С потерей Ноа жизнь для Сары в значительной степени утратила смысл. Раньше, до знакомства с ним, она горела энтузиазмом, работа заряжала ее и побуждала к действию. Какие бы задачи ни ставила перед ней ее деятельность в газете, она проявляла повышенную требовательность к самой себе. Она всегда являлась инициатором, вдохновителем и исполнителем всего, что считала нужным, и бросалась в бой, не задаваясь излишними сомнениями, до тех пор пока задача не бывала решена.

А теперь прошли уже недели после бракосочетания Адди с Робертом, но Сара ни разу не проявила своих бойцовских качеств. Каждый день она шла в редакцию, но то, что она делала, было незначительно. Она писала статьи, набирала и читала гранки, но работа казалась ей неинтересной и даже бесцельной. Она охотилась за новостями, продавала место для рекламы, писала обзоры пьес, но признавалась самой себе, что ее деятельность не имела никакого значения для мира.

Дома она уходила к себе очень рано, чувствуя себя чужой там, где молодожены, купаясь в блаженстве, сидели, тесно прижавшись друг к другу на кушетке, сплетая руки и иногда целуясь. И хотя их счастье не наполняло ее горечью, глядя на них, она чувствовала себя обделенной,

Сара начинала писать статьи, которые потом довольно долго ждали завершения. Бывало ей приходили на ум мимолетные воспоминания, рождавшие стихотворные строки. Иногда она сочиняла целое стихотворение, иногда отдельные строфы. Временами изливала свое чувство одиночества в дневнике или глядела на коробочку с инкрустацией, открывала ее, доставала брошь, подаренную Ноа, и гладила ее. Потом закрывала лицо руками и долго сидела неподвижно, размышляя о своей женской ущербности.

Кто ее полюбит, холодную, как раковина, неспособную воспринять теплые человеческие чувства?! Если она не смогла принять их от человека, которого любила, можно ли надеяться, что будет когда-либо в состоянии побороть эту свою ужасную черту? Иногда она представляла себя идущей к Ноа с решением довести отношения до логического конца и проверить себя. Но она была слишком невинна, чтобы представить себе все в деталях, а ее ограниченные знания о физической близости подсказывали ей, что она будет упрекать себя в распущенности.

Ирония судьбы! Ведь когда-то она оттолкнула Ноа, крикнув: «Нет, я не буду такой, как Адди!» А сейчас она жаждет быть такой, как сестра, но вместо этого стала ненормальной, каким-то чудищем. Как это жестоко со стороны природы — дать ей желание и возможность быть любимой, но лишить способности принимать самое глубокое проявление любви.

Все чаще и чаще она проклинала своего отца, которого считали столпом благопристойности и чья мерзкая распущенность явилась причиной ее теперешнего состояния. Ненавидя даже память о нем, она становилась все более одинокой и замкнутой в своем горе, все более придирчивой и раздражительной на работе, где каждый день прикасалась к вещам, любимым ранее, так как они принадлежали Айзеку Мерриту.

Как-то в середине июля, когда в помещении редакции было жарко и душно, а в воздухе стоял запах навоза с улицы, Сара устроила сцену, о которой потом очень сожалела. Она замечала, что несколько раз Патрик доставал фляжку из кармана и прикладывался к ней. Она также вслушивалась в щелканье литер в верстатке, определяя темп. Ей казалось, что он замедлился после полудня. Услышав ругательство за спиной, она обернулась, увидела Патрика, склонившегося над железным листом, на котором был рассыпан шрифт, и что-то бормочущего. Вместо того чтобы собрать шрифт, он опять достал свою фляжку. Сара быстро наклонилась в его сторону и выбила ее из его рук.

— Вот так! Пей, пей! Думаешь, это поможет тебе собрать шрифт! — закричала она.

Фляжка завертелась на полу, из нее выплеснулась часть содержимого.

Патрик покачнулся на каблуках. Лицо его раскраснелось, глаза остекленели.

— Пр… стите, мисс Сара. Я не х…тел, н…

— Ты не хотел… — насмешливо поддразнила она. — День за днем травишь себя этими помоями, работаешь все медленнее и отравляешь воздух винными парами. Мне это надоело, мистер Брэдиган, слышите меня?! Мне надоело видеть, как вы спотыкаетесь и почти не работаете во второй половине дня.

