра.

Итак, признаюсь: единственное, чего я не ем, так это сыр на макаронах! Я знаю, что для нас, итальянцев, это идеальное сочетание, паста с соусом плюс тертый сыр. Но мне он не лезет в горло, так как получается, что у всех соусов одинаковый вкус!

После перышек на наших тарелках остался чудесный и более чем соблазнительный слой соуса: я не устоял и предложил моей сотрапезнице проделать то, что строжайшим образом запрещает этикет, но в некоторых случаях является единственным выходом: собрать весь этот божественный остаток кусочком белого хлеба и отправить его в рот. Для меня является преступлением позволить унести тарелку, не погрузив в нее несколько ломтиков хлеба, готовых впитать в себя остатки соуса. Таким образом, чтобы не испытывать чрезмерного смущения, я решил, что должен убедить Элизабет проделать то же самое, и, к моему удивлению, она охотно согласилась и предприняла атаку на соус.

Мы уже одолели первую половину нашего ужина, и благодаря сентябрьскому теплу и прежде всего зажигательному воздействию перцев, домашнему вину и тому факту, что Элизабет с удовольствием поглощала все, что угодно, я почувствовал себя совершенно расслабленным.

Именно в этот момент Рим презентовал нам одну из тех картинок, которые можно наблюдать только здесь: за двумя удаленными столами два господина среднего возраста начали спорить на повышенных тонах; через некоторое время оживленный обмен мнениями сменился возбужденными пререканиями.

Раскрасневшиеся щеки спорщиков свидетельствовали об их опьянении, естественно, взоры всех посетителей траттории – перепуганных туристов и римлян, готовых насладиться этим спектаклем, неизбежно обратились на них. Как известно, в Риме все легко выходит за рамки…

Оба поднялись во весь рост с видом людей, пришедших сюда, чтобы затеять драку, обрушивая друг на друга самые выразительные оскорбления в лучших римских традициях, взывая к памяти матерей и предков, и чем дальше, тем больше. Бедная Элизабет, казалось, перепугалась при мысли о кровопролитии; но я-то знал, что они никогда не подерутся. Оба все больше приближались один к другому, однако же избегали прикосновений и призывали присутствующих, ради Бога, остановить их, в противном случае они поубивают друг друга. Но финал оказался разыгранным как по нотам: неизвестно откуда материализовались четыре здоровяка, которые схватили двух буянивших пьянчужек, успокоили их, как детей, и, налив им красного вина, предложили скрепить мир рукопожатием, а затем вывели их из ресторана под белые руки.

В Элизабет все еще чувствовалась какая-то напряженность, и я успокоил ее тремя словами:

– Добро пожаловать в Рим!

Сейчас не хватало только самой изюминки обеда: второго блюда.

Находясь в семейном заведении, Элизабет не могла отказаться попробовать историческое римское блюдо. Среди различных вариантов мне попалось одно из наиболее изысканных кушаний мировой кухни: бычий хвост алла ваччинара!

Хвост бычка алла ваччинара – это блюдо, рожденное в районе Регола, где проживали дубильщики кож, именуемые «ваччинари». Как и с любым рецептом, всегда существует официальный вариант блюда, но фактически любой римлянин скажет вам, что только его бабушка, будучи хранительницей секретного и неповторимого рецепта, готовила истинный бычий хвост алла ваччинара. Обычный рецепт с небольшими вариациями предусматривает следующее: подрумянить порезанный на кусочки бычий хвост в смеси поджаренных чеснока, лука, измельченного сала, моркови и сельдерея, чтобы он пропитался их ароматами, затем добавить стакан вина и кусочки помидоров, с которых снята кожица. Все это тушится примерно с час, затем заливается водой и оставляется на огне примерно на три часа, но некоторые клянутся, что не помешает еще один час. Важно лишь, чтобы готовый хвост стал мягким.

Некоторые считают, что истинный секрет состоит в том, чтобы использовать столько сельдерея, сколько весит хвост. Другие утверждают, что испробовать его наилучшим образом можно, лишь взяв при еде руками, но это не является тайной.

Я уже представлял себе, что Элизабет вежливо проигнорирует мое предложение или столь же вежливо отодвинет блюдо с дымящимся хвостом (нет, нельзя сказать, что это самое подходящее блюдо для писателей…). Последним ударом для нее станет наблюдение, как я буду брать его руками.

Однако же и на этот раз Элизабет потрясла меня, с улыбкой согласившись попробовать бычий хвост алла ваччинара, поданный с гарниром из цикория, припущенного с чесноком и сладким перцем. Но что мне доставило величайшее удовольствие после того, как моя гостья с наслаждением, читавшимся в ее глазах, расправилась с этим блюдом, так это то, как она, оказавшись способной ученицей, по традициям римской жизни немедленно применила на практике полученный урок: собрала ломтиком хлеба подливу от хвоста!

Я не верил своим глазам. Мой план проваливался самым жалким образом. Моя новая знакомая не только не оказалась занудливой, непьющей писательницей-вегетарианкой, но была симпатична, весела и ела и пила все, что угодно! Тем не менее должно же существовать какое-то оружие, которое сразило бы ее: мой мозг лихорадочно принялся вспоминать, какие же виды требухи могут мне помочь в случае возможных последующих ужинов, но я немедленно уничтожил эту идею в зародыше.

Моя гостья не заслуживала такого отношения. Итак, Элизабет блестяще выдержала экзамен, а потому единственное, что причиталось ей, так это премия: лимончелло.

Многие американские друзья доверительно признавались мне, что лимончелло, когда они пробовали его в первый раз, становилось для них открытием.

Таким же открытием оно стало и для Элизабет – хотя я придерживаюсь того мнения, что предпочтительно пробовать этот напиток домашнего приготовления, менее сладкий и с более высоким содержанием алкоголя. И прежде всего если его подать ледяным, то домашнее лимончелло может стать смертельным оружием, ибо сладкий и освежающий цитрусовый вкус, кажущийся таким невинным, в состоянии свалить с ног на второй рюмочке.

Я пообещал угостить ее домашним лимончелло, как только представится такая возможность, но она, казалось, усомнилась в этом: лимончелло, приготовленное дома?

Достаточно нескольких целых лимонов, с которых срезается только желтая часть корки – никогда не используйте ее внутреннюю белую подкладку, так как она придает настойке горечь. После срезания корку настаивают в литре чистого 95-градусного спирта в закрытой емкости. Далее, как и для хвоста бычка алла ваччинара, так и для лимончелло у каждого имеются свои рецепты, поскольку существуют различные подходы. Одни добавляют палочку корицы, другие считают, что напиток должен настаиваться несколько месяцев с периодическим переливанием, а некоторые, подобно мне, склонны полагать, что двух недель более чем достаточно. Затем в кастрюле теплой воды растворяется сахар, пока не образуется сироп, подлежащий полному охлаждению. Далее сироп и процеженный от корок спирт смешивают, и нектар готов.

После того как Элизабет испробовала заслуженную награду, мы вдвоем ощутили потребность немного пройтись: какое место может быть лучше, чем Трастевере, для пищеварительной прогулки? Затем наступил момент нашей новой задачи: мороженое. На сей раз Элизабет предложила мне пойти попробовать его поблизости от ее дома, в кафе-мороженое «Сан Криспино», поблизости от фонтана Треви.

Чтобы попасть туда, мы воспользовались моим мотороллером: я одолжил Элизабет свою легкую куртку, и мы тронулись с места.

Я решил удлинить поездку, проехав через Яникул, одно из тех мест Рима, к которому я более всего привязан. Оттуда можно любоваться Римом во всей его красе. Мальчишкой я часто приходил сюда со своими родителями, чтобы послушать полуденный выстрел пушки. Этот выстрел должен был возвещать о наступлении полудня и подавать знак для колокольного звона всем римским церквям.

Другим любопытным фактом, связанным с Яникулом, является то, что несколькими десятками метров ниже находится тюрьма Реджина Коэли, чье уникальное месторасположение позволяет криками общаться с заключенными. Поэтому еще не так давно было обычным делом, что родственники арестантов использовали Яникул в качестве своего рода переговорного пункта.

Поскольку мы прибыли поздно вечером, то были лишены удовольствия услышать полуденный выстрел и, не имея томящихся в заключении родных, вновь уселись на мотороллер и направились к «Сан Криспино». Нам потребовалось всего несколько минут, и вскоре мы уже получили в руки наше мороженое.

Было поздно, и домашнее красное вино вкупе с лимончелло дали о себе знать, поэтому мы пришли к соглашению, что настала пора проститься. Ибо, хотя я и не представлял, что делают по утрам писатели, для меня никто не отменял начинающуюся с 9 утра каждодневную битву с итальянской системой налогообложения.

Вернувшись домой, я не мог отогнать от себя мысль: я был слишком предубежден, Элизабет оказалась чрезвычайно приятной девушкой, и я должен признать со всей искренностью, что провел прекрасный вечер, неожиданно прекрасный. И я с удовольствием повстречался бы с ней снова.

На следующий день я решил послать ей по электронной почте сообщение, чтобы поблагодарить за прогулку, за пиво, за ужин, за мороженое и приятную болтовню. Я тотчас же заснул, не думая о заботах завтрашнего дня, что со мной редко случается, и, проверяя на следующий день электронную почту, я был весьма удивлен, обнаружив там послание Элизабет:

«Привет, Лука, спасибо за прекрасный вечер, за пиво, за ужин, за мороженое и приятную болтовню. Вскоре увидимся. Лиз».

Хорошо, Элизабет, с сегодняшнего дня ты для меня просто Лиз.

 

16. «Don't be sad 'cause your sun is down»

[96]

Римская осень стояла у ворот. Дни становились короче, температура падала, а листья платанов, выстроившихся в ряд на набережной Тибра, постепенно становились золотыми. При переезде на мотороллере через мосты над рекой открывались чудесные виды. Даже в спешке я не мог удержаться от того, чтобы не притормозить на несколько секунд и не полюбоваться моей рекой, несущейся к морю и отражающее в себе деревья и колокольни.

Именно на одном из этих мостов я вспомнил, как Лиз безбоязненно села на мой мотороллер, то естественное равновесие, с которым она грациозно приютилась на заднем сиденье, хотя ей довелось сделать это в первый раз. На поворотах молодая женщины виртуозно балансировала так, словно была лишена веса, не рискуя нарушить равновесие резкими движениями.

Можно подумать, что Лиз рождена для мотороллера, управляемого римлянином. Стоило лишь вспомнить тех, кто садился на него, часто оставляя мне на память царапины на боках или синяки на плечах с перепуга от проскакивания в двух сантиметрах от зеркалец заднего вида автомобилей, выстроившихся в ряд перед светофором…

Для нас, римлян, езда на мотороллере является первостепенным условием выживания. Тому виной суматошный транспорт столицы с ее узкими улочками и трамвайными путями, где мы подвергаемся риску каждые тридцать метров, а также наша дурная привычка вождения без всяких правил.

Через несколько дней после нашей первой встречи у меня появилась возможность испытать Лиз в дневном потоке, намного более бурном, нежели ночное движение, при котором я уже ставил эксперимент.

