Настоящая книга имеет целью подытожить исторический опыт второй мировой войны. Следовательно, она должна содержать не хронику событий, а суждения и выводы, не взгляд назад, а глубокий анализ и взгляд вперед, в недалекое будущее. Ведь истинно исторический опыт возникает только в результате столкновения с множеством фактов в жизни, физической и духовной. Поэтому речь может идти только лишь о действительных фактах последней войны, на основе которых мы должны решать поставленные сегодня перед нами задачи.

* * *

Какие идеи и силы господствовали в период между 1918 и войной 1939–1945 годов? Теми, кому судьба повелела сознательно прожить этот период истории и все-таки остаться в живых, завладела главным образом одна неведомая Сила, которая начиная с 1914 года. вероятно по каким-то высшим законам метафизики, подчинила себе и отдельных людей и народы и до сих пор вызывает одно потрясение за другим. Тот, кто в ходе событий этих десятилетий сохранил способность здраво мыслить или только приобрел ее, чувствует, что эта сила навлекала и будет навлекать на нас одну катастрофу за другой до тех пор, пока и людям и народам, может быть, все же удастся постигнуть и конкретно представить себе то, что заставляет действовать эту силу.

Что же порождает эту страшную силу? Некоторые пытаются утверждать: новая идея. Но это утверждение нуждается в уточнении, чтобы ясно понять ответственность человека перед историей. Как раз об этом здесь и пойдет речь. Внутренним стимулом такой силы, вызывающей целый ураган событий, является не идея, а ее зародыш — открытый призыв или намек на призыв к переустройству мира. А идею как таковую в ее понятном для всех виде люди и народы должны отыскать сами. Удастся им найти эту идею и жить, руководствуясь ею. значит, духовные силы народа не исчезнут, а будут сообщены прежней сущности в новой найденной форме. Итак, либо люди и все народы — а может быть, и какой-то отдельный народ — найдут сдерживающую идею, либо эта потрясающая сила будет продолжать свое разрушительное дело.

К чему же призывает господствующая в наше время сила? К созданию нового порядка вещей, потому что старый европейский порядок уже на протяжении нескольких столетий не является больше настоящим порядком. Но такой призыв возникает не внезапно. Нельзя сказать, что он возник, скажем, летом 1914 года, когда храбрый серб бросил свою бомбу. Нужны более глубокие трещины для того, чтобы господствующая сила привела к землетрясению. То, что сегодня вылилось в окончательное требование, зрело в Европе на протяжении нескольких столетий, еще с конца средневековья. Проблема заключается в том, чтобы опять во всех сферах жизни найти новую форму для выражения принципа существования Европы — комплекса свободы и единения. Согласно законам противоположностей, определяющим жизнь, освобождение одних ведет к закабалению других. В понятие порядка входит все; туда же входят и бог и человек, потому что определенная связанность, обусловленная по-настоящему только свободой, может привести к порядку народ, государство, труд и экономические связи между народами и отдельными странами только одним-единственным путем. На протяжении последних веков развитие европейского духа во всех народах Европы шло своими особыми путями. Возникли всевозможные идеи и течения: протестантизм, просвещение, рационализм, романтизм, либерализм, естествознание и техника… Но ни внутри самого общества, ни в его мировоззрении, ни в социальном строе, ни в определении понятия денег, ни в организации экономики, ни в самой жизни и вере не возникло нового единого порядка.

Произошло страшное отчуждение от бога. от природы, от принципов порядка, дошедшее до разрушительной философии материализма и до осознания политической классовой идеи. Это отчуждение не смогли сдержать никакие силы противной стороны, ибо они также не имели определенной системы. В связи с мировым господством, которого Европа добилась как раз за эти столетия, и в особенности за последние десятилетия, предшествовавшие 1914 году, это ниспровержение старых принципов начало распространяться по всему миру.

