Спустя два дня после регаты Лорна получила письмо от тети Агнес с новостями о великолепной победе Йенса. «Он промчался мимо всех как ураган, оставив их с раскрытыми от удивления ртами, — сообщала она. — Их яхты барахтались так, словно плыли через болото, а его летела вперед, словно по гладкой поверхности ртути. Он обогнул первый буй, когда остальные еще не прошли и половины пути до него, и обогнал даже на втором круге. Когда он пересек финишную черту, восторженные крики были настолько громкими, что их можно было слышать на другом берегу озера. А когда финишную черту пересекла яхта, занявшая второе место, твой Йенс уже давно пришвартовал „Манитоу“ и обедал в яхт-клубе с мистером Иверсеном, принимая поздравления и раздавая интервью репортерам, приехавшим аж из Род-Айленда».

«Он победил», — подумала Лорна, сидя в своей монастырской комнате с зажатым в руке письмом. На лице ее блуждала задумчивая улыбка, сквозь навернувшиеся слезы Лорна глядела на далекие зеленые холмы, представляя в воображении синюю гладь воды и белые паруса. Как же ей хотелось оказаться там, увидеть, как его яхта победила всех, полюбоваться этой изящной яхтой, навсегда прославившей Йенса в мире парусного спорта!

Она вернулась к письму.

«Предполагалось, что твой отец как командор яхт-клуба будет вручать награды победителям, но после регаты у него вроде бы разыгрался гастрит, и он поручил эту миссию мэру».

Значит, самолюбию ее отца был нанесен удар, но это волновало ее гораздо меньше, чем победа Йенса.

Ей надо было бы самой видеть это. Ведь это она помогла Йенсу начать осуществление своего замысла и столько времени провела с ним, пока он создавал «Лорну Д». Все эти дни она наблюдала за его работой, слушала, какие он строит планы, вдохновляла его, любила. Ей обязательно надо было присутствовать на регате!

А вместо этого она, которая носит под сердцем его ребенка, спряталась за этими каменными стенами.

А за окном, на холмах и в лесах, царило лето. На полях, тянувшихся на восток, колыхалась голубоватая рожь, совсем как Карибское море под дыханием жаркого летнего ветра. Устремив взгляд вдаль, Лорна положила руки на выпирающий живот и начала тихо… очень тихо гладить его, словно находившийся там младенец мог чувствовать ее прикосновения. Живот у нее вырос огромный, сильно тянул книзу, разводя ноги в стороны. Как приятно было осознавать, что это ее ребенок… их с Йенсом ребенок скоро придет в этот мир. В последний месяц ребенок стал для Лорны вполне ощутимой реальностью, потому что тыкался локтями и пятками в стенки живота, что вызывало любовную улыбку на губах Лорны. Иногда по ночам он ворочался и будил ее, словно заставляя задуматься, правильно ли она поступила по отношению к Йенсу. Тогда Лорна лежала, обхватив руками живот и чувствуя, как он шевелится внутри, и пыталась представить себе, как отдаст своего ребенка, после того как возьмет его в руки и поцелует.

И она понимала, что не сможет поступить так ни с ребенком, ни с его отцом.

Тетя Агнес назвала его «твой Йенс». Он не был ее Йенсом, хотя ей так хотелось этого, хотелось с того самого первого дня, нам полюбила его. Она сравнивала свою любовь к Йенсу с огромным камнем, застрявшим в груди и постоянно мешавшим дышать двигаться и жить.

А после того как он ушел разъяренный, пообещав возненавидеть ее, этот камень стал еще тяжелее. Предать его ребенка? И его самого? Да разве она сможет? Йенс прав. Бросить их ребенка, плод их любви, — это просто отвратительный поступок, которому не может быть прощения. Но только угроза потери любимого мужчины заставила Лорну понять, что она никогда не решится на подобный бессердечный шаг. Она никому не отдаст ребенка и выйдет замуж за Йенса Харкена. И если для этого потребуется навсегда порвать с семьей, то она пойдет и на это. Как же она сглупила, не послушавшись Йенса, когда он предложил ей уйти с ним!

Через три дня у Лорны начались схватки. Проснувшись от шевеления ребенка, она лежала и смотрела в ночное небо, пытаясь определить, который час. Но смогла понять только то, что луна уже заходит. Когда первая боль ослабла, Лорна встала, подошла к окну и облокотилась о подоконник, ожидая, будет ли следующий приступ, казалось, она стояла целый час. И когда приступ все же пришел, у нее не осталось никаких сомнений. Наклонившись вперед и уперевшись руками в подоконник, Лорна представила в воображении лицо Йенса в надежде, что это поможет ей.

Подождав немного, она пошла к комнате сестры Марл, тихонько постучала в дверь и замерла в ожидании. Дверь открыла незнакомая красивая молодая женщина с волнистыми темными волосами, обрамлявшими щеки и лоб.

— Сестра Марл?

Молодая монахиня улыбнулась, видя недоумение Лорны. «

— Да, Лорна?

Лорна продолжала удивленно разглядывать ее.

— Ты ведь никогда не видела меня без рясы, да?

— Какие у вас волосы!

Монахиня снова улыбнулась той безмятежной улыбкой, какой улыбалась статуя Девы Марии в часовне.

— Началось, да, Лорна?

— Да, похоже, что так.

Сестра Марл спокойно вернулась в комнату, поставила лампу и надела рясу.

— Давно ты проснулась?

— Час назад, а может, и меньше.

— Значит, уже скоро?

— Нет, я думаю, все только начинается.

