Азов, осень 7147 года от с.м. (осень 1637 года от Р. Х.)

Когда Аркадий задал на ближайшем совете характерников вопрос, знает ли кто, как можно излечить от безумия, на него самого посмотрели как на сумасшедшего.

– Разум дарует и забирает только Господь! – уверенным тоном ответил за всех Васюринский.

Попаданец привычно скорчил рожу, поджав губы и сморщив нос. Имелась у него такая дурная привычка, когда задумывался, о чем все присутствовавшие знали. Первым сообразил, что ответ Ивана, с которым были солидарны все характерники, оказался ошибочным, как ни странно, самый старший из присутствовавших – Степан Жучило.

– Или в вашем мире и безумие лечить умеют?

Аркадий уже привычно полез чесать затылок.

– Ну… сказать чтоб все разновидности нарушения психики… так в мое время было принято деятельность мозга называть – нет. Но некоторые – да, умеют. Эээ… если не лечить, то подлечивать. И предупреждать сдвиги по фазе, то есть разлад в голове… иногда получалось.

– Чудны твои дела, Господи! – отреагировал на услышанное Петро Свитка. – И чего ж только люди измыслить не могут… только, как вернуть разум той несчастной, что к тебе попала, никто из нас не знает.

– Мне не приходилось слышать, чтобы это умел кто-то делать, – подтвердил слова коллеги Васюринский.

– Может, ты сам слыхал о каком-нибудь способе? – явно заинтересованным тоном спросил Сирко.

Присутствующих тема явственно привлекла. Попаданец и раньше замечал, что о психологии человека и толпы они знают куда больше окружающих, но, как и положено тайному ордену, знаниями делиться не спешат, из-за чего позже оные будут утеряны. Ему нравилось общаться со знаменитыми колдунами даже больше, чем с еще более славными атаманами. Здесь, в тесном кружке, никто никогда не пытался надувать щеки и заниматься самовосхвалением, без чего на сборищах атаманов обходилось редко. Аркадию даже стилистика одежды чародеев нравилась. В этой компании никто не выряжался, как павлин или попугай, – кафтаны или свитки умеренных и темных тонов: коричневый, черный, темно-синий. Что совсем не означало дешевизны одежды, все из добротного западноевропейского сукна, стоящего немалые деньги. Многие атаманы часто в мирное время обряжались в шелка, парчу и бархат, нередко – режущих глаз несочетаемо ярких расцветок.

Однако интерес проявили, но помочь не могли. Надо было выкручиваться самому, из-за чего Аркадий опять скорчил рожу.

– Да. Вот для такого случая мне способ излечения известен. Не могу сказать, что наверняка подействует, но… что она или мы при неудаче потеряем?

– Да ничего! – согласился с таким мнением Жучило. – Помощь нужна?

– …Пожалуй… нет. Сам, с джурами справлюсь.

– А как-то лечить будешь? – заинтересовался Свитка.

Аркадий объяснил, что собирается делать. Об излечении таким образом людей он читал и слышал, попытка вернуть несчастной разум, даже при отрицательном результате, ничем сумасшедшей не грозила.

– Слушай, Москаль, ты ведь и об лечении других недугов много знаешь. Помню, как объяснял про… этих… микобов… – вступил в разговор до этого только внимательно слушавший Левко Небоись – глава медицинской и санитарной служб.

– Микробов.

– Да, да, микробов. И действительно, как мы стали лечить раны с учетом твоих советов, лихоманка людей куда реже забирать стала. Хотя… я заметил, что у одних лекарей лечение проходит как по маслу, а у других люди мрут, как прежде.

– Боюсь, некоторые слишком «сообразительные» дураки выполняют их по-своему. Не полностью. Достаточно среди помощников затесаться одному идиоту, и пиши пропало. Стоило бы проследить за этим.

– Хм… говоришь, выполняют, ибо боятся ослушаться, но по-своему…

– Ага, так, что толку от такого выполнения – чуть. Если вообще он есть, толк-то.