По этим причинам, по-видимому, одной брошенной сербом бомбы было достаточно, чтобы возникла эта неизвестная сила с ее призывом к установлению нового порядка вещей. И до тех пор, пока она не будет осознана, старая система будет сотрясаться и даже разрушаться. При этом — и каждый из нас испытал это на себе — существующие еще в душе человека устои постепенно слабеют, таящиеся в глубине социального строя силы или демонически вырываются из старой системы в виде безудержного насилия и только увеличивают сотрясения, или они способствуют брожениям и увеличивают тягу к изменению существующего порядка и призыв к созданию нового строя.

Исторический опыт этих десятилетий сводится в основном к тому, что ответ, действительно правильный ответ на вопрос, в чем состоит эта сила, имеющая в своей основе определенную идею» найти не удалось. Не удалось, несмотря на большие потрясения, на борьбу и на появление у отдельных личностей и у целых народов некоторых великих идей и достаточных духовных сил и умственных способностей.

Таким образом, наши пробелы в знаниях должны быть заполнены, а наши попытки распознать эти демонические силы и возникающие из них идеи повторены не только с учетом прошлого, но и с глубоким сознанием ответственности за будущее.

* * *

Попытка придать новые формы нашему мировому и жизненному порядку, ставшему особенно неустойчивым в период июльского кризиса 1914 года, посредством мирного решения всех европейских вопросов не удалась, несмотря на ту угрозу, которую представляли для Европы и ее дальнейшего существования армии, флоты, железо, огонь и динамит. Ответственность за это лежала тогда не на самих народах, а лишь на немногих лицах: на князьях, министрах и дипломатах Все они, будь то Грей. Бетман-Хольвег, Сазонов, Пуанкаре, Берхтольд, Тисо, царь, кайзер, оказались слишком слабыми для действительного разрешения этой задачи.

Что представляла собой для них Европа как очаг угрозы, как возможность создания нового? Хотя такие великие государственные деятели и мыслители Европы, как Лейбниц, Меттерних, Штейн или, наконец, Бисмарк, в известной мере и чувствовали себя ответственными за судьбу Европы, но и они воспринимали опасность войны вовсе не как призыв к новому, а как угрозу для существующего строя.

Для того чтобы еще в 1914 году, в период кризиса, по-настоящему увидеть это новое и еще до начала войны разобраться в нем, требовался человек, который, занимая решающий пост. обладал бы исключительной творческой силой и высочайшим чувством ответственности. Такого человека не оказалось. При этом Европа хотя и была на протяжении десятилетий полна глубоких трещин и противоречий и, не имея сил, чтобы справиться с собой, была далека от определенного метафизического центра какого-либо порядка, она все же «не пришла к концу». Напротив, в ней появились новые силы, которые пришли в движение еще задолго до начала войны, силы, которые стремились к новой культуре и к новому полному единству внутреннего и внешнего мира. Достаточно напомнить такие имена, как Франц Марк и Кандинский, Рильке и Георге, Планк и Эйнштейн.

Может быть, именно по этой причине зов великой судьбы был дан лишь в 1914 году. в первые часы зарождения нового. Если не между народами, то внутри самих народов было достигнуто единство, длившееся в течение нескольких месяцев. Переживания, возникшие в результате раскола европейской семьи народов и из сознания того, что «народ стал армией», что теперь по-новому понимаются и долг, и достоинства, и авторитеты, что, участвуя в эпоху цивилизации, на грани двух столетий в насыщенных техникой сражениях, человек стал неуверенным в самом себе, — породили чувство возможности приблизиться к разрешению стоящей перед народами исторической задачи.

Но, как бы там ни было, эти сражения не привели к рождению идеи о новом порядке. Чувство не перешло в ясное, определяющее, критическое сознание. И ведущие войну, то есть те, которые не сумели увидеть в возникающих войнах призыв к новому и разобраться в обстановке, не смогли также понять и того, что в сознании многих людей стихийно возникло нечто пока еще не ясное, но имеющее большую силу. Все предпринятое для отыскания новой идеи оказалось лишь неудачной попыткой.

