Пролог

Новая Зеландия, 1800 г.

Воздух здесь всегда влажный, насыщенный запахами прелой земли, сочной, густой травы, нежных луговых цветов.

Вокруг, до самого горизонта, прекрасные заливные луга, где пасутся стада. Издалека слышно блеянье овец, мычанье коров, стрекот кузнечиков. И аромат клевера разносится на многие мили вокруг…

 

Глава 1

Стоя на коленях у края грубого очага, сложенного из неотесанных камней, Патрик О Конелл разжигал огонь, помахивая рукой над разрастающимся пламенем, охватившим потрескивающий хворост. Пламя постепенно разгорелось в полную силу, и вся комната осветилась мягким светом. Блики заиграли на стенах, сложенных из толстых бревен, на красивых резных стульях и большом обеденном столе, причудливо отразились на полированных боках массивного комода. Мебель в этом грубо сколоченном доме казалась неуместно изящной, словно аристократка в трущобе. Патрик грустно вздохнул. Мебель сделал его отец, Даниэль О Конелл, замечательный мастер по дереву. Его работы охотно покупали, заказов всегда было много, поэтому он работал с утра до позднего вечера, а когда Патрик подрос, он тоже вместе с другими подмастерьями учился у отца. Творческая фантазия Даниэля была неисчерпаема, а высочайшее мастерство превращало его стулья и столы в настоящие произведения искусства. На спинках диванов он вырезал сказочных птиц, фантастические цветы, странных зверей с человеческими лицами. Работы его были безупречны по качеству. Казалось бы, такому востребованному мастеру ничего другого уже не нужно, но Даниэль был отчаянным романтиком. Он со страстью мальчишки мечтал о новых землях и о необычайных приключениях. Рассказы деверя о Новой Зеландии покорили его, и с невероятной страстью он принялся уговаривать домашних покинуть родную Ирландию и переехать на новые земли.

Но морское путешествие оказалось для него роковым. Сильнейшая морская болезнь ослабила его силы, организм не смог справиться с простым бронхитом, и через несколько недель плавания, всего лишь двух суток не доехав до земли обетованной, Даниэль О Конелл умер. Вся семья очень тяжело пережила эту потерю, но его жену Джин это горе совершенно убило. Она совсем потеряла интерес к жизни, гасла на глазах, и вот теперь ее состояние стало совсем безнадежным.

Комнату заполнило тепло очага, но Патрик не чувствовал его, занятый грустными мыслями, а тихие стоны, доносившиеся из дальнего угла, напомнили юноше о том, что его матери этим утром не стало лучше.

— Мама чувствует себя намного хуже, да? — неожиданно раздался голос Энни, сестры Патрика, подошедшей к нему сзади.

Юноша вздрогнул и быстро встал с колен. Обернувшись, он улыбнулся сестре, в который раз уже про себя отметив, как она похорошела за последнее время. Патрик откровенно любовался сестрой, снова и снова поражаясь тому, какой удивительно свежей и красивой она выглядит каждое утро, несмотря на то, что целые ночи проводит у постели матери.

Ее зеленые миндалевидные глаза сияли, как два изумруда, волосы падали роскошными медно-рыжими волнами до самого пояса, пышная грудь волнующими полукружьями выступала из-под корсажа, а щеки и мочки ушей прелестно розовели всякий раз, когда она волновалась, как сейчас.

Хлопчатобумажное платье Энни украшала изящная вышивка, корсаж плотно облегал стройный стан. Легкой и плавной походкой она направилась к постели матери, заботливо поправила одеяло больной и тихонько подошла к брату.

— Патрик, нам необходимо что-нибудь предпринять, — прошептала она, умоляюще глядя на брата. — Маме совсем плохо. Если мы не найдем хорошего врача, мы можем потерять ее, как потеряли отца…

— Энни, сестренка, для того, чтобы найти врача, мне придется на несколько дней отлучиться из дома, оставив в нем двух совсем беззащитных женщин. Наше новое жилье расположено в такой пустынной местности, а о туземцах рассказывают такие ужасы…

Патрик с тревогой смотрел на сестру. Он понимал, что состояние матери критическое, но оставить дом без опеки сильного мужчины в такое время, когда до них дошли слухи о том, что местные туземцы враждебно настроены к переселенцам и не только ограничиваются нападениями и грабежами, но известны даже случаи каннибализма…

С другой стороны, он прекрасно понимал, что без помощи врача мама может умереть со дня на день. Этого Патрик допустить не мог.

— Хорошо, — решительно сказал он, обнимая за плечи сестру. — Я оставлю вам съестных припасов на неделю; стрелять я тебя сам научил, и думаю, что обстоятельства и тяжелейшее состояние мамы прибавят тебе благоразумия, и ты не будешь отлучаться из дома и шататься неизвестно где, как ты делала это раньше.

Энни с грустью посмотрела на брата и произнесла:

— Я обещаю тебе, Патрик, что буду очень осторожна и ни за что не выйду из дома без ружья, и только по хозяйственным целям! Вот сейчас, мой милый братец, я должна набрать воды для завтрака. Надеюсь, ты ничего не имеешь против?

— Ты несносная упрямица, Энни, но я люблю тебя даже такую. Пойдем, я буду сопровождать тебя, — и Патрик привычно вскинул на плечо ружье, без которого не выходил из дома ни один переселенец.

— Тебе необходимо собираться в дорогу, и раз уж нам все равно придется остаться несколько дней без твоей защиты, может быть, начнем прямо сейчас? Как ты правильно заметил, стрелять я и сама умею! — сказала Энни.

Патрик внимательно посмотрел на сестру:

— Нет, ты не сделаешь этого. Во всяком случае, не сегодня, — твердо заявил он, отметив про себя, что в свои двадцать лет Энни осталась все такой же упрямой и строптивой, какой была в детстве.

Взгляд Энни был полон отчаяния. Приподняв подол своего платья, она быстро подошла к пустому ведру для воды и схватила его за ручку прежде, чем Патрик успел ее остановить.

— Ты не имеешь, права держать меня взаперти в этой хижине, словно в тюрьме, — заявила она, чувствуя, как нарастает в груди волна гнева. — Я хочу иметь возможность дышать свежим воздухом точно так же, как и ты. Поэтому я сама схожу за водой!

Патрик глубоко вздохнул и покачал головой. У него не было никакого настроения спорить с сестрой. Энни уже давно вышла из детского возраста. Теперь ее не отшлепаешь, чтобы вразумить и заставить, наконец, слушаться старших. Если бы он сейчас продолжал настаивать на своем, то дело дошло бы до скандала, а шум мог потревожить больную мать.

Понимая все это, Патрик молча взял кремниевое ружье, вставил запал и поспешно вышел за порог, устремившись вслед за сестрой, которая уже спускалась вниз по тропинке, ведущей в густые заросли.

— Когда-нибудь твое упрямство доведет тебя до беды, — проворчал он и, схватив за руку девушку, заставил ее остановиться. Передав ей ружье, Патрик продолжал:

— Стреляй по любой мишени, которая будет двигаться. Слышишь меня? Если ты замешкаешься, чтобы выяснить, что там, в глубине кустов, шевелится и шуршит, можешь опоздать с выстрелом!

— Неужели ты считаешь, что я вообще могу выстрелить из ружья? Может быть, мне лучше закричать «мамочка»? — насмешливо спросила Энни, подтрунивая над братом.

— Ох, Энни, лучше бы ты осталась в Ирландии, — сокрушенно пробормотал юноша, глядя па сестру. — Ты бы могла выйти там замуж за того спокойного состоятельного торговца сукном, который сватался к тебе прошлой зимой. Такой красивый и солидный мужчина, и ты бы, наверняка, его, в конце концов, полюбила и была бы с ним счастлива…

— Я тебе уже говорила, что этот человек нагонял на меня смертельную скуку своей умеренностью и рассудительностью, — перебила Энни брата. — Рядом с ним мне всегда казалось, что он завел свою жизнь как часы, и день за днем живет по раз и навсегда намеченному плану. Я бы задохнулась от тоски, если бы вышла за него замуж! Разве об этом мечтали мы с тобой, Патрик? Мы романтики и сумасброды, мы бредили приключениями, зачитывались книгами о дальних странах, а теперь ты предлагаешь мне запереть себя в четырех стенах, уйдя в хлопоты о муже и детях, как заботливой наседке?!

Щеки Энни пылали ярким румянцем, глаза метали молнии. Патрик с нежностью посмотрел на сестру:

— Я просто не хочу, чтобы с тобой приключилось какое-нибудь несчастье. Ты и мама вот все, что осталось у меня от прежней жизни. Наши мечты завели нас на край света, Энни, и теперь нам надо быть очень осторожными, чтобы выжить в этом прекрасном, но диком месте. Обещай мне, что будешь осторожна…

— Я обещаю тебе, мой дорогой брат, что никому не дам себя в обиду, — ласково ответила девушка. — Пойми, мне необходима свобода, я хочу ощущать окружающий меня мир, стать его частью… А раз я чего-то хочу, то непременно это сделаю!

И, рассмеявшись, она повернулась и быстро направилась вниз по тропе к зарослям, где протекал ручей. Казалось, она никого и ничего не боится.

На этот раз Патрик все-таки уступил Энни. Он понимал, что с недавних пор стал слишком требовательным к ней. А ведь сестре, как и любому человеку, необходима свобода. И сейчас он решил позволить ей поступить по-своему. Однако потом он непременно позаботится о том, чтобы в будущем такие прогулки сестренка совершала под его присмотром. Она и не понимает, какая опасность грозит юной неопытной девушке в этих диких краях, куда и не заглядывала цивилизация. Об обычаях местных жителей Патрик слышал ужасные вещи, да и переселенцы тоже встречались разные. Наряду с мечтателями-путешественниками, какими была семья О Конеллов, в эту страну приезжали и скрывающиеся от правосудия преступники, и жадные до наживы мошенники.

Их семья решила переехать сюда после многочисленных рассказов о Новой Зеландии дядюшки, родного брата матери. По его словам выходило, что эта земля обетованная, по которой текут реки из молока и меда; огромные нетронутые заливные луга ждут своих будущих хозяев, а туземцы — забавные простецы, с которыми можно подружиться, подарив им десяток бус и несколько цветных лент. На деле все вышло совсем не так. Во-первых, от нелегкого морского путешествия умер их отец Даниэль О Конелл, а матушка, сраженная горем, ослабела и получила воспаление легких. Болезнь преждевременно иссушила ее крепкое сильное тело, и больно было смотреть, какой слабой и беспомощной она стала сейчас, с каким трудом садится на кровать, как дрожит ее рука, когда она подносит к губам кружку с водой…

Поэтому, несмотря на беспокойство за сестру, Патрик решил съездить за врачом в Веллингтон, находящийся на расстоянии двух дней езды от них, потому что состояние здоровья матери было удручающе тяжелым.

Между тем Энни подошла к озеру, набрала воды в ведро и уже собралась уходить, как вдруг какой-то шорох за спиной привлек ее внимание. Резко обернувшись, девушка замерла от неожиданности: перед ней, широко расставив ноги, стоял смуглый черноволосый красавец и пристально смотрел на нее. Едва ли не больше внезапного появления незнакомца, девушку поразил его наряд — грубые кожаные штаны, заправленные в сапоги, и обнаженный торс. Кроме брата, Энни никогда не видела мужчину без верхней одежды, а совершенная красота тела юноши вызвала в ней целый вихрь, незнакомых ранее чувств: страха, восторга, смущения и какого-то непонятного томления, разливающегося по телу. Девушка осторожно разглядывала мускулистый бронзовый торс мужчины, по которому стекали капельки пота, образуя сверкающие дорожки. Вдруг его полные чувственные губы изогнулись в улыбке, и Энни услышала низкий насмешливый голос:

— Ну и бессовестная ты девчонка, как я погляжу. Разве можно так рассматривать мужчину, ведь он может принять это за приглашение…

И не успела Энни моргнуть, как незнакомец шагнул к ней и, обхватив за талию, рванул ее к себе.

Девушка открыла рот, чтобы разразиться гневной тирадой, как вдруг почувствовала вкус его губ на своих губах, а потом его язык прикоснулся к языку Энни, в то время как руки мужчины ласково исследовали ее тело. Энни испытывала невероятные ощущения: ей казалось, что он дотронулся до самой тайной, сокровенной, скрытой в глубине ее существа, сердцевины, и теперь он все про нее знает и также доверчиво предлагает узнать себя…

Из блаженного оцепенения девушку вывел выстрел и последовавший за ним окрик:

— Негодяй, отойди от моей сестры! Отойди немедленно или я выстрелю!

Незнакомец, не отпуская талии Энни, обернулся к Патрику и, лениво растягивая слова, ответил:

— Если я не ошибаюсь, девушке поцелуй понравился. А вашим мнением, милейший, я нисколько не интересуюсь…

Красный от негодования, Патрик опустил ружье и широкими шагами направился к сестре. В это время незнакомец быстро юркнул в растущий рядом кустарник, успев шепнуть Энни:

— Джек Уиллоби найдет повод увидеть тебя снова, моя красавица!

Как только мужчина отошел от сестры, Патрик вскинул ружье и выстрелил вслед скрывшемуся в кустах брюнету. Энни, вне себя от волнения, воскликнула:

— Что ты делаешь, ты ведь можешь убить его!

На что брат, резко повернувшись, свирепо ответил:

— Мою сестру чуть не изнасиловали у меня на глазах, и я имею полное право застрелить подлеца!

— Этот человек не сделал мне ничего неприятного, — потупившись, сказала девушка.

Патрик замер, не веря своим ушам. Затем изменившимся голосом спросил:

— Ты хочешь сказать, что тебе доставило удовольствие наглое приставание первого встречного молодца? Энни, неужели это ты? Что с тобой стало в этой глуши, если ты готова отдаться первому, кто тебя об этом попросит?

Краска бросилась Энни в лицо, и она пылко ответила:

— А если я скажу, что мечтала об этом человеке с тех пор, как стала ощущать, что из девочки превращаюсь в женщину, что он снился мне по ночам, что мое сердце узнало его, как только он дотронулся до меня?

— Да что ты такое говоришь?! — вскричал Патрик. — К тебе подошел незнакомый человек и, вместо того чтобы извиниться за свой непристойный вид, схватил тебя, как уличную девку, и — именно о таком мужчине ты мечтала всю жизнь? Да если бы я не пришел сюда, через пять минут он бы задрал тебе подол и сделал бы все что хотел! Может быть, тебе и это понравилось бы?! И ты еще что-то говорила о романтике! А сама, как спелое яблоко, упала в объятья человека, о котором ты не знаешь ничего, даже его имени.

Энни почувствовала нестерпимый стыд от справедливых слов Патрика. Действительно, что она знает об этом Джеке, кроме его имени? Что он одет не так, как подобает джентльмену, что он замечательно целуется? Это не те сведенья, которые могли хоть как-то оправдать проявленное легкомыслие. Может быть, он беглый преступник или один из тех мошенников, которые, забыв про совесть, вступают в сговор с местными племенами и нападают на фермы мирных переселенцев. А может быть, он вообще женат?!

От этой мысли все внутри Энни сжалось в тугой комок, и девушка поняла, что ей легче будет вынести любую правду о Джеке, лишь бы знать наверняка, что сердце его не занято. Снова перед ее мысленным взором возникло его мужественное смуглое лицо с широкими скулами, чувственными яркими губами, черными, как ночь, глазами… Девушка вспомнила его сильные уверенные руки, которые так смело обнимали ее, словно он один имел на это право. От этих мыслей стало еще хуже. Неужели Патрик прав, и она ведет себя как глупая легкомысленная кокетка? Что же тогда Джек подумал о ней? Для чего он хочет увидеть Энни? Может быть, действительно для того, чтобы «задрать подол», как выразился Патрик? Все его поведение с первых секунд их встречи свидетельствует о том, что он не питает к ней никакого уважения. Он даже не пытался понравиться ей, а просто подошел и взял то, что плохо лежало. Ладно, что ждать реверансов от мужчины, который не считает нужным даже одеться как следует перед леди, но она-то, Энни, как она могла позволить себе такое унижение?!

— Патрик, пойдем домой, тебе пора собираться в дорогу, — сдавленно шепнула Энни, пряча глаза.

Патрик, хмурясь, оглядел сестру. Он испытывал непреодолимое желание хорошенько отшлепать ее за такое легкомыслие. После всего, что произошло, мысль о том, что он оставит Энни одну с тяжелобольной матерью на несколько суток, показалась ему нестерпимой. Что еще может приключиться с его сумасшедшей сестрой, пока он будет искать врача? Наверняка этот сумасшедший негодяй знает, где они живут и что может сотворить он с юной, доверчивой, романтичной дурочкой? Сколько Патрик слышал историй о белых рабынях, служащих утехой для вождей туземцев. Да что говорить о дикарях, когда здесь полно белых негодяев, бежавших от правосудия в Европе, которые не прочь заполучить хорошенькую девочку и согласны хорошо заплатить за это. Энни, похоже, совсем потеряла разум, если не понимает, что ее могут не только обольстить, но и продать какому-нибудь старому, подлому развратнику! И как вдолбить в ее глупую голову, что надо быть осторожной? Глубоко вздохнув, Патрик повернулся и зашагал к дому. Энни, прихватив ведра, заспешила следом…

Патрик, уже готовый к отъезду, последний раз оглядел свой новый дом и Энни, стоявшую на пороге. Дома он еще раз серьезно поговорил с ней и убедился, что сестра поняла всю необдуманность своего поведения, но на сердце его по-прежнему было неспокойно. Он понимал, что, в случае нападения их хижина не устоит, и сестру не спасут никакие запоры на дверях. Однако не отправиться сейчас за доктором — означало обречь свою маму на верную смерть: она была невероятно слаба и беспомощна. Помолившись про себя и вверив судьбу сестры и матери Богу, Патрик отправился в путь.

* * *

Оставшись одна, Энни задвинула тяжелый засов, поправила подушки матери и принялась готовить еду: наваристый бульон с корешками сельдерея будет очень полезен для больной. Однако, пока руки делали привычную работу, мысли ее вновь и вновь возвращались к пережитому на озере. Перед глазами стоял смуглый незнакомец с обнаженным торсом. Его пристальный взгляд, казалось, проникал в самую душу: она вновь чувствовала его руки на своей спине, груди; дыхание ее становилось прерывистым, Энни стыдилась самой себя…

Вдруг внезапная мысль пронзила девушку: а что если Патрик ранил или даже убил Джека? Конечно, он стрелял наугад, но шальная пуля может убить не хуже тщательно выверенного выстрела! А если Джек ранен и лежит где-то рядом, истекая кровью? Как она не подумала об этом раньше?

Девушка принялась лихорадочно собираться: вынула и уложила в плетеную корзину чистую простыню, которую можно было порвать на бинты, баночку с заживляющей раны мазью, бутыль с морсом, корпию, схватила ружье и выбежала за порог.

Достигнув озера, девушка перевела дух и внимательно огляделась. Так, Джек нырнул вот в эти кусты. Какие густые заросли: тут может скрываться кто угодно! Видимо, на нее нашло какое-то безумие, если она могла бросить больную мать, которая действительно нуждалась в ее помощи, и, сломя голову, помчалась навстречу опасности! И если серьезно подумать, разве побежала бы она сюда, будь на месте Джека какой-нибудь страшный желтый туземец с вывернутыми губами?

Стыд окрасил щеки девушки ярким румянцем. Решительно повернувшись, она направилась к дому, но громкие стоны, раздавшиеся неподалеку, остановили ее. Больше не раздумывая, Энни раздвинула кусты и стала продираться сквозь густые заросли. Ветки хлестали ее по щекам, рукам, ноги запинались о корни, дважды она чуть не упала, пока наконец не выбралась на небольшую поляну. Там никого не было видно, и Энни подумала, что, очевидно, она ошиблась в направлении, и собиралась пойти в другую сторону, как вдруг сильные руки обхватили ее сзади, и девушка услышала знакомый голос с бархатными нотками:

— Какая сострадательная у меня девочка! Стоило мне только жалобно застонать, и она, не раздумывая, ринулась на помощь! А знаете ли вы, леди, что подобная самоотверженность незаменимое качество в этих краях? Здешние мужчины очень ценят таких женщин… Я тоже… — И тут губы Джека прикоснулись к ушку Энни, а потом жадно припали к ее шее.

Девушка стояла как заколдованная, не в силах двинуться с места. Страх сменил гнев, а потом руки и губы Джека заставили ее забыть обо всем. Неужели это она, Энни О Конелл, добропорядочная католичка двадцати лет от роду, позволяет мужчине поднять ее платье и нижнюю рубашку и дотрагиваться до самых интимных мест, да еще отвечает на поцелуи этого мужчины и умоляет о продолжении!

Сделав над собой огромное усилие, она отстранилась от Джека и спросила слабым голосом:

— Если ты не ранен, то почему стонал и что вообще ты тут делаешь?

Черные глаза ее возлюбленного засияли весельем:

— Я сидел в засаде, как леопард, и поджидал нежную доверчивую лань, которая, как я знал, непременно придет к водопою… Правда, вместо моей лани мог прийти ее недружелюбный брат с ружьем, но ради тебя стоило рискнуть… — Он шагнул к ней и попытался еще раз поцеловать, но Энни, вырвавшись, спросила:

— А почему ты караулил меня здесь, как зверь добычу, вместо того чтобы открыто прийти в мой дом и попросить моей руки? Такая мысль не приходила тебе в голову?

Джек стоял рядом, неотразимо привлекательный в простой белой рубашке из грубого льна и кожаных брюках на шнуровке, которые так обтягивали его, что больше открывали, чем скрывали. Его черные волосы блестели на солнце. Энни замерла, не в силах отвести от него глаз. Она не могла бы отрицать, что этот человек разжег в ее крови настоящий огонь, но такие мысли и чувства были для нее непозволительны, неправильны, опасны. Ведь она не знала о нем ничего. Он мог быть преступником, мошенником, ловеласом, соблазняющим всех молоденьких девушек в округе, — кем угодно! Патрик рассказывал ей о негодяях, которые заманивают доверчивых глупышек в свои сети, а потом продают богатым старикам или туземцам за звонкую монету. Но нет, Джек не мог быть таким негодяем! Она смотрела на него, и сердце ее сладко ныло. Да, она полюбила его, полюбила человека, о котором не знала ничего, кроме его имени. Эта мысль поразила ее. Так вот как это бывает! Ей стало страшно. Так страшно, что девушка почувствовала, что единственное спасение — это бежать от него, бежать прямо сейчас и не оглядываться! Срывающимся голосом она пролепетала:

— Джек, мне нужно идти, моя мама серьезно больна, а Патрик поехал за помощью, так что она там совсем одна… Я так непозволительно долго задержалась. — И, отвернувшись, добавила: — Мне вообще не следовало сюда приходить, но я боялась, что ты ранен, и тебе некому помочь…

Взгляд Джека был непроницаем, как темная ночь, а голос…

— Так ты беспокоилась обо мне, моя красавица? Твой брат, похоже, не слишком тебя любит, если оставил совсем одну с больной матерью, в то время как на фермы то и дело нападают племена маори. Англичане их здорово притесняют сейчас, и они мстят всем без разбору, всем людям с белой кожей… Я пытаюсь объяснить им, что европейцы бывают разные, что они живут в разных странах, принадлежат к разным нациям, но пока дело продвигается трудно. Все светлокожие люди кажутся им агрессивными захватчиками, которые желают им зла, поэтому маори защищаются, как только могут…

Джек оборвал себя на полуслове и переменил тему:

— Я слышал, как брат звал тебя по имени Энни, не так ли? Так зовут мою сестру, интересное совпадение, правда?

Девушка подалась вперед, с жадностью ловя каждое слово, ведь это были единственные сведения о нем, которые она могла получить. Итак, он выступает в роли парламентера между миссиями, переселенцами и дикарями, у него есть сестра по имени Энни… Увы, но пока еще слишком мало девушка знала о нем, чтобы доверять. Энни еще раз повторила:

— Мне нужно идти, мама нуждается в моей помощи…

Он загородил ей дорогу и, нежно обнимая, прошептал в самое ухо:

— Вечером выйди из дома… Я буду ждать тебя… Буду ждать долго, моя красавица, но я предупреждаю: я не привык ждать напрасно… Ты придешь?

Щеки Энни горели от стыда, когда она ответила ему:

— Да, я приду… Когда стемнеет и мама уснет… Жди меня…

Боясь остаться еще хотя бы на минуту, девушка стремглав побежала домой.

В течение дня, занимаясь обычными хозяйственными делами, ухаживая за матерью, Энни пыталась уговорить себя и выполнить обещание, данное брату: никаких глупостей, она закроет дверь на засов и шагу не сделает из дома. Но с наступлением сумерек сердце ее лихорадочно застучало, она постоянно роняла то ложку, то нож, то клубок ниток. Девушка несколько раз ловила себя на том, что невольно прихорашивается перед зеркалом, поглядывает на часы… Нет, она не выйдет из дома, так нельзя. Чем заканчиваются ночные свидания, она знала, а чем закончится свидание с таким парнем, как Джек — тем более. У него есть возможность прийти к ним в дом, познакомиться с ее матерью, минуя разгневанного Патрика, однако он не спешит этим воспользоваться. За кого он принимает Энни? Легкая добыча, деревенская простушка, которой так просто воспользоваться? Нет, она не доставит ему такого удовольствия, ни за что! И девушка зажгла свечу, раскрыла книгу и села читать, твердо решив, что «не опустится» до ночного свидания.

Мать уснула, но сон ее был беспокойный: она металась, кашляла, стонала и часто в бреду произносила имя отца. Энни приходилось постоянно подходить к ней и поправлять спадающее одеяло.

Внезапно раздался легкий стук в окно. Девушка подошла к нему и вгляделась во тьму: нет никого, очевидно, ей показалось. Но только она отвернулась, стук повторился. Опасаясь, что шум разбудит больную, Энни открыла дверь и выглянула наружу. Вынырнувший из темноты Джек схватил ее за руку и, рванув к себе, прошептал, щекоча дыханием шею:

— Энни, ты решила отвергнуть меня? Почему, чем я обидел тебя? Разве ты не ощущаешь ту связь, которая существует между нами? Разве ты не хочешь испытать неземное наслаждение? Позволь мне научить тебя премудростям любви. Я хочу, чтобы это произошло именно сейчас…

Энни била дрожь, несмотря на то что она была укутана в теплую шерстяную шаль. Она понимала, что дрожит вовсе не от холода. Ее тело было охвачено неистовым желанием, которое она хотела заглушить в себе.

— Я боюсь… — тихо промолвила девушка, вновь чувствуя, как волна сладострастия накатила на нее, когда Джек бросил на нее требовательный, повелительный взгляд. — Моя мать и брат назвали бы такое поведение позорным. Я сама себя стыжусь!

Джек взял в ладони ее лицо и медленно припал к ее губам.

Энни судорожно вздохнула, когда Джек склонился к ней и поцеловал глею. Его руки начали медленно приподнимать подол ее платья.

Когда ее ноги обнажились и она ощутила дуновение легкого ночного ветерка на своей коже, у нее перехватило дыхание. Ей так хотелось справиться с собой, со своим желанием, растущим в глубине души, но что она могла сделать с собой, если каждая клеточка ее тела ждала его прикосновений! Энни не могла обманывать себя.

Когда Джек выпустил ее из своих объятий и взглянул на девушку своими темными очами, она сразу же поняла, что именно последует дальше. И она сама хотела этого! Однако в глубине души Энни испытывала сильный страх. Ее учили тому, что порядочные леди не позволяют мужчинам так поступать с собой, прежде чем слова священника не освятят их супружеский союз. Девушка просто не могла об этом думать. То, что должно было произойти между нею и этим мужчиной, человеком, которого она полюбила, было неизбежным и правильным, потому что еще никогда в своей жизни она не испытывала такого блаженства! Ей было так легко отдаться ему в эту минуту, потому что она уже ощущала себя частью его самого так, будто их сердца слились в одно и бились в унисон.

И было совершенно неважно то, что все это произошло так внезапно и быстро. Чудом казалось то, что это вообще произошло. Она не смела и мечтать о том, что любовь может так захватить ее, поглотив всю без остатка. Их встреча была предопределена судьбой.

Джек, медленно лаская любимую, снял шаль и уложил на нее девушку, расстегнул платье и нижнюю рубашку. Его взгляд скользнул по шелковистой коже полураздетой девушки, мужчина наслаждался плавными формами ее стройной фигуры. Его ладони медленно скользили от лодыжек все выше и выше по ее телу так, словно он хотел прикоснуться к ней, прежде чем полностью овладеет ею. Он будто хотел запечатлеть в своей памяти ее юное, совершенное тело…

Сладкая дрожь пробежала по телу Энни. Учащенно дыша, она лежала на мягкой постели из сочных трав и изгибалась от охватившей ее страсти, которая все нарастала и нарастала, приближая девушку к апогею восторга. Джек дотронулся до ее груди, и новая волна восторга накатила на нее.

Энни привстала навстречу его ладоням, поражаясь тому, какое наслаждение она испытывает: никогда прежде ее грудь не реагировала так на собственные прикосновения. Волна наслаждения захлестнула Энни. Она услышала тихий стон, нарушивший тишину ночи, и лишь через несколько мгновений поняла, что сама издала его. Но вскоре поцелуи Джека заглушили ее стоны. Энни казалось, что она тает, сливается в одно целое со своим любимым. Она не могла и представить, что поцелуи, прикосновения и ласки мужчины могут пробудить в ней такую страсть.

И тут Джек отстранился от нее. Встав на колени, он дотронулся до пояса на своих гитанах и замер так на несколько мгновений, следя за реакцией Энни, а затем начал стягивать их.

Джек наслаждался, ощущая под собой нежное теплое тело девушки, и ему доставляло удовольствие то, как она отвечала на его ласки. Он жадно целовал ее, чувствуя, что скоро наступит разрядка. Когда по его телу начали пробегать судороги, он спрятал свое лицо на груди Энни и застонал, сильными толчками входя в ее лоно. Ощущая, что она испытывает те же ошеломляющие чувства, Джек улыбнулся, радуясь тому, что Энни издала, наконец, крик от пережитого наслаждения.

— О-о! — выдохнула Энни, все еще потрясенная новыми волшебными ощущениями.

Джек опустился рядом с ней на землю, приподнялся на локте и убрал рукой рыжую прядку с вспотевшего лба Энни.

— Тебе понравилось? — спросил он.

Энни потупила взор и, залившись краской смущения, ответила вопросом:

— А тебе?

— Я чувствую себя на седьмом небе. О, Энни, ты сама не знаешь, какое ты чудо! Ты само совершенство, моя любимая! Я не позволю ни одному мужчине даже подумать о тебе. Теперь ты моя, слышишь? Отныне и навсегда ты принадлежишь Джеку Уиллоби и больше никому! Завтра же я отправлюсь в миссию за священником и как только вернусь, мы обвенчаемся!

Ты согласна?

Энни, замирая от счастья, прошептала:

— Конечно, я согласна. Быть с тобой — это то, чего я хочу. Я буду с нетерпением ждать тебя. Джек, можно я расскажу маме и Патрику о наших планах?

Джек серьезно ответил:

— Не только можно, но и нужно, моя хорошая… Я не хочу, чтобы твой брат снова наставил свое ружье на меня, когда я появлюсь тут со священником! Это было бы некстати, не так ли?

Девушка приподнялась на локтях и, целуя любимого, проговорила:

— Я ни за что не допущу, чтобы мой родной брат возненавидел моего жениха! К твоему приезду я сумею убедить Патрика, что не желаю ничего иного, чем стать миссис Уиллоби. Я люблю тебя!

Джек с нежностью рассматривал свою любимую. Ее длинные волосы, разбросанные по плечам, падали на спину шелковистой волной. Молочная кожа словно светилась в лунном свете, щеки горели ярким румянцем. Ее зеленые глаза будили в душе Джека смелые мечты и желания, манили его.

Джек провел рукой по волосам Энни, и их губы вновь слились в поцелуе.

Джек смертельно устал, не покидая седла уже двое суток, поскольку хотел как можно скорее добраться до Веллингтона, найти священника и привести его к Энни. Следовало торопиться: Патрик О Конелл был в городе, он мог услышать что-нибудь о деятельности и образе жизни будущего деверя и настроить против него свою сестру. Этого нельзя допустить!

Джек чувствовал, что уже не в силах отказаться от этой девушки. У него сладко щемило сердце, когда он думал об Энни. Он все еще ощущал вкус ее мягких губ, помнил бархатную нежность кожи, сладостные изгибы ее тела… Все вокруг напоминало о ней: запах трав рассказывал о терпком аромате ее волос, в шелесте листьев ему слышалось шуршание нижних юбок, и он представлял, как снимает их одну за другой, а его любимая смотрит на него сквозь опущенные ресницы; на губах ее та самая счастливая улыбка, которую он увидел после их первой и пока единственной ночи…

Джек чуть слышно застонал, конь под ним удивленно повел ухом и сбавил шаг, так что пришлось пришпорить его, чтобы восстановить темп. Сейчас, в двух-трех милях от города, начиналась самая опасная часть дороги, и необходимо было проехать ее побыстрее. Здесь ставились засады на одиноких европейцев, необдуманно пустившихся в дорогу без охраны. Конечно, это были вынужденные меры защиты, потому что англичане творили иногда страшные вещи в маорийских поселениях, и тогда невинные заложники становились единственной гарантией безопасности для туземцев. «Как вообще может все испортить человеческая низость, — думал Джек, приближаясь к городу. — Все достижения первооткрывателей, благородные устремления миссионеров были перечеркнуты жадностью и разнузданностью военных, которые должны защищать мирных переселенцев, а на самом деле грабят, убивают туземцев, забирают в наложницы самых красивых девушек, а потом выбрасывают их, как увядшие цветы. Такое положение дел не может не возмущать аборигенов, и они сопротивляются, как могут». Но, несмотря на свое сочувствие к дикарям, Джеку совсем не хотелось попасть сегодня в западню. Поэтому он пустил коня вскачь, тем более что оставалось преодолеть только спуск с горы, под которой уже предстал городок с его деревянными мостовыми, двумя трактирами, церковью и целой кучей домов и домишек, растущих как грибы, заставляя город раздаваться во все стороны, как подошедшее тесто.

Внезапная боль в боку, громкое ржание коня, стремительное падение и спасительное беспамятство обрушились на Джека почти одновременно.

Когда он снова открыл глаза, перед его взором открылось звездное небо. Джек осторожно ощупал бок, который все еще сильно болел, и обнаружил наложенную на него повязку.

— В тебя попала моя стрела, брат, я сожалею об этом. Я хотел выстрелить во врага, а ранил друга…

Негромкий, спокойный голос принадлежал красивому юноше-аборигену, который сидел, обхватив колени руками, рядом с раненым и смотрел на него своими черными глазами пристально и благожелательно. На его широкоскулом лице отражалось беспокойство за здоровье Джека.

— Я понял, что ошибся, когда увидел вот это. — Он прикоснулся к плечу Джека, где красовалась татуировка в виде парящего орла.

— Такие знаки отличия не даются просто так, их надо заслужить. Ты храбрый воин и ты сражался на нашей стороне. Скажи мне, как же так получилось, что ты начал воевать против своего народа?

— Я не воюю со своим народом, — возразил Джек, пытаясь приподняться и морщась от боли.

— Я сражаюсь против отдельных нечистоплотных, жестоких и жадных людей, которые позорят нашу нацию, и поэтому они являются и моими врагами тоже. Кроме этого, дерусь я только в случае крайней необходимости, вообще же я вижу свое предназначение в том, чтобы примирить наши народы, найти общие точки соприкосновения, договориться о мирном сосуществовании.

— Разве это возможно? — сверкнув глазами, перебил его юный воин. — Ваши люди не хотят договариваться, они приходят на наши земли, в наши поселения и просто берут все, что им понравится, а если кто-нибудь из нас пытается возражать, его убивают на месте!

— Не все англичане такие подонки! — хмуро ответил Джек.

— Может быть и не все, а только те, с которыми пришлось иметь дело моему народу! О, с этими, поверь мне, друг, я уже не буду договариваться ни о чем, их я буду уничтожать! — пылко произнес Манипу.

— Я помогу тебе в этом, если все, о чем ты говоришь, правда, — поддержал его Джек.

— Манипу не имеет привычки лгать, — гордо произнес туземец.

— Я тоже не бросаю слов на ветер. И позволь мне представиться: меня зовут Джек Уиллоби.

— Я слышал о тебе, — широко улыбнулся Манипу, — и это были хорошие слова! Hani народ зовет тебя Летящий Орел, верно?

— Верно, это имя мне дал Ранги-Дуара, — подтвердил Джек.

— Ранги-Дуара хороший вождь, наши племена никогда не враждовали между собой, мы всегда были хорошими соседями. Летящий Орел, ты слышал когда-нибудь о человеке по имени Деймон Аргус.

— Да, мне приходилось иметь с ним дело, — мрачно ответил Джек. — Это настоящий шакал, кровожадный и трусливый одновременно. Беда в том, что он командует полком, поэтому всегда окружен многочисленной охраной. Свою жизнь он ценит высоко, чужую не ставит ни в грош. Я слышал также, что он очень любит маорийских девушек, это правда?

— Точно, и он никогда не пользуется взаимностью, — кивнул Манипу. — Недавно он похитил прекрасную девушку из нашего племени она вступила в свою пятнадцатую весну и собиралась замуж за воина нашего племени.

— Этот жених — ты? — неосторожно спросил Джек.

— Нет, это был мой брат, — горько усмехнулся Манипу. — Он уже давно любил ее и мечтал о том дне, когда назовет ее своею, введет в свой дом… Он бросился в погоню за нею…

— И что? Он догнал их?

— Он получил пулю в лоб, — ответил Манипу. Они молча сидели друг против друга, потом Джек поинтересовался:

— Скажи, откуда ты так великолепно знаешь английский? Я тоже хорошо знаю ваш язык, но в знании английского мне далеко до тебя. Ты разговариваешь как настоящий европеец!

— В моем доме много лет жил один священник, он научил меня не только говорить по-английски, но и читать и писать. У него было несколько книг духовного содержания, так что я хорошо знаю вашу религию. Пожалуй, если бы я не был вождем, то принял бы христианство, но я глава племени, на меня смотрит весь мой народ, и я должен быть одним целым с ним.

— Ты — вождь? — не в силах сдержать изумление, воскликнул Джек. — В таком юном возрасте, как это могло случиться?

— Я вождь по праву крови, я хороший военачальник и умею слушать мудрые советы, — сдержанно улыбнулся Манипу. — Мой народ доволен мною, хотя я правлю всего год после гибели моего отца. Это далось мне нелегко, но я готов нести эту ношу, она мне по плечу.

Джека приятно удивила царственная сдержанность Манипу. Перед ним сидел вождь, который, несмотря на свою молодость и цветущую красоту, был в состоянии позаботиться о многих.

— Скажи, почему ты оказался здесь? Насколько я знаю, в городе сейчас много военных, у тебя могут быть неприятности, если будет погоня, — предупредил Джек.

— Я знаю, — коротко бросил Манипу. Он встал и, пройдя несколько шагов, развернулся к раненому. — Но сейчас в городе наш общий враг и с ним Олава, та самая девушка, которую любил мой брат. Я думаю, что, переодевшись в твою одежду, я смогу в качестве просителя пройти в кабинет к полковнику и убить его и Олаву.

— Девушку-то зачем? — возмущенно воскликнул Джек. — Почему девочка, которой едва исполнилось пятнадцать лет, должна умереть вместе с мерзавцем, который захватил ее силой?!

Манипу сурово посмотрел на него:

— По нашим законам, жена или невеста погибшего не могут жить дальше. Обычно их убивают сразу же и хоронят вместе с супругом, но в данном случае ей придется идти к жениху позже, чем это принято у нас.

Джек, морщась от боли, поднялся на ноги и подошел к аборигену:

— Послушай, ты мне можешь пообещать одну вещь? Если ты исполнишь мою просьбу, я стану твоим должником.

— Какую просьбу?

— Когда ты встретишься с Олавой, спроси ее, хочет ли она отправиться к твоему брату. Ведь он так и не стал ее мужем; она уже не девушка, так, может быть, она имеет право прожить свою жизнь по-другому: выйти замуж за человека из твоего племени, родить ему детей…

Манипу покачал головой:

— Я исполню твою просьбу, но думаю, что ты не прав. Наверняка Олава сама жаждет смерти. По нашим обычаям, никто не может взять в жены бывшую невесту мертвеца, она к тому же очень любила моего брата, а что ждет ее в этом мире?..

— Подумай, вождь, девушка очень молода, и наверняка то, что она чувствовала к твоему брату, было только предчувствие любви, которая раскрылась бы в браке. Ее может полюбить какой-нибудь переселенец, который живет не по вашим законам, и может взять ее в жены, — горячо возразил Джек.

— Ты не хуже меня знаешь, как бледнолицые относятся к нашим девушкам, — перебил Джека Манипу. — В лучшем случае ее ждет участь главной служанки и наложницы при господине, а может быть, и вовсе ее выкинут на улицу через пару лет! А ваши женщины, разве они станут общаться с Олавой, как с равной? Нет, ей лучше всего уйти вслед за моим братом.

— Тогда почему она не может оставаться в вашем племени незамужней? В жизни есть не только семейные радости!

Манипу недоуменно посмотрел на Джека, а потом, как маленькому ребенку, снисходительно объяснил:

— Остаться старой девой — это позор для женщины. Олава не сможет выдержать такой участи. Она сама покончит с собой, если над ней начнут насмехаться…

Джек несколько минут помолчал, потом решительно сказал:

— Я и моя жена возьмем Олаву в свой дом, где никто не станет над ней смеяться, она будет равной среди равных, а если кто-нибудь из наших знакомых захочет жениться на ней, я отдам ее, но только в надежные руки.

Манипу уважительно кивнул и поднял вверх ладонь:

— Пусть будет так, я верю тебе, Парящий Орел. Девушка останется у тебя, если мне удастся вывести ее живой. Ты же понимаешь, что это гораздо труднее, чем уйти одному? Я приду на закате. А теперь раздевайся, друг, тебе дадут другую одежду, а я надену твою. Скоро рассвет, мне надо торопиться.

Мучительно медленно потянулись для Джека часы ожидания. Мысли об Энни, тревога за неизвестную девушку, судьба которой так тронула его, злость на собственное бездействие заставляли его метаться, как зверя, из стороны в сторону. Оставшиеся воины из отряда Манипу по обычаю аборигенов молча занимались своими делами, и если Джек обращался к ним с вопросом, отвечали односложно и снова замолкали. Некоторые из них были ранены, очевидно, где-то неподалеку уже состоялась стычка с военными, но то, что должно было произойти, могло произвести эффект разорвавшегося снаряда. Да, осколки полетят во все стороны, пострадают невинные селения, погибнут и английские солдаты, которых начальники погонят в сражение, едва до них дойдет весть о гибели полковника Деймона.

Между тем этот беспокойный день близился к концу, уже по всему горизонту загорелась алая полоса заката, когда в лагере после стольких часов ожидания появился Манипу с раненой девушкой, которую он нес, перекинув через плечо.

Туземцы окружили своего вождя, Джек тоже подошел. В центре круга лежала черноволосая красавица. Ее длинные черные ресницы вздрагивали, как крылья бабочки, хмурились от страдания тонкие, словно нарисованные, брови, неправдоподобно яркие губы скривились от боли, но она молчала. Джек подивился мужеству Олавы, хотя остальные восприняли ее стойкость как должное, так как у туземцев принято достойно встречать боль и смерть, и только слабые могут позволить себе слезы.

Манипу повернулся к англичанину и произнес:

— Мне и моим воинам нужно срочно уходить, потому что сейчас уже наверняка обнаружили тело полковника, и скоро все дороги будут перекрыты солдатами. Я оставлю вам лошадей, до города осталось совсем немного, вы без труда доберетесь туда. За себя не бойся: несмотря на то что всем известна твоя дружба с нами, твоя рана будет доказательством, что ты ни при чем в данном деле.

Через две минуты поляна опустела, отряд отправился в путь. Джек обратился к девушке, которая молча смотрела на него:

— Олава, ты можешь встать? Тебе надо сесть на лошадь впереди меня.

Маорийка ответила низким и звучным голосом, который вибрировал, как хорошо настроенная виолончель:

— Я смогу сесть на лошадь, если ты поможешь мне. Вождь сказал, что теперь я принадлежу тебе — я буду твоей женой?

Помогая девушке встать, Джек мягко ответил:

— Нет, ты не станешь моей женой, у меня уже есть невеста, которую я люблю. Ты будешь моей сестрой.

Туземка несколько мгновений рассматривала мужчину своими черными, как безумная ночь, глазами, затем ответила:

— Олава верит тебе. Я буду хорошей сестрой. Олава будет заботиться о тебе.

Джек посадил Олаву на лошадь, привязал уздечку ко второй и сам с трудом взобрался в седло. Рана сильно болела, кружилась голова, но теперь у него на руках была беспомощная девушка, а поэтому он не имеет права потерять сознание, расслабиться. Голова туземки покоилась на его груди, толстые черные косы доходили ей до колен, от тряски они качались, как живые, перемещаясь с одной ноги на другую. Олава закрыла глаза, и то ли уснула, то ли потеряла сознание, но до города они доехали в полном молчании. У ворот их окружили солдаты, раздались угрожающие крики:

— Эта девка была у полковника Деймона, она уже недели две жила с ним!

— А вы посмотрите на этого парня, он же одет точь-в-точь, как тот, который прирезал полковника! Рожа другая, а одежда такая же самая, я вам говорю!

— Привяжите его к столбу и всыпьте побольше плетей, все как миленький расскажет!

— Ребята, так это же тот самый Уиллоби, который якшается с грязными туземцами. Забирай его!

Джека стащили с лошади и сильно толкнули вперед. Он не удержался и упал. Над ним наклонились несколько человек.

— Парни, глядите, да ведь он еле живой! Видно, Деймон не продал свою жизнь даром! Девка тоже подранена, то-то он вернулся назад!

— Ага, как раз на виселицу! Мы тебя живо вздернем, мучиться не будешь!

Джек, превозмогая боль и дурноту, ответил:

— Я никого не убивал, сами же говорите, что к полковнику вошел другой, только в похожей одежде! Меня ранили, я попал в засаду, а когда очнулся, лежал раздетый рядом с этой девушкой, а рядом лошади и моя одежда! Я не жалею подонка Деймона, но к его смерти не имею никакого отношения.

Солдаты заговорили, перебивая друг друга:

— Тогда спросим туземку, пусть расскажет, кто из ее дружков прикончил полковника!

— Я бы не прочь допросить ее с пристрастием, особенно где-нибудь на койке!

— Эта стерва и тебя прикончит, не успеешь оглянуться!

— Как ты ее будешь допрашивать, она по-английски не бум-бум?

Джек попытался урезонить их:

— Я хорошо говорю по-маорийски. По дороге я выяснил, что полковника убил брат ее жениха, которого Деймон застрелил, когда тот пытался защитить свою невесту. Перед смертью полковник хотел застрелить ее, но не успел. Маориец оставил девушку мне, так как она была очень слаба и не перенесла бы долгого пути. Туземцы оставили ее со мной, потому что им известна моя репутация: по отношению к аборигенам я всегда проявлял добрую волю. Вот они и решили, что со мной Олава будет в безопасности.

Солдаты стояли в нерешительности, потом один из них спросил:

— Деймон всегда был редкостной скотиной, вон и девчонку мало что испортил, еще собирался застрелить. Только скажи, Уиллоби, зачем тебе она? Ты же на месте не сидишь, куда тебе любовницу заводить, да еще подстреленную?

Приподнявшись на локтях, Джек медленно проговорил:

— Я приехал в город, чтобы привести священника к своей невесте. Олава будет жить в моем доме как сестра, а если найдется человек, который будет относиться к ней с любовью и уважением, то я выдам ее замуж! Сейчас прошу отвести ее в дом священника, чтобы за ней присмотрели, пока я болен.

Сказав это, он откинул голову и потерял сознание. Солдаты, потоптавшись на месте, посовещались какое-то время и решили отнести Олаву и Джека в дом к священнику Доджсону, где о них могли позаботиться милосердные монахини.

Когда раненых внесли в дом, одна из них, пожилая пухленькая сестра Мэри, воскликнула, всплеснув коротенькими толстыми ручками:

— Ах, бедные-несчастные мои овечки, как им досталось! Ох, эти ужасные маорийцы! Скоро они заберутся прямо в город и всех нас съедят на обед! И зачем вы, англичане, стали продавать им огнестрельное оружие! Мало того что они почти перестреляли друг друга, так ведь они и нам угрожают. Дать аборигену в руки ружье — это ведь все равно что вручить пистолет маленькому ребенку! Их сознание еще не доросло до понимания ценности человеческой жизни!

Сержант Пинкорн, полный высокий человек с добродушным выражением лица, мягко перебил ее:

— К сожалению, сестра Мэри, девушку ранил не абориген, а европеец. Боюсь, она совсем в плохом состоянии, и вам придется приложить много сил, чтобы вылечить ее!

Монахиня тут же захлопотала:

— Вы совершенно правы, сержант, пойду отдам распоряжения на кухне: пусть нагреют побольше горячей воды и приготовят бульон с травами, а еще надо заварить целебный настой…

И она побежала вперед, на ходу делая замечания слугам:

— Нет, милочка Лизи, на эту кровать положи два одеяла — у бедняжки начинается лихорадка, да еще такая потеря крови, поэтому ей нужно много тепла… Голубчик Питер, не закрывайте окно, больной нужен свежий воздух, просто завесьте его сеткой от москитов.

Ее бормотание удалялось вместе с ней. Теперь, передав больных монахиням, сержанту Пинкорну предстояло исполнить нелегкую задачу: доложить о происшедшем майору Дурслю, который был правой рукой полковника Деймона и не уступал ему, как поговаривали, в свирепости. Он подошел к дому, где жил майор Дурсль, постоял несколько минут— в нерешительности, а затем вошел с докладом в кабинет начальника:

— Сэр, разрешите доложить: оба интересующих вас человека доставлены в дом к священнику Доджсону. Раны средней тяжести, думаю, что еще недели две они не смогут отправиться в путь.

Сидящий за столом мужчина, несмотря на молодость, имел уже основательную залысину, высокий лоб с желтеющими впадинами и неприятные узкие глаза цвета гнилого яблока. Майор Дурсль, командовавший небольшим отрядом британцев, был известен не только своей близостью к негодяю Деймону, но и жестоким отношением к собственным солдатам, которых он нещадно муштровал, а дезертиров наказывал розгами и даже расстреливал. Большинство его солдат боялись своего командира больше, чем аборигенов. Полковник Дурсль не останавливался ни перед чем, чтобы продвинуться по службе или поправить свои финансовые дела. Сам он не любил пачкать руки и был ловок и изворотлив. Он подстрекал племена туземцев к войне друг против друга, плохо относился к французским и ирландским переселенцам, которые жили поблизости с англичанами. Услышав сообщение сержанта Пинкор-на, майор неприятно улыбнулся, обнажив редкие желтые зубы, и приказал:

— Следи за ними, когда они соберутся покинуть город, отпусти их беспрепятственно, а сам следуй за ними и узнай, где их дом. А потом возвращайся сюда.

— Слушаюсь, сэр, — ответил сержант и вытянулся по стойке «смирно».

— Как вы считаете, сэр, кого мне лучше взять с собой? — внезапно выпалил Пинкорн с замиранием сердца, надеясь, что майор не сочтет его за эти слова трусом. Трусов он не сек розгами, а просто расстреливал.

Майор Дурсль медленно оторвал взгляд от бумаг, лежащих на столе и, недовольно сложив свои тонкие губы, сердито взглянул на подчиненного.

— Ты пойдешь один, — отрезал он. — Большой отряд может привлечь внимание этих двоих, а я не хочу, чтобы они знали, что за ними следят.

Пинкорн судорожно сглотнул, бледнея при мысли о том, что ему предстояло сделать. Уже через две недели ему, возможно, придется стать обедом для кровожадных аборигенов, которых они, британские воины, довели грабежами и насилием до крайней агрессии.

— Слушаюсь, сэр, — сказал сержант без особо-то энтузиазма. — Как прикажете, сэр.

— Кроме того, Пинкорн, — внезапно остановил его майор Дурсль. — Обрати внимание на то, сколько еще переселенцев находится на ферме, куда направляется Уиллоби. Узнай, сколько человек придется устранить с пути, чтобы заполучить этих двух девок.

— Двух девушек, сэр? — изумленно переспросил Пинкорн.

— А как ты думаешь, если Уиллоби отказывается от такой красотки, как эта туземка, какова же его невеста? Уиллоби давно уже у меня как кость в горле, и я буду рад прикончить его собственноручно, — усмехнулся Дурсль. — И потом обставлю все так, будто эту семью и Джека прикончили аборигены, а девушку возьму под свое покровительство. Мне до смерти надоели эти черномазые бабы, я соскучился по нежной, белой коже… Когда эти девчонки останутся одни в этой глуши, им придется принять мои условия, а? Но надо сделать так, чтобы никто не догадался о моей причастности к уничтожению этой семьи. Я правильно рассуждаю, Пинкорн?

На некоторое время сержант онемел. Только теперь он понял, почему майор так легко отказался от суда над Уиллоби в городе. Он понимал, что здесь много посторонних глаз, которые не дадут ему учинить явное зверство, поэтому-то он и отпускает Уиллоби на все четыре стороны.

— Но, сэр, с ними поедет священник, — почтительно заметил Пинкорн.

— Я знаю, — безразлично ответил майор Дурсль. — Придется пожертвовать им. В городе два английских пастора, зачем нам католический священник, или мы должны думать об этих французишках и ирландцах день и ночь?

— Как скажете, сэр, — осторожно сказал Пинкорн. — Я сделаю все, что вы приказали. Желаю здравствовать, сэр.

С этими словами сержант вышел из комнаты. Несколько минут он бродил по улице, повесив голову. Отчаянные мысли одолевали его. Больше всего ему хотелось пойти в дом священника Доджсона и все ему рассказать. Но он хорошо понимал, что единственная реальная сила в городе — это британские солдаты, а они сейчас подчиняются майору Дурслю. Конечно, если о планах майора узнают граждане, девушка останется свободной, но ему, Пинкор-ну, придется проститься с жизнью. Пока дело дойдет до высших инстанций, его расстреляют, как куропатку. Сержант застонал от этих невыносимых мыслей. Ему было бесконечно жаль девушку и ее семью, жаль симпатичного Джека Уиллоби, но умирать из-за них он не хотел. Оставалось только выждать пару недель, пока выздоравливают раненые, проследить за ними до конечного пункта, и доложить об этом майору, тем самым, подписав нескольким невинным людям смертный приговор.

— Эй, Пинкорн! — окликнул его низенький широкоплечий усач с добродушным лицом. — Что ты тут мостовую отмериваешь? Пойдем-ка лучше в трактир, пропустим парочку кружек пива!

Сержант тяжело вздохнул и ответил:

— Пойдем, приятель, хотя сегодня для поднятия настроения мне понадобится целая бочка!

Трактир, в котором обычно собирались солдаты и другие незначительные военные чины, представлял собой занятное зрелище. В нем не было той чистоты и опрятности, как в других кафе и трактирах, которые посещали горожане и вообще публика более солидная. Но зато царила особая атмосфера, присущая замкнутому корпоративному сообществу: особые шутки, которые показались бы сальными или просто непонятными человеку со стороны; несколько девушек легкого поведения перебрасывались фразами со знакомыми солдатами, забирались на колени к тем, у кого было для этого настроение и деньги. На закопченной стене красовалась тщательно прорисованная карта с флажками, обозначавшими британские форты. С каждым годом флажков становилось все больше.

Одна из девушек, черноволосая Мэри, похожая на смышленую обезьянку, подошла к севшим за столик приятелям и игриво обратилась к Пинкорну:

— Эй, сержант, женское общество не требуется? Я знаю тысячу способов помочь сердцу, изголодавшемуся по любви…

Девица вильнула худыми бедрами, подмигнув второму:

— Тодж, дорогуша, я вижу, ты сегодня в отличной форме, даже усы торчат по-боевому!

С этими словами Мэри плюхнулась ему на колени. Усач не растерялся, обхватил проститутку руками и начал нашептывать ей что-то на ушко. Мэри вертелась и кокетливо хихикала, но, чуткая к настроению клиентов, через какое-то время стала допытываться у сидящего рядом сержанта:

— Пинкорн, голубчик, что-то ты сегодня невеселый. Я думаю, что если мы с тобой уединимся на часок-другой, ты почувствуешь облегчение. Цена обычная, ну так что, дружок, пойдем?

Пинкорн досадливо отмахнулся от Мэри:

— Слушай, красотка, может, ты и понадобишься, только не сейчас. Дай мужчинам обсудить свои дела и как следует выпить. Твои прелести меня вдохновляют только после пяти пинт пива, не раньше!

Понятливая девица быстро вспорхнула с колен Тоджа и, томно взмахнув ресницами, проворковала:

— Тогда я подойду позже, мальчики, до ночи еще далеко!

Как только она отошла, Пинкорн, отхлебнув пива, нахмурив брови, начал рассказывать:

— Знаешь, дружище, я попал в ужасную ситуацию. Ты представляешь, какая скотина мой майор, он хочет уничтожить целую семью и одного священника и все для того, чтобы заполучить чужую невесту! Кроме всего прочего, как ты думаешь, кто этот самый несчастливый жених?

Тодж, вытаращив глаза, спросил:

— Кто?!

— Джек Уилл оби, который сейчас лежит с ранением в доме священника Доджсона, — горько усмехнувшись, ответил Пинкорн. — Ты знаешь, как хорошо я отношусь к Джеку, но ты представляешь, что произойдет, если Дурсль узнает, что я приходил к Джеку?

Сержант уныло опустил голову и задумался…

* * *

Оставшись одна, Энни зажгла свечу и тихонько подошла к зеркалу.

В нем отразились огромные испуганные и в то же время счастливые глаза, щеки нежно алели, уголки губ изогнулись в загадочной улыбке. Да, ее тайна написана у нее на лице, как в книге, — да еще крупным шрифтом. Что же делать? Энни попробовала нахмуриться и напустить на себя озабоченный вид. Получилась такая уморительная гримаска, что девушка прыснула от смеха, взглянув на свое отражение. Как можно скрыть счастье, когда внутри тебя все поет, а глаза сияют так, что кажется, будто этот свет проникает даже через закрытые веки.