Простецкое крестьянское лицо на краткий миг вдруг превратилось в маску бога войны или каких-нибудь ужасов и кошмаров. Аркадию даже показалось, что и глаза главного медикуса в это мгновение загорелись своим, исходящим из них красным светом. Левко тут же вернулся в привычный для окружающих вид благодушного, немолодого человека, самого что ни на есть крестьянского происхождения. Однако на попаданца, уже наблюдавшего нечто подобное у других характерников, впечатление произвел сильнейшее.

«И как тут не возникнуть легендам об оборотнях? Сколько с ними общаюсь, ничего круче гипноза не видел, а ведь от меня они не очень-то таятся. Наверное, кроме еще нескольких подобных фокусов, они и сделать ничего не могут. Ну… разве что хорошо знают травы лесостепи и степи, повадки животных, психологию простых людей… главное же – умеют показать товар лицом. Даже человека из двадцать первого века порой пробирает, что уж говорить о селянах. Для них характерники – почти полубоги. Кстати, частые угадывания предстоящих событий, наверное, связаны не в последнюю очередь с их руководящей ролью в разведке. Информация – мать интуиции».

– По другим болезням что-нибудь есть? – как ни в чем не бывало, опять тихий и мирный, спросил Небоись.

– Так я же все, что вспомню, рассказываю джурам. Они садятся, записывают на воске, я проверяю, и потом запись делается на бумаге, сразу в трех экземплярах. Один остается в моем архиве, два других рассылаются вам и Петрову, в азовский архив.

– Да, читал, читал… кое по чему надо бы уточнения получить, но это не срочно. А нового, важного нет?

Аркадий невольно поерзал по лавке. Нормальных, мягких сидений ему здесь здорово не хватало, никак его зад не мог приспособиться к голым доскам. Но затевать производство мягкой мебели он не спешил, откладывал на потом.

– Важного? Хм… важного, важного… про извержение Везувия читали?

– А это каким боком меня касается? – удивился Левко. – Погодой у нас Жучило заведует.

– Вот как раз Жучилу эта беда меньше должна волновать.

– Почему?! – хором спросили сразу человека три.

– Вулкан этот далеко расположен. Ядовитые газы, камни и пепел с него мы не увидим, если сами туда не попремся. На погоду он, конечно, влияет, да неслабо, только рассчитать нам это не по силам. А вот лекарям стоит повысить бдительность.

– Да при чем тут лекари?! – воскликнул обескураженный Небоись.

– Очень при чем. Купцы сказали, что он уже не один месяц гремит, извергается. Успел выбросить в небо огромные тучи пепла. В наше время ученые установили, что от этого прозрачность воздуха там, наверху, падает. На всей Земле становится холоднее, меняются направления ветров, значит, ждите холодной зимы и засушливого лета.

В последнем попаданец уверен не был, но решил, что лучше перебдеть, чем недобдеть.

«Будет засуха или нет – большой вопрос. Но любое изменение ветров должно здесь уменьшить приход влаги из Гольфстрима. Или увеличить? Не, вряд ли увеличить, сколько себя помню, засух было до фига, мокрядь же, и то – относительная, была один раз. Рискну».

Внимательнейшим образом слушавший разглагольствования попаданца Левко несколько секунд напряженно думал, Аркадию даже послышался скрип бешено крутившихся шестеренок в его голове.

– И при чем здесь лекаря?

– Люди будут мерзнуть зимой, что-то погибнет на огородах и в садах (он хотел добавить и «в полях», но в последний момент передумал, не уверенный, сеяли ли в семнадцатом веке озимые). Если не осенью, то зимой будет голод. Перемерзшие и оголодавшие люди будут намного чаще и тяжелее болеть. Весьма вероятен мор.

Во время последнего монолога попаданца главлекарь чуть заметно кивал, соглашаясь с его аргументами.

– И это все из-за какой-то горушки, хрен знает где расположенной?

– Господь создал ОДИН мир, и все в нем взаимосвязано. Да и горушка… не совсем обыкновенная, я потом вам расскажу про нее кое-что интересное.

После обсуждения еще нескольких, куда более важных вопросов по единодушным просьбам Аркадий рассказал историю извержения Везувия в первом веке. Всех особенно впечатлили пустоты в лаве, после заполнения гипсом ставшие «скульптурами», портретами погибших людей (в реале сохранились позы погибших и весьма грубые отпечатки лиц, но попаданец об этом не знал). Рассказал он и об успевших добежать до моря, но погибших на берегу от огненно-ядовитой тучи жителях Геркуланума.

