Вот как все начиналось.

В 6.30 утра мне позвонил чиновник местного департамента здравоохранения и, борясь со сном и нарастающим страхом перед нависшей угрозой, попытался изложить ход событий.

Недели полторы назад в отделение неотложной помощи обратилась тридцатилетняя женщина. Она жаловалась на боль в горле, ногах и спине и сухой кашель. Температура оказалась слегка повышенной. Дежурный врач решил, что это грипп, прописал какую-то микстуру и тайленол и отправил пациентку домой.

Спустя три дня она пришла снова. Боль в горле усилилась: миндалины распухли, покраснели и покрылись белым налетом. Температура повысилась еще на пару градусов – если перевести с Цельсия на Фаренгейт, она равнялась уже ста четырем, – и, кроме того, появился целый ряд новых неприятных симптомов: боль в животе, диарея, кровоточивость десен и носовое кровотечение. При исследовании прямой кишки обнаружили кровь ярко-красного цвета, что указывало на кровотечение в нижнем сегменте желудочно-кишечного тракта. Острая боль в мышцах шеи и спины продолжалась. Ребята из «неотложки» пальпировали позвоночник, измерили давление и назначили внутривенно комплекс из четырех составляющих. Женщину госпитализировали.

В лаборатории у нее взяли мазок из горла, сделали анализ крови и попытались выявить бактерии на вирусные антитела. Все безрезультатно. Больную продолжали держать на четверном составе, сохраняя электролитный обмен, пытаясь помешать нарушению электролитного баланса, то есть занимались тем, что на профессиональном языке называется «поддерживающей терапией». Обычно к ней прибегают в том случае, когда больше ничего сделать не могут.

Через день в «неотложку» обратилась еще одна молодая женщина с симптомами гриппа: боли, температура, сухой кашель. Снова микстуры и тайленол, и снова дежурный врач отправляет больную домой. На следующий день ее привозят обратно: боли в животе и в горле, высокая температура, рвота, острая мышечная боль. Десны немного кровоточат. Пациентку положили в больницу и поставили в известность местный департамент здравоохранения. Однако паники пока не наблюдалось. Не наблюдалось до следующего дня, когда кожа первой больной стала шелушиться. Начался процесс, похожий на ряд крошечных петехиальных кровоизлияний: образующиеся под кожей капельки крови размером с булавочную головку являются знаком того, что тонкие капиллярные сосуды не выдерживают и разрываются. Однако очень скоро капельки начали превращаться в неправильной формы пятна, которые, в свою очередь, отделялись от нижних слоев ткани, оставляя страшные кровавые язвы.

На следующее утро, вернее, даже ночью, в отделение неотложной помощи обратилась еще одна молодая женщина. Жаловалась на те же симптомы, напоминавшие грипп, и не скрывала своего страха. Оказалось, что она жила вместе с первой из трех – той, что сейчас лежала наверху, сбрасывая кожу.

Третью больную уже не отправили домой, а сразу положили в стационар. Это случилось в 2.40 ночи. А еще через четыре часа я уже выслушивал всю историю в интерпретации доктора Херберта Ферлаха.

Ферлах выглядел растерянным и испуганным, а все, что пугало его, видавшего виды армейского доктора, пугало и меня. Голос гремел в телефонной трубке, и я почти слышал, как со скрежетом перетираются в его мозгу возможные диагнозы трех несчастных: лихорадка Ласса, Эбола, Марбург и еще масса страшных названий, от которых мы так отчаянно стремимся защитить людей. Обычно стараешься успокоить себя, внушая, что вероятность чего-то действительно очень плохого и имеющего характер тенденции – крайне мала. Но платят нам как раз за то, чтобы мы не упустили вот этот самый крошечный шанс реальной опасности. И если удастся, задавили его в корне.

Я невольно спросил себя, как Ферлах спит по ночам.

Сам я сплю просто отвратительно и к тому времени, когда он позвонил, уже два часа как бодрствовал. Так что, еще даже не отключив мобильный телефон, я оказался в машине и пополнил утренний поток транспорта на улицах Балтимора, подгоняемый нехорошим предчувствием.

 

1

Сент-Рэфэел – старая католическая больница, гордо именующая себя госпиталем, отчаянно пыталась отстоять собственную независимость перед лицом многочисленных – и дружественных, и откровенно агрессивных – предложений со стороны университета Джона Хопкинса и университета штата Мэриленд. Располагалась она в центре ветхого квартала в юго-западной части города; с севера и запада ее окружали жилые массивы, а с юга и востока – странная смесь старых фабрик и множества заброшенных домов. В первую очередь больница обслуживала небогатых жителей прилегающих районов, но принимала больных и из рабочих районов Пигтаун и Оттербейт. Последние новости сообщали: больница обеднела настолько, что переговоры с Хопкинсом и университетом штата возобновились. Сейчас больница выступала в роли бывшей королевы бала, которая уже готова танцевать с любым, кто до нее снизойдет. Ходили слухи, будто власти – администрация самой больницы, католическая епархия, городская управа, университет штата – хотели просто разогнать ее. И в то мгновение, когда перед моими глазами возникла эта грязная, с черными потеками, груда кирпичей, перед которой маячили несколько бетонных изваяний святого Рафаила, в голове сама собой возникла мысль о том, что эвтаназия могла бы оказаться не самым плохим исходом.

И все-таки в моем сердце жила нежность к этому жалкому заведению. Совсем недавно я провел здесь, в Сент-Рэфе, две недели, пытаясь запустить в действие программу, позволяющую точно определять природу происходящих событий: вспышки болезней, биотеррористические нападения и другие неприятные и страшные события. Иными словами, Сент-Рэф нуждался во мне. В отличие от Хопкинса, постоянно учившего моих работодателей – службу эпидемиологической разведки Центра контроля над заболеваниями, – как себя вести и что делать. Если бы все сотрудники центра внезапно умерли от какой-нибудь болезни или, что еще хуже, ушли работать в частный сектор, то, вполне возможно, Хопкинс смог бы восстановить организацию, что называется, с нуля. Ну а Сент-Рэфу была уготована роль третьестепенной больнички в городе, где властвует один из лучших медицинских центров мира. Моя же работа заключалась в том, чтобы вернуть эту больничку к жизни.

Итак, я – сотрудник, или «офицер», службы эпидемиологической разведки, одного из подразделений Центра контроля и предотвращения заболеваний. Учитывая мои обязанности, состоящие в отслеживании и расследовании вспышек заболеваний, звание «офицер» как раз оказывается очень подходящим. Полицейский жаргон давно у нас в ходу. И свои, и чужие раньше называли нас, служащих центра, «медицинскими детективами». Однако термин этот давно вышел из употребления, поскольку звучит слишком напыщенно и в то же самое время донельзя стерто. Во всяком случае, занимаемся мы именно тем, что выискиваем болезни и докапываемся до их начала и причины.

История службы эпидемиологической разведки, как и многих других подразделений, отличается некоторой цикличностью. Созданная в самом начале Корейской войны в качестве системы немедленного оповещения о биологических атаках, разведслужба потратила несколько десятилетий именно на то, чтобы найти свое поле деятельности. И ей это прекрасно удалось. Именно СЭР помогла восстановить доверие общества после страхов перед вакциной полиомиелита, разгоревшихся в середине XX века, и она же способствовала искоренению в мире ветряной оспы. В конце 1990-х – начале 2000-х годов наши сотрудники выследили западно-нильский вирус и предотвратили его распространение. А сейчас страна снова панически боится биологического терроризма.

И именно поэтому я здесь, в Балтиморе, пытаюсь залатать дырку в федеральной системе контроля над распространением заболеваний. Как правило, старый госпиталь не может похвастаться слишком пристальным к себе вниманием. Но близость Сент-Рэфа к столице вспугнула отцов государственного здравоохранения, стремящихся немедленно выявить очаг любого заболевания в этом районе страны. Потому меня и прислали сюда с заданием организовать соответствующую систему наблюдения.

Итак, я – неотъемлемая часть отделения специального патогенеза секции вирусных и риккетсиозных заболеваний. А секция эта, в свою очередь, является подразделением Национального центра инфекционных болезней, одной из составляющих Центра контроля и предотвращения заболеваний. Дальше этого мои познания в организационной сфере не простираются. А потому, несмотря на то, что я с легкостью могу изложить молекулярное строение семейства ареновирусных, мне вряд ли удастся схематично набросать структуру нашего центра. Оставляю это блестящим бюрократам и технократам из Джорджии и Вашингтона. Если бы существовала Нобелевская премия в области институционной запутанности, эти ребята из года в год делили бы ее между собой.

Я остановился возле отделения неотложной помощи, как раз под знаком «стоянка запрещена», и прилепил на ветровое стекло удостоверение городского департамента здравоохранения Балтимора. Порывшись в бардачке, нашел старое удостоверение Центра контроля и предотвращения заболеваний и прилепил его рядом. Болезни болезнями, но меньше всего на свете мне бы хотелось, чтобы моя машина оказалась эвакуированной.

Повесив на шею карточку – удостоверение личности, я почти бегом направился к вращающимся дверям отделения скорой помощи. Все вокруг казалось странно спокойным: было июльское раннее утро, и это воспринималось как хороший знак. Хотя Ферлах явно уже на взводе, казалось, что новость еще не распространилась по госпиталю и не дай Бог, чтобы просочилась в прессу. Последние несколько лет – провал с сибирской язвой, атипичная пневмония – научили медицинский мир, как вести себя с вездесущей прессой и ее ненасытным аппетитом на нескончаемые сенсации.

На стене за сестринским постом висел бежевый телефон. Я схватил трубку, быстро набрал номер эпидемиолога и приготовился ждать. Ответили минуты через две. Я торопливо заговорил:

– Доктор Мэдисон, это Натаниель Маккормик. Я в «неотложке».

Голос в трубке казался слабым и каким-то размытым.

– А я наверху, в М-2. Какого черта вы делаете там, внизу?

 

2

Отделение М-2 представляло собой длинный сплошной коридор, по обеим сторонам которого располагались рассчитанные на двоих палаты. Некогда белый, покрытый линолеумом пол давно уже стал серым, а бежевые стены приобрели грязный налет, который не удавалось устранить даже самыми изощренными усилиями. Отделение представляло собой зеркальное отражение М-1, находящегося этажом ниже, с той лишь разницей, что здесь коридор заканчивался двойными металлическими дверями.

Я заметил на дверях напечатанную на лазерном принтере табличку:

«Изолятор.

Обязательны строгие меры предосторожности. Вход только по специальным пропускам. По всем вопросам звоните в отдел биологического терроризма и эпидемий по телефону 2134. Спасибо!»

Я вдруг подумал, что идея биологического терроризма уже запущена и начала свой полет.

Изолятор состоял из двух помещений. Сейчас я находился в первом из них, маленьком вестибюле с двумя раковинами, большим красным мусорным пакетом, предназначенным специально для биологически опасных отходов, и подносами, загруженными упакованными в пластик халатами, защитными очками, перчатками и бахилами. На тележке стояли три коробки с респираторами отрицательного давления в виде полумаски. Такие респираторы задерживают частицы даже в пять микрон, то есть величиной с хантавирус. Почему-то мне стало приятно, что здесь все так испугались.

Этот тип изолятора – маленькая, тщательно отделенная часть госпиталя – сохранился с прежних тяжелых дней, когда приходилось упорно бороться с туберкулезом. Сейчас такие отделения имеются далеко не во всех больницах: большинство из них изолирует больных в отдельных палатах. Однако здесь существовал этот короткий коридорчик, всего с четырьмя дверями, по две с каждой стороны, совершенно отрезанный от остального здания и предназначенный для полной изоляции инфекционных больных. Добрая старая карантинная зона.

Облачившись в ритуальные одежды и подобрав нужный по размеру респиратор, я открыл еще одни двойные двери в дальней части комнаты. Вместе с дверным скрипом раздался легкий свист воздуха, и я почувствовал, как он словно всасывает мой одноразовый халат. Исправно действовала система отрицательного давления – давление снаружи оказывалось больше, чем внутри, и это не давало мельчайшим частицам проникнуть из внутреннего пространства во внешнее. Воздух будет пропущен через фильтр и выведен наружу.

Я проверил, плотно ли прилегает респиратор, а потом окончательно открыл дверь и переступил порог.

Посреди короткого коридора беседовали трое «инопланетян» – такой вид придавали людям защитные костюмы. Кроме людей, в коридоре оказались лишь пара стульев, большая корзина для биологически опасного мусора и небольшой столик с факсом, бумагой и ручками. Факс непосредственно соединялся с другим аппаратом, стоящим на сестринском пульте там, «на воле», за пределами зараженной зоны. Записки, приказы, сообщения и все такое прочее отправлялись отсюда прямо на пульт. Таким путем мы передавали в госпиталь биологические и медицинские данные из изолятора.

Маски не помешали мне сразу узнать и женщину – доктора Мэдисон – и мужчину – чернокожего доктора Ферлаха. Третий, пожилой белый мужчина, был мне незнаком. Я подошел, и люди, не прекращая разговора, инстинктивно подвинулись, чтобы принять в свой круг и меня.

– Антитела? – спрашивал в этот момент Ферлах.

Голос сквозь респиратор звучал жестко и слегка скрипуче.

– Нет, еще нет, – ответила доктор Мэдисон. – Ничего особенного. Понятия не имею, что это может быть…

Наконец все трое посмотрели на меня.

– Доктор Маккормик, Джин Мэдисон вы знаете, – начал церемонию представления Ферлах. – А это Гэри Хэммил, – он показал на незнакомца, – новый главный инфекционист госпиталя Сент-Рэфэел.

Так, понятно. Значит, в инфекции теперь новый начальник. Сент-Рэф несколько месяцев не мог найти подходящего человека; должно быть, доктор Хэммил вступил в должность совсем недавно. Как мило с их стороны поставить меня в известность.

– Только не ныряйте головой вперед, – посоветовал я.

– Тем более что в бассейн еще не налили воду, – поддержал он.

Мы вежливо засмеялись.

– Доктор Маккормик работает у нас по поручению Центра контроля, – пояснил Ферлах.

– Ну ладно, спасибо за представления, – раздраженно прервала любезности Джин Мэдисон и обратилась ко мне: – Образцы тканей, анализ крови, слюны – все уже отправлено в нашу лабораторию.

– В нашу? – переспросил я.

– В лабораторию округа.

Я невольно взглянул на Ферлаха. Он понял, о чем речь, и ответил:

– Самый срочный результат. В лабораторию штата образцы тоже отправлены.

– А что у них есть здесь, в лаборатории округа? – поинтересовался Хэммил.

Ферлах посмотрел в пол.

– Ну, надо сказать, немного. Самое простое. Но лаборатория штата оснащена как следует. Имеются тесты на филовирусы, Марбург и Эбола. Думаю, можно проверить и Ласа, и Рифт Вэлли, и много чего еще. Конечно, всего существующего на свете оборудования они не имеют, но тем не менее основные напасти распознают.

– Если нужно, Центр контроля и предотвращения всегда готов помочь, – заметил я. – Он обладает немалыми ресурсами: образцами анализов, банками данных патогенеза; возможности его куда больше, чем у Балтимора или штата Мэриленд. А штаб-квартира в Атланте имеет крупнейшее в мире хранилище специфических тестов заболеваний.

Доктор Мэдисон ответила очень быстро:

– Спасибо, но мне кажется, мы сможем справиться сами.

– Джин, – попытался вставить слово Хэммил.

– У нас есть доступ к лабораториям штата, – продолжала она. – Так что мы вполне можем не беспокоить федеральное правительство.

Скажу пару слов о связях Центра контроля и предотвращения заболеваний с другими структурами в медицине и системе здравоохранения в целом. Наши полномочия состоят во всем и ни в чем конкретно. Правда, это действительно так и есть. Мы вступаем в дело только по просьбе конкретных больниц, округов и штатов. Если таких просьб не поступает, центр должен оставаться в стороне. И хотя существует миллион причин, почему именно та или иная организация может нуждаться в помощи из Атланты, существует также и множество причин, почему они не хотят этого делать. Все замыкается на контроле.

Пока я учился в Атланте, мне не уставали вдалбливать, как именно следует вести себя в конкретных местных условиях. В целом мы стремимся действовать как можно мягче. Только мне это не особенно удается. Во всех оценках моей деятельности за прошлый год в графе «профессиональные отношения» всегда стояла фраза «нуждаются в улучшении».

Хэммил взглянул на меня:

– Доктор Маккормик, мы очень ценим вашу поддержку.

Я кивнул. Киваю я, как правило, в тех случаях, когда не знаю, что сказать.

Доктор Мэдисон вздохнула:

– Ну, кажется, с лабораториями мы разобрались, во всяком случае, на некоторое время. Будем полагаться на возможности штата. – Она повернулась к Ферлаху. – Городской совет Балтимора сможет взять на себя расследование вспышки?

– Да, – подтвердил тот. – Я уже говорил с уполномоченным. А если вдруг не будем справляться, обратимся к властям штата. – Он кивнул в мою сторону. – Поскольку доктор Маккормик уже здесь и успел познакомиться с городом, я собираюсь попросить его остаться для расследования.

Наступило молчание.

– Буду счастлив помочь, – наконец произнес я.

– А мне показалось, что мы договорились полагаться на средства штата, – вставила доктор Мэдисон.

– В отношении лабораторий, Джин, а не в смысле самого расследования. Доктор Маккормик куда лучше знаком с ситуацией, чем…

– Вмешательство Центра контроля послужит сигналом для прессы…

– Но он ведь уже здесь, так что процедуру запроса можно обойти. А кроме того, если мы не включим его в комиссию, то это покажется просто-напросто пренебрежением.

– Хочу подчеркнуть. – Я решил воплотить в жизнь то, чему меня так упорно учили в Атланте. – Центр контроля и предотвращения заболеваний готов вмешаться по вашей просьбе. Так же как и в случае с введением программы наблюдения, мы можем действовать и максимально активно, и максимально пассивно – как вам будет угодно. И расследование, и контроль вспышки заболевания будут проводиться на местном уровне, равно как и связи с прессой. – Я обращался к Хэммилу и Мэдисон. – Кроме того, мы будем счастливы помочь с клинической экспертизой.

Повисло долгое молчание, и я внезапно понял, что именно сейчас оказался каким-то образом включенным во все происходящее. Джин Мэдисон – а именно она выступала в роли Вечного Скептика – наконец выдохнула:

– О Господи! Клиническая экспертиза?

Я даже растерялся.

– Да мы всего лишь предлагаем помощь – на случай, если она вдруг понадобится.

– За кого вы нас принимаете, доктор Маккормик, – поинтересовалась Джин Мэдисон, – и чем, по-вашему, мы здесь занимаемся?

– Я…

– У нас прекрасные врачи, возможно, лучшие в городе…

– Джин, – произнес доктор Хэммил.

– И мы вполне в состоянии позаботиться об этих женщинах.

– Я не пытаюсь комментировать квалификацию персонала госпиталя, – начал оправдываться я.

– Разумеется, пытаетесь. Считаете, что находитесь в какой-то захудалой больничке. Но вот чудеса: мы здесь повидали немало больных, и, как правило, они почему-то выздоравливают!

– Я просто хочу, чтобы вы знали, что существуют ресурсы, доступные…

– Спасибо за участие, доктор. Мы учтем ваши советы. – С этими словами Мэдисон повернулась к двери. Однако прежде чем открыть ее, остановилась. – Через десять минут, джентльмены, состоится совещание персонала. Доктор Маккормик, поскольку вы обладаете именно той квалификацией, которой нам всем здесь так не хватает, то прошу вас представить собственную версию состояния больных.

– Я ведь даже не видел…

Она уже вышла.

После того как дверь закрылась, доктор Хэммил спросил:

– Сколько вам лет, доктор Маккормик?

– Что? А, тридцать три.

Он кивнул:

– Думаю, это многое объясняет. Взрослейте, доктор.

Они с Ферлахом переглянулись, и Хэммил тоже направился к двери. Она с шипением закрылась за ним.

 

3

Мы с Ферлахом остались вдвоем и некоторое время стояли молча. Наконец он заговорил:

– Здесь все не так уж и просто.

– Неужели, Херб? А так сразу и не скажешь.

Сквозь защитные очки Ферлах внимательно посмотрел на меня.

– Хэммила я не знаю. Зато уже много лет знаю Джин Мэдисон, – заметил он. – Она хороший врач – чертовски квалифицированный инфекционист, прекрасный эпидемиолог.

– И тем не менее, очень уязвлена тем, что ее программа наблюдения не предотвратила заболеваний. И раздражена нашим с вами присутствием.

– Да, наверное, это так.

– Именно так. Ведет себя с нами, как малое дитя. А этот новенький, Хэммил, советует мне повзрослеть. Ну надо же!

Я не сомневался, что в основе моих проблем с Джин Мэдисон лежит ее исключительно уязвленное самолюбие.

Ферлах поспешил меня урезонить:

– Да-да, вы, наверное, правы, однако постарайтесь взглянуть на вещи ее глазами. Мэдисон работает здесь уже почти двадцать лет. Вот в этом самом госпитале. Пережила всяческие нападки на его репутацию, финансовое положение, работу персонала. И все же госпиталь стоит и действует. И само его существование многих страшно раздражает. Все вокруг ждут лишь малейшей оплошности.

– В данном случае рассматривать проблему как дело чести – это и есть чистой воды оплошность. Разве я не прав? Геморрагическая лихорадка рассматривается как возможный диагноз?

– Мы еще ничего не знаем.

– Красная сыпь? Кровотечение? Я пока не видел больных и думаю…

– Мы еще ничего не знаем.

– Но даже если мы просто задумаемся об этом, они… – Я махнул рукой в сторону закрытой двери. – Это же абсурд!

– Не паникуйте.

– Я именно паникую. И они тоже уже должны были запаниковать. То есть я хочу сказать, что это безумие, Херб. Они должны бить тревогу. Должны задницу мне целовать – и вам тоже – и просить помощи! Как вы думаете, когда они в последний раз видели здесь что-нибудь по-настоящему серьезное?

– Я не…

– Мачупо? Хунин? Рифт Вэлли?

– Я понимаю, что вы хотите сказать.

– Мне известен всего лишь десяток людей, которые за последний год встречали подобные заболевания, хотя бы некоторые из них. И вам, наверное, тоже.

Постепенно мне удалось успокоиться и взять себя в руки.

– Ну ладно. По крайней мере они должны были уже закрыть этот этаж. Даже учитывая изоляцию, не могу представить себе, что можно держать здесь больных. Трудно поверить, что такой вопрос еще не вставал. – Я взглянул на него. – Если они не закроют этаж, то это должны сделать вы.

– Уже пять часов назад мы решили, что все случаи связаны между собой и аналогичны. Если все учесть, то мне кажется, госпиталь действует адекватно.

– Адекватно? И что же, этого достаточно?

– Вы пытаетесь учить меня моему же делу, доктор Маккормик? – Ферлах смотрел на меня в упор, пока я, не выдержав, не отвел взгляд. – Дело в том, что это не учебник. И не все происходит так быстро, как вам того хочется.

Хотя респиратор закрывал его лицо, я видел, как он устал. Устал и нервничает.

– И все же вы правы. Говорите именно то, что следует. – Он вздохнул. – Семь лет я работаю в системе здравоохранения. За это время произошло, наверное, не меньше тридцати вспышек различных болезней. Пришлось даже иметь дело со случаем биотерроризма: официант, которого уволили из ресторана, запустил в салат сальмонеллу. Но ничего похожего на это я не встречал. – Он помолчал, потом заговорил снова: – Предложу Джин подумать об официальном запросе о помощи. Но уверяю – у вас она помощи не попросит.

– Да мне плевать, попросит или не попросит. Вопрос в том, как не дать погибнуть этим девушкам. И как не дать заболеть другим.

– Понимаю. И все-таки постарайтесь действовать спокойнее.

Мы помолчали. Потом Ферлах снова заговорил:

– Попробуйте взглянуть на вещи оптимистично: если уж вам суждено заболеть, то лучше всего это сделать именно в Балтиморе. Балтимор – лучшее на земле место для болезней.

– В этом городе так считали абсолютно все, да и, впрочем, не только в этом городе; интересно, как бы отреагировали на подобное заявление в Бостоне?

– Во всяком случае, – продолжал Ферлах, – я собираюсь предложить, чтобы они закрыли М-2.

– Предложить?

– Не цепляйтесь к словам, доктор Маккормик. Отделение М-2 будет закрыто.

Ферлах вышел в коридор, а я получил минуту на размышление. Не хочется показаться самоуверенным, но парень я толковый. Понимаю, как работает человеческий организм, понимаю, как на него нападают микробы. Даже начинаю понимать, каким именно образом инфекция поражает население. А вот людей понять не могу. Не в состоянии постичь их мотивацию и скрытые помыслы. Только события этого дня и нескольких последующих недель покажут мне, насколько они важны и как много определяют.

Я вышел в вестибюль. Ферлах снимал защитное снаряжение.

– Если мы собираемся расследовать это дело, – заговорил я, – то, наверное, прежде всего надо осмотреть больных. Поговорить с ними. Я же ведь их еще даже не видел.

– Исходите из того, что у вас через десять минут выступление.

Чтобы не трогать наружную ручку двери перчатками, которые побывали в карантинной зоне, я снял их и надел новые.

– Что вы собираетесь делать? – удивился Ферлах.

– Собираюсь осмотреть больных. Должен же я увидеть то, о чем, черт подери, буду говорить.

– Но совещание, доктор Маккормик…

– Несколько минут подождут. – Я уже открывал дверь. – Скажите им, что я приду, как только смогу.

 

4

Мальчишкой я всегда хотел казаться безжалостным, жестоким, настоящим агрессором. И даже сейчас это придавало моей словесной стычке с Джин Мэдисон иронический оттенок. А может быть, никакой иронии и не было. Может быть, все шло вполне логично. Во всяком случае, мучившие меня в двенадцать лет амбиции были рассеяны, пусть запоздало, но все-таки наступившей половой зрелостью и хорошей трепкой, которую в седьмом классе мне задал психопат по имени Чед Першинг. Все мои многочисленные приседания и занятия с гантелями оказались совершенно бесполезными в сражении с этим капризом гормонов. Детали битвы не имеют особого значения. Суть заключается в ином: именно тогда я решил, что судьба Натаниеля Маккормика связана не столько со сферой деятельности Джо Фрезера, сколько с людьми, подобными Альберту Швейцеру. И уж во всяком случае, трудно было представить, что кто-то из членов Национальной академии наук сможет надрать мне задницу так же искусно, как это удалось Чеду.

Время в старших классах школы прошло без особых событий, но достаточно продуктивно, а потом я поступил в университетский колледж штата Пенсильвания. Получил диплом по биохимии, а в результате упорной и довольно скучной научной работы еще и поддержку нескольких весьма крупных ученых. Так что к окончанию обучения в колледже мне представилась возможность выбирать из большого числа медицинских факультетов. Поистине второй Альберт Швейцер. Я выбрал Калифорнию, университет, шутливо прозванный «фермой» и расположенный к югу от Сан-Франциско, в недрах Кремниевой долины. Начал там учиться по программе доктора медицины – доктора философии. Через семь лет мне предстояло получить и диплом врача, и научную степень. Занялся я микробиологией.

Но в Калифорнии мне так и не удалось получить ни одного диплома. Дело в том, что где-то на полпути к цели меня оттуда выгнали. Так я и оказался в университете штата Мэриленд, который все-таки выдал мне медицинский диплом. И это оказалось одной из причин того, что Центр контроля и предотвращения заболеваний отправил меня именно в Балтимор, в госпиталь Сент-Рэф.

И вот сейчас я стоял в маленькой палате этого госпиталя и смотрел на больную по имени Хелен Джонс.

Заметив меня, она что-то пробормотала, но тут же снова перевела взгляд на потолок.

– Здравствуйте, мисс Джонс, – поприветствовал я ее. – Я доктор Маккормик.

Девушка ничего не ответила.

Я подошел к кровати.

– Привет.

Она несколько раз мигнула, и из уголков глаз медленно потекли слезы.

Палата оказалась тесная, наверное, футов десять на десять, и сплошь заставленная мониторами и капельницами с биологическими растворами. По словам Ферлаха, Хелен Джонс проходила процедуру экстубации утром, но респиратор оставили в палате – на всякий случай, если вдруг понадобится снова. Я полистал лежащую на столе медицинскую карту.

– Мисс Джонс, – начал я, – я работаю в Центре контроля и предотвращения заболеваний. Мы пытаемся выяснить, что именно с вами произошло. Хотим сделать все, чтобы вы как можно скорее поправились.

Ответа не последовало. Больная просто продолжала смотреть в бежевый потолок.

– Я осмотрю вас, хорошо? Это быстро.

Считалось, что Хелен Джонс уже выздоравливает, однако выглядела она как человек, готовый в любую минуту умереть. Вид у девушки был желтушный – кожа нездорового желтого оттенка, белки глаз цвета мочи. Это могло оказаться результатом воздействия болезни на печень или же слишком долгого кровотечения. На тележке рядом с кроватью лежал фонарик-карандаш. Я взял его.

– Откройте рот.

Она не открыла.

Я осторожно положил пальцы на нижнюю челюсть и надавил, одновременно направив в рот фонарик.

Слизистая полости рта была усыпана, словно горошинами, коричневыми пятнами разного размера – как будто по ней стреляли из пистолета. Десны же казались совершенно бесцветными. Картина представлялась весьма неприглядной и тем не менее свидетельствовала о выздоровлении. Если бы болезнь продолжалась, то пятна оказались бы ярко-красными. А сейчас, казалось, кровь свернулась, потемнев, и организм старался вновь поглотить ее.

– Я спущу рубашку, хорошо?

Слезы продолжали течь, однако Хелен Джонс неуловимо кивнула.

– Вы очень успешно выздоравливаете, Хелен, – похвалил я ее.

Я спустил госпитальную рубашку до середины живота. Все тело было покрыто марлевыми заплатками – на боках, на груди, на животе. Я взялся за уголок одной из повязок и приподнял его. Появилась большая, похожая на язву рана, уже начавшая покрываться коркой. Казалось, кожа просто отслаивается целыми кусками, оставляя обнаженные участки. Площадь пораженной поверхности тела – там, где образовались начавшие затягиваться раны, – впечатляла. Однако я заметил, что болезнь пощадила лицо.

Когда я вернул повязку на место, Хелен вздохнула, и вздох вызвал приступ кашля – тяжелого и какого-то булькающего. Рот ее чем-то наполнился. Она слабо протянула руку к лежавшим на тумбочке салфеткам.

– Вот здесь, – произнес я.

Взял салфетку и прижал к ее губам. Хелен выплюнула комок мокроты, по цвету и консистенции напоминающий смородиновое желе. Значит, кровотечение в легких. Сейчас, когда тело уже начало справляться с болезнью, кровь коагулировала, и больная получила возможность избавиться от нее. Я снова сказал, что она молодец.

Бросив салфетку в мусорную корзину, я заметил, что пол буквально усеян такими же салфетками, каждая из которых похожа на цветок – красное пятно, окруженное белым венчиком.

 

5

Я торопливо направился в конференц-зал отделения М-2, по пути уворачиваясь от колясок, в которых везли пациентов в разные части госпиталя. Судя по всему, Ферлах уже поговорил с Мэдисон и Хэммилом о закрытии этажа, и разговор, скорее всего, оказался успешным. Во всяком случае, он прошел быстро и привел к определенным результатам.

Когда я открыл дверь в конференц-зал, в мою сторону повернулось сразу пятнадцать голов. Один лишь Ферлах не пошевелился – он продолжал внимательно листать целую стопку бумаг, при этом рассеянно почесывая лысеющую голову. Джин Мэдисон демонстративно посмотрела на часы, а потом на меня. Я улыбнулся ей и быстро обвел взглядом комнату, пытаясь рассмотреть, кто именно присутствует на совещании: все интерны, большая часть обслуживающего персонала, две сестры и два человека официально-административного вида.

Молодая женщина, ответственная за работу интернов, стояла перед белой доской с прикрепленными к ней медицинскими диаграммами. Она замолчала, ожидая, пока я усядусь рядом с Ферлахом.

Джин Мэдисон представила меня:

– Для тех, кто еще не знаком: доктор Маккормик, его прислал к нам Центр по контролю и предотвращению заболеваний.

Я поздоровался.

– Очевидно, в Атланте не учат пунктуальности…

– Джин. – Гэри Хэммил дотронулся до руки Мэдисон.

Я же предпочел смолчать.

– Продолжайте, доктор Сингх, – попросила Мэдисон.

Выступающая доктор Сингх продолжила свой доклад о состоянии Хелен Джонс. Медицинская история звучала почти также, как и в изложении Ферлаха: первоначальные симптомы, напоминающие грипп, кровотечение днем позже. Социальная история, однако, удивляла. Оказалось, что Хелен Джонс никогда не путешествовала дальше окрестностей Балтимора – ни разу за тридцать один год жизни. Это несколько обескураживало; нам с Ферлахом куда приятнее было бы услышать, что мисс Джонс только что вернулась из Конго или Колумбии. А теперь наш список потенциальных заболеваний значительно сужался.

Но, как я уже сказал, Хелен Джонс никогда не уезжала далеко от города, который когда-то получил странное официальное название «читающего города». Больше того, как оказалось, сама Хелен Джонс, возможно, никогда и не читала.

– Она живет в пансионате для людей с умственными отклонениями, который носит название «Раскрытые объятия», – продолжала свое сообщение доктор Сингх.

Итак, подумал я, значит, Хелен Джонс умственно отсталая. Интересно.

Доктор Сингх продолжала описывать историю употребления больной алкоголя, наркотиков и табака, которой, по сути, и не было. Рассказ продолжался и продолжался – доктор Сингх поведала нам уже вполне достаточно, чтобы сочинить детективный рассказ в духе Конан Дойла. Разумеется, мы должны были восхититься ее обстоятельностью и добросовестностью, только в данном случае нам от них не было никакого проку.

Я послушал еще несколько минут, пока не понял, что больше терпеть не в силах. А потому прервал:

– Простите, а где же жила Дебора Филлмор?