Она кричала пронзительным голосом. Потом выбежала из комнаты. Патрик и Джош глядели ей вслед в изумлении. Лужица спиртного разлилась по полу. Джош поднял фляжку и вручил ее Патрику с извиняющимся видом.

— Она не хотела тебя обидеть, Патрик.

— Нет, хотела. — Патрик поглядел на фляжку, зажатую в худых, узловатых руках. Он шумно вдохнул воздух. — Вообще-то я пью слишком много и знаю это.

— Да нет же. Ты в порядке. Набираешь тексты быстрее, чем кто-либо. Она сама мне это говорила.

Патрик печально качал головой, пристально глядя на фляжку.

— Нет, она права. Я вишу камнем у нее на шее.

Он выглядел таким жалким, что Джош даже не нашел, что сказать в утешение.

— Давай, Патрик… — Джош обнял его. — Я помогу тебе собрать шрифт. Мы приведем набор в порядок к ее возвращению.

Но Сара не возвращалась. В конце дня Джош и Патрик заперли дверь и ушли.

Сара вернулась в редакцию после шести вечера. Она увидела набор, пробельный материал, вычитанные гранки. Все это находилось на талере и было готово к работе.

В комнате было душно, пахло скипидаром, заднюю дверь закрыли, чтобы не возникало сквозняков. Сара стояла около печатного станка и чувствовала, будто на грудь ей положили тигель. Она обрушилась на Патрика, хотя была недовольна вовсе не им, а жизнью. Она обошлась с ним непростительно резко. Действительно, он пил, тем не менее он выполнял свою работу и допускал брак очень редко. Любой, кто работает со шрифтом достаточно долго, может ошибиться и напутать. Сегодняшний срыв мог произойти и у Джоша, и у нее самой. У этого трио сложились прекрасные рабочие отношения. И если им что-то угрожало, то причиной была она, а не Патрик. Она, с ее раздражительностью, переменчивым настроением и недовольством.

Сара опустилась на стул, откинула голову и закрыла глаза.

«О-о-о, Ноа, — подумала она, — я никуда не гожусь без тебя».

На следующее утро Патрик не вышел на работу. Сара была готова извиниться перед ним, но, когда он не пришел в половине девятого, она забеспокоилась. Она глядела на прохожих через окно, но Патрика не было видно. Не пришел он и в девять часов. Она взяла метлу и вышла на улицу, чтобы подмести тротуар перед входом в редакцию, то и дело останавливаясь и вглядываясь в направлении гостиницы, в надежде увидеть его высокую согнутую фигуру, приближающуюся неуклюжей походкой. Патрика не было.

Войдя в помещение, она обратилась к Джошу:

— Что он говорил вчера?

Джош пожал плечами и стал пристально изучать носки своих ботинок.

— Ты должен мне сказать, Джош. Я знаю, я была не права и очень сожалею. Но, надеюсь, смогу сама сказать Патрику об этом. Так что же он сказал?

— Он сказал: он знает, что слишком много пьет и висит у вас на шее как камень.

Сара прикусила губы, чтобы они не дрожали, отвернулась к окну и пробормотала:

— О, Патрик!

К полудню она поняла, что тот ушел навсегда. Она пошла в Центральную гостиницу, чтобы спросить Сэма Пиплза, не знает ли он, где Патрик.

— Он уплатил по счету сегодня утром и ушел, — сообщил ей Сэм.

— Уехал в дилижансе?

— Боюсь, что так, мисс Меррит.

Она быстро отвернулась, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

«Патрик, возвращайся. Я не хотела тебя обидеть. Ты всегда относился ко мне хорошо, с первого вечера, как я приехала сюда. Ты дал мне золото в этом гостиничном вестибюле, чтобы заплатить за мою комнату. Прости меня, Патрик».

Патрик не вернулся. Он исчез, так же как исчезают все бродячие печатники. Она и раньше опасалась, что он так поступит, но прошло несколько месяцев, и она стала полностью доверять ему и не представляла себе выпуск газеты без него. Он стоял у истоков, набрал и отпечатал несколько экземпляров первого номера под большой сосной в тот день, когда ее арестовали. Он трудился с ними много месяцев, напевая забавные ирландские частушки, обучая Джоша — а он был терпеливым учителем — и наблюдая за делами в редакции в отсутствие Сары. А однажды он даже поцеловал ее и предложил выйти за него замуж. Нельзя терять таких друзей, как Патрик.

