– В твои руки, Господи, вручаем мы душу невинного дитяти, Джона Мэтью Кэгана, дабы ты принял и успокоил ее в царствии небесном.

Джеймс с Элизабет, стоя бок о бок, смотрели, как крохотный гробик с телом их маленького сына опускают в промерзшую землю. Да, они стояли рядом, но, казалось, не видели друг друга. Джеймс, поддерживаемый Мэтью, леденел от страха при мысли о том, что их малыш сейчас покоится в этом тесном, темном, холодном деревянном ящике. Окаменевшая от горя Элизабет и вовсе казалась безжизненной.

Джеймса била крупная дрожь.

Элизабет же ничего не чувствовала, ничего не говорила, ни о чем не думала.

Но вот похороны подошли к концу. Натан тронул Элизабет за руку, и она послушно последовала за ним.

У входа на кладбище сгрудились кареты. Казалось, весь город собрался здесь, чтобы выразить соболезнование несчастным родителям. Мэтью стоило немалого труда провести Джеймса и Элизабет сквозь толпу. Наконец с помощью Заха Роулендса он усадил их в коляску.

Украдкой поглядывая через плечо, Мэтт то и дело подхлестывал лошадей, думая только о том, как бы поскорее доставить их домой. Эти двое, сидевшие в молчании у него за спиной, сейчас просто пугали его.

Джеймс почему-то забился в угол. Лицо его выражало невыносимую муку, губы были закушены до боли. Элизабет, сидя по другую сторону, с невидящим взглядом и покойно сложенными на коленях руками, выглядела так, будто возвращалась из церкви домой.

И так продолжалось с того самого дня, как Джеймс, оправившись от горячки, узнал о смерти сына. Горе, казалось, сломило его, тогда как Элизабет по-прежнему пребывала в каком-то странном оцепенении. Даже когда муж как испуганный ребенок тянулся к ней, она не находила для него ни единого слова утешения. Элизабет как авто-мат стряпала, стирала и шила, глухая и безучастная ко всему, что творилось вокруг, и все заботы о Джеймсе легли на плечи Мэтью. Ему было отчаянно жаль брата, но Элизабет порой просто пугала его.

Остановив коляску возле дома, Мэтт спрыгнул на землю и подал руку Элизабет. Джеймс, не сказав ни слова, молча направился к дому, в то время как его жена бесшумно, словно тень, исчезла за дверью.

Мэтью замялся на крыльце. Вдруг оглушительно грохнула дверь кабинета, и он помчался туда. Держа в руке полный стакан виски, Джеймс свирепо глянул на него.

– Джимми, это не поможет!

– Убирайся! – прошипел тот и залпом осушил стакан. – Оставь меня в покое.

– Не могу, Джимми. – Мэтью протянул было руку, чтобы обнять его за плечи, но Джеймс резко отпрянул в сторону. – Джимми, он был прелестный малыш. Но его больше нет...

– Замолчи! – взревел Джеймс в бешенстве. – Не смей говорить об этом!

– Тебе все равно придется смириться.

Стакан с грохотом разбился о стену, и осколки стекла брызнули во все стороны.

– Замолчи! – Этот крик скорее походил на рыдание. Зажав руками уши, Джеймс застонал.

– Джим, – прошептал Мэтью, впервые отчаянно жалея о том, что всегда по натуре был язычником. – Джим, мне так жаль...

Сделав над собой чудовищное усилие, Джеймс как будто взял себя в руки.

– Да, – с трудом выдавил он.

– Но ты ведь не одинок, – продолжал Мэтью. – У вас с Элизабет еще будут дети.

– Он был первенцем, Мэтью. Поэтому не говори так. Никто не сможет мне его заменить.

– Я вовсе не это хотел сказать! Разве кто-нибудь заменит нам Джона? Но ведь мать с отцом не стали от этого меньше любить нас обоих. Джеймс растерянно пожал плечами.

– Почему бы тебе не пойти к Элизабет? – мягко спросил Мэтью. – Поговори с ней. Сейчас вы как никогда нужны друг другу.

