Глава 6

Три раза в неделю к Луизе Джепп приходила женщина убираться в доме. В один из таких дней в коттедж нагрянула миссис Хогг.

Миссис Джепп перехватила ее на пороге со словами:

– Не могу пригласить вас в дом, миссис Хогг. Прислуга как раз моет полы. Вы по делу?

– Тогда, может, после полудня, – сказала миссис Хогг, бросив взгляд поверх плеча Луизы в коридор, дальняя дверь которого была распахнута в зелень сада позади дома.

– Нет. После полудня я собираюсь проведать внука в больнице. Юный Лоуренс попал в автокатастрофу. Вы по конкретному делу, миссис Хогг?

– Мне бы хотелось справиться, как Лоуренс себя чувствует.

– Очень мило с вашей стороны. Юный Лоуренс понемногу поправляется, как и мисс Каролина, хотя ей пришлось хуже. Я передам Лоуренсу, что вы о нем спрашивали.

Луиза всем своим видом давала понять, что считает разговор законченным.

– Мне нужно кое-что сказать Лоуренсу. Поэтому я сама и приехала.

– С самого севера Англии, путь неблизкий, – констатировала Луиза.

– Я приехала на день. Из Лондона.

– Обойдите дом, мы поговорим в саду.

Стоял тихий ноябрьский день, солнечный, но неяркий. Луиза провела посетительницу через маленький зеленый газон, по которому гуляли голуби, к скамейке у куста ежевики.

Миссис Хогг уселась с ней рядом, порылась в хозяйственной сумке, извлекла из нее старую пелерину из рыжей лисы, набросила на плечи и разгладила мех.

– Уже не лето, – объяснила она.

«Моя поденщица и то держится благородней, а ведь эта женщина из хорошей семьи», – подумала Луиза и произнесла:

– Вы хотели сказать юному Лоуренсу что-нибудь важное? – Тут ей пришла в голову новая мысль, и она поспешила добавить: – Он вполне способен читать, хотя еще не садится в постели, так что можете передать записку.

– Ой, нет.

«Так я и ожидала», – подумала Луиза.

– Нет, беднягу Лоуренса не следует волновать письмом, от писем одни волнения, – заявила миссис Хогг. Ей, казалось, было приятно отдохнуть после утомительной дороги от станции в гору. К ней на глазах возвращались силы, Луиза же сидела рядом и хранила подчеркнутое молчание.

– Я узнала, что вы называете меня препротивной, – сказала миссис Хогг.

– В жизни всегда что-нибудь узнаешь, – заметила Луиза, моргнув черными глазами в такт собственным мыслям. Миссис Хогг видела только маленькие руки, сложенные на коленях под коричневой тканью.

– Вы не думаете, – вопросила миссис Хогг, – что вам самое время задуматься о своих грехах и готовиться к смерти?

– Именно так вы говорили с моим мужем, из-за вас он умер в отчаянье.

– Я денно и нощно выхаживала мистера Джеппа…

– Нет, – возразила Луиза, – только нощно. И лишь до тех пор, пока я не узнала про ваши разговоры.

– Ему следовало поговорить со священником, как я ему повторяла.

– Миссис Хогг, что вы хотите передать юному Лоуренсу?

– Только что он может не беспокоиться. Его я не стану привлекать к уголовной ответственности. Он поймет, что я имею в виду. И еще, миссис Джепп, – продолжила она, – вам тут одиноко, совсем одной.

– Вовсе мне не одиноко. Я не буду передавать юному Лоуренсу такое идиотское сообщение. Если у вас к нему претензии, будьте добры, напишите сэру Эдвину. В настоящее время моего внука нельзя беспокоить.

– Речь идет о клевете. В моем положении очень важно, какая у меня в миру репутация.

– Вы завладели письмом юного Лоуренса к мисс Каролине, – произнесла Луиза голосом, который у нее подчас появлялся, когда она выигрывала в рамми, угадав карты противников.

– Вы и вправду должны помнить, сколько вам лет, – сказала миссис Хогг. – Не следует вести себя, как младенец.

– Я не позволю вам жить со мной, – сказала Луиза.

– Вам нужна компаньонка.

– Я не слабоумная и, надеюсь, никогда не стану ей в такой степени, чтобы выбрать вас в компаньонки.

– Зачем вы храните бриллианты в хлебе?

Луиза не вздрогнула и даже не замялась. Больше того, ее сразу озарило: найти тайник – как это похоже на Лоуренса!

– Не отпираюсь, такая у меня привычка.

– Вы предаетесь греху.

– Преступлению, – возразила Луиза. – Слово «грех» тут едва ли подходит…

Миссис Хогг встала, не сводя безресничных глаз со смуглых рук на коричневой ткани. Неужели эта женщина и вправду выжила из ума?

– Подождите. Сядьте, – сказала Луиза. – Я хочу рассказать вам все о моем преступлении.

Она посмотрела широко открытыми глазами на миссис Хогг, снизу вверх. Их умоляющий взгляд был вполне убедителен.

Ободренная таким образом, миссис Хогг произнесла:

– Вы должны поговорить со священником.

Тем не менее она села, чтобы послушать Луизину исповедь.

– Я занимаюсь контрабандой, – сказала Луиза. – Не стану вдаваться в детали – память у меня уже не та, но у меня своя банда. Что вы на это скажете, милейшая Джорджина?

Луиза покосилась на миссис Хогг и сделала губы уточкой, словно целовала ветерок. Миссис Хогг застыла. Уж не пьяна ли она? Но в конце-то концов на семьдесят девятом году жизни…

– Банда? – наконец переспросила миссис Хогг.

– Банда. Нас четверо. Я главная, трое других – мужчины. Они тайно ввозят бриллианты из-за границы.

– В хлебных буханках?

– Не стану вдаваться в подробности. Я же сбываю камни в Лондоне через моих агентов.

– Ваша дочь про это не знает, – заявила миссис Хогг. – Если все это правда.

– Вы, разумеется, уже побывали у леди Мандерс? И рассказали, что сказано в украденном вами письме?

– Леди Мандерс очень за вас тревожится.

– Ну еще бы. Я это исправлю. А сейчас я назову вам участников моих контрабандных операций. Если вы все будете знать, то, уверена, впредь не станете беспокоить мою дочь.

– Можете на меня положиться, – заявила миссис Хогг.

– Не сомневаюсь. Итак, первый – некто мистер Уэбстер, местный пекарь. Замечательный человек, но сам он за границу не ездит. Про его роль в операциях я лучше умолчу. Затем пара, отец и сын, грустная история: мальчик – инвалид, но заграничные поездки приносят ему много пользы, да и отцу тоже. У них фамилия Хогарт. Отца зовут Мервин, а сына – Эндрю. Такая вот у меня банда.

После этих слов Джорджина Хогг разом сникла. Отвратительная меховая пелерина сползла у нее с плеча.

– Мервин и Эндрю! – произнесла она сдавленным голосом.

– Совершенно верно. Сами они именуют себя Хогартами.

– Вы порочны, – заявила миссис Хогг.

– Письмо вам теперь не понадобится, – сказала Луиза, – но все равно можете его оставить себе.

Миссис Хогг собрала меховую пелерину на своей необъятной груди и произнесла, не шевеля верхней губой – манера, неизменно поражавшая Луизу своей необычностью:

– Вы порочная женщина. Преступная порочная старуха, злобная старуха.

С этими словами она поспешно ушла. Луиза взобралась на чердак, откуда открывался вид на скрытую в лощине железнодорожную станцию, и в старый отцовский бинокль разглядела зловещую желтую осу – миссис Хогг, которая наконец поднялась на платформу.

Спустившись вниз, Луиза сказала уборщице:

– Эта моя недавняя гостья.

– Да, миссис Джепп?

– Захотела перебраться сюда и приглядывать за мной, а то я дряхлею.

– Гули-гули, совсем чокнулась.

Луиза вытянула ящик кухонного шкафчика, достала оттуда сложенную белую скатерть и аккуратно расстелила на краю стола у окна. Затем извлекла тонкую писчую бумагу и авторучку и написала послание из шести строчек. Сложила листок и положила на шкафчик, а белую скатерть вернула на место. Убрала авторучку и писчую бумагу, взяла листок и вышла в сад. Села на скамейку и в безмолвии мягкого ноябрьского денька несколько раз тихо повторила:

– Гули, гу-ули!

Вскоре из высокой голубятни выпорхнул голубь и сел на скамейку рядом с Луизой. Она скатала записку в крохотный свиток, засунула за ленточку на лапке серебристой птицы, погладила ей клюв смуглыми пальцами и отпустила. Голубь взмыл в небо и повернул в сторону Лэдл-Сэндса.

Бывает, что человек, укрепленный в вере неукоснительным соблюдением всех обрядов на протяжении полувека, медленно, но верно достигший в своем религиозном рвении абсолютного совершенства, доверчиво восходящий к Творцу извилистым земным путем, а чтобы для пущей верности вдвойне застраховаться, два раза в день дополняющий медитации дыхательной гимнастикой, – бывает, что такой человек впадает в панику перед лицом неприятностей, с какими сталкивается впервые. Если это случается, окружающие приходят в смятение. Если человека, который занимается религиозными медитациями, почитали за мудрость и самообладание, то его явная неспособность противостоять обычным житейским невзгодам причинит почитателям боль. Радуются лишь те, кто воплощает духовные крайности: дьявол – своему примитивному торжеству, а праведнейшие души – усматривая в этой реакции свидетельство той истины, что человек по природе своей подвержен слабостям, несмотря на постоянные молитвы и дыхательные упражнения.

К счастью, такое случается редко. Элементарный инстинкт способен измерить границы человеческой святости, и всякий, кто снискал себе славу благочестивого человека благодаря молитвам, дыхательным упражнениям и паре добротных сочинений, вознагражден за свои труды хотя бы тем, что редко кто докучает ему необычными проблемами.

Вот почему мало кто обращался к сэру Эдвину Мандерсу с необычной просьбой или заговаривал с ним о сверхъестественном.

Он справился (что правда, то правда) с шоком от автокатастрофы; Лоуренс и Каролина попали в надежные руки. Он не позволил себе заразиться страхом Хелены благодаря сильному и решительному характеру. Он мог бы как-то умерить и сгладить другую тревогу Хелены – по поводу предполагаемой преступной деятельности ее матери. Мог бы извлечь для себя из этого удара по своей мирной жизни некую личную духовную выгоду. А мог бы и не извлечь. Хелена по наитию не отягощала его этими заботами. Она не знала, чем там занимается Луиза, однако понимала, что эту проблему не решить с помощью Мандерсовой чековой книжки. Хелене не хотелось видеть мужа в состоянии замешательства. Он каждое утро ходил к мессе, раз в неделю исповедовался, принимал у себя кардиналов. Он по целому часу медитировал, погруженный в столь полное молчание, что можно было различить дыхание мотылька. И Хелена думала: «Нет, нет и нет», – когда ее воображение рисовало того же Эдвина, неспособного переварить то, что его теща руководит бандой и прячет в хлебе бриллианты, к тому же очень возможно, что краденые. Поэтому Хелена доверила все свои тревоги брату мужа, Эрнесту, который плыл по жизни туда, куда гнал его попутный ветер, и за которого она так истово молилась.

– Я считаю, что Эдвина не следует беспокоить. Он в определенном смысле безгрешен. Ты ведь меня понимаешь, Эрнест?

– Разумеется, миленькая, но ты же знаешь, что я самый неподходящий человек для общения с Луизиными великими гангстерами. Вот если б я мог пригласить их пообедать в мой клуб…

– Не сомневаюсь, что можешь, раз моя мать имеет с ними дело, – сказала Хелена.

Через неделю Хелена отправилась в квартирку Каролины на Куинз-Гейт уложить ее вещи. Из-за перелома ноги Каролине предстояло пролежать в больнице не меньше месяца. Ее впустил управляющий, худой нездоровый на вид мужчина, который, как выяснила Хелена, задав ему несколько тактичных вопросов, ничем не болел, а просто оказался бросившим ринг боксером легкого веса. Приятный человек, подумала она и мысленно поздравила себя с умением находить подход к людям: Лоуренс и Каролина утверждали, что он жуткий тип.

Хелена дожидалась Эрнеста, который должен был к ней присоединиться. Она на минутку присела на диван-кровать. Ей стало на нем так уютно, что она подобрала ноги, откинулась на груду подушек и решила так полежать до прихода Эрнеста. В комнате было прибрано, но все говорило о том, что Лоуренс с Каролиной превратили квартирку в подобие семейного очага. Это открытие не повергло Хелену в ужас – только удивило, но удивление быстро прошло. Несколько лет тому назад она примирилась со связью Лоуренса и Каролины и, когда они расстались, конечно, благочестиво возликовала, но и почувствовала романтическую печаль, пожалела, что они непонятно с чего отложили свадьбу. Тем не мене ее слегка озадачили признаки того, о чем она уже знала, – что Лоуренс и Каролина живут в одной квартире, живут безгрешно, но внешние проявления безгрешности при этом отсутствуют. Управляющий спросил ее: «Как там мистер и миссис Мандерс? Вот не повезло, ведь только что поженились». Хелена проявила сдержанность и не проговорилась. Подобного рода замечания – и квартира, где галстук Лоуренса свисает со спинки стула, – конечно, шокируют, но шок быстро проходит.

– Я отдыхала. Так утомительно сновать между Лондоном и деревней, – сказала она Эрнесту, когда того привел этот приятный низкорослый господин.

Первые несколько дней после автокатастрофы, когда Каролина пребывала в долгом наркотическом сне, Хелена поочередно жила то в местной гостинице, то у матери в Ледилисе. Она вела себя с осторожностью и не сказала ничего такого, что могло бы насторожить старую даму. Один раз она ночью провела мысленный разговор с Луизой: «Мама, я сама не своя из-за этого несчастного случая, не хватало мне еще переживать из-за тебя. Лоуренс мне рассказал… он считает… твоя шайка… бриллианты в буханке… скажи, это правда или нет?.. Что ты затеяла… на какие средства живешь..?»

Но если за этим нет ничего серьезного? Семьдесят восемь – возраст почтенный. Хелена раздумывала, засыпала, просыпалась и снова раздумывала. А если у нее будет удар? Она нередко скрывала от Луизы свои мысли из опасения, как бы у матери не случился удар – давний страх Хелены.

Поэтому она не сказала ничего такого, что могло бы насторожить Луизу, проявляла особую бдительность, и тут Луиза, вернувшись как-то вечером домой из больницы, объявила:

– Приходила твоя миссис Хогг.

Хелена не сумела скрыть тревогу.

– Но я отправила ее восвояси, – сказала Луиза, – и, думаю, больше никогда ее не увижу.

– Господи, мама, что ей было нужно?

– Стать моей компаньонкой, милая. Я в состоянии прекрасно обходиться одна.

– Тебя что-нибудь беспокоит, мама? Господи, ну почему ты не разрешаешь себе помочь?

– Еще чего! – ответила Луиза. – Клянусь тебе, вы все для меня – великое утешение, и, когда дети поправятся, все у нас будет великолепно.

– Кстати, – сказала Хелена, – я привезла тебе из Хейвордс-Хита подарок, на радостях, что Лоуренсу стало лучше.

Устройство для открывания банок. Луиза вытащила плетеную корзинку, в которой держала хозяйственные инструменты. Хелена прижала машинку к дверце буфета, и мать принялась завинчивать винты, твердо держа отвертку в старых пальцах.

– Жизнь прекрасна, если не расслабляться, – заметила Луиза, загоняя шурупы на место.

– Тебе это пригодится? – спросила Хелена.

– Ну конечно, – ответила Луиза. – Сейчас и опробуем. – Они открыли банку крыжовника. – Именно то, что мне нужно, чтобы открывать мои банки. Ты правильно догадалась. В тебе, милая, должно быть, есть наша цыганская интуиция, только ты ее не развиваешь.

– Ну, мама, ты просто преувеличиваешь. Согласись, в том, что я купила тебе открывалку, нет ничего сверхъестественного.

– Послушать тебя, так действительно нет.

Хелена успела воспользоваться одной из отлучек матери и проверить хлебницу. Никаких бриллиантов в хлебе не обнаружилось, равно как и в жестянках с рисом, чаем и сахаром и в прочих укромных местах на полках маленькой кладовки, где Луиза также хранила снабженные аккуратными наклейками бутылки и банки с собственными заготовками, которые время от времени обновляла.

– Джорджина не грубила тебе, не хамила? – в последний раз попытала счастья Хелена.

– Она неприятная женщина, такая уж уродилась. Не могу понять, зачем ты ей покровительствуешь. Я бы ее к себе и на порог не пустила.

– У нее была трудная жизнь. Мы ее пожалели. Не думаю, что от нее можно ждать большого вреда. По крайней мере… нет, не думаю. А ты?

– Все могут причинить вред и причиняют, хотят того или нет. Но миссис Хогг – женщина непорядочная.

Все было тихо-мирно, и Хелена подумывала, уж не ошибся ли Лоуренс и сможет ли миссис Хогг использовать его дурацкое письмо.

Все это Хелена выложила Эрнесту, когда того проводили в квартиру Каролины. Этим надеждам она сама позволила окрепнуть за несколько недель после несчастного случая, когда порою одна, а порою с мужем моталась в автомобиле между Лондоном и деревенской больницей. Лоуренс отделался переломом ребер, и вскоре его смогли забрать домой. Каролина пришла в себя – голова в бинтах, нога в гипсе и подвешена на растяжках – и сразу стала ныть, как ей больно, что было хорошим знаком. Все могло обернуться много хуже.

– Боюсь, что подозрения Лоуренса возникли на пустом месте. Но они меня так встревожили, так встревожили, а тут еще автомобильная катастрофа. Все могло обернуться много хуже, но у меня уже не осталось сил.

– Представь себе, миленькая, и у меня тоже.

Интонации и жесты Эрнеста выдавали его с головой! Она видела, как он взял пеньюар Каролины из синей парчи, чтобы его сложить, – он помогал Хелене собирать вещи, – и вдруг, совершенно инстинктивно, застыл в позе перед трюмо, накинув пеньюар на ляжку.

– Парча – полный отпад!

К удивлению Хелены, это почти не вызвало у нее отвращения.

– В комнате остро чувствуешь присутствие Каролины, – заметила она. – У меня ощущение, будто я смотрю на мир ее глазами, ты понимаешь, о чем я?

– Вот ты сказала, и я понял, что и у меня такое же ощущение.

Хелена опустилась на колени перед вместительным чемоданом, который сама принесла. Светлая кожа ее лица напряглась под тонким слоем косметики.

– Чашка чая нам бы не помешала, Эрнест. У тебя найдется шиллинг для счетчика?

Он пошел поставить чайник на газовую плиту, она же обратилась мыслями к его непростой жизненной ситуации. У Каролины мужчины его типа никогда не вызывали отторжения. Хелена подумала, что теперь, когда он перестал предаваться греху и вернулся в лоно церкви, ей тоже стало легче мириться с его женоподобием. Однако задолго до этого Каролина, когда у них как-то зашел разговор об Эрнесте, заявила:

– А я считаю, что Господь сказал бы на это: «Не смейте презирать Моего возлюбленного извращенца, сотворенного Мной гомосека».

– Еще бы, – ответила тогда Хелена. – Ну а если уважать таких – это насиловать собственную природу?.. Иного ближнего любить ох как трудно.

– У меня свои предрассудки, – ответила Каролина, – так что и ваши предрассудки мне понятны. Просто Эрнест не числится в моих предрассудках, вот и все.

Уйдя в эти воспоминания, Хелена вдруг поняла, что не сводит глаз с Эрнеста. Она подняла телефонную трубку и, в ответ на вопрос управляющего: «Слушаю, какой это номер?» – сказала:

– Будьте столь любезны, принесите нам молока. Мы вскипятили чай, а молока в квартире не оказалось. – Его ответ заставил Хелену положить трубку и воскликнуть: – Грубая свинья. А я-то принимала его за приятного человека.

Когда управляющий принес молоко, она извинилась за беспокойство, но тот пропустил извинения мимо ушей.

– Какая скотина, Эрнест, – пожаловалась она, – ведь знает же, почему мы приехали.

Но ее внимание уже переключилось на Эрнеста, на то, как он задирает манжету и странно выворачивает запястье, разливая чай. Каролина, с ее тонким пониманием мифологии, увидела бы в нем прекрасного гермафродита, подумала Хелена, которая вдруг поняла, что и сама готова посмотреть на Эрнеста ее глазами.

– Мне вчера удалось проведать Лоуренса, – сообщил Эрнест, – и он хорошо выглядит, учитывая обстоятельства, правда?

– Слава Богу, – согласилась Хелена.

– Он передал мне вот это, – Эрнест продемонстрировал красную записную книжку, – и рассказал то, что знает о знакомых твоей матушки.

– По-моему, Эрнест, тут нечего бояться. Я несколько дней пожила в коттедже и внимательно следила за всем, но не заметила ничего подозрительного. Мне остается признать, что Лоуренс, вероятно, ошибся. Судя по всему, к такому же выводу пришла и миссис Хогг – она нагрянула к маме в мое отсутствие, так мама спокойно спровадила ее восвояси. Я уверена, хотя мама не упомянула про это, что она приходила в связи с письмом Лоуренса.

– Вот и я бы так решил. Именно так, – согласился Эрнест, тщательно складывая синий пеньюар Каролины. – Однако, – добавил он, – я, оказывается, отдаленно знаком с одним человеком из шайки миссис Джепп.

– Вот как! С кем же?

– С Мервином Хогартом. Бывшим мужем Элеоноры. Весьма странный тип. Лоуренс думает, что миссис Хогг, возможно, имеет к нему определенное отношение.

Хелена возразила, что это маловероятно.

– Ни разу не слышала, чтоб она упоминала фамилию Хогарт, – сказала она, взяла у Эрнеста записную книжку и начала ее перелистывать. Составленное Лоуренсом скудное досье имело безжалостный привкус реальности. Оно пробудило страхи Хелены. Лучше всего она себя чувствовала, когда могла свести жизнь к метафоре, но жизнь в прозаических своих проявлениях, даже наиболее возвышенных, ее удручала. Она внимательно вчитывалась в сухие заметки Лоуренса.

– Что ты об этом думаешь, Эрнест? Замешана мама в этом деле или нет?

– Почему не спросить ее саму?

– Она ни за что не скажет.

– Лоуренс считает, что нам надо это расследовать, – сказал Эрнест. – Вообще-то я ему уже обещал.

Хелена вслух прочитала возмутительную страничку из книжки:

Мервин Хогарт: Грин-Хаус, Лэдл-Сэндс. Проживает с сыном-инвалидом (см. Эндрю Хогарт). Прислуги не держит. Изготовление экслибрисов. Слесарный инструмент. Починка (?) разбитых гипсовых статуэток. Св. Антоний, Св. Франциск, Непороч. Зачат., проч. опознать невозможно. Отсутствует в С.Х. Бывший Элеоноры.

– Ничего не понимаю, – сказала она. – Разбитый гипс и святые – они католики, эти Хогарты?

