Судья вынес решение оставить Джуда в приюте до официального слушания в суде, которое было назначено на конец февраля, хотя и отклонил назначение Кристофера опекуном Джуда, сославшись на то, что интересы мальчика уже представляет окружной адвокат, а работник патронажа следит за условиями его жизни. Кристофер привез Джуда обратно в заведение миссис Биллинг и оставил там, пообещав, что они вместе будут ходить в спортзал по вторникам, как это и предусмотрено расписанием Криса, Джои Рестон решил, что не расскажет никому, кроме Денни Уитмана, о том, что видел в тот вечер. Если сказать Дженис – она тут же вмешается, и тогда конец всем этим довольно волнующим сексуальным сценкам, одну из которых он подглядел и, зачарованный, решил даже кое-что перенять для своих свиданий с Сэнди Паркер. Конечно, прежде ему нужно обсудить все это с Денни и быть уверенным в том, что если вдруг он решится позволить себе кое-какие вольности, то не спугнет свою подружку.

Дженис вернулась в колледж, а Ли жила ожиданием нового тайного свидания с Кристофером.

Как-то она позвонила ему и сказала:

– Джои записался в автошколу, хочет получить водительские права. Завтра в семь вечера он уйдет на пару часов. Что ты делаешь?

– Я свободен. Ты сможешь приехать ко мне?

– Да. – Она вздохнула с облегчением. – Только попробуй останови меня.

– И в пятницу у меня тоже выходной. Что ты делаешь в пятницу вечером?

– Ничего. А Джои идет на баскетбол.

– Два вечера подряд. Даже не верится, черт возьми!

– О, Кристофер, уже столько лет я себя такой не помню.

– Какой?

– Ты знаешь какой.

– Может, и знаю, но ты все равно скажи.

– Сексуально озабоченной. Возбужденной. Я думаю о близости постоянно. Наверное, мне следует испытывать чувство вины, но этого нет.

– А в чем ты должна винить себя?

– Я обманываю детей.

– Ты не права. Ты просто уделяешь часть своего личного времени мне, а им об этом не говоришь.

– Поразительно, как ты ловко все представил.

– Я уже говорил тебе: как только ты захочешь сказать им прямо, что встречаешься со мной, сразу же дай мне знать. Я приеду, и мы вместе откроем им правду.

– Нет, не сейчас, – поспешно сказала она. – Еще не время. Я хочу, чтобы еще хоть немного ты был только моим.

Повисло молчание, пока они мысленно представляли свою близость, радуясь своему счастью и удаче, испытывая сладкое томление в разлуке, как все новоиспеченные влюбленные.

– Мне бы хотелось быть сейчас рядом с тобой, – сказал он.

– И мне тоже.

– Ты в постели? – спросил он.

– Да. – Она звонила ему каждый вечер в одиннадцать, уже погасив свет в своей спальне. – А ты?

– Да, один, в темноте. Как ты одета?

– На мне самая что ни на есть уродливая, вылинявшая фланелевая рубашка. Ей уже, наверное, лет десять.

– Ты лежишь на спине?

– Нет, на боку, свернувшись калачиком.

– А ночная рубашка зажата между ног?

Этот вопрос поверг ее в трепет.

– Это и есть один из так называемых разговорчиков «с вывертами», о которых я слышала?

– Наверное, да, но я такими раньше не увлекался, так что не подумай, будто это у меня привычка. Только с тобой я такой смелый и откровенный. Так ночная рубашка зажата у тебя между ног?

– Да, – прошептала она, потом закрыла глаза и тяжело задышала, словно уже ощущала на себе его руки, видела его лицо, крепкие пальцы, тело, но пока их соединяло лишь многозначительное молчание, повисшее в телефонных проводах.

– Ли? – прошептал он наконец после долгой паузы.

– Да?

– Как проводишь Джои, не теряя ни минуты беги ко мне.

Она исполнила его просьбу. В семь ноль-семь она уже переступила порог его квартиры, а в семь ноль-девять на них обоих уже не было ни клочка одежды. Они не стали тратить время на то, чтобы добраться до спальни, а устроились прямо на полу в гостиной, где негромко звучало радио и возле дивана были зажжены две настольные лампы. В этот раз она ни на мгновение не устыдилась своей наготы при свете, каталась вместе с ним по полу, уступая его желаниям, охотно расставляла ноги, позволяя ему целовать самые интимные места, которые специально для этого заранее надушила.

Они впились друг в друга с жадностью диких животных: это было восхитительное естественное влечение двух живых существ после вынужденного одиночества. Они упражнялись в экзотических сексуальных позах, всецело отдавшись своей страсти.

Они стояли на коленях, лицом к лицу, когда вдруг она резко откинулась назад, запрокинув руки, выгнувшись в «мостике», и он подставил ей под спину свою руку.

Она с трудом могла говорить.

– Я чувствую тебя… прямо возле… сердца… Боже… Боже… Боже…

– Я никогда не думал, что ты такая.

– А я никогда и не была такой… раньше…

Он потянул ее за руку, и она поднялась так же свободно, как и до этого упала, и тут же впилась в него поцелуем, прижалась к нему всем телом, взъерошила ему волосы.

– Ли… Ли… мне до сих пор не верится, что я с тобой… и занимаюсь этим.

Ей было сорок пять, и она была свободна и раскованна, наверстывая упущенное за столь долгие годы.

Когда она кончала, он приглушил ее крик диванной подушкой, опасаясь, что услышат жильцы этажом ниже. Когда же он задергался в оргазме, она со счастливой улыбкой наблюдала за ним. В эти минуты он был прекрасен – даже и так, с отпавшей челюстью, запыхавшийся. Она коснулась его влажной брови, пробежала рукой по лицу, опустила палец в его полуоткрытый рот.

