Ответный удар

Степь. Колышутся волны ковыля, убегая вдаль, к небосклону. На белесом небе — ни облачка. Сколько ни вглядывается в него моторист Федя Святкин, не замечает ни точечки. Понимаю его состояние: больше двух часов прошло, как он отправил в полет своего друга Николая. Если Васильченко минут через десять не вернется, на небо можно уже не смотреть: запас горючего кончится. Что же случилось? Отказал мотор? Сбили? Погиб или взят в плен? Нет ничего хуже неизвестности и тягостного ожидания.

До рези в глазах я тоже смотрю туда, где смыкаются степь и небо. Молодой летчик, получив мой «ньюпор», так обрадовался, что вообще был готов не вылезать из кабины. За пять месяцев, прошедших после окончания авиашколы, он заметно возмужал, стал летать легко, уверенно. А ненависти к врагу у него всегда было хоть отбавляй.

— За Советскую власть и неньку Украипу, — говорил он товарищам, — за Соловушку и маленького Карлушу мне и жизнь отдать не жалко…

Васильченко летал и старательно учился. Он часто расспрашивал меня о воздушных схватках наших летчиков о немцами во время, мировой войны, о боевых приемах капитана Крутеня. Так неужели он… Смотрю на часы: да, бензин в баках его машины кончился.

Подходит комиссар. Руки у него в масле: помогал ремонтировать мотор.

— Время полета у Васильченко истекло, — говорит он, нахмурившись. — Значит, с ним что-то стряслось. Может быть, в штаб позвоним?

Я не успеваю ответить.

— Летит! Летит! — слышу радостный голос Феди Святкина.

Верно! Примерно на высоте пятьдесят метров появляется знакомый «ньюпор». Но что с ним? Верхнее левое крыло растрепано. Руль глубины как-то слишком свободно болтается… Да и вообще машина еле держится в воздухе. Когда она кое-как плюхается на аэродром, слышу облегченный вздох Савина.

Подбегаем к месту посадки. Из кабины медленно вылезает Николай. На нем лица нет. Докладывает:

— Красвоенлетчик Васильченко задание выполнил.

И вдруг сорвавшимся голосом добавляет:

— Извините, товарищ командир авиагруппы, не уберег машину…

— Да что машина! — перебивает его комиссар. — Хорошо, что сам жив остался. — И он хлопает его по плечу.

Самолет действительно получил очень серьезные повреждения: пулеметной очередью перебито верхнее крыло, разрушено крепление лонжеронов фюзеляжа около руля глубины, продырявлена пулями обшивка. А Святкин, словно оправдываясь, заявляет:

— Мы, товарищ командир, быстро его исправим…

Васильченко же даже слова комиссара не успокоили.

Ему, видно, и в голову не приходит, что сам мог погибпуть сегодня. Но постепенно летчик успокаивается, и мы узнаем, что с ним случилось.

Закончив разведку, Васильченко возвращался домой. Шел на малой высоте вдоль берега Днепра и не прекращал наблюдения. Близ Большой Лепетихи заметил в плавнях оседланную лошадь. «Раз есть конь, — подумал летчик, — должен быть и седок».

Хотя горючего оставалось в обрез, он решил облететь этот район и развернулся вправо. Его подозрения оказались не напрасными. На песчаной отмели, за камышами, стояла целая флотилия лодок, а дальше, на берегу, под вербами, располагался спешившийся отряд кавалерии. На плечах у конников летчик различил погоны.

Васильченко заложил глубокий вираж, разворачиваясь для атаки. В это время беляки открыли по нему ружейный и пулеметный огонь. Однако красный летчик не свернул с курса и начал поливать врангелевцев свинцовым дождем. Кони внизу заметались, кавалеристы бросились врассыпную. Сделав три атаки, Васильченко разогнал и частично уничтожил конный отряд белых, готовившийся переправиться через Днепр.

Еще большее мужество и волю красный летчик проявил в последние минуты полета. Экономно расходуя мизерный остаток бензина, он довел искалеченную машину до своего аэродрома.

Вскоре из показаний пленного мы узнали, что кавалерийский эскадрон, обнаруженный Васильченко у Большой Лепетихи, имел задачу произвести ночью внезапный налет на Ново-Каменские хутора, уничтожить людей и самолеты нашей авиагруппы. Значит, крепкими были ответные удары красных летчиков, если против нас Врангель снарядил специальную экспедицию.

Таких смелых, настойчивых, преданных делу революции бойцов, как Васильченко, насчитывалось немало в нашей авиагруппе: Федор Шульговский, Иван Дацко, Яков Гуляев, Константин Ильинский… И все они своими лучшими качествами были обязаны прежде всего комиссару боевого отделения Савину. Об этом скромном, обаятельном человеке хочется сказать особо.

Много лет я прослужил в Советской Армии. Мне встречалось немало хороших политработников. Но больше всех почему-то запомнился и полюбился Иван Савин. Он обладал удивительным умением быстро сближаться с людьми, распознавать их сильные и слабые стороны, исподволь, не выказывая своих должностных прав, влиять на них.

Снова мысленно переношусь в то далекое, грозовое время.

…Поздний вечер. В небе над степью перемигиваются крупные звезды. Вокруг потрескивающего костра сидят летчики, озаряемые красноватыми бликами. Придвинувшись к огню, комиссар читает вслух письмо ЦК РКП (б):

—, «…В самый тяжелый момент борьбы русских и украинских рабочих и крестьян с польской шляхтой генерал Врангель ввел свои войска в самые плодородные уезды Украины и пытается ныне прорваться на Дон. Его движение уже нанесло неисчислимый вред Советской Республике… белогвардейские бандиты производят разрушения и грозят сделать ближайшую зиму не менее тяжелой, чем зима 1919 года».

Каждое слово комиссар произносит взволнованно, с чувством. Так читают тревожные письма родных, зовущих на помощь.

— «…В ближайшие дни, — продолжает он, — внимание партии должно быть сосредоточено на Крымском фронте… Каждому рабочему, красноармейцу должно быть разъяснено, что победа над Польшей невозможна без победы над Врангелем. Последний оплот генеральской контрреволюции должен быть уничтожен».

Иван Дмитриевич поднимает голову и молча обводит взглядом присутствующих. Потом спрашивает:

— Как вы думаете, товарищи, почему партия обратилась к нам с этим письмом?

— Верно ведь, — отзывается Василий Вишняков. — Это не приказ, а письмо!

— Значит, не только к командирам обращается, а к Каждому из нас, — говорит Гуляев.

— Правильно, Яков Яковлевич! — живо подхватывает Савин. — Именно к каждому! В этом — главное. Центральный Комитет партии и лично товарищ Ленин хотят, чтобы все мы хорошо осознали, какая опасность нависла над молодой Республикой Советов. Нам нужно понять, что победа над Врангелем зависит от каждого из нас. Надо беспощадно уничтожать белогвардейскую нечисть и международную контру! Бить врага так, как Карл Петрович Скаубит, Вася Вишняков, Коля Васильченко!

Затем комиссар достает блокнот и начинает читать выдержки из донесений пехотных командиров о результатах боевой работы наших летчиков. Эти документы действуют на людей сильнее всяких слов. Каждый видит конкретные результаты своих прошлых полетов, лучше осознает, какой вклад он внес в общее дело разгрома контрреволюции.

Мне нравится этот конкретный разговор Савина с летчиками. Он задел их за живое, окрылил, укрепил в них веру в скорую победу. Не случайно они тянутся к нему, чутко прислушиваются к его указаниям и советам. Как же не радоваться такому помощнику и другу?!

…Костер догорает. Где-то на хуторе сипло прогорланил петух. С левого берега ветерок доносит глуховатую дробь «максима».

— А ну, орлы, спать! — говорю я, взглянув на часы. — Завтра подъем в пять.

Летчики встают и расходятся, продолжая разговор о письме и полетах. А мы с комиссаром идем проверять караулы.

В первые дни пребывания на правом берегу Днепра у нас было очень мало исправных самолетов. Это заставляло нас более четко планировать каждый полет, уплотнять задания.

Наши летчики вели разведку на широком фронте — от Херсона до Никополя, — просматривали тылы врага на глубину до ста километров. Летали два раза в день, утром и вечером, по трем основным маршрутам.

Приходилось выполнять и неофычные для истребительной авиации полеты на корректировку артиллерийского огня. Поскольку радио на самолетах не было, сигналы на землю подавались заранее обусловленными эволюциями самолета. Например, разворот вправо означал перелет, влево — недолет. И хотя величину отклонения снарядов от цели мы, естественно, сообщать не могли, артиллеристы были довольны нами. С нашей помощью они подавили за Днепром несколько батарей врага.

Когда наши войска начали подготовку к форсированию Днепра, врангелевская авиация активизировалась. Она вела разведку, производила бомбовые и штурмовые налеты. Уничтожение вражеских самолетов снова стало нашей главной задачей.

В воздухе ежедневно завязывались воздушные бои. Особенно часто они вспыхивали над Бериславом и станцией Апостолово, где находилась центральная база снабжения Правобережной группы войск. Охраняя войска и железнодорожные эшелоны, красные летчики смелыми атаками отгоняли воздушного врага.

Здесь мне хотелось бы сразу перейти к рассказу о беспримерной доблести наших летчиков. Несмотря на численное превосходство врангелевской авиации, они сумели выиграть августовское сражение за господство в воздухе.

И все-таки я решил сначала вспомнить добрым словом механиков и мотористов. Мы нередко забываем об их внешне не броском, но поистине героическом труде. Ведь без них ни один летчик не поднялся бы в небо. А наши боевые товарищи, как уже говорилось раньше, работали в особенно тяжелых условиях.

Когда моторист Святкин начинал готовить «ньюпор» к очередному полету, Васильченко с гордостью говорил товарищам:

— Опять мой Федя «Рон» настраивает…

Нет, он не шутил. Святкин действительно работал как настройщик музыкальных инструментов. Отремонтирует мотор, запустит и, склонив голову набок, чутко прислушивается. На всех режимах проверит его работу. А иначе нельзя: техника старая, изношенная; бензин, на котором мы летали, нынешний шофер не решился бы залить даже в захудалый грузовик.

И не только Федор Святкин так тщательно готовил машину к вылетам. Все наши мотористы не жалели себя, думали лишь о том, как выпустить в воздух хотя бы еще один самолет.

3 августа внезапно оборвалась связь между Правобережной группой войск и полевым штабом Юго-Западного фронта, который находился на станции Лозовая, в трехстах километрах от Берислава. Меня вызвал к себе новый, только что назначенный командующий Правобережной группой Роберт Петрович Эйдеман и приказал срочпо доставить в Лозовую совершенно секретный пакет.

В нем находился план нашего наступления через Днепр, которое должно было начаться в ближайшие дни.

— Кстати, учтите, — заметил Эйдеман, передавая мне пакет. — Здесь и сводка с результатами последних разведывательных полетов вашей группы. Летчики провели весьма полезную работу. Рад этому. Уверен, что и во время предстоящего наступления они не подведут… Подробно о боевой готовности и нуждах авиагруппы доложите позднее. Вызову вас. Все ясно?

— Так точно! — ответил я, радуясь, что скоро начнется наступление, что новый командующий так внимателен к нашей работе.

— С пакетом отправьте лучшего летчика на самом надежном аэроплане, — сказал на прощание Эйдеман.

Я решил послать на задание Николая Васильченко. Приказал вручить пакет лично командующему фронтом.

Васильченко вылетел. При подходе к Никополю у его самолета сдал мотор. Умело планируя, летчик благополучно посадил «ньюпор» на узком никопольском аэродроме. Причиной остановки оказался обрыв колонки тяги.

Узнав о вынужденной посадке, я сразу же отправил в Никополь еще два «ньюпора». На первом вылетел Яша Гуляев, на втором — Былинкин, недавно ставший командиром 6-го отряда.

Приняв пакет от Васильченко, Гуляев в сопровождении Былинкина полетел дальше — в Лозовую. Через полчаса начал барахлить мотор и на машине Былинкина. Летчик развернулся на обратный курс. Не желая оставлять товарища в беде, возвратился назад и Гуляев. В моторе самолета Былинкина оказались неисправными свечи.

Дозаправившись бензином, Гуляев вновь вылетел на задание. В тот же день, 4 августа, он вручил секретный пакет лично командующему Юго-Западным фронтом А. И. Егорову. Доставленные им документы давали исчерпывающие сведения о готовности Правобережной группы войск к предстоящему наступлению. Поскольку Гуляев первым восстановил нарушенную связь, командующий около часа разговаривал с ним.

На исходе этого напряженного дня в Москву из штаба фронта пошла телеграмма:

«Главкому, копия Начавиадарм, ст. Лозовая, 4 августа 1920 г., 24 часа. Ввиду интенсивности боеработы часть самолетов вышла уже из строя. Для правильного беспрерывного использования боевого состава и технических сил авиагруппе необходимо регулярное и быстрое пополнение вышедших из строя самолетов, для чего требуется резерв. Прошу об отпуске для указанной цели десяти «сопвичей» разведывательных, десяти «ньюпоров-бис» — истребителей. Нр 711 4438/оп».

Теперь Коровину не надо было звонить во все колокола, доказывая необходимость усиления красных авиаотрядов, действующих против Врангеля. После налетов белой авиации на наши войска под Перекопом, особенно на корпус Жлобы, командование фронта само стремилось всячески поддержать недавно созданную Центральную и нашу Правобережную авиагруппы. Отправке указанной телеграммы несомненно способствовал и бесхитростный рассказ Гуляева о том, как был доставлен секретный пакет.

В самом деле, до какой степени износились наши самолеты! Пришлось посылать три «ньюпора», чтобы хоть один из них благополучно пролетел триста километров.

Вот такие-то машины и обслуживали наши мотористы. Они не знали отдыха ни днем ни ночью. Особенно напряженно и плодотворно трудились Федор Несторович Шульговский и Сергей Федорович Матвеенко. Сколько аппаратов они, на удивление всем, собрали буквально из обломков.

А ведь Шульговский и Матвеенко были не только механиками, но и секретарями партийных ячеек своих отрядов. Эта работа тоже отнимала много времени и сил.

Бывало, проведут после тяжелого летного дня собрания и снова идут на аэродром, к самолетам. За ними сразу последуют другие коммунисты — опытные мастера Гегеев и Спиваков, молодые мотористы Ильинский, Фисенко и Туркин.

Среди авиационных технических специалистов особенно сильны чувства дружбы и товарищеской взаимопомощи. Да и пример коммунистов оказывает сильное воздействие. Поэтому, несмотря на поздний час и усталость, на аэродром приходят и беспартийные — механик Гаршин, мотористы Федя Святкин и Сеня Фадеев. Нередко люди работают до рассвета, восстанавливая поврежденную машину. А потом расчехляют свои самолеты и начинают готовить их к вылету.

Старший механик 5-го отряда Матвеенко умел быстро обнаруживать и устранять любую неисправность двигателя. Случалось, прикажу я снять с самолета тот или иной мотор, как совершенно непригодный, а он тут как тут со своей просьбой:

— Товарищ командир! Оставьте его мне: займусь для интересу… Разобрать на запчасти всегда успеем.

И механик, работая «для интересу» в короткие часы отдыха, воскрешал мертвый мотор.

Как настоящие ювелиры, трудились и слесари-механики наших мастерских братья Ивановы. Они пришли к нам добровольно еще в 1918 году, когда мы находились в Моршанске. Оба брата прекрасно владели несколькими специальностями: слесаря, токаря, медника, жестянщика, сварщика. И хотя Ивановы не ставили клеймо на изготовленные ими детали, мотористы сразу узнавали, что это их работа, — не хуже заводских. Вот так мы и вводили в строй самолеты, готовясь к ответному удару по врагу.

По указанию Коровина в августе нам придали 49-й разведывательный авиаотряд, которым командовал Андрей Григорьевич Поляков. Это значительно расширило боевые возможности авиагруппы. Теперь вместе с отремонтированными у нас стало десять самолетов. Впервые в нашей авиагруппе появился разведывательный двухместный «анасаль». На нем, к всеобщей радости, прилетел Ганя Киш.

— Вместе будем немножко бить Врангель, — сказал он улыбаясь. И, показав рукой на вытянувшиеся в линию самолеты, добавил: — Имея такой сила, выгонять господин барон есть маленькая чепуха…

Захватив обширную Северную Таврию, армия черного барона вырвалась на оперативный простор. Насильственной мобилизацией белогвардейцам удалось пополнить людские резервы, открытым грабежом увеличить запасы продовольствия. Теперь Врангель пытался продвинуться на север — в глубь Украины, на восток — к Донбассу, на запад — для соединения с польскими интервентами. Высадкой десантов на Кубани он надеялся создать новую базу для расширения контрреволюции.

Но главная опасность была в другом: за спиной Врангеля стояли действительные хозяева белой армии — Америка, Франция, Англия. Если он расширит свои владения, эта территория может стать трамплином для начала новой иностранной интервенции.

Империалистам Запада нетрудно было предоставить Врангелю сто новых самолетов. Ведь полякам они «любезно» передали уже около трехсот машин. В польской авиации оказались и иностранные летчики — американские, английские, французские. Кстати, вскоре нам стало известно, что посланцы генерала Ткачева уже ведут переговоры со своими покровителями о предоставлении им большой партии новых самолетов.

В эти дни большевистская партия уделяла особое внимание красным летчикам, дравшимся с неприятелем в небе Северной Таврии. Владимир Ильич Ленин лично запросил, какие воинские части должны быть переброшены для усиления ответного удара по Врангелю. В представленном ему списке значились три истребительных и два разведывательных авиаотряда. На этом документе стояла резолюция:

«11 июля 1920. Зампредреввоенсовета. Прошу вернуть мне это с Вашими пометками, что уже выполнено, что когда именно выполняется. Ленин».

Уже 16 июля 12-й истребительный, 38-й и 44-й разведывательный авиаотряды были приданы 2-й Конной армии, сформированной для борьбы с врангелевской кавалерией. Вместе с прибывшим на наш фронт 9-м авиаотрядом они вскоре составили ядро Центральной авиагруппы, отличившейся потом в борьбе с белогвардейской конницей.

2 августа Владимир Ильич Ленин телеграфировал в Реввоенсовет Юго-Западного фронта: «С Главкомом я условился, что он даст вам больше патронов, подкреплений и аэропланов».

И действительно, вскоре в Правобережную группу возвратился наконец наш 4-й истребительный отряд. Он прибыл с Западного фронта. Оттуда же в Центральную авиагруппу было передано вместе с самолетами звено лучших красных летчиков-истребителей: Кожевников, Сапожников, Мельников.

Много сделали для укрепления красной авиации накануне решающих боев с Врангелем командующий Юго-Западным фронтом Егоров и член Реввоенсовета Р. И. Берзин. Большую организационную работу провел командующий авиацией 13-й армии Коровин.

Вновь созданную Центральную авиагруппу возглавил выдающийся командир Иван Ульянович Павлов. В то время ему было двадцать семь лет. Летчик-солдат первой мировой войны, член партии с 1917 года, он впервые отличился под Казанью, командуя 1-й советской боевой авиагруппой.

В мае 1920 года Павлова назначили помощником начальника авиации и воздухоплавания Юго-Западного фронта. Член Реввоенсовета Берзин, обеспокоенный тревожными требованиями Коровина немедленно усилить авиаотряды, приказал Ивану Ульяновичу ознакомиться с положением дел на местах и лично побывать на фронтовых аэродромах.

Выполнение этого задания совпало по времени с наступлением врангелевцев под Перекопом, с разгромом белой авиацией сводного конного корпуса Жлобы. Теперь почти всем стало ясно, насколько был прав командующий авиацией 13-й армии, требовавший усиления красных авиаотрядов, противостоящих Врангелю.

Встретившись с Коровиным, Павлов, вопреки мнению некоторых больших начальников, поддержал его главную мысль. Они расходились лишь в одном: Иван Ульянович хотел все отряды объединить в одну авиагруппу, способную наносить массированные удары по врагу. Коровин же настаивал на создании двух авиагрупп, действующих на основных оперативно-тактических направлениях: Центральной (на направлении Александровск — Мелитополь — Чонгар) и Правобережной (Берислав — Каховка — Перекоп).

Иван Ульянович Павлов считал, что основной задачей единой, укрупненной авиагруппы должна быть борьба с вражеской кавалерией. Ведь после разгрома корпуса Жлобы Врангель получил большое превосходство в коннице. Именно с ее помощью он старался прорваться на север. Наша только что сформированная Окой Ивановичем Городовиковым 2-я Конная армия действовала бы в предстоящих боях намного эффективнее, если бы имела постоянную и мощную поддержку с воздуха.

Идея Ивана Ульяновича Павлова о направленности массированных налетов оказалась очень важной и своевременной. Но в вопросе, сколько групп создавать, одну или две, прав был, конечно, Коровин.

20 июля 1920 года в докладной записке за № 1210 Павлов сообщил свои выводы члену Реввоенсовета Юго-Западного фронта Р. И. Берзину. Но тот выслушал и Коровина, прежде чем доложить свое мнение командующему.

Революционный военный совет Юго-Западного фронта принял такое решение: оказать всемерную помощь усилению авиации фронта, создать Центральную авиагруппу и передать ее в распоряжение 13-й армии.

Иван Ульянович не из тех, кто любит доложить «по начальству» и ждать в стороне, что из этого получится. Он загорелся и сам возглавил создающуюся авиагруппу. Вместе с командующим авиацией 13-й армии Коровиным сразу же приступил к ее формированию.

Одновременно было решено не только сохранить, но и укрепить нашу Правобережную авиагруппу. Правда, Павлов, человек очень горячий, увлекшись «антикавалерийской» идеей, все еще надеялся повернуть дело по-своему.

Обо всех этих планах высшего начальства я не знал, когда впервые встретился с Иваном Ульяновичем. В последних числах июля он прилетел к нам на новеньком английском истребителе «эсифайф». Мы поначалу приняли его за беляка, поскольку таких хороших машин у нас никогда не было.

Из кабины вылез подтянутый худощавый летчик в темном отглаженном френче. На груди у него был орден Красного Знамени. Окинув взглядом встречающих, он шагнул ко мне и протянул руку:

— Товарищ Спатарель?

— Да.

— Здравствуйте. Я — Павлов…

— Иван Ульянович? — не сдержал я удивления. — Слышал о вас… под Казанью и позже…

— Я тоже, Иван Константинович, слышал о вас. Еще в семнадцатом… Теперь вот прилетел к вам для очень серьезного разговора.

Помощник начальника авиации фронта поздоровался с каждым летчиком. Конечно же, он заметил, с каким уважением встретили его наши ребята.

Мне показалось, что Павлов чем-то обеспокоен, и я предложил ему пройти в штаб или ко мне домой. Но он, взглянув на часы, отказался:

— Мне через час улетать. Давайте где-нибудь здесь присядем и потолкуем…

Говорил Павлов быстро, но четко, ясно. Рассказал о своем плане, о поддержке члена Реввоенсовета.

— Я предлагаю свести летчиков в одну большую авиагруппу, — разъяснял он. — Собрать в Синельникове как можно больше самолетов и по заданиям командарма массированными налетами громить конницу Врангеля… А вы, Иван Константинович, понимаете мою цель? — спросил он. — Наши ответные удары будут возмездием Врангелю за крупные потери кавкорпуса товарища Жлобы.

— Неплохо! — ответил я.

— Тогда, — оживившись, подхватил Павлов, — предлагаю вам с лучшими летчиками на лучших машинах лётом прибыть в Синельниково и с первого августа включиться в действия Центральной авиагруппы… Вы и Феликс Ингаунис станете моими помощниками. Ведь группа фактически объединит всю авиацию фронта.

Его серые с голубизной глаза смотрели на меня выжидающе.

— Иван Ульянович, это дело уже решенное? Вы объявляете приказ?

— Да нет же! — подвижное, выразительное его лицо помрачнело. Я же сказал, предлагаю… А приказ будет подписан сегодня же. — Павлов быстро вынул из кармана френча листок плотной бумаги. — Вот познакомьтесь…

Я развернул сложенный вдвое листок. Это был мандат, подписанный командующим Егоровым и членом РВС Берзиным. Документ требовал: начальникам, командирам, комиссарам всех соединений и частей фронта оказать помощь и содействие, которые понадобятся Павлову для организации боевой работы авиагруппы…

— Если вы согласны, я сейчас же лечу в штаб фронта, — сказал Павлов. — И сегодня же приказ будет подписан.

— Извините, Иван Ульянович, ваше предложение весьма серьезно. Поэтому прошу разъяснить: может ли остаться без авиасредств важнейшее правобережное направление? И еще — согласован ли ваш план с моим непосредственным авиационным начальником Коровиным?

Павлов строго взглянул на меня и ответил:

— Поймите, во-первых, самое важное сейчас — александровское направление. Здесь противник ввел в бой всю свою конницу. Под Бериславом будет достаточно оставить небольшой авиационный заслон. Во-вторых, мнение Коровина для меня не обязательно! Я утверждаю, что надо собрать воедино все боеспособные машины. И такая авиагруппа должна действовать по заданию фронта. Распылять нашу авиацию смысла нет…

И, помолчав, добавил:

— Не для себя стараюсь, поймите. Врангеля побыстрее разгромить надо.

— Понимаю.

— Значит, согласны лететь к нам?

— Без прямого приказа — нет. И должен прямо сказать, Иван Ульянович: я в принципе не согласен с оголением Правобережной группы войск.

— Ясно! — Павлов встал. — Извините за беспокойство, товарищ Спатарель…

— Иван Ульянович! — возразил я. — Какие тут могут быть извинения? Ведь я тоже не о себе думаю. Речь идет о деле. И если наши мнения не сошлись, что же нам — врагами теперь стать?

Павлов сдержанно улыбнулся:

— А вы, пожалуй, правы. Будем считать, что этого разговора у нас вообще не было…

Попрощавшись со всеми, Иван Ульянович улетел. Прошел день, другой. Приказа о включении нас в Центральную авиагруппу так и не последовало.

Мне было неловко и неприятно. Первая встреча — и так закончилась! Но холодок, повеявший от Павлова при расставании, не уменьшил моего уважения к этому человеку. В моем сознании Иван Ульянович остался настоящим коммунистом, умелым и храбрым воздушным бойцом, славным героем гражданской войны. Он был трижды удостоен высшей награды того времени — ордена Красного Знамени.

Генерал Ткачев готовил своих летчиков к боям почти два месяца. Центральная авиагруппа Павлова вынуждена была вступить в бой через семь дней после начала формирования.

Случилось это под Александровском. На город наступали главные силы Врангеля — конные корпуса генералов Бабиева и Барбовича, насчитывающие более десяти тысяч сабель, а также добровольческий офицерский корпус генерала Кутепова. Они рассчитывали прорваться к Донбассу.

Наша 2-я Конная армия, отражавшая этот удар, имела кавалерии вдвое меньше, чем белогвардейцы. Тяжело бы ей пришлось, если бы с воздуха ее не прикрывала авиация.

Центральная авиагруппа Павлова к тому времени стала уже мощной: восемь авиаотрядов. Во второй половине августа в нее вошли также звено истребителей во главе с Кожевниковым и два четырехмоторных бомбардировщика «Илья Муромец».

В воздух поднималось около двадцати самолетов. А к началу сентября их число возросло до тридцати двух. Это были, конечно, в основном старые машины, такие же, как у нас. И все-таки, несмотря на напряженную боевую работу и частые отказы моторов, количество самолетов не уменьшалось, а увеличивалось. Главная заслуга в этом отрядных мотористов и рабочих передвижных ремонтных мастерских, которые только за один месяц вернули в строй двадцать пять боевых машин.

Все отряды были укомплектованы смелыми и опытными воздушными бойцами. В своей книге «Боевой путь» И. У. Павлов писал, что «первым и непременным условием» отбора в авиагруппу стала «надежность летчика, его способность жертвовать собой в нужную минуту».

Достаточно назвать лишь несколько человек, чтобы стало ясно, какой замечательный народ собрался в Центральной авиагруппе. Наравне с рядовыми летчиками выполняли боевые задания командиры отрядов Петр Межерауп и Александр Петренко. Не зная устали, летали Василий Иншаков и Иван Воедило на «ньюпорах», Маляренко с Фрадкиным на «сопвиче», храбрый Юлиан Крекис с опытным летнабом Николаем Золотовым на «эльфауге», экипаж отважного командира корабля Алексея Туманского на «Илье Муромце».