– Вроде нет, – ответил Эрнест.

– А что означает «С.Х.»?

– Сомерсет-Хаус. Видимо, они отсутствуют в тамошних реестрах. Возможно, родились за границей. Спрошу Элеонору, она должна знать.

– Лоуренс пояснил тебе эти заметки?

– Более или менее. Ты только, пожалуйста, не расстраивайся.

– Я надеялась, что больше нечего опасаться. Объясни мне все это, пожалуйста.

Она продолжала листать записную книжку, надеясь наткнуться на какую-нибудь мелкую глупость, которая выявит всю нелепость предположения, будто ее престарелая мать может состоять в организованной преступной группе. Хелену так и подмывало порвать записную книжку в клочки.

– У нас было мало времени, Лоуренс не успел пояснить все записи. Он хочет, чтобы я поехал туда и пару недель пожил по соседству. Тогда я бы мог вести расследование под его руководством и ежедневно ходить к нему за указаниями.

– Нет, – возразила Хелена, – так не годится. Нам нельзя утомлять Лоуренса в его состоянии. Я хочу, чтобы его при первой возможности перевезли в Лондон.

Эрнест согласился.

– Мне было бы крайне неудобно покидать Лондон в это время года. Но Лоуренс очень хотел. Может, есть какой-то другой способ…

Хелена посмотрела на Эрнеста – тот развалился на диване Каролины, высоко задрав ноги. Не стройте дом на зыбучем песке. Однако Хелена допускала, что семья могла ошибаться, отказывая Эрнесту в надежности. Она признавала, что плохо знает Эрнеста, – у Каролины было о нем более ясное представление.

– Конечно, – сказала Хелена, – если б Лоуренса каждый день навещали, это бы невероятно ему помогло. Но теперь, когда их жизнь вне опасности, я могу позволить себе навещать их всего два раза в неделю. Кстати, о Каролине. Ты ведь и ее будешь навещать?

– Не уверен, что у меня получится.

– Эрнест, я конечно же оплачу все твои расходы.

Она едва ли не радовалась его возражениям, они доказывали, что он хоть в чем-то сам себе хозяин.

– Если оплатишь, это меня здорово выручит. Но мне придется поговорить с Элеонорой. В это время года ее трудно поймать, к тому же именно теперь мы не в лучших отношениях.

– Только, пожалуйста, не откровенничай с Элеонорой, – попросила она.

– Ну что ты, я ей о семейных делах – ни слова.

Они долго проговорили в таком духе, и Хелена твердо решила, что Эрнесту нужно пару недель пожить в Хейвордс-Хите.

– Мы должны докопаться до корней этой тайны, не потревожив маму, – заявила она. – Лоуренс это прекрасно понимает. Я уверена – чем решительней мы будем действовать, тем скорее он встанет на ноги. Мы обязаны действовать. Я знаю о твоей осторожности, Эрнест. Я не желаю, чтобы маму хватил удар, Эрнест. Мы должны молиться.

– Я попробую встретиться с Хогартом, – пообещал Эрнест. – Может, уговорю его приехать в Лондон.

Он налил им по второй чашке чая, причем задранная манжета снова обнажила по-женски вывернутое запястье, что слегка подорвало уверенность в нем Хелены.

– У меня никаких опасений, – заявила она. – Я безоговорочно в тебя верю, Эрнест.

– Боже ты мой, – сказал Эрнест.

Хелена вспомнила, как Каролина, с ее даром безошибочно «вписывать» людей в подходящие им исторические декорации, однажды вписала Эрнеста в обстановку французского королевского двора семнадцатого века. «Он родился позже своего времени, – объяснила она, – и в этом отчасти его ценность для нынешнего столетия». А Лоуренс не так давно спокойно констатировал: «Эрнест не покупает галстуки, ему их шьют на заказ. На пять восьмых дюйма шире, чем у всех прочих».

Родители во многом учатся справляться с жизнью у своих детей. Благодаря Лоуренсу, а в последние годы и Каролине душевная организация Хелены претерпела изменения. Она, по крайней мере, была готова согласиться с тем, что Эрнеста, в духе христианского сострадания, как она его понимала, следует не только принимать таким, какой он есть, но ценить его как личность, как отступление от нормы. Хелену даже немного восхищало его «исправление», как она это называла. Но когда он отказался от связи с мужчинами, она понадеялась, что за этим последуют и внешние изменения. Ее огорчило и озадачило, что его вид и манера держаться остались неисправимо женственными, и она поняла, что у людей вроде Лоуренса и Каролины эта его манерность не вызывает отторжения. У Хелены имелись французские фарфоровые статуэтки семнадцатого века, которые она ценила, но обществом Эрнеста дорожить было достаточно трудно и оно порождало безотчетную враждебность, которую надлежало преодолеть.

Эрнест складывал вещи, она размещала их в чемодане, и так они почти все упаковали. Чего не упаковали, то собрали, чтоб отнести в автомобиль.

– Выкурим по сигарете, мы так наработались.

– Думаю, этот аппарат принадлежит Каролине, – сказала Хелена. – Пожалуй, стоит позвать этого типа – удостовериться, что мы не оставили ничего своего и не прихватили чужого.

Эрнест присел скорчившись на низкую скамеечку для ног и поднял крышку аппарата:

– Магнитофон. Вероятно, Каролина использовала его для работы.

– Я безоговорочно в тебя верю, Эрнест. И обратилась я в первую очередь не к кому-нибудь, а к тебе. Мне, конечно, не хочется тебя обременять, и если все дело в расходах…

– Спасибо, Хелена. Но я не могу обещать – я, конечно, попробую – в это время года у нас предварительные продажи и курсы. Может, Хогарт согласится приехать в Лондон.

– Я так тебе благодарна, Эрнест.

Он повозился с магнитофоном, нажал на клавишу. Послышался слабый стрекот, затем мужской голос произнес с преувеличенной задушевностью «Дорогая Каролина…»

Через несколько секунд Хелена узнала голос Лоуренса, потом, после короткой паузы, заговорила Каролина. Слова Лоуренса шокировали Хелену, а слова Каролины показались бессмыслицей.

– Ой, вот глупенькие лапочки, – сказал Эрнест.

Хелена протянула Эрнесту пальто – пусть поухаживает.

– Вызови, пожалуйста, этого типа, Эрнест. Дай ему фунт и спроси, все ли в порядке. Я снесу неупакованные вещи в машину. Нет, хватит и десяти шиллингов.

Она чувствовала себя одинокой, как едва ли не последний человек во Вселенной, безнадежно неспособной понять Лоуренса и Каролину. Новые потрясения и новые открытия следовали один за другим, и вечная обязанность мириться с тем, что было противно ее натуре… Ей хотелось домой, в теплую расслабляющую ванну. Она устала, изнервничалась и вообще была сама не своя.

Она уже стояла в дверях, когда Эрнест – он звонил управляющему – ее позвал:

– Посмотри, что я нашел. Блокнот, наверняка Каролины.

Красный блокнот для записей лежал на нижней полочке телефонного столика. Он взял блокнот и отдал Хелене.

– Как хорошо, что ты его заметил, а то у меня совершенно из головы вылетело. Каролина специально о нем говорила. Просила принести блокнот со стенографическими записями.

Хелена раскрыла блокнот. Почти все записи представляли собой стенограмму, и только на одной странице имелась обычная запись. Ее взгляд упал на слова «Возможные фигуранты».

– Должно быть, это связано с расследованием Лоуренса, – заметила Хелена.

Она вернулась к этой страничке уже в машине, ожидая Эрнеста с вещами, но так и не смогла разобраться. Под шапкой «Возможные фигуранты» шел перечень:

Сатана

женщина

гермафродит

душа в Чистилище

– Ничего не понимаю, – сказала Хелена, аккуратно убирая блокнот в сумку с вещами Каролины. – Решительно ничего.

 

Глава 7

Стоял теплый, подернутый синеватой дымкой денек. В самом начале третьего высокий подтянутый старик вошел в книжную лавку. Барон Сток был один и ждал его.

– О, мистер Уэбстер, как вы пунктуальны, какая огромная любезность с вашей стороны предпринять эту поездку. Прошу пройти прямо через зал во внутренние покои, да, во внутренние покои.

Когда кто-нибудь из многочисленных знакомых Барона Стока – в отличие от немногих близких друзей – заходил к Барону на Чаринг-Кросс-роуд, он неизменно получал приглашение пройти во внутренние покои. Клиенты, коммивояжеры и книготорговцы не допускались дальше большого торгового зала. Барон проявлял крайнюю щепетильность в отношении «внутренних покоев» – убогого, удобного и совершенно невзрачного помещения в задней части дома, где все было заставлено рассыпающимися штабелями книг и папок, за исключением «пятачка»; тут на потертом красном ковре стояли три старых кресла, а посредине – иностранного вида гудящая керосиновая плита. Допущенным во «внутренние покои» и знающим привычки Барона следовало, прежде чем сесть, подождать, чтобы он прикрыл газетой сиденье каждого кресла. «Здесь, мои дорогие, чудовищно грязно, я не позволяю здесь убираться». Когда дни становились короче, Барон зажигал на письменном столике керосиновую лампу: во «внутренних покоях» давно не было электричества. «Не хватало мне только, – говорил Барон, – пустить сюда электриков со всем их грязным хозяйством». Время от времени кто-нибудь из знакомых предлагал: «Тут, Уилли, похоже, дело, нехитрое. Я, пожалуй, мог бы наладить вам свет». – «С вашей стороны, это крайне любезно». – «Вовсе нет, приду на той неделе». Однако на «той неделе» никто так ни разу и не пришел и проводку не наладил.

– Ну вот, – произнес Барон, усадив мистера Уэбстера на чистый газетный лист. – Как поживает миссис Джепп?

Мистер Уэбстер сидел прямо и напряженно, отвечая Барону, он поворачивался к нему верхней частью корпуса.

– Рад сообщить, что она хорошо себя чувствует, однако, к сожалению, сильно переживает из-за внука.

– Да, скверный случай. Я, понятно, знаю Лоуренса много лет. Плохой водитель. Но, как я слышал, через неделю его выписывают.

– Да, он еще легко отделался. У молодой дамы – бедняжка – перелом ноги, но и с ней могло быть хуже, как нам говорят.

– Бедная Каролина, я знаю ее много лет. Я слышал, она рассекла себе лоб до кости.

– Насколько я понимаю, просто ссадины и порезы, ничего серьезного.

– У меня камень с души свалился. До меня в моей лавке доходят все новости, но рассказчики всегда преувеличивают. В большинстве своем они поэты или профессиональные лжецы разного рода, так что приходится делать скидку. Рад слышать, что у Каролины обошлось без вмятины в черепе. Я знаю ее много лет. На следующей неделе собираюсь ее навестить.

– Прошу великодушно простить за предупреждение, Барон, но если вы намерены побывать в наших краях, то в настоящее время вам лучше ни при каких обстоятельствах не навещать миссис Джепп. Хогартам пришлось отказаться от поездки в Европу, и они часто бывают у нее в коттедже.

– Что случилось? Почему отказались?

– Миссис Джепп показалось, что Мандерсы намерены вникнуть в ее дела. Она считает, что поездки следует прекратить до весны. Хогарты были готовы отбыть, но она их в последнюю минуту остановила. Сама она совершенно спокойна.

– А меня все это основательно тревожит. Хогарты подозревают о моей роли в вашем деле?

– Думаю, вам нечего опасаться. Мы с миссис Джепп весьма осмотрительны и не упоминаем имен. Вы всего лишь «лондонский посредник» миссис Джепп. Дальше этого их любопытство не шло.

– А Мандерсы? Боюсь, Лоуренс их настроил, он такой наблюдательный, просто ужас. Я всегда опасаюсь, когда он приезжает к бабушке.

– Миссис Джепп его очень любит.

– Ну еще бы, я тоже люблю Лоуренса. Я много лет знаю Мандерсов. Но Лоуренс крайне любопытен. Как по-вашему, могут Мандерсы подозревать о моей роли в этом деле?

– Случись что, их буду интересовать только я и Хогарты. Не думаю, Барон, что вам следует волноваться.

– Я вам скажу, почему я тревожусь. Ни Хогарты, ни Мандерсы меня разоблачить не рискнут. Во-первых, они сами втянуты в дело. Во-вторых, втянута старая дама, так что Мандерсы, конечно, захотят скрыть все, что выяснят. Но вот совпадение – Мервин Хогарт интересует меня по другому поводу. Я договорился, что меня с ним познакомят, и не хочу путать одно дело с другим.

«Ага, речь о женщине, бывшей жене Хогарта», – подумал мистер Уэбстер, но он ошибался.

– Хогарт сегодня в Лондоне, – сообщил он Барону. – Я видел его в поезде, но сам счел за лучшее не попадаться ему на глаза.

– Он вас точно не видел? Не могло случиться, что он из чистого любопытства проследил за вами до моей двери?

– Нет, больше того – это я следил за ним, пока он не вошел в какой-то клуб на Пиккадилли. Так-то, Барон, хе-хе. – Продолжая по-стариковски хихикать, он вручил Барону небольшой аккуратный пакет со словами: – Не забыть бы передать это вам.

Барон осторожно его развернул и извлек баночку с наклейкой, надписанной четким почерком Луизы Джепп: «Селедочные молоки».

– Миссис Джепп выразила большое желание, чтобы вы съели эти селедочные молоки, – продолжал мистер Уэбстер. – Она поручила сказать, что они очень питательные, а другое содержимое баночки совершенно безвредно.

– Обязательно съем, – ответил Барон. – Обязательно.

Он засунул баночку в портфель, двумя поворотами ключа открыл ящик письменного стола, выдвинул и достал пачку незаполненных векселей. Пересчитал. Извлек вторую и тоже пересчитал, затем третью. Из четвертой пачки он отсчитал несколько векселей и распределил их по трем первым пачкам. Остаток четвертой пачки он вернул в ящик, задвинул, закрыл на замок и передал пачки мистеру Уэбстеру. Затем заполнил и вручил ему же три чека.

– Даты выписки – с промежутком в три недели. Проверьте, пожалуйста, общую сумму, а после сложите в этот плотный надежный конверт.

– Так оно надежней всего, – как обычно, заметил мистер Уэбстер, подразумевая не конверт, а способ уплаты, и, как обычно, добавил: – Надежней всего в случае дознания.

Когда с делом было закончено и бумаги благополучно перекочевали в конверт, конверт – в портфель мистера Уэбстера, а портфель защелкнут, Барон предложил:

– А теперь, мистер Уэбстер, как насчет сигары и глотка «Кюрасао»?

– Спасибо, с удовольствием. Но я не должен засиживаться, сейчас рано темнеет.

Звякнул колокольчик над входом.

– Звонок, – произнес Барон и, привстав, глянув в щель между перегородками, отделяющими устланный серым ковром торговый зал от уютных невзрачных «внутренних покоев». – Варвар пришел купить книгу, – заметил он и вышел обслужить покупателя.

Вернувшись через несколько секунд, Барон спросил:

– Вам что-нибудь известно о сатанизме?

– В былые дни мне много раз доводилось видеть колдовские обряды, главным образом в южноамериканских гаванях. Вас, Барон, тогда еще не было на свете.

– Вы мо-ряк, – сказал Барон, – мне всегда казалось, что вы мо-ряк.

– Я служил матросом на торговых судах, Барон, и навидался колдовства. В тамошних странах оно может принимать жуткие формы, уж вы мне поверьте.

– Я интересуюсь сатанизмом. Бескорыстно, я вас уверяю.

– Хо, не сомневаюсь, Барон. Для умеренного климата эта штуковина не подходит.

– Вот поэтому, – сказал Барон, – Мервин Хогарт и вызывает у меня интерес. Вы бы могли назвать его человеком мягким и сдержанным?

– Скажу так, Барон, – он мало говорит, хотя много болтает. Лично мне он неинтересен. Но миссис Джепп терпимо к нему относится, да, терпимо. Может, из-за его несчастного сына. Наше ремесло, оно как-то скрашивает ему жизнь. Несчастный парень, бедолага.

– Удивились бы вы, мистер Уэбстер, узнав, что Мервин Хогарт – главный сатанист Британских островов?

– Никогда бы не подумал, что этот тип хоть в чем-то может быть главным.

– Скажите, какое впечатление он на вас производит?

– Между нами, Барон, он производит на меня впечатление циника и, строго между нами, мизантропа. Неприятная личность.

– Но предан сыну?

– Чего не знаю, того не знаю. С парнем он обходится хорошо. Миссис Джепп считает – строго между нами, Барон, – что он возится с ним только в пику своей бывшей жене. По крайней мере, такое у нее возникло впечатление при первом с ними знакомстве.

– Мысль продавать бриллианты пришла в голову миссис Джепп, верно?

– О да, и это приносит ей удовольствие. Миссис Джепп и сама бы не подумала с этим спорить.

– Хогартам что, деньги не нужны?

– Нет. Сам Хогарт – человек состоятельный, а несчастному молодому человеку только радость – водить за нос таможню.

Барон с улыбкой приложил палец к губам и вновь налил мистеру Уэбстеру «Кюрасао». Тот вполголоса поблагодарил хозяина.

– Обман таможенников сделал из юного Эндрю Хогарта другого человека. Придал ему уверенности в себе, – сообщил он приглушенным голосом.

– Когда миссис Джепп впервые предложила мне войти в долю – а именно она, представьте себе, открыла мне свой замысел, – она явилась прямо сюда, в лавку, несколько дней спустя после моего с ней и Лоуренсом знакомства и блестяще изложила свое предложение. Я понял, что она человек надежный. Посвятив меня в суть дела, она добавила, что если я соглашусь войти в долю, то должен взять на себя обязательство не выяснять методов, к которым прибегают более активные агенты. Обдумав ее предложение и убедившись, что схема оригинальна, тщательно разработана и учитывает неизбежный риск, что не вызывает у меня возражений, я принял условия миссис Джепп. Я все это вам излагаю, потому что, честно говоря, не имею права расспрашивать вас, каким именно образом Хогарты доставляют драгоценности. Еще несколько месяцев тому назад меня не очень интересовала эта сторона операции, но теперь она меня очень интересует, поскольку меня интересует деятельность Мервина Хогарта.

– Их методов я не знаю, – ответил мистер Уэбстер, и Барон не мог понять, правда это или обман, поскольку цепкие голубые глаза мистера Уэбстера не изменили своего выражения.

– Хогарт – сатанист и вызывает у меня острый интерес, поскольку меня занимает психология сатанизма. Вам, мистер Уэбстер, неведомо безумие научного любопытства. Проявлять интерес и в то же время быть беспристрастным…

– Я вполне способен это понять, Барон. Но я бы никогда не подумал, что Хогарт-старший отправляет какие-то необычные ритуалы. Мне он кажется человеком изверившимся, отнюдь не горячим приверженцем чего бы то ни было.

– Это любопытный фактор, – оживился Барон. – По всему, что я выяснил о его личности, он просто погряз в неверии, он умен, ему все наскучило. Ему не везет с женщинами, он равнодушен к друзьям. И однако же, он исступленный сатанист. Пусть это останется между нами, мистер Уэбстер.

– Ну, конечно, Барон. А сейчас мне пора.

– Фанатик, – произнес Барон, провожая мистера Уэбстера из «внутренних покоев» в торговый зал. – Жаль, что Хогарты не отправились за границу, а то бы я навестил миссис Джепп. Ее, возможно, удалось бы уговорить побольше рассказать мне о мистере Хогарте. Вероятно, я вскоре с ним познакомлюсь.

– Всего хорошего, Барон.

– Мои лучшие пожелания миссис Джепп, – сказал тот и добавил: – Позаботьтесь, мистер Уэбстер, чтобы риск был сведен к минимуму.

– Ну, Хогарт совсем не опасен.

– Я не о Хогарте, я о нашем успешном деле. Мы любители, а любителей провидение берет под особую опеку. Как легко профессионалы с их силами и организованностью терпят крах! Низвергаются подобно Люциферу…

– Вот именно, Барон.

– Но нам, простакам, трудно подставить ножку.

– Я бы не стал называть нас простаками, хе-хе! – сказал мистер Уэбстер, выходя на улицу.

– В этом все дело…

Но старик уже удалился и его не услышал.

– Я не стану притворяться, будто понимаю женщин, – заявил Мервин Хогарт, отхлебнув бренди. Он поглядел на хозяина так, словно сомневался, что сказанное им уместно, ибо в седовласом мужчине с пухлым лицом проскальзывало что-то женственное, оставляющее двойственное впечатление.

– Боюсь, либо баранина не та, либо соус, – задумчиво изрек Эрнест Мандерс. В конечном счете он не поехал в Суссекс, а придумал план получше.

– Как я понимаю, вы говорите совершенно искренне? – спросил Мервин Хогарт.

– Вы о баранине?

– Нет, нет, я о том, что мы обсуждаем. Как я понимаю…

– Вот об этом и поговорим, мистер Хогарт.

– Мандерс, я никого не хотел обидеть, я просто хотел кое-что уяснить, не более того. Мне кажется, что со стороны Элеоноры это более чем странный совет. Ей, несомненно, известна моя позиция.

– Вся заковыка, понимаете, в том, что мы временно оказались на мели. Барон Сток перестал нас поддерживать, и Элеонора сразу же вспомнила про вас, что вполне естественно. Как бы воздала вам должное.

– Да, несомненно.

– Но если не можете, то не можете, это легко понять, – сказал Эрнест.

– А вы к брату не обращались?

– Обращался. Мой брат Эдвин – мистик. Танцы его не интересуют, он вкладывает деньги лишь в то, что ему интересно. Но он дал нам пятьдесят фунтов. Элеонора купила на них платье.

– Этого следовало ожидать.

– Сам я очень далек от денежных проблем, – заметил Эрнест, – поэтому мне и нужно столько денег. Они буквально утекают сквозь пальцы.

И он откинулся в кресле, словно в его распоряжении был весь день до самого вечера. Его гость выяснил, что деловое предложение, из-за которого его пригласили, невыгодно.

– Без четверти три, – заметил Мервин Хогарт. – Подумать только, как бежит время. А мне еще предстоят кое-какие дела, несколько встреч. Вот тоска.

– Есть еще один вопрос, но раз вы спешите, то, может, в другой раз…

– Может, в другой раз…

Мервин Хогарт произвел в уме мгновенные подсчеты, каковые, в подробном изложении, могли бы выглядеть так: билет тринадцать шиллингов, но в любом случае надо было приехать в Лондон; невкусная еда, но задаром; разочарование от переговоров (Эрнест пригласил обсудить «дело, представляющее для вас интерес»), но удовлетворение от известия о разрыве Элеоноры со Стоком и воспоследовавших денежных трудностях; раздражение от просьбы дать деньги, но удовлетворение от отказа; потерянное время, но вот у Мандерса остался еще один вопрос, который, быть может, оправдает эту встречу, а с другой стороны, может подтвердить ее полную никчемность.

Все это в мгновение ока пронеслось у него в голове, и когда Эрнест произнес: «Есть еще один вопрос, но раз вы спешите, то…», – Хогарт его перебил:

– Еще один?