Они долго лежали на полу, ощущая под собой шершавую ткань ковра, удерживая друг друга рядом сплетением ног и взглядами. Над их головами бесшумно колыхалась ветка фикуса, попавшая в поток горячего воздуха из кондиционера. Басы, выплывавшие из радиоприемника, отражаясь от пола, эхом отдавались в их ребрах. За окном валил снег и бушевал ветер, но, нежась в шафрановом свете ламп, они чувствовали, как разливается в них благодатное тепло.

– Я даже не мог представить, что ты такая, – в изнеможении произнес он.

– Не знаю, что на меня вдруг нашло.

– Наверное, ты слишком долго ждала этого.

– Нет, тут что-то другое. Все это так не похоже на меня.

Он коснулся ее нижней губы, чуть сдавил ее и отпустил, возвращая к естественным очертаниям.

– Когда я впервые задумался о тебе в сексуальном плане, мне казалось, что ты должна быть предельно сдержанна и даже строга.

– Так оно и было раньше. Ты изменил меня.

– И как мне это удалось?

– Не знаю. Ты просто… – Она перекатилась на спину, груди ее опали, и его свободная рука тут же потянулась к ним. – Вдруг появился ты – тридцатилетний, сильный, превративший меня в сексуально озабоченную особу, – меня, такую… ну, как бы это сказать, практичную и деловитую, что ли… И я теряю контроль над собой, на работе только и думаю о том, как бы удрать поскорее из магазина, чтобы встретиться с тобой и заняться любовью. День, проведенный без тебя, кажется мне месяцем.

– Со мной то же самое. Но дело здесь не только в сексе. Ты меня интересуешь не только как партнерша в постели.

– А как же еще? – спросила она, лениво растянувшись на спине, в то время как он кончиком пальца выписывал контуры ее ребер, скользил вокруг соска, потом спускался к пупку, забираясь в его круглую впадинку, выныривая, чтобы опять устремиться вверх, к грудям.

– Помнишь в первый день Нового года, когда ты пришла ко мне в полдень и мы не смогли заняться любовью, я был счастлив уже тем, что ты сидишь на моем колене, в лучах солнца. Или, например, когда на работе особенно достается и я могу прийти к тебе за советом и утешением, как это было вчера, когда я отвез Джуда в тот приют… Все это тоже очень важно для меня. И эта сторона наших отношений так же хороша, как и то, чем мы занимаемся сейчас.

Лениво улыбнувшись, она повернулась к нему, так что ее груди обрели прежнюю пышную форму и уютно поместились в его пригоршни.

– Неужели так же хороша? – поддразнила она.

– Ну нет, – ухмыльнувшись, поспешил добавить он, – почти так же.

Она тихонько хихикнула от удовольствия и перекатилась на живот, так что теперь они лежали лицом к лицу, и она легкими движениями пальцев приподнимала волосы на его затылке, вглядываясь в черты его лица, и постепенно ее смех растворялся в подступившей волне желания.

– Для меня тоже, – прошептала она.

Она чуть приподнялась и, слегка навалившись на него, начала целовать столь же нежно, сколь и страстно.

– Ты дал мне столько счастья, – сказала она и порхающими пальцами, словно перебирая струны лютни, откинула упавшие ему на лоб пряди волос.

– Я рад.

– И, знаешь, что я тебе скажу?

Он молча ждал, пока она продолжит.

– Я твердо убеждена в том, что качество отношений определяется тем, как проходит время после сексуального общения. А что ты думаешь?

Он же думал о том, что хочет провести остаток жизни с этой женщиной. Обняв ее за шею, он выдохнул ее имя: «О, Ли…», крепко прижал ее к себе, и невысказанное прозвучало громче любых слов, которые он мог произнести в ответ.

Этой ночью во сне она видела Грега – всего лишь в третий раз после его смерти. Он явился на какое-то мгновение: войдя на кухню, поправил на голове красную кепку и, улыбнувшись, сказал: «Я починил этот шланг, мам». Она проснулась сама не своя. Сердце билось гулко, словно удары молотка сыпались на изголовье ее кровати, напоминая о том, что Грег на самом деле мертв и она никогда не услышит его голоса, не увидит его лица.

Она коснулась вещей, ее окружавших, – чтобы убедиться в том, что не спит; пощупала свой лоб.

Что означал этот сон? И почему он пришел именно сегодня, после того как она побывала у Кристофера? Неужели для того, чтобы лишний раз напомнить, что на самом деле Кристофер заменил ей сына?

В тот же день, все еще под впечатлением от увиденного во сне, Ли получила второе напоминание о Греге – позвонил Нолан Стиг.

– Привет, – непринужденно сказал он, – звоню просто так, узнать, как поживаете.

Его голос наполнил ее щемящей тоской. Ее всегда трогала отзывчивость этих ребят – друзей Грега, которые до сих пор звонили ей, не забывая о том, что некогда она была частью их жизни. Милый, внимательный Нолан – как приятно сознавать, что он, верный друг Грега, и сейчас продолжает заботиться о его семье. Минут десять они поговорили о работе Нолана, автошколе Джои, возвращении Дженис в колледж, о погоде нынешней зимы. Наконец, когда были исчерпаны уже все темы, кроме главной, о которой оба все время думали, Нолан сказал:

– Не знаю почему, но я сегодня так много думаю о Греге.

Какое облегчение, что можно наконец в открытую говорить о нем.

– О, Нолан, я тоже… прошлой ночью я видела его во сне.

– Мне он никогда не снится. А я бы очень хотел. Так здорово опять увидеть его.