Энни оставила зеркало в покое и предалась мечтам о том, как славно они с Джеком заживут где-нибудь поблизости от матери и Патрика. А может быть, ей удастся уговорить мужа поселиться всем вместе. Ах, как это будет замечательно! Воображение рисовало ей такую картину: просторный дом, достроенный и расширенный стараниями Джека и Патрика; везде изящная мебель, которую они привезли из Ирландии, на окнах красивые занавески, которые она сошьет собственноручно, оригинальные вышивки и рисунки на стенах… По утрам Энни будет вставать раньше всех, чтобы приготовить завтрак для всей семьи. И вот встают на работу мужчины, просыпается мама, все вместе собираются за столом, на котором уже горячие булочки и кофейник, источающий ароматный запах. Все смеются, переговариваются, обмениваются шутками, а потом муж и брат уходят, а они с мамой остаются дома хлопотать по хозяйству… Стоп, чего-то в этой радужной картине не хватает, что-то настораживает девушку. Внимательно разбирая детали своей «семейной» фантазии, Энни поняла: да ведь это то, чего она всегда пыталась избежать! Однообразная рутина домашних дел и никогда никакой новой сферы деятельности. Стирка, готовка еды, уборка, уход за малышами — она и оглянуться не успеет, как станет бабушкой, окруженной кучей внуков, так никогда и не выйдя за пределы дома, так ничего и не узнав, кроме семейных хлопот и радостей, да тропинки к озеру и дома-огорода! Разве об этом она мечтала, когда уезжала из любимого города, из родной страны, покидая ее навсегда!

Приключения, на которые Энни так рассчитывала, к которым готовила себя не один год, закончились, так и не начавшись! Как же это получилось, что их с Джеком любовь, то изумительное чувство единения, которое она испытала во время их близости, на самом деле станет ловушкой для нее? С другой стороны, разве невозможно осуществить с мужем то, что она рассчитывала сделать с отцом и братом! Конечно, можно. Джек сам говорил, что ведет довольно-таки неспокойный образ жизни, ему часто приходится уезжать, он близко общается с туземцами и с миссиями. Разве трудно будет уговорить его взять с собой любящую жену, которая будет во всем помогать ему? Счастливая улыбка озарила ее лицо. Девушка быстро разделась, натянула строгую ночную рубашку с вышивкой у горловины и юркнула в постель. Не прошло и пяти минут, как она уже спала крепким сном.

Через два дня приехал Патрик. Он вернулся один, измученный и расстроенный. Оказалось, что единственный врач, который оказался в Веллингтоне, был прикован к постели приступом жестокой подагры. Пословица «Врач, помоги себе сам!» здесь была очень кстати.

Между тем матери становилось все хуже. Она кашляла почти беспрерывно, и на белых платках, которыми дочь отирала ее бледные губы, оставались красные пятна. Все чаще она стала заговариваться, иногда не сразу узнавала своих детей. А сегодня утром Энни, принеся матери кружку с водой, прикоснулась к лицу больной и в испуге отдернула руку. Последнее время мать всегда была очень горячая, а сегодня ее щека была холодна как лед.

Энни в испуге кинулась искать Патрика, который работал по хозяйству в двухстах метрах от дома. Когда они вбежали в комнату, все было кончено: Джин О Конелл перестала дышать.

Девушка спрятала лицо на груди брата и, горько заплакав, прошептала:.

— Бедная мамочка… Я так и не успела сказать ей, что выхожу замуж… Все думала поговорить с ней, когда ей станет хоть чуть-чуть полегче, и не успела…

Энни ожидала криков и упреков Патрика, но он, отстранив ее от себя и внимательно взглянув ей в глаза, тихонько спросил:

— Что ты такое говоришь? Кто-то сделал тебе предложение, и я об этом не знаю? Как это могло случиться, Энни? Ведь ты практически не выходила из дома, ухаживая за мамой… Как его зовут, кто он, чем занимается? И по каким причинам ты выходишь за него замуж? Ты же не могла полюбить кого-то за пару минут, не так ли?

Энни, опустив голову, ответила:

— У меня было гораздо больше пяти минут. Это случилось, когда ты уезжал, Патрик… Его зовут Джек Уиллоби, и сейчас он поехал за священником.

Помолчав пару минут, брат решительно сказал:

— Теперь не время говорить об этом. Наша мамочка… Я пойду делать гроб, а ты, сестренка, обмой ее и собери все, что нужно для похорон…

Энни посмотрела на бледное, изможденное, мертвое лицо матери, и сердце ее сжалось от горя. Неужели она больше никогда не увидит улыбку своей мамы, не услышит ее нежного голоса, не обнимет ее, самую дорогую и любимую… Бедная, бедная мамочка, она так любила нашего отца, что не смогла жить без него и последовала за ним на небеса… Эта земля забрала у них родителей, и теперь уже две могилы держат их здесь.

Руки девушки машинально гладили чистое белье, обтирали худое тело матери, причесывали ее спутанные от постоянного метания по подушке волосы, в то время как в груди билась мучительная боль оттого, что не выходила маму, не думала о ней достаточно, занятая постоян-. ными мечтами о жизни с Джеком. И она знала, что это глубокое осознание своей вины будет теперь с нею всю оставшуюся жизнь. Слезы безостановочно текли из ее глаз, она едва видела перед собой из-за непрестанных рыданий, и ей так нужна была сейчас надежная рука возлюбленного! Где же он, ведь уже прошло больше недели, как он отправился в город за священником. Может быть, с ним стряслась беда, он попал в плен, а может, и вовсе убит! Или… но об этом она не могла даже думать: Джек не мог бросить ее, поиграв с ней, точно с понравившейся игрушкой!

Вернулся Патрик, и в дом ворвался запах свежего, только что обработанного дерева, так любимый Энни с детства из-за работы отца.

Но теперь этот запах источал гроб, который брат сделал для их матери.

Вместе они перенесли ее худенькое тело на последнее ложе, зажгли свечи и ночь напролет просидели рядом, вспоминая то один, то другой эпизод из детства: как и что говорила им мама, как огорчалась и радовалась за них, как учила и воспитывала… Так они попрощались с ней, а утром Патрик выкопал могилу в тенистой роще рядом с домом, где они и похоронили Джин О Конелл.

* * *

Энни сидела у очага, вглядываясь в неясные очертания играющих на полу теней. Как все переменилось с тех пор, как они уехали из Ирландии. Безвозвратно ушло счастливое детство: окружавшие ее простые и милые люди, веселые праздники, страшные истории, которые взрослые рассказывали замирающим от страха детям. Родные серо-зеленые холмы, чуть ли не каждый день орошавшиеся дождем, сутолока милых сердцу городских улиц. Там к ним в дом всегда приходили друзья, а мама и папа были здоровы и веселы. По вечерам они садились за круглый стол, накрытый вышитой скатертью, и начиналась неспешная беседа старших на одном конце стола, перебиваемая шутками и смехом молодежи с другой стороны. Беседовавшие о политике, о ценах на продукты и о прочих важных вещах, взрослые негодующе шикали на шумных девушек и парней, но сейчас же заражались их весельем и начинали вспоминать свое прошлое, собственные проделки в юности, а молодежь слушала, затаив дыхание.

Что же случилось, почему Энни сидит перед догорающим очагом, в чужой стране, навсегда потеряв отца и мать, в какой — то неимоверной глуши, где неделями можно не услышать человеческого голоса, если, конечно, не надумаешь поговорить сама с собой. Ее поддерживали только надежды на счастливые перемены, так свойственные юности, и любовь к Джеку.

О, как она мечтала увидеть его родные насмешливые глаза, твердый рисунок губ, поцеловать шершавую щеку с особым, присущим только ее любимому, запахом. Она представляла, как обнимает его крепкие мускулистые плечи, прижимается головой к его надежной широкой груди, а его руки скользят по ее спине, привлекая ее к себе все ближе. Об этих счастливых мгновениях она думала так постоянно, так настойчиво, что они не могли не наступить. «О, Джек, любимый, где же ты задержался, мой дорогой!» — мысленно восклицала девушка, измученная ожиданием любимого и потерей родных. Как не хватало ей сейчас матери! Энни рассказала бы ей о своей любви, о том, что ее жених поехал за священником и не вернулся в назначенный срок, что она изнывает от тоски и страха за его жизнь, что все чаще ей приходится гнать от себя сомнения в его любви и верности. Почему он не вернулся, почему?

«Нельзя так отчаиваться, — сказала себе Энни. — Может быть, что-то случилось с его сестрой или его задержали в городе чрезвычайно важные дела. Моя жизнь не кончилась, и я не могу постоянно думать только о плохом. Нет! Все будет хорошо! Надо уметь ждать!»

Энни решительно встала и подошла к зеркалу. Ее отражение улыбнулось ей, но улыбка получилась вымученная. Нет, нельзя быть счастливой по собственному желанию. Счастье — это подарок небес. Бедная мама, как быстро она ушла вслед за отцом, не вынеся разлуки! На память пришли слова ирландского поэта:

Слыхали ль в песнях менестрелей

Вы отзвуки небес?

Слыхали ль: тот, кто нынче умер,

Для лучших нег воскрес?

Тяжело вздохнув, девушка отправилась спать.

Утро встретило ее пением лесных птиц, которые перекликались между собой так весело, как будто переговаривались о чем-то. «В такое прекрасное утро грустить не полагается», — умиротворенно подумала Энни. Она быстро оделась, заплела в две тугие косы свои роскошные волосы и подошла к кадушке с водой, чтобы зачерпнуть воды.

«Так что же делать? — сокрушенно подумала девушка, разглядывая пустую кадушку. — Патрик вернется только к обеду, а я не могу ни умыться, ни приготовить еду… Придется пойти к озеру самой!» Несмотря на постоянные предостережения брата, Энни совсем не боялась туземцев. Эти существа казались ей выдумкой, не большей реальностью, чем духи, с которыми имел несчастье встретиться дядюшка Майкл.

Отсутствие воды — это реальная проблема, которую нужно решить. А туземцы — что туземцы — их, может быть, и нет вовсе в этих краях! К тому же она возьмет с собой заряженное ружье и будет очень-очень осторожна.

Щеки Энни раскраснелись, глаза сияли в предвкушении удовольствия от приключения. Девушка взяла ружье, ведро и вышла на порог, плотно закрыв за собой дверь. Утренний воздух благоухал свежестью, трава сверкала алмазными капельками росы в свете утреннего солнца. Вокруг было так удивительно красиво, что у Энни перехватило дыхание.

«Что еще Патрик выдумал про какую-то опасность? Здесь и хищных зверей практически нет и людей-то нет. Живи и наслаждайся жизнью среди мирной природы, дыши без тревог и печалей, словно лесной цветок!» — думала Энни, весело сбегая вниз по тропинке. Она не замечала, что вслед за ней, за густыми зарослями папоротника, движется какое-то существо. Правда, заметить неопытному глазу девушки легкое колыхание кустов было сложно, но Энни и не приглядывалась. Солнечное тихое утро так успокоило ее, что сейчас любая опасность казалась ей выдумкой, сказкой, которую рассказывают маленьким непослушным детям, чтобы они не зашли куда-нибудь далеко от дома и не потерялись.

Вот показалась синяя гладь озера. Оно блестело на солнце как большое зеркало, брошенное каким-то гигантом в зеленые заросли. Энни еще немного постояла на пригорке, любуясь открывшейся ей панорамой, а затем стала спускаться к воде. Чтобы набрать полное ведро, девушка решила снять мешавшее ей ружье. Она уже сняла его с плеча, как вдруг услышала шорох за спиной. Сердце ее чуть не выпрыгнуло из груди, когда она представила, что это Джек, который вернулся к ней. Вдруг он захотел разыграть ее и показаться снова как в первый раз, когда они встретились здесь, на озере! Но вдруг страх охватил ее. А если это не Джек, а какой-нибудь туземец-людоед?

Энни представилась страшная картина: ее обугленное в огне тело висит на вертеле, а рядом сидят голодные дикари. Фу, гадость какая! Но что же делать? Срывающимся от волнения голосом она позвала:

— Джек, дорогой, это ты? Если это ты, то не пугай меня, пожалуйста, мне очень страшно. У меня в руках ружье, но я боюсь стрелять, вдруг я попаду не во врага, а в любимого человека…

Заросли молчали. Это прекрасное солнечное утро, которым девушка так наслаждалась еще пять минут назад, показалось ей вдруг зловещим. Так бывает в ночном кошмаре: тебе кажется, что ты в привычном, защищенном месте, где все тебе очень хорошо знакомо, и вдруг изменяется, искажается одна деталь, и в сердце мгновенно заползает ужас. Энни положила ружье на ближайший куст и громко сказала:

— Кто бы ты там ни был, я стреляю!

Кусты заколыхались в обратном направлении: кто-то стремительно удалялся вверх по тропинке от озера. Энни смотрела на вздрагивающие кроны папоротников и дрожала, как в ознобе. Про такие приключения интересно читать в книжках, но когда именно тебе грозит реальная опасность, то всякий азарт пропадает, и ты ощущаешь страх маленького ребенка, который попал в беду, и отчаянно просит о помощи. Дрожащими руками Энни забрала ведро, взяла ружье и двинулась в обратный путь. Всю дорогу она леденела от страха, представляя себе, как она падает замертво, сраженная отравленной стрелой, и была безумно рада, когда оказалась наконец дома за толстой дверью с надежными засовами.

Она не знала, что ее брат, посмеиваясь, потихоньку удаляется от дома. Роль лесного духа удалась ему блестяще. «Теперь моя сумасбродная сестрица сто раз подумает, прежде чем высунет свой любопытный нос из дома», — думалось ему. Патрик вспомнил, с какой надеждой Энни звала своего жениха на озере, и сердце его сжалось от сострадания. «Если он просто решил поиграть с нею, то непременно найду его и душу вытрясу! — твердо решил ирландец, с размаху врезаясь топором в дерево. — Я научу этого красавчика уважать женщин!»

* * *

Патрик и не догадывался, как дорого его шутка обошлась Энни. Терзаемая страхом и обеспокоенная отсутствием брата, она до вечера то молилась Богу, чтобы Он сохранил в живых единственного и родного ей человека, то замирала у окна, с надеждой вглядываясь в лес, что брат вот-вот появится. Наконец из зарослей показалась рыжая, как огонь, голова Патрика. Он шагал, широко расставляя ноги, на плечах у него лежали отесанные для забора стволы деревьев. Смотря на него, Энни с облегчением почувствовала, как безнадежный ужас, сковывающий ее весь день, быстро отступает, и как она смертельно устала…

— Патрик! Какое счастье, что ты вернулся! — закричала Энни, выбегая за порог.

— Я тоже думаю, что это замечательно, — сдержанно улыбнулся Патрик. — А что у нас сегодня на ужин?

Энни растерянно захлопала ресницами:

— Понимаешь, дорогой, сегодня со мной случилась ужасная история: на меня кто-то почти напал, и я еле унесла ноги! А потом целый день так тряслась от страха, что не могла даже заставить себя выйти из дома и набрать из поленницы дров. Кроме того, я так боялась, что эти дикари нападут на тебя, так переживала, что и думать забыла о еде. Я только тогда почувствовала голод, когда увидела тебя здоровым и невредимым!

Патрик устало вздохнул:

— Понятно. Значит, в доме нет ни воды, ни еды. Я правильно тебя понял?

— Нет, не совсем, — снова возбужденно затараторила Энни. — Есть жареная утка, есть хлеб, еще вчерашний. Воды нет, но, может быть, ты не пойдешь за ней прямо сейчас, Патрик? Я так устала бояться!

Ирландец подошел к сестре и, обняв ее за плечи, сказал:

— Моя глупышка, я вернусь через двадцать минут. За это время со мной ровным счетом ничего не произойдет, а ты тем временем подогреешь вчерашнюю утку, потому что я хочу горячей пищи. Договорились?

— Хорошо, — покорно кивнула головой Энни. — Только ты скорей возвращайся, Патрик, а то вдруг эти дикари еще бродят поблизости!

«Как легко, оказывается, было сделать из Энни кроткую овечку, — думал Патрик, шагая вниз по тропинке и улыбаясь во весь рот. — И как же я раньше не догадался провернуть такую штуку!»

Медленно потянулись тоскливые дни. Умом Энни понимала, что Джека надо забыть, что он обманул ее, воспользовавшись ее одиночеством и наивностью, но сердце никак не хотело смириться. Она вновь и вновь вспоминала вкус его твердых губ, движения его языка у нее во рту, сильные руки на своих бедрах… Дрожь пробегала по телу девушки всякий раз, когда она вспоминала Джека. Ей казалось, что она больше никогда его не увидит. Их связывало очень многое, хотя они и были знакомы так недолго. Разве сможет он забыть чудесные мгновения, проведенные в ее объятиях? Сама Энни их никогда не забудет. Ей очень хотелось снова оказаться рядом с любимым! Однако здравый смысл подсказывал, что она должна привыкать к жизни без него, должна смириться с разлукой. Хотя Энни знала, что никогда не будет испытывать стыд при воспоминании о тех благословенных минутах, когда они были вместе. Она будет вечно хранить их в памяти.

За окнами вдруг раздался топот копыт, и Энни услышала чужие голоса и, поспешно сунув противень с булочками в печь, выбежала наружу и застыла на пороге: ее брата окружали желтокожие туземцы с суровыми лицами. Один из них, красивый юноша с благородной осанкой, застыл на месте, разглядывая девушку, а затем направился к ней. Не в силах сдержать ужаса, Энни круто развернулась и вбежала в дом. Так как весь он состоял из одной большой комнаты, спрятаться можно было только за ширму, за которой стояла кровать брата. Энни забежала за нее и упала на постель ничком, закрыв руками уши, чтобы ничего не слышать. Через несколько минут ее мягко перевернули чьи-то сильные руки, и она увидела склонившееся к ней лицо молодого воина, который вдруг заговорил по-английски:

— Не бойся меня, моя милая. Сердце Манипу поразила твоя красота. Твоя кожа светится как перламутровая раковина, а волосы похожи на пылающий закат. Твои глаза прозрачны, как горный ручей, в котором играют рыбы, а губы словно спелый плод…

С этими словами юноша наклонился и поцеловал Энни. Она почувствовала пряный аромат его кожи, вкус его мягких и нежных губ, но, тем не менее, ощущение у нее было такое, будто ее целует брат.

— Пожалуйста, перестань, я не хочу, чтобы ты меня целовал. Пойми, у меня есть жених, — испуганно сказала Энни, отстраняясь от Манипу.

Туземец посмотрел на девушку своими темными, как ненастная ночь, глазами и серьезно ответил:

— У тебя был жених. Манипу — вождь великого племени, и у тебя будут слуги, много золотых украшений, красивая одежда. Ты забудешь человека, который оставил тебя без защиты и ушел, не позаботившись о своей женщине. Go мной ты всегда будешь в безопасности.

Манипу протянул руку и погладил Энни по волосам. Потом рука его опустилась на грудь девушки. Она вскочила с кровати и взволнованно прошептала:

— Прекрати, я не хочу, ты слышишь? Я люблю своего жениха и не хочу никого другого!

Маориец медленно поднялся, обнял Энни и прошептал в самое ухо:

— Ты поедешь с Манипу, хочешь ты этого или нет. Твой брат тоже отправится с нами. Но не беспокойся за него: никто не посмеет тронуть брата моей жены!

Энни похолодела от ужаса. Она вспомнила все ужасные истории об обычаях аборигенов, которые съедают пленных мужчин, веря, что к ним переходит их сила. Она не могла допустить этого. Задыхаясь от ужаса, Энни проговорила:

— Я поеду с тобой, если ты пообещаешь, что с моим братом будет все в порядке. Я никогда не прощу тебе, если с ним что-нибудь случится!

Манипу нежно поцеловал ее и с уверенностью ответил:

— Не беспокойся, жена моя, никто не тронет родственника вождя. Это табу.

— Табу? — переспросила Энни.

— Да, табу — это запрет, который нельзя нарушить. Того, кто переступает табу, ждет немедленная смерть. А теперь собирайся, любовь моя, нас ждет долгая дорога.

Сердце Энни сжалось от тоски. Еще несколько часов назад она думала о том, как жестоко судьба распорядилась с ней: она только что похоронила мать, у нее не было никакой надежды на встречу с любимым. Но у нее была свобода! И вот теперь ей предстояло отправиться в совершенно незнакомую среду, где она станет женой нелюбимого человека, с непонятным ей образом мыслей. Такова была цена жизни любимого брата, и она готова заплатить ее! Непослушными руками Энни принялась собираться в дорогу.

Очень скоро отряд вместе с пленниками отправился в путь. Патрик ехал со связанными спереди руками, Энни сидела на одном коне с Манипу, который крепко обнимал, ее одной рукой за талию, прижимая девушку к своей груди. Энни ощущала его прерывистое дыхание на своей коже, чувствовала спиной упругие бугры мускулов, и в душе ее поднимался протест. Она шевельнулась, пытаясь высвободиться из объятий: — Манипу, мне жарко. Тот посмотрел на нее насмешливыми черными глазами и, еще крепче обняв ее, произнес:

— Со мной тебе всегда будет жарко, жена моя, привыкай. Когда зайдет солнце, будет легче. Я не трону тебя, пока мы не вернемся домой и не проведем свадебный обряд, но потом, Огненные волосы, тебе будет очень горячо!

— Как ты меня назвал? — переспросила Энни. Смеясь, Манипу ответил:

— «Огненные волосы», потому что они пылают, как костер! Ты заставляешь меня много говорить, моя женщина, а это не для мужчины, а тем более вождя.

Несколько последующих часов прошло в томительном молчании. Действительно, туземцы разговаривали очень мало, изредка перебрасываясь короткими фразами на непонятном для пленников языке. Иногда Патрик оборачивался и пристально глядел на Энни. Тогда она собирала в кулак всю свою волю и посылала ему самую ослепительную улыбку. Она чувствовала, что брату легче оттого, что она не падает духом.

Наконец они остановились на привал. Несколько туземцев занялись кострами, трое отправились на охоту, а двое принялись окружать лагерь толстой веревкой с торчащими во все стороны жесткими волосками.

— Зачем это? — спросила Энни, указывая на веревки.

— Защита от змей, — коротко ответил Манипу, наблюдая за приготовлениями к ночному отдыху.

Воспользовавшись случаем, Энни потихоньку подошла к брату и горячо прошептала:

— Патрик, у меня есть маленький складной ножик, я могу освободить твои руки. Сейчас в лагере очень мало народу, у тебя есть лошадь — беги!

Патрик покачал головой:

— А как же ты, сестренка! Я не побегу без тебя, а на одной лошади мы далеко не уедем!

Энни, сверкая глазами, ответила:

— Как ты не понимаешь, что это наш единственный шанс! Я понравилась вождю, мне ничего не угрожает, а если ты сбежишь, ты сможешь рассказать в городе, в каком направлении мы двигаемся, куда направляемся, и тогда могут освободить и меня! Если ты не удерешь отсюда, у нас не останется надежды! Пожалуйста, Патрик, послушай меня, на препирательства нет времени!

С этими словами Энни вынула из корсажа маленький складной ножик и быстро перерезала тонкие жесткие веревки на руках брата. Затем повернулась к нему спиной и принялась наблюдать за аборигенами: каждый из них занимался своими делами, не обращая на пленников ни малейшего внимания. Патрик, для виду оставив на руках веревки, медленно направился к лошадям. Наконец, поравнявшись с одной из них, он мгновенно вскочил на нее и поскакал прочь. Аборигены кинулись к коням, но Манипу властным окриком остановил их.

Медленно подойдя к Энни, он хищно улыбнулся:

— Я видел все от начала до конца, Огненные волосы. Это ты освободила своего брата и внушила ему мысль о побеге. Я позволил тебе сделать это, чтобы беспокойство о судьбе брата не мучило тебя. А теперь я хочу награды за свое великодушие.

Внезапным рывком он прижал Энни к себе и впился поцелуем в губы. Энни показалось, что прошла вечность, прежде чем он оторвался от нее. Ей было невыносимо стыдно от этой интимной ласки с другим, от прикосновений его языка, от того, как он с тихим стоном наслаждения облизывал ее губы и сжимал ее бедра. Стараясь не показать своего отвращения, девушка дрожащим голосом заметила:

— Ты же обещал, что мы не будем близки до свадьбы. Для меня это очень важно…

Энни понимала, что сейчас ей нельзя сердить аборигена. Надо дать время Патрику, чтобы он ускакал подальше. Потом она скажет Манипу, что даже смерть для нее слаще его объятий!

Между тем вернулись с добычей посланные за едой воины. На кострах жарились мясо и какие-то корнеплоды, а воины ели плоды неизвестного девушке дерева а-пу. Энни попробовала предложенную пищу и осталась довольна ее необычным вкусом. Теперь, когда она приняла решение, странное спокойствие овладело ею. Она не сомневалась, что Манипу убьет ее, когда узнает, что Энни никогда не будет принадлежать ему, но сейчас она не думала о своем будущем. Она чувствовала себя, как девочка на пикнике, воспринимая каждый момент жизни с особой остротой и благодарностью, понимая, что это ее последние дни.

Ночью, несмотря на усталость, она долго не могла уснуть, прислушиваясь к звукам ночи. Глядя на яркие, точно вымытые заботливой хозяйкой звезды, она вспоминала детство, их рискованное путешествие в Новую Зеландию, ее короткие, но прекрасные встречи с Джеком… Ах, как ей хотелось хотя бы на минуту прикоснуться к его родному лицу, услышать любимый голос, зовущий ее по имени, еще раз испытать наслаждение от близости с ним… Но стан Энни крепко обнимала рука маорийца, даже во сне он не отпускал ее, и девушка знала, что если она попробует освободиться, вождь мгновенно проснется и настигнет ее. Энни обманула Патрика: она не верила в свое освобождение, зная, что до ближайшего населенного пункта, где есть солдаты, несколько дней пути, да еще как минимум столько же потребуется, чтобы нагнать их. Так долго ждать капризную женщину, которая отказывает ему в близости, Манипу не будет.

* * *

Энни, хотя все ее тело ломило от усталости, упорно терпела все невзгоды долгого пути, стараясь не впасть в тяжелый сон. Наконец она заметила струйки дыма, поднимающиеся в небо. Вскоре ей предстояло оказаться в деревне маори. Когда-то она мечтала об этом, но теперь обстоятельства изменились. Она хотела приехать сюда с Джеком. Раньше при мысли о том, что она будет каждое утро просыпаться в объятьях мужа, у нее сладко ныло сердце. Занимаясь домашней работой, она часто предавалась подобным мечтам. Но теперь все изменилось. Энни стала пленницей. Манипу сделает из нее свою рабыню. Хотя во время этого долгого путешествия Манипу вел себя не как господин, а скорее как опекун, который чувствует свою ответственность за жизнь и здоровье своей подопечной. Никто никогда не обходился с Энни так бережно и заботливо, как он. И теперь, когда маориец сидел вместе с ней на одной лошади, тесно прижимая девушку к своей груди, Энни ощущала исходившую от него нежность. Ей невольно подумалось, что, возможно, туземец позволит ей жить в его племени в качестве гостьи, она ведь многому может научить местных женщин, может учить грамоте и чтению их детишек…

Удалось ли спастись Патрику? Этот вопрос, который она постоянно задавала себе и на который не находила ответа, мучительно волновал ее. Но бегство брата все-таки вселяло в Энни лучик надежды. Девушка и сама решила сбежать из маорийской деревни, как только сможет добыть себе лошадь, оружие и еду на пару дней. Ей оставалось только одно — отправиться наобум через леса в поисках какого-либо города. Никогда еще в своей жизни Энни не ощущала себя такой одинокой, как сейчас. Чтобы не заснуть в седле, Энни разглядывала окрестности, сидя рядом на одной лошади с Манипу. Она старалась запомнить дорогу во всех подробностях, чтобы добраться затем до британского форта или какой-нибудь миссии. Ее вновь восхитила природа земли, на которую их вез отец. Никогда еще Энни не видела такой пышной растительности, такого раздолья. Рассказы о том, что здесь повсюду пасутся стада и лижут соль на каждом углу, оказались правдой. Эта земля была предназначена для того, чтобы ее заселили люди, но на пути переселенцев вставало множество преград. Если не туземцы, то британцы оказывали сопротивление переселенцам, вынуждая их принимать ответные меры. Отец и брат Энни хорошо знали о грозившей опасности. Даже она сама была осведомлена о ней и готовилась рисковать собственной жизнью ради кусочка дикой земли в Новой Зеландии. Но теперь Энни казалось, что она потеряла все. Более того, возможно, что она сама скоро погибнет. А если она убежит и не сможет найти дорогу к форту, то что с ней будет? Ее растерзают дикие звери или она погибнет, заблудившись в лесу?!

Но до последнего вздоха Энни будет бороться за свою жизнь. Она знала, что в окрестностях живет много туземных племен, и также знала, что численность аборигенов возрастает и падает в зависимости от благоприятных или неблагоприятных условий, от охоты и урожая. Когда туземцы собираются переехать в другое место, они собирают все свои пожитки.

Сейчас наступила поздняя весна, и Энни была уверена, что в этих краях бродит много аборигенов, а это значит, что опасность для ее жизни неизмеримо возрастала. Чтобы добраться до британского форта, ей придется быть очень осторожной и обходить все туземные деревни.

Но она непременно сможет преодолеть все преграды! В Ирландии ее считали сорвиголовой, она была дерзкой девчонкой, росла вместе с братом и его друзьями, принимала участие во всех их играх. Энни любила демонстрировать Патрику свою силу и ловкость. Она смело скакала на норовистых лошадях без седла и не боялась даже тех скакунов, которые внушали робость брату.

Энни была уверена в своих силах. Она прекрасно знала, что, несмотря на свое женственное очарование, у нее хватит сил и выносливости для опасного предприятия. Быть может, она единственная из О Конеллов, оставшаяся в живых. Однако Энни решила не сдаваться и искать Патрика до тех пор, пока еще теплилась надежда на то, что ее старший брат жив. Она будет искать его, пока не найдет. И эта цель будет поддерживать ее в борьбе за собственную жизнь.

Эти мысли придавали Энни мужества и спасали ее от безумия. Если бы она позволила себе предаться воспоминаниям о дорогих ей отце и матери или думать о Джеке, то сразу потеряла бы чувство реальности, а быть может, и рассудок. Перед лицом Манипу она должна сохранять мужество и бесстрашие. Энни не хотела предстать перед вождем слабой и беспомощной.

Сохраняя полное самообладание, Энни вместе с Манипу въехала в его деревню, над которой уже спустилась ночь. Ухали совы, где-то неподалеку лаяла собака. Далекий барабан непрестанно отбивал четкий ритм.

Девушка чувствовала на себе взгляды жителей деревни, когда проезжала вместе с Манипу на его жеребце мимо хижин. И хотя Энни старалась глядеть вверх, на темные вершины деревьев, чтобы не встречаться с аборигенами взглядами и не дать возможность им разглядеть страх в ее глазах, она давно уже заметила, что деревня состоит из построек разного рода. Здесь были навесы, крытые корой, хижины из длинной сухой травы и бревенчатые дома. Это оказалось открытием для нее, так как раньше Энни думала, что все маорийские жилища имеют коническую форму. Здесь же она обнаружила, что многие туземцы живут в более просторных и крепких домах, чем некоторые переселенцы в Новой Зеландии. Однако аборигены, как она считала, вряд ли становились от этого менее дикими.

Манипу вез ее к дому, расположенному в стороне от других маорийских построек. И когда он привязал лошадь к коновязи у просторного аккуратного жилища, сердце Энни взволнованно забилось. Может быть, Манипу прямо сейчас приступит к осуществлению планов, которые он строил в отношении своей будущей жены? Что произойдет с ней дальше? Не собирается ли вождь взять ее силой, если не получится лаской, как и прежде? Может быть, он решил сделать из нее покорную рабу, готовую по первому зову удовлетворять прихоти своего господина? Нет, она не позволит сделать это, она обязательно убежит!

Когда Манипу спешился и взял девушку за талию, чтобы помочь ей спрыгнуть на землю, Энни напряглась всем телом, избегая встречаться с ним взглядом. Однако он был, как всегда, нежен и мягок и обращался с ней как с величайшей драгоценностью. Он бережно опустил девушку на землю, а затем, подхватив ее под локоть, повел в дом, обходясь с ней так, словно она — нежный цветок.

Переступая порог дома, Энни почувствовала, как на нее дохнуло теплом. В пути Энни озябла от вечерней сырости. От аппетитного запаха дичи, которая тушилась с луком в котелке над огнем, у девушки засосало под ложечкой. В доме метались отблески огня, высвечивая висевшие на стенах травы и боевое снаряжение Манипу.

Но взгляд Энни привлекли не лук и стрелы, и не боевые палицы. Сердце девушки дрогнуло, когда она увидела спокойно сидящую рядом с очагом прекрасную маорийку. Было совершенно очевидно, что эта красавица — жена Манипу. Эта женщина не могла быть служанкой. Так какую же роль на самом деле отвел ей вождь: служанки или наложницы? Щеки Энни загорелись от унижения.

Она растерянно смотрела на туземку. О, как прекрасны ее огромные темные глаза! Женщина выглядела очаровательно в своем замшевом платье с красивым узором. Затем взгляд Энни упал на золотые серьги маорийки. Эта женщина носила золотые украшения! Но каким образом туземцы смогли приобрести такие дорогие вещи? Ни один из белых торговцев не расстался бы с подобными сокровищами и не стал бы обменивать их. Наверняка эти украшения сняли с убитых пленников! Сердце Энни снова сжалось от страха.

А Манипу между тем провел Энни вглубь дома и усадил на подушку, набитую свежим сеном. Заметив сердитый взгляд, брошенный туземкой на Манипу, Энни внезапно испытала чувство вины. По всей видимости, туземка не одобряла действий своего мужа, приведшего в дом другую женщину. Тем более, что эта женщина оказалась белой. Наверняка маорийки ненавидели белых женщин даже больше, чем белых мужчин. Ведь белые женщины представляли настоящую угрозу для них. Планы Манипу могли сорваться из-за негативного отношения жены к тому, что он привел в дом другую женщину.

Вождь обратился с приветствием к жене, проговорив что-то клокочущее на их гортанном наречии, затем присел на корточки перед очагом, между Энни и туземкой.

Маора, а Энни поняла, что женщину зовут именно так, отбросила свое рукоделие на циновку. Она гневно посмотрела на мужа, но тот не удостоил ее взглядом. Он знал, что поступил неправильно, приведя белую женщину в дом, где жила жена-маорийка. Однако Манипу был вождем, а вожди делают обычно все, что им заблагорассудится, поэтому Маора не задавала лишних вопросов.

Туземка внимательно вгляделась в лицо Энни. Казалось, губы Маоры источают яд, а в глазах горит зловещий огонь. Однако, заметив бледное, искаженное горем лицо белой женщины, маорийка довольно улыбнулась. В этой девушке не было ничего привлекательного для Манипу. Он привез ее для того, чтобы провести с ней всего лишь одну ночь, а на следующий день избавиться.

Нет, эта белая женщина не представляла угрозы для Маоры, поэтому она не будет проявлять своего недовольства по поводу того, что ее муж хочет ночью поразвлечься. Уже завтра он опять вернется к ней, Маоре! Возможно, Манипу даже отдаст эту бледнолицую ей в служанки, после того как утолит с незнакомкой свою страсть. Эта мысль привела Маору в восторг. Она всегда мечтала иметь белую рабыню. Она заставит чужеземку носить дрова, разжигать огонь в очаге, готовить пищу. А сама Маора сможет уделять больше времени рукоделию.

— Жена, оставь Манипу наедине с этой белой женщиной, — приказал Манипу, мельком взглянув на Маору. — Ты выйдешь за порог и будешь сидеть там и ждать.

Маора насторожилась, чувствуя подвох. Может быть, в глазах мужа эта женщина выглядит совсем по-другому? Может быть, он не считает ее слишком бледной и безобразной? А что если ему доставит удовольствие время, проведенное наедине с этой белой женщиной, и он решит объявить ее первой женой, главной в доме? О, эта мысль была невыносима! Маора кинулась к мужу и, прильнув к его плечу, горячо прошептала:

— Муж мой, разве ты не устал с дороги, разве ты не хочешь, чтобы твоя жена позаботилась о тебе? Неужели эта бледнолицая сможет ухаживать за тобой так, как это принято у нашего народа?!

— Женщина не должна задавать вопросов, она должна выполнять приказы своего мужа, — отрезал Манипу, сердито глядя на жену. — Выполняй то, что тебе приказал муж!

Понуро опустив плечи, Маора взяла теплую накидку и, бросив полный ненависти взгляд на Энни, вышла за порог.

Проследив взглядом за женой, Манипу прикрыл дверь и подошел к Энни. Взяв ее за руку, он подвел девушку к очагу и усадил на циновку перед огнем. Затем принес накидку из меха и нежно укутал ее плечи. Энни не сопротивлялась его заботе, делая все механически, как кукла. Она безучастно глядела на огонь — в языках пламени ей виделось любимое лицо Джека, и тепло от очага, которое постепенно согревало ее тело, казалось ей теплом его объятий, его любви…

Между тем Манипу подал ей в глубокой деревянной миске горячую похлебку с какими-то душистыми травами. Энни попробовала эту пищу, поразившую ее приятным экзотическим вкусом. Пища была густая и острая и обжигала язык. Девушка только сейчас поняла, как она устала, как хочет есть, как одинока в этой чужой туземной деревне, и слезы невольно покатились из ее глаз… Жалобно всхлипывая, она глядела на огонь, держа на коленях миску с едой, потом медленно начала есть. Насытившись и поставив пустую миску рядом с собой, она повернулась к Манипу, чтобы поблагодарить за ужин, и встретила его горящий от возбуждения взгляд.

Энни судорожно вздохнула и, стараясь сохранять спокойствие, проговорила:

— Манипу, я благодарю тебя за пищу и кров, я очень устала и хотела бы отдохнуть.

Туземец молча подвел ее к ложу, а сам подошел к очагу и стал глядеть на огонь. Энни, несмотря на страшную усталость, от которой ломило все тело, долго не могла устроиться на мягком ложе из шкур. Она ворочалась, перекатывалась с боку на бок, тяжелые мысли не давали ей заснуть, но наконец ей удалось задремать…

Заслышав шаркающие быстрые шаги, Джек мгновенно отошел от окна, но все-таки сестра Мэри оказалась проворнее. Открыв дверь, она возмущенно уставилась на больного:

— Мистер Уиллоби, как не стыдно! Вы никогда не выздоровеете, если будете вставать с кровати. При такой сильной ране больным необходим покой, а вы все время прыгаете как кузнечик! Наша дорогая Олава не в пример вам, а гораздо послушнее…

Стараясь скрыть раздражение, Джек сдержанно заметил:

— Дорогая сестра Мэри, вы держите меня в постели уже полторы недели, а это очень нелегко для такого человека, как я.

Монахиня презабавно закатила вверх выцветшие голубые глазки:

— Ох уж эти мужчины! Все вы как один непоседы, и был бы хоть какой-нибудь прок от вашей беготни, я бы еще поняла, но вы же мечетесь из стороны в сторону, точно маятник на часах, без всякого смысла… Джек перебил ее:

— Хочу вам заметить, что в моем случае спешка совершенно оправдана, так как я собрался жениться еще неделю назад, а сам застрял здесь и не могу даже весточку послать своей невесте! Вы представляете себе, в каком сейчас состоянии бедная девушка?

Сестра Мэри сочувственно покачала головой:

— Мне очень жаль вашу невесту, но, мистер Уиллоби, в данном случае вы должны, в первую очередь, подумать о себе: вы были ранены, потеряли много крови, ваши силы истощены, вы просто-таки не перенесете трудностей дальней дороги!

Джек, наконец, не выдержал и взорвался:

— Я, матушка, прекрасно переносил дорогу с ранами втрое худшими, чем эта, а сейчас моя девушка может подумать, что я отказался от нее. Наконец там, где она живет, теперь совсем небезопасно, а я торчу здесь, как какой-нибудь старичок на отдыхе!

Поджав губы, сестра Мэри сдержанно заметила:

— Я охотно прощаю вам вашу вспышку, мистер Уиллоби, учитывая ваше болезненное состояние. А теперь, надеюсь, вы будете умницей и съедите все, что я вам принесла, а потом будете лежать в кроватке, как послушный мальчик, а не метаться по комнате, словно тигр в клетке!

С этими словами монахиня величественно выплыла из комнаты, оставив в ней растерянного и сердитого Джека.

Джек проводил ее взглядом и снова подошел к окну. Как она не понимает, что у него нет времени валяться в постели! Мужчина прижался лбом к оконному стеклу и предался воспоминаниям. В его мечтах любимая казалась еще желанней, еще прекрасней, чем наяву. Он вспоминал, как она медленно опускала свои длинные ресницы, когда он рассматривал ее сияющую, как перламутр, наготу, нежный шелк ее кожи, упругие бедра, тугие груди, сладкие полные губы, которые он так ненасытно целовал…

За время разлуки Джек невыносимо истосковался: ни одна самая опытная женщина никогда не вызывала в нем такого жгучего желания, как эта простая девушка, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о ней, и ясно понимал: она должна стать его женой, должна быть с ним постоянно рядом. Никому на свете он не позволит отнять ее у него! Она сейчас осталась наедине с братом, который настроен против него. Она такая неосторожная, наивная, доверчивая, а вокруг, как волки-одиночки, бродят свирепые туземцы, с которыми не всякий мужчина справится.

Джек снова зашагал по комнате. Вдруг в дверь постучали. Он быстро подошел к кровати, сел на нее, а затем крикнул:

— Войдите!

Дверь открылась, и в комнату осторожно, бочком, прошел знакомый солдат по имени Питер Тодж.

Джек широко улыбнулся:

— Тодж, старина, рад тебя видеть! Мне до смерти надоело торчать в этом лазарете, с утра до вечера есть и спать, в то время как меня ждут совсем в другом месте!

Тодж, низенький усач, присел на кровать рядом и, внимательно посмотрев на Джека, произнес:

— Боюсь, что то, о чем я расскажу, тебе не понравится. У тебя неприятности, Джек, и серьезные. Ты помнишь моего приятеля, Пинкорна?

Джек встревоженно воскликнул:

— Ну, конечно, помню, славный малый, какие у нас с ним могут быть счеты? Мы всегда отлично ладили, что же могло стрястись?

Тодж мрачно ответил:

— Сержант по-прежнему хорошо к тебе относится, но он получил такой приказ от начальства, что у него нет выбора: либо он выполнит его, либо он покойник. Видишь ли, Джек, убить полковника Деймона все равно, что сунуть палку в осиное гнездо: неприятностей будет не меньше. Его не любили все, но у него есть последователь — майор Дурсль. Если честно, то я думаю, что он еще хуже Деймона. И он ненавидит тебя, Джек, больше, чем аборигенов, за то, что ты возишься с ними. Тебя не удивило, что вас с Олавой оставили без военного разбирательства?

Джек признался:

— Меня это, по правде говоря, удивляет и беспокоит, но я думал, что для военных сейчас важнее догнать отряд туземцев, среди которых тот, кто это сделал, а не разбираться с подозрительным англичанином вроде меня. И потом, меня сейчас волнуют другие проблемы…

Тодж перебил его:

— Джек, самая главная твоя проблема сейчас — это выжить самому и спасти свою девушку.

Джек вскочил с кровати и разгневанно крикнул:

— О чем ты говоришь, Питер, у меня уже голова идет кругом от твоих загадок!

Тодж спокойно пояснил:

— У Пинкорна приказ: проследить за тобой до самого дома твоей невесты, разузнать и выяснить, сколько в доме мужчин, кроме тебя, и доложить майору. Дурсль решил, что если такой любитель женщин, как ты, отказывается от красотки-туземки и опекает ее, словно родной брат, то твоя девушка, должно быть, первая красавица в Новой Зеландии. И он хочет ее для себя, а всех остальных собирается убить. Вот так. У Джека сел голос:

— Этого не может быть! Я знаю, что военные часто убивают ради своих прихотей аборигенов, но чтобы европейцев, да с таким цинизмом! Разве может быть, что майор даже не скрывает своих намерений. Ведь есть же на него управа, в конце концов!

Солдат мрачно ответил:

— Дурсль поделился своими планами только с Пинкорном, а тот в полной его власти. Если сейчас подать в суд или еще как-то открыто осудить майора, то он просто откажется от своих слов, а сержант Пинкорн незаметно исчезнет. Кроме того, разве трудно будет вместо Пинкорна найти другого исполнителя? А дело обставят так; будто семью девушки и тебя убили аборигены.

Джек в ярости заметался по комнате:

— Да я просто пойду к этому негодяю и пристрелю его! Меня и совесть не будет мучить, если я избавлю мир от такой мрази, как, он!

— И тебя повесят на первом же столбе, как бродячую кошку, — охладил его пыл Питер. — Это не выход, Джек, подумай сам. В городе ты защиты не найдешь. Дурсль слишком хитер, и он сейчас командует нашим полком, пока не приедет новое начальство из Англии. Тебе надо как можно скорее забирать свою невесту и привезти ее сюда. Здесь, в городе, Дурсль ничего не сможет сделать с ней и ее семьей — слишком много глаз. Но одинокий домик в глуши — это идеальная добыча для такого волка, как майор! Джек раздраженно перебил его: — Не говори ерунды, Питер! Везти ее сюда, прямо к нему! Да он в первый же день засадит меня в тюрьму, а ей предложит выкупить мою жизнь ценой своего падения, вот и все. Кроме того, у нее больная мать, которая не выдержит дороги. Нет, единственная возможность спасти Энни — это предупредить майора и попросить помощи у соседнего племени. Их вождь — мой хороший знакомый, они спрячут мою невесту так, что эта вонючая ищейка Дурсль никогда не найдет ее! А когда сюда приедет новое начальство, я пойду с жалобой на майора, и он уже не сможет в открытую прирезать целую семью переселенцев!

Тодж угрюмо ответил:

— В открытую не может, а вот в тихую, как он привык, сможет, да еще как. Нет, друг, официальным путем ты ничего не добьешься. Твой враг, Дурсль, хитрая лиса, но его можно выманить из норы в одиночку! У меня есть свои счеты с ним: этот негодяй запорол до смерти моего лучшего друга только за то, что тот недостаточно быстро доставил ему депешу. Джоржу не было и тридцати, когда эта сволочь отправила его на тот свет. Слушай, что я тебе предлагаю…

Приблизившись друг к другу, приятели стали тихо обсуждать план Тоджа. Если все пойдет как задумано, этот план должен был раз и навсегда избавить их от майора.

 

Глава 2

Манипу вышел за порог и глубоко вздохнул. Какая трудная досталась ему любовь! Полюбить женщину, принадлежащую другому народу, другой вере, столь непохожую на всех женщин его племени! Сможет ли она прижиться на этой земле? Как ее примут его соплеменники — это тоже вопрос. Манипу упрямо вздернул вверх подбородок: он вождь, он сделает все, что захочет, а девушке и его народу придется привыкать друг к другу.

Около костра, уныло опустив плечи, сидела его жена Маора. Манипу опустился рядом и застыл неподвижно, устремив взгляд на костер. После сытной еды и долгого утомительного путешествия его клонило в сон, но он знал, что не сможет уснуть из-за клокотавшего в нем неутоленного желания. Вождь резко встал и, рывком подняв жену, приказал следовать за ним. Маора поспешила следом, торжествующе улыбаясь: ну, конечно, что могла дать ее мужу эта белобрюхая рыбина с зелеными глазами, как болотная трава! А эти жуткие красные волосы? Наверняка он прихватил ее с собой как редкую диковинку, но сейчас, удовлетворив свое любопытство, больше не интересуется ею, и хочет настоящую женщину с полной грудью и глазами как черные ночные озера. Она обовьет его своими косами, покроет его сильное тело поцелуями и, снова заслужит дорогие подарки и расположение вождя.

Сейчас она раскалит на огне пахучие травы, которые возбуждают мужчину, намажет свое тело душистым маслом, распустит свои блестящие черные волосы и станцует для своего мужа танец, после которого он не сможет отказаться от нее. Когда Манипу увидит, как раздвигаются ее полные, лоснящиеся от масла бедра, двигается в ритм бубну твердый круглый живот, волнующей волной поднимаются упругие груди, он забудет бледную, точно тающая луна, незнакомку, и будет вечно принадлежать ей, Маоре. Она как всегда будет главной женой вождя, главной женщиной в племени, которую уважают и с которой считаются даже мужчины. Богатство и власть — вот что любила Маора больше всего на свете. Ради этого она будет послушной, будет страстной, будет понимающей — она будет такой, какой захочет видеть ее муж, вождь племени.

Тихо ступала вслед за мужем Маора, зная, что сейчас он поведет ее в отдаленную хижину, которая предназначалась для редких, случайных любовниц вождя, когда он хотел отдохнуть от семьи. Маора украдкой побывала там и знала, что там есть все, что ей на сегодня понадобится. Она переживет унижение, связанное с тем, что вынуждена встречаться с мужем в этой конуре, точно доступная девка, зато завтра она задаст этой бледнолицей столько работы, что к вечеру та будет Ёалиться от усталости! Да еще найдет повод придраться к чему-нибудь и отхлещет ее по щекам без всякой жалости. О, это будет весело! Маора злорадно улыбнулась.

Наконец супруги вошли в небольшую комнату, в которой горел очаг и стояло ложе из сосновых досок, накрытых мягкими одеялами и медвежьими шкурами. Здесь не было другой мебели и оружия, обычно украшавших жилища маори. Этот дом служил приютом уединения, хотя порой Манипу приводил сюда какую-нибудь хорошенькую соплеменницу на ночь. Маора знала о других женщинах в жизни своего мужа, но никогда не говорила ему об этом открыто, опасаясь, что тем самым покажет свою несостоятельность и признает, что не может полностью удовлетворить желание своего супруга.

Вскоре ей предстояло узнать ошеломляющую новость: она больше не будет первой женой Манипу. Однако вождь решил подсластить пилюлю и компенсировать ее бесчестье щедрыми золотыми дарами. Золотые безделушки вернут ей радость жизни. Манипу знал, что Маора любит золото больше всего на свете, иногда даже казалось, что оно для нее дороже самой жизни. Ни одна женщина племени не имела таких дорогих украшений, какими обладала Маора. Только жена вождя могла похвастаться подобным богатством! Это было для Маоры превыше всего.

Манипу подвел жену к мягкому ложу. Он заметил в ее глазах настороженность и любопытство, с которыми она внимательно осматривала внутреннее убранство. Да, сейчас она покажет мужу, насколько она лучше всех женщин, которых он знал. Сейчас Маора, похоже, с новой силой переживала чувство ревности. Манипу это понимал.

Казалось, даже воздух этого дома был пропитан ароматом любви и страсти. Последнее время не так уж часто Манипу оставался здесь в одиночестве, чаще проводя время в объятьях какой-нибудь соплеменницы.

Манипу было не так легко погасить огонь желаний, пылавший в его крови. А сегодня этот огонь полыхал с особой силой. Если бы Маора не сидела у костра напротив порога и не следила за ним, Манипу выбрал бы себе на эту ночь какую-нибудь другую темпераментную красавицу и возлег бы с ней на это прекрасное ложе. Хорошо, если бы вместо Маоры здесь оказалась женщина, более искусная в любовной игре. Маора всегда так любовалась собой, что казалось, едва замечает в кровати мужа. Но, на самом деле, Манипу желал сейчас лишь одну женщину — Энни. Только она могла погасить пожар, сжигавший его изнутри.

— Твое жилище недостойно тебя, — капризно промолвила Маора. — Я не понимаю, почему ты так часто уединяешься здесь, предпочитая этот дом нашему, такому прекрасному?

— Манипу привел тебя сюда не для того, чтобы говорить об этом жилище, — промолвил Манипу, приподнимая подол ее платья. Он торопливо стащил с нее одежду и окинул взглядом плавные линии женской фигуры и темный треугольник внизу ее живота, освещенный ярким огнем очага.

Маора с готовностью прижалась к нему обнаженной грудью. Хотя она действительно могла считаться красивой женщиной, в глазах Манипу ей было далеко до Энни. Что ж, белая женщина сама прогнала его, и именно поэтому ему пришлось искать женской ласки на стороне. Однако Манипу не сомневался, что Энни будет умолять его не покидать ее и не заниматься любовью с другими женщинами. Пусть сейчас она равнодушна к нему, но скоро все изменится.

Маора вела себя в постели не так, как этого хотелось Манипу. И хотя жена старательно делала вид, что сгорает от страсти, она не демонстрировала особого искусства в любовной игре и не откликалась на его ласки. Манипу привык заниматься любовью с Маорой, получая при этом разрядку и честно исполняя свои супружеские обязанности. Раньше он даже находил в этом своеобразное удовольствие.

Но сегодня ночью вождь надеялся, что все будет иначе. Он надеялся, что жена оживет от его умелых ласк. Однако все осталось по-прежнему. Маора не сумела доставить ему истинного наслаждения. Манипу лег на нее, решив как можно скорее закончить соитие: его плоть требовала разрядки. Сердце бешено колотилось в груди, мужчина ощущал, как нарастает его желание, и двигался все быстрее и быстрее. А когда он достиг апогея, то прошептал в забытьи женское имя, не отдавая себе в этом отчета. Маора пришла в ужас. Никогда прежде во время соития Манипу не произносил имени другой женщины. А сейчас, в минуты близости, он звал ту белую женщину, которая спала в их доме на их супружеском ложе! И пусть этой ночью Манипу ушел от бледнолицей ради Маоры, все его мысли и чувства оставались там, с соперницей. Маора догадалась, что муж наверняка влюблен в эту женщину. Неужели он станет чередовать их, проводя ночь то с женой, то с бледнолицей незнакомкой? Однако Маора решила ничего не говорить об этом мужу и не устраивать по этому поводу скандала. Чем меньше она будет упоминать в разговорах с Манипу о белой женщине, тем быстрее он забудет ее.

Туземка обняла мужа за шею, устраиваясь под ним поудобнее. Ей нравился мускусный запах, исходящий от тела Манипу.

— Тело твоей жены опять доставило тебе удовольствие? — спросила она, стараясь придать своему голосу нежность. — Скажи, Манипу, разве я не превосходная жена?

Манипу насторожился, услышав, о чем она говорит. Пожалуй, пришло время сказать ей, какая участь отныне ждет ее и какое место в его жизни займет белая женщина, привезенная им в деревню. Завтра утром для него начнется новая жизнь.

Манипу отстранился от нее, он больше не искал ее близости. Более того, в глубине его темных глаз светилось открытое пренебрежение к ней. Маора заметила реакцию мужа, и ее охватил страх.

— Чем я вызвала твое неудовольствие, Манипу? — спросила Маора, понимая, что снова вела себя в постели не так, как этого хотелось мужу. Он был искусен в любовной игре, а ей не хватало изощренности. Ее тело деревенело при одной мысли о том, что ей предстоит заниматься любовью. Она отдавалась мужу по необходимости. Это был ее долг, и Маора получала за его исполнение щедрое вознаграждение.

Об этом напоминали серьги, вдетые в мочки ее ушей. Нежное позвякивание украшений согревало душу Маоре. Золото было самым большим искушением для нее. Туземка получала странное удовольствие оттого, что обладала им.

Тем временем Манипу оделся и, не глядя на жену, протянул ей платье.

— Одевайся. Нам надо поговорить, — глухо произнес он, наклоняясь, чтобы подбросить полено в затухающий огонь очага. Внезапно в пляшущих языках пламени ему привиделось милое лицо с лучистой улыбкой. Казалось, Энни манила его к себе зовущим жестом изящных рук. Ее голос был таким нежным и обольстительным. Похоже, он сходит с ума от любви! Энни, прекрасная Энни, переставшая наконец лить свои слезы… Отгоняя от себя непрошеные фантазии, он посмотрел на Маору, которая уже оделась и выглядела очень привлекательно. Он постарался сосредоточиться на предстоящем разговоре. Манипу прекрасно видел, что творится сейчас в душе его жены. Ее охватили гнев и страх. Она боялась этого разговора и имела на это все основания.

— Эта белая женщина, Энни, останется у нас в деревне, — твердо сказал вождь. — Она останется в доме Манипу, и будет жить вместе с ним.

Маора вздрогнула, словно ее ударили по лицу, однако смогла сохранить самообладание. Настало время продемонстрировать свою гордость, присущую жене великого вождя племени.

— Дом Манипу также является домом Маоры, — сказала она ровным голосом, чувствуя, как все в ней замирает от отчаяния. — Значит, Маора будет вынуждена все делить с этой белой женщиной?

Манипу отвел глаза в сторону. Хотя вождь племени мог иметь две жены, ему очень не хотелось причинять боль женщине, которая долгое время делила с ним его ложе. Но у него не оставалось другого выбора. Энни должна стать его женой.

— Нет, вы будете делить между собой не все. Не все поровну, — сказал Манипу, бросая на Маору строгий взгляд, призывающий ее быть покорной его воле.

Мабра торжествующе улыбнулась.

— Это очень хорошо, — самодовольно сказала она. — Мы будем делить между собой пищу и одежду. Но не Манипу!

Вождь положил руку на узкое плечо Маоры.

— Нет, — сухо сказал он. — Все будет совсем иначе.

Кровь отхлынула от лица Маоры, она похолодела.

— Муж мой, что ты такое говоришь?

— Маора, ты стала моей женой совсем недавно, зиму назад, — обратился к ней Манипу строгим повелительным голосом. — Манипу решил, что настало время привести в дом вторую жену. Таков обычай нашего племени, и я поступлю так, как поступал мой отец и отец моего отца.

Манипу ударил себя в грудь.

— Я говорю по велению моего сердца. И не желаю причинять тебе боль, — глухо продолжал он. — Ты должна смириться с обычаем и должна понять желание Манипу.

— Маора останется твоей первой женой? — спросила Маора, пытаясь сохранить последнюю надежду.

Манипу медленно покачал головой, видя по глазам жены, что она все поняла без слов. Он взял ее за плечи.

— В течение всей зимы ты была моей первой и главной женой. А теперь пришло время уступить это звание другой женщине.

Маору охватила жгучая ненависть. Она гневно взглянула на Манипу, схватившись за свои серьги.

— А вторая жена будет делить со своим мужем постель? — напряженным голосом спросила она. — Вторая жена будет получать подарки от мужа?

— Вторая жена будет делить постель с мужем и получать подарки, но…

— Но?..

— Но ты будешь жить в другом доме.

— Нет! — воскликнула в ужасе маорийка, хватаясь от волнения за горло. — Это такой позор для меня…

— Нет никакого позора в том, что Маора будет жить в собственном доме отдельно от Манипу и белой женщины. У тебя будет прислуга, тебе будут прислуживать девочки. Манипу будет приходить к тебе, уделяя внимание наравне с белой женщиной.