Филлмор – это фамилия второй пациентки, поступившей в госпиталь. А третью звали Бетани Реджинальд.

Доктор Сингх слегка опешила.

– Я еще не начинала докладывать о Деборе Филлмор. О ней потом.

Я ощутил, как все присутствующие в зале повернулись ко мне. Презентация пациентов обычно следует достаточно строгому протоколу, а я нарушал его, стремясь перескочить от Хелен Джонс к Деборе Филлмор. И тем не менее было важно, где именно жили все три женщины. А вот нам сидеть здесь на протяжении тех двадцати минут, в течение которых продолжалась презентация, как раз было и не обязательно.

– Доктор Сингх, – повторил я, – так где же жили Дебора Филлмор и Бетани Реджинальд?

Ферлах закрыл лицо рукой, нервно дергая себя за усы.

– Доктор Маккормик, – не выдержала Джин Мэдисон, – позвольте доктору Сингх закончить презентацию.

– При всем моем уважении, доктор Мэдисон, я пытаюсь представить историю возможного заражения. А значит, окружение, в котором жили эти женщины…

– Оно вполне может подождать, доктор Маккормик, – заключила моя оппонентка.

– Нет, не может.

Я снова повернулся к доктору Сингх. Та переводила взгляд с доктора Мэдисон на меня и обратно. Наконец она заговорила:

– Бетани Реджинальд жила в одной комнате с Хелен Джонс в «Раскрытых объятиях». А Дебора Филлмор – в другом пансионате под названием «Балтиморский рай».

– Благодарю вас, – произнес я.

Хотя я стремился следовать именно этой линии – выяснению обстоятельств жизни и условий заражения, – мне вовсе не хотелось подвергнуться линчеванию со стороны группы обиженных врачей. Поэтому я спокойно принялся делать заметки в маленькой записной книжке, которую всегда носил с собой. Тем временем доктор Сингх закончила наконец презентацию истории болезни Хелен Джонс. Присутствующие начали задавать вопросы – насчет анализов крови, вирусных культур и прочего. Очень хорошие, умные вопросы. Однако все это продолжалось мучительно долго и уже начинало сводить меня с ума.

Я повернулся к Ферлаху.

– А вам знакома история поездок двух других больных?

– Они никуда не выезжали, – коротко ответил он, глядя прямо перед собой.

– А вы бывали в этих пансионатах?

– Нет, Натаниель.

Не приходилось сомневаться, что Ферлах уже тоже начинал терять терпение от бесконечности заседания.

Я продолжал:

– Необходимо двигаться дальше. Нужно поговорить с другими девушками и побывать там, где они жили.

– Доктор Маккормик, – раздался резкий голос.

Я поднял глаза. Гэри Хэммил. Неужели я уже успел настолько всем здесь насолить?

– Вы можете представить нам собственное описание состояния мисс Джонс?

– Да.

– Хорошо. Так будьте добры, поделитесь с нами своей мудростью.

Я посмотрел на Ферлаха – тот выглядел чрезвычайно напряженным. Причем трудно было сказать, раздражен ли он моим поведением или начинающимся перед его глазами отвратительным кулачным боем с медицинским уклоном.

– Доктор Хэммил, мне кажется, что я принесу куда больше пользы, если смогу предотвратить дальнейшее распространение заболевания. На данный момент мы обладаем географическими координатами, которые позволяют определить, где именно возникло заболевание.

– Доктор Маккормик…

– А ваши специалисты – высшего класса. Даже и не знаю, смогу ли я что-нибудь добавить с точки зрения ухода за больными.

– Доктор Маккормик! – снова раздался голос Джин Мэдисон. И шея, и лицо ее покрылись красными пятнами – она и нервничала, и сердилась одновременно. – Вы находитесь здесь по приглашению госпиталя. А поведение ваше – на грани нарушения субординации. Вы откровенно рискуете подорвать отношения между нашим медицинским центром и своей организацией в Атланте.

– Но, Джин, на самом деле доктор Маккормик присутствует здесь по приглашению органов охраны общественного здоровья. Его роль изменилась, – спокойно заговорил Ферлах. – Итак, доктор Маккормик, почему бы вам не изложить свое понимание состояния мисс Джонс? Поскольку мы считаем, что все три случая заболевания связаны между собой, ваше описание вполне подойдет и двум другим пациенткам.

Джин Мэдисон возразила:

– Полагаю, Херб, что в интересах точности и обстоятельности нам следует рассматривать каждый случай в отдельности.

– У нас сейчас нет на это времени, – настаивал Ферлах. – Вы заботьтесь о больных. А здравоохранение будет заботиться о здравоохранении. Доктор Маккормик!

Я встал и подошел к белой доске, а доктор Сингх вернулась к коллегам.

Дифференциальный диагноз – основной вопрос лечебной практики в отличие от хирургической. В реальности он состоит из набора самых надежных догадок. Например, если к вам в кабинет является пациент с жалобой на диарею, то дифференциальный диагноз может оказаться очень широким – начиная от амебной инфекции и заканчивая болезнью Крона и стрессом. Постепенно, по мере поступления новых данных и результатов исследований, вы сужаете список. И в конце концов приходите к диагнозу. Во всяком случае, так должно быть.

– Хорошо, – заговорил я, беря в руки маркер, – начнем с самого плохого и, судя по тому, что я увидел, наиболее вероятного.

Я написал на доске три большие красные буквы: ВГЛ – вирусная геморрагическая лихорадка. Я говорил быстро и одновременно писал, пытаясь представить этой компании, которая скорее всего и Эболу-то видела лишь в учебниках и в кино, головокружительный список вирусов, вызывающих у человека кровотечение: Марбург, Юнин, конго-крымская геморрагическая лихорадка, тропическая лихорадка и так далее.

– Ненавижу все это, – произнес Ферлах.

Он быстро шагал рядом со мной к изолятору. Мы оба ушли с совещания сразу после моей презентации.

– Ненавижу этот политический бред, – продолжал он.

– Спасибо за то, что ушли вместе со мной, – поблагодарил я.

Мы влетели в маленький вестибюль и принялись натягивать защитное снаряжение.

– Вы ничего не сможете изменить. Я имею в виду своим подходом к делу.

– А знаете что, Херб? На самом-то деле мне наплевать.

Ферлах замер, прекратив натягивать халат. Можно было подумать, что он сейчас меня ударит. Но вместо этого он рассмеялся.

– Ну, вы крепкий орешек, доктор Маккормик. Правда. Или храбры без меры, или тупы как пень.

– Храбр, – уточнил я.

– Ну, это мы еще узнаем, так ведь?

Надевая респиратор, он все еще смеялся.

 

6

Я снова оказался в палате Хелен Джонс, которая сейчас выглядела более живой, чем час назад, – настолько живой, что могла со мной разговаривать.

Бытовая эпидемиология – то, чем именно я занимался в тот день, – совсем не похожа на нейрохирургию. Это даже не кардиология. Работа скорее чисто полицейская. Вопросы все больше типа «Где вы были в четверг вечером? Что ели? С кем проводили время?», а вовсе не такие, как «Каковы показания отображения магнитного резонанса?».

Итак, я оказался в палате, почти в космическом скафандре, беседуя с больной Хелен Джонс, тридцати одного года, имеющей кавказские корни, полноватой, здравомыслящей, хотя и умственно отсталой. Она казалась очень милой и очень усталой и – теперь, когда уже немного пришла в себя, – очень настороженной.

Она так прямо и сказала:

– Вы меня пугаете.

– Хелен, пожалуйста, я же хочу вам помочь. А вы должны помочь мне.

– Вы похожи на чудовище, – произнесла она.

– Я вовсе не чудовище. Я доктор.

Во всем этом присутствовала некая ирония.

Так продолжалось на протяжении тридцати минут. Однако несмотря на подозрения Хелен и ее ограниченные познавательные возможности, в ходе беседы нам удалось выяснить некоторые детали. А именно: Хелен жила в пансионате для людей с умственными отклонениями, расположенном на окраине довольно состоятельного района под названием Федерал-Хилл. Кроме нее, в пансионате жили еще восемь человек, исключительно женщины. По утрам и вечерам они ели все вместе и «все вместе молились перед каждой едой». Ленч она каждый день сама готовила на кухне. Всегда одно и то же: арахисовое масло, желе, морковь и кока-колу. Как сообщила на совещании доктор Сингх, Хелен жила в одной комнате с Бетани Реджинальд, которая сейчас лежала в соседней палате и разговаривала с доктором Хербом Ферлахом.

В ответ на мой вопрос Хелен сказала, что им не разрешали держать у себя животных. Вместе с соседками она каждое утро ездила автобусом на работу; служила за городом, в прачечной дома престарелых. Едва она упомянула место работы, у меня внутри все сжалось: меньше всего нам нужна какая-нибудь геморрагическая лихорадка, потрясающая и без того слабую иммунную систему пожилых людей. Название этого заведения Хелен вспомнить так и не смогла.

Я поинтересовался, видела ли больная каких-нибудь животных – мышей, или кошек, или собак, когда-нибудь, хоть один раз – в своем пансионате или в доме престарелых. Она поморщилась и ответила, что однажды на работе видела крысу, а возле своего дома несколько раз встречала кошек и собак.

Я спросил, болела ли она когда-нибудь раньше. Хелен не смогла вспомнить. Спросил, приходилось ли ей прежде бывать в больнице. Она не поняла. Я пояснил: в таком же месте, как это. Она отрицательно покачала головой. Потом мы выяснили, что смогли, насчет семьи и друзей, насчет того, где и как Хелен проводит выходные дни. Поговорили о том, какую получает почту, о личной гигиене. Пытаясь обнаружить какие-нибудь странности, я вернулся к еде и животным. Стрелки на стенных часах подползали к десяти. Нужно было двигаться вперед.

– А сексом вы занимаетесь?

Хелен быстро покачала головой, и я принял этот жест за выражение непонимания.

– Кто-нибудь из мужчин или женщин дотрагивался до интимных мест вашего тела?

Она снова покачала головой.

– А вы трогали их интимные места?

Она покраснела.

– А мужчина когда-нибудь касался вашего тела своим пенисом – своим интимным органом?

– Богу это не угодно, – ответила Хелен.

Потом натянула простыню до шеи и закрыла глаза.

Впоследствии мне предстояло осознать свою ошибку, но в тот момент я принял это движение за отрицательный ответ.

Я нашел Ферлаха в коридоре. Он сидел на металлическом стуле и что-то писал.

– Еще одно совещание, – произнес он, не поднимая головы.

– Какое?

– На сей раз административное. И на этом с Сент-Рэфом можно будет покончить. По крайней мере на сегодня.

– Мне никто ничего не говорил.

– Вот я говорю. Сам только что узнал. Получил сообщение на пейджер.

Я на минуту задумался.

– Вы идите, Херб. А я здесь закончу. Дело ведь не ждет. А кроме того, я не… ну, скажем так, будет лучше, если меня там не будет. Мне кажется, они меня невзлюбили.

– И все же вам следует там присутствовать.

– И все же я им очень не нравлюсь.

Пластиковый щит на лице не смог скрыть морщинок, собравшихся вокруг глаз Ферлаха. Он улыбался.

– Так, значит, вот чему вас учат в Атланте? Не ходить на совещания?

– Нет, это я сам придумал. Ненависть к заседаниям – моя личная особенность.

Ферлах поднялся и вставил свои записки в факс.

– Они вам сообщение не прислали? – поинтересовался он.

– Нет.

– Ну, так вы и не на крючке. И все равно, мне кажется, все это не случайно. Вас не позвали, но тем не менее считают, что вы должны прийти. И готовятся в случае неявки задать хорошую трепку.

– В мои способности не входит умение разгадывать интриги. А вот вызывать злость Джин Мэдисон мне, похоже, славно удается.

Факс запищал, сообщая, что передал документы. Ферлах положил свои заметки в папку с надписью «Филлмор, Дебора».

– Ну хорошо, – как бы между прочим заметил он. – Сделайте мне одолжение, Нат, ведите себя потише, хорошо? Я никому не позволю гадить у себя во дворе, в том числе и вам.

– Понял. Перехлестов не будет.

Ферлах усмехнулся и вышел.

 

7

Дебора Филлмор должна была находиться в реанимационной палате. Я понимал, почему она не там. Вовсе не по медицинским соображениям ее поместили сюда, достаточно далеко от специалистов, занимающихся самыми тяжелыми больными.

В палате сестра меняла на капельнице колбу с раствором. Я представился и спросил о состоянии больной.

– Это вы спец, – коротко ответила она.

Значит, вот так, подумал я. Действительно, слухи разносятся моментально.

Мисс Филлмор, чернокожая женщина двадцати семи лет от роду, лежала на спине без сознания. Из-под простыни к стоящей возле кровати капельнице тянулись сразу две трубки – одна из груди, вторая из паха. Я вынужден был отдать должное искусству медиков Сент-Рэфа: поставить капельницу человеку в таком состоянии очень трудно; каждый раз, когда игла прокалывает кровеносные сосуды, они лопаются и рвутся. Судя по всему, у них здесь имелся собственный «снайпер» – так мы называем тех, кто умеет точно попасть в такие сложные вены.

Дебби Филлмор находилась на искусственном дыхании. Респиратор, накачивающий в ее легкие кислород, наполнял палату шипением и щелканьем. Мигали три монитора. Они отслеживали работу сердца, уровень кислорода в крови, давление, функцию почек, частоту дыхания и подачу кислорода. Медиков волновал шок; и капельницы, и мониторы должны были поддерживать давление и не дать больной умереть.

Склонившись над кроватью, я внимательно вгляделся в губы и лицо Деборы Филлмор. Даже не отводя трубку респиратора, заметил красные пятна кровотечения. Приложил руку ко лбу: температура высоченная. Монитор показывает 40,2 Цельсия. То есть примерно 105 по Фаренгейту.

Я отклеил липкую ленту, которая удерживала респиратор, и отвел в сторону пластиковую маску. Однако рассмотреть удалось не слишком много.

– Здесь есть фонарик? – спросил я сестру.

– Нет, – ответила она.

– Постарайтесь найти, пожалуйста, – попросил я.

Она несколько секунд не отводила от меня сердитого взгляда.

– Сестра, – повторил я, подчеркнуто нажимая на обращение и тем самым восстанавливая иерархию, – фонарик есть в палате Хелен Джонс. Он мне нужен немедленно.

Она выскочила из палаты. Круг неприятелей стремительно расширялся. Однако жизнь успела научить меня одной непреложной истине: проблема не в том, что мы создаем себе врагов, а в том, что записываем в их число не тех, кого следует.

Осторожно, стараясь не задеть трубки, я развязал на шее рубашку. Большие темные пятна появились везде – расползлись по груди, по животу, по бокам. Инфекция, поразившая эту молодую женщину, стремилась атаковать сразу все тело.

Появилась сестра с фонариком.

– Спасибо, – поблагодарил я.

Она не ответила. Придерживая одной рукой отклеенный респиратор, держа в другой фонарик, я заглянул в горло. И в тот же момент невольно отдернул руки, едва не уронив фонарик – так, словно коснулся чего-то раскаленного. По сути, так оно и было.

Вся полость рта оказалась наполненной маленькими очагами кровотечений. Миндалины, распухшие до размера мячей для гольфа, тонули в толстом слое серо-желтого налета, словно покрытые строительным раствором. Казалось, они вот-вот разорвутся.

Я закрыл рот и приклеил на место респиратор.

Тот разрушительный удар, который наносят эти болезни человеческому телу, не перестает меня потрясать. И сейчас я всерьез, действительно всерьез испугался, что могу заразиться. Взглянул на медсестру и предложил своего рода перемирие.

– Что вы думаете? – спросил я ее.

– А что я знаю? – пожала она плечами. – Я всего лишь медсестра.

Я начал было выбирать между резким, но остроумным отпором и каким-нибудь более мирным вариантом ответа, и тут завибрировал пейджер. Поскольку не в моих правилах смотреть в зубы дареному коню, я тут же воспользовался возможностью и вышел из палаты, покинув исходящую злостью сестру.

 

8

Я разделся ровно настолько, чтобы посмотреть на пейджер: Ферлах. Подошел к телефону в маленьком вестибюле и позвонил ему.

– Вы уже далеко не самый непопулярный человек в этом госпитале, – сказал он.

– Отлично. Наверное, пришли материалы из моей рекламной фирмы.

– Мы закрываем заведение.

– Что, все крыло?

– Нет, весь госпиталь.

– Ух ты! Вот так сюрприз! То есть это, конечно, очень хорошо, очень разумно и осторожно – и все-таки…

Надо отдать Ферлаху должное – парень действует быстро. Я так ему и сказал:

– Быстро реагируете.

– Да, мы не привыкли здесь кота за хвост тянуть, – ответил он, натянуто засмеявшись. – И все-таки жаль, что вас не было рядом, чтобы разделить удар. Я-то ведь живу в этом городе.

– Возможно, уже недолго осталось. Они угрожали?

– Что-то вроде того. Президент госпиталя заявил – учтите, цитирую точно, – что если их не откроют через пять дней, то мои яйца окажутся у него на столе, в стеклянной банке. Да, кстати, туда же он обещал положить и ваши.

– Так передайте ему, что я свои отправил в Атланту – там целее будут.

– Храбрый паренек.

– Послушайте, Херб, эта штука страшная. Дебби Филлмор…

Я замолчал.

– Знаю. Вот почему я и решил закрыть госпиталь.

– Хорошо. Тем более что, судя по всему, мы должны готовиться к продолжению.

– Да. И госпиталь послужит карантинной зоной.

– Согласен. – Я на секунду задумался. – Вам этот вирус не кажется каким-то странным? То есть наблюдается кровотечение в слизистых тканях, кровотечение в легких и в брюшной полости. А лицо остается чистым. Не могу понять, на что именно нападает эта штука.

– Понимаю вас.

– Щадит лицо, но поражает рот…

Я задумался, как сказать о том, о чем говорить нельзя. Тем более что как раз приблизился к этому вплотную.

– На совещании кто-нибудь упоминал о биотерроризме?

– Нет. Но я дал знать в администрацию штата. А вам следует позвонить своим людям в Атланту, чтобы держали ухо востро.

– Сделаю. Я лишь хотел сначала посоветоваться с вами.

– Спасибо за намерение.

Казалось, он уже хотел повесить трубку, но потом добавил:

– Нет, мы должны пресечь эту хреновину на корню. Дело может обернуться очень плохо.

В то время еще никто и не догадывался, насколько он прав.

 

9

Выйдя из самолета в Балтиморе, чтобы оказать посильную помощь Сент-Рэфу и еще нескольким больницам штата Мэриленд, я только что начал второй год своей работы в службе эпидемиологической разведки. Срок начался первого июля. Поэтому, наверное, можно сказать, что я уже имел некоторый опыт, во всяком случае, в отношении подобной деятельности. Но чертовски справедливо то, что моего опыта оказалось вовсе не достаточно.

Этого я, разумеется, еще не знал, когда облачался, чтобы войти в изолятор для беседы с Бетани Реджинальд.

Необходимо было поговорить с Бетани, пока ей не стало совсем плохо – настолько плохо, что помочь оказалось бы уже невозможно. Позднее мне предстояло сравнить свои записи с записями Херба Ферлаха, который оставался единственным человеком, на которого я мог положиться. По словам Ферлаха, сотрудница администрации штата обещала, что в тот же день, а завтра уж точно, нам пришлют помощь.

Я посмотрел на Бетани Реджинальд. Узкоглазая, толстая, она неуклюже лежала в кровати. Ее генетическое несчастье – лишняя хромосома, выразившаяся в синдроме Дауна, – выглядело, однако, не таким страшным, каким могло бы оказаться. Как розу ни назови, она все равно останется розой, но Бетани все-таки еще повезло. Она могла связно говорить и не имела той патологии в работе сердца и желудочно-кишечного тракта, которая часто сопровождает синдром. В тот самый день, несмотря на вирус или что-то другое, поразившее ее организм, Бетани, казалось, чувствовала себя неплохо. Затишье перед бурей. От руки к капельнице тянулась всего лишь одна трубка – здесь снова пришлось поработать больничному снайперу. Чтобы не дать пациентке вырвать иглу, ее прикрепили пластырем.

Я нервничал. Иммунная система людей с синдромом Дауна находится в страшном беспорядке. В свои двадцать пять лет Бетани прожила уже достаточно долгую жизнь.

Я взял ее маленькую руку в свою и поздоровался. В ответ она произнесла «привет» и ответила на рукопожатие. Ее ладонь довольно крепко стиснула мои пальцы и удерживала их чуть дольше, чем хотелось бы.

– Как вы себя чувствуете, Бетани?

– Болею.

– Вам хуже, чем вчера?

Она на мгновение задумалась.

– Да. Я плохо себя чувствую.

– Бетани, где вы живете?

– Вы мне нравитесь, – произнесла она в ответ.

Вот так мы и начали.

* * *

Мы обсуждали те же темы, которые я пытался обсудить с Хелен Джонс. К счастью, Бетани находилась в относительно хорошем расположении духа и была не прочь поговорить. Но в ходе беседы оказалось, что она не в состоянии запомнить многие детали собственной жизни.

– Бетани, что вы вчера ели на обед?

– Хм, я не знаю.

– Бетани, не могли бы вы вспомнить хоть что-нибудь, что ели вчера?

– А вы умный.

Судя по тому, как я начал разговор, она явно преувеличивала.

Еще несколько минут мы обсуждали еду, причем с минимальным результатом. Впрочем, это не страшно. Меню я мог узнать и в пансионате. Разговор перешел на животных – их она помнила гораздо лучше. В пансионате Бетани видела крыс, а на улице встречала и кошек, и собак. Видела даже мертвых птиц. Однако не смогла сказать, где именно. С животных я перешел к тому, что оказалось одной из основных страстей Бетани: к вопросу о сексе.

– Секс, – произнесла она почти задумчиво. – Это я люблю.

Мы начали обсуждать эту тему. Я поинтересовался насчет партнеров. Она ответила, что их было много: Джерри, Дуглас, Томас и другие. Всех она вспомнить не смогла, так же как не смогла вспомнить и фамилии. Я спросил и насчет секса с женщинами. Она занималась и этим. Потом я поинтересовался насчет орального и анального секса, а также прочей деятельности, касающейся обмена телесными жидкостями. И позвольте доложить вам, что описание анального секса и «водных процедур» оказалось для Бетани Реджинальд просто удовольствием. Я почувствовал, как неумолимо краснею, и первый раз в жизни обрадовался, что лицо мое закрыто маской. Да уж, за свою короткую жизнь она успела многое. Определенно больше, чем я, – и это еще мягко сказано.

– Бетани, а вы сексом занимаетесь в своей комнате? Там, где живете?

Глаза Бетани неожиданно расширились. Внезапно она показалась вовсе не усталой, а очень испуганной.

– Нет-нет-нет, – быстро-быстро, скороговоркой произнесла она.

– Где вы занимаетесь сексом?

– Нет-нет-нет-нет.

– Бетани, поверьте, это очень важно. Послушайте меня. – Я взял ее за руку. – Я никому не скажу. Обещаю.

Продолжая бормотать свое «нет-нет-нет», больная попыталась свернуться клубком. При этом она отодвинулась слишком далеко от капельницы. Трубка натянулась и потащила за собой металлическую стойку. Я быстро поднялся и схватил стойку прежде, чем та успела упасть. Движение напугало Бетани, девушка начала кричать и, подвинувшись ко мне, принялась вырывать иглу капельницы. Это ей удалось, и кровь струей забила из вены. Увидев кровь, Бетани вцепилась в рубашку, моментально забрызгав кровью все вокруг: и себя, и меня, и халат, и маску.

Я отступил, беспомощно глядя, как Бетани мечется по кровати и кричит. Это самое страшное в подобных заболеваниях. Проявление героизма, в частности попытка укротить Бетани Реджинальд и не дать ей поранить себя, вполне может закончиться для вас трагически. Если говорить прямо, то подобные болезни вынуждают идти на самые крайние меры. Врачи далеко не всегда на это соглашаются.

Я нажал кнопку экстренной помощи и скомандовал сестрам немедленно принести средства ограничения. Но из-за необходимых мер предосторожности прошло еще несколько минут, пока в палате появились люди из «внешнего мира».

Через пару секунд ворвался Ферлах. Он находился в палате Хелен Джонс и услышал мой звонок.

– Что случилось? – выпалил он.

Я не ответил. Это уже не имело никакого значения.

И вот мы вдвоем – два врача, посвятивших жизнь спасению больных людей, – стояли и беспомощно смотрели, как из руки Бетани Реджинальд хлещет кровь. Она не сворачивалась и текла слишком стремительно. Вирус (или это было что-то иное?) победил.

Спустя сорок минут, уже после того, как Бетани связали и она наконец успокоилась, а капельницу ввели ей в грудь, я стоял возле госпиталя, прислонившись к своей машине, и курил сигарету, которую стрельнул у сестры в приемном покое на первом этаже. Охранник сделал замечание по поводу курения на территории госпиталя, на что я ответил, что если он хочет, то может меня застрелить. Он почему-то не захотел и оставил меня в покое.

Поднося сигарету ко рту, я понял, что руки у меня трясутся. Самое плохое в нашей работе – это то, что массу времени приходится тратить на борьбу с теми обстоятельствами, которые развивались в течение тысячелетий, стремясь найти самые изощренные способы убийства. И вот когда одно из этих обстоятельств действительно на тебя наваливается, это оказывается тяжким испытанием. Словно попадаешь в тяжелую автомобильную катастрофу, а потом на своих ногах уходишь с места происшествия, да только не знаешь, действительно ли далеко ушел. С неделю чувствуешь себя нормально, а потом все твои внутренности выворачиваются наизнанку, и все – последние почести, и прощай.

Появился Ферлах с блестящим от пота лбом. Неудивительно, ведь стояла жара градусов в девяносто, а может, и больше. Он быстро и неодобрительно на меня взглянул.

– А на вас кровь не попала, Натаниель?

– Нет.

– Точно?

– Херб, я провел у зеркала десять минут. И совершенно уверен, что контакта с кровью не было. – Я медленно и с удовольствием затянулся. – Она в порядке?

– Спит. Что там произошло?

К сожалению, сигарета моя закончилась. Я погасил ее о подошву ботинка, а окурок сжал в руке. Я могу портить собственные легкие, но сорить не буду ни за что.

– Я просто спросил ее, занимается ли она сексом у себя в комнате.

– И все?

– И все.

– Да уж, – Ферлах тыльной стороной ладони вытер со лба пот, – когда дело касается секса, все сразу становятся очень чувствительными.

– Только не Бетани. Она говорила о сексе с удовольствием. Но словно взбесилась, едва я спросил, делает ли она это в своей комнате.

Ферлах явно удивился и даже растерялся.

– С чего бы это?

Я пожал плечами и направился к мусорному баку, чтобы выкинуть сигарету.

– Вы готовы тронуться в путь?

 

10

Через час, когда мы с Ферлахом собирались начать расследование в пансионатах, где жили наши больные, эвакуация пациентов из госпиталя Сент-Рэфэел была уже в самом разгаре. Оказалось, что все точно знают виновников всей этой кутерьмы, а потому нам обоим пришлось испытать на себе полные ненависти взгляды и услышать весьма неприятные комментарии. Так что я был счастлив убраться оттуда.

Мы с Ферлахом явились налегке, вооруженные только самым необходимым: тампонами, наклейками, приборами для анализа крови, записными книжками и несколькими маленькими ловушками для грызунов. Нам предстояло выявить носителей болезни – животных или насекомых, в которых гнездился возбудитель, – и переносчиков – опять-таки животных или насекомых, но также и людей, оказавшихся посредниками между носителями и заболевшими женщинами. Соответственно мы должны были поймать грызунов и насекомых и отправить их в лабораторию на анализ. Но нужно было увидеть и людей – их кровь, слюну, сперму. Дело в том, что болезни того типа, с которым мы столкнулись, обычно передаются от грызунов к человеку, от насекомых к человеку или же от человека к человеку. А последний способ, как правило, осуществляется путем обмена телесными жидкостями. Так что нам предстояла достаточно грязная работа.

Ферлах отправился в «Балтиморский рай», где жила Дебора Филлмор. Я же поехал в «Раскрытые объятия» – родной дом Бетани Реджинальд и Хелен Джонс.

Несмотря на полдневный зной, ехал я быстро. К этому времени город уже впитал в себя тот жар, который солнце выливало на него в течение дня, и теперь с готовностью отдавал его нам. Флаги беспомощно, словно тряпки, висели на мачтах, а выхлопные газы машин и автобусов отказывались рассеиваться в воздухе. Мало кто из людей отваживался выйти на улицу. Действовала не жара как таковая, а ее продолжительность: температура в девяносто три градуса по Фаренгейту держалась уже на протяжении недели с лишним. Многие несчастные не смогут вынести такой жары. Бедность означает отсутствие кондиционеров. Это да старость в придачу вполне могут убить.

Я остановил машину напротив кирпичного дома, выглядевшего точно так же, как и остальные стоящие в ряд кирпичные дома квартала. Может быть, только цветов перед ним было немного больше. А может, он выглядел чуть-чуть аккуратнее. Но это я уже, конечно, копаюсь в мелочах. В целом же квартал на окраине шикарного района Федерал-Хилл выглядел очень симпатично, особенно если не знать, что он истекает кровью.

Справа от синей двери я увидел переговорное устройство с кнопкой. Позвонил. Через пару секунд в решетке домофона заверещал голос, спрашивая, кто я такой. Я назвал себя, и еще через минуту дверь открылась.

Мэри д'Энджело оказалась доброй матроной лет пятидесяти-шестидесяти, с едва начавшими седеть темными волосами и расплывшимися бедрами. Она обняла меня, причем руки ее легко обхватили мою спину. Наверное, именно эти конечности и вызвали к жизни название заведения.

– Доктор Маккормик, надеюсь, мы сможем оказаться вам полезными.

Я ответил, что не сомневаюсь в этом. Не забыл поблагодарить и за ту пользу обществу, которую она приносит, позволяя мне войти.

– Мы так переживаем за Хелен. Ну и, конечно, за Бетани.

– Знаю. А мы изо всех сил стараемся им помочь и не дать больше никому заболеть. Понимаю, что вы волнуетесь не меньше нас. – Всегда полезно заранее заручиться поддержкой. – Сколько человек здесь живет?

– Всего восемь.

– Они сейчас дома?

– Нет. Все наши подопечные, мистер Маккормик, в состоянии приносить пользу обществу. Сейчас они на работе. Обычно днем пансионат бывает закрыт. Так что рассчитывайте только на меня.

– А когда они возвращаются?

– Уже к шести все бывают дома.

Я взглянул на часы.

– Ну, значит, или мне самому, или кому-то другому придется зайти к вам еще разок, чтобы взять кровь у остальных жильцов и поговорить с ними. А сейчас необходимо сделать мазки в кухне, в ванных и туалетах, ну и, конечно, в комнатах Бетани и Хелен.

– Они живут в одной комнате.

– Это лишь упрощает дело.

– Вот и прекрасно.

Я чувствовал, как Мэри д'Энджело начинает кипятиться. Так случается почти всегда – люди не любят, когда их проверяют, испытывают, анализируют и прочее, даже если не думать о той катастрофе и полной потере репутации, которая может произойти, если что-нибудь патогенное действительно обнаружится.

– Я бы хотел также установить ловушки на грызунов и насекомых в кухне и в подвале.

– Доктор Маккормик, у нас здесь нет ни грызунов, ни насекомых.

– В таком случае мне будет значительно легче нести мое снаряжение обратно.

Мэри д'Энджело скрестила руки на груди.

– Вы не будете возражать, если я попрошу вас проводить меня?

– Ничуть, доктор Маккормик, – ровным голосом ответила матрона.

Обход мы начали со столовой, на редкость уютной, с большим круглым столом, в центре которого возвышался вращающийся прибор для приправ и соусов. Стены были украшены образами Иисуса в рамках, отрывками из Священного Писания, пейзажами. Не многие из произведений выглядели работами профессиональных художников. Хозяйка заметила, как внимательно я разглядываю стены.

– Институт живописи штата Мэриленд проводит субботние занятия. Наши подопечные охотно их посещают.

– Судя по всему, вы неплохо о них заботитесь.

– Надеемся, что так.

Из столовой мы направились в кухню. Должен сказать, что хотя я исследовал не так уж много пансионатов, тем не менее успел сунуть нос в массу ресторанов. И эта кухня была такой же чистой, как в лучших из них. Над рабочим столом висели блестящие кастрюли и сковородки. Дренажная решетка в безупречном полу выглядела столь же безупречной и тоже без единого пятнышка. Над раковиной, в сушилке, аккуратно стояли тарелки. А что касается воздуха, то кухня в «Раскрытых объятиях» вовсе не имела того неприятного запаха, который практически всегда присутствует в казенных заведениях.

Представляя мне свои владения, Мэри д'Энджело лишь раскинула свои мощные руки. Она не произнесла ни слова.

Снова пройдя через столовую, мы оказались в гостиной, в которой стояло пианино и где, по словам матроны, обитатели пансионата пели и молились перед обедом. Потом меня повели на второй этаж, в спальни.

В доме оказалось четыре спальни и две ванных комнаты. Все кровати были аккуратно застелены, а грязное белье находилось именно там, где ему и положено находиться – в корзинах. И тем не менее на втором этаже царил беспорядок: ящики комодов открыты, на столах обертки и бумажки. В ванных на раковинах остались засохшие следы мыла и зубной пасты. Утром кто-то забыл спустить воду в туалете.

Мэри нажала кнопку унитаза.

– Мы стараемся, – заметила она.

По застеленному дорожкой коридору меня повели в самую дальнюю комнату.

– Вот здесь живут Хелен и Бетани.

Комната походила на другие и, быть может, только казалась светлее, потому что освещалась двумя окнами. На полу старый, но чистый серый ковер. Одна стена оказалась почти сплошь увешана картинами и рисунками на религиозные сюжеты. Некоторые, несомненно, явились из субботних классов, другие были вырезаны из журналов и книг. На противоположной стене тоже висело несколько религиозных картин, но преобладали изображения природы, животных, пейзажей. А еще – насколько я смог узнать – фотография Брэда Питта без рубашки.