– Их всех накрыла волна раскаленного – медь расплавить можно – воздуха и пепла, вырвавшаяся из жерла вулкана, и ядовитая к тому же. Никто не смог дождаться кораблей или убежать. Там, на берегу, и сгинули. Обнаружили их уже в конце двадцатого века, раньше, не находя трупов в развалинах Геркуланума, думали, что жители этого города успели спастись.

– И что, стояли как бараны перед мясником, никто не догадался вдоль берега убежать? – ядовито осведомился Жучило.

– На берег, судя по всему, они выбежали потому, что землю сильно затрясло и дым из Везувия пошел, а когда вулкан взорвался, бежать стало поздно. Не было, нет и долго еще не будет на Земле средств передви… повозок или чего другого для езды, способных развить такую скорость.

– Неужто там ни одного доброго коня не было?

– Нету коней, бегающих с такой скоростью. Туча неслась в десять или двадцать раз быстрей самого быстрого всадника.

– Во сколько?!

– Ты не ослышался: в десять или двадцать раз быстрее. Кстати, и быстрее пули.

Скорость перемещения тучи, названная попаданцем, поразила всех. Некоторое время поговорили об этом, потом на тему зависимости погоды от черт-те чего, попутно решили предупредить о возможных холодах и засухе Москву.

Советов же по лечению сумасшествия никто так давать и не захотел.

* * *

Сельский дворик в пригороде Азова, ничем не примечательный, такой можно встретить в любом русинском селе. Джурам пришлось двое суток трудиться, выполняя непривычные для них работы, прежде чем сходство стало достаточно полным.

На скамеечке возле хаты, к счастью, изначально беленой и крытой камышом, сидела неопрятная, неопределенного возраста женщина. Сидела как изваяние, не шевелясь и не отгоняя вившихся вокруг нее мух, тупо уставившись на что-то перед собой. За полчаса, что Аркадий наблюдал, пошевелилась всего один раз, видимо, сгоняя ужалившего ее слепня. Игравшихся перед ней двух мальчишек в русинской деревенской одежде и возившегося по хозяйству мужчину в упор не видела.

Идиллию нарушили ворвавшиеся на конях во двор ногаи. Мужчина было бросился им наперехват с топором в руках, но упал, сраженный стрелой, а ребята побежали от неспешно их настигавших конников с криками: «Мамо! Мамо!» Всадники перекрикивались по-тюркски, обговаривая предстоящее убийство малышей (соседи считали, что татарского Одарка не знает, но в данном случае решено было подстраховаться).

Женщина при виде такой картины зашевелилась. Между тем действо продолжалось. Всадники догнали детей, соскочили с коней, один из ногаев схватил ближайшего к нему ребенка, перехватил его за ноги и раскрутил над собой. Мальчишка при этом визжал так, что, наверное, на всю округу было слышно.

Именно эта сценка и преобразила несчастную. Она как-то судорожно встала с лавки, сделала к бежавшим к ней детям нетвердый шаг и надрывно закричала, почти заверещала:

– Стìйте! Не чìпайте моïх дìточок!

После чего схватилась рукой за сердце и упала на землю.

Прежде чем разыгралась эта душераздирающая сцена, Аркадию и его джурам пришлось много поработать. Сначала выясняя личность несчастной женщины и подробности ее трагедии. Это было не так уж легко: большая часть освобожденных Григорьевым людей осела в городках верховьев Дона. Сам попаданец времени на путешествия по обширной донской земле не имел, со строгими его инструкциями два месяца спасенных от рабства селян разыскивали и опрашивали выделенные советом характерников люди. С теми, кто пристроился жить в Азове или по соседству, разговаривали уже сам Москаль-чародей и его доверенные джуры.

В конце концов удалось выяснить, что женщину звали Одарка, была она до набега мужней женой, имела двух малолетних детей, мальчиков. Родила и третьего, но он умер в младенчестве, а знахарка предупредила, что больше у нее детей не будет. Поэтому сыновей она холила и лелеяла, берегла пуще глаза. Все вспомнившие ее односельчане отмечали хозяйственность и любовь к своим детям. На этом Аркадий и решил сыграть.