Между тем наступил август — жаркий, сухой и пыльный. Разработки приносили очень неплохую добычу не только золота, но и серебра. Перспективы приисков были исключительно многообещающими. Из Дедвуда уходили партии драгоценных металлов стоимостью в десятки тысяч долларов. Банда Джеймса рыскала по всей верхней части центрального прохода, а бандит по имени Антрим уже начал намечать себе жертвы в Аризоне. В конце августа в десяти милях к юго-западу от города обнаружили грузовой фургон из Дедвуда с убитыми возницей и охранниками. Золото и серебро на сумму в тридцать тысяч долларов было похищено.

Не прошло и часа после получения печального известия, как Ноа Кемпбелл сел в седло, дал сигнал добровольцам, вызвавшимся сопровождать его, и всадил шпоры в бока своего мерина. Подняв облако пыли, всадники промчались галопом по Мейн-стрит. Все были вооружены и экипированы.

Улица была полна людей, слышавших о случившемся и пожелавших проводить отряд, Ноа сосредоточенно вглядывался вдаль, лицо его было сурово. Только раз он отвел глаза в сторону, когда проезжал мимо редакции «Дедвуд кроникл», где стояли Джош Докинс, Адди Бейсинджер, Сара Меррит и новый печатник Эдвард Норвеки, наблюдая за происходящим. Но он видел одну Сару Меррит в кожаном фартуке, скрестившую руки на груди и следившую за ним полным беспокойства пристальным взглядом. Он отвел глаза.

В отряде также находились Роберт Бейсинджер, Фримен Блок, Энди Тейтем, Дэн Терли, Крейвен Ли, несколько рудокопов, а также бывший армейский разведчик по имени Вулф. Они двигались через покрытые рощами холмы, известковое плато, мимо скал желтовато-розового цвета, поросших большими соснами. Ночь они провели в пещере у подножия скалы, а на следующее утро поскакали дальше по дороге, идущей через долину, в которой преобладали песчаник, глина и известняк. Она петляла между холмами и была совершенно лишена растительности из-за засоленной и сухой почвы. Нигде не было и следа человеческого жилья. Перевалив через пустынный горный хребет за холмами, мимо причудливых скоплений окаменевших деревьев они спустились к пустынным просторам Великих равнин, где было мало влаги и еще меньше пищи.

Августовское солнце палило кожу, а постоянный ветер сушил глаза. Языки распухли, губы запеклись от жажды. Им приходилось часто останавливаться, чтобы налить воды в шляпы из фляжек и попоить лошадей. Сами они вливали в рот лишь несколько капель влаги и жевали вяленое мясо для поддержания солевого баланса в организме. Мокрые шляпы, надетые на голову, приносили облегчение всего на несколько минут, так как почти мгновенно высыхали.

Бигхорнз — место, где они могли настичь грабителей, — лежал в ста пятидесяти милях к западу, за голубой дымкой на горизонте. Они неуклонно продвигались вперед, несмотря на тяготы пути. Губы их потрескались, бороды отросли, кожа задубела и неприятно пахла.

Четвертая ночь прошла на открытой равнине, на голой, жесткой земле, среди колючек. Все были крайне утомлены и мрачно молчали.

Когда путники улеглись на сложенные одеяла, подложив седла под голову, и глядели на мириады звезд на ночном небе, Роберт спросил:

— Что происходит, Ноа?

— Боюсь, мы никогда не настигнем убийц. Эти сукины дети слишком быстро улетучились.

— Да нет, я другое имею в виду. Мы едем уже четыре дня, а ты не произнес и десяти слов за это время.

— Слишком жарко, горло пересохло, не до разговоров.

Роберт не обратил внимания на его слова и продолжал:

— В городе говорят, что ты стал злым и бессердечным, что ты скорее бросишь пьяного в кутузку, чем отошлешь его домой. Ты никогда не был таким.

— Сказать по правде, Роберт, мне нужно немного поспать.