Мэри подошла к стене, аккуратно вытащила кнопку и, сложив фотографию, засунула ее в карман юбки.

– Вы можете задержаться, мисс д'Энджело, вы никуда не торопитесь? – поинтересовался я. – Мне необходимо взять мазки и задать вам несколько вопросов.

– Разумеется, доктор Маккормик. Мне и в голову бы не пришло оставить вас здесь одного.

Получив, таким образом, разрешение, я спустился вниз, взял свой чемоданчик с инструментами и направился в кухню, решив начать именно оттуда.

Холодильник, раковина, пол, решетка в полу, сток в раковине – я проводил по поверхности тампоном, потом клал тампон в пластиковый контейнер с наклейкой и плотно закрывал крышку. Образцы пищи отправились в специальные контейнеры, равно как и капельки жидкости для мытья посуды и смягчающего лосьона для рук. Я заглянул за холодильник, под раковину, в шкафы и полки в поисках мышиных следов, однако ничего не обнаружил.

В столовой взял образцы приправ. В ванных и наверху, и внизу не забыл о мыле и даже провел по кранам.

Позволил себе покопаться в личных вещах Хелен и Бетани. Защитный крем от солнца, вазелин, увлажняющий крем – все отправилось в чемодан для образцов. На дне одного из ящиков – он наверняка принадлежал Бетани – я обнаружил старый номер журнала «Шерри». Жесткое порно. Журнал был старательно спрятан, и, если не копаться так тщательно, как это делал я, найти его было бы невозможно. Надо отдать девочке должное. Я прикрыл журнал носками.

Комнаты остальных жильцов подверглись не столь тщательному обследованию. Прошелся я и по подвалу, заглянул на задний двор, еще раз побывал в гостиной. Поднялся на чердак. Поставил девять ловушек для грызунов и двадцать – для насекомых.

С разрешения мисс д'Энджело пересмотрел всю пришедшую за последние две недели почту. Не то чтобы мы искали сибирскую язву, но тем не менее, когда речь идет о биотерроризме, корреспонденция оказывается чрезвычайно важной.

Так что иногда мы чувствуем себя своеобразным почтовым отделением.

Через два часа, с заметно потяжелевшим от образцов и каталогов чемоданчиком в руках, я закончил свой труд. Мэри д'Энджело сидела в гостиной в окружении религиозных символов и листала журнал.

– Ну как, закончили? – спросила она, не поднимая головы.

– Почти. Мне нужно ваше меню за последний месяц.

– Пожалуйста, – с готовностью согласилась матрона, закрывая старый номер журнала «Домашнее хозяйство».

– Кто готовит еду?

– Я.

– Ну, тогда не приходится сомневаться, что кормят здесь очень вкусно.

Мэри взглянула на меня с застывшей, непроницаемой улыбкой, совершенно не тронутая комплиментом. Я продолжил допрос:

– А кто готовит завтрак и ленч?

– Сами жильцы. Завтракают здесь, а ленч берут с собой. Я остаюсь дома до тех пор, пока они все не уйдут на работу.

– И во сколько же они уходят на работу?

– По-разному. Некоторые из девушек работают на кухне в доме престарелых, поэтому должны появляться там рано. Другие – в прачечной, они уходят на час позже.

– Хелен сказала, что работает в доме престарелых.

– Да. Все девочки там работают. У нас договор с компанией, которая владеет несколькими такими заведениями в нашей местности.

– Они обе – и Хелен, и Бетани – работают на кухне?

– Бетани на кухне, а Хелен – в прачечной.

– А друзья на работе у них есть?

– Друзья?

– У меня возник ряд вопросов, мисс д'Энджело, насчет поведения ваших питомиц. Они могут вам не понравиться – я имею в виду вопросы. Но тем не менее я должен их задать.

Она смотрела на меня все с той же неподвижной улыбкой.

– Перейду к сути дела. Знаете ли вы что-нибудь насчет интимных отношений жильцов? Я имею в виду сексуальных отношений?

– Это религиозный дом, доктор Маккормик. Здесь живут только незамужние женщины. И это один из лучших пансионатов в городе. – И снова та же глянцевая улыбка.

– Но вы не ответили на мой вопрос.

– Посетители мужского пола наверх не допускаются. Фактически единственный мужчина, который здесь бывает, – это мой муж.

– Мисс д'Энджело…

– Миссис д'Энджело. Я замужем.

– Миссис д'Энджело, пожалуйста, помогите мне выяснить…

Она поднялась.

– Я и так помогаю вам, доктор Маккормик. Сейчас принесу меню.

 

11

– Ну, и что же вы имеете? – Голос Ферлаха звучал приглушенно.

Он все еще оставался в пансионате «Балтиморский рай» – складывал образцы.

– Примерно двадцать фунтов приправ, мыло, очистки, пена, крем для рук. А у вас что?

– Уже через десять минут поймал мышь.

– Ну, хоть не крысу.

– И крысу тоже. Это место – просто помойка. Они пытались навести порядок – кто-то явно их предупредил; и тем не менее обязательно надо напустить на них кого-нибудь из Управления пансионатов, чтобы проверили как следует. Бедная девочка.

Под бедной девочкой имелась в виду Дебора Филлмор, несчастная жительница «Балтиморского рая». По словам Ферлаха, пансионат этот соответствовал самым страшным описаниям приютов для умственно отсталых: грязное, неприглядное, отвратительное заведение.

Я стоял на тротуаре перед «Раскрытыми объятиями», чувствуя, что начинаю истекать потом.

– Вы в центр?

– Сейчас поеду.

– Думаю, Нат, нам нужно использовать лаборатории Центра контроля и предотвращения заболеваний. Там ребята быстро обработают наши образцы.

– Спасибо. Воспользуюсь помощью.

– Это только что решили. И знаете, мы подумываем о том, чтобы вызвать сюда еще несколько специалистов из центра.

Я несколько опешил. Неплохое решение – призвать на помощь кавалерию, однако оно означало, что сами мы справиться не в состоянии.

– Итак, – заметил я, – дело разрастается.

– Ну… – туманно ответил Ферлах, – наверное, так будет лучше.

Это было правдой, хотя и странной. У нас имелись три больные женщины. Если бы они обратились в разные больницы и не попали в сферу такого пристального внимания, то так и остались бы просто тремя больными женщинами, не больше. Никто не воспринимал бы их как начало вспышки какого-то заболевания. И вдруг получилось так, что госпиталь закрыли, федеральное правительство мобилизовали, и через несколько часов на нас набросятся пираньи – то бишь журналисты. Болезнь в этом смысле – странная вещь. Она совсем не похожа на убийство или подброшенную бомбу. Сложно сразу понять, действительно ли происходит что-то из ряда вон выходящее или же это просто заурядное, рядовое событие обыденной жизни. Но если вдруг кто-то из нас, тех, кто стоит на страже здоровья общества, громко заявляет, что творится что-то странное, это действует как взрыв автобуса. И все становится вполне реальным и очень страшным.

– Пресса уже что-нибудь знает? – уточнил я.

– Пока все тихо. Но уже скоро зашумят. – Ферлах помолчал, потом спросил: – Что вы обо всем этом думаете?

– Я ничего не знаю, Херб. Потому-то меня все так любят.

– Продолжайте оставаться самим собой. Я начинаю вам верить.

– Забавно. – Хотя на самом деле забавного ничего и не было. – Вы считаете, что это удар?

Мы не любим открыто говорить о терроризме, особенно когда вокруг люди. Поэтому и пользуемся эвфемизмами, такими как «удар», «атака» и тому подобное.

– Да уж. Удар по умственно отсталым. Хотят поставить страну на колени. – Я через силу засмеялся. – Не могу понять.

– И я не могу. Но если начать думать, идея кажется вовсе не плохой.

Я услышал какой-то шум, возню и понял, что Ферлах решил перейти в более укромное место.

– Начинается с поражения самых незащищенных – они ведь не настолько бдительны, как другие, верно? Особенно если заманить их подарком или чем-то подобным. Хорошее начало, так ведь? Они открывают пакет – раз! – и вирус уже в их организме. И вот готовы первые больные. В данном случае дело усугубляется тем, что девочки работают в доме престарелых, то есть с людьми, у которых иммунная система оставляет желать много лучшего.

– Подождите-ка. А где работала Дебора Филлмор?

– В доме престарелых в Бель-Эйр. На кухне.

– Мне этого никто не говорил.

– А вы и не спрашивали, кузнечик! – Ферлах откашлялся. – Ну так вот. Вдруг начинают умирать бабушки и дедушки, так? Нас бьют по самым слабым местам.

– Вы меня пугаете, доктор Ферлах.

– Я сам испуган уже много лет.

– А как называется заведение, где работала Филлмор? – Держа руль левой рукой, правой я начал листать записную книжку. Нашел название заведения, где работали Бетани и Хелен. – Случайно, не «Миллер-Гроув»? – спросил я, очень надеясь, что так оно и есть. Пусть будет так, мысленно просил я. Пусть все окажется просто замкнутым, отдельным очагом. Если все три женщины работали в одном и том же доме престарелых, то все-таки поле деятельности как-то ограничивается.

– Нет. Она работала в «Оук-Хиллс».

Я нашарил валявшуюся где-то на сиденье ручку. Записал в книжку название дома престарелых.

– Как только сдам образцы в лабораторию, сразу поеду в «Миллер-Гроув», где работали Хелен Джонс и Бетани Реджинальд. А потом займусь и «Оук-Хиллс».

– Договорились, – ответил Ферлах. – Я тоже постараюсь туда подъехать, как только смогу. И из центра еще кого-нибудь позовем.

Телефон замолчал. Мне показалось, что я слышу, как Ферлах скребет в затылке.

– Хорошо бы подробно обсудить ситуацию. Особенно симптомы. Очень ценю систематизированную, четкую и полную симптоматику.

– В настоящее время имеем кровотечение в брюшной полости и в слизистых. Однако лицо остается нетронутым.

– Но ведь в комплексе это не дает ничего конкретного.

– Наоборот, это как раз может означать многое.

– Наверное, вы правы.

– Может быть, мы имеем дело с самой инфекцией, а может, с каким-то вариантом. – Вдруг очень захотелось курить. – Хорошо, хорошо, – произнес я. – Что еще? Что еще вы думаете о возбудителях болезни?

– Увидев дыру, в которой сейчас нахожусь, я склоняюсь к версии возбуждения грызунами или насекомыми.

– Но у нас два случая в «Раскрытых объятиях». А у них кухня чище, чем операционный блок в Сент-Рэфе.

– Это еще ни о чем не говорит. Я, во всяком случае, исхожу из предположения, что мы имеем общий вектор. Возможно, эти пансионаты как-то между собой общаются или что-то в этом роде. Знаете, общие вечеринки, встречи – со всеми вытекающими…

– Может быть. Посмотрим еще, как далеко друг от друга эти дамы работали. Общается ли между собой персонал их заведений, обращаются ли они к одному и тому же поставщику, хозяйственным службам и тому подобное. Давайте все-таки не будем сбрасывать со счетов и человеческий фактор.

– Почему?

– Совершенно определенный пласт населения. Контакт с одними и теми же людьми в одних и тех же местах. Вспомните странные, симптоматичные случаи в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке. Геи. Молодые. А потом оказалось, что это СПИД.

– Вы и сейчас ищете Нулевого Пациента, Нат? – поинтересовался Ферлах.

– Как вам сказать, – ответил я. – Очень хочется верить, что нет.

 

12

Я вошел в офис департамента здравоохранения. Двое служащих уже ждали с готовыми упаковочными материалами и контейнерами службы «Федерал экспресс». Я увидел напечатанные заранее адреса Атланты, Центра контроля и предотвращения заболеваний. Отдал образцы из «Раскрытых объятий», и люди сразу принялись за работу – этикетки, упаковка, печати. Государственные службы, если захотят, тоже могут работать быстро.

А нужно было работать не просто быстро, а очень быстро.

Я снова прыгнул в машину и поехал из центра города в «Миллер-Гроув», где работали Хелен и Бетани. Заведение располагалось в Бель-Эйр, пригороде Балтимора. Я проехал через город, свернул на шоссе И-95 и по нему направился на север. Мне нравится городская жизнь, и я, открыв окно, впустил в машину духоту, запахи и звуки.

Светофор заставил остановиться на перекрестке, рядом с жилым комплексом, который – прошу прощения у Хоббса – выглядел неприглядным, бесчеловечным и страшно низким; он всего лишь на два этажа поднимался над грязными задворками. На улице стояли кучки молодых людей в спортивных штанах и с потными бритыми головами. Пока я дожидался зеленого света, они успели просверлить меня взглядами. Я уже говорил, что провел здесь некоторую часть своей жизни – два последних года учебы – и, несмотря на разбивающуюся о машину тупую, но явную угрозу, скучал по этому городу. Правда, что число убийств в нем самое высокое в стране. Правда, что несколько лет назад здесь вдруг возникла неприятная и пугающая вспышка сифилиса. Да, здесь доминирует расовая политика, лето стоит тропически-жаркое, а зима, как правило, сырая и серая. Если сравнивать Балтимор, скажем, с Сан-Франциско, сияющим ярким светом и наполненным дорогими бутиками, то вряд ли удастся его полюбить.

Но при всем том город процветает. Центр отстраивается и обновляется, хотя далеко не всем нравится, как именно это происходит. В отличие от остальной Америки здесь бедность оттеснялась из центра на окраины и в ближайшие пригороды, поскольку те, кто имел деньги, понимали все прелести городской жизни – с хорошими ресторанами, дорогими барами и разнообразием развлечений. Я проехал по районам Грик-таун и Бутчерс-Хилл, где квартал за кварталом тянутся ряды нарядных каменных домов с сияющими, словно римские статуи, мраморными лестницами, которые жильцы регулярно и тщательно моют. Мне очень хотелось верить, что неприятная вспышка неизвестной пока болезни продлится недолго. Это казалось важным еще и потому, что город вовсе не нуждался в еще одном черном пятне на репутации, особенно теперь, когда он так стремился к респектабельности.

Но, как известно, все хорошее быстро кончается, и уже минут через пятнадцать пути город уступил место тянущимся вдоль дороги лужайкам и домам, которые стали поистине символом Америки XXI века. Прилизанные пригороды метастазами расползлись по всей стране, и сейчас я с тем же успехом мог находиться на окраинах Миннеаполиса или Бостона либо в одном из районов Лос-Анджелеса.

Свернув с шоссе в Бель-Эйр, возле Серкит-Сити, я увидел дорогу к «Миллер-Гроув».

Дэн Миллер, главный администратор, старался держаться молодцом и не спасовать перед испытанием. Выглядел он довольно уверенным в себе – широкая приятная улыбка, темный загар. Но что-то выдавало его внутреннее напряжение, а возможно, даже страх. В комнате присутствовала и старшая медсестра, Джина Хэтчер. Это была худенькая темнокожая женщина в безупречно белой накрахмаленной форме, моментально выдававшей старую школу. Пока я рассказывал о трагедии, приключившейся с двумя их сотрудницами, они сидели неподвижно. Вернее, сотрудниц оказалось даже три, если учесть, что семья Миллеров владела в этом районе четырьмя домами престарелых, включая и «Оук-Хиллс», где работала Дебора Филлмор. «Оук-Хиллс» находился рядом, через дорогу.

Миллер казался достаточно сообразительным, чтобы понимать, через какое дерьмо мы сейчас пробирались. Достаточно сообразительным и для того, чтобы не затевать драку, несмотря на тот факт, что подобная история, сделай он неправильный выбор, запросто могла его погубить.

– И под чьей же юрисдикцией вы действуете? – спокойно, не проявляя враждебности, поинтересовался Миллер.

– От имени департамента здравоохранения города Балтимора.

– Бен Тиммонс?

Тиммонс работал руководителем этого департамента.

– Да, и Херб Ферлах. Доктор Ферлах возглавляет расследование.

– Отлично. Знаю обоих. Оба – очень достойные люди. – Он откинулся на спинку кресла. – Итак, доктор Маккормик, вам вполне удалось до полусмерти нас напугать. Что же мы должны делать?

– Всего лишь ответить на несколько вопросов. – Я вытащил записную книжку. – Наблюдались ли в вашем заведении какие-нибудь необычные болезни? Сколько у вас новых подопечных? Есть ли новые сотрудники? В чем именно заключается контакт персонала с пациентами? В чем конкретно состоит работа в прачечной? На кухне?

Ответы на эти вопросы оказывались или отрицательными, или совершенно не показательными.

Закончив допрос Дэна Миллера и Джины Хэтчер, я заявил:

– Мне необходимо поговорить с персоналом и взять пробы в «Миллер-Гроув» и «Оук-Хиллс». Мистер Миллер?

– Да?

– Хочу попросить вас предупредить людей на кухне, чтобы они не выбрасывали никакую приготовленную еду. Скажите также работникам, чтобы собрали и сохранили всю почту. – Я взглянул на часы. Было 15.30. – Во сколько заканчиваются смены?

– Какие именно? – уточнил Миллер.

– На кухне и в прачечной.

– В прачечной в четыре. На кухне – в пять.

– Нам удастся собрать людей?

– Если можно, давайте сделаем это после обеда. Надеюсь, покормить пациентов можно?

Я на минуту задумался. Сегодня утром моя бурная деятельность прямо или косвенно уже привела к закрытию госпиталя. Так что мне вовсе не хотелось брать на себя ответственность за отсутствие обеда для сотен немощных и больных. Уже и так избыток дурной кармы.

– Разумеется. Только проследите, чтобы персонал не использовал старую пищу и приправы. Распорядитесь, чтобы подали все новое.

– Сделаю все, что необходимо, – с готовностью согласилась Джина Хэтчер.

Я встал.

– С вашего позволения я приступлю к забору проб и установке ловушек на грызунов и насекомых.

Сестра поднялась со стула и направилась к двери. Я пошел было за ней, но остановился.

– Хочу поблагодарить вас обоих. Вы… вам удалось облегчить трудную ситуацию.

Миллер тоже встал.

– Вы имеете дело с магистрами здравоохранения. Хопкинс, семьдесят восьмой.

Он с гордостью показал на диплом в рамке, висевший на стене.

 

13

В пять часов, закончив возню в кухне «Миллер-Гроув», я стоял в маленькой часовне, оглядывая собравшихся в ней людей из двух домов престарелых, принадлежащих Миллеру. Собрание выглядело очень пестрым как с точки зрения цвета кожи, так и с точки зрения развития. Одного лишь взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что четверть пациентов в умственном отношении значительно отстает. Невозможно было не восхититься прогрессивностью Дэна Миллера, однако мелькнула и мысль о том, какие огромные налоговые льготы он при этом получает.

Я представился и объяснил, по какому случаю появился здесь и зачем пригласил их. Предупредил собравшихся, чтобы они аккуратнее вели себя с репортерами – «потому что мы еще многого не знаем». Но сам я очень волновался, что пресса уже почуяла жареное и осаждает Сент-Рэф или департамент здравоохранения. А несколько десятков источников информации из двух домов престарелых Миллера нам были вовсе ни к чему.

Основные вопросы к этим людям заключались в следующем:

1) Не видели ли они чего-нибудь необычного, например, каких-нибудь свертков, крыс в кухне, следов нездоровья?

2) Что конкретно они знают о трех заболевших женщинах?

3) Близко ли они были знакомы с больными?

Миллер объявил, что сегодняшняя задержка на работе будет оплачена как сверхурочные часы, и, кроме того, всем оплатят стоимость проезда до дома. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы люди вели себя тихо и терпеливо. Более того, Миллер, уже успевший стать моим любимым жителем Балтимора, даже организовал доставку пиццы.

На церковных скамьях сидели пятьдесят с лишним человек, и всех их мне предстояло подробно расспросить о работе и жизни. Да, вечер предстоял долгий.

Я как раз проводил третье интервью, с большим трудом разговаривая с прачкой по имени Роза, которая говорила по-английски так же плохо, как я по-испански, и тут заметил симпатичного белого молодого человека: он встал со своего места, держа в руках рюкзак, и направился к выходу. Я всегда внимательно слежу за подобными действиями, ведь очень жаль упустить того, кто мог бы помочь. Этот парень вдруг испугался и убежал еще до того, как представилась возможность побеседовать. Как раз когда прибыла пицца и ни один здравомыслящий человек не расстался бы по своей воле с бесплатным пирогом. Очень странно.

– Кто это? – спросил я Розу, а потом с трудом повторил свой вопрос по-испански.

– Дуглас, – ответила она. – Друг Дебби. Бойфренд.

Я быстро встал.

– Прости… прощи…

Я мучительно пытался найти нужную форму испанского глагола.

Дугласа я догнал уже за стенами часовни.

– Простите, вас зовут Дуглас?

Он повернулся в мою сторону. Крупный, высокий, с черными волосами. Четко очерченная челюсть слегка отвисла.

– Я приглашу вас следующим. Только пять минут. Вы можете подождать? Через пять минут мы с вами побеседуем.

– Нет, нет, я…

В таком коротком диалоге трудно понять, есть у него проблемы с умственным развитием или нет.

– Ну хорошо, давайте поговорим прямо сейчас, – решил я.

Он начал нервно оглядываться по сторонам, словно пытаясь увидеть кого-то, кто сможет вызволить его из трудной ситуации.

– Мне сказали, что вы знакомы с Дебби Филлмор. Вы знаете Дебби?

– Нет-нет. Я ее не знаю.

– Дебби Филлмор. Ваша подруга Дебби.

– Нет. Я ее не знаю.

Что-то здесь явно не стыковалось. Он врал, сомневаться не приходилось. И кроме того, потел, словно марафонец. Сделал шаг в сторону.

– Почему вы хотели со мной поговорить?

– Я не хотел.

– Но вы ждали беседы целый час.

– Нет, я не ждал.

Теперь он уже быстро шагал, но не к выходу из заведения, а в сторону от меня. Я не отставал.

– Известно ли вам, что Дебби кто-нибудь присылал посылки?

– Нет.

– Она получала посылки по почте? Или просто так, от друзей?

– Я ничего не знаю, – твердил он, глядя прямо перед собой. – Нет.

Мы повернули налево. Дуглас уже почти бежал, но я все равно не отставал.

– Дебби была вашей девушкой? – Я бежал за ним вплотную, ощущая запах его пота. – Вы с ней целовались?

Раздраженный необходимостью вот так скакать и стремясь замедлить движение, я положил руку ему на плечо. Это было ошибкой. Словно устраняя нежелательное препятствие, Дуглас обернулся и обеими руками стукнул меня в живот. Я вовсе не маленький и не слабый, но такого толчка мне вполне хватило, чтобы отлететь к противоположной стене. Я отскочил от нее, снова поднялся на ноги и продолжил бег. А потом резко остановился, внезапно осознав всю бесполезность, нелепость и почти комичность ситуации. Вот я бегу по коридору дома престарелых, пытаясь не отстать от слабоумного парня, который просто не хочет со мной разговаривать и потому швыряет меня, словно теннисный мячик. А в это время, как я успел заметить, за нами наблюдают несколько медсестер.

Разговор с Дугласом подождет.

 

14

На следующее утро, в пять часов, я поехал в «Раскрытые объятия», чтобы побеседовать с постояльцами. Мэри и Майк д'Энджело жили по соседству, в отдельном доме. Они встретили меня уже готовым кофе. Я выпил две чашки, чтобы стряхнуть туман, оставшийся в голове от четырехчасового сна.

Потом сидел в гостиной и смотрел, как спускаются живущие в пансионате девушки. Мэри направляла их ко мне, и я задавал свои обычные вопросы. Ничего особенного, если не считать того, насколько по-разному они относились к двум заболевшим соседкам. Хелен, судя по всему, любили. А Бетани едва терпели. Но тем не менее все волновались и за Бетани, и за Хелен и ужасно боялись заболеть сами. Я изо всех сил старался их успокоить, но доводы звучали явно неубедительно. Больше того, какая-то часть моего сознания не сомневалась, что необходимо объявить карантин и изолировать всех живущих в пансионате, чтобы не дать заразе распространиться дальше. Но делать это было еще рано: мы не знали, как передается заболевание, как именно развивается инфекция, каков инкубационный период, период инфекционной активности – то есть, по сути, не знали ничего. А если ничего не знаешь, то нельзя держать людей взаперти. Поэтому я разрешил всем пойти на работу.

После утренней молитвы мы все, девять человек, сели завтракать, а потом я, под аккомпанемент мытья посуды и утренней уборки, принялся допрашивать Майка. Он оказался более общительным, чем жена. Ответы не содержали ничего нового и полезного – никаких посылок и подарков, никаких поездок и путешествий, но, во всяком случае, он держался открыто и дружелюбно.

Наконец я задал вопрос о женщинах и о сексе. Мэри, сидевшая рядом с мужем, скрестила на груди руки и крепко сжала губы.

– Мы этого здесь не разрешаем, – ответил Майк, глядя в свою чашку.

Я заметил, что он украдкой бросил взгляд на часы.

– Понимаю. Меня интересует, знали ли вы что-нибудь. Может быть, они рассказывали о своих друзьях?

– Только не мне, – ответил Майк.

Я дал ему минуту на размышление, а потом уточнил:

– Я спрашиваю об этом главным образом потому, что хочу знать, получали ли они подарки. Иногда любовники передают через кого-то – ну, посылки, свертки и так далее…, а кроме того, сами занятия сексом могут передавать инфекцию.

Оба супруга внимательно смотрели на меня.

– Ну, во всяком случае, знаете ли вы что-нибудь об этом?

– Нет, – коротко ответил Майк.

Я задал еще несколько вопросов, допил кофе и направился в кухню, чтобы проверить поставленные еще вчера ловушки.

Майк д'Энджело поднялся.

– Доктор Маккормик.

Мэри резко его оборвала:

– Майк!

– Не сейчас, – ответил он ей. И снова обратился ко мне: – Не пройдете ли вы вместе со мной в гостиную? Может быть, выпьете еще кофе?

От кофе я отказался, а в гостиную за ним пошел. Миссис д'Энджело следовала за нами по пятам.

Майк уселся на диван. Как и супруге, ему было за пятьдесят. Он также работал в социальной службе и постоянно подчеркивал христианский уклон своей деятельности: совет, прощение, любовь.

– Доктор Маккормик, вести пансионат для умственно отсталых – дело непростое.

– Могу представить…

– Позвольте мне, пожалуйста, закончить. Не хочу говорить об этом дольше, чем совершенно необходимо. – Он отхлебнул кофе. – Хотя мы прекрасно сознаем, что существуют различные подходы к обращению с подобного рода людьми, тем не менее чувствуем, что строгие моральные установки, христианские установки – это самое лучшее для наших жильцов. Бетани живет у нас с самого открытия заведения, ей тогда только исполнилось восемнадцать. Она прошла с нами все взлеты и падения, училась вместе с нами вести хозяйство такой большой семьи. Но, как вы знаете, в каждой семье бывают проблемы и проблемные дети.

В гостиную заглянули три женщины и, прощаясь, помахали.

– Ленч? – коротко спросила Мэри.

Они, как по команде, показали коричневые пакеты и строем, словно муравьи, вышли из дома. Когда Мэри д'Энджело снова повернулась ко мне, в ее взгляде сквозила искренняя боль.

– Наша проблема – Бетани. Пожалуйста, поймите меня правильно, мы ее любим и стремимся простить. И страшно волнуемся. Но она – большое испытание для нас. Видит Бог, очень большое испытание.

Мэри отвернулась, но я успел заметить сверкнувшие в ее глазах слезы.

– Собственно говоря, – перенял инициативу Майк, – вам вовсе нет необходимости выслушивать наши жалобы. Кроме того, я не считаю, что мой рассказ может значительно помочь делу. И я не специалист в болезнях, а потому лучше скажу. Это будет самое правильное. Постарайтесь отнестись к услышанному рассудительно и спокойно.

Еще одна женщина, задержавшаяся с выходом, попрощалась из коридора. Мэри и ей напомнила о ленче, правда, так и не повернувшись.

– Мы просим вас быть осторожным с этой информацией. Если другие девушки узнают, это будет ужасно. Позор для заведения. У нас ведь хорошая репутация.

Наступило молчание. Потом Мэри произнесла:

– Майк…

– Пожалуйста, женщина… – Снова молчание. – Это произошло несколько недель назад. У меня не состоялась одна консультация среди рабочего дня, и я решил прийти домой и ввернуть несколько лампочек, до которых все никак не доходили руки. Я часто прихожу сюда и что-нибудь делаю по хозяйству, если выдается такая возможность. Поэтому даже и не знаю, о чем они только думали…

– Они не думали, – вставила Мэри.

– Мэри… – Майк откашлялся. – Я поднялся на второй этаж, где как раз не горели лампочки, и услышал, что из комнаты Хелен и Бетани доносятся подозрительные звуки. С помощью Господа я сразу понял, что они означают. Подошел к двери в комнату, открыл ее и… – Он перевел дух. – Открыл дверь и увидел в комнате, на полу, мужчину и женщину. Мужчина стоял на коленях, а женщина – на всех четырех. Они были нагими. – Мы снова посидели молча. – Бетани тоже оказалась там, лежала на полу, на спине. А стоящая на четвереньках женщина была не Бетани. Это была Хелен. Она тоже в этом участвовала.

 

15

Я быстро ехал в Сент-Рэфэел – ведь именно там находились сейчас первые жертвы вспышки. Или эпидемии? В голове роились самые разнообразные мысли.

Секс, думал я. Трое участников, причем двое из них уже заболели. Но это ни в коем случае не означает, что мы имеем дело с заболеванием, передаваемым половым путем. Эпидемиология наполнена ложными тропинками и дорогами, приводящими в тупик. И все-таки не думать об этом нельзя.

Я мысленно начертил схему сексуальных контактов – цепочку связанных между собой прямоугольников, в каждом из которых написано имя. Надо сказать, что чертеж получился совсем небольшим, всего лишь три звена: Хелен, Бетани и этот безымянный, неизвестный мужчина. К сожалению, Майк д'Энджело не узнал, как именно его зовут. Он даже толком его не рассмотрел. Оказавшись невольным свидетелем этой игры втроем, смущенный и обескураженный хозяин просто-напросто закрыл дверь и вернулся вниз, в гостиную. А уже через минуту услышал шаги: человек спустился на первый этаж, прошел по коридору и вышел на улицу.

Майк не пытался добиться у Хелен и Бетани, как зовут их партнера. Он решил, что это не имеет значения. И, по его собственным словам, больше не разговаривал с девушками на эту тему в надежде, что перенесенный ими шок от того, что их застали на месте преступления, излечит их от сексуальной прыти. Судя по всему, хозяин вообще решил, что вся история может просто раствориться сама собой.

Но этого-то и не случилось.

В центр своей мысленной схемы я поместил Бетани как известную величину, о склонностях которой мне уже многое известно. Потом начертил линии, связав ее с Хелен, а их обеих – с неизвестным мужчиной. Провел также линии к пяти другим партнерам, которых Бетани могла иметь, а могла и не иметь. Одного из этих потенциальных партнеров связал с Деборой Филлмор. Но ведь первым, показательным, случаем оказалась все-таки не Бетани, а Хелен. Почему?

Да потому, что подобные болезни не следуют какому-то определенному сценарию. Вполне возможно, что согласно некоему генетическому парадоксу Бетани просто более устойчива к вирусу. Схема контактов уже приняла вид огромной паутины, в центре которой находилась Бетани, «черная вдова», окруженная своими жертвами.

Стоянка возле госпиталя Сент-Рэфэел уже почти опустела: судя по всему, эвакуация практически завершилась. По словам Ферлаха, Бен Тиммонс, руководитель департамента здравоохранения Балтимора, связался по телефону с начальством из Центра контроля и предотвращения. Я задумался, какие последствия может иметь этот звонок. Ведь именно таким способом Тиммонс вызывал кавалерию. А она уж, несомненно, поможет изгнать врага, но в то же время по дороге затопчет и меня.

Ну и ладно. В конце концов, меня уже не раз топтали, и тем не менее я все-таки еще жив и шевелюсь. Тиммонс, конечно, мог отправить свой сигнал SOS, но самым лучшим вариантом оказалась бы попытка показать начальству, что ситуация в Балтиморе под контролем, но все же мы просим прислать еще одного-двух сотрудников службы эпидемиологической разведки для полной уверенности в успехе. Поэтому я решил сам позвонить в Центр контроля руководителю отделения доктору Тимоти Лири Ланкастеру, своему шефу.

– Тим, мне кажется, нам нужна помощь, – начал я.

А потом посвятил его в подробности дела.

Старый план, актуальный еще вчера, если я правильно его понял, предполагал оставить меня в Балтиморе, а для всех дел, кроме лабораторной работы и того, чем мог заняться я сам, использовать местных специалистов. Однако с появлением возможности распространения болезни в результате сексуальных контактов все изменилось. У всех нас еще слишком сильно впечатление от того, как началась эпидемия СПИДа, как быстро и неслышно она продвигалась, не говоря уже о почти стопроцентном уровне смертности. Поэтому я не сомневался, что моя история получит должный резонанс. Ни один специалист не имел права тешить себя мыслью, будто болезнь погаснет сама собой, – не приходится сомневаться, что эта теория совершенно несостоятельна. Ведь мы и понятия не имеем, сколько времени уже больны эти девушки. Не знаем и того, сколько еще человек успели заразиться, но пока просто не проявляют симптомов болезни.

Я вытер струйку пота, стекавшую от уха к телефону. Еще только половина девятого, а термометр забрался уже выше восьмидесяти градусов – это при стопроцентной балтиморской влажности. С таким же успехом я мог бы сейчас находиться где-нибудь в Уганде.

– Мне не по себе, – признался я.

– Мне тоже. – Тим тяжело вздохнул. – Хочется сказать, что это не терроризм, но, – еще один тяжелый вздох, – ты даешь мне такие симптомы и признаки, которых мы раньше не встречали.

Забавно сказано, подумал я. «Даешь мне симптомы». Хотя я был совершенно уверен, что сам он и не заметил двусмысленности выражения.