Он разработал сценарий вероятной гибели детей, наверняка на ее глазах, иначе вряд ли она сошла бы с ума. Затем попаданец начал поиск «актеров». Кого-кого, а ногаев среди казаков хватало. Оставалось найти нескольких с малолетними сыновьями. Поручать детям такие роли можно было, считал Аркадий, только если они безоговорочно верят людям, исполняющим роли налетчиков. Получить вместо излеченной женщины двух детей-заик не хотелось никому. Так что ногаи, ворвавшиеся во двор, приходились отцами, старшими братьями и дядьями двум «звездам» будущего спектакля. Поначалу претендентов на роли детей нашли несколько пацанят, при предварительном разыгрывании сцены отобрали самых смелых и сообразительных.

Пролежав несколько часов без сознания, Одарка к вечеру пришла в себя и заговорила. Вполне связно и осознанно. Она, еще нетвердо встав на ноги, даже стала беспокоиться о собственной внешности и одежде. Попросила миску с водой, чтоб глянуть на свое отражение и умыться, стала сокрушаться, что все на ней грязно и затерто. При осторожной попытке расспрашивать, что она помнит, немного поплакала-попричитала о погибших деточках, о своей разнесчастной судьбинушке. Очень удивилась, что оказалась в Азове, потеряв сознание в родном селе на Полтавщине. Путешествие в ногайском чамбуле, а потом и казацком таборе помнила очень смутно, как и жизнь в Азове до «пробуждения». При попытке вспомнить подробности у нее заболела голова, посему сеанс воспоминаний прервали, женщину накормили и уложили спать. Одарка вернулась в реальный мир, а у легкомысленно вылечившего ее попаданца добавилось проблем. И нешуточных, недетских, хотя и связанных частично с детьми.

* * *

Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Эту истину Аркадий узнал на собственной шкуре еще в младших классах школы. Однако, вероятно, по слабости характера и наличию некоторой толики интеллигентщины, попавшей к нему от родителей, напарывался на неприятности от своих добрых дел все снова и снова. В этот раз он попал по-крупному.

Первым звоночком послужила беседа с азовским атаманом Петровым. Встреча была рядовой и деловой, но, неожиданно для попаданца, начал ее атаман не с проблем созревания селитры или накопления золы от сгоревшего каменного угля.

– Говорят, ты женщину от безумия излечил?

– Ну… можно и так сказать, – с нескрываемой гордостью ответил попаданец. Не имея серьезных знаний по медицине вообще, тем более – по психологии, вытащить человека из пучины безумия было, по любым меркам, достижением нерядовым.

– Тогда, может, и мне поможешь? У моей сестры старший сын… с детства… не совсем… в разуме. Заговаривается…

Рассказ об ущербности собственного племянника давался знаменитому атаману тяжело. Видно было, что для него это по-настоящему больной вопрос.

«Упс! епрст!!! Приплыли. Черт меня дернул связываться с этой бабой! Теперь придется выкручиваться. Мне только славы великого лекаря не хватает для полного счастья».

– Если с детства, то, скорее всего, это шизофрения. Или, может быть, паранойя. Я в них не разбираюсь, так что даже не смогу определить. Он не буйный?

– Нет, что ты! Обычный на вид ребятенок. Ласковый, послушный, только вот…

Аркадий, видя, как переживает Осип, помолчал, собираясь с духом:

– Видишь ли… то, что тихий и ласковый, это как раз и плохо. Наверное, я ведь не специалист, он шизофреник. А эта болезнь и у нас, там, в будущем, считалась неизлечимой.

Попаданец развел руками, дополняя жестом словесный ответ.

– Постой! Как это неизлечимая?!! Он же на вид почти такой же, как и обыкновенные мальчишки. А та баба была совсем… пришибленная, не говорила, ничего не соображала. Сам же говорил – не покормишь, умрет с голоду. А Егорка и говорить умеет, и чистоту блюдет. Ему бы мозги чуть-чуть подправить, и, глядишь, из него ого какой казак вышел бы. Статью в отца растет, а тот немногим меньше сажени ростом был.

«Точно влип. Капитальнейшим образом. И как же ему объяснить, чтобы понял?»

– Эээ… нелегко объяснить, но попробую.