— Но признайся, это связано с Сарой?

Ноа презрительно фыркнул.

— С Сарой? Дерьма-пирога…

— Она такая же, как и ты. Какого черта вы выпендриваетесь, что вы оба хотите доказать?

— Заткнись, Роберт. Когда мне понадобится твой совет, я обращусь к тебе.

— Ты видел ее, когда мы отправлялись, видел, что она чертовски беспокоится о тебе… Только не говори, что это не так. Вы собираетесь коснеть в упрямстве до конца дней своих?

Ноа резко поднялся, как будто его подбросили.

— Иди ко всем чертям, Роберт! С меня хватит! Сары Меррит больше нет в моей жизни. Что касается моей работы, я ее выполняю так, как считаю нужным. И командую отрядом тоже, как считаю нужным. А сейчас заткнись, прошу тебя, и оставь меня в покое.

И, сердито крякнув, Ноа улегся на бок, натянув одеяло до подбородка и повернувшись к Роберту спиной.

Во время сна какой-то ползучий гад, возможно, паук, укусил Ноа. Утром Дэн Терли тщательно осмотрел место укуса, затем принес кусочек юкки и выжал из нее сок на ранку. Однако это место сильно покраснело и вздулось, голова Ноа кружилась, его лихорадило. Разведчик Вулф вернулся с рекогносцировки с сообщением, что нет смысла продолжать преследование. След преступников потерян. Они уже далеко продвинулись к Бигхорнзу, а отряд измучен голодом, жаждой и солнечными ожогами. Надо возвращаться,

Почти все горожане высыпали на улицу, чтобы их встретить. Отряд выглядел как банда каторжников: поникшие, обросшие бородами, оборванные и запыленные. Преступников не нашли и следа. Сара подошла к окну и смотрела, как они медленно двигались по улице. С плеч ее спала тревожная тяжесть. Шляпа, которую она когда-то подарила Ноа, выглядела так, будто через нее просеивали муку. Шея его была повязана грязным платком, глаза, устремленные вперед, казались маленькими на обгоревшем лице, руки застыли на луке седла.

— Им, кажется, не удалось словить их, — заметил Джош, стоявший рядом с Сарой.

— Да, не удалось.

— Выглядят так себе, а?..

— А ты как думал? Восемь дней провести так, как они, не просто.

— А вы возьмете интервью у командира отряда?

Сара хотела этого больше всего на свете. Быть рядом с Ноа хотя бы для того, чтобы задавать ему вопросы…

Отряд скрылся из виду. Сара вздохнула и обернулась к Джошу.

— Если я составлю список вопросов, ты бы сделал материал?

Джош широко раскрыл глаза.

— Правда?!

— А что? Тебе же надо начинать когда-нибудь.

— Хорошо. Если вы думаете, что я смогу…

— Ты проинтервьюируешь командира, а потом мы вместе поработаем над материалом.

— О, Сара! Большое спасибо.

Вечером Роберт рассказал об их путешествии во всех подробностях, уминая ужин, которого хватило бы для двоих.

— Ноа очень изменился, — заметил он. Сара промолчала. Она предоставила Адди возможность говорить.

— Он ведет себя как раненый кабан, — заметил Роберт. — Большей частью мрачно молчит. А если и говорит, то все предпочли бы, чтобы он молчал.

Сара решила, что ей пора выйти из-за стола.

— Ну ладно. Мне нужно кое-что перенести на бумагу из того, что я услышала. Спасибо, Роберт, за информацию.

— Ну что ты…

Когда она вышла, Роберт и Адди переглянулись, и Адди спросила:

— Ты думаешь, кто-нибудь из них сломается?

— Черт возьми, я не знаю. Я уже и так натерпелся оскорблений, пытаясь его урезонить.

За лето население города сильно увеличилось. Уже не вызывало ажиотажа появление одинокой женщины брачного возраста на улице. Приезд женщин сопровождался появлением первого магазина женского готового платья, первой модистки, первых дамских седел, а также первой швейной машины, приобретенной Робертом Бейсинджером для мастерской своей жены по изготовлению портьер и занавесок.

Сара Меррит начала регулярно печатать колонку для женщин в своей газете.

Для новостей также находилось достаточно тем.