– Может, в другой раз, – предложил Эрнест.

– Ну, еще полчасика у меня все-таки есть. Прошу вас, продолжайте.

– Что ж, – сказал Эрнест, – может, он вас заинтересует, а может, и нет. У меня, понимаете, ощущение, что я вызвал вас в Лондон по несерьезному поводу, – нет, я честно считал, что вам будет приятно участие в судьбе школы танцев, да и Элеонора была в этом уверена. Надеюсь, вы не посчитаете это нахальством с нашей стороны.

«Как похож на женщину, – подумал Мервин. – Я словно посидел за ланчем с женщиной». Вслух же он заверил Эрнеста, что был совсем не против:

– Только очень жаль, что у меня каждый пенс на счету. А какой другой вопрос вы хотели бы обсудить?

– Ну что ж, может, он вас заинтересует, а может, и нет, это уж вам решать. Я приношу извинения за баранину – у нее был весьма странный вкус. Не помню, чтобы меня кормили в клубе так скверно. Я бы написал жалобу, только мы следили за огнем вместе с шеф-поваром, он и правда милейший человек, и подобные накладки случаются с ним крайне редко.

– Очень вкусный ланч, – грустно заметил Мервин.

– Как мило, что вы так говорите, – сказал Эрнест.

– Так второй вопрос?

– У вас и вправду есть время? Мне бы хотелось сказать пару слов, возможно, они вас заинтересуют. Вы знакомы с моим братом Эдвином?

– Нет, с сэром Эдвином Мандерсом я незнаком.

– Он очень богат. А с Хеленой знакомы?

– С его женой? Незнаком, но знаю о ней.

– Она довольно мила. Вы встречались с ее матерью?

– С миссис Джепп я действительно знаком.

– Миссис Джепп, – повторил Эрнест.

– Замечательная старая дама. Мы близкие соседи, – сказал Мервин.

– Да, я знаю. Я слышал, вы регулярно ее навещаете.

– Я слышал, – произнес Мервин, – что ее внук попал в автокатастрофу.

– Отделался сломанным ребром. Он быстро поправляется.

– Ох уж эта молодежь. Я знаком с внуком.

– Я знаю, – сказал Эрнест.

Время приближалось к трем часам, они дважды наполняли стаканчики. Эрнест считал, что довольно удачно ведет разговор. Время шло, Мервин надеялся вопреки всему, но тянуть дальше и вправду не имело смысла. Эрнест с присущим ему мягким, учтивым упорством дал понять, что семейство Мандерсов начало разнюхивать дела Луизы Джепп. Мервин с удовольствием бы пристукнул Эрнеста за его бабьи манеры.

– Видите ли, Мандерс, – сказал он, – я не могу сообщать то, что миссис Джепп доверила мне в частном порядке.

– Разумеется, нет. И скоро вы отправляетесь за границу?

– Как я понимаю, этот фарс с приглашением меня на ланч, чтобы попросить о займе, вы на самом деле затеяли для того, чтобы получить возможность задать вопросы…

– Бог мой, ну как мне выйти из положения, – произнес Эрнест. – Я так сожалею, так сожалею о ланче. «Фарс» – это вы очень точно сказали. Как жаль, что я не уговорил вас взять утку. Очень обидно. А я-то надеялся, что вас заинтересует школа Элеоноры, это же абсолютно высший класс, не хватает только денег. Какое страшное разочарование для вас, мой милый, какой жуткий удар для меня.

– …вопросы о миссис Джепп, на которые я никак не могу ответить, – закончил Мервин, нерешительно посмотрел на часы и заерзал в кресле. В глубине души Эрнест поздравил себя с успехом: «Он дожидается новых вопросов, чтобы понять, много ли мне известно».

– В таком случае я не смею вас больше задерживать, мы очень мило посидели, – сказал он своему гостю.

Мервин встал.

– Послушайте, – начал он и замолчал.

– Да?

– Так, ничего.

Однако прощаясь с Эрнестом на верхней ступеньке крыльца, он сказал:

– Передайте Элеоноре, что я подумаю над ее предложением. Может, я в конце концов передумаю и немного наскребу, чтоб ее выручить. Но времена нынче, сами понимаете, трудные, а у меня еще сын-калека. На него много денег уходит.

– Выбросьте это из головы, – сказал Эрнест. – Даже не думайте.

– Передайте Элеоноре, я сделаю, что смогу.

Минуты с четыре после ухода гостя Эрнест ломал голову над последними словами Мервина. Затем он откинулся на спинку мягкого шоколадного цвета кресла и ухмыльнулся во всю свою моложавую физиономию, отчего его лоб пошел морщинами до самой кромки серебристо-белых волос.

Через полчаса он был в Кенсингтоне у Элеоноры в ее школе танцев. Он застал хозяйку в одной из кабинок для переодевания, что опоясывали большой танцевальный зал на втором этаже, и, чтобы привлечь ее внимание, совершил изящный пируэт.

Она разгладила на бедрах бархатные джинсы и затянула ремень, что всегда делала, желая сосредоточиться.

– Как дела? Что-нибудь вышло?

– Думаю, да, – ответил он.

– Он даст денег?

– Думаю, да.

– Эрнест, ты, верно, умеешь очаровывать мужчин. Я готова была поклясться, что ты не вытянешь из Мервина и засохшей макаронины, особенно в мою пользу. Он, как правило, жутко прижимистый. Что он сказал? Как ты этого добился?

– Шантажом, – ответил Эрнест.

– Каким образом, дорогой?

– Я же сказал. Конечно, полной уверенности еще нет, но я почти не сомневаюсь, что ты, моя дорогая, получишь деньги.

– Как ты умудрился?

– Непреднамеренным шантажом.

– Как это? Расскажи все.

– Я угостил его ланчем. Объяснил твои затруднения. Попросил о займе. Он отказал. Тогда я задал ему кое-какие вопросы совсем на другую тему, а он их воспринял как скрытый шантаж. После этого, уже на пороге, он уступил.

– Что это за вопросы, которые он принял за шантаж? О чем они?

– Прости, лапушка, но я не могу сказать. Это очень личное дело.

– Меня касается? – спросила Элеонора.

– Нет, совсем не касается, честное слово.

– Честное слово, совсем не касается?

– Честное слово.

Это ее успокоило. Эрнест оставил Элеонору погруженной в расчеты, в которых она учла субсидию от Мервина Хогарта. Она сидела на пушистом белом коврике, скрестив ноги, с бумагой и ручкой в руках. Складывала и умножала, словно и не было забот последнего времени, словно еще накануне не было разговоров и мыслей о банкротстве. Перед уходом Эрнеста она сказала:

– Не забудь возместить расходы на ланч.

– Хелена?

– Минуточку, не вешайте трубку.

– Хелена?

– Кто говорит? Ах, это ты, Эрнест.

– Я встретился с Хогартом.

– Уже? Где?

– В моем клубе. За ланчем. Жутко серьезный коротышка в твидовом пиджаке.

– Эрнест, ты просто чудо. Ты, конечно, позволишь мне оплатить расходы.

– Я подумал – может, тебе захочется узнать, как все было. Хмурый такой коротышка.

– Рассказывай все, мне не терпится узнать.

– Лоуренс прав. Твоя мать и Хогарт несомненно связаны неким общим делом.

– Каким?

– Он, естественно, не стал говорить. Но дело это достаточно важное, чтобы заставить его сильно нервничать и постараться нас успокоить. Совсем унылый и зажатый коротышка. С ланчем нам не повезло, баранина как дубовая кора, я не преувеличиваю. Он думает, что нам известно больше, чем мы знаем на самом деле. Я считаю – очко в нашу пользу.

– Разумеется. Ты можешь приехать прямо сейчас, Эрнест? Если что, возьми такси.

– Такси обойдется в десять монет.

– Ты откуда говоришь?

– Из подземки «Южный Кенсингтон».

– Ну хорошо, приезжай на метро, если тебе так больше нравится. Но если захочешь, бери такси.

– Сейчас приеду.

Когда Эрнест говорил с Хеленой по телефону, Мервин Хогарт поднимался на крыльцо облупленного неухоженного здания в Чизвике. Он нажал на кнопку звонка, ничего не услышал, снова нажал и долго не отнимал пальца. По-видимому, звонок неисправен. Он наклонился к почтовой щели и стал всматриваться, надеясь уловить какое-нибудь движение. В этот миг дверь распахнулась, и Мервин едва не упал через порог на какого-то сомнительного типа в синем костюме и рубашке без воротничка.

– Миссис Хогг проживает здесь в настоящее время? – спросил Мервин.

Он уже бывал здесь. Тут обычно жила Джорджина, когда приезжала в Лондон. Он знал этот дом, и дом ему не нравился.

В этот день Каролина Роуз услышала в больничной палате стук пишущей машинки, услышала те самые голоса.

Он уже бывал здесь. Тут обычно жила Джорджина, когда приезжала в Лондон. Он знал этот дом, и дом ему не нравился.

Отделаться от Каролины Роуз не так-то легко. В этом месте повествования она прикована к больничной койке, и то, что с ней происходит, в любом случае не следовало бы допускать в сюжет. К несчастью, спала она беспокойно. Она не знала, что такое крепкий сон. И в ночные часы, вместо того чтобы вызвать сестру и принять успокоительное, она предпочитала смаковать свое бодрствование, наслаждение от которого только усиливал глубокий сон семи других больных в общей палате. Когда нога не очень ее отвлекала, Каролина в окружении спящих мысленно обращалась к искусству романа, размышляя и изумляясь на протяжении этих долгих часов и недолжным, непредсказуемым образом воздействуя на ход повествования, из которого ей полагалось быть временно исключенной.

Тюк-тюкити-тюк. Каролина в окружении спящих мысленно обращалась к искусству романа, размышляя и изумляясь на протяжении этих долгих часов и недолжным, непредсказуемым образом воздействуя на ход повествования, из которого ей полагалось быть временно исключенной.

Чудовищные груди миссис Хогг доставляли ей много тяжких переживаний, не столько в плане уязвленного самолюбия – теперь, когда она преуспевала в жизни, с самолюбием все было в порядке, – но просто потому, что она не знала, как с ними быть.

Тридцати пяти лет Джорджина Хогг поступила к Мандерсам гувернанткой сыновей.

– Тебе не кажется, что она слишком полногрудая для семьи с детьми? – спросил Эдвин Мандерс жену.

– Не капризничай, Эдвин, прошу тебя. У нее прекрасный характер.

Лоуренс и Джайлс (старший сын, убитый на войне) были в полном восторге от необъятных грудей Джорджины. Для их описания Джайлс находил более поэтические образы, чем Лоуренс, – он заявлял, что под ее блузкой таится пара тыкв, пара китят, пара соборов Святого Павла или пара аквариумов с золотыми рыбками. Интерес Лоуренса к выпирающему фасаду Джорджины носил более житейский характер. Он изучил обширный набор ее лифчиков и бюстгальтеров, этих длинных полотнищ ярко-розовой или бело-желтой материи; одни из них были жесткими, как брезент, другие более мягкими и податливыми; на одних болтались петли перепутанных завязок, на других красовались дырочки для шнурков, которые туго затягивались замысловатым узором, а третьи были снабжены потертыми крючками и петельками. Лоуренс точно знал, какой из этих предметов белья Джорджина носит в данное время. Одни награждали ее дополнительной парой грудей, другие напоминали спасательные жилеты, какие Лоуренс видел на картинках в детских книжках об опасных приключениях на море. Он безошибочно определил тот день, когда она надела сделанный по заказу бюстгальтер, ставший его матери в изрядную сумму. Тогда Джорджина готовилась уезжать, чтобы выйти замуж. Детей разочаровал ее новый лифчик, им казалось, что он придает ей нормальный вид, только, понятно, преувеличенно нормальный. Они знали, что их мать смущают эти новые симметричные выпячивания, которые так напоминали герольдов, выступающих впереди самой Джорджины. Старые лифчики были нескладные, но можно ли было назвать приличной эту новую штучку?

«Возвожу очи мои к горам», – распевал крошка Джайлс к восторгу прислуги.

Мальчики не разделяли мнения матери о характере Джорджины и были рады, что ей пришлось уехать, чтобы выйти замуж за дальнего родственника.

– Этот ее родственник, он что – дурак?

– Тише, Лоуренс, мисс Хогг может тебя услышать.

Ребята убедились, что она подлючка и коварный тиран. По сравнению с ней подготовительная школа, куда они пошли через год, показалась им воплощением удивительного прямодушия и честности.

Светло-рыжие золотистые волосы, круглые светло-голубые глаза, «телесного цвета» поросячье лицо – к моменту бракосочетания Джорджина Хогг не была лишена известной привлекательности. На протяжении «трагических» послесвадебных лет (ибо беда, если она случается с людьми придурковатыми либо посредственными, оборачивается для них настоящей трагедией – обрушивается всей неожиданной тяжестью и вызывает у свидетелей отнюдь не жалость и страх, а скорее отвращение; поэтому несчастье, выпавшее Джорджине Хогг, вызывало не сострадание, но всего лишь жалость) – на протяжении всех этих лет миссис Хогг тщетно искала способ обуздать свои чудовищно растущие груди. На это она тратила больше денег, чем могла себе позволить; с таким же успехом она могла пытаться перегородить дамбой море. Ко времени встречи с Каролиной в Святой Филомене она приобрела привычку ничего не носить под раздувшимися блузками. «Такой сотворил меня Бог», – могла бы она думать в свое оправдание, пользуясь новообретенной свободой.

…«Такой сотворил меня Бог», – могла бы она думать в свое оправдание, пользуясь новообретенной свободой.

– Безвкусица, – прокомментировала Каролина. – Отвратительно. Вообще-то она «прослушала» почти весь абзац, посвященный миссис Хогг и ее грудям.

«Безвкусица» – характерное высказывание Каролины Роуз. И не она ли первая тогда в Святой Филомене с отвращением заметила просвечивающую блузку миссис Хогг? Да и тему грудей миссис Хогг ввела в повествование сама Каролина.

Тюк-тюк. Да и тему грудей миссис Хогг ввела в повествование сама Каролина.

Каролина Роуз вздохнула на своей больничной койке, размышляя о миссис Хогг, какой та ей запомнилась.

– Не живой персонаж, – подытожила она наконец, – а всего лишь горгулья.

Мервина Хогарта впустил в пристанище Джорджины и направил в ее комнату ленивый сынок хозяйки, любитель собачьих бегов. Поднимаясь по лестнице, Мервин слышал, как лихорадочно снуют мыши, словно эта часть дома была нежилой. Он постучался и рывком открыл дверь. Джорджина предстала перед ним со своей неуместной улыбкой и колоссальным бюстом, пребывавшем в весьма своеобразном состоянии, какого он еще не видел, – скособоченный, одна грудь вздымается вверх, вторая устремлена вниз; возможно, Джорджина так волновалась перед встречей с ним, что у нее лопнула бретелька лифчика на правом плече.

Беспорядок в ее внешности он отметил чисто автоматически, настолько ему не терпелось высказаться, предупредить ее и успокоиться.

Миссис Хогг, несмотря на свою скособоченность, собралась с мыслями и сказала:

– Ты опоздал, Мервин.

Он скользнул в мягкое кресло, а она повернулась зажечь горелку под чайником.

– Я чаю не буду, – сказал он. – Скажи, почему ты вмешалась? Ты ходила к миссис Джепп. Какую игру ты ведешь?

– Я знаю, какую ведешь ты. Занимаешься контрабандой. – Она села в кресло у окна, так чтобы он не видел правую сторону, где лопнула бретелька.

– Тебе рассказала миссис Джепп.

– Да, и это правда. Она может себе позволить говорить правду.

– Эндрю участвует в деле, – сказал он.

– Ну, конечно, одно к другому. Ты уже развратил Эндрю, а теперь, как и следовало ожидать, превращаешь его в преступника.

– За чем конкретно ты ходила к миссис Джепп?

– Я знаю, что смогла бы ей сделать добро, выпади такая возможность. Она старая грешница. Но я не знала, что она свела дружбу с тобой и Эндрю. Она мне сказала «Мервин и Эндрю Хогарты», и меня как током ударило, в самое сердце. – Миссис Хогг вытащила платочек и промокнула глаза.

Мервин Хогарт смотрел на нее и думал: «Я себя никогда не жалею. Порочность моей жизни надломила бы более слабого духом. Предайся я жалости к самому себе, вот была бы жалость».

– Двоеженство, а теперь еще и контрабанда бриллиантов. Контрабанда бриллиантов, – повторила она название этого тягчайшего преступления деланым голосом, задирая подбородок. В профиль она была очень похожа на Мервина.

Он решил ее напугать, хотя первоначально хотел только предупредить.

В этот день Джорджина Хогг могла не переживать из-за своего странного вида, ибо Мервин хоть и смотрел прямо на нее, видел ее как-то расплывчато. Она, как всегда, взбаламутила в его душе осадок давних бед, и он уже не мог видеть Джорджину из-за того, что ее образ разрастался до баснословных размеров – зримое воплощение ошибки всей жизни. Он утонет в Джорджине, если ему не удастся ее напугать.

Он мог не бояться, что женщина, чей профиль рисовался на фоне окна, начнет когда-нибудь в открытую обличать его за брак с Элеонорой при живой неразведенной жене.

В детстве он видел, как обращается сестрица Джорджина с другими кузинами и кузенами. Десятилетняя Джорджина – с бледным лицом, рыжеватыми волосами, без ресниц и жадная-прежадная – приехала на ферму на летние каникулы и заявила им:

– Я умею знать мысли у тебя в голове.

– Ты не знаешь, что я сейчас думаю.

– А вот и знаю.

– Тогда скажи.

– Не скажу. Но я знаю, раз хожу в монастырскую школу.

Она всегда что-то держала во рту: траву – она жевала траву, если не было ничего другого.

– Джорджина, жадина-говядина.

– А зачем ты тогда повесил бедную киску за хвост?

Она раскрывала их проступки и обращала в свою пользу, но никогда на ябедничала. Она портила им игры.

– Я буду царицей индейцев.

– Ага, Джорджина, гора жира, царица толстух!

Даже Мервин, молчаливый ребенок, и то передразнивал Джорджину:

– Я буду царицей индеек!

– А ты украл два пенни, – в ответ заявляла Джорджина с таким довольным видом, будто уплетала толстый бутерброд. Сила ее обвинения брала верх над Мервином, он начинал сомневаться – может, и правда украл, а в итоге, к концу дня, уже и сам верил ее словам.

На тридцать втором году жизни он на ней женился, вместо того чтобы изваять ее в камне. То была не первая его ошибка, и теперь ее присутствие – сидит вполоборота к окну и поочередно промокает глаза мерзким платочком – пронзило его непрошеной болью самопознания.

– У меня есть дар скульптора, вот только найти бы подходящий материал… подходящую среду… подходящий климат… потрясающее видение женских форм, вот только бы найти подходящую натурщицу… подходящих товарищей по ремеслу…

К сорока годам эти мысли звучали так:

– У меня был дар… если б я только нашел подходящих учителей.

К этому времени он уже был женат на Джорджине, вместо того чтобы изваять ее в камне. Ошибка. Оказалось, она совсем не в его стиле, ее мораль была столь же плоскогрудой, сколь чувственны были формы. Она говорила ядовитые слова, меж тем как груди ее набухали по ходу беременности. Прожив с ней почти четыре месяца, он ее бросил. Джорджина отказалась дать ему развод: женитьба на католичке была ошибкой. Не позволяла видеть их сына – женитьба на двоюродной сестре была ошибкой: ребенок родился калекой, и Джорджина моталась с ним по больницам и монастырям, везде, где устраивалась работать. В редких письмах Мервину она поливала его злобой с высоты собственного мученичества. Он посылал ей деньги, но ни разу не ответил на письмо.

На протяжении следующих двадцати лет Джорджина время от времени объявлялась у Мандерсов в Хемпстеде, чтобы пожаловаться на свои беды. Хелена почти никогда не отказывалась с ней встретиться, хотя с трудом ее терпела. Шли годы, Хелена безропотно выносила эти неприятные встречи с малосимпатичной бывшей гувернанткой своих детей, выражала ей, как принято, сочувствие, совала в руку скромные подарки, а после ухода Джорджины возносила безотрадную молитву о душах в Чистилище.

– Уверена, что вам лучше без мистера Хогга, – часто говорила Хелена, когда Джорджина принималась оплакивать уход мужа.

– Такова воля Божия, Джорджина, – говорила Хелена, когда Джорджина сетовала на увечье сына.

А Джорджина отвечала:

– Да, и пусть он лучше будет калекой, чем язычником, как молодой Лоуренс.

Со всем этим Хелена мирилась отчасти по слабости, а отчасти благодаря силе характера.

Однажды Джорджина, как уже бывало, объявилась после долгого отсутствия во всеоружии уязвленной правоты. На сей раз она отшвырнула ногой кошку Мандерсов в тот миг, как вошла Хелена. Та сделала вид, что не заметила, и, как всегда, уселась слушать излияния Джорджины.

– Леди Мандерс, – произнесла Джорджина, прикладывая платочек к глазам, – мой сын ушел.

Поначалу Хелена подумала, что мальчик умер.

– Ушел? – переспросила она.

– Ушел жить к отцу. Каков обман! Этот мерзавец навещал у меня за спиной моего мальчика в инвалидном доме. Навещал несколько месяцев. Великое зло, леди Мандерс. У отца, как вы знаете, водятся деньги, а мой бедный мальчик, добрый католик…

– Отец его увез?

– Да. Эндрю переехал к нему.

– Но мистер Хогг наверняка не имел на это права. Вы можете потребовать вернуть вам сына. И куда только смотрели власти? Я займусь этим, Джорджина.

– Эндрю уже совершеннолетний. Уехал по собственной воле. Я ему написала, умоляла объяснить почему или повидаться со мной. Ни ответа, ни привета.

– Разве администрация не поставила вас в известность о перемещении Эндрю?

– Нет. Это произошло внезапно, всего за один день. Они говорят, что не имели права ему мешать, а я тогда, как вы знаете, временно работала в Бристоле. Меня эта трагедия просто убила.

Позже Хелена сказала мужу:

– Бедняжка миссис Хогг. У нее были причины переживать. Жаль, что я неспособна проникнуться к ней состраданием, в ней есть что-то отвратительное.

– Еще бы! – согласился муж. – Вспомни, ребята ее никогда не любили.

– Интересно, может, родной сын ее тоже не любит?

– Я бы не удивился.

– Может, ему лучше с мистером Хоггом?

– Я бы не удивился.

И только об одной катастрофе Джорджина Хогг запамятовала сообщить Мандерсам. О том, что Мервин стал двоеженцем, вступив во второй брак под вымышленной фамилией Хогарт.

Миссис Хогг отодвинулась от окна, чтобы зажечь газовую горелку.

– Превращаешь Эндрю в уголовника, – сказала она Мервину.

– Ему это по вкусу.