— Тогда у нас много времени. Я разбужу мать-настоятельницу и сообщу ей. В половине шестого отец Гуттманн придет к мессе. И мы попросим его связаться с доктором. И твоя мать просила отправить ей телеграмму.

— Сестра, могу я спросить вас кое о чем?

— Да?

— Моя мать говорила с кем-нибудь, чтобы оставить здесь ребенка?

— Да, она говорила с матерью-настоятельницей.

— Но я не собираюсь оставлять ребенка. Я решила забрать его с собой.

Сестра Марл взяла лампу, подошла к Лорне и ласково погладила ее по щеке, словно благословляя.

— Пути Господни неисповедимы, и иногда они совсем не легкие, как и твой путь. Но я не могу поверить в то, что ребенку будет лучше без матери. Уверена, что Господь благословит твое решение.

Сразу после рассвета отец Гуттманн ушел из монастыря, унося с собой записку для доктора и текст телеграммы для Лавинии. День тянулся ужасно медленно. Лорна уже девять часов лежала в своей комнате, испытывая время от времени приступы боли. И только в три часа пополудни схватки начались по-настоящему. Приехавший доктор Эннер осмотрел ее и объявил, что роды начнутся еще не скоро.

— Не… не скоро? — переспросила Лорна, еле дыша после очередных схваток.

— Такое бывает при рождении первого ребенка. В течение двух последующих часов боли усилились. Каждый раз теперь схватки продолжались дольше, и Лорне, лежавшей на своей узкой кровати каждая из них казалась последней. Она думала, что вот-вот родит. И тут же ей в голову приходили мысли о том, где сейчас Йенс, чувствует ли он каким-нибудь образом, что это происходит именно сегодня, сможет ли она вынести все это. Сестра Марл стояла возле Лорны, как всегда спокойная, как всегда внимательная.

— Отдыхай, — тихонько уговаривала она Лорну между приступами боли, а во время самих приступов вытирала ей лоб и протягивала руку, чтобы Лорна могла вцепиться в нее. Во время одного из самых сильных приступов монахиня прошептала: — Думай о своем самом любимом месте.

И Лорна подумала об озере, о яхтах с белыми парусами, она увидела стоящего у румпеля Пенса с белокурыми волосами, сверкающими на солнце, склонившиеся к воде ивы. Очередной приступ боли стих, а когда Лорна открыла глаза, то увидела склонившуюся над ней Лавинию.

— Мама?

— Да, Лорна, я здесь.

Лорна слабо улыбнулась.

— Как ты добралась сюда так быстро?

— Ничто так не надежно в Америке, как железные дороги. Доктор сказал, что уже скоро.

— Мама, мне страшно.

— Да, конечно, понимаю, дорогая. Но монахини сделают все как надо, а я подожду за дверью.

Когда Лавиния вышла, Лорна повернула к сестре Марл лицо, освещенное слабой улыбкой.

— А я и не думала, что она приедет. Ее снова охватил сильный приступ боли, Лорна тихонько застонала, подняла колени и наклонила их набок. Доктор привязал к спинке кровати кожаные ремни и продел в них ноги Лорны, предупредив, что скоро начнутся роды. Она увидела, как монахини закатали до локтей рукава ряс, откинули с головы покрывала, закрепив их на спинах булавками. Их уши выпирали из-под плотно облегавших головы белых апостольников. И Лорна, чувствуя себя словно в тумане, подумала, как же они слышат, если апостольники так, плотно закрывают уши. Из того, что произошло в следующие пятнадцать минут, Лорна запомнила помогающие ей руки, холодные одежды, потоки жидкости, собственный стон. И вдруг все ее тело затрясло. Мышцы напряглись до предела, голова поднялась с матраса, и она закричала:

— Йенс, Йенс!

А потом толчок, наступившее после него облегчение и тихий женский голос:

— Вот он. Мальчик.

Тело Лорны охватило тепло, живот стал легким, потолок замутился в глазах, слезы горячими струйками покатились по щекам. Ее руки потянулись вниз, кто-то приподнял ей голову, и Лорна дотронулась до крохотного красного существа, чьи хилые ручки и ножки были сложены, словно плотницкий метр.

— Посмотри… посмотри на него… он просто чудо.

— Он на самом деле чудо, — тихонько прошептала сестра Марл Лорне в ухо и опустила ее голову на подушку. — А теперь отдохни немного. Ты это заслужила.

Потом, когда перерезали пуповину и отошло детское место, Лорна впервые услышала крик своего ребенка. Сестра Марл завернула ребенка в белую фланелевую пеленку и вложила его в руки Лорны.

— Сестра… — Слезы вновь покатились из глаз Лорны, когда она взглянула на личико ребенка, еще слишком сморщенное, чтобы определить, на кого он похож. — Посмотрите на него. Ох, малютка, я еще даже не придумала для тебя имя. — Лорна поцеловала ребенка в окровавленный лобик почувствовав, как он ворочается в пеленке. — Как же я тебя назову? — Она подняла взгляд на монахиню и вымолвила еле слышно: — Сестра… его отец должен был бы находиться здесь.

Сестра Марл только улыбнулась и откинула волосы Лорны со лба.

— Вы же знаете, я хочу выйти за него замуж, а родители не разрешают.

Лорне показалось, что она видит какой-то странный блеск в глазах сестры Марл, но внешне монахиня оставалась спокойной, не выказывая никаких эмоций.