Была нанята школьная учительница по имени Аманда Сирлз, она предполагала начать занятия в сентябре. Чеймберс Дейвис, химик-лаборант из Денвера, организовал настоящую металлургическую лабораторию, где была одна печь для сплавления золотого песка и две другие для проведения проб тигельных руд. В этом же здании открылась вторая рудная мельница, а также баня с водопроводом, подающим горячую и холодную воду. Последнее достижение следовало записать на счет жены Дейвиса Адриенны, весьма популярной общественницы. Сет Буллок, который выдвигал свою кандидатуру на пост шерифа прошлой осенью и не прошел, был назначен на должность губернатором Джоном Пеннингтоном. Было открыто почтовое отделение Дедвуда, и город стал центром графства. Приехал судья Мерфи и построил первый кирпичный дом во всей округе. Близлежащая деревня Гейвилл была уничтожена пожаром, и это дало толчок к созданию пожарной команды, опять-таки первой в этих краях. Сэм Керли, пятый муж бывшей проститутки Китти Лерой, занимавшийся игорным бизнесом, убил свою жену и потом застрелился сам.

За холмами начался велосипедный бум. Впервые на востоке страны открыли массовое производство безопасных велосипедов «Колумбия». Стали организовываться велосипедные клубы, раздавались требования улучшения дорог, появились обращения к прессе за поддержкой. Адриенна Дейвис приобрела велосипед и застопоривала движение на улицах Дедвуда, когда ездила на нем в юбке, не доходившей до лодыжек.

Тем временем Джеймс Дж. Хилл скупал земли, закладывая фундамент своей железнодорожной империи, а Марвин Хьюит, президент Северо-западной железнодорожной компании, заверил мэра Дедвуда, что рельсы будут прокладываться, как только разведка покажет, что это осуществимо.

К концу августа из Миннесоты пришли железнодорожные краны.

В сентябре в Массачусетсе стали обсуждать вопрос о труде детей и подростков.

В октябре в Дедвуд прибыл караван из Форт-Пьера с грузом рекордного веса в 300 тысяч фунтов.

За лето и осень облик Дедвуда резко изменился. Вместо многочисленных лачуг появились настоящие здания, красиво окрашенные снаружи. На окнах висели занавески. Многие из вновь прибывших женщин посадили цветы в палисадниках и во дворах. В городе теперь был осветитель улиц, он же уборщик, следивший за тем, чтобы главная улица хорошо выглядела круглые сутки. Было воздвигнуто школьное здание. Теперь по утрам дети шли в школу и возвращались домой после полудня.

Дедвуд благоустраивался.

Адди Бейсинджер все больше привыкала к своей новой жизни. Однажды вечером в конце ноября, когда они покончили с ужином, Адди нашла руку Роберта под столом и сообщила с улыбкой Саре:

— У нас будет ребенок.

Сара не донесла чашку кофе до рта и шлепнула ее на блюдце. Глаза ее округлились, и несколько секунд она только молча глядела на Адди. Наконец она вымолвила;

— О-о-о, Адди, это замечательно!

— Мы очень счастливы, верно, Роберт?.. — Адди глядела на него любящим взглядом. Роберт вытащил ее руку из-под стола и поднес к губам. Широко улыбнувшись, он проговорил:

— Мы хотим мальчика.

Сара крепко сжала их сплетенные руки.

— Прекрасная новость. Поздравляю. Счастлива за вас.

Лица их светились неподдельным счастьем, и это наполняло сердце Сары искренней радостью. Наконец-то ее маленькая сестра и славный Роберт, преодолев все горести и невзгоды, достигли желанного счастья.

Да, это было счастье. Живя рядом с ними, Сара видела, как хорошо влияла на них рутина семейной жизни. Они походили на милых пташек, строящих свое гнездышко. Теперь оно будет заполнено должным образом.

Наступает время для нее покинуть дом, и Сара понимала это.

— Когда должно произойти счастливое событие?

Адди пожала плечами.

— Не знаю точно. Думаю, в конце весны.

— Прекрасное время. Теплые дни, прохладные ночи. И еще нет комаров.

— Мне, — сказала Адди, — подойдет любое время.

— И наилучшее время для моего отъезда, — добавила Сара.