– Даже не верится, что ты позвонил именно сегодня, когда мне это было так необходимо. Не каждый поймет, что мне все еще хочется иногда поговорить о нем с кем-нибудь.

– Он всегда был моим другом. Наверное, нескольких месяцев мало, чтобы смириться с его утратой. А уж сколько времени потребуется вам – даже не представляю. Я рад, что именно с вами могу говорить о нем.

После разговора Ли погрузилась в воспоминания о прошлом, к которым примешивалась и грусть настоящего, и острая жалость к самой себе. Звонок Нолана оживил в памяти яркие образы двух мальчиков, связанных годами дружбы: вместе в начальной школе, потом – в средней, как сейчас Джои, старшие классы, у обоих – свидания с девочками, увлечение спортом, первые автомобили стоят во дворе их дома, – мальчики раздеты до пояса, подставив спины солнцу, бережно протирают стекла, от рева автомагнитол дрожат листья на деревьях. Еще не раз в этот день милые сердцу картинки прошлого вызовут у нее горькие слезы и невольную улыбку и в конце концов примирят ее с неизбежностью.

Но судьба, словно решив взорвать обретенный ею за эти полгода некоторый душевный покой, уготовила еще одно испытание. В тот вечер, возвращаясь с работы домой, она включила в машине радио, и – надо же такому случиться – в салоне разлилась мелодия Винса Джилла «Когда я зову тебя». Шанс застать именно эту мелодию в те пять минут, что она тратила на дорогу домой, был ничтожно мал. И все же… из холодных стереоколонок хлынули печальные звуки – третье, и самое болезненное, напоминание о Греге.

Музыка… Она разбередила душу. Эта песня была самым последним увлечением Грега, и вот сейчас ее слушали по всей Америке, и в каждом человеке она пробуждала добрые, романтические чувства. Но только не в Греге. Грег ее больше не услышит. Интересно, что чувствовал он, когда слушал ее? О ком он думал? Была ли у него девушка, которую он любил и потерял и по которой тосковал? Девушка, на которой он мог бы когда-нибудь жениться? Иметь с ней детей? Быть счастливым?

Мелодия вновь воскресила в ее душе мысль, которую она гнала от себя все эти семь месяцев:

Если бы только…

Если бы только…

Если бы только…

Она расплакалась уже в дороге, так и не дотянув до дома. Джои на кухне был занят макаронами – он как раз закладывал их в кипящую воду, когда она вошла.

– Будешь макароны с сыром, мам? Тогда поторопись. Я должен быть в… – В лице его промелькнул испуг, когда он увидел ее слезы. – Мам, что-то не так?

Он кинулся к ней, и они обнялись.

– Грег, – пожаловалась она, – мне сегодня его ужасно не хватает.

Он крепче прижал ее к себе.

– Мне тоже. Интересно почему.

– Не знаю. Нолан звонил. Сказал то же самое.

– Почему вдруг мы все подумали о нем в одно и то же время?

– Кто знает? Ритмы Земли, биоритмы, расположение звезд. Мы думаем, что уже оправились от горя, а выясняется, что еще очень далеки от этого.

– Да, – произнес он надтреснутым голосом, уткнувшись ей в волосы. – Проклятье!

Она погладила его по спине, печально улыбнулась и повторила вслед за ним:

– Да… вот уж воистину проклятье.

За последние полгода Джои перерос ее почти на целую голову. Мысль об этом добавила ей грусти: скоро и он станет взрослым и покинет ее. Она с трудом заставила себя не думать об этом.

– Ну что ж. Ты, кажется, намекал на макароны с сыром? – Она достала несколько салфеток и протянула пару Джои. Оба высморкались, утерли глаза, и она, повернувшись к плите, успела ее выключить, прежде чем кипевшие макароны перелились через край кастрюли. – А тебе в семь тридцать надо быть в школе.

– Да, – без особого энтузиазма сказал он. – Анока играет с Кун-Рэпидз. Это величайшая схватка года.

Она взяла его лицо в свои ладони и нежно чмокнула.

– И очень скоро мне уже не придется отвозить тебя на такие мероприятия.

– Сегодня вечером нас отвезет мама Денни.

– Хорошо. А теперь давай-ка приготовим сырный соус.

Когда Джои ушел, она убралась на кухне и переоделась в голубые джинсы и пуловер. В доме было очень тихо. Лишь посудомоечная машина напоминала о себе: тум-тум-тум, извергая лимонный аромат кипящего моющего раствора. Домашние растения нуждались в поливке, но ей вдруг стало мерзко на душе от одной мысли о том, что придется полить еще хотя бы один цветок, коснуться хотя бы одного листочка после того, как целый день – да что там день – дни и годы занималась этим. Внезапно она ощутила жгучую тоску по Дженис, даже сдавило грудь – и что это она так расчувствовалась? Она, которая уже свыклась с отсутствием дочери.

Ли набрала номер телефона Дженис, но никто не ответил: пятница, вечер, и как же такой молодой, здоровой, хорошенькой девице не веселиться где-нибудь с друзьями? Ли повесила трубку, облокотилась на кухонный прилавок и ткнула пальцем в макароны с сыром, которые остывали в пластмассовом блюде.

Тык… тык… тык…

Сдерживаясь изо всех сил…

Сдерживаясь… сдерживаясь…

Пока жестокие рыдания наконец не прорвались наружу и она не рухнула на прилавок, уронив руку на блюдо с макаронами.

Кристофер приехал, когда она уже утирала лицо. Он вошел, держа в руке две взятые напрокат видеокассеты и красную коробку с пирогом из кондитерской на Бэйкерс-сквер.

Он задал тот же вопрос, что и Джои до этого.

– Ли? Что-то не так?