Тим продолжал:

– А если думать о том, кого болезнь поражает в первую очередь… если рассеять эту заразу среди той части населения, которая не отвечает за свое сексуальное поведение, она начнет распространяться, как дикий огонь, перейдет на другие слои…

– Мы уже думали об этом, – заметил я, намекая на то, что и мы здесь не лыком шиты.

– Давай я поговорю с Центром эпидемиологических программ, – предложил он, – и тогда решим, как поступать дальше. Я готов на все. Поговори с департаментом здравоохранения, испугай их, а потом снова позвони мне.

– Да они уже и так испуганы.

– Это хорошо. Мы сможем прислать к тебе еще одного следователя; может быть, я сам приеду, а кроме того, пришлю еще человека на сбор данных и проб.

Стараясь выдержать бодрый тон, я еще раз заверил его в том, что сделаю все, что смогу.

Однако ваш покорный слуга не сказал многого другого. Во-первых, я не имел ни малейшего понятия о том, что он соберется приехать сам. Во-вторых, вообще жалел, что позвонил ему. В-третьих, не хотел подпускать его к Балтимору и на сотню миль, поскольку здесь вполне могли обойтись и без него: местный департамент здравоохранения и сотрудник службы эпидемиологической разведки Натаниель Маккормик уже обо всем позаботились. Внезапно оказалось, что вся эта неразбериха вполне может стать поворотной точкой карьеры. И именно мне предстояло вращаться в самом центре событий. Это мое дело, и я вовсе не хочу, чтобы сюда вмешивался еще и Тим Ланкастер, переключая на себя яркий свет прожекторов.

Я даже поежился. О, это пытается вылезти из могилы старый негодник Нат Маккормик! Его дразнит возможность ухватить свой кусочек славы, будь она неладна. Я толкнул его обратно в грязь и, ненавидя самого себя, набрал номер Ферлаха.

Ферлах, судя по всему, пребывал в таких же растрепанных чувствах, как и Тим, – частично от беспокойства, частично от радости – он считал, что мы хорошо продвигаемся в расследовании. Он побывал в пансионате Деборы Филлмор, поговорил с жильцами и тоже с уверенностью определил сексуальный след. А потому предложил мне попытаться найти любовников – вернее, любовника Бетани Реджинальд и Хелен Джонс.

Прежде чем закончить разговор, я поинтересовался у Ферлаха, не готовы ли еще результаты лабораторных анализов больных.

– Я уже разговаривал с микробиологами, – ответил он, – они ничего не нашли.

– Наш таинственный микроб, – заметил я.

– Да уж, дело интригующее.

– К сожалению.

Когда Херберт произносил эти слова, я уже въехал на стоянку Сент-Рэфа и копался в ящике в поисках удостоверения: без него меня не пропустил бы стоящий у входа охранник.

 

16

Трудно представить себе зрелище более печальное, чем покинутая и закрытая больница. Это нонсенс. Больницы не закрываются. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году эти заведения живут и функционируют. И в снежные бури, и в Рождество, и во время террористических нападений. Скорее всего, Сент-Рэф еще ни разу не выглядел таким опустошенным – с того самого 1915 года, когда его построили. Когда наконец человечеству все-таки удастся себя прикончить, археологи-инопланетяне, наверное, найдут именно такие госпитали, каким передо мной предстал добрый старый Сент-Рэфэел. Разве что лифты уже не будут работать.

Я растерянно направился в отделение М-2, где теплилась жизнь или, вернее, тень жизни: двое больных с пустыми, ничего не выражающими глазами да жидкая команда медсестер. Дежурным врачом оказался Гэри Хэмилтон; выглядел он так, словно не спал с самого окончания университета. Я быстро поздоровался, постарался отделаться от вопросов о том, как идет расследование, и начал облачаться в защитный костюм. Я приехал, чтобы увидеть больных.

Первым делом направился в комнату Бетани. Однако она спала, причем выглядела далеко не лучшим образом. Болезнь явно быстро побеждала. Проявляя человечность, я решил не трогать ее. А потому пошел к Хелен.

– Привет, Хелен. Я доктор Маккормик, приходил к вам вчера. Помните?

Она покачала головой.

– Я здесь для того, чтобы выяснить, из-за чего вы заболели.

На это она ничего не ответила.

– Как вы себя чувствуете?

– Хочу домой.

Это был хороший знак; она уже поправилась настолько, что захотела домой. Кажется, болезнь отступает.

Чтобы сделать обстановку менее официальной, если такое вообще в данной ситуации возможно, я подвинул стул к кровати и сел.

– Ну вот, – начал я, пытаясь найти приемлемый способ общения. – Мне очень нужно задать вам еще несколько вопросов. Так же, как вчера. Идет?

Хелен немного повернула голову в мою сторону. Следы кровотечения на коже уже потемнели – кровь свернулась, и начался процесс поглощения.

– Идет.

– Мне нужно, чтобы вы ответили на мои вопросы. Причем правду. Понимаете меня?

– Да, – едва слышно произнесла она.

– Это очень важно.

Из папки, которую принес с собой, я вынул два чистых листа. Когда я закончу дело, то засуну их в факс, а получу уже там, «на воле».

Ну, пора начинать, решил я.

– Хелен, кто-нибудь из мужчин касался ваших интимных мест?

– Не-е-е-т.

Это слово она не произнесла, а почти провыла, растянув на несколько секунд.

– Пожалуйста. Мне обязательно нужно знать, кто вас касался.

Она отвернулась. Пока ничего не получалось.

– А в своей комнате вы занимались сексом с мужчиной?

Снова то же самое воющее «не-е-е-т». Оно казалось не столько ответом на мой вопрос, сколько протестом против него.

– Хелен, что за мужчина развлекался с вами и Бетани, когда в вашу комнату вошел Майк?

Отвернувшись от меня, она теперь еще вдобавок закрыла глаза.

– Хелен, – снова позвал я, решив, что она просто притворяется спящей. Положил ладонь на ее руку. Ответа не последовало. Неужели я заслуживаю такого обращения? – Хелен, послушайте меня. Если вы мне не скажете… не скажете правду, придется разговаривать о вашем поведении с Майком и Мэри. – О чем конкретно придется разговаривать, я не знал, а потому решил прибегнуть ко лжи. – Если вы мне не скажете, вас заберут из пансионата. А если скажете, то все будет в порядке. Вас никуда не отошлют. Вы же не хотите уходить из своего дома?

Глаза Хелен теперь уже были открыты, а голова мелко тряслась, вернее, дрожала.

– И Бетани тоже заберут. Разве вы этого хотите?

Дрожь внезапно прекратилась.

– Да, – прошипела она.

Вот так сюрприз!

– Почему же вы хотите, чтобы Бетани ушла из дома?

– Она приводит их.

– Кого?

– Мужчин. Приводит их в наш дом.

Ага. Так, значит, дневные оргии – дело вовсе не редкое, значит, они происходят регулярно. А бедняга д'Энджело считает, что это случилось лишь один раз. Или притворяется, что так считает.

– Так было уже много мужчин, Хелен?

Она заплакала.

– Несколько.

– Сколько именно?

– Несколько.

Да уж, не слишком богатая информация.

– А вы помните их имена? Пожалуйста, Хелен, это очень важно. Вспомните. Как их зовут?

– Нет, – коротко ответила она.

Я изо всех сил старался не показать своего раздражения. Через пару секунд она произнесла:

– Джерри, Генри. И еще…

Я записал имена. Петли, которые совершала мысль этой женщины, уже становились понятными и привычными.

– А вы не вспомните их фамилии?

Снова замешательство и слезы.

Я постарался ей помочь.

– Эти мужчины работают с вами? С вами и Бетани у мистера Миллера?

Она кивнула.

– Хелен, вы помните, кто был с вами, когда Майк увидел вас всех троих в комнате? Ну, когда и вы, и Бетани были голыми?

Она принялась яростно трясти головой:

– Нет-нет! Не говорите, не говорите.

– Ни за что и никому не скажу.

Потом я добавил:

– Майк и Мэри любят вас. – И это было правдой. – Как звали того мужчину, который был с вами тогда, голый?

Она схватилась за мой халат. Вспомнив, что произошло днем раньше, я тут же попытался освободиться, но потом плюнул и решил – пусть тянет, если ей от этого легче.

– Только не говорите. Не говорите никому. Дуглас. Пожалуйста.

– Дуглас?

– Не говорите!

Ну, просто прекрасно. Вот и Казанова нашелся в пару к Екатерине Великой.

– Сколько раз вы были с Дугласом? – уточнил я. – Один раз?

Она угрюмо кивнула.

– А может, два раза?

Она снова кивнула.

– Пожалуйста, не говорите. Не говорите.

Девушка замолчала, потом начала что-то бормотать. Наверное, молитву.

– Не скажу, – соврал я и тут же, пытаясь смягчить ложь, добавил: – Обещаю, что вам не будет плохо.

Теперь уже я был готов на все, лишь бы не впутывать Хелен Джонс в неприятности. Если что-нибудь произойдет, я даже согласен поселить ее у себя. Храбрая девушка.

Хелен снова вцепилась в мой халат.

– Не говорите про Бетани. Пожалуйста, не говорите.

– Бетани? Хелен, я думал, вы…

– Я так ее люблю. Так люблю…

Я сидел рядом с Хелен еще минут десять, пока она плакала, и просто гладил ее по голове. Картина начала принимать определенные очертания. Бедная Хелен. Настолько влюблена в Бетани, что даже согласна служить буфером в мощных сексуальных порывах своей любовницы. Я представил себе их жизнь вдвоем в этой комнате. Сколько продолжались эти отношения? Недели? Месяцы? Годы? До тех пор, пока Бетани все не наскучило и она не начала приводить в комнату других?

Каково было Хелен наблюдать, насколько стремительно отдаляется от нее подруга? Причем не только наблюдать, а еще и держать все в себе, не имея возможности никому ничего рассказать?

Я направился в палату Бетани. Она проснулась, но толку от этого было не много. Температура начала спадать, и больная слегка бредила. Однако она смогла подтвердить те имена, которые дала Хелен, и даже добавить несколько других.

Я поинтересовался, любит ли она Хелен. Она ответила, что любит. Потом спросил, любит ли она Дугласа, Джерри и Генри. Ответ оказался аналогичным: любит.

Стоило Бетани открыть рот, как сразу обнажились кровавые очаги, напоминающие страшные раны от выстрелов.

Бедная Бетани. Бедная Хелен. Бедные Дуглас и Генри. Бедные мы.

 

17

Позвонил Тим Ланкастер, мой босс, и сказал, что этим же вечером приедет в Балтимор вместе с Сонжит Мета, гуру в области сбора информации. В 1999 году Тим очень помог организовать контроль в Нью-Йорке во время западно-нильской лихорадки, а потом и по всей стране, когда болезнь расползлась на запад и на юг. Он первым прореагировал на события одиннадцатого сентября, когда специалисты так боялись, что террористы нанесут еще один удар – биологический. Тим знал почти всех в сфере охраны здоровья здесь, на северо-востоке, и вообще слыл одним из золотых мальчиков Центра контроля и предотвращения заболеваний. Надо сказать, вовсе не случайно: свою репутацию он заслужил опытом, неистощимой энергией, способностью взять на себя ответственность и политической мудростью. Тим был таким человеком, каким хотел бы стать я. Но тем не менее, мне трудно за ним следовать. Ему тридцать пять лет. На два года больше, чем мне.

Приезд Тима Ланкастера – серьезная удача. Действительно, его появление вселяло оптимизм и чувство облегчения. Оно кардинально меняло ситуацию в нашем деле.

Я настроился на грядущее прибытие господина Ланкастера. И все же оставались кое-какие дела, которые мне хотелось завершить до того, как он появится и возьмет город в свои руки.

Я проследил мужскую линию нашей сложной любовной геометрической фигуры, вплоть до рабочих мест в принадлежащих мистеру Миллеру домах престарелых. Генри, Джерри и Пит оказались на месте. Неприятно, но Дуглас, чье полное имя значилось как Дуглас Бьюкенен, на работу не вышел. Мне сказали, что позвонили из пансионата, где жил этот парень, и предупредили, что он заболел.

Я снова поговорил с Генри, Джерри и Питом. Хотя во время вчерашней беседы молодые люди лгали мне насчет своих связей с женщинами, сегодня они казались уже более откровенными.

Кроме случек с Бетани и Хелен троице рассказывать, по сути, было нечего. Я взял у всех анализ крови и спермы. В следующий раз, когда вам придется делать что-нибудь достаточно сложное – ну, скажем, учить свою собаку читать Шекспира, – вспомните о том, как я брал пробу спермы у троих умственно отсталых мужчин, которые так и не поняли, зачем именно мне потребовалось их семя. Пришел Дэн Миллер и тоже начал их убеждать, а я тем временем старался выкинуть из головы мысли о том, какие именно статьи закона нарушаю, допуская его присутствие при процедуре. Дело закончилось тем, что через несколько минут убеждений и принуждений я по очереди отправил мужчин в туалет, снабдив каждого номером «Хастлера» и кондомом. С гордостью докладываю, что все трое преуспели.

Итак, «Миллер-Гроув» я покинул, держа в руках небольшой чемоданчик, в котором заключался весьма ценный груз, а именно: образцы крови и спермы. И спешно направился в пансионат, где жил Дуглас Бьюкенен. По дороге снова и снова обдумывал все эти связи. И с каждым новым витком паутина неумолимо разрасталась. СПИД-2, или щадящая лицо геморрагическая лихорадка, или что бы это ни было – болезнь вполне могла выйти из-под контроля.

Я позвонил Ферлаху. Он оказался не где-нибудь, а в собственном офисе, и занимался тем, что рассылал бедняг из службы штата опрашивать тех людей, которых пропустили мы. Во время вспышки заболевания первые двадцать интервью кажутся интересными и забавными. Последняя же сотня – это чистой воды беспросветный ад. Поэтому я и не винил его за то, что он воспользовался возможностью укрыться за административным статусом.

Я рассказал Херберту о своих успехах.

– Дело движется, – заключил он.

– Может быть, и так.

Я сказал, что собираюсь в «Балтиморский рай», чтобы поговорить с Дугласом Бьюкененом.

– Так там же живет и Дебби Филлмор.

– Что ж, очень удобно.

– Точно. Ну, желаю успеха. Местечко, надо заметить, поганое. – Он пошелестел бумагами на столе. – Я бы поехал с вами, но должен координировать дела здесь. Готовьтесь к прибытию друзей из управления штата и из Центра контроля. Да, кстати, о друзьях: из Атланты едет ваш босс.

– Слышал.

– Мне казалось, что Тиммонс собирается запросить побольше подобных вам ребят из эпидемиологической разведки. А он решил ввести тяжелую артиллерию.

– Я сам позвонил Тиму Ланкастеру, Херб. И предложил ему приехать.

– Понятно, – как-то бесцветно ответил он. – А я-то думал, с чего бы это Тиммонс выглядел так, словно у него перед самым носом взорвалась граната.

Нетрудно было представить, как Тим Ланкастер со свойственным ему напором набрасывается на Тиммонса, выжимая из того все соки. И вовсе не по поводу инфекционной вспышки, а ради собственной карьеры уполномоченного. Разыгрывает из себя старого злого начальника. Если игра пойдет всерьез, то плечи Центра контроля и предотвращения заболеваний окажутся куда крепче, чем плечи уполномоченного Бена Тиммонса. Это знал Тим Ланкастер. Это знал и Бен Тиммонс. Равно как и Нат Маккормик, и Херб Ферлах.

– Ну, желаю удачи, – сказал я.

– Спасибо.

Однако Ферлах не вешал трубку: я слышал, как он шелестит бумагами.

– Дуглас Бьюкенен. Мы же ни разу не заставали его на месте.

– Это тот самый парень, который убегал от меня в доме престарелых.

– Точно. Может быть, вам удастся перехватить его в «Балтиморском рае». Не звоните заранее.

– Не буду.

– И ничего не предпринимайте до тех пор, пока не увидите его комнату.

– Что это значит?

– Ну, просто подождите. Все поймете, как только увидите своими глазами. – Ферлах откашлялся. – Ну, Нат, должен признаться, вы здорово работаете.

Я поблагодарил его за поддержку и попрощался, но Ферлах остановил меня, не дав отключиться.

– Да, и обязательно проверьте мои ловушки на паразитов, хорошо?

– Фу, а я-то было решил, что ваш кабинет уже осаждает пресса.

– Очень смешно, доктор. Удостоверьтесь, что их никто не трогал. Я на каждую приклеил по маленькому кусочку серого скотча. Если кто-нибудь там лазал, то он будет порван.

 

18

Боже милостивый, Ферлах оказался тысячу раз прав! «Балтиморский рай» выглядел просто ужасно. Пансионат размещался в северо-восточной части Балтимора, в грязном и запущенном квартале, в трехэтажном здании из бежевого кирпича. Из окон верхнего этажа, должно быть, открывался замечательный вид на парк друидов. Очень славный, в сущности, парк, если не думать о постоянно происходящих там убийствах и изнасилованиях.

Входная дверь поддалась без сопротивления, и я сразу оказался в коротком коридоре, застеленном потрепанным линолеумом. За столом сидела женщина, и, судя по всему, стол этот служил подобием пропускного пункта. А может быть, справочного бюро, потому что тут же стояла выцветшая табличка, изображающая медведя, изо рта которого вылетали слова: «Спроси меня. Я помогу в любом вопросе». В данную минуту женщина хихикала и улыбалась в телефонную трубку – скорее всего, давала справки своему бой-френду.

Я подошел к столу и представился:

– Доктор Натаниель Маккормик, городской департамент здравоохранения Балтимора.

Я решил, что местный орган окажется более значимым, чем какое-то неизвестное федеральное агентство. Показал удостоверение.

– Подожди, не вешай трубку, – произнесла женщина и посмотрела на меня. – Что вам нужно?

Хотелось ответить, что мне нужно, чтобы эту дыру закрыли, а сама она отправилась куда-нибудь мыть полы. Но этого, конечно, я сказать не мог, а потому спокойно объяснил:

– Я пришел специально, чтобы поговорить с одним из ваших жильцов. Его зовут Дуглас Бьюкенен. Кроме того, мне необходимо проверить ловушки на грызунов и насекомых, которые вчера поставил доктор Ферлах.

– Я тебе перезвоню, – каким-то усталым голосом пообещала женщина в трубку. Положила ее и занялась мной. – Что вы хотите сделать в первую очередь?

– Сначала хотелось бы поговорить с мистером Бьюкененом.

– Его комната на третьем этаже, в конце коридора.

Она даже не пошевелилась, чтобы показать мне дорогу. И эта особа работает в системе охраны здоровья? Да уж…

– Надеюсь, что не заблужусь.

– Не сомневаюсь.

Слева по коридору располагалась комната отдыха – со сломанными стульями, настольными играми и телевизором. Двое постояльцев – оба с открытыми ртами – смотрели телевизор. Если «Раскрытые объятия» считать раем для постояльцев, то здесь, несомненно, одна из разновидностей ада. Лестница оказалась недалеко, почти рядом со столом, и я начал подниматься.

Ферлах оказался прав: после того, как наша служба проявила внимание к данному заведению, здесь явно пытались провести уборку. Вернее, попытки продолжались и сейчас. Человек в грязном комбинезоне водил шваброй по ступеням лестницы, явно не очень стараясь. Грязная вода текла ручьями. Действие походило на что угодно, только не на уборку. Чтобы не поскользнуться, пришлось взяться за перила.

– Привет, – произнес я.

Человек посмотрел на меня пустым взглядом и шлепнул мокрую швабру на ступеньки.

Наконец я оказался на третьем этаже и с лестничной площадки прошел в коридор длиной футов в двадцать. С каждой стороны в нем было по две двери и еще одна, закрытая, в конце. Из любезных разъяснений, данных телефонной дамой, я заключил, что дверь в конце коридора ведет именно в комнату Дугласа.

Первая дверь справа оказалась открытой, а точнее будет сказать, сломанной и не закрывающейся. Она держалась лишь на одной петле. В помещении за этой дверью на одной из двух кроватей сидел человек, обхватив руками плечи, и что-то бормотал. Основным украшением комнаты выступал большой рекламный постер государственного страхования фермеров: «Мы с вами, как хороший сосед». А рядом с ним на стене висело изображение черного Иисуса в окружении черных апостолов.

Сквозь другую, тоже не закрытую дверь я увидел лежащего на кровати человека. Он был без штанов, ноги прижаты к груди, а кровать вымазана свежим дерьмом. В третьей комнате орало радио, а на стуле сидел сам жилец. Казалось, он пытается съесть собственную рубашку.

Добравшись до закрытой двери в конце коридора, я постучал.

– Кто там? – спросил мужской голос.

– Доктор Маккормик. Дуглас, мы с вами встречались вчера в доме престарелых. Мне очень нужно поговорить.

На какое-то время воцарилась тишина. Потом раздался звук отпирающегося замка.

Как и предсказывал Ферлах, комната Дугласа оказалась совсем непохожей на все остальные. Конечно, ничего из ряда вон выходящего в ней не было, но в контексте «Балтиморского рая» она выглядела словно апартаменты отеля «Плаза».

Первое, что бросалось в глаза, – это замок: добротный, крепкий врезной замок. А кроме того, кровать здесь была всего одна. Помимо привилегии изолированности, комната отличалась и особыми украшениями: на одной стене висел большой яркий плакат команды «Сан-Франциско фоти-найнерс», а на другой – такой же большой и яркий, но прославляющий «Сан-Франциско джайентс». Кроме того, в аккуратной рамке красовалась фотография моста Золотые Ворота. Страховые компании здесь не рекламировались.

Из портативного плейера негромко звучала музыка. В окне тихо жужжал кондиционер.

Скрестив на груди руки, передо мной в голубых джинсах и белой футболке стоял Дуглас Бьюкенен. Заглянуть ему в глаза мне так и не удалось.

– А у вас здесь приятно, Дуглас, – заметил я.

– Спасибо, – как-то нервно поблагодарил он.

Оглядываясь по сторонам, я не спешил нарушить повисшее молчание.

– Судя по всему, вам нравится Сан-Франциско. – Я кивнул в сторону плакатов. – Приходилось там бывать?

Район Калифорнийского залива вызывал у меня массу чувств. Калифорния. Страна несбывшихся надежд. Мое проклятие. Чертов Сан-Франциско, ненавижу его! Но жалеть о прошлом не было времени.

Я стоял перед лицом вполне злободневных, не терпящих отлагательства проблем. Причем в самом прямом смысле. Краем глаза заметил, как внимательно и недружелюбно рассматривает меня хозяин комнаты. Увидев, что я повернулся к нему, он тут же перевел взгляд на собственные ноги.

– Нет.

– Интересное место. – И тут же, резко меняя тему разговора, я спросил: – Вы плохо себя чувствуете?

– Нет, – ответил он. Потом, словно спохватившись, поправился: – Да.

– Так как же, да или нет? Мне все равно, я не скажу ничего на вашей работе.

Он ответил не сразу:

– Нет.

– Я врач, Дуглас. Можно, я потрогаю лоб? Просто чтобы узнать, есть ли у вас температура.

Не давая ему ответить, я протянул руку. Парень отпрянул, но все-таки дал мне дотронуться. Лоб оказался немного влажным от пота, но, в конце концов, это июль в Балтиморе. Мне показалось, что все в порядке.

Я убрал руку и вытер ее о брюки.

– Дуглас, мне необходимо задать вам несколько вопросов о девушках. Ведь у вас есть подруги, правда?

Он лишь крепче сжал на груди руки.

– Нет.

– Вы знаете Дебору Филлмор? Она живет здесь, в этом доме.

Он не ответил.

– А Хелен Джонс и Бетани Реджинальд? Они работают с вами в заведениях мистера Миллера.

– Я не знаю.

– Дуглас, это очень важно. Дебби, Бетани и Хелен серьезно больны. И отчаянно нуждаются в вашей помощи.

Он быстро и внимательно на меня посмотрел. Что в этом взгляде? Испуг? Злость? Трудно определить.

– Дуглас, мне известно, что вы с ними знакомы. Девушки мне рассказали. По крайней мере одна из них. Дуглас, вы знаете, что такое секс?

– Да, я знаю, что такое секс, – раздраженно произнес он. Тяжело опустился на кровать и потер массивную челюсть.

Если с ним не разговаривать, то можно и не понять, что он умственно отсталый. И даже в разговоре лишь после нескольких произнесенных фраз становилось ясно, что он, как сейчас принято говорить, «тормознутый».

«Хорошо, – подумал я. – Еще разок, а потом придется действовать иначе».

– Вы занимались сексом с Хелен, Дебби или Бетани?

Он взял с тумбочки игрушечный грузовичок и начал пальцем крутить колеса.

– Когда вы в последний раз занимались с кем-нибудь из них сексом?

Вжик, вжик, вжик.

– Дуглас, вы должны мне ответить.

Вжик, вжик, вжик.

– Дуглас, это действительно очень важно. Если вы не будете со мной разговаривать, мне придется позвать полицию.

Вжиканье прекратилось. Парень посмотрел на меня прямо. На его лице появился страх. Определенный и недвусмысленный.

– Нет… – прошептал он.

– Если вы не начнете говорить, то мне придется…

– Нет!

Словно стремясь подчеркнуть эмоциональность его восклицания, зазвонил телефон. Я потянулся к своему. Глупое движение, если учесть, что я всегда держу его на виброзвонке. Равно как и пейджер. Звонок раздавался не из комнаты – в комнате телефона не было. Звенело у Дугласа в кармане. Он посмотрел на собственный карман, потом на меня и снова принялся крутить колесики грузовичка.

Наконец странный человек все-таки заговорил:

– Две недели или неделю назад. Не знаю.

Телефон еще немного позвенел, потом замолчал.

– С кем вы были в последний раз?

Он молчал.

– С Бетани?

– Да.

– Когда?

Ответа снова не последовало. Я повторил короткий вопрос.

– Неделю назад или две недели.

– Это очень важно, Дуглас.

Интересно, начал ли мой новый друг понимать, насколько это действительно важно?

– А кроме Хелен, Бетани и Дебби, вы занимаетесь сексом с кем-нибудь еще?

Он вздохнул:

– Да. Не говорите полиции.

– Не скажу. Как их зовут?

– Не говорите никому.

В интересах здравоохранения я врал без зазрения совести:

– Обещаю, что не скажу никому.

Он неохотно назвал имен пять. Я тщательно все записал: некоторые из имен казались знакомыми.

– Они работают в домах престарелых мистера Миллера?

– Кто?

– Те женщины, с которыми вы занимались сексом.

– Да.

– Все?

– Да.

Хорошо, подумал я, если эта штука передается именно таким способом, то, возможно, нам удастся ее обуздать.

Сотовый в кармане Дугласа дважды пискнул – кто-то прислал ему СМС. Парень даже не потрудился выключить телефон.

– Занимаясь сексом, вы пользовались кондомами?

Подумав с минуту, герой произнес:

– Не помню.

Здорово.

– Дуглас, а вы когда-нибудь занимались сексом с мужчиной?

– Нет! – закричал он. – Уходите. Теперь уходите. Вам уже пора уходить.

Он поднялся с кровати и шагнул в мою сторону.

– Уходите. Уходите быстрее.

Я уже говорил, что Дуглас Бьюкенен был крупным мужчиной; наверное, на два дюйма выше меня и фунтов на сорок тяжелее. Его рост, скорее всего, составлял не меньше шести футов и трех дюймов. Сердце мое забилось, и – не очень хочется в этом признаваться – я отступил на пару шагов. За долгую бурную жизнь мне не раз приходилось получать пинки, да и от самого Дугласа я претерпел лишь вчера. Но это произошло еще до того, как я узнал, что он вполне может выступать носителем инфекции. И я все-таки остановился. Дуглас тоже.

– Мне нужно еще кое-что, – произнес я. – Необходимо взять у вас анализ крови.

– Нет.

Он отрицательно покачал головой и снова шагнул ко мне.

По своему опыту общения с массой больных, в том числе и с психопатами, я знал, что насилие очень редко возникает внезапно. Обычно появляются предвестники: нарастает возбуждение, наблюдаются угрожающие движения. Угрозу насилия можно не заметить, но тот самый момент, когда волна захлестнет и посыплются удары, можно и пропустить. Дуглас Бьюкенен ясно показывал мне, что собирается идти в наступление.

На сей раз я решил предложить мировую.

Отступил еще на шаг и произнес:

– Хорошо, давайте на сегодня закончим. Побеседуем попозже, договорились?

Сотовый опять заверещал, и я показал на его карман.

– Не могли бы вы дать мне номер телефона, чтобы в случае необходимости можно было позвонить?

Дуглас на мгновение расслабился, а потом как-то странно на меня посмотрел.

– Какого телефона?

– Сотового телефона. Того самого, который лежит у вас в кармане.

На лице парня отразилось странное, непроницаемое выражение. Для умственно отсталого Дуглас оказался необыкновенно хитрым. Он, разумеется, знал, что «тормозит». Но еще важнее то, что он прекрасно понимал, что люди считают его недоумком, и умело этим пользовался.

Я решил спустить ему эту ложь и направился к двери. Однако, прежде чем уйти, обернулся.

– Да, еще одно. Когда занимаетесь сексом, непременно пользуйтесь кондомом. – Я чувствовал себя бесполезным медицинским воззванием, приклеенным на стекло городского автобуса. – Нас волнует, что те женщины, с которыми вы это делали, заболели, и болезнь передается – заражает – именно через секс. Понимаете, о чем идет речь?

– Да.

– Ну, так повторите то, что я только что сказал.

– Секс может убить.

Ай молодец, Дуглас! Я спросил:

– Вы будете пользоваться кондомом, когда снова займетесь сексом? Можете сделать это для меня?

Дуглас Бьюкенен кивнул.

– Спасибо, Дуглас. Вы мне очень помогли.

Я с немалым трудом изобразил улыбку.

 

19

Выходя из «Балтиморского рая» (вернее было бы назвать его адом), я остановился возле справочного стола. И можете себе представить, женщина все еще болтала по телефону. Я постучал по столу, чем добился желаемого результата: она прекратила разговор и рассердилась.

– Жильцам разрешено иметь сотовые телефоны? – поинтересовался я.

– В вестибюле, как раз за вашей спиной, телефон-автомат, – с ненавистью в голосе ответила она.

Я оглянулся. И правда, на стене висел телефон.

– Я спросил не об этом.

Мегера оторвалась от телефонной трубки и порылась в ящике стола. Наконец извлекла из его недр потрепанную пачку ксерокопий различных документов. Полистала, отыскивая то, что нужно, и начала читать:

– Никому из жильцов не разрешается иметь персональные средства связи (пейджеры, сотовые телефоны) в течение всего срока проживания в «Балтиморском рае». – Она посмотрела на меня. – Это предусмотрено для того, чтобы они не имели возможности покупать наркотики.

Я поначалу не понял, почему они не могут покупать наркотики, используя для этого телефон-автомат, и едва не высказал свое недоумение вслух. Но, присмотревшись внимательнее к аппарату, тут же получил ответ: в трубке были вырваны и микрофон, и наушник, и из обоих ее концов, словно кишки, торчали провода.

Я повернулся к дежурной.

– Не могли бы вы проводить меня в кухню и в подвал?

– Зачем?

– Необходимо проверить крысоловки.

Особа взглянула на часы, а потом на меня, профессиональным взглядом посылая назойливого посетителя как можно дальше.

– Подождите здесь. Сейчас придет доктор Джефферсон. Он хочет с вами поговорить.

Она снова сняла со своего телефона трубку и начала набирать номер.

Я принял это действие за разрешающий знак.

Прошел мимо стола и направился по небольшому коридорчику туда, где, как я предполагал, должна находиться кухня.

– Эй! – раздался за спиной знакомый голос. – Эй, вам нельзя туда ходить!

Справа я увидел грязную столовую: на столах все еще стояли тарелки с остатками завтрака.

– Если не остановитесь, вам не поздоровится! – кричала охранница. И в этом отношении она была совершенно права, поскольку, вполне возможно, болезнь гнездилась именно здесь. Я услышал за спиной торопливые шаги. – Как вас зовут?

Ну, если она не запомнила моего имени, то помогать ей в этом я вовсе не собирался.

– Доктор Фонгу! – рявкнул я в ответ. Потом вытащил сотовый и начал набирать номер доктора Ферлаха. – Где ловушки? – спросил я.

Ферлах примерно объяснил, где их поставил – всего десять штук. Я быстро набросал схему кухни, в которой сейчас стоял, а также кладовки и подвала, мне неизвестных. Две кухарки лениво делали сандвичи, в то время как радио громогласно вещало что-то по-испански.

– Мне кажется, ситуация здесь накаляется, – сообщил я Ферлаху.

Тот рассмеялся:

– Лучше пусть это кажется вам, чем мне. Послушайте, сделайте все, что сможете, и убирайтесь оттуда подобру-поздорову. Когда я там был, Джефферсон пригласил парочку своих сотрудников, чтобы те помогли мне найти выход. Довольно неприятные ребята, могут заметно осложнить жизнь. Потому-то я там так долго и проторчал.

Я посмотрел вокруг. Да, действительно, место оказалось потрясающе грязным, однако куч гниющего мусора заметно не было, из дренажной решетки в полу не сочились помои. Ничего из ряда вон выходящего не наблюдалось.

– Херб, мне кажется, что после твоего ухода они здесь занимались уборкой.

– Этого и следовало ожидать. – Он помолчал. – Придется просить помощи в суде: пусть вам дадут разрешение на экстренное посещение этого заведения в любое время суток.

– Вот это правильно. Решение судьи на них подействует.

– Вы им скажите. Они сразу отстанут. Вчера, во всяком случае, сработало.

– Если будут очень уж докучать, я их заведение на клочки порву. Полномочия позволяют.

– Ладно, действуйте. Только палку не перегибайте. Этот парень имеет влиятельных друзей.

– Надо идти, – произнес я вместо прощания и отключил телефон.

