Придя в гостиницу, Сара легла в постель и долго лежала, будучи не в состоянии уснуть, напряженно вытянувшись под одеялом. Она не была зеленым новичком, не знающим ничего о жизни. Когда ей исполнилось семь, а сестре всего три, их мать убежала из дома с любовником. Разве Сара не поняла с тех пор, что чувственность, похоть могут искалечить людям жизнь?

Позднее, с двенадцати лет, она уже работала в типографии у отца — наборщиком, а с пятнадцати стала сама писать статьи. С той поры с какими только проявлениями человеческой натуры она не сталкивалась! Но научилась сдерживать собственные эмоции и давать волю своему гневу или сочувствию только на газетной бумаге. «Слишком сильно переживая, теряешь объективность», — любил повторять отец, и, так как не было на земле человека, кого она больше почитала, чем Айзика Меррита, его слова она запомнила раз и навсегда. И продолжала тем временем узнавать и изучать изнанку жизни — людскую жестокость, безнравственность, жадность и бездушие, похоть.

Но сейчас совсем другое дело. Сейчас речь идет о ее младшей сестре Аделаиде, Адди, с нем она делила постель в раннем детстве, с кем вместе болела ветрянкой и корью и кого, заменяя мать, учила начаткам чтения и письма, манерам и ведению домашнего хозяйства. Аделаида, которая так тяжело переживала уход матери… Аделаида — в этом ужасном месте совершает эти ужасные дела с этими ужасными мужчинами!..

Перед глазами Сары вновь возникла большая комната в борделе — мокрогубые клиенты, мадам с сигарой во рту… Вырождение, упадок… Что заставило Аделаиду пойти туда? Сколько времени она уже там? Занимается ли она проституцией с тех самых пор, как ушла из дома?

Пять лет… Сара прикрыла глаза… Пять долгих лет — и все ночи с этими мужчинами… Она снова широко открыла глаза… Пять лет или пять ночей — где мера порочности и разврата, и какова она?..

Да, настоящий шок испытала Сара, увидев свою сестру в этом греховном наряде, располневшую фунтов на двадцать, с размалеванным лицом и перекрашенными завитыми волосами. Когда Сара видела ее в последний раз, та была юной и тонкой, с длинными и шелковистыми белокурыми локонами, с нечастой робкой улыбкой. Она была истинной христианкой, послушной дочерью и любящей сестрой. Что заставило ее так измениться? Что?..

«Черт побери! Вo что бы то ни стало я должна узнать это!»

Утром ее разбудило тихое звяканье крышки на баке с водой в холле. Раскрыв глаза, она уперлась взглядом в голые балки потолка. Постепенно память вернула ей события вчерашней ночи и утвердила уверенность, что она непременно вырвет сестру из дома мадам Розы.

Она вскочила с кровати, открыла один из чемоданов, разложила на одеяле одежду. Отворила дверь, выглянула в коридор, схватила в комнате эмалированный кувшин и поспешила к бачку с водой. Опустив туда палец, прошептала с гримасой: «Ой, ужас! Просто ужас!», но окунула кувшин и понесла в комнату плещущуюся ледяную воду. Несмотря на холод, она тщательно умылась с мылом и мочалкой.

Через полчаса Сара уже выходила из дверей «Большой Центральной», все еще вздрагивая от холода; волосы у нее были собраны в пучок на затылке, одета просто и строго: черные ботинки на высоком каблуке, коричневая широкая юбка, такого же цвета блуза и двубортный шерстяной жакет.

Сентябрьское утро было прохладным. Остановившись на углу тенистой дорожки, она снова содрогнулась, взглянула в обе стороны поперечной улицы и стала натягивать перчатки, прижимая под мышкой кошелек с деньгами и держа в зубах свой дешевый блокнотик. Затем двинулась по дощатому настилу улицы, ее каблуки выбивали частую дробь, пока не дошла до перекрестка с улицей, которая оканчивалась за гостиницей, там, где Дедвудский ручей с грохотом впадал в Уайтвудский. За ними вставала стена ущелья, заслонявшая их от солнца. Сара вычислила, что ущелье тянется с северо-востока на юго-запад и что она сама сейчас и «Большая Центральная» находятся на его юго-западном конце, а квартал публичных домов и ее сестра — на северо-восточном.

Идя по улице, она глядела вверх — на бирюзовое небо, на вызывающие головокружение отвесные стены каньона, заканчивающиеся бурого цвета скалами с одной стороны и белыми, похожими на башни, с другой. А вместе они напоминали огромную акулью пасть, готовую проглотить протекающий далеко внизу поток. Скалистые склоны были либо совсем голы, либо поросли огромными соснами, которые темно-зелеными пятнами покрывали их в разных местах, тыча в небо свои темные верхушки, как грозящие пальцы. Но было много и сухих, мертвых деревьев — целые заросли. Отсюда и название каньона и города — «Мертвый Лес».

Сам город выглядел как совершенно случайно возникший в этих зарослях и загнанный какими-то сверхъестественными силами на самое дно ущелья. Он начинался тут множеством палаток и хижин, шел потом вверх по склонам, к расщелине, напоминавшей по форме бутылочное горлышко, и там превращался в единственную прямую улицу — Главную. Но и на ней здания были разбросаны как попало, в спешке, в лихорадке… в «золотой лихорадке», построенные или купленные на неделю, на две, на месяц, пока не повезет их владельцу.