— И все-таки я выйду за него замуж, — пообещала Лорна. — С самого начала мне нужно было слушать только свое сердце. И тогда бы сейчас Йенс был со мной. С нами. — Она перевела взгляд на ребенка и тихонько погладила кончиками пальцев его подбородок, а младенец потянулся к ее пальцам раскрытым ртом. — Мама просила показать ей ребенка?

— Не знаю. Но она хочет увидеть тебя. — Монахиня взяла ребенка — Извини, но мне надо выкупать его, да и тебе тоже нужно помыться.

Лорна вымылась, переоделась в чистое белье и легла на свежие простыни. В этот момент в комнату вошла Лавиния. Ребенка унесли куда-то купать, поэтому в комнате было тихо, и она казалась пустынной, как настоящая келья. Лавиния тихонько закрыла за собой дверь. Но могла и не беспокоиться, потому что Лорна все равно не спала.

— Ты видела его, мама? — спросила она. Лавиния повернулась, встревоженная тем, что Лорна не спит.

— Лорна, дорогая, как ты себя чувствуешь?

— Ты видела его?

— Нет, не видела.

— Как же так, мама? Ведь он твой внук.

— Нет, никогда. Не в том смысле, в каком ты подразумеваешь.

— Да. Во всех смыслах. Он твоя плоть и кровь, моя плоть и кровь, и я не могу бросить его.

— Лорна, ведь мы уже обо всем договорились.

— Нет, это ты сама все решила. Ты сказала мне, как все будет, но никогда не спрашивала, как хочу поступить я. Мама, сюда приезжал Йенс, чтобы увидеть меня.

— Я не желаю говорить об этом человеке!

— А я выйду за него замуж, мама.

— И это после того, что мы с отцом сделали для тебя после того, как он явился в наш дом и угрожал мне? Да как ты осмеливаешься даже говорить об этом!

— Я выйду за него замуж, — решительно повторила Лорна.

Лавиния сдержалась, чтобы не закричать, и спокойно заметила:

— А это мы еще посмотрим. И с этими словами удалилась, оставив Лорну одну.

Перед дверью кабинета матери-настоятельницы Лавиния остановилась, чтобы привести себя в порядок. Она дважды глубоко вздохнула, прижала ладони к пылающему лицу и поправила вуаль на огромной серой шелковой шляпе. Когда она постучала и вошла в кабинет, сердце все еще прыгало от негодования, но Лавиния умело скрыла свое состояние.

— Мать-настоятельница, — спокойно позвала она с порога.

— А-а, миссис Барнетт, рада видеть вас снова. Садитесь, пожалуйста.

Матери-настоятельнице было около восьмидесяти. На ее крупном лице выделялись двойной подбородок и большой нос. Проволочные дужки ее очков, казалось, впились в виски, как колючая проволока в дерево, руки были усеяны темными старческими пятнышками. Мать-настоятельница убрала ручку в подставку и уперлась костяшками пальцев в стол, словно собираясь встать.

— Прошу вас, не вставайте. — Лавиния села на один из двух стульев с обтянутыми кожей сиденьями, стоявших перед столом матери-настоятельницы положила на колени сумочку и вытащила из нее чек на десять тысяч долларов, в котором в качестве получателя был указан монастырь Святой Сесилии. Она положила чек на стол перед монахиней. — Преподобная мать, мы с мужем очень благодарны вам за прекрасный уход за нашей дочерью. Прошу вас примите это в знак признательности. Вы даже не представляете, как мы были спокойны, зная, что Лорна находится в таком месте, где может безболезненно пережить… этот неприятный момент своей жизни.

Мать-настоятельница опустила взгляд на чек и подцепила его со стола короткими ногтями.

— Благослови Господь вас обоих, — сказала она, взяв чек в руки, читая и перечитывая его. — Очень великодушно с вашей стороны.

— Благослови и вас Господь, матушка. Вы обрадуетесь, узнав, что мы нашли порядочную, верующую семью, которая заберет и вырастит ребенка.

Мать-настоятельница подняла удивленный взгляд на Лавинию.

— Я об этом не слышала. У нас тоже есть на примете семьи…

— Да. Не сомневаюсь. Но, как я сказала, все уже устроено, так что я сегодня заберу ребенка с собой.

— Сегодня? Но это слишком рано.

— Чем раньше, тем лучше. Пока его мать не успеет привязаться к нему. Я привезла с собой кормилицу, которая ожидает в гостинице в Милуоки, так что о ребенке не стоит беспокоиться.

— Простите меня, миссис Барнетт, но сестра Марл дала мне понять, что ваша дочь еще не решила, отдать или оставить сына.

Лавиния устремила на монахиню решительный взгляд.

— Девушка в таком возрасте и в таком состоянии не может принять разумное решение по такому важному вопросу, вы согласны, матушка? — Лавиния перевела взгляд на чек, выписанный на столь солидную сумму. — Я знаю, что эти деньги будут использованы на строительство нового крыла в соседнем приюте. И, должна сказать, я рада осознавать, что этому ребенку не придется жить в подобном месте.

Старая монахиня положила чек, снова уперлась костяшками пальцев в стол и поднялась.

— Я прослежу, чтобы ребенка как следует одели для поездки, и принесу его вам сюда.

И болезненной ревматической походкой вышла из, комнаты, поскрипывая правым башмаком.

— Нет, мать-настоятельница, вы не должны этого делать!

Лицо сестры Марл залилось краской, словно кровь просочилась через ее белый апостольник.

— Сестра Марл, делай, что тебе говорят?

— Но Лорна сказала мне, что хочет оставить ребенка и выйти замуж за его отца, того самого молодого человека, который приезжал навестить ее. Вы ведь помните, да?