– Да уж, будь добр! – В голосе атамана прорезалась сталь, что в дружеском разговоре было ОЧЕНЬ плохим признаком.

– Ну… представь себе лодку. Плыла, плыла и перевернулась. Но не утонула, воздух под днищем сохранился. Плавает вверх дном. Представил?

– При чем здесь лодка?!

– Объяснить просил?

– Ну, просил.

– Тогда, пожалуйста, слушай внимательно и отвечай, когда тебя спрашивают! – В бандитском сообществе принцип «Лучшая защита – нападение» действовал особенно четко. Мямлей здесь не любили и не уважали, поэтому Аркадий не стеснялся при спорах и прикрикнуть, тщательно «фильтруя базар». – Представил, спрашиваю?

– Ну… представил.

– Перевернуть лодку обратно, дном вниз, можно?

– Да почему бы и нет?

– И плавать на этой лодке дальше тоже можно будет?

– Если дно не пробито, то… – пожал крепкими плечами в голубом бархате атаман.

– То есть – можно?

– Да!

– Вот голова у той бабы такой перевернутой от горя лодкой и была. На вид страшно, но, если знать как, исправить можно. Мне просто повезло, читал я о таком случае в книге. Вспомнил и решил попробовать. А вдруг что получится? Ну и получилось. Видно, и Бог над несчастной сжалился.

Аркадий перевел дух, вытер пот со лба и продолжил:

– А теперь представь, что рядом с перевернутой лодкой кораблик плавает. Ладный, изукрашенный, узорами разрисованный. Да вот беда, при строительстве кто-то забыл про рулевое весло. Нету его совсем. И носа острого, чтоб разрезать волну, тоже нету. Да парусов втрое менее на корабле, чем ему для плавания надобно. Представил?

– Да, – кивнул Петров. Лицо у него потемнело, будто он за время разговора успел загореть. – Представил.

– Ну, досочку какую-то туда умудрились вместо кормового весла приткнуть, только не то что шторма, и легкой волны та досочка не вынесет, сломается.

Аркадий прервал свое объяснение, налил в большую чарку из стоявшего на столе кувшина квасу и осушил ее. Потом еще раз вытер пот со лба – объяснение давалось ему нелегко. Меньше всего ему хотелось испортить отношения с таким влиятельным на Дону человеком. Значит, из шкуры выпрыгивай, но внятно объясни.

– Эх, если бы поправить мозги можно было так же легко, как перестроить корабль! Они Господом нашим в тысячу тысяч раз сложнее устроены. Тихих сумасшедших, как я помню, и в наше время лечить не умели. Даже самые наилучшие доктора, в смысле, лекари, по заболеваниям головы. Я там не с одним таким тихим дурачком встречался. Буйных-то в особых заведениях держат, чтоб они невзначай кого не убили.

Аркадий махнул рукой и налил еще себе квасу. Оба посидели молча. Потом Осип поднял на собеседника тяжелый взгляд:

– Понял я, Москаль. Ежели Господь судил ему сумасшедшим быть, не в силах человеческих это изменить. Против Бога не попрешь, его не переборешь.

Атаман взял другой кувшин, с вином, и щедро плеснул себе и собеседнику. Они молча, не чокаясь, выпили.

Осип Петров действительно понял бессилие попаданца перед страшной болезнью. И позже ни разу не дал повода заподозрить его в затаенной обиде. Однако не все были такими умными. Этот разговор стал первым звоночком разраставшейся как снежный ком славы великого исцелителя Москаля-чародея.

 

Слава мирская

Азов, зима 7147 года от с.м

Два дня после обращения Калуженина за помощью в лечении племянника никто по лекарскому делу Аркадия не беспокоил. Он уже начал успешно себя успокаивать, что напрасно пугался и все обойдется, как к нему привезли паралитика. Два уже пожилых, по местным меркам, в возрасте за сорок лет, но крепких казака доставили для лечения к великому исцелителю пациента. Молодого родственника с полностью парализованными ногами. От парня заметно пованивало, видимо, он потерял чувствительность не только ног.