Да, город возник здесь по воле случая, и это ощущение усиливалось видом многочисленных рудопромывочных желобов, заброшенных или действующих, похожих на молчаливых жирафов, расставивших ноги и пригнувших шею к ручью, чтобы вдоволь напиться.

Сара шла теперь по Главной улице, несколько оживлявшейся многочисленными вывесками: мясника, адвоката, врача, еще одной гостиницы, пробирщика (проба металлов), игорных домов («Монтана-Клуб» и «Чикаго-Рум» были самыми большими зданиями во всем городе, и на их дверях висели хвастливые извещения, что эти двери никогда не закрываются), еще были вывески парикмахера, кузнеца, пивовара, многочисленных салунов (Сара насчитала тринадцать и перестала считать), пекаря, торговца скобяными изделиями и, конечно, публичных домов. В общем, как она и опасалась, здесь было все для мужчин и ничего для женщин. Ни единого магазина с товарами женского ассортимента.

Существование двух театров немного согревало душу, но здания при свете дня оказались с дощатыми стенами и брезентовыми крышами. Деревянный «Столб Свободы» на углу Главной и Золотой улиц свидетельствовал, что здесь хоть как-то отмечалось Четвертое июля — столетие со дня образования Соединенных Штатов. Радовало также, что кто-то начал сооружать деревянные водопроводные трубы — видимо, чтобы собирать воду из подземных ключей для домашних нужд.

Сейчас, в половине восьмого, город, казалось, был занят своими делами. Но люди отрывались от них, чтобы взглянуть на Сару. У некоторых отвисали челюсти, другие слегка краснели. Большинство механически приподнимали шляпы. У ручья мужчины занимались открытой промывкой золота. Ночные игроки выходили из дверей игорных домов с припухшими глазами. Из окон пекарни повеяло ароматом хлеба, и Сара ощутила, как она голодна — до головокружения. У конного двора запрягали лошадей. В конце улицы она обнаружила баню и возрадовалась. Двое мужчин разжигали огонь под огромным котлом. Сара остановилась, лелея мечту окунуться в горячую воду, и была очень разочарована, когда увидела, как в этот чан стали бросать грязную одежду и помешивать ее там длинными палками.

— Доброе утро, — обратилась она к ним.

Оба мужчины отреагировали, как и большинство: уставились на нее, словно на привидение.

— Доброе утро, — откликнулись они потом с испугом.

— Это прачечная или баня?

— Ни то, ни другое, мэм. Мы продаем старье.

Ей понадобится старье на тряпки. Печатная машина оставляет много пятен.

— Хорошо, — сказала она. — Я смогу у вас потом купить?

— Конечно, мэм. Старатели после бани надевают все новое, а старье отдают нам. Мы его вывариваем. Также и те, кто из публичных… — Напарник толкнул говорившего под локоть. — Я хотел сказать, с того конца улицы… Извините, мэм, если что не так… Это наш бизнес.

— Желаю успеха, — проговорила Сара. — Я буду вашим клиентом. Всего доброго, джентльмены.

— Подождите! — крикнули они разом, когда она уже повернулась и пошла. Сара остановилась.

— Кто вы?.. Я… я хочу сказать, мое имя Генри Танби, а это Скич Джонсон.

Тот, кто поменьше ростом — Танби, — снял шляпу и прижал ее обеими руками к груди. Чертами лица и короткой шеей он напоминал бульдога.

Сара подошла ближе, пожала им руки.

— Очень приятно, — молвила она, — мистер Танби, мистер Джонсон.

Второй мужчина был моложе, худой, с прыщавым лицом и, видимо, не слишком красноречив.

— Я Сара Меррит из Сент-Луиса. И я собираюсь здесь выпускать газету, как только прибудет моя печатная машина.

— Газету? Вот это да… Вы приехали почтовым?

— Да, этой ночью.

— Вот это да… — повторил Танби и надолго задумался, глядя с застывшей улыбкой на Сару и забыв надеть шляпу.

Наконец он вспомнил об этом, но Джонсон по-прежнему, с полуоткрытым ртом, не сводил глаз с Сары. Танби толкнул его в бок.

— У него совсем нет манер, мэм. Глазеет, словно никогда раньше не видел женщин. Конечно, если по правде, в этом ущелье их особенно не увидишь.

— Да, я знаю, — отозвалась Сара.

Самовлюбленная женщина наслаждалась бы впечатлением, которое она здесь производит на мужчин. Сару, не избалованную их вниманием, это просто изумляло и забавляло.

— Я должна идти, джентльмены, — сказала она.

— Если что-нибудь понадобится, — крикнул Танби ей вслед, — только скажите нам! Мы всегда готовы помочь леди!

— Спасибо, мистер Танби, — повернулась к ним снова Сара. — Приятно было познакомиться, мистер Джонсон.

Джонсон вышел наконец из ступора и даже помахал рукой Саре.