В кухне я не обнаружил ни одного грызуна, хотя в углу и заметил мышиные следы, которые, очевидно, пропустила швабра. Внимательно проверив прилепленные Ферлахом кусочки серой ленты, я заметил, что на трех ловушках они порваны. Так что грызуны здесь были – сомневаться не приходилось. А какие болезни они разносили – это пока еще не известно.

Я снова положил приманку и направился в кладовку.

Набор хранившихся там продуктов оказался типичным для подобных заведений: несколько пыльных бутылок масла, наверное, уже начинающего портиться, мука, овсянка и так далее, все в том же духе. Снова мышиный помет. А в ловушках опять пусто. На одной порвана лента.

Я пошел в подвал. Вернее, хотел пойти, но это мне не удалось, потому что дверь была заперта. Пришлось окликнуть кухарок.

– У вас есть ключи?

Обе оказались чистой воды латиноамериканками. Не хотели понимать по-английски. Только переглянулись между собой. Я повторил вопрос по-испански. Это немного растопило лед, но ни одна даже не шевельнулась. Это вынудило меня довести до их сведения, что я доктор и имею официальное разрешение на осмотр. Показал удостоверение Центра контроля.

– Necisitan abrir la puerta, – произнес я. – Вы должны открыть дверь.

Вновь лишь испуганные взгляды. Я уже собрался было применить крайнюю меру и припугнуть санитарной инспекцией, но тут одна из женщин достала из кармана фартука связку ключей и отперла дверь.

– Muchas gracias, – поблагодарил я, включил свет и начал спускаться по ступенькам.

Здесь убирать и не пытались. Знаменитые авгиевы конюшни, которые пришлось чистить Геркулесу, показались бы по сравнению с этим подвалом образцом антисептики. Пространство годами забивали всевозможной рухлядью. Здесь присутствовало буквально все: свернутые в рулоны старые ковры, сломанные стулья и столы. В углу лежало несколько порванных мешков риса, содержимое которых высыпалось на пол. Добравшись до середины этого хаоса, я понял, насколько беспомощны и жалки мои изобразительные способности. Попытался немного исправить свой чертеж и продолжил путь по тускло освещенному, сырому и захламленному пространству, стараясь найти помеченные крестиками ловушки Ферлаха.

Одну из них я нашел за свалкой каких-то ржавых труб. Пустую. Двинулся дальше вдоль сырой стены, мимо развалившихся старых картонных коробок. Из одной торчали грязные тряпки, из другой – порванные картинки и фотографии. Личные вещи жильцов? Тогда почему же они не наверху, в комнатах? Возможно, потому, что жильцов пытались лишить последней связи с собственной личностью. Наверное, это входит в понятие «терапии».

Впереди раздался шум: еще одна ловушка, и в ней кругами бегает здоровенная крыса. Я поднял ловушку и поставил ее на сломанный стол в центре подвала. Потом быстро нашел и другие клетки, в одной из которых также обнаружился представитель класса грызунов.

Как раз в этот миг на лестнице раздались шаги.

На нижней ступеньке стоял доктор Рэндал Джефферсон, а рядом с ним еще один человек, которого лучше всего можно описать словом «верзила». Джефферсон был чернокожий, его громила – белый. Я знал доктора лишь понаслышке – известный в городе психиатр и бизнесмен. Судя по костюму ценой в полторы тысячи долларов, преуспевающий психиатр и бизнесмен. Совсем недавно выяснилось, что город платит ему по триста долларов в день – за заботу об умственно отсталых гражданах. Очевидно, подразумевалось, что забота включает в себя приличное жилище и питание, а также, что исключительно важно, доступное профессиональное обучение и психотерапию. Интересно, какая именно терапия применялась к человеку, который ел собственную рубашку? Я посмотрел на туфли доктора Джефферсона – они стоили, наверное, столько же, сколько я зарабатывал за целую неделю. Так-так. Посчитаем: в «Балтиморском рае» тридцать пять жильцов. За каждого в день по триста долларов…

– Доктор Маккормик, – произнес он, аккуратно и подчеркнуто правильно артикулируя. Даже знает, как меня зовут. Интересно. Джефферсон продолжил: – Вы слишком далеко забрались.

Я взглянул на кучи мусора и хлама.

– Да уж, оказалось очень непросто. Понятия не имею, как перелезть через этот диван.

Он покачал головой, и на лице его появилась зловещая, угрожающая ухмылка.

– Весьма забавно.

– Стараемся.

В руке я держал ловушку с крысой и сейчас поставил ее рядом.

Джефферсон произнес:

– Вы разговаривали с одним из наших подопечных, не уведомив нас.

– Я не знал, что должен был поставить вас в известность.

– Мне хотелось бы узнать содержание этого разговора.

– Боюсь, что не имею права передать его. Это сугубо конфиденциально. Должно остаться между врачом и пациентом.

– Ну уж, доктор Маккормик. Мы же оба прекрасно понимаем, что это совсем не так. Вы вовсе не являетесь лечащим врачом Дугласа. Да и расследование, подобное вашему, не имеет привилегии секретности.

Он был почти прав. Дуглас Бьюкенен не принадлежал к числу моих пациентов. Скорее всего, он являлся пациентом доктора Джефферсона.

– Данное расследование дает полное право прохода на территорию и разговора с теми, с кем необходимо.

– Только с разрешения суда.

– У меня имеется такое разрешение, – солгал я.

Иметь разрешение просто необходимо. Ферлах обязан был его получить, и тогда доктор Джефферсон не истязал бы меня. К сожалению, никто и не предположил, что могут возникнуть настолько серьезные проблемы.

– Позвольте взглянуть на судебное разрешение.

– Оно у доктора Ферлаха.

– А! Не сомневаюсь, что оно именно там, где вы и говорите. – Джефферсон наконец убрал со своей физиономии улыбку. Удивительно, как долго ему удавалось ее удерживать. У парня недюжинные политические способности. – Доктор Маккормик, вы производите впечатление приличного человека. И позвольте заверить, что мы здесь тоже приличные люди. А потому готовы сотрудничать с органами охраны общественного здоровья в расследовании этой страшной болезни. Однако нам вовсе не нравится, когда совершают вот такие несанкционированные набеги. Мы были бы очень признательны, если бы вы позвонили незадолго до того, как явились на нашу территорию и начали допрашивать пациентов. В этом случае процесс оказался бы значительно менее запутанным.

«И ты смог бы спрятать все, что хотел», – подумал я. А вслух произнес:

– Уверен, что очень скоро мы с вами свяжемся. Возможно, даже сегодня. И нам потребуется побеседовать с Дугласом Бьюкененом еще раз. Скорее всего, тоже сегодня.

– Тогда, возможно, я смогу оказать содействие. Разумеется, в том случае, если вы сообщите содержание предыдущего разговора.

– Отлично, – согласился я. – Почему бы нам не отправиться наверх и не побеседовать с мистером Бьюкененом прямо сейчас? Тем более что мне необходимо взять у него анализ крови. И спермы. Может быть, именно вам удастся мне помочь.

Ни Джефферсону, ни его телохранителю мои слова явно не понравились. Доктор холодно заметил:

– К сожалению, насколько я знаю, Дуглас куда-то ушел.

– Меня это не удивляет.

Я обвел глазами подвал. Оставалось проверить еще одну ловушку, но я решил оставить ее на месте. У меня уже было две ловушки, а рук, как известно, тоже две. Рассчитывать же на помощь доктора Джефферсона или верзилы не приходилось. Я поднял стоящие на полу клетки. Крысам это пришлось не по нраву: они снова забегали и запищали.

– Будьте любезны, оставьте это здесь, – очень вежливо произнес Джефферсон, показывая на ловушки. – Вы сможете вернуться за ними, как только получите судебное разрешение. Мы сохраним все в неприкосновенности.

– Вот это? – Я поднял клетки. – Я принес их с собой. Этих ребятишек держу у себя в качестве домашних любимцев. Длинными вечерами они составляют мне приятную компанию.

– Вы очень остроумный человек, доктор Маккормик.

Верзила пошевелился, и я немедленно осознал насущную необходимость убраться отсюда.

– Настоятельно советую оставить ловушки и связаться со своим адвокатом. Скорее всего, он вам очень пригодится.

– Или она, – добавил я. – Насколько я знаю, в нашей стране девушкам тоже разрешено изучать право.

И зачем только я все это говорю?

– Извините, – произнес я и шагнул к лестнице.

Двое неподвижно, плечом к плечу, стояли передо мной. Крысы в клетках сходили с ума от волнения.

– Доктор Маккормик, ловушки.

Верзила сделал шаг в мою сторону.

Протянул руку, очевидно, собираясь взять одну из клеток. Не думая, а следовало бы об этом подумать, я быстро направился к лестнице. Громила засунул пальцы в проволочные ячейки и потянул к себе. Я не отпускал. Качка настолько вывела крысу из себя, что она начала орать и биться о стенки клетки.

– Ой! – вдруг вскрикнул верзила и отдернул руку, прижав ее к груди. – Она меня укусила! Эта сволочь укусила меня за палец!

Теперь уже орали обе крысы, и я специально сунул клетку верзиле в физиономию, чтобы проложить себе дорогу. Быстро побежал вверх по ступеням. Джефферсон что-то кричал вслед, но слушать было некогда.

Я галопом скакал по коридору к выходу и ругал себя: как глупо и нелепо! Заглянул в клетку на мечущуюся в ней крысу. Будет просто здорово, если моя маленькая подружка действительно окажется возбудителем болезни и я, доктор Натаниель Маккормик, собственноручно заразил человека.

Оставалось лишь надеяться, что малышке не удалось прокусить шкуру этого дуболома.

Сначала требовалось успокоиться, а уже потом отправляться на Гилфорд-авеню, в департамент здравоохранения Балтимора, чтобы сдать добычу и обсудить все, что удалось выяснить, с доктором Ферлахом и другими коллегами. Именно потому я не поехал прямой дорогой, которая вела непосредственно в центр города. Вместо этого выбрал окружной маршрут, через студенческий городок университета штата Мэриленд и с остановкой в одном из моих любимых ресторанчиков. Даже медицинский детектив, расследующий вспышку серьезного заболевания, вынужден хотя бы иногда есть. Особенно если он только что подвергся нападению или если, не дай-то Бог, инфицировал человека.

Несколько слов о моих отношениях с находящимся в городе Балтиморе университетом штата Мэриленд. Прежде всего это моя альма-матер. Вторую половину своего медицинского образования я получил именно в добром старом Мэриленде. То есть практические курсы постигал в университетском госпитале и именно там узнал, что значит быть врачом. А доклиническое образование, два первых, умеренно важных года общенаучной подготовки, студент Маккормик провел на Западном побережье, в знаменитом университетском городке, расположенном в самом центре Кремниевой долины. Солнце, веселье и огромный общенациональный престиж. Но я возненавидел северную Калифорнию и, должен признаться, буквально сбежал из Золотого штата – по причинам, обусловленным прежде всего недостатками характера.

К чести университета в Балтиморе, он дал мне возможность доучиться и получить диплом. И не просто диплом, а диплом с отличием, за что замечательному образовательному заведению большое спасибо. Потом судьба привела меня в университет штата Северная Каролина для прохождения интернатуры и, наконец, в Атланту, в Центр контроля и предотвращения заболеваний. В общем, с тех пор, как я уехал из Калифорнии, моя жизнь складывалась достаточно удачно.

Во всяком случае, сейчас я сидел на Редвуд-стрит, в ресторанчике «Мэриз дайнер», за покрытым формайком столом, и жевал сандвич стоимостью в два доллара. Машина нелегально стояла прямо возле входа, окна были опущены, и крысы загорали в своих клетках на полу, возле заднего сиденья. Я болтал с официанткой, которую уже хорошо знал, но которая, в свою очередь, понятия не имела, кто я такой и чем именно занимаюсь. Завибрировал сотовый, и милую беседу пришлось прервать.

– Натаниель, это Джин Мэдисон. – Голос звучал совершенно разбито. И никаких формальностей, никакого «доктора Маккормика». – У меня плохие новости.

– Что случилось?

– Ну… – В трубке раздался тяжелый вздох. – Чем бы ни оказалась наша болезнь, похоже, она смертельная.

– Что?

– Именно так. Дебора Филлмор умерла.

 

20

В желудке неприятно прыгал съеденный полчаса назад сандвич. А может, дело было вовсе и не в сандвиче, а в обстановке. Я находился в патологоанатомическом отделении госпиталя Сент-Рэфэел.

И университет Джона Хопкинса, и университет штата Мэриленд предлагали госпиталю свои анатомички – всем хотелось отхватить кусочек славы. Казалось совершенно неразумным перевозить такой патогенный объект, каким являлось тело Деборы Филлмор, дальше, но это было абсолютно необходимо. Как сказала доктор Мэдисон, инфекция оказалась смертельной. А это несколько меняло дело, и все явно испугались. Так что участники акции облачились в самые защитные из всех защитных костюмов, которые только смог обеспечить департамент здравоохранения: совершенно закрытые комбинезоны и респираторы. И все равно не чувствовали себя в полной безопасности.

Как только начали резать, сандвич едва из меня не выскочил. А учитывая, что лицо было закрыто респиратором, события могли развернуться очень и очень неприятно. Как только патологоанатом вонзил свой нож в живот, потекла кровь. Текла и текла, пачкая перчатки патологоанатома и все вокруг. Потом вырвался сгусток крови, и все мы, охнув, отскочили. А затем наступила тишина, потому что присутствующие старались ничего не пропустить. Лишь текла вода, да слышалось скованное респираторами дыхание.

Кто-то прошептал:

– О Господи!..

– Все нормально. Да, Хуан? Все в порядке? – спросил патологоанатома один из стоящих рядом докторов. – Я этим займусь.

От нашей маленькой группы отделился человек и подошел к столу. Это был Джек Дауд, патологоанатом из университета Хопкинса. Он очень интересовался вирусами. А в том, что это именно вирус, мы уже не сомневались. За Даудом последовали коллеги из университета штата. Момент казался исключительно важным. Патологическая анатомия – это не хирургия, и специалисты не каждый день могут продемонстрировать всем свое величие. Нож взял Дауд. Работая, он одновременно комментировал собственные действия в свисающий с потолка микрофон.

– Имя пациентки: Дебора Филлмор. Время смерти: тринадцать десять, пятнадцатого июля. Пациентка – афроамериканка…

Мы все наблюдали за действиями несгибаемого Джека Дауда. Непосредственной причиной смерти Деборы Филлмор оказалась множественная недостаточность органов, так это называется. Почки не в состоянии фильтровать кровь, а вследствие этого баланс жидкости и электролитов в организме нарушается. Другие органы не получают достаточного количества питания. В конце концов отказывают легкие, останавливается сердце, отключается мозг.

Множественная недостаточность органов вызывается тем, что мы называем шоком. Организм мисс Филлмор уже не мог поддерживать тот уровень кровяного давления, который необходим, чтобы снабжать органы. А причиной шока оказалось внутреннее кровотечение, следствие разрыва капилляров и крупных сосудов. Вся та кровь, которая лилась сейчас из брюшной полости, должна была находиться в артериях и венах. И чем дольше мы наблюдали за процессом вскрытия, тем яснее это становилось.

Каждый орган был осторожно извлечен и взвешен, а потом рассечен. «Осторожно» – очень важное в данном случае слово. Никому не хотелось порезаться и закончить жизнь так же, как Дебора Филлмор.

Через полчаса я узнал то, что должен был узнать; а именно, что эта штука убивает так же, как вирусная геморрагическая лихорадка. Я тщательно отмылся в душевой патолого-анатомического отделения, переделанной из дезинфицирующей камеры. И ушел, унося на себе запах обеззараживающих препаратов.

– Черт подери, Нат, почему вы просто не отдали ему клетку?

– Они пытались воспрепятствовать расследованию вспышки заболевания.

– Но этим же их не остановишь. А дело может обернуться серьезной проблемой. – Ферлах нервно барабанил пальцами по столу. – Расскажите мне еще раз, что именно произошло: он что, пытался схватить клетку?

Я все подробно объяснил, причем не впервые.

– Совершенно ясно, это ничему не поможет. Вы уверены, что крыса не прокусила кожу?

– Нет, – ответил я.

– Кошмар. Я позвоню Джефферсону. Надо проверить, продезинфицировался ли его друг.

– А вы с ним знакомы?

– Немного. Если вы оба черные, оба врачи, оба работаете в Балтиморе, то, значит, вы знаете друг друга. – Ферлах пристально посмотрел на меня, и я, не выдержав этого взгляда, опустил глаза. – Ох, Нат, ну угораздило же вас… – Он не договорил и начал по своей привычке водить рукой по лысеющей голове. – Ну и Джефферсон тоже хорош. Каким бы он ни был, но он врач и должен знать, что делает. Должен понимать, насколько все опасно. А то дерьмо, которое он устроил… просто грязный ублюдок, вот и все.

Мы сидели в маленьком кабинете Ферлаха. Там едва хватало места для металлического стола и кучи наваленных на нем медицинских журналов. А уж о двоих взрослых мужчинах и говорить нечего. Моя нога едва помещалась между ножкой стола и мусорной корзиной. Помолчав, Ферлах продолжал:

– Ну ладно, до тех пор пока не узнаем больше, предположим, что джентльмен отделался просто легким испугом.

– Отлично.

– А что вы думаете о людях – носителях вируса? – поинтересовался Ферлах.

Пара слов об инциденте с крысой. Хотя Ферлах был добр, даже очень добр, стремясь перевести разговор на другое и лишь слегка меня пожурив, ситуация выглядела очень серьезной. Прокусила крыса кожу или нет, расплата окажется суровой. Люди, служащие в системе общественного здравоохранения, не должны попадать в подобные ловушки. Я не сомневался в своей правоте: человек Джефферсона сам виноват в том, что его укусила эта несчастная крыса; но, учитывая даже то, что в конечном итоге меня обязательно оправдают, все случившееся выглядело очень некрасиво. Джефферсон и его адвокаты вполне могли поднять большой шум. Потому-то Ферлах так нервничал.

И тем не менее вернемся к носителям вируса. Я ответил:

– Похоже, в этом что-то есть. Один и тот же мужчина контактировал со всеми тремя заболевшими женщинами. Дуглас Бьюкенен.

– Если он – источник болезни, то почему же сам не заболел?

– Может быть, какой-то иммунитет?

Многие болезни по-разному действуют на разных людей. Например, западно-нильский вирус вызывает энцефалит только у одного процента заразившихся. И лишь часть заболевших умирает. Вслух я добавил:

– Возможно, заболевание развивается только у определенной генетической субпопуляции. Может быть, оно поражает лишь женщин, зависит от уровня эстрогена или тестостерона.

– Звучит правдоподобно.

– А что, если вирус пока спит, но проявится вместе с какой-нибудь другой болезнью? Мы же не знаем, есть ли там кто-то еще, кто играл в те же игры.

– Вероятность невелика, – возразил Ферлах.

– Не сказал бы. Вся эта община кажется сексуально связанной.

– Вы это знаете наверняка?

– Да, Херб. Я давно изучаю поведение умственно отсталых. А конкретно с этими людьми беседовал целых два дня. Такое чувство, что в их среде все спят со всеми. – Я помолчал. – Наблюдение выявило что-нибудь в других больницах?

– Мне на сей счет ничего не известно. Мы проверяли, но пока ничего не получили. Если бы что-нибудь проявилось, думаю, заметили бы сразу. Уж очень шокируют симптомы.

– Но мы не знаем, всегда ли эта болезнь проявляется именно так. У кого-то она может выглядеть просто гриппом. – Ферлах внимательно слушал. – Дуглас Бьюкенен вполне может оказаться асимптоматичным носителем вируса.

– Или может просто его не иметь.

– Да, вы правы.

В эту минуту завибрировал мой телефон. Это звонил Тим Ланкастер. Они с Сонжит Мета только что приехали и не позже чем через час окажутся в департаменте здравоохранения.

Ферлах смотрел на меня, водя ручкой по своим жидким усам.

– Я все-таки позвоню Джефферсону, постараюсь уладить ваш конфликт.

Он листал телефонный справочник, разыскивая номер, когда запищал его пейджер. Прочитав сообщение, Херб тихо выругался и начал набирать номер. А я тем временем тихо сидел рядом, жалея себя и переживая, что Тим Ланкастер уже в Балтиморе. Ферлах не подозревал, что Тим наверняка вцепится в меня, как лев в только что убитую газель.

Не зная, что делать, пока топор еще не упал, я наблюдал за Ферлахом. И увидел, как его лицо становится все более и более мрачным. Он повесил трубку.

– Все, началось, – произнес он, вставая. – Только что в Мэриленде зафиксированы четвертый и пятый заболевшие. Сейчас их везут в Сент-Рэф.

Ферлах стремительно вышел из кабинета, а я побежал за ним следом.

 

21

Дальнейшие события развивались стремительно. Новых заболевших звали Брайан Тайнингс и Мэгги Фелпс. Оба жили в двух других пансионатах доктора Джефферсона. Брайан в заведении под названием «Балтиморский сад», а Мэгги – в «Лужайках Балтимора». Возле Сент-Рэфа наблюдалось относительное спокойствие – судя по всему, пресса еще не успела разнюхать, что в штате Мэриленд появились еще двое больных. На скамейке возле входа сидела, спокойно покуривая, женщина в сестринской форме. Мне вдруг жутко захотелось стрельнуть сигарету. То, что сестра казалась очень симпатичной, ничуть не мешало.

Ферлах остановил у подъезда интерна и начал его допрашивать. Я услышал вопрос о том, кто именно сопровождал двух новых пациентов.

Интерн показал на курящую женщину.

– Это Табита Кинард, – представил он. – Она их привезла.

Я посмотрел, как сестра невозмутимо дымит.

– Нам необходимо поговорить, – заявил Ферлах.

– Я попросил мисс Кинард задержаться.

– Молодец, – отметил Ферлах.

– Спасибо, сэр, – просиял интерн.

А мне невольно подумалось, насколько жестоко медицинское образование, если даже такая сдержанная похвала вызывает бурную благодарность.

Мы с Ферлахом надели маски и поднялись наверх.

Новые пациенты – Мэгги и Брайан – точно следовали сценарию развития болезни. Причем Мэгги уже успела продвинуться дальше: она жаловалась на боли в груди и животе, а во рту наблюдалось небольшое кровотечение. Брайан же находился в начальной стадии. Температура держалась невысокая, и немного ломило тело – так что диагнозом вполне мог оказаться простой грипп. Однако, по его словам, сестра Кинард велела ехать в госпиталь. Ну и умница же эта сестра Кинард!

Поступившие больные жили в разных пансионатах – в мужском и женском. Однако находились эти заведения совсем близко, практически рядом. Никто из них не работал в доме престарелых Миллера: Брайан служил уборщиком в кинотеатре в центре города, а Мэгги убирала номера в мотеле. Мы записали имена работодателей.

Итак, пациенты № 4 и № 5. Опять начались выяснения насчет занятий сексом: с кем, как часто, предохранялись ли? Брайан заявил, что, кроме Мэгги, у него никого не было, и я ему поверил. Мэгги тоже утверждала, что спит только с Брайаном, однако при этом в глаза мне она не смотрела.

– Мэгги, – начал нажимать я, – если вы встречались с кем-то, кроме Брайана, то должны нам сказать.

– Нет, я люблю Брайана.

– Именно потому, что любите его, скажите все как есть. Он болен, и если мы будем знать правду, то постараемся ему помочь.

– Я люблю Брайана.

Еще несколько минут мы с ней мололи воду в ступе, а Ферлах стоял рядом и все больше нервничал. Наконец он все-таки не выдержал:

– Мэгги, вам хочется убивать людей?

Вопрос застал девушку врасплох. Он удивил и меня, и я невольно подумал, что Ферлах не выдержал и поддался раздражению.

– Нет, – ответила мисс Фелпс.

– А вам хочется убить Брайана?

– Нет. Я люблю…

– Но дело в том, что если вы не скажете нам правду, то непременно убьете его.

– Я люблю…

– Мы знаем, что вы его любите. Но если откажетесь с нами разговаривать, то убьете его.

– Нет… – прошептала она.

– С кем еще вы занимались сексом?

– Я не…

Она явно не хотела отвечать.

– С кем еще вы занимались сексом?

Вопрос прозвучал резче.

Мэгги заплакала.

– Херб, – произнес я.

Этот новый Херб Ферлах немного выбивал меня из колеи.

– С кем еще вы спали? Неужели вам хочется убить Брайана? С кем еще вы занимались сексом?

Прикрытыми перчаткой пальцами он с силой сжал ее руку.

– Я не знаю, не знаю. Он был…

Она замолчала.

Ферлах продолжал давить.

– Как его звали?

Мэгги только покачала головой.

Я задал другой вопрос:

– Он был белый или черный? – А потом, не желая упустить ни одного варианта, добавил: – Или, может быть, просто смуглый?

– Белый, – тихо ответила чернокожая Мэгги.

– Так, может, это был Брайан? – уточнил я.

Брайан как раз был белый, и я хотел удостовериться, что она не запуталась окончательно.

– Нет. Он был большой. Большой белый мужчина.

– Где вы с этим человеком занимались сексом? – задал вопрос Ферлах.

– Не знаю… – со слезами в голосе протянула она.

– Мэгги, ответьте мне, где именно вы встречались с этим человеком? Где вы с ним спали?

– На дне рождения мистера Джефферсона. – Она испуганно посмотрела на нас обоих. – Я никого не убивала. И не хочу убить Брайана. Пожалуйста.

– Вы не убьете Брайана, – успокоил я ее. – Вы очень правильно все делаете.

Ферлах продолжал допрашивать беднягу, пытаясь добиться имени, которого она, возможно, и не знала. Добился же он бурных рыданий. Поскольку Херб приходился мне непосредственным начальником, а сам я совсем недавно крупно опозорился, я молчал. Тем более что подобные методы, судя по всему, приносили результаты. Но смотреть на эти издевательства больше не было сил.

– Пойду поговорю с сестрой.

Я встал и вышел из палаты.

Внизу я увидел того самого интерна, с которым сегодня уже разговаривал, и спросил, где можно найти сестру Кинард. Он предположил, что скорее всего, она в комнате ожидания отделения М-2. Действительно, там я ее и увидел.

Медицинская сестра Табита Кинард при ближайшем рассмотрении оказалась еще симпатичнее, чем издалека. Длинные густые волосы спускались красивыми волнами, а скуластое лицо выглядело изысканно-экзотичным. Девушка листала старый номер «Ньюсуик». Я представился и протянул руку. Она пожала ее.

Поскольку в мои планы входило не только расспросить сестру и разжиться информацией, но одновременно получить и дозу никотина, я осведомился:

– Вы мне не дадите сигаретку?

– Внизу уже собрались репортеры.

– Не пойдем вниз.

И через две минуты мы уже стояли на крыше госпиталя, глядя на трущобы южной части города, и вовсю дымили.

Обычно мне на ум приходят всякие глупые комментарии относительно сигарет и того, как именно они убивают курильщиков, но сейчас эти банальности казались совершенно неуместными.

– Меня теперь выгонят с работы, – сухо и просто заметила Кинард.

– Почему вы так думаете? – поинтересовался я.

– Не думаю, а знаю. Потому что на те вопросы, которые вы собираетесь задать, необходимо отвечать. – Она глубоко затянулась. – Впрочем, это не страшно. Если ты медсестра, то найти работу не так уж и сложно. Так что спрашивайте, доктор, не стесняйтесь.

Я начал задавать вопросы. Мисс Кинард рассказала о том, что ухаживала за Мэгги, а потом услышала о вспышке неизвестного заболевания. Она встревожилась, но ничего не предпринимала до тех самых пор, пока у Брайана прошлым вечером не поднялась температура. Об отношениях этих двоих сестра знала. Поскольку к утру улучшение так и не наступило, она и решила привезти обоих в госпиталь.

– Мне казалось, это грипп, – заметила Табита.

– Может быть, и так. – Мои слова прозвучали неубедительно. – Во всяком случае, будем надеяться. Когда именно вы точно определили, что Мэгги больна?

– Три дня тому назад.

– И ее состояние постоянно ухудшалось? Почему вы медлили и не привезли Мэгги сразу? Вы же знали, что у нее далеко не грипп.

– Дебби Филлмор умерла.

– Тогда чего же вы ждали?

Девушка твердо выдержала мой взгляд.

– Я не привозила больную, потому что нам запретили говорить кому бы то ни было о появившихся признаках болезни. Запретили сообщать врачам в какой-либо госпиталь. Вчера Мэгги изолировали в ее комнате. Нам предстояло выхаживать ее на месте, в пансионате.

Это казалось очень странным.

– Почему?

– Приказ доктора Джефферсона. Боже мой! – Она облокотилась на бетонный парапет. – Но мне действительно нужно искать новую работу. Как платят в департаменте здравоохранения?

– Я служу в Центре контроля и предотвращения заболеваний.

– А! Ну что ж, у меня в Атланте есть родственники. – Она улыбнулась. – Не знаю, почему нам приказали молчать. Все, что мне известно, так это то, что пару дней назад нас троих вызвал к себе доктор Джефферсон – тех трех медсестер, которые наблюдают за здоровьем жильцов пансионатов, – и предупредил, чтобы все возникающие медицинские проблемы мы решали исключительно собственными силами. Он никогда не объясняет нам, что и почему. Да, впрочем, как-то и не хочется спрашивать, выяснять. Вы же с ним встречались.

– Да.

– Он приказал остерегаться вас и черного доктора, а также любого, кто начнет задавать вопросы. Во всяком случае, заверил, что обеспечит все необходимое для ухода за больными, и сказал, что беспокоиться абсолютно не о чем.

– И это правда? То есть он действительно обеспечил все необходимое?

– Оборудование должно прибыть сегодня. – Сестра взглянула на часы. – Вот как раз сейчас я должна была встречать машину. – Она невесело усмехнулась. – Рэндал взбесится, это точно.

Я заметил, что рука ее дрожит. А она перехватила мой взгляд и тут же крепко вцепилась в парапет. Сделала вид, что рассматривает город.

– А больше никто не заболел? Из тех, кого вы знаете?

– Нет, во всяком случае, мне об этом совсем ничего не известно. Иначе новые больные тоже оказались бы здесь.

Я с удовольствием затянулся.

– Мисс Кинард, хочу попросить вас не говорить на эту тему с представителями прессы. Ведь мы пока и понятия не имеем, чем вызвана вспышка заболевания.

– Похоже, пресса уже и так все знает.

– Верно. Но у нас есть кое-какие теории. Опять-таки не для прессы. Тем более, что в случае с Мэгги и Брайаном вызывает опасение то обстоятельство, что возбудитель инфекции – носитель – вполне может находиться в одном из пансионатов доктора Джефферсона.

– Совершенно неудивительно.

А вот меня ответ сестры Кинард очень удивил. Казалось очень странным, что она что-то знает или по крайней мере подозревает. Я спросил:

– Вы знаете, чем именно вызвано заболевание?

– Нет-нет, доктор, я вовсе не это имела в виду. Просто…

– Просто что?

– Ну, вы же видели «Балтиморский рай», так ведь?

Я кивнул. Потом, немного помолчав, спросил:

– Извините за столь нескромный вопрос, но почему вы там работаете?

Она рассмеялась:

– Если коротко, дело в том, что у меня двое детей, а доктор Джефферсон платит лучше всех в этом городе. Ну а если подробно, история долгая. Скорее всего, она вам покажется неинтересной.

– Об этом судить лишь мне.

– Повторяю, это абсолютно не важно.

Понятно.

– Ну хорошо. Однако дело в том, что мы опасаемся, как бы болезнь не обладала способностью передаваться через секс. Разумеется, наверняка это еще не известно, но…

– Если это действительно так, доктор Маккормик, то вам есть о чем волноваться. В таких пансионатах подобного рода развлечения куда как популярны. Многие из наших пациентов имеют такой драйв, который способен проломить крышу. По меньшей мере раз в неделю происходит насилие. Ну а секс по взаимному согласию куда чаще.

– И никто не пытается это контролировать?

– Доктор Джефферсон считает, что подобная практика имеет терапевтический эффект.

– А почему никто не беременеет?

– Доктор Джефферсон очень верит в инъекции «Депо».

«Депо провера» – контрацептивный препарат, один укол которого действует на протяжении полугода.

Я похолодел, представив, как палаты Сент-Рэфа стремительно наполняются все новыми и новыми больными этим самым «гриппом».

Погасив сигарету, окурок сунул в карман.

– А вы были на дне рождения доктора Джефферсона?

– Входит в служебные обязанности. Да, я там была. А вот самого доктора Джефферсона не было.

– Мэгги Фелпс призналась, что переспала там с кем-то.

– Она влюблена в Брайана Тайнингса, а…

– Но даже при всем этом она сказала, что на вечеринке познакомилась с другим мужчиной. Белым и высоким.

– Доктор Маккормик, в пансионатах, в которых мы работаем, много высоких белых мужчин.

– Понимаю.

Мисс Кинард докурила сигарету и бросила окурок под ноги, на крышу. Я же вынул визитную карточку и протянул ей.

– Если вдруг что-нибудь вспомните, пожалуйста, позвоните мне. А мы пока ознакомимся со списком постояльцев пансионатов доктора Джефферсона. Мне бы хотелось сегодня встретиться с вами еще раз. Может быть, совместными усилиями удастся сложить мозаику любовных свиданий этих людей.

Наклонившись, я поднял только что брошенный окурок и тоже сунул его в карман. Собеседница улыбнулась:

– Вы пай-мальчик, доктор Маккормик?

– Да нет, вряд ли, – ответил я и направился к двери.

Кинард продолжала стоять, облокотившись на парапет.

– Подождите секунду, доктор. Среди наших питомцев есть один высокий белый мужчина, проявляющий недюжинную сексуальную активность. Больше того, если говорить честно, его можно назвать сексуальным хищником. Нам приходится иметь дело со многими из его… побед. Я не видела его с Мэгги, но это ничего не значит. Парень живет в «Балтиморском рае». А зовут его Дуглас Бьюкенен.

Итак, сексуальный хищник. И болезнь, вполне возможно, передается именно таким способом. Дуглас Бьюкенен оказывается в центре сразу нескольких случаев.