Она шмыгнула носом и сказала:

– А, глупости.

Он отложил в сторону кассеты и пирог.

– Какие еще глупости? Иди-ка сюда…

И вместо этого сам подошел к ней, обнял, прижав к холодному нейлону куртки, пропитанному запахами зимы. Нежно обхватив ее шею, коснувшись губами ее лба, он вновь спросил:

– Какие глупости?

– Грег, – только и вымолвила она, захлебываясь в новом потоке слез.

Он был единственный, кто ничего не сказал, и именно это молчание подействовало на нее магически. Ей просто нужно было, чтобы он, этот мужчина, держал ее в своих объятиях, любил, покачивал, ласкал. Утешения других она тоже принимала с благодарностью, но весь сегодняшний день она ждала именно этой минуты – когда сможет свернуться клубочком в его руках и обрести успокоение. Он действительно стал для нее незаменимым. Так же, как когда-то он в тяжелые минуты своей жизни пришел к ней за утешением, так теперь она тянулась к нему.

Он позволил ей вволю поплакать, потом развернул и медленно повел в гостиную, где они сели на диван, в темноте, слегка разбавленной розоватым светом, проникавшим из кухни. Она тесно прижалась к нему, свернувшись, как змейка в густой траве, и он положил ее ноги к себе на колени, коснулся щекой ее волос.

Вскоре она уже смогла рассказать ему, как прошел день, о том, что навеяло такую тоску: о своем сне, звонке Нолана и любимой песне Грега. Она призналась в том, что, к сожалению, вовсе не избавилась от своей боли.

– Наверное, я все еще принадлежу к категории «особо ранимых», как говорят. Хотя прошло уже столько времени.

– Кто так говорит?

– Книги, журналы, люди, выступающие в ток-шоу. Все они говорят, что должно пройти много времени, прежде чем ты сможешь смириться с утратой и изменить что-то в своей жизни.

– Ты хочешь сказать, что и я так считаю, что я всего лишь жалею тебя?

– О, Кристофер, я сама не знаю, что хочу сказать. Я просто думала, что самое худшее позади, вот и все. А прошло целых семь месяцев, и вновь такая острота страдания. Все возвращается на круги своя.

– Едва ли. Ты с тех пор очень изменилась.

Его здравомыслие, как всегда, придало ей уверенности в себе.

– Может, ты и прав. Но в глубине души я сознаю, что все еще склонна к меланхолии и мелодраматическим сентенциям. Хотя все это и не похоже на мелодраму. Просто я чувствую, что во мне навечно поселилась боль.

Он прекрасно понимал, что на самом деле произошло с ней сегодня. Она столкнулась с очередным приступом тоски, и спасовала перед ним, и тотчас нахлынули сомнения – а не явились ли ее сексуальные «фантазии» болезненной реакцией израненной души? Может быть, их отношения – всего лишь жажда вырваться из цепких лап пережитого кошмара, провозгласить превосходство жизни над смертью? Не обманывают ли они себя, заверяя друг друга в своей любви, которой на самом деле и нет, и любовные признания – лишь попытка оправдать свои постельные игры? И, когда уйдет в прошлое долгий период траура, не станет ли очевидным, что они просто использовали друг друга, пытаясь совместно преодолеть эту тягостную полосу их жизни?

– Знаешь, Ли, ты не одна такая ранимая. А я какой, по-твоему?

Она сидела не шелохнувшись, не убирая ног с его коленей, положив руку ему на грудь, чувствуя, как ровно бьется его сердце.

– Тебе не приходило в голову, что финал наших отношений может оказаться очень болезненным для нас обоих?

Он промолчал.

– Когда мы расстанемся, каждый потеряет своего лучшего друга. Не правда ли? – еле слышно спросила она.

Он словно окаменел.

– Ты, кажется, безнадежно уверена в том, что этому придет конец.

В голове ее пронеслись привычные уже сомнения: Его возраст. Ее возраст. Мама. Дженис. Да разве возможен любой другой финал? Конечно, в один прекрасный день все рухнет.

– Для тебя это просто временное отвлечение, Ли? – спросил он.

Настала ее очередь промолчать.

– Так? – настаивал он. И, не дождавшись ответа, продолжил: – Ты ждешь, когда пройдет это твое безрассудство, и надеешься избежать осложнений со своей семьей?

Она резко отстранилась, силясь в темноте рассмотреть его лицо.

– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

Он поднял голову и посмотрел на нее.

– Знаешь, что я тебе скажу, Ли? Это первая ложь, которую я от тебя услышал.

Вспыхнув, она вскочила с дивана, но он схватил ее за руку и вернул на место.

– Забудь об этом, – сказал он. – Сейчас не время обсуждать это, после всего, что ты пережила сегодня. Я принес пирог. Хочешь съесть кусочек? Он с сыром и яблоками.

– У меня нет настроения.

Она встала, на этот раз не встретив сопротивления с его стороны, и вышла из комнаты. Он вздохнул и, неохотно сдвинувшись к краю дивана, облокотился на колени и какое-то время сидел задумавшись, прежде чем встать и последовать за ней на кухню.

Она уже убрала оставленные Джои макароны с сыром и стояла возле мойки, уставившись в темное окно.

– Ли, – с раскаянием в голосе произнес он, коснувшись ее затылка.

Ли напряглась.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – спросила она.

– Не знаю.

– Вот и я не знаю. Как только о наших отношениях станет известно всем, все изменится, а я не хочу этого.

– Хорошо. – Он убрал руку. – Хорошо. Я просто подумал, что было бы легче сказать им правду. Тогда бы нам не пришлось больше прятаться.