— Все решено. Ребенок уедет с бабушкой.

— Но я не буду способствовать этому.

— Ты осмеливаешься перечить мне?

— Простите, мать-настоятельница, но это будет самый большой грех.

— Довольно, сестра?

Молодая монахиня крепко сжала губы, уставившись в плоскую, костлявую грудь матери-настоятельницы.

— Давай сюда ребенка.

Медленно опустив взгляд, сестра Марл ответила:

— Простите, мать-настоятельница, но я не могу.

— Очень хорошо. Иди к себе. Я с тобой позже поговорю.

В своей монашеской келье с белыми стенами и окном без занавески, где стояла только кровать, застеленная белым покрывалом, сестра Мэри Марл а в миру Мэри-Марлис Андерсон из О'Клэр, штат Висконсин, родившая в семнадцать лет незаконнорожденного ребенка, которого родители отняли у нее, как и у Лорны, а потом сослали ее на всю жизнь в этот монастырь, сняла с пояса четки, взяла их в правую руку и подняла глаза на простое коричневое деревянное распятие, висевшее на стене.

— Господи, прости их, — прошептала она со слезами на глазах, — потому что они сами не ведают, что творят.

Словно кающаяся грешница, она опустилась на колени, потом легла на пол, прижав лицо к холодному каменному полу и раскинув руки. И, лежа так, она тихонько молилась, выпрашивая прощение и как бы расставаясь со всеми земными болями и перенесенными страданиями.

Сестра Марл все еще лежала, когда на весь монастырь раздался крик Лорны. Он эхом отразился в пустынных коридорах. Но только этот крик был в десять раз сильнее того, который сопровождал рождение ребенка. Крик долетел до ушей восемнадцати закутанных в черные рясы девственниц, которые никогда не испытывали радости и мук деторождения, и до ушей лежащей ничком женщины, помнившей и эту радость, и эти муки.

— Не-е-е-е-ет!

Они позволили ей кричать, позволили бегать из комнаты в комнату, распахивая двери с криком:

— Где он? Где он?

Испуганные монахини прижимались к стенам, широко раскрывая глаза от ужаса. Эти монахини, выбравшие для себя спокойную жизнь, проходившую в молитвах и размышлениях, увидели, как с криком вскочившая с кровати Лорна сбила с ног мать-настоятельницу.

Сестра Мэри-Маргарет и сестра Лоуренс помогли матери-настоятельнице подняться, бормоча испуганными голосами.

— Ох, дорогая, ох, дорогая… матушка, с вами все в порядке?

Очки у старой монахини разбились, и к тому же она не могла ни согнуться, ни разогнуться.

— Остановите ее, — прошептала мать-настоятельница, когда сестрам удалось осторожно усадить ее на стул.

Однако никто не остановил Лорну. Она подбежала к комнате сестры Марл, распахнула дверь, увидела лежащую ничком монахиню и закричала:

— Где мой ребенок? Где он, поганые безбожницы? — Лорна ударила сестру Марл ногой в левое бедро, упала на колени и принялась колотить монахиню кулаками. — Господь всех вас покарает, благочестивые лицемерки! Где он?

Сестра Марл повернулась, приподнялась и успела получить три удара в лицо, прежде чем ей удалось схватить Лорну за руки.

— Прекрати!

Лорна продолжала бороться, пытаясь вырваться.

— Прекрати, Лорна, тебе станет плохо.

— Ты позволила моей матери забрать его! Черт бы вас всех побрал!

— Прекрати, я сказала! У тебя кровь идет.

Лорна внезапно обмякла в объятиях монахини, всхлипывая и сползая на пол. Они вместе опустились на колени; одна одетая в белое, другая в черное. По, ночной рубашке Лорны растеклась пурпурная струйка крови.

Лорна продолжала всхлипывать.

— Почему вы сделали это? Почему?

— Тебе надо вернуться в постель. У тебя сильное кровотечение.

— Мне наплевать. Я не хочу жить.

— Хочешь. И будешь жить. А теперь пошли со мной.

Сестра Марл попыталась поднять Лорну на ноги, но безуспешно. Тело ее обмякло, лицо стало восковым, отсутствующий взгляд устремился на лицо монахини.

— Скажите Йенсу… — слабым голосом прошептала Лорна, — скажите Йенсу…

Глаза ее закрылись, а голова откинулась назад на руки монахини.

— Сестра Девона, сестра Мэри-Маргарет! Кто-нибудь! Помогите мне! — закричала сестра Марл.

Прошла минута, прежде чем в дверях появились и нерешительно заглянули в комнату две монахини.

— Она без сознания. Помогите отнести ее в постель.

— Лорна ударила мать-настоятельницу и сбила ее с ног, — прошептала все еще ошеломленная сестра Девона.

— Я же говорю вам, она без сознания. Помогите мне!

Монахини робко вошли в комнату и выполнили требование сестры Марл.

Только после обеда Лорна пришла в себя, ощутив перед глазами вместо черной пустоты серебристую пелену. День был ярким, но небо белым, а не голубым, словно после теплого летнего ливня. Где-то жужжала летавшая муха, потом она, видно, села, и наступила тишина. Воздух в комнате, нависший над лицом, руками и одеялом, показался Лорне липким и вязким. Что-то тяжелое давило ей на низ живота, причиняя боль.

И внезапно она все вспомнила: «У меня был ребенок, но они забрали его».

На глаза навернулись слезы. Лорна сомкнула веки и отвернулась к стене.