Остается добавить, что группы самолетов чаще всего водил в бой сам Павлов. В общем строю находились и его друзья: Феликс Ингаунис, назначенный командующим авиацией 2-й Конной армии, и комиссар Центральной авиагруппы Николай Васильев, тот самый, который, будучи начальником Воздушного флота Украины, пытался выручить нас в Киеве в феврале 1918 года.

Огромную помощь Павлову во всех звеньях боевой работы оказывал командующий авиацией 13-й армии Владимир Иванович Коровин. Особое внимание он уделял ремонтным мастерским, находившимся в двух специально оборудованных поездах.

В вопросах планирования боевых вылетов и организации взаимодействия с наземными войсками правой рукой И. У. Павлова был, разумеется, начальник штаба авиации 13-й армии Владимир Петрович Афанасьев. Я хорошо знал его как способного и инициативного штабного работника еще по авиагруппе капитана Крутеня. С самой лучшей стороны он проявил себя и в нашем истребнтельном дивизионе. Спокойный и рассудительный, Афанасьев мог в самой сложной обстановке найти наиболее верное решение. Эту его черту Павлов особенно оттенял потом в своих воспоминаниях. Он также восхищался его штабной культурой, знанием общевойсковой и авиационной тактики.

Нельзя не сказать еще об одном факте, чтобы яснее стали все дальнейшие события. В боях под Александровском Центральная авиагруппа взаимодействовала со 2-й Конной армией, в которую влились остатки расформированного корпуса Жлобы. Здесь, как нигде, помнили, к чему привела недооценка авиации вообще и потеря взаимодействия со своими авиаотрядами. Командующий 2-й Конной армией Ока Иванович Городовиков и командиры соединений поддерживали постоянную связь с авиагруппой. Получая от нее свежие разведывательные данные, они в то же время незамедлительно сообщали о перемещениях своих частей. Два «ньюпора» находились непосредственно при штабе армии для связи с дивизиями и авиагруппой.

Группа Павлова формировалась в 13-й армии и подчинялась Уборевичу. Командарм всячески помогал летчикам, но не сковывал их инициативу. Командующему авиацией Коровину и командиру авиагруппы Павлову была поставлена задача: «…Находить крупные массы противника, особенно конницы, и неослабно его бить, не давая возможности продвигаться к северу». Таким образом, Ивану Ульяновичу Павлову предстояло делать то, о чем он мечтал.

Боевая работа Центральной авиагруппы началась 30 июля. Четыре самолета вылетели на разведку для поиска вражеской кавалерии. К этому дню на фронте сложилась крайне напряженная обстановка. Город Орехов — важный опорный пункт на пути белых к Александровску — несколько раз переходил из рук в руки. Требовалось установить, где находятся основные силы кавкорпуса Бабиева. Тогда 2-я Конная армия могла бы противопоставить им заслон, а Центральная авиагруппа — нанести свой первый удар.

Летчики-разведчики хорошо справились с поставленной перед ними задачей. Особенно полным было донесение экипажа 48-го отряда — Дудолева и Фрадкина. В нем говорилось:

«На самолете «Сопвич-259» произведена разведка с бомбометанием по маршруту: Софиевка — Фисаки — Жеребец — Щербаковка — Яковлевка — Софиевка… В районе Вураково — Щербаковка многочисленными группами расположена кавалерия противника при батареях числом от трех до пяти тысяч человек».

Авиагруппа, сформированная на станции Синельникове, немедленно перелетела на аэродром Софиевка, расположенный в двадцати пяти километрах от района боев. С 1 августа она, как верно писал Павлов, «буквально набрасывается на группы белых… бомбами, стрелами и пулеметным огнем почти вплотную расстреливает противника».

Стрелы… Теперешние летчики, видимо, даже не знают, что это за оружие. Представьте большой, величиной с карандаш, гвоздь. Только вместо шляпки у него было оперение вроде стабилизатора. Тысячи таких стрел красные летчики сбрасывали руками. Со свистом неслись они с высоты, наводя ужас на белогвардейцев: «гвоздь» насквозь прошивал всадника вместе с конем.

Чтобы передать характер работы Центральной авиагруппы во время боев под Александровском, достаточно описать летный день 2 августа. Для сражавшихся здесь частей 13-й и 2-й Конной армий этот день был поистине тяжелым. С юго-востока вдоль железной и шоссейной дорог, идущих от Орехова, ударили кавалерийские дивизии генерала Бабиева, с юга — марковская пехотная дивизия, бронеавтомобили и конный корпус генерала Барбовича. Врангелевцы ворвались в Александровск.

В этот критический для наших войск момент и показали себя во всем блеске летчики авиагруппы Павлова.

Ранним утром вернувшийся из разведки Юрий Арватов доложил, что в селе Жеребец находятся крупные кавалерийские части белых. В воздух немедленно поднялись десять самолетов. Возглавил группу Павлов. В 9 часов 25 минут наши летчики заметили на дороге Жеребец — Павловка колонну пехоты и кавалерии численностью до пяти тысяч человек. Самолеты стали в круг и, снижаясь до ста пятидесяти метров, стали бомбить и обстреливать врангелевцев. Оставляя убитых и раненых, белые начали разбегаться. Колонна была рассеяна и частью уничтожена.

Примерно через час Маляренко и Фрадкин обнаружили на дороге, ведущей к Камышовке, кавалерийскую колонну в три тысячи сабель. Снова поднялись в воздух все исправные самолеты Центральной группы. Они как смерч налетели на белоказаков, сыпали на их головы бомбы и стрелы, уничтожали из пулеметов. Когда беляки рассеялись на отдельные группки, по ним ударила наша конница…

В час дня разведчики Маляренко и Фрадкин нашли новое скопление вражеской кавалерии. Павлов поднял группу в третий раз. Но колонна врангелевцев внезапно исчезла. Красным летчикам пришлось атаковать отдельные подразделения и обозы противника.

Возвратившись на аэродром, Павлов немедленно выслал самолет на разведку. Вскоре выяснилось, что крупное соединение белогвардейской кавалерии сделало бросок в сторону и, заняв деревню Семеновка и хутор Михайловский, вышло к реке Московка. Врангелевцы находились всего в десяти километрах от аэродрома. Что делать? Если вылететь, то садиться придется в темноте, при кострах, а опыта ночных полетов у наших летчиков не было. Но промедление грозило еще большей опасностью. С рассветом вражеская кавалерия могла двинуться и сорвать контратаку, подготовленную нашей конницей. Да и аэродром находился под угрозой захвата.

Вот как описывал дальнейший ход событий сам Иван Ульянович Павлов:

«Несмотря на трудность положения (люди очень устали), мы решили вылететь четвертый раз. Тринадцать машин под вечер поднялись в воздух… Самолеты появились над противником, когда начало уже темнеть. Войска спокойно располагались на ночлег, и тысячи врангелевцев, лошадей, обозы запрудили маленькую деревушку Семеновку.

Наше появление вызвало панику. Не помню случая, чтобы в этом полете сброшенные бомбы попадали мимо цели… Бежали люди, мчались кони без всадников. Компактная черная лавина, внутри которой рвались десятки бомб…

Оглянулся на свой народ: не повалился ли кто-либо? Нет! Расстреливают врага в упор, поливают пулеметным огнем. Надо прямо сказать, это была борьба не на жизнь, а на смерть. Пять или шесть самолетов вернулись на аэродром с множеством пробоин.

Результаты удачного боя в этот вечер решили вопрос дальнейшего движения противника на север. Заключительный аккорд летчиков подоспел вовремя, дал нашим частям возможность перегруппироваться для нанесения противнику окончательного удара во фланг…»

На следующий день, 3 августа, дивизии 2-й Конной и 13-й армий начали контрнаступление. Врангелевцы оставили город Александровск. Их попытка пробиться к Дону и в глубь Украины провалилась. Белогвардейцы были отброшены на исходные позиции.

Шесть дней летчики Центральной авиагруппы наносили бомбовые и штурмовые удары по отступающей с боями вражеской кавалерии. Но вдруг она внезапно исчезла. Куда перебросил Врангель свою ударную силу? Что он затевал? И белой авиации почему-то не стало под Александровском. Стараясь найти ответы на эти вопросы, Павлов усилил разведывательные полеты.

Каховка! О ней сложены легенды, поют песни. О жарких боях за каховский плацдарм с гордостью вспоминают оставшиеся в живых ветераны.

Помню вечер, когда я впервые увидел этот небольшой городок, расположенный на низком левом берегу Днепра. Над темными, едва различимыми силуэтами домов белела церковь. Расположенный напротив мост через реку был взорван. Особенно сильно пострадала его средняя часть длиной примерно около сотни метров.

С той стороны временами доносились одиночные выстрелы. Мол, не спим, все видим. На самом деле белые ничего не знали о том, что у нас делается. Наши летчики-истребители не допустили к Бериславу ни одного вражеского самолета-разведчика.

А на правом берегу по ночам шла напряженная работа. Артиллеристы оборудовали и маскировали огневые позиции. Саперы готовили понтоны для наплавного моста и паромы. Наши истребители стали дежурить на аэродроме в Береславе, а боевое отделение было переведено поближе к Каховке — в Писаревские хутора. По приказу командующего Правобережной группой войск мы активно вели воздушную разведку, интересуясь передовыми укреплениями противника, его ближним тылом, движением на дорогах, ведущих в Каховку. 5 августа разведчик Ганя Киш вылетел с необычным летнабом. Во второй кабине находился Германович — начальник 52-й стрелковой дивизии. Бойцам его соединения предстояло вместе с латышскими стрелками первыми идти на штурм.

На своем «анасале» Киш долго кружил над Каховкой, изучая подходы, огневые позиции и оборонительные рубежи белых. Его охранял специально выделенный «ньюпор».

В тот же день меня вызвал к себе Роберт Петрович Эйдеман. В его штабе я встретил много народу. Это были представители тех частей, которые в ближайшее время одновременно начнут боевые действия на широком фронте — от Херсона до Никополя. Настроение у них, как всегда перед наступлением, было приподнятое. Говорили главным образом об успехах наших наступающих войск на польском фронте и под Александровском.

Из кабинета командующего товарищи выходят еще более серьезными и сосредоточенными. Торопливо прощаются и сразу же уезжают в свои части.

Наконец вызывают и меня. Эйдеман встречает приветливо, пожимает руку, приглашает сесть.

Я докладываю о количестве и состоянии боевой техники, о возможностях своей группы. Из десяти самолетов у нас два неисправны, один выделен для связи со штабом фронта…

— Значит, здесь, под Бериславом, семь аппаратов?

— Так точно.

— Не густо, — сказал Эйдеман. — А пополнения не ждете?

— Нет, все машины идут сейчас в Центральную авиагруппу товарища Павлова…

— Жаль! — Эйдеман выпрямился во весь свой огромный рост и развел руками: — Жаль, что аэропланами не я распоряжаюсь. Все бы бросил сюда, под Каховку: сейчас на всем фронте нет важнее этого участка…

Помолчал немного и спокойно продолжал:

— Что ж, будем разумно использовать то, что есть. Перед вами, летчиками, стоит важная задача: не допустить самолеты противника к переправе! Ни одна бомба не должна на нее упасть. Ясно?

— Все сделаем!

Эйдеман пригласил меня к карте и попросил рассказать о результатах последних разведывательных полетов. Выслушав доклад, сказал:

— Начинаем в ночь на седьмое августа. Пусть ваши летчики непрерывно ведут наблюдение за полем боя. Бомбить и обстреливать только крупные группы. О результатах разведки докладывать лично мне или начальнику штаба. Но главное, повторяю, надежно прикрыть переправу…

Протянув на прощание руку, Роберт Петрович спросил:

— В чем особенно нуждается авиагруппа?

— С продовольствием плохо, — ответил я. Но разумеется, не стал говорить, что мы несколько дней сидели без хлеба и что по моему распоряжению каптенармус выменял на сапоги немного пшеницы.

— Паек усилим, — пообещал Эйдеман. — Спасибо за полет с начдивом Германовичем. Он доложил, что летчик замечательно возил его над Каховкой. Теперь, говорит, каждый овражек на том берегу знаю, осмотрел все позиции противника…

Очень обязательным был Р. П. Эйдеман. Кажется, мимоходом он сказал об улучшении пайка. И я, по правде, не надеялся, что в разгар подготовки к наступлению командующий скоро выполнит свое обещание. Но, к моему удивлению, буквально через три дня к нам в авиагруппу прибыло несколько подвод с мясом, крупой и консервами…

В полночь левый берег был не виден. Казалось, его вообще нет. Темная днепровская вода вдали сливалась с черным небом. Тревожно шуршали волны.

Ударные группы, составленные из латышских стрелков и бойцов 52-й дивизии, молча грузились на паромы и лодки, отчаливали в темноту. Мы стояли и смотрели на них, в нашей помощи они пока не нуждались. Но на рассвете, как только начнется наступление, поддержка с воздуха станет для них самой желанной.

— Переправиться туда труднее, чем выдержать бой с тремя «хэвилендами», — нарушил молчание Вишняков.

— Точно, — согласился Васильченко.

Мы направились к самолетам, чтобы хоть часик поспать перед вылетом. Легли на сено около машин. Проснулись от гулких орудийных выстрелов. Началось! Было еще темно, поэтому вспышки над батареями, стрелявшими в сторону Каховки, казались особенно яркими.

Но вот за Днепром заалел горизонт. Пока мы помогали друг другу запустить моторы, стал виден противоположный берег, окутанный легкой дымкой.

Когда взлетели, над землей еще висела серая кисея тумана. Широкая гладь Днепра была усеяна плотами, понтонами, лодками. По ним с остервенением била вражеская артиллерия — и там и здесь вздымались водяные фонтаны.

Бой шел уже на левом берегу, к которому непрерывно подплывали лодки. Люди прыгали в воду и бежали вперед, туда, где над цепью наступающих красноармейцев трепетал на ветру огонек кумачового знамени.

Летая по большому кругу над нашей главной переправой, мы набрали высоту две тысячи метров. Было видно, что южнее, у Корсунского монастыря, наши тоже преодолели реку и завязали бой на другом берегу.

Внезапно впереди появилась группа вражеских самолетов. Они шли ниже нас, примерно на высоте тысяча метров. Их было двенадцать, в основном «хэвиленды».

Первым пошел в атаку Васильченко. Затем наперерез вражескому «анасалю» устремился Вишняков. Что делать мне? Идти на помощь товарищам или остаться здесь, над переправой? Ответ подсказала обстановка: пара «хэвилеидов» развернулась к мосту.

Я нахожусь гораздо выше противника. Чтобы удар был внезапным, решаю атаковать сверху сзади. Делаю разворот, отдаю ручку вперед, пикирую. Только ветер свистит в расчалках.

Все ближе «хэвиленды». Все отчетливее видны фигурки врагов в круглых вырезах кабин. Вижу: летнаб ведущего самолета перегнулся через борт, смотрит на землю, наверное, прицеливается… Я не могу сдержаться и открываю огонь. Летнаб быстро выпрямляется и припадает к турельному пулемету.

Ведущий «хэвиленд» скользит вниз. Его ведомый испуганно кидается влево. Да, погорячился я, не попал! Но бомбу все-таки не дал ему сбросить…

На развороте оглядываю небо. Над Бериславом сверкают разрывы снарядов — это ведут заградительный огонь наши артиллеристы. Вражеские самолеты кружатся восточнее Днепра. С одним «хэвилендом» ведет бой Вася Вишняков. А где же Васильченко?

Внезапно рядом с «ньюпором» проносится Огненная трасса. Бросаю машину вниз. Вот он, противник! Хочу атаковать его, но с ужасом замечаю: звено вражеских самолетов подходит к понтонному мосту. Они далеко отсюда, и я, пожалуй, не успею помешать им сбросить бомбы. А если белым удастся взорвать мост, наши бойцы под Каховкой останутся отрезанными… Вдруг вижу: три краснозвездных «ньюпора» дружно врезаются в звено врангелевцев. Молодчина, Скаубит, успел! Из Писаревских хуторов пришел он с Захаровым и Рыковым…

Теперь обстановка меняется. Нас уже шестеро. Маленькие верткие «ньюпоры» непрерывно атакуют врангелевцев. Те поспешно сбрасывают бомбы, разворачиваются и, отстреливаясь, начинают уходить.

Первый налет белогвардейской авиации отбит. Вишняков, Васильченко и я возвращаемся на аэродром: надо пополнить баки бензином, подвесить бомбы, зарядить пулеметы. А звено Скаубита остается штурмовать позиции врангелевцев…

Весь день наши «ньюпоры» висели над полем боя. Эйдеману и его начальнику штаба мы непрерывно сообщали свежие данные о противнике. Кроме того, бомбили и обстреливали скопления войск и артиллерийские позиции белых. А главное: наши летчики-истребители парализовали действия белогвардейской авиации. Вражеским самолетам так и не удалось пробиться к Каховке и Бериславу. 7 августа, в самый разгар боев, они не сбросили ни одной бомбы на переправу и наступающие красные части. А ведь у Врангеля в этот день летали лучшие авиаотряды: 1-й имени генерала Алексеева, 3, 4, 5 и 8-й.

Воздушные схватки над каховским плацдармом были самыми жаркими за весь период боевых действий Красной Армии против черного барона. Один из белогвардейских офицеров позже вспоминал: «Красные летчики помешали бомбометанию у Каховки. В дальнейшем даже на разведку этого района самолеты шли только парами».

Генерал Ткачев, пытаясь как-то оправдать поражение своих асов, писал о «фанатизме красных летчиков». Ему вторил генерал Слащев, заявив, что идти в бой, имея позади Днепр, могли только «люди, потерявшие голову».

Что ж, у них свое понимание явлений и фактов. А мы гордимся этим «фанатизмом», или, точнее сказать, беспредельной преданностью наших бойцов делу революции, их готовностью не щадить собственной жизни ради победы над врагом.

Отступающие врангелевцы оказывали упорное сопротивление. Генерал Слащев, оттянув крупные силы вниз по Днепру, навис над правым флангом наших войск, продвигающихся восточнее Каховки. 8 августа белогвардейцы сильным контрударом около Корсунского монастыря отбросили к берегу Днепра две бригады нашей 15-й стрелковой дивизии. Донесение об этом Эйдеман получил лишь под вечер и не знал, чем закончился бой, удерживают ли наши плацдарм на правом берегу…

Последние наши самолеты только что возвратились с боевого задания.

— Иван Константинович! Если бы я верил в бога, перекрестился бы обеими руками, — сказал Савин. — Такой был тяжелый день, а все кончилось благополучно. Вовремя наши вернулись домой. Вы только посмотрите! — И он показал на небо.

Я уже сам поглядывал вверх с опаской. В небе громоздились темные облака. На горизонте поблескивали молнии.

— Не хотел бы я в полете встретиться с такой грозой, — заметил стоявший рядом Николай Васильченко. — Говорят, самолет, как спичку, переламывает…

В это время позади раздались прерывистые гудки. Оглянувшись, я увидел легковую автомашину.

— Из штаба группы войск мчится, — сказал комиссар. — С каким-нибудь важным приказом.

Автомобиль подкатил прямо к нам. Из него выскочил порученец командующего.

— Вы начавиагруппы? — спросил он, обращаясь ко мне. — Вам пакет от Эйдемана…

Я вскрыл конверт. Командующий приказывал немедленно послать на разведку самолет и выяснить обстановку в районе Корсунского монастыря: в чьих руках он находится, где противник…

Сунув конверт в карман, я снова посмотрел на небо.

— Разрешите мне слетать, товарищ командир, — прервал мои мысли Васильченко.

— Не уеду до вашего возвращения! — поспешно отозвался командир, прибывший с пакетом.

Мне стало неудобно. Я только что собирался поехать к командующему и лично доложить о невозможности вылета. Теперь этого нельзя было делать: Эйдеман не поверил бы моим доводам.

— Хорошо! — согласился я. — Вылет разрешаю. Если на маршруте встретится гроза, немедленно возвращайтесь назад.

— Ясно! — ответил Васильченко.

— Дайте карту. — Ориентировочно определив границы грозовой облачности, я указал маршрут: Корсунский монастырь — Большие Маячки — Черненька — Берислав…

Едва самолет Скрылся за облаками, пошел дождь. Ветер усилился, небо еще больше помрачнело.

— Третий раз пошел сегодня… — усталым голосом сказал моторист Федя Святкин.

— Только бы вернулся… — отозвался порученец командующего.

Потянулись томительные минуты ожидания. Чего только не передумал я за это время. Но вот наконец «ньюпор» появился. Ветер бросал его из стороны в сторону, и он никак не мог зайти на посадку.

Фельдшер Пшенин стоял бледный и машинально то открывал, то снова закрывал свою сумку. Заметно нервничал и Савин. Мне тоже стало не по себе, когда самолет, раскачиваясь, пошел вниз. Казалось, бросит его ветер на землю и останутся от него только обломки. Но нет, обошлось. Все, кто были на аэродроме, бросились к приземлившемуся «ньюпору». Одни хватали машину за крылья, другие за хвост, чтобы ее не опрокинуло ветром. Удержали. Из кабины вылез сконфуженный Васильченко: самолет сделал несколько «козлов» и получил небольшие повреждения. А мне хотелось расцеловать этого замечательного смелого летчика.

Через пятнадцать минут после возвращения Васильченко я доложил командующему, что его приказ выполнен. И тут же вручил ему донесение, написанное самим летчиком. Вот выдержка из этого документа:

«Группа противника, стоящая против Корсунского монастыря, стреляет по нему, и цепь пехоты подходит к монастырю. Батарея противника находится в шести верстах восточнее хутора Рыбалово… Сбросил по ней две десятифунтовые бомбы и обстрелял из пулемета. Также проследил переправу наших войск на правый берег Днепра. Ввиду заставшего меня в воздухе сильного дождя и бури наблюдение пришлось приостановить и лететь домой. На обратном пути провел наблюдение над Черненькой и опять попал в дождь. Посадку производил в сильную бурю…»

Вечером 7 августа Эйдеман приказал мне перебросить в Берислав всю авиагруппу. Раньше там находились только дежурные истребители. Я поднял людей по тревоге. За ночь мы перевезли на новое место горючее, боеприпасы, техническое имущество, а на следующее утро перегнали туда самолеты.

Аэродром располагался у северной окраины Берислава. Отсюда, с высокой кручи, хорошо просматривались и противоположный берег, и Каховка, и расстилающаяся за ней степь. Теперь даже мотористы со стоянок могли наблюдать за боями, которые шли у хутора Терны и деревни Любимовки.

Мы, летчики, непрерывно вели разведку, следили не только за противником, но и за ходом фортификационных работ, проводимых нашими войсками. Восточнее Каховки появлялись все новые линии окопов и ряды проволочных заграждений. Они опоясывали городок полукругом, упираясь флангами в берег Днепра.

О своих наблюдениях мы ежедневно докладывали командующему. Наши сообщения позволяли ему иметь более ясное представление обо всем, что делается на плацдарме, а также контролировать правильность докладов, поступающих из частей.

Роберт Петрович, конечно, и сам часто бывал на передовых позициях. Иногда он брал у кого-либо из красноармейцев лопату и показывал, как отрыть окоп полного профиля. Бойцы любили своего строгого, но человечного командующего.

Так, винтовкой и лопатой, отвоевывался плацдарм, которому суждено было сыграть решающую роль в разгроме черного барона.

Вспоминая это время, Роберт Петрович Эйдеман писал в газете «Правда»: «Врангель потерял оперативную свободу. Отныне, имея в своем тылу красную Каховку, он уже не мог, как прежде, прорываться своими главными силами на север и северо-восток».

Ответный удар Правобережной группы войск нацеливался в глубокий тыл белогвардейской армии. Стремительное продвижение красных дивизий по кратчайшему пути к Перекопу испугало Врангеля. И он решил бросить в район Каховки конный корпус генерала Барбовича, чтобы отрезать от переправ наши наступающие части, прижать их к Днепру, раздавить…

Вот почему 9 августа встревожились наши товарищи из Центральной авиагруппы. Исчезли многотысячные кавалерийские колонны противника! Не один какой-нибудь эскадрон, а, по сути дела, вся конница Врангеля… Корпус Барбовича, оставив фронт под Большим Токмаком, поспешил к Каховке. Пройдя десятки километров, белые решили, что вырвались наконец из зоны действий красной авиации.

 

Над каховским плацдармом

Внезапный уход из-под Александровска самого крупного конного соединения белых встревожил наше командование. Нужно было срочно установить, куда оно переброшено. Иначе врангелевцы могли на каком-то участке фронта нанести неожиданный удар.

Ранним утром 10 августа с софиевского аэродрома в воздух поднялся самолет «эльфауге». На разведку отправился опытный экипаж 13-го Казанского авиаотряда — летчик Юлиан Крекис и летнаб Николай Золотов. Им предстояло пролететь около четырехсот километров над территорией, занятой противником.

…Прошло почти два часа полета. Но ничего, кроме нескольких крестьянских подвод, штурман не заметил на дорогах.

Над Серогозами самолет развернулся и взял курс на Мелитополь. Через некоторое время Золотов увидел впереди, над дорогой, большое облако пыли. Подал знак Крекису. Тот тоже стал внимательно смотреть вниз. И вот под крылом показалась колонна — сначала подводы, потом артиллерия, пехота, конница. Казалось, ей не будет конца. Штурману никогда раньше не приходилось видеть с воздуха такое большое количество войск. Расстояние от хвоста до головы колонны составляло около двадцати километров.

Золотов не сдержался и открыл огонь из турельного пулемета. Но Крекис тотчас же погрозил ему кулаком: мол, нельзя отвлекаться, надо вести разведку.

Да, этот полет оказался очень важным. Он повлиял на весь дальнейший ход боевых действий в Северной Таврии. Правда, 10 августа мы еще не знали о нем и, как обычно, спозаранку готовились встретить врангелевские самолеты на подступах к переправе. Но они почему-то не появились. Я подумал, что это неспроста.

Видимо, белые выжидали удобного момента: как только наши самолеты разлетятся — ударить внезапно по мосту. Учитывая обстановку, я послал на разведку только две машины, а остальным летчикам приказал дежурить на аэродроме. Под вечер наши разведчики обнаружили в районе Большие Маячки — Черненька большое скопление конницы. Значит, противник действительно производил перегруппировку своих войск.

Ночью меня вызвал командующий Правобережной группой войск Эйдеман и сказал: «На наш участок фронта Врангель перебрасывает крупные кавалерийские и пехотные части. Некоторые из них уже под Серогозамн. Их видели разведчики Центральной авиагруппы. Завтра утром высылайте самолет на поиск. Очень важно знать, в каком направлении движутся колонны белых».

11 августа в семь часов утра на разведку вылетели Васильченко и Захаров. Каждый по своему маршруту. Всего в этот день они сделали по три полета. По возвращении каждый раз лично докладывали Эйдеману.

На основе их донесений можно было сделать такие выводы: на нашем участке фронта противник сосредоточил большие силы конницы и пехоты, располагает достаточным количеством транспорта для быстрой переброски войск. Части передвигаются рассредоточенно, по полевым и проселочным дорогам.

Наибольшее количество артиллерии и кавалерии белые нацелили против нашего левого фланга.

Из третьего полета Николай Васильченко вернулся в сумерки. Мы вместе поехали с ним в штаб Правобережной группы войск. Он так устал, что еле держался на ногах. Глаза покраснели, лицо приняло землистый оттенок. Роберт Петрович Эйдеман заметил это и сразу пододвинул ему стул:

— Садитесь! Вижу: крепко вам досталось сегодня, товарищ красный летчик. — И, улыбнувшись, сказал: — Ну, докладывайте, что вам удалось обнаружить в районе Антоновки?

— По-моему, у противника там около двух тысяч конницы, до четырех тысяч пехоты и десять батарей…

Эйдеман нахмурился:

— А как ведут себя наши войска?

— Отступать начали к Каховке и Любимовке…

— Не отступать! — возразил командующий. — Просто отходят на заранее подготовленный рубеж. Нам невыгодно давать бои в открытом поле. У белых большое численное превосходство. Но с каховского плацдарма ни на шаг не отойдем. Надеюсь, и у летчиков такое же настроение?

— Тоже — ни шагу назад! — ответил Васильченко.

Наше командование предприняло все меры для защиты плацдарма. Каховку и Любимовку надежно прикрыли огнем дивизионы тяжелой артиллерии. Отряда красной конницы объединились в одну группу и стали наносить по врагу мощные контрудары. Вступила в бой только что прибывшая 51-я дивизия Блюхера. Центральная авиагруппа Павлова перелетела к нам, на правый берег, в Ново-Каменские хутора. Главное внимание мы сосредоточили на уничтожении кавалерии Барбовича.