Они стояли на кухне, избегая смотреть друг на друга, мучимые вопросом, чего же они оба на самом деле хотят. Завязать роман оказалось не самым сложным делом; его продолжение требовало гораздо больших сил. Если это было всего лишь увлечением и не более, тогда ни к чему ее детям и знать о нем. Если же все гораздо серьезнее, то говорить об этом все равно еще слишком рано.

– Хочешь, чтобы я ушел? – спросил он.

– Нет.

– Тогда чего ты хочешь?

– Я хочу… – Она обернулась, и он увидел выражение растерянности на ее лице. – Я хочу быть открытой и бесстрашной, но у меня не получается. Оказывается, мамин вопрос: что скажут люди? – мне тоже небезразличен.

Он пристально смотрел на нее, в глубине души понимая ее сомнения и в то же время протестуя против ее нежелания пренебречь чужим мнением ради их любви. Он был готов противостоять людской молве, почему же она так нерешительна? И все-таки понимал и это. Она уже потеряла мужа и сына. И не хотела терять теперь и дочь: ведь кто знает, что выкинет взбалмошная двадцатитрехлетняя девица, узнай она, что ее обскакала собственная сорокапятилетняя мать. Да и что скажут родители Ли, ее сестра?

У него не было ответов на эти вопросы, так что он предпочел заняться пирогом. Открыв дверцу шкафа, он достал две тарелки, отрезал два куска пирога, нашел вилки и отнес все это на стол. Усевшись спиной к ней, он с невозмутимым видом отправил в рот кусочек. Пирог отдавал горечью.

– Ты не собираешься попробовать? – спросил он.

Наконец и она подошла к столу, села, взяла свою вилку и подцепила кусок пирога, но опустила руки, так и не притронувшись к нему.

Он вглядывался в ее опущенное лицо, глаза, избегающие его взгляда, упрямый подбородок, рот, который опять подрагивал – и это после того, как она и так целый день проплакала. Черт возьми, он вовсе не собирался доводить ее до слез.

– Ли, – вымученно произнес он, – прости меня.

Когда она подняла на него взгляд, он увидел застывшие в ее глазах слезы.

– Я люблю тебя. Не стоит расстраиваться из-за сегодняшнего вечера. Я виноват.

Они одновременно выронили вилки и бросились друг к другу в объятия. Сердца их разрывались от любви и страха, и еще от сознания того, что боль, которую они оба предвидели, уже давала о себе знать.

– Боже мой, – с отчаянием в голосе воскликнул он, – я же люблю тебя.

– Через полчаса вернется Джои, – сказала она. – Нам надо поторопиться.

Он подхватил ее ка руки и отнес в спальню. Ласки их были проникнуты особой нежностью, поскольку в них присутствовал новый оттенок: извинение. Им были окрашены их прикосновения, шепот, взгляды.

Кристофер каялся в том, что вместо облегчения принес ей в этот вечер новые слезы; Ли было стыдно за то, что он оказался прав в своих подозрениях: она и в самом деле иногда была склонна думать о том, что переболеет им до того, как обо всем узнают дети.

В последующие недели их примирила сама жизнь. Она щедро дарила им счастливые минуты близости, спасая от самих себя, потому что в такие моменты собственное «я» отступало на второй план. Конечно, о нем не забывали, но это проявлялось лишь в том, что они с радостью отдавали себя друг другу.

О той, первой размолвке очень скоро забыли.

Они выкраивали часы для свиданий.

Экономили обеденное время.

они научились заниматься любовью, укладываясь в десять минут и даже меньше. Правда, иногда секс уступал место доверительным беседам. И именно дружба, крепнувшая с каждым днем, наполняла их отношения особым смыслом.

«Секс, – говаривали они, – что ж, секс есть секс. Но, надо признать честно, в сексе любая пара может достичь совершенства. А вот остаться при этом еще и друзьями – это гораздо сложнее».

Возможно, они переоценивали значение дружбы, но первая ссора здорово напугала их обоих.

Однако чувства более глубокие, нежели дружба, не давали Кристоферу покоя, и однажды утром он решился на серьезный разговор.

Джои в тот день ночевал с Уитманами в мотеле, где они праздновали пятнадцатилетие Денни. Впервые Кристофер проснулся на рассвете в постели с Ли.

Он открыл глаза и увидел ее рядом – она лежала на животе, левую руку засунув под подушку, правой упираясь в деревянную спинку кровати. Рассвет был серым, и его тусклые блики, словно испанский бородатый мох, обволакивали ее обнаженные лопатки, руки и лицо. Лишь темные ресницы выделялись на фоне этого унылого бесцветия. Рот ее был приоткрыт, но она, казалось, не дышала. Виден был ее левый глаз. Под нижним веком залегла крохотная складочка, вобравшая в себя первую утреннюю тень, у носа виднелась другая, которая вела к уголку рта. Пока Кристофер разглядывал ее, шевельнулся большой палец ее правой руки, потом левая нога под одеялом. Этот большой палец – мозолистый, похожий на лопатку, – хранил под своим коротким ногтем следы вчерашнего труда. Кристофер вдруг поймал себя на том, что ему начинала нравиться ее щепетильность в отношении своих рук, как полюбил он и сами руки ее – натруженные, запачканные, испещренные царапинами от возни с землей, окрашенные хлорофиллом.

Он перевернулся на живот и принял такую же позу, как и она: подмяв под щеку подушку, согнув ногу в колене. Подкравшись рукой к изголовью, он притронулся к ее руке. Она сладко спала и не ощутила его прикосновения. Большим пальцем он потер шершавую подушечку ее пальца, продолжая любоваться ее лицом. Он хотел иметь право каждый день просыпаться возле нее. Он мечтал о том, чтобы всю оставшуюся жизнь по утрам, едва открыв глаза, он видел ее шершавые руки и непослушные волосы, ее мягкие губы.