Кто-то положил руку на ее кровать. Лорна открыла глаза, повернула голову и увидела сестру Марл, снова безмятежную, склонившуюся над ней и опирающуюся одной рукой на матрас. На лице сестры Марл расплылись два синяка, но черная ряса была тщательно выглажена. От нее исходил запах свежести, чистого белья, холодного воздуха и безгрешности.

— Лорна, дорогая… ты очнулась. Сестра Марл перекрестилась.

— Как долго я спала?

— Со вчерашнего вечера. Почти сутки Лорна тихонько пошевелила ногами, и сестра Марл убрала руку с кровати.

— Мне больно.

— Понимаю. Конечно, больно. У тебя были разрывы во время родов, а ты после этого бегала. Мы боялись, что ты истечешь кровью и умрешь.

Лорна приподняла одеяло с бедер, ощутив запах крови и лекарств.

— Что там у меня?

— Припарка из окопника, чтобы все зажило, так разрывы зарубцуются быстрее.

Лорна опустила одеяло и с извиняющимся видом посмотрела на сестру Марл.

— Я ударила вас. Простите. Сестра Марл мягко улыбнулась:

— Я уже простила.

Лорна закрыла глаза. Ребенка у нее отняли. Йенса рядом нет. Все тело болит. Жизнь показалась ей бессмысленной.

Снова зажужжала муха, но больше никакие звуки не нарушали тишину монастыря. Сестра Марл сидела с таким терпеливым видом, с каким может сидеть только монахиня… она ждала… ждала… давая Лорне столько времени, сколько ей было необходимо, чтобы хоть немного успокоиться.

Когда Лорна наконец открыла глаза, судорожно сглатывая слюну и готовясь расплакаться, сестра Марл сказала ей голосом, полным участия:

— Я тоже родила ребенка, когда мне было семнадцать. Мои родители были ревностными католиками, они отняли у меня ребенка, а меня упрятали в этот монастырь, где я и нахожусь с тех пор. Там что я прекрасно понимаю тебя.

Лорна закрыла глаза рукой и начала всхлипывать. Она почувствовала на своей кисти пальцы сестры Марл.

Сестра Марл сжала ее руку. Потом сильнее.

Потом еще сильнее.

Лорна тоже схватила ее за руку, продолжая всхлипывать, грудь у нее тяжело вздымалась, живот задергался.

— Что мне делать? — прошептала она сквозь слезы, закрывая рукой мокрое лицо. — Ох, сестра… что мне де-е-е-елать?

— Продолжать жить… и найти смысл — ради чего, — ответила монахиня, гладя Лорну по волосам и с большой печалью вспоминая того симпатичного молодого человека, который приезжал к Лорне и своего любимого из прошлой жизни.

Лорна покинула монастырь Святой Сесилии через одиннадцать дней после рождения сына, одетая в одно из трех новых платьев, оставленных Лавинией. Мать-настоятельница вручила ей конверт, в котором лежал билет на поезд и деньги на то, чтобы добраться до Милуоки в экипаже и пообедать в поезде. А еще в конверте находилась записка от Лавинии.

«Лорна, Стеффенс с экипажем будет ждать тебя на вокзале и отвезет тебя по твоему желанию или на Саммит-авеню, или в Роуз-Пойнт. Вся наша семья будет, как обычно, в это время года в Роуз-Пойнт. Целую, мама».

Возвращалась Лорна разбитая, не обращая по дороге никакого внимания ни на пейзаж, ни на запахи. Все у нее зажило, так что в этом плане поездка не доставила ей никаких неудобств. И лишь когда поезд тронулся, она ощутила толчок внизу живота, вызванный скорее воспоминаниями, а не болью. Из окон вагона Лорна несколько раз видела в полях кобыл с жеребятами, что напомнило ей вид из ее комнаты в монастыре Святой Сесилии. Между Мэдисоном и Томой в вагон села женщина с белокурым мальчиком лет трех, который посмотрел на Лорну и радостно улыбнулся, от чего у нее защемило сердце. Предназначенные для обеда деньги так и остались нетронутыми, она сидела, не чувствуя ни голода, ни жажды, ведь она привыкла обходиться без жидкости во время тех ужасных дней, когда груди ее были полны молока, а деть его было некуда. Сейчас груди обвисли, стали несколько больше, чем раньше, и менее упругими. И если она вообще думала о своем теле то думала о нем теперь как о бесполезном, опустошенном сосуде.

В Сент-Поле кондуктору пришлось оторвать ее от размышлений и напомнить, что ей надо выходить.

Поджидавший ее Стеффенс снял шляпу и поприветствовал молодую хозяйку равнодушной улыбкой.

— Добро пожаловать домой, мисс Лорна.

— Спасибо, Стеффенс, — тупо вымолвила Лорна, не двигаясь, словно не понимая, где она находится.

— Ну как школа? Как ваша поездка в Чикаго? Лорне пришлось некоторое время соображать, но она поняла, что эту ложь сочинили ее родители, чтобы объяснить, почему она не приехала домой сразу после окончания учебного семестра.

— Все хорошо… просто прекрасно.

Когда Стеффенс помог Лорне сесть в коляску и погрузил ее сундук, он спросил:

— Куда ехать, мисс Барнетт? Лорна задумалась и пробормотала:

— Я не знаю…

Стеффенс повернулся на своем сиденье и с любопытством посмотрел на Лорну.

— Вся семья на озере, мисс. Может быть, хотите, чтобы я отвез вас туда?