Однако возникшие силы превратились в насилие. Россия — и, следовательно, половина Европы — лопнула и попала (не без трагической вины Германии) во власть идей диалектического материализма, во власть полного разрушения и искоренения старого социального строя, старого понимания экономических отношений и веры в единство народов.' Эти идеи, действовавшие на протяжении нескольких десятилетий внутри находившегося под угрозой строя как опасный Элемент, сразу обрели господство в большей части Европы с претензией на то, что они являются единственным ответом на призыв к новому не только в Европе, но и во всем мире. Вместо поверженного царизма теперь Германии стала угрожать еще большая опасность — большевизм. Немецкий народ вместе с народом Австрии оказался со всех сторон подверженным давлению и, не отыскав подлинную идею нового, не смог выдержать это давление в течение длительного времени. Но Франция и Англия не могли одни одержать победу над «центральными державами». Лишь с помощью другого континента, то есть Америки, а не с помощью лучших идей и тем более не за счет рождения нового строя им удалось их победить.

* * *

С поражением Германии и. следовательно, с поражением самого сердца Европы, с уничтожением ее военной силы в лице немецкого народа, с разрушением старых европейских традиций, с разложением всей Юго-Восточной Европы, с ликвидацией австрийской монархии и с возникновением в России большевизма, враждебного всей старой Европе, задача создания в ней нового порядка была теперь поставлена перед Францией и Англией, перед Западом. Для ее решения, даже в том случае, когда не все имевшиеся возможности оказывались использованными, все же представлялась исключительная возможность: мир! Мир мог быть установлен, конечно, в зависимости от исхода войны, исключительно этими державами. Против справедливого мира, который потребовал бы совершенно нового содержания для таких вещей, как взаимопонимание народов, разоружение, право наций на самоопределение, со стороны бывших противников не выступил бы ни один народ, ни одна партия. Такой мир был бы воспринят с исключительной готовностью.

И после того, как кончилась первая мировая война, ответственность за этот мир продолжала лежать главным образом на руководителях стран Запада. Но, как и в 1914 году. они не осознали ни важности момента, ни широты призыва к новому. Вероятно, если бы они и отнеслись к этому с большим вниманием, им пришлось бы вести упорную борьбу против своих же народов, потому что как руководители, так и их народы были охвачены искусственно раздуваемой ненавистью. Доведенные до ожесточения войной, длившейся столько лет, они остались в стороне от тех преобразований, которые сами напрашивались для упорядочения территориальных отношений и для развития духовных сил народов.

Франция — вместе с Россией — вступила в эту войну с целью разгромить центральные державы. Она исходила из своих национальных планов, а не из интересов всей Европы, будь это даже ради сохранения равновесия между державами. Англия как ключевая держава, от которой зависела изоляция Германии, хотя и нерешительно, но все же последовала за Францией. Обе державы использовали в войне свои африканские и азиатские войска, чтобы выиграть этот чисто внутриевропейский спор. Как англичане, так и французы стремились к получению максимальной военной помощи от Америки и одержали победу над Центральной Европой в пользу Запада только за счет ее материальной и моральной поддержки. Откуда же мог взяться тот конструктивный образ Европы, который мог бы обеспечить прочный мир после окончания войны? Начало событий 1914 года дало народам возможность временно устранить противоречия только внутри своих государств, но никак не противоречия между собой. Более того, многие народы объединились в военные коалиции, направленные друг против друга. Это относится в равной мере и к немецкому народу. Представляется крайне сомнительным, чтобы в случае победы немцев в 1916 или в 1917 году они могли дать Европе вполне справедливый мир. Это должно быть всем ясно, и в этом надо открыто признаться.

Однако страшные опустошения, которым подверглась Германия в последние годы войны, а также ее поражение пробудили в немецком народе огромную потенциальную силу. У победителей же, напротив, собственные успехи не вызвали такого явления. Таким образом. Версальский мирный договор не дал желаемого результата.