Юлиан Крекис и Николай Золотов были награждены орденом Красного Знамени за то, что первыми обнаружили скрытную переброску войск противника.

Утром 12 августа вылетавший на разведку Николай Васильченко заметил новое скопление вражеских войск. В районе Корсунский монастырь — Черненька — Черная долина — хутор Терн он насчитал до трех тысяч повозок с пехотой, более тысячи сабель кавалерии и две артбатареи. Группировка двигалась в сторону Днепра. В своем донесении летчик сделал вывод, что противник готовит удар по нашему правому флангу. Предположение Васильченко подтвердилось.

Через несколько часов врангелевцы перешли в наступление одновременно на двух участках. Корпус Барбовича двинулся к Каховке с северо-востока, а 2-й армейский корпус генерала Слащева — с юга. Видимо, они намеревались отрезать наши войска от переправ, окружить и уничтожить.

Под давлением превосходящих сил белых наши части с боями отходили к укреплениям плацдарма. Но не бежали в панике, как рассчитывал Врангель.

Вспоминая эти дци, Р. П. Эйдеман позже писал: «Мы видели, как конница Барбовича атаковала проволоку и окопы, как набегали и как уходили стремительно обратно ее волны, разбрасывая по степи темные пятна убитых лошадей и людей».

Каховский оборонительный пояс явился полной неожиданностью для белогвардейцев. В этом была заслуга и наших летчиков. С момента форсирования Днепра они не пропустили к Каховке ни одного вражеского самолета.

В припадке ярости Врангель отстранил генерала Слащева от командования корпусом. Его вина состояла в том, что он не сумел предотвратить создания Каховского «тет-де-пона», то есть предмостного укрепления.

С началом боев мы стали ждать активных действий белогвардейской авиации. Она всегда сопровождала свои наступавшие войска.

Рано утром 12 августа летчики авиагруппы выстроились на аэродроме. Я обратился к ним с краткой речью. Главное внимание сосредоточил на трудностях, с которыми нам придется встретиться. Самолетов мало, запасы горючего и боеприпасов тоже ограниченны. В заключение я высказал уверенность в том, что каждый из летчиков с честью выполнит свой долг. Комиссар Савин добавил:

— На нас, товарищи, возложена огромная ответственность. Если мы не защитим мост, наши на том берегу долго не продержатся…

Один за другим самолеты поднялись в воздух. Я взлетел последним. Набрав высоту, начал кружить над переправой.

Внизу синела широкая лента Днепра. Две половины разрушенного посередине моста были соединены дощатым настилом, положенным на понтоны. Дальше, за Каховкой, гигантской подковой изгибалась полоса оборонительных укреплений. Не успел я осмотреться, как с востока появился «хэвиленд». Не раздумывая, ринулся ему наперерез.

Так начался этот день. Врангелевские самолеты, базировавшиеся на аэродромах Чаплипки и Акимовки, появлялись группами и в одиночку, пытаясь прорваться к переправе. То и дело вспыхивали воздушные бои.

В очень тяжелом положении оказались летчики нашей группы. Ведь у нас осталось всего три исправные машины. А нужно было не только отбивать воздушные налеты белых, но и вести разведку, поддерживать огнем наши наземные войска. И все-таки мы сумели защитить переправу.

Перед вечером, когда я решил, что вылетать уже не придется, ко мне прибежал посыльный:

— Товарищ командир! Звонили с наблюдательного пункта. Белые летят!

Вот тебе и закончился денек…

— Пулеметчики, к бою! — подал команду Савин.

Мотористы, обученные им зенитной стрельбе, стали быстро устанавливать ручные пулеметы на специальные треноги. Сам комиссар тоже начал прилаживать свой «льюис».

Встретить врангелевцев в воздухе мы не могли. Два самолета находились в разведке, а третий, только что приземлившийся, не был готов к вылету.

— Вот они! — сдавленно говорит Савин.

В небе появились семь «хэвил ендов». Они шли строем, словно на параде. А на переправе, как назло, образовалась пробка. Одна из повозок перевернулась на середине моста и загородила путь кавалерии и пехоте.

Сначала «хэвиленды» держали курс на наш аэродром. Но над Большой Каховкой они вдруг развернулись влево и стали заходить на переправу с тыла.

— Лучше бы, сволочи, на нас бомбы сбросили! — вы ругался в сердцах комиссар.

Я тоже от злости до боли сжал кулаки. Невольно вспомнился наказ Эйдемана во что бы то ни стало уберечь переправу. Стало досадно и стыдно при мысли, что мы его не выполним. А «хэвиленды» уже легли на боевой курс. Вот-вот на мост полетят бомбы. В этот момент полжизни отдал бы за один исправный самолет!

Вдруг из белесого облачка вынырнул маленький «ньюпор» и ястребом пошел на ведущий «хэвиленд» сверху.

«Ду-ду-ду!» — донесся с высоты глуховатый стук пулемета.

Это стрелял Васильченко, вернувшийся из разведки.

— Ур-ра! Молодец, Коля! — радостно закричал Савин.

Атакованный самолет резко отвернул в сторону и нырнул вниз. Бегство ведущего повлияло и на ведомых. Строй «хэвилендов» нарушился. Но вскоре врангелевцы пришли в себя и бросились на выручку своему командиру. Два «хэвиленда» атаковали Васильченко сзади сверху. Трассы пулеметных очередей пронеслись над самой кабиной «ньюнора».

Маневрируя по высоте и направлению, красный летчик уходит из-под удара, круто разворачивается и сам атакует беляков. Слышится короткая пулеметная очередь. Один из врангелевских самолетов, клюнув носом, идет к земле. Он планирует все круче, круче и где-то за Большой Каховкой падает.

— Ура! — кричат наши летчики и мотористы, наблюдающие с земли за воздушным боем.

Второй «хэвиленд», уклонившись от боя, на полной скорости уходит курсом на восток. Но ведущий белогвардейской группы, тот, которого Николай первым обратил в бегство, уже успел собрать четырех своих ведомых и снова повел их к нашей переправе. Используя преимущество в высоте, Васильченко атаковал их сверху. И опять беляки не выдержали. Поспешно сбросив бомбы, они повернули на восток.

Против Николая остался лишь ведущий вражеской семерки. Видимо, он решил биться до конца.

Васильченко действительно оказался в критическом положении. На исходе были не только патроны, но и горючее. Ведь ему пришлось вступить в бой с врангелевцами после выполнения длительного полета на разведку.

Минут десять еще в небе перекатывался клубок из двух самолетов — тяжелого «хэвиленда» и маленького юркого «ньюпора». Наконец Николаю на какое-то мгновение удалось зайти противнику в хвост и почти в упор дать последнюю очередь из пулемета. Патроны кончились.

Вражеская машина чуть взмыла, но тут же опустила нос и начала резко снижаться, оставляя позади дымный след. Беляку удалось дотянуть до своих. Но сразу же за линией фронта он врезался в землю.

Возвращаясь домой, Васильченко снизился до ста метров и пронесся над переправой. Мост огласился радостными криками, вверх полетели шапки и буденовки.

И вот Николай уже стоит передо мной, красный от возбуждения. Шлем сбит на затылок.

— Товарищ командир! — бодро докладывает он, вскинув руку к головному убору.

— Дорогой ты мой Василек! — перебиваю я его и, не подобрав нужных слов, крепко обнимаю летчика.

— Что вы делаете? Задушите! — раздается рядом знакомый голос Эйдемана. — В небе семерых беляков одолел, а на земле от рук собственного командира погибнет…

Роберт Петрович только что подъехал на автомашине.

— Молодчина! — говорит командующий Николаю и тоже обнимает его за плечи. — Теперь я еще раз убедился, что красные летчики не бросают слов на ветер. Сказали: «Ни шагу назад» — и точка!

Тепло побеседовав с Васильченко, Эйдеман уехал. Тогда героя обступили товарищи. И Николай подробно рассказал им о всех перипетиях воздушного боя. Мы узнали, что в самый решительный момент схватки у Васильченко отказал пулемет, что ему пришлось в воздухе устранять неисправности.

Вспоминая этот бой, полковник в отставке Константин Дмитриевич Ильинский недавно написал мне:

«Все ди знают, что способствовало героическому летчику, нашему товарищу Васильченко в победе над семью врангелевскими самолетами в воздушном бою над Каховской переправой? Помните, он делился с нами? В его пулемете неоднократно возникали задержки, и он устранял их… Раньше у пулеметов не было специального приспособления для перезарядки, а из кабины рукой дотянуться до ходовой части почти невозможно. Васильченко изобрел свой способ. В полет он всегда брал бензиновый шприц с большим кольцом на поршневом штоке. И когда возникала задержка, набрасывал кольцо штока на рукоять перезаряжения и резким рывком на себя выбрасывал застрявший патрон… Так в том бою он проделывал несколько раз, пока не закончил стрельбу».

Сам Николай Васильченко в донесении, написанном сразу после посадки, уделил воздушному бою лишь несколько строк:

«…Я заметил семь неприятельских самолетов, два из них стали нападать… в это время заело пулемет. Я начал удирать и исправлять его. Исправив пулемет, сам пошел в атаку, после чего неприятельские самолеты начали стрелять по мне и удаляться. Потом опять встуйали в бой. Я нападал то на одного, то на другого, не давая им выполнять бомбометание по нашей переправе».

А вот признание самого генерала Ткачева:

«…Наши бомбардировщики встретились 12 августа 1920 года над Бериславом и Каховкой с настоящими красными истребителями, как красвоенлет Васильченко».

За этот бой Николай Николаевич Васильченко был представлен к награждению золотым оружием.

Месяц спустя мне в поисках продовольствия пришлось заехать в большое село, расположенное примерно в ста километрах от Берислава. Был базарный день. Широкую площадь около церкви затопил людской водоворот. Вдруг я услышал песню, в которой часто упоминалось имя Василя. Ее пел, играя на бандуре, слепой старик в старой залатанной свитке. В этой украинской песне рассказывалось о битве красного сокола со стаей белых ворон, о том, как он прогнал их за море. Имя Николая Васильченко становилось легендарным.

Беспредельную храбрость в боях против Врангеля показал и Вася Вишняков. Его биография необычна. Во время мировой войны он был награжден двумя Георгиевскими крестами, получил первый офицерский чин. Казалось бы, у него — прямая дорога к белым. Но когда началась гражданская война, Вишняков пришел к нам.

Он явился на аэродром в простой сатиновой рубахе, босиком. Ему сначала не поверили, что он летчик. Я тоже сделал вид, что не знаю его, но украдкой кивнул на свой самолет. Вася моментально вскочил в кабину «ньюпора» и взлетел.

Выполнив в воздухе несколько фигур, в том числе «мертвую петлю», он сел. И так красиво, что все залюбовались его посадкой.

С этого дня Василий Федорович Вишняков стал летать в нашем 5-м авиаотряде. Воевал он храбро, атакуя, никогда не уходил в сторону, какой бы сильный огонь ни встречал. Исключительно метко стрелял.

В боях под Каховкой я с радостью узнал, что и бывший офицер Земитан — мой уважаемый инструктор — тоже честно служит народу. Все настоящие патриоты встали на сторону революции…

Белые решили отомстить за поражение семи своих самолетов в воздушном бою с Николаем Васильченко. 13 августа стало для нашей группы самым черным днем.

Все исправные самолеты улетели. На аэродроме остались лишь механики и мотористы, занятые ремонтом машин. Свободные от заданий летчики пошли обедать. Только сели мы за стол, послышался негромкий гул «хэвиленда».

— Вроде международная контра зудит, — сказал Савин и выбежал из столовой. За ним поспешили остальные.

Комиссар быстро подготовил для стрельбы пулемет «льюис», но стрелять из него было бесполезно. «Хэвиленд» шел на большой высоте.

Послышался свист бомб, затем аэродром потонул в грохоте взрывов. Горячая волна свалила меня на землю. Когда очнулся, увидел рядом Савина. Он лежал в обнимку с «ЛЬЮИСОМ».

— Фельдшера! — крикнул я. А он был уже рядом. Расстегнул трясущимися руками гимнастерку комиссара, приложил ухо к его груди, послушал и сдавленным голосом сказал:

— Все, товарищ командир…

Эх, Иван Дмитриевич, дорогой ты мой человек, чистая душа… Я бережно поднял его на руки и понес в дом. Там уже лежали тела еще двух убитых.

Много людей тогда пострадало. Тяжелые ранения получили летнабы Халилецкий, Воронцов, Иван Трофимович Дацко.

Вечером врангелевцы решили еще раз навестить наш аэродром. Маскируясь облачностью, они подошли к самому Бериславу. Но здесь их заметил Яков Гуляев, возвращавшийся с боевого задания. Внезапной атакой он сбил одного беляка, а другого обратил в бегство. Правда, и сам он был ранен в руку.

Некоторые моменты боя мы увидели с земли. Более подробно рассказал о нем сам Гуляев в курилке. Неожиданно для всех он заявил:

— Я действовал так, как советовал товарищ Ленин.

— Как именно? — удивленно спросил Васильченко.

— Если пошел в наступление, — спокойно ответил Гуляев, — то не останавливайся, иди вперед, на трудности не смотри.

— Ты, Яков Яковлевич, говоришь так, будто сам видел и слышал Ильича, — заметил кто-то из летчиков.

— Да, было дело, — сказал Яша. — Хоть раз, но посчастливилось мне слышать товарища Ленина.

Раньше Як Якыч никогда об этом не говорил… А ведь он уже около года находится в нашем отряде.

— Расскажите подробней, — попросил я его.

Гуляев помолчал немного и начал:

— Случилось это незадолго до расстрела июльской демонстрации в Петрограде. Я тогда работал механиком в Гатчинской школе авиации. Однажды пришли к нам матросы и говорят:

— Мы — делегаты от балтийцев. К Ильичу идем. Вторые сутки не ели, покормите, братцы…

Я даже рот открыл от удивления:

— К Ильичу?

— Точно, к товарищу Ленину.

— Возьмите кого-нибудь и от нас.

— Пожалуйста, иди, если тебя направит комитет.

И меня действительно направил комитет. Приехали мы в Питер и пошли прямо во дворец Кшесинской, к большевикам…

Наш старший показал часовому мандат, и нас пропустили. В огромной комнате с зелеными стенами было уже полно народу. Большинство — военные моряки.

Неожиданно из боковой двери вышел Ильич. Улыбнулся приветливо и сказал:

— Здравствуйте, товарищи революционные матросы! Давненько вас жду.

— Здравствуйте, товарищ Ленин! — хором ответили мы.

Ленин прошел к трибуне и выступил перед нами с небольшой речью. Всю ее не помню, но некоторые слова крепко застряли в голове.

— Злобные у нас враги, — говорил Ильич. — И было бы неверно считать, что с захватом пролетариатом власти борьба окончилась. Она будет продолжаться, и биться надо до конца. Лозунг «Вся власть Советам!» победит.

В заключение Ильич подчеркнул:

— Если пошел в наступление на врага, не останавливайся, иди вперед, на трудности не смотри…

— Никогда не забуду этих слов, — сказал Гуляев. — В сегодняшнем воздушном бою они будто сил мне придавали.

— Ну, а какой он, товарищ Ленин? — спросил Николай Васильченко.

Гуляев подумал немного и ответил:

— Ильич-то? Простой, человечный, одним словом, наш.

Середина августа 1920 года. Бои за Каховку разгорелись с новой силой. Врангель бросил сюда почти всю свою конницу и большую часть авиации. Расчет у него прост: лавина кавалерии отшвырнет наши разрозненные части к Днепру, авиация уничтожит переправы и добьет отрезанные войска…

Однако все попытки белых разбомбить переправу с треском провалились. Недаром летчики Правобережной авиагруппы провели за это время около тридцати воздушных боев. Досталось от нас и коннице генерала Барбовича.

В бой за Каховку вступили и летчики Центральной авиагруппы. С 14 по 20 августа они ежедневно наносили бомбовые удары по белогвардейской коннице. Каждый раз в воздух поднималось по десять — пятнадцать самолетов.

Одно удивляло меня: почему Иван Ульянович решил перелететь в Ново-Каменские хутора, а не к нам в Берислав. Ведь жизненно важная каховская переправа находилась рядом с нами. Штаб командующего Правобережной группой войск, которому подчинялась Центральная авиагруппа, тоже располагался в пятнадцати минутах ходьбы. Наш эшелон стоял на станции Снегиревка, и мы регулярно получали все необходимое. У нас даже накопились небольшие запасы бензина, масла и боеприпасов, которые можно было передать Центральной авиагруппе.

Мы располагали всего шестью исправными «ньюпорами», а у Павлова было около двадцати самолетов. Ясно, что наши совместные действия принесли бы больший эффект.

Но, несмотря на большую удаленность от основного района боев (около сорока километров), Центральная авиагруппа сыграла, можно сказать, выдающуюся роль в отражении натиска кавалерии Барбовича.

Каждый день она производила по два-три групповых вылета, а 17 августа всеми имеющимися самолетами нанесла удар по скоплению белогвардейской конницы возле хутора Горностаевского.

Мы в это время главное внимание уделяли разведке. Кавалерийские части генерала Барбовича то и дело маневрировали, стараясь пробить брешь на каком-нибудь участке. Надо было пристально следить за переброской войск противника.

С прибытием группы Павлова обстановка в воздухе резко изменилась. Теперь вражеские летчики даже не пытались прорваться к плацдарму и переправе. Поэтому я оставлял на аэродроме лишь один дежурный истребитель, а остальные посылал на разведку, бомбометание и штурмовку. Нанося удары по вражеской кавалерии и пехоте, наши летчики ежедневно совершали около пятнадцати вылетов. Все они показывали замечательные образцы мужества и мастерства.

Иван Дацко, схватившись в воздухе с двумя «хэвилендами», обратил их в бегство. Он спас жизнь Коле Васильченко, у которого во время боя отказал пулемет.

Ганя Киш мастерски громил белогвардейскую конницу с бреющего полета. Вася Вишняков установил рекорд бомбовой нагрузки. Летчики, летающие на «ньюпоре», обычно брали с собой две бомбы. Да и их было трудно выбросить из узкой кабины Приходилось зажимать ручку управления между колен, чтобы вынуть предохранительную чеку и расконтрить ветрянку. А Вася Вишняков взял в полет шесть бомб! Четыре подвесил на борт кабины, а две положил на колени. Взлетел, вышел на цель и метко сбросил их в гущу вражеской концицы.

У нас был двухместный самолет «анасаль». Летнабы Петр Добров и Георгий Халилецкий поочередно летали на нем с Кишем. Они вели разведку тылов противника.

Успешно действовали и остальные летчики группы. Борис Рыков, например, обнаружил переброску крупных сил кавалерии и пехоты белых из Дмитриевки в Ново-Репьевку.

Николай Васильченко поддержал с воздуха кавалерийский отряд Саблина, который вел неравный бой с неприятелем под Константиновкой. Сначала он сбросил две десятифунтовые бомбы на артиллерийскую батарею противника, затем начал бить из пулемета по вражеской коннице.

Кончились патроны, вышел почти весь бензин. А белые бросили против отряда Саблина еще около тысячи сабель. Как только прилетевший Васильченко сообщил мне об этом, я послал на поддержку нашим конникам звено самолетов.

Вишняков, Гуляев и Захаров хорошо справились с поставленной перед ними задачей. Они разбомбили артбатарею противника и нанесли большой урон его кавалерии. Отряд Саблина вновь перешел в атаку, преследуя белогвардейцев…

С утра до вечера летали на боевые задания летчики Центральной и Правобережной авиагрупп. Своими смелыми, согласованными действиями они оказывали большую помощь наземным войскам.

Врангелевская кавалерия старалась всячески уйти из-под ударов нашей авиации. По дорогам она стала передвигаться небольшими отрядами, и главным образом в ночное время. Застигнутые на марше днем, белые или рассыпались в разные стороны по степи, или, наоборот, сбивались в плотную массу и открывали залповый огонь из винтовок.

Иван Ульянович Павлов писал впоследствии, что нам «…приходилось на ходу менять тактику борьбы. Бомбометание и обстрелы мы начали растягивать до сорока — пятидесяти минут… вводя в бой постепенно один самолет за другим. Мы преследовали цель нервировать противника до исступления и, наконец, добиться во что бы то ни стало беспорядка в его группировке».

Белые пытались использовать для маскировки сараи и стога соломы. Но мы раскусили эту хитрость. Сначала выкуривали их из укрытий малокалиберными зажигательными бомбами, а потом уничтожали стрелами и пулеметным огнем.

Вот что писал об одном из таких налетов комиссар Фрадкин, летавший в качестве летнаба с Маляренко: «Поднимаются четырнадцать самолетов… имея задание разгромить кавалерийскую дивизию противника, расположенную в хуторах Куликовских и Константиновке… Хутор зажжен. Огни разрывов наших бомб сверкают без перерыва. Внизу ад… огонь нарастает, и белая кавалерия рассыпается во все стороны, натыкается на разрывы и, оставляя многочисленных убитых и раненых, сломя голову носится по степи, пытаясь укрыться от уничтожающих их крыльев с красными звездами. Мы снижаемся… и почти в упор расстреливаем из пулеметов… Бомб уже нет, стрелять нечем и почти темно. Пора домой…»

Так воевали наши товарищи из Центральной авиагруппы. Они имели самолетов втрое больше, чем мы.

Но, как ни странно, под Каховкой не провели… ни одного воздушного боя. Почему? Ведь в группе насчитывалось более десяти «ньюпоров». Среди ее летчиков были такие замечательные истребители, как Кожевников, Сапожников, Мельников, Ингаунис, Арватов.

Причина одна — большое удаление аэродрома от линии фронта. Базирование Центральной авиагруппы в Ново-Каменских хуторах, как я уже говорил, было ошибкой.

Врангелевские «хэвиленды» производили бомбардировочные налеты главным образом на плацдарм и Каховскую переправу. Поэтому вся тяжесть борьбы с ними лежала по-прежнему на Правобережной авиагруппе. А ведь мы, кроме всего, бомбили и обстреливали белогвардейскую конницу и пехоту, систематически вели воздушную разведку.

Обстановка требовала более тесного объединения усилий Центральной и Правобережной авиагрупп. И когда первый натиск белых на плацдарм был отбит, когда наши наземные войска сами перешли в наступление, Эйдеман в приказе № 1017 от 20 августа поставил перед всеми летчиками общую задачу:

«Начавиагруппы товарищу Павлову и начавиагруппы Правобережной товарищу Спатарелю с утра вести беспрерывную разведку с целью выяснить группировку противника и в решительный момент боя всеми имеющимися самолетами обрушиться на противника, бросая на него бомбы и обстреливая пулеметным огнем».

Сосредоточение всей авиации на решающем Каховском направлении, как мы увидим позже, полностью оправдало себя.

Словно мутные волны в бурю, накатывались врангелевские полки на каховский утес. Но, разбиваясь о него, тут же отползали назад. А потом случилось то, чего больше всего боялся черный барон: 20 августа войска Правобережной группы ударом с каховского плацдарма прорвали вражескую оборону и стали стремительно продвигаться к Мелитополю. Так началось общее наступление Красной Армии на Врангеля.

Ударная группа Василия Блюхера (51-я и 52-я стрелковые дивизии, усиленные кавалерией), совершив стокилометровый бросок от Каховки до Мелитополя, разрезала Северную Таврию пополам. С севера на соединение с ней двинулась 2-я Конная армия. Латышская и 15-я стрелковые дивизии, наступая на Перекоп, подошли к нему на тридцать километров, угрожая захватить перешеек и отрезать белогвардейцам путь в Крым.

Навстречу частям Правобережной группы и Конной армии Врангель бросил весь кавалерийский корпус Барбовича, 2-й армейский корпус, корниловскую и 6-ю пехотные дивизии, танки, бронемашины, всю авиацию. На этот раз ему ценой огромных потерь удалось отбить наше наступление. Под давлением превосходящих сил противника части Красной Армии вскоре отошли к Каховскому плацдарму и вновь укрылись за его укреплениями.

Еще 23 августа, в начале нашего наступления, авиагруппа Павлова по приказу командарма опять перебазировалась на центральное направление, под Александровен. Летчики совершили посадку в Вознесенском, в том самом месте на берегу Днепра, куда сейчас упирается левым плечом гигантская плотина Днепрогэса.

Перелет этот был вызван тем, что 22 августа наша авиаразведка обнаружила переброску некоторых частей кавкорпуса Барбовича из-под Каховки на север, в район наступления 2-й Конной армии. Требовалось помочь ей с воздуха.

С первых дней пребывания в Вознесенском Иван Ульянович Павлов организовал интенсивные разведывательные и групповые бомбардировочные полеты. Количество машин в его группе заметно увеличилось. Сюда прилетели и два тяжелых бомбардировщика «Илья Муромец». Их экипажи, возглавляемые Шкудовым и Туманским, наносили особенно ощутимые удары по врангелевцам.

На правобережном направлении осталась только наша авиагруппа. Надо сказать, что в период августовского наступления работа у нас была наиболее напряженной. Наши войска ушли далеко в глубь Таврии. Чтобы поддерживать их, приходилось летать на полный радиус. Летчики часто возвращались в Берислав почти с пустыми баками.

В сложной обстановке наступления, а затем отхода наших частей особое значение приобрела воздушная разведка. Нередко Роберт Петрович Эйдеман лично ставил задачи летчикам и встречал их на аэродроме. Его интересовало все: где проходит бой, по каким дорогам противник подтягивает резервы, где расположена его артиллерия…

Несколько раз командующий осматривал самолеты, возвратившиеся с боевого задания. Указывая на пробоины в фюзеляжах и крыльях, озабоченно говорил:

— Вижу: нервы у вас железные, товарищи красные летчики.

Однажды, в двадцатых числах августа, Эйдеман срочно вызвал меня в штаб. Поздоровавшись, сказал:

— Встречайте подкрепление. К вам возвращается четвертый авиаотряд!

Названный отряд длительное время действовал на другом фронте. Было приятно слышать, что он скоро опять прибудет к нам. Не меньше радовало и другое: даже в самой напряженной обстановке, обремененный заботами, командующий не забывал о нас, летчиках.

Красные соколы ценили эту заботу, воевали, не зная ни страха, ни усталости. В августе Правобережная авиагруппа, имея в среднем шесть исправных самолетов, совершила двести боевых вылетов. Больше всех за месяц налетал Николай Васильченко — семьдесят восемь часов. За ним шел Василий Захаров, боевой налет которого составил шестьдесят один час.

Анализируя работу красных летчиков в августе 1920 года, историк И. С. Коротков сделал такой вывод: «…наша авиация обеспечивала наземным войскам — пехоте и коннице — крупный тактический успех, а в борьбе с неприятельской авиацией добилась превосходства в воздухе, заставив врангелевское командование перенести боевую деятельность своей авиации с правобережного на левобережное, то есть на второстепенное, направление».

Весьма внушителен общий итог боевых действий Центральной и Правобережной авиагрупп в августе 1920 года: налетано тысяча пятьдесят часов, сброшено около полутора тысяч авиабомб и десять тысяч стрел, израсходовано во время штурмовок и в воздушных боях более ста пятидесяти тысяч пулеметных патронов.

Треть этих «подарков» преподнесли черному барону мои товарищи по Правобережной авиагруппе. Предстояли новые упорные бои.

 

Товарищи в борьбе

Наступил сентябрь. Небо все чаще затягивается серыми облаками. Похолодало. Особенно чувствуется это по утрам. Чтобы не мерзнуть в полетах, надеваем что есть: шинель или куртку, свитер или ватник. Не без тревоги думаешь: неужели впереди еще одна фронтовая зима?

А больше всего угнетает изношенность самолетов. Ежедневно механики и мотористы до седьмого пота трудятся у обветшалых машин. Но, как ни стараются, больше двух-трех «ньюпоров» им подготовить не, удается. Летаем по очереди, на разведку — по личным заданиям командующего — и на прикрытие каховской переправы.

Врангелевская авиация развила небывалую активность. Каждый день она производит налеты на части 2-й Конной армии, идущей на соединение с 51-й дивизией Блюхера. 30 августа Врангель бросил против нашей конницы, подошедшей к Менчекуру, крупные силы кавалерии и пехоты, а также почти все имеющиеся самолеты. По-видимому, он решил повторить то, что удалось ему против корпуса Жлобы.