Внятно ответить на вопрос: «Почему вы сюда приехали?» никто из троицы не смог. Старшие мямлили что-то невразумительное, юноша испуганно молчал. Попаданец психовал, с трудом удерживаясь от матов, да и то сугубо из-за несчастного вида покалеченного казака. В конце концов удалось выяснить, что бедолага два года назад неудачно упал с лошади и у него отнялись ноги. Полностью. Все костоправы от лечения дружно отказались, заявив, что поломался хребет и помочь может только Господь Бог.

Аркадий припомнил фильм о Дикуле, который после подобной травмы не просто встал, но и выступал в цирке, поднимая на потеху публики за передок автомобили и жонглируя тяжеленными гирями. Прикрикнув на бубнящих что-то старших казаков и заставив их замолчать, он присел, чтобы глядеть в глаза сидящего на земле паралитика. Из карих зеркал души на него, казалось, глянули страдание и боль.

– Слушай внимательно, потому что на повторение у меня нет ни времени, ни желания. Ты меня хорошо понимаешь?

Парень, имени которого Аркадий так и не удосужился спросить, мелко и часто закивал.

– Вылечить тебя действительно может только Господь Бог, если ты ему в этом будешь помогать.

Аркадий рассказал все, что вспомнил о методе лечения Дикуля. Предупредил, что без тяжелого, болезненного труда каждый день о каком-либо выздоровлении даже мечтать бессмысленно.

– Если позволишь себе хоть раз расслабиться, пожалеть себя, сиротинушку убогого, испугаться болей сильных – таким и останешься. Молись, но не перед иконой, а в трудах тяжких по возвращению здоровья. Вот тогда, может быть, Господь и заметит твои молитвы. И дарует выздоровление. Кстати, первым признаком начавшегося выздоровления будет боль. Сильная. Не убоишься ее?

Юноша энергично замотал головой.

– Хорошо. Как тебя зовут?

– Серафим, – неожиданным сочным баском ответил несчастный.

– Теперь, Серафим, у тебя два пути. Остаться таким, каков ты сейчас есть, выпрашивая у людей все, что тебе будет нужно. Или каждодневным трудом, через преодоление лени, боли и страдания, попробовать вернуться к обычной жизни. И я не могу сказать за Господа, прислушается он к таким твоим молитвам или нет. Но к обычным, у иконы – точно не прислушается. А к идущим через преодоление мучений… может, и снизойдет. Будешь себя изводить, чтобы выздороветь?

– Да! – севшим от волнения голосом, но тем не менее экспрессивно, хрипло каркнул Серафим. Отчаянье и боль в его глазах сменились надеждой и благодарностью.

Аркадий на удивление хорошо вспомнил без всякого гипноза виденные в фильме конструкции, все показанные там упражнения. Нарисовал свинцовым карандашом на бумаге приспособления, которые нужно будет соорудить в хате пострадавшего. Рассказал, что его родственникам и ему самому надо массировать.

– Запомни, если потеряешь веру – потеряешь все. Но одной веры – мало. Ты меня понял?

– Да! – уже нормальным голосом, басом, ответил парень.

– Жалеть себя не будешь?

– Не буду!

– Вот и хорошо. Но быстрого выздоровления не будет, не надейся. Поскольку невозможно себя мытарить круглосуточно, тебе пока стоило бы освоить какое-нибудь ремесло, чтобы быть полезным людям. Есть ведь дела, с которыми можно справиться, и даже стать мастером, не имея ног. Подумай, к чему такому у тебя лежит душа, а твои родственники помогут тебе это ремесло освоить или человека для обучения наймут.

Вскоре посетители уехали обратно, а попаданец занялся своими привычными делами. Вечером он зарисовал устройства Дикуля еще раз и продиктовал рецепты для лечения от паралича из-за травмы позвоночника. Вдруг еще кому пригодится?

Несколько дней охране и джурам удавалось удачно отбиваться от желающих излечения страдальцев или их родственников. Зима бурному росту технического прогресса не способствовала, поэтому Аркадий уделял много времени надиктовке всех могущих оказаться полезными сведений, которые вспоминались. А благодаря интересу к альтернативкам и пристрастию к поиску в мировой паутине знал он, как выяснилось, немало. Вот только воплотить эти знания в жизнь по большей части было сложно. Не хватало людей с соответствующей подготовкой и средств производства. Многое можно было построить самим, но на это нужно было время и немалые ресурсы. Собственно, он уже осознавал, что значительную часть извлеченной из памяти информации смогут реализовать, воплотить в жизнь только его преемники.