Создавшаяся после поражения Германии территориальная раздробленность Центральной Европы продолжала усиливаться в результате заключения мира, который не учитывал ни жизнеспособности отдельных государств, ни опасности, грозившей им теперь со стороны большевизма, а бремя репараций окончательно расшатывало экономику Германии; немецкому народу был нанесен моральный удар тем, что материальная ответственность за войну была возложена целиком и полностью на Германию; робкое оживление духовных сил народа, проявившееся в демократизации Германии, скорее ослабляло мощь Германии, чем служило делу свободы и порядка. В связи с тем, что виновной за развязывание войны была признана одна лишь Германия, народы Центральной Европы пережили сильное моральное потрясение. Провозглашенное право народов на самоопределение в большинстве случаев (Немецкая Австрия) не выполнялось.

Благодаря Клемансо Америка практически была наполовину отстранена от участия в мирном договоре. Сомнительное право государств на владение колониями сохранялось без изменений, хотя передача немецких колоний другим странам и управление ими могли дать новый повод к пересмотру существовавших положений, учитывая, что в ходе этой войны была потрясена вся империалистическая система в целом. Без участия стран Центральной и Восточной Европы была создана Лига Наций. Такой важный проблемный вопрос, как распространение материализма на всю Восточную Европу, был обойден.

Политика ближайших лет была направлена не на ревизию, а на сохранение и упрочение в корне подорванного мирового порядка. На Востоке была прекращена поддержка белогвардейской армии, боровшейся против революции, и, наконец, дело дошло до заключения пактов с Советским Союзом.

Любой мирный договор должен полностью разрешать все проблемы, которые привели к войне и которые возникли в ходе самой войны, ибо в противном случае он вместо охраняющей силы сам становится возбудителем новой войны. Версальский же мир не разрешил ни одной проблемы.

Таким образом, для народов Европы, для Европы в целом и в некотором смысле для всего мира оставался нерешенным вопрос большой жизненной важности: родилась ли или хотя бы наметилась ли в общих чертах у народов Европы идея нового порядка после пережитой ими войны, поражения и после создания крайне непрочной мировой системы?

Поскольку и победители оставили проблему нового порядка неразрешенной, она снова встала перед побежденными. Найдут ли они теперь необходимую точку опоры, несмотря на все выпады и угрозы по их адресу?

Официальные круги Германии, правительство и партии той точки опоры не нашли. Идя навстречу требованиям Америки, они внутри страны придали своему поражению форму переворота. Но никогда в сознании германского народа этот переворот не будет считаться настоящей революцией, то есть полной реорганизацией старых и созданием новых форм жизни, ибо он ничего не создал, а только породил постоянное брожение умов и послужил больше процессу углубления противоречий, чем разрешению насущных проблем. Так получилось не благодаря широкому размаху этой революции, а вследствие ее половинчатости. Она была вызвана главным образом сознательной волей марксистки настроенного рабочего класса создать новый социальный строй. Но сама социал-демократическая партия не чувствовала себя способной возглавить его. Рабочий класс, который в течение десятилетий находился под влиянием марксистской пропаганды, распространяемой социал-демократами, теперь разочаровался в ней и стал все больше и больше тянуться к коммунизму. Партия революции 1918 года потеряла свою силу.

То же самое происходило и за пределами страны: остатки сухопутной армии старой империи боролись с большевизмом. но этим самым они, с одной стороны, служили Германии Веймарской конституции, которую в принципе отрицали, а с другой — отстаивали свое национальное достоинство и свои социальные принципы, что, по сути дела, не являлось уже их непосредственной задачей и не было больше традицией армии.

И, наконец, та же картина наблюдалась в политических лагерях Центральной Европы: победители вместе с революцией 1918 года занесли сюда демократию. Большая часть немецкого бюргерства обратилась к ее идеям. Но одних идей и внутренних сил оказалось недостаточно, чтобы совершить грандиозный переход от теоретического либерализма к созданию настоящей национальной демократии, которая отвечала бы интересам народа и была бы направлена на коренное преобразование его жизненных условий. Движение распалось, и осталась только неспособная к действию и к активным преобразованиям буржуазная середина.

Время, однако, все равно потребовало бы наверстать то, что было упущено в течение нескольких веков, потребовало бы не сохранения всего существующего, а преобразования его. Одна лишь проблема безработицы, никогда по существу не находившая разрешения, указывала уже на имевшиеся внутренние беспокойства и волнения.