Обстановка складывалась не в нашу пользу. От нас и от аэродрома Центральной авиагруппы Менчекур находился на предельном расстоянии. Не были заранее отработаны и вопросы взаимодействия авиации с наземными войсками. Лично меня вообще не поставили в известность о рейде 2-й Конной армии, идущей на соединение о частями Правобережья. Павлов тоже не получил конкретных указаний, как лучше организовать ее прикрытие. Между 2-й Конной армией и Правобережной группой войск отсутствовала даже надежная связь.

Первое донесение наших летчиков, неожиданно обнаруживших в районе Менчекура крупные массы конницы, произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Роберт Петрович Эйдеман ломал голову: чьи это войска, наши или врангелевские?

Воспользовавшись нашим замешательством, генерал Ткачев еще утром 30 августа собрал авиацию в кулак и обрушил ее на 2-ю Конную армию. Штурмовыми ударами он надеялся остановить ее продвижение, дезорганизовать и уничтожить. Но мужество красных конников, открывших дружный залповый огонь, заставило неприятельских летчиков набрать высоту и отказаться от штурмовки. И хотя близкие разрывы пудовых и двухпудовых бомб, безусловно, наносили нам урон, командующий 2-й Конной армией Ока Иванович Городовиков не приостановил движения тысяч бойцов по намеченному маршруту. Форсированным маршем он вывел свои полка из-под удара врангелевской авиации. 31 августа белогвардейские «хэвиленды» уже бесполезно утюжили воздух над районом Менчекур — Гавриловка. Многоверстная колонна красной конницы исчезла бесследно.

1 сентября 2-я Конная армия соединилась с частями правобережного направления и вступила в бой с превосходящими силами противника, нависшими над каховским плацдармом. Тогда генерал Ткачев перенацелил свою авиацию на борьбу с красными летчиками. Рассчитывая на бомбардировочную мощь и дальность полета «хэвилендов», он решил в лервую очередь уничтожить наши аэродромы в Бериславе и Александровске, где базировалась Центральная авиагруппа.

Надо иметь в виду, что во второй половине августа польские интервенты, реорганизовав и пополнив свою армию, остановили наши войска под Варшавой и Львовом, а затем вновь перешли в наступление. Врангель рассчитывал разгромить наши части, оборонявшие плацдарм, форсировать Днепр и, вырвавшись на Правобережную Украину, соединиться с поляками и белогвардейской 3-й армией.

Для выполнения этих планов беляки и рецшлц разгромить красную авиацию на земле. Первые бомбовые удары обрушились на аэродром нашей Правобережной авиагруппы.

2 сентября врангелевцы начали очередной штурм Каховского плацдарма. С того дня «хэвиленды» стали ежедневно к нам наведываться. Они прилетали группами по шесть — восемь самолетов и бомбили аэродром. За неделю сбросили несколько сот бомб, среди них много двухпудовых.

А мы, «безлошадные», ничего против них не могли сделать! Ведь двумя-тремя самолетами одновременно не защитишь переправу и аэродром. Кроме того, надо было выполнять разведывательные полеты.

Во время первого же налета противника я заметил: белые стремятся сковать наши самолеты воздушным боем, а основными силами разбомбить переправу. Нельзя было позволить врагу обмануть нас. С тех пор «ньюпоры» стали непрерывно патрулировать над понтонным мостом.

В самые трудные для нас первые дни сентября летчики Правобережной авиагруппы провели более двадцати пяти воздушных боев. Только 2 сентября они вынуждены были пять раз подниматься в воздух для отражения атак «хэвилендов».

6 сентября к аэродрому подошло сразу восемь вражеских самолетов. А у нас был исправен лишь один «ньюпор», да и тот находился над каховской переправой. Сделав два захода, белые буквально засыпали нас бомбами. Правда, большинство из них не взорвалось и мы не понесли никаких потерь.

Внимательный осмотр неразорвавшихся бомб показал, что у них умышленно повреждены взрыватели. Значит, на врангелевском аэродроме находились и наши друзья! Пренебрегая опасностью, они бесстрашно делали свое благородное дело, спасая от смерти десятки наших людей. К сожалению, не удалось узнать фамилии отважных советских патриотов.

Неразорвавшиеся бомбы мы уносили на склад, а потом, сменив поврежденные взрыватели, использовали их для ответных ударов. Летчики и мотористы в шутку благодарили черного барона за то, что он снабжает нас боеприпасами.

Конечно, нелегко было нашим летчикам-истребителям наблюдать, как вражеские самолеты безнаказанно летают над аэродромом. Может быть, потому они и дрались с такой необыкновенной яростью, когда сталкивались с беляками в воздушном бою.

В боях на перекопском направлении и за каховский плацдарм люди авиагруппы сплотились в дружную фронтовую семью. Этому во многом содействовал всей своей работой и поведением безвременно погибший И. Д. Савин. Презрение комиссара к «международной контре» выражало чувства каждого из нас. Мы все искренне хотели поскорее разбить черного барона, мечтали о мире, с гордостью говорили о том, какой станет Россия при социализме. Мечтали и… не жалели жизни в боях за это будущее.

За всю гражданскую войну лишь один летчик нашего истребительного дивизиона оказался недостойным уважения. Вы помните, наверное, как в Аскании-Нова прибыли к нам два Бориса: щеголеватый, обходительный Былинкин и уравновешенный, сдержанный Рыков. Они появились в конце мая. К середине августа Рыков стал одним из лучших воздушных разведчиков Правобережной авиагруппы. А Былинкин? К этому времени его уже не было на фронте.

Как это случилось? Сначала Былинкин всем нравился. Подражая своему командиру Соловьеву, он рвался в бой (так нам казалось). Погиб Иван Соловьев. Увидев обломки разбитого самолета и останки летчика, Былинкин побледнел. Потом он, назначенный командиром 6-го отряда, начал отлынивать от полетов. Под разными предлогами старался ездить в командировки.

Хорошо помню необычно хмурое лицо нашего комиссара, когда он слушал объяснения Былиикина, который якобы из-за неисправности мотора не может вылететь на задание. Когда летчик, щелкнув каблуками, отошел, Иван Дмитриевич Савин с презрением бросил всего одно слово:

— Артист…

Вскоре пришел приказ об откомандировании Былинкипа в штаб авиации фронта. На этом и кончилась «фронтовая» служба Б. В. Былиикина. Остается добавить, что за два с половиной месяца пребывания в группе он сделал лишь два вылета на разведку.

Прощаться с ним никто не пришел. Не вспоминали его и после: словно не было этого человека с нами. Командиром 6-го авиаотряда стал Николай Николаевич Васильченко.

5 сентября 1920 года в Александровске состоялся парад в честь отличной боевой работы Центральной авиагруппы. На нем присутствовало почти все население города. Многим летчикам командарм Уборевич вручил орден Красного Знамени и часы с надписью: «Честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии от ВЦИК». Из наших товарищей высокие награды получили Маляренко, Крекис, Иншаков, Арватов, Ингаунис, Золотов. Вторым орденом Красного Знамени наградили Ивана Ульяновича Павлова. В связи с этим в приказе по Воздушному флоту Республики говорилось, что красные летчики, совершая полеты на минимальной высоте, не раз рассеивали крупные скопления белых войск бомбами и пулеметным огнем. Павлов, как командир, своей храбростью увлекал в бой товарищей.

Командир 5-го истребительного авиаотряда латыш Скаубит до мировой войны был профессиональным борцом. Вся его могучая фигура и спокойный взгляд говорили о силе и хладнокровии. Опыт воздушного бойца сочетался в нем с командирской требовательностью и военной грамотностью.

Смерть сына чуть не сломила этого сильного, отважного человека. Он стал рассеян, небрежен в пилотировании. При перелете в Никополь мы садились на узкую площадку, зажатую двумя оврагами. Дул сильный боковой ветер. Скаубит не справился с ним на посадке и поломал шасси «спада». Вывести машину из строя — позор для командира отряда! Скаубит совсем сник. Вечером я увидел его в нетрезвом состоянии. На следующий день отстранил от полетов и сделал строгое предупреждение. Но вечером комиссар снова доставил его ко мне в пьяном виде.

— Полюбуйтесь, Иван Константинович! — сказал Савин. — Вы с ним говорили, я беседовал — никакого толку. Как от стенки горох. Иду сейчас и вижу: сидит пьет. Хорош командир… Может, снять его-с отряда?

— Все-е ра-а-вно! — качнувшись на стуле, выдавил Скаубит.

— Что пригласили его ко мне — правильно. Пусть здесь останется, — ответил я комиссару. — Только понижением его в должности вряд ли дело поправим…

— А вы что предлагаете? — как-то растерянно спросил Савин. По лицу вижу: жалко ему Скаубита.

— Если еще раз напьется, — отвечаю, — отчислим из авиагруппы и отправим с фронта. Пусть в тылу бражничает. Вот мое последнее слово!

Иван Дмитриевич Савин посмотрел на меня с недоумением. А Скаубит вдруг встал, выпрямился и, уставившись на меня немигающими глазами, сказал:

— Меня? В тыл? Отчисляйте тогда и генерала Врангеля… Пока он на нашей земле, мне нечего делать в тылу!

Решительно повернувшись, он вышел и хлопнул дверью. Мы с Савиным слова не успели сказать ему в ответ.

На следующее утро Карл Петрович пришел на аэродром чисто выбритый, подтянутый, молчаливый… Говорить с ним о вреде пьянства ни мне, ни комиссару больше не пришлось: повода не было.

Василий Захаров — тоже участник мировой войны. Как воздушный боец, он отличался быстрой реакцией, упорством, твердой волей, тактической зрелостью. Не было такого трудного задания, которое он не выполнил бы. Он слыл в группе и хорошим воздушным разведчиком.

Для Василия Захарова и Карла Скаубита особенно памятным стало 16 октября 1920 года. В этот день определился провал последней наступательной операции черного барона. Еще утром воздушные разведчики Правобережной авиагруппы обнаружили начавшийся отход ударных дивизий Врангеля южнее Никополя. Значит, белогвардейцы отказались от попытки вырваться на Украину! Сообщение летчиков было немедленно передано по телеграфу в штабы армии и фронта.

Все Самолеты авиагруппы я сразу же направил на бомбежку отступавшей врангелевской конницы. В район вражеской переправы через Днепр у деревни Ушкалка вылетели Карл Петрович Скаубит и Василий Антонович Захаров.

Они взлетели в половине первого. Вернуться должны были через два часа. Но прошли все сроки, а самолеты все не появлялись. Старший механик отряда Сергей Федорович Матвеенко перестал даже смотреть на небо. Сел на землю и с досады закурил. Что же могло случиться, почему не возвратились ни тот, ни другой?..

Ответ на этот вопрос мы узнали позже из рассказов самих летчиков. Вначале полет протекал нормально. Они шли на высоте тысяча метров. Захаров привычно поглядывал на командирский «ньюпор», на торчавшую из кабины голову Скаубита в хорошо знакомом потрепанном шлеме. Слева виднелся Днепр, за которым находились наши, а под крылом проплывала земля, занятая врангелевцами. С отходом белогвардейцев из-под Ушкалки здесь могли появиться их отступавшие части. И вскоре летчик действительно заметил на изгибе дороги за селом полусотню кавалеристов. Это мог быть передовой отряд какой-нибудь большой колонны.

Захаров быстро отыскал характерный ориентир, чтобы привязать местность к карте. На приднепровской круче высился Бизюковский монастырь. «Интересно, — подумал летчик, — видит ли кавалеристцв Скаубит?»

Он перевел взгляд на командирскую машину и увидел, что из мотора у нее выбивается черный дым. Потом она вдруг резко пошла вниз. Захаров тоже отдал ручку от себя.

Скаубит снижался в расчете попасть на луг за селом. Перед самой землей ему удалось выровнять «ньюпор» и удачно приземлиться. Захаров пролетел над ним, сделал круг и тоже пошел на посадку. Тут он увидел скачущий вдали отряд белогвардейцев. А из ближайшего села к самолету бежали крестьяне.

Захаров приземлил машину рядом с «ньюпором» Скаубита. Мотор не стал выключать. Подбежал Карл Петрович и что есть силы крикнул:

— Оборвался проводничок свечи!

— Лезь за спину — взлетим!

— Что ты! Аппарат жалко… Попробуем наладить! — Он сказал это так убежденно, что Захаров решил смолчать о кавалеристах и тоже вылез из кабины.

Подбежали крестьяне.

— Что делать нужно, товарищи? — крикнул по-украински здоровенный парень, не решаясь подходить близко.

Скаубит подвел людей к «ньюпору» Захарова, расставил их у нижнего крыла и показал, как держать машину.

А потом поспешил к своему самолету, в моторе которого копался Захаров. Он уже обнаружил неисправность. Оборванный проводничок при вращении мотора замкнул еще и соседние свечи. Вышли из строя три цилиндра. Работая с лихорадочной быстротой, Василий то и дело поглядывал на дорогу. Над ней уже показалось облачко пыли. Скаубит вскочил в кабину. Захаров крутнул винт. Мотор стрельнул выхлопами раза два и ровно затрещал…

Увидев улыбку на лице Карла Петровича, Василий опрометью бросился к своей машине. Уже из кабины крикнул крестьянам:

— Дорогие наши! Не горюйте! Скоро придет Красная Армия!..

Навстречу взлетающим «ньюпорам» неслась кавалерийская лава. Строй белогвардейцев напоминал сверху огромную подкову. Словно они хотели сразу сжать и задушить двух красных летчиков. Но вдруг всадники замедлили бег коней и стали рассыпаться по лугу. Поняли, проклятые, что из охотников стали добычей.

Самолеты шли на высоте пятьдесят метров. Подлетев к отряду беляков, Скаубит и Захаров почти одновременно открыли по нему огонь из пулеметов. После второго захода Скаубит покачал крыльями и развернул машину на север. Захаров полагал, что командиру лучше немедленно возвратиться домой: все-таки ремонт они произвели впопыхах, вдруг опять проводничок оборвется? Но Скаубит, набрав высоту, продолжал полет по заданному маршруту — к деревням Ушкалка, Бабино.

Когда Скаубит и Захаров нежданно-негаданно прилетели на свой аэродром, их встретили как героев. А они и в самом деле проявили незаурядную выдержку и отвагу. Скаубит молча подошел к Захарову и крепко, по-мужски его обнял. Василий показал себя настоящим другом, пошел на выручку товарищу, не думая о собственной жизни.

Еще до вынужденной посадки Скаубита аналогичный случай произошел с Борисом Рыковым. 26 августа он вылетел на разведку. Миновав каховский плацдарм, усилил наблюдение: в небе могли появиться вражеские самолеты. Вдруг раздался глухой удар, в лицо брызнула горячая струя. Опытный летчик инстинктивно зажал ручку коленями и зафиксировал ноги на педалях. Открыв глаза, увидел, что пропеллер остановился. Но машина все еще продолжала лететь по инерции. В расчалках свистел ветер.

Все стало ясно: оторвавшаяся тяга мотора срезала часть капота. Осколки повредили правую стойку, верхнее крыло и разбили козырек кабины. Что делать? Высота — тысяча триста метров, скорость надает, а до Берислава десять километров.

Летчик развернул машину в сторону аэродрома. Внизу враги. Приходится бороться за каждый метр высоты.

Четыреста метров: самолет уже над плацдармом. Садиться? Нет!

Сто метров… Как широк в этом месте Днепр! Как высок его правый берег! Дотянул! Перед самой границей летного поля самолет обессиленно плюхнулся на землю.

Теперь, когда нервное напряжение спало, летчик почувствовал сильную усталость. Захотелось лечь и уснуть прямо возле машины. Но к нему уже бежали люди…

Во время разбора причин вынужденной посадки Бориса Рыкова я спросил его, почему он не сел сразу, когда дотянул до нашего плацдарма. Летчик ответил, что боялся разбить машину.

— А голову не боялся разбить? — заметил комиссар Кожевников, заменивший погибшего Ивана Дмитриевича Савина. И, обращаясь ко всем, добавил: — По-моему, товарищи, жизнь красного летчика дороже самолета. Верно: нужно сделать все возможное для спасения машины. Но бездумно рисковать нельзя.

Комиссара поддержал Вишняков:

— Я тоже так думаю. Зря рисковал, Боря! Надо было сесть на плацдарме. Я сделал бы именно так. Ведь до аэродрома ты дотянул случайно.

— Чепюха! — возразил Ганя Киш. — Надо не думайт о своя маленькой жизнь.

— Даже знаменитый Евграф Крутень о ней не думал, — в тон ему отозвался Коля Васильченко. — Верно ведь, товарищ командир?

Было приятно от сознания, что молодежь свято чтит память о славном русском летчике. Но она, видимо, имела не совсем правильное представление о его последнем полете. И я счел уместным подробнее рассказать о гибели Крутеня, свидетелем которой стал 6 июня 1917 года.

В то время наша 2-я боевая авиагруппа истребителей стояла в Плотычах, восточнее Тарнополя. Шла подготовка войск Юго-Западного фронта к большому летнему наступлению. Командир авиагруппы Е. Н. Крутень поставил перед нами задачу — не пропустить в район развертывания ни одного вражеского самолета-разведчика.

Сам Евграф Николаевич летал больше всех. Несмотря на молодость, он сбил тогда уже около двадцати аэропланов противника. Не зря на фюзеляже его машины была нарисована голова витязя в боевом русском шлеме…

В тот день, возвратившись с задания, я не увидел «ньюпора» со знакомой эмблемой. А Крутень вылетал раньше меня. Моторист, однако, рассеял мою тревогу, сказав, что капитан отправился уже во второй полет. Его слова подтвердил командир нашего авиаотряда Свешников, добавив, что Евграфу Николаевичу удалось сбить за линией фронта неприятельского разведчика.

Второй раз Крутень вылетел через несколько минут после посадки. Как раз в это время в штаб авиагруппы сообщили по телефону, что со стороны Зборова к району расположения наших войск летит еще один вражеский самолет. Механики не успели даже осмотреть, а главное — дозаправить машину командира. В баках же, по-видимому, оставалось бензина меньше чем на час полета.

Его поспешность можно было понять и оправдать. Сам ставил задачу не пропустить ни одного разведчика, а тут сообщают, что вражеский самолет находится уже над нашими войсками. Я сидел на траве, ожидая, пока мою машину подготовят к очередному вылету, как вдруг раздались радостные крики механиков: «Командир летит! Витязь возвращается!»

Верно! С высоты шестисот метров полого планировал «ньюпор». Присмотревшись, я заметил, что мотор у него не работает. Когда до аэродрома осталось совсем немного, он вдруг резко опустил пос и отвесно врезался в землю…

— А сбил он второго немецкого разведчика? — спросил Яков Гуляев, когда я закончил рассказ.

— Да, срезал и второго, — ответил я и тут же сделал вывод; — Это неверно, что Крутень был бесшабашным. Он воевал смело, но расчетливо. И отдал свою жизнь совсем недешево: два самолета срубил. А погиб он, скорее всего, потому, что был тяжело ранен и потерял в воздухе сознание. Ведь мог посадить машину и с отказавшим мотором.

— Уж лучше погибнуть вот так, на глазах у своих, чем в плен попасть, — задумчиво сказал Васильченко.

— А ты не зарекайся, Коля, — спокойно возразил Гуляев. — На войне всякое бывает. А если человек даже не помнит, как оказался в лапах врагов? Тут главное другое. Важно и в плену бойцом остаться.

Разговор принимал новый оборот, и комиссар Кожевников умело поддержал его:

— Правильно, Гуляев. Расскажи-ка товарищам, как обманул белых.

— Да чего говорить, — смутился Яков. — Просто жить хотел и снова бить беляков.

К просьбе комиссара присоединились все остальные. Мне тоже захотелось послушать Гуляева, который уже два раза бежал из белогвардейского плена. Якову стало неудобно отказываться, и он все так же спокойно начал свой рассказ:

— Было это в восемнадцатом. Гатчинская школа переезжала из Питера в Казань. Подкатываем мы к одной станции, смотрим, а на эшелон две пушки наведены и несколько пулеметов. Встретили нас белогвардейцы и мятежники из чехословацкого корпуса. Окружили и пошли по теплушкам. Среди них оказался и наш изменник. Идет и тычет пальцем: вот этот большевик, вон тот…

Взяли и меня. Всего забрали человек пятнадцать. Попал в нашу группу и чехословацкий солдат. Погоны с него сорваны, лицо в кровоподтеках. Видно, наш товарищ… Построили нас по двое и повели под конвоем. Я оказался последним в паре с чехом. Иду, а мысль в голове одна — бежать. Посмотрел на соседа и чутьем понял: он тоже об этом думает. Я кивнул головой вправо. Он глазами показал налево. И бросились мы в разные стороны.

Бегу. Позади загремели выстрелы. Сейчас, думаю, попадут… Никогда раньше не бегал так быстро. И ушел я.

Были и дальше приключения, но все-таки я добрался до красного отряда.

— А революционный чех? — спросил Киш.

— Стреляли много и по нему. Не знаю: удалось ли товарищу уйти.

Кто-то напомнил:

— А второй раз как случилось?

— Да так, — продолжал разговорившийся Яков. — Это произошло в девятнадцатом, осенью, когда я находился уже в нашем втором истребительном дивизионе.

Однажды послали меня на разведку. Нужно было найти крупную деникинскую группировку войск. Предполагалось, что она находится в районе станции Сумы.

Так вот. Прихватил я четыре бомбочки и взлетел. Выскочил на железнодорожную станцию, а там — дым коромыслом: идет выгрузка артиллерии, конницы, пехоты. Я разок прошелся по ним огнем пулемета и сбросил бомбу. Но и по мне начали стрелять. Второй раз атаковал серый, очевидно штабной, вагон с отдельным паровозом. Удачно попал. С высоты сто пятьдесят метров было хорошо видно, как из вагона повалил дым, а из дверей начали выскакивать белогвардейцы.

Третий заход оказался еще более удачным: бомба угодила в вагон со снарядами. Сильным взрывом даже самолет подбросило вверх. Развернулся домой. На душе весело оттого, что поработал неплохо. Вдруг мотор смолк. Значит, и меня подбили. Планирую на поляну. Взглянул на станцию, а от нее человек сто всадников скачут. Увидели, что иду на вынужденную.

Сел. Открыл сливной кран, смочил бензином ветошь и бросил в машину. Ее сразу же охватило пламя.

Куда, думаю, теперь бежать? Бросился я в лес. Сначала по полянкам норовил, чтобы оторваться, а потом забрался в глубь чащобы. И ушел. Результаты разведки в тот же день доставил командиру.

Умолк Гуляев. В его рассказе все просто получилось… На самом деле все было, конечно, сложнее. Слушая его, мы тогда даже не предполагали, что скоро Яков снова попадет в плен к белогвардейцам.

В середине сентября под Каховкой наступило затишье. Белая авиация стала лишь изредка появляться над бериславским аэродромом. Зная Ткачева, мы поняли, что он собирается перенацелить ее на другой участок фронта.

Так оно и получилось. Врангель собирал силы для наступления на Александровен.

Там, как я уже говорил, против белогвардейцев действовала Центральная авиагруппа. До сентября она проявляла большую активность. Бомбила эшелоны противника на железнодорожных участках Александровск — Мелитополь и Александровск — Пологи, скопления кавалерии и пехоты в районе Федоровки.

В начале сентября с фронта отозвали Владимира Ивановича Коровина. Руководство авиагруппой со стороны командования армии сразу ослабло. Перед летчиками редко ставили задачу поддержать свои наземные войска.

Иван Ульянович Павлов уехал в Харьков, в штаб фронта. Руководство группой он передал летчику И. А. Буобу, только что прибывшему в Александровск. Новому командиру, естественно, требовалось какое-то время для того, чтобы ознакомиться с людьми и районом боевых действий. Это тоже отрицательно сказалось на боевой активности Центральной авиагруппы. Даже полеты на воздушную разведку стали нерегулярными.

18 сентября 1-я белогвардейская армия, созданная из Добровольческого и Донского корпусов, двинулась под командованием генерала Кутепова на Александровск. Врангелевская авиация немедленно совершила налет на аэродром Центральной авиагруппы. Однако ей не удалось уничтожить наши самолеты: почти все машины, в том числе и два корабля «Илья Муромец», были своевременно выведены из-под удара. Авиаотряды успели эвакуировать и большую часть имущества. Лишь один эшелон пострадал от вражеских зажигательных авиабомб.

И все-таки мы оказались в тяжелом положении. Прославленное боевое соединение, созданное Иваном Ульяновичем Павловым, распалось на отдельные отряды. Расположенные на разных аэродромах и лишенные единого руководства, они уже не представляли грозной силы, как раньше. А ведь авиации отводилась немалая роль в завершающих боях и в штурме Крыма. Понадобилось время для того, чтобы подвезти боеприпасы, горючее и дать возможность авиаотрядам возобновить боевые действия.

В то время белогвардейская армия насчитывала около пятидесяти тысяч штыков и сабель, триста орудий, тысячу четыреста пулеметов, до шестидесяти банков и бронеавтомобилей и сорок боевых самолетов. Своим тылом она упиралась в мощные укрепления Перекопа и Чонгара.

Мы, летчики Правобережной группы, не знали истинного положения под Александровском и спокойно готовили Якова Гуляева к вылету туда, в штаб 13-й армии, за получением высокой награды — ордена Красного Знамени. Чтобы наш боевой товарищ и внешне выглядел молодцом, каждый из нас отдал ему все самое лучшее из своего небогатого комплекта обмундирования.

Николай Васильченко поменялся с ним обувью, уступив ему новенькие хромовые сапоги. Вася Вишняков подарил наручные часы с браслетом, я — новую портупею, остальные — кто френч, кто галифе, кто шлем с очками или кожаные перчатки. По этому случаю даже каптенармус раздобрился и выдал Якову трофейное французское белье. Словом, все отнеслись к нему лучше, чем к имениннику.

Рано утром 21 сентября мы вышли на аэродром проводить Гуляева. Сердечно поблагодарив товарищей за заботу и внимание, он сел в кабину самого лучшего «ньюпора».

И вот самолет взлетел, сделал круг над аэродромом, покачав крыльями, и через несколько минут скрылся из виду. А вечером из штаба армии вдруг сообщили, что Александровск взят белыми еще 19 сентября.

Комиссар Кожевников немедленно распорядился разослать по всем наземным частям телеграммы с просьбой оказать Гуляеву помощь в случае его вынужденной посадки. Но прошло несколько дней, а никаких сообщений о Як Якыче к нам не поступило.

К концу сентября Правобережная авиагруппа значительно окрепла благодаря самоотверженной работе специалистов мастерских эшелонов и отрядных мотористов. Перечистка моторов и ремонт самолетов были полностью закончены. Все исправные машины снова вошли в строй. Кроме того, мы дополнительно получили «эльфауге» и «Фарман-30». Теперь можно было летать на разведку в глубокий тыл врага. Наконец, после долгого отсутствия к нам возвратился 4-й истребительный авиаотряд. Опытных летчиков — таких, как Дедюлин, Ягеллович и Молодцов, — возглавлял храбрый командир Аникин. Они привезли с собой пять «ньюпоров».

Таким образом, накануне наступления Врангеля через Днепр Правобережная авиагруппа имела крепкое ядро воздушных бойцов и разведчиков, располагала тринадцатью исправными самолетами.

Продолжалось усиление и наших наземных частей, оборонявших берег Днепра. На базе Правобережной группы войск была создана 6-я армия во главе с Августом Ивановичем Корком. 51-ю и Латышскую дивизии, находившиеся на каховском плацдарме, выделили в отдельную Бериславскую группу. Ее возглавил Василий Константинович Блюхер.

После того как авиаотряды, находившиеся в Александровске, разлетелись по тыловым аэродромам, все виды боевого обеспечения войск фронта легли на плечи Правобережной авиагруппы. В конце сентября и в октябре она, по существу, одна противостояла врангелевской авиации. В этот период мы выполняли задания командования фронта, 6-й и 13-й армий, а также Бериславской группы.

Несмотря на трудности, наши летчики с честью решали поставленные перед ними задачи. Они надежно прикрывали и переправу, и плацдарм, и Берислав, где находился штаб 6-й армии. Куда бы ни совали нос «хэвиленды», их всюду храбро встречали красные истребители. Наши разведчики контролировали вражескую оборону от Никополя до Алешек по фронту и до рубежа Белозерки — Серогозы — Агайман — Перекоп в глубину.

Такая активность красной авиации пришлась не по нутру белогвардейскому командованию, и оно предприняло новую попытку разбомбить наш аэродром. Мы стойко отражали все налеты неприятеля, но непрерывная борьба в воздухе отвлекала нас от выполнения основных задач. Учитывая это, командующий 6-й армией Корк приказал нам отойти от Днепра.