Затем последовал неприятный инцидент на улице. Под ноги лошадей возвращавшегося из-за города попаданцева отряда бросился человек. Точнее – под копыта Фырка, венгерского жеребца Аркадия. Ни у кого из его охраны или джур сравнимых по ходовым качествам коней не было, так что попаданец всегда скакал первым, возглавляя своих подчиненных, как официальным командиром, так и неформальным лидером которых был. Стремительный рывок от соседнего забора казака в боевом прикиде – то есть в лохмотьях – стал для Аркадия очень неприятным сюрпризом. Конь, в естественном нежелании наступить на человека, скакнул козлом, не ожидавший такой подлянки всадник чудом удержался в седле, сначала взлетев над ним, а потом неловко свалившись обратно. Во избежание падения на землю, еле успев обнять жеребца за шею. При этом Аркадий получил хороший толчок в пах и живот, так что в разборку с потенциальным самоубийцей смог вступить не сразу.

Мода на шахидов с их поясами еще не пришла, особой опасности от так сильно рисковавшего человека не ждали. Все дружно остановились и начали выяснять «кто» и «зачем»? Половина спешилась и принялась помогать совершенно не пострадавшему от броска под копыта человеку. Выпавший на короткое время из реальности из-за острой боли в паху попаданец наконец смог перевести дух и взять бразды правления в свои руки. Кратко, командным языком, он объяснил охране и джурам неправильность их поведения. Ведь много раз рассказывал, что в подобных случаях надо немедленно увеличивать скорость передвижения, а не останавливаться. Командира, если он временно потерял боеспособность, необходимо эвакуировать из опасного места. Приказав одному из джур расспросить и доложить, остальным повелел следовать за собой.

Во дворе своего дома выстроил всех сопровождающих и устроил им грандиозный разнос. У Аркадия было острое предчувствие, что хорошая охрана от убийц ему может понадобиться в ближайшем будущем, а приучить подчиненных к нормам поведения двадцать первого века в случаях потенциальной опасности никак не удавалось. Увы, слишком часто они начинали действовать не по полученным инструкциям, а по своему разумению. Норма «Я начальник, ты – дурак…» у казаков не работала совершенно. Дурные начальственные головы здесь было принято откручивать или лишать их возможности делать глупости другим, не менее радикальным способом.

Прохаживаясь перед строем смущенных своей промашкой казаков, сплошь молодых и малоопытных, Аркадий совмещал приятное (выплеск злости после неприятной и очень болезненной ситуации) и полезное (воспитательный момент):

– Юрка, ты уже ведь не в один поход ходил, опытный, можно сказать, казак. Что я приказывал делать в случаях попытки остановить отряд?

Опытный казак, лишь недавно отпраздновавший свое восемнадцатилетие, покраснел и тихо, будто в приватном разговоре, забормотал:

– Мы должны были…

– Что ты там себе под нос бубнишь?! Ты будущий командир или так, погулять вышел? Отвечай как положено!

– Мы должны были сбиться в кучу вокруг командира и обеспечить его быстрейший уход из опасного места!

– А что вы сделали в действительности?

– Мы… мы остановились для прояснения обстоятельств случившегося!

– То есть подставились под возможную засаду. Стреляйте в нашего командира, а если вам больше делать нечего, можете всех перестрелять, да? Хотя ума не приложу: зачем стрелять в таких оболтусов, порох и свинец тратить? Они же денег стоят! Такие дураки сами свою смертушку найдут, бесплатно!

Ребята стояли молча, посмурнев лицами. Обычно веселые и бодрые, они старались выглядеть сейчас серьезными и исполнительными. Спорить с Аркадием в таких случаях – нарываться на неприятности, это они уже хорошо усвоили. Но бесики в глазах у некоторых проскакивали, что попаданца злило еще больше. Ему казалось, что сопляки про себя посмеиваются над его оплошностью в верховой езде. Уловив тень улыбки на лице одного из охранников, попаданец перенес свое внимание на него:

– И что же, Миша, ты увидел смешного? Не поделишься с нами?