– Двоеженство, – сказала она, – а теперь контрабанда. В один прекрасный день тебя может ждать сюрприз. Я не намерена спокойно сидеть и смотреть, как ты губишь Эндрю.

Но Мервин знал – она ни за что не пойдет на разглашение бесценной тайны, которую держит против него. Он неизменно делал безошибочную ставку на Джорджину – шантажистку от нравственности, он с детства помнил ее хищное отношение к чужим неблаговидным секретам. Больше всех она лелеяла проступки, наказуемые по закону, и по этой причине ревниво оберегала свои жертвы от ока закона. Она надежно хранила сведения о преступлениях, ей был нужен сам преступник, его душевный покой, если можно было им завладеть. Поэтому Мервин использовал это свойство ее натуры, не опасаясь, что она расскажет кому-то о его двоеженстве (еще одна его «ошибка») и уж тем более об участии в контрабанде. С того дня, как миссис Хогг сделала сногсшибательное открытие о его двоеженстве, прошло уже три года. А все было предельно просто: она получила анонимку. В письме сообщалось, что ее муж, взяв себе фамилию Хогарт, зарегистрировал в отделе записей актов гражданского состояния брак с женщиной, которая с тех пор с ним проживает. Джорджина посчитала это вполне вероятным – настолько, что не доверила эту новость даже Хелене, которая могла пуститься наводить справки и поднять шум.

Вместо этого Джорджина предприняла собственное расследование. Она начала с письма, написанного, по тщательном рассмотрении, несомненно Эндрю. Этот знак предательства привел ее в восторг, а содержание письма вызвало не менее бурное победное ликование.

Известие оказалось правдой. Джорджина появилась в Лэдл-Сэндсе, графство Суссекс, где обосновалась парочка, и закатила Элеоноре сцену.

– Вы не первый год живете с моим супругом.

– Совершенно верно, – согласился присутствовавший при сем Эндрю.

– Я должна попросить вас уйти, – повторяла Элеонора, совсем неуверенная, что имеет право этого требовать.

Банально и пошло.

Элеонора ушла от Мервина Хогга, теперь Хогарта, вскоре после разоблачения его двуличия. Она неоднократно разыгрывала этот инцидент перед Бароном, старалась изо всех сил, однако ее актерские способности уступали ее же дару драматического воображения. То, что Элеонора добавила к сцене, только ослабило резкую однозначность оригинала, ныне уцелевшего лишь в памяти Эндрю и Джорджины – и он, и она торжествовали, хотя по-разному и независимо друг от друга. Тем не менее на Барона произвели впечатление многократные уверения Элеоноры, что «миссис Хогг – ведьма!».

Играя на двоеженстве, Джорджина одержала подпорченную страхом победу. Ее опасения, как бы Элеонора не затеяла против двоеженца судебный процесс, отчасти притупляла общеизвестная нелюбовь Элеоноры к скандалам.

– Но мое доброе имя пострадает больше, чем ее. Меня всегда уважали, а вот она танцовщица, – заявила Джорджина в одно из своих непрошеных появлений в Лэдл-Сэндсе. Спекуляция на двоеженстве открыла ей двери в дом Мервина. – Больше того, – заявила она, – эту историю нужно держать в тайне ради Эндрю.

– Мне это безразлично, – сказал Эндрю.

– Представьте, что будет, если об этом узнают мои друзья Мандерсы, – сказала она, ставя на каминную полку почтовую открытку с портретом святой Терезы из Лизьё.

Она появлялась у них таким образом целый год, пока Мервин не пригрозил, что сдастся полиции.

– От шести до двенадцати месяцев за решеткой – невелика плата за спокойную жизнь, – заявил он.

– Хорошая мысль, – поддержал его Эндрю.

– Ты одержим дьяволом, – сказала ему мать и, в последний раз покидая их дом, бросила презрительный взгляд на лежавшие на столе разбитые гипсовые статуэтки: «Мервин надумал заняться лепкой, ясное дело».

Сидя в комнате дома в Чизвике в этот послеполуденный час, Мервин твердил себе, что, люби он предаваться жалости к самому себе, поводов для этого нашлось бы предостаточно. Ошибки громоздились одна на другую. Ему вспомнилось, как однажды, еще в годы их супружеской жизни с Элеонорой, он поскользнулся, проходя по ее до блеска натертой танцевальной площадке. Натертые полы были ошибкой, он сломал себе глазной зуб и из-за этого, по его словам, потерял обоняние. Нахлынули воспоминания о других несчастьях, других ошибках.

Он опасался Джорджины не потому, что та могла раскрыть его проступки, а из страха перед ущербом, какой мог причинить его телу и душе ее остервенелый моральный натиск, сильно смахивающий на проявление какой-нибудь совершенно первобытной мании.

– Раскайся и обратись, Мервин, – возгласила Джорджина.

Он задрожал и скорчился в кресле, пронизанный холодком опасности. Жажда обращать в Веру была у Джорджины неодолимой, потому что под Верой она разумела саму себя. Он почувствовал, что сжимается в жертву подходящих размеров, застывает на краю ее чудовищной пасти в ожидании, когда его пережуют в кашицу и в таком виде отправят в этот жуткий колодец, в эту глотку, которую он почти мог разглядеть, когда Джорджина улыбалась своей улыбкой всезабвенья. «Раскайся, Мервин. Обратись». Чтобы не дать обратить себя, быть может, даже химическим путем, в одну из клеток ее огромного ничто, он ухмыльнулся и быстро встал.

– Измени свою грешную жизнь, – возгласила она. – Вырвись из когтей миссис Джепп.

– Ты не знаешь, ни что такое грех, – сказал он, обороняясь, – ни какая разница между добром и злом… путаешь Господа с Управлением налоговых сборов и еще Бог знает с чем.

В эту минуту ему припомнилось несколько примеров извращенной морали Джорджины, и он снова подумал о своих жизненных ошибках, о потерянном искусстве и мастерстве, о браках, о том дне, когда на скользком полу лишился глазного зуба, и о другом дне, когда хватился дорожных чеков, полчаса пообщавшись в Булони со знакомым юности, которого встретил совершенно случайно. Вдобавок ко всему из-за этих ошибок он обзавелся язвой желудка. Мервин подумал об Эрнесте Мандерсе и плате за его молчание. И снова сел, полный решимости одолеть Джорджину.

– Сейчас я тебе скажу, что случилось из-за твоего вмешательства в мои дела. На наш след напали Мандерсы.

– Мандерсы? Они не посмеют ничего предпринять. Когда я рассказала леди Мандерс о моих подозрениях, она очень-очень перепугалась за мать.

– Ты рассказала леди Мандерс? Ты, я вижу, даром времени не теряла. Неудивительно, что почти все в курсе дела.

– К моему сожалению, она больше испугалась, чем огорчилась. Она не посмеет ничего предпринять, раз ее мать втянута в это дело.

– Старухе отводится в нашем деле незначительная роль. Ты что, думаешь, мы доверились выжившей из ума карге?

– Никакая она не выжившая.

– Миссис Джепп с нами мало что связывает. Почти ничего. Мандерсам нужны мы, они намерены поднять большой шум. Ты понимаешь их стратегию? Мы обманываем беззащитную старую даму. Именно такую линию гнул Эрнест Мандерс, мы с ним сегодня встречались.

– Эрнест Мандерс, – произнесла Джорджина. – Ты встречался с этим извращенцем?

– Да, он нас шантажирует. Из-за твоего вмешательства. Но я не позволю себя запугать. После всего, что со мной было, несколько лет заключения меня не волнуют. Эндрю, считаю я, легко отделается, благодаря увечью. Думаю, условный срок с помещением в инвалидный дом. Ему будет наплевать. Наша настоящая фамилия, ясное дело, всплывет, и тебя вызовут в качестве свидетельницы. Эндрю это безразлично. Он только вчера мне сказал: «А мне плевать».

– Ты погубил Эндрю, – возгласила она, как обычно.

– Я только-только собрался отправиться с Эндрю в паломничество в Айнзидельн, – ответил он, – но из-за твоего вмешательства нам пришлось отказаться.

– Ты – в паломничество? Не поверю, чтоб ты отправился в паломничество к святыне. Ни за что не поверю.

Сэр Эдвин Мандерс пребывал в затворничестве две недели.

– Эдвин две недели как пребывает в затворничестве, – сказала Хелена.

Ужинавший с ней Эрнест отметил, что с момента его прибытия она тихо, словно про себя, трижды произнесла эту фразу. «Вероятно, – подумал он, – она его любит». Какова бы ни была природа этой любви, он был поражен ее необычностью. Не то чтобы к его брату нельзя было питать высокое благородное чувство, но представить Эдвина последних лет окруженным домашней, подобающей жене любовью было довольно трудно, ибо он отдалился от мира, оставаясь при том милым, неизменно и однообразно милым.

Для Эрнеста обращение к брату с просьбами было сопряжено с невыносимой неловкостью. Он решил, что последняя попытка и станет последней.

– Временные трудности, Эдвин. Перестройки в студии стоили нам приличных денег. Элеонора, к несчастью, ничего не понимает в делах. У нее сложилось впечатление, будто финансовый интерес Барона Стока в ее школе не имеет ничего личного – повторю, ничего личного, тогда как на самом деле, понимаешь ли, обязательства Барона были весьма ограничены, всего лишь форма покровительства. Как сам ты считаешь, тебе стоит удовлетворить свое желание и поддержать наше с Элеонорой дело?

И далее в том же духе.

Эдвин был сама благожелательность.

– Если честно, Эрнест, – ответил он, – то вложение денег в школу танцев меня вовсе не привлекает. Но вот что – выпишу-ка я тебе чек, а о возвращении денег даже не думай. Уверен, это лучший способ решить твои проблемы.

Он подписал чек, аккуратно сложил его и вручил Эрнесту. Проделал он это с явной непринужденностью, да и в самой передаче денег не было ничего, что могло бы вызвать разумные возражения, но Эрнест ощутил чудовищную неловкость и непонятно почему разнервничался.

Из него полилось лавиной:

– Не знаю, Эдвин, как тебя благодарить, а как обрадуется Элеонора, невозможно представить…

На самом же деле он только хотел сказать: «Нам не нужен подарок, это деловое предложение». Но один вид улыбающегося брата лишил его слов.

– Да брось ты, не думай об этом, – ответил Эдвин; он казался удивленным, словно выписал чек в какой-то незапамятный год лет двадцать тому назад.

Эрнест сунул подарок в карман. От волнения его жесты стали преувеличенно женственными. Эдвин деликатно заговорил о балете, о знаменитых танцорах и танцовщицах, каких ему довелось увидеть. Заговорил из чистой доброжелательности – Эрнест знал, что брат уже много лет как погружен в мир своей личной философии, если можно так выразиться. Искусство перестало давать пищу уму и сердцу Эдвина. С его стороны было очень мило заговорить о балете, но это полностью выбило Эрнеста из колеи, да и вообще ему пора было идти домой спать. На другой день он вспомнил про чек, глянул на сумму и понес Элеоноре.

– Пятьдесят фунтов! Вот скаред! Твой брат достаточно богат, чтобы вложить серьезные деньги!

Эрнеста рассердил ее тон.

– Поменьше восклицательных знаков, – сказал он. – Брат не хочет вкладывать деньги в школу, разве не ясно? Ему страсть как хотелось быть милым. Пятьдесят фунтов – это щедрый подарок.

Элеонора купила себе очаровательное платье из черного шелка с шуршащими оборками, которое так шло к ее гибкой фигуре, что Эрнесту полегчало. Оставшиеся деньги ушли на первый взнос за янтарный браслет.

– Твой брат огорчился бы, узнав, на что ушли его священные деньги?

– Нет, он бы вовсе не рассердился, – ответил Эрнест, – и даже не удивился.

Хелена в четвертый раз пробормотала:

– Эдвин две недели как пребывает в затворничестве.

– Когда возвратится, – сказал Эрнест, – ты должна все ему рассказать, так будет лучше.

– Сперва мы все уладим. О своих проблемах я всегда сообщаю Эдвину, только когда они уже позади.

– Я думаю, больше нечего опасаться. Хогарт, этот жалкий желчный коротышка, по-настоящему испугался.

– Раз он испугался, значит, у наших подозрений имелись основания. Лоуренс был прав.

– Разве будет иметь значение, что мы не получим точных сведений про делишки твоей матери, если решительно положим им конец?

– Мне бы хотелось знать немного больше, – возразила Хелена. – Но мама – человек совсем непростой. Очень непростой, Эрнест, и, однако, на свой лад, очень наивный. Должна признаться, я считаю себя виновной в том, что неспособна принять ее наивность, не задаваясь вопросом о том, как именно она проявляется. Я говорю о бриллиантах в хлебе и о том, откуда у нее деньги. Это моя вина, Эрнест, но я не могу не задаваться вопросами, это естественно.

– Совершенно естественно, милочка, – сказал Эрнест, – и я не стал бы себя укорять.

– Ну, тебе-то себя укорять не в чем, Эрнест, голубчик.

Эрнест имел в виду: «Я не стал бы себя укорять на твоем месте», – но решил не объяснять. Легкий дождик зашлепал по окнам.

– Давай обратимся в частное сыскное агентство и закончим с этим, – предложил он.

– О нет, они могут что-нибудь обнаружить, – вполне серьезно возразила она.

Эрнест – он страшно не любил мокнуть – ушел вскоре после ужина, опасаясь, как бы мелкий дождик не превратился в проливной.

С его ухода прошло около получаса, была половина десятого, Хелена подумывала о вечерней молитве и о горячей грелке в постель, поскольку в доме было прохладно, когда в дверь позвонили. Вскоре в гостиную заглянула экономка средних лет.

– Кто там, Айлин?

– Миссис Хогг. Я усадила ее в прихожей на стул. Она хочет вас видеть. Говорит, что видела свет в гостиной.

Айлин была знакома с миссис Хогг – это была та самая девушка, чье замужество много лет тому назад устроил Лоуренс, прочитавший ее любовные письма. Хотя она не так давно вернулась на службу к Мандерсам, изрядно до того поколесив по свету, Айлин помнила о своих кухонных днях и особенно о миссис Хогг достаточно живо, поэтому ей не нравились ни появления этой женщины в доме, ни ее разговоры с леди Мандерс в гостиной.

– Я как раз собиралась ложиться, Айлин. Решила сегодня лечь пораньше…

– Так ей и скажу, – заявила Айлин и исчезла.

– Нет, пригласите, – крикнула Хелена вдогонку.

Айлин еще раз заглянула в гостиную, всем своим видом давая понять, что требует четкого окончательного распоряжения.

– Отправьте ее сюда, но скажите, что я собиралась ложиться.

Хелена прислушивалась к топоту сбегающей по лестнице экономки, и ее посетила нелепая мысль. Она подумала: «Как восхитительно быть собой», и все ее достоинства возникли перед ее мысленным взором, словно принадлежали другой женщине, – прекрасные манеры и собственность, которой она владела, хорошее здоровье, славный характер, скромность и благожелательность. Она почувствовала возбуждение от предстоящей встречи с миссис Хогг. Она ощутила свою силу – независимость и свободу безоглядно стать на сторону матери, если это потребуется.

Этого не потребовалось. Миссис Хогг проявила смирение. Начала она с извинений за предыдущий приход в связи с письмом Лоуренса:

– У меня было нервное расстройство. Я переработала в Святой Филомене. Иной раз за день проходило до ста тридцати паломников…

– Разумеется, Джорджина, – сказала Хелена.

Джорджина перешла к объяснениям. Она заново все обдумала. Ясно, что она неправильно поняла письмо молодого Лоуренса. Теперь она видит, что это он так шутил.

– Вам вообще не следовало его читать. Оно было не вам адресовано.

– Я хотела как лучше, – заявила Джорджина, прикладывая платочек к глазам. Она вручила письмо Хелене.

– Что это? – спросила Хелена.

– Письмо Лоуренса. Сами увидите, как я обманулась.

Хелена разорвала письмо надвое и бросила в огонь.

– Я надеюсь, вы ничего больше не станете делать в связи с этим, – сказала Джорджина.

– В связи с чем? Письмо сгорело. Что еще я могу с ним сделать?

– Я хочу сказать, с вашей матушкой. Бедная старая дама, не сомневаюсь, что она святая душа, – сказала Джорджина и добавила, заметив выражение ее лица: – В сущности.

Разговор затянулся на полчаса, пока до Хелены дошло, как отчаянно гостья стремится положить конец всему расследованию. А ведь не прошло еще и месяца, как миссис Хогг заявилась в коттедж ее матери. Хелену озадачила такая перемена, однако вид миссис Хогг, прикладывающей платочек к источающим слезы глазам, смягчил ее подозрения.

– Я рада, Джорджина, что вы образумились.

– Я хотела сделать, как лучше, миссис Мандерс.

– Если не ошибаюсь, вы навещали мою мать. Зачем?

Джорджина встревожилась. Хелена осознавала, что подтверждается одно из ее подозрений, а именно: ей было известно далеко не все из того, что произошло между ее матерью и миссис Хогг.

– Я думала, ей может понадобиться компаньонка, – ответила миссис Хогг невыразительным голосом. – Вы сами не так давно мне об этом сказали.

Хелена ощутила прилив храбрости.

– Вы хотите сказать, что предложили миссис Джепп свои услуги, когда считали ее преступницей?

– Католик может сотворить много добра и нечестивцам.

– Моя мать к ним не относится, Джорджина.

– Да, я это хорошо понимаю.

В дверь постучали:

– Ваша грелка в постели.

– Спасибо, Айлин.

Миссис Хогг встала со словами:

– Стало быть, я могу считать дело закрытым.

– Что вас, в конце концов, беспокоит? Разумеется, тут больше ничего не предпримешь, – сказала Хелена.

– Слава Богу! Теперь у меня будет легко на душе.

– Какое положение вы сейчас занимаете? У вас есть работа? – привычно спросила Хелена.

– Нет, леди Мандерс.

– И никаких перспектив?

– Никаких. Это меня тревожит.

– Приходите завтра в пять.

Прежде чем лечь спать, Хелена позвонила Эрнесту.

– Ты еще не ложился, Эрнест?

– Напротив, уже в постели.

– Ой, я тебя разбудила, прости.

– Да нет, я еще не спал.

– Я звоню только сказать, что после твоего ухода ко мне явилась миссис Хогг. По каким-то причинам она упорно стремится положить конец всем расспросам. Извинялась за свои подозрения.

– Так оно и к лучшему, правда?

– Да, я понимаю. Но тебе не кажется странной такая внезапная перемена, да еще именно сейчас?

– Ты уверена, что она не связана с Хогартом? – спросил Эрнест уже не столь сонным голосом.

– При мне она ни разу не упоминала его имени. Он католик?

– Не думаю.

– В таком случае она наверняка не имеет с ним никаких приятельских отношений. У нее сдвиг на религиозной почве.

– Тебе не кажется, что она замышляет шантаж? К чему только шантажисты не прибегают, сама знаешь.

– Нет, не замышляет. Она даже отдала мне письмо Лоуренса, и я сожгла его у нее на глазах. Я хорошо со всем справилась, Эрнест.

– Не сомневаюсь. Что ж, со стороны миссис Хогг нам больше нечего опасаться.

Она была ему благодарна за это «нам».

– Возможно, и вправду нечего. Я велела ей зайти завтра поговорить о работе. Хочу держать ее под присмотром.

– Хорошая мысль.

– Но мне лично, – сказала Хелена, – начинает казаться, что у Джорджины не все дома.

В этот час мистер Уэбстер, лежа в постели над пекарней, мысленно перебирал удачи прошедшего дня. Несмотря на усталость, он, вернувшись из Лондона, направился прямо к миссис Джепп и слово в слово пересказал ей разговор с Бароном. Затем они, как всегда, подсчитали расходы и положенную каждому прибыль.

– Я рада, что отправила селедочные молоки, – сказала Луиза. – Чуть-чуть не послала фрукты, но молоки станут для Барона Стока приятным разнообразием. От селедки ума прибавляется.

– Удачный был день! – С этими словами мистер Уэбстер наградил стены улыбкой и откланялся.

Для Барона Стока день тоже был особенным. Он ненавидел делать деньги, но волей-неволей этим приходилось заниматься. Не будь книжная лавка роскошным приложением к его личности, она стала бы его тяжкой обязанностью.

После ухода милейшего старика Уэбстера Барон закрыл лавку и пошел домой, прихватив Луизину баночку с селедочными молоками. Дома он открыл баночку, вывалил содержимое на блюдо и окинул взглядом влажные белые слои рыбьих зародышей. Вооружившись ножом, он принялся отделять молоки одну от другой, бережно извлекая заложенные между ними маленькие катышки белой вощеной бумаги. Закончив с этим, он выложил бумажные «пилюльки» на блюдечко, расположился перед камином и принялся их разворачивать. Бриллианты были восхитительны, они подмигивали ему твердым ледяным блеском, когда он подошел к окну разглядеть их получше.

– Чисты, как слеза ребенка, – произнес он часом позже, сидя в высокой задней комнате в Хаттон-Гардене.

Ювелир в ответ промолчал. Прищурив один глаз, другим он рассматривал драгоценные камни, поочередно поднося к линзе миниатюрных красавцев. Потом Барон, как всегда, подумал: «Нужно договориться с другим, этот тип меня обманывает». Но вспомнил, что его ювелир был немногословен и невозмутим – в отличие от тех торговцев драгоценными камнями, что, встречаясь на мостовых Хаттон-Гардена, и на пару секунд не могли обуздать свои порывы сдержаться, чтобы прямо на месте не показать свой крохотный драгоценный товар, который извлекали из жилетных карманов обернутым в папиросную бумагу. Молчуна, с которым имел дело Барон, было немыслимо вообразить на улице; возможно, он вообще не возвращался домой; возможно, у него и не было дома и он бодрствовал от зари до зари, обходясь без еды и заключая в своей немногословной манере сделки с теми, кто приходил к нему сбывать бриллианты.

Тем же вечером Барон за рюмочкой «Кюрасао» у себя дома решил, что делать дело – занятие утомительное. Его утомляло раз в три месяца отправляться в Хаттон-Гарден и вяло препираться о цене с тамошним ювелиром. Он лениво расслабился в гамаке своих мыслей, мягко покачиваясь над течением прошедшего дня, и перед отходом ко сну начал письмо Луизе.

Селедочные молоки, моя дорогая миссис Джепп, стали для меня изысканнейшим легким ужином в завершение весьма утомительного (но и приятного) дня. Я уложил их на хлебцы и приготовил на рашпере – объедение! Я в восторге от вашего искусства презервации. Содержимое вашей баночки было утонченнее устриц, необычнее…

Но его мысли переключились на иные деликатесы, таинственного Мервина Хогарта, занятнейшую черную магию.