– Я Элизабет не нужен. Ей не нужен никто.

– Знаешь, это просто глупо. Он ведь был и ее сыном, и сейчас она страдает не меньше тебя.

Глядя в пустоту, Джеймс покачал головой.

– Ни одной слезинки, – вздохнул он, – не проронила ни одной слезинки... за все то время, что я ее знаю.

– Ты не прав, Джимми. Видел бы ты ее в тот день, когда умер Джонни, сейчас не говорил бы так. Она рыдала навзрыд, у меня просто сердце разрывалось от ее плача.

– Она никогда не плачет, – продолжал, будто не слыша его, Джеймс. – У нее нет сердца. И души тоже нет. Откуда же взяться слезам?!

– Но, Джимми...

– Она не оплакивала отца, не оплакивала семью... никого. Даже бедного Джона Мэтью.

– Она пытается справиться с горем как умеет, – не сдавался Мэтт. – Одному Богу известно, сколько таких, как она, – тех, что держат все в себе. Но это не значит, что душа ее не плачет кровавыми слезами. Ты знаешь, как Элизабет любила сына. Бог свидетель, она была самой лучшей матерью, которую я знал! Да как ты можешь говорить такое?!

– Она не способна горевать. – Джеймс тяжело опустился в кресло. – Оставь меня, я хочу побыть один.

Мэтью видел слишком много людей, которые в горе теряли голову, чтобы сейчас умолять брата одуматься. Тяжело вздохнув, он незаметно снял со стены ружье и на цыпочках вышел из комнаты.

Ему потребовалось немало времени, чтобы отыскать Элизабет. Наконец он нашел ее – свернувшись клубком на полу, она рыдала, уткнувшись лицом в детское одеяльце. Рыдала так, будто сердце у нее разрывалось. Мэтью окаменел.

Низкие, почти звериные звуки, сотрясавшие ее худенькое тело, переворачивали ему душу.

– Элизабет, – печально прошептал он и, грузно опустившись на колени, прижал ее к себе. – Тихо, тихо, – бормотал он, баюкая ее и гладя огромной рукой спутанные волосы. Казалось, еще немного, и она успокоится, но вот новая волна боли пробегала по ее скорчившемуся телу, и Элизабет вновь сотрясала агония страданий. Прошло не меньше часа, прежде чем она ослабела и затихла.

Заснув, Элизабет то и дело жалобно всхлипывала, как испуганный ребенок. Мэтт дождался-таки, пока она наконец открыла глаза.

– Позволь, я отведу тебя в дом, – предложил он. – Тебе лучше лечь в постель.

Элизабет покачала головой. Слова с трудом слетали с ее губ.

– Не... хочу, чтобы... Джеймс... видел меня... такой.

Из груди ее опять вырвался полувздох-полурыдание, и Мэтью перепугался не на шутку.

– Ну не плачь, Элизабет, милая. Прошу тебя!

– Нет, не... не буду. – Она провела рукой по лицу. – Со мной все в порядке.

– И ничего страшного, если Джимми увидит, что ты тоже несчастна. Он бы утешил тебя, если бы только знал. Давай я отведу тебя к нему.

Она яростно замотала головой: – Нет!

– Но почему? Он ведь твой муж. С ним тебе полегчает.

– Нет, – печально отозвалась Элизабет. – Не для этого он женился на мне. Мне не следует быть ему обузой.

У нее опять вырвался тот же странный звук, и Мэтью догадался, что Элизабет пытается сдержать слезы.

– Ладно, – вздохнул Мэтью. Что же ему с ними делать? Эти двое нужны друг другу, но разве им объяснишь?!

Еще месяц Мэтью беспомощно наблюдал, как Джеймс с Элизабет день за днем бродят по дому словно тени. Они почти не разговаривали друг с другом, а на все вопросы Мэтта отвечали односложно, хотя он из кожи лез, стараясь вывести их из оцепенения. Раз в неделю приезжал Натан. Как-то, заглянув в конюшню, Мэтт обнаружил, что Джеймс рыдает навзрыд, а Натан терпеливо и ласково гладит его по плечу.