23 сентября мы перелетели на знакомое летное поле, расположенное недалеко от Писаревских хуторов. Здесь наша авиагруппа базировалась до начала штурма Перекопа. На прежнем, бериславском аэродроме теперь находились лишь дежурные истребители. Иногда там садились разведчики, чтобы дозаправиться горючим и передать срочное донесение командованию.

Неожиданно мне приказали немедленно принять должность помощника начальника авиации 13-й армии. Командование группой я передал Карлу Петровичу Скаубиту, которого уже давно аттестовал как человека, способного быть хорошим руководителем.

Не скрою, оказанное доверие обрадовало меня. Новая должность позволяла работать с большим размахом и лично участвовать в организации взаимодействия авиации с наземными войсками. Но прощаться с людьми, ставшими мне родными, было тяжело. С рядового летчика начал я службу в этой части в 1914 году.

Вот почему сразу по прибытии на новое место я попросил у начальства разрешить мне во время операции почаще бывать у «своих». Мне пошли навстречу.

Навещая группу в дни решающих сражений, я никогда не вмешивался в действия Карла Петровича Скаубита. Да и не было в этом нужды. Он оказался действительно толковым командиром. Работать с ним было легко.

…Участники боев против черного барона никогда не забудут томительных дней затишья, продолжавшегося до 7 октября. Все было как в доброе мирное время. Древняя река спокойно несла свои воды к Черному морю. На ее берегах не слышалось ни единого выстрела. Вылетавшие по нескольку раз в день наши разведчики не замечали на той стороне никакого движения. «Хоть бы один кавалерийский разъезд проехал!» — огорчались они. Мы понимали, что это означает: противник перебрасывает свои войска скрытно, по ночам.

Обстановка на фронте была в это время такова. Добившись успеха на мариупольском направлении и под Александровском, Врангель решил осуществить свою главную цель — вторгнуться на Правобережную Украину. Но на его пути, как утес, стоял каховский плацдарм. Не надеясь ликвидировать его с ходу, черный барон придумал обходный маневр.

Поздней ночью 3 октября полевой штаб 6-й армии получил донесение о том, что противник накапливает понтонные средства южнее Берислава и на участке Корсунский монастырь — Британы.

Ранним утром для проверки этих сведений вылетели Васильченко и Киш. Они очень внимательно обследовали указанные районы, но обнаружили лишь десять лодок на реке возле Британ и несколько десятков подвод около Корсунского монастыря. Решив, что понтоны могут быть укрыты в густом саду на берегу Днепра, летчики сбросили туда бомбы, а затем с малой высоты обстреляли этот участок из пулеметов. Однако и теперь им не удалось заметить ничего такого, что говорило бы о подготовке к высадке большого десанта.

Доклад воздушных разведчиков насторожил наше командование. Стало ясно, что Врангель замышляет какую-то каверзу.

8 октября утром мы со Скаубитом находились в штабе авиагруппы. Вбежал телеграфист и доложил:

— Товарищ командир, по прямому проводу передают срочную депешу.

Мы пошли в аппаратную. «Морзе» ритмично отстукивал точки и тире. Телеграфист тут же расшифровывал их значение. Начальник полевого штаба 6-й армии Кирпичников передавал: ночью отборные дивизии белых — корниловская, марковская и кубанская кавалерийская, — переправившись через Днепр на фронте 13-й армии близ Александровска, движутся на Никополь. Кирпичников требовал усилить воздушную разведку в северном направлении…

— Началось! — с ожесточением сказал Скаубит.

В двенадцать часов зазвонил телефон. К нему подошел Скаубит.

— Кто старший? — переспросил он. — Помощник начальника авиации Спатарель…

И сразу же передал мне трубку.

— С вами говорит комгруппы Бериславской начдив Блюхер, — услышал я в трубке густой голос. По сведениям, полученным от перебежчиков, южнее Берислава, в районе Британы — Основа, сосредоточены крупные силы противника с большим количеством артиллерии и танков. Сегодня вечером или в ночь на девятое неприятель намерен начать форсирование… Вы слышите меня?..

— Так точно, товарищ начдив!

— Предлагаю: немедленно выслать на разведку в Британы — Основа лучшего летчика. Проверить показания перебежчиков. После полета сесть в Бериславе и доложить мне о результатах. Вам ясно?

— Да.

— Кто полетит?

— Товарищ начдив, я представитель штаба армии. Назначить летчика должен сам командир Правобережной авиагруппы Скаубит…

— Прошу вместе с ним приехать ко мне для рассмотрения результатов разведки.

Скаубит послал на разведку Васильченко. Как только Николай взлетел, мы с Карлом Петровичем выехали на машине в штаб Блюхера.

Николай Васильченко хорошо понимал всю важность и ответственность задания. От того, найдет он или нет готовые к форсированию Днепра врангелевские дивизии, зависит решение нашего командования о переброске свежих сил на тот или иной участок.

На предельно малой высоте самолет летит вдоль левого берега. Вот и Британы. Видна каждая хата. Справа — излучина реки. Там острова. Летчик ощупывает глазами каждую заросль. Потом набирает высоту, чтобы охватить взглядом всю местность, внимательно осмотреть дороги, подходы к реке. На карту ложатся четкие фигурки условных знаков…

Мы со Скаубитом с нетерпением ожидали возвращения летчика. Едва он посадил самолет и вылез из кабины, на аэродром прикатил автомобиль.

— Скорей идите сюда! Ехать надо! — крикнул адъютант начдива, сидевший рядом с шофером.

— Подождите, товарищ! — остановил я его. — Сначала летчик доложит непосредственному командиру и напишет донесение. Потом мы вместе с ним и поедем к начдиву.

И вот мы в кабинете Блюхера. Василий Константинович сидит за столом, склонившись над картой. Рядом стоит его начальник штаба.

Товарищ начдив! Красный военный летчик Васильченко задание выполнил, — звонким голосом докладывает Николай.

— Ну и какие результаты? — спрашивает, приподняв голову, Блюхер.

— В районе Британы — Основа крупных вражеских сил не обнаружил. Артиллерии и танков тоже нет.

Блюхер удовлетворенно кивает головой.

А начальник штаба настороженно спрашивает:

— Это верно, товарищ Васильченко? Вы представляете, что означает ваше сообщение?

— Слово коммуниста, это точно.

— Хорошо, товарищ летчик, — тепло говорит Блюхер. — Объясните, что видели.

— В деревне Британы — не более двухсот штыков пехоты, по мне стреляли четыре станковых пулемета, у днепровского берега — десятка полтора лодок. На хуторе Основа — около двадцати сабель кавалерии. На большом острове, что напротив Британ, несколько белогвардейцев с ручным пулеметом. На левом берегу, от Казачьих лагерей до Каховки, больше ничего не обнаружил…

— Спасибо, товарищ летчик, — говорит Блюхер и тут же спрашивает у меня о результатах других полетов на разведку.

Начальник штаба Делает вывод:

— Значит, врангелевская контрразведка специально посылает к нам «перебежчиков» и через них старается уверить нас, что удар будет нанесен с южного направления.

— А мы покажем Врангелю, что верим ему! — с хитроватой усмешкой отзывается Блюхер. Взглянув на часы, он приказывает Скаубиту:

— В семнадцать тридцать произвести бомбометание Британ и Основы. Одновременно с вами откроет огонь артиллерия.

В назначенное время четыре наших самолета вылетели на задание — «эльфауге» и три «ньюпора». Сначала они пробомбили цели, а потом обстреляли их из пулеметов. Один из кавалерийских отрядов врангелевцев был почти полностью уничтожен. Через час три «ньюпора» повторили налет. Наши артиллеристы тоже не пожалели снарядов. В расположении белогвардейцев возникли пожары, начались взрывы. Все плоты и лодки были или сожжены, или потоплены.

 

Западня

Обстановка сложилась тяжелая. Натиск врангелевских войск на правом берегу Днепра продолжался. Наступавшие от Александровска кавалерия генерала Бабиева и корниловская пехотная дивизия соединились с конным корпусом Барбовича. Наши части дрогнули. Пал Никополь, нависла угроза над важным железнодорожным узлом Апостолово. В то же время белые непрерывно штурмовали каховский плацдарм.

События развивались пока по врангелевскому плану. Ударные белогвардейские дивизии в двух местах форсировали Днепр, прорвали фронт, соединились, клещами сдавив наши части, оборонявшие Правобережную Украину. Новые беды — разруха, пожары — надвигались на молодую Советскую Республику. В. И. Ленин еще в марте требовал:

«Нужно постановление РВС: обратить сугубое внимание на явно допущенную ошибку с Крымом (вовремя не двинули достаточных сил)…»

Теперь по указанию Владимира Ильича Реввоенсовет Республики решил создать отдельный Южный фронт. Его войска должны были навсегда покончить с Врангелем. Командующим назначили испытанного бойца ленинской гвардии Михаила Васильевича Фрунзе. В день приезда к нам он обратился к бойцам с пламенным воззванием:

«Вступая ныне в исполнение своих обязанностей, с первой мыслью и первым словом я обращаюсь к вам, товарищи красноармейцы… Врангель должен быть разгромлен, и это сделают армии Южного фронта… Победа армии труда, несмотря на все старания врагов, неизбежна. За работу, и смело вперед!»

Михаил Васильевич Фрунзе обладал всеми лучшими чертами военачальника. Об одной, может быть главной из них, хорошо сказал Семен Михайлович Буденный:

«Он никогда не говорил войскам «идите», он всегда говорил «идемте».. Своей жизни он не щадил, о себе совершенно забывал, имел перед глазами всегда одно: интересы революции».

Приезд Михаила Васильевича вызвал в войсках небывалый подъем. Красноармейцы с радостью и гордостью называли его: наш Фрунзе.

Прибыв на фронт в конце сентября, новый командующий тщательно изучил обстановку и быстро разгадал замыслы Врангеля. По его указанию были спешно переброшены свежие части для усиления обороны Правобережья. 13, 6 и 2-я Конная армии получили предупреждение: белые намерены начать наступление через Днепр. Штаб фронта заранее продумал, как лучше организовать взаимодействие частей при отражении атак врангелевцев. Таким образом, черный барон сам попал в западню.

Принимая меры к укреплению обороны, Михаил Васильевич Фрунзе большое внимание уделял подготовке решительного контрнаступления на всем фронте. Он ни на минуту не забывал указаний, полученных от В. И. Ленина перед отъездом на Южный фронт: ускорить наступление на Врангеля, сделать все, чтобы до предстоящей зимы Крым был возвращен.

Уже 29 сентября, через два дня после вступления в должность, Михаил Васильевич телеграфировал Ленину: «Переход в общее наступление зависит от времени подхода 1-й Конной».

4 октября, в ответ на просьбу командующего фронтом, Владимир Ильич послал следующую телеграмму в Реввоенсовет 1-й Конной: «Крайне важно изо всех сил ускорить передвижение вашей армии на Южфронт. Прошу принять для этого все меры, не останавливаясь перед героическими. Телеграфируйте, что именно делаете».

Это были как раз те дни, когда наши летчики Васильченко и Киш умелой разведкой обнаружили начавшуюся переправу врангелевских войск и своевременно предупредили свое командование об опасности, нависшей над Каховским плацдармом.

…В середине октября, в разгар сражения за плацдарм, Врангель двинул против красных бойцов около тридцати танков и бронемашин. Для нас это не было неожиданностью, Еще задолго до начала боев наши летчики узнали об их появлении под Каховкой: сначала Дацко, потом Скаубит. По указанию Роберта Петровича Эйдемана мы докладывали непосредственно ему о каждом случае обнаружения вражеских танков и броневиков.

Наши укрепления на плацдарме с самого начала оборудовались в противотанковом отношении. Почти все орудия были подготовлены для стрельбы прямой наводкой. Командиры и комиссары разъясняли красноармейцам, как лучше вести борьбу с танками.

Больше того, красным бойцам однажды уже приходилось вести бой с врангелевскими танками, причем в необычных условиях. Это произошло в ночь на 2 сентября под Каховкой. Красноармейцы не дрогнули даже тогда, когда нескольким бронированным чудовищам удалось прорваться через первую линию наших окопов. Они смело бросались со связками гранат на грозные, но неповоротливые французские «рикардо». Метко били по врагу и артиллеристы. Потеряв две машины, врангелевцы отступили.

После этого танки противника под Каховкой не появлялись. Но вот наступило 11 октября… С утра я находился на телеграфе. Из-за сильного ветра линия связи то и дело рвалась, и мне никак не удавалось передать в штаб 13-й армии сообщения наших разведчиков о том, что в районе Ушкалки белые переправились через Днепр. Вдруг дверь широко распахнулась. В комнату вошли возбужденные Скаубит и Вишняков.

— Иван Константинович! — сказал Карл Петрович. — Вот Вишняков привез «хорошие» новости… Да он сам вам расскажет.

И Скаубит тяжело опустился на стул.

Расстегнув куртку, Вася достал из-за пазухи карту, развернул ее на столе и ткнул пальцем на дорогу, ведущую к Дмитриевке:

— Танки…

— Сколько?

— Пять штук.

— А час назад, — вмешался Скаубит, — Васильченко обнаружил у Зеленого Пада еще три бронемашины. Что будем делать?

— Надо немедленно доложить Блюхеру.

— Товарищи командиры, линия еще… не налажена, — извиняющимся тоном сказал телефонист.

— Разрешите, я слетаю? Мигом обернусь до Берислава и обратно, — вызвался Вишняков, складывая карту.

— Нет! — возразил Скаубит. — Не выпущу в такой ветер.

Я подошел к телефону. А вдруг связь уже наладили? Крутнул ручку. В трубке раздался гудок зуммера. Есть связь! Меня быстро соединили со штабом Бериславской группы. Слышимость была плохая. Мне ответили, что Блюхер с начальником штаба находятся на том берегу. Я попросил позвать кого-либо из штабных работников. К телефону подошел помощник начальника штаба Макаров. Выслушав мое сообщение, он крикнул: «Молодцы!» и сразу же повесил трубку.

В последующие дни наши разведчики подтвердили наличие танков и броневиков в Черной Долине и Зеленом Паде. А Ганю Киша врангелевские танки обстреляли над Британами из пушек и пулеметов.

14 октября на рассвете восемьдесят вражеских орудий открыли огонь по нашим укреплениям на каховском плацдарме. Затем пошли в атаку танки и броневики. Как я уже сказал, их было около тридцати. За ними, не отрываясь, продвигалась пехота.

Бойцы-сибиряки 51-й дивизии Блюхера смело встретили бронированные чудовища врага. Отдельные храбрецы выползали им навстречу и бросали под гусеницы связки гранат. Красноармейцы сразу же окружали подбитые танки, сбивали прикладами пулеметы, стреляли из винтовок по смотровым щелям. Исключительно метко вели огонь красные артиллеристы.

Отбив натиск врага, наши бойцы перешли в контрнаступление и погнали врангелевцев. Они захватили у белогвардейцев пять броневиков и десять танков.

15 октября сражение за каховский плацдарм продолжалось. Врангелевские самолеты пытались бомбить наши войска, но красные летчики-истребители отбивали все их налеты.

Для наблюдения за полем боя белые подняли над Британами аэростат. На уничтожение его вылетела группа из пяти самолетов во главе со Скаубитом. Сначала наши летчики, открыв пулеметный огонь, заставили «летающую колбасу» снизиться, а затем забросали ее бомбами. Аэростат и оборудование воздухоплавательного парка были уничтожены.

16 октября провал врангелевского наступления под Каховкой определился окончательно. Преследуя белогвардейцев, бойцы дивизии Блюхера захватили сотни пленных, двадцать орудий, семьдесят пулеметов.

В тот день белый генерал Науменко доносил Врангелю: «Войска отступали в паническом беспорядке. Командиры растерялись, распорядительности не было никакой…

За нами несется конница противника. Жуткий момент, особенно для пехоты. Целыми ротами, бросая винтовки, поднимая руки вверх, пехотинцы сдаются в плен. Большевики продолжают преследовать…»

Бесстрашный в бою Ганя Киш был в то же время очень дисциплинированным летчиком, считал детской забавой выполнять по возвращении домой фигуры высшего пилотажа. И вдруг 16 октября он, появившись над аэродромом, тоже начал «выделывать номера». Сначала, заложив крутой вираж, описал круг, потом сделал спираль и, наконец, пронесся над нашими головами, приветственно качая крыльями. Его летнаб Солдатов радостно махал нам обеими руками.

— Ну, если Киш устроил такой цирк в воздухе, значит, причина стоящая, — сказал, улыбнувшись, Скаубит.

— Будет работа телеграфу! — поддержал его комиссар Кожевников.

Когда «эльфауге» приземлился, из его кабины кубарем выкатился Киш. Забыв о протезе, он без палки быстро заковылял к нам:

— Братцы, беляки отступайт!

— Это мы знаем… — разочарованно ответил Кожевников.

Вытянувшись по стойке «смирно», Ганя с сияющим лицом доложил:

— Товарищи красные льетчики! Черный барон отступайт не только под Каховка! Он побежал, совсем побежал под Бабино — Ушкалка!..

Все, кто находились на аэродроме, бросились к Кишу с криком «ура», начали его качать.

— Не надо высоко! — умоляюще просил Ганя. — Протез сломайт…

Так мы узнали о разгроме врангелевских войск на Правобережье. Белогвардейцам снова пришлось форсировать Днепр под Ушкалкой, но на этот раз в обратном направлении…

Из Писаревских хуторов в штабы Южного фронта, б, 13 и 2-й Конной армий полетело по телеграфу очередное донесение красных летчиков:

«…В Ушкалке мост через Днепр разобран. От Ушкалки через Ольгофельд на Верхний Рогачик движется сплошная колонна кавалерии с обозом длиной около пятнадцати верст…»

В район Ушкалки для бомбометания и штурмовки отступающей колонны противника вылетели два «ньюпора». Это был тот самый полет, в котором Василий Антонович Захаров спас жизнь Скаубиту, севшему на вынужденную посадку в тылу врангелевцев. Затем в воздух поднялись еще четыре наших самолета. Бомбами и пулеметным огнем сопровождали мы тех, кто всего несколько дней назад собирался огнем и мечом пройтись по Украине и даже… начать новый поход на Москву. Последнее, генеральное наступление черного барона позорно провалилось.

В конце октября, незадолго до штурма Перекопа, мне позвонили по телефону:

— Товарищ Спатарель?

— Да.

— С вами говорит начальник Особого отдела.

— Слушаю.

— Мы задержали одного человека. Он говорит, что вы знаете и очень ждете его. Для установления его личности нужна ваша помощь. Я назову несколько примет, а вы скажите его фамилию…

Сердце забилось тревожно.

— Роста маленького, — хриплым голосом продолжал начальник Особого отдела. — В плечах широкий. Глаза голубые. Брови клочковатые. Лицо курносое, упрямое…

Я не дал ему договорить:

— Яша! Яков Яковлевич Гуляев!

— Он самый, — отозвался довольный голос на другом конце провода. — Ждет вас. Передаю трубку.

— Иван Константинович, Иван Константинович! — услышал я радостные восклицания. — Я пришел…

Мы встретились. Обнялись. Яшу трудно было узнать в рваной крестьянской одежде, измученного до крайности.

Вот что стало нам известно из его рассказа. Приземлившись в Александровске, Гуляев быстро порулил к стоянке. Но его почему-то никто не встречал. Потом он увидел двоих в черных кожаных куртках. Они махали руками. Подрулив к ним, летчик залихватски развернул машину и выключил мотор. Аккуратно застегнул планшет. Обернулся. Что это? К кабине бежал человек в погонах! Яков мгновенно выхватил маузер. Поздно! От страшного удара по голове летчик потерял сознание. Очнулся Гуляев тоже от боли. Его били ногами… раздетого догола. Господа офицеры сняли с него все: сапоги, тужурку, френч, часы.

— Ну ты, красная сволочь! Долго будешь прохлаждаться? — процедил офицер с худым дергающимся лицом. — Это тебе не на комиссарской перине отлеживаться.

На мгновение Яша вспомнил комиссара Ваню Савина, его «перину» — пиджачок из байки, на котором он спал…

— Вставай, гадина! — заорал другой офицер. Опираясь на раздавленные сапогами пальцы, Яков оторвал от земли локти. Подтянул ноги. Встал на колени. Шатаясь, выпрямился, голый, окровавленный.

Кругом — искаженные ненавистью лица.

— Ну, соколик, — сказал офицер с худым лицом, поигрывая обнаженной шашкой. — Молись своему Ленину, говори последнее слово: сейчас из тебя капусту будем делать…

В сознании Яши, словно вспышка, мелькнуло лицо Ильича. Как будто вновь услышал его слова: «Биться надо до конца…»

Смотря в упор в наглые, остекленевшие глаза офицера, Гуляев спросил:

— А дадите досказать, ваше благородие? Не зарубите раньше?

— Сказывай! Минута туда, минута сюда — значения не имеет. Все равно полетишь на тот свет!

Со всех сторон донеслись злобные выкрики:

— Говори!

— Не мямли! Мычи скорей, скотина!

— Так вот, господа офицеры! — сказал Гуляев. — Дали вам под зад в семнадцатом году в Петрограде. Всыпали с Колчаком. Стукнули по зубам с Юденичем. С Деникиным намяли холку. Мало?

Вокруг послышалось звериное рычание. Беляки выхватили револьверы, выдернули из ножен шашки.

— Тихо, господа! — гаркнул кто-то. — Сейчас мы его нашинкуем…

— Ваши благородия, и с Врангелем вам будет каюк, могила! — крикнул Гуляев. Ударив стоявшего напротив офицера с худым лицом, он рванулся к самолету. Раздались выстрелы. Споткнувшись, Яков упал…

В этот момент, сигналя, подкатил автомобиль. Сидевший в кабине толстый генерал рявкнул:

— Прекратите! Идиоты! Этого пленного будет допрашивать сам главнокомандующий!

Неуклюже генерал вывалился из машины, подошел к Гуляеву. Их окружили запыхавшиеся врангелевцы.

— Господа офицеры! Немедленно разойтись! — приказал генерал. Те неохотно отступили, как собаки, у которых отняли кость. Адъютант и шофер ремнем скрутили летчику руки и бросили его в автомашину…

Пред очи самого барона Гуляев почему-то не попал. То ли о нем забыли, то ли Врангелю было не до этого. Летчика истязали. На допросах он ничего не сказал. Когда началось наше наступление в Северной Таврии, его посадили в арестантский вагон и повезли в Симферополь.

В дороге Яков думал только об одном: бежать! Но как? Двери вагона закрыты на замки. На тормозной площадке — белогвардейцы: три солдата и офицер…

Внимание Гуляева привлекли люки под крышей вагона, захлопнутые железными заслонками. Один из них оказался закрытым неплотно. Чуть нажми — заслонка отскочит. «Я маленький — вылезу», — с надеждой думал Яша, глядя на узкий проем. О побеге во время остановки поезда нечего было и думать: вокруг вагона ходили охранники.

Наступила ночь. Вторые сутки не открывались двери вагона. Двое красноармейцев, не приходя в сознание, умерли.

Пленные помогли Гуляеву. Поднявшись по их спинам к люку, Яша изо всех сил толкнул заслонку, в лицо ударил упругий поток холодного свежего воздуха. Громче застучали колеса. Протяжно прогудел паровоз. Поезд подходил к какой-то станции.

Яша просунул ноги в люк. Свесился вдоль стенки вагона. Увидел, как мелькают под колесами шпалы. И долгожданная минута наступила: поезд замедлил ход.

— Прощайте, товарищи! — Он отпустил руки и провалился вниз. Когда Гуляев пришел в себя, перестука колес уже не было слышно. Он еле-еле поднялся с земли и заковылял к ближайшей деревне. Выбрав самую неказистую мазанку, легонько постучал в окно. За стеклом показалось бледное лицо немолодой женщины. Увидев окровавленного человека с бородой, она вскрикнула и исчезла.

Через некоторое время дверь заскрипела и открылась. Яша, шатаясь, подошел поближе. Перед ним стояла пожилая украинка.

— Боже, ратуйте! — тихо охнула она.

Обессиленный от голода и пыток, Яков рухнул на ступеньки крыльца.

Оказалось, что Гуляев выпрыгнул из вагона около станции Джанкой. Через три дня, еще как следует не окрепнув, он надел рваную крестьянскую одежду и направился в сторону Перекопа. Шел не спеша, чтобы своими глазами увидеть все, что готовил Врангель к приходу Красной Армии. Заросший бородой, в старой шапке и рваной свитке, он не вызывал подозрений. Высматривал позиции артиллерийских батарей, оборонительные рубежи, прикидывал численность частей. И все запоминал.

Лишь через девять дней Гуляев перешел линию фронта. Голодный, измученный, он не мог сдержать слез, когда его снова назвали товарищем…

Яков Яковлевич Гуляев явился к своим за несколько дней до штурма Перекопа. Добытые им разведывательные данные вскоре очень пригодились. За дерзкий побег из врангелевского плена и за мужество, проявленное в прежних воздушных боях, командующий Южным фронтом М. В. Фрунзе представил летчика к ордену Красного Знамени.

Несколько дней подряд лил холодный дождь. По земле бежали мутные потоки воды. Казалось, они хотели смыть с земли всю кровь, обильно пролитую в тяжелых боях.

Но в конце октября ударил мороз. Земля затвердела, как камень. Летать стало трудно без теплого обмундирования. И когда поднимались в воздух, жутко мерзли в открытых кабинах. Дрогли и мотористы, работая на пронизывающем ледяном ветру. Еще труднее было красноармейцам, сидевшим в окопах на плацдарме.

В эти дни я выполнял задания командующего авиацией Южного фронта Василия Юльевича Юнгмейстера. Невольно думал о том, что война идет седьмой год подряд…

С кем не пришлось драться — с немцами, французами, англичанами, американцами, японцами. Но уже начались мирные переговоры с Польшей. Близится и последний бой с беляками. Лютым он будет. Крепко уцепился черный барон за мерзлую таврийскую землю. Полагая, что Красная Армия обессилена, он рассчитывал отсидеться за неприступными перекопскими и чонгарскими укреплениями.

Но дни Врангеля были уже сочтены. По указанию Владимира Ильича Ленина к Бериславу спешила лучшая армия Республики — 1-я Конная Буденного. Гул стоял на дорогах от топота копыт, стука колес тачанок и громыхания орудий. Я видел, как шли на рысях эскадроны под развернутыми красными знаменами. Отважны были лица конников. Взлетала и неслась над степью боевая, зовущая на подвиги песня:

Еще 16 октября, получив сообщение о разгроме врангелевцев на Правобережье и под Каховкой, Владимир Ильич Ленин телеграфировал Фрунзе:

«Помните, что надо во что бы то ни стало на плечах противника войти в Крым».

М. В. Фрунзе сразу отдал приказ войскам Южного фронта: «Во что бы то ни стало не допустить отхода противника в Крым и согласованным концентрическим наступлением всех армий уничтожить его главные силы… на плечах бегущих овладеть перешейками».

Фрунзе решил разгромить основные силы Врангеля уже здесь, в Северной Таврии, чтобы тому нечем было защищать Крым. Концентрическое наступление означало сдавливание противника по всему полукружию линии фронта к центру, под удары тысяч клинков 1-й Конной.

Его должны были начать 13-я армия — на востоке, недавно созданная 4-я армия — из Александровска. Им предстояло сковать белых боями и задержать их отход. А главный удар наносила с каховского плацдарма 1-я Конная, которой ставилась задача отрезать врангелевцев от перешейков и уничтожить. Ее поддерживали: 6-я армия — с запада и 2-я Конная — с севера. Так выглядел план разгрома основных сил противника…

Учитывая важность боевой задачи, поставленной перед 1-й Конной, Владимир Ильич Ленин счел необходимым послать ее командованию следующую телеграмму:

«Врангель явно оттягивает свои части. Возможно, что он уже сейчас пытается укрыться в Крыму. Упустить его было бы величайшим преступлением. Успех предстоящего удара в значительной степени зависит от 1 Конной».

Далее следовало практическое указание: быстро сосредоточить армию для начала наступления.

Пристальное внимание Владимира Ильича к боевым действиям на Южном фронте, его советы и указания М. В. Фрунзе сыграли решающую роль в быстром разгроме Врангеля. Михаил Васильевич незамедлительно докладывал вождю о планировании и проведении всех операций.

В гражданскую войну мне пришлось встречаться со многими крупными военачальниками. И никто из них так тесно не увязывал боевую работу летчиков с действиями наземных войск, как Михаил Васильевич Фрунзе. Он ценил авиацию и старался использовать ее всеобъемлюще.