Продолжая путь, Сара снова и снова с удивлением думала о том изобилии внимания, что оказывают ей здешние мужчины. И она была достаточно честной с самой собой, чтобы отдавать себе отчет в его причинах. Она знала, как мало женщин на золотых приисках — слышала и читала об этом, но не представляла положения дел в действительности. Сейчас у нее преимущественное положение, говорила она себе, но решила, что никогда не станет этим злоупотреблять, но и не откажется использовать, если наступит такая необходимость. В конце концов, она здесь совсем одна, на новом месте, да еще с такой целью, как начать выпуск газеты — и, конечно, ей потребуется помощь, и поддержка, и руководство. Танби, Джонсон, Коротышка Рис, Брэдиган, кто ссудил ей деньги — надо запомнить имена людей, дружески отнесшихся к ней.

За время своей прогулки она уже видела несколько банков, но лишь один из них обслуживал частных лиц. У его входа красовалась звучная вывеска: «Торговый и рудничный центр Пинкни и Шталя, обмен банкнот, ссуды, единственный большой железный сейф на всех рудниках, принимаем на хранение золотой песок».

Саре пришлось подождать у закрытых дверей, банк открывался в странное время: в двадцать минут девятого. Точно в это время низенький толстый человечек в тесном костюме и в галстуке со свободным узлом растворил двойные двери, и его брови удивленно взметнулись, когда к он увидел Сару.

— О, я не сплю? — спросил он. — Кто вы? — У него была лысая и розовая голова, как июньская слива.

— Нет, не спите, — ответила Сара. — Я пришла разменять чеки Уэллс Фарго.

— Прошу вас, входите. — Он пропустил ее вперед, потом протянул руку. — Меня зовут Элиас Пинкни, к вашим услугам.

Он смотрел ей в глаза с вежливой улыбкой, хотя ему приходилось для этого довольно высоко задирать голову.

— Сара Меррит.

— Мисс Меррит, весьма, весьма рад.

Снова ей пришлось чуть ли не вырвать свою руку из его. Пинкни никак не хотел ее отпускать, приблизившись к Саре настолько, что она вынуждена была отступить назад.

— Хочу сказать вам, вы прекрасно выглядите… Прекрасно выглядите.

Он что, всегда по два раза повторяет сказанное? Как утомительно!

— Я только что приехала сюда и мне нужен золотой песок, чтобы купить себе еду.

— Совсем нет, совсем нет. Вам не нужно золото, если вы позволите мне угостить вас завтраком. Это для меня честь… для меня честь.

Его неприкрытое давление испугало Сару, не привыкшую решительно отказывать людям. Но она собралась с силами, чтобы сделать это сейчас по возможности изящно.

— Благодарю вас, мистер Пинкни, но у меня сегодня очень много дел. Я ведь намерена издавать в Дедвуде газету. Первую в городе газету.

— Газету? Это прекрасная новость. Прекрасная новость. В этом случае я представлю вас жителям этой улицы. Всей улицы.

— Спасибо еще раз, но не хочу отнимать ваше драгоценное время. И мне нужен золотой песок, если вы будете так любезны.

— Конечно, конечно. Прошу вас, проходите сюда… Было сразу видно, что мистер Пинкни истинно деловой человек, несмотря на его нескрываемый интерес к ее личности. Она обменяла один из чеков на золотой песок который высыпала в свой кошелек из оленьей кожи и заплатила положенные пять процентов налога за сделку. Остальные чеки оставила в банковском сейфе под один процент в месяц за услуги. До того как уйти, она договорилась с Пинкни, что в будущем будет бесплатно пользоваться сейфом, а взамен предоставит его банку возможность свободной рекламы в ее газете.

— Я вижу, вы женщина, у которой голова на плечах, — заметил он. — Голова на плечах.

— Надеюсь, что так, мистер Пинкни. Благодарю вас. — Она намеревалась избежать прощального рукопожатия, но не удалось, в нарушение этикета мистер Пинкни первым протянул руку. А получив в свое распоряжение руку Сары, томительно долго не выпускал ее, глядя снизу вверх ей в лицо.

— Приглашение на обед остается в силе, мисс Меррит. Я вскоре дам о себе знать… Дам о себе знать.

С золотом в кошельке, она поспешила покинуть помещение банка и на улице облегченно вздохнула. Какой неприятный человечек! Без сомнения, богатый, в свежем белье, и такой уверенный, что деньги и положение обеспечат ему любую женщину в этом городе. Хорошо, что во время этих рукопожатий она была в перчатках.

Ее желудок давно требовал пищи. Она остановилась у аляповатого здания первой же закусочной, которая называлась «Еда у Рукнера», и вошла туда. Помещение было заполнено мужчинами, которые переговаривались, глазели, свистели, проходили то и дело без видимой причины мимо ее стула, иногда приподнимая шляпы, и снова, тесно сдвинувшись, о чем-то говорили друг с другом. Никто из них, однако, не садился в непосредственной близости от нее и, таким образом, она оказалась здесь как бы центром внимания, окруженным кольцом пустующих стульев.

Юноша лет шестнадцати подошел к ней принять заказ.

— Доброе утро, мэм. Чем могу служить?

— Доброе утро. Можно мне получить бифштекс, несмотря на ранний час? Я ничего не ела с середины вчерашнего дня.

— Говяжьего нет, мэм, извините. Здесь не так уж много места для выпаса скотины, в этом ущелье. Но у нас есть мясо бизона. Тоже неплохое.