– Спасибо, мисс Кинард. – Я собрался было спускаться вниз. – Да, еще один небольшой вопрос. Почему это жилище Дугласа Бьюкенена выглядит намного лучше всех остальных? И потом, насколько я понял, он единственный занимает отдельную комнату.

– Я не работаю в «Балтиморском рае».

– Почему его комната может быть лучше других? У вас есть какие-нибудь подозрения на сей счет?

– Понятия не имею.

– Почему к нему не принимаются дисциплинарные меры за его, ну, скажем, склонности?

– Возможно, причина та же самая, что и в отношении ко мне… простите, теперь уже была в отношении ко мне. Доктор Джефферсон симпатизировал мне. Возможно, и к Дугласу он просто хорошо относится.

Я остановился.

– Подождите. Вы имеете в виду, что он?…

– Нет-нет, что вы. – Она рассмеялась. – Нас с доктором действительно связывали подобные отношения. Но в случае с Дугласом Бьюкененом это что-то другое. А вот что именно, я не знаю.

Услышав такого рода объяснение, я быстро направился к двери. И за спиной услышал голос медсестры Кинард:

– Но все хорошее ведь рано или поздно заканчивается, правда?

 

22

Быстрее.

Чем дольше тот или иной случай остается нераскрытым, тем меньше вероятность, что он вообще когда-нибудь получит объяснение. Так же и с убийством: чем больше времени проходит, тем больше люди забывают, где они были в определенный день и час и что делали. И тем больше у них возможностей придумать себе алиби и прикрыться им.

Тот факт, что имя Дугласа Бьюкенена назвали и Мэгги Фелпс, и Табита Кинард, был для нас чрезвычайно важным.

Он оказался важным и для судьи, потому что уже через полчаса после моей беседы на крыше с мисс Кинард я держал в руках судебный ордер на осмотр «Балтиморского рая».

Ферлах же со своей стороны ощущал запах крови, или победы, или что там еще может ощущать бывший военный врач. И это было здорово, за исключением того, что мы ехали на его машине и он выжимал шестьдесят миль в час на тех улицах, где разрешалось ездить в два раза медленнее. Я даже пристегнул ремень безопасности.

Завибрировал пейджер, и я посмотрел на высветившийся номер. Различить цифры, когда машина подпрыгивала на ухабах, было вовсе не легко, и все-таки мне удалось это сделать. Номер оказался тот же самый, какой появился на сотовом с полчаса назад, а на пейджере вырисовывался трижды за последние двадцать пять минут. Судя по всему, Тиму Ланкастеру действительно не терпелось со мной поговорить. Я, впрочем, вовсе не разделял его стремления, а потому просто вернул пейджер на место – снова пристегнул его к ремню.

Ферлах резко затормозил возле пансионата, в котором жил Дуглас Бьюкенен, и я вышел из машины. Предполагалось, что нас будет сопровождать полиция Балтимора, и легко можно было представить себе крупную акцию: солидные ребята в синем обмундировании, с оружием в руках, выкрикивая угрозы, прокладывают дорогу. Однако полиция, судя по всему, вовсе не спешила, так что штурмовать территорию нам с Ферлахом предстояло вдвоем.

Но дело обернулось несколько иначе.

– Какого черта? – возмутился Ферлах.

В нашу сторону шагал тот самый крупный малый, которого я уже знал по событиям с крысой. А рядом с ним шел небольшой человек в костюме. Я не обратил внимания, откуда именно они появились, скорее всего, просто дожидались нашего появления.

– Это доктор Маккормик, – произнес верзила, показывая на меня, когда я как раз выходил из машины.

Маленький подошел ближе.

– Я – Бен Мизурски, один из поверенных доктора Джефферсона.

Поскольку они меня и так знали, я не счел нужным представиться. Ферлах тоже не спешил это делать, хотя Мизурски явно ожидал, что тот назовет себя. В конце концов адвокат заговорил:

– Должен поставить вас обоих в известность, что в настоящее время мы пытаемся получить судебный запрет на вторжение в заведение доктора Джефферсона и нарушение покоя его пациентов.

– Удачи вам! – пожелал я.

Мизурски повернулся.

– Доктор Маккормик, вам следует знать, что мы уже подготовили все необходимые документы, непосредственно направленные против вас и ваших нападок на доктора Джефферсона и мистера Хэмилтона. Любое нарушение границ собственности будет рассматриваться судом как дальнейшее свидетельство…

– Прочь с дороги! – потребовал Ферлах и начал подниматься по лестнице.

– Доктор Маккормик, вы также должны знать, что мы выдвинули против вас обвинение, – вчера вы совершили нападение на мистера Хэмилтона. Полиция будет…

– Нападение?

– Именно. Вы напали на мистера Хэмилтона с грызуном…

– Ну-ну, давайте, продолжайте, – подзадорил я.

– Пошли его подальше, Нат.

Ферлах изо всех сил нажал кнопку домофона.

– Идите к чертям! – рявкнул я. – Крыса не прокусила кожу.

– Неправда, – возразил поверенный, а мистер Хэмилтон поднял перевязанный палец.

– Вы сами это сделали? Или вот эта крыса, рядом. – Я показал на Мизурски.

– Ваши измышления вызывают презрение, – заметил Хэмилтон, однако не смог сдержать улыбки.

Ферлах прекратил звонить, достал из кармана судебный ордер и протянул его юристу.

– Почему бы вам не взглянуть вот на это?

Тот взял в руки бумагу, быстро пробежал ее взглядом и вернул Ферлаху.

– Уже через час ордер окажется недействительным.

– Часа нам вполне хватит.

Я тоже поднялся по ступенькам и начал барабанить в дверь. Ответа не последовало.

– Это просто немыслимо, – бросил я через плечо. – Впустите нас.

Мистер Хэмилтон снова улыбнулся. Адвокат хранил серьезность.

– У нас нет ключа, – наконец произнес Хэмилтон.

– Ну так принесите, – потребовал я.

– Хм, – промычал Хэмилтон, – по-моему, мы его потеряли.

Ни один из двоих даже не пошевелился.

Ферлах вытащил телефон.

– Я вызываю полицию.

Доктор поднес телефон к уху, свободной рукой указав в сторону Мизурски.

– А вам, вонючий господин адвокат, придется объяснять клиенту, почему именно парадные двери его заведения оказались снятыми с петель. А кроме того, объяснять окружному судье, с какой такой стати вы препятствовали расследованию вспышки заболевания…

Тем временем я продолжал барабанить в дверь. Мизурски выглядел столь же разъяренным, как и Ферлах.

– Вы вместе с городскими властями будете отвечать за вред, нанесенный как собственности, так и репутации…

Милая беседа продолжалась в том же духе, а я, не переставая, молотил в дверь. Казалось, еще минута, и Ферлах исполнит парочку воинственных пируэтов, при этом свернув поверенному шею. Но вместо этого он отвернулся и тихо произнес что-то по телефону – очевидно, его уже слушали в отделении полиции. Я же продолжал избивать дверь, создавая при этом страшный грохот.

Ферлах произнес:

– Хэмилтон, на самом деле это настоящий политический скандал…

Тут ручка повернулась, и дверь приоткрылась.

– Закройте дверь! – заорал Хэмилтон, стоявший у подножия лестницы.

Он подскочил к нам, но я уже успел просунуть в щель ногу и изо всех сил налегал плечом, чтобы открыть дверь шире. Внутри женский голос визжал:

– Закройте дверь! Закройте же эту чертову дверь!

Поначалу ощущалось некоторое сопротивление, а потом дверь с легкостью поддалась. В глубину коридора отлетел жилец с отвисшей челюстью, в грязных подштанниках и футболке. К двери взбесившейся пчелой летела та самая приемщица, или консультантша, или кто там она была на самом деле.

– Марш обратно в комнату отдыха! – скомандовала она человеку в подштанниках.

Пробегая мимо, она схватила его за рубашку, пытаясь убрать бедного малого с дороги. Однако потуги оказались совершенно напрасными. Парень, впрочем, испугался и заныл.

– Быстро наверх! – Она стукнула безмозглого постояльца, и тот потрусил по коридору. Нам же решительная особа заявила: – Вы не имеете никакого права сюда входить!

Я взглянул на Ферлаха. Начальник уже развернул судебное предписание и, держа его в поднятой руке, шел мимо женщины к лестнице. Я последовал за ним и, проходя мимо разъяренной хранительницы порядка, процедил сквозь зубы:

– Еще раз его тронешь… – Договаривать не хотелось. Тем более что мегера тут же испуганно отпрянула.

Сзади донесся голос Мизурски. Он обращался к женщине:

– Что он вам сказал? Как именно угрожал?

Проходя мимо стола, я заметил лежащую на нем трубку. Должно быть, события застали дежурную прямо в разгаре оживленной беседы. Такие уж у доктора Джефферсона сотрудники.

Дверь в комнату Дугласа Бьюкенена оказалась на запоре. Ферлах забарабанил в нее кулаком.

– Мистер Бьюкенен! Это доктор Маккормик и доктор Ферлах. Нам необходимо с вами поговорить.

Я подумал, что вовсе нет необходимости дожидаться, пока нам откроют. Но, как известно, Ферлах находился при исполнении служебных обязанностей. И таким он мне нравился гораздо больше. Я начал думать, что будь вчера на моем месте в подвале именно Ферлах, он поступил бы так же, как я – то есть начал бы прокладывать себе путь силой, растолкав Джефферсона и Хэмилтона. Надо сказать, меня это несколько успокоило.

Тем временем я вытащил сотовый и начал перебирать телефоны, разыскивая номер Дэна Миллера. Нашел и нажал кнопку набора. Хэмилтон, Мизурски и дежурная выстроились в шеренгу за нашими спинами. Из нескольких дверей торчали бесцветные физиономии с ничего не выражающими глазами.

Мизурски повернулся к дежурной.

– Срочно звоните в полицию! – потребовал он. – Скажите, что здесь какие-то люди пытаются взломать дверь и проникнуть в частную комнату. Сообщите, что они угрожают и жильцам, и персоналу пансионата.

Я не верил своим ушам. Ярость захватила меня целиком.

– Скажите, что сейчас здесь сломают шею одному паршивому адвокату.

Дежурная побежала по коридору. Мизурски же крикнул ей вслед:

– Угроза телесного повреждения!

В трубке раздался голос секретарши Миллера. Я произнес:

– Это Натаниель Маккормик из Центра контроля. Дэн Миллер на месте?

Секретарша ответила, что он на совещании.

– Подождите, – попросил я Ферлаха. Тот перестал барабанить. Я снова заговорил в трубку: – Это, собственно, не важно. Не могли бы вы проверить, пришел ли на работу Дуглас Бьюкенен?

Телефон замолчал. Тишина наступила и в коридоре.

Мизурски тоже вытащил телефон и набрал номер.

– Билл, – спросил он кого-то, – у нас уже есть чертов судебный запрет?

В моей трубке раздался голос секретарши:

– Нет, он еще не появлялся.

– А во сколько он обычно приходит? – уточнил я.

– Смена начинается в восемь, – ответила секретарша.

Сейчас было уже почти четыре. Я поблагодарил и отключился.

– Его на работе нет, – сказал я, и Ферлах снова начал стучать в дверь.

Теперь уже к нему присоединился и я.

– Дуглас, откройте, пожалуйста, дверь. Нам очень нужно с вами поговорить. Мы сможем вам помочь.

Я представлял, что Дуглас Бьюкенен лежит в кровати под защитой надежного засова и слушает, как мы барабаним в дверь. Вполне возможно, на голове у него наушники, и парень слушает музыку. Плевать он хотел на нас и наши просьбы и воззвания. Просто старается скрыться в своей скорлупе и забыть все, что происходит в мире.

Время от времени и мне хотелось того же. Больше того, сейчас я мечтал именно оказаться в своей постели и отключиться от…

– Все, хватит, – коротко произнес Ферлах.

Вдалеке раздался вой полицейской сирены.

– Ладно, Нат, давайте ждать копов.

Я обернулся. Мизурски все еще разговаривал по телефону, судя по всему, пытаясь добиться этого самого запрета. Ферлах протиснулся между собравшимися и пошел по коридору. Торчавшие из дверей головы тут же исчезли.

Ждать копов. С какой это стати мы должны их ждать? Мы поступаем логично, правильно, а эти глупцы за нашими спинами стремятся запутать нас какими-то судебными запретами, телефонными звонками и откровенными угрозами. То есть я хочу сказать, что в данном случае все было абсолютно ясно.

Расстояние между мной и дверью составляло примерно восемь футов, препятствий не наблюдалось. Дверь сделана из дешевого ламината и вполне может сдаться под моим напором. И у нас на руках имеется судебный ордер, который после некоторых дискуссий с полицией у входа может оказаться недействительным, тем более если учесть, что Бен Мизурски здорово запутал ситуацию.

А ну их всех! И если честно, к черту и самого Херба Ферлаха, если ему так отчаянно нужна поддержка полиции.

– Дуглас, отойдите от двери! – И я разбежался.

Хлипкий ламинат не выдержал моего напора, прогнулся и треснул вокруг засова.

– Остановитесь! – закричал Мизурски.

Мне показалось, он добавил еще что-то насчет взлома и частной территории. Я отошел футов на пять и обвел их всех взглядом. Ферлах натянуто улыбнулся.

Я снова побежал к двери, а Хэмилтон быстро двинулся мне наперерез.

На этот раз дверь не выдержала и на несколько дюймов отошла. Хэмилтон ударился в меня, и мы вдвоем ввалились в комнату через сломанную дверь.

Первое, что бросилось в глаза, – это страшный беспорядок. Повсюду валялась одежда; содержимое шкафов и ящиков разбросано на полу. Возле двери в кладовку высилась целая куча барахла. Однако чего-то здесь явно не хватало.

А дело было в том, что Дуглас Бьюкенен не лежал в кровати. Его не было и в углу. Он не ждал меня с крепко сжатыми кулаками. Дуглас просто исчез.

Два представителя балтиморской полиции – низкий им поклон – оказались спокойными, рассудительными, в состоявшемся кратком споре явно встав на нашу сторону. С сентября 2001 года органы охраны порядка и охраны здоровья крепко подружились и действовали заодно. Вместе стояли на страже общественной безопасности.

Итак, мы собрались все вместе: Ферлах, я, Мизурски и двое полицейских. Хэмилтон куда-то испарился. Может быть, отправился пугать детишек или мучить кошек – не знаю уж, каким именно образом он развлекался.

Мизурски деловито записывал номера полицейских блях и угрожал дисциплинарным взысканием. Один из копов миролюбиво пытался его успокоить.

– А это что такое? – Второй полицейский, черный, лет тридцати, по фамилии Блэйкли, показал на выломанную дверь.

Повисло минутное молчание. Я заговорил первым:

– Мне показалось, что из-за двери раздаются стоны. Видимо, я ошибся.

Офицер записал мой ответ в маленький блокнот.

– Понятно.

Мы с Ферлахом закончили первичный доклад и попросили разрешения обыскать комнату, чтобы обнаружить то, что нам нужно: мышиное дерьмо, использованные кондомы, что-нибудь. Но теперь уже дело касалось полиции, и нам приказали ждать детектива и судебных исполнителей.

Мизурски, сказав, что будет ждать в офисе, к счастью, сбежал. А Хэмилтон, к несчастью, как раз вернулся.

– Хочу заявить о нападении, – обратился он к Блэйкли, пока мы все дожидались детектива. – Доктор Маккормик напал на меня с крысой.

Блэйкли уточнил:

– Вы имеете в виду, что он подошел к вам с тем юристом, который только что нас покинул?

Мы все славно посмеялись. Одна из радостей работы врача состоит в том, что вы не юрист. Я всегда прошу судьбу, чтобы у людей оставались силы шутить: именно шутки убеждают меня в правильности выбора профессии.

Блэйкли протянул Хэмилтону визитку.

– Видите адрес? Это адрес балтиморского городского департамента полиции. Уверен, если вы к ним обратитесь, дежурные офицеры будут счастливы принять вашу жалобу.

Как правило, частные жалобы не вызывают особой суеты в департаменте полиции, но мы с Ферлахом передали Блэйкли собственный страх перед Всевышним и массовым заражением, а уж он распространил его дальше. Через полчаса к нам присоединились и детектив, и судебный пристав.

Все четверо – следователи из балтиморского департамента полиции и мы с Ферлахом – натянули резиновые перчатки.

Когда судебный пристав (а это оказалась женщина, и именно она выполняла черновую работу) находила что-нибудь, по ее мнению, заслуживающее внимания, она звала нас, и мы с Ферлахом брали мазок или пробу и отправляли в контейнер. Первые двадцать минут она обращалась к нам буквально каждую минуту, по поводу каждого увиденного волоска или необычного волокна. В конце концов Ферлах объяснил ей, что нас интересуют только помет животных и мокрые субстанции: сперма, слизь, кровь. Дама быстро поняла суть дела.

Вскоре я уже оказался в коридоре, и мне задавал вопросы детектив по имени Джон Майерс. Этот Майерс, судя по всему, принадлежал к следователям старой школы. Стиль его работы не менялся, наверное, с конца семидесятых или начала восьмидесятых, когда детектив только поступил на службу. Одет он был в замшевый пиджак и рубашку с узким галстуком. Над верхней губой топорщились редкие колючие усы.

Майерс посмотрел в сторону комнаты Дугласа, потом перевел взгляд на меня.

– Вы сказали, что когда в последний раз видели молодого человека, он выглядел возбужденным.

– Именно так.

– Не знаете, почему именно?

– Конечно, знаю. Это я встревожил его. Я его расспрашивал.

– Какие вопросы вы задавали?

– Выяснял сексуальные привычки.

– Как вам кажется, у него был повод сбежать?

Я окинул взглядом коридор. За нами наблюдал один из живущих здесь печальных троглодитов. Майерс перехватил мой взгляд.

Я уточнил:

– То есть вы имеете в виду, помимо очевидных причин?

Детектив Майерс сразу понял.

– Да.

К тому времени Ферлах уже откололся от нашей компании и теперь занимался допросом жильцов второго этажа. Вообще-то раньше, несколько дней назад, он уже исследовал эту территорию, но пара дополнительных вопросов никогда не помешает, особенно если учесть, в чем именно мы теперь подозревали Дугласа Бьюкенена.

Я ответил:

– Существует вероятность того, что Дуглас Бьюкенен – сексуальный хищник.

– И это станет серьезным основанием к побегу.

– Но знал ли он, что мы в курсе его дел? Больше того, я даже не знаю, понимал ли он, что поступает плохо. Надо учитывать все обстоятельства.

– А кто рассказал вам о хм… склонностях мистера Бьюкенена?

– Табита Кинард. Она работает медсестрой в других пансионатах.

Майерс еще раз заглянул в комнату: глаза его явно остановились на больших плакатах «Фотинайнерз» и «Джайентс». Немного помолчав, детектив заметил:

– Что, в нашем городе ему не хватает хороших команд? Мы ведь выиграли Суперкубок.

– Что вы имеете в виду?

Детектив кивнул в сторону плакатов.

– Он что, из Сан-Франциско?

– Сказал, ни разу там не был. Вполне может быть, что врет.

– Я бывал во Фриско, – заметил Майерс, использовав именно то сокращение, которое меня очень раздражает. – Хороший город, однако у них там процветают геи. Возникает вопрос: за чем именно охотится этот парень? За мужчинами? За задницами?

Я подумал, что Дуглас охотится не за этим и даже не выражается так безвкусно. Детектив криво усмехнулся.

– Не знаю, – ответил я. – Он мне говорил, что никогда не занимался сексом с мужчинами.

– Ладно. – Майерс закрыл записную книжку. – Думаю, можно на первое время закончить. Надо поговорить с другими ребятами здесь… постараться, во всяком случае. Если смогу добиться от них какой-нибудь связной информации.

К сожалению, судя по всему, Майерс стремился разрядить обстановку и начал шутить. Я постарался взглянуть на него как можно спокойнее и безразличнее.

– А как вам кажется, нет ли чего-то в этом мистере Бьюкенене, что может показаться странным?

С чего начать?

– Наверное, причину сможете выяснить именно вы, но дело в том, что эта комната выглядит куда лучше, чем все остальные.

– И что же?

– Не знаю. Вы детектив. Спросите доктора Джефферсона, почему именно Дуглас Бьюкенен живет в особых условиях.

– Именно потому, что я детектив, я буду спрашивать о том, что имеет отношение к делу.

– Имеет отношение к делу? – Судя по всему, я начинал раздражать детектива Майерса. А это уже совсем излишне. – Простите, детектив, сегодня был очень сложный день.

– Все дни сложные, доктор. Что-нибудь еще?

– Да. У Дугласа есть сотовый телефон.

– И что же?

– Здесь не разрешается иметь сотовые телефоны.

– Ясно. А вы знаете номер?

– Нет.

– Мы свяжемся с телефонной компанией и, если нужно, сможем прослушать разговоры.

– Не могли бы вы поставить меня об этом в известность? Необходимо знать, с кем именно он разговаривает. – Я протянул ему визитку. – Будет проще и быстрее, если вы свяжетесь непосредственно со мной. В обход бюрократических препон. – Я дал ему минуту на раздумье. Наконец он кивнул. – Дело в том, что мы должны поговорить со всеми, с кем он вступал в контакт. Люди могут оказаться в опасности.

– Какая именно опасность им грозит?

– А вот это, детектив, мы и пытаемся выяснить.

 

23

Бой Вандер стоял, скрестив руки и прислонившись к краю стола своим тощим задом. Мы с ним совсем недавно встретились в крошечном офисе в здании департамента здравоохранения. А сам этот офис превратился в штаб-квартиру Центра контроля и предотвращения заболеваний в Балтиморе. Тим Ланкастер не спешил прервать затянувшееся молчание, он внимательно разглядывал меня сквозь шикарные очки. Наконец произнес:

– Четыре раза, Нат.

– Пять, – поправил я, – если считать звонок на сотовый.

Снова молчание.

– Ты не имеешь права так поступать, – продолжал он. – Не можешь игнорировать мои сообщения.

– Тим, мне было очень некогда. Можно сказать, я страшно спешил.

– Ты не имел права так поступать потому, что не поставил меня в известность о посещении того места, где произошло это крысиное нападение…

– Псевдонападение.

– Назови его как угодно. Но я обязательно остановил бы тебя.

– Я был вместе с Хербом Ферлахом. Здесь он – мой начальник. И он меня не остановил.

– Твой начальник – я. Главный начальник. Согласен? Я пытаюсь связаться с тобой четыре раза, а ты не отвечаешь. Все, дискуссия окончена.

Он почесал шею. У Тима такой нервный тик. Зуд на почве стресса. Да уж, эта работа доведет нас всех до предела.

– А кроме того, ребята этим раньше не занимались. И они понятия не имеют, насколько легко можно все испортить.

– Они вовсе не кучка дураков. Мне кажется, мы действуем достаточно успешно.

– Да, но когда ты обнаруживаешь в чужом хозяйстве непорядок, хозяева обычно бывают очень недовольны. Дело даже не в крысе. Эти парни, в частности Джефферсон, в принципе не должны были чинить тебе препятствий. Так что невольно напрашивается вывод, что дело нечисто. Ты и сам понимаешь.

– Конечно.

И это было правдой. По неизвестной причине кто-то – а судя по всему, этот кто-то был именно Рэндал Джефферсон – изо всех сил пытался помешать нашему расследованию.

Тим сел на стол, а потом, ловко повернувшись, соскочил с другой стороны и оказался на стуле.

– Ну ладно. Ты ясно представляешь ситуацию?

– Абсолютно ясно.

– Так рассказывай – с начала до конца.

Я послушно все изложил. Начал с того момента, как в инфекционное отделение Сент-Рэфэел поступила Хелен Джонс, а закончил нашими с ним, Тимом, разногласиями. Во время рассказа Тим то что-то записывал, то нервно чесался.

– Все ясно, – наконец произнес он.

– Я еще не закончил. Потом ты сказал: «Я главный начальник. И если я посылаю тебе сообщение, то ты должен…»

– И почему только я тебя терплю?

– Да потому, что без меня тебе просто некому будет по сто раз посылать сообщения на пейджер. И звонить.

– Ты прав.

Тим внимательно посмотрел на свои записи.

– Хотя мне очень больно признать, но должен заметить, что ты работаешь просто здорово. Даже несмотря на явные промахи. Но ведь и дело трудное.

Я признательно склонил голову.

Тим продолжал:

– Как ты, наверное, уже знаешь, департамент штата присылает нам еще несколько человек. Ты знаешь проблему лучше всех. Поэтому я тебя и спрашиваю: кого мне назначить старшим в группе – местного человека или присланного штатом?

– Я бы сказал – местного. Ведь он лучше разбирается во всех тонкостях. Ферлах – прекрасная кандидатура.

– Согласен. Бывший военный, семейный доктор, вполне надежный. – Я зримо представлял, как мощно работает политический ум моего собеседника. – Может быть, с прессой стоит встретиться именно ему.

– Конечно. Ведь Ферлах лучше всех знает подробности и особенности ситуации. Но доктор Тиммонс захочет…

– До доктора Тиммонса мне нет никакого дела. Он слишком скользок. Чистой воды политик. А нам нужен настоящий врач.

– Поговори с Ферлахом, посоветуй ему, что именно нужно рассказать журналистам, – предложил я. – Подготовь его. Он должен выступить прекрасно. – И, имея в виду исключительно собственные провалы, я добавил: – Ты же знаешь, мы далеко не всегда оказываемся на высоте.

– Во всяком случае, у нас есть определенный опыт. Надеюсь, удастся избежать хотя бы некоторых ошибок 2001 года.

Октябрь 2001 года дал всем работникам здравоохранения отличный, хотя и достаточно жестокий урок. Нападение на американскую прессу, совершенное с помощью вируса сибирской язвы, стоило жизни шестидесятитрехлетнему фотографу. Проблема заключалась в том, что, хотя в некоторых аспектах ей противостояли очень толково, одновременно было совершено множество грубейших ошибок. Самые серьезные просчеты обнаружились вовсе не в самом расследовании – с этой точки зрения все как раз обстояло благополучно, – а в том, как обращались с информацией. Терапевты и эпидемиологи, равно как и другие узкие специалисты, получившие сугубо научную подготовку, и в лучшие времена не отличаются особенной разговорчивостью. Они стремятся основываться на фактах, а не на предположениях, на данных, а не на догадках. Но беда-то как раз в том, что факты и точные данные требуют много времени и сил – их надо тщательно собирать и анализировать. А испуганная общественность хотела немедленно знать, что делать дальше.

Столкновение интересов и понятий разыгралось в свете телевизионных софитов. Доктора и чиновники не хотели отвечать на вопросы журналистов.

– Мы не располагаем достаточной информацией. Мы не знаем. Без комментариев.

Подобные фразы превратились в мантру, которую бедняги твердили постоянно. А тем временем редакция, на которую было совершено нападение, продолжала работать еще несколько дней, пока департамент здравоохранения ее не закрыл. То, что власти разрешили людям работать в зоне страшной опасности, в глазах сотрудников выглядело граничащим с преступной халатностью предательством.

– ФБР хочет прислать несколько человек из Квонтико, – сказал Тим.

– Господи, – испугался я, – мы ведь даже не знаем, действительно ли это биологическая атака или нет. На атаку не похоже и развивается совсем иначе.

– Так ведь мы толком и не знаем, как именно выглядят эти атаки.

– Ты прав, действительно не знаем. Но я подробно расспрашивал этих людей. Никаких посылок, писем и всего такого прочего. Ничего, что могло бы выглядеть как «Смерть Сатане» или «Смерть Большому Брату». Никто не берет на себя ответственность за совершенное действие. И мишенью становятся умственно отсталые, а вовсе не Том Брокау.

– Понимаю-понимаю.

– Если бы кому-то потребовалось посеять страх среди населения, он первым делом ударил бы по могущественным и заметным людям. Или хотя бы по тем, с кем себя идентифицирует основная масса населения. А здесь все слишком похоже на СПИД и гомосексуализм. Слишком легко отмахнуться и сказать: «Это их проблемы».

– Еще никто и никогда не хвалил террористов за правильно выбранную цель действий.

– Чепуха, – ответил я. И это действительно было чепухой. Но все же Тим не выглядел убежденным. Поэтому я продолжал: – Если в этом деле и присутствует криминальный элемент, то он заключается в том, что Рэндал Джефферсон заставляет своих пациентов жить в такой преступной грязи.

– Знаю. И потому изо всех сил стараюсь удержать ФБР. Правда. Но чем дольше это все продолжается, тем труднее нам с О'Доннелом обуздать их рвение.

Он откинулся на спинку стула.

Впутать в расследование вспышки заболевания ФБР означало уже наверняка превратить вопрос здравоохранения в вопрос терроризма. Присутствие его сотрудников во всю силу кричало бы о биотерроризме. Тим Ланкастер и начальник подразделения Пэт О'Доннел знали это лучше всех нас – испытали на собственной шкуре.

Тим заговорил снова:

– Мы уже и так получили двоих из военной лаборатории биологического оружия в Форт-Дитрихе.

– Они уже здесь?

– Явятся сегодня, попозже.

– Спасибо, что предупредил.

– Беда в том, что я сам знаю далеко не обо всем, что здесь происходит, Нат.

– Великолепно. А департамент здравоохранения Балтимора в курсе?

– Разумеется. Его представителей и пригласил Бен Тиммонс. Остается лишь надеяться, что он не ляпнет об этом прессе. Дело грозит обернуться жуткими неприятностями.

Здесь я должен сделать пару замечаний о манере Тима выражаться. Дело в том, что этот человек практически не сквернословит. Но вовсе не по религиозным убеждениям и не в силу утонченного воспитания. Причина заключается в его жене, которая строго-настрого запретила ему делать это из-за подрастающего в семье четырехлетнего малыша. А вообще-то земля полнилась слухом, будто Тим способен вогнать в краску команду матросов. Сейчас он воздерживался изо всех сил, обходясь строго литературными выражениями. Так держать, мистер Ланкастер!

Я встал.

– Ну ладно, мне пора. Работа не ждет. Спасибо за беседу.

– Нат…

Именно в этот момент, словно по сценарию, раздался стук в дверь. Потом показалась голова Ферлаха.

– О, доктор Ферлах! – воскликнул Тим. – Доктор Маккормик как раз воспевал ваши достоинства.

– Надеюсь, не чрезмерно, – заметил Ферлах. – А то неприятно будет разрушать сложившийся светлый образ. – Он вошел в крошечный кабинет. – Не хочется вторгаться в вашу беседу, коллеги, но должен сообщить, что Рэндал Джефферсон вдруг резко изменил тактику. Неожиданно открыл для проверки все свои владения.

– А что произошло? – удивился я.

– Думаю, озарение свыше. Да еще испугался огласки в прессе. А кроме того, Нат, мне только что позвонили наши адвокаты. Обвинение в нападении снято.

– Так крысиная атака больше не фигурирует в деле?

– Нет, больше об этом речь не идет.

– Ура, свобода! – закричал я и направился к двери.

– Ты куда? – поинтересовался Тим.

– Работать, босс. Сами понимаете, у нас вспышка опасной болезни.

– Подожди. – Тим замолчал. Наступил неловкий момент. Ферлах топтался у входа, я же стоял посреди комнаты. – Доктор Ферлах, извините нас, пожалуйста. Всего одна минута.

Тот понимающе кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Тим указал на стул, предлагая мне снова сесть.

– Натаниель, я уже говорил тебе, что с минуты на минуту приедут двое из департамента штата. Поэтому в мои планы не входит тебя отпускать…

– О чем ты говоришь?

– Мне нужно, чтобы ты помог мне составить подробный отчет. Это необходимо сделать сегодня же.

– Я могу сделать это…

– А кроме того, необходимо, чтобы ты вместе с Сонжит занялся базой данных, включив в нее всех, кого опросил ты сам и другие ребята. Изобрази карту вспышек да не забудь отметить все контакты, чтобы мы могли сузить список…

– Мы уже и так сузили список.

– А когда приедут Бет и Энди, то тебе придется ввести их в курс дела.

– Бет и Энди? А они-то с какой стати здесь появятся?

– Просто потому, что эти ребята нужны мне. Приедут завтра утром.

– Тим, ты поступаешь слишком жестоко.

– Это повышение по службе, Нат. Возносишься на руководящий Олимп. Необходимо, чтобы ты закончил всю обработку данных, а уж потом я выпущу тебя на улицу.

– Тим, послушай, но от меня же куда больше пользы именно там…

– Нет, Нат, это ты меня послушай. До сих пор ты действовал просто великолепно…

– Так дай мне возможность продолжить мою великолепную работу.

– Ты хочешь, чтобы я все это терпел? Позволил тебе вступать в стычки с гражданами? Да к тому же вооружившись крысой, которая вполне может оказаться носителем патогенного вируса? Разрешил ломать двери? Кстати, как твое плечо?

– Мне срочно требовалось…

– Нельзя сходить с катушек, доктор. Вы пока еще не сотрудник ФБР. Есть определенные причины, которые побуждают нас постараться не выпустить этих ребят из их гнездышка в Квонтико. И точно так же существуют причины, по которым ты мне нужен именно здесь, в этом вот кабинете.

Я молчал. Что я мог сказать? Только выругаться. Чертов Тим Ланкастер! Я должен был это предвидеть. Должен был понимать, что слишком просто все сошло мне с рук. Должен был почувствовать, что комплименты – всего лишь прелюдия к удару. А когда Тим попросил меня задержаться, нужно было пулей лететь за Ферлахом в коридор, а оттуда – прямиком на улицу.

Но взамен всего этого я жалобно спросил:

– Почему ты так поступаешь со мной?

– Я тебе уже все объяснил, – последовал ответ. Начальник снял телефонную трубку. – Сонжит где-то здесь, в здании. Найди ее и принимайся за работу.

Но я не стал искать Сонжит и не принялся за работу, а просто отправился к выходу и стрельнул сигарету у одного из сидящих за столом охранников. Парень заметил мой значок с надписью «доктор медицины» и, конечно, не сдержался.

– Это вас убьет, доктор, – ехидно заметил он.