Маора отвела взгляд в сторону, боясь, что муж прочитает по ее глазам то, что она испытывает на самом деле. То, что собирался сделать Манипу, было для нее невыносимо! О, как люто она ненавидела сейчас свою соперницу! Пока та не появилась в жизни Манипу, у Маоры все складывалось очень удачно.

— Ты все поняла? — спросил вождь, поворачивая ее лицо за подбородок и стараясь заглянуть ей в глаза.

— Да, я все поняла, — пробормотала Маора, чувствуя, как в ее сердце закипает ненависть.

— А теперь пойдем. Сегодня мы вернемся в наш прежний дом, — промолвил Манипу, беря Маору за локоть. — А завтра я позабочусь о том, чтобы для тебя построили удобное жилище.

Маора послушно следовала за ним, но ее мысли были сейчас далеко отсюда. Она думала о белой женщине. Туземка решила во что бы то ни стало избавиться от нее. Она знала, что непременно найдет способ, как это сделать…

Выйдя за порог дома, Манипу вздохнул, заметив, что ночь уже миновала. Забрезжил рассвет, озаряя своими робкими красками cepые небеса и размытые очертания леса. Этим утром ему удалось откровенно поговорить с Мао-рой. А значит, сегодня для него и Энни начнется новая жизнь.

 

Глава 3

Энни насытилась и согрелась, выпив цветочного чая и поев черепашьих яиц и лесной малины. Она исподтишка наблюдала за Маорой, которая готовила пищу в черном железном котелке, висевшем над огнем. Время от времени туземка бросала на соперницу ледяные взоры, от которых у той все сжималось внутри. Энни было совершенно очевидно, что аборигенка ненавидит ее лютой ненавистью, и Энни понимала причины такого отношения. Манипу совершенно недвусмысленно отдал предпочтение белой женщине и оставил ее спать в своем доме, попросив Маору удалиться, И хотя Манипу провел эту ночь не с Энни, он дал своей жене явный повод ревновать его к пленнице и заронил в душу туземки семена ненависти.

Ах, если бы Маора знала, что Энни думает совсем о другом! Ее сердце сладко замирало при одном только воспоминании об объятьях и поцелуях Джека, которые так сильно возбуждали ее.

Маора, нарезая ломтиками морковь, бросала на Энни угрюмые взгляды и бормотала что-то под нос на своем языке, но девушке было понятно, что та не говорит ничего хорошего в ее адрес.

— Бледнолицая дрянь, Маора найдет способ избавиться от тебя, очень скоро ты отправишься к своим предкам, — шипела туземка, с ненавистью посматривая на соперницу. — Наш вождь Манипу назвал тебя своей первой женой, а я из-за тебя теперь вторая жена по старшинству, и он изгоняет меня из этого дома. Проклятая!

Энни попятилась от очага, споткнувшись о циновку, лежавшую на полу. Она видела выражение глаз аборигенки и слышала, каким тоном та говорила. Энни заметила, как Маора судорожно сжимала нож в руках. Туземке очень хотелось вонзить лезвие в сердце этой бледнолицей женщины, но она понимала, что так ничего не добьется, кроме бесчестья и изгнания из племени.

— Придет мой день! — воскликнула Маора.

Энни похолодела. Теперь она понимала, что ей надо бежать из деревни сегодня же, иначе ее жизнь не будет стоить и ломаного гроша, поскольку Маора сумеет позаботиться о том, чтобы Энни умерла. А в ее смерти обвинят других людей или сложившиеся обстоятельства. Маора устроит все так, чтобы Манипу не заподозрил ее в содеянном. Да, отсюда следовало бежать немедленно!

Она принялась осматривать одежду Маоры. Где-то в доме должно быть запасное платье, ей надо надеть его и незаметно пробраться к коновязи, расположенной, как она заметила ранее, неподалеку от этого дома. Кожу она измажет золой, а волосы укроет под повязкой, которые носят многие туземки.

Маора подошла к очагу и, кинув туда несколько последних веток, вышла из дома. Энни выбежала за ней следом и проследила взглядом. Так, туземка пошла в лес за хворостом, значит, ее какое-то время не будет. Теперь или никогда! Она это сделает! Возможно, лучшей возможности для побега, чем сейчас, ей не представится. Пока Маора собирает хворост в лесу, Энни может спокойно покинуть этот дом. Свои надежды девушка возлагала только на англичан: она надеялась, что сумеет упросить какого-нибудь английского офицера проявить себя с лучшей стороны и помочь ей найти Патрика. Лишь в этом случае у нее появится надежда на нормальную жизнь.

Энни, опустив голову, закрыла лицо руками и стала молиться, прося Господа о том, чтобы они вновь соединились с братом и чтобы она еще хоть раз в жизни увидела своего любимого Джека.

Сердце Энни взволнованно билось при мысли о том, что ей предстоит сделать. Энни быстро заморгала, прогоняя непрошеные слезы, и крепко сжала пальцы, стараясь прекратить дрожь в руках. Несколько успокоившись, она бросилась к узлам с одеждой, лежавшим рядом с ложем, на котором она провела ночь.

Все еще дрожащими пальцами Энни развязывала один узел за другим, пока, наконец, не вздохнула с облегчением, обнаружив одежду Маоры. Схватив одно из платьев и расшитые бисером сандалии, девушка быстро разделась. Натянув мягкую одежду, она бросилась к очагу и, встав перед ним на колени, припудрила золой лицо. Здесь важно было не перестараться, иначе лицо, сильно вымазанное золой, могло броситься в глаза туземцам и выдать ее.

Спрятав волосы под повязкой, она остановилась напротив стены, на которой было развешано оружие Манипу. Энни не могла взять с собой лук и стрелы, потому что женщины племени не носили оружия. Боевые топорики тоже выглядели бы подозрительно. Оставалось только одно ~ большой зачехленный нож. Она поспешно схватила его и спрятала под платье. Взяв кувшин для воды, Энни, крадучись, подошла к двери и, нервно вздохнув, переступила порог. Надеясь на то, что ее примут за покорную своему мужу туземку, занятую утренними хлопотами по хозяйству и спешащую за водой, девушка опустила лицо, стараясь не привлекать внимания жителей деревни.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди Энни, когда она шла на ватных ногах к лошадям. Когда девушка приблизилась к коновязи, она сразу же заметила гнедого жеребца. Беспечный хозяин этого коня не разнуздал его, к тому же гнедой стоял у самых ворот загона, образованных несколькими горизонтальными бревнами. Энни достаточно было вынуть эти тонкие бревна из пазов, отвязать коня и стремительно умчаться на нем под спасительную сень леса. Она боялась только встречи с Мао-рой, ведь та пошла за дровами в лес. Если она станет свидетельницей побега Энни…

Сидя на подоконнике, Олава задумчиво глядела вдаль. Ее тонкие красивые брови застыли в недоуменном горестном изгибе. Она вспоминала свою родную семью: мать, отца, сестер, ласковые и любимые глаза убитого жениха, и сердце ее горестно сжималось. Ее далекий край казался ей теперь недостижимой сказкой, местом, где никогда не бывает мрака и холода. Она вспоминала, как вместе с другими девушками собирала плоды, готовила угощение на праздник Солнца в прошлом году. По обычаю, самая красивая маорийская девушка подносит праздничное блюдо сначала вождю, а потом его сыновьям. Самой прекрасной девочкой в деревне была она, Олава, и именно ей досталась честь угощать вождя и его семью. Так как их вождь Манипу женился совсем недавно, и у него еще не было сыновей, поэтому он жестом приказал Олаве передать блюдо с едой своему брату Дуа-Тапа. Когда девушка, обнаженная по пояс, украшенная только гирляндами цветов, с распущенными блестящими волосами, склонилась над братом вождя, она услышала его восхищенный вздох, а когда подняла глаза, увидела его полный желания взгляд. Олава так смутилась и обрадовалась, что плохо помнит, как отошла от Дуа-Тапа. А когда на деревню опустились сумерки и все танцевали вокруг костра, брат вождя выдернул ее из хоровода ритмично вращавших бедрами женщин и повел в лес. Олава послушно пошла за ним, хотя колени у нее сгибались от страха. Она уже знала, что пойдет за этим человеком когда угодно и куда угодно, потому что ее сердце выбрало его. О, каким прекрасным казался девушке ее возлюбленный Он, как молодой месяц, проливал свет на все, к чему прикасался, и Олава уже не могла узнать мест, где прошло все ее детство, где она бегала со своими подружками, играя или собирая съедобные корни и молодые побеги папоротника.

Дуа-Тапа приблизил к ней свое лицо и прошептал:

— Олава, твоя красота унесла мой покой. Я больше не могу есть и спать, не могу охотиться, как раньше. Всюду мне видится твое прекрасное лицо. Моя любимая, будь моей женой, иначе я умру от тоски.

Его ласковые губы бережно прикоснулись к ее щеке, точно крылья бабочки. Вздрогнув, Олава ответила:

— Я не желаю никого другого, кроме тебя. Пусть моя судьба сольется с твоей…

Руки Дуа-Тапа нежно обняли ее стан, и пока он целовал девушку, пальцы его осторожно изучали тело любимой. Олава задохнулась от наслаждения, когда ладонь Дуа-Тапа погладила ее гладкое, точно атлас, бедро и скользнула внутрь ее лона. Она испуганно отстранилась, распахнув свои черные, как ночь, глаза.

— Брат моего вождя, я повинуюсь тебе, но над нами еще не совершили свадебного обряда, я пока не жена Дуа-Тапа, хотя всем сердцем желаю этого.

Глядя на нее страстным взором, туземец ответил:

— Я буду терпелив с тобой, моя женщина. Когда закончатся празднества, посвященные Солнцу, я введу тебя в свой дом, чтобы никогда не выпускать из своих объятий.

А через несколько дней в деревню ворвались отвратительные белокожие убийцы с огненными палками. Они кричали и убивали всех подряд, даже женщин и детей. Лучше бы они и ее тогда убили. Лучше бы не видеть Олаве жирную краснощекую рожу ее мучителя, его отвратительные желтые волосы, блеклые серые глаза. Лучше бы ей не видеть, как падает, истекая кровью, ее возлюбленный, когда этот негодяй выстрелил в него. Сколько раз ночью, глядя на храпящего рядом Деймона, Олава думала о мести. Она представляла себе, как отсекает ненавистному англичанину голову, стреляет в него… Увы, это были лишь недостижимые мечты. Полковник, как многие солдаты, спал очень чутко: стоило Олаве только встать с кровати, как он мгновенно просыпался и недовольно вопил:

— Не смей подниматься по ночам, а то я посажу тебя на цепь, как собаку, и буду кормить объедками! Эй, девка, где ты ходишь? А ну, иди сюда!

Дрожа от страха, Олава возвращалась назад, оправдываясь естественными потребностями.

Да, она ненавидела Деймона, но и боялась его ничуть не меньше, чем ненавидела. Когда перед ней однажды возник Манипу и потянул ее к выходу, Олава ничуть не сомневалась, что настал ее последний час, но сердце ее ликовало: ненавистный враг был мертв, и она никогда не почувствует его мерзкие руки на своем теле!

Когда же Манипу отпустил ее, отдав Джеку, Олава растерялась: позади была счастливая жизнь в маорийской деревне, а потом нечеловечески трудное время, проведенное с полковником Деймоном… Но как же жить теперь, что делать? Будущее пугало Олаву, она чувствовала себя маленькой и беззащитной, несмотря на доверие к Джеку, который часто навещал ее.

Девушке казалось, что как только она выйдет за пределы этой комнаты, как на нее обрушатся, словно дождь, несчастья, которые белые люди припасают для народа маори. Как это несправедливо! Эта земля всегда принадлежала ее народу, а теперь пришли белые захватчики, выстроили города, такие же огромные, как этот, а если верить матушке Мэри, так и еще гораздо больше, с высокими, как горы, домами, а людей с темной кожей стали считть вроде животных! Видно и вправду Бог белых людей сильнее божеств маори. Монахини говорят, что Иисус лучше и добрее любого человека на земле, так как же он позволяет проливать так много невинной крови? Наверное, белые люди перестали слушать Его. Страшно, когда люди не слышат Бога, мир не долго выстоит, если такие вот бледнолицые уничтожают все живое. Матушка Мэри думает, что небо не обрушилось на их головы только потому, что есть еще на земле святые, которые молятся Иисусу и просят Его пощадить всех.

Олава тоже потихоньку просит Его защитить родную деревню от всех врагов: от чужих племен и белых воинов, от непогоды и болезней. Если бы Он услышал Олаву!

Девушка с ужасом вспоминала набег англичан на их деревню: повсюду раздавались крики о помощи, люди падали, пораженные на расстоянии огненными палками белых. Маленькие голенькие ребятишки, которые пытались убежать, попадали под копыта кавалерийских коней; повсюду в воздухе носились искры от костров, в которые превратились дома маорийцев…

Олава хорошо помнит, как стояла охваченная страхом, не в силах шевельнуться ни единым мускулом, и смотрела, как к ней приближается огромный воин с багровым полным лицом под цвет его мундира. Девушка подумала, что сейчас англичанин убьет ее, но он наклонился, рывком схватил ее, и кинул на лошадь перед собой, и поскакал дальше, убивая людей небольшой, украшенной резьбой палкой.

Горестные воспоминания прервал настойчивый стук в дверь, а затем в комнату вошел молодой человек. Его внешний вид поразил Олаву. Она уже привыкла к тому, что у белых людей волосы бывают разного цвета, но у этого словно костер пылал на голове! Обычно мужчины бесцеремонно разглядывали Олаву, точно она картина и не может испытывать никаких чувств, но этот юноша вел себя совсем странно: увидев девушку, он замер на мгновенье, потом схватился рукой за горло, как будто ему не хватало воздуха, и покраснел до корней волос. Глядя куда-то под ноги Олаве, он хрипло спросил:

— Мэм, вы не подскажете, где я могу найти Джека Уиллоби? Мне сказали, что он живет в этом доме…

Олава разглядывала этого двухметрового гиганта и чувствовала почему-то, что имеет над ним власть, что он пойдет за ней, куда бы она его ни повела, как маленький теленок за матерью. Она снисходительно проговорила:

— Джек живет в этом доме, я с радостью покажу вам его комнату. Идите за мной.

С гордостью Олава подумала, что изъясняется по-английски не хуже леди в пышных кружевных платьях. Недаром этот незнакомец снова поднял глаза и разглядывает ее с неподдельным изумлением. Затем он отступил на шаг и почтительно открыл перед девушкой дверь. Олава уверенно шла по коридору, чувствуя, что уже ничего не боится, потому что за ней идет мужчина, который уважает ее и восхищается ею. Она гордо подняла голову: нет, несчастьям не сломить ее, все у нее будет хорошо! Неожиданно она услышала вопрос незнакомца:

— Вы замужем, леди?

Остановившись, Олава с достоинством ответила:

— Моего жениха убили английские солдаты, а меня увели с собой как рабыню. Но вождь моего племени, великий Манипу, освободил меня. Сейчас меня охраняют служительницы вашего Бога, они очень добры к Олаве…

Патрик, а это был он, с запинкою переспросил:

— Олава, вас так зовут, да? Мэм, хочу вам заметить, что в этом городе покровительство священника и двух монахинь может оказаться недостаточным. Город наводнили солдаты, которые с большим подозрением относятся к туземцам из-за убийства полковника Деймона…

Олава перебила его:

— Деймон был свирепой собакой, он низкий человек, и Манипу правильно сделал, что убил его!

Патрик почтительно ответил:

— Я и не думаю возражать вам, мэм! Я тоже слышал, что полковник был негодяем, каких поискать, но британцы не ищут справедливости, они ищут виноватых, и так пол учи л ось * что повсюду называют два имени: Джека Уиллоби и ваше. Джек — жених моей сестры, которая сейчас находится у маорийцев, и я приехал в город за помощью, но теперь вижу, что вас самих нужно спасать. Майор Дурель, который пообещал освободить мою сестру, недвусмысленно намекнул, что рассматривает ее как боевой трофей, а репутация у него не лучше, чем у Деймона. Думаю, нам надо срочно уезжать из города, и если вы, Олава, покажете нам дорогу к вашей деревне, то с помощью Джека мы сможем договориться с Манипу и освободить Энни.

Олава с грустью посмотрела на Патрика и промолвила:

— Я помогу вам, хотя эта дорога и приведет меня к смерти…

— Почему вы так сказали? — встревоженно воскликнул Патрик. — Разве у вас есть враги в собственном племени?

— Нет, я просто так сказала, — тихо ответила девушка.

Она не стала объяснять этому белому мужчине, что их обычаи требуют смерти жены или невесты, если погибает ее супруг или жених. Он не может идти к предкам без сопровождения туда приходят с оружием, богатыми подарками и со своей женщиной. Олава не смогла сразу сопроводить Дуа-Тапа в его последней дороге, но теперь у нее появится возможность догнать его.

Но почему именно сейчас, когда в ней так сильно загорелось желание жить дальше? Судьба неумолима к ней. Как радовалась Олава в детстве, разглядывая свое отражение и слушая восторженное щебетание подруг о ее внешности, но на самом деле красота оказалась коварным подарком богов: несчастная жизнь и ранняя смерть — вот и все, что она дала ей. Но Олава все равно поможет этому красивому необычному человеку и Джеку, которого успела полюбить как родного брата.

Подойдя к нужной двери, девушка постучала, и, услышав голос Джека, поманила за собой Патрика.

Джек, радостно улыбнувшийся при виде Олавы, буквально онемел от изумления, когда увидел входящего следом за ней Патрика. Справившись с собой, он встревоженно воскликнул:

— Почему вы здесь? Сейчас так опасно оставлять мать и сестру одних на ферме!

Патрик сдержанно ответил:

— Моя мать умерла, а Энни захватили в плен. Она так и не дождалась своего жениха, который, оказывается, так беспокоится за нее…

Джек с болью ответил:

— Я был ранен, поверьте, я думал об Энни день и ночь, но в городе меня держали собственная рана и нездоровье Олавы, которую я поклялся опекать как брат. Но теперь уже ничто не удержит меня здесь. Олаве, конечно, придется остаться пока здесь, но мы немедленно отправимся в путь…

— Вы не сможете без меня найти Энни раньше британцев, — перебила его Олава. — Этот человек сказал, что майор Дурсль охотится на Энни, как на добычу, а я не хочу, чтобы она повторила мою судьбу! Я истинная дочь маори, выносливая, сильная, я не подведу вас в дороге…

Джек подошел к ней и, обняв за плечи, с благодарностью произнес:

— Я всегда буду помнить, что ты сделала для меня, сестра. Тогда давайте собираться в дорогу, через час мы должны выехать из города…

Очень скоро Олава, Джек и Патрик стояли на кухне священника, сопровождаемые несмолкаемыми причитаниями монахинь, которые набивали пирожками и копченостями дорожные сумки путников.

— Ох, неугомонные мужчины, да куда же вы поедете в такое опасное время, когда даже целый отряд солдат может пропасть без вести! — причитала высокая сухопарая матушка Патриция.

— Куда вы, бессовестные, тащите бедную раненую девочку, разве вы не видите, какая она еще бледненькая и слабая? — вторила ей пухленькая матушка Мэри.

Неожиданно в дверь вбежал сержант Пинкорн, который коротко поздоровался с присутствующими и жестом попросил Джека выйти наружу.

Как только они закрыли за собой дверь, Пинкорн наклонился к нему и горячо зашептал ему на ухо:

— Джек, твои дела совсем плохи. Теперь, когда твою девушку похитили, ты больше не нужен майору Дурслю. Он собирается сегодня же арестовать тебя по обвинению в сговоре с туземцами, а завтра ты будешь главным украшением городской виселицы, если не смотаешься отсюда немедленно, ты меня понял? Кстати, девушке здесь тоже нельзя оставаться, у майора Дурсля, ввиду отсутствия твоей невесты, появились нехорошие планы насчет Олавы. Девочка не выдержит тирании еще одного негодяя.

Джек криво усмехнулся:

— Похоже, перед тем как уехать из города, мне необходимо нанести визит вежливости майору. Пока эта мразь жива, мне и моим близким угрожает постоянная опасность.

Пинкорн перебил его:

— Не болтай ерунды, Джек! С тех пор как погиб Деймон, майора охраняют не хуже короля: тебе не удастся приблизиться к нему даже на расстояние выстрела. Будь благоразумен, надо придумать кое-что действительно надежное. Эту хитрую лисицу Дурсля можно выманить из норы, если он будет уверен в своей полной безопасности. Мы с Пинкорном кое-что придумали, и думаю, что это может сработать.

Джек нервно зашагал по комнате, говоря:

— Не представляю, что может заставить этого подлого труса выйти из дома без охраны! Как все негодяи, он очень высоко ценит собственную жизнь и вряд ли станет рисковать ею.

— Никто и не говорит, что он выйдет из дома один, — возразил Тодж, подмигивая ему. — Главное, найти место, куда он войдет один!

— Ты говоришь загадками! — воскликнул Джек. — Может, перейдешь к делу? Что это за таинственная причина, по которой Дурсль пойдет в незнакомое место один.

— Он пойдет один в некий дом на окраине города, где спрятано сокровище, поскольку не захочет делиться ни с кем, — пояснил усач. — А там его будешь поджидать ты с острым кинжалом. Все надо сделать тихо и быстро, чтоб у тебя была возможность выйти через заднюю дверь и скрыться, уехав из города. Вот такой план…

— Осталось только найти дом с сокровищем, которое так сильно возжелает майор, что кинется навстречу своей гибели, — насмешливо проговорил Джек. — У тебя, случайно, нет парочки таких домов на примете?

— Разумеется, есть, иначе зачем я предлагал бы тебе эту затею? — невозмутимо ответил Тодж, закручивая усы. — Отличный маленький домик, не очень опрятный, но зато там есть задняя дверь, которая выводит тебя прямо в огород, а оттуда до крепостной стены рукой подать!

— Даже если у тебя есть дом с сокровищем, Тодж, я не могу взлететь как птица на крепостную стену, голубем спорхнуть вниз, а потом, как жеребец, ускакать в сиреневую даль! — вспылил Джек.

— Тебе не придется отращивать крылья и копыта, — усмехнулся во весь рот Тодж. — Завтра моя очередь караулить у городских ворот. Патрик выедет за город с телегой, которая будет нагружена всякими нужными на ферме вещами. Проверять его буду я, смекаешь?

— Ты хочешь сказать, что таким образом он вывезет Олаву, правильно? — догадался Джек. — Хорошо, этот вопрос решен. А как же быть с крепостной стеной?

— Какой ты нетерпеливый! — раздраженно воскликнул Тодж. — Дай мне одну минуту, и я все тебе растолкую! В этом месте сарай доходит до крепостной стены почти вплотную, и, если перебросить лестницу с крыши сарая на стену, ты перейдешь по ней, как по мостику. Вниз с трехметровой высоты прыгать тебе будет сложно, а вот если ты заранее припрячешь веревку, например, обвяжешься ею вокруг пояса, то, привязав ее за зубцы стены, ты спокойно спустишься на землю, где тебя будут ожидать Патрик с Олавой. Ну, как?

— Осталось еще несколько вопросов, — спокойно ответил Джек. — Первое: где мы возьмем лошадей для меня и Олавы? Второе: я не представляю себе, как я пойду сейчас через весь город с лестницей, если за мной такая слежка? И третье: чей же этот дом с сокровищем и кто сообщит о нем Дурслю?

Тодж неторопливо прошелся по комнате. Повертел пуговицу мундира, а затем резко произнес:

— Ты продумал ситуацию, как хороший полководец, но не думай, что нам с Пинкорном не приходили в голову эти же проблемы. И мы их решили! Твою лошадь и жеребца Олавы выведет из города мой хороший знакомый. Я ему сказал, что мне удалось выгодно купить двух лошадей, но наши правила не позволяют держать человеку моего звания, двух запасных лошадей, и поэтому я продаю их с хорошей доплатой моему приятелю, Патрику О Конеллу и хочу, чтобы эта сделка осталась в тайне от сослуживцев, иначе просьбам одолжить им деньги не будет конца. За небольшую плату он согласился вывести животное за пределы города и передать их Патрику. Это первое. Теперь, насчет лестницы: мой дорогой Уиллоби, лестница уже лежит на крыше сарая, я собственноручно ее туда затащил, так что об этом тебе беспокоиться не придется. А о доме я тебе скажу так: в нем живет не слишком почтенная особа, которая целый вечер и ночь ублажает клиентов, а потом спит до обеда, но вечером, когда нам понадобится ее дом, Мэри не будет. Ключи от ее дома у меня есть.

— Откуда же у тебя ее ключи, старина? — усмехнулся Джек, озорно поблескивая глазами. — Или ты снимаешь у нее угол?

— Да, снимал, но очень давно, — невозмутимо ответил Тодж. Конечно, официально я живу на квартире, куда меня определил мой командир, но я люблю бывать у Мэри гораздо больше. Так вот. Теперь я расскажу, как мы собираемся донести до майора сведения о сокровище. Я знаю одного парня, который немедленно доносит Дурслю обо всех интересующих его разговорах. Он специально сидит в трактире и подпаивает наивных простаков, слушая их пьяные россказни. Он страшный карьерист, и ему не жалко своих доверчивых собутыльников, которым порой приходится очень несладко после своей откровенности. Мы с Пинкорном сядем к нему поближе, притворимся пьяными, затем я начну рассказывать Пинкорну такую сказочку: будто я пришел навестить тебя и попал в настоящую бурю, услышав, что Олава кричала и упрекала тебя за то, что ты берешь в жены другую женщину, несмотря на ее любовь к тебе. Что она, Олава, более выгодная невеста, потому что от полковника Деймона ей досталось сокровище, на которое можно купить табун лошадей и десять больших домов! На что ты лишь рассмеешься в ответ, а она скажет, что покажет в городе место, где спрятано сокровище. Будто бы Олава сказала, что полковник посещал одну проститутку и, без ее ведома, спрятал в доме сумку с золотом. Скажу, что тебя это заинтересовало, и ты спросил, что же это за дом, а туземка сказала тебе на ухо. Уверяю тебя, Джек, что после этого майор не спустит с тебя глаз, а если ему доложат, что ты вышел из дома, он обязательно отправится следом. А так как Дурсль страшно жаден, то в дом он войдет один, понадеясь на свои пистолеты, а здесь ты его и встретишь! Тебе все понятно?

Джек подошел к Тоджу и благодарно обнял его за плечи. Тодж взволнованно заговорил:

— Не думай, что у меня нет в этом деле своего интереса! Дурсль запорол до смерти моего бывшего друга, и с тех пор я вынужден смотреть на этого негодяя, выполнять его приказы и не иметь возможности отомстить за Джорджа! С тех пор как он умер, я каждый день думаю о мести, и вот, наконец, мой час настал! На этот раз майору не уйти от возмездия. Джек кивнул приятелю: — Ты прав, старина, этот человек принес на землю столько зла, что заслуживает вечных мук в аду! А теперь, друг, давай обговорим все мельчайшие детали, чтобы наша операция прошла успешно. Итак, сейчас вы с Пинкорном отправляетесь в трактир…

* * *

Через два часа в кабинет майора Дурсля вбежал маленький худой сержант с узкими

плечами, жидкими желтыми волосами и маленькими блеклыми глазками, которые сейчас возбужденно поблескивали.

— Сэр! Дело чрезвычайной важности, смею доложить! Совершенно случайно я узнал о большой сумме денег, то есть золота, которое господин майор может получить, и я надеюсь, что тогда он не забудет и про меня. Большое сокровище, весьма солидное!

Майор встал, быстро пересек кабинет, открыл дверь, чтобы убедиться, что их не подслушивают. Потом он жестом пригласил сержанта присесть и сам сел за стол. Закурив сигару, он спросил:

— Что за новость, Вильгельм? Где же твоя хваленая рассудительность, которая мне всегда так нравилась в тебе? Ты стал верить в детские сказки? С каких это пор в трактирах во всеуслышание объявляют о найденных кладах? Может быть, тебя разыграли, а ты, в свою очередь, решил подшутить надо мною?

Сержант побелел как полотно и вскочил со стула, проговорив:

— Как бы я осмелился, господин майор! А сведения верные, не извольте беспокоиться! Сегодня сижу я в трактире, вдруг вижу: входят эти два придурка, Тодж с Пинкорном, пьяные совершенно, и направляются в мою сторону. Они уселись за соседний столик, и Тодж рассказал эту историю, что я мигом побежал к вам. Он сегодня решил навестить Джека Уиллоби, того самого дурака, который нянчится с аборигенами.

Майор злобно прищурил свои маленькие колючие глазки и приподнялся:

— Ты говоришь, что здесь замешан Уиллоби? Мне уже интересно! Продолжай!

Сержант сел на краешек стула, продолжая:

— Ну вот, пришел он, значит, в дом священника и направился сразу в комнату Джека. А как только приблизился к двери, смекнул, что входить не стоит: крик там стоял такой, что хоть святых выноси. Кричала туземка, которая жила с полковником Деймоном. Девчонка по уши влюбилась в Уиллоби, а он собирается жениться на другой. И туземка ему говорит:

— Женись на мне, я принесу тебе столько золота, что тебе на всю жизнь хватит!

У Дурсля злобно заблестели глаза, а тонкие губы искривились в усмешке:

— Уиллоби всегда нравился женщинам, этого, у него не отнять, но девчонка, наверняка, врет ему, чтобы заставить жениться на себе. Откуда у нее золото? Полковник забрал ее из родной деревни во время боя, у нее и сменной одежды то не было, не то что золотых слитков!

— Золото как раз принадлежало покойному полковнику Деймону, — возразил Вильгельм. — Туземка откуда-то узнала о спрятанном сокровище, сказала о нем Уиллоби, а также о том, что она может рассказать о месте, где оно находится.

Майор возбужденно заходил по комнате.

— Очень хорошо, мой дорогой Вильгельм! Это отличная работа, и если дело будет успешным, я щедро награжу тебя! Где же спрятано золото?

Сержант потупил взор:

— Этого я, к сожалению, не знаю. Тодж сказал, что девчонка прошептала Джеку что-то, но он за дверью не смог разобрать ни слова. Однако ясно, что Уиллоби сегодня или завтра отправится за сокровищем, и нам надо просто проследить, куда он направляется.

Майор на минуту задумался, потом кивнул, соглашаясь:

— Займись этим немедленно. Иди к дому священника и следи за Уиллоби постоянно. Я пошлю тебе помощников, чтобы ты мог послать ко мне гонца, как только он выйдет из дома! Выполняй приказ!

Сержант, четко козырнув, стремительно вышел из кабинета, а майор подошел к окну. Неужели ему сегодня так повезло? Одним махом добыть кучу золота и собственноручно пристрелить ненавистного Джека Уиллоби! Потом можно уйти в отставку, покинуть эту проклятую страну с людоедами, жениться на молоденькой красотке и жить припеваючи! В мечтах об обеспеченном будущем майор провел довольно много времени, пока дежурный не доложил ему о прибытии одного из солдат, которого он послал в помощь Вильгельму.

Молоденький солдатик с черным пушком на верхней губе выступил вперед и четко отрапортовал:

— Джек Уиллоби вышел из дома и направляется на окраину города, сэр!

Стараясь сохранить спокойствие, майор снял со стены два заряженных пистолета, повесил их на пояс и невозмутимым тоном произнес:

— Очень хорошо, солдат! Ты проводишь меня к месту, куда направляется Уиллоби. Пора выяснить, что же он задумал. Вперед!

* * *

Джек шел по улице, всем существом ощущая опасность. За этот день они успели очень многое. Тодж с Пинкорном обманули шпиона Дурел я. Тодж заступил в караул перед городскими воротами, и Патрик вывез телегу с лежавшей под одеялами О лавой. Мелкий торговец скобяными товарами вывел за небольшую плату лошадей за городские стены. Осталось только одно: освободиться раз и навсегда от негодяя Дурсля. Этот человек, подобно злобному демону, преследовал всех, кого любил Джек. И пока он жив, им грозила опастность.

Мужчина свернул с центральной улицы на узенькую кривую улочку, ведущую к окраине города. «Маленький домик с красной крышей и такими же красными занавесками на окнах. Как многие проститутки, Мэри тяготеет к красному», — вспомнились Джеку слова Тоджа. Маленький домик с красной крышей. Вот он. Джек осторожно огляделся. Редкие прохожие, идущие по своим делам, не обращали на него никакого внимания. Джек подошел к двери и постучал. «Ничего необычного, — успокаивал он себя. — Любой мужчина может прийти к проститутке, ничего особенного в этом нет». Как и следовало ожидать, на стук никто не отозвался, так как в это время Мэри обычно отлавливала клиентов в трактире. Джек обошел дом и осторожно толкнул створку. Она, как и обещал Тодж, оказалась открытой. Джек подтянулся на руках и с большим трудом протиснулся внутрь. Пройдя на середину комнаты, он огляделся. «Ничего, довольно опрятное жилище для женщины легкого поведения», — решил он. Почему-то ему представлялось, что здесь везде должны валяться брошенные подвязки, скомканные простыни, недопитые бокалы с вином. В реальности все оказалось не так. Чистенькая гостиная с круглым столом, покрытым вязаной скатертью, вазоны с растущими в них высокими растениями, гравюры на стенах. Во второй комнате не было ничего, кроме огромной кровати, покрытой розовым стеганым одеялом, большого зеркала в строгой, деревянной раме и умывальника. «Ай да затейница эта Мэри», — с усмешкой подумал Джек, прикинув, что зеркало отражает все, что делается на кровати. Однако времени для рассматривания спальни у него не было. Мужчина быстро прошел в маленькую кухню, где и располагалась задняя дверь. Приотворив ее, Джек выглянул наружу и увидел небольшой огород, который заканчивался высоким сараем. «Для чего этот сарай Мэри, она и сама не знает, говорил Тодж. — Туда даже мыши не заходят».

Джеку очень хотелось зайти в сарай и проверить, как можно подняться на крышу побыстрее, но он опасался, что майор окажется проворным и подойдет к дому слишком быстро. Он видел, когда направлялся к домику Мэри, как за ним бежит, пыхтя от напряжения, толстенький низенький белобрысый солдат, которому было тяжело поспевать за широкими шагами Джека. И все-таки толстяк шпионил за ним до самого порога. Теперь он должен провести сюда Дурсля. Скоро все будет кончено. Джек судорожно вздохнул. Ему претило нападать на человека исподтишка, но он понимал, что если не убьет майора быстро и бесшумно, то ему не отбиться от того количества солдат, которое приведет с собой Дурсль. Вдруг Джек услышал из открытого окна чьи-то голоса и встал около стены, зажав в руке кинжал.

Очень скоро в окне показалась голова майора. Он не подтягивался на руках, как это делал Джек, а сразу встал ногами на подоконник, видимо, взбирался сюда по услужливой спине подчиненного. В вытянутой руке он держал пистолет, а другой был у него за поясом. Джек видел, как он жестом приказал солдату отойти от окна и стал осторожно передвигаться по дому, выслеживая Джека. Тот бесшумно, словно лесной дух, следовал за Дурслем и, подойдя на расстояние, достаточное для удара, уже поднял руку, как вдруг раздался крик. Любопытный солдат не послушался приказа своего начальника, вернулся к окну и заглянул в него, а когда увидел Джека, закричал, предупреждая майора. Реакция Дурсля была молниеносной: не оборачиваясь, он отпрыгнул в сторону и через плечо выстрелил, так что теперь Джеку пришлось прыгать. Майор рычал, как бешеный зверь, и озирался, пытаясь увидеть Джека. Солдат, который стоял у окна, крикнул:

— Сэр, он скрылся за той дверью, — и указал на проем, ведущий на кухню.

— Скажи ребятам, чтобы окружали дом, — крикнул Дурсль и направился по указанному направлению.

Джеку удалось выбить пистолет, который держал на вытянутой руке Дурсль, но тот, в свою очередь, схватил Джека за руку с кинжалом. Завязалась борьба. Джек слышал крики солдат, собирающихся окружить дом, и понял, что путь к сараю будет отрезан. Собрав последние силы, он со всего размаха ударил майора головой о кухонный шкаф и, почувствовав, как обмякло в его руках тело Дурсля, бросился наружу. Гигантскими скачками Джек пересек огород и вбежал в сарай, закрыв за собой дверь. Ему повезло: он успел забежать сюда незамеченным. Тяжело дыша, Джек заставил себя остановиться и прислушаться. Судя по крикам солдат, он понял, что они окружили дом и теперь решают, входить ли им внутрь или ждать приказов майора. Джек слышал, как они окликают своего начальника, но тот, конечно, не мог им ответить.

Итак, действовать надо быстро. Джек огляделся, глаза постепенно привыкали к темноте сарая. Высокие балки стояли крест-накрест, а вверху присоединялись к поперечной перекладине, по которой можно было дойти до окна на крыше. Джек кинулся к ним и полез наверх, обдирая в кровь руки о грубые занозистые доски. Очень скоро он был наверху. Осторожно балансируя, он подошел к окошку и вылез наружу. Лестница, как и обещал Тодж, лежала рядом.

Джек перекинул ее, соединив крышу сарая с городской стеной, и, согнувшись, стал осторожно переходить. Лестница дрожала и шаталась, Джек то и дело останавливался, опасаясь, что рухнет вниз на радость караулящим его возле дома солдатам.

Наконец лестница была им пройдена, и он стоял на городской стене. Внизу его ожидали Патрик с Олавой. Они стояли, подняв головы вверх. У них были напряженные, взволнованные лица. Джек ободряюще улыбнулся им и стал разматывать завязанную вокруг пояса веревку, которую он предусмотрительно спрятал под курткой. Когда нижний ее конец спустился в метре от земли, Джек привязал другой конец к зубцу крепостной стены и стал спускаться. Ободранные руки оставляли кровавые следы на веревке, но он старался не думать о боли. Очень скоро солдаты войдут в дом и обнаружат, что его там нет. Конечно, они начнут осматривать сначала окрестности, а ведь стоит только зайти за сарай и увидеть перекинутую на крепостную стену лестницу, как за ним пустятся в погоню. Надо во что бы то ни стало выиграть время. К тому же Джек не знал, что с майором. Возможно, голова у Дурсля оказалась крепче, чем рассчитывал Джек, и он находится всознании. И тогда им придется очень туго: военачальник он сильный и быстрее своих подчиненных сообразит послать погоню за городскую стену.

Наконец Джек спрыгнул на землю. К нему стремительно подбежали раскрасневшаяся Олава и встревоженный Патрик.

Олава взволнованно заговорила, поднимая вверх свои тонкие, точно нарисованные, брови:

— Твоя сестра очень волновалась за тебя! Там крики и выстрелы, а ты не появлялся так долго, и я боялась, что никогда не увижу моего брата!

— Джек, я благодарю Бога, что вижу тебя снова! Таких мучительных минут ожидания я не знал никогда, — дрожащим и тихим голосом произнес Патрик.

— Теперь вам волноваться нечего, — ласково сказал Джек, обнимая девушку за плечи и крепко сжимая руку Патрика. — Однако нам нужно торопиться. Мы немедленно уезжаем отсюда!

Вскочив на лошадей, путники быстро поскакали прочь, оставляя за собой облако пыли.

Тем временем на кухне в домике Мэри майор Дурсль медленно приходил в себя. Он озирался вокруг с тупым видом, на голове у него лежало намоченное полотенце.

— Где он? — еле слышно проговорил майор. Разбитые губы плохо слушались его, в голове шумело. — Где этот негодяй Уиллоби? Вы поймали его?

— Никак нет, сэр, — виновато сказал один из солдат, окружавших его. — Уиллоби словно сквозь землю провалился. Его нет ни в доме, нигде бы то ни было поблизости. Мы все осмотрели.

Сквозь открытую заднюю дверь взгляд Дурсля упал на сарай, стоявший напротив.

— Там смотрели? — кивнул майор и заморщился от нахлынувшей боли.

— Конечно, сэр! Мы осмотрели его, там пусто, — ответил тот же солдат, опуская глаза под злобным взглядом майора.

— Ах вы, беспомощные придурки, стадо безмозглых ослов! — взревел майор, не обращая внимания на острую непрекращавшуюся боль. — Как можно упустить человека из закрытого дома?! Уж не проводили ли вы его до калитки под ручку? Как можно не заметить выходящего из дома преступника? Отвечайте мне!

— Господин майор! — громко закричал вбежавший на кухню Вильгельм. — За сараем обнаружена лестница, которая перекинута с крыши сарая на крепостную стену. Очевидно, Уиллоби ушел по ней, сэр, поэтому поиски в окрестностях не дали никакого результата!

— Так что же вы стоите вокруг меня и таращите свои безмозглые глаза на разбитую голову, будто ничего интереснее в жизни своей не видели? Сейчас же организуйте погоню! Вильгельм, займись этим, у тебя чуть побольше мозгов, чем у этих остолопов!

Солдаты, точно тараканы, бросились врассыпную, спеша выполнить приказ, и лишь один остался около начальника, чтобы помочь ему подняться.

Майор встал, кряхтя от боли, и, помотав головой, грязно выругался:

— Этот чертов ублюдок Уиллоби пожалеет о том дне, когда связался со мной! Клянусь, я собственноручно выпущу его кишки наружу и скормлю их собакам!

* * *

Внимательно глядя под ноги и стараясь не привлекать к себе внимания, Энни начала отклоняться от тропы, ведущей к реке, в ту сторону, где располагалась коновязь. Не оглядываясь, она быстро поставила кувшин на землю и бросилась к гнедому. Осторожно взяв в руки поводья, девушка стремительно направилась в сторону леса, а затем, не дожидаясь пока ее кто-нибудь остановит, прыгнула в седло и погнала коня галопом.

Вскоре она оказалась на большой круглой поляне, заросшей пестрыми лесными цветами, устилавшими землю, как ковер. Энни с радостью подставила лицо теплым лучам солнца. Она расправила плечи и выпрямилась. Как-то совсем не хотелось думать о том, что на этой цветочной поляне, залитой ярким солнцем, ее, возможно, подстерегает смертельная опасность.

Ей открывались во всем своем великолепии красоты этого дикого края. От дуновения свежего ветерка по густым сочным травам пробегали волны. Неподалеку паслись олени.

У Энни перехватило дыхание, когда она увидела еще одно чудо этой удивительной земли, которая лишила ее родителей, но которой она не могла не восхищаться. Никогда в жизни она не видела таких огромных голубиных стай. Голуби летали низко над землей в таком неимоверном количестве, что, казалось, достаточно запустить в них палкой, и обед семье будет обеспечен!

Однако сейчас ей вовсе не хотелось думать о еде. Энни оторвала взгляд от кружащихся над поляной птиц и взглянула перед собой туда, где под порывами легкого ветерка колыхались высокие травы. Энни надеялась, что выбрала правильное направление и доберется до английского форта раньше, чем аборигены бросятся за нею.

Заметив впереди сверкавшую на солнце воду, девушка радостно улыбнулась. Ну вот, наконец-то! Знакомая река Вайкато! Теперь ей надо двигаться вдоль русла реки, и тогда она прямиком выйдет к форту британцев, которые, как ей хотелось верить, не откажут в помощи…

Энни не делала привала даже для того, чтобы поесть и попить. Но на землю начала спускаться ночь, окутывая все вокруг непроглядным мраком. Энни видела, как в водной глади реки, словно серебряное размытое пятно, отражается молодой месяц. Дрожащие звезды казались похожими на свечение фонариков, рассыпанных по реке.

Внезапно до Энни донесся запах дыма. Она насторожилась и, попридержав коня, пустила его легкой рысью. Сердце ее учащенно забилось, когда она увидела огненную точку там, где деревья расступались. Эта точка как будто приближалась к ней.

— Что это? — прошептала девушка.

Ей стало очень страшно. А что если это стоянка аборигенов? Теперь, когда она лишилась покровительства не только белых мужчин, но и влюбленного в нее вождя, она была совершенно беззащитна. Очень тихо и осторожно Энни приближалась к огненному пятну.

Неожиданно на ее губах заиграла радостная улыбка. Теперь она явственно различала очертания форта, стоявшего на поляне, залитой смутным светом луны. Девушка заколебалась. На память ей пришли слова Патрика о безжалостности британцев над другими иностранными переселенцами.

— Нет, они наверняка сжалятся над женщиной, пережившей столько горя, — прошептала Энни, ухватившись за эту мысль, чтобы не потерять последней надежды и не впасть в отчаяние. Решительно тронув поводья, она направилась прямо к воротам форта.

В лунном свете тень, отбрасываемая Энни, казалась беспросветно черной. Но внезапно девушка заметила рядом с собой тень другого всадника, взявшегося как будто ниоткуда. Неужели английские солдаты научились бесшумно передвигаться в ночи верхом? Она настороженно взглянула на человека, приблизившегося к ней. Его доброе лицо рассеяло ее страх. Взгляд его излучал дружелюбие. Он внимательно разглядывал Энни и поражался мужеству этой маленькой прелестной девушки, появившейся среди ночи неизвестно откуда, да еще в странном наряде аборигенки. У нее был крайне измученный вид, лицо и руки вымазаны в золе, а на голове — дурацкая повязка, но все равно было видно, что она красавица.

Пинкорн засомневался, а стоит ли вести эту невинную овечку к майору Дурелю, ведь всем известна его репутация ненасытного сластолюбца, и, кроме того, он еще отличался невероятной жестокостью и мог, в случае отказа, изнасиловать девушку и даже убить! С другой стороны, он военный человек и обязан отвести ее к начальнику, в противном случае его самого ждет печальная участь. Размышления сержанта прервал мелодичный голос незнакомки:

— Простите, офицер, вы не проводите меня в форт. Я очень устала, нуждаюсь в отдыхе и защите.

Она жалобно посмотрела на него, и сердце сержанта окончательно растаяло. Как помочь ей, бедняжке, если он сам также беззащитен перед тиранией майора, как и она.

— Благодарю вас, — сказала Энни, улыбаясь Пинкорну, который придержал ее за талию и помог спуститься на землю. Она прониклась симпатией к этому молодому человеку с приятными манерами. Если бы все английские солдаты были такими, ей не пришлось бы их опасаться.

— Подождите, мэм. Я посмотрю, сможет ли майор Дурсль принять вас. Он совсем недавно остановился в этом форте, по пути следования из города. Вы, наверное, знаете, аборигены сейчас крайне агрессивны: убит полковник Деймон, и майор ведет расследование, идет по следу этих негодяев.

За разговором они подошли к убогому деревянному дому, в котором размещался сейчас майор.

Энни кивнула сержанту и осталась ждать на пороге, нервно теребя какую-то травинку. Но тут Пинкорн вновь появился на пороге дома и, подойдя к Энни, взял ее за локоть.

— Он примет вас прямо сейчас, — сказал Пинкорн, провожая Энни внутрь дома. Бросив взгляд на майора и незнакомку, он повернулся по-военному на каблуках и вышел из комнаты. При мысли о том, что ожидает эту прекрасную девушку в ближайшее время, Пинкорну стало плохо. Он забежал за дом, и его стошнило.

Войдя в комнату, Энни остановилась у самой двери. Ее сердце учащенно билось. И вдруг она заметила, что майор едва одет. На нем были только брюки. В полумраке неприятно белела его покрытая курчавыми волосами грудь. Без напудренного парика Дурсль выглядел еще более безобразным. Примазанные, зачесанные назад волосы открывали узкий лоб. Неприятного цвета глаза Дурсля казались бездонными, пока он с усмешкой изучал девушку.

Энни почувствовала облегчение, когда майор отвернулся от нее и направился к грубо сколоченному буфету, в котором стояли напитки. Девушка взяла себя в руки, немного отдышалась и вытерла вспотевшие ладони о платье.

— Итак, красавица явилась к нам среди ночи неизвестно откуда, — промолвил майор, наливая себе стакан мадеры.

Повернувшись лицом к Энни, он внимательно вгляделся в ее лицо, взбалтывая вино в бокале. Его очень заинтриговало, что за девица явилась ночью в отдаленный форт. Очаровательное лицо девушки было вымазано золой, но, несмотря на это, она была так аппетитна, так невинна, что майор почувствовал неукротимое желание. Интересно, откуда сбежала эта красотка? Ведь совершенно ясно, что ее похитили туземцы, она какое-то время жила у них, иначе откуда взяться ее нелепому наряду. Девушка явно пыталась выдать себя за одну из них. Интересно, как ей удалось сбежать?

Задумчиво потирая подбородок, майор окинул девушку взглядом. Не обнаружив страха на ее лице, он требовательно спросил:

— Итак, моя прелестница, вы расскажете, что с вами приключилось? Бьюсь об заклад, ваша история весьма интересна.

Стараясь не выдавать своего волнения, Энни стала рассказывать:

— Меня зовут Энни О Конелл, в Новую Зеландию нас привез отец. К сожалению, он и моя мать умерли здесь. Недавно меня и моего брата похитили аборигены, Патрику удалось бежать по дороге, я же сбежала неделю спустя уже из деревни. Вот и вся моя история, сэр, я умоляю вас помочь: кроме моего жениха, брат — единственный родной для меня человек в этой стране. Вы можете найти его, майор?

Тот посмотрел на нее пугающим неподвижным взглядом:

— Будьте добры, сударыня, назовите мне имя вашего жениха.

Предчувствуя недоброе, Энни с содроганием сердца произнесла:

— Джек Уиллоби, так зовут моего суженого, сэр.

Энни испугала странная торжествующая улыбка, обнажившая гнилые редкие зубы майора. Он подошел к ней ближе и весело проговорил:

— Нечасто добыча сама бежит тебе навстречу!

Энни с испугом спросила:

— О чем вы, майор?

Он с усмешкой ответил:

— Это неважно. Замечательно, что вы уже здесь. А вы, оказывается, не так просты! Надо же, настоящая туземка — лицо в золе, подходящее платье. Как же вы от них удрали?

Энни провела ладонью по лицу и смущенно улыбнулась: она совершенно забыла о своей маскировке. А майор Дурсль подошел к ней вплотную и строго посмотрел ей в глаза.

— Из какого племени были эти аборигены? — спросил он требовательным тоном. — Отвечайте. Живо.

Энни побледнела. Она сердцем чувствовала, что ей не следует называть имя Манипу. Хотя именно он стал причиной ее беспомощного положения сейчас, она не могла предать его, направив англичан по его следу. В глубине души она не сердилась на него, уважая его искреннюю любовь к ней. Энни не желала его смерти, пусть даже он ее обманул, похитил.

— Сэр, если бы вы оставили в покое мое лицо, мой наряд и того проклятого туземца, который заставил меня силой уехать с собой, я была бы вам искренне признательна. Мне нужна ваша помощь, — довольно сухо сказала она, чувствуя себя неловко от красноречивых взглядов, которые бросал на ее грудь майор. — Мой старший брат бежал от них, и мне неизвестна его участь. Вы, как благородный человек, поможете женщине, которая перенесла столько горя, не правда ли?

Энни судорожно вздохнула, когда Дурсль придвинулся к ней еще ближе, и она ощутила на своей щеке его горячее дыхание с неприятным запахом изо рта.

— Прошу вас, сэр, помогите, мой брат Патрик и я вернемся в Ирландию и никогда больше не станем докучать вам, — быстро добавила она.

Майор Дурсль медленно обошел девушку. Энни, чуть дыша, стояла не шелохнувшись.

— Вы уже пришли ко мне в форт за помощью. И хотя вы одеты самым странным образом, вам трудно скрыть свою красоту, даже под слоем золы, — промолвил он, поворачивая ее лицо за подбородок то в одну, то в другую сторону.

Энни резко оттолкнула руку мужчины.

— Прошу вас, сэр, прекратите, — требовательным голосом воскликнула она. — Я здесь не для того, чтобы играть с вами в кошки-мышки. Мой старший брат оказался в смертельной опасности. Вы должны помочь мне.

Майор Дурсль медленно отпил глоток вина и, не сводя своих мутных, глаз с Энни, усмехнулся.

— Мне известно о вашем братце многое, как, кстати, и о вашем женихе, — растягивая слова, произнес он.

У Энни перехватило дыхание. Оглушенная и онемевшая от страшного предчувствия, девушка медленно попятилась назад.

— Нет, — наконец сумела прошептать она. — О, Господи, нет… Они мертвы, так?

Дурсль хищно оскалился:

— Они хуже, чем мертвы, сударыня, они вне закона. Первый британский отряд, который их обнаружит, вздернет их на ближайшем дереве. По моему приказу, между прочим…

— Но что же они сделали?! — в страшном волнении воскликнула Энни. — Я знаю своего брата, он не способен на преступление! Несмотря на свою вспыльчивость, Патрик один из самых порядочных людей, которых я знаю!

Майор с гневом посмотрел на нее и процедил сквозь зубы:

— Ваш жених участвовал в убийстве британского офицера. Сотрудничая и потакая во всем этим грязным дикарям, он докатился до того, что воюет против собственной нации. Какой позор!

Энни попыталась возразить, но Дурсль движением руки остановил ее:

— А ваш дорогой братец помогал Уиллоби прикончить вашего покорного слугу. К счастью, я оказался умнее, и их план провалился. Я остался жив и теперь имею счастье лицезреть вас, моя красавица. Но я надеюсь на большее…

С этими словами он накинулся на Энни, схватил ее за запястья и привлек к себе. Крепко держа ее тело в своих объятьях, он начал грубо целовать ее, впиваясь в ее губы и не обращая внимания на то, как она извивается в его руках. Его чресла жгло как огнем. Никогда в жизни он не испытывал такого неистового желания овладеть женщиной.

Майор раздвинул ее губы своим языком и, крепко прижимая Энни к себе одной рукой, начал шарить по ее спине и ягодицам.

Почувствовав язык майора внутри своего рта, и ощутив прикосновение его жадных рук к своему телу, Энни содрогнулась от отвращения. Она не могла вынести такой пытки! Не отдавая себе отчета в том, что делает, она крепко сжала зубы и ощутила во рту соленый привкус крови, брызнувшей из прокусанного языка майора.

У Дурсля глаза полезли на лоб, словно молния пронзила его. Он оттолкнул от себя Энни и взвизгнул, чувствуя, как из уголков его рта струятся ручейки теплой крови. Озлобленно прищурясь, он уставился на девушку, сглатывая кровь, сочившуюся из раны на языке.

— Ах ты, ведьма! — взревел он. — Сука!

Энни резко повернулась к двери, в которую ворвался сержант, сопровождавший ее в форт. На нем не было лица.

— Майор Дурсль, что…

Пинкорн осекся, заметив, что изо рта майора струится кровь, капая на его обнаженную грудь. Переведя взгляд с майора на Энни, сержант про себя усмехнулся. Девчонка, похоже, прокусила майору язык! Она обладала недюжинным мужеством. Ведь эта женщина осмелилась оказать сопротивление человеку, имевшему такой вес в британской армии!

Майор Дурсль судорожно махнул рукой.

— Пинкорн, убери ее отсюда, — рявкнул он. — Привяжи к позорному столбу во дворе, как мы это делаем с непокорными солдатами, приговоренными к наказанию плетьми. Она оказалась такой же дикаркой, как и все янки, с которыми мы до сих пор сталкивались. Она хуже самой грязной туземки!

Майор гневно взглянул на Энни.

— Я научу тебя послушанию, — грозно промолвил он. — Тебя привяжут к позорному столбу, и ты простоишь там всю холодную ночь, а также весь день на знойном солнце, пока не попросишь пощады и не пообещаешь вести себя так, как ведут леди.

Он подошел к девушке и ударил ее по щеке.

— Я не убил тебя сразу же только потому, что слишком сильно хочу тебя и надеюсь, что ты образумишься и поймешь, что для тебя это единственный выход. Твои брат и жених не сегодня — завтра будут казнены, и ты останешься совершенно одна, понимаешь? Тебе предлагает свое покровительство один из самых влиятельных людей в этой стране, тебе это ясно?

Не будь же дурочкой, малышка, давай забудем твое плохое поведение…

Глаза негодяя возбужденно заблестели.

— Никогда, — выдохнула Энни, еле живая от страха и отвращения. Майор Дурсль грубо толкнул девушку в спину.

— Забери ее отсюда, — распорядился он, сплюнув кровь на пол. — И не приводи сюда, пока она сама не попросит об этом. Ты понял меня, Пинкорн?

Сержант кивнул, ссутулившись и потупив взор.

— Да, сэр, — пробормотал он.

Пинкорн мягко взял Энни под руку и вывел из дома. В лунном свете, освещавшем лицо Энни, были заметны ее слезы. Молодой человек повернулся к девушке и взглянул ей в глаза.

— Я вовсе не хотел, чтобы это случилось с вами, мисс. Ей Богу, не хотел…

Энни утерла слезы.

* * *

Манипу довольный возвращался с охоты: ему удалось подстрелить целого лося. Конечно, ему не притащить было всю тушу, но и того, что охотник отрезал, хватит на несколько сытых обедов.

Войдя в дом, Манипу застыл на пороге: у очага весело хлопотала Маора, а Энни нигде не было видно. Вождь сразу почувствовал неладное: слишком радостная была жена, наверняка, Энни не просто вышла из дома, а что-то случилось.

— Маора, где белая женщина? — грозно спросил Маниту, сбрасывая с себя куски туши.

Туземка, оставив свои приготовления к ужину, подошла к мужу и, смиренно опустив голову, тихо ответила:

— Муж мой, эта неблагодарная женщина сбежала, отвергнув твою защиту и любовь. Я собирала хворост в лесу, когда эта бледнолицая негодяйка скрылась, украв одну из лошадей на конюшне. Она не стоит твоего внимания и сожаления, она сама отвергла тебя.

Манипу, нахмурив брови, молча глядел на Маору, потом подозрительно спросил:

— Откуда ты знаешь, что все произошло именно так, а не иначе? Ты же говоришь, что была в лесу. Ты что-то не договариваешь, Маора. Имей в виду, что если это ты виновата в том, что белая женщина исчезла, наказание мое будет ужасным. Так что же случилось на самом деле, жена моя?

Маора обиженно затараторила:

— Я ни в чем не виновата перед вождем, а о том, что белая женщина украла лошадь и скрылась, я знаю со слов других. Мне сказали, что она вышла из нашего дома с кувшином, как будто бы за водой. На нее сначала, никто не обратил внимания, потому что она оделась так, как одеваются наши женщины, и голову повязала также. Ее заметили только тогда, когда она на лошади вылетела из конюшни и направилась к лесу. Все произошло очень быстро, никто не стал ее догонять, потому что думали, что это девушка из нашей деревни, хотя она так странно себя вела и взяла чужую лошадь, но никто не подумал, что это белая женщина. Она испачкала себе лицо и руки золой, чтобы стать смуглее.