Она заказала кусок бизоньего мяса с жареным картофелем и кофе с печеньем — причем видела, что все присутствующие проявляли нескрываемый интерес к ее меню.

Когда юноша отошел от стола, Сара надела крошечные очки овальной формы, раскрыла записную книжку, достала из сумки ручку и пузырек с чернилами и, не обращая внимания на людей, не сводящих с нее глаз, принялась за самую первую статью для будущей «Дедвуд кроникл».

«Золотым песком на сумму полтора доллара приветствовал Дедвуд редактора своей газеты…» Так начиналась ее статья, в которой она отдавала должное всем, кто помогал ей с момента ее прибытия в город.

Она все еще писала, когда прибыла пища.

— Извините, мэм.

Не юноша, принимавший заказ, а зрелый мужчина в подтяжках стоял над ней с блюдом шипящего мяса, от которого шел невообразимо прекрасный аромат.

Она подняла глаза, закрыла блокнот, отодвинула его на край стола.

— О, простите меня… Ммм, как изумительно выглядит!

— Надеюсь, вам придется по вкусу мясо бизона, — сказал мужчина. — Мы бы зажарили для вас говядину за милую душу, если бы она была. — Он поставил блюдо на стол и ждал, пока Сара завинчивала крышку чернильницы и снимала очки. — Меня зовут Тедди Рукнер, мэм, — продолжал он. — Я владелец этого заведения.

Ему было, наверное, за тридцать — светловолосый, голубоглазый, с ямочками на щеках, улыбчивый, по-мальчишески привлекательный.

Сара протянула ему руку.

— Мистер Рукнер, я Сара Меррит. Приехала сюда издавать газету.

И после рукопожатия он все еще не уходил. Он обтер ладони о бедра и кивнул на ее блокнот:

— Сразу сообразил, вы не просто так, когда увидел, что пишете. Приятно тут видеть настоящую женщину. Где вы собираетесь выпускать вашу газету?

— Да, мне нужно помещение. Сама я пока остановилась в «Большой Центральной».

— Есть тут один пансион. Меблированные комнаты и еда. У Лоретты Раундтри. Попробуйте, если хотите.

— Спасибо.

Она взялась за вилку, надеясь, что, может быть, теперь он наконец уйдет — желудок у нее ныл, — но хозяин не торопился. Он продолжал задавать вопросы, пока она не поняла, что стала предметом особого его внимания. Не склонная вообще краснеть, она залилась румянцем и наклонила голову к тарелке. В конце концов он понял, что мешает ей есть, и удалился, предварительно заметив:

— Ну, я лучше пойду, а вы ешьте. Если чего-нибудь еще, прямо говорите мне. Этого кофе у нас залейся!

Она сидела здесь уже около часа, и за это время никто из посетителей не ушел. Наоборот, комната все больше наполнялась — пришло еще, наверное, дюжины две мужчин. Они держались тихо, ненавязчиво, даже застенчиво — как дети, собравшиеся посмотреть на чудо — например, на спящего слона; делая вид, что не обращают на нее никакого внимания, не произнося ни слова, которое бы ее касалось. Но было совершенно очевидно, что слух о ее визите сюда распространился достаточно далеко и все вновь пришедшие заявились с одной целью: взглянуть на нее. Уже заняты были почти все места, входили новые посетители и стоя пили кофе, а стулья в непосредственной близости от Сары оставались пустыми. Бросаемые скрытно взгляды анатомировали ее, она старалась не поднимать глаз от своей тарелки и блокнота, в котором продолжала время от времени писать. Взгляды некоторых были более откровенны, они связывали сидящую здесь с ее сестрой Ив, работающей у мадам Розы.

Кружка, из которой она пила кофе, не опустела и на четверть, когда Тедди Рукнер снова наполнил ее. Он был единственный, кто осмеливался приблизиться к ней. Когда на тарелке у нее ничего не осталось, он снова подошел, на этот раз с куском яблочного пирога.

— От моего ресторана, — провозгласил, он, — и вся еда тоже за наш счет.

— О, мистер Рукнер, я не могу принять ваш подарок. Вы слишком щедры.

— Одно удовольствие для нас, мэм. Я настаиваю. Ваше прибытие — вот настоящий подарок. Ничего лучше — с тех пор как мы видели тут последние свежие фрукты!

Снова испытывая неловкость от того, что невольно находится в центре внимания, она принялась за яблочный пирог и съела уже добрую половину, когда услышала часто повторяющиеся приветствия:

— Доброе утро, шериф!

— Привет, ребята, — раздавалось в ответ, пока вновь пришедший пробивался сквозь толпу.

Он остановился у дальнего конца стола, за которым сидела Сара, и так стоял, широко расставив ноги, уперев руки в бока. Даже с опущенными глазами Сара видела его черные штаны, револьвер, свисавший с бедра, и понимала, кто стоит перед ней.