Под стать ему был и его командующий авиацией Василий Юльевич Юнгмейстер. Они вместе прибыли к нам с Туркестанского фронта. Их сблизила не только работа, но и убеждения. Василий Юнгмейстер тоже с юношеских лет посвятил себя делу революции.

В 1904 году он мальчишкой вступил в подпольный кружок большевиков. В семнадцать лет его арестовали за участие в боевой рабочей дружине. Дважды он бежал из ссылки. Под именем Михаил он был одним из руководителей петербургской большевистской организации. По заданию партии поступил в Гатчинскую авиационную школу. В 1915 году, окончив ее, стал летчиком. Убыл на фронт, много летал, приобрел немалый боевой опыт. После Октябрьской революции командовал красной авиацией Западного, Северного и Туркестанского фронтов. За мужество в воздушных боях и умелое руководство авиаотрядами его наградили орденом Красного Знамени и почетным оружием.

Планы Фрунзе по боевому использованию авиации и сейчас не лишены интереса.

При разгроме черного барона он предлагал действовать крупными авиагруппами на важнейших оперативных направлениях, а в нужный момент направлять все самолеты фронта на решающий участок сражения.

Конкретно это выглядело так. С юга, с каховского плацдарма, наносили удар 1-я Конная и 6-я армии. Их должна была поддержать наша Правобережная группа, получившая наименование Южной. Ей придавалась и вся авиация 1-й Конной армии: 24, 36, 41-й разведывательные и 10-й истребительный авиаотряды.

В приказе от 26 октября, отданном накануне решающего сражения в Северной Таврии, Фрунзе требовал:

«Для энергичного содействия наступлению все авиасредства 6-й и 1-й армий объединить в руках общего начальника…»

Таким образом, только на южном направлении должны были действовать восемь авиаотрядов, располагавших двадцатью пятью самолетами.

С севера наносила удар 2-я Конная армия. Для ее поддержки была создана новая Северная авиагруппа, в которую вошли: 1-й истребительный авиадивизион из трех отрядов, прибывший с Западного фронта, 33-й и 44-й разведотряды 2-й Конной и два корабля «Илья Муромец». Северная группа насчитывала около пятнадцати самолетов.

Со стороны Александровска наступала 4-я армия. Ей придавалась авиагруппа, составленная из 9, 12 и 13-го отрядов. В ней было всего десять самолетов. Командовал ею Юрий Арватов.

Итак, по плану Фрунзе с началом наступления в Северной Таврии должны были одновременно вступить в бой около пятидесяти самолетов. Позднее, в трудный момент взятия Чонгара, Михаил Васильевич прикажет бросить на поддержку 4-й армии всю авиацию фронта.

Вблизи каховского плацдарма базировались в районе Перекопа — 1-й авиаотряд имени генерала Алексеева, летавший на «хэвилендах», в Чаплинке — 3-й и 8-й отряды, способные поддержать ударную группу Врангеля, расположенную в районе Серогоз. Они летали на «ариэйтах», «анасалях» и «ньюпорах». В Акимовне стояли 4-й и 5-й отряды («хэвиленды»), а в Федоровне — 2-й отряд («авро»).

Белогвардейцы имели сорок два боеспособных самолета и ждали отправленные из Франции новые «бреге». Эти машины прибыли на пароходах в Константинополь как раз в дни разгрома Врангеля…

Белые располагали большими запасами горючего и запчастей.

Ночь на 26 октября 1920 года. Долгая и холодная ночь ожидания. По вызову Юнгмейстера прибыл в Апостолово под вечер. Мне сказали, что Василий Юльевич на совещании у командующего фронтом, и предложили подождать.

Лишь на рассвете меня вызвали к Юнгмейстеру. Я увидел рослого, худощавого человека с усталым лицом и волнистыми волосами. Он извинился за то, что заставил долго ждать себя, и бодрым голосом сказал:

— Теперь решено. Послезавтра…

Выслушав мой доклад о готовности авиагруппы, Василий Юльевич коротко изложил общий план использования авиации.

— Товарищ Юнгмейстер! — удивился я. — Почему же все авиаотряды передаются из нашей тринадцатой в четвертую армию?

— Нашей… — усмехнулся он. — У вас, Спатарель, какие-то местнические настроения. Все наше — и авиагруппа, и 13-я армия… Потому вас и вызвали. Теперь вся авиация наша. Товарищ Фрунзе вообще хочет использовать ее как единое целое, как огневой резерв фронта…

— Это вы подсказали такое объединение? — поинтересовался я.

— Нет, сам Фрунзе так решил.

Юнгмейстер объяснил, что в предстоящем наступлении авиагруппы будут собраны воедино и при необходимости будут быстро передаваться из одной армии в другую. Речь, таким образом, шла о совершенно новой тактике маневрирования авиацией, перенацеливания ее в зависимости от изменений боевой обстановки.

В заключение Василий Юльевич сказал:

— Прошу вас, товарищ Спатарель, быть моим представителем, — он подчеркнул, — в бывшей «вашей» авиагруппе. Пусть она находится поближе к полю боя. Держите со мной связь. А на днях к вам прибудет авиация 1-й Конной. Тогда кулак у вас будет помощнее!

Взглянув в окно, он нахмурился:

— Вот только бы погода не подвела…

Да, погодка! На нее вполне могли сослаться белогвардейские летчики, чтобы объяснить свое бездействие в конце октября — начале ноября 1920 года, то есть в период сражения в Таврии, под Перекопом и Чонгаром. Но ведь погода была одинаковой и для врангелевской и для нашей авиации. Потому и молчат бывшие баронские асы. В то время как они отсиживались на земле, наши летчики почти ежедневно поднимались в небо. У нас не было ни оборудованных взлетно-посадочных полос, ни противообледенительных устройств, ни приборов для слепых полетов. И все же мы летали!

Условия для работы становились все труднее и труднее. Непрерывно шел то дождь, то мокрый снег. Черноземная таврийская земля раскисла, самолеты еле взлетали. А когда ее прихватывало морозцем, очень опасно было садиться.

Вскоре погода совсем испортилась. Низкие тучи нередко сливались с туманами. Летать стало невозможно. Это помешало нам полностью выполнить план, намеченный Фрунзе.

Северная авиагруппа, сформированная в районе Апостолово, не смогла провести большой работы накануне операции. Основная тяжесть авиационной поддержки наступавших войск Южного фронта легла, таким образом, на нашу Южную авиагруппу и на авиагруппу 4-й армии, возглавляемую Юрием Игнатьевичем Арватовым.

Во второй половине октября на аэродроме близ Писаревских хуторов кипела работа. Летчики, мотористы и механики, несмотря на плохую погоду, спешно ремонтировали самолеты. По непролазным дорогам мы сумели подвезти из эшелона со станции Копани достаточное количество бензина и масла. Создали и большой запас бомб, в том числе пудовых и двухпудовых, предназначенных для разрушения долговременных укреплений врага.

Учитывая важность аэрофоторазведки перекопской укреплснной полосы, мы установили на трех машинах фотоаппараты «Потте». Наши разведчики ежедневно делали по нескольку вылетов.

Незадолго до наступления в отрядах прошли открытые собрания комячеек. Они еще выше подняли боевой дух людей. Руки всех коммунистов и беспартийных дружно поднимались за резолюцию:

— Смерть черному барону!

Мотористы и механики всегда-то работали много. А в эти дни — просто не отходили от самолетов. Вишняков, Киричко, Ягеллович, Молодцов, Дедюлин, Поляков, Кудрявцев, Кожебаткин, Киш, Добров и все остальные летчики и летнабы с нетерпением ждали начала наступления. Все хотели принять личное участие в разгроме последних банд белогвардейцев. Васильченко чуть не плакал: ему пришлось свой совсем обветшалый «ньюпор» перегнать на капитальный ремонт. По той же причине грустил и Захаров. Зато Рыков ходил счастливый. Над ним, «безлошадным», сжалились товарищи из 4-го отряда: отдали ему свою резервную машину.

Последние дни перед началом наступления. Над головой — хмурое небо. На летном поле месиво грязи. Поэтому механики с особым старанием готовят к вылету свои машины. Одни летчики уходят на разведку, чтобы добыть последние, самые свежие данные о противнике, другие — на перехват одиночных «хэвилендов», которые пытаются прощупать пульс каховской переправы — главной дороги к Перекопу, — заглянуть в наш тыл, в глубь Правобережья.

Я рад, что мои товарищи с честью выполняют приказ Фрунзе — обеспечить полную скрытность подхода 1-й Конной армии. Ни один врангелевский самолет так и не смог пробиться в район Берислава.

Накануне наступления, уже поздним вечером, я с трудом добрался до Берислава. Здесь надеялся хоть что-нибудь узнать об авиагруппе 1-й Конной. Ее представитель в Писаревские хутора не прибыл. Приказ о порядке совместных действий с нею тоже не поступил.

До наступления оставались считанные часы… И мы со Скаубитом решили: пока стоит мерзкая, нелетная погода — подтянуть свою Южную авиагруппу ближе к фронту. Транспорта для одновременной переброски людей, самолетов, горючего, боеприпасов у нас не было. Добравшись по бездорожью до Берислава, я надеялся, что здесь нам дадут кое-какие средства перевозки.

Мои надежды не оправдались. Отсюда тоже не было прямой связи с Николаевом, куда перелетела с другого фронта авиация 1-й Конной. Отказали мне и в транспорте. Так и пришлось вернуться назад ни с чем.

Ночь перед боем прошла быстро. С рассветом грянули пушки, застрекотали пулеметы. Пошли в атаку полки 51-й, Латышской, 15-й стрелковых дивизий, прорывая фронт под Каховкой. Вот когда еще раз понадобилась переправа через Днепр, для защиты которой летчики авиагруппы не щадили своей жизни: по понтонному мосту застучали копыта буденновских конников.

Эскадрон за эскадроном втягивались на грязно-желтый помост переправы, тянувшейся к левому берегу. Кони медленно, осторожно шагали по качающемуся настилу понтонного моста, словно не верили, что вот так просто можно пройти над водой.

Так уходила в бой лучшая армия Республики — 1-я Конная Буденного. Та самая армия, полуголодные бойцы которой накануне броска в тыл белогвардейцев постановили:

«Составить маршрутный поезд в двадцать пять вагонов с продовольствием для рабочих Москвы, Петрограда, Тулы ко дню 3-й годовщины Пролетарской революции в подарок от бойцов Первой Конной армии».

Как острый клинок, разрубила 1-я Конная Северную Таврию, закрыла врангелевцам пути отхода к перешейкам. Вступили в сражение 6-я, 2-я Конная, 4-я и 13-я армии.

Жарко стало барону на холодных таврийских равнинах. Тут уж не до изматывания противника — лишь бы свои войска спасти от полного уничтожения!

51-я стрелковая дивизия Блюхера преследовала своего старого врага, с которым долго дралась за каховский плацдарм. На плечах 2-го армейского корпуса генерала Витковского она подошла к перекопским позициям. В жестоком бою 29 октября сибиряки прорвали два укрепленных рубежа и вплотную подошли к главной полосе обороны Перекопа — Турецкому валу. Путь в Крым через Перекопский перешеек для врангелевцев был закрыт.

Ударная группа белогвардейской армии метнулась в сторону Чопгара и севернее Агаймана напоролась на полки 1-й Конной. Петля затягивалась… Перепуганный Врангель в ночь на 31 октября отдал приказ об общем отходе своих сил через Чонгарский перешеек.

В районе Отрада — Рождественское — Сальково две дивизии и особая бригада 1-й Конной армии во главе с Буденным и Ворошиловым встретили обезумевший от злобы поток всей врангелевской армии, стремившейся пробиться в Крым.

И грянул бой! Командарм Семен Михайлович Буденный и член Реввоенсовета Климент Ефремович Ворошилов рубились как рядовые конники.

Крутила по степи поземка. Быстро укутывала в белый саван павших на поле сражения. В кавалерийской рукопашной битве свистели шашки, храпели кони. Схватились в рубке одна кавалерийская лава с другой.

Целый день буденновцы сдерживали яростный напор лучших войск Врангеля. Лезли напролом конный корпус генерала Барбовича, корниловцы, дроздовцы, марковцы, которых называли цветными за особый цвет фуражек. Их с ходу поддерживали броневики, пулеметные установки на автомобилях, артиллерия. Много славных буденновских бойцов, героев разгрома Деникина и польских легионов, навсегда остались лежать в земле у входа в Крым.

1-я Конная армия замкнула кольцо окружения. И все-таки белые вырвались, воспользовавшись запоздалым подходом 2-й Конной и 13-й армий. Они просочились в Крым через Чонгарский перешеек, сожгли и взорвали мосты за собой.

Авиация 1-й Конной в район боевых действий не прибыла. В сражении за Северную Таврию не участвовала. Поэтому намеченное Фрунзе объединение авиации 6-й и 1-й Конной армий не состоялось.

Командование 6-й армии использовало подчиненную ему Южную авиагруппу для выполнения своих боевых задач. Прежде всего — для поддержки 51-й дивизии Блюхера, вступившей в бой за Турецкий вал.

Случилось так, что главная ударная сила наступления — 1-я Конная армия — оказалась без прикрытия авиации. 2 ноября, на следующий день после кровопролитного побоища у Отрады, Буденный и Ворошилов сообщали командующему фронтом:

«Первая Конармия выполняет вашу директиву в тяжелых условиях отсутствия в армии автоброневиков и авиации. Несмотря на все усилия, просьбы, техника не была доставлена до сих пор, и борьба проходит в неравных схватках… За всю операцию над нашим расположением не появился ни один наш аэроплан».

Семен Михайлович Буденный и Климент Ефремович Ворошилов, по-видимому, полагали: авиация 1-й Конной, находясь в объединенной авиагруппе, используется на другом участке фронта. В то время и мы в Писаревских хуторах никак не могли понять: почему не прибыли авиаотряды Конной армии? Командующий авиацией Юнгмей-стер тоже добивался ответа на этот вопрос. Связи с Николаевом не было. Причина отсутствия на фронте большой авиагруппы оставалась неясной.

Авиация 1-й Конной армии направилась в Николаев не случайно: здесь находились 6-й и 8-й авиапарки. Это были специальные железнодорожные составы, имевшие оборудование, станки, материалы, запчасти для капитального ремонта моторов и самолетов. А после боев на польском фронте машины летчиков-конармейцев вышли из строя.

Авиаотряды 1-й Конной прибыли в Николаев эшелонами 23 октября. Только успели разгрузиться и приступить к ремонту — сражение в Северной Таврии началось. Можно было спешно подготовить один-два самолета в ущерб другим. Но люди решили приналечь, чтобы пустить в бой сразу группу из пяти-шести машин.

И погода была очень плохая. Летчики Южного фронта, томившиеся в то время на аэродромах, хорошо помнят, что только три дня — 1, 2 и 3 ноября — выдались более менее хорошими: облачность приподнялась, прекратились снежные бури, рассеялся туман. За исключением этих трех дней погода стояла с конца октября до середины ноября такая, что даже самый простой полет, без выполнения боевого задания, становился экзаменом мужества и пилотажного мастерства. И все-таки люди, рискуя жизнью, летали. Не могли сидеть на аэродроме, зная, что в эти часы насмерть рубятся с врагом буденновцы, идут в лобовую на Турецкий вал сибиряки, вброд переходят Сиваш бойцы 15-й и 52-й дивизий.

Так, через несколько дней после сообщения командарма Буденного и члена Реввоенсовета Ворошилова из Николаева в район расположения 1-й Конной вылетели шесть самолетов. Сквозь туман и снеговые тучи прорвался лишь один. Причем и он из-за отказа мотора не дотянул до намеченного аэродрома, совершил вынужденную посадку. Летевший на этом самолете начальник штаба авиации 1-й Конной армии Григорьев приехал к Семену Михайловичу Буденному на… волах. И все-таки позднее летчики-буденновцы долетели до своей армии и приняли участие в последних боях с врагом.

24 октября по переданному телеграфом приказу Юнгмейстера в Павлограде начала формироваться авиагруппа 4-й армии из боевых звеньев 9, 12 и 13-го Казанского отрядов. Возглавил ее боевой летчик, трижды награжденный орденом Красного Знамени, Юрий Игнатьевич Арватов. Уже 27 октября командарм Лазаревич приказал Арватову лётом перебазировать авиагруппу в Александровск, чтобы разведкой и бомбометанием помочь в преследовании отходящих колонн противника.

Группа приказ о перелете выполнила, но к боевым действиям приступить не смогла. Полеты сорвала снежная буря. Она же полностью расстроила движение на железной дороге Павлоград — Александровск. Эшелоны авиагруппы застряли в пути. Летчики несколько дней не могли летать из-за ненастья и отсутствия бензина, масла, боеприпасов…

Наша Южная авиагруппа по-прежнему оставалась в Писаревских хуторах. Транспорта для перевозки нам не дали. Погода была такая же, как в Николаеве и Александровске. Обстановку в нашей группе ясно передает донесение командующего и комиссара авиации 6-й армии. Оно отправлено телеграфом в штабы Воздушного флота Республики и Южного фронта 2 ноября.

«Сообщаю: 29, 30 и 31 октября в Южной авиагруппе вследствие неблагоприятной погоды полетов не было.

1 ноября в 14.00 самолеты вылетали для выполнения разведок. А оставшиеся самолеты пойдут на бомбометание у Перекопского перешейка, где обнаружено большое скопление противника».

Южная авиагруппа в эти три летных дня — 1, 2, 3 ноября — действовала наиболее активно. Юнгмейстер старался использовать наших летчиков фактически на всем обширном фронте боевых действий, даже на его восточном участке, у Сивашского моста. Но командующий и комиссар авиации 6-й армии доложили:

«Произвести разведку и бомбометание Сивашского моста северо-восточнее от него технически невозможно за дальностью расстояния, так как авиагруппа стоит еще в Писаревских хуторах, что семнадцать верст западнее Берислава. 3 ноября авиагруппа переходит на новый аэродром — село Большие Копани. № 1589».

Замечу кстати: перевести нас в Большие Копани на левый берег Днепра, но поближе к Бериславу хотели для того, чтобы избавить от дальней перевозки на аэродром бензина и бомб. Вместе со Скаубитом и комиссаром Кожевниковым мы высказались против этого предложения. Нам важно было перелететь поближе к наступающим частям. Я предложил перевести авиагруппу в заветное для нас место, по соседству с Перекопом — на наш старый аэродром Аскания-Нова. Прикинув, сколько волов и лошадей понадобится, чтобы доставить все самолеты и имущество группы по непролазной семидесятикилометровой дороге, начальник тыла 6-й армии обругал нас: транспорта не хватало даже для снабжения дивизии Блюхера, дравшейся под Перекопом. Так мы и продолжали действовать из Писаревских хуторов. Летчики преследовали отступающие части белогвардейцев. Выполняли ближнюю и дальнюю разведки.

Работать с каждым днем становилось все труднее. По мере стремительного наступления частей удаленность аэродрома от линии фронта все увеличивалась. Разведка обширного района до Серогоз — Перекопа и далее до Мелитополя — Сивашского моста становилась непосильной для «ньюпоров», неспособных летать на столь большое расстояние. Двух наших самолетов-разведчиков — дряхлого «Фармаиа-30» и «эльфауге» — не хватало для обслуживания всего фронта. Переход в Асканию-Нова, расположенную как бы в центре театра военных действий, был жизненно необходим. А пока… летчики, мои дорогие товарищи, махнув на все рукой, улетали от Писаревских хуторов все дальше и дальше. Возвращаясь, садились с пустыми бензобаками.

Когда конница Буденного внезапно перерезала белым путь отхода в Крым, врангелевские летчики в Таврии бросили и сожгли большую часть машин. В последний момент несколько «хэвилендов» из 4-го и 5-го белогвардейских отрядов попробовали помешать 1-й Копной армии. Но их редкие и робкие полеты уже ничего изменить не могли.

Из-за нелетной погоды, а главное из-за того, что они потеряли всякую надежду на победу, врангелевцы после 1 ноября вообще прекратили летать. Их охватил панический зуд эвакуации.

Дорогой ценой уплатил Врангель за желание разбить в Северной Таврии наступающие полки Красной Армии. Его войско отступало. Вдоль Арабатской стрелки и Чонгарского перешейка после встречи с 1-й Конной двигалась уже не армия, а толпа, смесь обозов, кавалеристов, беженцев, пехоты. Беляки бежали с такой скоростью, что на каждой версте их отступления оставалось до пятидесяти запаленных насмерть лошадей.

Благодаря смелому рейду 1-й Копной армии черный барон потерпел в Таврии тяжелое поражение. В Крым удалось уйти только половине его армии. Вот что писал об этом Михаил Васильевич Фрунзе в приказе войскам Южного фронта:

«…Противник понес огромные потери, нами захвачено до двадцати тысяч пленных, свыше ста орудий, масса пулеметов, до ста паровозов и двух тысяч вагонов, почти все обозы и огромные запасы снабжения с десятками тысяч снарядов и миллионами патронов…

Армиям фронта ставлю задачу — по Крымским перешейкам немедленно ворваться в Крым…»

Оставшиеся части Врангеля укрылись за перекопскими и чонгарскими укреплениями. Они спешно готовились к отражению штурма.

 

Штурм

В 1920 году, незадолго до последней битвы с белогвардейцами, газета «Нью-Йорк таймс» писала, что Врангель олицетворяет собой «рыцарство, молодость, талант и мудрость». Да и как ей было не восхвалять черного барона, если он являлся ставленником иностранных империалистов, если американское вооружение шло к нему нескончаемым потоком.

Иностранные газеты много кричали тогда и о, неприступности белогвардейских укреплений в Крыму. Они называли Перекоп и «вторым Верденом», и «валом смерти», и даже «Гибралтаром на суше».

Мнение буржуазных борзописцев о Врангеле мы, разумеется, и тогда не принимали всерьез. Однако в оценке возведенных белыми оборонительных сооружений они почти не ошибались.

Я много раз летал над Перекопом, хорошо изучил его с воздуха и могу смело утверждать, что это действительно была неприступная твердыня. Вот этот-то «Гибралтар на суше» и предстояло взять штурмом полураздетым, полуголодным и плохо вооруженным бойцам Красной Армии.

…Наступило холодное утро 1 ноября. Горы темных облаков немного приподнялись над аэродромом. Поредел туман. Посветлело.

— Погодка-то налаживается! — радостно говорили друг другу летчики, проверяя работу моторов перед вылетом на разведку.

Первым предстоит подняться в воздух Гане Кишу и летнабу Петру Доброву. Задание у них ответственное — произвести аэрофотосъемку укреплений Турецкого вала. Эти снимки нужны самому командующему фронтом. Вторую задачу поставил перед экипажем комиссар: разбросать над Перекопом специальные листовки. С их содержанием Кожевников ознакомил всех летчиков. Во избежание нового кровопролития наше командование призывало солдат противника прекратить бессмысленное сопротивление.

В авиации не любят трогательных прощаний. Махнув рукой, Киш порулил машину на старт. Мы условились с ним: если он через полчаса не вернется, значит, погода на маршруте сносная, и я начну выпускать другие самолеты.

«Эльфауге» взлетел и скрылся в облаках. А через полчаса отправился на задание Борис Рыков.

С нетерпением и беспокойством ожидали мы возвращения разведчиков. Но раньше их вернулся на своем «ньюпоре» Борис.

— Товарищ комгруппы! Красвоенлет Рыков задание выполнил. Облачность поднялась до тысячи метров. На аэродроме Армянский базар самолетов противника нет. В воздухе их тоже не встретил. Над Армянским базаром обстрелял змейковый аэростат.

— Значит, врангелевская авиация уже смылась! — с нескрываемой радостью сказал комиссар Кожевников.

— А «эльфауге» не видел? — спросил Скаубит.

—  Да, забыл сказать, — спохватился Рыков. — Киш с Добровым ходят над Турецким валом. Вокруг них море разрывов, а они хоть бы что, даже не маневрируют. Ну и нервы у Киша!

— Верно! — заметил комиссар. — Нервы у него хорошие. Он их бережет. Говорит, еще родную Венгрию надо освобождать…

Позднее мы узнали, как проходил этот полет. Когда разведчики засняли Перекоп и укрепления Литовского полуострова, у них кончилась пленка. Прежде чем возвратиться домой, они решили пролететь дальше, до Армянска. Внизу дымилось Гнилое море. И всегда-то нерадостное, оно теперь казалось мрачным: голые берега, гиблые топи, темная вода. Добров старательно наносил на карту пулеметные гнезда, замеченные на Сивашском побережье.

Заметив над Армянским базаром привязной аэростат, разведчики открыли по нему огонь из пулеметов. Беляки вынуждены были спуститься на землю. Наблюдатели и прислуга разбежались. Добров выбросил за борт последнюю пачку листовок.

Наконец, после трех с лишним часов пребывания в воздухе, «эльфауге» возвратился на аэродром. Выбравшись из кабины, Киш сразу же начал торопить моториста поскорее заделать пробоины в плоскостях и фюзеляже. Их насчитали двенадцать. Несмотря на усталость, летчик решил сделать еще один полет, на этот раз с Георгием Халилецким. Теперь он намеревался разбомбить цели, которые только что высмотрел.

Мы с Добровым поспешили в фотолабораторию. Надо было быстро проявить пленку, отпечатать снимки, смонтировать фотопланшет, составить обстоятельное разведдонесение.

В этот день наши летчики привезли немало интересных сведений о противнике. Возвратившись из второго полета, Рыков доложил: «На дороге Перекоп — Армянский базар усиленное движение. Перед Турецким валом заметил большое скопление пехоты — до тысячи человек. Сбросил туда бомбы».

Доклад Захарова:

«Замечены две батареи южнее вала против Перекопа. За валом — скопление пехоты, до восьмисот человек. Сброшены две десятифунтовые бомбы. В Армянском базаре — обоз до пятисот повозок, пехота и конница».

Киш и Халилецкий тоже успешно выполнили задание. Несмотря на дымку, они метко сбросили на Турецкий вал пять пудовых бомб.

Донесений было много. Телеграфист еле успевал передавать их в штаб 6-й армии. А оттуда они шли дальше, к командующему Южным фронтом.

На следующее утро Петр Добров явился в штаб дивизии, где находился Фрунзе. Ему велели подождать командующего, который с несколькими крестьянами ушел на берег Сиваша. А чтобы время не пропадало зря, летнабу предложили составить легенду к фотопланшету, то есть описать сфотографированные цели и сделать свои выводы.

Петр сел за небольшой столик у окна, достал карту, аккуратно подклеенную ленту фотоснимков, разведдонесение и углубился в работу. Увлекшись, он не заметил, как к нему подошел коренастый человек в простой гимнастерке.

— Здравствуйте, товарищ летчик! — сказал он. — Это вы летали над Турецким валом?

— Здравствуйте, — ответил Добров, с неохотой отрываясь от дела. — Над перешейком сейцас каждый день летают. И не я один.

Летнаба не удивил этот вопрос. С ним говорили уже многие штабные работники. Он с нетерпением ждал, когда его вызовет Михаил Васильевич Фрунзе.

— Это верно, — согласился незнакомец. — Но я имею в виду самолет-разведчик, который был над перешейком первого ноября, примерно в одиннадцать утра…

— Тогда мы, красвоенлет Киш и я.

— Поздравляю, товарищ Добров, со смелым полетом, — сказал собеседник, присаживаясь рядом на табуретку. — Мне говорили, ваш самолет сильно обстреливала Даже с земли страшно было смотреть. Вам-то не боязно было?

Доброва как-то сразу расположил незнакомец с серыми проницательными глазами. И он искренне ответил:

— Может, и забоялся, если бы за пассажира летел. А если занят работой, о страхе думать некогда.

И, помолчав, добавил:

— Одно только беспокоило, а вдруг из-за тумана снимки не получатся. Ведь нам сказали: аэрофотосъемка производится по приказу товарища Фрунзе. Значит, задание очень важное. И если нужно, не беда, что один экипаж погибнет. Зато он тысячи бойцов спасет. Тех, которым Перекоп надо штурмовать…

— Выходит, раз нужно, то и жизни не жалко? — с улыбкой спросил собеседник.

— Нет, почему, каждому жить хочется, — возразил Петр. — Но ведь я уже сказал: когда в бой идешь, об этом не думаешь…

Незнакомец немного подумал о чем-то и попросил Доброва подробнее рассказать обо всем, что он видел с воздуха. Приняв его за ответственного работника штаба, Петр не торопясь выложил все свои наблюдения. Нередко он прибегал к фотопланшету и карте.