Вождь выслушал жену, молча повернулся и вышел из дома. Он шел, не разбирая дороги, замечая, как удивленно и испуганно на него смотрят соплеменники. Вид его был страшен. Манипу был в ярости: он привез Энни к себе домой не как рабыню, а как свою жену, хотя мог бы уже давно обладать ею. Но он не стал этого делать, а ухаживал за нею, как влюбленный юнец; дал ей время успокоиться, привыкнуть к нему и к его народу. Ей воздавались бы почести как первой женщине племени, поэтому ее поведение казалось Манипу непонятным и оскорбительным. Его лицо потемнело от гнева, кулаки сжимались. Больше он не будет внимательным и нежным с белой женщиной. Он отправится в погоню, найдет ее и покажет ей, что такое власть сильного мужчины. Энни почувствует и его ярость, и его желание. Она будет его женой, хочет она того или нет. Если эта женщина не принимает его любовь, то покорится его власти. Она будет кричать в его объятиях, готовить ему еду, убирать его дом, рожать ему детей… В конце концов, она уже и не вспомнит свою жизнь до того, как попала в племя Маори.

Манипу оседлал коня, произнес краткую молитву богам и направился в лес. Здесь все ему было знакомым и родным, как горожанину известны все закоулки и дома города, где он живет. Он читал знаки, которые оставляла Энни, словно книгу, и быстро двигался вперед. День клонился к закату, Манипу начал волноваться, представляя, какие опасности подстерегают в темноте испуганную одинокую женщину. Каким безумием было с ее стороны отправиться в незнакомый лес без оружия. Ее могли растерзать дикие звери, мог взять в плен случайный охотник, и что тогда станет с беззащитной одинокой дурочкой?

Вождь с наступлением темноты сделал привал, но как только небо стало светлеть, еще до рассвета снова двинулся в путь.

Наконец впереди Манипу увидел чьи-то огни. Значит, там люди, к которым могла пойти Энни. Туземец спешился и осторожно прокрался вперед. Сердце его учащенно забилось: он узнал форму, которая была на часовом. Английские солдаты! Они несут его народу несчастья и смерть, и как же он их ненавидит! Манипу бесшумно поднялся по дереву, чтобы с высоты понаблюдать за фортом.

В центре двора, окруженного несколькими домами и сараями, он увидел привязанную к столбу фигуру. Маори сказала, что Энни перед побегом оделась в их национальную одежду, значит, скорее всего, это была она! Но что могло случиться, за что могли наказать таким позорным способом британцы женщину с белой кожей?

Манипу еще раз окинул взглядом привязанную к столбу Энни и решил подобраться поближе, чтобы разглядеть все подробнее. Теперь он видел ее замшевое платье, расшитую бусинами обувь и опрятный головной убор, который носят маорийки. Она переоделась в наряд аборигенки для того, чтобы бежать из их деревни. И хотя вождь все это прекрасно понимал, он был доволен тем, как она одета. Однако он нахмурился, заметив, что ее лицо вымазано золой. Неужели она думала, что станет похожа на маорийку? Ему не нравилась эта уловка, однако он не мог отрицать, что тем самым девушка защитила свое лицо от палящих лучей солнца.

— Скоро она станет моей, — прошептал туземец. — Она убедится в том, что Манипу не виноват в тех преступлениях, в которых его обвиняют. Я больше не буду ждать. Я все объясню ей, что мой народ и его обычаи совсем не так кровожадны, как рассказывают ее соотечественники. Она больше никогда не испытает желания убежать от Манипу!

Видя, как стремительно темнеет небо, Манипу почувствовал, что у него учащенно застучало сердце. Он весь день ждал, когда же, наконец, наступит ночь. Когда он узнал, что Энни убежала из деревни маори, он решил, что отправится на ее поиски в одиночку. Если бы он взял с собой своих воинов, то на их пути возникло множество препятствий. Манипу хотел, чтобы его народ жил мирно и спокойно, не испытывая лишних трудностей. Конфликт с английскими солдатами принес бы смерть на землю его народа, и в этом конфликте погибли бы не только воины, но и женщины, и дети. В прошлом уже пролилось немало крови, и Манипу хотел положить этому конец.

Отправившись на поиски Энни, Манипу пытался понять логику белой женщины. Куда и зачем она бежала? На этот вопрос существовал только один ответ. Конечно же, она сбежала к людям одного с ней цвета кожи, чтобы попросить их о помощи. Значит, она держала путь в форт, не понимая того, что англичане являются непримиримыми врагами всех белых переселенцев!

Таким образом, поиски Энни привели Манипу к британскому форту. Сердце его разрывалось при виде тех мук, которые она испытывала, но он не мог спасти ее при свете дня. Ведь он был один среди десятков британских солдат. Манипу решил выждать, в его голове уже сложился план спасения Энни. В своем плане ему пришлось учитывать состояние девушки. Хотя один из англичан и кормил ее, она все же очень слаба для того, чтобы перелезть через высокую стену. Манипу придется вырыть ход под стеной.

Тем временем уже стемнело, и полная луна появилась на фоне черного бархатного неба. Звезды искрились и мигали словно светлячки, сверкающие среди густых трав и готовые к вечернему романтическому полету. Манипу проверил оружие. За плечами у него висел колчан со стрелами, а также лук. На поясе — зачехленный нож, которым было одинаково удобно рыть землю и заколоть врага в ближнем бою.

Манипу раскрасил свое лицо в краски ночи, чтобы отогнать злых духов и напугать врагов. На щеки вождь нанес черную и желтую краску, а глаза обвел красными кругами. Это были цвета яростного и непримиримого воина! Он должен спасти свою женщину!

Под покровом темноты Манипу бесшумно спустился на землю с дерева. Подкрадываясь к стенам форта, он не спускал глаз с факела, который держал в руках охранник на крепостной стене. И когда часовой достаточно далеко отошел от того места, где туземец намеревался рыть подкоп, Манипу устремился с быстротой, свойственной всем воинам маори, через поляну к форту. Тень Манипу слилась с тенью какого-то строения, и вождь замер у стены, переводя дыхание. Несколько успокоившись, Манипу снял с плеча лук и стрелы и положил их на землю рядом с собой. Затем вынул из чехла нож, встал на колени и начал копать…

* * *

Стоя у столба, Энни время от времени начинала впадать в полузабытье, роняя голову на грудь. Но боль в теле не давала ей забыться. Ее запястья и лодыжки страшно ныли от врезавшихся в кожу тугих веревок. Голова раскалывалась от боли. Хотя на дворе стояла еще весна, солнце немилосердно палило, обжигая ее своими лучами так, словно она была единственным человеком в мире, и именно на нее оно направило всю яростную агрессию своих лучей.

Энни радовалась только одному: весь этот знойный день Пинкорн заботливо кормил ее и давал напиться. Если бы не его доброта и не зола на лице, спасавшая Энни от ожогов, она бы, возможно, не выдержала такой пытки. Чувствуя промозглую сырость наступающей ночи, пробиравшую ее сквозь замшевое платье до костей, Энни ужасалась тому, что ей предстоит провести еще одну ночь здесь у столба. Но она не собиралась просить пощады у майора. Нет, она предпочитала умереть! Слезы навернулись на глаза девушки, грозя излиться из них неудержимым потоком, но она быстро заморгала, гоня их прочь. Она не могла не думать в эту минуту о Джеке, о его нежности и любви. Даже Манипу оказался цивилизованным человеком по сравнению с майором Дурслем, которого вообще вряд ли можно назвать человеком.

Энни снова почувствовала головокружение и закрыла глаза. Она уронила голову на грудь, но тут до ее слуха донесся какой-то посторонний шум, и она насторожилась. Шорох раздавался за ее спиной. Затем сзади послышались тихие осторожные шаги, такие мягкие, словно к ней подкрадывалась кошка. Энни охватил страх: кто это? Если бы это был майор, пришедший сюда для того, чтобы утолить свое сладострастие, то он не стал бы подкрадываться к ней. Он явился бы открыто в сопровождении солдат и приказал им развязать ее. Так кто же это?

Энни побледнела, чувствуя, как кто-то разрезал веревки на ее запястьях, связанных сзади за спиной. Она резко повернула голову и обмерла, увидев Манипу. Радость и одновременно страх охватили ее. С одной стороны, она была благодарна аборигену и доверяла ему теперь гораздо больше, чем британцам, но она понимала, что сейчас только сменит одну несвободу на другую. Ей придется принадлежать хоть и хорошему, но нелюбимому человеку, жить среди чужого ей народа с непонятными и часто отвратительными для нее обычаями. Сколько времени она сможет выдержать такую жизнь? Хотя, если Манипу будет также сильно, любить ее, может быть, со временем она смирится с таким положением. Но, возможно, он просто хочет иметь от нее белых сыновей. Энни уже имела случай убедиться, что туземцы очень высоко ценят белый цвет кожи. Неужели Манипу явился сюда за тем, чтобы вернуть ее в свою деревню и принудить к бесконечному деторождению?

Противоречивые чувства обуревали Энни. Взглянув на сидевшего на корточках Манипу, молча развязывавшего узел на ее ногах, Энни захотелось вдруг кинуться ему на шею и поблагодарить его от всей души.

Туземец выпрямился и посмотрел прямо в глаза Энни. Его красота была совершенна, а лицо, освещенное лунным светом, было таинственно и прекрасно. Энни совершенно смутилась. Глаза вождя сказали ей о многом, они выражали любовь настоящую, непритворную.

— Пошли. Нам надо спешить, — сказал Манипу, взяв ее нежно за руку и увлекая за собой прочь от столба в центре двора. На душе у Манипу потеплело, когда он увидел в глазах Энни, что она рада видеть его.

— Но каким образом мы сможем убежать отсюда? — спросила Энни, едва дыша, осторожно двигаясь рядом с туземцем. — Нас наверняка поймают. Вряд ли я смогу вскарабкаться на стену, она такая высокая, а я очень ослабела. Обняв девушку за талию, чтобы поддержать ее, Манипу ускорил шаг, пересекая двор и оглядываясь по сторонам. Огонек факела находился сейчас на самом верхнем участке крепости и едва мерцал.

— Тебе не нужно карабкаться на стену, — пробормотал он, указывая на холмик свежей земли, лежавшей у стены. — Мы проползем под стеной.

Энни широко раскрыла глаза от удивления и вопросительно посмотрела на Манипу.

— Проползем? — переспросила она и тут же увидела темную зияющую дыру у подножия крепости. Манипу подтолкнул ее к подкопу, и Энни не стала медлить, сразу же нырнув в тоннель.

— Давай, живее, — сказал туземец, настороженно оглядываясь по сторонам. — Манипу последует за тобой.

С сильно бьющимся сердцем Энни проползла по узкому туннелю, пока, наконец, снова не выбралась на поверхность земли. Став на колени и схватившись руками за горло, она с нетерпением ждала появления своего спасителя. И лишь когда он снова оказался рядом с нею, она поверила в то, что их побег удался.

Туземец закинул за плечи колчан со стрелами и лук.

— Манипу знаменит тем, что очень быстро бегает, — сказал он шепотом. — Манипу унесет тебя отсюда в безопасное место.

Когда взгляды Энни и Манипу встретились, сердце девушки учащенно забилось. Хотя они стояли в тени крепостной стены, она явственно разглядела в глазах Манипу выражение нежности и любви. А когда его губы слегка коснулись ее губ, как бы вызывая ее на ответную нежность, Энни робко ответила ему. Манипу ответил ей жарким поцелуем, от которого у Энни перехватило дыхание. А затем он взвалил Энни на плечи, как барашка, и стремительно побежал через поляну. Мрачные очертания крепости возвышались за их спинами словно призрак.

Энни прижалась щекой к плечу вождя, теперь она испытывала к нему полное доверие. В глубине души она никогда не верила, что вождь пойдет против ее воли, насильно сделав ее своей женой. Когда они поговорят по душам, обстоятельно, он поймет ее, и, может быть, даже поможет ей отыскать Патрика и Джека.

Сержант Пинкорн вышел из тени и с улыбкой взглянул на столб, к которому еще недавно была привязана Энни. Он видел, как туземец развязал ее и вывел из крепости. Британец заметил, что девушка ушла с ним добровольно. Пинкорн чувствовал, что Энни будет намного лучше с аборигеном, чем с таким подлецом, как майор Дурсль. Однако жизнь самого Пинкорна теперь находилась в опасности. Когда майор Дурсль узнает, что Энни похитили посреди ночи, он постарается найти кого-нибудь, чтобы взвалить на него всю вину за исчезновение девушки. Пинкорн не сомневался, что козлом отпущения в этих обстоятельствах станет именно он сам.

Желудок Пинкорна свела судорога, и молодой человек забежал за дом, чувствуя горечь во рту и позывы рвоты. Зачем он пошел в солдаты? В армию? Ему ведь просто хотелось путешествовать, повидать мир. Он никогда не предполагал, что станет свидетелем таких преступлений, такой алчности и ненависти…

Медленно уходила ночь. Розовый рассвет чуть дотронулся до горизонта. Запели первые птицы в лесу. Сержант Пинкорн вышагивал по двору. Он следил за тем, как утреннее солнце медленно всходило из-за деревьев, и дождался, когда проснется майор Дурсль. Солнце стояло уже высоко, а майор Дурсль все еще спал. Майор провел в седле много часов, выслеживая туземца, который убил полковника Дей-мона. Логика подсказывала ему, что в конце этого расследования он получит не только негодяя, осмелившегося поднять руку на британского офицера, но и девушку, о красоте которой так восхищенно отзывался его заклятый враг, Джек Уиллоби. Он разыскивал ее долгое время, но она сама явилась в форт, попав ему прямо в руки.

Как странно, что судьба иногда делает такие повороты. Но теперь девушка снова исчезла. Если майор Дурсль узнает, что побег произошел на глазах у Пинкорна, и тот позволил пленнице скрыться, то может произойти самое страшное. Однако у Пинкорна теплилась надежда на то, что он сможет успокоить гнев майора, объяснив тому, что уснул и ничего не видел.

Майор Дурсль должен поверить ему, ведь Пинкорну действительно необходим отдых и сон!

Внезапно утреннюю тишину разорвал громкий крик коменданта форта.

— Где она, где она? — гремел майор, на котором были одни брюки. Он устремился к Пинкорну. Дурсль был бос, его взлохмаченные волосы торчали во все стороны. Было очевидно, что он недавно проснулся и сразу же отправился взглянуть на свою пленницу.

Сержант почувствовал, как кровь отхлынула от лица, его колени подогнулись.

Майор Дурсль подошел к столбу, наклонился, поднял веревки, которыми была связана Энни, и, держа их в руках, направился к Пинкорну.

— Как ты мог допустить такое? — взревел он, потрясая в воздухе веревками. — Я приказал тебе не спускать с нее глаз. Так каким же образом ей удалось убежать, если ты всю ночь стерег ее? Ах ты, ленивый ублюдок, ты уснул! Признавайся! А не то, клянусь, через час ты будешь болтаться на соседнем дереве на этих самых веревках!

— Пощадите меня, сэр, — промолвил сержант, опуская глаза. — Я ничего не мог поделать. Я уже вторые сутки не спал, мое тело не слушалось меня, я смертельно устал и мне нужен был отдых…

Майор ударил Пинкорна по лицу так, что у того на щеке остался красный отпечаток.

— Ты никчемный дурак! — заорал Дурсль, а затем, круто повернувшись, уставился на столб. — Так каким же образом ей удалось убежать?!

В этот момент к майору подбежал запыхавшийся солдат. Его лицо казалось одного цвета с алым мундиром.

— Сэр, я только что обнаружил подкоп под стеной форта, — доложил он обеспокоенным голосом, в его глазах светилась тревога. — Очевидно, девчонка убежала через него.

— Подкоп? — переспросил майор Дурсль, бросая взгляд на высокую стену форта и потирая подбородок.

— Кто мог вырыть подкоп? Это дело рук аборигенов. Они хитрые, как лисы, и повадки у них одни и те же.

— Совершенно верное предположение, сэр. Я тоже так думаю, — солдат кивнул головой.

Сложив руки за спиной, он взглянул на Пинкорна и заметил, что щека у того красная от оплеухи. В глазах солдата появился страх. Он молился про себя о том, чтобы майор не приказал ему высечь сержанта. В форте Пинкорна очень любили. И если бы солдатам представилась возможность решить это дело по справедливости, то они, пожалуй, высекли бы самого майора. А может, устроили бы майору еще более суровое наказание…

— Мне не составит большого труда выяснить, какие именно аборигены похитили ее отсюда, — сухо сказал Дурсль. В округе осталось всего лишь две деревни, в которых я не успел побывать.

Он повернулся к Пинкорну:

— Ты ее прозевал, поэтому выследишь ее снова и сам вернешь назад, — сердито бросил он. — Я отправлюсь на поиски этой девицы в одном направлении, а ты поедешь в другом.

Сержант сглотнул от нервного напряжения.

— Что вы имеете в виду? — спросил он, запинаясь и боясь услышать ответ на свой вопрос.

Майор Дурсль ближе подошел к Пинкорну и бросил ему в лицо:

— Пока я в сопровождении отряда буду разыскивать того проклятого туземца, который похитил женщину у меня из-под носа, ты поедешь в другую деревню и, если она там, выкрадешь ее для меня!

— Но, сэр, — с мольбой в голосе проговорил сержант. — Что я могу сделать один? Да они просто зажарят и съедят меня, как рождественского барашка!

Майор с издевкой ответил:

— А ты поступи как тот абориген — дождись темноты, такого же, как ты, дурака часового, который заснет на посту, и умыкни девушку под покровом ночи. У тебя есть выбор, сержант: или ты через час повиснешь на первом попавшемся дереве, или пойдешь в деревню к дикарям и постараешься исправить свою оплошность. Что ты выберешь? Только быстрее!

— Я отправлюсь к аборигенам, согласно вашему приказанию, сэр, — дрогнувшим голосом сказал Пинкорн.

Злобно рассмеявшись, майор Дурсль направился к своему дому. Пинкорн дрожал всем телом, хорошо понимая, что у него нет выбора и ему придется идти к туземцам, чтобы избежать верной смерти от виселицы, которую обещал ему майор. Хотя возможность закончить жизнь на вертеле у дикарей нравилась сержанту еще меньше, но так оставался хоть какой-то шанс на спасение…

Маора мрачно наблюдала за тем, как Мани-пу спешился со своего чалого коня и повел в, дом бледнолицую, не обратив никакого внимания на жену, словно ее вовсе не существовало. Энни почувствовала на себе тяжелый взгляд туземки и даже услышала сердитое сопение Маоры. То, что Маора испытывала к Энни, трудно было даже назвать ненавистью. Это было слишком мягкое слово для описания ее чувств. Кроме того, Энни беспокоила судьба Патрика. Удалось ли ему, одинокому, плохо знающему эти края, добраться до города? И вообще — жив ли он? А что сейчас делает Джек, помнит ли он ее? От воспоминаний о Джеке сладко заныло сердце, она закрыла глаза и погрузилась в мечты: губы Джека касаются ее груди, и она сразу же забывает обо всем на свете. Ласки любимого успокаивают девушку, она отдается на волю своих чувств, ощущая себя в полной безопасности в его объятиях. Никакие тревоги и безумия мира, казалось, теперь не могут коснуться ее. Девушка представляла, как Джек снова зажигает пожар в ее крови и тела их сливаются в одно существо. Энни верила в то, что они изначально были предназначены друг для друга. Судьба предопределила это еще до их рождения! Она знала, что в его объятьях с легкостью примет то, что пошлет ей Судьба. Кто-то дотронулся до лица Энни, и она вздрогнула от неожиданности. Девушка открыла глаза и застыла, завороженная взглядом черных миндалевидных глаз Манипу. Он осторожно вытирал золу с ее лица кусочком мягкой влажной замши. Горевший очаг согревал продрогшую девушку, уютно потрескивали сухие поленья. Манипу склонился над ней и тихонько поцеловал Энни сначала в висок, потом в щеку, легонько коснулся своими губами ее губ. Девушка не успела опомниться, как Манипу аккуратно снял с нее обувь и сжал в ладонях ее маленькие ступни.

— Нет, Манипу, я не хочу, у меня есть жених, — прошептала Энни, испуганно передвинувшись в угол роскошного ложа из звериных шкур и поджимая под себя ноги.

Глаза туземца засверкали гневом. Вскочив на ноги, он возмущенно заговорил:

— Ты неблагодарная женщина! Кто любит тебя больше всех на свете и воздает тебе почести как первой женщине племени? Кто спас тебя от негодяя англичанина? Кто заботится о твоей пище и жилье? Это Манипу! Почему ты отказываешь мне в ласке? У меня было много женщин, и все они были очень довольны!

— Манипу, все женщины племени мечтают о ночи с тобой, почему же тебе еще нужна и я? Я буду хорошей хозяйкой, научусь готовить блюда, которые ты любишь, буду убирать твой дом, топить очаг, но, пожалуйста, ночи отдай Маоре, я не могу быть с тобой в постели, я люблю своего жениха!

Вождь резко опрокинул Энни на шкуры и, рывком задрав платье, коленом раздвинул девушке ноги.

— Ты забудешь своего жениха после ночи со мной! Манипу будет любить тебя так страстно, что после этой ночи ты не захочешь никого другого!

Он стал исступленно целовать Энни, но слезы, струящиеся из закрытых глаз девушки, охладили его пыл. Туземец встал и, угрюмо посмотрев на нее, сказал:

— Я дам тебе три дня, белая женщина, а потом мы сыграем нашу свадьбу, и я больше не хочу видеть слез, ты слышишь меня?

Энни, свернувшись в комок, глухо ответила:

— Я слышу тебя, вождь.

Манипу резко повернулся и, захватив какой-то расшитый узорами мешок, висевший на стене, вышел из дома.

Вождь пересек деревню, которая состояла из бревенчатых хижин, односкатных навесов, крытых корой, и круглых шалашей, возведенных из веток и тростника. Ночь дышала миром, покоем, счастьем… Манипу уже давно открыл для себя секрет жизни. После того как его отец понес большие потери в проигранных войнах, которые велись постоянно, Манипу сделал выводы и извлек уроки из неудач отца.

В детстве он насмотрелся на горящие деревни, наслушался плача детей и женщин, умиравших от голода. Поэтому он старался поддерживать мир с окружавшими его соседями.

Женщины и дети его племени не должны были испытывать страха. Манипу был приверженцем мира, а не войны. В центре деревни располагалось святилище Великого Духа, которое одновременно служи племени лечебницей. Это было самое большое в деревне строение, возведенное из бревен.

Его стены достигали десяти футов, в каждой стене имелась дверь.

С замиранием сердца Манипу вошел внутрь. Центральные столбы поддерживали крышу из коры, в ней виднелось три дымохода, под которыми располагались три костра, горевших днем

и ночью. В дальнем углу помещения стояли большие глиняные кувшины, украшенные затейливой росписью. Манипу направился прямо туда. Почтительно опустив глаза, он развязал свой мешок, а затем, вынимая из него по одному золотые самородки, он начал бросать их в ближайший глиняный кувшин.

Великий Дух, Властитель Вселенной будет доволен этими жертвоприношениями и не только простит все слабости Манипу, но и благословит его народ. Племя маори сможет вырастить хороший урожай, добыть много дичи и избежать голода.

Именно поэтому необходимо было жертвовать Великому Духу самые дорогие дары. Он был могущественным и всесильным, и его следовало задобрить, чтобы он проявлял свою милость по отношению к детям леса!

Бросив последних золотой самородок в кувшин, Манипу попятился к выходу. Он сообщит своему народу об этом жертвоприношении. Они будут по очереди входить в святилище и заглядывать в кувшин. Блеск золота, лежащего в кувшине, отразится в их глазах, и они убедятся, что их вождь сделал все это для того, чтобы возблагодарить Великий Дух за его доброту и милость к племени маори.

Утром Манипу собрал лучших охотников племени и оповестил их о том, что скоро в деревне состоится свадьба. Для такого события, в котором будет участвовать вся деревня, нужно много дичи, поэтому они должны сейчас же заняться делом.

Очень скоро отряд охотников выехал из деревни и углубился в лес. Многие женщины отправились в лес накопать съедобных корнеплодов. В воздухе витало ощущение праздника. Молоденькие девушки смеялись, обсуждая, что они будут делать на свадьбе, женщины постарше решали, что они будут готовить на праздничный обед, и, конечно, всем было интересно взглянуть на будущую жену вождя. О ней говорили самые невероятные вещи: что она безобразная; как смерть, ее глаза точь-в-точь как у рыбы мауи, а волосы цвета пламени; другие утверждали, что ее кожа прекрасна, как лунный свет, а глаза похожи на прозрачные зеленые воды, ее дыхание ароматно, как благоухание чудесного цветка. Целый день женщины почтительно стучались в дом вождя и под разными незначительными предлогами пытались проникнуть внутрь.

Маора, темная от гнева, пускала любопытных, всем своим существом страдая от унижения. Ее муж избрал себе новую супругу, сделав ее главной женой, и вот уже женщины племени обращают на нее внимания не больше, чем на какую-нибудь служанку, пялятся на эту бледнолицую рыбину и охают от восторга. Вот дуры-то! Ну ничего, у Маоры есть много средств отправить чужестранку в страну предков, не возбуждая подозрений против себя. Уж тогда-то они наползаются перед ней, эти любопытные глупые курицы! Как они будут трепетать, протягивая блюдо с едой жене вождя во время праздника. Она будет выбирать, кого одарить благосклонной улыбкой, а у кого не принять угощения с презрительной гримасой. Проклятая бледнолицая! Она спутала Маоре все планы. Маорийка прекрасно управляла женской частью деревни, да и некоторые мужчины предпочитали обращаться за помощью к ней, Маоре, а не к ее мужу. И вот теперь из-за этой белой рыбины она должна все это потерять! О, если бы эта дрянь знала, как Маора ее ненавидит!

Но нет, она должна спрятать свою ненависть глубоко, чтобы никто не обвинил потом вторую жену вождя в смерти чужеземки. Она будет улыбаться молодоженам на свадьбе, сделает бледнолицей богатый подарок, никто не заподозрит Маору. И она, принуждая себя, участвовала в общем разговоре насчет свадебного ужина, посылала служанок убрать и украсить место под навесом, где обычно проходили большие праздники.

Энни стояла, окруженная туземками, и чувствовала себя коровой, которую привели на торг и осматривают, ощупывая со всех сторон перед покупкой. Чужеземный говор еще острее заставлял почувствовать свое одиночество. Ей было так страшно, что не было сил сопротивляться. Казалось, весь мир состоит из негодяев-англичан и властных дикарей, и, куда бы Энни ни убежала, везде живут одни дурели и манипу.

Через несколько дней она будет принадлежать нелюбимому чужому человеку, каждую ночь будет разделять с ним ложе и вспоминать того единственного, которому принадлежит ее сердце. Сколько ни суждено ей прожить, всегда она будет вспоминать его, жаждать близости с ним, мечтать об их совместной жизни. И ведь было время, когда Энни считала, что это возможно! Удивительно, как она не чувствовал а тогда своего совершенного счастья. Так всегда и бывает: люди не замечают своей радости, потому что она естественна, как воздух, а вот когда приходит время печали, они сразу понимают, как хорошо им было.

Женщины принесли для Энни красные с желтым одеяния и стали теребить ее, знаками предлагая раздеться, чтобы примерить наряд невесты. Она подчинилась, разделась и была поражена, когда одна старуха подошла к ней и стала ощупывать ее тело под одобрительное бормотание остальных. «Наверное, у них так принято», — подумала девушка, но когда туземка спустилась по животу ниже, Энни испуганно отшатнулась и замотала головой, жестами показывая, что не допустит такого надругательства. Старуха отступила и, посоветовавшись с остальными, оставила Энни в покое.

Потом Энни под медленные речитативные завывания туземок облачили в свадебный наряд и долго рассматривали, одобрительно цокая языками. Наконец, ей разрешили одеться в прежнее платье, и толпа шушукающих женщин удалилась. Энни облегченно вздохнула и без сил упала на ложе из мягких шкур.

У очага, бросая на Энни злобные взгляды, возилась Маора. С ней в доме девушке было еще неуютнее. Энни чувствовала исходящую от нее ненависть, хотя аборигенка теперь внешне была благожелательна, даже пыталась улыбаться. Маора придумала способ избавиться от соперницы. Ей необходимо обезобразить белую женщину так, чтобы Манипу почувствовал к ней отвращение. Бледнолицую нужно опозорить. И Маора решила обрезать ей волосы. Женщина не может считаться красивой, не имея длинных роскошных волос. Когда белая женщина их лишится, Манипу не станет даже смотреть в ее сторону. Энни покажется ему безобразной.

Как только чужестранка уснула, Маора отставила в сторону деревянную миску и ступку, взяла длинный нож и усмехнулась. Этим вечером Маоре повезло, и она легко сможет воплотить свой замысел в жизнь. Когда Манипу вернется, он наверняка велит прогнать белую женщину из своего дома. Он будет благодарен Маоре за то, что та показала ему, насколько безобразна эта бледнолицая! От такой уродины Манипу не захочет иметь детей. Ведь они принесут бесчестье народу маори. Могущественный вождь наверняка все это поймет. Он не захочет, чтобы белая женщина родила ему сына, будущего вождя.

Обутая в мягкую обувь, Маора неслышно ступала по полу, устеленному циновками, приближаясь к спящей на ложе. Чувствуя сосущую пустоту в желудке, она судорожно сжимала в руке нож дрожащими от напряжения пальцами. И хотя ей было не занимать мужества, Маора все же испытывала в этот момент страх: она боялась, что ее остановят прежде, чем она успеет осуществить задуманное. Если бы Манипу вернулся в это время домой и застал Маору на месте преступления, то, без сомнения, изгнал бы ее.

Опасаясь, что ее прерывистое дыхание разбудит Энни, Маора остановилась, усилием воли восстанавливая дыхание и успокаивая себя. А затем она встала на колени за спиной спящей Энни, свернувшейся на ложе из меховых шкур.

Маора уже протянула руки к волосам девушки и приготовилась обрезать их острым ножом, как вдруг внезапно с улицы донеслись оружейные выстрелы.

При звуке выстрела Энни сразу же проснулась. Она резко села на ложе и вскрикнула, увидев, что на нее в упор глядит Маора.

— Это ты? Что тебе от меня нужно? — задыхаясь от ужаса, промолвила Энни.

Увидев нож в правой руке туземки, она побледнела.

— О, Господи! Ты пришла, чтобы убить меня?

Но Маора не могла ничего ответить ей, она была слишком ошеломлена диким шумом, доносившимся с улицы. Мысли Маоры путались. Женщины переглянулись, страх сделал их на время союзницами.

— Что происходит? — спросила Энни, взглянув на дверь.

До их слуха донеслись звуки мушкетной пальбы, ржание лошадей, крики мужчин, визг и плач детей и женщин.

— О, Боже, — промолвила Энни, вскакивая на ноги. — Маора, кто-то напал на деревню! Что нам теперь делать? Манипу нет поблизости, с ним уехали все лучшие воины!

Туземка не знала английского, но сейчас она поняла белую женщину. Колени Маоры задрожали от страха, она глядела широко раскрытыми глазами на дверной проем. С тех пор как Манипу стал вождем, еще никто не нападал на маори. Все знали, что Манипу хочет жить в мире и согласии с соседями. Ни у кого не было причин нападать на деревню. Так кто же и почему это сделал?

Рассудок Маоры помутился, она не знала что делать. Никогда прежде она не испытывала такого страха за свою жизнь. Манипу обещал защищать ее, защищать свой народ! Но этим вечером он оказался в отъезде. Так что же теперь делать?

Энни бросилась к развешенному на стене оружию Манипу и схватила нож. А затем осторожно подошла к дверному проему и выглянула наружу. Она похолодела, увидев в свете пожара мундиры британцев. Так вот кто напал на деревню Манипу! Затем она разглядела среди нападавших майора Дурсля.

Чувство собственной вины охватило девушку: из-за нее страдают невинные люди! Ведь майор Дурсль явился сюда за ней, Энни! Ей чуть не сделалось плохо при виде кровавых сцен и злодеяний, которые учинили в деревне британцы. Солдаты хладнокровно стреляли в разбегающихся туземцев. Те маорийские воины, которые оставались в деревне и пытались оказать сопротивление, были уже убиты, и их тела представляли собой кровавое месиво.

Повсюду, куда бы ни взглянула Энни, она видела только кровь. Услышав приказы майора, Энни поняла, что ей необходимо бежать немедленно, иначе она упустит время и уже не спасется.

— Обыщите все хижины и дома! Ищите, пока не найдете белую женщину, не упустите ничего ценного! — громовым голосом кричал Дурсль, размахивая в воздухе шпагой.

— А что делать с пленными? — спросил кто-то.

— Пленных не брать, кроме белой женщины, — прокричал в ответ майор. — Убейте всех, кто еще не скрылся в лесу!

— Мерзавец! — тихо воскликнула Энни, в отчаянии озираясь вокруг. Ее взгляд упал на Маору. Хотя эта туземка собиралась ее убить, Энни не могла бросить женщину в беде. Маора, по всей видимости, впала в оцепенение, она не могла сдвинуться с места, не могла бежать. Энни бросилась к ней и схватила ее за руку.

— Пойдем, — шепнула она. — Нам надо немедленно выбираться отсюда. Сейчас начнут обыскивать все дома, а потом их подожгут. Нам нужно бежать. Немедленно! Я видела, как некоторые маорийцы скрылись в лесу. Нам надо бежать за ними.

Маора бросила нож и пошла за Энни. Она не понимала, что ей объясняет бледнолицая, но видела, что та разбирается в ситуации и полна мужества. Она чувствовала уважение к этой белой женщине и подчинилась ей, как более сильной. Она послушалась ее так, как послушалась бы в эту минуту мужа. Выйдя на улицу и увидев вокруг горящие дома, Маора убедилась в том, что если бы осталась в доме, она непременно погибла бы.

Энни почти тащила Маору на себе. Она направилась сначала на задворки дома Манипу, а оттуда, очертя голову, бросилась к лесу, минуя открытое пространство. Перед ее мысленным взором стояла картина, которая сразу же врезалась ей в память. Это было последнее, что она запомнила, покидая деревню маори: британский солдат, в упор расстреливающий маорийского мальчика. Энни видела, как мальчик корчился на земле, прежде чем навсегда затихнуть, затем она увидела, как англичанин спрыгнул со своей лошади и молниеносно снял скальп с туземца.

По горьковатому привкусу во рту Энни поняла, что у нее вот-вот может начаться рвота. Она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы прогнать неприятное ощущение, а затем снова сжала в своих пальцах руку Маоры и потащила ее за собой сквозь вечерние сумерки, все более сгущавшиеся вокруг. Энни понимала, что добыть лошадь будет очень трудно. Деревню наводнили солдаты, обшарившие все вокруг, а лошадей согнали на противоположный конец деревни.

— Я… так устала… — начала жаловаться Маора, у которой от быстрого бега закололо в боку. — Пожалуйста, остановись, мне надо отдохнуть.

Она остановилась.

— Нет! — крикнула Энни срывающимся голосом. Она с трудом дышала, как будто ее легкие пронзили тысячи кинжалов. — Мы будем бежать, пока не спрячемся в каком-нибудь укрытии. Майор-Дурсль начнет обыскивать окрестности, как только обнаружит, что я убежала.

Маора пришла в ярость. С чего это белая женщина кричит на нее, словно на служанку. Ведь всем известно, что Манипу спас ее от английских солдат, а теперь они пришли к ним в деревню и принесли с собой костры и смерть!

— Ты, проклятая, виновата в гибели моего народа! — закричала Маора, заставляя себя переставлять ноги, путаясь в бахроме замшевой юбки. — Пусть ярость Богов обрушится на твою подлую голову! С тех пор как ты появилась у нас, на нашу деревню без конца обрушиваются несчастья! Hani вождь принес золотую жертву, но даже это не помогло, потому что Боги гневаются на него из-за тебя!

Маора сейчас горько раскаивалась, что бросила свой нож в доме. Если бы она была сейчас вооружена, она пронзила бы сердце этой белой женщины. Энни показалась Маоре такой надменной и властной, она словно уже примерила на себя роль жены вождя, роль, которая должна принадлежать только одной из них! Забыв о том, какая опасность подстерегала их, ослепленная гневом и ревностью, Маора внезапно бросилась на Энни. Застигнутая врасплох, Энни выронила нож из руки, потеряла равновесие и упала на землю, увлекая за собой вцепившуюся в нее туземку.

— Ты не получишь моего мужа, бледнолицая уродливая рыбина! — прошипела Маора и так сильно дернула Энни за волосы, что та закричала от боли. — Ты не будешь женой Манипу и не наденешь украшения из золота! Все сияющее золото и вся власть достанутся мне, а ты умрешь!

Придя в себя от неожиданного нападения, Энни перехватила руки Маоры, вцепившись в ее запястья. А затем, задыхаясь от возмущения, сбросила аборигенку с себя. Когда Маора упала навзничь на землю, Энни быстро набросилась на нее и прижала ее руки к земле.

— Пока мы с тобой здесь деремся, британцы ищут нас, — бросила она свистящим шепотом, откидывая волосы со лба. — Ты, кажется, решила убить меня, но если мы с тобой сейчас не убежим, то погибнем обе.

Заслышав храп коня и стук копыт приближающегося к ним всадника, Маора перепугалась, и на ее искаженном лице появилось выражение панического страха. Похоже, до нее и без перевода дошло то, о чем говорила ей Энни.

По выражению глаз маорийки Энни поняла, что та готова бежать вместе с ней, забыв на время обиды. Разжав руки, Энни вскочила на ноги и заставила туземку последовать своему примеру.

— Поторапливайся! — прошептала она, быстро поднимая с земли свой нож. Маора начала озираться вокруг. Внезапно ее глаза загорелись, она что-то вспомнила:

— Здесь есть лабиринт около реки, там можно спрятаться, — проговорила она и потянула за рукав Энни.

Девушка доверилась туземке, понимая, что та здесь выросла и знает всякие потаенные местечки, где можно укрыться от преследования. Женщины побежали к реке, спотыкаясь, хватаясь руками за стволы деревьев, пока не добрались до берега. Здесь возвышались, наступая одна на другую, скалы.

Маора остановилась возле небольшой пещеры в одной из скал. Она явно боялась туда зайти, но приближающиеся крики и топот копыт заставили ее поторопиться. Энни вошла за ней. Внутри девушка увидела красивый грот со свисающей с потолка спиралью. В дальнем углу виднелся темный коридор.

Энни стояла близко у входа, когда услышала голоса:

— Эта рыжая девка вроде бы сюда побежала. И с ней одна черномазая!

— Отлично, рыженькую отвезем майору, а со второй сами позабавимся!

Энни отбежала от входа, схватила за руку Маору, и они вместе вошли в тоннель.

* * *

Обнаженный торс Манипу отливал золотом в косых лучах вечернего предзакатного солнца, его великолепные черные волосы, смазанные медвежьим жиром, блестели. Туземец скакал на своем норовистом чалом коне, думая только об одном: о своей предстоящей свадьбе. Он с охотниками сегодня был удачлив, на свадебном пиру будет много еды.

На губах Манипу появилась улыбка, однако она сразу исчезла, как только Манипу уловил явственный запах дыма. Туземец насторожился, поскольку этот запах вовсе не был запахом простого костра. Манипу почуял запах смерти.

Поворотив своего коня, вождь вгляделся вдаль, пытаясь разглядеть источник огня. Когда он увидел клубы густого дыма, поднимавшиеся в вечернем небе над вершинами деревьев, он сразу же все понял. Такой густой черный дым мог подниматься лишь над горящими деревнями. А горящие деревни означали, что там гибнут люди! Много людей!

С сильно бьющимся сердцем Манипу крикнул своим воинам следовать за ним. Он больше всего на свете боялся за жизнь своей возлюбленной и своего народа, ведь в деревне маори он оставил слишком мало воинов, и им будет не под силу защищать женщин и детей. И хотя он знал, что горит не его деревня, поскольку он находился на значительном расстоянии от дома, Манипу все же решил отправиться на помощь людям, с которыми стряслась беда. А затем ему следует как можно скорее скакать домой, надеясь, что судьба пощадит его народ. Кто напал на маорийские деревни? Неужели англичане? Но в течение многих лун они не трогали маори, почему же теперь они опять начали свои бесчинства?

Манипу похолодел, догадавшись о причинах разбойного нападения солдат на маорийские селения. Этот британский майор сеял смерть и опустошение, мстя за похищение белой женщины! Дурсль будет разыскивать Энни, убивая мирных туземцев до тех пор, пока не найдет ее.

Манипу совершил ошибку, не подумав о том, что британский майор может отомстить ему.

Неужели теперь его добрый, прекрасный, достойный народ должен будет расплачиваться за грехи своего вождя, за его безумную страсть к Энни? Неужели Манипу предстоит потерять свою любимую? Высоко держа голову и не давая чувству вины парализовать себя, обречь на бездействие, которое было бы губительно, Манипу во главе своих воинов вступил на территорию маорийского поселения.

Сердце вождя сжалось от боли, когда он увидел женщин, рыдающих над телами своих убитых мужей и детей. Неужели и в его собственной деревне происходит то же самое? Неужели он опоздал? Несмотря на гложущую его тревогу, Манипу знал, что прежде всего должен позаботиться о пострадавших. Здесь не осталось ни одного дома, все было сожжено.

Там, где когда то находились маорийские жилища, чернели пожарища. В отдалении Манипу заметил множество убитых лошадей. Англичане перебили их для того, чтобы оставшиеся в живых туземцы не смогли отправиться за помощью.

— Майор дорого заплатит за это, — процедил сквозь зубы Манипу.

Не спешиваясь, он громко отдал распоряжение своим воинам:

— Половине остаться здесь, а другая половина отправится дальше с Манипу! Похороните мертвых, а затем оставшихся в живых приведите в нашу деревню. Мы примем их в свое племя.

Не в силах больше смотреть в наполненные горем глаза людей, склонившихся над телами своих близких, Манипу направил своего коня прочь отсюда, подальше от места, где разыгралась трагедия. Копыта лошадей глухо стучали, врезаясь в мягкую, лесную почву.

Часть воинов, которым было приказано сопровождать Манипу, следовали за своим предводителем. Манипу, державшийся в седле прямо, был молчалив, продвигаясь по девственному лесу. Но сердце его разрывалось от боли. Его мучил страх при мысли о том, что он увидит дома. И главное — как там Энни?

Клочья тумана, похожие на призраки, висели над рекой в предрассветных сумерках. Майор Дурсль направил своего коня вдоль русла реки, вытирая влажный от утренней сырости лоб. Ворча себе что-то под нос, майор бросил взгляд сначала в одном направлении, а затем в другом, не зная, куда ему двигаться дальше. Узнав о том, что Энни бежала из деревни, он пришел в сильную ярость и принял твердое решение во что бы то ни стало найти девушку. Чем труднее ее было найти, тем привлекательнее и желаннее она ему казалась. Майор то облизывался при воспоминаниях о ее красоте, то чертыхался, припоминая ее характер. Он впервые встретил подобную женщину! И, в конце концов, она непременно будет принадлежать ему. Дурсль попридержал коня, к нему подъехал один из его солдат.

— Сэр, вы все же настаиваете на том, чтобы мы продолжали поиски этой девчонки? — осмелился спросить солдат, надеясь, что его вопрос не сочтут слишком наглым. С наглецами майор расправлялся очень жестоко, и тому было множество примеров.

— Хм? — промолвил майор Дурсль, резко поворачивая голову и в упор глядя на подчиненного. — О чем ты спрашиваешь, парень?

— Сэр, я хотел сказать, что мы нашли в этой маорийской деревне, в их святилище, столько золота, что нам хватит его до конца жизни, — глухо сказал он. — Может, нам этого достаточно? Ведь это важнее, чем какая-то девка, — солдат настороженно оглянулся, опасаясь нападения оставшихся в живых туземцев. — В этой деревне, как нам удалось выяснить, лучшие воины отправились на охоту и, возможно, скоро вернутся. Не кажется ли вам, сэр, что нам следует вернуться в форт от греха подальше? А мы с каждой минутой удаляемся от него. Еще немного и нам придется всю ночь провести в лесу. Нашим людям необходим отдых.

— Как ты смеешь обсуждать мои приказы? — заорал Дурсль, хватаясь за свою шпагу, висевшую на боку. — Да ты знаешь, что я с тобой сделаю?

Солдат слегка тронул поводья и отъехал на несколько шагов.

— Но, сэр, я вовсе не хотел оскорбить вас…

— Это армия, и здесь приказы только исполняют! А смутьянов, которые осмеливаются перечить начальнику, расстреливают! Больше ни слова о женщине или золоте из святилища, — проворчал майор Дурсль, поправляя на голове свой напудренный парик. — Я намереваюсь получить и то и другое. — Он помолчал, самодовольно улыбаясь. — И не надо сравнивать женщину и золото. На мой взгляд, эта девчонка гораздо ценнее, чем драгоценный металл.

— Слушаюсь, сэр, — кивая головой, промолвил солдат. — Как прикажете, сэр.

И он, пришпорив коня, галопом поскакал к отряду, выстроившемуся цепочкой за спиной майора и ожидавшему его дальнейших приказов.

Майор Дурсль проехался верхом вдоль реки, затем вернулся, задумчиво потирая подбородок, и, наконец, махнул рукой влево, выбирая направление движения. Энни не могла пойти в сторону форта. Поэтому он не поедет туда.

Первые лучи утреннего солнца, разрывавшие густой туман, играли на лице майора, похожего на хищную птицу. Он продолжал двигаться вдоль реки, внимательно следя за зарослями тростника, которые слегка шевелил утренний ветер. Он обязательно найдет Энни, если не сегодня, то завтра. Он не потерпит поражения и преподаст ей пару уроков, уроков, которые она никогда в жизни не забудет.

* * *

Приблизившись к своей деревне, Манипу понял, что самые страшные его опасения подтвердились. Повсюду виднелись черные пепелища, от которых в небо еще поднимались струйки дыма. Сердце Манипу зашлось от боли. Он ударил пятками коня и галопом поскакал прямо в деревню.

Увидев кровь и разорение, увидев смерть во всем ее неприглядном облике, Манипу поклялся себе жестоко отомстить извергам. Будучи справедливым человеком и честным воином, он никогда не стал бы проливать невинную кровь. Но теперь он будет сражаться за правое дело. Он сполна отплатит тем, кто виноват в гибели его народа, он преодолеет себя, свой мирный характер. Враги заплатят ему за все!

Манипу уже видел многих своих воинов, лежащих в лужах крови, он увидел трупы женщин и детей, валяющиеся на земле, и крепко сжал кулаки. Он посмотрел туда, где когда-то находился его собственный дом, и на том месте увидел лишь пепелище с вздымающимися к небу столбами дыма.

— Энни! — закричал он, задыхаясь от боли. — Маора!

— Маора и белая женщина убежали к реке, и никто их больше не видел, — раздался голос неподалеку. Резко повернувшись, Манипу увидел маорийку, идущую к нему нетвердыми шагами. Ее замшевая юбка была разодрана в клочья, а на лице блестели слезы. Волосы, всегда аккуратно причесанные и заплетенные в косы, теперь были, распущены по плечам. Ее лицо было окрашено цветом скорби.

— Я пришла к тебе с тяжелым сердцем, — продолжала она. — К реке поехали белые воины с огненными палками, и твоих женщин больше никто не видел. — Наверное, их убили, как убили многих в деревне…

Вслед за этой маорийкой шли все те, кому удалось бежать из деревни. Их лица были искажены страданием, а глаза пусты. И все же Манипу обрадовался тому, что кто-то из его племени остался в живых. Он оглядел их нестройные ряды: женщин, детей и раненых воинов. Но среди них не было Энни…

Им предстояла тяжелая и длительная борьба, но когда-нибудь племя маори вновь станет сильным. Уцелевшие в соседней деревне присоединятся к ним, и они уйдут на те земли, куда еще не ступала нога бледнолицых. Манипу знал, где находится эта земля! Никто кроме него, его отца и деда, об этом не знает! Манипу собирался забыть о земле, доставшейся ему в наследство, поскольку о ней знало слишком много людей, вовсе не принадлежавших племени маори. Теперь Манипу решил переселить свой народ в другое место — туда, где залегают золотые самородки. Он надеялся, что духи не осудят его, ведь это был единственный выход! Он поделится секретом со своим гордым народом, и эта земля будет принадлежать отныне не только ему одному, но и всем аборигенам племени маори.

Манипу еще раз огляделся вокруг, чтобы запечатлеть в памяти эту сцену. Детей, цеплявшихся за юбки своих матерей, необходимо было научить бороться за свою жизнь. Это должно стать главным уроком, усвоенным ими. И пусть они запомнят его на всю оставшуюся жизнь и будут готовы постоять за свое будущее. Его народ должен выжить. Это сейчас самое важное!

Манипу бросился к пожилой маорийке, лечившей племя травами и магическими заклинаниями, чтобы поддержать ее бессильно падающее на землю тело. Заключив старуху в объятья, абориген крепко прижал ее к себе, как родную мать, и она припала к его груди щекой. — Все это сделали английские солдаты, вооруженные огненными палками, Манипу, — промолвила маорийка слабым голосом. — Я убежала, но теперь вернулась. Я так рада, что ты здесь, Манипу. Ты сила и опора нашего народа. Ты уведешь всех нас прочь из этих мест, которые дышат смертью.

Сердце Манипу гулко стучало в груди. О, эти ненавистные британцы… Их жестокий майор явился, сюда за Энни, схватил ее, но этим не ограничился. Он лишил жизни многих из племени маори, оставив за собой следы чудовищного разрушения. Тем самым он наверняка хотел запугать его, Манипу. Но Манипу не боится этого жестокого, бессердечного человека. Очень скоро майор пожалеет о том, что сделал.

— Скажи, Энни находится сейчас в их руках? — спросил Манипу, держа старуху-знахарку за запястья. — Ты видела, как ее схватили британцы?

— Белая женщина убежала из деревни вместе с Маорой, — промолвила туземка, скорбно сжимая губы и вглядываясь в пылающие яростью глаза Манипу. — С тех пор никто не видел их ни живыми, ни мертвыми. Мы все знаем, что ты похитил белую женщину у англичан. Скажи нам, это из-за нее на нашу землю пришли чужие воины с огненными палками?

— Энни уже доказала всем, что является необычной женщиной, не так ли? — недовольным голосом ответил вождь. — Целые народы могут воевать из-за таких женщин!

— Мы должны думать сейчас о наших людях, а не о белой женщине, — знахарка говорила резко, чувствуя поддержку оставшихся соплеменников, окружавших ее и Манипу плотным кольцом. — Что делать теперь, Манипу? Нам придется уйти из этих мест, и ты поведешь нас в те края, где царят мир и покой.

Манипу взглянул поверх голов обступивших его туземцев туда, где совсем недавно стоял его дом, а теперь осталось одно пепелище. Такое же зрелище он увидел на месте святилища своего племени. Манипу от горя не сразу обратил внимание на то, что святилище было осквернено и сожжено! А кувшины с жертвоприношениями Великому Духу наверняка похитили солдаты. Внезапно вождь издал боевой клич, устремив взор к небесам, он кричал громко и пронзительно от охватившей его скорби.

— О Великий Дух, Правитель Вселенной, почему все это произошло с нами? — воскликнул Манипу, подняв руки к небу. — Как Ты мог допустить, чтобы случилось такое?

Когда волна отчаяния схлынула, вождь опустил голову и глубоко задумался. Через некоторое время Манипу обвел взглядом своих спешившихся воинов, молча ожидавших его распоряжений.

— Воины мои, мы должны найти и покарать всех виновных в этом злодеянии, — крикнул он, сжав кулаки. — И только после этого я покажу вам тот край, где царят мир и покой.

Ваши дети… нет, наши дети… не испытают больше обид и унижений!

Манипу потряс в воздухе кулаком.

— Приготовьтесь к бою! — приказал он. — Сегодня вы будете драться, как настоящие воины. Мы будем убивать!

Волнение пробежало по рядам воинов, а воздух огласился их громкими криками. Но когда Манипу заговорил вновь, установилась полная тишина.

— Воины, которых мы оставили в соседней деревне и которые скоро прибудут сюда с нашими соседями, будут охранять деревню. Они похоронят мертвых и защитят в случае необходимости живых, — промолвил Манипу, оглядывая по очереди своих воинов. — Мы бросим жребий и решим, кто из вас останется, а кто поедет с нами. Двое оставшихся передадут мой приказ. И запомните, воины мои, ничто не должно помешать нам найти мою белую женщину! Вскоре она станет моей женой!

Воины ответили приветственными криками, а затем затянули воинственную песню.

* * *

Костер начал постепенно затухать. Часовой, молоденький солдат по имени Питер Браун, с розовым, безусым, как у девушки, лицом, вспоминал события минувшего вечера. Вслушиваясь в ровный храп солдат, лежавших вокруг на своих походных одеялах, юноша думал об аборигенах, которые, возможно, идут по их следу. Майор Дурсль совсем недавно сидел здесь, рядом с костром, развлекаясь тем, что раскладывал по кучкам золотые самородки, украденные им в деревне маори. Затем он вновь упрятал их в седельные сумки, намереваясь отвезти все эти сокровища в британский форт.

Питер потерял дар речи при виде золота, он и подумать не мог, что народ, живущий в таких примитивных условиях, обладает таким богатством. Еще раньше его поражали золотые украшения маорийских женщин, и Питер невольно спрашивал себя, откуда у них такие дорогие украшения. Теперь же его изумление переросло в растерянность. Каким образом маорийцам удалось добыть такое огромное количество золота? Питер не сомневался в том, что англичане увезли с собой не все сокровища, и вождь племени наверняка знает место, где можно в большом количестве собирать такие самородки. Размышляя об этом, Браун незаметно для себя задремал.

С лицом, раскрашенным в черный цвет — цвет смерти — Манипу сливался с сумраком ночи. Он спешился, и воины последовали примеру своего вождя. Маорийцы тихо подбирались к лагерю англичан, посреди которого мерцал затухающий костер. С пылающим ненавистью взором Манипу положил руку на зачехленный нож, висевший у него на поясе. Кроме ножа, там же еще с правой стороны висел большой кинжал, и рукоятка его постоянно впивалась, в бок Манипу. Через правое плечо был перекинут большой лук, а за спиной висел колчан со стрелами, причем некоторые наконечники были смазаны ядом! Манипу шел сеять смерть! Он должен был убедиться в том, что ни один солдат не останется в живых и не сможет рассказать своим внукам о том, что участвовал в набеге на деревню маори!

На опушке леса у реки, где деревья редели и расступались, Манипу увидел спящих англичан, лежащих вокруг костра. Туземец внимательно изучил расположение отряда, высматривая часовых, которых, возможно, выставили, чтобы охранять сон своих соотечественников. Однако часовых не было видно. Солдаты поступили очень легкомысленно, очевидно, даже не предполагая, что аборигены пустятся по их следу, чтобы отомстить за разорение деревни и кражу сокровищ из святилища.

Манипу с трудом сдерживался, ему не терпелось уничтожить людей, повинных в злодеяниях против его народа. Но сначала следовало найти среди спящих британцев Энни. Когда ее отведут в безопасное место, он сможет приказать своим воинам, чтобы они не знали пощады, как не знали ее сами англичане, нападавшие на мирное туземное население!

Вождь напряженно всматривался в закутавшихся в одеяло спящих людей, стараясь рассмотреть среди них Энни. Но ее нигде не было видно. Вокруг костра лежали только солдаты! Сжав зубы, с холодным огнем во взоре, Манипу тихим шепотом приказал своим людям оставаться на месте. Он решил выяснить все самостоятельно, поскольку дело касалось его одного.

Провожаемый взглядами своих воинов, туземец подполз к одному из спящих солдат и молниеносным движением закрыл ему рот ладонью.

Зловеще улыбаясь, Манипу посмотрел сверху вниз на внезапно проснувшегося солдата, широко раскрывшего от ужаса глаза. Зажимая ему рот одной рукой, туземец потащил пленника к темнеющему лесу туда, где затаились маорийские воины.

Возле, молчавших соплеменников Манипу встал на колени рядом с перепуганным солдатом и шепотом спросил:

— Где моя женщина? Где белая женщина? Ее нет среди вас? Где она?

Манипу разжал руку, закрывающую солдату рот, и вцепился ему в горло так, чтобы тот понял, что не следует кричать и звать на помощь. Ему хватило бы одного движения, и англичанин замолчал бы навеки.

— Ее нет с нами… — задыхаясь, еле промолвил солдат, выкатив глаза от ужаса. — Посмотри хорошенько. Ты не веришь мне? Наш майор искал ее повсюду, но девушка словно сквозь землю провалилась; ее нигде не было, хотя мы очень тщательно все осматривали. Тогда майор Дурсль приказал нам устраиваться на ночлег, чтобы завтра продолжить поиски, — добавил он и начал умолять Манипу дрожащим голосом:

— Отпусти меня, пожалуйста. Я сказал тебе все, что знаю.

Все еще сжимая пальцами горло британца, Манипу вновь всмотрелся туда, где лежали спящие солдаты, пытаясь увидеть среди них Энни. А затем, придя в бешенство, опять грозно взглянул на пленника:

— Где золото из святилища? Как вы посмели прикоснуться к нему? Это дар Великому Духу!

Солдат втянул голову в плечи и жалобно запричитал:

— Это все майор Дурсль! Я только солдат, который выполняет приказы своего начальника!

Манипу мрачно взглянул на пленника, а затем кивнул одному из своих воинов, наблюдавших всю эту сцену.

— Кончай с ним, — приказал он. — Нельзя допустить, чтобы он поднял тревогу.

Разжав пальцы, сжимавшие горло солдата, Манипу отвернулся, не желая смотреть, как лезвие маорийекого ножа войдет в грудь англичанина. На лице вождя не дрогнул ни один мускул, когда он услышал тихий предсмертный хрип, вырвавшийся из груди обреченного человека. Просто стало меньше на одного солдата из тех, которые учинили резню в его деревне.

Махнув рукой, Манипу подозвал к себе своих воинов.

— Пришло время поквитаться с британским майором и его людьми. Пришло время потребовать назад наше золото! — добавил Манипу, потрясая в воздухе кинжалом. — Вперед, мои воины! За мной! Настало время возмездия! Настало время отрезать головы наших врагов, чтобы положить их около святилища вместе с украденным золотом!