Особенным этот день оказался и для Мервина Хогарта, который, возвратившись в Лэдл-Сэндс, застал Эндрю в одном из свойственных ему приступов мерзкого настроения. Когда они находили на Эндрю, он плевал на всех в самом буквальном смысле. Эндрю был оставлен на попечении деревенской женщины, которую до того заплевал, что она ушла домой раньше оговоренного времени, бросив молодого калеку одного в наступающих сумерках. Добравшись наконец до постели, Мервин взялся за книгу, чтобы уснуть, однако «ошибки» минувшего дня не давали ему покоя. Он пролежал в темноте далеко за полночь, с раздражением вспоминая коварство Эрнеста Мандерса, безвкусный ланч, шантаж, и жалобно бормотал про себя: «Ну и денек, ну и денек».

А уж какой денек выпал миссис Хогг, этой горгулье, которая взбиралась в Чизвике в свою кишащую мышами комнату. Когда она открыла дверь, две мыши одна за другой мгновенно юркнули в норку под газовым счетчиком.

Однако, войдя в свою комнату, миссис Хогг исчезла – взяла и исчезла. У нее вообще не было личной жизни. Бог знает, куда она девалась, оставаясь одна.

 

Глава 8

В высшей степени сомнительно, чтобы Мервин Хогарт хотя бы раз в жизни даже мельком подумал о черной магии или оккультизме. Ему никоим образом нельзя было приписать длительный интерес к сатанизму, колдовству, черной магии или иным подобным культам, не говоря уж о занятиях ими. Барон Сток тем не менее думал иначе.

Он сумел собрать доказательства только к Новому году. Своими соображениями он часто делился с Каролиной, поскольку после ее возвращения в Лондон они виделись почти так же часто, как раньше. Теперь она снимала квартирку в Хемпстеде совсем недалеко от Барона. Лишь легкое покалывание в ноге перед дождливой погодой напоминало ей о переломе и, напоминая, заставляло удивляться, что она пережила серьезную аварию.

– Странно, – заметил Барон, – что Элеонора меня оставила непонятно почему. Вы что-нибудь слышали?

– Я знаю, она подозревала, что вы участвуете в черных мессах и тому подобном, – ответила Каролина.

– Не удивляюсь, – сказал Барон. – Женщина с ограниченным интел-лектом, как у Элеоноры неспособна отличить интерес к деятельности от участия в ней. Я, например, интересуюсь религи-ей, поэзи-ей, психологи-ей, теософи-ей, оккультизмом и, разумеется, демонологи-ей и сатанизмом, но ни во что не углубляюсь и ничего не практикую.

– И главный ваш интерес – сатанизм, – заметила Каролина.

– О да, абсолютно главный. Как я пытался в свое время объяснить Элеоноре, я рассматриваю свои исследования как занятие взрослого человека, однако принимать непосредственное участие в нелепых ритуалах – это было бы ребячеством.

– Безусловно, – согласилась Каролина.

– Я, конечно, побывал на нескольких черных мессах и церемониях других культов, но исключительно как сторонний наблюдатель.

Каролина хмыкнула.

День стоял ветреный, и за окнами Каролининой квартиры на верхнем этаже виднелись только небо и спешащие по нему облака. В такой день имело особый смысл остаться дома и в послеполуденные часы доверительно посекретничать с добрым знакомым перед электрообогревателем с двойным радиатором.

– Элеонора не слушала никаких объяснений, – продолжал Барон. – К тому же ее почему-то ужасала сама мысль о жизни с человеком, изучающим на досуге черную магию. Однако самое любопытное заключается в том, что с того времени я выяснил: ее бывший муж Мервин Хогг – закоренелый сатанист, дорогая моя Каролина. Поэтому, видимо, она от него и ушла.

– Не переживайте, Уилли. Вам хорошо без Элеоноры, а ей без вас.

– Я уже с этим справился. А вам, – сказал он, – хорошо без Лоуренса.

– Мы совсем другое дело, – отрезала она. – Мы с Лоуренсом всегда любили друг друга, а вы с Элеонорой – никогда.

– Не любили, но мне все равно больно о ней думать.

– Ну, конечно, – любезно согласилась она.

– Однако не настолько, дорогая Каролина, чтобы это заставило меня бросить расследования. Люди непостижимы. Варварство и суеверия обнаруживаются в тех, в ком их никак не ожидаешь найти. Этот объект – люди – возбуждает у меня чрезвычайный интерес. В настоящий момент моим вниманием почти полностью завладел этот Мервин Хогарт. Уверяю вас, Каролина, он главный сатанист Великобритании. Я дошел до того, что нанял агентов. Он у меня под наблюдением.

– Да будет вам! – сказала Каролина.

– Это правда, он у меня под наблюдением. Я получаю отчеты. Я уже составил досье. Трачу на это целое состояние. Мой основной интерес – психология этого человека.

– Ну и ну. Вы тоскуете по Элеоноре больше, чем я считала.

– Что вы хотите сказать?

– Очевидно, что ваша одержимость бывшим любовником Элеоноры – это форма одержимости самой Элеонорой. В Хогарте вы стремитесь найти нечто скрытое в ней, разве не ясно? Очевидно, что вы следите за ним, потому что не можете следить за Элеонорой, она от вас ускользнула, разве не ясно? Очевидно…

– Врачу – исцелися сам, – произнес Барон, попав, по собственному мнению, в самую точку.

– О, я могу ошибаться, – миролюбиво ответила Каролина. Мысль о послеполуденных часах у обогревателя утратила привлекательность, Каролине напомнили о ее бестактности, когда она начала раскрывать перед Бароном свое душевное состояние во время его посещений. Она знала, что он так же неспособен хранить ее тайны, как она – его.

Но, не в силах на этом остановиться, она сказала:

– Почему вас все-таки волнует, сатанист Хогарт или нет? Я бы еще могла понять вашу горячность, если б вы защищали свою веру. Быть может, вы, хотя и не отдаете себе в этом отчета, человек очень верующий.

– Я не верующий, – сказал он, – и не осуждаю сатанизм. Для меня это не моральная проблема, а только интеллектуальное увлечение.

Она начала его поддевать, но не следила за языком.

– Вы напоминаете мне африканского колдуна, напавшего на след ведьмы. Может, вы этим прониклись в Конго – вы ведь там родились?

Тут она поняла свою ошибку и вспомнила странный оттенок его белков, который подчас заставлял ее задаваться вопросом: нет ли в жилах Барона африканской крови? Замечание Каролины вызвало у него крайнее раздражение.

– Я хотя бы преследую понятную цель, – отчеканил он. – Сатанизм существует, этот факт может подтвердить предметный указатель любой современной библиотеки. Сатанизм исповедуют, я могу это вам доказать, если вы захотите пойти со мной на Ноттинг-Хилл-Гейт в определенное время. Правда, суеверные обычаи вашей церкви могут вам этого не позволить. Мервин Хогарт существует. Он исповедует сатанизм, в чем может убедиться всякий, кто захочет провести частное расследование. Вы же, со своей стороны, – продолжал он, – утверждаете истинность некоторых недоказуемых фактов. Взять хотя бы хор голосов, – продолжал он, – кто, кроме вас, его слышал? А ваши теории – ваши домыслы об источнике звуков? Мне кажется, милейшая моя Каролина, что вы больше моего напоминаете колдуна.

Его слова расстроили Каролину, и она занялась чаем – чайные чашечки, быстрые легкие движения, позвякивание ложечек и блюдец. За всем этим она туманно возразила:

– Доказательства представит сама книга.

Однажды, когда Барон навестил ее в больнице, Каролина сказала ему:

– Голоса, Уилли, – я и в больнице их слышу. Но в одном я уверена, – она показала на свою ногу, которая слегка распухла в гипсовом футляре и поэтому сильно болела, – эта физическая боль убеждает меня, что я не совсем дитя вымысла и веду независимую жизнь.

– Господи, – сказал Барон, – а вы когда-нибудь сомневались в этом?

И она изложила ему по секрету свою теорию. Он был заинтригован. Ее же воодушевила атмосфера заговора, навеянная беседой вполголоса, поскольку в палате лежало, кроме нее, еще семь человек.

– Я тоже одно из действующих лиц в этой таинственной книге, Каролина? – спросил он.

– Да, и вы тоже, Уилли

– И все – действующие лица? Например, вон те? – он кивком указал на другие кровати, где вокруг больных женщин суетились родственники.

– Я не знаю, – ответила Каролина. – Мне известно лишь то, на что намекали голоса, – короткие бессвязные отрывки романа. В нем могут быть персонажи, о которых я и не подозреваю.

Барон навещал ее по субботам или воскресеньям. Каждый раз они обсуждали теорию Каролины. И хотя в глубине души она знала, что ему нельзя доверять секреты, она неизменно говорила себе при его появлении и после ухода: «В конце концов, он старый друг».

Однажды она ему сообщила: «Дух Пишущей Машинки не зафиксировал подробностей об этой больничной палате. Причина – автор не знает, как описывать больничную палату. Этот эпизод моей жизни не является частью книги». Отпуская раздраженные реплики вроде этой, Каролина Роуз продолжала вторгаться в сюжет книги.

Другие больные докучали и досаждали ей. Она мечтала переносить недомогания и неудобства в спокойной обстановке. Когда ей бывало больно, то несносное присутствие семерых лежачих больных, их болтовня и жалобы, а также карканье и кудахтанье дежурных нянечек и сестер делали боль особенно острой.

– Тяжелее всего переносить раздражение, которое вклинивается между нами и нашими муками, – сказала Каролина Барону. – Если б только мы могли принимать страдания в чистом виде.

Однажды приходящий священник посоветовал ей «посвятить» ее страдания облегчению мук какой-нибудь души в Чистилище.

– Я так и делаю, – заявила Каролина, – только в результате боль усиливается, а не смягчается. Тем не менее я продолжаю молиться.

– Ну полно вам, – сказал священник – моложавый, синеглазый, в очках, только что из семинарии.

– Но это факт, насколько подсказывает мне опыт.

Священник поглядел на нее с легким испугом и после этого никогда уже не задерживался у койки Каролины.

Посещая Каролину, Барон как бы возвращал ее в более подходящую обстановку, и шесть недель заточения в сельской больнице она ограждала себя фразой «Он старый друг» от несомненного факта, что Барон, ни в малейшей степени не ощущая предательства, будет повторять и приукрашивать ее высказывания и мысли для развлечения своих знакомых на Чаринг-Кросс-Роуд. За эти недели во «внутренних покоях» книжной лавки Барона полным ходом шел психоанализ характера Каролины, а она тем временем разбирала книгу, лежа в палате на восьмерых. Это была ортопедическая палата, довольно неопрятная, какими бывают все больничные палаты, из-за гипсовых слепков, валяющихся тут и там, горбатящихся над койками шин, тележки у окна, на которой лежали инструменты для работы с гипсом, включая ножницы для разрезания, смахивающие на садовый секатор, причем на все это была наброшена белая простыня. В эту палату в определенные часы приходили физиотерапевты, чтобы мучить пациентов упражнениями, уговорами и процедурами.

Правда, Барон, обсуждая с ней «книгу» в субботу, вовсе не имел в мыслях понедельник, когда станет рассказывать об этом третьим лицам:

– Каролина запуталась в парапсихологической аллегории и пытается свести в ней концы с концами, лежа со своей ногой в этой жутко унылой палате. Я вам рассказывал про ее случай, с голосами и пишущей машинкой. А теперь у нее возникла идея, будто эти голоса выражают мысли бесплотного романиста, который, если вы внимательно слушаете, печатает на ее машинке книгу. Сама Каролина, видимо, является действующим лицом этой книги, как, представьте себе, и я.

– Очаровательная фантазия. Сама она, надеюсь, в нее не верит?

– Верит в буквальном смысле. Во всех других отношениях она в совершенно здравом уме.

– Совсем непохоже на Каролину!

– Что вы, именно такое и случается с логически мыслящими людьми. Я так люблю Каролину. По-моему, все это совершенно безобидно. Сперва я думал, что у нее началось серьезное психическое расстройство. Но после несчастного случая эта фантазия ее утешает, и я не вижу, почему бы ей не лелеять ее, раз ей от этого легче. Все мы в том или ином отношении с легким приветом.

– Не то слово, Уилли!

Лоуренса выписали из больницы за пару недель до Каролины.

– Не могу понять, что на тебя нашло, что ты доверилась Барону, – сказал он ей, когда наконец смог с ней повидаться. – Ты просила меня сохранить в тайне твои сумасшедшие идеи, и я, понятно, отрицал все слухи. Теперь я в неловком положении.

– Какие слухи?

– Разные. Грубо говоря, все они сводятся к тому, что ты оставила католичество и приняла новую веру.

– Что это за новая вера?

– Научная фантастика.

Она рассмеялась и сразу поморщилась, потому что малейшая дрожь отдавалась болью в ноге.

– Прости, – сказал Лоуренс, обещавший ее не смешить.

– Я никогда и не ждала от Барона, что он хоть о чем-нибудь способен молчать, – сказала она, – мне просто нравилось с ним разговаривать, разговор меня развлекает. Мне тут одиноко, к тому же я болею.

Она заметила, что заботливость Барона не понравилась Лоуренсу больше, чем ее с ним беседы.

Но вернемся к первому дню Нового года, когда Каролина нечаянно обидела Барона, сравнив его с африканским колдуном.

После чая, который она заварила в двух чайниках – зеленый для Барона и простой цейлонский для себя, Барон попытался загладить приступ злости. Он под строжайшим секретом рассказал ей об одном случае, однако она в тот же день пересказала услышанное Лоуренсу.

– Как-то раз я по поручению Элеоноры – это случилось вскоре после ее развода с демоническим Хогартом и было связано с урегулированием денежных расчетов – отправился поговорить с ним в его доме в Лэдл-Сэндсе. Я не стал предупреждать его о приезде, полагая, что он откажется меня принять. Я рассчитывал застать его дома – уверяю вас, Каролина, я исполнил для Элеоноры не одно поручение подобного рода. Значит, добрался я до его дома. Довольно большое строение с не лишенным элегантности фасадом времен королевы Анны; стоит в стороне от дороги за полукругом платанов и разросшейся высокой живой изгородью, какую не подрезали уже несколько месяцев. Сад изрядно запущен. В доме никого не было. Через почтовую щель я увидел в прихожей на столике россыпь рекламных проспектов. Из этого я заключил, что Хогарты вот уже несколько недель как в отъезде, договорившись, что частную корреспонденцию им будут пересылать по новому адресу. Я обогнул дом и зашел сзади – мне было любопытно. В то время, как вы понимаете, я был сильно влюблен в Элеонору, и дом, где она жила с Хогартом, меня интересовал. Он давал мне возможность физически ощутить ту часть ее прошлого, о которой мне было известно лишь с ее слов.

Позади дома царил еще больший беспорядок, чем перед ним. На огороде все вымахало и давно перезрело, но самое важное другое. У двери сарая валялась груда разного хлама. Пустые коробки, ржавые сломанные садовые инструменты, старая обувь. И среди всего этого – масса разбитых гипсовых статуэток, этих примитивных предметов религиозного поклонения, которые тысячами продаются в лавках у христианских святынь. Фигурки были разрублены непонятным образом. У многих была отрезана голова, а в ряде случаев вся фигура разрублена на куски. Гипсовых фрагментов было слишком много, чтобы они могли быть разбиты случайно. Даже в то время – а я тогда ничего не знал об оккультных занятиях Хогарта – я предположил, что имела место массовая оргия умышленного святотатства. Когда у фигурок сохранялось тело и были отрезаны только голова и конечности, я заметил чистую линию среза – здесь поработали инструментом, а не то чтобы статуэтка разбилась при падении, ничего похожего.

И тут, Каролина, я должен вам поведать, что произошло, когда я разглядывал эти удивительные кусочки глины. Задний двор окружала полоса леса, проходившая ярдах в тридцати от сарая, где я стоял. Собачье рычание заставило меня обернуться и посмотреть туда, откуда оно послышалось. Вскоре из леса показалась собака и пошла в мою сторону. Это был великолепно ухоженный черный спаниель. Я поднял палку на случай нападения. Пес приближался с наводящим ужас рычанием, однако до меня не дошел: за пять ярдов он стал описывать вокруг меня круг. Каролина, он три раза обежал меня по кругу. Потом подбежал к груде сломанных фигурок и сел, просто сел рядом с ней, словно бросая мне вызов – попробуй притронуться.

Я, разумеется, отошел небрежной походкой, опасаясь, как бы пес не прыгнул. Но я, Каролина, пытаюсь втолковать вам, что этот черный пес был Мервином Хогартом.

– Что, что? – переспросила Каролина.

– Тогда до меня это еще не дошло, – сказал Барон, помешивая зеленый чай, – я всего лишь подумал, что пес ведет себя необычно. Я, конечно, говорю с вами конфиденциально, о таком не рассказывают знакомым, даже самым близким. Но у меня чувство, что вы разбираетесь в таких вещах, тем более что и сами вы сверхчувствительны, сверхвосприимчивы и…

– Что вы только что сказали? – спросила Каролина. – О собаке?

– Что пес был Мервином Хогартом. Естественно, магически преображенным. Такие случаи известны в…

– Вы сумасшедший, Уилли, – дружески заметила Каролина.

– Вот уж чего нет, того нет, – возразил Барон.

– Я же не имела в виду – сумасшедший. Всего лишь капельку помешанный, капельку помешанный. А история, конечно, очаровательная, если заменить спаниеля на пуделя.

– От вас я никак не ждал недоверия.

– Уилли, я вас умоляю!

Он говорил серьезно.

– Чем, – спросил он, – вы объясните разбитых святых?

– Может, у них весь дом был набит святыми, потом они надоели, и их вышвырнули. Может, это доставляет им удовольствие. В конце концов, большая часть этих гипсовых святых отвратительны с художественной точки зрения, так что людей можно понять.

– Удовольствие, – повторил Барон. – А как вы объясните собаку?

– Собаки существуют и не нуждаются в объяснении. Должно быть, она принадлежит Хогартам…

– Это не собака Хогартов. Я выяснил. У Хогартов нет собаки.

– Значит, это была собака кого-нибудь из соседей. Или бродячая, искала еду.

– А что скажете о том, что она три раза обежала меня по кругу?

– Уилли, мой дорогой, у меня нету слов.

– Верно, – сказал Барон, – на это у вас нет ответа. Впрочем, то, о чем я вам только что рассказал, не единственное основание для вывода, что Хогарт – черный маг. Я еще не сказал вам про почтовых голубей и кое-что другое. Вы сможете сегодня со мной поужинать? Если да, то я мог бы рассказать вам все, и тогда, милейшая Каролина, вы перестанете говорить, что Уилли сумасшедший.

– Мы все немножко сумасшедшие, Уилли. И поэтому, дорогой мой, такие милые. Нет, к сожалению, нынче вечером я занята. А то и вправду было бы хорошо…

Прощаясь, он запечатлел на ее щеке дружеский поцелуй. Услышав скрип лифта, идущего вниз, Каролина прошла в ванную, достала пузырек с «Деттолом» и щедро плеснула в стакан теплой воды. Пропитала этим крепким раствором кусок ваты и протерла кожу на лице в том месте, где Барон приложился губами.

– Барон спятил.

Эти слова Каролины порадовали Лоуренса, который последнее время нервничал из-за возобновления дружеских отношений между ней и Бароном.

– Барон, – объявила она, – совсем рехнулся. Приходил сегодня на чашку чая и рассказал самую безумную небылицу, что я слышала в жизни.

И она передала Лоуренсу, о чем поведал Барон. Поначалу эта история его забавляла, но внезапно легкое веселье уступило место бурному восторгу.

– Браво, Барон! – произнес он. – По-думать только, он дуриком наткнулся на ключ, причем, как мне кажется, очень важный.

– Какой ключ? – спросила она.

– Ключ к бабушке.

– Какое отношение имеет черный пес к твоей бабушке?

– Ключ – в разбитых фигурках. Как я раньше не додумался!

– Твоя бабушка ничего в жизни не разобьет. Что на тебя нашло, мой милый?

– Бабушка – нет, а Хогарт – да.

– Ты не лучше Барона со своим сдвигом на Хогарте, – сказала она.

Со дня автокатастрофы Лоуренс был с Каролиной сдержан. Она понимала, что он, отчасти из страха, не может с нею не видеться, однако лелеять эту новую притягательную силу было совсем не в ее вкусе. Страх Лоуренса ее угнетал. Поэтому она совсем перестала обсуждать с ним загадку своей частной жизни, и лишь застигнутая врасплох могла допустить Лоуренса в свой внутренний мир. Например, когда он без всякой задней мысли спросил, подразумевая ее исследование по структуре современного романа: «Как продвигается твоя книга?» – она ответила: «Думаю, близится к концу».

Лоуренс удивился, так как всего за несколько дней до этого разговора она пожаловалась, что работа над исследованием затягивается.

Удивило его и другое.

Они намеревались вместе съездить отдохнуть за границу на пару недель во второй половине марта.

Сперва Каролина возражала, что это слишком рано, однако Лоуренс твердо настроился на это время и подал заявление об отпуске, не посоветовавшись с Каролиной. Самонадеянным она посчитала и его заявление, что они поедут в Лозанну.

– Лозанна в марте! Ни за что.

– Положись на меня. Я же твой добрый друг, правда?

– Да, да, но Лозанна в марте!

– А ты поверь, что у меня есть на это причины. Ну, пожалуйста.

Она предполагала, что выбор места и времени был продиктован жгучим любопытством Лоуренса в отношении бабушкиных делишек. Эрнест и Хелена поверили, что опасность уже миновала. Каким бы рискованным делом ни занималась старая дама, вмешательство и обман Эрнеста положили ему конец, и они не допускали и мысли о том, что для беспокойства вообще есть основания. Но Лоуренс несколько раз за зиму приезжал в коттедж на уик-энд и, видимо, был уверен, что бабушкины авантюры продолжаются как ни в чем не бывало. Совсем недавно он внезапно нагрянул туда вечером в будний день и застал ее небольшую шайку в полном сборе, как раньше, и за игрой в карты, как раньше, а Луизу – как всегда невозмутимой. От нее он узнал, что с января Хогарты дважды побывали за границей.

В том, что у него не получилось эффектно и быстро разрешить бабушкину тайну, Лоуренс винил катастрофу с автомобилем. Не просто винил – проклинал. В то же время его возбуждало открытие, что Эрнест и Хелена на пару преуспели лишь в одном – заставили шайку удвоить бдительность. Перед ним по-прежнему стояла задача – проникнуть в старушкины хитрости. Именно этого ему хотелось больше всего на свете. Лоуренс желал не просто положить конец ее занятиям – он желал знать, в чем они заключаются.

Короткие зимние наезды в коттедж только распалили его любопытство. Он безрезультатно ошивался у Ледилиса и Лэдл-Сэндса, в нем крепла уверенность, что шайка до времени затаилась. Эрнест завалил расследование. Больше всего Лоуренса бесила бабушкина прямота. Ни разговоры, ни поступки Луизы не отличались скрытностью, но раскрывать свою тайну она решительно отказывалась. Единственное, что ему удалось из нее извлечь, – Хогарты собираются в Лозанну на две последние недели марта.

– Хогарты прямо-таки зачастили по заграницам, бабушка.

– Вот уж кто любит попутешествовать!