Адди слегка нахмурилась.

— Но, Сара, у нас много места в доме. А для маленького пришельца немного надо, только корзина, где он будет лежать.

— Да нет, пора уже, — возразила Сара. — Я подумываю об этом уже месяца два. Я очень ценю то, что вы разрешили мне пожить с вами так долго. Но это ваш дом, пора предоставить его вам целиком.

— Но, Сара… — Адди и Роберт заговорили в один голос. — Ты ведь знаешь, мы не…

Сара взяла их за руки.

— Да, я знаю… Вы разрешите мне оставаться с вами, пока я не состарюсь и не смогу подниматься по лестнице. Но я не так глупа, чтобы заставлять вас терпеть меня так долго.

— Мы любим тебя, Сара, — проговорил Роберт искренне. — И не хотим, чтобы ты нас покидала.

Сара нежно улыбнулась ему и сжала его руку.

— Спасибо, Роберт, но мне нужно уйти. Мне надо иметь свое собственное пристанище в жизни, пустить там корни, чувствовать свою принадлежность к нему навсегда.

— Но ведь этот дом такой же твой, как и мой, — настаивала Адди.

— Он был куплен на деньги отца, так же как и помещение для редакции. Так что мы квиты, не так ли? И я не хочу больше ничего слушать об этом.

Сара встала и собрала кофейные чашки.

— Я решила начать присматривать что-то для себя прямо сейчас. Надеюсь, найду место, где жить, к началу следующего года. Рождество я проведу здесь, и это все.

Она понесла чашки, а Роберт и Адди обменялись понимающим взглядом. Хотя им и не хотелось расставаться с Сарой, все же жизнь отдельно от нее была бы весьма заманчивой. Роберт встал и подошел к Саре, которая ставила чашки в раковину. Он взял ее за плечи и повернул к себе лицом.

— Во всяком случае, знай, что ты всегда желанная гостья здесь.

Сара все понимала. Она также знала, поглядев в его глаза, что он чувствует себя виноватым в ее разрыве с Ноа и во искупление этой вины готов всегда оказывать ей покровительство, если только она позволит это.

— Я знаю, Роберт. Я буду жить где-нибудь неподалеку и часто приходить к вам и вашему маленькому. Наверное, я очень избалую его.

Он сжал ее руки и поцеловал в щеку. Прикосновение его усов напомнило ей Ноа, и она почувствовала себя одинокой старой девой.

Вскоре Адди начала носить просторные платья без талии. Она выглядела здоровой молодой женщиной, ожидающей ребенка. Щеки ее, обычно бледные, приобрели румянец, светлые волосы, выросшие почти до плеч, блестели, весь ее облик излучал довольство, так что Сара даже слегка завидовала ей. Выросшая в доме без матери, она никогда не знала счастья нормальной семейной жизни. Приближалось Рождество, дни становились короче, темнело рано, и их излюбленным местом был кухонный очаг. Приходя домой, улыбающийся Роберт немедленно шел к Адди, где бы она ни была и что бы ни делала. Он целовал ее в лоб, в губы или в ухо и спрашивал, как себя чувствует маленький мальчик, глядя с любовью на ее округляющийся живот. Она показывала ему крошечные вещи, которые шила на машине, и рассказывала о том, что прочитала в журнале «Питерсон мэгэзин» о приготовлении еды для самых маленьких, о пеленках или о прорезывании зубов. Однажды Сара увидела их у окна в кухне в сумерках. Роберт стоял позади Адди, положив подбородок ей на плечо и скрестив руки на ее животе. Адди сжимала руками его руки, склонив голову. Они молчали и только слегка раскачивались. Сара молча глядела на них, затем тихо удалилась и долго стояла у окна в гостиной, вглядываясь в темнеющие дали, думая о Ноа, тоскуя о несвершившемся.

Адди и Роберт огорчались, видя ее растущее уныние и замкнутость. Ночью, лежа в постели, они говорили о том, как бы ей помочь.

Однажды декабрьским вечером после ужина, когда Сара ушла к себе, Роберт подошел к Адди, которая шила в гостиной, сидя на стуле с высокой спинкой. Он наклонился к ней, положил руки на подлокотники и сказал, глядя ей в глаза:

— Я собираюсь пойти к Ноа.