Манипу прыгнул вперед и скрылся в темноте, за ним последовал его отряд. Они осторожно подкрадывались к спящим англичанам. Сегодня в стан британцев явилась неслышная смерть… Не было слышно ни единого звука, ни крика, ни стона. Солдаты погибли внезапно, во сне; умерли тихо, так, как будто никогда и не существовали на свете.

Сегодня ночью воины маори собрали множество голов, которые после бальзамирования будут украшать частокол святилища.

— А где же наше золото? — спросил один из воинов Манипу, в то время как вождь вешал на шею скакуна боевые трофеи. — Где же майор Дурсль, сеющий вокруг себя зло? Его не было среди убитых! Он избежал нашего гнева! Может быть, нам следует теперь отправиться на его поиски? Он наверняка увез золото с собой!

Манипу задумался, что делать дальше. Главное сейчас обеспечить безопасность людям, оставшимся в деревне, и найти Маору и Энни. Поэтому Манипу решил вернуться позже, чтобы покарать британского майора и вернуть племени священное золото.

— Мы возвращаемся, — заявил Манипу, вскакивая на коня и усаживаясь позади боевых трофеев. — Нам предстоит не близкий путь. А потом, когда мы вернемся, мы довершим то, что начали. Мы возьмем форт штурмом! И уж на этот раз убьем всех англичан! Никто не избежит нашей мести!

Манипу громко приказал своим воинам гнать за собой захваченных лошадей, а затем издал победный клич.

* * *

Майор Дурсль стал бледным как смерть, когда ступил на поляну, залитую кровью его солдат. Он приехал сюда в тот самый момент, когда туземцы в жуткой тишине убивали его солдат! Спрятавшись за дерево, майор наблюдал за бойней, окаменев от ужаса. Только он и еще несколько человек, сопровождавших золото в форт, остались в живых и избежали мести аборигенов.

Сердце майора едва не остановилось. Ему показалось, что он не учел самого главного. Они ведь могут вернуться в форт! Необходимо срочно ехать туда и подготовиться к встрече незваных гостей. Майор круто повернулся и посмотрел в сторону, где паслись лошади англичан. Но их там не было. Неужели туземцы угнали лошадей? Дурсль побежал, увязая во влажной от пролитой крови земле. Он с отчаянием оглядывался вокруг, пытаясь найти хоть одну лошадь, но все оказалось тщетно. Дурсль оказался в этой глуши совершенно один. Майор чувствовал себя обреченным на медленную смерть. Участь его погибших солдат казалась ему теперь более счастливой, чем его собственная. Значительное расстояние до форта будет слишком трудно преодолеть пешком. Если его не свалит с ног усталость, то он погибнет от клыков хищных зверей. Кроме того, туземцы, конечно, заметили, что его не оказалось среди убитых. Возможно, они отправились прямиком в форт, и тогда он обречен. Зарыдав, майор Дурсль вернулся туда, где в лужах крови лежали его убитые солдаты с отрезанными головами. Затем, низко опустив голову, снова пересек поляну. Этой ночью он потерял все, что имел. Он потерял честь, допустив, чтобы аборигены без боя истребили его солдат. Он потерял очаровательную Энни. И он, наверняка, потерял золото, поскольку если он не явится в форт в назначенное время, золото уйдет в чужие руки. Нет, он не отдаст свою жизнь просто так. У него в руках много оружия, он не сдастся. Всю свою жизнь майор повелевал чужими судьбами, ни во что не ставил других людей и считал себя почти что богом. А сейчас в темноте, в лесу, без отряда охраняющих его людей, Дурсль показался себе таким же маленьким и беззащитным, как новорожденный ребенок.

Майор уже долго шагал в темноте вдоль берега реки. Плеск воды навевал на него сон, он смертельно устал, но продолжал идти. Если он остановится и погрузится в сон, то может больше никогда не проснуться. Пока он будет находиться в бессознательном состоянии, на берегу могут появиться маорийцы и отрезать ему голову, или его может растерзать медведь!

Нет, он должен безостановочно двигаться вперед. Майор потерял счет времени. Как долго он уже находился в пути? Он остановился лишь для того, чтобы нарвать ягод ежевики и утолить мучительный голод, от которого сводило желудок.

Дурсль давно уже потерял свой парик, его редкие волосы слиплись, и от него воняло потом. Когда на землю опустилась ночь, майор почувствовал жуткий холод, и его охватила дрожь. Он мечтал о согревающем тепле очага и о глотке вина… Но внезапно внимание майора Дурсля привлекло что-то находившееся впереди у берега. У него упало сердце, и он не поверил своим глазам, разглядев одинокую пирогу, выдолбленное бревно, служившее лодкой. Пирога плавно покачивалась на воде. Может быть, она отвязалась, и ее снесло сюда течением. Или пирогу бросили, поскольку в ней образовалась течь.

Ястребиные черты лица майора Дурсля оживились, и он побежал вперед, спотыкаясь о валявшиеся на земле сучья и выступающие уродливые корни деревьев, похожие на огромные пальцы.

Наконец он приблизился к месту, где на воде колыхалась пирога, и вошел в реку. Сердце майора гулко билось, отдаваясь в висках, когда он вытаскивал на берег лодку. Здесь он внимательно осмотрел дно пироги. Найдя его безупречным, майор громко рассмеялся. Ему явно везло этой ночью: на дне пироги лежали весла!

— Благодарю тебя, Господи! — торопливо прошептал майор, глядя на темное, усыпанное звездами небо. Он никогда не был набожным человеком, но сегодня у него были все основания поблагодарить Бога.

— Теперь я спасен, — промолвил он, посмеиваясь, и начал грести на середину реки. — Мои солдаты уже решили, наверное, что все золотишко достанется им!

Выражение злобы и лютой ненависти зажглось в его маленьких глазах.

— Настанет день, и я снова явлюсь к Манипу и к этой белой стерве, — проворчал он.

Сержант Пинкорн вместе с сослуживцами сидели в кабинете майора и пили прекрасную мадеру. Все находились в приподнятом настроении, несмотря на недавние бои с туземцами. Наконец-то можно будет вернуться в город, за безопасные стены и за большими деньгами. Золота, которое они захватили в последней деревне, хватит на всех. Они теперь обеспеченные люди, которые могут себе позволить очень многое! Конечно, если бы был жив майор, он забрал бы себе львиную долю. И к большой удаче для всех, приехал солдат, сопровождавший Дурсля. Он единственный вырвался из ужасной мясорубки, которую устроили туземцы.

— Больше нам нечего бояться, — проговорил один из солдат, поднимая бокал. — Майор наверняка мертв. Никто не слышал о нем ничего уже два дня. Хотя мне очень трудно поверить в то, что этот ублюдок мертв. Сложно поверить в такую удачу.

Внезапно где-то в отдалении раздался громкий ружейный выстрел.

— Майор Дурсль! — громко возгласил часовой, стоявший на смотровой площадке и выстреливший в воздух, чтобы привлечь внимание солдат в форте.

— Он плывет по реке один в пироге. Он жив!

В форте раздались крики ужаса и отчаяния. Многие солдаты побледнели от страха, испугавшись, что обнаружится их пренебрежение к делам службы, если майор узнает о том, что они похитили несколько бутылок прекрасного вина из его запасов, преждевременно решив отпраздновать приятное событие — избавление от него.

Увидев форт, майор Дурсль почувствовал себя в полной безопасности. Он с трудом встал и начал причаливать к берегу. Выйдя из пироги, он быстро направился к форту и, войдя в его широкие ворота, пришел в ярость, заметив, что здесь происходило.

— Что здесь творится? — закричал он, потрясая кулаками и не замечая того, какое впечатление производит его неприглядный вид на солдат, смотревших на него во все глаза. Взгляд майора сразу же остановился на сержанте Пинкорне, стоявшем у открытой двери в его дом. У сержанта был вид ребенка, которого застали за кражей сладостей. Майору Дурслю надоел этот ублюдок со слабым желудком. Пора отправить его на тот свет.

Обернувшись, майор заметил солдата, сжимавшего в руке горлышко бутылки с лучшим вином, которое его всегда согревало в долгие одинокие ночи. Похоже, его здесь не ждали!

Резко повернувшись на каблуках, майор Дурсль сердито взглянул на Пинкорна, а затем, даже не задумываясь над тем, что делает, схватил беднягу и втащил в сарай.

— Ты сгниешь здесь, и через месяц никто даже не вспомнит, как тебя звали, — процедил майор сквозь зубы. — Я по горло сыт твоими фокусами!

— Но, майор Дурсль… — промямлил Пинкорн и вздрогнул, когда майор захлопнул дверь и запер ее снаружи. — За что?! Я же выполнял все ваши приказы, даже те, которые не хотел выполнять! — Сержант принялся барабанить кулаками по двери и стучал до тех пор, пока его руки не заболели. Тогда он остановился и уставился перед собой невидящим взглядом, его желудок сводило от страха и ненависти.

Майор Дурсль подошел к одному из солдат и показал на его пистолет.

— Заряди его и дай мне, — холодно сказал он, не сводя глаз с солдата, все еще державшего в руках бутылку вина. — Я хочу вас проучить! — И он в упор выстрелил в солдата.

Пинкорн тоже услышал громкий голос майора Дурсля и прижал ухо к закрытой двери. Но, услышав выстрел, тут же упал на колени, чувствуя, что у него заурчало в животе от страха. Дрожа всем телом, он пополз к крошечному окошку. Майор Дурсль не стал убивать Пинкорна, но не был ли этот сарай хуже расстрела? Майор тем временем безжалостно смотрел на мертвое тело солдата, распростертое на земле, и грозно говорил:

— Ты пил мое вино! Я добирался сюда один, боролся за свою жизнь, потерял большую часть своего полка в стычке с аборигенами, потерял даже женщину, которую желал, а в это время остальные мои солдаты праздновали, радуясь этим потерям?

Отбросив в сторону пистолет, майор окинул зловещими глазами одного за другим всех солдат, каждый из которых боялся встретиться взглядом с разъяренным майором.

— А теперь слушайте меня внимательно, — крикнул он. — Как только мы пополним ряды рекрутами, будьте готовы вступить в схватку с этими проклятыми аборигенами. Мы сотрем их с лица земли! А я займусь поисками этой проклятой девки и постараюсь вернуть ее назад. Вы меня поняли? — майор, помолчал, а затем добавил: — И верните мне мое золото!.Ни один самородок не должен пропасть. За каждый пропавший самородок я буду расстреливать по одному человеку!

Женщины бежали по узкому темному туннелю, спотыкаясь, хватаясь руками за скользкие стены, сворачивая то в одну, то в другую сторону, пока голоса англичан, близко подошедших к пещере, где они спрятались, стали не слышны. В кромешной темноте они стояли, тяжело дыша, совершенно обессилев. Этот безумный день никак не хотел заканчиваться, и казалось, что если придется сделать еще хоть одно усилие, они упадут замертво. У Энни не хватало сил даже для отчаяния. Она сползла по мокрой скользкой стене на землю и замерла в молчании, без эмоций, движений, мыслей… Очень скоро раздался испуганный голос Маоры:

— Энни! Энни!

Туземка ходила где-то поблизости, Энни слышала мокрое чавканье воды под ее ногами. Эхо металось по туннелю и боковым ответвлениям, возвращаясь обратно. Маора истомно кричала:

— Белая женщина, отзовись! Мне так страшно здесь одной! Я боюсь, что придут злые духи и заберут меня! Здесь так темно! Энни, Энни, белая женщина, не молчи!

Энни незачем было знать маорийский язык, чтобы понять смысл отчаянных криков аборигенки. Паника, звучавшая в ее голосе, говорила обо всем без перевода. Девушка преодолела слабость, которая нашептывала ей остаться на месте, и, с трудом приподнявшись с земли, слабым голосом позвала:

— Маора! Иди сюда…

Стараясь, чтобы в голосе звучали уверенность и спокойствие, Энни продолжала:

— Иди ко мне, мы сейчас отдохнем немного, а потом пойдем обратно. Солдаты наверняка проехали дальше, опасность миновала… Как же мне хочется есть и пить! Тут так холодно и сыро, но где найти хоть каплю чистой воды, не знаю…

Пока девушка говорила, Маора пришла на голос, ощупала Энни и села у нее в ногах, дрожа от холода и страха. Как она не ненавидела эту белую женщину, отнявшую у нее место первой жены вождя, но сейчас она совершенно не могла обойтись без нее. Туземка чувствовала присутствие злых духов в темноте, которые только и ждут, когда она успокоится и расслабится, чтобы утащить ее. Сколько людей уже ушло в этот лабиринт и не вернулось. Сколько любопытных маленьких детишек и смелых юношей погибло здесь! Люди ее племени всегда опасались далеко заходить в скалы. Но пока с ней эта белая женщина, Маоре ничего не грозит. Она такая смелая, она не принадлежит их народу, похоже, духи не осмелятся тронуть их, пока они вместе. Аборигенка пододвинулась еще ближе и взяла Энни за ногу. Так-то вернее. Как Маоре хотелось есть! Целый день она страдала от унижения, встречая толпы любопытных женщин, которые пришли в их дом, чтобы посмотреть на новую жену вождя, и Маоре в связи с этим совершенно не хотелось есть.

Потом она планировала обезобразить белую женщину, и опять не поела, а потом пришли белые люди с огненными палками и стали убивать всех подряд. Маора содрогнулась, вспоминая падающих замертво соплеменников, и прижалась к ногам Энни.

Девушка улыбнулась в темноте, слыша, как скребется у ее ног аборигенка. Нет, нельзя на нее обижаться, она как ребенок. Дети обычно не видят выхода из тяжелой ситуации, поэтому, когда они не могут сдержать свои эмоции, они набрасываются с кулаками или разряжаются слезами. Вот также и Маора. У нее отбирают привилегии первой жены, и она решила избавиться от Энни, не подумав о том, что на ее место может прийти другая, а её безжалостно накажут, уличив в преступлении.

Время тянулось невыносимо медленно в этой непроницаемой чавкающей темноте. Только эти всхлипывающие звуки, плеск падающих капель, да тяжелое, прерывистое дыхание загнанных женщин нарушали тишину. Холодная, сырая, хлюпающая чернота пугала больше, чем самые страшные сказки, которые рассказывают друг другу дети.

Маора совсем потеряла голову от страха. Прижавшись к ногам Энни, она сжалась в комочек и тихонько скулила, как побитый щенок. Энни от всей души жалела маорийку, понимая, как пугает темнота женщину с первобытным сознанием. Манипу рассказывал девушке, что туземцы верят в живущих в лабиринтах пещер злых духов, которые забирают души несчастных, случайно попавших туда. Наверняка Маора представляет себе невероятные ужасы. Энни потянулась и стала тихонько гладить туземку по волосам. Та сначала дернулась, словно от удара, но потом расслабилась и постепенно затихла, успокаиваясь.

Наконец Энни почувствовала, что достаточно отдохнула и может идти дальше. Она стала тормошить Маору, вынуждая ее подняться. Туземка подчинилась и, найдя руку Энни и сильно сжав ее, встала. Энни молча улыбнулась в Темноте, а затем уверенно проговорила:

— Мы возвращаемся обратно, солдаты наверняка проехали дальше, нам уже ничего не грозит. Надо выбираться, подруга. Мы идем обратно, понимаешь?

Маорийка с трудом разлепила спекшиеся от крови и непосильного бега губы и проговорила непривычное для нее английское слово:

— Обра-а-тно…

Она поняла, что белая женщина хочет куда-то ее отвести. Маора устала, ей хотелось лечь, закрыть глаза и заснуть надолго, чтобы, проснувшись, убедиться в том, что все произошедшее с нею было кошмарным сном. Но туземка понимала, что если она отстанет хотя бы на один шаг от Энни, то рискует остаться одна в этой жуткой, хлюпающей, кромешной и плачущей темноте. Наверное, это плачут те, кого похитили ранее злые духи. Им больше не дано увидеть свет, пройтись по зеленой траве, насладиться свежим воздухом, и поэтому они вечно льют слезы, оплакивая свою горькую участь. Маора содрогнулась. О, хотя бы капельку света сейчас, чтобы не было так страшно! Внезапно туземка вспомнила, что в ее в кармане находятся трут и огниво. Сегодня днем, когда пришла к ним в дом толпа любопытных женщин, Маора так разозлилась, что, вместо того чтобы положить трут на обычное место около очага, совершенно бессознательно сунула его в карман. Потом она была занята планами, как обезобразить белую женщину и выйти сухой из воды, потом пришли солдаты… Маора остановилась, задергала Энни за руку и закричала как оголтелая:

— Огонь! У меня есть огонь! Белая женщина, остановись, у меня есть огонь, но его надо разжечь!

Уши Энни услышали знакомое слово, которое не раз произносил Манипу, когда приказывал воинам на привале разжечь костер. И дома он, указывая на огонь в очаге, произносил это слово. Энни задрожала от радости. Неужели у них будет свет? Какое облегчение! Девушка остановилась, показывая аборигенке, что поняла ее. Маора остановилась тоже и, нашарив в кармане трут и огниво, задумалась, чем же ей заменить факел. Никакой палки у них с собой не было, ничего похожего на лучину тоже. Делать нечего, придется пожертвовать одеждой. Маоре нелегко было на это решиться, учитывая, как она гордилась и дорожила своими нарядами, а, кроме того, туземка понимала, что в деревне все сожжено, и ей не скоро удастся одеться в новое платье. Вздохнув, маорийка сняла длинную безрукавку, одетую поверх платья, и, оторвав от нее кусок, принялась высекать огонь. Руки ее дрожали, не слушались, ей никак не удавалось поджечь тряпку. Наконец, после получасовых усилий, ей это удалось. Ткань медленно горела, освещая усталые лица женщин и пространство в нескольких сантиметрах от них. Конечно, это был совсем крошечный огонь, но даже он принес некоторое успокоение. Как выяснилось, зажгли огонь они очень вовремя, так как справа, в двух шагах от них, чернел узкий глубокий провал, в который они могли угодить. Женщины подошли и заглянули в глубину. Черная щель достигала, казалось, преисподней, так далеко она простиралась. Энни содрогнулась и, подняв разгорающуюся тряпку повыше, попыталась оглядеться. По мокрым, покрытым слизью и солью стенам, стекала вода. В пористом, словцо губка, полу стояли лужицы. Энни наклонилась и с жадностью стала пить прозрачную, чуть солоноватую воду. Глядя на нее, Маора, хоть и с опаской, но тоже выпила из лужицы и утолила мучившую ее жажду. Она, конечно, не была уверена, что эта вода не заколдована злыми духами, но ей так хотелось пить, что жажда пересилила страх.

Энни посмотрела вокруг и, выбрав направление, пошла вперед. Нельзя останавливаться, нельзя паниковать, иначе они умрут здесь без солнечного света, без свежего воздуха, погребенные заживо в этой мрачной, мокрой могиле…

Высоко подняв голову, Энни быстро шла вперед, понимая, что когда. сгорит ткань, им придется двигаться медленно, на ощупь. От быстрой ходьбы тряпка разгоралась все сильнее, и девушка с тоской предчувствовала тот момент, когда они с Маорой опять погрузятся в непроницаемую темноту. У них так мало одежды, которую можно сжечь: безрукавка туземки, нижняя юбка Энни. Но это все очень быстро закончится, и надо что-то придумать… Но что?

Джек, Патрик и Олава скакали во весь опор несколько часов, затем свернули с дороги и поехали по узкой виляющей тропинке в глубину леса. Патрик встревоженно озирался, понимая, что они с каждым шагом удаляются в непроходимую чащу. Наконец он воскликнул, обращаясь к Джеку:

— Послушай, приятель, тебе не кажется, что мы сами загоняем себя в ловушку? Скоро мы не сможем двигаться дальше, а если у британцев есть хороший следопыт, они обнаружат нас и перестреляют, как куропаток!

Джек повернулся к ирландцу и, насмешливо глядя на него, объяснил:

— Я не люблю капканы, приятель. Этот лес скоро поредеет, и мы выедем прямо к реке. Мы будем двигаться вверх по течению к деревне Манипу — все правильно, Олава?

Олава кивнула, а потом проговорила по-английски:

— Все верно, брат мой, ты правильно выбрал направление и правильно выбрал путь. Около реки всегда много еды. Рыба и звери, которые идут на водопой, не дадут нам голодать, и ты не будешь тратить много времени на охоту, мы сможем быстро двигаться вперед…

Патрик раздосадованно подумал, что выглядит полным дураком перед этими, людьми. Они действуют так уверенно, знают, куда направляются, и что им делать сейчас, а он, точно слепой котенок, тычется в поисках помощи. Всю свою сознательную жизнь Патрик провел в городе, который знал как свои пять пальцев. Он целыми днями делал мебель у отца в мастерской, сидел в кафе с приятелями, ухаживал за девушками… А потом этот переезд, смерть родителей, аборигены, пленение Энни. Патрик оказался в совершенно новых для себя условиях, он был растерян и чувствовал себя не в своей тарелке. Но ничего, скоро будет привал, и он покажет Олаве, что умеет хорошо охотиться и устраивать ночлег. Может быть, ему удастся завоевать доверие этой удивительной девушки. Патрик был совершенно очарован туземкой. Она выглядела совсем юной: прекрасный цветок, нетронутый бегом времени; но глаза ее говорили о том, что она много пережила и перечувствовала, речь ее была речью взрослой, умудренной жизнью женщины. Девушка эта совершенно не похожа на европейских неженок, которых нужно постоянно опекать, ублажать, исполнять их капризы. Так думал Патрик, разглядывая Олаву, которая ехала перед ним. Тем не менее ему так хотелось исполнить какое-нибудь ее желание, удивить, порадовать, увидеть, как ее темные прекрасные глаза зажигаются радостью, интересом к нему. Но нет, она даже не глядела в его сторону. Туземка почти все время молчала, глядя вперед, изредка посматривая на Джека, а Патрика не замечала, как будто его и не было. Такого в его жизни еще не было. Он привык к тому, что нравится девушкам, привык к томным взглядам, брошенным из-под ресниц, к кокетливым фразам. А с Олавой он не знал, о чем говорить. Несмотря на свой юный возраст, она казалась старше и умней его, поэтому любая заготовленная фраза замирала у него на устах, стоило ему только взглянуть на ее нежное строгое лицо.

Сейчас, глядя на ее гибкую тоненькую спину, на косы, змеящиеся до самых колен, на изящную линию шеи, Патрик чувствовал, как у него перехватывает дыхание от нежности и желания. Как он обожал эту девушку, о существовании которой несколько дней тому назад и не подозревал, как хотел сделать ее счастливой. Но он понимал, что такое сокровище, такая красота не для него. Она недостижима, как звезда на небе. Ему остается только вздыхать и любоваться, пока это возможно. Он повторял сто раз ее имя, наслаждаясь его звучанием. «Олава, Олава, Олава… — звучало у него в голове, как гимн любви. — Милая, любимая, ненаглядная, недостижимая Олава! Как хорошо, что ты есть на свете, какое счастье видеть тебя!» Вот и все, о чем он мог думать сейчас, несмотря на смертельную опасность, подстерегавшую их, на тревожные мысли о пленении сестры и смерти родителей…

Патрик и не подозревал, что в эту минуту Олава, опустив свои темные, как ночь, ресницы, мечтала о рыжеволосом гиганте, поразившем ее воображение. Она и не подозревала, что мужчины могут быть нежными, могут быть робкими, сочетая в себе львиную храбрость и силу. Она чувствовала любовь, исходящую от него, сквозившую в каждом его жесте и взгляде, обращенном к ней, и наслаждалась, как наслаждаются первыми лучами солнца после долгой зимы. Такой уверенной и сильной она себя не ощущала ни с одним мужчиной, которых она знала. Ей казалось, что удел женщины — беззаветная преданность, угождение мужу, но с Патриком она поняла, что возможны другие отношения.

Она видела, что этот белый мужчина уважает и слушает ее как равную. Он обращался с ней как с величайшей драгоценностью, и впервые в жизни она стала ценить себя, ощущать себя как личность. Вот и сейчас, не оглядываясь, она знала, что Патрик смотрит на нее, думает о ней. Олава понимала, что душа ее расцветает с ним, как лес после дождя, и благодарила судьбу за эту встречу. Как жаль, что он встретился ей так поздно, сейчас, когда она едет навстречу к своему племени, а значит, навстречу собственной смерти. Поэтому туземка решила, что не расскажет Патрику о своей любви, чтобы после ее гибели он не горевал так сильно, как если бы он потерял свою возлюбленную.

День клонился к вечеру, когда Джек с друзьями выбрался из леса к реке. Этот тяжелый, извилистый путь через чащу к воде знали очень немногие. Он узнал о нем от аборигенов, поэтому у Джека были основания надеяться, что британцам о нем ничего не известно. Другая, знакомая всем дорога, выводила к реке через два дня, так как нужно было объезжать лес и скалы за ним. Если повезет, беглецам удастся оторваться от английских солдат на несколько дней, а выиграть время сейчас было очень важно.

Оглядываясь на Олаву, Джек заметил, как побледнели ее всегда румяные щеки, а под глазами залегли глубокие тени. И хотя эта мужественная девушка не издала ни одного жалобного звука, было заметно, что она из последних сил держится в седле. Очевидно, ранение все еще давало о себе знать. Целый день беспрерывной, бешеной скачки вымотал ее совершенно. Джек решил, что пора подыскать место для стоянки, чтобы набраться сил самим, и дать отдохнуть лошадям.

Неподалеку он заметил маленькую ложбинку, окруженную со всех сторон кустарником. Считая, что это место идеально для ночлега, Джек обернулся к своим путникам:

— Друзья мои, вам не кажется, что пора остановиться и отдохнуть? Я вижу подходящее место!

Олава, несмотря на страшную бледность, возразила:

— Солнце еще высоко, у нас есть целый час до сумерек! Нельзя останавливаться, поедем дальше!

Джек непререкаемым тоном ответил:

— Ты устала, лошади тоже, а мне нужны и те и другие в полном порядке!

Олава обиженно сверкнула глазами и сдержанно ответила:

— Олава не подведет тебя в пути, брат мой. Я могу пройти много дней даже пешком, а на лошади я не знаю усталости!

Джек раскатисто рассмеялся:

— Тогда, маленькая упрямица, считай, что нам с Патриком необходим отдых! Ты согласна сделать остановку ради двух обессиленных мужчин?

Олава возмущенно надула губы и гневно воскликнула:

— Ты смеешься надо мной!

Джек смотрел на нее и вспоминал с тоской Другую строптивую девушку. Энни, милая, любимая, желанная, где ты? Сердце Джека сжималось от страха и ревности, когда он думал о ней. Патрик сказал, что Манипу влюблен в Энни… Это значит, что, скорее всего, его любимая сейчас в объятиях вождя маорийцев. Он красивый, весьма привлекательный мужчина и, возможно, его поцелуи, которые сначала были насилием, теперь для Энни желанны… Джек застонал и сжал челюсти, отгоняя от себя мучительные видения: Энни в объятиях Манипу, Энни, выгибающая спину, подставляющая его жадным губам свои полные упругие груди; Энни, стыдливо опускающая ресницы под горящим взглядом любовника… Джек вспомнил, как в ту единственную ночь их любви он впервые раздвинул ее бедра и стал целовать атласную кожу: Энни стонала, извиваясь в его объятиях, отдавая всю себя во власть его рук и губ. Впервые в жизни Джек встретил такую страстную искреннюю женщину. И вот теперь она в доме молодого красивого мужчины, который в нее влюблен. Энни даже не знает, отчего Джек не приехал в назначенный срок со священником. Может быть, она думает, что он обманул, бросил ее?

Джек усмехнулся, понимая, что придумывает оправдание для своей любимой. Пусть обстоятельства заставили ее быть с другим, но Джек обязательно найдет Энни, заберет ее и никогда не упрекнет за эту вынужденную измену. Только бы встретить ее опять, увидеть ее прекрасные зеленые глаза, роскошные медные волосы, волнующую линию груди, дивную белозубую улыбку. Энни занимала все его мысли, душа его стремилась к этой женщине неудержимо и страстно. Джек не узнавал себя: всегда в отношениях с прекрасным полом он был хозяином положения, спокойно шел на разрыв, и, даже если какая-нибудь девушка ему сильно нравилась, он знал, что рано или поздно забудет ее. С Энни все было не так. Джек горел и томился, вспоминая о ней, как четырнадцатилетний юнец, а все остальные женщины потеряли в его глазах всю прелесть и привлекательность, и хотя в жилах мужчины бушевало желание, оно относилось только к ней, к ней одной. Джек не знал, сколько времени и усилий понадобится, чтобы вновь завоевать Энни, но был уверен в том, что они снова будут вместе.

Путники быстро нарубили веток, накидали сверху травы и постелили дорожные плащи. Вырыли яму для костра и отправились на охоту. Джек, вооружившись заостренной рогатиной, замер над прозрачной водой, в которой лениво двигались рыбы. После нескольких неудачных попыток ему удалось поймать одну крупную рыбину, но он чуть было не упустил ее, когда снимал с рогатины. Олава смеялась, глядя на его потуги, а потом забрала рогатку, и через двадцать минут на траве билось пять рыбин.

Скоро появился сияющий Патрик, который нес в обеих руках по подстреленной птице. Олава хозяйским взглядом осмотрела их добычу и предложила все испечь в золе.

— Это очень удобный способ приготовления пищи, — объяснила она мужчинам. — Нужно только закопать рыбу и птицу в горящую золу и поддерживать несильный огонь над ними, а через несколько часов еда будет готова, и не надо чистить чешую и ощипывать перья: все снимается легко, как одежда.

При последних словах маорийки Патрик покраснел, как девушка; перед его мысленным взором предстала Олава, которая снимает платье и остается во всей своей прекрасной наготе. Он представил себе, как она облизывает свои полные яркие губы, и они блестят, призывая к поцелую… У Патрика от желания закружилась голова, он пошатнулся и вдруг заметил в глазах Олавы, которая быстро опустила ресницы, искорки смеха. Эта девчонка смеется над ним! Вспыльчивый ирландец покраснел, как помидор и, круто повернувшись, зашагал в лес, бросив на ходу:

— Пойду наберу побольше дров.

Когда Патрик отошел достаточно далеко, Джек мягко выговорил Олаве:

— Не нужно смеяться над ним, парень влюблен в тебя по уши. Он хороший человек, не отталкивай его, Олава.

Маорийка, лукаво улыбаясь, ответила:

— Как ты скажешь, брат мой, так я и сделаю. Я не буду толкать Патрика, я даже не дотронусь до него.

Джек рассмеялся:

— Ты прекрасно поняла, что я хотел сказать.

Олава стала серьезной. Она молча теребила косу, задумчиво глядя перед собой, а затем тихо ответила:

— Мне не легко сейчас подпустить мужчину близко, брат мой. Так много было боли, так много боли, что я боюсь быть с мужчиной наедине…

Джек подошел к туземке и, легонько дотронувшись до ее плеча, проговорил:

— Никто тебя не торопит, Олава. У тебя масса времени. Просто я очень хочу, чтобы ты сделала правильный выбор.

Аборигенка посмотрела в глаза Джеку и осмелилась спросить:

— Брат мой, мы едем за твоей невестой, но ты уверен, что сможешь вернуть ее обратно? Если она стала женой вождя, он ни за что не отдаст ее тебе.

Лицо Джека искривилось гримасой боли, но он быстро взял себя в руки и решительно ответил:

— Я буду бороться за нее до последней возможности. Я люблю эту женщину, она нужна мне, и я не собираюсь сидеть сложа руки! Я готов отдать за нее все что имею, а у меня есть для вождя очень привлекательные вещи. Для Манипу она — очередная, добыча, наложница с необыкновенным цветом колеи и волос, а для меня Энни — свет и радость всей жизни. Манипу друг мне, он поймет меня.

Туземка подошла к мужчине, положила руки ему на плечи и проговорила своим певучим волшебным голосом:

— Там, где начинается любовь, кончается дружба. Если Манипу полюбил твою женщину, он не отдаст ее тебе, не надейся!

Джек упрямо помотал головой:

— Я заберу Энни так или иначе, и мы снова будем вместе!

Несмотря на уверенный тон, Джеку было так неспокойно, тяжело, что он не мог устоять на месте и, сбросив руки Олавы, заметался по ложбине, как раненый зверь. Конечно, Джек понимал, что сознание аборигенов не похоже на европейское, что эти переговоры могут закончиться смертью, но Энни для него была важнее всего на свете.

Патрик вышел из леса с охапкой хвороста, посмотрел в сторону своих друзей и остолбенел. Словно холодная змея заползла к нему в сердце, когда он увидел Олаву, которая подошла к Джеку и, нежно заглядывая ему в глаза, положила руки на плечи мужчины. Патрик точно врос в землю, не в силах двинуться с места и глядел не отрываясь, как Джек скинул руки туземки и забегал по поляне как помешанный. Теперь у ирландца не оставалось сомнений: Олава так равнодушна к нему, потому что она влюблена в Джека! Ревность душила его, и отчаяние с невиданной силой захлестнуло его сердце. Конечно, Джек обожает его сестру, и, если им удастся освободить ее, они обязательно поженятся, но для него, Патрика, надежды нет: его избранница увлечена другим. Конечно, Джек такой привлекательный, красивый, женщины без ума от него, а, кто обратит внимание на рыжего стеснительного верзилу!

Опустив голову, Патрик подошел к костру и бросил хворост, а затем сразу же отправился в лес за новой вязанкой дров. Олава удивленно проводила его взглядом. Удивительно, этот чудак пришел из леса насупленным и даже ни разу не поглядел в ее сторону, а Олава уже привыкла к его неотступному нежному взгляду, который настигал ее всюду, куда бы она ни пошла. Что могло случиться, пока он собирал дрова? Олава своенравно дернула плечиком и пошла вслед за Патриком, повелительно окрикнув его:

— Патрик! Подожди, я тоже иду за хворостом.

Рыжеволосый гигант послушно застыл на месте, словно услышал звук волшебной флейты. Туземка подошла к нему и, опустив свои длинные черные ресницы, спросила:

— Ты стал немножко грустным. Вспоминаешь сестру?

Патрик, не найдя ответа, молча кивнул. Олава, интуитивно почувствовав, в чем причина угрюмости, вкрадчиво продолжала:

— Джек тоже мучается, представляя, каково ей сейчас в плену. Мы с ним сейчас говорили об этом.

По просиявшему лицу Патрика маорийка поняла, что совершенно верно угадала причину его плохого настроения. Успокоенный ирландец широко улыбнулся девушке и проговорил:

— Манилу очень понравилась Энни. Я уверен, что он не причинит ей вреда, будет заботиться о ней…

На лицо О лавы словно набежала тень. Она помолчала, затем, помотав головой, как будто отгоняя мучительное воспоминание, с болью в голосе спросила:

— Ты хоть представляешь себе, что такое принадлежать нелюбимому человеку, не имея возможности отказаться от близости с ним? Каждый день выбор: или быть с ним, или смерть. И каждый день тебе хочется выбрать второе, но ты боишься.

Патрик, чувствуя, что сердце его сжимается от нестерпимой жалости к любимой, шагнул к ней и, обняв своими огромными руками, поцеловал в висок. Они стояли неподвижно в этом густо заросшем гулком лесу, где каждый звук разламывался на тысячи обертонов, и слышали стук собственных сердец. Потом Патрик осторожно, словно Олава была хрустальная, отнял руки и тихо проговорил:

— Мне жаль, что это было в твоей жизни. Я восхищаюсь тобой, твоим мужеством, стойкостью, Ты столько пережила и осталась такой нежной, сострадательной…

Олава подняла лицо, ее огромные глаза были влажными от слез. Патрик смотрел не отрываясь. Казалось, темная бесконечная Вселенная отражается в ее зрачках… Потом осторожно, бережно прикоснулся своими губами к приоткрытому рту Олавы.

Она вздрогнула, как от удара, и быстро отвернулась. Патрик совсем растерялся. Он стоял и глядел в затылок девушке, рассматривая тоненький белый пробор, длинные толстые косы, струящиеся по спине до колен, хрупкие плечики и не знал, что теперь делать, как исправить то, что он натворил. Девушка только что призналась, что ее насильно принуждали к любви, а он тут же без разрешения целует ее! Как же он мог, толстокожий бегемот!

— Олава, Олава, — тихонько позвал Патрик. — Прости, я вел себя бестактно. Ты мне очень нравишься, но я не имел права прикасаться к тебе… Патрик не мог видеть, как улыбается стоящая к нему спиной Олава. «Милый, неуклюжий, любимый», — думала она. Своих чувств к Патрику Олава не собиралась открывать, но она наслаждалась каждым мгновением, проведенным с этим мужчиной. Как она хотела броситься в его объятия, забыть все, начать с ним жизнь заново. Но она сама по доброй воле ехала туда, где ее жизненный путь должен оборваться. Пусть так, но какое счастье встретить его напоследок, посмотреть в эти теплые карие глаза, которые светятся любовью к ней, Олаве. Тихонько вздохнув, маорийка пошла к месту стоянки. Патрик уныло поплелся за ней, проклиная свою бестактность.

Джек посмотрел на выходящую из леса пару и, несмотря на снедавшую его тревогу, заулыбался: впереди шла сияющая Олава, а за ней послушно, как на веревочке, брел Патрик. Похоже, туземка полностью прибрала его к рукам. И что-то между ними произошло, ведь недаром Олава такая довольная, а ирландец совсем наоборот. Ничего, вечером все выяснится. Как Джек уже убедился, взрывной характер Патрика не дает ему держать язык за зубами. Как только они останутся наедине, он обязательно поделится своими проблемами с другом.

Олава принялась хлопотать, потрошить птицу и рыбу для ужина. Костер ярко пылал, Патрик задумчиво подбрасывал дрова, чтобы образовалось больше углей, на которых должна испечься рыба.

Внезапно издали раздался стук копыт. По звуку стало ясно, что едет несколько всадников. Джек побледнел: неужели у британцев действительно нашелся опытный следопыт? Джек просто обязан приехать раньше английских солдат в деревню Манипу и спасти Энни! Что же делать? В первую очередь он подошел к костру и обильно полил его из двух фляг: с сытным ужином приходится проститься. Затем он быстро закидал остывающие угли траиой и ветками и крикнул друзьям:

— Быстро едем к лесу! Если повезет и они не заметят дыма, поднимающегося из ложби-ны, то проедут мимо. Конечно, мы потеряем во времени, но по крайней мере останемся живы. Против целого отряда у нас нет шансов! Скорей!

Патрик стремительно бросился к импровизированному ложу, сдернул плащи, и путники поскакали к лесу. Затаившись в кустах, они видели, как по верхнему краю ложбины проехали всадники, но в последних лучах заходящего солнца не блеснуло ни одного красного мундира, из-за которых британских солдат в туземных поселениях звали «раками». Это были аборигены и, возможно, из дружеских племен. Если это так, то этот быстрый и самый богатый пищей путь будет для них открыт, и уже через несколько дней они окажутся в деревне Манипу.

Когда отряд отъехал достаточно далеко и стук копыт затих, Джек предложил следующее:

— Вот что мы сейчас сделаем: мы вернемся назад на стоянку не разжигая огня, поужинаем сырой рыбой и птицей; затем вы ляжете отдохнуть, а я отправлюсь на разведку. Солнце уже садится, они должны остановиться на ночлег где-то поблизости. Я подберусь к ним и узнаю, что это за племя. Если они не представляют для нас опасности, завтра утром мы двинемся дальше…

Патрик перебил его:

— Почему именно ты отправишься на разведку? Ты недавно был ранен, целый день был в дороге, тебе необходим отдых. Я сам пойду туда!

Джек посмотрел на раскрасневшегося ирландца и ехидно спросил:

— А ты знаешь новозеландский язык и можешь отличить одно племя аборигенов от другого?

Патрик молчал, чувствуя, что все больше заливается краской. Он опять доказал Олаве, что является непроходимым тупицей, который не годится ни на что!

Джек примирительно заметил:

— Олаве нужна защита, мало ли куда может забрести охотник из их племени, — поэтому нужен мужчина, который не даст ее в обиду в случае опасности. Ты охраняешь Олаву, а я иду на разведку, идет?

Ирландец кивнул головой, чувствуя неловкость. Ему придется провести полночи наедине с любимой девушкой на одном ложе. Да в таких обстоятельствах немудрено не заметить целый отряд аборигенов, а не только одного охотника! Ну ничего, он будет держать себя в руках, Олаве никто не причинит вреда, пока он рядом.

Они быстро поужинали в наступающих сумерках, затем Джек вооружился, накинул плащ, так как наступающая ночь обещала быть холодной и, попрощавшись с друзьями, неслышно, как тень, скользнул в кустарник.

Патрик забросал землей остатки пищи и растерянно глянул на Олаву. Пора лечь отдохнуть, но молодой человек не представлял себе, как он ляжет рядом с девушкой после той сцены в лесу. С другой стороны, стоять столбом целую ночь или ложиться на остывающую землю тоже глупо. Патрик решил, что он быстренько наломает веток и устроит ложе себе где-нибудь поблизости, как вдруг его остановил спокойный негромкий голос Олавы, которая уже легла на импровизированную постель, закутавшись в плащ:

— Патрик, мне холодно, после ранения я ослабела, меня лихорадит, а костер разводить нельзя. Если ты ляжешь рядом и обнимешь меня, нам обоим будет тепло.

«Как бы мне не загореться, обнимая тебя», — подумал Патрик, осторожно укладываясь рядом и обнимая хрупкую фигурку маорийки своими большими руками. Олава улыбнулась, чувствуя его учащенное дыхание в затылок. Мужчина был горячим, словно у него внезапно поднялась температура, и Олава поняла, что волна жгучего желания, которое терзает его, накрывает и ее… Она замерла на несколько минут, набираясь храбрости, а затем повернулась к ирландцу. Его глаза затуманились от наплыва чувств, было видно, что он с трудом сдерживает себя. Когда девушка поцеловала его и ее язык проник к нему в рот, Патрик застонал от наслаждения. Вдыхать ее запах, ощущать руками ее тело, чувствовать движение ее языка было для него таким счастьем, что он едва не потерял сознание.

Патрик на секунду отстранился от возлюбленной и вгляделся в ее нежное прекрасное лицо. Чуть дрожавшие густые черные ресницы девушки, ее красиво очерченные губы манили ирландца, вызывая страстное желание припасть к ним горячим поцелуем. Олава распустила волосы и была прелестна в ореоле длинных пушистых волос, ниспадавших ей на плечи. Но больше всего мужчину сейчас волновала ее близость и доступность. Нежные смуглые полушария, видневшиеся в глубоком вырезе платья, слегка волновались от дыхания. И Патрика вдруг обожгло предчувствие блаженных минут, которые он проведет в ее объятиях. Неужели он сможет прикоснуться к этой груди, поцеловать ее?

Стараясь оградить душевный покой Олавы, Патрик сделал отчаянную попытку обуздать свое вожделение. Туземка склонила голову к плечу, ее волосы разметались по плечам от объятий. Невинное лицо с беззащитным выражением, тонкая изящная шея и нежные щеки, пламеневшие румянцем, восхищали ирландца. Он скользнул по ней взглядом, и сердце его вздрогнуло при виде ее мягкой округлой груди, которая виднелась в вырезе платья. Сам Патрик казался себе духом, ожившим в присутствии этой женщины, плененным ею и очарованным. Своей красотой она приводила его в трепет.

Теперь Олава оказалась в полной его власти. Но Патрик хотел, чтобы она сама почувствовала желание быть с ним рядом, преодолела комплексы, порожденные ее трагической судьбой. Он не хотел заставлять любимую девушку, несмотря на жгучее, терзавшее его желание. Патрик уже хотел встать, чтобы не позволить себе ничего, что могло огорчить Олаву, как вдруг она взяла его руку и провела ею по своему атласному бедру, подняв платье. Мужчина задохнулся от нахлынувших на него ощущений, он наклонился и провел языком по внутренней стороне изящной ножки маорийки. Когда он поднялся выше, к темному треугольнику волос, пальцами раздвинул его и приник губами к влажному трепещущему лону Олавы, он услышал стон наслаждения, сорвавшийся с губ девушки. Она лежала с закрытыми глазами, сотрясаясь от страсти. Он положил ладони под ее приподнявшиеся ягодицы и стал водить языком по раскрывшемуся цветку ее желания.

Олава приподнялась и задыхающимся, умоляющим голосом проговорила:

— Прошу тебя, возьми меня! Войди в меня прямо сейчас!

Патрик не заставил себя долго ждать. Он лег на девушку и осторожно вошел в нее. Несколько секунд он лежал не двигаясь, ощущая, как пульсирует ее лоно, а потом медленными ритмичными движениями стал приближаться к апогею страсти. Олава выгнулась под ним, подставляя его губам свои пышные упругие груди с алыми сосками, которые он с готовностью принялся ласкать.

Влюбленные одновременно достигли вершины страсти. Патрик лег рядом, блаженно вдыхая запах влажных волос Олавы, нежно целуя ее в висок.

А еще через какое-то время туземка проговорила сдавленным голосом:

— То, что между нами произошло, было прекрасно, но никогда больше не повторится.

Патрик почувствовал, что его сердце бьется где-то в горле. Этого не может быть, он ослышался. Наконец, после непродолжительного молчания, он смог совладать со своим голосом и спросил:

— Почему? Ведь нам было так хорошо сейчас! Я люблю тебя, полюбил с первого взгляда!

Олава опустила свои длинные прямые ресницы и грустно ответила:

— Но я не люблю тебя и никогда не полюблю…

Девушка боялась расплакаться и выдать себя, поэтому она быстро надела платье, завернулась в плащ и, свернувшись калачиком, отвернулась от Патрика и притворилась спящей.

Он смотрел на Олаву не моргая и не понимал, что же случилось, в чем он провинился, чем заслужил это несчастье. Все было так хорошо, так почему же она так решительно отвергла его любовь? Тихонько Патрик накрыл девушку своим плащом, чтобы ей было теплее, и встал с ложа. На душе у него было так тяжело, что ему требовалось движение, чтобы хоть как-то отвлечься. Прошло еще томительных полчаса. Наконец из темноты бесшумно, как привидение, возник Джек.

— Патрик, дружище, тебе тоже не спится? — спросил он, хлопая ирландца по плечу.

— Да вот, думал дождаться тебя, — пробормотал Патрик. — Как наши дела, кто эти аборигены?

— Все в порядке. Это племя под предводительством Ипаку-А, — ответил Джек, укладываясь на их большое ложе из веток и травы с другого края, подальше от Олавы. — Вождь знает меня, а я его. Он неплохой парень, но у него есть два недостатка: он очень вспыльчив и жаден. Если он увидит Олаву, то, возможно, потребует ее в качестве дорожной пошлины. Поэтому Олаву нужно будет переодеть под мальчика, иначе нам несдобровать. Проскочим их территорию как можно быстрее — и им спокойнее, и нам. Я уже подарил в качестве отступного с десяток стеклянных бус, которые всегда на всякий случай вожу с собой, так что, думаю, завтра все пройдет нормально. А сейчас немедленно ложись спать, иначе ты не выдержишь целый день скачки. Пододвинь Олаву на середину, чтобы ей было теплее, и засыпай. Патрик подошел к девушке и, легонько потрепав ее по плечу, позвал:

— Олава, проснись! Тебе нужно лечь подальше, а я лягу с краю, так тебе будет теплее и безопаснее на случай внезапного нападения.

Девушка послушно пододвинулась, и Патрик лег с краю, спиной к ней. Прошло совсем немного времени, и он почувствовал, что, несмотря на съедавшую его боль, усталость берет свое, и он проваливается в сон.

Олава же никак не могла уснуть. Она лежала между двумя похрапывающими мужчинами и думала, как по-разному Бог сотворил мужчину и женщину: она не может сомкнуть глаз, несмотря на страшную усталость и боль в ране, а они заснули, стоило им только прилечь. Девушка ворочалась с боку на бок, уговаривая себя успокоиться и отдохнуть, но задремать ей удалось только перед рассветом.

Однако, когда она все же заснула или только подумала, что спит, в ее сознании возникло сладостное видение. Такое же прекрасное, как те леденцы, которыми в детстве угощал отец, что бы утешить ее.

Олаве снилось, что она вместе с Патриком находится в его доме и она уже его жена. Ее тело было невесомым, однако она сгорала от страсти. Патрик коснулся ее волос, распустил их, и они рассыпались у нее по спине. Он нежно взял лицо Олавы в свои ладони и прошептал:

— Скажи еще раз, что ты — моя.

Его обжигающее дыхание коснулось приоткрытых губ Олавы. А затем она почувствовала его пальцы на своей груди, и сердце ее забилось от невыносимого наслаждения.

— Ты — мой супруг. Ты — моя единственная любовь, — прошептала Олава, обвив руками его шею. — Никогда в жизни я не полюблю другого!

— Ты скучала по мне, пока я охотился со своими воинами? — хрипловато спросил Патрик, осыпая лицо Олавы быстрыми поцелуями. — Ты будешь скучать, если я снова уеду из дома?

— Когда ты уезжаешь, мое сердце перестает биться, мое дыхание замирает, — тихо засмеялась Олава в ответ. — Разве ты не видишь, супруг мой, как я люблю тебя?

Я снова здесь, — сказал ирландец, целуя ее в шею и одновременно раздевая возлюбленную. — Дай мне послушать, как бьется твое сердце.

Дай мне почувствовать, как ты замираешь от моих прикосновений… от моих поцелуев.

— О да, любимый, да… — пролепетала Олава, чувствуя, как краска заливает ее лицо в предчувствии того, что сейчас произойдет. Она затаила дыхание, когда Патрик начал медленно стягивать с нее одежду, а в следующее мгновение его губы прикоснулись к ее груди. Платье Олавы упало к ее ногам, сердце учащенно забилось, и она ощутила тепло горящего очага.

А затем Патрик опустил ее на набитый свежим сеном матрас, и она осмелилась прикоснуться к его могучему торсу, а потом робко дотронулась до его плоти, с восторгом ощущая ее возрастающую мощь. Патрик застонал от наслаждения. Олава протянула руки, призывая Патрика к себе, и как только он лег на нее, по телу Олавы пробежала дрожь наслаждения. Напряженная, готовая к любовным: утехам, плоть Патрика коснулась лона Олавы; казалось, его ласки становятся все неистовее, все безумнее, а потом, наконец, настал момент, когда он вошел в ее лоно одним резким движением. Олава затрепетала, выгнулась всем телом навстречу любимому, и с ее губ сорвался крик страсти. Она помогала ему, двигаясь в такт его, мощным толчкам. Никогда еще Олава не испытывала такого наслаждения! Пальцы Олавы впились во влажную от пота спину Патрика. Она не хотела, не могла отпустить его!

Олава вскрикнула, чувствуя, что захлебывается в волнах эйфории, и вцепилась в мощные плечи Патрика, который ритмично двигался над ней. Теперь она ощущала, как по его телу волнообразно пробегает дрожь, и эта дрожь передалась и ей. Они вместе достигли того пика наслаждения, которого достигают лишь те, кто по-настоящему любит.

Затем они долго лежали в объятьях друг друга, прижавшись щекой к щеке.

— Ты слышишь, как сильно бьется мое сердце? — прошептала Олава, погружая пальцы во влажные от пота густые рыжие волосы. Патрика. — Ты чувствуешь, как замирает мое дыхание? О, моя любовь, я готова доказывать тебе снова и снова, как страстно, как неистово я люблю тебя…

Внезапно Олава открыла глаза. Ее сердце так бешено колотилось в груди, что она едва дышала. Она схватилась за горло, вспоминая все подробности сна. Все это как будто происходило на самом деле. Она перевернулась на другой бок и прямо перед собой увидела спящего Патрика. Девушка стала рассматривать его лицо в бледном свете зари, которая тоненькой полоской осветила ночное небо.

Лицо любимого приняло во сне оттенок обиженного ребенка: вниз опушены уголки ярких, красиво очерченных губ, густые темно-каштановые брови встали «домиком», придавая Патрику забавный вид, рыжая прядь упала на высокий лоб. Олаве казалось, что она могла бы всю жизнь смотреть на него, дотрагиваясь до его лица кончиками пальцев осторожно, чтобы не разбудить любимого, и ей никогда бы не надоело это занятие. Почему жизнь так не справедливо устроена? Почему именно сейчас, когда она узнала настоящую любовь, она должна отказаться от нее, оттолкнуть обеими руками? Когда он проснется, она будет холодна, как лед; он непременно должен забыть ее, чтобы потом не страдать слишком сильно. Олава знает, что такое тоска по умершему: она терзает и грызет сердце, не зная отдыха, и душа постепенно увядает, словно цветок, который точит червь, и никто не может помочь такому человеку, потому что никто не в силах воскресить умершего.

Олава знала, что по-настоящему любит Патрика, а значит, сделает все, что бы он жил счастливо, без тяжелого груза печальных утрат.

Веки ирландца дрогнули, и Олава быстро закрыла глаза, притворяясь спящей. Теперь настала очередь Патрика любоваться на маорийку. Как сказочно хороша была она, несмотря на недавнее ранение и утомительное путешествие! Ее алые полные губы приоткрылись, призывая к поцелую, смуглые высокие скулы были покрыты нежным румянцем, черные длинные ресницы трепетали, словно крылья бабочки…

Неожиданно девушка открыла глаза и строго посмотрела на Патрика.

— Я разбудил тебя? — виновато спросил тот. — Я не хотел, мне очень жаль. Поспи еще часик, тебе необходим отдых, а я отвернусь.

С этими словами ирландец быстро повернулся на другой бок и замер, боясь лишним движением потревожить Олаву. Маорийка с грустью посмотрела на кудрявый затылок молодого человека и решительно опустила веки. Действительно нужно отдохнуть, сегодня будет трудный день, и она нужна своим спутникам сильной и здоровой! Через какое-то время она вправду задремала, вплетая в свой сон пение первых проснувшихся птиц, шелест листьев, легкое касание утреннего ветерка и дыхание любимого человека. А Патрик лежал рядом без сна, не переставая задавать себе вопрос: что же теперь творится в голове у О лавы и что ему предпринять, чтобы она изменила свое отношение к нему. Конечно, после всего что она пережила, у нее очень негативное впечатление о мужчинах с белой кожей, она не доверяет всем европейцам, кроме Джека, но Патрик надеялся, что за время, которое они проведут вместе, он сумеет доказать Олаве искренность своих чувств и покорит прекрасную маорийку.

Утром, прежде чем отправиться в дорогу, Джек достал рубашку из своего дорожного мешка, платок, который он иногда завязывал на шею, шляпу, и сокрушенно покачал головой, разглядывая свои запасные штаны.

— Не знаю, Олава, увенчается ли наш маскарад успехом, — сокрушался Джек, прикладывая свою рубаху к изящной фигурке. — Сразу видно, что эта одежда с чужого плеча. Что же нам делать?

Олава взяла платок и, завязав свои длинные косы на затылке, сначала, как пират, завязала платок, а сверху надела шляпу.

— А теперь дай мне твой плащ, он длиннее моего, а поэтому закроет меня до самых пяток, — ответила девушка.

— Олава, ты умница, я бы никогда не догадался! — воскликнул Джек.

Патрик стоял в стороне, поглядывая в сторону друзей. Как хороша его любимая! И в этой одежде Олава, похожая на юного хорошенького туземца, была прелестна и желанна. Патрик знал, что никогда не забудет эту ночь и то счастье, которое он испытал, целуя Олаву и обладая ею. Но сейчас надо думать о другом: его сестра в племени дикарей, во власти человека, охваченного страстью к ней. Страшно подумать, что может случиться, если они опоздают.

Путники благополучно миновали стоянку племени Ипаку-А, только на минуту остановившись, чтобы поклониться вождю, и во весь дух поскакали дальше.

Очень скоро густой кустарник замедлил их темп. Часто Джек или Патрик соскакивали с лошадей, чтобы прорубить дорогу: бесчисленные разновидности здешних папоротников защищают родную землю с не меньшим упорством, чем сами маори.

Поэтому равнину, где горная цепь переходит в холмы, друзья пересекали с большим трудом. Затем дорога стала лучше. Они скакали по прекрасной долине, пересеченной небольшими ручейками со свежей, чистой водой, которые, весело журча, бежали среди кустарников. Как рассказала Олава, новозеландцы знают две тысячи растений, из которых не меньше пятисот целебных. Цветы здесь редки и однообразны по краскам. Почти не встречается однолетних растений, но в изобилии растут папоротники и съедобные злаки. В некотором отдалении от берега, над темной зеленью виднелись иногда высокие деревья: экзотические, с ярко красными цветами, необычные сосны, туи с вертикально прижатыми ветвями и кипарисы, распространяющие повсюду свой неповторимый терпкий аромат. Стволы деревьев утопали в зеленом океане папоротников.

Между ветвей больших деревьев и над кустами порхали зеленые какаду с красной полоской на шее похожие на важных министров, попугаи с черными бакенбардами; и другая разновидность — рыжие, величиной с утку, с яркой подпушкой крыльев, а еще — забавные попугайчики с ярко-красными кружочками на щечках.

В одном месте из-под ног лошадей испуганно убегали две странные курицы без крыльев и хвоста. У них было пышное белое оперение, длинный, как у бекаса, клюв, а на ногах — по четыре пальца.

Патрик удивленно рассмеялся, увидев новозеландских киви.

— Каждый раз меня забавляют эти птицы, — весело сказал он. — Наверное, разводить таких куриц одно удовольствие: крыльев нет, улететь не могут. Чем же они питаются?

— Да всем подряд, — ответила Олава. — Они одинаково охотно едят личинок, червяков, насекомых и семена.

— Боюсь, у меня нет времени собирать червяков для этих красоток, — попытался продлить разговор Патрик, но туземка уже ничего не ответила, устремив свои черные глаза на дорогу.

Местность была пустынная. Кругом не было видно никаких следов туземцев, никакой тропинки, указывающей на присутствие человека в этих равнинах. Спокойная неширокая река, плавно извиваясь, струилась меж высоких кустов. Взору открывалась величественная равнина, замыкавшаяся на востоке невысокой горной цепью. В далекой дымке очертания этих гор приняли странный, фантастический вид: словно стая гигантских драконов вдруг застыла окаменев. Такое хаотически причудливое нагромождение говорило о том, что среди этих гор есть вулканы — старые, а может быть, действующие и поныне. Новая Зеландия вообще считалась среди европейцев страной вулканов и гейзеров, так как огонь до сих пор не утих в ее недрах и все еще сотрясает ее.

Патрик и Джек смогли, практически не замедляя темпа, подстрелить пару болотных куропаток.