Что ж, Джимми повезло – по крайней мере он не остался один на один со своим горем, как Элизабет. На первый взгляд она ничуть не изменилась – все так же с утра до вечера сновала по дому, неутомимо занимаясь делами. Но Мэтью прекрасно знал, что все совсем не так – у него в ушах все еще стояли ее жуткие рыдания. Впрочем, он подозревал, что и Джеймсу кое-что известно об отчаянии, разрывавшем сердце его жены.

Проснувшись как-то ночью спустя неделю после похорон Джона Мэтью, шериф прислушался.

Звук шагов заставил его тихонько приоткрыть дверь и наткнуться взглядом на брата – тот стоял у дверей детской, в которой горел свет. Через минуту Джеймс исчез в спальне, а Мэтью, в свою очередь, на цыпочках подкрался к детской и заглянул туда. Сидя возле опустевшей кроватки, Элизабет тихонько мурлыкала колыбельную. К груди она прижимала свернутое детское одеяльце. В другой раз, случайно подняв глаза, он заметил, как супруги смотрят друг на друга – просто смотрят, будто надеясь, что тот, другой, заговорит первым. Неловко кашлянув, Мэтью нарушил тишину, и тогда оба взглянули на него так, будто он был незнакомцем, случайно оказавшимся в их доме.

Вечером, перед самым отъездом, Мэтт с облегчением заметил, как Джеймс украдкой погладил руку Элизабет. Она на мгновение застыла, а потом, повернув голову, взглянула ему в глаза. Длилось это всего лишь миг, но на следующий день Мэтью покинул дом с надеждой в сердце.

Время лечит любые раны, подумал он. За свою жизнь Мэтью видел немало людских трагедий. И сейчас, когда Лос-Роблес наконец скрылся вдали, он ничуть не сомневался, что у Джеймса с Элизабет все наладится. И молился, чтобы так оно и было.

– Ранняя весна в этом году выдалась, – буркнул Зах Роулендс, в то время как люди Джеймса перегоняли стадо на другое пастбище с сочной травой.

– Угу.

– И денек будет неплохой. Теплый да ясный. Неплохо для апреля.

– Да.

– Ну, сдается мне, надо бы взглянуть самому, куда они их погонят.

Джеймс молча кивнул в знак согласия.

Однако стоило ему остаться одному, как он мгновенно устыдился того, что односложно отвечал Заху, а ведь тот так старался завести разговор! Джеймс тотчас вспомнил, как все последнее время его люди не спускали с него глаз, как заботились о нем, как бережно к нему относились. К сожалению, с тех пор как не стало Джона Мэтью, сердце Кэгана обратилось в камень, и хотя порой он сам страдал от этого, но изменить что-либо был не в силах.

Какое-то движение заставило его обернуться. Прикрыв рукой глаза от солнца, он вгляделся в даль. Элизабет!

Да, это была она – сидя в коляске, вихрем неслась к нему. Сердце Джеймса вдруг оборвалось, и, пришпорив лошадь, он галопом понесся ей навстречу.

– Что случилось? – крикнул он издалека что было мочи. Элизабет резко натянула поводья.

– Ничего. Просто я привезла тебе поесть. – Она спокойно выдержала его взгляд, и Джеймс невольно обратил внимание на ее сильные маленькие руки.

Они ни разу не обедали вместе с того самого дня, как уехал Мэтью, то есть с конца февраля. Джеймс ненавидел тяжелое молчание, воцарившееся за семейным столом, и не стремился оставаться с женой наедине. Напротив, теперь он никогда не возвращался в Лос-Роблес в полдень, как это бывало прежде, а обедал со своими работниками. Впрочем, ужинали супруги вместе. Ужинали молча, а потом расходились, и позже он видел жену только в постели. Но, лежа бок о бок, они были так же далеки друг от друга, как если бы спали в разных комнатах. Джеймс не мог даже припомнить, когда они в последний раз занимались любовью, – казалось, это происходило в какой-то другой жизни.