– Я не затягиваюсь, – оправдался я.

Было страшно жарко – больше девяноста по Фаренгейту – и очень влажно. Я отошел от входа – туда, где курить было, конечно, запрещено. Мне так хотелось, чтобы сейчас Тим Ланкастер выглянул из окна своего кабинета и увидел меня курящим! С ним наверняка случился бы припадок.

Стоять на асфальте в духоте жаркого дня и курить было крайне неприятно. Но еще менее приятной казалась перспектива сидеть рядом с Сонжит в комнате, пусть даже и с кондиционером, и помогать пережевывать цифры, писать отчеты и делать все прочее, к чему хотел меня пристроить Тим.

Поэтому я выкурил одну сигарету, потом попросил у прохожего еще одну. Тот, не говоря ни слова, протянул пачку. Что значит великая страна!

Мимо меня дружно прошагали две личности в одинаковых костюмах – мужчина и женщина. Я понял, что это и есть те самые ребята из Форт-Дитриха. Оба окинули меня взглядами, в которых ясно читалось: этот человек курит возле организации, призванной охранять здоровье нации. Подозрительно. Нужно запомнить.

Можно подумать, что у меня чума.

Наконец я покончил со второй сигаретой, как раз приняв решение вернуться в здание и снова поговорить с Тимом Ланкастером. В этот самый момент завибрировал пейджер.

– Черт подери, Тим! – не сдержался я.

Хотя мне очень не хотелось ему отвечать, но я был уже научен горьким опытом. Моя карьера и так висела на волоске, а потому желание вредничать испарилось. Я проверил номер – это оказался не Тим.

Я отстегнул с пояса сотовый и набрал номер.

– Джон Майерс слушает, – произнес мрачный голос.

– Это доктор Маккормик.

– А, приветствую. Послушайте, доктор, у нас есть кое-что, что может показаться вам интересным.

– И что же это?

– Вы не могли бы приехать к нам в отделение?

– Вы хотите меня арестовать?

– Если бы мог, то обязательно это сделал. – Он рассмеялся. – Нет, здесь кое-что другое. Везите с собой еще одного доктора.

– Херба Ферлаха?

– Да.

Я на минуту задумался. Теоретически мне предстояло передать Ферлаху, что нас зовут копы, а потом поставить в известность Тима. А уж доктору Ланкастеру предстояло решать, следует мне ехать в полицию или нет. Беда, однако, заключалась в том, что я прекрасно знал, какое именно решение он примет, и знал также, что согласиться с этим решением не смогу. Вывод? Тиму звонить не следует. А также не следует впутывать в мои делишки честного доктора Ферлаха, который из-за меня окажется в дурацком положении.

Поэтому я ответил Майерсу:

– Доктора Ферлаха сейчас нет в офисе, а я приеду через несколько минут.

Тут же позвонил Сонжит и предупредил ее, что собираюсь выйти и что-нибудь съесть, поскольку на нервной почве умираю от голода. Так что она может начинать работу без меня.

 

24

Я провел в Балтиморе несколько очень важных лет своей жизни, а потому прекрасно знал, как найти нужное отделение полиции. Так что доехал я очень быстро – после звонка Джона Майерса не прошло еще и десяти минут.

Я очутился в совершенно непримечательной, без окон, комнате отделения. А напротив меня за столом сидели сам Джон Майерс и кто-то из его помощников.

– Я решил, что вам будет интересно узнать, как же именно обстоят дела с сотовым телефоном, – заговорил детектив Майерс.

– Вы не ошиблись. Даже очень интересно.

– Мы нашли в сети номер мистера Бьюкенена. Решили ему позвонить, чтобы облегчить задачу. Однако абонент был отключен.

– Должно быть, это произошло совсем недавно, – заметил я. – Еще вчера, как раз когда я с ним разговаривал, ему кто-то звонил. И присылал СМС. После того, как он не ответил на звонок, телефон некоторое время пищал.

– Мы все проверили. После того, как связь разъединили, все сообщения оказались уничтоженными.

– Кто отключил телефон?

– Напрашивается вывод, что сам мистер Бьюкенен. Мы начали выяснять подробности пользования телефоном. Прежде всего оказалось, что оплачивается он авансом. Так что иметь дело с кредитными чеками или чем-нибудь подобным не приходится. Это вполне разумно. Если у них в пансионате не разрешается иметь сотовый телефон, то парню незачем получать счета. И кстати, я вообще не знаю, каким кредитом он пользовался. Это мы выясняем. Во всяком случае, платил он за значительный отрезок времени. И использовал его.

– У Дугласа было множество подруг.

– Это объяснение лежит на поверхности.

– Что вы хотите сказать?

– Мы связались с сетью, с оператором, чтобы получить распечатку звонков. Оказалось, что ваш мистер Бьюкенен тратил по меньшей мере пятьсот минут в месяц на разговоры лишь с одним абонентом. Он звонил по одному-единственному номеру. И больше никуда. Не заказывал пиццу. Не звонил маме и папе. Но это уже совсем другая история. Вообще никаких номеров, кроме одного, в штате Калифорния, городе Сан-Хосе.

– И кто же отвечает по этому номеру?

– Вот это тот самый вопрос, ради которого мы вас сюда и пригласили.

На столе лежал маленький диктофон. Майерс кивнул помощнику, и тот нажал кнопку.

Раздался гудок. Потом женский голос произнес:

– Кейси! Негодник! Почему ты мне не звонил?

Мужской голос ответил:

– Мадам, это детектив Джон Майерс из балтиморского городского отделения полиции.

На этом разговор прервался.

– И все? – спросил я.

– И все.

– Что это за женщина? И кто такой Кейси?

– Я надеялся, что вы поможете нам в этом разобраться.

– Я и сам очень на это надеюсь, но дело в том, что я понятия не имею, что это все значит.

– Мистер Бьюкенен не упоминал женщину, живущую на Западном побережье, или кого-нибудь по имени Кейси?

– Нет. Но это имеет определенный смысл.

– Какой именно?

– Все эти плакаты из Сан-Франциско в его комнате. Наверное, у него действительно на западе какие-то связи и отношения. А вы не нашли там ничего интересного? Я имею в виду в комнате молодого человека?

– Кроме этих плакатов, ровным счетом ничего. Ни писем, ни фотографий – ничего. Сегодня, немного позже, мне еще предстоит беседовать с самим Рэндалом Джефферсоном. Но он уже пытался меня отшить. Твердил, что не знаком с подробностями биографии своих жильцов.

– А я как раз слышал, что Рэндал Джефферсон готов сотрудничать.

– Только не с нами.

– Доктор открыл доступ в свои заведения департаменту здравоохранения.

– Вполне возможно, что этим он и ограничился. С нами говорить откровенно не хочет. – Майерс откинулся на спинку стула и выругался. – Решил всех перехитрить.

– А в Сан-Хосе вы больше не звонили?

– Еще как звонили! Раз десять, не меньше. И сейчас продолжаем, каждые полчаса. Ничего. Гудит и гудит, а потом включается эта ерунда насчет недоступного абонента. Судя по всему, СМС наша таинственная незнакомка не признает. Мы пытались узнать в телефонной компании, как ее имя, но они с нами разговаривать не хотят. Утверждают, что это вопрос неприкосновенности частной жизни, и поскольку она не относится к числу пропавших, то… Короче, всякая такая ерунда.

Я постарался вспомнить все, что возможно, из своего разговора с Дугласом Бьюкененом. Определенно, ни о какой женщине в Калифорнии речь не шла, равно как и ни о каком мужчине по имени Кейси. И уж совсем ничего, что могло бы помочь установить, куда подевался Дуглас Бьюкенен. Ничего, кроме вот этого номера и ответившего на звонок женского голоса.

– Вы сказали, что молодой человек никогда не звонил родителям.

– Да, это именно так.

– И все же они могут знать, где именно он сейчас находится.

– Имеются сведения, что они жили в Йорке, штат Пенсильвания. Во всяком случае, до 1997 года. И, насколько нам известно, вполне могут и сейчас там находиться.

– Ну так поговорите с ними, детектив.

– Боюсь, что разговора не получится. Они уже под землей – оба. Папочка отдал концы в начале 1997-го, а мамочка – следом, через несколько месяцев после него.

– И где же жил Дуглас до того, как явился сюда?

– А вот об этом хорошо бы расспросить самого Дугласа. Никто не знает. Сейчас мы проверяем списки подобных заведений штата, попробуем что-нибудь выяснить и у доктора Джефферсона. С его административным персоналом уже беседовали. Утверждают, что понятия не имеют, откуда именно он к ним явился. Всегда считали, что из дома родителей в Йорке.

Это определенно давало не слишком много. А то, что никто ничего не мог сказать о жизни парня в настоящий период времени, настораживало еще больше.

– Когда он появился в «Балтиморском раю»?

– Судя по их сведениям, он поселился там в 1997 году. После смерти родителей.

– Так что же, детектив, вы хотите мне сказать, что у нас есть возможный сексуальный хищник, гуляющий на свободе, который вполне может оказаться носителем смертельно опасного заболевания? При этом мы не только не знаем, где он, но даже не знаем никого, кто мог бы иметь хоть какое-то представление о его местонахождении.

Майерсу мое замечание явно не понравилось.

– Уверяю вас, мне самому от этого не по себе.

– А как насчет друзей? Возможных социальных связей?

– Это вы знаете не хуже меня. Парень, судя по всему, живет сам по себе.

– Ага. И при этом не пропускает ни одной дыры. Как он может быть одиночкой?

– Подобное случается куда чаще, чем вы, доктор, думаете.

Я посмотрел в потолок, где явственно увидел, как Дуглас Бьюкенен злостно распространяет заразу среди ничего не подозревающих и незащищенных слоев населения.

– У вас пропавшие граждане долго остаются пропавшими, детектив?

– Бывает, что и по нескольку лет. Но у меня лично хороший послужной список.

– Отлично. Значит, вы в передовиках. Это просто здорово.

Майерс рассмеялся:

– Я разыскиваю тех, кто заставляет людей исчезать. У меня особая репутация. На это дело решили бросить тяжелую артиллерию.

– Так, значит, вы – тяжелая артиллерия?

– Такой молодец, как я, занимает в департаменте второе место по раскрываемости преступлений.

– А где же тот парень, который на первом месте?

Майерс улыбнулся:

– А как же такой молодой парень, как вы, да к тому же еще и доктор, может оказаться такой задницей? – Детектив долгим взглядом посмотрел мне прямо в глаза. – Вы очень испугали нас всех, доктор. У нас нет выбора. Я сам напросился на это дело – ведь у меня здесь семья.

 

25

Следуя приказу герра Ланкастера, я вернулся в департамент здравоохранения, чтобы вместе с Сонжит заняться базой данных. Отчет, который я должен был представить Тиму, мог и подождать, он и так уже выудил из меня всю необходимую информацию. Он прекрасно понимал, что составление отчета – дело хлопотное и долгое. Знал он и то, что и я это понимаю, а потому слишком активно на меня не наседал. Вот именно так и крутятся жернова бюрократии.

К одиннадцати вечера мы с Сонжит успели занести в базу данных примерно тридцать человек: имя, фамилия, пол, возраст, все характерные детали. У нас имелась и графа, куда следовало заносить все заметки об опрошенных. После того как вся информация будет введена, сами имена будут запущены в географическую программу, чтобы создать карту со специальными пометами, а также в программу создания графической схемы. Собранные воедино, эти две программы дадут нам возможность увидеть, кто с кем контактировал и где живут и работают все эти люди. Просто удивительно, как много можно растолковать с помощью графики – маленьких прямоугольничков, соединенных линиями и показывающих, кто, с кем и через кого связан. Невозможно даже представить, какое количество информации таят записные книжки и списки имен и фамилий.

Впрочем, дальнейшее прояснение ситуации пришлось отложить на завтра. Сонжит и так уже выпила четыре чашки кофе, а я вскочил в четыре утра.

– Пора сворачиваться на ночь, – заключил я.

Она взглянула на меня усталыми глазами.

– Нет, я, пожалуй, еще посижу.

Я не смог сдержать улыбку.

– Иди отдохни. Завтра предстоит большой день.

– Разве они еще не все?

Я кивнул, понимая, что она собирается сидеть всю ночь. И кто-то еще смеет называть государственных служащих ленивыми!

Я поехал в свою маленькую квартирку в Вашингтон-парке, симпатичном жилом квартале, уютно устроившемся на холме к западу от внутренней гавани. Квартал был зеленый – настоящий парк – и длинный. Он полого спускался к северу. Время от времени городские власти устраивали здесь выставки. Я вспомнил, как еще студентом приходил сюда, чтобы полюбоваться на ярко раскрашенные скульптуры рыб. Экспозиция просуществовала до тех пор, пока какие-то злостные вандалы не расправились с одним из экспонатов, остроумно названным «Дефективный морской окунь». Событие попало на страницы газет, очевидно, в силу заключенной в нем иронии.

На вершине холма, то есть парка, возвышалась дань города Балтимора Джорджу Вашингтону – огромная мраморная колонна, увенчанная бронзовой статуей президента. Я стоял, вдыхая душный, загазованный, почти физически ощутимый воздух, и пытался решить, думал ли когда-нибудь великий человек о том мире, в котором подобный мне гражданин будет работать на созданное им государство. Вернее, на часть государства, обладающую финансовыми ресурсами, в восемьсот раз превышающими средства, которыми в 1790 году владело все правительство Соединенных Штатов. И мог ли он представить жизнь, в которой холостой, умственно отсталый парень, безудержно сея свое отравленное семя, может создать такую страшную угрозу для окружающих.

Я повернулся к памятнику спиной и направился к своему дому – старинному особняку из гранита, разделенному на крошечные ячейки. Скромно обставленная квартира, в которой я сейчас жил, была специально для меня арендована Центром контроля. Поскольку свободного времени в Балтиморе у меня почти не было, обустройством гнездышка я не занимался. Единственное, что я туда принес в клюве, – это три банки пива да пачка американского сыра. Зато в холодильнике было очень просторно. Да еще в шкафу стояла пачка кукурузных хлопьев. Так что я подкрепился сыром с хлопьями и запил все это пивом. Жизнь стала казаться вполне приемлемой.

Потом я честно, изо всех сил пытался заснуть, однако так и не смог. Мысли мои зациклились на Дугласе Бьюкенене и не желали переключаться. Куда он мог исчезнуть? Может быть, Рэндал Джефферсон просто-напросто перевел его в какой-нибудь другой из своих пансионатов, чтобы не дать нам с ним поговорить? А может быть, спрятал в каком-нибудь мотеле? Или парню просто все уже надоело, и он сбежал сам? А если хоть какое-то из этих предположений верно, то зачем было переворачивать вверх дном все в комнате? Что оттуда убрали? И что означает прерванная телефонная связь?

Где же ты, Дуглас? И что ты успел натворить?

 

26

Сонжит уже была в офисе. Она сидела в отведенном ей обшарпанном отделении за компьютером и печатала. А я ведь приехал, когда не было еще и семи.

– Надеюсь, ты не всю ночь здесь сидела? – в ужасе спросил я.

– Я поспала. – Она кивнула в сторону комнаты отдыха. – Там диван очень удобный.

– На нем можно целый отряд уложить.

– Точно. Поздно вечером приходил доктор Ферлах, приносил еще фамилии и данные. Свои и те, что собрали ребята из службы штата.

– И сколько же там единиц? – поинтересовался я.

– Почти сотня.

– Они не дремали.

– Вот именно. И мне работы добавили. Пока ввела только тридцать, – с отчаянием заметила она.

– Ну и что же?

Сонжит почти неуловимым движением нажала несколько клавиш.

Я встал за ее спиной и посмотрел на дисплей. Его заняла целая паутина прямоугольников и связывающих их линий – на небольшом экране схема казалась слишком густой и крупной. Когда все будет готово, на специальном принтере мы распечатаем ее, перенеся на большие листы. Сонжит сдвинула границы, чтобы я мог увидеть размеры чертежа. В середине густого переплетения, словно жирный паук, красовалось имя Дугласа Бьюкенена.

– Наш человек, – заключил я. Словно еще оставались какие-то сомнения. – Думаю, этого окажется вполне достаточно, чтобы их убедить.

– Кого именно? – уточнила Сонжит.

– Всех, кого требуется убеждать.

– У меня еще не вся информация, – с сожалением заметила она.

– А нам и не нужно больше информации. И так…

В эту самую минуту над перегородкой показалась голова Ферлаха.

– Доктор Маккормик…

– Вы это видели? – спросил я его.

Он взглянул на густую схему.

– Ого! А что-нибудь прояснилось насчет самого Бьюкенена? Куда он делся?

Я ответил, что не слышал ничего нового. О встрече с Джоном Майерсом я умолчал, равно как и о телефонных звонках в Сан-Хосе. Пусть все это останется моим личным делом.

– Я позвоню детективу и спрошу, что они узнали.

– Хорошо, – согласился он, – наверное, уже пора вовлечь полицию штата и департаменты соседних округов – вдруг парень где-нибудь появится. Нам просто необходимо с ним потолковать.

– Вполне возможно, что полицейские уже это сделали. Они очень волнуются.

– Хорошо. – Он провел рукой по лысине. – А вы выяснили что-нибудь насчет…

Он не договорил.

– Да я торчал здесь, – соврал я. – Вы же слышали насчет моего продвижения по службе.

– Да, конечно. Совсем забыл. Извините. – Ферлах посмотрел на часы. – Через час начнется пресс-конференция.

Он ушел.

Чтобы успокоить падкую на сенсации публику, начальство стремилось сделать официальное заявление еще до окончания программ новостей. А мне в голову пришла сумасшедшая идея: набрать в рот красной жидкости, а потом вылезти перед камерами и начать кашлять, выплевывая вокруг якобы сгустки крови. Половина жителей Балтимора тут же от страха убежит куда подальше.

Несмотря на свое настроение, я все-таки пошел смотреть пресс-конференцию. Было решено, что Бен Тиммонс выступит в начале, а потом ответит на основную часть вопросов. Ферлаха же выпустят в конце – чтобы заткнуть образовавшиеся прорехи. Похоже, политика в очередной раз победила, впрочем, этому не приходилось удивляться. И кроме того, если бы сложившуюся ситуацию представлял Ферлах, занимающий не слишком высокое место на служебной лестнице, а Тиммонс скромно стоял с краю, это неминуемо вызвало бы вопросы.

Так что Тим оказался прав. Тиммонс выглядел как настоящий политик. Какой-то дурак даже прилизал ему волосы и в таком виде выпустил перед камерами. Ну и зрелище!

Пресс-конференция началась. Тиммонс признал заслуги Центра контроля и предотвращения заболеваний и в создании программы наблюдения, и в помощи в первые дни вспышки болезни. Стоявший в стороне, вне поля зрения камер, Тим показал мне большой палец – мол, я молодец. Я сделал вид, что не вижу его.

Как можно было предположить, первые вопросы касались самого вируса – как, когда и откуда? Спросили и о терроризме. Здесь Тиммонс оказался на высоте, ответив просто, что данных, подтверждающих эту версию, нет. Дело начало принимать интересный оборот, когда репортер одного из телеканалов спросил о беспокойстве, которое приходится терпеть гражданам во время расследования. Все сразу поняли, о каких конкретно гражданах идет речь.

– Мы работаем в тесном контакте с гражданами; только таким образом нам удастся определить причину и источник вспышки. Мы надеемся получить от всех жителей нашего города помощь и встретить полное понимание важности вопроса. Без помощи граждан нам не провести эффективное расследование. Нам очень нужна их помощь.

Вот так! Рэндалу Джефферсону, наверное, сразу стало очень жарко. Действительно, Тиммонс прекрасно умеет держаться перед камерами.

Пресс-конференция продолжалась минут десять, когда завибрировал пейджер. Я взглянул на маленький жидкокристаллический экран и увидел номер детектива Майерса. Я решил пока не отвечать и прицепил пейджер обратно на ремень.

Но уже через минуту он снова забеспокоился. На сей раз я набрал номер Майерса.

 

27

– Мы его нашли.

– Что?

Я не поверил своим ушам.

– Мы его нашли. Дугласа Бьюкенена.

Голос Майерса звучал уверенно и спокойно, хотя мне показалось, что он с трудом сохраняет самообладание.

– Где же?

– В округе Кэрролл – высоко в лесу.

– Какого черта он делает…

– Он мертв, доктор.

В коридор, где я разговаривал, долетал шум продолжающейся пресс-конференции. Я как можно крепче прижал телефон к правому уху, а левое заткнул пальцем.

– Что случилось?

– Не знаю. Но мы не сомневаемся, что это не самоубийство и не несчастный случай.

– Так Дуглас… тело… у вас?

– Нет.

– А откуда же вы тогда знаете, что это не несчастный случай?

– Да уж поверьте мне. Так что ваш друг находится всего в двадцати минутах езды на север. Конечно, этим делом теперь должен заниматься полицейский департамент Кэрролла, но мы готовы тесно сотрудничать. Вы к нам пришлете кого-нибудь из своих людей?

Я посмотрел туда, где вовсю кипели страсти. И Ферлах, и Тим, и все остальные казались настолько поглощенными общением с прессой, что я решил их не отвлекать.

– Все сейчас очень заняты. – Говоря это, я уже шел к выходу. – Через пять минут я приеду сам.

И вот мы с Майерсом уже едем по шоссе И-83 на север, в сельские глубины Мэриленда.

– Как они идентифицировали тело? – спросил я.

– Когда мы вчера разослали сообщения во все полицейские подразделения, то по факсу отправили и фотографию. И уж конечно, не забыли упомянуть, как это важно.

– Вы нас опережаете.

– Это наша работа. Как бы то ни было, ребята из Кэрролла позвонили нам с полчаса назад. Сказали, кто-то из фермеров вышел рано утром с собаками и наткнулся на могилу.

– Как он умер?

– Это еще предстоит выяснить. Похоже, ему здорово досталось.

– Почему вы так думаете?

– Тело изуродовано.

Мы свернули с главной дороги на одну из проселочных. Если бы цель нашей поездки не была столь мрачной, то смотреть по сторонам оказалось бы истинным удовольствием. Весна и лето выдались щедрыми на дожди, и сейчас кукуруза стояла уже выше пояса, сочная и ярко-зеленая. Солнце прогоняло с полей остатки утреннего тумана. Пейзаж выглядел на редкость живописно, вот только перед нами мигали сине-красные вертушки полицейских машин, да жара уже одолевала не на шутку.

– О Господи! – не выдержал Майерс, когда, открыв дверь машины, сразу оказался в пекле.

Мы стали на обочине, на краю кукурузного поля, ярдах в пятидесяти от уже царившей здесь сутолоки. Фургон коронера, разворачиваясь, примял на поле полукруглую площадку и остановился прямо под деревьями. Три другие машины, грузовик службы расследования преступлений и два грузовика полиции Кэрролла, стояли в одну линию на небольшом клочке травы между полем и линией деревьев. Несколько раз сверкнула бело-голубая вспышка фотокамеры. Буйная растительность поглощала звуки, и вокруг царила странная тишина.

К нам тут же подошел полицейский в форме. Майерс показал свою бляху, и она моментально возымела должное действие. Полицейский кивнул в сторону толстого человека, который сидел на корточках и разглядывал то, что лежало перед ним. Он был в рубашке, под мышками темнели большие потные круги. На левом боку висел пистолет.

Подойдя к кромке леса, Майерс окликнул его, назвав по имени: О'Лири. Человек встал и направился к нам. Как и у всех, кто находился в лесу, на лице его красовалась хирургическая маска.

– Детектив Майерс, – протянул он, снимая маску, – как идет борьба с отбросами общества?

– Я бы не стал так говорить о своем начальнике.

О'Лири рассмеялся:

– Черт возьми, но он ведь никогда меня не любил.

Майерс взглянул на меня и объяснил:

– О'Лири работал в балтиморской полиции. Ему там надоело, и он перешел сюда, подальше.

– Я перешел, чтобы не иметь дела вот с такими отвратительными вещами, – он махнул в сторону леса, – но спрятаться невозможно, верно?

– Тема для философского трактата, – заключил Майерс.

О'Лири взглянул на меня.

– Это новый стажер?

– Натаниель Маккормик из Центра контроля над заболеваниями, – представился я.

О'Лири был в перчатках, поэтому мы обошлись без рукопожатия.

– Доктор Натаниель Маккормик, – официальным тоном представил меня Майерс.

– Пит О'Лири. Детектив Пит О'Лири, – ответил толстяк. Он изобразил улыбку, однако она быстро растаяла. – Джон мне говорил, что именно вы всех нас так напугали. Сказал, что если не обнаружим вашего подопечного, то все дружно вымрем от чумы. Правда, так и сказал.

О'Лири хотел почесать лицо, но вовремя опомнился. Снял защитную перчатку, бросил ее на землю, а потом уже почесал щеку.

– Ну так детектив Майерс сказал, что вы его нашли, – ответил я.

– Вернее, то, что от него осталось. Боже милостивый, это просто отвратительно… давайте скажем так. Меня едва не вырвало. А со мной такого никогда не случается. – О'Лири безнадежно покачал головой. – Ну, ребята, берите маски и перчатки и пойдем посмотрим на вашего приятеля.

Мы с Майерсом подошли к открытому фургону коронера и взяли по комплекту защитного снаряжения. Надели перчатки и маски, и О'Лири повел нас в лес.

– Старайтесь идти прямо за мной, след в след, – попросил он. – Люди из службы расследования все утро здесь ползают, обнаружили несколько следов, притоптанную траву. Наверняка захотят найти что-нибудь еще.

Лишь шагнув под деревья, все моментально помрачнели. Ни шуток, ни разговоров. Деревья опоясывала яркая полицейская лента, отмечая границу дозволенного передвижения и огораживая площадь примерно в двадцать квадратных футов. Желтая линия тянулась еще куда-то в лес, но мои глаза уже почти ни на что не реагировали: я видел лишь то, что происходило непосредственно впереди. Два человека стояли по плечи в яме, защищенные всего лишь масками и перчатками.

– Тело там? – спросил я.

– Да, – коротко ответил О'Лири, не поворачиваясь.

– И они в яме вместе с ним?

Здесь полицейский взглянул на меня.

– Могила очень глубокая. Нам пришлось ее обкопать, чтобы не прыгать туда, к нему.

Мы прошли еще несколько футов, и в нос ударил резкий запах.

Он был совершенно неуместным – вовсе не органический, который мог бы исходить от гниющих листьев или даже от разлагающегося трупа. Запах был чисто химический. Я узнал его почти мгновенно.

– Отбеливатель, – удивленно произнес я.

– Да, – согласился О'Лири, – и это очень странно.

Мы подошли к полицейскому ограждению, и я смог более обстоятельно рассмотреть происходящее. Полукругом, в радиусе примерно десяти футов, земля была снята. Вниз шел довольно пологий склон. Люди из службы расследования стояли на краю, на нижней кромке, и смотрели в глубь образовавшегося кратера. Я был всего лишь в пяти футах, однако тела не видел.

На краю могилы лежало несколько толстых пластиковых мешков, наполненных чем-то странным.

– Что это такое? – удивился я.

– Быстро схватывающийся бетон. Ваш приятель был им засыпан.

– Зачем? – еще больше удивился я.

– Если б я знал. Может быть, чтобы уничтожить запах. А может быть, чтобы мы его не достали. Или просто чтобы не убежал – придавить хотели. – О'Лири ухмыльнулся. Мне было не до смеха. – Похоже, они просто высыпали несколько мешков этой смеси, а затем полили водой. Покрыли тело всего лишь на пять дюймов. И все равно пять человек три часа раскапывали и разгребали бетон.

Я подошел к самому краю раскопанного участка.

Даже с этой точки удалось увидеть немногое, но то, что увидел, представляло собой отвратительное месиво, которое текло по рукам одного из рабочих… И эти парни, на которых не было никакой защиты, кроме перчаток и масок, вели себя так, словно ничего опасного в их деле не было.

– Стоп-стоп-стоп, – скомандовал я. – Убирайтесь отсюда! Отойдите подальше от тела.

Рабочие удивленно подняли головы.

– Эй, – вмешался О'Лири. – Какого черта вы…

– Убирайтесь отсюда! – заорал я.

Рабочие не двигались, продолжая с недоумением меня разглядывать. Наверное, если бы я замахал, словно крыльями, руками и закудахтал, реакция оказалась бы точно такой же.

– Уйдите из ямы, – медленно и тихо произнес я.

– Кто это такой, черт возьми? – поинтересовался один из рабочих.

– Ребята, быстро! Все до одного.

Я постарался успокоиться, понимая, что моя реакция могла бы быть и несколько дипломатичнее. Однако трудно было думать о дипломатии, когда я увидел, как эти бедолаги копаются в могиле практически без всякой защиты, измазанные кровью и бог знает чем еще, и того и гляди подцепят вирус, чтобы потом понести его дальше – женам и подругам.

– Труп вполне может оказаться «горячим». Вы понимаете, что это значит? Это значит, что он может быть заражен вирусом. И если вы подхватите вирус, он вас убьет.

Похоже, я их убедил.

– Мы же в масках. О'Лири…

– Уходите, ребята, уходите.

– Какого же черта нас никто раньше не предупредил? Послушайте, О'Лири, вот говорят, что здесь опасно, а…

Едва рабочие вылезли из ямы, как я осознал, что все молча наблюдают за нами. Майерс смотрел так, словно я только что вытащил пистолет. О'Лири – так, словно собирался вытащить пистолет. И стрелять в меня.

– Да, кстати, меня зовут Натаниель Маккормик. Я врач, работаю в Центре контроля и предотвращения заболеваний. Как вы, наверное, уже слышали, тело может быть заражено опасной болезнью. Поэтому я должен задать всем два вопроса, чтобы успокоиться или, наоборот, очень занервничать. Во-первых, не попала ли кому-нибудь на кожу кровь? Или, может быть, какие-то другие выделения? Соприкасался ли кто-нибудь непосредственно?

Все дружно покачали головами: нет.

– Отлично. Это просто здорово. Во-вторых, знаете ли вы, в чем именно состоит универсальная защита?

Послышалось: да, знаем.

– Хорошо. Значит, так и действуйте. Обязательно применяйте универсальную защиту. С этой минуты каждый, кто собирается подойти к трупу, должен непременно надеть халат и защитные очки – о маске и перчатках я уже не говорю. Вы сами понимаете, в таком деле осторожность никогда не помешает.

Рабочие медленно прошли мимо меня.

– Эй, – обратился я уже непосредственно к ним. – Если вы действовали осторожно, то все будет в порядке. Я просто хотел вас напугать.

– Вам это удалось, доктор, – ответил один из рабочих.

– Все будет в порядке, – заверил я. Потом повернулся к О'Лири. – У вас есть список тех, кто работал непосредственно с телом?

– Разумеется, доктор. Все, что вам угодно, – ответил он, качая головой. – Все, что угодно.

– Я просто хотел удостовериться, что все в безопасности.

– Конечно, конечно.

О'Лири продолжал уничтожать меня взглядом. Еще бы! Ведь я оторвал ему яйца и преподнес на тарелочке перед всеми подчиненными. И кроме того, не сомневаюсь, что детектив думал – упаси Боже – о тех судебных разбирательствах, которые начнутся, если кто-нибудь из присутствующих здесь вдруг действительно заболеет. Я мысленно посоветовал ему расслабиться. Скорее всего, эти ребята не такие простаки.

Покончив с обязанностями по охране общественного здоровья, я отвернулся от Майерса и О'Лири и подошел к краю кратера. Потом очень осторожно спустился по склону к могиле. Запах отбеливателя усилился, и я чувствовал себя пехотинцем на Западном фронте, попавшим в зону газовой атаки. Майерс остановился за моей спиной.

– Господи, помилуй… – услышал я его негромкий голос.

* * *

Дуглас Бьюкенен лежал на спине. С одной стороны от него возвышались шесть футов земли, с другой стояли мы с Майерсом. Специальный пакет для трупов, в который его засунули, сейчас был открыт; к внешней стороне толстого черного пластика прилипли кусочки сырого бетона. Дно могилы, если можно так назвать эту яму, было неровным, так что бедра Дугласа оказались ниже, чем все остальное. Жидкость, которую я принял за отбеливатель, собралась в углублении. Рубашки на трупе не было, а штаны оказались спущены до колен.

Джон Майерс повернулся и медленно пошел вверх по склону.

– Не могу. Надо подышать, – лаконично объяснил он.

Я продолжал смотреть на тело.

Неровный надрез шел от каждого плеча к грудине и ниже, к лобку, образуя букву Y. Именно такой надрез делают патологоанатомы, когда производят вскрытие. Левая часть грудной клетки оказалась оторвана и лежала на краю пакета, словно открытая дверь, обнажающая внутренности грудной и брюшной полостей. Картина моментально заставила вспомнить гравюры великого анатома эпохи Возрождения, Весалиуса. Фигуры на этих гравюрах обычно располагаются на фоне самых что ни на есть пасторальных пейзажей. Они мирно почивают с распахнутыми грудными клетками, позволяющими зрителю проникнуть взглядом в глубины тела. Это действительно прекрасные произведения искусства, которые не могли сравниться со зрелищем, открывшимся моему взору.

Было и еще одно серьезное различие между гравюрами великого анатома и Дугласом Бьюкененом: фигуры Весалиуса имели все положенные им органы.

Не тревожа тело, я увидел, что и сердце, и легкие Дугласа отсутствуют. Не хватало также поджелудочной железы, печени, желчного пузыря и селезенки. Шея была надрезана, а щитовидная железа удалена.

– Вам приходилось видеть что-нибудь подобное, доктор? – не очень любезно поинтересовался О'Лири.

Я не ответил.

– Можно мне открыть вторую половину тела?

– Разумеется. – О'Лири, не выдержав, воздел руки. – Какого черта? Судя по всему, вы теперь здесь – главный босс.

– Спокойней, Ли, – вмешался Майерс.

Я вылез из кратера, подошел к фургону коронера, достал оттуда бумажный халат и защитные очки и, облачившись, вернулся к яме. О'Лири и Майерс молчали. Да и вообще никто не разговаривал, так что тишина делала зловещую картину еще более страшной.