— Да, пожалуй… нет!.. Ох, Господи… — Лорна закрыла рот ладонью, на глаза у нее навернулись слезы. — Я не знаю…

Вокруг них царила обычная вокзальная суматоха:

раздавались голоса, лязгали колеса, шипел пар, звонил колокол. Стеффенс ждал ее решения, но, видя, что она продолжает молчать, предложил:

— Тогда, наверное, я отвезу вас на озеро. Там ваши сестры, брат и тетушки тоже.

Наконец-то Лорна очнулась от оцепенения.

— Мои тетушки… да. Конечно, отвези меня на озеро.

Лорна приехала в Роуз-Пойнт уже ближе к вечеру, когда игра в крокет была в самом разгаре Дафна резвилась на корте со своими друзьями. Лавиния сидела рядом с миссис Уайтинг под зонтиком попивая лимонад и наблюдая за игрой. Тетушки расположились на диване-качалке в тени вяза. Генриетта обмахивалась пальмовым веером, а Агнес вышивала, обмахиваясь время от времени пяльцами. Возле дальнего конца причала Серон с приятелем ловили сеткой пескарей.

Ничего не изменилось.

И вместе с тем изменилось все.

Генриетта первой заметила Лорну. Она выгнула спину и замахала веером над головой.

— Лорна! Привет! — А потом Генриетта громко крикнула, обращаясь сразу ко всем: — Посмотрите, Лорна вернулась!

Все кинулись к Лорне, игравшие в крокет побросали свои молотки, Серон захлопал садком с пескарями по ноге. Тетя Агнес ласково погладила Лорну, а Лорна бросила взгляд через ее плечо на береговую линию, где должна была находиться мастерская Йенса, но на таком расстоянии она разглядела только деревья.

— Ох, Лорна, ты же ездила в Чикаго! — воскликнула Дафна. — Ты там купила это новое платье?

Лорна опустила взгляд на платье, которое ее совершенно не волновало.

— Да… да, там.

Лорне не хотелось сообщать Дафне, что у нее есть еще два других.

— Ну, Лорна, ты такая счастливая!

— Господи, а мы уж думали, ты не вернешься, — сказал Серон. В отсутствие Лорны он подрос на добрых три дюйма.

Молодежь с улыбками приветствовала Лорну, а Лавиния принесла ей холодного лимонада.

А где Дженни? — спросила Лорна, на что Дафна ответила:

— Она совершает прогулку на яхте с Тейлором.

Да действительно, многое изменилось.

И естественно, многое изменилось и для Лорны. Она отклонила приглашения поиграть в крокет, половить пескарей, посидеть на диване-качалке и выпить лимонада. Сказала, что устала от поездки и пойдет к себе немного отдохнуть.

Окна в ее комнате были раскрыты, занавески колыхались на ветру, а тетя Агнес — ну конечно же, дорогая, заботливая тетя Агнес — оставила на столе букет из всех цветов, которые только росли в саду, вместе с запиской на голубой бумаге с неровными краями: «Добро пожаловать домой, дорогая. Мы скучали без тебя».

Лорна сняла шляпку и положила ее на подоконник. Сама села рядом и устремила взгляд на другой берег озера, думая о том, где сейчас Йенс, чувствует ли он, что она приехала домой, когда она увидит его и как сообщит ему о ребенке. С площадки для игры в крокет доносился радостный смех девушек. И Лорна подумала: «Да, смейтесь, пока можете, пока молодые и беззаботные, пока мир кажется вам прекрасным, потому что очень скоро придет конец вашим детским мечтаниям».

Гидеон вернулся домой шестичасовым поездом, но с Лорной увидеться не пожелал.

Дженни вернулась с прогулки на яхте и прямиком побежала в комнату Лорны. Она обняла сестру и объявила, что по-настоящему влюблена в Тейлора, поинтересовавшись, не возражает ли Лорна, если Тейлор будет ухаживать за ней.

Пришла мать, постучала в дверь и напомнила:

— Ужин в восемь, дорогая.

При первой встрече с отцом Лорне с трудом удалось изобразить из себя послушную дочь. Получив от отца грубый поцелуй в щеку, она принялась отвечать на вопросы родственников о несуществующем колледже и мнимой поездке за покупками в Чикаго, избегая хищного взгляда тети Генриетты, в котором ясно читалось; «Лорна здорово изменилась». Она слушала сетования Лавинии на ухудшившееся после ухода миссис Шмитт качество пищи, еле сдерживаясь, чтобы не спросить тетю Агнес, видела ли она Йенса. Лорна ощущала себя чужой в этой семье, но прекрасно понимала, что больше ей пойти некуда.

Вечером, когда все разошлись, Лорна отправилась на веранду, где сидели родители. Она тихонько вошла и немного постояла в дверях, прежде чем заговорить. Лицо отца было скрыто газетой, мать расположилась в кресле возле большого окна, глядя на озеро. Лорна объявила о своем присутствии, заявив:

— Если вы не хотите, чтобы дети слышали наш разговор, то лучше закрыть двери.

Лавиния и Гидеон вскинули головы, словно мимо их ушей просвистели стрелы, и переглянулись. Лорна закрыла двери, а Гидеон встал, затворил окно и остался стоять возле кресла Лавинии. Лорне показалось, что они ожидали ее прихода, потому что обычно в такие тихие вечера устраивались на улице в плетеных креслах.

— Я думаю, мне надо сказать вам, как я отношусь к тому, что вы украли моего ребенка, — начала Лорна.

Ей ответила Лавиния:

— Мы не воровали твоего ребенка, а договорились о его усыновлении.

— Кто его усыновил?

— Церковь не скажет тебе этого.

— Вы украли моего ребенка, даже не спросив меня.