Больше он от Луизы ничего не добился. И подал заявление об отпуске с пятнадцатого марта.

Лоуренс преуспел в эмансипации матери до такой степени, что она сама предложила ему, не видя в этом ничего оскорбительного:

– Почему бы тебе не взять с собой Каролину? Ей надо отдохнуть, а денег у бедной девочки нет. Я оплачу все расходы.

После этого на Лоуренса и посыпались возражения:

– Лозанна в марте! Почему Лозанна? Там будет холодно и уныло.

Но он сказал:

– Я же твой добрый друг, правда? Пожалуйста, согласись хотя бы на этот раз.

И она согласилась.

Это было в середине февраля. Через две недели она взяла согласие назад.

– Я ездила в монастырь поговорить с отцом Джеромом, – начала она.

– Прекрасно! – сказал Лоуренс. Последнее время она замечала, что Лоуренс охотно поощряет все ее связи с религией, тем более что сам он продолжал демонстрировать свой жизнерадостный скептицизм. В одно из воскресений она решила не пойти к мессе из-за простуды, отчего он страшно разволновался и предложил ей укутаться в теплый шарф, принес полоскание и выразил готовность отвезти ее в церковь и обратно в своем новом автомобиле, лишь бы она не пропустила службу. – Прекрасно! – сказал Лоуренс, услышав, что она навестила старика монаха, которого он знал еще с отрочества.

– Он говорит, – заявила Каролина, – что мне бы не следовало отправляться в Лозанну с тобой.

– Но он же знает меня! И уж конечно, знает, что на нас можно положиться, что это будет просто совместный дружеский отдых. Господи, да так постоянно отдыхают убийственно скучные пары. Господи, а я-то считал его разумным священником без предрассудков.

– Он сказал, что в свете наших прежних отношений мне бы не следовало выступать в обстоятельствах, способных привести к скандалу.

– Но о грехе не идет и речи. Даже я это понимаю. Не забудь, мне внушали католические взгляды.

– О грехе не идет и речи, но он сказал, что это подорвет веру, – возразила Каролина.

– Мы никому не скажем, что едем вместе. Маловероятно, чтобы нас кто-то увидел в марте в Лозанне.

– Тайная поездка еще хуже нетайной. Еще больше ущерба для веры. Я не могу поехать, ты уж меня прости.

Ее отказ огорчил Лоуренса сильней, чем она ожидала. Он не сказал ей то, о чем она догадалась: что его упорное желание побывать в марте в Лозанне как-то связано со стремлением пройти по следу бабушки. Каролина не учла, насколько ее участие было для него важно, и чем больше он ее уговаривал, тем крепче становилось ее решение полностью устраниться от этого дела. Разговор слишком ясно напоминал ей о событиях, предварявших автокатастрофу.

Лоуренс не стал на нее давить. Он принял ее решение с недавно появившимся необычным страхом: не следует слишком приближаться к Каролине, чтобы не спровоцировать перебранки. Именно в тот раз он, подавив разочарование, спросил ее по-дружески: «Как продвигается твоя книга?» – и она, занятая совсем другими мыслями, ответила: «Думаю, близится к концу».

– Вот как? А ты совсем недавно говорила, что тебе еще писать и писать.

Она мгновенно осознала свою ошибку, как и Лоуренс. У него сделался довольно беспомощный вид, словно он вконец запутался. Ей было невыносимо выступать в роли духовного тирана и ужасно хотелось освободить его от необъяснимых и столь близких ей, но столь чуждых ему мыслей.

– Я, понятно, предвкушаю конец работы над книгой, – сказала она, – чтобы, так сказать, свалить эту гору с плеч.

– Я-то, конечно, имел в виду, – с раздражением произнес Лоуренс, – книгу, которую ты пишешь, а не книгу, в которой, по-твоему, ты выступаешь действующим лицом.

– Я знаю, что ты имел в виду именно это, – смиренно согласилась она. И чтобы развеять неприятную атмосферу, мило улыбнулась ему и сказала: – Помнишь то место у Пруста, где он пишет о двусмысленном употреблении слова «книга» и замечает…

– К черту Пруста, – сказал Лоуренс.

– Послушай, – сказала она, – я не лезу в твои фантастические дела. И ты не лезь в мои. И еще, – продолжала она, – нам не о чем говорить нынче вечером. Я иду домой. Пешком.

Они ужинали в маленьком ресторанчике в пяти минутах ходьбы от квартиры Каролины, поэтому ее «пешком» прозвучало не так сурово, как она хотела, и позабавило Лоуренса.

– Последнее время мне стало трудно тебя понимать, – сказал он и добавил, чтобы ее успокоить: – Почему ты сказала, что книга близится к концу?

Каролине не хотелось отвечать, но его искренность не оставила ей выбора.

– Потому что происходящее вокруг нас имеет свои последствия. Особенно новость о знакомом твоей бабушки.

– О ком именно? – спросил Лоуренс.

– Как, ты ничего не знаешь? Хелена в крайнем возбуждении позвонила мне нынче утром, и, насколько я понимаю, это весьма удивительный…

– О ком именно?

– Об одном из тех, кого ты совершенно напрасно подозреваешь. Об Эндрю Хогарте. Судя по всему, он парализован, и отец возил его в небольшой храм Девы Марии во французских Альпах. Так вот, вчера они возвратились, и Эндрю начал шевелить парализованной конечностью. Хелена говорит – это чудо. Про чудо я ничего не знаю, но мне представляется, что этот случай завершает сюжет и приводит книгу к концу. Я не стану жалеть.

– Но они с января не выезжали за границу. И не собираются до середины марта, по крайней мере, я так понимаю. У меня есть причины считать, что Хогарты занимаются контрабандой бриллиантов, разве ты не понимаешь?

– Спроси у своей матери, – сказала Каролина. – Ей все об этом известно. Ее переполняют разные сведения.

– Теперь я не вижу большого смысла ехать в марте в Лозанну, – сказал Лоуренс.

«Бесподобная… Пас назад – грязная игра и свисток судьи… выглянуло солнце, все смотрится бесподобно, красная форма оркестра… это ощущение напряженности… и снова уже во втором тайме… первый драматический… бесподобная… с углового – гол в ворота “Манчестер Сити”… изумительный, бесподобный…»

Луиза Джепп сидела у приемника, завороженная гипнотическим звучанием голоса Лоуренса.

В тот же день, но много позже сам Лоуренс остановил свой новый автомобиль у коттеджа с громким визгом тормозов. Расположившись на стуле у плиты с откупоренной бутылкой пива, он спросил:

– Это правда – о молодом Хогарте?

– Он проходит курс психотерапевтического лечения, – ответила она, верно произнося трудное слово, поскольку если уж обращалась к таким словам, то употребляла и выговаривала их совершенно правильно.

– И он действительно начал двигать ногами?

– Да, шевелить – сказать «ходит» было бы преждевременно.

– Раньше ноги у него были полностью парализованы.

– О да. Поездки за границу пошли ему на пользу. Я знала, что пойдут.

– Полагаю, – сказал Лоуренс, – Хогарты отменили отдых в Лозанне?

– Ну да. И не нужно им разъезжать в марте, когда очень холодно. Дома куда как лучше. И Эндрю получает лечение.

– Наверное, – сказал Лоуренс, – они снова куда-нибудь отправятся в начале лета?

– Но не за границу, – ответила старая дама. – Кажется, в Сомерсет или Корнуолл, если парень потянет.

– Полагаю, бабушка, это означает, что ваше предприятие приказало долго жить?

– Ну еще бы, золотко, я подумала, когда слушала тебя сегодня по приемнику, – как мне хотелось, золотко, для твоего же блага, чтобы ты поймал нас с поличным. Должно быть, это тебя огорчило, милый. Но не переживай, у каждого из нас свои разочарования, а ты был очень мил по приемнику, ты был бесподобен.

– У меня были все ключи, бабушка, требовалось только время. Если б не катастрофа, я, бабушка, заполучил бы вас еще прошлой осенью.

– Ну, хватит переживать.

– Но тебе грозит опасность. На твой след вышел наш общий знакомый. Я случайно узнал об этом от Каролины. Его фамилия Сток, Уилли Сток, фальшивый Барон…

– Нет, он самый что ни на есть настоящий Барон.

– Значит, ты знаешь Барона Стока?

– Я с ним знакома.

– А ты знаешь, – спросил он, – что в прошлом ноябре, перед самой аварией, Каролина мне сообщила, что за год до того Барон встречался с тобой? Он описал шляпу, которая на тебе была. Каролина узнала шляпу и сделала вывод…

– Барон поступил очень глупо, но вполне в своем духе. Хотя он приятный…

– Но я не очень-то поверил Каролине. Подумал, что ей все это примерещилось.

– Ну нельзя же быть умным во всем.

– Хороший был ключ, – сказал Лоуренс. – Нужно было его использовать. Мог бы сразу тебя подловить. Ты Барона не опасаешься? Если да, то я…

– Нет, нет. Он мой лондонский посредник. Вернее, был им.

– И Барон был заодно с вами! Мне казалось, вас было только четверо.

– Нас действительно четверо. Барон Сток был всего лишь нашим лондонским агентом.

– Стало быть, вы свернули игру?

– Какую, интересно, игру? – спросила она, поджав губы в улыбке, словно поощряя его отбарабанить выученное задание.

– Контрабандный ввоз через таможню алмазов, спрятанных в гипсовых фигурках.

– Иногда и в бусинах четок, – добавила Луиза. От удовольствия она как бы помолодела, а чтобы закрепить важность для нее этой минуты, передала Лоуренсу стакан и бутылку портера и попросила открыть. Она наблюдала за тем, как темный напиток льется в стакан и как поднимается и опадает пенная шапка, – так наблюдают за сценой, какую хотят сохранить в памяти.

– Ты рисковала, бабушка.

– Невеликий был риск, – ответила она, – да и рисковали, как я понимаю, только Хогарты.

Она пододвинулась к плите и потягивала пиво в свое удовольствие.

– Сколько я раз улыбалась, представляя, как они провозят товар.

– Несколько раз в год, – предположил Лоуренс.

– Когда как, за четыре года и шесть месяцев бывало по-всякому. Одни поездки удачные, другие не очень. Многое зависело от наших партнеров на континенте. На том конце было сложно добывать нужные формы для статуэток. С четками было проще. Но Эндрю предпочитал фигурки.

– Казалось бы, частые пересечения границы должны были вызвать у таможенников подозрение. Очень рискованно, – заметил Лоуренс.

– А что не рискованно? – возразила она. – Сколько раз я хихикала про себя, когда Мервин пересказывал мне замечания таможенников. Сам-то Мервин не смеялся, ему эта процедура была не по вкусу. Они, видишь ли, выезжали под видом паломников, жаждущих исцеления. Представь себе Эндрю в инвалидной коляске, с вытянутой ханжеской физиономией, прижимающего к груди статуэтки. Чтобы, само собой, обмануть таможенников. Хогарты ездили в разные святые места помолиться Деве Марии, а там их встречал наш партнер, по-моему, респектабельный мужчина. Но я все равно наказывала Мервину и Эндрю отработать программу поклонения по полной – на тот случай, если за ними следят. С континентальной полицией нужно держать ухо востро, они народ лживый и подлый.

– Хогарты католики?

– Что ты, они вообще не религиозные. Понятное дело, они притворялись. Ну и повеселилась же я, дорогой.

– Мать узнала про выздоровление Эндрю Хогарта, – сказал Лоуренс.

– Да, я ей написала. Мне подумалось, ее заинтересует, что молодой человек, мой сосед, излечился в католическом храме. Она любит такие истории.

– Значит, ты считаешь это чудом?

– О да, я верю в везучие места, когда приходит везенье, – сказала она. – А до этого Эндрю крепко не везло. Два года тому назад он застудил в Лурде мочевой пузырь, а вот Мйан принес ему удачу, там у них, по-моему, Черная Мадонна. Когда-то я даже была знакома с одним человеком, который прекрасно знал историю и любил старину, – так он избавился от заикания в лондонском Тауэре.

– Похоже, это связано с психологией, – заметил Лоуренс.

– Я называю все это везеньем, – сказала Луиза.

– Значит, ты не думаешь, что с Эндрю случилось настоящее чудо?

– Напротив, чудо самое настоящее, я же вижу парня вживую. Теперь он может, сидя в коляске, двигать ногами от колен и ниже, а раньше не мог.

– А что говорят врачи?

– Говорят, что ему нужна психотерапия. Ему уже лучше.

– Как врачи это объясняют?

– Говорят, что не верят своим глазам, но о чуде – ни слова. В больнице пригнали толпу студентов поглядеть на Эндрю, но тот разом от них отделался – обложил и заплевал. Такой уж у него нрав.

– Тем лучше для него! – сказал Лоуренс. – Он, должно быть, на седьмом небе, что может двигать ногами?

– Я думаю. Но нрав у него крутой, – сказала она и протянула ему коробку сигарет: – Угостись болгарской.

Лоуренс улыбнулся, сравнив ее отзыв об Эндрю с образом чудесно исцелившегося молодого человека в воображении Хелены. В ее глазах исцеление целиком и полностью оправдывало сомнительные действия Хогартов. Оправдывало ее мать. Ее устраивало не вдаваться в последние интриги Луизы и верить в то, что Эрнест, проявив твердость на прошлогоднем ланче с Мервином Хогартом, успешно покончил со всеми неприятностями.

Когда мать сообщила Лоуренсу об исцелении Эндрю в альпийском местечке, он заметил:

– Стало быть, они не угомонились.

– Напротив, – возразила Хелена. – В худшем случае Хогарты, возможно, сворачивают свое дельце, чем бы они там ни занимались. Предполагаю, они оба станут католиками. Молодой человек так наверняка.

– Хелена хочет все перевести на церковные рельсы, – сказала Луиза Лоуренсу, – но у нее не выйдет. Я ей сочувствую, однако церковь ни в малейшей степени не интересует Хогартов.

– Как и меня, – заявил Лоуренс.

– А вот и нет. Их она не интересует совсем по-другому.

Старая дама делала долгие перерывы между глотками, но Лоуренс с удивлением отметил, что пива в ее стакане осталось почти столько же, как в начале, хотя у него создалось впечатление, что пьет она наравне с ним, как и положено доброму собутыльнику.

– Думаю, – сказал он, – вы сорвали на всех и на каждого недурной куш.

– Ага. Но я в любом случае собиралась в этом году выйти из дела.

Хелена придумала новую надежную теорию мотивов, которыми руководствовалась ее мать. «Я уверена, что она дала себя втянуть в это непрезентабельное дело, в чем бы оно ни состояло, просто чтобы помочь молодому человеку. Мама человек крайне скрытный. С нее вполне станет задумать его поездки по святым местам, используя корыстный интерес как приманку».

Лоуренс доложил об этом бабушке. Та поморщилась и пригубила пива.

– Конечно, я знала, что поездки пойдут Эндрю на пользу. Психологически. У него появилось занятие и какое-то разнообразие в жизни. Деловая сторона мне тоже была полезна. Психологически. Мне, миленький, будет этого не хватать, это была всем потехам потеха. До чего же Хелена сентиментальна!

– Бабушка, а какую роль играл мистер Уэбстер?

– О, этот славный малый выпекал хлеб и время от времени ездил в Лондон с моими поручениями.

– Расскажи, при чем тут хлеб, – попросил Лоуренс.

– Ты нашел в хлебе бриллианты и написал об этом Каролине, что принесло нам много неприятностей.

Дневные труды, тепло и пиво сморили Лоуренса, так что он не понял, вправду ли услышал эти слова или они ему послышались.

– Что ты сказала, бабушка?

Луиза сделала глоток и ответила:

– Я ничего не сказала.

– Расскажи мне о хлебе. Кто запрятывал бриллианты в хлеб? Знаешь, я как-то раз их увидел.

– Мистер Уэбстер, – сказала она. – Потому что мне хотелось получать товар поскорее, как только Хогарты его доставляли. Чтобы облегчить работу лондонскому агенту. Поначалу случались кратковременные задержки – после путешествия Эндрю нездоровилось, и он задавал Мервину перца. Тогда мы договорились, что Мервин будет разбивать святых и четки и извлекать камни сразу по возвращении из поездок, а прибывали они всегда утром. Мервин звонил мистеру Уэбстеру, они пользуются телефоном, я-то люблю голубей. После чего мистер Уэбстер доставлял Хогартам хлеб.

– Якобы хлеб, – заметил Лоуренс.

Луиза закрыла глаза.

– Всякий решил бы, что он приезжал доставить хлеб. Береженого и Бог бережет. И получал за хлеб деньги.

– Вместе с алмазами.

– Да, миленький, ты у меня умница. Мистер Уэбстер был незаменим. На другое утро он доставлял мне товар прямо в хлебе. Мне не хотелось, чтобы он украдкой совал крохотульки мне в руку, словно мы напускаем тайны или делаем что-то подозрительное.

– Поразительная изобретательность, – заметил Лоуренс.

– Всем потехам потеха, – сказала Луиза.

– Но прятки с хлебом – в них не было решительно никакого смысла, – сказал Лоуренс.

– Нет, был. Не люблю, когда алмазы носят в карманах

– Догадываюсь почему, – неожиданно вставил Лоуренс. – Полиция.

– Конечно. Я полиции не доверяю. Наш местный констебль – человек хороший, но если основательно подожмет, то все полицейские на свете будут держаться вместе.

Лоуренс рассмеялся. Над нелюбовью Луизы к полиции потешалась вся семья. «Это в ней цыганская кровь говорит», – объясняла Хелена.

– Мне бы казалось, – сказал Лоуренс, – что если товар благополучно доставлен в страну, то какие-то особые меры предосторожности уже не требуются.

– Почем знать? Это была всем потехам потеха, – сказала Луиза.

Немного погодя Лоуренс заметил:

– По-моему, миссис Хогг доставила тебе неприятности.

– Нет, – возразила Луиза, – и не доставит.

– Как ты думаешь, бабушка, она может опять объявиться? У нее есть какие-нибудь улики против тебя?

– Не знаю. Но знаю, что она больше не станет меня беспокоить. Она может попытаться, но я не буду беспокоиться. – И добавила: – Ты кое-чего не знаешь про миссис Хогг.

Позже, узнав о том, что миссис Хогг связана с Хогартами, Лоуренс вспомнил это бабушкино замечание и подумал, что именно эту связь она имела в виду.

– А за боковым алтарем, вы уж поверьте мне, Каролина, – произнес Барон, – Мервин Хогг, он же Хогарт, в полном богослужебном облачении смешивал коктейли.

Такими словами он завершил описание черной мессы в Ноттинг-Хилле, на которой недавно присутствовал.

– Ну чистое ребячество, – сказала Каролина, невольно следуя свойственному католикам обыкновению преуменьшать то, чего втайне боишься.

– Вы как католичка, – сказал он, – должны считать это злом. Сам я не делаю различия между добром и злом. У меня другие категории: интересно – неинтересно.

– Для меня так точно неинтересно, – заметила Каролина.

– И в принципе вы правы. С точки зрения темных сил, это было невыразительное представление. Для поистине успешной черной мессы требуется служитель, из церковного сана изверженный, а в наше время оскудения веры такие большая редкость. Но меня интересует именно Хогг. Образно выражаясь, на темной стороне своей жизни он берет фамилию Хогг, а на светлой – Хогарт. Я сейчас работаю над монографией о психологии сатанизма и черной магии. И мои осведомители сообщают, что Хогарт недавно расколдовал сына, молодого человека двадцати с небольшим, который с детства страдал параличом нижних конечностей вследствие наложенного на него заклятия. Это доказывает, что магические способности Хогарта служат не только и исключительно злу, но…

– Скажите, – спросила Каролина, – вы хоть раз разговаривали с Мервином Хогартом?

– Лично – ни разу. Но вскоре поговорю. С ним мне устроят частную встречу. А неофициально, думаю, он уже бывал в моей лавке в образе женщины.

– Я уверена, Уилли, – сказала Каролина, – что вы до сих пор не оправились от эмоциональных последствий ухода Элеоноры. Я уверена, Уилли, что вам следовало бы проконсультироваться у психиатра.

– Если б вы говорили правду, – сказал он, – то с вашей стороны говорить ее было бы чудовищно нетактично. Но поскольку это неправда, я делаю скидку на ваше собственное психическое расстройство.

– Значит, весь мир – это сумасшедший дом? А мы все – вежливые маньяки и осмотрительно делаем скидки на чужое помешательство?

– Большей частью, – согласился Барон.

– Я не согласна с вашим утверждением, – сказала Каролина.

– Это проявление нетерпимости.

– Это единственная альтернатива его доказательству, – сказала Каролина.

– Я и в самом деле не понимаю, – произнес Барон, – почему продолжаю откровенничать с вами.

В разное время Барон описывал Каролине, как шаг за шагом пришел к заключению, что Мервин Хогарт – сатанист и колдун. Первый намек он получил от Элеоноры.

– Она мне сказала, что до нее он состоял в своего рода браке с ведьмой. Элеонора ее видела: отвратительная женщина. Вообще-то Элеонора и ушла от Хогарта, когда та зачастила к нему в Лэдл-Сэндс.

– Я бы не стала придавать большое значение словам Элеоноры, – заметила в ответ Каролина, едва удержавшись от того, чтобы сообщить ему, что Элеоноре еще в колледже нравилось посылать самой себе любовные письма. Удержалась же она лишь потому, что не очень верила в правдивость этой информации.

– Мой дальнейший опыт подтвердил ее утверждения. Дальнейшие мои расследования доказали, что Хогарт – главный сатанист Великобритании. Человек должен говорить, опираясь на собственный опыт и открытия. В этом отношении вы, Каролина, не составляете исключения. Ваш своеобразный опыт в меньшей степени поддается объяснению, нежели мой: у меня имеются доказательства – разбитые гипсовые статуэтки, общеизвестная практика сатанизма, черный пес. Если б вы только вникли в предмет чуть основательнее, вы бы увидели, что я прав.

Таким путем он пытался заручиться пониманием со стороны Каролины и все больше напоминал ей требовательного кредитора. «А все потому, – сказала она себе, – что я прошлой осенью обратилась к нему с моей бедой. Он разыграл тогда старого друга и теперь хочет того же от меня, но я на это неспособна».

И она сказала:

– Вы просите меня поверить в невозможное; ваши утверждения либо соответствуют правде, либо нет; я сомневаюсь и не могу их принять. Но мой собственный опыт не требует, чтобы кто-то в него поверил. Можете называть мой опыт заблуждением, мне это безразлично. Я всего лишь фиксирую мои открытия.

Каролина последнее время размышляла о Лоуренсе и его нелепом убеждении, будто его бабушка несколько лет возглавляла шайку, контрабандой провозившую бриллианты. Думала она и о Бароне с его нелепой верой в магические способности Мервина Хогарта. Барон начинал обнаруживать нездоровое сходство с Элеонорой. Она думала об Элеоноре с ее привычкой походя разбрасывать безответственные и бездоказательные обвинения. Каролина обнаружила, что подлинные факты повсюду затушевываются. Она сознавала, что книга, в которой она действует, все еще пишется. Теперь она обдумывала сюжет про себя, отмечая факты по мере их накопления. В ее распоряжении уже имелись записи голосов, и записи эти она изучала очень внимательно. Ощущение того, что ее вписывают в роман, было тягостным. Она оставалась в неведении о постоянном своем влиянии на развитие сюжета и мечтала, чтобы роман поскорее закончился, понимая, что ей самой повествование станет внятным лишь после того, как она наконец окажется за его рамками, одновременно будучи в нем реализованной.