Медленно подняла она голову, натолкнулась взглядом на серебряную звезду на его куртке, усы цвета ржавчины, черную ковбойскую шляпу, которую он не пожелал снять. В ярком свете дня особенно заметны были веснушки на лице — она никогда не любила усатые и веснушчатые лица. Он выглядел сильным, как мул, и был, в общем, вполне привлекателен — серые глаза и эта выемка на кончике носа. Некоторых женщин, она готова была принять это, мог привлечь его почти мальчишеский вид. Но ей этот человек был неприятен всем и, в первую очередь, своей вызывающей манерой поведения.

— Мистер Кемпбелл, — произнесла она спокойно, хотя кровь начала приливать к лицу. Он дотронулся рукой до полей шляпы.

— Мисс Меррит. Я зашел узнать, из-за чего здесь весь сыр-бор.

— Сыр-бор?

— Каждый раз, когда люди начинают скапливаться в одном месте, я обязан выяснять, что заставляет их делать это. Такая у меня работенка. Нередко все это кончается дракой.

Румянец на ее лице становился гуще, подогреваемый осознанием того, что здешний шериф — частый посетитель публичных домов и человек, близко, слишком близко знающий ее сестру, и предлагавший ей самой только вчера вечером, через час после ее прибытия в город, деньги за услуги интимного свойства. Неприятный и отвратительно самоуверенный, он торчит сейчас прямо перед ней со своим кольтом сорок пятого калибра, свисающим с бедра, и еще осмеливается не опускать глаз.

— Значит, вы шериф Кемпбелл?

— Да, верно.

Она отложила вилку и, глядя ему прямо в глаза, нарочито громко, чтобы ее слышали в самом дальнем углу помещения, сказала:

— У вас тут считается нормальным, в вашем пограничном городке, чтобы шериф посещал публичные дома, вместо того чтобы требовать их закрытия?

Кемпбелл не принял вызова. Он откинул назад голову и откровенно расхохотался. Вместе с ним смеялась добрая половина присутствующих. Отсмеявшись, он сдвинул шляпу на затылок, зацепил пальцами ремень, на котором болталась кобура.

— А вы настоящая злючка! — заметил он. Раздосадованная его миролюбивым тоном, чувствуя, что он подтрунивает над ней, Сара сняла очки и встала из-за стола.

— Прошу прощения, шериф, — проговорила она. — У меня много дел. Я ведь собираюсь прямо сейчас начать издание городской газеты. — Она собрала свои пожитки в сумку и продолжала, повысив голос: — Джентльмены, мое имя Сара Меррит. Я только что приехала сюда из Сент-Луиса и хочу издавать газету. Вашу газету. Мне необходимы две вещи, и я буду благодарна тем, кто поможет их найти. Во-первых, я хочу снять или купить здание, желательно из дерева, не из брезента. И, во-вторых, мне нужна информация. Свежая информация, без которой ни одна газета не может жить. Поэтому, пожалуйста… чувствуйте себя со мной свободно… останавливайте, где бы ни встретили, чтобы рассказать о том, что происходит в Дедвуде. Я хочу, чтобы «Дедвуд кроникл» была действительно вашей газетой. Для вас.

Когда она закончила свою маленькую речь, кто-то из дальнего угла закричал:

— А что, парни, почему бы не поприветствовать маленькую леди?

Шум приветствий (Кемпбелл хранил молчание) долго не стихал, а потом руки присутствующих стали тянуться к Саре; все хотели обменяться с ней рукопожатием — при этом назывались имена вроде Коротышка, и Лысый, и Колорадо Дик, и Джонни Картофельный Ручей, и прочие, подобные этим. Сару окружили мужчины со щербатыми ртами, в грязной одежде, с ладонями, жесткими, как порода, которую они промывали; люди с оловянными кружками в карманах, чьи жены остались в домах далеко отсюда; люди, умирающие от голода по женщине, но выражающие ей сейчас свое восхищение.

Ей наперебой объясняли, где найти Крейвена Ли, кто занимается недвижимостью, а также Патрика Брэдигана, кому она хотела отдать одолженные ей вчера полтора доллара; ей говорили, что типографская машина наверняка уже доставлена сюда мулами и получить ее надо на торговой станции, которой заправляет человек по имени Голландец Ван Арк.

Во время этой шумной беседы шериф Кемпбелл молча стоял тут же, не спуская с нее внимательного бесстрастного взгляда, смущавшего Сару. Он заговорил, только когда она направилась к двери.

— Зайдите ко мне за разрешением на эту вашу газету.

Она прошла мимо него, ничего не ответив, подумав про себя: «Как же, так я и пошла! Пропади ты пропадом, Кемпбелл!..»

Сначала она отправилась к Крейвену Ли, который занимался земельными участками и был агентом по недвижимости. Она нашла его в деревянной хижине на Главной улице, но оказалось, что в данное время он ничего не мог для нее сделать. Список будущих покупателей был длиннее, чем зима в Норвегии, и все, что он мог посоветовать ей, оставаться пока там, где она остановилась. По крайней мере, есть крыша над головой и кровать.

Затем она разыскала Брэдигана — тот сидел в салуне «Бизоний Горб», где пытался прийти в себя после вчерашней выпивки. Все взоры обратились на нее, едва она вошла туда — все, кроме Брэдигана. Он глядел на стакан, что был в его руках.

— Доброе утро, мистер Брэдиган, — сказала Сара из-за его плеча.

Он медленно повернул к ней голову, затем снял локти со стойки бара, постепенно выпрямляясь — каждая мышца в отдельности.