Он терпеливо ждал, пока она проснется, чтобы сказать ей об этом. Рассвет, набирая силу, подкрашивал в теплые тона ее волосы и кожу. Волосы побронзовели, на обнаженных плечах проступили рыжеватые веснушки.

Она открыла глаз и увидела, что он разглядывает ее. Приподняв голову, она зажмурилась и яростно потерла под носом, потом вновь устремилась к подушке. Уткнувшись в нее, она улыбалась ему.

– Доброе утро, – пробормотала она.

– Доброе утро.

– Ты разглядывал меня.

– Мм… хм…

– И как долго?

– Всю ночь. Не хотел терять ни минуты.

– Обманщик.

– Только с рассвета.

– Ммм…

Было видно, что она хотела еще поспать, и он решил не мешать ей. Сердце его учащенно билось, он все думал, как лучше задать мучивший его вопрос, опасаясь услышать «нет», что будет означать конец их отношениям. Он думал и о том, что долгие годы ему даже в голову не приходило заняться поисками спутницы жизни, и вот нежданно он нашел ее в той, кого менее всего мог представить в этой роли. Тридцать лет жизни вдруг спрессовались в один решающий миг, от которого зависела судьба. Ему казалось лишним подыскивать заранее слова, поскольку он считал, что самое главное в этой ситуации – найти верный момент, а что до слов… черт возьми: тут бы хоть что-нибудь пробормотать – так бьется сердце и так дрожишь от страха получить отказ.

Она, похоже, опять погрузилась в сон, и все это время он не выпускал ее пальцев, и волнение сдавливало грудь, подступало комом к горлу.

Боже, а если она скажет «нет»? Разве найдет он когда-нибудь другую женщину, которая могла бы сравниться с ней?

Она шевельнулась.

– Ли? – тихо позвал он.

Открылся ее левый глаз. Рыжеватая радужная оболочка была испещрена темными прожилками, словно цветок тигровой лилии.

– Хм?

Он привстал с подушки, взял ее правую руку и поцеловал у основания большого пальца. Страх сковал его; он так долго не мог вымолвить ни слова, что она спросила:

– Что, милый?

Уставившись на их сплетенные руки, он наконец выпалил:

– Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моей женой.

Она оторвала от подушки голову. Теперь ее лицо было хорошо видно: глаза широко раскрылись, и в них бушевали испуг и изумление, растерянность и восторг, – О, Кристофер, – сказала она, привалившись к спинке кровати, прикрывая простынями обнаженные груди. – Я боялась, что рано или поздно ты заведешь этот разговор.

– Боялась? Я говорил, что люблю тебя. Ты сказала, что любишь меня. Почему же ты боишься?

– Нас разделяют пятнадцать лет.

– Мы об этом знали с самого начала, и тем не менее это нас не остановило.

Он тоже сел рядом с ней, вытянув ноги, подложив под спину подушку. Одеяло прикрывало его ноги и бедра.

– Тебе придется долго объяснять мне, почему это имеет хотя бы малейшее значение.

– Ты прекрасно знаешь все доводы.

– Например?

Когда она упрямо отказалась назвать хотя бы один, он сделал это за нее.

– «Что скажут люди?» – может, мы с этого начнем?

– Хорошо, давай. – Она повысила голос. – Только учти, что меня не так уж беспокоит мнение окружающих. И дело даже не в моих родителях, сестре или Джои. Для меня важно мнение Дженис. Давай начнем с нее.

– Позволь мне напомнить тебе то, о чем я уже не раз говорил. Никогда – ни словом, ни жестом, ни намеком – я не обнадеживал Дженис. Несколько раз после смерти Грега я обнял ее, но тогда все друг друга обнимали, так что это не считается. Никогда я не делал тайны из того, что встречаюсь с тобой. И, положа руку на сердце, ты и сама ни разу не скрыла этого от детей и других.

Она слегка прикусила большой палец.

– Я прав? – настойчиво спросил он.

Обеими руками она обхватила колени и еле слышно ответила:

– Прав.

– Более того, бывали случаи, когда ты прямо спрашивала своих детей, не возражают ли они против наших встреч, не правда ли?

– Да.

– Как в канун Нового года, например?

– Так.

Выложив свои доводы, он продолжал:

– Чувства, которые Дженис, как ей казалось, испытывала ко мне, не были взаимными. Если ты воспитала своих детей именно так, как мне представляется, дочь твоя должна понять, что ты тоже имеешь право на счастье, и благословит наш союз. А если нет… – Он развел руками. – Что ж, если случится худшее, тогда и будем думать. Как говорится, будем решать проблемы по мере их поступления.

– Но для Дженис это будет страшным ударом. Подумай только – она призналась мне в своих чувствах к тебе. Она покупала тебе билеты на бейсбол к Рождеству. Она открыто напрашивалась пойти вместе с тобой на матч.

– А что – мы с тобой виноваты в этом? Неужели нам нужно расстаться из-за того лишь, что в меня влюблена Дженис? Я согласен, она, наверное, будет шокирована этой новостью, но со временем смирится. Итак, какие еще возражения у тебя имеются?

– Это не возражения, Кристофер, это здравый смысл.

– Хорошо, что еще подсказывает тебе здравый смысл?

– Мне не нравится твой тон.

– А мне не нравится твой ответ!

– И вообще мне все это неприятно! Мы никогда раньше не ссорились.

– Черт возьми, Ли, это неизбежная реакция мужчины, когда женщина отвергает его. Он просто начинает бороться за нее!