В конце концов она заявила Барону, что черная магия ей просто неинтересна, и попросила впредь не поднимать эту тему.

– Она действует мне на нервы, Уилли. Я не разделяю вашего интереса к оккультизму. Впредь говорите со мной о другом.

– Вы утрачены для мира идей, – грустно заметил он. – Уверяю вас, Каролина, – у вас имелось все необходимое, чтобы вы стали интересным мыслителем. Ладно!

Как-то утром Каролине нанесли нежданный визит. Она необдуманно открыла дверь – ей должны были принести бандероль. На секунду ей показалось, что за дверью никого нет, но почти сразу она увидела в дверном проеме полную женщину и узнала непристойную улыбку миссис Хогг – точное подобие той, какую последний раз видела в Святой Филомене.

– Можно мне с вами поговорить, мисс Роуз?

Женщина уже стояла в маленькой квадратной прихожей, занимая собой большую ее часть.

– Я занята, – ответила Каролина. – По утрам я работаю. У вас что-нибудь срочное?

– Важное, – ответила миссис Хогг, сверкнув маленькими глазками.

– Тогда проходите.

Та уселась в кресло Каролины и бросила взгляд на блокнот, в котором Каролина делала записи. Он лежал на приставном столике. Каролина наклонилась и захлопнула блокнот.

– Некий Барон Сток, – сказала миссис Хогг, – находился сегодня в вашей квартире до начала второго. В среду он ушел от вас в третьем часу дня. На позапрошлой неделе вы дважды находились в его квартире до первого часа ночи. Если вы думаете, что вам удастся с помощью таких бесстыжих штучек заполучить Лоуренса Мандерса…

– Вы ведете себя нагло, – оборвала ее Каролина. – Уходите.

– В среду в третьем часу. Не сомневаюсь, что Барон Сток привлекательней Лоуренса Мандерса, но я считаю ваше поведение низким, да и каждый…

– Выметайтесь, – сказала Каролина.

Миссис Хогг ушла, жалкая и нелепая, как общественный резонанс. Каролина сердито схватила трубку и позвонила Хелене.

– Не могли бы вы избавить меня от вашей миссис Хогг? Она только что у меня побывала, отпускала грязные намеки по поводу моей личной жизни, ссылаясь на Уилли Стока. Она, должно быть, несколько месяцев наблюдала за моей квартирой. Вы можете как-то контролировать эту женщину? Хелена, я уверена, что вы слишком, непозволительно с нею мягки. Она скотина. Если она еще раз меня побеспокоит, я просто вызову полицию, так ей и скажите.

– Господи! Я не видела миссис Хогг несколько месяцев. Мне так жаль, Каролина. Приезжайте к нам на ланч. Прошлой осенью я рекомендовала миссис Хогг на место в Стритхеме. С тех пор она не давала о себе знать. У нас на ланч новый вид ризотто, готовится просто, за глаза хватит. Эдвина не будет. Вы давно видели Лоуренса?

– Вам бы не следовало никуда рекомендовать миссис Хогг. Она мерзкая.

– Ну ведь хочется проявить милосердие. Я с ней сурово поговорю. Она вас сильно расстроила, Каролина?

– Нет. То есть да. Но не тем, что говорила, а тем, что собой представляет.

– У нее не все дома, – сказала Хелена.

Каролина, не теряя времени, опрыскала комнату средством для уничтожения микробов и насекомых.

 

Глава 9

– Чудесно иметь в своем распоряжении целый день, – заметила Каролина. – Словно чистый лист бумаги: пиши, что захочешь.

Стоял летний день, идеально подходящий, по словам Лоуренса, для пикника на берегу реки. Они выбрали место и вытащили из машины коробки с едой. У Лоуренса был выходной, Хелена тоже решила отдохнуть.

– Я так утомилась от работы в комитетах, а Эдвин в затворничестве. Я с огромным удовольствием провела бы день за городом, – призналась она в ответ на приглашение Лоуренса составить им компанию. – Но не люблю навязывать свое общество. Вы с Каролиной отправляйтесь вдвоем.

Но она довольно легко сдалась, когда Каролина тоже стала ее уговаривать.

– Хорошо. Но вы отправляйтесь первыми. Я присоединюсь к вам перед ланчем, если вы объясните, где вас искать.

Они описали место, где собирались расположиться, – на берегу Медуэй, между Кентом и Суссексом.

Там они и находились в полдень, греясь на ярком солнце и время от времени поглядывая, не покажется ли машина Хелены.

Она приехала в половине первого, и, пока автомобиль приближался, переваливаясь по колее, они разглядели, что в машине были еще двое: мужчина на переднем сиденье и женщина в черной шляпе – на заднем.

Это оказались Барон и миссис Хогг.

Хелена была отнюдь не уверена в теплом приеме, нервничала, что было для нее необычно, и начала с места в карьер:

– Вы не поверите, Уилли позвонил мне сразу, как вы уехали, и, представьте себе, он намеревался побывать здесь при первой возможности – осмотреть здешнее аббатство, правда, Уилли? Вот я его и уговорила поехать. И еще привезла бедняжку миссис Хогг, ее я тоже уговорила. Замечательно проехались, правда? У бедняжки Джорджины невралгия. Она случайно наведалась ко мне сразу, как вы уехали, вот я ее и уговорила. День на природе принесет вам огромную пользу, Джорджина. Мы не будем нарушать ваши планы, Лоуренс. Мы привезли гору еды, и вы, если захотите, можете отправиться дальше одни, а мы тем временем погреемся на солнышке.

Хелена выглядела не лучшим образом. Они принялись выкладывать снедь, и она нашла возможность поговорить с Каролиной с глазу на глаз.

– Я надеюсь, вы, моя дорогая, не приняли слишком близко к сердцу, что я привезла Джорджину. Она появилась вся такая несчастная, а я как раз укладывала в корзину продукты для пикника. Я пригласила ее, поддавшись порыву, и она, разумеется, ухватилась за мое предложение. Потом я уже пожалела, вспомнив, что вы ее не переносите. Постарайтесь не обращать на нее внимания, а если она скажет что-нибудь неподобающее, просто осадите ее. Я понимаю ваше отношение к Джорджине – иной раз я и сама видеть ее не могу, но ведь хочется проявить милосердие.

– Вам не кажется, – спросила Каролина, – что вы неверно толкуете понятие «милосердие»?

– Ну, милосердие начинается дома, – ответила Хелена, – а Джорджина в свое время служила в нашем доме.

– Миссис Хогг не у себя дома, – возразила Каролина.

– Господи, как я жалею, что ее пригласила. Это было глупо с моей стороны, я испортила вам день.

– День еще не кончился, – мягко сказала Каролина, наслаждаясь великолепной погодой.

– Все равно я жалею, что ее пригласила, – по другой причине. По пути сюда произошла одна вещь, Каролина, которая неприятно меня удивила.

Каролина заметила, что Хелена расстроена.

– Идите сюда, поможете мне достать бутылки, – предложила она, – заодно расскажете, что случилось.

– Перед поездкой я дала Джорджине таблетку от невралгии и устроила ее на заднем сиденье со всеми удобствами. Когда мы выезжали из Лондона, я спросила, не оборачиваясь: «Как вы себя чувствуете, Джорджина?» Она ответила, что ее тянет в сон. Я начала болтать с Уилли и думать забыла про Джорджину. Я решила по ее тяжелому дыханию, что она заснула.

– Она храпит, – заметила Каролина. – В Святой Филомене я, помнится, слышала ее храп за шесть дверей от своей комнаты.

– Да, верно, она храпела, – сказала Хелена. – Я подумала, что сон принесет ей пользу. Через какое-то время она перестала храпеть, и я сказала Уилли: «Спит как мертвая». Потом у Уилли кончился в зажигалке бензин, и он попросил у меня спички. Я вспомнила, что видела их на заднем сиденье, но мне не хотелось будить Джорджину. Поэтому я остановилась и, повернувшись назад за спичками, не увидела ее.

– Как это? Что с ней случилось?

– Ее просто не было на заднем сиденье, – заявила Хелена. – Я спросила Уилли: «Господи, где Джорджина?», а он мне: «Боже мой, она пропала!» Не успел он это сказать, как мы снова увидели Джорджину. Она внезапно возникла перед нами там, на заднем сиденье, щурясь, словно сию минуту проснулась. Все произошло как в кино: затемнение – кадр. Я было решила, что мне это привиделось, но Уилли, судя по всему, видел то же самое. «Где вы были, миссис Хогг? – спросил он. – Вы исчезали, да?» Она с удивлением на него посмотрела: «Я спала, сэр».

– Вы с Уилли могли испытать совместную телепатическую иллюзию, – сказала Каролина. – Я бы не стала из-за этого переживать.

– Может быть, испытали. У меня не было возможности обсудить это с Уилли с глазу на глаз. В высшей степени странная история. Нет, правда, напрасно я привезла Джорджину. Иногда я чувствую, что способна с ней справиться, а иной раз мне кажется, что она берет верх.

– Возможно, для нее естественно исчезать, когда она засыпает, – сказала Каролина с сухим смешком, чтобы Хелена не восприняла ее слова совсем уж буквально.

– Жуткая мысль. Но я клянусь – она несомненно исчезала. Оглянувшись в первый раз, я увидела пустое сиденье.

– Может, у нее вообще нет личной жизни, – заявила Каролина и хихикнула, чтобы ее слова не прозвучали так уж зловеще.

– Ну да, у бедняжки нет личной жизни, – согласилась Хелена, имея в виду, что у Джорджины не было близких друзей и знакомых.

За ланчем миссис Хогг ела с завидным аппетитом. Каролина села от нее как можно дальше, чтобы не видеть ее большого жующего рта и не вспоминать о зрелище, которое являла собой миссис Хогг при первой их встрече в Святой Филомене, сидя напротив за трапезным столом: жуй-пауза-жуй-пауза. Миссис Хогг говорила мало, однако ее присутствие было весьма ощутимо.

Когда после ланча Каролина занялась укладкой пустых коробок в багажник Хелененого автомобиля, к ней подошел Барон.

– Вам к лицу лето, моя Каролина, – сказал он. – Ваше платье без рукавов очаровательно. Вам идет зеленое, и вы округлились. За ланчем вы являли собой восхитительную картину – столь замкнутая в гордом одиночестве, какой всегда кажетесь, и с таким настороженным видом.

Каролина ценила лесть, тем более чрезмерную и красиво преподнесенную, ведь это свидетельствовало о том, что льстец не пожалел усилий, стараясь ей угодить. Поэтому она томно улыбнулась и стала ждать продолжения, совсем не удивляясь тому, что эти слова были прелюдией к одному из «секретов», которыми Барон так сильно жаждал с ней поделиться. Ибо с того дня, когда она наложила запрет на тему черной магии, Барон выказывал явную грусть. Она понимала, что он выбрал ее в наперсницы своей тайной страсти как раз из-за раздражения и резкости, какими она встречала его признания. Когда б она, подобно другим его знакомым, проявляла к его эзотерическим увлечениям всего лишь терпимость и превращала их в предмет шуток и пустой болтовни – «Уилли, голубчик, раскройте нам заклинение, превращающее человека в муху. Мы могли бы наблюдать за всеми знакомыми… А если еще угодить в банку с вареньем…» – когда б она только могла держаться с Бароном весело и непринужденно, он и не подумал бы донимать ее своими «секретами».

Умаслив ее, таким образом, вступительной речью, он сразу же перешел к делу.

– Должен вам сказать, Каролина, что по дороге сюда в машине произошла удивительная история. Эта женщина, миссис Хогг…

Каролина попыталась быть с ним любезной.

– Хелена уже рассказала мне о случившемся. Вы явно заразили ее, Уилли, своими фантазиями. Явно…

– Уверяю вас, Каролина, я в жизни не разговаривал с Хеленой на оккультные темы. Эти дела я поверяю далеко не каждому. Объяснить загадочный феномен случившегося в автомобиле можно только тем, что эта женщина Хогг – ведьма.

– Необязательно, – возразила Каролина, – даже если она и вправду исчезала. По-моему, для ведьмы она слишком невежественна. – И добавила: – Хотя лично я в ведьм особенно и не верю.

– Я сделал любопытное открытие, – гнул свое Барон. – Я, понимаете ли, уверен, что эта женщина Хогг – ведьма, на которой был женат Мервин Хогарт. Все факты сходятся: как я вам уже говорил, его таки знали под фамилией Хогг. Мои осведомители сообщают, что в молодости он только этой фамилией и пользовался. Эта Джорджина Хогг – его жена-ведьма.

– Ерунда. Она давно служила у Мандерсов. По-моему, она вышла замуж за двоюродного брата. У нее еще сын калека.

– Калека? Значит, это наверняка она, ведьма, его жена! Это ее сына исцелило несколько недель тому назад колдовство Хогарта. Наверняка это тот самый молодой человек!

– Притянуто за уши, – заявила Каролина. – И вообще, Уилли, все это нагоняет на меня скуку.

На самом деле, как он видел, это ее возбуждало. «Герб Хогартов на портсигаре Элеоноры, – думала она. – Лоуренс узнал его, он такой же, как у миссис Хогг…» Она решила, что позже поговорит об этом с Лоуренсом.

В эту минуту Хелена ей крикнула:

– Каролина, вы не принесете мою книгу? Я кинула ее в глубь багажника вместе с подушкой-думкой. Не могли бы и ее прихватить?

– Вот черт! – прошептала Каролина.

Для этого требовалось освободить багажник. Барон помог Каролине вытащить книгу с подушкой из дальнего угла, не переставая говорить быстро-быстро, словно хотел в ближайшие пару минут выложить как можно больше своих драгоценных «секретов».

– Тот же самый молодой человек, – сказал он, – вы увидите, что я прав.

– Должно быть, вы ошибаетесь, – возразила Каролина, переводя дыхание: ей пришлось передвигать коробки, старые канистры и прочий хлам. Она напомнила себе, что не далее как накануне Хелена сообщила: «Представьте себе, я рассказала миссис Хогг о чуде, которого сподобился молодой Хогарт. Мне подумалось, что это укрепит ее надежду на выздоровление собственного сына-калеки. Но она, вы только вообразите, не захотела считать это чудом, заявила, что будь это настоящее чудо, молодой человек стал бы католиком. К сожалению, молодой Хогарт уехал с женщиной, если не ошибаюсь, с богатой теософкой. Возможно, не следовало сообщать про это Джорджине».

– Должно быть, вы ошибаетесь, – сказала Каролина Барону. – Хелена знает про обстоятельства Джорджины Хогг. Спросите Хелену, она подтвердит, что миссис Хогг никак не связана с Хогартами.

И вновь она подумала о гербе.

– Хелена не знает, – сказал Барон. – И вот еще что, Каролина. Я жду не дождусь, Каролина. Сегодня я намерен встретиться с Мервином Хогартом. Мне передали, что он гостит в аббатстве в нескольких милях отсюда. Возникает вопрос – с чего бы ему находиться в религиозном приюте? Он наверняка выдает себя за католика-затворника. Рискну утверждать, что он собирается похитить освященные хлеб и вино, чтобы использовать их в черной мессе. В конце-то концов, нужно же ему где-нибудь их раздобыть…

Каролина дернула его за рукав и кивком указала на живую изгородь в нескольких ярдах от автомобиля. Он поглядел в ту сторону и успел заметить нырнувшую за изгородь черную шляпу.

– Миссис Хогг нас подслушивает, – громко сказала Каролина.

– Вы меня звали, мисс Роуз?

Миссис Хогг вышла из-за изгороди с таким видом, словно за ней и не пряталась.

– Тут очень мило, – произнесла она со своей обычной улыбочкой. – Вы звали? Мне показалось, вы позвали: «Миссис Хогг».

Каролина быстро ушла, Барон следом за ней, а миссис Хогг отправилась по тропинке вдоль реки.

Каролина отдала Хелене книгу со словами:

– Она соскользнула в глубь багажника. Мне пришлось все переворошить. Вымоталась как после целого дня работы.

– Не нужно вам было самой – я думала, Уилли возьмет весь труд на себя. Уилли, почему вы не взяли труд на себя?

– Я взял, моя Хелена, – возразил Барон.

– Миссис Хогг стояла пригнувшись за живой изгородью и подслушивала наш разговор, – сказала Каролина.

– Сам я придерживаюсь восточного взгляда на физический труд, – подал голос Лоуренс. Он лежал, растянувшись в узорчатой тени листвы.

– Ее беда в том, что у нее нет ничего в жизни, – сказала Хелена. – Она из тех, кто любит совать нос в чужие дела. А все оттого, что у нее нет своей жизни. Я жалею, что ее привезла, и с ужасом думаю о том, как повезу назад.

– Как мило, – рассмеялся Лоуренс. Хелена не посвятила его в утреннюю жутковатую историю с Джорджиной.

– Я отправила ее прогуляться, – сообщила Хелена, оглядываясь кругом. – Как бы с ней чего не случилось.

Джорджины не было видно.

– Джорджины не видно, – добавила она с тревогой в голосе.

– Ты ее отправила, вот она и отправилась, – сказал Лоуренс. – Перестань трястись. Расслабься. Почитай свою книжку. Слишком много разговоров.

– Куда она пошла? – спросила Хелена.

– По тропинке вдоль реки вниз по течению, – ответила Каролина.

– Молчание, – сказал Лоуренс и начал читать нараспев: – Отринь все заботы, отринь и все страхи, всё преходяще…

– Лишь Бог неизменен, – подхватила Хелена, удивившись тому, что он запомнил слова.

Барон изучал карту.

– Я должен вернуться в начале пятого. Вас это устроит? – спросил он.

– Абсолютно, – ответил Лоуренс. – Пожалуйста, отбывайте.

– Аббатство находится на другом берегу, – сказал Барон, – но в двух милях ниже по течению есть мост. Так я вернусь в самом начале пятого.

Он перекинул куртку через руку и тронулся в путь. Все проводили его ленивым взглядом, пока он не скрылся за поворотом.

– Интересно, зачем ему понадобилось в аббатство, – сказала Хелена, – там нет ничего особенного, то есть особенного в архитектурном плане.

– Барону нужен один человек, который, как он считает, сейчас гостит в аббатстве. Человек по имени Мервин Хогарт, – осторожно заметила Каролина.

– Мервин Хогарт! Значит, Уилли его знает? – поразилась Хелена.

– С чужих слов, – сказала Каролина.

– Это отец молодого человека, который излечился, – объяснила Хелена. – Разве мистер Хогарт обратился в католичество?

– Барон считает его колдуном, – сказала Каролина. – Он думает, что Мервин Хогарт – глава кружка черной магии и находится в аббатстве, выдавая себя за мирянина-затворника, а на самом деле с целью похитить освященную гостию.

– Какой ужас, какой ужас!

– У Барона заскок, – вставил Лоуренс.

– Вот именно, – добавила Каролина.

– По всей видимости, притянуто за уши, – высказалась Хелена. – Как вы считаете, для этого имеются какие-нибудь основания?

– Решительно никаких, – ответила Каролина. – Я бы удивилась, если б он застал в аббатстве Мервина Хогарта, и удивилась вдвойне, если б его подозрения подтвердились.

– Вот будет ужас, если подтвердятся, – сказала Хелена. – Но если и так, Уилли Стоку-то с какой стати беспокоиться? Он что, хочет разоблачить Хогарта?

– Нет, написать монографию.

Каролина подставила ладони солнцу, чтоб загорали.

– Он думает, что черная магия не привлекает его, он всего лишь проявляет к ней интерес, тогда как на самом деле она его полностью поглощает. «И, как рука красильщика, всегда я, – процитировала она, – во власти полной моего труда. Но пожалей меня…»

– Уилли всегда отличался эксцентричностью, – заметила Хелена.

– Это часть его англомании, – сказал Лоуренс.

– Интересно будет послушать, – заметила Хелена, – что он скажет по возвращении.

– Не касайтесь того, о чем я рассказала, – попросила Каролина, – бедный Уилли такой ранимый.

Слова «бедный Уилли» доставили ей неизъяснимое наслаждение. Они погасили ее раздражение от «бедняжки Каролины», каковой фразой Барон наверняка завершал многие послеполуденные посиделки на Чаринг-Кросс-роуд. Ей было особенно приятно подорвать авторитет Барона в глазах Хелены. Время от времени Хелена осторожно выспрашивала Каролину, всем ли она довольна и не беспокоит ли ее что. Из чего Каролина делала интуитивный вывод, что Барон высказывался о ней. Вообще-то Хелена не поощряла его болтовню. Однажды ранней весной он задал ей прямой вопрос:

– Между Лоуренсом и Каролиной все кончилось?

– Нет, не думаю. Они ждут.

– Чего именно? Дорогая моя, они не маленькие, – сказал Барон.

– Полагаю, что Каролина хочет разделаться с книгой. Но я и вправду не в курсе их дел. Мне бы хотелось от них чего-то определенного, но пока все вот так.

– Какую книгу Каролины вы имеете в виду – ту, которую она пишет, или ту, в которой живет? – спросил Барон.

– Послушайте, Уилли! Каролина не дурочка. Да, у нее было легкое расстройство, она кое-что вообразила. Ну и этот несчастный случай. Но с того времени она поправилась, и все чудесно.

– Драгоценная моя Хелена, я вас уверяю, что с того времени она постоянно принимает сообщения от своей Призрачной Машинки.

– Чепуха. Каролина совершенно нормальна. Как по-вашему, Уилли, кто выиграет «Линкольн»?

Так что, когда Хелена время от времени спрашивала Каролину «Дорогая, теперь вы всем довольны?» или «Ничто вас не беспокоит?», Каролина становилась недовольной и беспокойной.

Поэтому в день пикника она с особенным удовольствием обсудила с Хеленой последнюю фантазию Барона.

– Эту свою гипотезу он, верно, построил на слухах и сплетнях, – заявила Хелена и добавила с неожиданной резкостью: – Ненавижу слухи и сплетни.

«Ей не дает покоя миссис Хогг, – подумала Каролина. – У нее не выходит из головы случай в автомобиле. Бедняжка Хелена! Ей, наверное, совсем не нравится видеть вещи такими, каковы они есть».