Под вечер путники решили остановиться на ночлег. Развели костер, из тонких веток и плащей устроили ложе. Олава, взяв походный котелок, спустилась к реке за водой для ужина. Патрик привычно проводил ее глазами и тяжело вздохнул. Его сердце, словно преданная собачка, повсюду следует за ней, а Олаве и дела нет, что он так любит ее. Понурившись, он вернулся к костру: надо, чтобы он разгорелся как следует, — и оставил побольше углей, в которых решили запечь рыбу.

Внезапно со стороны реки раздался пронзительный женский крик. Патрик, похолодев, узнал голос Олавы. Джек кинулся к берегу, Патрик поспешил за ним. Высокие кусты мешали что-нибудь увидеть, поэтому, только подбежав к реке вплотную, они узрели следующую картину: отчаянно сопротивляющуюся девушку связали и пытались положить на дно пироги, длиной с лодку, пяти футов шириной и трех футов глубиной, целиком выдолбленную из сосны. Ее дно было устлано сухим папоротником, который сейчас вихрем взметался под ногами Олавы. Пирога находилась на середине реки, и несколько человек, несмотря на то что Олава своими судорожными движениями раскачивала лодку во все стороны, гребли изо всех сил, стремясь подальше уехать от защитников девушки.

Патрик вскинул руку с пистолетом, но туземец в пироге поднял нож, показывая, что убьет девушку, если кто-нибудь выстрелит. Ирландец в отчаянии повернулся к Джеку:

— Что нам делать?! Скажи, ведь нужно действовать!

Джек кинулся к лошадям, объясняя на ходу:

— Это вождь! Он не поверил нашему маскараду, умудрился разглядеть Олаву и решил забрать ее себе. Открыто мы Олаву не вернем, только головы сложим; нужно незаметно пробраться к деревне, а там решим по ситуации.

Бедная девочка! Еще жить-то не начала, а уже приняла столько страданий!

Патрик тревожно посмотрел на друга и спросил:

— Как мы найдем эту деревню?

— Она где-то рядом, я уверен! Будем скакать вслед за пирогой, проследим за ними! — ответил Джек.

Несколько часов длилось преследование лодки. За это время стемнело, Джек и Патрик рисковали в темноте сломать себе шею, потерять лошадей, но останавливаться было нельзя. Они скакали за яркой, движущейся по реке точкой, и постепенно теряли надежду: лошади уже надсадно хрипели, с их боков слетали хлопья пены, и было ясно, что долго они не протянут.

К счастью, пирога, наконец, остановилась. Джек и Патрик привязали измученных лошадей и побежали вниз к берегу. Держась на некотором расстоянии, друзья шли за туземцами. Четверо аборигенов несли на плечах лодку, один вел упирающуюся Олаву, другие два несли какие-то тюки.

— Их слишком много, — с сожалением произнес Джек. — Нам ни за что не справиться с семью воинами. Одно хорошо: часть отряда вместе с вождем осталась на прежнем месте стоянки, значит, к Олаве пока никто приставать не станет — наверняка вождь приберег ее для себя.

На следующее утро, на рассвете, плотный туман тяжело стелился над рекой. Белый пар, насыщавший воздух, сгустился от ночной прохлады и покрыл густым облаком часть воды. Однако лучи солнца вскоре проникли сквозь эти клубы, и они растаяли под взором сияющего светила. Оно осветило двух спящих мужчин, которые лежали около своих лошадей, завернувшись в дорожные плащи. Вскоре они проснулись и стали совещаться насчет дальнейших действий.

— Нам нельзя позволить себя обнаружить — это верная смерть, — говорил Джек.

— Почему? Ты же говорил, что в хороших отношениях с их вождем! — горячо возразил Патрик.

— Вождь обманул меня. Взял дар, а потом выкрал девушку. Ты думаешь, он сейчас горько раскаивается? Вовсе нет! Людям свойственно ненавидеть тех, с кем они поступают плохо. И если он встретит меня сейчас, то, скорее всего, я заинтересую его в гастрономическом смысле. Нет, надо аккуратно, не привлекая к себе внимания, проследить, где держат Олаву, а ночью выкрасть ее.

— Как же мы это сделаем? — озадаченно спросил ирландец. — Ведь кругом равнина с редким кустарником. Вчера в полной темноте мы еще могли подойти к деревне, а как это сделать днем?

— Кустарник попадается редко, но он очень густой. Придется с вечера спрятаться и целый день до самой темноты провести без движения — это очень сложно, без опыта почти невозможно. Поэтому ты дождешься меня здесь. Это, конечно, очень опасно тоже, так как на тебя могут наткнуться охотники племени. Но другого выхода у нас нет.

Скрепя сердце Патрик согласился, хотя ему так хотелось хоть одним глазком увидеть любимую. Днем мужчины наловили рыбы и засолили ее, чтобы позже съесть, так как огонь разводить нельзя было ни в коем случае.

С наступлением темноты Джек лег поспать на пару часов, прежде чем отправиться к деревне, а Патрику было не до сна. Вновь и вновь вспоминал он те блаженные минуты, которые провели они вместе. Нет, тело женщины не может обманывать! Она отдавала себя целиком, со страстью, превосходящей его собственную. Ее язык, словно гибкая змея, обвивал его мужское достоинство, и она наслаждалась, слушая его стоны, забирая его волю в плен. А когда он ложился на нее, ее бедра распахивались ему навстречу с такой готовностью, что Патрик терял разум от блаженства. Обладать такой женщиной — безграничное счастье; но увидеть свет, а потом потерять его — слишком тяжело. Ирландец знал, что он не отступит, не откажется от надежды быть с ней снова, на какие бы жертвы ему не пришлось пойти. Звезды стали бледнеть, и он разбудил Джека:

— Вставай, пора идти, еще час-другой и начнется рассвет.

Джек легко, будто спал целые сутки на мягкой перине, поднялся и уже через несколько минут растворился в темноте, бросив напоследок:

— Будь настороже, слушай лес, чтобы не проморгать появление человека или хищника. Неосторожность и напрасные переживания могут стоить нам жизни.

Медленно тянулись тоскливые часы ожидания. Патрик старался не отвлекаться на посторонние мысли, понимая, что от его внимания многое зависит: если его обнаружат, не только он сам может погибнуть, но друзья лишатся еще и лошадей, а без них надежды на бегство почти нет. День казался бесконечным, и когда, наконец, небо окрасил в розовый цвет закат, Патрик был измучен так, словно целый день без отдыха занимался тяжелой физической работой. Наклонившись над обрывом, он смотрел на мутные воды реки, как вдруг его слух уловил стук множества копыт. Патрик метнулся в лес, к лошадям, отвел их как можно дальше от тропы, а сам вернулся и спрятался в кустарнике, чтобы посмотреть, что кто за нежданные путники.

* * *

Вскоре на дороге показался отряд, и Патрик с содроганием сердца узнал туземцев племени, которое похитило Олаву, а также самого вождя Ипаку-А. Значит, надежды нет — сегодня его любимую ждет нелегкое испытание: ей предстоит ночь с сорокалетним, сильным, искусным, судя по словам Джека, вождем, которого она до сегодняшнего дня даже не знала. Как жестока к ней судьба! Даже такая стойкая девушка, как Олава, может сломаться под ее ударами! Патрик хорошо рассмотрел вождя и теперь сгорал от ревности, ненависти и жалости к любимой. Этот высокий плотный мужчина, все тело и лицо которого было покрыто искусными татуировками, что говорило о его высоком положении и множестве военных побед, способен покорить страстную женщину, какой была Олава. Может быть, сначала по принуждению, а потом и по доброй воле она останется с ним. Это ее родная среда, в которой ей все привычно и любимо с детства. Кроме того, высокое положение вождя и ее возвысит в глазах племени. Это были серьезные доводы, которые сводили бедного ирландца с ума. Его воображение рисовало картины ужасного разврата, в котором его женщина играла главную роль. Что там говорил Джек? Не отвлекаться на посторонние мысли и напрасные сожаления! А ведь Джек оказался точно в таком же положении, что и Патрик! Только сейчас ирландец до конца понял и посочувствовал Джеку. Какую муку он испытывал все это время, не давая себе поблажки. Да, Джек настоящий мужчина, умеющий держать свои чувства в узде. Он словно сделан из камня. Для того чтобы достичь своей цели и вернуть Энни, он готов на все, но, тем не менее, согласился потерять несколько драгоценных для него дней, чтобы помочь Олаве. Именно такой мужчина и нужен его сестре. Подумать только, если бы не эти трагические обстоятельства, он никогда бы и не узнал настоящую цену будущему зятю. Надо и ему, Патрику, взять себя в руки и вести себя так, как подобает взрослому человеку. За этими похвальными мыслями и застал ирландца Джек, подкравшийся незаметно и чуть ли не хлопнувший Патрика по плечу.

— Дорогой друг, я вижу, ты плохо следовал моим советам, — мрачно пошутил он, готовясь сообщить Патрику плохую новость. — Вождь вернулся. Олаву отвели к нему в дом. Там полно народу: первая жена Ипаку-А, их дети и слуги, Выкрасть Олаву оттуда гораздо сложнее, хотя и возможно. Похоже, нам придется задержаться. Как ты?

— Я видел отряд, который возвращался в деревню, — понурив голову, ответил Патрик. — Что теперь будет с Олавой?

— Мы знаем оба, что сегодня произойдет, — глядя на него черными, как ночь, глазами, сказал Джек. — Хотя есть слабая надежда, что вождь решит отложить постельные увеселения до свадьбы. Олава слишком молода и хороша собой, чтобы быть просто наложницей.

— Что же мы сидим, Джек? — вскочил на ноги ирландец. — Надо сегодня же выманить ее из дома!

— Сегодня устроили празднество по случаю возвращения вождя и его отряда, — ответил Джек. — На улицах деревни много народа. Сегодня это невозможно осуществить, друг. Придется набраться терпения. К утру я снова отправлюсь на свой наблюдательный пункт и разведаю обстановку.

После этого Джек, не теряя времени, поел соленой полусырой рыбы и лег спать. Через несколько часов он уже был на ногах и, несмотря на упорные просьбы Патрика поменяться ролями, ушел на разведку.

Прошел еще один мучительный день и вечер. В этот раз Джек вернулся озадаченный тем, что увидел. Жадно съев оставшуюся рыбу, он начал рассказывать:

— Я не знаю, что там наплела Олава, что она умудрилась сделать, но вождь не только не сделал ее своею, он выгнал ее из своего дома и отдал в служанки одной бедной семье. Целый день бедняжка таскала воду, ухаживала за детьми из этой семьи и выглядела так, будто выиграла миллион фунтов. Вот хитрюга! Через пару дней, если она будет такой же усердной, ее могут послать в лес за хворостом, там мы ее и заберем!

— Где же нам ее ждать? — нетерпеливо спросил Патрик, обрадованный услышанными новостями из деревни.

— Ничего не поделаешь, придется пойти на риск, — вздохнул Джек. — Я спрячусь в ближайшем лесочке, куда женщины ходят за хворостом, и там буду поджидать Олаву. Конечно, риск быть обнаруженным возрастает, но ничего не поделаешь, не могу же я выскочить из этого проклятого кустарника и побежать за ней, если Олава вдруг направится к лесу.

Прошло еще два томительных дня, после которых измученный Джек возвращался один, так как Олаве поручали домашние дела, которыми она занималась в пределах деревни. Но вот, наконец, видя покорность рабыни, ей разрешили сходить за дровами.

Олава давно решила для себя: что будет, то будет, но она непременно сбежит из деревни, как только ей представится такая возможность. Два дня она убаюкивала своих хозяев разговорами о том, как она счастлива оказаться в их племени, освободиться от этих грязных бледнолицых, которые без конца насиловали ее и заразили такой болезнью, при которой ей невозможно жить с мужчиной; что ее собственное племя так далеко, что до него не добраться и за год, и поэтому она будет угождать своей новой семье, своим дорогим хозяевам до самой смерти, только бы они не прогнали ее прочь.

В лесу Олава сразу же бросила плетеную корзину, которую ей дали для хвороста, и только прошла пару шагов, как была схвачена чьей-то крепкой смуглой рукой за талию. Обернувшись в испуге, она увидела, к своей великой радости, лицо друга.

— Джек! — воскликнула она и, припав к его груди, разразилась слезами.

— Тихо, тихо, моя смелая, отчаянная сестренка, — уговаривал ее Джек, гладя по голове. — В этот лес могут прийти и другие женщины племени, и тогда твои рыдания могут сильно навредить нам. Давай-ка убегать отсюда, Олава, и чем быстрей, тем лучше.

Туземка послушно кивнула головой и, размазывая слезы по своему хорошенькому, раскрасневшемуся от радости личику, устремилась вслед за Джеком. Сердце ее пело. Она не только освободилась, но еще и убедилась в том, что ее названый брат не бросил ее в беде, а все это время искал способ помочь ей.

— А где Патрик? — спросила маорийка, задыхаясь от быстрого бега.

— Он в миле отсюда, стережет лошадей и рвет на себе рыжие волосы, думая о тебе, — ответил на бегу Джек.

Олава счастливо рассмеялась. Ее любимый думает о ней, он приостановил поиски своей единственной сестры ради нее, неужели все это правда? И на земле есть верность, дружба, любовь и бледнолицые тоже испытывают это? Наконец-то судьба смилостивилась над ней! Сколько бы ей не суждено было прожить, она всегда будет благодарить Бога за сегодняшний день. Хотя Олава и бежит сейчас, как загнанный олень, чувствуя боль в боку от недавней раны. Когда Патрик увидел Джека, который держал на руках красную от бега, тяжело дышавшую Олаву, он почувствовал такую радость, такую любовь ко всему на свете, что, упав на колени, возблагодарил Бога за эту величайшую милость — увидеть целой и невредимой свою любимую. Не теряя времени, друзья вскочили на лошадей и поскакали прочь, оставляя позади деревню Ипаку-А, свои страхи и тревоги. Сегодня они верили, что могут преодолеть все, потому что обладают главным: верной дружбой и преданностью любимым.

Мимо в бешеном темпе проносились деревья, кусты, огромные заросли папоротников, а они летели вперед, словно на крыльях, и были счастливы оттого, что снова вместе. Очень скоро с ними будет Энни, они уедут далеко-далеко от вражды и ненависти и будут жить счастливо долго-долго.

Только в глубоких сумерках путники решили остановиться, чтобы дать отдых измученным лошадям. Костер решили не разжигать, опасаясь преследования туземцев.

Отъехав как можно дальше от дороги и наскоро соорудив ложе, завернулись в свои плащи и уснули, измотанные этой сумасшедшей скачкой.

На следующий день, едва рассвело, всадники продолжили свой путь. На этот раз поехали немного помедленнее, так как у Олавы от непрерывной тряски сильно разболелась рана. Она молчала весь вчерашний день, но во сне так стонала, прижимая руку к боку, что мужчины поневоле догадались в чем дело и решили завтра сбавить темп, ничего не объясняя Олаве. Когда небо стало темнеть и на горизонте появилась алая полоска заката, путники спешились и занялись приготовлением ужина, отъехав из предосторожности подальше от тропы в густой лесок, заросший до самых ветвей деревьев папоротником. Здесь они развели костер, поджарили двух подстреленных по дороге куропаток, с удовольствием поужинали приготовленной на огне пищей и решили лечь спать, как вдруг их потревожили чьи-то приближающиеся голоса, которые говорили по-английски.

Путники быстро затушили, забросав ветками, костер и, взяв лошадей за уздечки, стали углубляться в лес. Пытаясь быстрее и подальше уйти от британцев, Джек с друзьями не заметили, как вышли на большую поляну, а когда огляделись вокруг, было уже поздно — здесь устроился на привал целый отряд английских солдат, и некоторые из них уже повскакивали с мест, целясь в путников.

Джек с товарищами оказались в кольце: сзади подходили солдаты в небольшом количестве, а спереди был целый отряд. Вдруг Патрик неожиданно поднял руки вверх и, повернувшись к своим товарищам, быстро сказал:

— Прыгайте на лошадей и скачите прочь, я задержу их! Спасите Энни!

Затем он повернулся к солдатам на поляне и громко произнес:

— Не стреляйте! Мы здесь по поручению майора Дурсля!

Джек, не теряя времени, толкнул к лошади Олаву, вскочил сам и помчался прочь, отводя от лица хлеставшие ветки деревьев. Привыкшая во всем слушаться Джека, Олава неслась за ним, хотя сердце ее обливалось кровью: что будет с Патриком, когда его обман обнаружится? Время сейчас трудное, расстреливают без суда и следствия всех, кого заподозрят в чем-то против британских войск.

Вслед им летели пули, но слова Патрика сделали свое дело: солдаты стреляли мало и, в основном вверх, для острастки, не целясь в беглецов. Еще несколько минут, и они были далеко.

Между тем Патрика окружили со всех сторон суровые лица. Многодневный поход утомил солдат, от ежедневной тряски на лошадях они были измучены, и поэтому мало кто в отряде был в хорошем настроении. Толстый брюнет закричал:

. — Эй, парень, давай-ка объясни, при чем тут майор? Учти, он сейчас очень зол — от него девка сбежала, за которой он две недели гонялся и нас загонял. Так что давай не темни!

Так как ирландец продолжал молчать, толстяк грубо толкнул его и заорал в самое ухо:

— Тащи его в форт, пускай Дурсль сам с ним разбирается!

Через час Патрик был доставлен к майору Дурслю, который, увидев Патрика, чрезвычайно обрадовался и, приблизив свое крысиное лицо к ирландцу, цинично рассмеялся:

— Странная у вас семейка, О Конелл, доложу я тебе. Сестрица твоя от меня только вчера сбежала, а ты тут как тут. Вы с Энни боялись, что я заскучаю в одиночестве? Как хорошо, что ты посетил наш форт! Теперь у меня есть замечательная наживка, на которую я поймаю твою сестру как рыбку!

Патрик, руки которого сзади были связаны толстой веревкой, рванулся к майору, но тот ловко ударил его ногой по коленному суставу, и молодой человек рухнул на пол, корчась от боли.

Майор Дурсль подошел к нему и, щуря свои маленькие глазки, цвета гнилого яблока, процедил:

— Но прежде чем я поймаю Энни, я позабавлюсь с тобой. Забавы у меня весьма специфические, и тебе вряд ли понравятся. Ты у меня будешь… зайчиком, а я — охотником. Если будешь резво прыгать, останешься жив. Вот такая игра! Сейчас и начнем… Эй, кто-нибудь, отнесите этот мешок костей во двор!

Двое подскочивших солдат подхватили Патрика под мышки и потащили его наружу, где, хорошенько встряхнув, поставили на ноги. На крыльцо вышел майор с пистолетом. Хищно улыбаясь, он стал объяснять ирландцу:

— Я буду стрелять тебе по ногам, а ты будешь прыгать как маленький рыженький зайчик. Если, конечно, не хочешь стать инвалидом, — добавил он, видя, как гордо вскинул свою непокорную голову пленник.

Патрик понял, что если он не будет прыгать, майор прострелит ему ноги, и тогда он не сможет ходить. Поэтому при первом же выстреле молодой человек подпрыгнул как можно выше, несмотря на странную боль в колене.

Второй выстрел попал ему в плечо. Охнув, Патрик схватился за него, из-под пальцев заструилась кровь. Он воскликнул, морщась от боли:

— Что вы делаете, вы же говорили, что будете стрелять по ногам!

Криво улыбаясь, майор ответил:

— Я подумал, что ты можешь разнообразить нашу игру прыжками в сторону. Но ты, видно, как все ирландцы, тугодум и не сообразил вовремя отпрыгнуть! Сам виноват! Попробуем еще раз!

Через час окровавленного Патрика втащили в сарай и бросили на охапку колкой старой соломы. У него, кроме плеча, были прострелены правая ладонь и бедро.

— Посадите его на хлеб и воду, — приказал майор Дурсль подбежавшему Пинкорну.

— Но, майор, после такой потери крови при эдаком рационе питания он протянет ноги, — рискнул возразить сержант.

— Разве мне нужен сильный и здоровый пленник? — процедил майор, глядя на опустившего голову подчиненного. — Вам ясно? Выполняйте!

* * *

Когда факел разгорелся как следует, можно было многое разглядеть, подняв его над головой. Скоро женщинам попалось такое место, где маленький ручеек, падая со скалы, мало-помалу осаждал известь и в течение столетий образовал целую кружевную реку с водопадом из блестящего и прочного камня. Энни прошла вперед и осветила водопад, подзывая Маору к себе. Та, как ребенок, которому показывают новую игрушку, восторженно оглядела водопад и устремилась вслед за Энни. За водопадом они нашли крутую естественную лестницу в узком проходе между двумя стенами, и ими сразу же овладела страсть к открытиям. Ведь если они все равно не знают выхода, может быть, им удастся открыть новый путь на волю? Энни подозвала Маору и, сделав копотью знак, чтобы не заблудиться, они отправились на разведку. Долго шли они по этому коридору, поворачивая то вправо, то влево и, забираясь все глубже и глубже под землю в тайники пещеры, сделав еще одну пометку, свернули в сторону в поисках нового и невиданного, поражающего воображение. В одном месте они набрели на обширную пещеру, где с потолка свисало много сталактитов, длинных и толстых, как руки взрослого мужчины; женщины постояли в ней немного, удивленно охая, и вышли по одному из множества боковых коридоров. По этому коридору они скоро пришли к прелестному роднику, выложенному сверкающими, словно иней, кристаллами. Этот родник находился посреди пещеры, стены которой поддерживало множество причудливых колонн, образовавшихся из сталагмитов и сталактитов, слившихся из-за постоянного падения воды в течение многих веков. Под сводами пещеры, сцепившись клубками, висели летучие мыши, по сотне в каждом клубке; потревоженные светом, сотни мышей слетели вниз и с отвратительным пронзительным писком стали бросаться на факел. Их омерзительные морды в полумраке пещеры казались демоническими.

Маора приняла летучих мышей за нечистых духов, явившихся из тьмы. С отчаянным воплем она выскочила в первый попавшийся коридор, и Энни была вынуждена бежать за ней, так как опасалась, что туземка потеряется или свалится в темноте в глубокую щель, которыми изобиловал лабиринт. Впрочем, девушка выскочила из пещеры вовремя, так как одна из летучих мышей почти загасила крылом факел. Летучие твари гнались за женщинами довольно долго. Маора совсем обезумела от страха, она то и дело сворачивала в новые коридоры, попадавшиеся навстречу, а Энни бежала за ней, пока, наконец, измученные гонкой женщины не избавились от этих опасных животных. Вскоре Энни с Маорой вышли к большому подземному озеру, которое, поблескивая тусклым серебром, уходило куда-то вдаль, так что очертания его терялись во мгле. Женщины отдохнули здесь немного, но гнетущее безмолвие пещеры словно душило их своей холодной рукой, поэтому они снова пошли по какому-то коридору и шли по нему молча, заглядывая в каждый проход в надежде — не забрезжит ли там лучик света, означающий, что за ним есть выход на воздух.

Каждый раз, когда Энни начинала осматривать новый ход, она обращалась к Маоре и, не сводя с нее полных надежды глаз, говорила весело:

— Не бойся, Господь не оставит нас! Все в порядке, мы скоро найдем выход!

Но с каждой новой неудачей Энни все больше и больше падала духом, и скоро они начали поворачивать куда попало наудачу, в бессмысленной надежде найти выход на свободу. Энни по-прежнему твердила, что все в порядке, но страх свинцовой тяжестью лег ей на сердце, и теперь ее голос звучал так, как будто говорил: «Мы здесь умрем». Маора старалась прижаться к девушке изо всех сил, она очень хотела удержать слезы и выглядеть сильной перед бледнолицей, но они так и текли. Женщины на секунду приостановились и прислушались. Вокруг стояла такая глубокая и мертвая тишина, что было слышно даже, как они дышат. Энни крикнула. Эхо откликнулось, прокатилось по пустым коридорам и, замирая в отдалении, перешло в тихий гул, похожий на чей-то насмешливый хохот.

Маоре показалось, что она сходит с ума. Отовсюду ее настигали чудовищные звуки и, ударяясь о ее несчастную голову, отскакивали словно мячики. Злые духи снова настигли их, и они ни за что не отпустят Маору наверх, к свету!

Туземка села на землю и так горько заплакала, что Энни испугалась за ее рассудок. Слишком много страшных впечатлений для первобытного сознания. Девушка села рядом с Маорой и обняла ее; туземка спрятала лицо у нее на груди, прижалась к ней, изливая свои страхи и бесполезные сожаления об их прошлой вражде, а дальнее эхо обращало ее слова в насмешливый хохот.

Они встали и опять пошли дальше — куда глаза глядят, просто наудачу. Им больше ничего не оставалось делать, как только идти не останавливаясь. Надежда снова ожила в них на короткое время — не потому, что было на что надеяться, а потому, что надежде свойственно оживать в молодом сердце, которое полно соков и сил и так хочет жить!

Скоро дала себя знать усталость; женщины не хотели ей поддаваться, им было даже страшно подумать, как это они будут сидеть, когда надо дорожить каждой минутой. Двигаться хоть куда-нибудь все-таки лучше, и это могло привести к спасению, а сидеть — значило ускорять приход смерти.

Наконец ноги отказались служить измученным женщинам. Они сели, тесно обнявшись.

Знаком Энни показала, что сейчас потушит факел, так как надо было экономить свет. Мао-ра предусмотрительно проверила, не потеряла ли она в гонке с летучими исчадиями ада трут, но, нащупав его, успокоенно кивнула головой, соглашаясь. В темноте тишина показалась еще более зловещей, а холод пробирал их влажные от бега спины до костей. Медленно женщины проваливались в сон.

Маора задышала тихо и равномерно, едва видимая улыбка появилась у нее на устах. Ей снилось огромное празднество: красивейшие девушки танцуют у общего костра, под навесом сидят самые уважаемые люди племени и среди них сияет красотой и золотыми украшениями она, Маора. Все мужчины в деревне не отрывают от нее глаз, а женщины завидуют и преклоняются. И, наконец, властным жестом ее подзывает к себе вождь, его глаза горят от страсти…

Задремала и Энни. Ее сон вначале был также темен и спутан, как и ее хождение по лабиринту: она бродила по темному просторному дому, полная луна светила в окна, не прикрытые шторами. Энни знала, что ищет кого-то, но не могла вспомнить, кого именно. Сердце ее сжималось от тревоги и любви, она шла вперед, несмотря на страх, который охватывал ее всякий раз, когда она поворачивала ручку новой двери. Наконец она вошла в комнату, которая не пустовала, как остальные. В глубоком кресле у окна, спиной к Энни, сидела женщина. Луна освещала ее каштановые с сединой волосы, собранные в высокую прическу, строгий узкий силуэт, выпрямленную спину. Она была одета в темно-синее платье, с высоким кружевным воротничком до самого подбородка. Женщина повернулась к Энни, и нежная улыбка осветила ее худое усталое лицо с большими добрыми глазами.

— Мамочка, — вскричала девушка, бросаясь к креслу и обнимая женщину. — Как я соскучилась, моя дорогая, ненаглядная. Мама, мне так страшно, мне так тяжело, я заблудилась и не знаю, что мне теперь делать?

Мать крепко обняла Энни и, поглаживая по волосам, проговорила в самое ухо:

— Ты обязательно найдешь выход, только не останавливайся, не отчаивайся, иди на свет… Ты будешь очень счастлива в любви, я знаю это, моя доченька. Твой любимый уже совсем рядом, только не останавливайся, ищи выход, моя родная…

Тут только Энни вспомнила, кого она искала с таким неослабевающим упорством: Джека, ее жениха. Перед ее мысленным взором встало дорогое лицо: смуглая кожа, широкие правильные дуги бровей, красиво очерченные губы и большие черные глаза с густыми ресницами. Джек, Джек, любимый, когда же они встретятся вновь?

Вдруг мать разжала объятья и стала таять, словно облако, развеянное сильным ветром. На кресле остался только белый кружевной платок, который лежал у нее на коленях.:

Несмотря на раздиравшую Энни грусть, девушка почувствовала, что обрела, наконец, стойкую надежду, которую не разрушит усталость и тьма. Она будет идти вперед, навстречу свету и своей любви, которая ждет ее так же сильно, как и она ее.

Неожиданно Энни проснулась. Ее разбудили непонятные шорохи поблизости, похожие на крысиную возню. Девушка сначала очень испугалась, но по отлетавшим крошечным искоркам поняла, что это Маора пытается зажечь факел. Очевидно, она проснулась раньше и испугалась темноты.

Наконец факел осветил коридор, который казался бесконечным из-за темноты в обоих его концах. Они встали и пошли дальше, взявшись за руки, уже не надеясь найти выход. Маора попробовала сообразить, сколько времени они находятся в пещере — ей казалось, что целую неделю. Однако этого не могло быть, так как их факел еще не сгорел и наполовину. Прошло много времени, сколько времени они не знали, пока не нашли источник и вдоволь не напились чистой холодной воды.

Только сейчас женщины поняли, как сильно им хочется есть. Если раньше страх и усталость притупляли чувство голода, то теперь, когда они немного свыклись со своим нынешним положением, рези в желудке стали невыносимыми.

Маора жестами показала, что очень хочет есть, на что Энни только развела руками. Вместо еды тут только плесень да летучие мыши. Летучие мыши! Энни осенила идея: ведь эти твари не все время проводят в лабиринте, они должны вылетать наружу, чтобы поохотиться! Как ни страшно возвращаться к этим пискливым, отвратительным существам, умереть в полной темноте и тишине от голода — вариант еще менее привлекательный.

Энни жестами показала, что они возвращаются в пещеру, где живут летучие мыши. Маора в испуге замотала головой, отказываясь идти. Энни долго ее уговаривала, стараясь интонацией передать ей свою уверенность в спасении, но все было бесполезно. Наконец, когда Энни поняла, что теряет драгоценное время, она решилась на хитрость: сделав вид, что она уходит одна, девушка взяла факел и направилась в сторону озера, к которому они вышли, убегая от летучих мышей.

Через несколько секунд она услышала крик и топот ног, догоняющих ее. Маорийка, часто дыша, с укором посмотрела ей в глаза. Они пошли вперед, внимательно прислушиваясь, не раздастся ли поблизости писк мышей. Наконец они услышали отдаленную возню, характерные звуки и шелест крыльев. Маора поежилась от страха, но пошла вслед за Энни, кинувшейся в проход, из которого доносились эти звуки.

Вот и та самая пещера. Снова сотни отвратительных уродливых мордочек уставились на них. Мыши висели, словно складные зонтики, держась когтями за выступы на потолке. Энни, не теряя времени, принялась осматривать стены и потолок пещеры: ничего, нигде ни щелочки света. Значит, из этой пещеры есть боковой выход, который ведет наружу. Только какой из них? Таких боковых отверстий в пещере было не меньше десятка. Энни принялась методично осматривать их один за другим. Она успела оглядеть четыре выхода, прежде чем на них стали нападать стаи противно визжащих летучих мышей. Они кидались прямо в лицо, и Маора совсем обезумела от ужаса: она, словно ветряная мельница, изо всех сил махала руками, стараясь своим криком испугать пищащих тварей, то и дело задевая Энни, которой приходилось отбиваться от летающих полчищ одной рукой. Больше чем голову, ей приходилось защищать факел, без которого идти дальше было невозможно.

В какой-то момент Маора вцепилась в спину Энни, ища помощи, и девушке, чтобы не упасть, пришлось обеими руками опереться о стену. Факел выпал из руки и потух. Женщины оказались в одном из боковых отверстий. С ужасом они смотрели, как слабый огонек факела вспыхнул, потом угас, пуская тоненькую струйку дыма, которая помедлила секунду на верхушке и растаяла, растворилась в непроглядной темноте.

Сколько времени прошло, прежде чем женщины заметили, что плачут в объятиях друг друга, ни одна из них не могла бы сказать. Обе знали только, что очень долго пробыли в сонном оцепенении, а потом снова очнулись, почувствовав себя во власти полного отчаяния.

Часы проходили за часами, и скоро голод снова начал терзать несчастных.

Вдруг Энни сказала:

— Ш-ш! Ты слышала?

Обе прислушались, затаив дыхание. Они уловили какой-то звук, похожий на слабый, отдаленный разговор. Энни закричала, надеясь привлечь внимание, однако в темноте отдаленное эхо звучало так страшно, что девушка крикнула один раз и замолчала. Опять где-то раздался звук человеческой речи, как будто немного ближе.

— Здесь люди, здесь где-то есть люди! — сказала Энни. — Не бойся, Маора, теперь все будет хорошо!

Женщины чуть не сошли с ума от радости. Однако спешить было нельзя, потому что на каждом шагу попадались ямы и щели и надо было остерегаться. Скоро они дошли до такой расщелины, и им пришлось остановиться. Быть может, в ней было три фунта глубины, а быть может, и все сто. Энни легла на живот и перегнулась вниз насколько могла, но дна не достала. Тогда она, все еще лежа на животе, стала измерять ее ширину. Удастся ли им перешаг1 нуть щель? Она была довольно широкая: в половину туловища девушки и на вытянутую ее руку. Перешагивать щель было опасно, но другого выхода не было. Положение осложнялось тем, что Энни не знала, как рассказать об этом Маоре. Девушка заставила туземку лечь рядом с собой и измерить щель собственными руками. Кажется, сообразительная маорийка поняла, что им нужно делать.

И вот Энни, произнеся про себя краткую молитву Творцу, как можно шире шагнула через провал в том месте, где измерила его руками. Через несколько секунд рядом оказалась Маора. К счастью, люди наверху не прекращали разговор, и можно было идти на звук их голосов, как на маяк.

Прошло совсем немного времени, и впереди забрезжил свет. Он шел из небольшого отверстия, в которое, хотя и с трудом, девушки могли протиснуться. Они обнялись на радостях и расплакались. Но это были слезы счастья! Им, заживо погребенным, была снова дарована жизнь!

Первой наружу выбралась Маора. Вначале ее бедра застряли в узком отверстии, и девушка задергалась в панике, но мощный толчок Энни сзади помог ей проползти вперед. Две минуты она сидела, щурясь от невыносимо яркого света, а затем заметила бегущих к ней людей из своего племени, среди которых Маора увидела мужа.

Наконец из чрева земли, словно младенец из лона матери, выкарабкалась и Энни. Ей тоже ударили в глаза безжалостные лучи солнца, и, зажмурившись, она ощутила чьи-то сильные и ласковые объятия. Словно во сне она услышала знакомый, до боли родной голос и поскорее открыла глаза: перед ней стоял Джек, он обнимал ее и говорил своим низким волнующим голосом:

— Энни, девочка моя, ты можешь идти? Скажи мне что-нибудь, родная моя, не пугай меня!

Вот что увидела, в первую очередь, боровшаяся до конца за свою жизнь Энни. А потом, и это было уже совсем не так замечательно, эту красавицу-туземку, которая так прижалась к Джеку, что ревность черными когтями вцепилась в душу ирландки.

— Кто это, Джек? — спросила Энни, ревниво оглядывая незнакомку. — Познакомь нас.

Джек увидел насупленные брови и хмурый взгляд любимой и рассмеялся:

— Это моя сестра, Олава. Она будет жить с нами, дорогая.

Кровь вскипела в жилах ирландки. Ах вот как это теперь называется — сестра! Еще и жить собирается с нами, вот наглость! Кроме того, Энни раздражал тот факт, что она стоит перед ним грязная и растрепанная, как огородное чучело, а у маорийки аккуратно причесаны волосы, одежда в полном порядке, и выглядит она так, как будто целый день только и делала, что прихорашивалась перед зеркалом. Сквозь зубы Энни процедила:

— Твоя сестра совсем не похожа на тебя, Джек. И насколько я помню, ее зовут так же, как и меня — Энни…

Олава заговорила, и ее голос напомнил Энни звон большого колокола, такой же красивый, низкий и звучный:

— Я не родная сестра Джека. Он спас меня от смерти и от позора. Я буду преданно служить вам обоим, пока дышу.

«Уж представляю, как ты сумеешь услужить моему жениху», — подумала Энни, а вслух сказала:

— Рада познакомиться. Надеюсь, когда познакомимся поближе, я пойму, какая необходимость заставляет тебя жить в чужом доме.

Джек удивленно и огорченно поднял брови, но сказать ничего не успел, так как к ним подошел вождь маорийцев и заключил Энни в объятия:

— Я счастлив, что ты жива и здорова; слишком много потерь за последние дни, и я не мог бы пережить еще и это. Обе мои жены живы, и мне остается только благодарить Великого Духа за эту величайшую милость.

Джеку показалось, что земля поплыла у него под ногами. Манипу стал мужем Энни, он обладал ею! Джек знал строптивый характер своей возлюбленной и поэтому был уверен, что Энни согласилась добровольно, иначе туземец ничего не добился бы.

Почему же Манипу ничего не сказал ему, когда он рассказывал туземцу о своей невесте? Олава не зря предупреждала о том, что забрать Энни будет делом непростым. Ничего, он будет бороться до конца!

Джек догнал Манипу и тронул его за плечо:

— Вождь, мне надо поговорить с тобой, это чрезвычайно важно!

Невозмутимо, с царственным достоинством ответил Манипу, не снимая руки с талии Энни:

— Говори!

Невероятным усилием воли Джек подавил ярость, которая охватывала его, когда он видел, что туземец дотрагивается до его женщины. Если Джек позволит себе хоть одно неосторожное слово, Манипу уничтожит его и Олаву. Так ничего не добиться. Поэтому он сделал глубокий вдох и ответил почтительно:

— Я хочу поговорить с тобой наедине.

Манипу видел, что его уловка вывести из себя соперника не подействовала. Что ж, Манипу умеет проигрывать достойно, тем более, что это часть игры.

Он немного подумал и сказал:

— Сейчас я отведу своих женщин в хижину и как следует устрою, а потом поговорю с тобой.

Джек плелся сзади, чувствуя себя побитой собакой, которой показали ее место. Его унизили прилюдно, при Энни, но он все стерпит ради нее.

Через два часа, когда все было устроено, девочки-служанки ухаживали за Маорой и Энни, как за особами царской крови, Манипу встретился с Джеком для разговора, который должен был решить их судьбы.

Первым начал Джек, который повел разговор виртуозно, как изысканный танец:

— Вождь, во всех новозеландских племенах тебя знают как человека верного слову и великодушного. Ты благороден и смел, поэтому я решился поговорить с тобой откровенно: как случилось, что моя невеста, девушка, которая по искреннему взаимному влечению стала моей женщиной, теперь твоя жена? Я ехал за ней день и ночь, уверенный в ее любви и верности, желая ее всем сердцем, и что же я увидел?

Манипу судорожно сжал кулаки, когда услышал, что Джек был первым мужчиной Энни. А он, Манипу, уважая ее девственность, боялся лишний раз прикоснуться к ней! Она любит этого бледнолицего, отдалась ему без раздумий и сожалений, а его, вождя племени, не подпускает и близко! Как сурова, как скромна она была, когда он следил за ней горящим взглядом, мучаясь от желания обнять, поцеловать ее, слиться с ней в одно целое! Эта женщина обманула его, играла с ним словно кошка с мышкой, с ним, вождем могущественного племени. Она не достойна стать его женой. Он отдаст эту шлюшку Джеку, если ему это нужно. Но, чтобы не показаться поспешным в решениях и падким на лесть, Манипу ответил по-другому:

— Сегодня наш жрец будет приносить золотые дары Великому Духу и спрашивать его о нашей скорой битве с англичанами, и я попрошу его спросить о будущей судьбе Энни.

Джек замер на мгновение, а затем, овладев собой, произнес:

— Благодарю тебя, вождь, это мудрое решение.

Джек шел по улице, глядел на останки разоренных и сожженных домов, на заново поставленные хижины, а в голове вертелось одно: «Что задумал Манипу? Нет лучшего способа отказать человеку вежливо, чем сослаться на волю Великого Духа. И с этим решением он уже спорить не даст». Ноги сами привели Джека к хижине, где отдыхали и набирались сил Маора и Энни. Он постоял в нерешительности: у маорийцев не принято без приглашения входить на женскую половину, а тут целая хижина принадлежит женщинам. Наконец он решился на полумеру: встал около входа и пригласил выйти Энни.

Та вскочила с поспешностью, которая очень обрадовала Джека — значит, она тоже очень хотела увидеть его. Но, взглянув на ее строгое лицо, Джек потерял эту радостную уверенность. Взяв ее за локоть, он, заглядывая девушке в глаза, проникновенно заговорил:

— Обстоятельства ополчились против нас. Покидая тебя, я был уверен, что вернусь через неделю и ты сразу же станешь моей женой.

Энни дернула головой, как норовистая лошадка, и с вызовом спросила:

— Что же тебе помешало сделать это, Джек? Может быть, прекрасные глаза Олавы?

— Мне помешала рана в боку и большая потеря крови, — опустив свою красивую черноволосую голову, ответил Джек.

Взгляд Энни потеплел. Она сама взяла любимого за руку и почти робко спросила:

— Ты был серьезно ранен? Как же ты узнал, где я?

— Мне сообщил об этом твой брат, Патрик, — ответил Джек и, не теряя времени, обнял девушку. — Он славный парень, мы очень подружились. Вместе с ним мы отправились за тобой, а Олава стала нашей проводницей, она ведь из этого племени.

При упоминании туземки Энни ревниво сощурила свои яркие зеленые глаза:

— Каким же образом она из проводницы превратилась в твою любимую сестру?

— У меня одна любимая — это ты. Тебя я люблю, тебя жаждет мое тело, я хочу смотреть на тебя, трогать тебя, засыпать и просыпаться вместе с тобой. Ты одна владеешь моим сердцем…

Энни таяла, точно весенний снег, слушая Джека. Она прижалась к Джеку, ощущая, как горит желанием его сильное молодое тело. Тот наклонился и прошептал ей в самое ухо:

— Энни, не знаю, удастся ли нам поговорить еще наедине, а дело очень серьезное. Манипу не хочет отпускать тебя со мной. Он считает, что ты способна забыть нашу любовь и привязаться к нему, так как ты уже была с ним близка.

Щеки девушки окрасились ярким румянцем.

— Почему ты думаешь, что я спала с ним? Как ты смеешь так говорить?

Джек почувствовал, как теплая волна счастья окатила его с головой. Он недоуменно ответил:

— Потому что он называл тебя женой, поместил тебя в одну хижину с Маорой, обнимал тебя…

Девушка лукаво посмотрела на возлюбленного и хитро ответила:

— Он собирался на мне жениться, и только нападение англичан и наше с Маорой блуждание по лабиринту помешали ему сделать это.

Джек опять помрачнел. Горящим взором он оглядел Энни и отрывисто спросил:

— Ты была согласна? Я понимаю, ты не знала, куда я пропал, и, наверное, думала обо мне очень плохо, и у тебя не было другого выбора… Но ведь на самом деле тебе не хотелось выходить за него, правда?

Энни счастливо рассмеялась:

— Я не хотела выходить за него замуж, мой любимый ревнивец! Кстати, а где мой братец? Он до сих пор не удосужился поздороваться со мной! Раз вы приехали сюда вместе, очень невежливо с его стороны…

— Девочка моя, твой брат сейчас в плену у майора Дурсля. Мы с Олавой еле унесли ноги, а он прикрывал наш отход, — с горечью прервал ее Джек.

Энни запнулась на полуслове, в ужасе прикрыв рукой рот. Патрик в руках этого чудовища, который мечтает вздернуть его на виселице!

— Он, майор Дурель, хочет убить его, я точно знаю! — закричала Энни, вцепившись в плечи любимого. — Джек, мы должны его спасти, медлить нельзя, хотя, может быть, уже и сейчас поздно!

— Энни, дорогая, вряд ли майор повесил Патрика, — попытался успокоить девушку Джек. — Главная цель майора Дурсля — это Манипу и ты. Он знает, что ты в его племени и, скорее всего, будет использовать Патрика как приманку.

— Пойдем к Манипу, надо все рассказать ему, — рванулась Энни.

— Манипу все известно, завтра его воины выступают в поход, я иду тоже, — удержал ее Джек.

В душе девушки боролись противоречивые чувства: страх за брата и нежелание подвергать опасности жениха. Словно две змеи клубком свили гнездо у нее внутри. Энни посмотрела в глаза Джека. Нет, она не в силах разлучиться с ним сейчас. Умоляюще сложив руки, Энни стала просить Джека:

— Дорогой мой, возьмите меня с собой! Я никому не буду мешать, я буду сидеть в кустах тихо, как мышка, пока не кончится сражение, но я должна быть рядом! Дорогой, я просто не в силах сидеть тут, в деревне, и думать о том, что вас в это время, возможно, уже убивают!

Джек ласково погладил Энни по щеке и снисходительно, как ребенку, стал объяснять:

— Милая, здесь всем заправляет Манипу, а не я, и, кроме того, женщине не место в бою и даже поблизости. Если с тобой что-нибудь случится, я никогда себе не прощу. Мне тоже совсем не хочется расставаться, но я так сильно люблю тебя, что не могу позволить тебе рисковать собой.

Энни дернула своей рыжей непокорной головой и дерзко спросила:

— Значит, я люблю тебя меньше? Или я похожа на кисейную барышню, которая целыми днями сидит у окна и вышивает носовые платочки? К твоему сведению, я была в плену у майора, и мне удалось бежать, а это чего-нибудь да стоит!

Глядя на разгневанную девушку, Джек подумал, что очень многого о ней не знает, но его восхищает стойкость ее характера. Сбежать от майора Дурсля — такое под силу только его Энни! А теперь его милая мужественная девочка согласна снова вернуться к форту, лишь бы не разлучаться с ним! Что же делать? Надежды такой женщины нужно оправдывать. Может быть, если заранее выбрать безопасное место в стороне от форта, то и ничего страшного, если она поедет с ними. В любом случае, это решает Манипу. Джек может только предложить, а решать будет все равно вождь.

Вечером на месте святилища, где был вновь восстановлен жертвенник, жрец в окружении всего племени принес в жертву Великому Духу голубей и бросил в огонь огромный золотой слиток. Барабаны били, не останавливаясь, а одетый в причудливый ритуальный костюм жрец крутился все сильнее, пока, наконец, не упал, корчась, с пеной на тубах. Когда он немного пришел в себя, то объявил волю Великого Духа: Он гневается, что вождь взял в дом женщину не из племени маори и возвысил ее. Манипу должен изгнать ее, избавиться от бледнолицей, и тогда племя ждет скорая сокрушительная победа над англичанами.

Манипу сидел на высоком деревянном кресле, похожем на трон. Он так стиснул зубы, что на щеках заиграли желваки. За что боги так жестоки к нему? Разорение деревни за одну-единственную слабость вождя — любовь к белокожей девушке. Что ж, об Энни нужно забыть. Он вождь, а значит, должен судьбу племени ценить выше собственного счастья. Тем более что и счастья никакого не было: Энни всегда принадлежала Джеку душой и телом.

Манипу встал и звучным властным голосом произнес, подняв вверх правую руку:

— Завтра я и мои воины выступаем в поход, мы отомстим британцам! Бледнолицую женщину я отдаю моему белому другу — Джеку.

Энни не знала, что говорит Манипу, но по просиявшему лицу Джека поняла, что все в порядке. Он вертел головой, ища в толпе Энни, а когда встретился с ней глазами, стал пробираться к девушке.

— Энни, в соответствии с волей маорийских богов, которую изрек жрец, Манипу отдает тебя мне.

— Как это отдает, я что — вещь? — встрепенулась Энни.

Джек схватил ее за руку и потащил к месту, где возвышался трон Манипу.

— Негодовать и возмущаться будешь потом, моя несносная маленькая гордячка, — втолковывал он ей на бегу, а сейчас будь добра вместе со мной поклониться вождю, у маорийцев так принято.

Не успела Энни и глазом моргнуть, как уже стояла перед Манипу, кланяясь вместе с Джеком, который заливался соловьем, выражая благодарность вождю под одобрительные возгласы толпы.

Произнеся длинную благодарственную речь, Джек решился на просьбу об участии Энни в походе:

— Вождь, твоя мудрость также велика, как и твоя щедрость, поэтому, несмотря на то что уже получил от тебя неоценимый подарок, я решаюсь еще на одну просьбу…

Нахмурив брови, Манипу отрывисто бросил: — Говори!

— Ты знаешь, что в плену у английских солдат находится брат Энни. Она просит сопровождать отряд до форта, чтобы узнать новость о брате сразу после сражения, — торопливо продолжил Джек.

Манипу был поражен. Ему еще не встречалась женщина, которая добровольно отправилась бы в пекло боя, чтобы иметь возможность поскорее обнять или оплакать брата. Воистину волосы Энни, похожие на языки пламени, под стать ее характеру. Что ж, у Манипу будет возможность побыть с этой удивительной девушкой еще немного. Глядя в дерзкие зеленые глаза Энни, Манипу медленно кивнул, соглашаясь. Джек почувствовал, как сильно его мучает ревность. Хотя Энни сказала, что между ними ничего не было, Джек явно видел, что между этими двумя людьми существует незримая связь, а значит, что-то их связывает, о чем никому не дано знать. Мужчина упрямо вскинул подбородок: Энни станет его женой, и он будет так любить ее, что она забудет обо всем. Руки, глаза, губы Джека займут все ее время и мысли, даже во сне он не разомкнет объятья, не отпустит свою любимую. Его женщина будет любить только своего мужа, забудет о прошлом, как летом забывают о зиме. Джек повернулся к Энни и, обольстительно улыбнувшись, прошептал:

— Тебя берут в поход. Собирайся.

Энни просияла как рождественский фонарик, и, поклонившись вождю еще раз, побежала собирать вещи в дорогу.

Всю долгую ночь длилось томительное ожидание. Энни вглядывалась в темные очертания громады форта, темневшего на фоне ночного звездного неба. Девушка сгорала от нетерпения, ей хотелось побыстрее узнать о судьбе своего брата, находившегося где-то внутри, за мрачными стенами крепости. Наконец, рассвело, и солнечные лучи высветили форт и смутные фигуры часовых на его стенах. Ворота были настежь открыты, и через них входили и выходили группы солдат, устремлявшихся к берегу реки, где были причалены небольшие суда с товарами. Солнце поднималось все выше, время приближалось к полудню. Энни лежала рядом с Джеком в высоких зарослях колышущихся под дуновением ветерка трав, росших на опушке леса. На расчищенной от деревьев поляне возле стен крепости виднелись небольшие копны сена, заготовленные для солдатских лошадей.

Манипу сел на корточки и вытянул в руке свой топорик, давая молчаливую команду своим воинам на понятном им языке жестов. У Энни от страха упало сердце, когда она поняла, что вождь приказал аборигенам готовиться к атаке. Она видела, как небольшая группа туземцев, скрываясь за высокими деревьями, двинулась быстрым шагом к реке, чтобы напасть на солдат, находившихся вне стен форта.

В следующую минуту Джек обнял Энни за талию и. привлек к себе.

— Ты подождешь тут, — заявил он. — Здесь ты будешь в полной безопасности. Очень скоро все закончится, и я вернусь к тебе.

Взглянув в глаза Манипу, Энни почувствовала, что у нее перехватило горло: в глазах у аборигена застыла смерть. Девушка перевела взгляд на Джека, и у нее сжалось сердце. Она не могла выговорить ни слова и только кивнула, хотя ей так не хотелось с ним расставаться. Но она знала, что ей и так повезло, так как она получила возможность отправиться в поход вместе со своим любимым. Энни не могла просить его о большем. Задача, которую он перед собой поставил, была сопряжена со смертельным риском. Энни не хотела стать еще одной помехой на его пути. Крепко обняв Джека, Энни приглушенно всхлипнула, а затем резко отстранилась. В следующее мгновение вождь вместе с Джеком и своими воинами устремился через открытое пространство.

Заметив аборигенов, в крепости тут же подняли тревогу. Солдаты, несшие караул на смотровых площадках высоких стен, открыли стрельбу. Туземцы, не сдерживаясь ни на секунду, выпустили тучу стрел и бросились вперед.

Энни с тревогой следила за Джеком, боясь увидеть, как он упадет под градом пуль. Но Джек был слишком быстр и ловок. Вскоре он исчез за широко распахнутыми воротами форта, и Энни потеряла его из вида. Она сжала кулаки так, что ногти больно впились в ее ладони. В горле у нее пересохло, сердце бешено колотилось. До ее слуха донеслись ликующие крики туземцев, отрезающих головы своих врагов, и непрекращающийся треск ружейных выстрелов. Не в силах больше ждать сложа руки, Энни осторожно встала в полный рост. Что если Джек ранен и ему нужна помощь? Что если Патрик попадет под перекрестный огонь и его застрелят? Она нужна в эту минуту и тому, и другому. Энни пыталась рассмотреть, что происходит в крепости и нет ли солдат, которые могут открыть по ней огонь, когда она будет бежать по открытому пространству. Но на верхней площадке стены теперь виднелись только трупы англичан со стрелами, торчащими из груди или спины. На берегу реки лежали в лужах крови тела еще нескольких солдат.

Энни передернуло, она быстро отвела глаза в сторону, стараясь убедить себя в том, что убийство на войне неизбежно. Англичане творили зло и потому заслужили смерть. Именно они виновны в гибели многих мирных туземных деревень и в похищении Патрика. Весь этот дьявольский план был составлен майором Дурслем, и теперь его солдатам придется расплачиваться за это жизнями. Они совершили роковую ошибку, задумав истребить народ маори, чтобы завладеть их золотом.

В зоздухе стоял кислый запах ружейного пороха, и Энни охватил ужас. Джек! Патрик! Что могло случиться с ними в этой бешеной перестрелке? Решительно сжав зубы, девушка, не в силах больше стоять в стороне и ждать, опрометью побежала через открытое пространство к воротам крепости. У нее захватило дух, когда она попала на линию мушкетного огня, приблизившись к распахнутым настежь воротам. Одна из пуль просвистела у ее виска, и Энни бросилась на землю, судорожно вцепившись в траву.

А за стенами форта царил кромешный ад. Туземцы с громкими победными криками врывались на поле битвы, и поспешно снимали скальпы, и отрезали головы раненым солдатам. Энни содрогнулась, увидев, как одного из солдат разрубили боевым топориком. Один из аборигенов, повалив англичанина, вбил в глаза поверженного солдата грязь и песок.

— Ты хотел земли? На, возьми ее! — кричал, ослепленный ненавистью, разъяренный воин-маори. — Тебе никогда не достанется наша земля и ты больше никогда не будешь убивать!

Энни охватили противоречивые чувства: в ее душе рос протест против таких зверств. Она уже сомневалась в том, что когда-нибудь сможет привыкнуть к обычаям и образу жизни аборигенов. И хотя она никогда не считала Манипу дикарем, но он и его воины вели сейчас себя как настоящие звери, и этого нельзя было не видеть. Но разве сами англичане не по-варварски поступили, учинив резню в деревне маори? Может быть, мужчины все кровожадные и жестокие, независимо от цвета кожи? Может быть, все они с легкостью готовы совершать убийства?

Энни внимательно осмотрелась и с ужасом увидела, что многие воины Манипу тяжело ранены и лежат теперь на земле. Девушку охватила паника, когда она не смогла разглядеть между участниками сражения Джека. Неужели его убили? Она непременно должна пойти и посмотреть, что стало с ее любимым.

Вскочив на ноги, Энни бросилась вперед, но рядом над головой вновь просвистела пуля, и девушка снова с разбегу упала на землю. Услышав тихий стон неподалеку за своей спиной, Энни повернула голову и вздрогнула от изумления. Всего в нескольких шагах от нее лежала смертельно раненая Маора. Сердце Энни сжалось от сострадания к аборигенке, но вдруг она увидела зажатый в ее руке нож. По всей видимости, Маора тайком отправилась за отрядом, а потом спряталась и выжидала удобного случая, чтобы убить соперницу, как она считала! Ей это удалось бы, и совсем нетрудно было бы убедить Манипу в том, что смерть Энни — дело рук одного из солдат.

Маора прижала руки к кровоточащей ране на груди, ер взгляд затуманился от боли, по щекам катились слезы, а из губ вырывалось неровное дыхание. Несмотря на то что Маора хотела убить ее, Энни не могла сидеть, сложа руки и смотреть, как умирает туземка. Следовало по крайней мере оттащить Маору в безопасное место и позволить ей умереть в мире и покое!

Бросив взгляд на ворота, чтобы убедиться, что ей ничто не угрожает и можно выпрямиться и помочь Маоре, Энни вдруг заметила Манипу, стоявшего посреди форта и громким голосом раздававшего приказы своим оставшимся в живых воинам. По всей видимости, сражение уже закончилось, и аборигены чувствовали себя победителями. Интересно, что случилось с майором Дурслем? Энни хотела бы своими руками прикончить этого мерзавца, но это, по-видимому, теперь уже невозможно. Майор, вероятнее всего, уже мертв. Энни обратилась мыслями к Богу, моля его о том, чтобы с Джеком и Патриком ничего не случилось. После этого Энни подползла к Маоре и, показывая рукой, проговорила:

— Маора, я оттащу тебя в тень. Там тебе будет спокойнее и удобнее.

Маора взглянула сквозь слезы на Энни и подумала, что смелость и сострадание белой женщины не знают границ. Возможно, бледнолицая и вправду была бы лучшей женой вождя. Маора понимала, что умирает. Страдая от боли, она старалась не кричать, когда Энни тащила ее через поляну в сторону леса. Каждое движение причиняло ей острую боль, как будто в тело вонзались лезвия ножей. Рана продолжала сильно кровоточить. Маора вздохнула с облегчением, когда Энни уложила ее, наконец, на мягкое ложе из сочных трав.

Встав на колени перед Маорой и склонившись над нею, Энни улыбнулась умирающей, устроив ее поудобнее, и туземка, внезапно устыдившись, отвела глаза в сторону.

Энни взглянула в сторону форта, а затем снова перевела взгляд на Маору. Жалость к туземке переполняла ее душу. Она оторвала кусок ткани от подола длинной рубахи Маоры и наложила повязку на рану, а затем погладила лоб умирающей женщины. Энни не совсем понимала, что происходит, но ей казалось совершенно непонятным поведение жены Манипу.

Маора облизнула пересохшие губы и заморгала.

— Ты заняла мое место в жизни Манипу, — с трудом прошептала она. — Ты тоже не любишь его, но Манипу словно околдован тобою. Я так хотела быть похожей на тебя, такой же смелой, такой же щедрой. Я хотела защитить тебя, если понадобится, но у меня ничего не получилось… Маора с трудом подняла дрожащую руку, чтобы погладить Энни, но тут же бессильно уронила ее на кровоточащую грудь. Она закашлялась, задыхаясь и отплевываясь кровью. А затем устремила на Энни горящий взгляд своих темных глаз.