— Лорна, образумься. Что бы ты стала с ним делать? Разве мы могли бы позволить, чтобы ты привезла его сюда? Ты же видишь, как тебя обожают сестры, как восхищаются тобой и хотят быть похожими на тебя.

Лорна не обратила внимания на эти слова, которые слышала уже столько раз. Она совершенно хладнокровно заявила родителям:

— Я хочу, чтобы вы оба знали: из-за того, что вы сделали, я потеряла к вам всякие чувства. И жить я буду здесь только потому, что мне некуда деться. Но я выйду замуж за первого же, кто сделает мне предложение, лишь бы убраться подальше от вас. Вы наверное, оба очень счастливы, что вам удалось осуществить свой дьявольский план.

И спокойно, подражая сестре Марл, вышла из комнаты.

Совсем по-другому повела себя Лорна, когда вечером, около одиннадцати часов, в ее комнату проскользнула тетя Агнес. Они крепко обнялись, стараясь унять наполненные горечью сердца.

— Это был мальчик, — шепотом выдавила Лорна. — Они насильно забрали его у меня. Я даже не увидела его вы… вымытым… только с кровью на маленьком ли… личике. Я даже не знаю, какого цвета у него волосики.

— Ах ты мое драгоценное, бедное дитя. Лорна заплакала, уткнувшись в плечо тети Агнес, а та спросила:

— А Йенс знает?

— Нет. Но я должна сказать ему. — Лорна отстранилась, вытирая глаза платком. — Ты видела его, тетя Агнес?

— Нет, но я разговаривала с Тимом. Дела у Йенса идут отлично, после регаты все захотели строить яхты только у него. Ты знаешь, где его мастерская, да?

Лорна устремила взгляд в окно.

— Да. Я много раз представляла ее себе.

Она отправилась туда на следующий день, надев юбку в синюю и белую полоску, ту самую, в которой в первый раз была на пикнике с Йенсом. Лорна заколола соломенную шляпку булавкой, посмотрела на свое отражение в зеркале и вместо беззаботной Девушки, которая стояла здесь год назад, увидела опечаленную женщину. Не спросив разрешения, она взяла ялик, совершенно уверенная в том, что у Гидеона не хватит теперь наглости после всего того, что произошло с ней, запретить ей заниматься «неженским спортом». Несколько уроков, полученных Лорной от Майкла Армфилда, позволили ей с горем пополам управляться с одноместным яликом. А если ей суждено перевернуться и утонуть, то, значит, так и должно быть. Подобная возможность меньше пугала ее, чем предполагаемая реакция Йенса, лучше уж утонуть, чем быть отвергнутой им.

Мастерскую она нашла без труда, ее хорошо было видно с берега: новые, еще светлые деревянные стены резко выделялись на фоне зеленых деревьев. Подходя к строению, Лорна подумала о том, какое оно большое и высокое. Она намеревалась оставаться спокойной, как сестра Марл. Но, увидев яхту Тима «Манитоу», пришвартованную у длинного причала, открытые окна на чердаке мастерской, широкие ворота и спускающийся прямо к воде стапель, Лорна почувствовала, как все поднялось у нее внутри. Ведь она могла бы жить вместе с ним в этой мастерской, о которой они мечтали. Ох, наблюдать, как их дети крутятся возле отца, сбегают по стапелю к воде, учатся у Йенса, как конструировать и строить яхты и плавать на них.

Лорна привязала ялик к причалу, прошла по нему, разглядывая «Манитоу», испытывая сильный приступ ностальгии, потому что эта яхта была так похожа на «Лорну Д». Подходя к берегу, она снова бросила взгляд на мастерскую и изумилась, увидев сушащиеся на ветру пеленки.

Боже милосердный, он нашел их ребенка!

Она застыла на месте, уставившись на пеленки, пока здравый смысл не подсказал ей более вероятную, хотя и ужасающую возможность: Йенс женился на какой-нибудь вдове.

Лорна с трудом заставила себя двинуться дальше… по песку, между деревянных направляющих стапеля, и дальше, туда, откуда доносился шорох наждачной бумаги и легкое постукивание молотка.

В дверях она остановилась. Мастерская была высокой, просторной, как внутреннее помещение церкви, свет проникал в него через открытые окна и двери, новые деревянные стены сверкали, как спелые колосья. И стоял в мастерской все тот же запах ароматной сосны, клея и опилок.

Возле новой яхты работали трое: Йенс, Бен Джонсон и какой-то плотного сложения незнакомец.

Незнакомец первым заметил ее и перестал шлифовать обшивку.

— Здравствуйте, — сказал он, выпрямляясь.

— Здравствуйте, — ответила Лорна. Йенс и Бен тоже прекратили работу.

— Чем могу помочь? — спросил незнакомец. Взгляд Лорны переместился с него на Йенса. И в этот момент раздался голос Джонсона:

— Здравствуйте, мисс Барнетт.

Йенс ничего не сказал. Он смотрел на нее секунд пять, потом вернулся к работе. С чердака донесся запах готовящейся пищи и послышались детские голоса, еще больше усилившие опасения Лорны.

— Вы Лорна, — сказал незнакомец, подходя к ней и протягивая руку. — А я брат Йенса, Девин.

— Ах, Девин, — Лорна облегченно вздохнула, — я и не знала, что вы приехали. Рада познакомиться с вами.

— Вы, наверное, пришли к Йенсу. Йенс продолжал работать, не обращая внимания на Лорну.

— Да… да, конечно.

Девин несколько раз перевел взгляд с Лорны на Йенса и обратно.