– Я уже пообедал. Ты ведь сама дала мне с собой обед. Или забыла?

– Я помню. – Элизабет потупила взгляд, и вдруг на ее лице появилось решительное выражение, какого он давно уже не видел. – Я приготовила еще, нам хватит на двоих. Я подумала... может быть, поедим вместе, как раньше. – При этих словах она с вызовом вздернула подбородок.

Джеймс тотчас заглянул в ее бездонные глаза, гадая, что же кроется в их непроницаемой глубине. Растерянно покачав головой, он спешился и привязал коня позади коляски. Потом вскочил в нее и забрал у Элизабет вожжи.

– Я с радостью, – тихо сказал он.

Спустя полчаса они устроились на одеяле под огромным старым дубом, и Джеймс молча проследил, как Элизабет разложила по тарелкам привезенный из дому обед.

– Вот окорок, – проговорила она, не поднимая глаз, – а это твой любимый салат. Свежие бисквиты и мед... и шоколадный кекс. А это свежее молоко.

– М-м-м... замечательно.

– Тогда ешь. Ты ведь проголодался.

Джеймс набросился на еду. Элизабет тоже приступила к трапезе. Оба украдкой поглядывали друг на друга, но каждый раз, едва их взгляды встречались, смущенно отводили глаза в сторону.

Поев, Элизабет вытерла руки и наконец решилась нарушить молчание:

– Как прошел день?

Джеймс удивленно взглянул на жену. Он уж успел забыть, когда такое случалось – все эти месяцы их разговоры сводились к учтивым пожеланиям доброго утра или доброй ночи или же к вопросам типа «Ты не выстирала мою зеленую рубашку?».

Поговорить друг с другом о делах было слишком трудно, почти невозможно.

– Хорошо, – наконец ответил Джеймс. – А у тебя? Этот коротенький вопрос вдруг повис в воздухе.

Глядя туда, где у самого горизонта зеленый океан листвы сливался с синью бескрайнего неба, Элизабет медлила с ответом.

Все было как всегда – как вчера, как позавчера, как каждый день. Проснувшись на заре, Элизабет поспешно оделась, а потом, как обычно, перед тем как уйти, бросила прощальный взгляд на спящего Джеймса. Она нагрела мужу воду, оставила ему чистую одежду и спустилась вниз. Проходя мимо детской, Элизабет в который уже раз почувствовала, как сжалось от боли ее сердце: ведь если бы не несчастье, она бы сейчас спешила туда. Опустив голову, Элизабет поспешно сбежала по лестнице.

Часом позже появился Джеймс. Буркнув на ходу «Доброе утро!», он уселся за стол и принялся за завтрак, пока Элизабет собирала ему обед в седельную сумку. Торопливо поев, он отодвинул стул и, так же невнятно пробормотав «Пока!», хлопнул дверью.

Утро как утро, если не считать того, что в этот раз Элизабет, прежде чем приняться за дела, уселась на стул Джеймса, еще хранивший его тепло, и долго разглядывала часы, когда-то подаренные мужем. Внутри были крохотные фотографии Джона Мэтью, Джеймса и ее самой. Она вынимала их каждый день. Впрочем, обычно это случалось позднее, как правило, во время обеда, когда она в полном одиночестве сидела за столом. Но сегодня Элизабет впервые не плакала. С ужасающей ясностью она вдруг поняла, что со смертью крошки Джона потеряла куда больше, чем единственного сына.

Элизабет все еще любила Джеймса, возможно, даже больше, чем раньше. Когда он метался в жару, на волоске между жизнью и смертью, ужас, который она испытала при мысли, что может его потерять, потряс ее душу. И сейчас Элизабет в отчаянии смотрела, как разделявшая их пропасть растет день ото дня.

И все же ее чувства, ее неразделенная любовь и желание – все это отступило на задний план после смерти Джона Мэтью. А поведение Джеймса, все его невысказанные упреки и вполне ощутимый безмолвный гнев – все это еще больше разделяло их. Теперь они жили как чужие, делили кров и стол, спали в одной постели, но их ничто больше не связывало.