Присев на корточки на краю ямы, я дотянулся до правого бока Дугласа и убрал грудную клетку и брюшину. Ребра уже были сломаны прежним, безжалостным воздействием, поэтому мне почти не пришлось прилагать усилий. Похоже, почек тоже не было. Исчезли и желудок, и кишечник. Я обратил внимание на полное отсутствие мух. Условия, несовместимые с жизнью.

Я вернул на место мышцы, ребра и кожу.

Бросилось в глаза, что пенис и мошонка подняты таким образом, что оказались на бедрах. Плоть мошонки разрезана, а яички удалены.

– Ох, Боже мой!.. – не выдержал даже я.

Голова. Она покоилась на небольшом возвышении, так что казалось, будто Дуглас смотрит вдоль собственного тела. Верхушка черепа была отпилена и сдвинута. Мозг отсутствовал.

Я поднялся, вылез из кратера, снял перчатки и маску и глубоко вздохнул. Мне едва не стало плохо, но я все-таки сдержался, силой воли заставив себя прийти в норму. Не дай-то Бог, если кто-нибудь из этих ребят увидит, как я блюю.

Я повернулся к О'Лири.

– Судмедэксперт Кэрролла собирается этим заниматься?

Он взглянул на детектива Майерса, потом снова на меня и вздохнул:

– Экспертиза запланирована.

– Хорошо, – ответил я. – Но я собираюсь предложить перевезти тело в госпиталь Сент-Рэфэел в Балтимор. Именно там мы изолировали тех, кто уже заболел. А судебная медицина Кэрролла вполне может работать и там.

О'Лири снова окинул взглядом нас с Майерсом и на сей раз молча кивнул.

– Юридических сложностей не возникнет? – на всякий случай уточнил я.

– Не должно бы. Я позвоню куда следует.

– Джон, – я посмотрел на Майерса, – а в Балтиморе не возникнет проблем?

– Думаю, что нет.

О'Лири не выдержал:

– Это все-таки наше расследование.

– Разумеется, – успокоил я его.

– Тело было обнаружено именно здесь. Похоже, и убит он был тоже здесь.

– Почему вы считаете, что его убили здесь?

– Ну, не прямо здесь, а вон там. – О'Лири показал на еще одну огороженную территорию в десяти ярдах от нас. – Там, на земле, разворошены прошлогодние листья. Мы проверили на кровь. Положительно.

– Кровь?

– Всего лишь след.

– След… – Я осмотрелся. – Как же, черт возьми, фермеру удалось все это обнаружить? То есть я, конечно, совсем не специалист по собакам, но… – Я показал на стоящие в стороне, всего в нескольких футах, мешки с бетоном. – Ведь могила была заполнена вот этим. А сам труп залит отбеливателем.

О'Лири пожал плечами:

– Нам просто крупно повезло. Парень, который все это обнаружил, держит охотничьих собак. Они и учуяли. Видимо, какой-то едва заметный след крови вел от места убийства сюда. И собаки начали рыть именно здесь. – Он посмотрел вокруг, потом снова вернулся взглядом к могиле. – Да, нам действительно крупно повезло. Еще день-другой, дождь… и даже гончие уже ничего бы не учуяли.

О'Лири направился ко второму огороженному участку, я за ним. Действительно, полицейская лента, будто своеобразная аллея, связывала оба клочка земли. Наконец он заговорил:

– К этому месту идут три следа, от него к могиле – два и два от могилы. Все они, однако, очень неясные. – Он приподнял ленту и, наклонившись, оказался в запретной зоне. Там ползал на четвереньках человек, изучая каждый сантиметр земли. – Остается предположить, что те, кто убил и выпотрошил этого парня, сделали это именно здесь, а потом перенесли тело к заранее вырытой могиле.

– Почему вы так думаете? – глупо спросил я.

– Потому что вряд ли вы будете уродовать труп прямо в могиле глубиной в шесть футов. А кроме того, следы крови. Скорее всего, когда резали, повредили пакет.

Я глубоко вздохнул; голова моя наконец-то начала немного проясняться.

– А эти люди действовали обстоятельно.

– Вот именно. – Он внимательно взглянул на ползающего по земле полицейского. – Нам просто чертовски повезло.

Наступило долгое, тяжелое молчание.

– Ладно, – наконец собрался я с духом. – Все. У кого-нибудь есть сигарета?

О'Лири и Майерс покачали головами. Парень, ползающий по земле, на секунду поднял голову, потом снова занялся своим делом.

– Куда катится эта страна, если невозможно найти курящего полицейского?

Я выдавил из себя улыбку. Никто не улыбнулся мне в ответ.

 

28

Дуче выглядел очень недовольным.

– Разве я так двусмысленно выражаюсь? – бушевал Тим Ланкастер. – Разве я не ясно сказал, что совершенно необходимо, чтобы ты работал здесь, в офисе? Неужели ты не понял, что должен сидеть смирно?

Мы сидели в небольшом конференц-зале департамента здравоохранения: Тим Ланкастер, Херб Ферлах и я. Двери были закрыты. Я очень надеялся, что они толстые и не пропускают звуков, даже громких.

– Все было ясно, – ответил я. – Но Центр предоставляет служащим эпидемиологической разведки свободу действий и…

– Не в таких ситуациях. Не тогда, когда пресса наступает нам на пятки, адвокаты затевают иски и обвиняют тебя в нападении.

– Все иски и обвинения сняты.

– Помолчи. Тем более, что я особенно подчеркнул, как важно тебе оставаться именно здесь. Думаю, нет необходимости говорить вам, доктор, что проявленное вами преступное неповиновение вполне может служить основанием для увольнения со службы.

Это было и так, и не так. Чтобы Тим смог меня уволить, ему пришлось бы провести долгие часы за писанием бумаг и кляуз. А поскольку мое нарушение дисциплины могло показаться не таким уж и серьезным, не уверен, что начальство согласилось бы. Если не считать событий самых последних дней, мой послужной список можно было назвать почти звездным. А кроме того, несмотря на все, что Тим кричал сейчас, он меня любил. Правда, не знаю, за что именно.

Он продолжал свою тираду:

– Мы не имеем права шляться по местам убийств.

– Как раз очень здорово, что я там шлялся. Иначе они и продолжали бы копаться всего лишь в перчатках и масках.

– А ты прибежал и начал размахивать руками и орать, что сейчас они все умрут?

– Вовсе и не собирался говорить, что они все умрут.

– Они почему-то услышали именно это.

– Это уже их личное дело. За это я не отвечаю.

– Не прикидывайтесь дурачком, доктор. Сами прекрасно знаете, что отвечаете.

Ферлах тоже не сдержался.

– Мои люди сейчас из последних сил отмахиваются от звонков муниципальных служащих из Кэрролла. Тебе удалось здорово их всех напугать, Нат.

– Я к этому и стремился.

Ну, спасибо, Херб, поддержал.

– Доктор Маккормик, – официальным тоном продолжал Тим. – Большинство ваших инстинктов положительны. Большинство. Но в данном случае вы совсем вышли из-под контроля. Неужели вы действительно так чертовски озабочены – да, чертовски озабочены выяснением этого дела, что совершенно не отдаете себе отчета, какие проблемы создаете всем нам? Центру контроля. Местному департаменту здравоохранения. Да и самому городу, в конце концов. Неужели вы настолько чертовски ослепли, что не в состоянии увидеть картину в целом? Ну так как же, доктор?

Я сидел красный – даже не как рак, а еще краснее. Неожиданно меня прошиб пот. Изо всех сил я сжал под столом руки.

– А этот звонок с телефона Дугласа Бьюкенена. Сколько еще вы собирались хранить свою тайну? А я должен узнавать об этом от доктора Ферлаха, который тоже совершенно случайно об этом услышал – просто потому, что разговаривал с детективом?

Тиму не сиделось на месте. Он подскочил, начал шагать по комнате и чесаться, словно шимпанзе. Мне уже доводилось видеть его раздраженным. Но до такой степени – никогда.

– Вы отталкиваете всех, с кем имеете дело. Полицейские из Кэрролла жалуются, что вы прискакали, словно генерал на белом коне, и прогнали их с собственного места расследования.

– Но они же сказали, что уже закончили…

– Это не важно. Зато сейчас они утверждают, что вы все испортили. Отобрали у них труп и отправили его в Балтимор. Задумайтесь-ка, доктор. Они так недовольны вашими действиями вовсе не потому, что считают их неправильными. Они выступают против вас потому, что вы им не нравитесь. Даже тот человек из балтиморского департамента полиции, который с вами сотрудничает, пытается отделаться от вас как можно скорее, потому что знает, что ему еще долгие годы предстоит иметь дело с коллегами с севера.

Теперь Тим принялся изо всех сил чесать затылок.

– И кроме того, с какой стати вы зациклились на одном этом парне?

– Но он же переносчик инфекции, Тим.

Неожиданно я понял, что не говорю, а ною.

– Что, даже сейчас?

– Взгляни на карту. Посмотри на схему контактов. Он же в самом центре…

– Дело в том, что я не могу на них посмотреть, потому что они не закончены. А ты, вместо того чтобы заниматься делом, бегаешь вместе с полицейскими там, где тебя вовсе не просят.

Справедливо.

Тим никак не мог успокоиться.

– Ну хорошо, даже если так. Даже если он действительно находится в центре всей этой заварухи, если он – первый, то почему же он сам не заболел?

– Разница в инкубационных периодах.

– Не может такого быть. Судя по всему, болезнь развивается достаточно быстро – через две недели инфекция уже в разгаре. В этом случае он не может оказаться переносчиком.

– Он сам может иметь иммунитет. Просто передавать вирус.

– Вряд ли, Нат, вряд ли. Каково процентное соотношение людей среди переносчиков геморрагической лихорадки?

– Очень низкое.

– Верно. Так что шансы здесь незначительны. Дело сложное, и необходимо как можно рациональнее распределять ресурсы. – Он твердо, в упор посмотрел на меня. – Часы, потраченные на чисто полицейскую работу, – не лучшее использование драгоценного времени, так ведь?

Я промолчал.

– Вы согласны, доктор Маккормик?

– Вынужден согласиться.

– Спасибо. – Он встал. – Учитесь посвящать время более важным вопросам. Например, Бетани Реджинальд. – Голос Тима звучал ужасно противно, словно он воспитывал детсадовского ребенка. Потом он взял со своего стола какой-то лист бумаги и протянул мне. – Взгляните на это.

Я посмотрел на листок. Схема контактов, прямоугольники и линии.

– Да.

– Что видите?

– Вы же сказали, что схема не закончена.

– Что именно вы видите, доктор?

Да, Тим действительно не зря ко мне так прицепился.

– Я вижу Бетани Реджинальд.

– Действительно, Бетани Реджинальд. Именно она, а вовсе не Дуглас Бьюкенен оказывается в центре этой схемы. Он развернул карту: те два места, где Бетани проводила больше всего времени – пансионат «Раскрытые объятия» и дом престарелых «Миллер-Гроув», – отличались самой высокой концентрацией заболевших.

Тим продолжал:

– Итак, Бетани больна, верно? С этой женщиной явно что-то не так. Если бы сегодня утром вы остались здесь, то узнали бы, что она имела связь с мужчиной по имени Роджер Эпштейн, который, в свою очередь, встречался с Деборой Филлмор.

Тим снова вернулся к схеме контактов и провел извилистую линию от Бетани Реджинальд к Деборе Филлмор, при этом минуя Дугласа Бьюкенена. Потом принялся нервно чесать собственную шею.

– Черт возьми! – выругался он. – С меня уже не спускает глаз начальник подразделения. И сам директор центра задает всякие вопросы. – Тим снова уселся за стол. – Обстановка накаляется, Натаниель, становится действительно жарко. Слишком жарко для того, чтобы проявлять подобное безрассудство. Мы находимся здесь по приглашению местных властей, и боюсь, что уже злоупотребляем их гостеприимством.

Я взглянул на Ферлаха – тот сидел, неподвижным взглядом уставившись в стол.

– Херб, неужели я действительно настолько ужасен?

Он прямо посмотрел мне в глаза и ответил так, как только и мог ответить этот вояка – прямо и откровенно:

– Здесь слишком сложная обстановка, Нат. Чтобы знать, как обращаться с разными людьми и учитывать всевозможные условия и обстоятельства, нужен опыт.

Мы помолчали. Первым заговорил я:

– Если меня не будет там, в самой гуще событий, Тим, то заболеет еще масса народу.

– А еще больше народу заболеет, если ты будешь здесь. – Он снова почесал шею. – Вот потому-то я тебя и убираю из этого дела. Целиком и полностью.

На самом деле Тим не убрал меня полностью из расследования, а отправил в Калифорнию, искать следы той самой женщины, которой звонил Дуглас Бьюкенен.

– Ты так любишь работу детектива, – заявил он, – вот и поезжай.

Разумеется, я сопротивлялся изо всех сил, потому что считал себя значительно нужнее здесь, на востоке, и потому, что Центр контроля уже имел своего агента в Сан-Хосе – женщину по имени Брук Майклз. А кроме того, я считал – вернее, так считали мы все, что женщина в Сан-Хосе была крайним звеном, тупиком.

Тим ушел из конференц-зала, а мы с Ферлахом сидели молча, не зная, что сказать друг другу. Он не смотрел мне в глаза. Думаю, мой бывший соратник прекрасно понимал, что отдал меня в жертву политической машине. В конце концов он подошел к двери и просто произнес:

– Передайте от меня привет солнечной Калифорнии. И наслаждайтесь красотами.

Если б он знал, до какой степени это невозможно.

 

29

Чтобы сложить вещи, мне понадобилось меньше часа. Домовладельцу я оставил сообщение о том, что рано утром съеду с квартиры, а поселятся в ней другие работники Центра контроля и предотвращения заболеваний. В тот же день, немного раньше, приехали двое сотрудников эпидемиологической разведки – Энди и Бет. Явное свидетельство того факта, что мой перевод был предрешен заранее – еще до состоявшегося днем разговора с Тимом.

Как бы то ни было, а первую ночь им предстояло провести в мотеле. Уже завтра, впрочем, они смогут переехать в мою квартиру – вернее, квартиру Центра контроля и предотвращения заболеваний.

Пока постельное белье крутилось в стиральной машине, я листал свою старую записную книжку. Все нужные номера телефонов и адреса хранились в памяти моего сотового, тогда зачем я храню это старье, не разваливающееся на части только благодаря двум резинкам, я не понимаю и сам. А вообще-то, если честно, то понимаю.

Я нашел букву «Ч». Вот она: Элен Чен. Примерно шесть телефонных номеров и почти столько же электронных адресов – зачеркнутых и переписанных заново. Хотя, если задуматься, на самом деле я не использовал и половину из них. Они служили просто в качестве следа.

Последний из номеров относился к городу Редвуд-Сити в северной Калифорнии. Скорее всего, она уже переехала со времени нашей последней встречи раз пять, а то и больше, сменив и место жительства, и телефон. Чейн могла оказаться где угодно. Однако, подумав, я пришел к выводу, что она все еще в Калифорнии. Она ведь и родилась, и выросла, и училась в Золотом штате. Так зачем же ей оттуда уезжать?

– Элен Чен, – произнес я вслух, стараясь вызвать ее образ: иссиня-черные волосы, красивое лицо, потрясающие ноги.

Оказалось, что видение несет больше боли, чем радости. Закрыв и снова скрепив резинками видавшую виды книжку, я неожиданно для самого себя кинул ее в мусорный пакет. Потом собрал еще кое-какие ненужные мелочи и отправил их вслед за книжкой. Все это я отнес в мусоропровод.

Аккуратно сложил на кровати простыни и одеяла, чтобы Бет или Энди – кто из них будет спать здесь – знали, что они чистые. Потом лег на диван и постарался заснуть.

И действительно, несколько часов проспал. Проснулся в 4.30 и решил совершить длинную пробежку. Это я сделал для того, чтобы очистить голову и тело от выкуренных за последние дни сигарет. А еще, чтобы наказать самого себя. В то утро мне предстояло себя за многое наказать, так что после положенных пяти миль меня начало вовсю рвать. Зато время пробега оказалось поистине рекордным.

Во всяком случае, я решил, что с сигаретами покончено. Пусть они останутся символом моего пребывания в Балтиморе, грязной привычкой в условиях грязного города. А теперь я покончил и с тем, и с другим. Я вполне отдаю себе отчет в том, что мои чувства к определенному городу, в данном случае к Балтимору, целиком и полностью определяются событиями личной жизни. Здесь моя карьера подверглась серьезному испытанию, а потому все, что окружало меня – даже то, что раньше нравилось и привлекало, – вдруг начало серьезно раздражать. Так что отъезд, возможно, был для меня лучшим выходом.

Впрочем, подобные мысли вполне могли оказаться ошибочными. Я отдышался и направился в квартиру.

К шести я уже принял душ и полностью собрался в дорогу, напоследок окинув критическим взором покидаемое жилище. По поводу грязных полотенец пришлось оставить записку с извинениями.

В 6.30 в департаменте здравоохранения состоялось утреннее совещание. Это мой последний разговор с коллегами по поводу сложившейся в Балтиморе ситуации, последний обмен информацией. Я вылетал ранним рейсом, а потому сразу прихватил с собой вещи. Когда я сидел в углу конференц-зала, дверь открылась и заглянул Тим.

– Умерла Бетани Реджинальд, – коротко сообщил он.

– Боже мой! Когда?

– Вечером, около десяти.

Новость вовсе не показалась мне удивительной. А учитывая сложившиеся обстоятельства, я не удивился и тому, что мне никто не позвонил и не сообщил об этой второй гибели. Я уже выбыл из игры. Но что касается Бетани, то я ощущал не просто укол самолюбия. Мне было очень грустно.

Такое случается почти всегда. Врачи – даже такие, как я, не практикующие – привязываются душой к больным. Стереотип сухого, ничего не чувствующего доктора несправедлив. Ведь на самом деле мы идем в эту профессию, чтобы помогать людям. Кем бы ты ни работал – хирургом, семейным врачом или эпидемиологом – твоя задача вылечить человека. Так что, хотя это и звучит высокопарно, Бетани немало для меня значила. Она дала понять, что люди с умственными проблемами тоже живут собственной жизнью – в том числе и сексуальной. Они умеют любить, испытывают сложности, решают проблемы, как и все мы. И вот бедная, умственно отсталая, но сексуально раскрепощенная Бетани Реджинальд умерла.

– А Хелен Джонс что-нибудь сказали?

Тим смотрел на меня, явно не понимая.

– Подруге Бетани. Первой из заболевших, – пояснил я. – Они с Бетани были любовницами.

– Не знаю. Выясню. И поручу сообщить. Но хорошо еще, что за последние двенадцать часов не поступали новые больные. И, судя по всему, никто не заболел. Мы ведем тщательный контроль, но пока – никаких данных. А для нас каждый час, прошедший без новостей, – уже победа. – Он взглянул на часы. – Через десять минут начнем совещание.

И вот совещание началось. Собрались все, как обычно, плюс еще Бет и Энди, только что прибывшие сотрудники службы эпидемиологической разведки, Джон Майерс и Пит О'Лири. Темой для обсуждения стали Дуглас Бьюкенен, Хелен Джонс, Бетани Реджинальд и вся сеть сексуальных контактов. Вести собрание Тим поручил мне. Позволил спеть лебединую песню.

Я встал перед спроецированной схемой контактов, которую Сонжит – да благословит ее Господь! – все-таки вчера ночью закончила. Изображение оказалось настолько разветвленным, что заняло целую стену. Я быстро описал всю эту паутину сексуальных контактов и привлек внимание собравшихся к тому факту, что в центре ее находились Бетани и Дуглас. На прямоугольниках с их именами чернели жирные полосы, показывающие, что обоих уже нет в живых.

Я развивал свою теорию:

– Хотя нам до сих пор не удалось определить носителя инфекции, есть основание считать, что к людям она перешла от крыс. Источником может служить пансионат доктора Джефферсона, где жила Дебора Филлмор, вторая заболевшая. Именно там мы обнаружили многочисленные свидетельства пребывания грызунов. Симптомы заболевания имеют некоторое сходство с геморрагической лихорадкой, и не считаю нужным напоминать собравшимся, что такие заболевания, как лихорадка Ласса, мачупо и другие ареновирусы, также гнездятся в грызунах. Балтимор – крупный порт, поэтому ни в коем случае нельзя исключать возможность заражения местных вредителей от каких-нибудь экзотических пришельцев. Впрочем, речь может идти также о каком-то местном, но не известном ранее подобии ареновируса. И до тех пор, пока мы не получим неопровержимые доказательства намеренного заражения – письма или чего-то подобного, – думаю, логичнее всего принять именно возможность естественного источника заражения.

Я заметил, что Тим согласно кивнул.

– Хорошо, в таком случае вот возможный сценарий: Бетани Реджинальд или Бетани вместе с Хелен Джонс навещают Дугласа Бьюкенена в пансионате доктора Джефферсона, или они инфицируются у себя дома, в пансионате «Раскрытые объятия». Хотя из наблюдений за гигиеническим состоянием напрашивается вывод, что именно пансионат Джефферсона может таить в себе страшную заразу.

Учитывая интерес к Бетани Реджинальд как источнику инфекции, я мог бы оказаться на тонком льду теоретизирования. Но все-таки я продолжал считать, что истина заключается в Дугласе Бьюкенене. И решил придерживаться именно этой линии. Пусть потом, после моего ухода, коллеги сколько угодно перемывают мне кости.

– Так что давайте предположим, что источник болезни – в пансионате «Балтиморский рай». Бетани уговаривает Хелен навестить Дугласа, чтобы повеселиться втроем. Здесь Хелен и подхватывает болезнь, а потом передает ее и Бетани, и Дугласу. Дуглас по какой-то причине не заболевает. Может быть, обладает каким-то естественным иммунитетом, а может, у мужчин просто дольше длится латентный период. Как бы то ни было, но, по некоторым сведениям, он представлял собой сексуального хищника. Дуглас заражает свою подругу, Дебору Филлмор, а также девушку, заболевшую четвертой. Этот четвертый случай может оказаться результатом изнасилования на вечеринке по поводу дня рождения мистера Джефферсона. Четвертая больная заражает своего парня, ставшего случаем номер пять.

Я взглянул на сотрудников службы эпидемиологической разведки.

– На вашем месте я попытался бы выяснить, посещали ли когда-нибудь Бетани или Хелен пансионат «Балтиморский рай», а конкретно – Дугласа Бьюкенена.

Бет возразила:

– Не может быть, чтобы Дуглас не проявил никаких симптомов.

– Вполне может быть, – заверил я ее, понимая, что все равно никто мне не поверит. – Если предположить в Дугласе сексуального хищника – теперь уже бывшего, – тогда сам собой напрашивается вывод, что он встречался гораздо с большим количеством людей, чем мы предполагаем в настоящее время. Это я проверю. Тим говорит, что новых случаев заболевания пока нет. Вполне возможно, вирус действует лишь на определенную часть населения, так же как западно-нильская лихорадка. Очевидный иммунитет Дугласа заставляет думать и о другом сценарии: именно Дуглас является первым из инфицированных. Именно он – наш показательный больной. Он живет в пансионате доктора Джефферсона и, следовательно, находится в контакте с грызунами, с их пометом, мочой и прочими выделениями. Если это так, то мы оказываемся перед лицом усиления инфекции.

Ферлах пробормотал:

– Дело говорит, – и что-то пометил в блокноте.

– Усиление – это свойство болезни по мере передачи становиться все более заразной: с каждой новой жертвой поражающая сила ее лишь увеличивается. Если действительно имеет место фактор усиления, а Дуглас инфицирован первым, то его так называемый иммунитет – всего лишь следствие относительной слабости гнездящегося в его организме вируса.

Заговорил Тим:

– Истинная суть вещей выяснится после того, как тело Дугласа сегодня доставят в Атланту. Когда мы получим информацию о том, с каким именно вирусом имеем дело, тогда и сможем выяснить наличие этого вируса в трупе.

– Да, но только в том случае, если он не гнездится в отсутствующих органах, – добавил я.

– Разумеется.

– Далее. Сценарий номер три. Дуглас остается носителем вируса, но он получил его от кого-то другого.

В комнате повисло молчание, и я понял, что никто не верит в этот вариант, считая его полной ерундой. И все же я должен был изложить его – хотя бы для того, чтобы как-то оправдать свою ссылку в Калифорнию.

– Я понимаю, что это маловероятно, но мы обязаны рассмотреть все возможные варианты. Я просто излагаю их. Вот вы, ребята, – я обращался к Энди и Бет, – вы располагаете файлами и записями всех интервью. Надеюсь, картина станет значительно яснее. А если возникнут вопросы, позвоните мне и отправьте сообщение на пейджер. – Я написал на доске номера телефона и пейджера. Потом взглянул на детективов Майерса и О'Лири. – Так-так, а что же здесь делает полиция? – Раздался натянутый смех. Я продолжал: – Поскольку Дугласа Бьюкенена убили, доблестные детективы принимают в расследовании самое активное участие. Я уверен, что господа О'Лири и Майерс готовы самым тесным образом сотрудничать со всеми, кто займется рассмотрением дела Дугласа Бьюкенена в его медицинском аспекте.

Бет тут же подняла руку.

– Я займусь этим.

– Отлично, – ответил я. – Детективы, вы не хотите изложить результаты своих расследований?

Полицейские недоуменно переглянулись. Чувствовали они себя явно неуверенно, и общаться с целой группой медиков им было трудно.

– Значит, так, – наконец собрался с духом Майерс. – О'Лири, детектив О'Лири и полицейское отделение округа Кэрролл берут выяснение обстоятельств этого дела на себя. Ну а я готов помогать, поскольку юрисдикции зачастую пересекаются. – Он на секунду задумался. – Пока мы знаем не слишком много. Доктор Джефферсон утверждает, что не знает никаких подробностей биографии мистера Бьюкенена и вообще понятия не имеет, что в его пансионате жил насиль… извините, сексуальный хищник. Сегодня мы встретимся с этим человеком еще раз и теперь уже немного поднажмем. На данный момент мы не располагаем никакими сведениями о том, откуда именно явился Дуглас. Такое чувство, что он просто материализовался из окружающего пространства.

«Неужели просто материализовался, Джон?» – невольно подумал я.

– А что же насчет самого убийства? Есть какие-нибудь улики?

– Учитывая образ жизни жертвы и характер преступления, я думаю, что убийцей мог оказаться кто-то, до крайности выведенный из себя поведением мистера Бьюкенена и желавший не просто отомстить, но отомстить со значением. Поэтому можно предположить, что с Дугласом расправился кто-то из родственников одной из его «подружек». Гнев оказался настолько сильным, что над трупом надругались.

Все молчали, и Майерс замялся.

– Однако от этой версии мы склонны отойти. Коронер утверждает, что органы изъяты человеком, знающим толк в этом деле. Он пришел к выводу, что совершено все грубо и в спешке, но с полным знанием анатомии.

– То есть это делал врач? – уточнила Бет.

– Или ветеринар, или мясник. Но не какой-то обезумевший и потерявший голову отец, мстивший за изнасилование своей дочери.

– Если, конечно, сумасшедший не был патологоанатомом, – вставила Бет.

– Все патологоанатомы – сумасшедшие, – тут же отреагировал Тим.

Кто-то негромко рассмеялся.

– Но мы же не знаем ни того, почему именно изъяли органы, ни что с ними собираются делать, так ведь? – уточнил я.

– Нет, – ответил Майерс. Он замолчал, явно подбирая подходящие слова. – По долгу службы нам приходится видеть весьма неприятные вещи, но это… я хочу сказать, что это вовсе не тот тип надругательства над трупом, который можно было бы ожидать. То есть обычно все выглядит не так – что-то отрезают, а не вырезают. Так ведь, О'Лири?

О'Лири лишь неопределенно пожал плечами.

Майерс откашлялся.

– Во всяком случае, в настоящее время мы пытаемся все это выяснить. В частности, собираемся поговорить об этом с доктором Джефферсоном.

– А как вы объясните присутствие отбеливателя? – поинтересовалась Бет.

Майерс посмотрел на нее.

– Бетон должен был скрыть запах. А при чем здесь отбеливатель, мы не знаем.

– Инфекция, – коротко произнес я.

Все головы сразу повернулись в мою сторону.

– Если убийца очень волновался, что труп может нести в себе инфекцию, то вполне возможно, именно таким способом он пытался уменьшить шансы заражения.

– То есть наш сумасшедший патологоанатом еще и задумывался о благе общества, – произнес Тим, словно пытаясь зачеркнуть мое объяснение. Он взглянул на часы. – Прекрасно, доктор Маккормик, но вам пора отправляться в аэропорт, а нам предстоит заняться своими делами.

Ну и задница же он!

Под звуки захлопывающихся блокнотов я ознакомил всех со своими ближайшими планами: сначала в Калифорнию, проследить контакты Дугласа Бьюкенена, а потом в Атланту. И на том совещание закончилось.

Тим подошел, чтобы сообщить, что он уже позвонил в департаменты здравоохранения Калифорнии и Сан-Хосе и предупредил о моем скором прибытии. Брук Майклз все мне объяснит, добавил он.

Прекрасно, подумал я.

Тим похлопал меня по плечу и выскочил из комнаты, скорее всего для того, чтобы срочно произвести один из миллиона своих ежедневных телефонных звонков.

– Хорошая работа, Натаниель, – похвалил Ферлах и крепко пожал мне руку. – Вас нам будет очень не хватать. Не знаю, сказал ли Тим, но мне предстоит отвечать за наблюдение над распространением вируса. Так что держите меня в курсе своих дел.

– А вы – меня, – ответил я.

Ферлах кивнул и вышел.

Я задержался возле того отделения, в котором работала Бет, и своим присутствием прервал дискуссию между ней и детективами. Мне необходимо было сказать, что она может обращаться ко мне в любое время дня и ночи. Нужно было спешить, и я направился к выходу. Меня догнал Джон Майерс.

– Итак, вам дали пинка?

– Не очень-то тактичное замечание, Джон.

– А почему я не могу это сказать, доктор? Вы – чудовище, и вчера показали себя во всей красе. – Я не нашел, что ответить на такую характеристику. – Не обижайтесь. Я тоже чудовище. И люблю чудовищ.

– Может быть, нам стоит встречаться?

Ответ, судя по всему, ему понравился. Майерс похлопал меня по спине.

– Жена и дети, понимаете ли.

– Очень жаль.

– Слушайте, мы здесь, конечно, будем стараться вовсю, но если что-нибудь там выясните, держите нас в курсе.

– Настолько, насколько это будет quid pro quo.

– Пора учиться иногда отходить от медицинского жаргона.

Объяснять я не собирался.

– И вы сообщайте об успехах.

– Обязательно. Договорились. Как только окажетесь за три тысячи миль от меня и перестанете действовать на нервы, между нами моментально наладится сотрудничество.

В лифте мы спускались молча. Доехав до первого этажа, вместе вышли. Майерс заговорил первым:

– Женщину, которой звонил Дуглас Бьюкенен, зовут Глэдис Томас. – Он что-то нацарапал на листке бумаги. – Вот ее адрес, во всяком случае, тот, который нам удалось найти.

Он протянул мне листок. Действительно, Сан-Хосе. Причем сам город, а не один из новомодных пригородов.

– А если бы мы с вами сейчас не встретились, тогда как? – спросил я.

– Что вы хотите сказать?

– Да только то, что мне пришлось бы уехать без этого. – Я показал ему бумагу с именем и адресом. – Вам хотелось, чтобы я выяснил все это самостоятельно? Спасибо, Джон. Чрезвычайно гуманно.

– Не стоит благодарности. – Он вытащил что-то из папки, которую держал в руке. – Это тоже возьмите.

У меня в руке оказалась фотография Дугласа Бьюкенена, зернистая от многократного увеличения.

Я поинтересовался:

– А вашей фотографии, случайно, нет? Чтобы я мог любоваться в разлуке?

Сам не знаю, зачем я говорил Майерсу все эти глупости; возможно, просто потому, что хотел выместить обиду на Тима.

– Вы еще скажете мне спасибо за эту фотографию. Очень помогает, когда приходится говорить об умершем с людьми, которые его видели, но, возможно, не знают имени. Смотрели когда-нибудь полицейские сериалы?

– С удовольствием бы смотрел, да беда в том, что в них показывают полицейских.

Майерс смотрел на меня с улыбкой.

– А знаете, доктор, вы очень мне нравитесь. Мы с вами во многом похожи. Вы не церемонитесь с людьми, но дело свое знаете.

Как лестно, подумал я. Оказывается, я похож на детектива Майерса. Высшая похвала.

Сквозь стеклянные двери я увидел ожидающее такси и вышел на улицу, оставляя за спиной и детектива Майерса, и Балтимор, и всю эту неудачную страницу жизни. Во всяком случае, так мне тогда казалось.

Вырос я в маленьком городке на юге Пенсильвании, совсем недалеко от тех мест, где до приезда в Балтимор жил Дуглас Бьюкенен. Во всяком случае, ближайшим крупным аэропортом был именно балтиморский международный аэропорт имени Джорджа Вашингтона. Поэтому я достаточно хорошо его знал и без труда ориентировался в сложных переходах и системах безопасности. Давным-давно, еще студентом университета на Западном побережье, я летал самолетами компании «Саутвест эрлайнз», делал пересадку в Финиксе или Лас-Вегасе и оттуда уже продолжал путь в Сан-Хосе. Но сейчас все складывалось совсем иначе – и время другое, и обстоятельства не те. Меня, можно сказать, выперли и из Центра контроля, и из федерального правительства. Аэропорт Сан-Хосе я ненавидел. А потому отправился прямиком в международный аэропорт Сан-Франциско, причем на рейс компании «Пан-Америкен». Стоит это пятьсот шестьдесят долларов в одну сторону. Так что по возвращении на восток мне еще придется разбираться с бухгалтерией.

В самолете я заказал двойное виски, тут же все это выпил и заказал еще. Пытался осознать, что оставляю за спиной и к чему приближаюсь. Но размышления не сулили ничего хорошего, а потому я предпочел заснуть.