Я получил сообщение по электронной почте, в котором Лиз просила встретиться за обедом, и я с удовольствием согласился. По сравнению со школьными временами, когда каждый обед по своему обилию и продолжительности превращался в рождественский, теперь я укротил свой аппетит. Я не могу позволить себе наесться и напиться до отвала, а потом как ни в чем не бывало ломать голову над хитроумными налоговыми проблемами. По этой причине и с учетом того факта, что американцы тоже не предаются чревоугодию за ленчем, я предложил моей гостье обед на скорую руку, возможно, первое и салат, в районе Борго.

Этот район, примыкающий к собору Святого Петра, наверняка должен был понравиться ей. Кроме возможности полюбоваться Пассетто ди Борго, то есть проходом-коридором, соединяющим Ватиканские дворцы с замком Святого Ангела, построенным в XV веке, чтобы папа в случае вражеской атаки мог спастись бегством прямо из Ватикана в эту крепость, мы наверняка отыщем среди множества таверн в окрестностях ту, которая приютит нас. Выбор падет на одну из трех улиц, также под названием Борго: Борго Пио, Борго Анджелико и Борго Витторио.

Лиз сняла небольшую квартирку неподалеку от улицы дель Корсо, и мой выбор Борго для нашей второй встречи за обеденным столом позволял мне заехать за ней и потом отвезти ее обратно за несколько минут, чтобы потом быстро вернуться на работу.

Мы встретились около ее дома, оба опять явились заблаговременно. Солнечный свет падал на ее белокурые волосы и бледное лицо, а ее улыбка, невзирая на какой-то меланхолический оттенок, дала мне понять, что она рада видеть меня.

Чтобы почувствовать ее истинный испуг, хватило бы нескольких минут езды на мотороллере при движении в час пик. Я принялся обгонять другие мотороллеры и мопеды, пригрозил ложным наездом на посетителей собора Святого Петра, два или три раза проскочил на красный свет после скандального виляния в потоке транспорта, а ей – хоть бы что: моя пассажирка продолжала болтать и шутить, восторгаясь пролетающими мимо видами Рима. Я не верил своим ушам! В тех случаях, когда я подвергал подобному обращению Джулиану или мою мать, намного более привычных, чем Лиз, к римскому движению и моему вождению, их вопли были слышны в Остии, а моей спине доставалось немало решительных ударов кулаком. На Лиз же… это не производило никакого впечатления!

Я опять был поражен. Сначала я подумал, что моя спутница не хочет доставлять мне удовольствие своим испугом, затем решил, что она развлекается, совершенно не сознавая грозящей опасности, а в конце концов стал уповать на то, что Лиз доверяет мне.

Мы нашли нашу таверну в Борго Витторио, и после унылого ожидания встречи с Лиз по причине деловых встреч во второй половине дня я не мог удержаться, чтобы не блеснуть в беседе своими познаниями в гастрономии. Мы уселись за стол для двоих в уголке, готовые к быстрому и легкому обеду.

Однако же, взяв в руки меню и выслушав официантку, мелодичным голосом перечисляющую блюда этого дня, не включенные в общий перечень, я заколебался и испытал обоснованное опасение, что скорее всего буду не в состоянии выполнить свое намерение придерживаться диеты. Чем дальше официантка углублялась в перечисление блюд, тем, как мне казалось, более чувственный оттенок приобретал ее голос; во рту у меня потекли слюнки, а в мечтах на тарелке поочередно возникали те лакомства, которые с такой любовью описывала девушка.

Я взглянул на Лиз, надеясь, что она не осознает, какое благословение Божие ниспослано в наше распоряжение, но меню на английском языке и то исключительное внимание, с которым я внимал словам официантки, разрушили все мои надежды. И легкий обед пошел к чертям.

На закуску – салат «Капри» с сыром из молока буйволицы, ушки со спаржей и креветками, запеченная ората с картофелем, в завершение – овощной салат, чтобы освежиться. К первоначальной половине литра ледяного белого вина вскоре добавился его близнец. Прошло два часа, а мы все сидели там, улыбающиеся, блаженные и вновь с набитым животом. Ничего не поделаешь, поесть – действительно одно из великих удовольствий жизни. На наших лицах, казалось, было написано: «Отберите у нас все, но не еду. Еда – это искусство, любопытство, чувственность. Любовь».

И к моему удивлению, Лиз внесла заключительный вклад в завершение нашей вакханалии, заказав то, что совратило ее в первый же раз, когда она попробовала его: лимончелло. Официантка проявила величайшую щедрость, оставив нам в середине стола целую бутылку.

Когда после обеда мы уселись на мотороллер, я улыбался во весь рот, довольный, как Грегори Пек, который в «Римских каникулах» носится по Риму с Одри Хепберн на своей «веспе». С той разницей, что я никогда не повез бы Лиз к «Устам истины», даже если бы она умоляла меня об этом. Не столько ради того, чтобы избежать обычной толпы туристов, готовых бросить вызов этой каменной роже, сколько потому, и я признаюсь в этом, что испытываю перед «Устами истины» какой-то проклятый страх.

Я не лгу, но моей руке у нее во рту не бывать. Для меня было потрясением, когда еще ребенком меня в первый раз привели сюда мои родители, поведав, что каменная пасть откусывала руки всем лжецам, которые засовывали их туда, внутрь; возможно, к этому еще добавилась длинная очередь проклятых туристов, которые прикидывались, будто кисть руки действительно застряла, – факт остается фактом, – я не осмелился приблизиться к ней.

Я охотно вошел в Санта-Мария-ин-Космедин, церковь в византийском стиле, на стене которой приютились «Уста истины», но, восхитившись ее архитектурой и прочитав краткую молитву, я издалека помахал опасной щели еще неповрежденной рукой и убрался восвояси.

Я и впоследствии старался держаться подальше от нее, ибо во мне не гасла надежда, что как-нибудь «Уста» действительно оживут и вцепятся в кисть какого-то шутника, который притворяется пострадавшим.

К счастью, Лиз ничего не спросила у меня, а я позаботился о том, чтобы не проронить ни слова на этот счет. Она попросила меня повезти ее вниз на улицу Джулия, где была намерена совершить прогулку для улучшения пищеварения перед посещением книжного магазина в тех местах.

Так что я сопроводил ее до начала улицы, уверенный в том, что после прогулки и прочтения первой страницы она впадет в классическую и приятнейшую дремоту, которая для нас, римлян, ленивых и вялых, является таким же удовольствием, как и самой настоящей необходимостью – особенно если за обедом ты съел все то, что поглотили мы. И я не вижу причин, почему Лиз, которая, по крайней мере в моих глазах, становилась римлянкой, должна составить исключение. Ко мне же, для которого сон после такой трапезы всегда был несбыточной мечтой, послеобеденное время немедленно обратило свое неумолимое лицо: однако я принялся за работу, удовлетворенный тем фактом, что Лиз и я провели вместе приятные часы.

Я тотчас же рассказал Джулиане об этой второй встрече, отчасти для того, чтобы остудить ее ревность, отчасти потому, что был счастлив сделать ее участницей этого нового явления, которое я еще колебался назвать «дружбой», но которое явно развивалось в этом направлении.

Так что на следующей неделе я устроил ужин в Анцио, где жила Джулиана. Я поехал забрать Лиз, на этот раз в машине, и вечером мы покинули Рим, чтобы направиться к морю.

Дабы должным образом представить этот городок, я сказал, что, будучи американкой, она должна знать Анцио, так как в конце Второй мировой войны он был театром знаменитой высадки союзников. Я также поведал ей историю Анджелиты, пятилетней девочки, которую нашла на пляже всю в слезах группа солдат. Она потеряла обоих родителей, и солдаты «удочерили» ее, считая чем-то вроде символа высадки. Но через несколько дней, когда малышка начала возвращаться к жизни от потрясения, вызванного потерей родителей, она была убита взрывом гранаты. В Анцио Анджелиту увековечили в виде статуи, изображающей девочку, окруженную летящими чайками.

Я также попытался подготовить Лиз к встрече с Джулианой, описав последнюю как непосредственную девушку, простую и красивую, покой души которой в тот период был подорван тем, что ее родители разводились.

Я в первый раз увидел, как улыбка исчезла с губ Элизабет. Возможно, я перебрал с печальными рассказами. Но оказалось, на то была причина, о которой я не знал: после глубокого вздоха она поделилась со мной, что недавно развелась. Безобразный развод, если вообще когда-либо существовал прекрасный развод, он полностью уничтожил ее, сломил телесно и духовно, и одной из причин, по которой она попала в Рим, было желание забыть все. И перевернуть новую страницу в жизни.

Я почувствовал глубокую нежность к этой мужественной девушке, и она стала невероятно близка мне. В ее словах заключалась драма, которую я переживал из-за другой женщины, Джулианы, – и вместе с ней. И тот прямой, прочувствованный и страстный рассказ, в котором Лиз поведала мне о бесцельности своего существования в этот период ее жизни, оказал мне огромную помощь в понимании того, как наилучшим образом выдержать это испытание, которое также касалось и меня.

До этого момента я ни с кем не обсуждал то, что происходило с Джулианой, из-за сдержанности и уважения к ней и ее родителям. Но было так естественно разговаривать об этом с Лиз. Она обнажила свою душу и искренне рассказала о том, что пережила, а сделав это, она зажгла свет в картине, где я до сих пор видел только тьму. Я ощутил, что Джулиана и я не одиноки. Я был благодарен Лиз за этот момент сопричастности нашему горю и наконец понял причину этой меланхолии, проглядывавшей в ее улыбке.

Я поклялся себе сделать все, что в моих силах, и помочь Лиз вернуть душевное спокойствие, которое она потеряла. Я не оставлю ее одну и буду стараться оберегать от грусти. Иногда, возможно, было бы достаточно одной улыбки. Я и Рим возродим ее для близких, к которым она вернется на Рождество.

Мы прибыли в Анцио после часа езды на автомобиле, летевшем в буквальном смысле как на крыльях, и для меня было сильным испытанием видеть улыбки Джулианы и Лиз при их первой встрече. Предшествующее любопытство сменилось взаимной симпатией, и мои страхи насчет моментов натянутого молчания оказались столь необоснованными, что мне удалось заговорить только через полчаса. В течение которых я симулировал отсутствие аппетита.

На этот раз мы выбрали пиццу быстрого приготовления, уверенные в том, что в будущем нам еще представится возможность полакомиться отличными рыбными блюдами Анцио, так как после обеда мы хотели выкроить время, чтобы прогуляться по центру города и порту.

На секунду в пиццерии мной овладело искушение попросить особую пиццу с перцами по-римски, но эта мысль показалась мне слишком жестокой по отношению к моей бедной американской гостье. Возможно, она, привыкшая к пицце «Эмтрэка», не нашла бы повода для жалоб в изготовленной по всем правилам пицце Анцио. Но, будучи отважной гурманкой, Элизабет была хорошо проинформирована, и из трех поездок, которые она запланировала, первая имела своей целью Неаполь.

Вечер прошел в спешке, и когда настал момент прощания с Джулианой для возвращения в Рим, ее взгляд подтвердил мне, что она нашла в Лиз все то хорошее, что ожидала.