Лоуренс лежал, прислушиваясь к голосам, в полном благорастворении, не вникая в смысл разговора. Он чувствовал себя слишком разморенным на теплом солнышке, чтобы участвовать в разговоре, и слишком околдованным ощущением летнего дня, чтобы тратить это ощущение на сон. Он следил за молодой толстой женщиной в пришвартованном поблизости плавучем доме. Время от времени она ныряла в каюту то за одним, то за другим. Сперва за ярким шарфиком, чтоб накрыть голову от солнца. Затем за подушечкой. Потом, как показалось Лоуренсу, оставалась внизу долго-долго, и он было подумал, что она уже не вернется. Однако она появилась с чашкой чая и стала пить, устроившись на крохотном капитанском мостике как в кресле-бочонке. Пребывая в состоянии приятной лени, Лоуренс отдавал долгие праздные мгновения наблюдению за женщиной, провожал взглядом каждый сделанный ею глоток. Он пожалел, что не ему принадлежит этот плавучий дом, и задался вопросом, где может находиться его хозяин. Лоуренс не сомневался в его существовании – толстушка называла его «дружком». Лоуренс пожалел, что не может лежать в полудреме на берегу и одновременно обследовать каюту, изучить кухонную утварь, обшарить койки и машинное отделение. Маленькая весельная лодка у борта плавучего дома пришлась ему по душе.

До него долетели слова Каролины:

– Я поставлю воду для чая.

Она зажгла спиртовку.

– Гроза, – сказала Хелена.

– Нет, – возразил Лоуренс, – не может быть. Я как раз подумал, а не попросить ли напрокат эту лодочку, переплыть на ту сторону.

– По-моему, я слышала гром, – сказала Каролина.

– Нет.

– Четверть пятого, – заметила Хелена. – Интересно, куда подевалась Джорджина.

– Испарилась, – ответ Лоуренса попал в самую точку.

Хелена прогнала его искать Джорджину.

– Сейчас точно пойдет дождь, – сказала она.

Небо заволокло тучами, и, вопреки возражениям Лоуренса, явственно слышался рык отдаленной грозы.

– Гроза бушует над холмами за много миль отсюда, – сказал Лоуренс. – До нас она не дойдет.

Тем не менее он отправился искать миссис Хогг, остановившись по пути рассмотреть плавучий дом. Толстая девушка спустилась вниз.

Хелена и Каролина принялись убирать в машины посуду и коврики.

– Даже если нас минует гроза, – заметила Хелена, – в ближайшие десять минут наверняка пойдет дождь.

На другом берегу внезапно появился Барон. Он что-то кричал, но на расстоянии его не было слышно. Описав руками окружность, он дал понять, что возвращается по мосту.

– Он вымокнет, – сказала Каролина. – Бедный Уилли!

И, помахав рукой, она остановила его.

– Попрошу разрешения взять лодку и перевезу его, – объяснила она.

– Вот было бы славно, – сказала Хелена. – Вы уверены, что у вас получится?

Но Каролина, накинув на плечи плащ Лоуренса, уже спешила к плавучему дому. Барон на минуту застыл в нерешительности, но, увидев, что Каролина нагнулась и постучала к крохотное оконце, понял ее план и стал ждать. Через пару минут Каролина жестом дала ему знать, что разрешение на лодку получено.

Пошел легкий дождик, он даже не замутил поверхность реки. Каролина быстро достигла другого берега, Барон перебрался в лодку и сменил ее на веслах.

– Видел я Хогарта, он же Хогг, – сразу же выложил ей Барон, – но он был переодетым. Совсем не тот человек, который у меня на глазах служил черную мессу. В таких обстоятельствах я остерегся обращаться к нему непосредственно.

– Откуда вы тогда знаете, что это был Мервин Хогарт?

– Спросил у послушника. Тот подтвердил, что Мервин Хогарт остановился у них, и показал мне его. Они-то думают, что он приехал в аббатство рыбачить.

– Как это – рыбачить?

– Судя по всему, аббатство сдает в пользование полоску берега, где хороший клев. А рыболовов пускают жить в аббатстве, даже не подозревая о том, кому дают приют. Хогарт, он же Хогг.

– По-моему, Уилли, вы все перепутали. – Каролина натянула плащ на голову и разгладила под ним волосы. – Мужчина на черной мессе был, наверное, другим Хогартом.

– Нет-нет, его фамилия была Хогг. Хогарт – это для повседневной жизни. Мне точно известно, что Мервин Хогарт был рожден Мервином Хоггом.

– Мужчина на черной мессе был, наверное, другим Хоггом.

– У меня есть полная картина, а у вас только фрагменты, – возразил Барон. – Когда я сегодня уходил из аббатства, я увидел, что пришла ведьма, миссис Хогг. Я вернулся и пошел следом за ней. И увидел – собственными глазами, Каролина, увидел, как миссис Хогг подошла к мистеру Хогарту. Он в это время возился с удочкой. Конечно, он узнал миссис Хогг, и у него был жалкий вид. Они обменялись несколькими словами, и вскоре он ушел, оставив ее одну. Эти двое, ясное дело, прекрасно знают друг друга.

Они пристали к берегу, Каролина поблагодарила женщину, а Барон тем временем привязал лодку.

Они прошли к автомобилю, и Хелена встретила их словами:

– Джорджины нигде не видно. Лоуренс вернулся и снова пошел ее искать. Вот досада.

– Она приходила в аббатство, – сказал Барон. – Полчаса назад я ее там оставил.

– Вот незадача. Что ж, придется ее подождать. Попробуем продолжить чаепитие на заднем сиденье.

Гроза по-прежнему была далеко. Буря бушевала за несколько миль, и было непохоже, что она до них доберется.

– В каком направлении пошел Лоуренс? – спросил Барон.

– К мосту.

– Я возьму его машину и поеду навстречу. Думаю, подберу и возвращающуюся миссис Хогг. Сейчас она, должно быть, уже у моста.

Он уехал. Хелена каждые пять минут выглядывала в заднее окошко автомобиля.

– Они, надеюсь, не разминутся, – сказала она. – Лоуренс в одной куртке. Ой, а вон и Джорджина.

На другом берегу миссис Хогг спускалась к реке по тропинке между деревьями. Она заметила Хелену и приветственно подняла руку.

Хелена разыграла перед ней какую-то бешеную пантомиму. Миссис Хогг застыла на месте с глупым видом.

– Каролина, – сказала Хелена, – будьте ангелом.

– Вы хотите, чтобы я перевезла ее в лодке, – заявила Каролина.

– Только, пожалуйста, накройтесь плащом, – возбужденно попросила Хелена. – Мы прождем ее до бесконечности, если она потащится в обход через мост. Это две мили туда и две обратно. А я умираю – хочу домой.

Но Каролина не ответила, и до Хелены, видимо, дошло, что она попросила больше, чем о простом одолжении.

– Я сама перевезу, – мгновенно нашлась Хелена. – Дайте мне плащ. Уверена, что я справлюсь с лодкой.

Каролина была уверена, что не справится. Она выскочила из машины и бросилась к реке, словно решила перебороть собственную натуру.

Несмотря на дождь, Хелена побежала за ней в одном кардигане поверх летнего платья. Она нагнала Каролину у плавучего дома и, в свою очередь, рассыпалась перед хозяйкой в благодарностях. Каролине, пока та отвязывала лодку, она сказала:

– Вы проявляете истинное милосердие, Каролина. Бедняжка Джорджина промокла бы до костей, если б пошла в обход через мост.

Каролина любезно ей улыбнулась, из гордости не желая выказывать охвативший ее ужас. Причиной же ужаса был сущий пустяк. Она знала, что ей придется дать миссис Хогг руку, чтобы помочь перебраться в лодку. Предчувствие этого физического контакта – ее рука всего лишь на краткий миг в руке миссис Хогг – и страшило Каролину. Сущий пустяк, но именно он и вселял в нее ужас.

– Шагните вот сюда, миссис Хогг. На этот камень. Дайте руку. Осторожней, здесь глубоко.

Берег утопал в иле, однако имелись несколько надежных опор для ног. Каролина широко расставила ноги, подалась вперед и крепко схватила миссис Хогг за руку. Сюда, теперь шагнуть туда. «У меня получается», – подумала Каролина, крепко сжимая ее руку в своей. Вся ее жизнь сосредоточилась в этой руке.

К туфлям миссис Хогг на резиновой подошве налипло много грязи. При всей ее осторожности она поскользнулась на каблуках и качнулась назад, причем Каролина продолжала сжимать ее руку. Лодка резко накренилась. Через миг миссис Хогг шумно плюхнулась в реку, и Каролина, не отпуская ее руки, которую инстинктивно сжимала, чтобы побороть ужас перед телесным контактом с миссис Хогг, упала следом. Миссис Хогг в панике завизжала и заколотила руками по воде. Каролина разжала руку и вцепилась в борт лодки. Но миссис Хогг оторвала Каролину от лодки и схватила за шею:

– Я не умею плавать!

Каролина ударила ее по лицу.

– Я умею, держитесь за мои плечи!

Однако ничего уже не соображавшая женщина крепко сжимала ей шею. Каролина увидела, что лодчонка, подскакивая, уносится прочь по течению. Тут миссис Хогг закрыла ей огромной ладонью глаза, так что она перестала видеть, а другой рукой мертвой хваткой вцепилась ей в горло. Она прижималась к Каролине всем телом и даже обхватила ее ногами, ограничив возможность двигать руками. Тут Каролина поняла, что если не сможет освободиться от миссис Хогг, они обе уйдут под воду.

Они и ушли, и какое-то время их не было видно. Потом Хелена утверждала, что голова Каролины появилась на поверхности через пять-шесть секунд, но за этот промежуток между женщинами произошла схватка – кто дольше удержит дыхание. Каролина занималась подводным плаванием. Миссис Хогг нет. Она до последнего сжимала горло Каролины. И лишь тогда, когда миссис Хогг открыла наконец рот и втянула в себя воду, ее хватка ослабла и Каролина освободилась. Ее легкие мучительно требовали глотка жизни. Миссис Хогг от нее оторвало и унесло Бог знает куда.

Каролина почувствовала, что ее волокут по волнистой поверхности и с глухим стуком бросают на землю словно задыхающуюся рыбину. Затем она потеряла сознание.

– Вам еще здорово повезло, что тут оказался мой дружок, сама-то я не умею плавать.

Каролина лежала на койке в плавучем доме, не зная и не желая знать, где находится. Она узнала Хелену и полную хозяйку плавучего дома, затем увидела незнакомого мужчину, который стаскивал с себя мокрую одежду. Каролина ощутила себя маленькой девочкой и закрыла глаза.

– А другую я не нашел, – продолжал мужчина. – Потопла, значит. Она вам не родня?

– Нет, – раздался голос Хелены.

– Она выдала этой вот по полной программе, – сказал мужчина. – Гляньте на ее лицо. Бьюсь об заклад, ее научили задерживать под водой дыхание. Если б не умела задерживать, тоже утопла бы, эта вот.

Хозяйка домика помогла Каролине выпить маленькими глотками теплой воды из стакана.

– У вас найдется что-нибудь постелить на носилки? – спросила Хелена.

Вскоре Каролина почувствовала, как ее лицо и горло смазали чем-то мягким. У нее саднило шею. И снова она пила маленькими глотками теплую сладкую жидкость, и Хелена поддерживала ее за плечи.

Мужчина произнес:

– Я как мог поискал ту, другую. Там глубоко. Тело-то, думаю, мы найдем. Пять лет назад тоже была такая трагедия, так тело нашли через два дня.

– Вы были великолепны, – пробормотала Хелена.

Прежде чем погрузиться в сон, Каролина услышала донесшийся снаружи голос Лоуренса, потом Барона и снова Хелены.

– Ну вот и они с доктором.

Сэр Эдвин Мандерс приступил к осеннему затворничеству. 24 октября, в День святого Рафаила; он прибыл в монастырь после полудня и успел к вечерней молитве.

Окно его комнаты выходило в зеленый дворик, усыпанный опавшими листьями. Остановив взгляд на залитом солнцем квадрате травы и листвы, он отдался мыслям об удивительных событиях в своей семье.

Пребывая в затворничестве, он обычно предавался размышлениям – под руководством духовного наставника – о состоянии собственной души. За последние несколько месяцев у него возникли основания задуматься над тем, не часто ли он удаляется в затворничество. Дома происходили поразительные вещи, необычные события, о которых он всегда узнавал задним числом.

– Почему ты тогда же мне не сказала, Хелена?

– Ты был в затворничестве, Эдвин.

Тогда у него зародились некоторые сомнения относительно затворничества. Он сказал своему духовному наставнику:

– Может, лучше было бы провести это время дома. Моей семье пришлось столкнуться с трудностями… мой сын… мой брат… моя теща… одна наша старая прислуга… было бы лучше, если б я не предавался затворничеству так часто.

– Могло быть и хуже, – сказал проницательный старый священник таким тоном, словно и вправду так считал. Унизительная мысль, однако же благотворная для души.

– Они прекрасно обошлись без меня, – признал Эдвин Мандерс.

И вот он снова оказался в затворничестве. На этот раз он действительно не хотел уезжать. Но Хелена настаивала. Эрнест с присущей ему застенчивостью сказал: «Кто-то же должен за нас помолиться, Эдвин». Лоуренс сказал: «Отказаться от осеннего затворничества? Нет, ты не можешь так поступить». Но не привел никаких причин. Каролина Роуз отвезла его на вокзал.

Многие годы его тянуло посвятить жизнь религиозной медитации. Чтобы полнее ей предаваться, он ушел из «Фиг Мандерса», оставив за собой лишь номинальный пост главы. Хелена гордилась тем, что он все чаще обращался в монастыри за духовной помощью. В этот момент до него дошло, насколько успешно она поспособствовала легенде о его «несомненной святости», и, честно говоря, почувствовал себя неловко. Его все больше и больше привлекали условности аскетической жизни. И лишь этой осенью, раздумывая, покидать ему дом или нет, он осознал, что его насильно в эту жизнь толкают.

С прибытием в монастырь все сомнения кончились. Чары начали действовать. Строгая келья была как наркотик. Доносящееся из часовни повышение и понижение голоса в кантус фирмус приглашало его в свой неизменный чистый мир. Бесшумные, неподвластные времени послушники занимались, как положено, своими делами, заставляя Эдвина Мандерса ощущать собственное приятное ничтожество перед лицом этих исполненных глубины избранных. В эту минуту от Эдвина было, к счастью, сокрыто, что в монашеских покоях прорвало трубу и затопило половину спален, из-за чего там царил полный кавардак; что одного из послушников нещадно выворачивало наизнанку; что настоятелю не давала покоя банковская задолженность. Таким образом, он был достаточно свободен от материальных забот, чтобы ясно узреть свое духовное искушение, каковое, решил он, в конечном счете вполне можно преодолеть – эту роскошную ностальгию, этот дурман религиозной службы, ибо он более или менее понимал, что монаха из него при всем желании не получится. Он сосредоточился на семейных делах.

Два из них относились к категории неприятных, поскольку сведения о них попали в газеты. Он не мог решить, какое из них хуже – касающееся Луизы Джепп или связанное с Джорджиной Хогг. Наконец все-таки решил, что дело Джорджины в целом серьезнее. И добрых полчаса думал исключительно о Джорджине, чье тело, как все считали, покоится в иле на дне реки Медуэй, поскольку его так и не нашли. Вечерние лондонские газеты опубликовали материал с указанием имен Хелены, Лоуренса, Каролины, Барона Стока и пары с плавучего дома. Имело место дознание. Бедняжка Хелена. Ему вспомнилось, что в далекие времена домашние наградили Джорджину прозвищем Мандерсова Мучительница.

Как он узнал задним числом, потому что в то время находился в затворничестве, Хелена попросила Лоуренса навести справки о сыне бедняжки миссис Хогг. Парень оказался неудачником: выяснилось, что отец у него – двоеженец. Хелена прекратила расследование, как только узнала, что Элеонора Хогарт причастна к двоеженству; несомненно, по неведению, но еще одна неприятность – она была партнершей его брата Эрнеста… Хелена замяла дело. Хелена была великолепна.

– Нам было дано предостережение о смерти миссис Хогг. Мы с Уилли Стоком ехали на пикник, а Джорджина сидела сзади…

Женщины, разумеется, любят пофантазировать. Эдвин часто задавался вопросом, есть ли в рассказах о чудесном исцелении сына миссис Хогг хоть зерно правды. Хелена не сомневалась, что да. Официальные отклики на эту тему отсутствовали. Молодого человека взяла под свое крыло какая-то богачка, не то теистка, не то теософка. Во всяком случае, по последним данным он покинул дом этой женщины и отбыл в Канаду выступать с лекциями о своем исцелении. «При всем том, – подумал Эдвин, – юный Хогарт может быть достойнее меня». Аналогичным образом, когда он обратился мыслями к Барону Стоку, он пробормотал «Miserere mei, Deus». Барон, человек, вероятно, достойнее его, проходил лечение в частной психиатрической клинике и был, по общему мнению, в восторге. Эдвин подумал о своем брате Эрнесте, который так любит жизненные блага и имеет так мало денег – и, возможно, не так уж влюблен в эту танцовщицу. Он заставил себя обратиться мыслями к Элеоноре… «Все они страдали, а я тем временем тучнел от поста». Он и вправду этому верил, на самом деле он был не таким ограниченным, как казался.

А подумать про тещу! И он со всей решимостью приступил к размышлениям о Луизе Джепп. Он и тут не мог ухватить суть дела… контрабанда бриллиантов, шайка, прямо какая-то приключенческая повесть. Не говоря уже о реальном безрассудстве Луизы, которое приводило в полнейшее замешательство. Собрав все свое мужество, он заставил себя восстановить в памяти то сентябрьское утро, когда Хелена за завтраком неуверенно протянула ему письмо. Как выяснилось, от Луизы. К письму была приложена вырезка из местной газеты. Заголовок гласил: «Свадьба на закате». Длинная колонка начиналась со слов: «На закате жизни двое долгожителей Ледилиса связали себя узами Священного Брака. В церкви Всех Святых в прошлое воскресенье миссис Луиза Джепп, 78 лет, проживающая в коттедже “Логово контрабандистов” в Ледилисе, пошла под венец с мистером Дж. Дж. Л. Уэбстером, 77 лет, проживающим в коттедже “Старая мельница” в Ледилисе… Невеста поклялась “повиноваться”…» Затем следовала подробная информация о Уэбстере и его карьере в торговом флоте. Колонка заканчивалась словами: «У миссис Джепп (ныне Уэбстер) одна дочь, леди Мандерс, жена сэра Эдвина Мандерса, главы знаменитой фирмы “Фиги Мандерса в сиропе”. Преподобный Р. Сокет, проводивший церемонию венчания, заявил: “Это счастливое и исключительное событие. Миссис Джепп очень любят и почитают в нашем приходе, хотя она не из тех, кто ходит в храм регулярно”».

Сопроводительное письмо было коротким. В нем Луиза, в частности, отметила: «Строго говоря, утверждение, что я не посещаю храм регулярно, не вполне соответствует истине, потому что я регулярно хожу туда в Поминальное воскресенье».

– Не нам судить о ее мудрости, – мрачно сказала Хелена.

Эдвин смотрел в окно на зеленый квадратный дворик, опавшие листья. Miserere nobis… Помилуй нас.

Лоуренс и Каролина были в восторге от замужества Луизы. От Лоуренса этого следовало ожидать. Он всегда обожал бабушку. Она и в самом деле очаровательна, в самом деле.

Эдвин задался вопросом, а заинтересована ли сама Каролина в замужестве?

– Она ждет, чтобы Лоуренс вернулся к вере, – сказала Хелена.

Сомнительно. Каролина относилась к странному виду католиков – все от головы, очень мало от сердца.

– То чудовищное несчастье на реке с бедняжкой Джорджиной не имело для Каролины плохих последствий, – сказала Хелена. – Должно быть, у нее крепкий организм. Напротив, после того случая она стала много беззаботнее. Такое впечатление, будто она чем-то довольна, я не знаю, чем именно.

Каролина закончила книгу о романе и объявила, что надолго уезжает отдохнуть. Будет писать роман.

– Какой же это отдых, – возразила Хелена, – раз вы собираетесь потратить все время на писание романа.

– Это обязательный отдых, – ответила Каролина.

– О чем же роман?

– О действующих лицах романа, – ответила Каролина.

Сам Эдвин заметил:

– Пусть это будет старомодная история с бесхитростным сюжетом и без всяких новомодных мистификаций. Завершите его смертью злодея и замужеством героини.

Каролина рассмеялась и сказала:

– Да, этим он и завершится.

Несколько недель спустя действующее лицо по имени Лоуренс Мандерс обшаривало квартиру Каролины Роуз. Она уехала в Вустершир писать роман, он же пришел в ее квартиру собрать книги, которые она попросила ей выслать.

Лоуренс не спешил. На самом деле книги интересовали его в последнюю очередь.

«А что я ищу?» – подумал он, перебирая платья в ее гардеробе.

Он нашел нужные книги, но перед уходом сел за письменный стол Каролины и написал ей письмо.

Я провел в твоей квартире 2 часа 28 минут, – написал он. – Разыскал нужные тебе книги и осмотрел квартиру. Зачем ты заперла правое отделение стенного шкафа? Я с трудом открыл его и нашел всего лишь бигуди в одной коробке, шарфы в другой и еще белые перчатки. Запереть дверцу я не смог. И вот только что спросил себя – что я ищу?

Я обнаружил в шкафу огромную пачку твоих заметок для романа в картонной коробке с надписью «Хранить в прохладном месте». Почему ты их оставила? Какой смысл делать заметки, если ты ими не пользуешься, когда пишешь книгу?

Хочешь, я их тебе отправлю?

А может, ты их для того и оставила, чтобы я прочитал?

Но как-то ты, помнится, сказала, что всегда делаешь массу заметок для книги, чтобы потом к ним не обращаться. Я чувствую себя одураченным.

Скажу, что я думаю о твоих заметках:

1. Ты представляешь нас всех в ложном свете.

2. Ты, ясное дело, из породы мучениц. Мученица непонимания. Но в действительности ты сама никого не понимаешь, например, Барона, моего отца, меня; нас мучает твое непонимание.

3. Я тебя люблю. По-моему, ты безнадежно себялюбива.

4. Мне не нравится выступать действующим лицом твоего романа. Чем все это кончится?

Лоуренс написал длинное письмо, перечитал написанное, сложил и заклеил конверт. Конверт он сунул в карман, заметки Каролины уложил назад в коробку, а коробку поставил в шкаф.

Когда он свернул в Хемпстед-Хит, осенний день уже клонился к вечеру. Религия сильно изменила Каролину. Одно время он думал, что вера облегчит жизнь ей, а косвенным образом и ему. «Это должно стать твоим личным делом», – заметила Каролина по какому-то случаю, приведя его в бешенство самоуверенностью всезнайки. «Я хотя бы честен, – подумал он. – Я не понимаю Каролину». У него не получилось высказать в письме свои возражения. Он вытащил письмо из кармана, разорвал на клочки и бросил на ветер, который понес их по парку. Он следил за тем, как маленькие бумажки прерывают полет – одни на жесткой земле, другие на глубоком болоте, запутавшись в траве и водорослях, а какой-то клочок – зацепившись за колючку терновника. Но тогда он еще не предвидел охватившего его позже удивления пополам с непонятным восторгом, оттого что его письмо попало в книгу.