На фотографии Джеймс широко улыбался. Как это похоже на него, вдруг подумала Элизабет. Тогда она еще одернула мужа, прошептав: «Джеймс! Что подумают люди!» – а он только рассмеялся и поцеловал ее – прямо на глазах у фотографа! А потом взял у нее Джона Мэтью и подбросил его вверх, так что малыш тоже залился смехом.

Так они и получились – отец и сын, оба сияющие, похожие друг на друга. И только она, Элизабет, казалась серьезной, даже немного чопорной.

Но теперь Джеймс, казалось, разучился улыбаться. И Элизабет, убирая фотографию, тяжело вздохнула, гадая, не тоскует ли она по мужу так же сильно, как по бедному Джону Мэтью.

Джеймс терялся в догадках, почему молчит Элизабет. Она сидела, сложив руки на коленях и не замечая, что свежий ветерок треплет ей волосы, залепляя глаза.

Взгляд ее терялся вдали. Наконец она перевела глаза на мужа и чуть слышно прошептала:

– Мне было так одиноко.

Вот уж чего он никак не ожидал услышать! Она?! Его Элизабет?! Так, значит, потому-то она и приехала... ей хотелось быть рядом с ним? Боже, даже не верится!

Она смущенно отвела взгляд, и Джеймс мгновенно понял, чего ей стоило произнести эти слова.

Из груди Джеймса вырвался какой-то каркающий звук. Он силился выдавить из себя хоть что-нибудь, но слова не шли у него с языка. Он просто сидел и смотрел на нее. У Элизабет затряслись руки. Склонив голову, она принялась торопливо убирать остатки обеда. Только когда все было сложено, Джеймс наконец очнулся.

– Спасибо, что приехала, – неловко выдавил он. Сунув корзинку в коляску, Элизабет поспешно уселась на козлы. Не дожидаясь, пока он подаст ей руку. Она даже не посмотрела на него.

– Пожалуйста.

– Все было очень вкусно.

– Очень рада. А теперь возвращайся. Наверное, тебя уже заждались.

Он кивнул, но она этого уже не видела.

В этот вечер Джеймс вернулся раньше обычного и застал Элизабет разглядывающей часы, которые он подарил ей на прошлое Рождество.

Впрочем, когда хлопнула дверь, Элизабет подскочила как ужаленная. Торопливо сунув часы в карман, она покраснела и спрятала в ладонях пылающее лицо.

– Я не ждала тебя так рано.

Остановившись на пороге, Джеймс смотрел на свою жену. Краска отхлынула от ее лица. Оно казалось очень белым, чуть припухшим. Покрасневшие от слез глаза, набрякшие веки – все говорило о недавних слезах. Распущенные черные волосы мягко обрамляли совсем юное лицо. Сейчас она казалась почти девочкой. Ему захотелось прижать ее к себе и утешить, чтобы она поверила, что все будет хорошо. И вдруг с какой-то пронзительной ясностью он понял, что перед ним уже взрослая женщина.

Через несколько недель ей исполнится девятнадцать. Его маленькая жена...

Откашлявшись, он стащил с головы шляпу, потом потоптался на пороге и, отведя глаза в сторону, сунул ей что-то в руки.

– Подумал, может, тебе понравится, – буркнул он.

Она растерянно заморгала – Джеймс держал в руках букет цветов. Элизабет будто к месту приросла, и Джеймсу пришлось положить цветы на стол.

– Будто крохотные подсолнухи, – наконец прошептала она.

– Это они и есть. – Джеймс слегка пожал плечами. – Есть тут одно местечко, где они растут. Дальше по реке.

– Такие красивые... Спасибо тебе.

– Тебе спасибо... что приехала сегодня. Что привезла обед. Все было очень вкусно, правда.

Взгляды их встретились, и впервые оба не отвели глаз. Джеймс отчаянно надеялся, что Элизабет поймет все, что ему хотелось бы сказать. Слова не шли у него с языка, но он поклялся, что так или иначе даст ей понять, что он чувствует.