Мы с Лиз сели в машину. Пока моя новая знакомая говорила мне, что Джулиана в действительности так мила, как я рассказывал ей, у меня возник вопрос, какое мое любимое американское слово. Время от времени я задавал себе подобные вопросы. Совершенно неожиданные.

Мне пришлось подумать несколько секунд, прежде чем я нашел ответ: «Surrender».

Звук этого слова всегда казался мне чудесным. Первый раз я обратил внимание на это еще в детстве: я слушал «Surrender to Me» в исполнении трио Макгвинн-Кларк-Хиллманн. А потом я вспомнил, что вновь увидел его, когда смотрел фильм «Волшебник из страны Оз», столь любимый мной в детстве, в сцене, где Колдунья Запада предлагает Дороти прекратить сопротивление, написав в небе: «Сдавайся, Дороти!» Эта фраза чрезвычайно нравилась мне, и я находил ее мелодичной, развлекающей, маленькой скороговоркой.

В этот момент я спросил у Лиз, какое же у нее любимое итальянское слово. Я воображал, что она ответит что-нибудь вроде «scarpetta» или «cibo», «pasta» или «pizza», «amore» или «musica», «Luca» или «Elisabetta». Но ни за что не мог представить себе, что в ответ прозвучит: «attraversiamo».

Я не знал, что и сказать. Мне показалось, что слово «аттраверсьямо», кроме приятного звучания для ее уха, имело также и особое значение: побуждение перевернуть страницу, перейти от старого к новому этапу жизни.

У меня же, напротив, перед глазами возникли только пешеходные переходы Рима, где каждодневно тысячи людей рискуют жизнью, чтобы пройти несколько метров, и сама мысль о пересечении вселяет в меня некоторый страх. Пересечение улиц в Риме – это процесс, требующий внимания, опыта и изрядной доли везения. Но возможно, я зашел слишком далеко. Слишком вышел за рамки.

Тем временем я вставил в стереопроигрыватель автомобиля компактный диск, на котором записал подборку песен, сопровождавших два моих путешествия с Джулианой в Америку. Естественно, я приготовился быть осмеянным Лиз, как только Трэвис Тритт затянул «It's a Great Day To Be Alive», первую песню моего диска.

Но как только зазвучал его зажигательный голос, я заметил, что Лиз не только знает песню наизусть, но она к тому же чрезвычайно нравится ей! Кто знает, почему я воображал, что она любит более интеллектуальную музыку! Действительно, это был «Great day to be alive!».

Песня за песней, и я обнаружил, что стиль кантри также был любимым жанром моей знакомой: настал момент признаться ей в моем увлечении Джеймсом Тейлором.

Но на этом музыкальные сюрпризы не кончились: на половине диска и на полдороге, ночью, голос Леэнн Раймз начал петь «Can't fight the moonlight». Лиз разразилась громким смехом.

– Лука, откуда ты знаешь эту песню?

– Ну, Леэнн Раймз хорошо известна мне, а к «Can't Fight the Moonlight» я особенно привязан, потому что это саундтрек «Девушек из “Безобразного Койота”». Очень милый фильм. Ты его видела?

– Да… в определенном смысле я его написала.

– Как это – ты «его написала»?

– Я написала статью про этот бар, и из нее сделали фильм.

– Извини меня, Лиз, обычно, когда я общаюсь с девушками, я не пользуюсь такими словами, но, полагаю, на сей раз я сделаю исключение: ты не считаешь меня долбаным лохом?

Ей все не удавалось прекратить смех.

– Нет, я говорю истинную правду. Это просто потешное совпадение!

Она была права. Это было действительно невероятное совпадение. В какой другой машине на пути в Рим она могла случайно услышать саундтрек фильма по ее статье, случайно вставленный в подборку?

Затем настал кульминационный момент. Я вставил в этот компактный диск также песню, взятую из сольного альбома Дона Хенли под названием «Taking You Home». В шутку я задал ей вопрос, не сделала ли она сценарий для фильма с этой песней и знаком ли ей этот певец.

– А теперь ты принимаешь меня за долбаного лоха! – ответила Лиз. – Думаешь, я не узнаю голос Дона Хенли? Я обожаю «Eagles»!

Ее ответ влил мне в кровь порцию адреналина.

– Лиз, это просто чудо! А какая же у тебя любимая песня?

Ни секунды не колеблясь, она ответила:

– «Take It to the Limit».

– Что-о-о? «Take It to the Limit» тоже моя любимая! А я-то думал, что один во всем мире люблю ее больше «Hotel California» и «Desperado»!

Я не мог поверить своим ушам. Мой друг Патрик прислал ко мне писательницу, но не сказал, что она симпатична и забавна, что рядом с ней чувствуешь себя в своей тарелке, что она ест и пьет все, что угодно, и прежде всего любит все то же самое, что и я!

Я не знал, кому или чему возносить благодарность, но чувствовал, что получил неожиданный подарок с другого конца света, подарок, который буду оберегать и защищать. В Лиз все еще чувствовалась некоторая меланхолия, по этой причине, когда мы во все горло распевали «Take It to the Limit», я вновь подумал об обещании, которое дал сам себе: я, Рим, еда и музыка возродят ее для Соединенных Штатов.

 

17. «Your smiling face»

[106]

Мои отношения с Лиз с каждым днем становились все более глубокими и требующими продолжения.

Мы часто виделись, хотя она тщательно распределяла свое время: первый завтрак, сочинительство, обед, уроки итальянского языка, ужин и прогулки по Риму. Когда мне по работе случалось попасть в ее район, я посылал ей эсэмэску с тем, чтобы узнать, не находится ли она поблизости; и тогда мы встречались где-нибудь, хотя бы только для того, чтобы выпить вместе чашку кофе или быстро перекусить.

Именно в одну из этих встреч Лиз опять ошарашила меня: робко, но решительно она спросила, не могу ли я как-нибудь сводить ее… на стадион! Естественно, я быль польщен такой просьбой, и мысль заполучить заокеанскую орлицу среди наших бело-голубых сил поддержки заставила меня прямо-таки напыжиться от гордости.

Первым случаем, который представился мне, была игра Лиги чемпионов в середине недели, и я уцепился за нее. Я предупредил моих компаньонов по походам на стадион Алессандро и Паоло, что этим вечером нашего полка прибудет, и купил билеты на матч «Лацио» – «Спарта Прага».

Вечером в день матча на мотороллере я забрал Лиз у станции метро «Октавиана», и через десять минут мы прибыли на Олимпийский стадион.

Во время игр Лиги чемпионов всегда царит приятная атмосфера возбуждения. Я был взволнован как значимостью матча, так и присутствием Лиз. Я представил ей Алессандро и Паоло и набросил на шею новоявленной болельщицы шарф «Лацио». После чего мы уселись, готовые к выходу на поле обеих команд под сопровождение соответствующих гимнов.

Стадион был набит битком, а цветные шарфы, флаги и выкрики хором вносили свой вклад в праздничную обстановку. Я заметил, что в Лиз проснулось любопытство, и краем глаза стал следить за тем, чтобы она чувствовала себя как можно более непринужденно.

Раздался свисток, извещающий о начале. Мы, болельщики со стажем, сохраняли относительное спокойствие, ибо в те годы команда «Лацио» считалась более сильной, чем «Спарта». Игра началась с атаки наших, воодушевленных горячей поддержкой трибун, но, как это часто бывает в футболе, случилось непредвиденное.

Не прошло еще и двадцати минут, как нам уже засадили два гола! Я в мечтах рисовал совершенно иное футбольное крещение Лиз. Им должна была стать красивая победа с множеством забитых мячей. Праздник. А вместо этого творился кошмар. Я пытался не показать вида, но Лиз чувствовала некоторую натянутость и мудро не промолвила ни слова.

Затем во время перерыва она выразила сожалению по поводу того, что мы проигрываем, ей даже показалось, что в этом есть доля ее вины. Я попытался изобразить оптимизм и ответил ей, что возлагаю большие надежды на второй тайм, но это звучало не очень убедительно.

К счастью, ожидания оправдались. Через десять минут наши наконец забили гол, и первый гул ликования на Олимпийском был вызван скорее нервным напряжением, нежели радостью. Гул стал восторженным после второго гола, который сравнял счет.

Теперь все расслабились. Мы даже робко начали лелеять мечту о победе. Лиз ободрилась: теперь начиналась ее игра, и она была готова наслаждаться спектаклем, который разыгрывался не командами на поле, а болельщиками на трибунах.

Все началось, когда тренер «Спарты» произвел первую замену.

Весь стадион ожидал этого момента. На трибунах болельщики обменивались взглядами, выражавшими крайнюю озабоченность, и было ясно: что-то назревает, когда в громкоговорителях раздался сильный и отчетливый голос:

– За команду «Спарта Прага» вместо футболиста Кинцла на поле выходит Глушевиц.

Весь стадион, включая нас, затаивших дыхание до этого самого момента, смог наконец выпустить на свободу, используя всю мощь голосовых связок, три великолепных, давно припасенных слова, гулко выпалив их в атмосферу:

– Пошел на х…!

Лиз громко расхохоталась. Она поняла, случилось нечто из ряда вон выходящее, и чутьем уловила, что эти три словечка не проходят по разряду изящной словесности. Развеселившись, она потребовала разъяснений по поводу шедевра хорового творчества.

Я сказал, что это – типично римское выражение, означающее: «нам на это плевать». Один из способов сообщества болельщиков устрашить новичка, выпущенного на поле, дав ему ясно понять, что его никто не боится. Естественно, это выражение производило наибольший эффект в ходе игр итальянского чемпионата, но, поверьте мне, до иностранца, услышавшего его вылетающим в унисон из глоток сотен болельщиков, поднявшихся во весь рост на трибунах, тоже доходит его смысл.

Ухитрившись наконец-то излить на попавшего под горячую руку чешского игрока часть напряжения, накопившегося до уравнивания счета, большая часть болельщиков сменила гнев на милость и ощутила полную свободу для проявления состояния собственной души самым причудливым образом. И вот тут-то и началось самое интересное.

Ибо в Риме болельщик является каким-то совершенно театральным персонажем, разыгрывающим самое настоящее представление: и я не знаю места лучшего, чем Олимпийский стадион, где бы можно было насладиться этим зрелищем.

Каждый римский болельщик на стадионе предается словесным излияниям всех видов, которые на самом деле зачастую и охотно превращаются в истинные монологи безумной выразительности, от которых несет невообразимой вульгарностью. Некоторые из них совершенно гениальны. Еще и потому, что успех каждого восклицания обусловливается одобрением соседей: если оратор вопит во все горло и в должной степени уснащает свою поэму уже известными или только что изобретенными словечками, то прочие болельщики выражают свое согласие сальными комментариями, сочувственными аплодисментами, а нередко и новыми ответными монологами.

Должен признать, что таким образом ведут себя не только болельщики «Лацио», но также и наши двоюродные собратья, сторонники «Ромы», хотя, напоминаю об этом, являясь всего-навсего гостями в этом городе, они овладели этим искусством в полной мере. В любом случае мы все находимся в Риме.