— Эй… послушайте… похоже, у Кары уже готов обед, так что я собираюсь устроить перерыв. А ты, Бен?

Бен отложил молоток и вытер руки о бедра.

— Да, разумеется. Хорошая идея.

Девин обратился к Лорне:

— Мы много слышали о вас. Уверен, что Кара захотела бы с вами познакомиться. Может быть, найдете время и подниметесь наверх выпить с ней чашечку кофе?

Лорна одарила его своей лучшей улыбкой, позаимствованной у сестры Марл, хотя внутри ее всю трясло.

— Вы очень добры, — сказала она. И действительно, он понравился ей с первого взгляда, а ведь при более благоприятных обстоятельствах этот человек уже мог бы быть ее деверем.

— Ладно, пошли, Бен, — бросил Девин, и они поднялись по лестнице наверх.

После их ухода Лорна осталась стоять в дверях, ожидая, что Йенс обратит на нее внимание, но он продолжал работать, повернувшись к ней спиной. У Лорны перехватило дыхание от вида этой такой знакомой широкой спины, напрягающейся от работы. Она робко приблизилась и остановилась в пяти шагах позади Йенса.

— Здравствуй, Йенс, — грустно произнесла Лорна.

В ответ молчание.

Голубая рубашка Йенса взмокла от пота под мышками, черные подтяжки покрылись древесной пылью.

— Ты даже не хочешь поздороваться со мной?

Снова молчание.

Лорна стояла в позе школьницы, декламирующей стихи; ноги сдвинуты, руки за спиной. А внутри ее разрывали на части отчаяние и обида, ей ужасно хотелось, чтобы он повернулся и ласково заговорил с ней.

— Отличная мастерская… ты именно о такой и мечтал. Приехал твой брат, и они с Беном работают вместе с тобой. Боже мой, ты, должно быть, счастлив.

— Да, я действительно счастлив, — ответил Йенс с горечью в голосе.

Лорна сглотнула подступивший к горлу комок и вновь обратилась к нему:

— Я слышала, ты с блеском выиграл регату.

Йенс выпрямился и повернулся, откинув назад плечи и выпятив грудь. Он потер наждачную бумагу о бедро, очищая ее от древесной пыли.

— Я занятой человек. Лорна, что тебе нужно?

— Йенс… — прошептала она дрогнувшим голосом, — прошу тебя, не надо… — В груди у нее защемило, из глаз потекли слезы. — Потому что я не смогу… Господи… какими же ужасными были эти последние несколько недель. — Лорна закрыла глаза чтобы остановить слезы, потом снова открыла их и прошептала: — Я родила мальчика, Йенс. — Тот перестал тереть наждачную бумагу. — Я видела его всего один раз, перед тем как они отняли его у меня. Родители забрали и отдали его, даже не спросив меня.

С чердака донеслись детские голоса и шум передвигаемых стульев.

— Я не верю тебе. Ты сама отдала его, — сказал Йенс.

— Нет, Йенс, нет… я не отдавала. — Лицо. Лорны исказила гримаса отчаяния. — Приехала моя мать, а когда она уехала, монахини сказали мне, что ребенка тоже нет, но никто не сказал мне, куда его дели.

— И ты хочешь, чтобы я поверил в это? — От ярости у Йенса побелели губы, он двинулся на Лорну, и она подумала, что он хочет ударить ее. — Что ж, мне следовало этого ожидать. Ты уже все решила для себя, когда я приезжал к тебе. Да ведь это ясно как Божий день, что они уговорили тебя и ты согласилась не усложнять себе жизнь объяснениями, которые были бы неизбежны, если бы ты вернулась домой с незаконнорожденным ребенком. Разве не так? Да ты… ты просто отшвырнула его от себя, сразу решив тем самым все проблемы! Теперь послушай меня, хорошенько послушай. — Йенс схватил Лорну за плечо и крепко сжал его. — Самым несчастным днем в моей жизни был тот день, когда я повстречал тебя, этот день принес мне только горе. А ты просто молодая богатая сучка, ты крутилась на кухне, в лодочном сарае, крутилась вокруг моей спальни, выискивая дурака, который мог бы удовлетворить твою похоть. Что ж, я ее удовлетворил, так ведь? Но у тебя достаточно денег, чтобы и это уладить, да? — Он приблизил к Лорне гневное лицо и неожиданно оттолкнул ее. — Убирайся отсюда. Мне не о чем больше с тобой говорить.

От толчка Лорна упала на штабель бревен, ощутив боль в ноге. Сквозь слезы она смотрела на спину Йенса, который вернулся к яхте и принялся с яростью, размашистыми движениями шлифовать обшивку.

Лорна потерла ноющее плечо, перебирая в уме оправдания, хотя прекрасно понимала, что Йенс не станет их слушать. Он только шлифовал… и шлифовал… словно пытаясь дать выход своей злобе и горю. И, казалось, каждое его движение снимает тонкий слой с ее сердца. Лорна подумала, что оно вот-вот разорвется. Не в силах больше переносить его враждебность, она с трудом поднялась с бревен и прошептала:

— Ты ошибаешься.

И вышла из мастерской.

Когда она ушла, Йенс прекратил работу и медленно выпрямился. Он слышал ее удаляющиеся по причалу шаги, видел крохотный парус, уносивший Лорну от него. Через несколько минут плечи его поникли, он прислонился спиной к корпусу яхты и медленно сполз на пол. И, уже лежа на полу, обхватив голову руками, в которых была зажата наждачная бумага, Йенс Харкен заплакал.