— Значит, вы уверены в том, что Перекоп — Сиваш — Чонгар составляют единую цепь укреплений?

— Думаю, что так.

— Ну а где наиболее слабые места?

— На побережье Сиваша, — ответил Добров. — И неспроста: через него не переберешься. Даже с самолета можно определить, что там вязкая топь.

— Весь берег такой? — Летнабу показалось, что этому вопросу его собеседник придает особое значение.

Добров вспомнил, как в полете обратил внимание на сапожок Литовского полуострова. Ему подумалось тогда, что это единственное место, где можно посадить самолет.

Когда летнаб высказал свои соображения, незнакомец довольно улыбнулся и заключил:

— Правильно говорите, товарищ Добров. То же самое утверждают и здешние крестьяне.

Он энергично встал, внимательно посмотрел на Петра лучистыми глазами и добавил:

— Спасибо, товарищ Добров! Смелый полет совершили. И главное, очень полезный. Ваши снимки мы размножим и раздадим всем командирам наступающих частей.

Собеседник ушел, а Добров все еще думал о нем: «Какой умный и душевный человек. Как он быстро разобрался в фотопланшете…» В этот момент к нему подошел другой штабной работник и попросил:

— Пожалуйста, побыстрее заканчивайте легенду. Товарищу Фрунзе очень понравился ваш доклад о разведке.

Накануне штурма Михаил Васильевич Фрунзе объехал всю линию фронта, встретился с Блюхером под Перекопом, с Лазаревичем под Чонгаром, с Буденным и Ворошиловым, побывал у командиров почти всех дивизий. Нет, он был не из тех полководцев, которые узнают обстановку из вторых или третьих рук. Фрунзе своими глазами увидел и Турецкий вал, и прикрученные проволокой подошвы красноармейских ботинок. Сидел в окопах и разговаривал с бойцами. Беседовал с жителями присивашских деревень и советовался по телеграфу с Владимиром Ильичем Лениным. Детально сообщал ему обо всем происходящем.

Вот одно из телеграфных донесений командующего Южным фронтом Председателю Совнаркома:

«Части войск, особенно 30, 51, 52 и 15-й дивизий, находятся все время под открытым небом без возможности укрыться и при крайне недостаточном обмундировании. Особенно плохо с обувью, которая за дни быстрых маршей страшно истрепалась. Несмотря на все это, настроение частей бодрое и уверенное».

Меня, участника тех давних событий, всегда волнуют ленинские документы 1920 года. Они показывают прямое и самое активное влияние Владимира Ильича на весь ход боев по разгрому Врангеля. Дальновидность Ленина, к которой мы уже как-то привыкли, все-таки каждый раз поражает. Например, еще 16 октября, когда Председатель Совнаркома торопил с переброской 1-й Конной армии к Бериславу, а все войска Южного фронта только начали готовиться к решительному вторжению в Северную Таврию, на имя Фрунзе из Москвы пришла телеграмма. Заканчивалась она так:

«…проверьте — изучены ли все переходы вброд для взятия Крыма. Ленин».

Это лаконичное указание Ильича было очень своевременным и важным. Оно давало совершенно другой поворот быстро назревавшим событиям.

Невольно представляю Михаила Васильевича Фрунзе за чтением этой телеграммы. Для него, человека с ясным умом полководца, слова Ленина явились отправным пунктом для разработки смелого стратегического плана.

Вероятно, Фрунзе сделал такие выводы: Врангелю нельзя дать передышку. Удар в Таврии должен немедленно перерасти во взятие Крыма. Ильич прав, напоминая об изучении бродов. Ибо так или иначе Врангель будет упорно защищать заранее подготовленные к обороне Перекоп, Чонгар, Арабатскую стрелку. Англо-французско-белогвардейский флот сильнее нашего. Значит, о высадке крупного десанта думать нечего. Следовательно, где бы мы ни начали наступление — на Чонгаре или Перекопе, — нам остается одно: форсировать Гнилое море, зайти в тыл укреплений противника. Это единственный путь в Крым…

Как коммунист, поставленный революцией во главе Южного фронта, Фрунзе был всегда связан с Лениным и сердцем и мыслями. Владимир Ильич требует: «Во что бы то ни стало в кратчайший срок раздавить Врангеля, так как только от этого зависит наша возможность взяться за работу мирного строительства». И Фрунзе отдает приказ: «…по Крымским перешейкам немедленно ворваться в Крым и энергичным наступлением на юг овладеть всем полуостровом, уничтожив последнее убежище контрреволюции».

Главный удар наносила 6-я армия. Она форсировала вброд Сиваш и одновременно атаковывала Турецкий вал в лоб. За ней должны были устремиться на Перекопский перешеек 1-я и 2-я Конные армии. Через Чонгар прорывалась в Крым 4-я армия, за ней — дивизии 13-й армии.

Линия фронта перехватила узкие перемычки, соединяющие Крым с материком. На Турецком валу, Литовском полуострове, Ишуньских позициях, вдоль южного берега Сиваша, на Чонгарском полуострове и Арабатской стрелке белогвардейцы лихорадочно заканчивали строительство долговременных оборонительных сооружений.

— Что творится по ту сторону линии фронта?

На этот вопрос товарища Фрунзе могла ответить только авиация. И наши летчики, невзирая на исключительно плохую погоду, продолжали разведывательные полеты.

А тут, как назло, вышла из строя наша гвардия. Николай Васильченко и Василий Захаров отогнали свои машины на капитальный ремонт. Яша Гуляев после пыток во врангелевском плену лежал в госпитале.

Больше всех перед штурмом летали Василий Федорович Вишняков и Борис Васильевич Рыков. Работали и за себя и за друзей.

Вася Вишняков — скромнейший человек, изумительный летчик. Я уже рассказывал, как он босиком пришел к нам на аэродром в начале гражданской войны. И вот теперь она кончалась. Каждый чувствовал: эта битва будет последней.

Как-то в минуты затишья разговорились с Васей. Помянули добрым словом нашего славного комиссара Ивана Савина. На его могилу в Снегиревке наши ребята частенько наведывались. Как мы жалели, что его нет среди нас накануне решающего штурма!.. Вишняков вдруг вспомнил:

— Знаете, а ведь комиссар не раз говорил, что мне пора вступать в партию большевиков. Обещал рекомендацию дать…

Я обрадовался:

— В самом деле, а почему ты не вступаешь в партию? Ты же по жизни, делам и убеждениям — настоящий большевик…

Он долго молчал, потом смущенно ответил:

— Неловко как-то. Скажут, бывший прапорщик к партии примазывается…

Вот каким был мой закадычный друг Вася Вишняков.

По характеру во многом напоминал его и Борис Рыков. Такой же тихий, сдержанный, мягкий. Сразу чувствовалось, что рос в интеллигентной московской семье. От него не только ругани — громкого слова не услышишь. Больше всего он не любил пышных фраз.

И вот наступило 3 ноября. Командующему фронтом понадобились сведения о противнике, засевшем на Перекопе. А в тот день погода испортилась окончательно. В воздухе повисла серая непроглядная мгла. Из нескольких летчиков к Турецкому валу пробились только двое: Борис Рыков утром, Вася Вишняков днем, когда видимости почти не стало. Оба привезли очень важные сведения, которые были немедленно переданы телеграфом М. В. Фрунзе.

Настоящими героями показали себя в эти дни и летчики авиагруппы Юрия Арватова. Туман и облака не помешали им совершить перелет из Александровска на станцию Рыково, расположенную в непосредственной близости к фронту. 6 ноября туда перебрались шесть самолетов, а 9 ноября — еще два. Приказ Фрунзе был выполнен. Накануне сражения 4-й армии за Чонгарскую и Сивашскую переправы группа полностью сосредоточилась в нужном районе.

Чтобы ускорить переброску Южной авиагруппы поближе к Перекопу, я 4 ноября поехал в Асканию-Нова, а оттуда заглянул в Чаплинку. Нужно было попросить начдива 51-й оказать нам содействие в получении транспорта. Но найти Блюхера, хотя бы даже связаться с ним по телефону, не удалось. Тогда я попросил одного из работников штаба передать записку начдиву и сообщить мне о его решении.

6 ноября меня срочно вызвали к телефону.

— С наступающим праздником пролетарской революции! — послышался в трубке знакомый голос работника штаба. — Начдив за вас. Транспорт для отправки авиагруппы в Асканию-Нова вам дали!

— Спасибо, товарищ! — только и успел я сказать: нас разъединили. Телефонная линия была перегружена: завтра должен был начаться штурм Перекопа.

Значит, Блюхер нас поддержал! Теперь наши могли прибыть на новое место дня через два. Я решил выехать на берег Сиваша, побывать в дивизиях, узнать их боевые задачи, чтобы потом лучше организовать взаимодействие.

Пока все шло хорошо. Удручала только скверная погода. Ветер достиг такой силы, что по земле стало трудно передвигаться. О полетах и думать было нечего…

Зато наземным войскам разбушевавшаяся стихия помогла. Напор ветра взломал молодой лед на Сиваше, вздыбил волны и погнал их на восток, все более оголяя вязкие сивашские берега. Уровень воды быстро падал.

7 ноября мне удалось на попутном грузовике добраться до Владимировки, где находился штаб 52-й дивизии Германовича. Здесь я узнал о решении Фрунзе форсировать Гнилое море вброд. Невольно подивился смелости и оригинальности его замысла: Врангель ждет нас только с фронта, а мы ударим по нему и с тыла…

Один из бойцов показал мне вехи, обозначающие проходы через Сиваш. Они начинались у нашего оголенного берега и шли в направлении Литовского полуострова.

7 ноября 1920 года. Третья годовщина Октября. Я был на одном из митингов. Люди стояли под холодным дождем в рваных шинелях и ватниках, в разбитых сапогах и ботинках, даже в лаптях. Выступающие говорили просто и кратко, потрясая винтовкой в воздухе:

— Даешь Крым!

— Подбросим огоньку там, на Литовском! В честь рабоче-крестьянской революции!

Потом такие же бодрые разговоры пришлось слышать у полевых кухонь:

— Кидай в котел всю крупу! Вари кулеш на славу! Последний, горяченький…

Вскоре старшины раздали патроны и гранаты. Последовала команда: «Всем спать. В ночь выступаем».

…И час настал. Ночь выдалась темная, пропитанная липким холодным туманом. Красноармейцы осторожно стали спускаться с берега вниз: впереди проводники, за ними разведчики, саперы с ножницами, пулеметчики. Глухо зачавкала под ногами илистая топь. Один за другим люди исчезали в темноте. Скоро ледяная вода станет им по грудь, а они будут идти и идти, пока не выберутся на другой берег и начнут с врагом последний жестокий бой.

Кто поможет этим героям в трудный час, как не мы, летчики?! Надо ехать встречать своих. Наши удары по белякам с воздуха будут лучшей поддержкой бойцам на том берегу Сиваша. Только бы погода стала хоть немного получше.

Кони мчались во весь опор, а ездовые все подхлестывали их, не обращая внимания на темень и ухабы. Они торопились за снарядами. И вдруг подводы, словно по команде, остановились. Сразу стало тихо.

— Смотрите… — прошептал мне повозочный, показывая назад.

Я оглянулся. Там, в стороне, где находился Литовский полуостров, землю обшаривали длинные белые руки прожекторов. Чуть поодаль выбросил яркие лучи и Турецкий вал. Засверкали вспышки орудийных выстрелов, а через некоторое время ветер донес гул канонады.

— Эх, поляжет там наших! — с горечью сказал ездовой.

Передняя подвода рванулась вперед. За ней — все остальные. Снова началась бешеная гонка: те, кто ушел на другой берег Сиваша, ждали снарядов.

Потом мне подробно рассказали о том, как ударные штурмовые батальоны коммунистов внезапно начали бой на той стороне. Гранатами они рвали проволоку. Штыками выковыривали беляков из окопов. И захватили плацдарм. За ними пошли тысячи бойцов 15-й, 52-й дивизий и двух бригад 51-й. В лобовую атаку Турецкого вала поднялись сибиряки и уральцы Блюхера. Их осыпали снарядами с моря и суши. Из каждых десяти атакующих падало на землю убитыми или ранеными не менее шести. Взять вал пока не удавалось. Но никто не отходил ни на шаг. Фрунзе был в первых рядах сражающихся.

До Аскании-Нова я добрался утром. Сразу пошел к коменданту — позвонить в Чаплинку, узнать о положении под Перекопом. Но стоявшая здесь часть накануне ночью ушла к перешейку, сняв телефонную линию. Плохо будет нам без связи…

Вечером подъехал наш обоз. Вслед за единственным грузовым автомобилем волы тянули арбы с разобранными самолетами, горючим и запасными частями, вооружением и продовольствием. По обеим сторонам обоза двигались летчики и мотористы. Двое суток тащились они по грязи, промокшие, усталые, то и дело вытаскивая застрявшие повозки.

Когда обоз добрался до аэродрома, никто из людей не пошел в помещение отдохнуть и согреться. Сразу же приступили к сборке машин.

И у нас пример мужества, выносливости показывали коммунисты: Кожевников, Шульговский, Матвеенко, Гегеев, Фисенко, Спиваков, Туркин, Ильинский и другие. Они работали на самых трудных участках. Когда все выдохлись и некоторые уже не могли стоять на ногах, Скаубит объявил перерыв. Люди сбились в кучу, кто закурил папиросу, кто как сел, так тут же задремал. Комиссар Кожевников сказал:

— Ничего, ребята, что праздник революции в дороге встретили. Давайте сейчас вспомним, как устанавливалась Советская наша власть. Кто находился в Питере тогда?

Оказалось, что в штурме Зимнего участвовало несколько человек — Костя Ильинский, мотористы Туркин и Фисенко.

— Такое не забывается, — первым отозвался Фиселко. — Когда захватили царский дворец и заставили юнкеров поднять руки, разошлись по комнатам посмотреть… Чего там только не было: картины, вещи, часы. Один из матросов крикнул: «Братки, осторожней! Не побейте чего-либо. Теперь все это наше, народное!» Верно сказал. Раз Советская власть наша, то все, что с ней связано, — тоже наше: богатство и бедность, беды и радости. Вот и сейчас: нам тяжело потому, что ей тяжко. А прикончим барона — всем легче станет…

Потом о штурме Зимнего рассказал Ильинский. Он был тогда в числе красногвардейцев Выборгского района.

— Пошли, товарищи, надо заканчивать работу, — прервал разговор Скаубит.

К утру была собрана и подготовлена к вылету большая часть самолетов. Так прошла у нас штурмовая ночь на 9 ноября.

А утром… Кажется, никогда в жизни я не глядел на небо с такой ненавистью. Оно было сплошь загромождено зловещими темными тучами.

Весь день 8 ноября М. В. Фрунзе находился на передовой, с бойцами дивизии Блюхера. Хотя наши командиры и красноармейцы дрались с беззаветной храбростью, им не удалось с ходу взять Турецкий вал. Три раза сибиряки и уральцы поднимались в атаку, но всякий раз вынуждены были откатываться назад под губительным пулеметным и артиллерийским огнем.

Удрученный неудачей, Михаил Васильевич поздно вечером возвратился в штаб 15-й дивизии, который располагался в деревне Строгановка. Здесь его ждала еще одна неприятность: ему доложили, что ветер, изменив направление, погнал волны в обратную сторону, вода в Гнилом море начала угрожающе прибывать.

Положение стало критическим. Атака Турецкого вала захлебнулась. Части, пытавшиеся пройти в Крым по Арабатской стрелке, тоже остановились, встреченные ураганным огнем вражеских кораблей. Дивизии 4-й армии вообще еще не начинали форсирование Сиваша у Чонгара. На Литовском полуострове шел тяжелый бой. Сюда Врангель бросил из своего резерва конный корпус Барбовича. А теперь вот свалилась новая беда: ветер погнал волны Гнилого моря к Перекопу — тысячи людей на крымском берегу могут оказаться в окружении.

Но Михаил Васильевич Фрунзе был испытанным бойцом ленинской гвардии. Его никогда не страшили трудности. Вопреки советам некоторых штабистов, предлагавших дождаться утра, он приказал немедленно поднять весь народ присивашских деревень и мобилизовать его на строительство защитной дамбы. Нужно было во что бы то ни стало преградить воде путь к переправе. Тут же последовали другие его распоряжения: 51-й дивизии начать решительный штурм вала, 4-й армии сделать все для скорейшего взятия Чонгара.

Незабываемая героическая ночь! Решение Фрунзе было выполнено. Наши взяли Турецкий вал, противник бежал к Ишуни. Части, наступавшие с Перекопского перешейка, соединились с бойцами, форсировавшими Гнилое море вброд. Единый поток наших войск двинулся к Ишуньской укрепленной полосе, последней на пути в Крым.

Командующий фронтом сразу же уехал под Чонгар. Там начала форсировать Сиваш 4-я армия.

…Днем 9 ноября к нам, в Асканию-Нова, примчалась забрызганная грязью автомашина. Из нее вышел Василий Юльевич Юнгмейстер, изможденный, с ввалившимися глазами, но веселый. Поздоровался, посмотрел сначала на меня, потом на Скаубита и рассмеялся:

— Да вы как сонные тетери! Чего приуныли? Или ни о чем не знаете?

А мы и в самом деле ничего не знали: связи не было.

— Перекоп взят! — торжественно объявил Юнгмей-стер. — Наши наступают на Ишунь!

Радости нашей не было границ. Эта весть молнией облетела всех людей авиагруппы. Усталость как рукой сняло. Увидев готовые к вылету самолеты, Василий Юльевич удивился:

— А мне сообщили, что ваш транспорт только вчера прошел Чаплинку. Когда же вы успели? Я думал, ваши машины еще лежат по частям на телегах…

Взглянув на затянутое облаками небо, Юнгмейстер сразу умолк и нахмурился. Помолчал немного и объявил, что Фрунзе принял решение стянуть всю авиацию фронта на станцию Рыково для поддержки наступления 4-й армии. Группа Арватова уже перелетела туда и произвела несколько важных разведывательных полетов.

— Скоро гуда прибудет и Северная авиагруппа, — заключил Юнгмейстер. — Вам вылетать по погоде, при первой же возможности. А вот с авиацией 1-й Конной никак не могу наладить связь.

Юнгмейстер снова взглянул вверх. Лохмотья облаков висели так низко, что, казалось, их можно потрогать рукой. Достав из полевой сумки небольшой серый пакет, Василий Юльевич спросил:

— Кого рекомендуете послать в Николаев? Нужно отвезти приказ авиаотрядам 1-й Конной армии о прибытии в Рыково… Сами понимаете, летчик должен быть опытным.

Не успел я рот раскрыть, как Карл Петрович выпалил:

— Позвольте мне слетать?!

— Вам со Спатарелем и здесь работы хватит, — возразил Юнгмейстер. — Неужели, кроме вас, лететь некому?

Подумав, я позвал Бориса Рыкова. Скаубит поддержал меня.

— Согласен! — сказал Юнгмейстер. И с улыбкой добавил: — Это даже символично: Рыков летит вызывать в Рыково…

Пришел Борис, невысокий ростом, в гражданском полупальто с меховым воротником. Скованно представился командующему авиацией фронта. Высоченный Василий Юльевич согнулся, чтобы пожать ему руку. Объяснил суть задания. Потом сказал по-товарищески:

— Борис Васильевич, приказывать вылетать в такую погоду я не имею права. Просто говорю — это нужно для Чонгара. Для тех, кто штурмует Сиваш… Долетите?

Рыков задумчиво глянул вверх, помолчал и ответил:

— Не знаю… Постараюсь, товарищ Юнгмейстер.

Когда «ньюпор» Рыкова оторвался от земли, его начало швырять, как щепку, из стороны в сторону. Но вот наконец он набрал высоту и, взяв курс на запад, скрылся в облаках.

— Боже, помилуй и спаси, — вырвалось у пожилого повозочного.

Никто не осудил его за эти слова, не засмеялся. Мы, коммунисты, не верили ни в бога, ни в черта, но у каждого щемило сердце: сумеет ли Борис добраться до места, останется ли он в живых…

Лишь через несколько дней мы узнали, как летел Рыков. Он вел машину на высоте не более двадцати метров. Тучи все время придавливали его к земле. С тревогой думал: «Если туман над степью приподнимется и сольется с облаками — тогда несдобровать». И это случилось в конце маршрута. Самолет словно врезался в море молока.

Не видя земли, Борис начал плавно отдавать ручку от себя. Вот внизу мелькнуло маленькое окошко, и он увидел через него клочок степи. Спасение! Летчик убрал газ. Стукнувшись колесами о землю, «ньюпор» подпрыгнул, снова коснулся ее и после короткого пробега остановился. Было тихо, лишь слегка потрескивал остывающий мотор.

Рыков выпрыгнул из кабины, быстро осмотрел плоскости, костыль, винт. У него словно гора с плеч свалилась: все в порядке, ничего не поломал!

Осмотревшись, летчик заметил проступающие сквозь туман очертания каких-то строений. Пошел туда. Оказалось, он сел недалеко от Рубановки, намного отклонившись от курса.

На другой день туман рассеялся и видимость улучшилась. Рыков взлетел снова. Так же, как и вчера, пришлось лететь на предельно малой высоте. Перед самым Николаевом обнаружил утечку бензина. Видимо, при ударе о землю треснул бак. Из-за недостатка горючего Борис еле дотянул до станции Копани, где стоял наш эшелон. Оттуда уже на мотоцикле он доставил пакет по назначению.

Мысль о том, что авиация должна помочь 4-й армии, впервые появилась у Михаила Васильевича Фрунзе при разработке плана сражения в Северной Таврии. В директиве, отданной после совещания в Апостолово, которое состоялось в ночь на 26 октября, Фрунзе указал командарму Лазаревичу: «При прорыве укрепленных позиций использовать в полной мере приданные армии… авиачасти».

Потом-командующий фронтом принял еще одно важное решение. 5 ноября, накануне битвы за перешейки, Юнгмейстер, выполняя его указания, поставил авиагруппе Арватова следующую задачу:

«Принять активное участие в боях наших войск, обстреливая пулеметным огнем части противника, а в период наступления организовать разведку с целью определения характера и направления перебросок его войск… бомбометание ближнего тыла и аэродромов… фотографирование… поддерживать связь между нашими частями и штабами».

Авиационную поддержку наземных войск, наступающих на Чонгар, Фрунзе считал настолько важной, что приказал Юнгмейстеру лично руководить ею. 6 ноября Юнгмейстер прибыл на станцию Рыково и с этого момента стал направлять всю боевую работу авиагруппы 4-й армии.

7 ноября, за несколько часов до начала наступления, Фрунзе вместе с Буденным и Ворошиловым послал телеграмму Владимиру Ильичу Ленину. В ней выражалась уверенность, что войска фронта, и в том числе «зоркая стремительная авиация, дружными усилиями освободят последний участок советской земли…».

Это были не просто слова. Уже 8 ноября Фрунзе в специальной директиве приказал командарму Лазаревичу выполнить поставленную задачу «при энергичной поддержке всей авиации фронта».

Таким образом, Михаил Васильевич Фрунзе хотел собрать в районе Чонгара все боеспособные самолеты Южной и Северной групп, 4-й и 1-й Конной армий. В непосредственное распоряжение Юнгмейстера передавался и 4-й истребительный дивизион, состоявший из трех авиаотрядов. Всего с учетом изношенности машин и плохой погоды предполагалось собрать в Рыково тридцать сорок аппаратов.

По мысли Фрунзе, большая объединенная авиагруппа, расположенная в непосредственной близости от передовых частей, могла оказать решающую поддержку в бою за Сивашскую и Чонгарскую переправы.

Михаил Васильевич решил максимально использовать авиацию под Чонгаром, в частности, из-за того, что в 4-й армии не хватало артиллерии. Командующий фронтом расценивал объединенную авиагруппу как мощный огневой резерв. Вот почему в ночь на 9 ноября он указывал:

«Операция 4-й армии тормозится… отсутствием тяжелой артиллерии (дивизионной), неприбытием самолетов…».

Кроме того, Фрунзе учитывал особенность боев в таких районах, как Арабатская стрелка и Чонгар. Здесь требовалось уничтожать точечные цели, закрытые от глаз артиллеристов, но хорошо видимые сверху. Поэтому командующий фронтом предупреждал:

«Без поддержки авиации наша пехота, как показал ряд усиленных ночных поисков, будет нести огромные потери».

Насколько широко и умело Фрунзе использовал авиацию, показывает еще один эпизод. 10 ноября в ходе боев за Ишуньские позиции Врангель бросил против наших частей три пехотные дивизии и конный корпус генерала Барбовича. Создалось опасное положение. Выход из него Фрунзе нашел на другом фланге битвы.

Командующий фронтом прибывает под Чонгар. Организовав здесь мощный контрудар, он заставляет черного барона оттянуть резервы с перекопского направления. Перед авиагруппой 4-й армии Фрунзе поставил задачу:

«Усиленным бомбометанием с аэропланов демонстративно привлекать на себя внимание противника, облегчая этим задачу 6-й армии».

В те времена были еще военачальники, не понимавшие боевых возможностей авиации как нового рода войск. И то внимание, которое уделял ей Фрунзе, видимо, казалось им чудачеством. На самом деле Фрунзе уже тогда понимал важность тесного взаимодействия летчиков с наземными войсками.

Вот, скажем, одно из его указаний. Наши части открыли ворота в Крым на Перекопе и под Чонгаром. Началось преследование разбитой врангелевской армии. Фрунзе и здесь продолжает держать курс на активное использование авиации. Он приказывает Юнгмейстеру:

«…после занятия нами ст. Джанкой срочно образовать в районе последней передовую авиабазу, откуда организовать ежедневные налеты на порты Евпатория, Севастополь, Ялта, Феодосия и другие с задачей бомбометания, не давая противнику производить планомерную эвакуацию».

Летчики Южного фронта знали: Михаил Васильева высоко ценит и умело использует авиацию. Не случайно мы с гордостью называли его: наш Фрунзе…

10 ноября развернулись жестокие бои в районе Ишуньских позиций, завершавшие разгром врангелевцев на перекопском направлении. В тот день слегка посветлело, чуть приподнялась нижняя кромка облаков. Стали готовить машины к полету. Вдруг увидели: прямо к аэродрому мчится верховой. Подскакал. С коня спрыгнул молоденький, лет семнадцати, красноармеец. Спросив, кто начальник летчиков, он честь по чести доложил Карлу Петровичу Скаубиту:

— Товарищ командир, вестовой полевого штаба 6-й армии. Командарм Корк передает вам пакет с распоряжением командующего Южным фронтом.

Паренек снял буденовку и достал продолговатый конверт.

В приказе говорилось: немедленно выслать самолет на разведку районов станции Ишунь и озера Красное.

Через пятнадцать минут на задание вылетел летчик нашего 4-го отряда Дедюлин. Он вел «ньюпор» под нижней кромкой облаков, невысоко над землей. За Булгаковом заметил цепи наших войск. Чуть подальше темнели укрепления врага. Положив на колени карту, летчик стал наносить на нее все замеченные цели: Карт — Козак — группа пехоты более тысячи штыков, фронтом на север, три батареи ведут огонь; Ишунь — линии окопов, пулеметные гнезда, южнее — до пятнадцати орудий на огневых позициях…

Ему стало жарко: вся эта сила ожидает подхода наших.

Заметив севернее озера Круглое большую колонну вражеской конницы, Дедюлин поставил на карте условный знак и перевел машину в крутое планирование. Плотной массе кавалерии, зажатой между берегами озера и Сиваша, деться было некуда. Летчик открыл по ней огонь из пулемета. Заходил в атаку еще и еще. «Ньюпор» проносился на бреющем вдоль колонны.

Разведдонесение летчика Дедюлина мы немедленно отправили на автомобиле командарму Корку. Позже из штаба 6-й армии сообщили, что летчик с исключительной точностью определил дислокацию корниловской, марковской и дроздовской пехотных дивизий, а также кавалерийского корпуса Барбовича.

В ночь на И ноября начался штурм чонгарской и сивашской переправ. 30-я Иркутская дивизия Грязнова, отличившаяся еще в боях с Колчаком, совершила беспримерный подвиг. Ее командир позже вспоминал: в районе Чонгарского моста «…начали наводить через Сиваш узкую переправу в два бревна… Противник не предполагал такой дерзости, он щупал лучами прожекторов, но не заметил, как выросла на воде малозаметная тропинка, по которой мог пройти в ряд только один человек…

Бегом по одному, балансируя по скользкому, уходящему под воду бревенчатому мостику, бесшумно пробирались бойцы. Малейшее замешательство, задержка могли погубить всю операцию».