— Доброе утро, мисс Меррит.

Он поднял руну к шляпе, но так и не коснулся ее.

Сара была поражена, что он смог вспомнить, кто она такая.

— Я должна вам полтора доллара, золотым песком, мистер Брэдиган,

Она вынула кошелек, положила на стойку. Брэдиган наблюдал за ней налитыми кровью глазами и долго переваривал сообщенную ему информацию, прежде чем медленно заговорил с сильным ирландским акцентом. Его слова падали тяжело, как ранняя весенняя капель.

— Нет, милая красотка. У меня хорошие дела. И мне было приятно сделать это… Вот так…

При самом богатом воображении Сара не могла бы счесть себя «красоткой», но возражать не стала.

— Мистер Брэдиган… пожалуйста, — повторила она, взглянув на бармена и нескольких клиентов, внимательно наблюдавших за происходящим. — Я привыкла отдавать долги. А прошлой ночью… я даже не уверена… знаете ли вы, что у вас взяли деньги.

Он поднял вверх указательный палец, слабо улыбнулся, повернулся к своему стакану виски, оторвал его от стойки, приветствуя Сару,

— Рады видеть вас в Дедвуде, мисс Сара Меррит…

Поняв, что ничего не добьется от Брэдигана, Сара переменила тактику и обратилась к бармену, протянув ему кошелек с золотым песком.

— Вот, пожалуйста… Возьмите отсюда на полтора доллара и купите мистеру Брэдигану, что он захочет. — Уходя, она повторила: — Большое спасибо, мистер Брэдиган.

Он серьезно посмотрел на нее и наклонил в поклоне голову из-за стакана виски.

Был уже час дня, когда она вышла на улицу. В это время, она надеялась, в резиденции мисс Розы еще не приступили к ежевечерней работе. Туда и направила Сара с трепетом свои шаги — в район «плохих домов».

Воздух нагрелся, становилось душно, она сняла жакет, перекинула через руку. Тучи мух летали над покрытой навозом улицей, количество конных повозок здесь могло поспорить с количеством пеших прохожих. И сколько людей ни проходили мимо — ни одного женского лица! Она, кажется, начинала понимать то внимание, которое уделяли мужчины Дедвуда, ей и женщинам той профессии, что у ее сестры.

Входная дверь в дом Розы была, к удивлению Сары, не заперта. Она-то была готова искать вход с задней стороны и стучать там, пока не изранит себе костяшки пальцев. Вместо всего этого дверь поддалась на легкий толчок, и Сара оказалась в том самом мрачном, пропахшем табачным дымом «помещении», где уже была вчера. В комнате ни души, только устоявшийся запах виски, невымытых урн и пепельниц, и серы — все, что неприятно поразило ее прошедшим вечером. Свет в комнате не был зажжен. Красные тяжелые драпировки с кистями затеняли окна, оставляя небольшой треугольник для солнечных лучей, освещавших эти кисти, касающиеся пола. В полумраке Сара огляделась, замечая то, на что не обратила внимания вчера: картину, изображающую мясистую обнаженную женщину, возлежащую на едва различимой скамье, с вуалью между ног, что не мешало видеть темное пятно волос в интимном месте; а также вывеску на стене, где был нарисован палец, указывающий в сторону холла, и над ним надпись: ВАННА ПО ТРЕБОВАНИЮ; еще одна вывеска гласила: МЕНЮ. Сара подошла поближе и прочитала:

ВАННА ЭКСКУРСИЯ ПО-ФРАНЦУЗСКИ ТАК И ЭДАК С ПОКАЗОМ ПО СТАРИНКЕ.

Она содрогнулась, догадавшись, что меню имеет слабое отношение к пище. В растерянности, направляясь к внутренним дверям, прошла в ту, что слева от лестницы, ведущей наверх, и очутилась в длинном зале, в дальнем конце которого был выход, и оттуда неслись голоса, слышался звон посуды, пахло едой. Наверняка там у них столовая, решила она. По мере ее приближения туда все сильнее становился едкий запах — карболка, различила она наконец, когда дошла до предмета, исторгавшего его. Это был огромный медный чан, и рядом с ним — деревянные бадейки с водой и железная печка. Все здесь, включая влажный пол, пропахло дезинфекцией. От вшей… Она снова содрогнулась.

Зажав нос, она пошла дальше, остановилась у самого выхода из зала, прислушалась. Из-за полуоткрытой двери раздавался голос:

— …ручаюсь, он никогда раньше этим не занимался. Но то, что торчало в брюках, было больше, чем бычья кость. Я и говорю ему: спорим, дорогой, он у тебя, как у быка. Выпусти его на свободу, говорю я, и мы вместе взглянем на него.

— Ну а он?

— До чего был напуган — умора! Стоит как столб, кадык на шее прыгает, лицо краснее раскаленного железа. Ну, мне пришлось взять дело в свои руки… в руки, понимаете… Я уж сама достала для него…

Сара ступила на порог.

— Извините меня…

Рассказчица замолкла. Все уставились на вошедшую. В комнате за столом сидела Аделаида в длинном синем халате и с ней еще четыре женщины, среди них Флосси. Они ели тушеную курятину и яблоки, запеченные в тесте. На плитке у дальней стены толстая женщина грела кофейник. Та, что только что рассказывала, с интересом переводила взгляд с одной сестры на другую. Она была темнокожая.