– Я еще не успела приготовить тебе ванну, – пролепетала она, заметив, что он весь в пыли. Потом ее взгляд скользнул по столу. – Может... может, ты присядешь, пока я согрею воду?

Ее слова согрели его, будто поцелуй. «Как странно, – подумал он, – мы ведь уже почти два года как женаты, а ведем себя точно чужие!»

Он уселся, и Элизабет подалась к нему:

– Сделать тебе чай? Или кофе?

– От кофе я бы не отказался, – признался он и тут же добавил: – Бет... – Он не называл ее так с самого дня похорон. Элизабет уже потянулась, чтобы поставить цветы в вазу, но, услышав свое имя, будто к месту приросла.

– Я только поставлю их в воду, – робко прошептала она, – и тут же вернусь.

Они перебрасывались ничего не значащими фразами все время, пока Элизабет грела воду, и потом, когда сидели за ужином, но обоим стоило немалых трудов поддерживать разговор. Говорили только на самые общие темы: о цветнике, о том, каким будет новый приплод, стараясь не касаться ничего личного, щадя чувства друг друга.

После ужина Джеймс отправился в кабинет, а Элизабет уселась с шитьем у камина. И только она взялась за иголку, как позади нее раздались шаги.

Подняв глаза, она вздрогнула – уж не мерещится ли ей: перед ней стоял муж с книгой в руках!

– Хочешь, я почитаю тебе, Бет?

Хочет ли она?! После всех этих бесконечно одиноких вечеров, во время которых она сидела одна-одинешенька с воспоминаниями о тех счастливых днях, когда он читал ей, а Джон Мэтью весело ковылял по комнате?!

– Да, спасибо, Джеймс. Я бы с радостью послушала. – На лице Элизабет появилась несмелая улыбка.

В ответ на лице его отразилась радость. Робкая улыбка жены стала для него глотком холодной воды после летнего зноя. Усевшись в кресло. Джеймс раскрыл книгу и принялся читать.

Уже позже, поднявшись в спальню, он с удивлением обнаружил, что Элизабет не легла, а сидит на краю постели в своей лучшей ночной рубашке, с распущенными по плечам волосами. Все предыдущие месяцы она заплетала их в косу, а он не осмеливался возразить.

Но сегодня... сегодня она их распустила, и Джеймса вдруг будто огнем опалило желание. Он не хотел ее так с тех самых пор, когда вернулся от Натана, с которым они вместе строили дом. Но сейчас страсть, в которой боль и любовь смешались воедино, ударила ему в голову.

Элизабет никогда не ждала его так прежде, и он вдруг догадался, что она хочет его. Зная жену, он понял, насколько ей нелегко, и поклялся, что она ни о чем не пожалеет.

Джеймс притушил огонь и в полной темноте, сорвав с себя одежду, отшвырнул ее в сторону. Подойдя к Элизабет, он нежно обнял ее и привлек к себе. Она не шелохнулась, пока он снимал с нее сорочку, но стоило только их обнаженным телам соприкоснуться, как оба вздрогнули, точно обжегшись. Из груди Элизабет вырвался сдавленный крик. Джеймс глухо застонал и жадно впился в ее рот губами.

Они долго-долго наслаждались происходящим. Руки Джеймса нежно скользили по ее телу, гладили соблазнительные бедра, и губы Элизабет слегка раскрылись под его губами. Она же ласково ерошила его волосы. Не было сказано ни единого слова. И вот Джеймс осторожно уложил жену и сам лег сверху, и они слились в любовном экстазе.

А потом Джеймс по привычке прижал жену к себе.

Он еще долго лежал без сна, прислушиваясь к ее ровному, глубокому дыханию, и думал о том, что сегодняшний вечер – еще только начало. В эту ночь Элизабет сделала второй шаг ему навстречу. «Завтра, – поклялся он молча, – я отвечу ей тем же, и так, шаг за шагом, мы вместе начнем заново строить свою жизнь».