Она коснулась пальцами его щеки:

— Желаю успеха, дорогой.

Было половина девятого, когда он подошел к двери дома, где жил Ноа, и постучал. Ноа отворил дверь, и они молча глядели друг на друга несколько секунд. Наконец Ноа заговорил.

— Приятная неожиданность.

— Ты все еще дуешься на меня? — спросил Роберт.

— Нет, перестал уже давно.

— Я не нарушаю твой распорядок своим приходом?

— Нет. Я ужинаю. Заходи. Снимай пальто и садись. — В комнате не было почти никакой мебели, она выглядела заброшенной. Единственным свидетельством женского участия в ее убранстве были цветастые желтые занавески, сшитые Адди прошлой весной. Ужин Ноа состоял из бобов и хлеба, разложенных на голубой эмалированной тарелке. На столе не лежала скатерть, на подоконниках не стояли горшки с цветами, пол не был застлан. Сапоги Ноа стояли около деревянной коробки, шляпа лежала на столе, пояс с револьвером висел на стуле, а тяжелая кожаная куртка была повешена на крючок у двери. У Роберта сжалось сердце, когда он увидел, как Ноа одинок.

— Как ты живешь?

Ноа пожал плечами.

— Ты ведь знаешь. Как всегда. — Он уселся за стол и продолжил ужин. — Я слышал, у вас с Адди будет ребенок…

— Да. Где-то к весне. Она очень счастлива.

— Ты тоже счастлив?

— Еще бы.

— Да, это здорово. Я очень рад за вас обоих. — Они замолчали. Ноа продолжал есть. Роберт откинулся на стуле, положив ногу на ногу и изучающе глядя на своего друга.

— Почему ты теперь никогда к нам не приходишь?

Ноа положил вилку на стол.

— Ты знаешь почему.

Они смотрели друг на друга.

— Что ж, ты избегаешь ее и избегаешь нас тоже, — продолжал Роберт.

— Я делаю это не специально. Надеюсь, ты понимаешь это.

— Да, но все-таки нам тебя недостает.

Ноа пристально смотрел на свою вилку и молчал.

— Я пришел, чтобы сообщить тебе кое-что.

Ноа встретился взглядом с Робертом и ждал.

— Сара выедет из нашего дома к началу года.

Взгляд Ноа ничего не выразил, когда он услышал эту новость.

— И что из этого?

Роберт взорвался.

— А то, что она собирается искать дом, чтобы жить в нем одна, а ты будешь сидеть здесь, в своей норе, один, есть бобы в восемь тридцать вечера, а все это никому не нужно.

— Сара не хочет меня знать.

— Она просто помирает по тебе.

Ноа фыркнул и отвернулся.

— Послушай, Бога ради! У нее был шок после потрясения, которое она испытала. Я знаю, потому что это я вызвал его. И ей, конечно, нужно время, чтобы преодолеть его. Но ведь это не на всю жизнь.

Ноа взглянул на Роберта.

— Она вычеркнула меня из своей жизни, и я не собираюсь ползти к ней обратно, чтобы опять получить по зубам. Я дважды испытал это.

Роберт пристально посмотрел на Ноа и тихо спросил:

— Но ты ведь любишь ее, не так ли?

Ноа откинул голову и отодвинулся от стола.

— Так любишь или нет?

Ноа искоса посмотрел на Роберта.

— Со сколькими женщинами ты встречался в последнее время? — спросил Роберт.

— А со сколькими мужчинами встречалась она?

— Ни одного. Она сидит вечерами дома, смотрит на растущий живот Адди, ходит на цыпочках, боясь нас потревожить. Я никогда не видел более одинокого существа, хотя она и пытается представить себя счастливее без тебя, чем с тобой.

Ноа наклонился вперед, поставил локти на стол, сплел пальцы, потом прижал их ко рту, уставившись на пустой стул.

Роберт не нарушал молчания. На плите шумел чайник, в печке потрескивал огонь. Глаза Ноа подозрительно увлажнились. Он широко раскрыл их, боясь моргнуть.

Наконец он закрыл глаза, уронил голову на руки и прошептал:

— Я не могу.

Роберт протянул руку и положил ее на руку Ноа.