— Аделаида, я бы хотела поговорить наконец.

Лицо Аделаиды окаменело.

— Чего тебе здесь надо? Я уже вчера сказала, что не желаю тебя видеть! Убирайся! — Она снова принялась за еду.

— Я проехала тысячу миль, чтобы отыскать тебя, и не уйду, пока мы не поговорим.

— Флосси! — Аделаида взмахнула вилкой. — Убери ее отсюда!

Индейская женщина резко отодвинула свой стул, и Сара вновь испытала чувство страха и беспомощности. Но ведь отец учил ее, что главным качеством газетчика должна быть смелость.

— Нет, подождите! — твердо произнесла она и прошла дальше в комнату, хотя сердце ее дрожало. Ткнув пальцем в сторону Аделаиды, она продолжала: — Я не из ваших клиентов, которых можно выставить на улицу. Я твоя сестра и пришла сюда, потому что беспокоюсь за тебя. Можете меня выгнать, даже избить, но сама я не уйду!.. Наш отец умер, и я привезла сестре ее долю наследства. Я также привезла его типографскую машину, чтобы начать свое дело в Дедвуде… Если ты не станешь разговаривать со мной сейчас, сестра, буду надоедать тебе постоянно. Так что выбирай!

Эта речь остановила Флосси и придала храбрости самой Саре, которая бросила на сестру испепеляющий, как ей казалось, взгляд. Аделаида встретила его с непреклонным видом, и тогда Сара продолжала:

— Кроме того, у меня к тебе письмо от Роберта. Выбирай одно из трех: или я сейчас отдам его тебе в присутствии твоих подруг, или напечатаю для твоего сведения в первом номере моей газеты, а лучше, если мы пойдем с тобой в тихое место и там обо всем поговорим. Что тебя больше устраивает?

Аделаида сжала зубы, кинула на стол вилку и вскочила на ноги — так, что ее стул закачался на задних ножках и чуть не упал.

— Ладно, будь ты проклята! Но не больше пяти минут. А потом ты либо сама выкатишься отсюда, либо Флосси тебе поможет это сделать! Поняла?

Она выскочила из кухни в развевающемся синем халате, прошла через зал, поднялась по лестнице. Сара следовала за ней.

Но перед этим помахала пальцем возле носа Флосси и заявила;

— А ты… если ты еще хоть раз дотронешься до меня, то очень пожалеешь…

Наверху Аделаида повела Сару через узкий коридор и там остановилась у пятой комнаты слева. Они вошли, дверь захлопнулась за ними, и Адди повернулась к сестре, сложив руки на груди.

— Ну давай, говори. Только быстро!

Поскольку Сара и так уже зашла в своей смелости достаточно далеко, она решила не успокаиваться на достигнутом.

— Если это та комната, где ты занимаешься своей работой, — сказала она, — я отказываюсь разговаривать здесь с тобой.

— Это моя собственная комната. А работаю я, между прочим, рядом. — Она кивнула в сторону стенки. — Начинай, старшая сестрица, потому что ты мне уже изрядно надоела!

— Значит, ты здесь живешь?

Сара оглядела небольшую мрачную комнату с жалкой койкой, грубыми муслиновыми занавесками на окне, нелепыми театральными колоннами, выпиравшими из одной из стенок. Ковровая дорожка, покрывало на кровати, дешевый туалетный столик, зеркало, всего один стул, этажерка, и на полу возле двери фарфоровая миска для умывания. На крючках прямо на стене висят наряды — несколько вызывающе ярких костюмов, вроде того, в котором Аделаида была вчера вечером. И только два предмета хоть как-то согревали унылую комнату: несколько бумажных роз на стене и на кровати игрушечная набивная кошка из рыжего ободранного лисьего меха. У Сары сжалось сердце, когда она увидела ее: это было единственное напоминание о той, прежней Аделаиде, о том, что детьми они обе всегда любили кошек.

— У меня и сейчас есть такая, — проговорила она с мягкой улыбкой, но увидела, что сестра стоит с тем же холодным видом, все так же держа руки под грудью.

— Ну, что ты хотела…

Она хотела бы сказать: «Почему? Почему я нашла тебя в таком месте? Почему у тебя такая профессия? Откуда эта открытая ненависть ко мне? За что? За то, что я заменяла тебе мать, которой у тебя не было?»

Но она знала, что ответа на свои вопросы ей сейчас не получить.

— Ладно, Адди… — Она старалась говорить как можно спокойней, без лишних эмоций в голосе. — Отец умер этой весной… — Она открыла свой кошелек. — Я продала наш дом и мебель, все, кроме печатной машины, его письменного стола и кое-каких мелочей, необходимых для моего дела. Вот твоя половина денег.

— Я не хочу его денег!

— Но, Адди… Ты сможешь оставить этот дом!

— Я не хочу оставлять этот дом!

— Как ты можешь не хотеть этого? Здесь мерзко!

— Если это все, для чего ты пришла, забирай деньги и убирайся,

Сара внимательно и печально посмотрела на сестру.

— Он так и не оправился после твоего отъезда.