Естественно, перед таким потоком лексических изысканностей Лиз навострила ушки. Говорят, что когда едешь за границу, первым делом выучиваешь бранные словечки. Конечно же, она не могла упустить такую возможность интенсивного курса на этом уровне. Более того, у нее был отточенный слух и особый талант улавливать и извлекать из хора самые крепкие выражения.

Внезапно у нее в руках появилась записная книжка, с которой она не разлучалась, и, естественно, именно я был избран преподавателем по этому скользкому предмету. Курс начался с объяснения слова из трех букв, в своем буквальном значении не нуждавшегося в иносказательном переводе. Но моя ученица стала допытываться, почему оно употребляется столь часто. Я объяснил ей, что оно представляет собой слово-паразит в итальянском языке, конечно же, чрезвычайно вульгарное, используемое по всей Италии, а в Риме – с особой щедростью: предание гласит, что некогда в словесных конструкциях довольно много римлян заменяли запятые тем, что я и Лиз начали называть «Х-слово» или «слово с Х». Очень часто это слово произносилось в особые моменты речи, дабы перевести дух, выделить что-то или лучше донести до понимания то, что в противном случае оказалось бы трудно истолковать другим. Лиз была просто заворожена этим объяснением, и оно, несомненно, послужило ей дополнительным стимулом для изучения итальянского языка. Или римского диалекта.

Я также объяснил ей, что для должного использования бранных слов в Риме большую роль играет практика: например, уличное движение является прекрасным местом тренировки. Естественно, требуется также определенная доза фантазии. Она все записывала, и я без колебания перевел ее на следующую ступень обучения.

В футбольном матче излюбленной целью болельщиков является – и всегда останется ею – судья. От внимания моей ученицы, в ушах которой еще звучала музыка, выученная на первом этапе нашего курса, не ускользнуло оскорбление, которое остервенело выкрикнул за десять рядов позади нас тучный господин в возрасте:

– Хрен моржовый!

Естественно, это было обращено к судье.

«Хрен моржовый» является языковым шедевром, одним из тех выражений, которые, кроме оскорбительного звучания, создают точный портрет несчастного, кому они предназначены. Уверив мою спутницу, что в римских переулках не обретается никакого мифологического существа подобного вида, я объяснил ей: этот эмоционально окрашенный колоритный ярлык приберегается для тех, кого считают невежами и идиотами. Их грубость и глупость осмеивается с презрительным высокомерием, наводящим на мысль, что вместо головы у них на самом деле нечто совершенно иное.

От головы судьи перешли к дотошному анализу его происхождения. И после того как многие припомнили, что его мать практиковала древнейшее в мире ремесло, была многократно упомянута и его жена, поскольку, пока муж зарабатывал себе пропитание судейством, она определенно увлекалась занятиями сомнительного свойства… Мне было несколько затруднительно объяснить Лиз, что слово «проститутка» можно перевести на римском диалекте в двадцати различных вариантах, некоторые из них комичные и смягченные своим мелодичным звучанием, часто выраженные пространными богатыми окольными истолкованиями, другие определенно тяжеловесны и режут ухо своей вульгарностью.

По меньшей мере полтора десятка этих эпитетов пролетели над нашими головами, из них с дюжину приземлилось в записной книжке Лиз, некоторые были занесены туда мной по ее просьбе во избежание риска, что они будут увековечены в неправильном написании.

Но самый яркий пример музыкальности прибыл с последним благословением. Это, возможно, первое ругательное выражение, которое выучивает каждый итальянский ребенок:

– Пшелвжопу!

Наш спор возник не столько из-за перевода на английский язык этого вежливого приглашения, которое, как я полагаю, имеет точный эквивалент почти на всех языках мира, сколько потому, что Лиз задала мне самый странный вопрос, который только можно себе представить:

– Лука, но это слово на самом деле является тремя словами?

В каком смысле? Я не понял вопроса. В Риме не существует оскорбления, наилучшим образом воплощенного в едином выражении, более законченного и непосредственного, чем хорошее «Пшелвжопу!», часто сопровождаемое выброшенной вперед рукой, указывающей направление. Откуда взялось это побуждение раздробить его на три слова? Возможно, из мощного вопля другого одержимого за нашей спиной, который, для придания большей убедительности своему оскорблению, решил скандировать его раздельно:

– Пошел-в-жопу!

Только чуткое к словам ухо, подобное слуховому аппарату писательницы, способно уловить столь тонкий оттенок. Я никогда не предполагал, что для отправления кого-то куда подальше стало возможным разбить цельное «Пшелвжопу!» на три крошечных составных элемента. Однако в данном случае это было именно так.

Казалось, состязанию оскорблений и проклятий, от самых причудливых до традиционных, не будет конца. Но тут игра завершилась:

2:2. Команда «Лацио» свела матч вничью, но я уверен, что в этот вечер в глазах Лиз выиграли болельщики «Лацио».

Выходя со стадиона, я возблагодарил небеса, потому что ее уши, к счастью, не уловили жемчужину римских бранных словечек: «Е… твою мать!» – употребляемую, в отличие от распадающегося на три части «Пошел-в-жопу!», одним словом.

Чаще всего оно используется в машине, когда застреваешь в автомобильной пробке или тебя подрезают на автостраде, и еще в тысяче подобных случаев; однако и стадион является плодотворной почвой для подобного выражения. Это словосочетание, изысканно римское, переведенное буквально, имеет довольно жестокое значение: интимную связь «твоей матери» с посторонним молодцом. В этом выражении заключается изрядная доля подлости, разве не так? Но надо сказать, что выражение за время использования так поистерлось, что люди просто не замечают его; случается, что слышишь, как его употребляют между собой родственники, хотя, по иронии судьбы, они являются потомками одной и той же несчастной прародительницы.

– Ах, брат, е… твою мать! Ты забыл, что вчера был день рождения бабушки?

Скажу вам больше: со временем этот языковой шедевр стал даже чем-то вроде приятного комплимента. Поэтому часто слышишь, как друзья обмениваются между собой выражениями типа:

– Ты знаешь, мы с Марией решили пожениться!

– Е… твою мать! Поздравляю!

Однако Лиз не уловила этого выражения.

Я не уверен, что моя ученица, каким бы блестящим и одаренным лингвистом она ни была, созрела для правильного понимания и прежде всего правильного использования этого выражения.

Мы вышли со стадиона, оживленно повторяя пройденное по языковым шедеврам, только что вошедшим в словарный запас Лиз. Было поздно, чтобы идти на ужин, так что я предложил группе ознакомить нашу приятельницу с другой римской традицией: горячим ночным рогаликом.

Ибо, знаете ли, когда часами гуляешь с друзьями и ужин уже перешел в разряд далеких воспоминаний, к тому же, возможно, за ним перебрали несколько бокалов вина, то возникает потребность отведать сдобы. Что касается меня, я не особый любитель сладкого: ни за что не променяю кругляшок моццареллы или охотничью колбаску на кусок торта, а пиццу с перцами на мороженое. Но рогалик есть рогалик. Простой, с кремом или шоколадом, большой или мини, он всегда доставляет удовольствие. Особенно в поздний час, когда из какой-нибудь печи долетит этот убийственный аромат только что испеченной сдобы.

Мы отправились к булочнику возле собора Святого Петра, комментируя ничью, и, прикладываясь к горячему лакомству, зажатому в наших руках, насытились в мгновение ока.

Поведение Лиз также было более чем похвальным. Когда дело касалось еды, она никогда не подводила меня! Подобно мне, она поглощала все, что угодно, но не поправлялась. Ни у меня, ни у нее не было солитера, его подозревали у меня, когда я был ребенком, поскольку я наедался до отвала, но не прибавлял в весе.

Мы попрощались с Алессандро и Паоло и уселись на мотороллер, который теперь был хорошо знаком с нами. Подъехав к дому Лиз, я пожелал ей спокойной ночи.

– Спокойной ночи и тебе, Лука! Спасибо за стадион, сожалею, что сыграли вничью!

– Бывает. Случается сыграть и вничью, что же делать. Знаешь, как говорят в Риме, когда нет проблем?

– Нет, как говорят?

– А, х…йня!

На этот раз ее улыбка показалась мне лишенной какой бы то ни было примеси меланхолии.

 

18. «Little more time with you»

[107]

Время от времени Лиз исчезала. Я посылал ей сообщение по электронной почте с приветом и не получал ответа. Через пару дней я повторял попытку посредством эсэмэски, и тогда она откликалась то из Неаполя, то с Сицилии, иной раз из Лукки, Венеции или Болоньи.

Когда она собралась поехать на Сардинию, я узнал об этом заранее и устыдился, что сам никогда не бывал там. Моя бабушка родом с Сардинии, и мне, конечно, нужно было из уважения к ней хотя бы один раз навестить ее родину, которая всегда манила меня к себе. Я три раза видел Большой каньон, ночевал в Уилкс-Барре и объехал полштата Нью-Джерси, несколько раз пересек Америку вдоль и поперек на разнообразных транспортных средствах, но никогда не посещал остров, где увидела свет моя бабушка! Мне надо было бы воспользоваться благоприятной возможностью и отправиться туда с Лиз, но работа не позволила мне совершить это путешествие.

Каждый раз по возвращении Лиз посылала мне сообщение. И каждый раз я испытывал глубокое удовлетворение. Все более глубокое.

Я с волнением ожидал ее рассказа о пережитых впечатлениях, прежде всего о гастрономических, как, например, обеды на Сардинии с порчедду и каноннау.

Моя знакомая стойко держала оборону за каждым столом, принимавшим ее, и меня несколько беспокоило, что ожидало ее в последующие месяцы. Я знал о ее замысле совершить путешествие в Индию, где она была намерена остановиться в монастыре, а затем провести три месяца на Бали. Идея индийского монастыря – ашрама – чрезвычайно прельщала меня, как и Индия; кроме того, я обожал индийскую кухню (в особенности креветки, приготовленные моей знакомой Мадхури). Однако после того как Лиз проявила себя верным соратником в стольких гастрономических баталиях, я начал задаваться вопросом, как же она собирается выжить в монастыре.

Здесь следует сделать отступление: я не знал точно, какова жизнь в ашраме, но представлял себе вынужденную диету из воздуха и зелени и Лиз, сидящую со скрещенными ногами в постоянной медитации, имеющей целью силой духа отогнать от себя дурные мысли, ниспосылаемые ей дьяволом: спагетти алла карбонара и букатини алламатричана, салтимбокка по-римски, запеченная свинина, ората с картофелем и баклажаны с сыром по-пармски. Насколько я изучил ее, потребовалась бы вся ее сила воли для противостояния искушению такого рода.

Теперь Лиз хорошо ориентировалась в море римской кухни. Однако предстоял еще последний экзамен для получения «сертификата римского качества», чтобы ей можно было вручить ключи от римской кухни: пайата.

Это название тонкой кишки молочного теленка: будучи обработанной искусными руками мясника-хирурга, она режется вместе со всем своим содержимым на куски от десяти до двадцати сантиметров длиной, перевязывается ниткой, отваривается вместе с мелко нарубленными травами, а потом долго тушится с вином и помидорами, пока не образуется изысканный густой соус, готовый для приправы исходящих паром ригатони. Каждый римлянин обожает пайату. А еще больше наслаждается наблюдением за выражением лица посетителя заведения в тот момент, когда ему открывают неприглядную истину по поводу того, что он употребляет.