— Я знаю, это нелегко, — тихо заговорил он. — Но ей ведь тоже тяжело. — И, помолчав несколько секунд, добавил: — Чеймберс и Адриенна Дейвис пригласили нас с Адди на обед в следующую субботу. Мы уйдем из дома в семь часов.

Он сжал руку Ноа, потом встал и застегнул пальто. Ноа поднял голову и опять уставился на пустой стул напротив. Роберт надел шляпу и перчатки.

— Некоторые иногда просто задыхаются от гордости, — заметил он, уходя и оставляя друга за столом, где стояла тарелка с остывшими бобами.

После ухода Роберта Ноа долго сидел неподвижно, его сердечные раны открылись вновь. Последние семь месяцев были сплошным адом: он страдал от одиночества, душа его мучительно болела. Она отказалась от него, уязвила его мужскую гордость, а он все еще ее любит. Любит?! Да любовь ли это? Это долгое, бесцветное, непонятное явление без взлетов и падений, полный штиль. Он искал ее среди прохожих на улице, а увидев, быстро переходил на другую сторону, чтобы остаться незамеченным. Бесконечно вспоминал о ней, вместо того чтобы завести новое знакомство. Его преследовало желание прийти к ней, подойти совсем близко, взять за плечи и начать трясти так, что голова будет готова оторваться… И тут же появлялось чувство неизбывной жалости…

Ноа прожил свои двадцать шесть лет с ясным умом и уверенно, зная, чего хочет. С приходом Сары Меррит в его жизнь и ее уходом он стал напоминать горького пьяницу, утверждающего, что может бросить пить в любой момент, и тем не менее напивающегося каждый день. Она была для него как алкоголь. Он говорил себе, что может жить без нее, но думал о ней, желал ее непрестанно.

Быть может, причина в том, что он отвергнутая сторона, его «я» оскорблено. Но, если бы это было так, он поспешил бы к Розе и ублажил свое «я» еще несколько месяцев назад. Но сейчас он и думать не может об этом. К тому же то, что случилось с Адди, также сыграло свою роль.

В Дедвуде были другие женщины, вполне приличные, с которыми он мог бы завязать отношения. Но ни одна из них не привлекала его, к тому же он не мог отбросить мысль о том, что помолвка с Сарой Меррит обязывает его хранить верность.

Он спрашивал себя, проживет ли жизнь, не женившись, жалким созданием, о котором, когда ему исполнится семьдесят и он станет согбенным старцем, будут говорить: «Смотрите, он не смог преодолеть свою несчастную судьбу, справиться со своим разбитым сердцем и замкнулся в доме, который они вместе купили, повесили веселенькие занавески, теперь совсем обветшавшие, и совершает свою трапезу в полном одиночестве».

Роберт прав. Это холодные бобы внушили ему такую к нему жалость. Почему он не пошел к Тедди и не поужинал там среди людей? Почему не пошлет Сару Меррит ко всем чертям? Ведь ему надо жить своей жизнью.

А потому, что он ждет ее, ждет, что она постучит в дверь, войдет в кухню и скажет ему: «Ноа, я очень сожалею, возьми меня, Ноа. Я люблю тебя».

А сделает ли она это? Сможет ли? Он тоскует по тому, что она просто не способна сделать.

Он мог бы пойти опять к ней и начать приставать к ней снова, быть может, она опять скажет, что выйдет за него. А что потом? Попытка соблазнить ее до визита в церковь просто невозможна. Она дала ему это понять совершенно недвусмысленно. К тому же сама мысль о каком-то насилии над ней приводила его в ужас.

Пусть торжествует викторианская мораль, согласно которой она сможет подойти к супружескому ложу только девственницей. Ну а если и потом она будет такой же ледышкой? Что ж, прыгнуть в неведомое, посвятив жизнь такой холодной женщине?

Ноа Кемпбелл сидел за столом, где стояла тарелка с холодными бобами, одолеваемый множеством вопросов и сомнений, отдававшихся в его голове как удары молотка.

«Так что жe ты сделаешь в субботу вечером, Ноа? Не знаю».

«Пойдешь к ней опять и позволишь снова оттолкнуть себя?» «Но она может не сделать этого». «Да, может. Но может и сделать!»