Эта внутренняя опасность угрожала не только немецкому народу; эту угрозу чувствовали также Италия и Испания. Свое наступление на большевизм Европа начала именно в этих странах.

Но в силу традиций и особого понимания исторического момента в Италии возник фашизм, искавший новую связующую идею. В центре его внимания лежало государство и авторитарная дисциплина. Идея фашизма быстро перенеслась и в Испанию. В обеих странах фашистам удалось изолировать народы от большевизма и этим спасти значительную часть Европы. Охватила ли, однако, эта фашистская идея государства все пришедшие в движение внутренние силы и способствовала ли она созданию комплекса свободы и единения?

В такой обстановке огромное значение и силу приобрело то, что в различных социальных слоях немецкого народа, пережившего свое военное поражение и теперь искавшего путей к новому, возникли контуры идеи нового порядка, гораздо более глубокой, чем идея фашизма, идеи о народе как обществе и народном сотрудничестве. Благодаря огромному влиянию немецкой романтики понятие народа как общества стало центральным исходным пунктом для создания нового порядка. Это понятие было воспринято не только как органическое, созданное природой единство, но толковалось многими как явление, изначально присущее природе и имеющее в своей основе духовное начало и идейные взаимосвязи. То, что во время войны у солдат и в различных социальных группах, а также в быту молодежи было принято считать чувством коллективизма, нашло теперь в этой идее народа-общества свое конкретное выражение. Казалось, была найдена та отправная точка, исходя из которой можно было вывести руководящие принципы для множества частных вопросов и областей жизни в их совокупности и взаимосвязи. Казалось, что два появившихся в течение последних десятилетий и находившихся в крайнем противоречии жизненных явления — национализм и социализм — могут быть окончательно приведены к разумному единству и взаимопроникновению. Это же, по-видимому, давало силу и для упорядочения проблем, касающихся таких вещей, как экономика, капитал, труд, коренных вопросов взаимоотношений отдельного индивидуума и общества и определения функций государства в рамках нации и для нации.

Эта идея народа-общества, возникшая в результате серьезного национального бедствия, но своими корнями уходившая в богатое прошлое немецкой романтики, несла в себе зародыш будущей мирной организации европейских народов. Идея о народе как обществе, понятая таким образом, предполагал а уважение к каждому народу, как созданному непосредственно богом, и. таким образом, означала отказ от всякого империализма.

Казалось, была затронута проблема огромного исторического значения. Казалось, что сила, толкающая к войнам, может быть скована.

Но скована она не была. Наоборот, судьба позволила только что возникшему внутреннему движению, собиравшемуся из многих источников и находившемуся на пути к созданию политической силы, попасть в руки Гитлера, который, конечно, был далек от осознания этого внутреннего движения. В период его власти мысли о народе-обществе и о положении человека в нем утратили свой подлинный характер. Чисто метафизическую мысль о народе как обществе он превратил в открытый национализм, а борьбу за настоящий порядок в Европе — в борьбу против Версальского договора. Из метафизического признания каждого народа в отдельности он создал теорию о праве на неограниченное господство одного какого-либо народа. Гитлер допустил превращение здоровой политики подчинения расовых элементов в расизм, который разлагал на составные части даже собственную нацию. Вместо органически-метафизического мышления он ввел биологически-материалистическое. Этим самым он устранил всякую реальную возможность сближения борьбы за создание нового порядка с христианством. Он отверг такие чувства, как уважение и почтение, заменив их грубой покорностью физической силе. отрицающей и человека, и душу, и традиции, и все новое, что стремится пробить себе дорогу. Вместе с тем Гитлер пренебрег необходимостью создать подкованную в идейном отношении прослойку политических руководителей. Он предпочел назначить на решающие посты людей своего стиля, а подобных ему, то есть таких, которые в сущности были выброшены за борт нового демократического строя, было больше чем достаточно. К политическому руководству пришли демонические силы. Объявленная вначале готовность служить народу и общей задаче создания нового строя превратилась в эгоцентрическое использование власти.