Именно за тарелкой ригатони с пайатой я выразил Лиз мою обеспокоенность по поводу ее гастрономического выживания в ашраме.

– Лиз, ты уверена что не лишишься сил после пребывания в Индии?

– Будь спокоен, за эти месяцы в Италии я набрала достаточный запас и полагаю, что мне не повредит небольшое воздержание в отношении еды.

– Согласен. Но ведь ты обожаешь поесть! Ты не вегетарианка и не трезвенница, и, если сядешь только на воду и зелень, я буду вынужден опасаться за твое здоровье.

– По правде сказать, я не знаю, что ожидает меня. Конечно, диета на основе воды и зелени представляет собой тяжкое испытание, но некоторое время его можно вынести.

– Да, Лиз, однако помни, если ты должна соблюдать вегетарианскую диету, то пайату ты можешь есть всегда.

– Но, извини, Лука, разве пайата – не мясо?

– Нет, Лиз… это – дерьмо!

Нескончаемые секунды ужаса, от которого каменеет лицо человека, сраженного таким ответом, представляет собой зрелище, которое не купишь ни за какие деньги.

Однако же Лиз не испытала особого потрясения, потому что она за столом в Италии ничуть не обращала внимания на «технические детали». Если блюдо ей нравилось – а это относилось почти ко всему, – она с удовольствием съедала его. То же самое можно было сказать и о пайате.

Тем временем моя знакомая, к величайшему удовлетворению, становилась настоящей болельщицей «Лацио»! Она опять сходила на стадион, на сей раз после обеда со своей приятельницей шведкой Софи на игру чемпионата, и пару раз в паб, чтобы смотреть вместе с нами матчи «Лацио» на выезде. И здесь зрелище болельщиков, хотя и в уменьшенном масштабе и более интимной обстановке, было чрезвычайно колоритным. Я наблюдал за Лиз, когда она следила за игрой, попивая пиво мелкими глоточками. Мне казалось, что она чувствует себя как дома и наконец-то стала умиротворенней. Я был доволен видеть ее такой благостной и тешил себя мыслью, что в этом преображении была малая доля и моей заслуги.

Ноябрьские холода уже начинали давать знать о себе и в Риме. И как ни странно, во мне проснулось желание отпраздновать свой день рождения. Не то чтобы я не питал особой привязанности к этому регулярно повторяющемуся событию, просто мне не нравится организовывать праздники, в особенности когда в центре торжеств нахожусь я, ибо совершенно дурею перед всеми проявлениями любви со стороны своих друзей, а уж когда получаю подарки, то прирастаю к полу, как олух, и становлюсь жертвой своих переживаний.

Но в этом году я был расположен отметить праздник, потому что на сей раз получилось особое совпадение – с праздником Дня благодарения.

День благодарения является американским празднеством, всегда завораживавшим меня: на нем непременно царят семейная сплоченность и тепло человеческих отношений, а также счастье родственников или друзей, которые, возможно, за весь год видятся только по этому случаю. И прежде всего в центре внимания красуются гигантские индюшки!

Мне было совершенно необходимо воспользоваться этим уникальным случаем. У меня была приятельница-американка – любительница знатно поесть, – которая находилась в Риме, а праздник Благодарения практически совпадал с моим днем рождения; как можно было не воспользоваться этим и не подготовить хороший ужин на День благодарения?

Я начал обхаживать Лиз, умоляя ее научить меня готовить фаршированную индюшку. В один из дней я взял отгул на работе и стал ее подручным поваренком, оказывая ей с самого начала помощь в приготовлении этого лакомого блюда.

В конце концов, хотя и с тысячью сомнений относительно благополучного исхода, порождаемых в основном тем фактом, что как ей, так и мне больше нравилось есть, нежели стряпать, Лиз согласилась. Она позаботилась об обеспечении оригинального рецепта с очень длинным перечнем ингредиентов, которые в Италии трудно приобрести, и мы решили заменить их. Затем вместе отправились закупать необходимое, а я взял на себя все остальное.

Было выбрано место: Веллетри, у римских замков, в доме моих друзей Марио и Симоны, где мы когда-то устраивали репетиции «Квартета Джона Хорса». Кроме хозяев дома и их двух тринадцатилетних дочерей, близнецов Сары и Джулии, должны были присутствовать Джулиана, Лиз и Паоло, мой приятель со стадиона, с подружкой Сарой. К сожалению, не могли присутствовать мой брат и Алессандро. В последний момент присоединились две подруги Лиз: Дебора, психолог, приехавшая навестить ее из Филадельфии, и Софи.

Лиз сначала стремилась сдержать мой энтузиазм, пытаясь объяснить мне, как ребенку, какую гигантскую организационную работу следует провести, чтобы приготовить фаршированную индюшку на одиннадцать человек: птица должна быть великаном, а время приготовления – библейским…

Но не в моих привычках отступать. Я дал клятву, что найду индюшку поменьше, может быть, только вылупившуюся из яйца, дабы ее хотя бы символически хватило на всех, и в утро праздника приступил к отчаянным поискам. Но мой знакомый мясник разбил мои надежды, раскрыв мне ужасную правду: в Риме, если хочешь купить целую индюшку, ее надо заказывать за несколько лет вперед.

Однако я не желал сдаваться: это был мой первый День благодарения, и я заполучу свою индюшку. Как обычно, я упорствовал в своей привычке видеть бокал, наполненный вином до краев, и продолжал колесить по мясным лавкам, получая везде один и тот же ответ. В конце концов мне пришлось признать, что, даже если я и найду нужную мне индюшку, у меня не хватит времени приготовить ее. А ведь еще предстояло идти с Лиз закупать все остальное, а ей надлежало приготовить начинку для фарширования, превращая в крошку килограммы хлеба, как гласил рецепт, чудом прибывший из ее дома в США…

Из головы у меня не шла мысль о том, что жизнь временами действительно бывает тяжкой. И тогда каково же решение? Покориться воле судьбы? Ни за что!

Тогда я сказал самому себе самую нелогичную вещь, которую мог выговорить в этот момент:

– Ни х…! Я все равно куплю индюшку!

Я так и поступил. Только она была не целой индюшкой: всего несколько килограммов грудки. Я понесся к Лиз, мы отправились за покупками, а затем я оставил ее крошить хлеб, пока мы наконец не были готовы отправиться в Веллетри, расположенный примерно в часе езды от Рима. По дороге, везя в машине Лиз, Дебору и Софи, я ощущал сильное возбуждение: движение было очень плотным, меня терзали опасения, что мы приедем поздно, и я чувствовал, что устрою не праздник, а грандиозное посмешище. Все продолжало идти в направлении, точно противоположном тому, что я планировал.

Когда я прибыл в Веллетри, дружеский прием Джулианы, Марио, Симоны, Сары и Джулии успокоил меня, так же как и вид их дома, утопающего в зелени. И хотя я чувствовал себя расстроенным всеми мытарствами этого дня, все же заметил, что приглашенные, не нуждаясь в моей помощи, уже перезнакомились и чувствовали себя совершенно непринужденно.

И тогда мы все занялись стряпней под руководством Лиз и под наблюдением Деборы, двух американок – хранительниц секретов начинки, предназначенной для фарширования индюшки, которой мы не фаршировали, так как имели в своем распоряжении только грудку индюшки. Финики, колбасу, петрушку и прочие таинственные ингредиенты мы просто подали к индюшке.

Когда «Операция Индюшка» находилась в полном разгаре, мы откупорили несколько бутылок вина и попросили наших американских гостей рассказывать, что лежит в основе празднования Дня благодарения, то есть о встрече священников-миссионеров с местными американскими племенами.

Настал момент попробовать начинку для фарширования: несколько минут напряженного молчания – и почти что не верящие самим себе Лиз и Дебора с улыбкой подтвердили присутствующим, что она готова и даже оказалась недурной. Я почувствовал некоторое облегчение, хотя окончательное испытание было еще впереди: с моего привилегированного места во главе стола я видел реакцию моих оголодавших сотрапезников, готовых дать стрекача, если дело примет скверный оборот.

Вместо этого, казалось, все были приятно удивлены первой пробой «индейки алла Лука Спагетти». Лиз и Дебора подтвердили: вкус был таким же, как у настоящей фаршированной американской индюшки, что доставило мне огромную радость. Нужно совсем немного, чтобы я остался доволен. Но разве это немного, когда твой день рождения совпадает с праздником Благодарения и ты проводишь его в обществе самых дорогих тебе людей с прекрасной индюшкой и хорошим вином?

Я был счастлив, смущен, взволнован и еще раз получил подтверждение, что быть оптимистом всегда хорошо. Что случилось бы, если бы я утром не заорал сам на себя: «Ни х…!»?

Я поблагодарил своих друзей за дружеское расположение и готовность, с которой они содействовали мне в исполнении этого потешного желания, и пригласил всех выпить, обещая, что на следующий день я закажу настоящую индейку к следующему году.

Теперь за столом царило веселье. И прежде всего я с облегчением понял, что определенно не сбылось мое главное опасение: вечеринка с участием американцев, итальянцев и шведов, которые не знали языков друг друга и, более того, не были знакомы, пройдет под знаком молчания. Вместо этого я с удовольствием отметил, что все, включая двух близнецов, говорили с соседями на своем родном языке и, как ни странно, понимали друг друга. На моих глазах совершилось чудо: исчезли преграды возраста, национальности и языка, было не разобрать, кто здесь хозяева, а кто – гости, и, ощутив на себе магическое воздействие этого застолья, я окончательно растаял от полноты чувств.

Именно в этот момент Дебора, воззвавшая к вниманию присутствующих, пригласила нас отдать дань традиции этого праздника, то есть каждый из присутствующих по очереди должен выразить собственную благодарность. Джулиана, которую я до сих пор ни разу не слышал говорящей на публике, взяла слово первой. При всеобщем полном молчании она поблагодарила меня, именно меня за то, что я так поддержал ее в чрезвычайно трудный момент ее жизни. Искренность, с которой Джулиана произнесла эти слова, заразила всех прочих, и каждый по очереди, от Сары и Джулии до Деборы, с такой же непосредственной живостью высказал свою собственную благодарность.

Все присутствующие за столом были чрезвычайно тронуты, а я – больше всех. Джулиана крепко сжимала мою руку, в то время как Лиз с другой стороны стола, несмотря на слезы, с улыбкой обнимала меня.

Иногда в жизни случаются необъяснимые ситуации, моменты, которые, бог знает по какому таинственному стечению обстоятельств, оказываются особыми. И возможность осознать и постичь их именно в тот момент, когда это происходит, – редкое счастье. В тот вечер я пережил несколько самых наполненных эмоциями часов моей жизни и прочувствовал каждую из этих секунд всем сердцем, вкушая в полной мере глубокое счастье. Я утверждаю, что при наличии небольшой доли оптимизма даже самая рядовая грудка индюшки может творить чудеса.