— Я смирилась с твоим появлением в нашей жизни, белая женщина, — с усилием прошептала она. — Я привязалась к тебе, и вот теперь я ухожу, а ты остаешься…

Энни знала, что Маора говорит что-то очень важное для нее в последние минуты своей жизни, но ничего не понимала и очень сожалела о том, что так и не узнает, о чем ей говорила умирающая аборигенка.

Вдруг зрачки Маоры расширились от ужаса, она схватилась за грудь и начала хрипеть, а затем затихла, едва дыша.

Внезапно чья-то сильная, рука обняла Энни за талию и подняла с земли. Она повернула голову и вздохнула с облегчением, встретившись взглядом с темными глазами Манипу.

— Любовь моя, — прошептал Манипу, тесно прижимая девушку к себе. — Ты жива, ты жива! Зачем ты кинулась туда, где сражаются мужчины? Я так боялся за тебя!

Сначала объятья Манипу были ласковыми и нежными, но внезапно он напрягся и замер.

Энни поняла, что вождь заметил Маору. Отстранившись от Манипу, Энни взглянула ему в лицо и увидела, что оно искажено чувством ненависти. Девушка поняла, что ей нет никакой необходимости объяснять своему другу все произошедшее. Он думает о том же, что и она. Маора отправилась в путь без разрешения вождя, тайком, чтобы убить Энни и свалить вину на английских солдат. Манипу наклонился над Маорой и прошептал:

— Зачем ты это сделала, жена моя? Маора с трудом открыла глаза, проследила за взглядом вождя и, поняв, что тот смотрит на нож, из последних сил прошептала:

— Я пришла не убить ее, а защитить. Она спасла меня от злых духов в пещере, я тоже хотела помочь ей…

С этими словами аборигенка отошла в мир иной.

Энни вскрикнула, увидев, что Маора умерла. Оцепенев, она еще несколько мгновений смотрела на туземку, а затем дрожащими пальцами закрыла ей глаза. Обхватив голову руками, Энни начала тихо плакать. Она оплакивала не столько Маору, сколько бессмысленность этой жизни и ее несправедливость.

— Не плачь, — утешал ее Манипу. — Маора не могла найти свое место в жизни, ее гордость и жажда власти не давали ей жить спокойно, она мучилась от этого. В смерти эта женщина обрела себе утешение и покой.

Внезапно вспомнив о брате, Энни стряхнула с себя оцепенение. Манипу, должно быть, уже выяснил, какова судьба Патрика. Энни коснулась руки вождя, желая отвлечь его от тяжелых дум и вернуть к действительности.

— Манипу, мой брат…

Вдруг Энни осеклась, услышав за спиной шаги. Быстро обернувшись, она побледнела, увидев Патрика, которого вел за руку Джек.

— Патрик! — задохнулась Энни, не веря своим глазам. Это был ее Патрик, однако он очень изменился. Он смотрел на нее невидящим взглядом, он явно не замечал сестру.

— О, Господи, что случилось? — воскликнула Энни, заметив отсутствующий взгляд брата, его изорванную и перепачканную кровью одежду, его исхудавшую фигуру, болезненное лицо, поросшее рыжей щетиной.

Патрик шел, шатаясь, готовый вот-вот упасть.

Потрясенная Энни бросилась к нему и, рыдая, прижала его к своей груди. Дрожащими руками брат тоже обнял ее.

— Энни, — прошептал он. — Неужели это ты? Неужели жизнь продолжается в этом безумном мире, где творятся такие зверства? У меня нет сил и желания жить в таком мире Энни окатила волна яростного гнева. Виновником этой новой трагедии в ее жизни был лишь один человек — майор Дурсль! Резко повернувшись, Энни посмотрела в лицо Манипу, а потом на Джека.

— А что с майором? Он мертв? — резко спросила она.

Не говоря ни слова, Джек и Манипу переглянулись, а затем Джек обнял Энни и увлек ее к распахнутым дверям форта. Энни с беспокойством оглянулась на брата. Но увидев, что туземец устроил его в тени деревьев, девушка немного успокоилась, зная, что брат будет в полной безопасности. Но что делать с ним дальше? Каким пыткам подвергал его майор, если ее жизнелюбивый и выносливый Патрик так выглядит и говорит такие ужасные вещи?

Впрочем, как только они приблизились к громаде форта, Энни забыла обо всем. Войдя внутрь через распахнутые ворота, она почувствовала, что ей стало не по себе. Перед ней на земле лежали десятки раненых и мертвых участников сражения.

Манипу подал ей пример, решительно направившись мимо нагромождения мертвых тел, лежавших на дворе форта. В своей решимости он казался безмятежным и уверенным. Джек крепко сжал руку своей любимой, и Энни, судорожно вздохнув и собрав все свое мужество в кулак, направилась вслед за вождем в сопровождении своего жениха. Она старалась не утратить самообладание, но сделать это было не так-то легко. Еще ни разу в жизни ей не приходилось видеть столько искалеченных трупов! С трудом, подавив тошноту, она старалась глядеть прямо перед собой, но это не удавалось ей. Весь двор был залит кровью, повсюду лежали тела англичан с отрубленными головами, валялись оторванные конечности. В этот день погибло не так много туземцев, но почти все британцы, за исключением двух солдат, нашли сегодня свою смерть. И Манипу вел сейчас Энни к этим двум оставшимся в живых защитникам форта.

Они стояли безучастные ко всему, что происходило вокруг, привязанные к двум столбам. На одном из них был великолепный алый мундир, на другом обычное обмундирование сержанта. Энни подошла к пленникам, сразу же узнав обоих. Одному из них Энни не желала зла, но вот к другому испытывала жгучую ненависть. Сержант Пинкорн и майор Дурсль по какой-то иронии судьбы оказались здесь вместе. По всей видимости, молодой сержант стал жертвой недомыслия, поскольку пошел на английскую службу и попал под командование этого чудовища.

— Ты спрашивала меня о майоре, — промолвил Манипу и махнул рукой в сторону англичанина. — Мы сохранили ему жизнь на некоторое время, чтобы перед смертью он начал просить нас о пощаде.

Энни подошла вплотную к человеку, который принес столько горя в туземные племена, который так издевался над ее братом, что теперь его не узнать, и плюнула ему в лицо.

— Ты все это сам заслужил, — бросила она. — Это ты виновен в том, что столько человек погибли. Я с наслаждением посмотрю, как ты умираешь, и буду радоваться твоим мучениям!

Майор свирепо взглянул на Энни, но промолчал. А сержант Пинкорн попытался собраться с мыслями. Он понимал, что сейчас эта женщина, к которой он в свое время относился с сердечной добротой, и Джек Уиллоби — его единственный шанс на спасение.

— Мэм, — обратился к девушке Пинкорн дрожащим голосом. — Мэм, прошу вас, помогите мне. Я ничем не заслужил такую ужасную смерть! Я совсем не похож на других английских солдат. Именно поэтому я сидел в заключении, как и ваш брат. Я пытался помочь ему.

Пинкорн нервно взглянул на Манипу, а затем вновь перевел взгляд на Энни.

— Не позволяйте туземцам убивать меня. Вы и этот дикарь в долгу передо мной. Помните ту ночь, когда он спас вас? Я ведь все видел, Я мог бы поднять тревогу, обязан был, но не стал этого делать. Я дал вам возможность уйти!

Прошу вас, пощадите меня! И еще, я вовремя предупредил Джека, что ему нужно уезжать из города, и если бы не это, его уже давно не было бы в живых!

— Вы видели, как я совершила побег, и не подняли тревогу? — переспросила Энни, припоминая ту сцену. Да, этот молодой человек, похоже, действительно считался здесь белой вороной. Он наверняка попал в форт по недоразумению.

— Я сделал это, потому что вы заслуживали лучшей участи, чем та, которую вам хотел уготовить майор Дурсль, и я видел, что вы ушли с туземцем по доброй воле, — удрученно промолвил сержант, стараясь ослабить веревки, которые больно впились в его запястья. — Отпустите меня! Я друг, а не враг!

Джек подошел к Манипу и промолвил:

— Манипу, я многим тебе обязан в этой жизни, но, надеюсь, ты видел, что сегодня в бою я доказал тебе, что я верный друг твоего народа. Поверь мне, этот человек не похож на других английских солдат, и правильно было бы отпустить его.

Энни присоединилась к просьбам Джека:

— Манипу, ты слышал. Он видел, как мы убегали из форта, и не поднял тревогу, и еще он целый день ухаживал за мной, когда я была привязана к столбу. Давай отпустим его, пожалуйста!

Энни взяла вождя за руку и умоляюще заглянула в глаза. Манипу почувствовал, как все внутри него расцвело от нежности и желания к этой женщине. И он должен отпустить ее! Каждый день он видит ее с соперником, и хотя сердце его разрывается от отчаяния, он поступит как благородный человек и мудрый вождь: белую женщину нужно отпустить, так хочет она, так хочет его племя и так повелевает Великий Дух. И этого солдата он тоже отпустит, чтобы он всем рассказал, что его народ миролюбив, когда его оставляют в покое, и как он может быть страшен в гневе.

Без лишних слов вождь подошел к Пинкорну и освободил его от веревок, а потом повернулся к Энни и, заглянув в ее глаза, увидел в них выражение радости. Эти огромные, зеленые, прекрасные глаза, как он найдет силы расстаться с ними? Он вспомнил ту ночь, когда он едва не взял Энни силой. Какое у нее белое тело, большие атласные бедра, а грудь похожа на пышные белые облака. И Манипу так страстно захотелось заключить ее в свои объятия и ласкать до тех пор, пока Энни не закричит от желания!

Манипу прерывисто вздохнул и посмотрел на Пинкорна, который растирал запястья, онемевшие от тугих веревок. Сержант с опаской взглянул на майора Дурсля и уловил в глубине его глаз выражение жгучей ненависти: он, Пинкорн, на свободе, а майору не уйти от возмездия за все совершенные им зверства.

Манипу обратился к Джеку:

— Летящий Орел, уведи Энни и забери этого солдата. Мои люди разводят костер. Ты знаешь, что сейчас произойдет, белой женщине не нужно смотреть на это…

Джек взял девушку за руку, кивнул подбежавшему к дим сержанту, и они пошли к воротам форта.

Выйдя за его пределы, они направились к Патрику. Тот сидел с отрешенным видом, глядя прямо перед собой. Когда Энни подошла ближе, брат неожиданно спросил:

— Энни, ты уже познакомилась с Олавой? Не правда ли, она необыкновенная красавица? Я впервые встречаю такую женщину!

Энни ревниво нахмурилась и недовольно проворчала:

— Похоже, прекрасные глаза Олавы свели с ума всех мужчин в округе! И ты, и Джек только и говорите, что о ней!

На лице Патрика появилось слабое подобие улыбки, и он с иронией заметил:

— Похоже, ты впервые обнаружила, что есть на свете женщина, способная составить тебе конкуренцию. Помимо того, что Олава такая же красивая, как ты, у нее еще замечательный, покладистый характер, который так ценят мужчины! По крайней мере, нам с Джеком это очень нравится!

Джек рассмеялся и, обняв Энни, весело проговорил:

— Я вижу, ты снова в седле, Патрик. Как же я рад, дружище, что ты снова начал шутить. Честно говоря, когда тебя вывели из форта, ты выглядел не лучшим образом…

Вдруг воздух пронзил душераздирающий крик. Энни резко повернула голову в сторону форта и побледнела от гнева. Это был мужской голос. Оказавшись со своими самыми любимыми на свете людьми, она совершено забыла о майоре Дурсле и о том, что хотела стать свидетельницей его мучительной смерти. Мстительно улыбнувшись, Энни почувствовала себя наконец-то удовлетворенной. Отчаянные крики майора свидетельствовали о том, что Манипу не проявил к этому злодею ни малейшего милосердия.

Джек легонько прикоснулся губами к щеке Энни и прошептал ей в ухо:

— У нас с тобой есть несколько часов, прежде чем племя Манипу закончит свою кровавую трапезу. Дорогая, я так соскучился по тебе, так хочу побыть с тобой наедине…

Энни наклонилась к Патрику и ласково обняла его за плечи:

— Родной мой братик, я скоро вернусь. Поскучай здесь немного. Нам с Джеком надо о многом поговорить…

Патрик понимающе улыбнулся и поднял руку в знак того, что с ним все будет в порядке.

В лесу клубился призрачный туман, окружавший со всех сторон ложбинку, в которой лежали влюбленные.

— Наконец-то ты перестала брыкаться при каждом моем прикосновении, — проворчал Джек, глядя на Энни своими темными, как ночная бездна, глазами. — Моя недоверчивая, ревнивая тигрица…

— Ты тоже ревновал, когда думал, что я была близка с Манипу, — ответила девушка, игриво поводя обнаженным плечом.

— Ты когда-нибудь думала о Манипу как о мужчине? — мрачно спросил Джек.

— Я думала о тебе каждую минуту, — Энни отстранилась от него и встала на колени. Она ласково погладила любимого по щеке. — Могла ли я предпочесть Манипу человека, которого люблю?

И Энни медленно приблизила свои губы к его губам, задрожав и почувствовав его руки на своей талии.

— Любимая, — с придыханием промолвил Джек, прежде чем их губы слились в нежном восхитительном поцелуе. А затем Джек, заключив девушку в свои сильные объятья, привлек ее к себе. Он распустил ее волосы, а затем, нашарив торопливыми пальцами застежку на спине, расстегнул ее платье.

— Ты словно яркий водный поток, ты так прекрасна, — воскликнул Джек, отстраняясь от Энни и с восхищением глядя на нее.

Не в силах больше ждать того восхитительного мгновения, о котором она так долго мечтала, Энни сама сняла платье и нижнее белье, зардевшись, когда жадный взгляд Джека упал на ее обнаженную грудь. Она замерла на мгновение, а затем взглянула на Джека, который тоже медленно разделся.

Джек уложил Энни на ложе из мягкого мха, а потом начал осыпать поцелуями ее лицо, шею и грудь. По телу Энни пробежала дрожь, она словно ожила от прикосновения губ Джека. Ее руки обняли сильные плечи мужчины.

— Любовь моя… — прошептала Энни.

Поцелуи Джека становились более страстными и горячими. Когда же его губы скользнули к ее ногам, Энни задохнулась от переполнявших ее чувств и закрыла глаза, отдаваясь заполнявшему ее восторгу.

Она будто плыла по волнам наслаждения, чувствуя прикосновение его языка и губ. Никогда прежде она не ощущала такого мира и покоя. Когда пальцы Джека раскрыли ее лоно навстречу его языку, Энни издала стон наслаждения и почувствовала, как ее затопила жаркая истома. Слезы восторга появились в глазах Энни, когда Джек лег на нее и начал неистово целовать. Страсть захватила влюбленных. Энни судорожно вцепилась в Джека, оплела его кольцом своих ног. Ее сердце пело, золотые искры мелькали в глазах, когда она поднималась по крутым ступеням восторга.

Судороги пробегали по телу Энни от волшебных ласк Джека, от прикосновений его рук и губ. Она тихо стонала, ее пальцы впились в спину любимого. Джек двигался ритмично, чувствуя нарастание страсти. Он ликовал, вдыхая нежный запах, исходивший от Энни. Его ладони ласкали ее спину, ощущая шелковистую нежность ее кожи. О, как неистово он тосковал по ней! Джек пил нектар ее губ, а когда они приоткрылись, его язык проник внутрь ее рта.

Но тут он слегка приподнялся над ней, заметив, как раскраснелись ее щеки и каким страстным томлением горит ее взгляд. Темные ресницы Энни трепетали, и она улыбалась, судорожно вздыхая.

— Мы никогда больше не расстанемся, любовь моя, — прошептал Джек, убирая прядку волос с ее лба. Затем он прижался губами к ее нежной шее, и его толчки стали более мощными и учащенными, свидетельствуя о том, что момент разрядки приближается.

— Любимая… — прошептал мужчина, охваченный сильной судорогой страсти. Он быстро провел своим языком по ее губам и нежно тронул ладонью ее грудь.

— Скоро ты станешь моей до конца, — хрипловато произнес он, глядя сверху вниз на Энни.

— Мои друзья станут свидетелями того, что ты станешь моей женой, законной женой перед людьми и Богом.

Энни задрожала от восторга. Неужели это действительно произойдет? Неужели судьба действительно станет к ней благосклонна? Она так долго боролась с трудностями, чтобы, наконец, обрести долгожданный покой. Но теперь она боялась поверить в то, что все плохое осталось в прошлом и что теперь она будет целиком и полностью принадлежать Джеку.

Мужчина наклонился, осыпая нежными поцелуями бедра своей возлюбленной, с наслаждением вдыхая запах ее желания, припал губами к ее тугому животу, а потом стал ласкать языком ее полные груди. Энни стонала от наслаждения, извиваясь под Джеком, они приближались к пику страсти и вскоре одновременно достигли его.

Энни лежала на спине тяжело дыша, глядя в небо широко раскрытыми глазами. Джек невольно залюбовался ею, думая о том, что никогда не перестанет восхищаться этой женщиной, никогда не перестанет удивляться ей, хотеть ее. Его сердце навсегда принадлежит ей.

— Джек, скажи, это у всех бывает так изумительно? — невинно спросила она, хлопая длинными темными ресницами.

— Нет, так бывает только у тех, кто любит друг друга всем сердцем, ~ ответил Джек, целуя по очереди ее нежные пальчики. — Моя хорошая, нам нужно возвращаться. В деревне осталась Олава, ей теперь не место там. Ее судьба повернулась так, что ей нет жизни в племени. Она не может быть чьей-то женой в деревне, а остаться старой девой для маориек страшный позор. Ее надо забрать отсюда, пока она не впала в отчаяние.

Энни ревниво поджала губы:

— Джек, тебе не кажется, что Олава взрослая девушка и сумеет о себе позаботиться? Конечно, нам следует отвести ее в город, чтобы она не попала в беду по дороге, а потом, я думаю, она найдет себе место горничной или еще что-нибудь…

Джек ласково поцеловал Энни в щеку и сдержанно заметил:

— Дорогая, я обещал Манипу позаботиться об Олаве и сдержу слово. А сейчас нам пора возвращаться, я думаю, воины племени маори уже сварили и съели печень своих врагов, и теперь готовы отправиться в обратный путь.

Энни подняла руку ко рту, почувствовав, как судорога сжимает желудок и поднимается выше. Каннибализм! Как это ужасно! Как она сможет сейчас смотреть в глаза этим людям, общаться с ними, зная, что они ели себе подобных! А Манипу… Он всегда казался Энни таким благородным, возвышенным, неужели он тоже участвует в этом?

Когда Энни и Джек вышли из леса, Манипу и его воины уже собирались в путь. Девушка опустила глаза, стараясь не глядеть по сторонам. Ужасная добыча, спрятанная в седельных сумах, и страшный обряд, который они сейчас совершали, поедая печень английских солдат, отделяли Энни от дикарей. Девушка мечтала сейчас только об одном: оказаться в цивилизованном мире вместе с Джеком и Патриком. Нет, пожалуй, есть еще один момент — Олава. Энни желала ей счастья, хотела, чтобы туземке повезло, но где-нибудь за тридевять земель от Джека. Ладно, все сразу получить невозможно. Энни тихо вздохнула, поглядывая искоса на Джека. Он такой мужественный, такой красивый, такой желанный. Немудрено, что Олава потеряла от него голову. Как она прислуживает ему за обедом: кидается как преданная собака, стоит ему только лишь бросить взгляд на какое-нибудь блюдо.

Ладно, у Энни еще будет время поговорить с Джеком и объяснить ему, что у него будет в жизни только одна женщина, а также потолковать с туземкой и донести до ее сознания, что ухаживать за ее мужем с таким рвением не стоит!

К Энни подъехал Манипу. Девушке было страшно взглянуть на него: мысль о том, что он недавно делал, придавала его облику что-то зловещее.

— Энни, — проникновенно начал он. — Скоро ты покинешь деревню Манипу, мое сердце сжимается при мысли об этом, но женщина не добыча, она должна быть с тем, кого любит. Но эти последние дни позволь мне провести рядом.

Энни грустно улыбнулась и осторожно ответила:

— Конечно, мы будем постоянно видеться в эти два последних дня, что мы проведем в вашем племени.

Манипу помолчал, а потом сдержанно заметил:

— Я думал, вы задержитесь у нас подольше. Но так будет лучше для всех нас. Твоя красота радует мой взор, но ревность терзает сердце Манипу острыми когтями. Но я мужчина и умею переносить боль. Ты любишь моего друга, пусть будет так.

В деревню воины въезжали под громкие вопли своих соплеменников. Их окружили и забросали цветами, как героев. К Джеку с сияющими глазами подбежала Олава. Ее голос звучал как чистый родник:

— Я счастлива, брат мой, что ты вернулся целым и невредимым.

Затем туземка повернулась к Энни и сдержанно добавила:

— Рада видеть тебя в добром здравии, жена моего брата.

К Олаве подбежал Патрик. Энни поразилась перемене, произошедшей в нем. Его зарумянившееся лицо дышало счастьем, глаза светились нежностью. Смущаясь, он сбивчиво поприветствовал туземку:

— Здравствуй, Олава, как приятно видеть старых друзей. Как хорошо, что у тебя все в порядке. У меня теперь тоже. Не думал, что увижу тебя когда-нибудь снова…

Олава слушала молодого человека, опустив свои черные, прямые, как стрелы, ресницы, не отрывая взгляда от земли. Выражение ее лица было непроницаемо, и только порозовевшие щеки свидетельствовали о том, что она слышит Патрика и рада встрече. Затем девушка чуть слышно проговорила:

— Я тоже рада видеть тебя, Патрик. Мы построили временные жилища, я провожу тебя и Джека с Энни, чтобы вы могли отдохнуть перед вечерним праздником.

— А что за праздник, Олава? — спросила Энни, спускаясь с помощью Джека с лошади.

— Наше племя будет благодарить Великого Духа за победу над врагами, — ответила Олава, улыбнувшись Энни.

Туземка шла впереди, ее длинные косы заканчивались у колен, походка была такая плавная, что у Энни от ревности зашлось сердце. Джек не может не замечать такой красоты и прелести! Он пробыл в пути с Олавой слишком много дней и ночей, что же между ними было? Конечно, рядом был Патрик, но, во-первых, он совершенно ослеплен туземкой, а во-вторых, спит по ночам как сурок, и кому как не сестре об этом знать. И что же ей теперь делать? Нет, отныне и навсегда Джек будет смотреть только на нее, на Энни.

Вечером Энни вместе с другими женщинами сидела у большого общего костра. Воины племени исполняли ритуальный танец охоты. Множество барабанов било в унисон. На земле лежала груда боевых копий, охотничьих ножей, луков со стрелами. Каждый абориген, желавший принять участие в танце, надел особые одежды. Первым вокруг костра и груды оружия закружился Манипу, в замшевых штанах, в накидке из медвежьей шкуры, а остальные воины последовали за вождем. Кружась в танце, туземцы по очереди подходили к оружию и выбирали из него то, с чем предпочитали охотиться, и все это сопровождалось неумолкающим пением.

Каждый танцующий при этом изображал то животное, которое хотел убить во время охоты и принести домой. Оленя изображали прыжками и скачками, резко вскидывая голову и оглядываясь по сторонам. Медведя изображали тяжелыми шагами. Каждый перевоплощался в то животное, на которого предпочитал охотиться.

Барабаны били не умолкая, танец становился все более зажигательным. Энни навила глазами сидящего под навесом Джека и, встретившись с ним взглядом, жестами пригласила его отойти в сторону.

Они обнялись, губы слились в горячем поцелуе. Ритмичные удары барабанов доносились до них, рождая неистовое желание. Взявшись за руки, они пошли в хижину, сложенную из веток и покрытую шкурами животных.

Джек быстро снял рубашку, взял Энни за руки и привлек к своей сильной обнаженной груди, чувствуя сквозь ткань ее платья прикосновение твердых сосков.

— Мою любимую одолевают разные мысли? — глухо спросил он. — Ты очень много тревожишься. Сейчас, когда мы вместе и твой брат спасен, ты должна только радоваться.

— Жизнь заставляет меня беспокоиться, — вздохнула Энни. От прикосновения его рук к своей груди она вновь ощутила нарастающий восторг. Закрыв глаза и вздохнув, Энни запрокинула назад голову, и ее шелковистые волосы рассыпались по спине.

— Но когда ты дотрагиваешься до меня, Джек, все мои тревоги исчезают без следа. У тебя такие чудесные сильные руки!

— Время позволяет нам заняться любовью, сейчас все на празднике, — промолвил он сдавленным голосом.

Джек поцеловал ее жарко и страстно. Это были жадные, требовательные поцелуи, и, казалось, что стук барабана, доносившийся с улицы, еще больше распалял страсть мужчины. Он рывком поднял Энни и привлек к себе, сгорая от неистового желания. Он так долго ждал этих мгновений, что теперь не мог насытиться близостью любимой.

— Джек, я так люблю тебя! — воскликнула Энни. — Я так хочу тебя. Прошу тебя… люби меня. Возьми меня прямо сейчас!

Энни дрожала от возбуждения, когда возлюбленный в порыве жаркой страсти припал к губам девушки, лаская ее грудь через мягкую ткань платья. Он чувствовал, как заострились и затвердели ее соски. Губы девушки жадно приоткрылись навстречу его языку. Джек одним стремительным движением снял с девушки платье, наслаждаясь видом ее обнаженного тела, его хрупкой беззащитной красоты.

Энни вздрогнула и отступила на шаг, а потом сама торопливо, смущаясь собственной неловкости, принялась раздевать любимого.

Энни прильнула к сильному телу мужчины, забыв обо всем. Она медленно опустилась на земляной пол, едва прикрытый шкурами, а ее возлюбленный склонился над ней и, прижавшись всем телом, прошептал:

— А теперь я доставлю тебе наслаждение, — сказал он и прильнул к ее коже жаркими губами. Он поцеловал ее грудь, и Энни окатила горячая волна наслаждения. А его губы спускались все ниже, открывая ей тайны ее собственного тела. Внезапно язык Джека коснулся заветного треугольника внизу ее живота, и Энни, застыдившись, взглянула на любимого, приподняв голову. Но когда он раздвинул ее ноги и припал губами к пульсирующему от жгучего желания бутону ее лона, а затем дотронулся до него своим языком, Энни забыла обо всем на свете, и водоворот страсти захватил ее. Она закрыла глаза от наслаждения, желая до бесконечности продлить эти восхитительные минуты. Из ее груди вырывались тихие стоны. Она запрокидывала голову и прижимала ко рту ладонь, чувствуя, что еще немного, и она умрет от восторга. И вдруг будто разноцветный каскад огней взорвался в ее сердце, и звезды с хрустальным звоном обрушились на землю, а Энни, словно невесомая пушинка, взлетела вверх и, подхваченная весенним ветром, поплыла среди облаков туда, где сиял небесный океан.

Джек взглянул на нее пылающим взглядом, который зажег огонь в крови Энни. Его руки вновь пробудили в ней страстное чувство. Он лег на нее, и Энни подняла бедра, чтобы полнее слиться с возлюбленным. Джек двигался все быстрее, в полузабытьи шепча имя Энни, прижавшись губами к ее губам и слыша ее учащенное дыхание. А Энни обняла возлюбленного, ощущая удивительную радость оттого, что вновь приближается к апогею страсти, и блаженство переполняет ее. Изогнувшись, она заметила, что Джек тоже содрогается от наслаждения.

А затем все кончилось… Джек оделся и, склонившись над Энни, нежно поцеловал ее.

— Моя дорогая девочка, праздник подходит к концу, скоро все вернутся, а так как сейчас из-за майора Дурсля в хижинах живет по двадцать человек, я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел то, что предназначено для нас двоих.

Ревность снова захватила Энни. С тех пор как они приехали в деревню, Джек скрывает их отношения всеми способами и, конечно же, причина этого — прекрасная маорийка, которая свела с ума всех мужчин, кроме Манипу. Он единственный не провожал взглядом ее хрупкую, изящно сложенную фигурку, когда она проходила по улице. А это ее притворное угождение ей, Энни! Девушке хотелось надеть Олаве на голову миску с едой всякий раз, как та бросалась угощать Энни, которой стоило только посмотреть на то или иное блюдо. Притворщица! Хочет, чтобы ее забрали в дом Джека, чтобы там спокойно и без помех окончательно свести его с ума! Нет, эта проходимка не получит ее любимого, — как бы она ни старалась, уж Энни то сумеет хорошенько приглядывать за мужем и его так называемой «сестрой».

Энни не знала, что сердце Джека терзают весьма сходные чувства. Он видел, с каким обожанием смотрит на его невесту Манипу, и мечтал только об одном: скорей уехать из маорийской деревни в город, забрав Энни. Он не доверял вождю и боялся, что тот придумает какую-нибудь каверзу, чтобы не отпустить его любимую. С одной стороны, Джек знал, что Манипу благородный и прямой мужчина, с другой стороны, там, где в дело вмешалась любовь, от человека можно ожидать чего угодно. Особенно, если этот человек обладает неограниченной властью в своем племени.

Джек, нервничал всякий раз, когда Манипу подходил к Энни, сгорал от ревности, вспоминая, сколько времени его девушка провела наедине с вождем. Он знал, что маориец страстный и нетерпеливый мужчина, поэтому воображение, рисовало Джеку ужасный разврат, в котором Энни и Манипу были главными героями. Он никогда не спрашивал невесту о том, что происходило между ней и вождем, понимая, что у нее не было выбора, но жестоко мучился, думая об этом. Джек надеялся, что, когда они с Энни поженятся, эти мучительные картины поблекнут, станут прошлым, которое не властно над их браком. До этих пор ему оставалось ждать, ревниво охраняя свою возлюбленную, пока Манипу разрешит уехать из деревни. А тот, как нарочно, изобретал все новые предлоги, чтобы задержать их отъезд. Сегодня этот праздник, завтра он пригласил их с Патриком на охоту, причем в такой форме, что отказать, не оскорбив маорийца, было невозможно. Если Джек срочно не придумает какую-нибудь серьезную причину их скорого отъезда, их визит грозит привести к печальным результатам.

Возможно, Манипу только для вида согласился отпустить Энни, чтобы завоевать ее симпатию и доверие. Находиться в деревне сейчас — все равно что сидеть на пороховой бочке с зажженным фитилем.

Манипу увидел приближающихся к общему костру Джека и Энни, и в сердце его зажегся черный огонь ненависти. Как этот бледнолицый смеет так использовать его гостеприимство! На лице у Энни, как в книге, было написано, что сейчас она занималась любовью. Как он может, даже не женившись на девушке, обладать ею прямо у него, Манипу, под носом! Неужели он думает, что имеет дело с кроткой овечкой, которая идет туда, куда ее поведут? Нет, вождь маорийцев — это сильный свирепый медведь, и кажется, он придумал способ, чтобы доказать это Джеку.

Громко хлопнув в ладоши, вождь крикнул, обращаясь к своему народу:

— Кто из вас хочет показать свою воинскую доблесть нашим белым гостям?

— Три самых лучших воина шагнули из темноты в круг, освещаемый костром. Каждый из них был исполинского роста и отличался свирепостью в бою. Джек понял, что забава грозит кончиться смертью одного из участников, и попробовал вывернуться:

— Благодарю, вождь, но я уже видел твоих воинов в бою: они сильны, как барсы, и бесстрашны, как медведи!

Манипу понял уловку Джека и, подняв брови, невозмутимо ответил:

— Ты видел их в бою с англичанами, но у тебя не было случая убедиться в этом лично! Может быть, ты боишься ранить кого-нибудь? Не опасайся, бой будет на шестах с закругленным концом, это безопасно!

Энни не понимала, что говорит вождь, так как он говорил по-новозеландски, но поняла, что дело плохо по встревоженному лицу Джека.

Джек чувствовал, что избежать драки не удастся, тем более что туземцы очень любили такие забавы и сейчас собирались в кучки, делая ставки на того или другого участника. Это было очень опасно, так как Джек, который не раз был зрителем таких сражений, видел, что иногда бойца уносят с арены без глаза, с переломанным носом, а иногда и с пробитым горлом.

Туземцы владели техникой боя с шестами виртуозно, чего он не мог сказать о себе, ни тем более о Патрике. Между тем отказаться было невозможно, но надо было выгородить хотя бы Патрика, который был хорошим охотником, но никогда не участвовал в боях. Поэтому Джек крикнул в ответ:

— Мой друг очень миролюбив, и он никогда даже не видел боев с шестами, поэтому участвовать в драке буду только я!

Манипу довольно улыбнулся. Он рассчитывал на такой ответ Джека, так как ему вовсе не хотелось калечить брата своей невесты и настраивать ее против себя. Пусть она просто увидит, как неловок ее жених в бою, а может быть, его ранят, и таким образом задержатся и Энни, и Олава, и Патрик.

Джек тоже вышел на освещенный круг. Он снял рубашку и его смуглый, точно вылепленный из мышц торс блестел при свете костра. Он взял шест и замер, точно статуя в ожидании первого противника. Его соперник был огромен, как Голиаф. Широкоскулое лицо с большим приплюснутым носом и круглыми, точно разваренными, губами дышало свирепостью, бугры мышц поражали своими размерами.

Энни побледнела как полотно, когда поняла, что сейчас произойдет. Она кинулась к Манипу, чтобы уговорить его отменить драку, но ее перехватила рука Олавы.

— Не вздумай мешать, — гневно проговорила она. — Ты опозоришь Джека. С мужчиной, который прячется за юбки своей женщины, никто в нашем племени разговаривать не станет. Он уже не будет гостем в деревне, он будет рабом.

Энни выдернула свою руку и высокомерно посмотрела на Олаву.

— Я не собиралась ничему мешать. Просто хотела подойти поближе.

С болью в сердце девушка смотрела на своего любимого, которому предстояло сейчас нелегкое испытание, в котором она ничем не может помочь. Энни мысленно молила Бога спасти ее жениха, защитить его от опасности, укрыть своей невидимой защитой. Сердце ее стучало как сумасшедшее, на лбу выступила испарина.

Соперники закружились по площадке глядя друг на друга, каждую секунду ожидая нападения противника. Со стороны могло показаться, что они исполняют какой-то странный ритуальный танец.

Джек не особенно опасался первого противника, видя, что, несмотря на свою огромную силу, он неуклюж. «Измотать его движением, закружить, утомить — вот основная моя задача, в этом бою», — решил про себя Джек. Через несколько минут туземец начал нервничать, делать резкие выпады с шестом, от которого Джек ловко уворачивался. Если бы хоть один удар пришелся по нему, то, учитывая мощь маорийца, в лучшем случае, европейцу грозила опасность переломанных костей. Наконец, наступил момент, которого ждал Джек: маориец подставил живот, подняв обе руки вверх и делая выпад в сторону Джека, который ловко увернулся и изо всей силы ткнул туземца шестом в живот. Тот сложился пополам и упал на землю, задыхаясь. Толпа восторженно взревела, приветствуя Джека. Он стоял опираясь на шест, пытаясь отдышаться, восстановить дыхание и приготовиться к следующему бою.

На этот раз противник Джека был среднего роста, и худой, казалось, что у него совсем не было жира, — так отчетливо под кожей играли сплетения мышц. У него был длинный хвост, перехваченный кожаной завязкой, и пронзительные умные черные глаза, которые, казалось, видели соперника насквозь.

«Вот сейчас все очень серьезно, — подумал Джек, разглядывая противника. — Он сильный и выносливый, а я уже устал после первого боя. Самый безобидный вариант с ним — это самому подставить плече. Конечно, я недели две не смогу управляться с рукой, но, по крайней мере, останусь жив».

На площадке снова разгорелась схватка. На Джеке не осталось ни одной сухой нитки, так вымотал его туземец бесконечными выпадами, что европеец едва успевал увернуться или отбить удар своим шестом. Бой проходил в таком бешеном темпе, что зрители совсем обезумели от восторга. Они кричали, прыгали на месте, махали руками. На этот раз симпатии толпы явно были на стороне маорийца. Только три человека всем сердцем желали победы Джеку: Энни, Олава и Патрик. Глядя на сражение, горячий ирландец, забыв об осторожности, кричал уже весьма опасные вещи, вроде: «Давай, дружище, влепи этому дикарю, чтоб он больше не поднялся!»

Патрик не видел гневно сощуренных глаз Маниду и его широко раздувающихся ноздрей. «Благодари своего Бога, бледнолицый недоумок, что ты брат Энни, а иначе я бы засунул твои слова в твою поганую глотку! Называешь нас дикарями, а сам ведешь себя в гостях столь неучтиво, что достоин смерти!» — Манипу нервничал. Он очень надеялся на второго воина, которого звали Унга-Ра, что означало по-новозеландски «Быстрый Барс». Этот боец неизменно побеждал на всех соревнованиях, а на шестах он был непревзойденный мастер, который обучал этому искусству новичков, юношей, которые вошли в тот возраст, когда им разрешали участвовать в сражениях. И вот теперь он столько времени не может поразить неопытного в боях на шестах европейца!

Джек обливался потом, уворачиваясь от нападений Унга-Ра, ему никак не удавалось подставить плечо, не подвергая опасности голову; недавняя рана в боку давала о себе знать, дыхание сбивалось, с каждой минутой шансов на спасение оставалось все меньше. Туземец чувствовал свое совершенное превосходство и играл с ним, как кот с мышью, забавляя зрителей и оттягивая решительный момент. Наконец он сделал резкий выпад и изо всей силы ударил шестом в левое плечо бледнолицего. От острой боли и слабости Джек упал на землю, отбрасывая шест и поднимая вверх правую здоровую руку в знак того, что признает себя побежденным. Толпа разочарованно закричала, а Унга-Ра поднял вверх руки, потрясая шестом.

Манипу жестом подозвал воина к себе и спросил вполголоса:

— Почему ты был с ним так осторожен? Я же видел, что ты мог поразить его гораздо раньше и намного сильнее!

Унга-Ра склонился в почтительном поклоне перед Манипу и ответил:

— Я знал, что этот бледнолицый — гость вождя, и не хотел вызвать гнев…

— Ладно, иди, — раздраженно бросил Манипу, стараясь успокоиться.

Конечно, ранение пустяковое, но этого достаточно, чтобы задержать путников на несколько дней в деревне. Одни боги знают, что может произойти с ними за это время. Возможно, Энни останется с Манипу навсегда, хотя сейчас она думает иначе.

Энни подбежала к Джеку и помогла ему подняться. Рядом она услышала звучный голос вождя, который обращался к Джеку:

— Боюсь, завтрашняя охота отменяется. Ты ранен, позволь я отведу тебя в хижину, которую построили для меня. Она гораздо просторнее твоей и там нет никого, кроме Манипу и его служанки.

— О, спасибо, — благодарно ответила вместо Джека Энни и растроганно посмотрела на Манипу.

«Ты хочешь держать меня под присмотром», — подумал Джек, а вслух ответил:

— Благодарю тебя, вождь, я с радостью приму твое приглашение!

Подошла Олава и обратилась к Манипу с умоляющим видом:

— Вождь, позволь мне быть рядом, чтобы ухаживать за моим названным братом! Я знаю много целебных трав и приготовлю ему отвар, который снимет боль и поможет быстрому выздоровлению!

Манипу поймал недовольный взгляд Энни и сообразил, что здесь замешана ревность. Сделав вид, что ничего не заметил, хитрый туземец ответил:

— Конечно, Олава, в моей хижине найдется место и для тебя! Сейчас же бери свои травы и перебирайся.

Энни задохнулась от возмущения, голос ее завибрировал на высоких тонах:

— Манилу, я тоже хочу ухаживать за женихом, и у меня куда больше на это прав, чем у Олавы!

Но тут вмешался Джек. Ему совсем не нравилась идея Энни, и он не хотел, чтобы девушка ночевала и проводила много времени днем в хижине у вождя. Поэтому он решительно проговорил:

— Нет, Энни, не стоит так злоупотреблять гостеприимством Манипу! Я ранен совсем не опасно, просто нужно отлежаться, а Олава знает, как помочь человеку с вывихнутым плечом. Совершенно не нужно, чтобы и ты поселилась в этой хижине. Право же, Энни, это абсолютно лишнее!

Энни смотрела на Джека и чувствовала, что сейчас разрыдается при всех. Как он мог так обманывать ее! Девушка теперь была уверена, что ее просто использовали. Джек брал ее когда хотел и забывал, как только она исчезала из поля зрения. Настоящей его любовью была Олава. Эта хитрая лисица обвела его вокруг пальца, вертит им как хочет да еще имеет наглость называть его своим братом! Бедный Патрик, он тоже влюблен в туземку, его сердце будет так же разбито, как и сердце сестры. Энни чувствовала, что больше никогда не поверит в любовь мужчины.

Глаза Энни затуманились от страдания, но она нашла в себе силы уйти достойно. Она гордо выпрямилась и, бросив презрительный взгляд на Джека и склонившуюся над ним Олаву, сказала:

— Хорошо, я не буду мешать. Если ты считаешь, что Олава позаботится о тебе лучше, то пусть она останется рядом. Я знаю, что оставляю тебя в хороших руках.

Девушка быстро шла вперед, стремясь как можно скорее найти укромный уголок и выплакаться вдали от любопытных глаз. Внутри у нее бушевал ураган, ей казалось, что ее мир в одночасье рухнул и она больше никогда-никогда не будет счастлива. Узнать любовь, чтобы очень скоро понять, что ею просто воспользовались, как же это ужасно, как не справедливо!

Наконец она добралась до обочины, где людские голоса не были слышны. Энни упала на землю и горько разрыдалась. Слезы были такими жгучими, что скоро стало жечь щеки. Ну и пусть, пусть она будет с красными веками и раздраженной кожей. Как бы она ни старалась, ей никогда не сравниться с красавицей-туземкой, которая обольстила всех мужчин, кроме Манипу. Манипу… Это единственный человек, который любит ее беззаветно и трепетно, не обращая внимания на других, только у него не кружится голова от прекрасных черных глаз Олавы…

Девушка не знала, что рядом с ней, всего в нескольких шагах, сливаясь с темнотой, точно призрак, стоит вождь маорийцев. Сердце Манипу ликовало. Энни больше не верит Джеку, она чувствует себя оскорбленной, и самое время проявить понимание и заботу.

Туземец осторожно отошел подальше, а затем стал звать Энни, как будто он ходил и разыскивал ее. Больше всего он боялся, что она не отзовется. Придется ему тогда сделать вид, будто он нашел девушку случайно.

— Энни, Энни, — тихо и ласково звал он, точно подзывая недоверчивого зверька. — Где ты, моя дорогая? Ночью здесь довольно опасно: дикие животные подходят в темноте совсем близко к деревне в поисках пищи. Энни, отзовись, я слышал твой голос! Мое сердце не спутает его ни с каким другим…

Девушка слышала нежный голос, так настойчиво» зовущий ее, и так хотела откликнуться, но какое-то шестое чувство предостерегало Энни. В конце концов она решилась:

— Манипу, я здесь. Пойдем, проводи меня к хижине…

Абориген подошел вплотную, его фигура нависала над Энни, словно скала. Она почувствовала мускусный, терпкий запах, исходящий от вождя. Манипу наклонил к ней голову, его длинные черные волосы коснулись ее лица, а его глаза, казалось, прожигали девушку насквозь.

— Подожди, Энни, у тебя заплаканное лицо, ты же не хочешь, чтобы на тебя сейчас глядели чужие любопытные люди и говорили о тебе? Не так ли?

Дрожащим голосом девушка прошептала:

— Ты прав. Наверное, мне стоит немного переждать.

Манипу нежно взял Энни за плечи и вкрадчиво заговорил, обжигая ухо девушки своим горячим дыханием:

— Я твой верный друг, я люблю тебя всем сердцем. Ты расскажешь мне, что случилось? Мне так тяжело видеть твои слезы… Иногда разговор но душам помогает, боль становится не такой сильной…

Энни припала к груди вождя и разрыдалась. Чувствуя его ласковые руки, которые нежно гладили ее по волосам, она стала объяснять, давясь слезами и запинаясь как ребенок:

— Он никогда не любил меня… Поступал, как ему удобно… Джек просто воспользовался мною, моими чувствами к нему… Я думала, что он хочет жениться на мне, потому что полюбил меня так же сильно, как и я его. Но, наверное, ему просто нужна была симпатичная молодая и преданная жена-европейка, каких мало встретишь в этих краях. Сюда приезжают в основном замужние женщины вслед за своими мужьями или старые девы, которые из-за своих внешних данных или бедности не смогли найти раньше себе пару. Я нужна ему для того, чтобы заботиться о его доме, рожать ему детей, встречать-принимать гостей, вместе с ним ходить на приемы, которые ему иногда приходится делать по работе… Он не дорожит мною как женщиной, как человеком. В его глазах я просто хорошее приобретение: удобное, красивое, вызывающее зависть друзей… Я отдалась тому, кому это совершенно не нужно, ты понимаешь меня?

Манипу обнял девушку покрепче и проникновенно ответил:

— Ты спрашиваешь меня, понимаю ли я твое положение? Но ведь мое положение вождя и моя молодость привлекают ко мне всех девушек племени, и я никогда не могу понять: любит ли меня моя избранница или ей хочется быть отмеченной вождем. Маора меня никогда не любила, ей нравилось быть первой женщиной в племени и получать самые дорогие и красивые подарки. Никто не хочет согреть мое сердце, хотя моя постель никогда не была пустой, я обладал красивейшими женщинами, но это не принесло мне счастья.

Энни почувствовала себя невероятно польщенной. Несмотря на обилие любящих его красавиц, Манипу любит только ее, смотрит только на нее и мечтает быть с Энни всю жизнь. Может быть, он и есть ее судьба? Да, она доверила свое сердце человеку, который разбил его, но она все еще любит его и, возможно, будет любить очень долго. Разве можно позволить себе жить с человеком, которому ты не нужна, который отказался от твоей нежности ради первой же красотки, подвернувшейся ему? Джек не отказывается от удовольствий, даже если они доставляют глубокое страдание Энни. Он унижает ее своим пренебрежением, так можно ли остаться с ним? Нет! Нет! Она не позволит себе любить человека, который не уважает ее, не бережет ее чувства. Этот брак обречен: она будет страдать рядом с Джеком с первого дня свадьбы до своего последнего вздоха.

С другой стороны, ей предлагает руку и сердце и свою безграничную любовь молодой, красивый, опытный мужчина, который дорожит ею как бесценным сокровищем. Она могла бы принести много пользы аборигенам: научить их читать и писать, рассказать о всемирной истории, о правилах поведения цивилизованных людей, о религии… Конечно, это совсем не то, о чем она мечтала… О любви, о взаимной страсти ей придется забыть надолго, но, можетбыть, со временем уважение к Манипу перерастет в любовь.

Маориец легким поцелуем прикоснулся к щеке Энни. Он дрожал от возбуждения, ему хотелось впиться в ее губы долгим поцелуем, поднять юбку, увидеть, наконец, то, о чем долго мечтал, раздвинуть руками ее белоснежные бедра, войти в нее, обладая любимой целиком и полностью. Но Манипу огромным усилием воли сдержал себя. Он так боялся, что второго такого шанса у него может не быть.

Сейчас Энни оскорблена, не верит Джеку, но уверена в любви вождя, и он не должен сделать ни одного неверного шага. Туземец чувствовал, как девушка трепещет у него под руками, поэтому он осторожно погладил ее по спине, успокаивая:

— Я никогда не сделаю ничего против твоей воли, — прошептал Манипу, отводя прядь волос от мокрой щеки Энни и целуя ее в висок.

Сердце девушки стучало как сумасшедшее. Ее ревнивое воображение рисовало ей картины близости Джека с коварной Олавой; она, казалось, слышала, как туземка смеется над ней, над ее преданной любовью, над ее слепотой и покорностью Джеку. Так нет же, не будет Олава смеяться над ней! Она приблизила свои дрожащие губы к лицу Манипу и, зажмурившись, поцеловала его в щеку. Тотчас девушка ощутила, как властно обнял ее маориец, а его жадный язык проник к ней в рот.

Туземец сжал ее стан, а потом опустил свою руку ниже… Энни чувствовала, как все ее существо противится блиаости с Манипу. Она принадлежит Джеку, потому что любит его, и пусть он ее обманул, пусть она больше никогда не будет с ним вместе, но ни с кем другим жить Энни не сможет. «Я люблю мою любовь, и моя любовь любит меня», — с болью в сердце вспомнила она слова поэта. Как она сможет жить без Джека? Ей показалось, что земля уходит из-под ног. Решительно вырвавшись из объятий маорийца, Энни крикнула в лицо Манипу:

— Нет, никогда я не буду твоей, прости меня!

Манипу затрясло от гнева. Он был терпелив и нежен с этой женщиной, а она отвергает его!

С угрозой в голосе он произнес:

— Энни, не играй со мной, я не тот человек, которого можно поцеловать, а потом оттолкнуть!

Энни умоляюще сложила руки и горячо возразила:

— Я и не думала играть с тобой! Просто я сейчас поняла, что не могу принадлежать никому другому, кроме человека, которого люблю!

Манипу зло сощурил глаза и процедил:

— Этот мужчина выбрал другую, и ты не нужна ему!

Энни пошатнулась от его слов, как от удара, но, овладев собой, с достоинством произнесла:

— Дело не в том, что я выбрала мужчину, недостойного моей любви, а в том, что мне не нужен человек, которого я не люблю!

— Если бы я мог выбросить тебя из сердца, неблагодарная! О, как бы я был счастлив освободиться от тебя, от этой мучительной страсти! Словно незрелый юнец я повсюду ищу тебя глазами, и моя душа не может насытиться видом твоей красоты! Мне кажется, я умру от тоски, если не смогу увидеть тебя больше!

Энни была тронута таким проявлением любви, хотя эгоизма в таком чувстве было гораздо больше, чем самопожертвования, но она не могла ответить ему взаимностью. Девушка замолчала, обдумывая, как бы помягче объяснить Манипу, что любовные отношения между ними невозможны, как вдруг громкий звук, похожий на взрыв, прервал ее размышления.

Она с удивлением увидела, как на невысокой горе, ближней к деревне, на самой верхушке, расцвел ярко-розовый цветок необычайной красоты.

— Что это, Манипу? — прошептала она, указывая на гору.

Вождь изменился в лице, его исказил страх, столь непривычный для этого мужественного воина. Упав на колени и молитвенно сложив руки, он взволнованно заговорил:

— О, Великий Дух, не гневайся на меня! Я не смог прогнать эту женщину из своего сердца и своего племени, за это ты гневаешься на меня и хочешь погубить мой народ! Умоляю тебя, дай мне один день, и белая женщина уйдет из моей жизни навсегда! Пощади нашу деревню, не сжигай ее!

Энни удивленно заметила, как раскаленная, светящаяся в темноте лава, скатившись до середины горы, вдруг замерла в нерешительности и больше не двинулась с места!

Манипу вскинул руки к небу:

— Благодарю тебя, Великий Дух, Манипу не отступится от обещанного!

Обернувшись к Энни, он устало сказал:

— Ты сама все слышала. Джек ранен, поэтому я позволю ему и Олаве остаться здесь. Но ты и твой брат завтра же к полудню покинете деревню. Я слишком долго забывал о своем высоком предназначении. Я вождь, и мое сердце должно принадлежать моему народу. Так оно отныне и будет. Прощай, Энни!

Манипу повернулся к ней спиной и зашагал в ночь. А Энни осталась одна. С одной стороны, она могла прямо завтра уехать по направлению к цивилизованному миру, так как твердо решила, что жить теперь будет только в городе; с другой стороны, ее сердце разбито, и ничто в мире не вернет ей радости свободной жизни. Ее сердце принадлежит коварному Джеку Уиллоби, и он не собирается отдавать его обратно. Что ж, придется жить без сердца, ничего не поделаешь. Энни пробовала поплакать, так ей стало жалко себя, но ничего не вышло — даже слез у нее не было. Вздохнув, Энни побрела к своей хижине. На улице, несмотря на темноту, было полно народу. Люди слишком испугались взрыва вулкана, чтобы теперь заснуть. Манипу что-то объяснял им на своем гортанном наречии. Рядом с ним стоял жрец, который поддакивал каждому его слову. Очевидно, им удалось убедить народ, что ничего страшного не произошло, потому что толпа начала медленно расходиться. Энни дошла до своей хижины и, упав на лежанку, тотчас же заснула крепким сном без сновидений.

На следующее утро Энни проснулась внезапно, как от удара. Сначала она не могла вспомнить, что же произошло, но вдруг смертельная боль пронзила ее: Джек не любит ее, он предпочел Олаву. Бежать, бежать из этой деревни, бежать так далеко, чтобы ее не догнали даже мысли о нем, а не только он сам. Значит, уехать надо незаметно, тайно.

Выскользнув из хижины, Энни отправилась разыскивать Патрика. Тот еще спал, утомленный вчерашними ночными происшествиями. Энни легонько потрясла брата за плечо:

— Вставай, Патрик! Мне надо срочно с тобой поговорить! Это не может ждать!

Патрик сначала сел, а потом открыл глаза. Он недовольно посмотрел на сестру и уже открыл было рот, чтобы возразить, но, увидев расстроенное лицо Энни, передумал и вышел вслед за ней на улицу.

— Я вчера узнала, что Джек и Олава любят друг друга, — мгновенно и быстро начала Энни. — Не возражай, я видела это собственными глазами. Со вчерашней ночи Олава живет с ним в одной хижине.

Щеки ирландца окрасились ярким румянцем. Ему показалось, что на него вылили чан с кипящей смолой. Его лучший друг, жених Энни, и Олава! Как же после этого жить?

— Я вижу, ты испытываешь те же чувства, что и я, — сказала девушка, с сочувствием глядя на брата. — Поэтому давай исчезнем незаметно. Вождь истолковал извержение вулкана как предупреждение, и он теперь уже рад избавиться от нас. Мы возьмем пищи на два дня и охрану до границ территории племени Манипу. Умоляю, ничего не говори Джеку и Олаве, дай нам возможность уйти достойно.

— Хорошо, — растерянно произнес потрясенный Патрик. — Я напишу им письмо, в котором поблагодарю их за дружбу и помощь в трудные времена и пожелаю им счастья.

— Передай им добрые слова и от моего имени, — тихо произнесла Энни. — Собирайся скорей, Патрик, а я найду Манипу и попрощаюсь с ним.

Манипу она нашла у входа во временное святилище, перед которым он стоял в глубокой задумчивости. Девушка тихо позвала его и поразилась переменам в его внешности, когда он повернулся: он, казалось, постарел на несколько лет.

— Вождь, я пришла тебе сказать, что мы с братом уезжаем. Я прошу тебя дать нам еды на два дня и проводника до границ вашей территории, — попросила Энни.

— Я дам вам двух воинов, которые будут сопровождать вас до самого дома. Я должен быть уверен, что с тобой ничего плохого не произойдет, — ответил он.

— Я больше не хочу жить на ферме. Мы с Патриком перебираемся в город, — пряча глаза, сказала Энни.

Манипу легко дотронулся до ее лица:

— Я понимаю тебя. Как это больно, когда тебя не любят. В твоей груди лежит сокровище, которое ты хочешь подарить, чтобы осчастливить навсегда, а любимая отворачивается от него, словно от груды мусора…

— Пожалуйста, не говори так, — горячо воскликнула Энни. — Я ценю тебя, восхищаюсь тобой, но разве можно приказать сердцу разлюбить одного и полюбить другого? Ты знаешь, что это неподвластно человеку. Если бы я могла…

Манипу смотрел на нее не отрываясь, его глаза были полны нежности, которая, казалось, физически изливалась на Энни. Он словно хотел запомнить ее, запечатлеть в своей памяти навсегда.

— Прощай, моя любовь, я буду помнить тебя всегда, — попрощался он с Энни и, наклонившись, с безграничной нежностью коснулся ее губ легким поцелуем.

Энни повернулась и стремительно пошла к хижине. Из глаз ее ручьем текли слезы. Как несправедливо устроена жизнь! Почему она не полюбила этого красивого и благородного человека, а вместо этого отдала свое сердце такому ветренику, как Джек. Как бы ей сейчас было хорошо и спокойно. Но нет, она вынуждена бежать без оглядки, чувствуя себя оскорбленной, ненужной, глупой девчонкой, которую бросили после нескольких часов утехи. «Ничего, дорогая, — сказала себе Энни. — Впредь ты будешь умнее. Ты бросилась в объятия первому попавшемуся, упала, словно спелое яблоко. Конечно, когда ему было оценить тебя? Нужно время, чтобы залечить раны, но она обязательно будет счастлива. Пусть не скоро, пусть через несколько лет, но она забудет свою неудавшуюся первую любовь, и полюбит человека достойного ее сердца».

С такими мыслями Энни решительно вошла в хижину, чтобы собрать свои нехитрые пожитки. Через полчаса она была готова и отправилась за Патриком. Каково же было ее удивление, когда около своего брата она увидела четверых мощных туземцев, державших на плечах пирогу средних размеров.

— Вождь дает нам такое многочисленное сопровождение? И разве мы поедем не на лошадях? — недоуменно спросила Энни брата.

— Манипу объяснил мне, что по реке путешествовать безопаснее, и лучше вовсе не приставать к берегу, пока не доберемся до города, — ответил ей Патрик.

— Но ведь у города нет реки! — воскликнула Энни.

— Нам останется пройти пешком не более десяти миль, — возразил ей молодой человек. — А теперь хватит болтать, нам пора отправляться, если ты действительно не хочешь встретиться с Джеком и Олавой.

Путники подняли свои дорожные мешки и зашагали вслед за аборигенами к реке, унося в своем сердце самые печальные воспоминания. Патрик прощался со своей несостоявшейся любовью, которая была так мимолетна и так прекрасна. Он искренне желал Олаве счастья, и муки ревности не терзали его. Он знал, что Джек бережно, с уважением относится к Олаве и будет ей хорошим мужем.

Патрик не знал, что за ним следит, захлебываясь слезами, спрятавшаяся в кустах, прекрасная туземка. С невыносимой тоской смотрела она на его удаляющуюся рыжую голову.

Энни сидела в лодке в своей обычной одежде — причудливые одеяния туземок племени маори казались ей теперь не более чем фантастическим сном. Девушку одолевала усталость, ведь она столько пережила за последнее время. Патрик с отсутствующим видом смотрел на воду, иногда вставая, чтобы поменяться с туземцем, которого звали Кива, веслами. Время растянулось по водной глади, часы казались такими же длинными, как эта река. Тяжелые мысли одолевали брата и сестру…

Они уже целые сутки поднимались вверх по реке Кава-Кава, сделав за это время всего лишь одну остановку, чтобы зажарить на костре рыбу и поесть. Энни боролась со сном, так как ее сновидения были настолько сладостными, что просыпаться совсем уже не хотелось. И все-таки она немного задремала, и ей приснился их родной дом в Ирландии.