— Я не хочу о нем слышать! — Адди прокричала эти слова. — Я уже говорила тебе, мне плевать на моего отца!

Невзирая на неприкрытую злобу, звучавшую в этих словах, Сара заставила себя заговорить снова.

— Он заболел бронзовой болезнью через год после того, как ты уехала. Сначала, я заметила, он стал слабеть, потом у него сделалось плохо с головой, пропал аппетит… несварение желудка… Ужасно… К концу он не мог уже ничего держать в руках и страдал от страшных болей. Доктора пытались сделать все, что могли. Чем только не лечили — глицерин, хлороформ, хлорид железа… Но отец терял остатки разума, превращался в дебильного ребенка. А ведь когда-то это был гордый человек… Мне пришлось одной заниматься выпуском газеты… Перед самой смертью он взял с меня обещание, что я непременно разыщу тебя. Он хотел, чтобы мы были вместе, как и раньше… — Почти с нежностью Сара добавила: — Адди, ведь ты моя сестра.

— Простая случайность. Этого могло и не быть. — Аделаида отвернулась и стала глядеть в окно.

— Почему ты уехала из дома?

Сестра не отвечала.

Сара повторила более настойчиво:

— Почему? Я что-нибудь тебе сделала?.. Пожалуйста, Адди, ответь мне.

— Особы, которые работают в таких местах, как это, обычно не пускаются в разговоры с порядочными женщинами. Ты должна знать об этом.

Сара долго смотрела на опущенные плечи Аделаиды, прежде чем спросить:

— В этом виноват Роберт?.. Но он так же, как и я, ничего не понимает.

Концы темных волос на затылке Аделаиды были грубые, похожие на щетину борова, неряшливо причесанные — так что виден был их настоящий цвет, светлый. Подобно тому, как на цветке пурпурного ириса проступают белые прожилки. От вида этих волос сердце Сары еще больше сжалось, в глазах прибавилось грусти.

— Ты так ранила Роберта, Адди. Он думал, ты его любишь.

— Я хочу, чтобы ты ушла, — бросила Аделаида. Злости уже не было в ее голосе, он стал спокоен и невозмутим, как голос врача, рекомендующий посетителю отойти от кровати тяжело больного, После молчания Сара тихо сказала:

— Роберт так и не женился, Адди. Он хотел, чтобы ты узнала об этом.

Не отводя глаз от окна, упрямо сжав руки, Аделаида Меррит с трудом сдерживала слезы, но так и не позволила им пролиться. Она слышала, как Сара пошла к двери, слышала, как повернулась ручка, как скрипнули дверные петли. Она не посмотрела вслед уходившей сестре, хотя услышала последние ее слова:

— Я пока не нашла помещение для типографии. Остановилась в «Большой Центральной». Ты можешь прийти ко мне в любое время, чтобы поговорить… Ты зайдешь, Адди?

Аделаида не пошевелилась, ничего не ответила. Еще не выйдя из дверей, Сара обернулась. В горле не проглатывался комок, перед глазами снова стоял синий халат сестры. На этой смертной земле у нее не осталось ни одного кровного родственника, кроме Аделаиды, и та была нужна ей. Они появились из одного чрева, их растил один отец… Сара быстро пересекла комнату, положила руку на плечо Аделаиды, почувствовала, как оно каменеет.

— Если ты не зайдешь ко мне, я приду снова сюда. До свидания, Адди…

После того как закрылась дверь, Аделаида долго стояла у окна, глядя на бурого цвета уступ горы, где корни поблеклых кустов с трудом могли уцепиться за случайные клочки почвы. Эти растения были здесь явно не на своем месте — кто-то направил их не по тому пути, так же как и бедную Аделаиду, которая превратилась из здоровой загорелой девушки в бледное, как полотно, создание, живущее в стенах, куда не проникают солнечные лучи. Оторванная от общества порядочных людей, узница по собственной воле… если не по воле обстоятельств. Сменившая свое имя, цвет волос, фасон платьев и убеждения. Проехавшая полстраны, чтобы не видеть никого, кто знал ее прежде. А теперь сюда приехала Сара, копаться в прошлом — с его уплывшими надеждами, с его печалями и скрытыми грехами. Со словами от Роберта, этого достойного молодого человека с чистой кожей и безгрешной душой, кто видел в Аделаиде только то, что хотел видеть. Роберт… кто всего один раз поцеловал ее… с телячьей невинностью… Роберт… который до сих пор не женился…

Слезы были роскошью, которую Аделаида не позволяла себе уже несколько лет. Какой от них прок? Разве они изменят прошлое? Или излечат настоящее? Преобразят будущее?..

Не вытирая, а лишь сморгнув несколько скопившихся в углах глаз капель, Аделаида бросилась на постель и скорчилась на ней, прижав к себе рыжую игрушечную кошку, почти касаясь лба коленями. Уткнувшись лицом в мягкую шкурку, она плотно зажмурила глаза. Грязные босые ступни ног со сжатыми пальцами переплелись и застыли, мышцы живота болели от напряжения. Но пальцы рук неустанно перебирали рыжую шкурку. Потом, не меняя позы, она сжала пальцы в кулак и ударила им по матрацу… Еще… Еще… И еще…