После ужина, как и после каждого ужина в Веллетри, появились гитары. Присутствовали три пятых «Квартета Джона Хорса», и я не мог не выразить свою радость: мы играли и пели все, от Нейла Янга до Джексона Брауна, из репертуара «America», «Bee Gees», «Битлов» и, конечно же, Джеймса Тейлора. Вечер завершился моей попыткой спеть дуэтом с Лиз «Sweet Baby James», только я, вместо того чтобы «вернуться спать в каньон», немного позже выехал на дорогу в направлении Рима, с тремя полусонными женщинами в салоне автомобиля, сердцем, скачущим от радости, и занимающейся зарей.

Два с половиной месяца с того момента, когда Лиз появилась в моей жизни, пролетели так, что я их и не заметил. Город начал подготовку к Рождеству, и, хотя у меня не было никакого желания признавать это, до отъезда моей приятельницы оставалось совсем немного.

Поэтому я старался воспользоваться каждым моментом, чтобы повидать ее: от стакана пива в баре, посещения вместе футбольной игры до наших пантагрюэлевских ужинов. Но дни летели неумолимо, и я ощущал все большую меланхолию. Кроме того, я чувствовал себя несколько одураченным: в жизни мне редко доводилось встретить человека, столь родственного мне, с которым у меня возникло бы такое естественное и немедленное единение и установилась такая истинная и прочная привязанность; жизнь преподнесла мне прекрасный подарок, еще одну приятельницу, а теперь лишала меня ее.

Я хотел упросить Лиз остаться еще на непродолжительное время, но, конечно же, не мог вмешиваться в ее планы: это было бы слишком эгоистично с моей стороны. Для нее – святое дело навестить своих родных на Рождество, а затем вновь отбыть, на этот раз прямым ходом в Индию. Кроме того, с отчаянием задавал я себе вопрос, как она сможет писать мне из ашрама? Будет ли у нее время между молитвами и духовными ритуалами, чтобы найти хорошее интернет-кафе, подобное тем, которые она любила посещать в Риме?

За два дня до отъезда я проводил ее домой после прощального ужина в Анцио с Джулианой. Перед тем как глубокой ночью прибыть к месту назначения, мы остановились на мосту через Тибр, с которого Лиз бросила прощальное письмо городу Риму. Листок плавно опустился на воду, нарушив отражение звезд, которое волшебным образом тут же восстановилось. Осмотревшись вокруг, я обратился с мольбой к моему родному Риму сделать так, чтобы он показался ей во всем своем великолепии: красивым, романтичным, немного распутным, соблазняющим, искушающим, как это свойственно только ему одному, и задержал Лиз еще на несколько дней. Я глядел на Рим и наблюдал, как Лиз смотрит на Рим, и меня переполняло желание, чтобы время остановилось.

Но время не останавливается. Оно зовет, и ты должен идти вперед.

Этим вечером я осознал, чего я больше всего опасался, я боялся, что никогда больше не увижу ее. Я думал, что для Лиз покинуть Рим означало просто перевернуть страницу в своей жизни: город и его обитатели выполнили свое предназначение, возвратили ей немного радости, но теперь естественный ход событий манил новым опытом, новыми знакомствами. Возможно, американцы, проживающие в такой огромной стране, более привычны по сравнению с нами, итальянцами, находиться вдали от дорогих своему сердцу существ и говорить людям «прощай». А пока Лиз готовилась пережить новые приключения, я оставался на месте. Да, со своей Джулианой, своей музыкой, своей командой «Лацио» и своими вечеринками с друзьями. Но одним другом будет меньше.

Именно тогда я торжественно пообещал самому себе, что буду всеми силами защищать это маленькое сокровище, случайно дарованное мне жизнью, и не позволю, чтобы мы забыли друг друга.

Когда я проснулся на следующее утро, сияющее солнце озаряло Рим. Это был один из столь обожаемых мною дней, безоблачных, с солнцем, согревающим тебя, и легким ветерком, который делает воздух пощипывающим.

Я решил, что в этот день, последний день пребывания Лиз в Риме, я не пойду на работу. Не для того, чтобы провести его с ней; было бы справедливо, чтобы она делала в этот день, что ей вздумается, шла туда, куда направит ее зов сердца, без всякого вмешательства. Стояла середина декабря, и мне самому надлежало пройтись по своим собственным делам, выполнить то, что я всегда откладываю напоследок, включая покупку рождественских подарков. С тайной надеждой случайно встретить ее.

Эта надежда не оправдалась. Единственным спутником, сопровождавшим меня, была моя меланхолия: такой прекрасный день, но окрашенный горечью из-за отъезда подруги, которую я, возможно, больше никогда не увижу.

У меня дома находился ее самый большой чемодан, который я загрузил в багажник предыдущим вечером, чтобы сэкономить время на следующий день, когда повезу ее в аэропорт. Купив для нее несколько подарков во время моего праздношатания по Риму, я вложил их прямо в чемодан, вместе с письмом. Я не хотел сделать расставание слишком печальным и сугубо официальным и предпочел, чтобы она обнаружила мои сюрпризы и мое послание только когда окажется дома.

И вот завтрашний день настал. Оба мы, как обычно, заранее встретились очень рано утром, в обговоренном месте на набережной Тибра, я – с ее чемоданом в багажнике, она – с тележкой.

Каждый метр продвижения был секундой, вычитаемой из времени пребывания в ее обществе, и тем утром дорога из Рима во Фьюмичино внезапно оказалась невероятно мало загруженной транспортом: за всю мою жизнь у меня никогда не уходило так мало времени, чтобы доехать до аэропорта!

Лиз была опечалена, но с радостью возвращалась домой, и все это, вместе взятое, то, что она была рядом со мной и вполне довольна, создавало мне хорошее настроение.

У стойки регистрации уже змеей извивалась длиннющая очередь пассажиров, вылетающих в Нью-Йорк. Мы дождались очереди Лиз, и только тогда наступил момент прощания. Мы дали друг другу тысячи обещаний поддерживать связь любым возможным способом и тысячи пожеланий на будущее. А затем обещания и пожелания уступили место крепкому объятию, которое значило намного больше, нежели тысячи слов.

Лиз прошла контроль, а я все продолжал следить за ней издалека. Затем с комком в горле пустился в обратный путь. Когда я сидел в машине по пути в Рим, мне пришла в голову мысль послушать «One More Day» в исполнении группы «Diamond Rio» только для того, чтобы посвятить ее Лиз, хотя ее и не было со мной. Я хотел сказать ей, чтобы она осталась еще на один день, уверенный в том, что посредством неизвестно какого телепатического канала это сообщение придет к ней. Но, включив стереопроигрыватель, я сообразил, что там был установлен другой диск: хорошо знакомый аккорд ударил меня будто кулаком в живот, опередив на несколько секунд очень высокий и почти страдающий голос Рэнди Мейснера, который затянул «Take It to the Limit». Опять полились слова: «Вечер был на исходе, яркие цвета перешли в синеватые оттенки… но, ведь ты знаешь, я всегда был мечтателем…»

Я разразился самым настоящим плачем. Слезы текли у меня по лицу, затуманивая дорогу.

«Ты можешь проводить все свое время, зарабатывая деньги, ты можешь проводить все свое время, занимаясь любовью, но когда завтра все это разлетится как дым, останешься ли ты все еще моей?»

«Take It to the Limit» кончилась, я прослушал ее еще раз с начала и пел во весь голос, заливаясь слезами. И я слушал ее вновь и вновь в последующие дни, каждый раз, когда вспоминал Лиз.

Рождество было практически у ворот, сопровождаемое песней «White Flag» Дайдо, в которой по странному совпадению припев кончался словом «сдаваться», и именно на исходе сочельника я вдруг осознал, что ни разу не проинформировал Патрика о своей дружбе с Лиз. Я сообщил ему о первой встрече, о том, что мы понравились друг другу, но мне так и не представилась возможность сказать ему хоть одно слово о том особом сродстве, которое связало нас.

Итак, я отправил ему сообщение по электронной почте, в котором поблагодарил друга за то, что судьба в его лице ниспослала мне Лиз. У меня создалось такое впечатление, что он, подобно фокуснику, извлек из магического цилиндра настоящую подругу: я и представить себе не мог, что буду испытывать подобное сожаление из-за ее отъезда. Я также поделился с ним моими опасениями, что больше не увижу ее.

Ответ Пэта заставил меня подскочить на стуле: «Лука, а не возникло ли между тобой и Лиз нечто большее?»

 

19. «You've got a friend»

[113]

– Что??? Пэт, ты что, совсем сдурел? – это был первый ответ, который пришел мне в голову.

Однако мой друг был прав. Я страшился думать об этом, но настал момент задать вопрос самому себе:

– Лука, а ты не влюбился?

Тем не менее ответ был тем же самым, что я дал Пэту:

– Нет. Мои отношения с Лиз – всего лишь прекрасная дружба, окрашенная особым оттенком. Она явилась совершенно неожиданно. И потом, ты знаешь, Пэт, я ем, пью, болтаю всякую ерунду, но в душе я – романтик с итальянским сердцем, и мне жаль, что моя гостья уехала. Еще раз спасибо тебе за то, что ты подарил мне Лиз.

– Я рад всему этому, – услышал я в ответ от своего друга. – Нам с Шейлой было бы жаль Джулиану, но должен признаться, что написанные тобой слова сильно смахивали на бред влюбленного.

Но теперь мне было известно точно:

– Нет, я не влюбился. А может быть, и так. Но это другая разновидность любви.

Казалось неуместным допускать, что любовь может иметь множество разновидностей. Моей величайшей любовью была Джулиана. Но разве не является любовью то, что родители испытывают к своим детям? Или близкие отношения с дорогим твоему сердцу другом? Или то, что я всегда ощущал к музыке? Или к своему родному городу? Все это другие разновидности любви, которые благодаря Лиз и ее простоте я впервые почувствовал себя вправе допустить.

В этом смысле я любил ее. Я всегда знал, что дружба, зародившаяся в детстве, обладает особой сущностью, и трудно ставить ее на тот же самый уровень с дружбой, которая завязывается во взрослом возрасте, как бы прекрасна и значима она ни казалась. Но с Лиз случилось нечто уникальное: она действительно перевернула все во мне. Хватило немногих месяцев, чтобы создать ощущение, будто она всегда была частью моей жизни, именно такой, какой бывают немногие истинные друзья детства. В этом смысле Пэт, возможно, прав, это что-то большее, более прекрасное, хотя и отличное от того, что я испытывал к Джулиане. И если кто-то хочет назвать это любовью, ну и ладно, пусть это будет любовь. Иная разновидность любви.

В последующие месяцы мои опасения потерять Лиз окончательно отступили: я начал периодически получать из Индии ее письма с новостями, рассказами, ее фотографиями верхом на слоне или в процессе медитации.

Я пребывал в состоянии необыкновенного счастья. И все благодаря Лиз. В век Интернета она вновь взялась за перо. И во мне проснулись этот забытый интерес и вкус к получению писем, приятные волнения в ожидании их, хотя у меня и не было обратного адреса. Так что я должен был дожидаться, когда Лиз переберется на Бали, обзаведется персональным компьютером, и я смогу излить ей свою родственную душу, сообщить, что я получил все, что она послала мне, и рад узнать, что она стала еще счастливее. И конечно же, сказать ей, как мне недостает ее.