За обеденным столом, под уютной лампой сидели все члены семьи: отец, мать, Патрик и она сама. Женщины занимались рукоделием, а мужчины беседовали, вернее, слушали, что рассказывает частый гость семьи, брат матери:

— В стране, которую многие называют Новый Свет, есть такая река — Огайо… Она вся состоит из водопадов! Неподалеку от Луисвиля есть водопад, который распадается на три рукава. Один из них имеет множество ступенчатых порогов, их образовывают выступающие из воды острые скалы; другой падает прямо и ровно, словно вода у мельничной плотины; а третий рукав образовывает стремительный неудержимый поток, увлекающий за собой камни! А по берегам растут прекрасные пирамидальные тополя, сочные травы и цветут магнолии…

Энни, улыбаясь, слушает дядюшку, следит за ровной строчкой вышивки и поглядывает на дверь: она кого-то ждет, но не помнит — кого именно. Вдруг дверь открывается, и она с радостным изумлением видит стоящего на пороге Джека. Она оборачивается к маме, и та кивает ей, лукаво улыбаясь. Вскочив со стула, Энни срывается с места, чтобы обнять жениха, но — просыпается, и, оглядевшись, видит только черную гладь воды да папоротники по берегам.

Когда Кива причалил к берегу, Энни разбудила крепко заснувшего Патрика. Здесь они тщательно спрятали пирогу в кустах и отправились пешком. Приходилось соблюдать осторожность, поэтому шли они медленно и только через день к вечеру подошли к городу, поблизости от которого простились со своим молчаливым, но доброжелательным проводником.

Как только путники вошли в городок и Патрик заметил доброжелательные взгляды, которыми их встретили обитатели городка, он понял, что не ошибся, когда решил привезти Энни в Веллингтон. Только разлука с Олавой омрачала его приподнятое настроение.

* * *

Прошло несколько недель… Колокол с колокольни местной церкви известил о том, что пробило восемь часов утра, а затем, отзвучав, постепенно затих. Одетая в бледно-желтое муслиновое платье с рукавами-пуфами, закрытым воротом и с завышенной талией, Энни плавно шла по длинному коридору, вдоль которого были расположены закрытые двери, ведущие в кельи монахинь. Наряд Энни дополняла теплая вязаная шаль, накинутая на плечи. Ее и Патрика приютил отец Доджсон, католический священник, пользующийся уважением в быстро растущей общине. Патрика приняли в городскую общину, и он стал одним из мастеров по изготовлению мебели и дверей, припомнив многое из того, чему учил его отец.

В прозрачном холодном воздухе чувствовалось уже приближение осени. Энни с нетерпением ждала наступающий день, чтобы вновь отправиться к городским воротам. Она привыкла долгие часы следить за прибывающими к стенам городка телегами, груженными мехами и яркими перьями, которые потом шли во все города Европы на наряды для модниц. Туземцы меняли их на съестные припасы и оружие, на лекарства. В глубине души она надеялась, что с одним из таких караванов прибудет и Джек. Просто увидеть его было бы уже огромным счастьем!

Энни все больше тосковала по любимому, к которому стремилось ее сердце. Жизнь научила ее выносить многие лишения, но не разлуку с Джеком! Энни утратила радость жизни, она двигалась, как во сне, силой заставляя себя заниматься повседневными делами. Джек забыл ее, забыл так, словно она умерла!

За ней пытался ухаживать Николас Питрайт, человек из окружения нового губернатора, умный молодой мужчина лет тридцати, с мягкими серо-зелеными глазами и красивыми каштановыми волосами. На улицах города он то и дело попадался ей, и каждый раз их недолгий разговор был исполнен доброты и взаимного интереса. Но Энни старалась обратить его внимание на хорошенькую Присциллу Мердок, дочь владельца самой крупной в городе пекарни, и внушить британцу интерес к этой девушке. Со стороны Энни было бы непорядочно подавать Николасу хоть какие-то надежды на ответные чувства. Все ее устремления, чаяния были связаны с неверным, прекрасным, недосягаемым Джеком!

Энни толкнула дверь, и та со скрипом отворилась. Девушка заглянула в комнату, которую отвели Патрику. У нее потеплело на душе, когда она увидела брата за чтением книги. Он сидел на своей большой кровати, над которой на четырех столбах висел полог из тонкой шерстяной материи. Лицо Патрика было чисто выбрито и, как всегда, пылало здоровым румянцем. Его аккуратно подстриженные густые рыжие волосы едва достигали уровня плеч. На Патрике была рабочая одежда, значит, скоро он отправится в мастерскую. Сейчас он углубился в чтение книги, страницы которой освещал свет зажженной свечи, стоявшей на прикроватном столике.

— Патрик! — шепотом окликнула его Энни, входя на цыпочках в комнату и стараясь не шуметь, чтобы не беспокоить монахинь в соседних комнатах. Она прикрыла дверь и улыбнулась, увидев, что Патрик тоже смотрит на нее с улыбкой. Наконец-то, у ее брата хорошее настроение! После разлуки с Олавой Патрик словно заболел тяжелой болезнью: он ходил бледный, постоянно о чем-то задумывался и будто превратился в свою собственную тень. Поэтому Энни так порадовала его сегодняшняя улыбка, свидетельствующая о начале выздоровления.

— Сестренка, — голосом, в котором слышалось осуждение, обратился он к ней, догадавшись по накинутой на плечи теплой шали, куда она направляется. — Ты опять берешься за старое. Когда ты успокоишься? Ты встала спозаранку для того, чтобы снова идти к городским воротам и следить за телегами, прибывающими сюда? Я не понимаю, как ты можешь хотеть, чтобы Джек Уиллоби приехал сюда?

Неужели ты не можешь понять, что он приедет не один, а со своей новой женой? Ты потеряла его, и с этим надо смириться, а не мучить себя напрасными надеждами и сожалениями. Ты думаешь, мне было легко справиться со своими чувствами к Олаве? Но я знаю, что вспоминать прошлое губительно для нас.

Патрик ничего не сказал о своих сновидениях, в которых он снова и снова переживает счастье от близости с любимой, — и как же всегда ужасно бывает его пробуждение! Порой он приходил в совершенное отчаяние. В такие минуты ему очень хотелось потерять способность мечтать и думать, и теперь он старался подавить в себе воспоминания, погружаясь в чтение. Забыть такую удивительную женщину так же трудно, как научиться питаться речным песком вместо обычной пищи, но у него нет другого выхода, как нет его и у Энни. А она с упорством разжигает в себе огонь страсти и рискует, в конце концов, сгореть в нем! А что если Джек действительно когда-нибудь появится в этом городе? Что будет с Энни: неужели она, забыв женскую гордость, будет бегать за ним, словно собачонка?

— У меня здесь мало развлечений, поэтому я хожу посмотреть на гостей города, а вовсе не жду Джека, — промолвила Энни, распахивая окно, чтобы Патрик мог подышать свежим осенним воздухом.

Приподняв подол платья, она подошла к брату и, наклонившись, поцеловала его в щеку. Затем она отошла на несколько шагов от кровати и снова посмотрела на Патрика, и сердце ее учащенно забилось от радости. Он уже почти совсем оправился от своей неудавшейся любви, такой сильной и такой яркой. Советы отца Доджсона и собственная решимость поставили его на ноги! Это похоже на чудо! Теперь лишь изредка его мучили воспоминания. В таких случаях он закрывал ладонями лицо и замирал до тех пор, пока тяжелые видения не покидали его. В скором времени они должны полностью изгладиться, поскольку у Патрика крепнет интерес к жизни, к людям, к работе.

Ах, если бы то же самое она могла сказать о себе!

— О, Патрик, ты даже не знаешь, как радуется мое сердце, когда я вижу тебя в полном здравии, таким жизнерадостным! — вздохнула Энни, переплетая пальцы рук перед собой. — Я так боялась, что…

— Ты боялась, что я до конца своей жизни буду тосковать об Олаве, замкнусь в себе? — спросил он, вставая с постели. Патрик обнял Энни.

— Со мной все в порядке, сестренка. Конечно, я не могу сказать, что мои чувства к Олаве ослабли, но я смирился с судьбой, и готов жить дальше, и радоваться каждому новому дню. А ты? О Господи, как меня беспокоит твоя безумная привязанность к Джеку! Он не приедет за тобой! Неужели ты не можешь забыть его? Не ходи сегодня к воротам, пожалей себя. Помоги лучше подготовить горожанам осенний бал. Из Николаса получился бы хороший муж. Скоро он будет одним из самых значимых людей в городе.

— Присцилла любит Николаса, — тихо сказала Энни, удивившись тому, как легко они сегодня обсуждают свои сердечные дела. — Я же его не люблю и никогда не полюблю.

Высвободившись из объятий Патрика, Энни снова подошла к окну. Она смотрела на городскую площадь, окруженную крышами красивых уютных домиков с побеленными стенами. Безобразные валы форта, видневшиеся вдали, портили весь вид. Но на их фоне еще более красочно и ярко выглядели хорошо ухоженные сады, тянувшиеся вдоль улиц за высокими частоколами. Осень раскрасила кроны деревьев в оранжевые, красные и пурпурные тона.

Энни вглядывалась в рыжую ленту дороги, по которой ехали телеги, подъезжая к городским воротам. Увидев группу туземных воинов, разгружавших товар у здания фактории, Энни почувствовала, как ее сердце учащенно забилось от волнения. Может быть, Джек, задумав найти ее, придет сегодня с одной из таких телег?

Тоска охватила Энни с новой силой, и она подавила рвущееся из груди рыдание. Почувствовав на своей талии руку Патрика, Энни повернулась и взглянула в глаза брату, смущенно улыбаясь. Он наверняка знал причины ее тоски и вряд ли одобрял сестру. Патрик очень переживал за сестру и очень хотел помочь ей. Было бы лучше для них обоих, если бы Энни порвала связывающие ее цепи и снова вернулась к нормальной жизни. Сама же Энни временами чувствовала себя больной птицей, отбившейся от стаи: она трепыхала крыльями, рвалась в полет, но ничего не могла сделать.

— Ты ведь пойдешь сегодня на бал? — глухо спросил Патрик. — Николас рассчитывает на тебя.

— А ты? Как ты думаешь, сумел бы ты пойти сегодня на этот праздник? — в свою очередь спросила Энни, надеясь на то, что Патрик найдет там хорошую девушку, которая заставит его забыть пережитые в плену у майора Дурсля ужасы и коварную Олаву. Им с братом необходимо во что бы то ни стало разбить ту раковину, которую они создали вокруг себя. Она погладила брата по щеке.

— Это пойдет тебе на пользу, Патрик. Тебе надо развлечься и окончательно забыть эту изменницу Олаву, готовую увлечься любым.

Энни засмеялась собственной шутке. Патрик вырвался из ее объятий и снова лег на свою кровать. Раскрыв книгу, он сделал вид, что углубился в чтение.

— Ты проводишь время так, как тебе нравится, и я тоже буду проводить время по-своему, — промолвил он.

Энни кольнула его намеренная грубость. Нервно откашлявшись, Энни подошла к двери и распахнула ее. Она хотела попрощаться с Патриком, но он сделал вид, что с головой ушел в книгу. Энни почти бегом покинула дом приходского священника, стараясь не думать о том, что их с братом словно настигло какое-то проклятье: оба почти одновременно полюбили людей, которым не нужна их преданность.

Девушка бежала по деревянному тротуару мимо деревянных фронтонов жилых домов, теснившихся вдоль улицы. Она не обращала внимания на людей, едущих по немощеной дороге в повозках, запряженных мулами. В экипажах ехали богатые люди, направляясь к фактории. На улицах теснились солдаты, повозки, лошади и пешеходы, говорившие на разных языках. Кругом разгуливали голуби, взлетавшие из-под самых ног Энни. Наконец она вошла под густую тень деревьев, растущих у городских ворот.

Приподняв подол платья и перекинув шаль через руку, Энни двинулась вдоль стены к своему излюбленному месту, которое она давно нашла. Отсюда было удобно наблюдать за прибывающими повозками и одиночными всадниками, не привлекая к себе внимания. Она стала всматриваться вдаль, где нестройными рядами толпились повозки и всадники, подъезжающие к городу. Внезапно Энни настрожилась: фигура одного из них показалась ей очень знакомой. У него была горделивая осанка, упрямо вздернутый подбородок и блестящие волосы, в которых отражался солнечный свет. Этот человек был очень похож на Джека. Энни прикрыла глаза рукой от ярких солнечных лучей и затаила дыхание.

Воспоминания о времени, проведенном в объятиях Джека, разбудили в Энни жгучее желание, и ее охватила дрожь. Не видя ничего вокруг, она опрометью бросилась к воротам; подол ее юбки бился на ветру, а рассыпавшиеся по плечам волосы падали на лицо и застилали глаза. Ее тревога росла по мере того, как девушка приближалась ко входу. Но, подбежав совсем близко, она увидела лицо спешившегося всадника и поняла, что обозналась. Это был вовсе не Джек. Сердце Энни тосковало по нему, и поэтому она в каждом похожем хоть чем-то на ее любимого мужчину, прибывшего в город, готова была видеть Джека.

Энни отвела глаза в сторону, чувствуя, как по щекам катятся слезы, и побежала прочь от ворот. Нет, она больше не будет мучить себя! Она больше не придет сюда, чтобы следить за путешественниками. Ведь каждый раз у нее разрывается сердце; мучительная тоска и страдание охватывают все ее существо, неся с собою мрак и безнадежность.

— Я должна пойти на бал вместе с Николасом, — прошептала она. — Я должна наконец-то забыть Джека!

Энни вытерла слезы и вошла через калитку на мощенный кирпичом двор городской булочной, из дверей которой доносился ароматный запах корицы, патоки, дрожжей, а также дыма. Пройдя через рощицу самшита и падуба, Энни вошла в пекарню и увидела там своего друга Энтони, с которым познакомилась вскоре по приезде сюда. Она и Патрик очень подружились с ним и с Присциллой Мердок.

Энтони усердно работал, раскрасневшись от пышущей жаром большой печи. Он накладывал тесто в большую форму — фигуру кавалера — для выпечки пряников, — а другой подмастерье в это время выгребал угли из печи, достигавшей его пояса, и складывал их в большой чан.

Накинув шаль на плечи, Энни смело вошла в помещение, улыбаясь Энтони, который, наконец-то, заметил ее.

— Я зашла, чтобы купить хлеб для Патрика, — промолвила Энни. Она каждый день заходила сюда, потому что брат очень любил свежеиспеченный хлеб.

Энни взглянула на формы пряничных человечков, которые были уже готовы и ждали своей очереди, чтобы отправиться в печь. У нее больно защемило сердце: она вспомнила Рождество в детстве, как мама пекла пряничный домик и человечков около него. Девушка потупила взор, чтобы Энтони не смог прочитать в нем печаль, которую она испытала, вспомнив свое прошлое. Энни заставила себя улыбнуться Энтони, который ставил в печь на большой лопатке пряники. Затем он подошел к девушке, вытирая фартуком лицо и руки от мучной пыли. Если бы сердце Энни не принадлежало другому человеку, ей было бы так легко влюбиться в нежного, приветливого Энтони, который сейчас так радостно улыбался ей. Его золотистые волосы были зачесаны назад и завязаны на затылке кожаной ленточкой. Его голубые глаза были такими милыми…

— Ты знаешь, с каким нетерпением я каждое утро жду твоего прихода, — промолвил Энтони и широко улыбнулся. — Тебе еще что-нибудь нужно?

— Да, я хотела спросить, не знаешь ли ты, где мне найти Присциллу? — торопливо произнесла Энни, пряча глаза. — Я решила пойти на сегодняшний праздник, может быть, вы с Присей составите мне компанию…

— А разве Николас Питрайт не хочет пойти вместе с тобой? — лукаво спросил Энтони, и в его глазах запрыгали веселые искорки.

— Конечно, я на это рассчитываю, но, может быть, мы пойдем все вместе? — просительно протянула девушка. — Будет гораздо веселей!

Присцилла Мердок ворвалась в помещение, неся небольшую корзинку, которая висела у нее на левой руке. Девушка была небольшого роста и потому выглядела совершенно беззащитной. К ее бледному лицу очень подходило воздушное платье, отделанное изящными кружевами, и шляпка, красиво обрамлявшая ее треугольное лицо и защищавшая от лучей солнца, пробивающихся через большое окно пекарни. Губы девушки были нежно очерчены, а на щеках виднелись обворожительные ямочки.

— О, Энни, я и не знала, что ты здесь, — промолвила Присцилла и потупила взор, словно почувствовав робость, хотя Энни и не знала причины этой робости. До сих пор Присцилла почти не обращала внимания на Энтони и относилась к нему как к брату. Значит, причина ее робости была в Энни. Но почему?

— Я зашла сюда за свежим хлебом для брата, — сказала Энни. — Послушай, Присей, давай сегодня пойдем на бал: ты, я, Энтони и Николас.

В глазах Присциллы появилось странное выражение, и все-таки Энни еще ни о чем не догадывалась.

Присцилла судорожно вздохнула, а затем протянула свою корзину Энтони.

— Наполни, пожалуйста, мою корзину дюжиной свежих булочек. Энни, я случайно видела сегодня утром Николаса, он очень хотел пойти на праздник. И мы с Энтони тоже. А Патрику я сама отнесу свежую выпечку. Энни, по-моему, тебе нужно поговорить с Николасом и выяснить все до конца, потому что мы с ним, кажется, очень нравимся друг другу.

Энни была поражена словами Присциллы, она в волнении схватилась за горло.

— Вы с Николасом встречаетесь и я стою у вас на пути? Но он мне совершенно безразличен, то есть он мне нравится, но как друг. Я очень рада за вас! — торопливо закончила она, боясь, что ее удивление Присцилла примет за ревность.

— Я очень рада, что мы поговорили по душам и ты не обижаешься на меня, — проговорила Присцилла, зарумянившись от смущения. — Я сейчас пойду в мастерскую и отнесу булочки Патрику. До вечера…

С этими словами Присей легко, точно маленькая птичка, выпорхнула из пекарни.

После ее ухода в помещении установилась напряженная тишина. Энтони проверял, не подгорели ли пряники в печи.

— А как ты узнаешь, когда печь достаточно разогрелась для выпечки? — спросила Энни, стараясь начать разговор, хотя ее мысли были далеко отсюда. Ей казалось, что все в мире нашли себе пару: все люди, все птицы, все животные, все рыбы, только она одна, как проклятая, обреченная на любовь к человеку, который предпочел ей развратную туземку! Энни понимала, что не очень справедлива к Олаве, но ничего не могла с собой поделать!

— Я просто сую в печь руку, — пояснил Энтони, стараясь развеселить Энни и отвлечь ее от тяжелых дум. — Если она при этом сгорает дотла, то значит температура в печи подходящая для выпечки.

Энни озадаченно взглянула на него, но потом поняла шутку и рассмеялась.

— Как мне хорошо с тобой, Энтони, — промолвила она и, подойдя к нему, обняла за плечи.

— Я мог бы своими шутками развеселить тебя сегодня на балу, — глухим от волнения голосом промолвил он, видя, что Энни отстранилась от него и укуталась в шаль, несмотря на жару, стоявшую в пекарне. — Давай забудем обо всем сегодня вечером, Энни, и от души повеселимся. Что ты на это скажешь?

Энни задумалась на секунду, а затем кивнула:

— Хорошо, я согласна, — сказала она, решив про себя, что это будет удобный случай проверить свою сопротивляемость унынию, безраздельно овладевшему ею с некоторых пор.

Обняв Энтони еще раз, она быстро вышла из пекарни и направилась к дому священника, чтобы, не спеша, принять ванну.

Она сидела в медном чане, в который была налита горячая вода, и на поверхности плавал кусочек душистого мыла. Девушка глубоко задумалась. Сколько она еще может продолжать такую жизнь, полную унижения от сознания, что она любит мужчину, который пренебрег ею? Когда она сможет снова ощутить радость жизни, вкус каждого дня, каждого мгновения, как это было, когда она верила, что и Джек любит ее всем сердцем. Сейчас она словно омертвела, и единственное, что она сейчас чувствует — это тупую и бесконечную, как океан, боль в сердце. Она понимала, что засыхает, увядает, как цветок, но не видела никакого выхода. Это чувство было сильнее ее воли к жизни, девушка чувствовала себя пленницей. Энни упрямо встряхнула головой. Нет, она не поддастся своей слабости и будет счастливой прямо с сегодняшнего дня. Она будет сегодня самой красивой и счастливой на балу!

Выйдя из чана, Энни тщательно растерла тело жестким полотенцем, так что ее атласная кожа порозовела, долго расчесывала свои прекрасные медные волосы, роскошными волнами рассыпавшиеся по спине. Затем она протерла лицо и грудь розовым маслом, отчего кожа засияла как перламутровая, а от самой Энни стал исходить неповторимый аромат роз и ее цветущей молодости.

Затем девушка осторожно надела легкое персиковое платье с атласным поясом. Оно, конечно, было слишком легким для прохладного осеннего вечера, но больше ничего красивого у Энни не было. Монахини подарили ей три платья, два из которых были повседневными, а одно, вот это, годилось и для бала.

«Ничего, — решила Энни. — Накину сверху теплую шаль, а в залах будет жарко из-за множества людей и свечей. Теперь предстояло заняться прической. Спереди Энни выпустила два локона, мягко завившихся вдоль ее розовых гладких щек, а все остальные волосы уложила в высокую замысловатую прическу. Сверху девушка пустила атласную ленту в тон платью. Энни посмотрела в зеркало и осталась довольна своей внешностью: на нее глядела молодая зеленоглазая нимфа, с молочно-белой кожей, ярким румянцем на высоких скулах, с губами, похожими на лепестки розового цветка. Глаза Энни мерцали в полумраке комнаты, как две звезды. Сегодня на балу она будет веселиться. Энни решила, что не пропустит ни один танец, ни одну улыбку, ни один восхищенный взгляд мужчины, будет наслаждаться этим вечером и ни разу не позволит себе вспомнить пленительный образ своего любовника».

Энни охватила радостная дрожь. Вопросы и сомнения одолевали ее, но она готова была бороться за себя.

* * *

Стены танцевальной залы были обиты панелями из темного дуба, высокие окна этого просторного помещения были круглыми и не имели занавесок. Начищенный паркет сиял. Скрипки выводили медленный менуэт, под который кружились пары. Энни с удовольствием следила за танцующими парами, обмахиваясь веером. Прижав к груди свой плетеный из соломки веер, она тепло улыбнулась Энтони, просиявшему ей в ответ. Энни только недавно вошла в залу, но почувствовала в себе желание танцевать сегодня всю ночь и радоваться каждому мгновению. Ей просто нужно было еще несколько минут, чтобы освоиться.

— Энни, тебе принести пунш? — спросил Энтони, подойдя к ней поближе и заметив, в каком возбужденном состоянии она находится. Энтони оставалось гадать: следствие ли это жары или внутреннего волнения — В глазах Энни в этот вечер скрывалась какая-то тайна. В них затаились искорки, но Энтони знал, что причиной ее волнения является вовсе не он. Причина крылась совсем в другом. Но в чем?

— Здесь так много народа и так жарко, — добавил он, дотрагиваясь до своего тугого воротничка, острые концы которого нависали над большим серебряным галуном и жилетом из парчи. Его черные кожаные туфли украшали квадратные пряжки. Он тщательно завил свои волосы, и теперь они падали ему на плечи двумя большими золотистыми водопадами. Энтони долго занимался своей внешностью, чтобы произвести впечатление на Энни. Однако та не обращала на него никакого внимания. Но зато одно юное создание весьма благосклонно поглядывало на Энтони сквозь густые ресницы, и молодой человек чувствовал себя чрезвычайно польщенным. Ему страшно хотелось представиться этой девушке, но он считал это неприличным, поскольку приехал на бал вместе с Энни.

— Может быть, ты хочешь чего-нибудь выпить? — спросил он еще раз, не глядя на спутницу. Его глаза в это время искали в толпе ту милую особу, которая так его заинтересовала. Энни обмахивалась веером, прикрывая им свое лицо, так что были видны только ее зеленые таинственные глаза.

В душе Энтони все перевернулось. Ему стало не по себе. Он почувствовал странное напряжение во всем теле. И хотя Энни пленила его с первого взгляда, он никогда не испытывал в ее присутствии таких будоражащих чувств, как к милой незнакомке. Энтони твердо решил, что обязательно познакомится с этой таинственной девушкой. Но чуть-чуть позже.

Может быть, завтра. Он наведет о ней справки, разузнает, кто она такая и каким образом можно с нею познакомиться.

Поведение Энтони и юной леди показались Энни забавными. Она хотела взять Энтони за руку и подвести его к прекрасной девушке, на которую молодой человек обратил столь пристальное внимание. Но это стало бы нарушением правил приличия. Энни не была знакома с этой хорошенькой особой, но твердо знала, что Энтони непременно будет наводить о ней справки. Она поняла это по выражению глаз своего друга.

— Да, я хотела бы выпить, — промолвила Энни, улыбнувшись про себя тому, как Энтони неловко зашатался, предлагая ей руку и, в то же самое время, не отрывая взгляда от понравившейся ему девушки.

Да, он явно очарован незнакомкой и непременно найдет способ познакомиться с ней.

Мысль об этом успокоила Энни. Как тяжело видеть, что кто-то влюблен в тебя, а ты не можешь ответить взаимностью. Теперь, когда Энни испытала муки неразделенной любви на себе, она не хотела подвергать таким испытаниям кого-либо другого…

Идя гордой поступью через залу, Энни чувствовала на себе восхищенные взгляды мужчин и понимала, почему привлекает к, себе такое пристальное внимание. Помимо ее собственных усилий, ее собирали на бал монахини, всей душой привязавшиеся к ней за столь короткое время. Они проследили за тем, чтобы для столь торжественного случая она взяла напрокат красивые украшения.

Роскошные волосы Энни, собранные в высокий узел, перевитый атласной лентой в тон платью, украшала изящная диадема с длинными серьгами, на запястьях красовались браслеты.

Проходя мимо зеркал, Энни не удержалась и полюбовалась своим отражением. Она не носила таких великолепных нарядов никогда, но сейчас выглядела так естественно и грациозно, словно родилась в шелках и бархате. Как ей хотелось бы, чтобы Джек увидел ее во всем этом великолепии и пожалел о своем выборе! Энни взяла Энтони под руку, и он повел ее через весь зал к длинному столу, на котором стояли пунш для дам и пиво для кавалеров. Дамы наготовили всякой всячины для праздничного пиршества, которое должно было начаться в полночь. Стоявший посреди стола серебряный канделябр с многочисленными зажженными свечами отбрасывал золотистые отсветы на тарелки с хлебом и маслом, пирожными и маринадами, а также ветчиной, порезанной тонкими ломтиками и обложенной вареным горошком.

Энни улыбнулась, глядя на стол и наливая себе пунш. Внезапно до ее слуха донесся какой-то шум. Что-то необычное происходило у двери, расположенной напротив нее, в дальнем конце зала. Энни резко повернулась, шурша юбками, и внезапно выронила веер, увидев, кто именно стоит в проеме дверей.

— Джек! — задохнулась она от изумления, прижимая ладони к раскрасневшемуся лицу и все еще не веря, что видит именно его, а не призрака. Так как он был одет не подобающим по случаю бала образом, то стал предметом всеобщего внимания: на нем были простые кожаные брюки и белая, не слишком чистая, рубаха. В этот момент даже музыка умолкла. Вокруг Энни раздавался громкий взволнованный шепот, кто-то припомнил, что это тот самый Джек Уиллоби, который служит связующим звеном между миссиями и дикарями. Но почему он пришел на бал в таком странном наряде? Уж не случилось ли чего, ведь он явно кого-то ищет… Эти разговоры доносились до Энни, словно волны прибоя, но сама девушка была не в силах произнести ни слова, с трепетом глядя на Джека. Неужели он явился сюда ради нее? Но зачем же еще он мог явиться сюда, тем более что его темные глаза, в глубине которых таилась тревога, беспокойно осматривали все помещение?

Энни не сводила глаз с Джека, она не могла даже пошевелиться, так ошеломило ее его внезапное появление. Она вновь пленилась его обликом. Его волевое лицо с сильно выступающими высокими скулами и четко очерченными красивыми губами казалось непроницаемым и величественным. Наконец темные глаза Джека нашли в толпе Энни. Она видела, как дрогнул его взгляд. Но затем в его глазах зажегся огонек. Джек увидел человека, который стоял рядом с Энни и держал ее за руку. «Что ему надо от Энни? Это его женщина, и он никому не отдаст ее ни одному страстному воздыхателю» — и Джек решительно направился через толпу собравшихся гостей прямо к девушке.

Сердце Энни бешено забилось, она испытала небывалое волнение. «Возьми себя в руки, вспомни, что он с тобой сделал, как надругался над твоим доверием, твоей любовью, — сказала она себе. — Если он и ищет тебя, так только потому, что ему нужна жена и дети с белой кожей, а не с цветной. Любит же он не тебя, помни об этом и сопротивляйся изо всех сил, если не хочешь быть самой несчастной женой на свете!» Укрепив себя таким образом, Энни сделала глубокий вдох и сурово поглядела на подходящего Джека.

— Здравствуй, — нежно сказал он, глядя на девушку своими темными, как ночь, глазами. — Что ты сделала Энни, почему ты бросила меня?

— А где ты оставил Олаву? — вопросом на вопрос ответила Энни. — Когда я уходила из деревни, у меня создалось впечатление, что вам вполне достаточно общества друг друга.

— Что ты говоришь? — вскричал Джек. — Когда вы уехали, Олава залила слезами всю хижину, тоскуя о Патрике, а сейчас, едва мы навели справки, где вы остановились, кинулась к твоему брату, чтобы объясниться в любви, что для маорийки вообще немыслимо! Только чувство благодарности заставило ее остаться рядом со мной, потому что она всей душой любит твоего брата!

— А какое чувство заставило тебя отказаться от меня и предпочесть Олаву там, в хижине вождя? — выпалила Энни и, подняв юбки, бегом бросилась к выходу.

Сердце ее разрывалось от отчаяния: ей хотелось броситься в объятия Джека и умолять, чтобы он не отпускал ее никогда, но она понимала, что этого нельзя допустить. «Нельзя жить с человеком, который тебя не любит, это страшно, не позволяй ему уговорить себя, Энни!» — шептала она, стремительно летя к двери.

У самого выхода ее перехватила сильная рука Джека. У него был несчастный, потрясенный вид, он словно утратил свое обычное самообладание. Слова вырывались с запинкой, из самого сердца:

— Милая… милая моя, подожди… Никого, кроме тебя, я не хочу и не могу принять. Только тебя любит мое сердце, только тебя жаждет мое тело, в разлуке с тобой я умираю от тоски! Пожалуйста, выходи за меня замуж, я хочу, чтобы ты всегда была со мной: жить с тобой, засыпать рядом с тобой, просыпаться с тобой…

— Я просто тебе удобна! — вырвалась у Энни ее потаенная ревность. Девушка прерывисто дышала и чувствовала, что сейчас разрыдается у всех на глазах. У Джека нет таких слов, чтобы она могла понять и простить его пренебрежение, чтобы она могла снова поверить в его любовь.

Вдруг случилось нечто неожиданное. Джек опустился на колени и, опустив свою гордую, красиво посаженную голову, обхватил колени девушки. С усилием он произнес:

— Умоляю тебя, не губи наши жизни. Я люблю только тебя. Выходи за меня…

Хотя Энни не до конца поверила словам Джека но она не могла допустить, чтобы ее любимый так унижался перед всем населением городка. Она подала ему руку и, собравшись с духом, ответила:

— Я согласна. Пойдем, выйдем на улицу. Провожаемые взглядами всей залы, они вышли на улицу. Мягкие сумерки спустились на город, в домах зажигались лампы, отчего окошки уютно засветились разноцветными огнями, словно приглашая зайти в гости. Энни и Джек брели по деревянному тротуару, взявшись за руки, и молчали. Слишком сильный всплеск эмоций они пережили сейчас, чтобы найти силы разговаривать. Пройдя несколько улиц, они вышли на площадь, к городским воротам. Энни вспомнила, сколько мучительных часов провела она здесь, мечтая хоть на несколько минут увидеть своего любимого. И вот теперь он здесь, его рука крепко сжимает ее ладонь, только что он при толпе свидетелей встал на колени и попросил ее выйти за него замуж! Он сказал, что любит только Энни! Может быть, это только сон? Ведь сколько она убеждала себя, что Джек потерян для нее безвозвратно, но ее упрямое сердечко не желало в это верить, как ни убеждала ее действительность. Как же ей благодарить судьбу за этот необыкновенный подарок?

Она обратила свой сияющий взор в сторону Джека и встретила его любящий взгляд, который, казалось, ловил каждое ее движение. Джек остановился и притянул Энни к себе. Когда он поцеловал ее, Энни поняла, что каждое сказанное на балу Джеком слово — правда. Его тело затрепетало, прижимая девушку к себе с силой и бесконечной нежностью одновременно.

Словно его любовь переливалась в ее вены, она чувствовала такой прилив радости, что у нее закружилась голова. Джек склонился над любимой и прошептал:

— Я так соскучился по тебе, моя любимая, что, кажется, не смогу теперь отпустить тебя и на шаг…

Его чувственные губы коснулись мочки уха, спустились ниже к губам и застыли в долгом, сладком поцелуе. Энни охватила жаркая истома, страстное желание овладело ею. Она проговорила, глядя сияющими глазами на Джека:

— Ты знаешь, здесь есть такие укромные замечательные места около городской стены. Если хочешь, я тебе покажу одно из них…

Продолжая этот двусмысленный разговор, мужчина ответил:

— Может быть, мы пройдем в этот лес немного глубже, чем ты собиралась?

— Может быть… — прошептала Энни…

Мягкие сумерки окутали лес легкой дымкой, под ногами лежал толстый ковер цветных листьев, но еще очень много их оставалось и на деревьях. Было сказочно красиво. Энни легко заставила себя забыть в этот момент все беды и сосредоточилась на мысли о том, что она находится наедине с Джеком, темный взгляд которого повергал девушку в дрожь. Усталые складки возле рта и темная щетина на щеках не портили его, а только добавляли ему обаяния.

Мужчина склонился над Энни, и она провела пальцем от расстегнутого ворота рубашки вниз по груди Джека. Дрожь пробежала по телу возлюбленного от ее прикосновения. Энни посмотрела ему прямо в глаза и игриво похлопала ресницами. Джек улыбнулся и, склонившись над девушкой, прильнул к ее губам, прохладным и нежным, словно лепестки розы, омытые утренней росой. Энни застонала от наслаждения, чувствуя, как его сильные руки жадно ласкают ее грудь, плечи. Вот его ладонь скользнула вниз, к ее ногам. Нежные нетерпеливые мужские пальцы, подрагивая от возбуждения, касались обнаженной женской плоти, и Энни казалось, что она плывет в легкой лодке по какой-то невыразимо прекрасной реке, медленно погружаясь в волшебные волны страсти.

Словно в забытьи Энни почувствовала, как Джек резко, рывком раздвинул ей ноги и, задержавшись на мгновение, слился с ней в одно целое. И тогда она не в силах больше сдерживаться, рванулась навстречу его движениям, стараясь раствориться в нем, отдать ему всю себя без остатка, до последней капли. В следующую секунду мир для Энни исчез, взорвавшись разноцветными брызгами огня. Она взлетела вверх на головокружительную высоту и закружилась в хрустальном хороводе звезд, а в унисон ее тихим стонам звучала сказочная мелодия любви, состоявшая из мужского шепота, шуршания сухих листьев и еще каких-то непонятных, странных звуков…

Возвратившись в реальность, Энни прикоснулась ладонью к щеке Джека.

— Неужели все это происходит на самом деле? — потрясение прошептала она. — Джек, ты словно явился из моих фантазий. Как такое могло случиться и почему мне повезло стать твоей избранницей?

Внезапно Энни погрустнела.

— Однако я у тебя не единственная. Между нами стоит Олава, я никогда не смогу понять, как можно любить одну женщину и привести к ней в дом другую!

Джек попытался объяснить:

— Ты моя будущая жена, а Олава мне как сестра, я должен был позаботиться о ней, так как за меня этого никто бы не сделал!

— Олава тебе не сестра, и она слишком молода и красива, поэтому я не могу поверить, что ты совсем не испытываешь к ней никаких нежных чувств, — возразила ему Энни.

— Милая моя! Любимая! Все, что я испытываю к Олаве, — это безграничная жалость к юной девушке, почти ребенку, которой, вместо того чтобы выйти замуж за своего жениха, пришлось стать наложницей старого, отвратительного «павиана» — полковника Деймона. Кроме того, по маорийским обычаям, вдовы и невесты погибших умерщвляются, — добавил Джек.

Энни вскрикнула, испуганно прижав руку ко рту.

— Дорогой, неужели это действительно так?! Какой ужасный обычай! Но Олаве удалось избежать смерти, после того как Манипу забрал ее у полковника Деймона?

Джек серьезно посмотрел на Энни, которая в этот момент была больше похожа на потерянного ребенка, чем на взрослую женщину, и ласково ответил ей:

— Я пообещал Манипу, что Олава станет моей сестрой и будет жить у нас семье наравне с остальными членами семьи. Как маорийка, она не должна была остаться в живых. Но если же ее принял в свою семью европеец, то соплеменники уже не имеют на нее никаких прав. Манипу уважал меня и верил моему слову, поэтому он отдал девушку мне. Теперь ты понимаешь, что я не мог поступить иначе? Кроме того, похоже, что Олаве не придется жить в нашей семье. Разве ты не поняла, что они с Патриком любят друг друга?

Энни сдержанно заметила:

— Что-то я не видела, чтобы Олава отвечала Патрику взаимностью. За едой она всегда стремилась в первую очередь угодить тебе, а потом уже брату и всем остальным! Ты ее кумир, герой ее грез… А как она навязалась со своими дурацкими целебными травами! Кстати, ты мне можешь объяснить, почему ты ей разрешил ухаживать за собой, а мне — нет? Что ты на это ответишь, Джек Уиллоби?

Джек, запрокинув голову, весело рассмеялся:

— Моя ревнивая тигрица, ты же жила в деревне аборигенов и должна знать, что туземки не могут оказывать внимание чужому человеку наравне с домашними. Меня она считает своим братом, а Патрик еще должен посвататься и получить мое согласие как единственного члена семьи…

Энни хитро сощурила глаза и, запустив пальцы в шевелюру возлюбленного, спросила:

— Ну и когда ты намерен дать согласие на свадьбу моего брата и Олавы?

Джек, целуя девушку в щеки, лоб, нос, ответил:

— Сегодня, я думаю, будет в самый раз! А насчет того, что я не захотел, чтобы ты ухаживала за моей раной, Энни, неужели ты не понимаешь, что я безумно ревновал тебя к Манипу. Ты представляешь, что могло случиться, если бы на ночь в одной хижине остались ты, я и Манипу? Это же просто гремучая смесь! Я слишком тебя люблю и не собираюсь ни с кем делить!

Девушка счастливо улыбнулась. Быстро вскочив, она привела в порядок одежду, поплотнее закуталась в шаль и игриво приказала своему возлюбленному:

— Джек Уиллоби, следуйте за мной! Уже совсем стемнело, и я замерзла!

Джек тоже поднялся и, сжав любимую в объятья, пробурчал:

— Со мной моя красавица мерзнуть не будет, она будет сгорать от страсти!

С этими словами Джек впился жадным поцелуем в губы Энни. Девушка, чувствуя, что ее жених снова полон желания, замотала головой:

— Джек, дорогой, нам и в самом деле пора возвращаться!

Взявшись за руки, влюбленные шли домой. Энни, поглядывая на Джека, задумчиво спросила:

— Интересно, а что сейчас делает Олава? Ты говоришь, она отправилась к Патрику… Знаешь, он сейчас стал такой задумчивый, очень много читает, словно хочет спрятаться в книгах от реальности. Думаю, это из-за Олавы, ведь он тоже решил, что она любит тебя. Она слишком выделяла тебя, и одной благодарностью это трудно объяснить. Сможет ли он простить ей те муки, которые пережил, думая о том, что потерял свою любовь?

* * *

Олава вошла в знакомую темную прихожую и на минуту остановилась. Здесь она впервые увидела своего дорогого Патрика, который сразу же поразил ее воображение. А потом она узнала его поближе и убедилась, насколько он нежный, страстный, деликатный, умный, красивый… Перечислять его замечательные качества она могла до бесконечности, но сюда она пришла не для этого. Толкнув дверь, ведущую на лестницу, Олава поднялась на второй этаж и опять остановилась. Какая же из дверей ведет в комнату Патрика? Если открывать каждую, то она рискует потревожить монахинь, живущих здесь. А может, действительно попросить кого-нибудь из сестер помочь ей отыскать Патрика? Но тогда будет невозможен разговор наедине, а как иначе Олава сможет выразить свои чувства, которые переполняют ее, как реку в половодье! Олава пошла вдоль коридора, посматривая то на одну, то на другую дверь, тихо окликая: «Патрик, Патрик…». Наконец одна дверь открылась и оттуда величественно выплыла матушка Анна, высокая дородная женщина лет сорока, с голубыми глазами навыкате и гордым римским профилем. Она тревожно спросила:

— Кто здесь?

Олава вышла на свет, падающий из раскрытой двери, поклонилась и ответила:

— Матушка Анна, это Олава, вы меня помните?

Монахиня широко улыбнулась и бросилась к ней, размахивая руками, как ветряная мельница.

— Подумать только, наша дорогая девочка вернулась! Как мы все переживали, когда эти два оболтуса потащили тебя, еще не оправившуюся от раны, куда-то на край света! Как ты себя чувствуешь, моя дорогая?

— Со мной все в порядке, правда-правда, — торопливо сказала Олава, у которой потеплело на сердце от такого гостеприимного приема. — Матушка, я ищу Патрика О Конелла. Вы не подскажете, где я могу его найти?

Монахиня всплеснула руками:

— Интересно знать, зачем тебе понадобился этот рыжий оболдуй?

Глядя на покрасневшее лицо девушки, монахиня все поняла и заулыбалась:

— Ой, милая девочка, я вижу, тут дела сердечные… Ну что ж, он парень серьезный, ласковый…

— А откуда вы знаете, что он ласковый? — ревниво перебила монахиню Олава. — Разве он познакомился с какой-нибудь девушкой и был с ней ласков?

Матушка Анна ласково усмехнулась:

— Я вижу, как он обращается со своей сестрой. Если хочешь узнать, каков будет мужчина в семье, смотри, как он ведет себя со своими домашними, поняла?

— Поняла, — радостно улыбнулась Олава. — А где все же Патрик?

Монахиня подвела ее к одной из дверей и постучала. Сердце маорийки замерло, когда она услышала знакомый любимый голос:

— Войдите!

Матушка Анна открыла дверь и поманила за собой Олаву. Патрик сидел на кровати с книгой в руках. При появлении монахини молодой человек встал, а увидев Олаву, выронил книгу. Его лицо засияло, словно рождественский фонарик. Чувствуя, что краснеет, он невольно отвернулся к окну, чтобы скрыть свои розовые щеки.

Монахиня тихонько кашлянула и произнесла:

— Я сейчас принесу чаю с печеньем, надо угостить нашу гостью с дороги.

Когда за матушкой Анной закрылась дверь, Олава не выдержала. Думая, что Патрик не хочет ее видеть, так как она сама его отвергла, Олава пришла в отчаяние. Бросившись к любимому, она обвила его широкую спину, словно лиана мощное дерево, и горячо зашептала:

— Я так тебя люблю, так боялась, что не увижу тебя снова. Патрик, я думала, меня убьют в племени, я не хотела, чтобы ты страдал… Пожалуйста, прости меня, иначе я заболею от горя…

В этот момент раздался деликатный стук в дверь. Олава отпрянула в сторону, а на пороге появилась матушка Анна с подносом, на котором дымился синий с золотом фаянсовый чайник, несколько чашек, вазочка с вареньем и еще одна, вкусно пахнущая печеньем.

— Вот, детки, сейчас попьем чайку со свежим печеньицем, с клубничным вареньем…

Патрик не знал, что ему делать. Ничего не ответишь на признание такой девушки — это кем же надо быть? Он видел, что Олава еле сдерживает слезы. В чем она кается перед ним? Она отдала ему всю себя, оберегала его чувства и сейчас, не щадя себя, призналась ему во всем. Как же он мог промолчать?

Между тем матушка Анна, продолжая щебетать, как птичка, разливала чай по чашкам. Одну из них монахиня протянула Олаве:

— На-ка, деточка, подкрепись, родная, на тебе лица нет. Так можно и заболеть, если не беречь себя…

Патрик вскочил и закричал, перебивая изумленную монахиню:

— Олава, я прошу тебя — выходи за меня! Я буду самым счастливым мужчиной на свете, если ты станешь моей женой. Я обещаю тебе заботиться о тебе и наших детях, быть внимательным мужем! Олава, почему ты молчишь?

Девушка смотрела на него широко распахнутыми, огромными глазами, в которых стояли слезы. Она хотела сказать что-то, но не смогла, продолжая сидеть с чашкой на коленях, безмолвно глядя на любимого. Наконец голос вернулся к ней, и она произнесла:

— Это я буду самой счастливой женщиной, если стану твоей женой. Мой дорогой, мой любимый, я буду любить тебя и угождать тебе до самого последнего вздоха.

Матушка Анна растроганно произнесла:

— Ах, мои дорогие голубки, как все это замечательно… Пойду к отцу Доджсону, расскажу ему радостную новость. Патрик, мальчик мой, теперь тебе нужно подумать о собственном доме!

Патрик смущенно ответил:

— Но он у меня есть: у меня есть целая ферма. Если моя жена согласится поехать туда со мной…

Олава горячо воскликнула:

— Я готова поехать даже на край света, только бы быть с тобой!

Матушка Анна вскочила с кровати, на которую присела, чтобы спокойно попить чай, и побежала к священнику.

Олава и Патрик остались одни. Их так переполняли чувства, что ни один из них не мог произнести ни слова. Они смотрели друг на друга, не смея приблизиться. Наконец Олава отставила чашку с чаем в сторону и медленно подошла к ирландцу. Она осторожно погладила его по щеке и бережно, точно боясь напугать, прикоснулась губами к его рту. Патрик почувствовал, как переполняет его радость и желание. Это его женщина, родная каждой косточкой, желанная каждой частью его существа. Он вдыхал запах ее кожи, прикасался к волосам, погружался в черное сияние ее прекрасных глаз и терял голову от счастья. Как быстро все перевернулось! Совсем недавно Патрик думал, что похоронил свою любовь, а сегодня его душа готова кричать от счастья и благодарить Творца за то, что его любимая рядом, за то, что он нужен ей, и она не побоялась ему в этом признаться. Его милая мужественная девочка любит его и скоро станет его женой! Только сейчас он вспомнил об Энни и спросил:

— Скажи, ты приехала вместе с Джеком? Олава ответила:

— Да, конечно, мой брат приехал со мной, хотя в дороге он даже не замечал меня, и его мысли были так далеко, что пару раз он чуть не свалился с лошади. Шучу, конечно, — рассмеялась она, видя удивленное лицо Патрика. — Сейчас он, наверняка, с Энни. Он сразу же поехал ее разыскивать, как только мы въехали в город и узнали, где вы остановились. Нам рассказали, что сегодня в городе праздник, и он пошел на бал, а я — сюда. О мой дорогой, обними меня и не отпускай никогда.

Влюбленные вновь слились в страстном поцелуе…

 

Эпилог

Прошло чуть больше года…

В деревне Манипу у большого общего костра сидело множество женщин, а мальчики и мужчины танцевали вокруг костра танец, посвященный первому дню зимы. Красивая большеглазая девушка, почти девочка, выделялась среди женщин своим прекрасным лицом и богатством наряда, который не скрывала даже тяжелая накидка, подбитая мехом. Она следила за тем, как Манипу начинает ритуальный танец, в котором участвовали его воины и сыновья воинов.

Этот танец исполнялся в честь Великого Духа. Множество барабанов било в унисон. Воины сначала кружились медленно, затем, изображая схватку, стали двигаться стремительно, и танец становился более зажигательным. Но тут внимание юной красавицы отвлек тихий плач, раздавшийся из близлежащей хижины. Улыбнувшись женщинам, девушка встала и направилась к дому, чтобы покормить своего проснувшегося трехмесячного сына. Душа Мануки преисполнилась любовью, когда она сняла с себя теплый платок и склонилась над деревянной колыбелью, чтобы взять на руки малыша. Младенец был завернут в одеяло из мягкой замши, и Манука внимательно вгляделась в его личико.

— Ты — сын Манипу, — прошептала она. Сев поближе к огню, Манука обнажила грудь и поднесла к ней младенца.

— Сын мой, будет ли твой брат похож на тебя? — с нежностью произнесла она.

Одной рукой Манука придерживала грудь, которую жадно сосал ребенок, а другой держала младенца за спинку. Многие сказали бы, что она слишком спешит со вторым ребенком, но Манука была женой маорийского вождя. Прошло меньше года, как племя Манипу приняло ее вместе с другими семьями, так как их родную деревню дотла спалили британские солдаты. Как только они с Манипу увидели друг друга, страсть одновременно поразила их сердца. Она обещала родить ему много сыновей! И, похоже, Великий Дух благословил ее на это!

— Мне показалось, кто-то сказал моему первенцу о брате? — раздался голос Манипу за спиной Мануки. Вздрогнув, она повернула к нему голову и взглянула на мужа с преданной улыбкой.

— Танец уже закончился? — спросила она.

— Да. Войдя в дом, я услышал, что моя жена говорит с сыном о каком-то другом ребенке? — промолвил Манипу.

— Я не хотела говорить тебе об этом некоторое время, — сказала Манука смеясь, поскольку они занимались любовью каждую ночь после того, как она немного поправилась после рождения сына. — Мой муж, ты рад?

Манипу сел рядом с ней и осторожно дотронулся до щеки своего сына.

— Может быть, это будет вовсе не сын, а дочь, — сказал он.

Улыбка исчезла с лица Мануки.

— Это огорчит тебя? — мягко спросила она.

Манипу пожал плечами.

— У нас достаточно времени для того, чтобы родить много сыновей, — хрипловато сказал он. Было бы лучше, если бы у нас сейчас родилась девочка. Она была бы такой же прекрасной, как и ты.

— Ты действительно хочешь этого? — робко переспросила Манука, дотрагиваясь до своей обнаженной груди, которую сосал сын.

— Да, я очень бы этого хотел, — сказал Манипу, смеясь и целуя жену в губы.

Сердце Мануки затрепетало от счастья…

* * *

А в одной маленькой уютной ферме, которая находилась на расстоянии семи дней пути к северу от деревни Манипу, семья из двух человек садилась ужинать. Красивая лампа с цветным абажуром освещала круглый стол, на котором стояла нехитрая, но вкусная и здоровая пища: жареные болотные куропатки с тушеными овощами и мусс из лесных ягод, которые хозяйка предусмотрительно посушила летом.

Хозяин, красивый молодой человек с рыжими волосами, произнес краткую молитву и сел за стол. Его жена, улыбаясь, начала хлопотать возле мужа: положила ему в тарелку тушку куропатки и овощи, полила еду вкусным мясным соусом. Ей, правда, мешал огромный живот, свидетельствующий о том, что женщина не сегодня-завтра родит первенца. Несмотря на изменившуюся фигуру, Олава оставалась все той же удивительной красавицей, при виде которой нервничают женщины и неровно дышат мужчины. К счастью, на их ферме красота туземки только радовала сердце ее мужа Патрика, и никого не искушала.

Наливая мужу напиток из большого керамического кувшина в кружку, Олава неожиданно схватилась за живот и, поставив кувшин на стол, отошла в сторону. Патрик немедленно вскочил и подошел к жене:

— Что, милая, уже началось?!

— Думаю, да, — с улыбкой ответила Олава, забавляясь волнением мужа. — Не беспокойся так, я знаю, что нужно делать.

— Чем я могу помочь? — нежно спросил Патрик, обнимая свою, любимую жену.

— Поставь большой чан с водой на огонь и возвращайся к столу ужинать, — попросила Олава. — Я буду переживать, если ты останешься голодным. Ребенок не родится раньше, если ты будешь суетиться.

Патрик быстро сбегал за водой, поставил чан на огонь и сел за стол, торопливо глотая еду и не сводя глаз с Олавы. Она в перерывах между схватками спокойно собирала все нужное для родов и малыша. Казалось, она занималась этим много раз и поэтому хорошо зала, что произойдет. Постепенно уверенность жены передалась и Патрику.

Олава взяла суровое небеленое полотно, отрезала кусок размером с небольшое одеяло и застелила им теплую мягкую шкуру, которая лежала у очага. Затем она положила рядом две новые пеленки, два полотенца и маленькое шерстяное покрывало, а также толстые нитки и ножницы. Потом туземка попросила мужа:

— Возьми большой таз и наполни наполовину холодной водой, а затем принеси сюда.

Когда Патрик принес и поставил перед очагом таз, он увидел, что Олава прокаливает на огне ножницы.

— Зачем тебе ножницы? — спросил он.

— Матушка Мэри сказала, что ножницами намного удобнее перерезать пуповину младенцу, нежели ножом, как это принято у нас в племени, — улыбаясь, объяснила Олава.

Время от времени ее лицо искажала гримаса боли, но Олава не издала ни одного крика. Наконец она села над постеленным полотном как будто на невидимый стул с высокими ножками и стала тужиться, держа руки наготове.

— Что ты делаешь?! — испуганно вскричал Патрик. — Женщины рожают лежа! А если наш ребенок упадет и разобьется? Сейчас же ложись!

— Это у вас женщины рожают лежа, — в перерывах между потугами сердито сказала туземка. — Не мешай мне!

Патрик в ужасе вцепился в волосы, не зная, что предпринять. Он слышал, что некоторые женщины после родов сходят с ума, но чтобы до родов — никогда! Что она там напридумала? С другой стороны, пытаться вразумить ее сейчас, когда ее тело разрывает родовая боль, дело, конечно же, бесполезное. Остается только подойти вплотную, чтобы успеть схватить ребенка, больше ему ничего не остается. Патрик встал на колени и протянул руки вперед.

— Отойди! — прорычала Олава, задыхаясь от усилий. Ее живот ходил ходуном, судороги пробегали по нему, и было видно, что ребенок вот-вот родится.

Наконец показалась лохматая и рыжая голова младенца и одно плечико. Патрик почувствовал, что сейчас грохнется в обморок от переполнявших его эмоций. Олава наклонилась и что-то сделала руками, одновременно напрягаясь всем телом, отчего малыш вдруг оказался в ее руках, а из лона матери хлынули родовые воды, а затем выпал темно-красный послед, и ребенок разразился криком.

— Убери все это, — коротко приказала Олава мужу, который трясущимися руками стал собирать испачканное полотно.

Олава с облегчением опустилась на пол, давая отдых напряженным до судорог ногам. Затем она попросила мужа сделать теплую воду в тазу, разбавив ее кипятком из чана. Когда она проверила воду и нашла ее подходящей, Олава опустила своего малыша в таз и омыла от родовой крови, а затем запеленала в чистую пеленку, предварительно перерезав и завязав пуповину.

— Откуда ты все это умеешь? — изумленно спросил Патрик.

— Моя бабка принимала все роды в деревне, а я помогала ей, — лаконично ответила Олава.

Завернув малыша в теплое одеяло, она, сияя от счастья, протянула его мужу.

— На, возьми на руки своего сына, муж мой.

Патрик осторожно, словно малыш был стеклянный, принял его из рук Олавы и понял, разглядывая его кричащее красное личико, что означает выражение «на седьмом небе от счастья». Он словно оказался в теплом, бесконечно радостном пространстве, куда не проникает грех и злоба, а есть только покой и любовь.

— Я люблю тебя и благодарю за сына, — прошептал он, глядя поверх малыша на Олаву.

В это время в одном маленьком городе домой возвращались после приема у заместителя губернатора молодые супруги Уиллоби. Энни взяла мужа под руку и весело рассуждала:

— Скажи, пожалуйста, разве может жена так командовать мужем? Присцилла вертит Николасом как хочет, а ведь со дня их свадьбы прошло не больше двух месяцев.

— Со дня нашей свадьбы прошел год, а ты владеешь мной безраздельно, словно рабом, — смеясь и целуя ее в щеку, ответил Джек. — Я спешу исполнять все твои желания, и это доставляет мне наслаждение. Что ты сделала со мной, колдунья?

— О чем ты говоришь, мой супруг и повелитель? — невинно хлопая ресницами, проговорила Энни. — Это я всегда предугадываю твои желания и выдаю их за свои…

Счастливые супруги весело рассмеялись. Джек тепло посмотрел на жену и произнес:

— Энни, когда я женился на тебе, то думал, что сильнее любить просто невозможно, но как-то так выходит, что с каждым днем я люблю тебя все сильнее. Мне все больше хочется видеть тебя, дотрагиваться до тебя, больше проводить времени с тобой и детьми…

— Ну, наши малыши еще такие маленькие, что не способны отличить папу от мамы или от няни и оценить твою преданность, — возразила Энни.

— Ты не права! — горячо возмутился Джек. — Вчера Микаэла мне улыбнулась, когда я взял ее на руки, а Джонни завопил от возмущения, что папа забрал сестренку из колыбели, а его оставил!

— Микаэла улыбается постоянно все время, что не спит и не ест, а Джонни просто наделал в пеленки, — подзадорила его Энни.

Джек насупился и хмуро посмотрел на жену. Но увидев нежный овал дорогого лица, ее прекрасные зеленые глаза, в которых сейчас плавали искорки смеха, тут же растаял. Тем не менее он ворчливо сказал:

— Ты наказана за строптивость, Энни. Сегодня получишь на сто поцелуев меньше…

Энни с задумчивым видом произнесла, хотя ее губы дрожали от сдерживаемого смеха:

— Уж и не знаю, как я сумею насладиться оставшейся тысячью…

— Тысячью чего? — спросил Джек.

— Тысячью твоих поцелуев, — ответила она и поцеловала мужа в губы.

— Энни, мы не в спальне и даже не в нашем доме, — простонал Джек. — Зачем же ты дразнишь меня, дорогая?

— Затем, что мы уже почти пришли, — прошептала Энни ему на ухо. — Няня Клэр превосходно смотрит за малышами, а я только покормлю их грудью и поднимусь наверх к тебе. И если ты сегодня такой скупой на поцелуи, я подарю тебе свои…

Джек посмотрел на любимую женщину полным страсти взглядом и спросил:

— Обещаешь?