Как могло случиться, что Гитлеру удалось захватить власть? Как стало возможным то, что движение к новому порядку изменялось из года в год до тех пор, пока, наконец, его. первоначальные формы не превратились в свою разрушительную противоположность?

Это стало возможным потому, что как раз те идеалы, достоинства и добродетели, которые в ту эпоху глубоко волновали каждого немца, были сделаны политическими лозунгами, используемыми для вербовки людей. Это стало возможным потому, что часто образованные немцы были слишком аполитичными и слишком пассивными, чтобы взять на себя руководство в области политики. Данный факт является важным историческим открытием. Это стало возможным — и это тоже является важным историческим открытием — также и потому, что условия и программа Версальского договора осуществлялись слишком бесперспективно и безыдейно (французская политика финансовых уступок Германии, торпедирования моратория Гувера, препятствий в создании таможенного союза и т. д.). Наконец, это. стало возможным — и в этом самое важное и предостерегающее историческое открытие, — потому, что остальные идеологические и политические силы: церковь, партии Веймарской республики и профессиональные союзы — были недостаточно активными, чтобы остановить натиск грубой силы и бороться за новое развитие Германии. Гитлер сумел захватить власть потому, что угроза Германии со стороны большевизма в связи с усилением влияния коммунистов внутри страны стала настолько непосредственной, что за спасение от этого влияния, субъективно оцененного многими как разрушение, началось настоящее соревнование. Не менее веской причиной явилось и то, что большинство бывших сторонников национального движения, переходивших теперь на сторону Гитлера, обладало слишком примитивным мышлением, не позволявшим ему выделить хорошее из его совокупности с плохим.

Политическое лицо Германии после 1933 года характеризовалось большим разнообразием и противоречивостью тех сил, которые, собираясь из разных источников, устремлялись в широкое русло нового движения. Поэтому, конечно, и само оно не имело единых форм. С одной стороны, был сделан шаг вперед: ликвидирована безработица, в основу движения положена коммунистическая идея порядка, которая подняла сознание людей до готовности служить обществу и вселила в них новую надежду на улучшение жизни; возродились вооруженные силы, и Центральная Европа была защищена от дальнейшего раскола. Присоединение Судетской области и Мюнхенское соглашение 1938 года явились, по-видимому, кульминационным пунктом процесса формирования территории Германии. Но, с другой стороны, параллельно с этим процессом действовали и элементы зла и насилия: создавались концентрационные лагери, вводились формы унизительного принуждения, уничтожались хорошие традиции, началась антирелигиозная борьба, старые идеи переводились на рельсы материализма, право узурпировалось в интересах партии, развернулось преследование политически инакомыслящих и, наконец, усилилась направленная против человека расовая ненависть.

Аннексия Чехословакии означала, что кульминационный пункт пройден.

Возможность без новой войны объединить всех немцев в одно общее государство, чтобы способствовать мирному сближению стран Центральной Европы и тем исторически преодолеть Версальский договор, была упущена.

Надеть ярмо империалистического гнета на любую нацию, которая видела и Ренессанс, и Просвещение, и Французскую революцию и прошла через многовековое формирование национального государства, в наши дни уже невозможно. Поэтому вместе с актом захвата Чехословакии стрелки часов европейской истории были опять отведены назад, к эпохе абсолютизма, который всегда и неизбежно порождал европейские братские войны. Доказательством тому было незамедлительное начало второй мировой войны.

Таким образом, демоническая, неограниченная власть победила.

Перед настоящей книгой поставлена цель изложить исторический опыт второй мировой войны в ее различных специальных областях и сделать некоторые предостерегающие выводы.

Все помещенные здесь статьи в равной мере имеют дело с внутренним противоречием между идеей, обосновывающей порядок, и демонической силой, постоянно его разрушающей. Именно это противоречие стало причиной того. что величайшие духовные, идеологические, философские и организационные достижения внутри страны оказались в одном ряду со столь же величайшей неудачей и катастрофой, независимо от того, проявилось ли это в руководстве войной или в политике, проводившейся в отношении Франции и России. Авторы всех этих статей сходятся на признании того, что немецкий народ оказался почти полностью дезорганизованным своим собственным руководством, которое развязало войну, чтобы закрепить свое величие. Они, наконец, сходятся на признании почти полного нарушения мирного порядка, уничтожения свободы и справедливости в Европе и во всем мире, для воссоздания которых Запад вместе с Америкой начал крестовый поход против Германии.