И я был еще более обрадован, когда Лиз написала мне с Бали, что вновь влюбилась: она познакомилась с Фелипе.

Когда она поведала мне о нем, о его природном обаянии и благородстве, растаяли мои последние страхи, что моя приятельница может вновь страдать из-за мужчины. Итак, с этого момента их любовь приобрела в моем лице одного из самых страстных болельщиков.

Вернувшись домой, Лиз продолжала писать мне письма из Соединенных Штатов. До того дня, в феврале 2005 года. Который я никогда не забуду, так как мне пришла бандероль.

Я открыл ее и потерял дар речи. «Элизабет Гилберт „Есть, молиться, любить“ – предварительная непроверенная верстка – не для продажи».

Ах, Бог ты мой! Сигнальный экземпляр ее книги! Она как-то говорила мне, что хотела бы рассказать о своих странствиях, но теперь, держа в руках ее творение, я с трудом верил, что все это происходит наяву. И сюрпризы на этом не кончились. Я тотчас же засел за чтение. В книге излагалась вся история. Я не мог оторваться и чуть было не упал в обморок, когда в одном месте прочел два слова: «Лука Спагетти». Черт возьми! Это обо мне! Лиз написала в своей книге обо мне! Мама родная! И что же теперь делать? Да ничего, продолжай читать, лопух!

Я возобновил чтение и продолжал натыкаться на эти слова: «Лука Спагетти». Каждый раз я подпрыгивал, и мне требовалось несколько секунд, прежде чем до меня доходило: «Но… это же я!» Как же ты вознесся, дурень, ведь это именно ты!

Лука Спагетти попал в книгу. Откровенно говоря, я не знал, чего больше хочу: того ли, чтобы ни один экземпляр этой книги не был продан, или чтобы она пользовалась бешеным успехом. Во втором случае, однако же, она действительно стала бы отмщением Спагетти! Освобождением, избавлением от тяжкого бремени моей фамилии. И тем не менее оказалось чрезвычайно странно читать там о себе. В моем сознании просто не укладывалось: это действительно я; несомненно, я присутствовал там, но при чтении испытывал странное ощущение, как будто разглядывал себя со стороны. Перелистывая страницы, я вновь переживал свои римские месяцы с Лиз, и это было столь же прекрасно, сколь и необычно.

Вперед, Лиз! Давай, подружка, давай! Давай, круши все! И преврати в привлекательную бабочку этого шалопая с потешной фамилией, с которым ты познакомилась в Риме!

Книга была прекрасна, одновременно трогательная и забавная, и действительно начала приобретать успех. Для меня стало сказкой переживать вместе с ней, день за днем, этапы триумфа «Есть, молиться, любить», радоваться с Лиз и за Лиз по мере того, как я получал от нее воодушевляющие сообщения о продажах и реакции читателей и критиков. Можно было открывать по бутылке шампанского в день!

Однако же я продолжал задаваться вопросом, когда я смогу снова увидеть ее.

Это произошло в июле 2007 года, когда Лиз возвратилась в Италию для презентации итальянского издания ее книги «Есть, молиться, любить». Ей предстояло приехать на три дня, которые мы, естественно, должны были провести вместе. Мы отправились бродить по Риму, я, она и Джулиана, так же, как и четыре года назад, смеясь и перекусывая, попивая вино и слоняясь по улицам. И именно гуляние завело нас на площадь Санта-Мария-ин-Трастевере.

Как только мы ступили на площадь нашей первой встречи, я повернулся посмотреть на Лиз и встретился с ее взглядом и нежной улыбкой соучастницы. В этот момент я понял, что Лиз осталась той же Лиз, огромный, невероятный успех ее книги ни на йоту не изменил мою старую знакомую, и до тех пор, пока будет существовать в Риме эта площадь с фонтаном, я никогда не потеряю Лиз. Мы поклялись самим себе не ждать еще четыре года до следующей встречи и сдержали его.

В середине декабря этого года Джулиана и я вылетели самолетом в Нью-Йорк, чтобы провести рождественские праздники вместе с Лиз. Мы пребывали в величайшем возбуждении. Мне еще никогда не доводилось навещать Нью-Йорк на Рождество, и, более того, на этот раз у меня был особый гид.

Первые три дня мы провели с ней на Манхэттене, действительно в фантастической атмосфере. В магазинах звучала мелодия «Let It Snow», а рождественское убранство и нагруженные подарками люди придавали всему еще более романтический вид. На этот раз роль хозяйки исполняла Лиз: она водила нас повсюду и, естественно, в свои любимые рестораны и пабы, пока мы не перебрались в ее дом в Нью-Джерси, где наконец познакомились с Фелипе. Я с нетерпением ожидал этого часа. Лиз посылала нам различные фотографии, включая снимки их свадьбы, и Фелипе мне нравился, хотя я еще не был знаком с ним. У него было доброе лицо и вид человека, оберегающего женщину, но прежде всего одна удивительная особенность, которая не могла не понравиться мне: он несколько смахивал на Джеймса Тейлора!

И когда мы вошли в дом и его голос встретил меня радостным и теплым восклицанием: «Лука Лукиссимо!» – я понял, почему Лиз вышла за него замуж.

Фелипе, кроме того что был чрезвычайно симпатичной личностью, обладал и другой основательной добродетелью: хоть он и был бразильцем, но оказался лучшим поваром… Нью-Джерси! Его фажолада была непревзойденной. Мы прогостили в доме Лиз пару дней, в течение которых вместе приготовили лимончелло, с тем чтобы оно настоялось в течение двух недель, к тому времени, когда мы вернемся в Нью-Джерси на Рождество. Ибо наше путешествие предусматривало важный этап: штат Коннектикут, где мы должны были познакомиться с родителями Лиз, которые трудились на их фирме «Рождественская елка». Мы приехали в потрясающее место, где Джон и Кэрол, отец и мать Лиз, посадили сотни елок для продажи придирчивым покупателям, имеющим счастливую возможность лично выбрать свою рождественскую елку.

Они были всех видов и размеров. Я не успел выйти из автомобиля, как кто-то вложил мне в руку электропилу. Да, так как было принято решение, что я окажу помощь в спиливании деревьев, выбранных покупателями: и это при том, что мне в жизни не попадалась на глаза ни одна электрическая пила! Мне объяснили: прежде чем пилить ствол, следует освободить ветви от покрывающего их снега и льда, в противном случае возникает риск их поломки, когда елка упадет набок. Постепенно я набил руку в этом деле и начал вовсю развлекаться.

Джулиана, которая любит Рождество больше любого другого праздника, казалось, обалдела от радости. Кэрол выдала ей все материалы и инструменты для изготовления рождественских украшений. Я тем временем обходил с Лиз заснеженный холм, одетый ряженым из фирмы «Рождественская елка»: зеленые штаны, красная куртка и шапочка эльфа на голове.

Работа была утомительной: после спиливания деревья подлежали упаковке с помощью машины, оборачивавшей их сеткой, и затем погрузке на автомобили клиентов, число которых все прибывало. Когда подъезжал очередной, Лиз приглашала его присмотреть дерево, объяснив, что как только дерево выбрано, надо закричать: «Лука!» – и немедленно появится красавчик из Рима, готовый свалить дерево. В результате мое имя выкликали каждые две минуты с разных сторон холма, и приходилось пробегать километры по снегу для удовлетворения всех покупателей.

На третий день я изнемог. Я был доволен, но совершенно разбит. И не мог не сказать самому себе: «Лука, ты столько учился и работал, ты обладатель ученой степени бухгалтера-аудитора, владелец специализированной конторы в Риме. Но какого хрена ты делаешь здесь, на заснеженном холме в Коннектикуте, срезая рождественские елки с шапочкой эльфа на голове?»

Это была милая месть Лиз. После того как я вынудил ее есть бычий хвост, пайату и требуху, пришла ее пора поразвлечься.

На фирме «Рождественская елка» царила прекрасная атмосфера. Кэрол прекрасно исполняла роль немногословного руководителя. Хозяйка раздавала всем задания с ласковой непререкаемостью и не повышая голоса; после общения с ней в течение нескольких дней я убедился в том, что она не повысила его ни разу в жизни. Джон был необыкновенно симпатичен, и на одной из стен дома я увидел вывешенную статью из газеты, написанную про него: он прошел весь «Аппалачский переход», подобно мне, любил пешие прогулки и обожал горы. Кроме того, занимался выращиванием рождественских елок. Одним словом, нечто вроде коннектикутского Санта-Клауса.

Чтобы отпраздновать окончание сезона продажи елок, мы отправились в ресторан неподалеку, где разделили с Джоном одно из самых странных блюд, которое можно себе представить, – по меньшей мере для итальянца: пицца с цыпленком баффало! После чуда с перцами в поезде «Эмтрэк» я уже решил, что повидал все, но это превосходило всякое воображение: пицца с кусочками цыпленка и соусом барбекю… Самым удивительным было то, что блюдо оказалась вовсе недурным.

После закрытия фирмы «Рождественская елка» мы все отправились в Филадельфию, чтобы провести 24 и 25 декабря в доме Кэтрин, сестры Лиз. Это были особые дни, в течение которых мы по большей части восседали вокруг стола, сервированного Кэтрин с таким высоким классом и изяществом, что у нас захватывало дух.

В день Рождества Лиз решила представить обществу подарок, который мы привезли ей из Италии: деревянную кружку-гроллу.

Кружка-гролла, название которой происходит от слова «Грааль», – деревянный сосуд с боковыми носиками, числом обычно от четырех до двенадцати, используемый для кофе, приготовленного так, как это делают в Валь-д'Аоста, с граппой, сахаром, апельсиновой кожурой и зернышками гвоздики. Он хорошо согревал и желудок, и сердце. Кружка-гролла известна как «чаша дружбы», которую передают от одного человека к другому, от друга к другу, чтобы каждый отпил из своего носика дивный кипучий напиток. Это был прекрасный и возвышенный момент, а также любопытная новинка для всех наших друзей.

Рождественские праздники пролетели. Фелипе и Лиз отправились в Нью-Джерси, а мы с Джулианой остались еще на пару дней в Филадельфии, перед тем как съездить в Бостон, чтобы отведать тамошнего супа из моллюсков, а затем опять возвратились в Нью-Йорк. Когда мы опять оказались в доме Лиз, то обнаружили там ее подруг, Дебору и Софи: через четыре года после нашего римского Дня благодарения мы вновь встретились! Фелипе попотчевал гостей изысканным обедом, который завершился приготовленным нами лимончелло, созревшим после двух недель выдержки, тонкого вкуса и ужасно крепким.

Было просто невероятно видеть библиотеку в гостиной, забитую экземплярами «Есть, молиться, любить» на всех языках мира. Лиз недавно была гостем ток-шоу Опры Уинфри, где продемонстрировала нашу фотографию, так что в тот день я получил восторженные послания от всех моих американских друзей.