– Хорошо, – сказала она, сжав руками бедра, словно выпуская из них воздух. – Хорошо.

Простыня соскользнула с ее грудей. Она вернула ее на место и зажала под мышками.

– Можно не принимать во внимание все, что со временем может измениться. Но от разницы в возрасте никуда не уйдешь. Она будет существовать всегда.

– Я и не хочу, чтобы она исчезала. Я люблю тебя такой, какая ты есть, ты любишь меня таким, каков я, и я не вижу причин, почему наши чувства должны измениться с годами.

– Но, Кристофер… – Покачав головой, она, вдруг утомившись, прекратила дальнейший спор.

– «Но, Кристофер, а как же дети?» Ты это собиралась сказать, не так ли?

Взгляды их встретились, и он заметил, что в глазах ее постепенно угасает злобный огонек. Он почувствовал, что и сам успокаивается, но понимал, что вопрос о детях будет самым сложным.

Он постарался быть предельно искренним.

– Я не хочу детей, Ли. И никогда не хотел. Я уже говорил тебе об этом. Еще в детстве я усвоил, что не хочу подвергать этих несчастных крошек испытаниям, через которые прошел сам. А когда вырос и стал потом полицейским, я столько насмотрелся на бедных, нелюбимых, голодных отпрысков, что решил для себя окончательно: никогда не иметь детей.

– Но твои дети не были бы бедными, нелюбимыми и голодными. Из тебя получился бы такой хороший отец, – взмолилась она.

– Я могу с таким же успехом быть хорошим отцом твоим детям, если женюсь на тебе. Если не Дженис, то Джои уж точно. Я уже полюбил его, и, если не ошибаюсь, и он проникся ко мне. С тех пор как умер Грег, я уже и так выступаю в роли отца Джои, а если мы поженимся, это закрепится официально.

Она знала, что в отношении Джои так оно и есть: мальчик просто смотрел ему в рот.

Кристофер торопился продолжить:

– И ты забыла о Джуде. Я дал себе обещание заботиться о нем, пока он не получит диплом об окончании школы и твердо не встанет на ноги. Ему необходима моя поддержка. Так что у меня будут довольно обширные отцовские обязанности… и, ты права, я думаю, что хорошо справлюсь с ними. А что до Дженис, то не думаю, что она найдет во мне отца, и вряд ли ей это нужно. Она взрослая. Но я смогу стать опорой для вашей семьи и занять место, пустующее со смерти Билла. Я знаю, что должно пройти время, прежде чем Дженис привыкнет к этому. Но и она полюбит какого-нибудь парня, полюбит по-настоящему и тут же забудет, что когда-то глядела в мою сторону. А увидев, что ты счастлива, будет счастлива тоже.

Ли откинулась на спинку кровати и закрыла глаза. Какая сладость и в то же время горечь в том, что они нашли друг друга и полюбили. Какая несправедливость в том, что такая случайная цифра – пятнадцать – разделяет их и встает преградой на пути к счастью. Она любила его – в этом у нее не было ни малейших сомнений, – но ведь любовь предполагает и ответственность за судьбу своего избранника. Он же был слишком молод, чтобы всерьез думать о прозе жизни, так что именно ей, умудренной опытом, надлежало позаботиться о его благе.

Она посмотрела на него.

– В твоих устах все кажется таким логичным.

Он взял ее руку и положил на простыни. Голос его прозвучал тихо, когда он ответил:

– В любви нет никакой логики, во всяком случае, в любви моей к тебе. Я просто… – Он покачал головой. – Черт возьми, я просто был сражен. Внезапно. Наповал. Это было какое-то наваждение. Вот женщина, с которой я хотел бы прожить остаток своей жизни. Когда я впервые осознал это по-настоящему, я был ошеломлен, но не потому, о чем ты подумала. Меня никогда не волновало то, что ты старше или что скажут люди. Я тогда испугался, потому что знал: когда придет день и я попрошу твоей руки, я услышу от тебя именно те слова, что ты только что произнесла.

Он вновь уставился на их сплетенные руки, и она видела, что он раздавлен ее отказом. В этот момент она почувствовала такой прилив любви и нежности к нему, что даже позволила своему воображению нарисовать себя в роли его жены и представить, как все ее близкие и знакомые радуются ее счастью. Но слишком многое противостояло этой идиллии.

– Пожалуйста, пойми, Кристофер… я должна тебе это сказать. Я – женщина, созданная для семьи, я привязана и приговорена к ней. Лишить тебя счастья иметь своих детей, которые могли бы принести тебе столько радости, – это, как мне кажется, эгоизм, но не любовь.

– Я говорил тебе, Ли… – Он поймал ее взгляд и сказал с хладнокровной уверенностью: – Я не хочу иметь своих детей.

– Все хотят иметь детей.

– Ошибаешься. Ты не можешь судить обо всех.

Она вздохнула, глубоко и тяжко, плечи ее поникли, взгляд устремился к подножию кровати. Он провел большим пальцем по ее ладони и сказал:

– Пятьдесят процентов американских семей уже не традиционны, ты знаешь об этом? Пятьдесят процентов. Так войдем в их число.

Может, так оно и было, но ей вдруг стало не по себе от такой статистики. Пятьдесят процентов… пятьдесят. Боже, что же случилось с этой страной?

Они долго молчали, погруженные в свои мысли. Он чувствовал, как от разочарования к горлу подступает ком. Она же думала о том, что ее согласие может стать роковой ошибкой, когда, спустя годы, она состарится и он начнет сожалеть об упущенных возможностях, о том, что не женился на молодой женщине, не обзавелся собственными детьми. Может, это произойдет и гораздо раньше, когда ее сексуальной активности заметно поубавится. Еще десять лет, а может, и пять – и она вступит в полосу климакса, в то время как он достигнет пика зрелости, она станет для него тяжкой обузой. Ей казалось, что принять его предложение значило бы переступить некий порог нравственности, поступить по отношению к нему неблагородно.