Историческая ценность всех этих статей заключается в том, что в них признается возможность объединения усилий только в том случае, когда все участники чувствуют, что их объединяет одна идея, одна цель, когда они одинаково понимают важность исторического момента и умеют правильно разобраться в окружающем.

Исторический опыт последних десятилетий показывает, что, во-первых, до сих пор никому не удалось понять задачу, выполнявшуюся стихийной силой, и, во-вторых» остается неясным. в какой степени народы Европы, в том числе и немецкий, оказались не в состоянии бороться с ней. Борьба с этой силой охватила весь мир, но и по сей день вопрос о создании в Европе нового порядка ждет своего разрешения.

Для немецкого народа и его подрастающего поколения, несмотря на сильнее потрясение и громадную катастрофу, которые они пережили, еще не все потеряно. Большая доля вины не лишает их права на существование. Надо серьезно подумать над тем, могли ли они заранее предугадать свою судьбу. Нельзя говорить, что у немецкого народа нет будущего, пока судьба не предпримет все попытки найти необходимое решение, ибо то, что уже испробовано, не могло дать правильного ответа. Необходимы новые попытки, чтобы результат снова не оказался половинчатым.

Большое значение имеет то, что из всего приобретенного им немецкий народ, несмотря на разрушения, не потерял ничего: ни своей храбрости, ни действительных идеалов. В дальнейшем даже при смене поколений не должно пропасть ничего из того, что было достигнуто в идеологическом отношении за эти десятилетия с 1914 года. Не следует забывать ни плохого, демонического, потому что в будущем необходимо познать причины его появления и сделать так, чтобы оно больше не повторилось, ни хорошего, ибо потом оно может завладеть людьми настолько, что в конце концов действительно исчерпывающая идея окажется потерянной. Новая Европа начинается нес 1945, а с 1914 года, и пусть ее не мучают опрометчивые выводы.

Нельзя также сказать с уверенностью, что немецкий народ не сможет уже внести свой вклад в дело отыскания подлинной связующей идеи и создания в Европе нового внутреннего и внешнего порядка. От географического положения нельзя освободиться, Европа не должна быть только «западной» или только «восточной» и не должна оставаться расчлененной. Новая Европа должна стать единой и, следовательно, после того, как она справится с большевизмом, и в зависимости от того, как она с ним справится, должна включать также и Россию как равноправную составную часть. В противном случае Россия будет только предметом аннексии и ее внутренние и внешние позиции будут окончательно потеряны. Но для этого необходимо, чтобы большевизм, с которым связан вопрос о порядке, доведенном до крайности, преодолевался так успешно, чтобы из него, наконец, могла родиться идея настоящего порядка, то есть организации новой Европы по принципу единства и различия и на основе урегулирования экономики, установления порядка в отношениях между отдельным человеком и обществом, укрепления денег, поднятия роли труда и соединения жизни и веры.

Если это удастся, то Европа не потеряет своих мировых позиций. Подобно тому как беспорядок возник из духовного разлада и до сих пор приводит мир в волнение, новый мирный порядок может успокаивающе подействовать на возбужденные народы и континенты. Результатом этого может и должно стать не новое империалистическое господство Европы, а новая политика, направленная на разрешение данной метафизической проблемы.

Но такое разрешение невозможно без идеологического и политического участия немецкого народа в делах Европы — в этом и. состоит исторический опыт не только последних десятилетий, но и всей истории Европы начиная с раннего средневековья. Разрешение вопроса будет зависеть толь ко от самого немецкого народа, и прежде всего от того, способен он на сильные моральные переживания или нет. Некоторую надежду на то. что он способен на подобное, дают опыт второй мировой войны, а также последующие годы глубоких страданий.