Книга пользовалась необыкновенным успехом, и даже было принято решение сделать из нее фильм с Джулией Робертс в роли Лиз. Самое забавное и прозвучавшее для моих ушей насмешкой судьбы было то, что практически самым частым вопросом, который задавали Лиз, оказался такой: существую ли я в реальной действительности? Кто бы мог поверить в это? Мне казалось, я избавился от бремени моей фамилии, и вместо этого узнал: полмира искренне верят, что человек с такой смешной фамилией – всего-навсего удачная выдумка!

Два дня спустя мы с Джулианой вернулись в Рим, но накануне провели памятный вечер с Фелипе и Лиз. Не без содействия лимончелло мы принялись изливать друг другу душу. Фелипе и Джулиана были вынуждены пару часов выслушивать песенное представление Луки – Лиз, прервавшееся только тогда, когда Лиз заставила меня и Джулиану спеть песенку «Roma, nun fa' la stupida stasera», которую она открыла для себя этим вечером и немедленно влюбилась в нее. Я перевел весь текст, слово в слово, рассказывая о Риме, таком прекрасном, что он помогает тебе влюбиться в девушку, с его звездами на ночном небе, которые освещают Тибр, с ласковым дуновением вечерних слегка резковатых ветерков и весенними вечерами, оживляемыми нескончаемым и меланхолическим пением сверчков…

– Лиз, – заявил я, – эта песня – настоящий гимн Риму и его необычайной красоте. Она нежнее и романтичнее любовного стихотворения.

Естественно, для объяснения по-английски, что такое «крошечная частичка луны» или как «западный ветерок-разбойник» может стать «пощипывающим порывом», мне пришлось приложить титанические усилия. Но я уверен, что Лиз и Фелипе уловили очарование этого творения.

Для меня и Джулианы настал момент возвращения домой после самых прекрасных в нашей жизни праздников. Расставание с Лиз и Фелипе далось нам с трудом. Но было ясно, что вскоре мы увидимся вновь, и мне также будет не хватать как моей подруги, так и Фелипе, этого доброго человека с приятным лицом, столь напоминающим Джеймса Тейлора.

Кстати, что касается Джеймса Тейлора, то я никогда не забуду историю, имеющуюся у меня про запас, героями которой являются он и экземпляр книги «Есть, молиться, любить». Шел 2009 год, и Джеймс опять, как и пять лет назад, пел в «Кавеа». Было чрезвычайно жаркое воскресенье июля, и, в то время как половина города отправилась на море, я уже за несколько часов до концерта стоял на посту. Лука Спагетти – самый преданный поклонник Джеймса Тейлора.

До тех пор пока охрана позволяла, я бродил по территории «Кавеа», прикидываясь туристом, потом уселся рядом с микшером в надежде, что сойду за техника и смогу присутствовать при настройке звука. Я использовал метод «таращиться на стены», как делал это в школе. Для того чтобы меня не спрашивали, я старался как можно меньше смотреть в глаза учителю.

Но появился тип с бородкой, который удивился, что меня еще не выставили отсюда, и дал соответствующее указание персоналу «Аудиториума».

Но на сей раз я был вооружен. И оружие было убийственным: экземпляр «Есть, молиться, любить», соответствующим образом подготовленный мной. Я напечатал и наклеил внутри все фотографии, которые сделал с Джеймсом за все прошедшие годы, а на первой странице написал несколько строк благодарности, но действительно душещипательных!

Если бы мне была дозволена всего одна минута, я подарил бы ему книгу, показал фотографии и сказал, что я – один из персонажей этой книги, разговоры о которой он определенно слышал, и имя мое – Лука Спагетти!

Как он мог забыть его? Понял, Джеймс? Спагетти! Ты не можешь забыть его! Возможно, когда ты вернешься сюда в будущем, то вспомнишь меня. И от моей фамилии, в конце концов, будет какой-то толк.

Но затеянное предприятие оказалось тяжким. Пока мой умоляющий вид оказывал воздействие на сотрудника охраны, я старался тянуть время, показывая ему книгу и фотографии.

– Прошу тебя, видишь? На этих фотографиях мы вместе, он и я! Дай мне подойти к нему только на секунду, когда он выйдет из уборной, для того чтобы подарить ему эту книгу и поблагодарить за его музыку. Клянусь, что потом исчезну! – До следующего раза…

Никаких уступок.

«Черт побери, всему конец!» – подумал я.

Именно в этот момент чудесным образом появился Джеймс Тейлор собственной персоной и направился к сцене для настройки звука.

– Вот он! Прошу тебя, мы на расстоянии всего тридцати метров, и на всей площадке я один. Подведи меня к нему. Клянусь, я отдам ему книгу, поприветствую его и уйду. Если тебе не понравится, что я делаю, разрешаю дать мне оплеуху по лицу прямо в его присутствии!

Охранник с минуту поколебался, прежде чем ответить:

– Хорошо, пошли. Быстро!

Я никогда не действовал в своей жизни быстрее. За десятую долю секунды я оказался под сценой и вежливым голосом, исполненным надежды, окликнул его:

– Джеймс.

– Да.

– Извини меня, я займу только одну секунду. Это небольшой сувенир для тебя. Я – один из персонажей книги, и меня зовут Лука Спагетти. В книге ты найдешь фотографии…

Он не читал «Есть, молиться, любить», но выглядел приятно удивленным подарком и несколькими словами, которые я написал внутри.

– Но это я и ты, здесь!

– Да, Джеймс, это фото четырехлетней давности, как раз на этих ступеньках…

– Спасибо, Лука, я действительно ценю твой сувенир.

Лука! Черт возьми, он сказал «Лука»! Он назвал меня по имени! Какой сладкой музыкой мне показался голос Джеймса, произносящего «Лука»!

– Джеймс, прежде чем я уйду, можно сделать еще одно фото вместе?

– Конечно!

Из-за нахлынувших на меня чувств на этой фотографии я получился с ярко выраженным видом придурка. Но на этом все не кончилось.

Пока я протягивал ему руку, чтобы попрощаться, Джеймс снял с себя пропуск с надписью «Джеймс Тейлор и оркестр», который висел на шнурке у него на груди, и неторопливо надел мне его на шею, проговорив:

– Лука, сегодня этот пропуск мне не нужен. Можешь забрать его. С ним ты становишься членом оркестра.

Я чуть было не лишился чувств. Теперь сотрудник из службы охраны «Аудиториума», который сопроводил меня сюда, улыбался и явно сопереживал мне.

Я не уверен, что правильно понял его.

– У меня нет слов. Тогда… значит, тогда, возможно, я не помешаю, если устроюсь тут в уголке и буду слушать настройку звука?

– Лука, ты теперь участник оркестра и можешь идти куда хочешь!

У меня закружилась голова. Первым побуждением было пойти поискать субъекта с бородкой, который прогонял меня, и заявить ему на не скованном никакими условностями римском диалекте:

– Эй, милок, это тебе теперь надо уматывать отсюда! – Но сейчас я испытывал симпатию даже к нему.

Сидя в первом ряду в «Аудиториуме», один как перст, я прослушал самую прекрасную настройку звука в истории.

В конце Джеймс дал мне знак подойти поближе, а сам направился к вокалистке, Кейт Марковиц, и спросил ее, читала ли она книгу. И она ее уже прочитала! Тогда Джеймс сообщил ей, что я – Лука Спагетти, тот самый Лука Спагетти.

Кейт проявила исключительную любезность, спустившись со сцены, и уделила мне минут десять, пытаясь помочь очнуться от состояния очумелости, в котором я пребывал и которое углублялось по мере того, как мне представляли членов оркестра, которые, естественно, были мне хорошо известны.

Подписав десятки автографов за пределами «Кавеа», Джеймс позвал меня, чтобы нанести окончательный удар:

– Лука, пошли с нами!

Каждый раз, когда он окликал меня, у меня дрожали ноги. Я вошел, на сей раз на законном основании, подтвержденном пропуском.

– Через некоторое время мы пойдем с ребятами поужинать, если ты не против, можешь присоединиться и пойти с нами перекусить.

Если я не грохнулся на землю в этот момент, то, полагаю, больше никогда не грохнусь в своей жизни. Мне потребовалось минут десять на то, чтобы осознать происходящее. За эти десять минут, однако, мне бросилась в глаза одна деталь, которую я сначала упустил из вида. Они работали. Кто репетировал, кто подписывал бумаги, а кто лихорадочно готовился к этому событию.

На меня в этот день обрушилось слишком много, чрезмерно много всего сразу. Я боялся оказаться лишним, незваным гостем, обязанным своим присутствием только любезности Джеймса и без которого, возможно, большая часть его группы охотно обошлась бы.

Итак, призвав на помощь все мое чувство меры, я, тронутый до глубины души, с благодарностью отказался. И, переполненный радостью, на сей раз действительно вернулся домой.

В те часы, которые отделяли меня от начала концерта, я рассказал о моем невероятном приключении Джулиане, своему брату и всем друзьям: количество бранных слов, излитых на меня за то, что я отклонил приглашение, превышало всякое воображение. Некоторые даже дошли до того, что угрожали мне физической расправой.

Но меня это не волновало. У меня все еще звучал в ушах голос Джеймса, который окликнул меня: «Лука!» – и пение которого я вновь услышал спустя несколько часов.

Я не мог удержаться от того, чтобы не написать немедленно об этом Лиз, поведать ей, что благодаря ей и книге «Есть, молиться, любить» я осуществил одну свою мечту. И она, являясь истинным другом, была счастлива как ребенок.

Последний сюрприз, который Лиз преподнесла мне, относится к прошлому лету – тому самому, когда на несколько часов Лука Спагетти самым настоящим образом стал членом оркестра Джеймса Тейлора.

В середине августа я поехал с Джулианой в отпуск в Прованс, именно в то время, когда Джулия Робертс со своей космической улыбкой приземлилась в Риме со всем персоналом, чтобы начать съемки фильма «Есть, молиться, любить».

Мы вернулись из отпуска во Франции отдохнувшие и довольные, и я считал дни, отделявшие меня от встречи с Лиз: в первых числах сентября она должна была прибыть в Рим, чтобы провести там неделю с Фелипе по приглашению продюсеров фильма.

Естественно, я не упустил ни одной секунды ее свободного времени. Пока в один прекрасный день не произошло нечто незабываемое.

Я сидел с Лиз на террасе ее гостиницы на улице Джулия и, пока мы рассеянно взирали на крыши Рима, размышлял о том, что случилось со мной с тех пор, как я познакомился с ней. В моей памяти воскресали все моменты, проведенные с ней: первая встреча в Трастевере, ужины и обеды, завершаемые лимончелло, необычные уроки итальянского языка, стадион, церкви, улицы, пройденные вместе в поисках наиболее зачаровывающих мест Рима, а затем Анцио, День благодарения с индейкой «алла Лука Спагетти», слезы по поводу ее отъезда, ее книга и фирма «Рождественская елка».

Я подумал о том, как щедра оказалась ко мне жизнь, даровав эту дружбу, и во мне зрело намерение прошептать ей на ухо: «Лиз, у тебя есть друг».

Именно в этот момент она посмотрела мне в глаза и с любящим и немного шаловливым выражением лица спросила:

– Лука, ты хотел бы пойти на съемочную площадку, чтобы познакомиться с Джулией Робертс?

Я с улыбкой обнял ее:

– Конечно, Лиз! Давай опять выйдем за рамки!