Так началось. Потом — штыковые атаки. Смертный бой на дамбе и железнодорожном Сивашском мосту. Ураганный огонь вражеских бронепоездов. Один из них, как указывает Грязнов, наши захватили «с помощью штыков и ручных гранат».

Уже в Севастополе, сразу после бегства последних белогвардейцев, я встретился с Юнгмейстером.

Он рассказал о решающем дне — 11 ноября.

…Под Чонгар Фрунзе прибыл накануне вечером. Выехал в части на берег Сиваша. Не спал всю ночь, руководя сражением. Под утро, уже в штабном вагоне, командующий фронтом сказал Юнгмейстеру:

— С рассветом пошлите аэропланы-разведчики. Район наблюдения… — Фрунзе провел пальцем по карте, лежавшей на столе, — на юг от Сивашского, Чонгарского мостов по железной дороге вплоть до Джанкоя, на юг по Арабатской стрелке до ее выхода на Керченский полуостров. Задача разведай — верно оценить главное намерение неприятеля. Вы понимаете, Василий Юльевич? Будет ли он держаться за берег Сиваша и, следовательно, подтягивать резервы из района Джанкоя? Или начал отход?

На следующий день погода выдалась плохая. Над землей висел белесый туман. И все-таки решили полететь — может быть, на маршруте видимость станет лучше. Поднялись из Рыково один за другим три самолета. Первым взлетел и вернулся командир авиагруппы Юрий Арватов. Мрачно сказал:

— Впереди — стена тумана, наверху он еще гуще.

Возвратился и Юлиан Крекис. Сняв кожаную куртку, он бросил ее на землю и процедил сквозь зубы:

— Не пробился! Своих консолей не видно… — Заметив Юнгмейстера, летчик одернул гимнастерку и вытянулся: — Не смог я…

Третьим вылетел командующий авиацией 4-й армии Николай Васильев. Через полчаса тоже вернулся, посадил машину лишь с третьего захода и то поперек летного поля. Вылез из кабины и прямо к Юнгмейстеру:

— Василий Юльевич! Они, — он кивнул на Арватова и Крекиса, — поскромничали. Лететь совершенно невозможно! По расчету времени, я дошел до Таганаша. Еле держался в воздухе, не отличишь земли от неба. Пробовал менять высоту — одно и то же. Надо подождать. А то побьем людей и аппараты…

С юга доносился приглушенный туманом гул орудий.

— Товарищ Юнгмейстер! — вдруг шагнул вперед рослый Иван Воедило. — Разрешите мне вылететь?

Васильев глянул на него с недоумением и недовольством. Удивились и остальные: куда лезет?

— Ведь уже вернулись трое, — отозвался Юнгмейстер. — Как же вы собираетесь долететь?

— Думка есть. Но помолчу пока. Слетаю — получится, тогда скажу…

Его уверенность в себе понравилась Юнгмейстеру, и он разрешил.

Около восьми утра, когда уже немного посветлело, «Ньюпор-24» Ивана Воедило исчез в кисее тумана. Гудение мотора, доносившееся сверху, постепенно стихало и скоро совсем смолкло.

Думка Ивана была нехитрой. До него все летали строго на юг и быстро попадали в непроницаемую мглу. А он решил обойти район, закрытый туманом. Сначала взять курс на восток, добраться до Арабатской стрелки, а потом продолжить полет над морем. Там всегда туман расходится быстрее.

Конечно, и Воедино пришлось очень тяжело. Особенно когда пробивался к морю. Но он назад не повернул.

Свет ударил в глаза внезапно. Внизу расстилалась бурая степь, справа катило серые волны море. Присмотревшись, летчик определил, что это Тюн-Акчру. Пролетел над Геническом и Арабатской косой. Облака стали выше.

Воедило подошел к крымскому берегу с востока, полетел вдоль шоссе на Джанкой. Белые отступали. По дорогам на юг тянулись обозы. По двум расходящимся от Джанкоя магистралям Севастополь — Евпатория и Феодосия — Керчь вереницей ползли поезда. Врангелевцы спешили добраться до портов.

Пролетев над джанкойским аэродромом, где стояли «хэвиленды» и «авро», разведчик повернул к Чонгару. На дорогах, ведущих к Сивашу, Воедило заметил скопление вражеской пехоты и артиллерии. По нему непрерывно стреляли. Он даже из кабины видел дыры в крыльях.

Теперь надо было поскорее доставить добытые данные. Гнилое море летчик проскочил в тумане. Перед Рыкове видимость улучшилась, и он благополучно совершил посадку…

О выполнении задания Иван Воедило докладывал лично командующему фронтом. Михаил Васильевич внимательно выслушал его и тепло поблагодарил за смелый полет и очень ценные сведения.

Через полчаса после возвращения Воедило в воздух поднялись все семь самолетов.

В этот день летчики Арватова совершили еще несколько полетов. Они не только вели разведку, но и штурмовали скопления вражеских войск, бомбили воинские эшелоны на станциях Джанкой и Таганаш, аэродромы и склады боеприпасов.

На перекопском направлении 11 ноября бойцы отважной дивизии Блюхера с боем взломали ишуньскую укрепленную линию. В прорыв устремились 1-я Конная Буденного и 2-я Конная армия Городовикова.

Армия черного барона была разгромлена. В полночь Михаил Васильевич Фрунзе отправил следующее послание Врангелю:

«Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления… грозящего лишь бессмысленным пролитием новых потоков крови, предлагаю вам немедленно прекратить борьбу и положить оружие со всеми подчиненными вам войсками армии и флота».

Ответа не последовало.

12 ноября летчики 4-й армии и Южной авиагруппы получили приказ глубокой разведкой определить местоположение и характер действий противника. Полеты Арватова, Васильева, Воедило, Крекиса, Межераупа и других позволили установить, что врангелевцы поспешно отходят в направлении Феодосии и Керчи.

На рассвете к нам в Асканию-Нова примчался автомобиль. Задание на разведку привез комиссар полевого штаба 6-й армии. Не считаясь с плохой погодой, тут же взлетели Скаубит, командир 4-го отряда Аникин, Дедюлин и Снегирев. По дальним маршрутам отправились командир 49-го отряда Поляков с летнабом Короленко и Киричко с Добровым. Нужно было уточнить пути отступления белой армии от Ишуньских позиций.

Помню, с какой радостью докладывали наши летчики о результатах разведки. Врангелевцы бежали без задержки, не пытаясь обороняться. Торопясь в Евпаторию и Севастополь, они значительно оторвались от красных войск. Стало ясно: черный барон стремится сохранить и вывести оставшиеся войска. Но куда?

В этот памятный день, 12 ноября 1920 года, Фрунзе доложил Владимиру Ильичу Ленину:

«Свидетельствую о высочайшей доблести, проявленной… при штурмах Сиваша и Перекопа. Части шли по узким проходам под убийственным огнем на проволоку противника. Наши потери чрезвычайно тяжелы… Армии фронта свой долг перед Республикой выполнили».

К телеграмме командующего Южным фронтом остается добавить: с честью выполнили свой долг перед Республикой и красные летчики.

Вот краткие итоги работы только нашей авиагруппы, которая последовательно называлась Перекопской, Правобережной и Южной. Она участвовала в боях против Врангеля с мая по ноябрь. Помимо 4, 5, 6-го отрядов 2-го истребительного авиадивизиона в ее состав входили 48, 16, 49-й отряды. О том, как дрались с врагом мои товарищи — летчики, механики, мотористы, — рассказывает вся эта книга. А самый сжатый итог боевой работы умещается в несколько строк: выполнено 735 боевых вылетов, налетано 1145 часов, проведено до 100 воздушных боев, сброшено около 600 бомб, выпущено 150 тысяч патронов. За выдающиеся подвиги Николай Николаевич Васильченко и Яков Яковлевич Гуляев дважды награждены орденом Красного Знамени. Этим орденом отмечены: Захаров, Маляренко, Иншаков, Дудолев, Киш.

14 ноября я получил из штаба армии пакет с двумя телефонограммами от командующего авиацией Южного фронта. Первая была адресована Скаубиту. В ней говорилось, что, если позволит погода, авиагруппа должна перелететь в Джанкой, где сосредоточивается вся авиация фронта для преследования противника. Второй телефонограммой Юнгмейстер приказывал мне сначала прибыть в Джанкой, а оттуда отправиться в Симферополь и Севастополь для приемки и распределения по отрядам авиационного имущества, брошенного белогвардейцами.

Улучшения погоды не предвиделось. Но Скаубит тут же приказал авиагруппе готовиться к завтрашнему перелету. Начались сборы и подготовка самолетов.

Я решил ехать с передовой командой, которую возглавил Кожевников.

В Джанкой прибыли ночью. На следующее утро мотористы под руководством энергичного комиссара быстро все подготовили к приему самолетов и людей авиагруппы. Но прошел день, а наши все не появлялись. Со стороны Сиваша, заполнив небо, наползала огромная туча.

Только потом, после встречи в Симферополе с Петром Николаевичем Добровым, я узнал, что из-за плохой погоды самолеты группы не долетели до Джанкоя. Попав в полосу сплошного тумана, они вынуждены были вернуться в Асканию-Нова.

В тот же день, когда мы ожидали прилета своей группы, нам сообщили радостную весть: 1-я Конная Буденного и славная 51-я дивизия Блюхера вошли в Севастополь! Но 4-я армия еще продолжала вести бои, преследуя остатки вражеских войск, отступающих на Феодосию и Керчь. В Евпатории еще грузились белогвардейские морские транспорты. Группа Арватова и только что прилетевшее звено 1-й Конной армии вели разведывательные полеты, бомбили вражеские суда.

Выполняя задание Юнгмейстера, я выехал в Симферополь.

Итак — белогвардейской армии барона Врангеля больше не существовало. Толпы деморализованных, обезумевших его солдат и офицеров хлынули в южные порты Крыма, надеясь удрать на пароходе за границу.

В Севастополе мне довелось быть сразу после освобождения его от белогвардейцев. Я разговаривал с многими офицерами и солдатами белой армии, не пожелавшими покинуть Родину. Беседовал с жителями города. И у меня создалось довольно ясное представление о последних днях пребывания врангелевцев на нашей земле.

Погрузка на пароходы высокопоставленных белогвардейских штабов, управлений и учреждений началась еще 10 ноября, когда строевые части белых еще дрались за Ишунь и Чонгар. Черный барон кликушески призывал своих вояк «стоять до последнего», а его прихвостни уже грузили на корабль «верховного» награбленное барахло, любовниц и даже любимых собачек. Готовились бежать и восемьсот его генералов. Все они были насмерть перепуганы. Бывший командующий Добровольческой белой армией Май-Маевский и в самом деле умер при погрузке от разрыва сердца.

Каменного угля не хватало. Его забрали «союзнички» для своих военных кораблей. Более ста тридцати пароходов, захваченных белыми, загружали дровами, в основном изъятыми у местных жителей. Тех, кто пытался сохранить свое топливо, расстреливали.

В Феодосии взрывали склады боеприпасов. В Севастополе уничтожали остатки старого военного флота. В Евпатории жгли и топили в море продовольствие, которое нельзя было вывезти.

Для эвакуации морем врангелевская верхушка мобилизовала все, что могло плавать, начиная от старых полуразвалившихся посудин вроде дырявого угольщика «Феникс» до океанского парохода «Великий князь Александр Михайлович». Сам «рыцарь» Врангель с многочисленным имуществом бежал на крейсере «Корнилов», намного опередив свою челядь.

Но вот в портовые города ввалились, едва дыша от быстрого бега, «доблестные» защитники Перекопа, Ишуни и Чонгара, те, кому «главнокомандующий» обещал поручить охрану Кремля, как только Москва будет взята. Если и до этого у пароходов царила судорожная суматоха, то теперь началась сумасшедшая паника. Потерявшие человеческий образ юнкера прикладами вышибали своих седых полковников, чтобы захватить место в шлюпке. В тесных и темных корабельных трюмах нагромождались штабеля из человеческих тел. Жизнь «индивидуума» не ценилась и в полушку. Котировались только две вещи: сила и валюта. На небольшие суда вроде «Мечты», которые могли принять максимум две тысячи человек, грузилось по семь тысяч.

На одном из таких пароходов собралось около трехсот офицеров и чиновников врангелевской авиации. Среди них было до восьмидесяти летчиков и летнабов, примерно с полсотни механиков. Они знали, что в Константинополь для них привезли новейшие французские «бреге». Но каждый понимал, что самолеты им теперь не дадут.

Когда-то эти люди, сделав неверный шаг, слепо пошли по страшной дороге измены Родине. Она привела одних к гибели, других — к позору.

С перегруженных палуб пароходов непрерывно стреляли пулеметы, отгоняя тех, кто пытался подойти к ним на шлюпках. На многих мачтах были подняты французские флаги, но суда почему-то не трогались с рейда.

Ни одна страна не хотела принимать к себе ни «гордого» барона, который представлял, по выражению «Нью-Йорк таймс», «мудрость», ни весь его белогвардейский сброд. Плыть было некуда.

Радио с «Корнилова» и «Великого князя» вопило о помощи на весь мир.

А за морем ломали голову и прикидывали. Кто к ним просится: изменники и профессиональные убийцы? Вешатели?

За любую цену? По дешевке? Могут пригодиться? Берем?

При содействии «доброго» американского Красного Креста французское «союзническое» правительство согласилось временно принять врангелевцев на турецкий полуостров Галлиполи, занятый колониальными войсками.

Чадя черным дымом, пароходы покидали порты. С них долго озлобленно стреляли, когда в небе появлялись самолеты с красными звездами.

16 ноября я принимал захваченные в Симферополе богатые авиационные трофеи. Если белые офицеры при отступлении жгли самолеты, то простые мотористы и солдаты старались их спасти. Авиационного добра, как и в Джанкое, оказалось много. Особенно радовали оставленные самолеты. Один «хэвиленд» был новехонький, без царапинки.

В штабе мне сообщили, что в Симферополь уже прилетело звено 1-й Конной армии. Там находится летнаб из нашей группы Петр Николаевич Добров.

— Да где он? — спрашиваю нетерпеливо.

Наконец под вечер нахожу Доброва. Забрасываю его вопросами. Узнаю, что он прилетел на «сопвиче» с летчиком Карабановым. Вижу, Добров чем-то озабочен.

— А вы-то чем заняты сейчас, Петр Николаевич?

— Собираюсь в полет.

— Куда же? Сегодня занята Керчь, последний порт, остававшийся у Врангеля. Отплыли все белогвардейские пароходы…

— Вот именно, Иван Константинович, за ними. Передали, товарищ Фрунзе приказал разведать, куда направляются врангелевские суда.

— Значит, летите на «сопвиче»?

— Нет. На «хэвиленде».

— С кем?

— С бывшим белым летчиком Рябовым…

— А как же «сопвич» и Карабанов? — удивился я. — Что-то непонятно…

Добров кое-что рассказывает мне вкратце. Встречаюсь с Рябовым. Из разговоров с ними обоими узнаю все.

…К комиссару полевого штаба буденновец доставил какого-то человека в кожаной куртке с бархатным воротником и форменной фуражке без кокарды.

— Освободите руки! — гаркнул конник. — Привязался этот гражданин: возьмите меня в плен, да и все. Браунинг сует, надоел.

Человек в кожанке не спускал глаз с комиссара.

— Разрешите догнать своих, товарищ комиссар? — нетерпеливо спросил буденновец.

Увидев утвердительный кивок, вскочил на коня и галопом поскакал вдоль улицы.

— Вы кто такой? — спросил комиссар, пригладив седоватые усы.

— Бывший белый летчик Рябов! — глухо ответил пленный, вытянувшись по стойке «смирно».

— Почему не ушли со своими?

— Они мне не свои.

— А мы что ж, ваши?

— Не знаю. Давно собирался перейти к вам, да все трусил. А сегодня решил: все равно мне в чужих странах не жизнь. Лучше умереть здесь… Давно храню вот это.

Рябов быстро вынул из внутреннего кармана аккуратно сложенный листок бумаги.

— Ваши сбросили с «анасаля».

Комиссар развернул листовку. Последние строчки в ней были подчеркнуты синим карандашом:

«Всем… офицерам, перешедшим на нашу сторону, мы гарантируем… безопасность… Итак, за Россию, против негодяя Врангеля, или за Врангеля — против России — выбирайте».

Комиссар внимательно поглядел на Рябова и, склонившись над столом, написал на обратной стороне листовки:

«Начавиарм. Разберитесь с гражд. Рябовым. По-моему, не врет». Потом сказал:

— По этой улице первый переулок направо. Дом с двумя колоннами. Спросите начальника авиации.

Бывший белый летчик прижал листок к груди. По лицу его пробежала судорожная улыбка.

— Ничего, Рябов, у вас еще все впереди, — ободрил его комиссар. Советская власть сильная, а поэтому не злая. Мстить не будем. Идите.

Это был большой день в жизни Вениамина Рябова.

Когда вечером летчик выходил из здания штаба армии, его окликнули:

— Венька! Неужели ты?

— Петька? Добров!

Они обнялись, расцеловались. Знали друг друга с детства. Поговорить было о чем.

Утром Добров доложил, что приказ командующего фронтом можно будет выполнить на «хэвиленде», имеющем большую дальность полета, и попросил разрешения слетать с Рябовым.

— А не завезет он вас в Турцию? — спросил один из работников штаба.

— Нет.

— Что ж, доверяете ему абсолютно?

— Наполовину доверять нельзя. Можно верить или не верить…

Штабист дернул плечами:

— Вы легкомысленно относитесь к такому важному заданию. Смотрите не прогадайте! Со своей стороны я категорически запрещаю!

В тот вечер я обратил внимание на лицо Рябова: он был похож на человека, который долго болел. Я понял, почему Добров так настаивал на полете именно с ним. Умница летнаб помогал своему старому товарищу навсегда порвать с прошлым. Лучшим лекарством для Рябова было доверие. Кроме того, ответственный боевой полет становился его первым шагом в новой жизни. С него начиналось искупление страшной вины перед Родиной.

Добров, Карабанов и я стали думать, как поступить, чтобы и запрет вышестоящего штабиста обойти, и в то же время не налететь на неприятность.

Решили так. Если кто-либо из посторонних спросит, скажу, что вылет разрешил я. Добров подтвердит, что не сообщал мне о запрете.

Сейчас даже как-то странно вспомнить об этом. Но так было. Мы чувствовали себя победителями. И очень хотели вырвать из тьмы прошлого, по-видимому, мужественного и честного человека. Ведь не так уж много бывших белых офицеров нашли силу, чтобы прийти к своему народу с повинной…

Наступило утро 17 ноября. Проснулись мы рано, по авиационной привычке сразу поглядели в окно. Облачная пелена все еще закрывала небо. Она лишь немного приподнялась. Вылетать было нельзя, но все равно пошли на аэродром.

Холодок бодрил. У «хэвиленда» кипела работа. Пудовые бомбы подвесили, пулеметы подготовили. Добров мудрил над картой. Рябов и моторист наскоро, прямо на старых трехцветных кругах, накрашивали красные пятиконечные звезды.

Наконец небо посветлело, свежий ветер немного разогнал облака. У нас тоже все было готово к вылету. Рябов сел в кабину, сосредоточенный, даже суровый. Вижу, как ему подбадривающе подмигнул Карабанов. Сел в машину и Добров. «Хэвиленд» оторвался от полосы и, набирая высоту, взял курс на юго-запад.

Скажу по совести, разные мысли роились в моей голове во время томительного ожидания. Правда, вскоре прилетели из Джанкоя летчики группы Арватова и немного отвлекли.

С Рябовым и Добровым мы условились, что они пройдут в глубь моря километров на сто. Но уже заканчивался второй час полета, пора было возвращаться. Карабанов начал осматривать «сопвич», готовясь к взлету, а я все смотрел на горизонт.

О том, что случилось в воздухе, мы подробно узнали только вечером.

…Самолет идет под самой кромкой облаков. Добров никак не налюбуется новыми, диковинными приборами в своей кабине. Внизу проплывает Севастополь. В бухте ни одного судна. Пустынен порт. Впереди — пепельное марево. Холодная, безжизненная равнина моря пуста. И чем дальше, тем ниже провисают тяжелые облака.

Добров и Рябов замечают вдали что-то похожее на дымки пароходов. Но облака все сильнее прижимают их к морю. Самолет уже идет над самыми волнами. Продолжать полет опасно.

— Веня, пожалуй, пора назад: врежемся в море, — передает летнаб.

Но летчик, ничего не отвечая, упорно продолжает полет. Видимо, он представил в это мгновение обшарпанные грязные суда, идущие курсом на Босфор, крейсер «Корнилов», на котором удрал «правитель и главнокомандующий Юга России»…

— Иуда, предатель, негодяй! — вдруг гаркнул Рябов.

С каким удовольствием он искромсал бы сейчас бомбами и пулями каюту-салон черного барона!

— Что ты орешь? Венька, с ума сошел! Идем в тумане! Разворачивайся домой! — кричит в переговорное устройство Добров.

«Хэвиленд» круто разворачивается.

— Петя! — взволнованно, глухо отвечает в трубку Рябов. — Спасибо тебе, что помог понять. Какое счастье не плыть неизвестно куда…

Добров приподнимается со своего сиденья и, протянув руку к передней кабине, похлопывает летчика по плечу.

Самолет идет домой. Впервые за войну Добров везет бомбы назад, на аэродром. Но так и должно быть: ведь наступил мир… За него и воевали.

Вот далеко впереди в нежной просини показалась тонкая нитка суши. Широко открытые глаза Рябова смотрят на нее не мигая. Светлая полоса берега быстро растет, поднимаясь над горизонтом. И вот уже отчетливо видны родная земля, широкая бухта, Севастополь. Грань побережья оторочена белой каймой прибоя. Над волнами играют чайки. Земля! Милая, родная земля отцов наших…

— Как хороша Россия! — говорит Рябов. — И какое счастье летать для нее!

 

Полвека спустя

С тех пор прошло почти полвека.

Несколько лет назад в Москве, в большом зале Центрального дома авиации и космонавтики имени Михаила Васильевича Фрунзе, собралось много народу. Поздравляли меня с пятидесятилетием начала службы в авиации.

Я прожил жизнь нелегкую, но счастливую: шел прямо, той дорогой, о которой мечтал в юности. И вот этот памятный вечер. Нет слов, чтобы передать мое волнение. Не каждому суждено в конце пути — в ярко освещенном зале, где хранятся реликвии, дорогие для каждого, кто любит небо России, — увидеть сотни близких людей. Друзей и боевых товарищей — ветеранов: летчиков, инженеров, ученых. Тех с кем вместе пришлось пройти почти всю жизнь — воевать, служить, летать, работать.

Почти все вспоминали войны, в которых довелось нам добывать мир: империалистическую, гражданскую, Великую Отечественную. И мне почему-то пришли на память рассказы о некоторых летчиках, оторвавшихся от Родины. Бывший штабс-капитан дезертир Модрах, бросивший 2-ю боевую авиагруппу накануне Октября, работал в Лондоне приказчиком в мелком мануфактурном магазинчике. Бывший белый генерал, «дубовый» летчик и держиморда Степанов стал в Париже не то швейцаром, не то судомойкой в ресторане. Шебалину «повезло» больше: работал шофером такси.

Два бывших врангелевских летчика, кстати самых лучших, Иван Лойко и Павел Качан еще в 1923 году вернулись в Советский Союз. Похитив самолет «бреге» из королевской пилотской школы в Югославии, они совершили мужественный перелет через горы, в облаках. Но бензина для того, чтобы долететь до России, у них не хватило. Пришлось сесть в Румынии. Оттуда они с большим трудом вырвались на Родину. Их простили, и они служили в советской авиации.

Бывший командующий врангелевской авиацией генерал Ткачев прошел тяжкий путь. Прекрасный летчик, выдающийся авиационный командир, он загубил свой летный талант, свое будущее, выступив против родного народа. Большую часть жизни Ткачев прожил на чужбине. Накануне второй мировой войны работал преподавателем лицея в Югославии.

К чести его, он наотрез отказался сотрудничать с гитлеровцами. В 1945 году не бежал на запад, а явился к Советской власти с повинной. Был осужден, отбыл срок наказания, а когда некоторые лица в Париже стали хлопотать ему иностранный паспорт, он не захотел уезжать из России. Уж Ткачев-то слишком хорошо знал, что значит потерять Родину, и остался в Советском Союзе. У нас издана его книга воспоминаний о замечательном летчике Петре Николаевиче Нестерове.

Так уж случилось, к моей радости, что вскоре после гражданской войны я вновь вернулся в родную авиачасть и прослужил в ней несколько лет. Созданный из авиагруппы Евграфа Николаевича Крутеня, 2-й авиадивизион стал 2-й отдельной истребительной эскадрильей. Меня назначили ее командиром. Мы стояли в Подосинках на охране неба Москвы. У нас было тридцать новеньких самолетов. Именно они в тяжком 1924 году участвовали в первомайском воздушном параде над Красной площадью. Построившись в буквы, мы впервые написали в небе всем нам дорогое имя — Ленин. Люди, смотревшие на нас с земли, знали: в кабинах самолетов сидят летчики, которые никогда не свернут с курса, указанного Ильичем.

В рядах нашей эскадрильи выросли замечательные люди, крупные авиационные командиры, участники воздушных боев с басмачами в Средней Азии, под Хасаном, Халхин-Голом, в республиканской Испании. Такие, как дважды Герой Советского Союза генерал Птухин, Герой Советского Союза генерал Пумпур, генералы Шелухин, Богослов, Скробук, комдив Николай Васильченко и другие. Они в свою очередь воспитали тех, кто смело встретил в небе 1941-го фашистских стервятников.

Истребительный авиаполк, созданный на базе 2-й отдельной эскадрильи, встретил врага в Белоруссии, недалеко от границы. За годы Великой Отечественной войны он дважды украсил свое Знамя боевыми орденами, вырастил шестнадцать Героев Советского Союза, сбил в воздушных боях пятьсот семьдесят вражеских самолетов.

Прожито почти полвека после битвы под Перекопом… Много с тех пор воды утекло. И я обязан сказать о тех дорогих товарищах, кто уже ушел из жизни. Хотя бы о некоторых, самых близких.

Василий Федорович Вишняков вскоре после гражданской войны демобилизовался, уехал к себе в деревню на Псковщину. Беспартийный большевик, он стал вожаком бедноты. Организовал колхоз, был первым его председателем. Темной ночью Вишнякова зверски убили кулаки.

Безвременно ушли из жизни славный летчик Николай Васильченко — герой гражданской войны, комдив, нага авиационный атташе во Франции — и комбриг Ганс Киш, всегда рвавшийся в бой. Разбился при посадке Карл Петрович Скаубит. Веселый Юлиан Крекис погиб во время катастрофы. Петр Христофорович Межерауп, ставший известным летчиком нашей страны, отдал жизнь при выполнении ответственного задания. Бывший старший механик 5-го авиаотряда Сергей Федорович Матвеенко, став бортинженером гигантского самолета «Максим Горький», попал в катастрофу и погиб вместе с другими членами экипажа.

Полковник в отставке Яков Яковлевич Гуляев и летать кончил раньше времени и умер рано: сказались пытки во врангелевском плену. Совсем недавно скончался плодотворно работавший в нашей авиации генерал Петр Николаевич Добров.

Много произошло за эти полвека радостного и грустного. В жизни одного человека полсотни лет — огромный срок. В вечной жизни народа первые полвека Советской власти — лишь начало пути в счастье, в коммунизм. И все-таки уже за эти годы сказочно преобразилась Россия. Нет, не зря гибли под Перекопом, голодали, строили заводы, отказывая себе во всем. Беззаветное мужество миллионов советских людей в Великую Отечественную позволило свернуть шею самому лютому врагу человечества — фашистскому зверю.

Полвека жизни — вполне достаточно для того, чтобы убедиться: настоящие люди всегда остаются такими. Я от души желаю здоровья, счастья живущим и поныне героям моей книги.

Что же сказать о себе? Летал до 1936 года. Был связан с военно-научной и технической работой ВВС. Участвовал в Великой Отечественной войне. Старался служить честно. Несколько лет работал над воспоминаниями о боевых товарищах. Писал эту книгу прежде всего для молодых, для тех, кто продолжает нашу жизнь трудом на земле и в необъятно широком, бесконечно дорогом небе Родины.