– О, Кристофер, – вздохнула она, – я не знаю.

Когда он заговорил, в голосе звучали нотки мольбы.

– Может быть, мы ляжем, Ли? Пожалуйста. Ведь это наше первое утро, когда мы проснулись в одной постели. Ложись на свою подушку, я лягу на свою, и, пока мы говорим, я буду держать тебя в своих руках.

Она уступила его нежным уговорам и позволила ему уложить их подушки рядом. Укрывшись простынями, они прижались друг к другу, поглаживая друг друга по спине, хотя ласки эти были, скорее, утешением, нежели прелюдией к близости.

– О, Кристофер, – вздохнула она, радуясь тому, что вновь ощущает теплую наготу его тела, но по-прежнему думая об их будущем. – Извини, что я рассердилась на тебя, но ты просишь меня принять такое трудное решение.

– Неужели ты не видишь, – сказал он, – как тесно переплелись наши жизни? Ведь я делаю в твоем доме все, что положено делать мужу. Помогаю купить елку к Рождеству. Устанавливаю ее. Чиню шланги и выравниваю стиральную машину, подстригаю газон на лужайке, провожу воспитательные беседы с твоими детьми, когда они взваливают на тебя свои обязанности. Я утешаю тебя, когда ты грустишь, занимаюсь с тобой любовью, когда ты весела, и даже иногда сажусь во главе стола, и тебе это нравится – только не говори, что нет. Я сажаю твоего сына за руль, впервые в его жизни, хожу смотреть его игру в футбол, и именно я прибегаю к тебе в полночь, когда ты сходишь с ума, думая, что с сыном что-то случилось. И помни, пожалуйста: я ведь делал все это бескорыстно. Я не собирался вторгаться в твою семью, но ничего не поделаешь: это случилось. И говорить о том, что брак наш не удастся… да я ни за что не поверю в это, Ли.

– Я никогда и не говорила этого. Я имела в виду лишь то, что существуют обстоятельства, препятствующие нашему союзу.

– Жизнь полна препятствий. Но они для того и существуют, чтобы их преодолевать.

Это мудрое изречение было вполне и в ее духе. Теплые ладони Кристофера продолжали гладить тело Ли, своей нежностью словно убеждая ее согласиться. Боже, до чего же приятно было лежать рядом с ним, чувствовать, как нарастает его возбуждение. Как легко было бы сказать «да» и всю оставшуюся жизнь наслаждаться этими восхитительными мгновениями утреннего пробуждения. Она так много лет просыпалась по утрам одна! А ведь мужчины и женщины созданы для того, чтобы быть вместе. Она вдруг представила, что объявляет матери о своем замужестве, но резко прогнала прочь эту мысль, не желая думать об этом сейчас, когда ей было так сладко от прикосновения его рук, от его запаха и тепла.

– Скажи мне, – сказал он, заглядывая ей в глаза, – если бы не было никаких пресловутых обстоятельств – ни разницы в возрасте, ни влюбленности Дженис, ни общественного мнения… Если бы речь шла только о тебе и мне, о том, каким ты меня знаешь и любишь, о том, что и я тебя люблю… тогда ты вышла бы за меня замуж?

Она посмотрела в любимые голубые глаза и ответила так, как подсказывало сердце.

– Да, я бы стала твоей женой… но, Кристофер, жизнь – это не…

Он приложил палец к ее губам, не дав ей договорить.

– Вот и все… ты сказала самое главное. Да, ты бы вышла за меня замуж. Ты хочешь этого. А теперь хотя бы на какое-то время примирись с этим. Хорошо? Не выискивай никаких проблем!

Они вновь прижались друг к другу, ее гладкие ноги сплелись с его мускулистыми, заросшими.

– О, Кристофер, – вздохнула она (уже в который раз за сегодняшнее утро), – мне бы очень хотелось сказать «да» и чтобы это было естественно и просто.

– Брось ты читать всякие книжонки, – сказал он. – Ты забиваешь себе голову какими-то дурацкими идеями. Мы вместе, потому что любим друг друга, а не потому, что ищем друг в друге отдушину. Так ведь?

Она слегка запрокинула голову, чтобы видеть его лицо.

– Так, – прошептала она. – Потому что любим друг друга.

Взяв ее лицо в свои руки, он вновь повторил:

– Будь моей женой, Ли.

Она закрыла глаза и поцеловала его, оттягивая время. Но рядом было его обнаженное тело, и решения давались ей с трудом. Он уже был возбужден, ноги их тесно переплелись, и ее разгоряченное тело отвечало ему согласием.

– Это нечестно, – прошептала она в его раскрытые губы, – делать мне предложение в такой момент.

– Выходи за меня замуж.

Диалог их продолжился нескончаемым потоком поцелуев.

– Можно мне немножко подумать?

– Сколько?

– День, неделю, а может, все произойдет и раньше. Я не знаю, Кристофер. Я бы хотела это знать, но… увы.

– Но ты любишь меня?

– Да.

– Ты не забудешь об этом, пока будешь думать?

– Нет.

– Ты собираешься с кем-нибудь посоветоваться?

– Нет, скорее всего, нет.

– Хорошо, потому что многие, я знаю, попытаются отговорить тебя.

– Я тоже это знаю.

Уже другим тоном, склонившись над ней, он воскликнул с искренней страстью в голосе:

– О Боже, я люблю тебя. Пожалуйста, скажи «да».

– Я тоже тебя люблю, и я постараюсь.