Парню, не вовремя вспомнившему перекошенное лицо командира, позорно обнявшего своего коня за шею, вмиг стало не до смеха. Делиться воспоминаниями он, естественно, не стал. Замер, уставившись выпученными глазами в лицо попаданца.

Еще немного поизмывавшись над ребятами, Аркадий угомонился и с казаком, оставшимся расспрашивать незадачливого предшественника Анны Карениной, поговорил спокойно. Причина происшествия оказалась банальной, хотя от этого не менее трагической. У женившегося после сорока лет казака родился идиот. Горе для него страшное, поэтому, услышав о случае излечения от безумия, он кинулся за помощью к целителю. А так как денег у него не было, бросился под копыта лошадей с мольбой об исцелении ребенка.

– Слушай, как ты думаешь, этот казак сильно пил?

– Да он и сегодня, видать, для храбрости успел принять.

– Тогда, когда он подойдет к воротам, выйдешь и скажешь, что я помочь ему ничем не могу. Безумие ребенка – кара его родителю за пьянство. Пусть бросает пить, может, тогда его другой ребенок нормальным родится.

Больше недели Аркадий провел в ставших уже привычными прогрессорских хлопотах. Развернули вовсю изготовление пуль Минье для нарезных штуцеров. Теперь обладатели такого оружия получили возможность стрелять на добрый километр.

«Эх, будь у нас прицелы… но пока прозрачное стекло остается лишь мечтой. В Европе его производят, есть шанс, что и у нас к осени оно появится. Вот тогда первым делом подзорные трубы и прицелы для винтовок. Как делать линзы, к счастью, я знаю. Ох, и проредим командный состав наших врагов… мало никому не покажется».

После многочисленных экспериментов удалось наделать немалый запас разрывных снарядиков к трехфунтовым нарезным фальконетам. Больше у казаков подобных пушек не обнаружилось, а наносить нарезку на стволы самостоятельно попаданец не решился. Зато нарезку стволов ружей, благодаря мастеру из Москвы, удалось наладить. Учитывая, что пули Минье в винтовки заряжались даже быстрее, чем обычные гладкостволки, теперь такая переделка имела смысл. Правда, этот технологический процесс занимал много времени, однако сразу несколько беженцев от панского произвола уже осваивали его, можно было надеяться на существенное увеличение дальнобойности казацкого войска к лету. А там и массовое производство пуль Нейсслера для гладкостволок пойдет. Дело нехитрое, а увеличение дальности поражения пулей из старого ружья – двойное. Именно поэтому Аркадий и затягивал внедрение этого девайса в жизнь. Чтоб враги, прежде всего поляки, не разнюхали и не начали их делать сами.

Заодно, вспоминая об очередном провале личной стражи, устроил пару учений по охране собственной персоны. К сожалению, учения получились очень условными, на детском уровне, с криками пиф-паф вместо выстрелов. Хотел попаданец устроить стрельбу холостыми, куда жизненнее получилось бы, но заопасался. Если уж в конце двадцатого века вместо холостых выстрелов иногда звучали самые реальные, со смертельным поражением, то в казацкой вольнице такое могло произойти с куда большей вероятностью. Да и любимое животное, зеленое и надутое, прорезалось. Порох в семнадцатом веке стоил дорого, на Дону ощущалась его нехватка. Но и при показушности учения выявили неспособность двух казаков охраны к соблюдению самых простых и понятных инструкций. Аркадий отсеял их, догадываясь, что в казаках им долго не ходить. Таких непонятливых из казацких рядов выпалывали враги. Жизнь на Дону или Сечи была не для дураков. Оставалось сетовать на самого себя, при приеме в охрану он их опрашивал, и они показались ему вполне адекватными молодыми людьми.

Излеченная попаданцем женщина оказалась лет двадцати трех или четырех молодкой с бойким нравом и немалой энергией. Толком не отойдя от болезни, она принялась сновать по всему дому, наводя чистоту и порядок. Заодно присвоила себе старшинство на кухне, отчего все обитатели и гости, впрочем, только выиграли. Готовила Одарка куда лучше и вкуснее, чем джуры. Уже день на третий или четвертый Аркадий уловил на себе ее оценивающий, «женский» взгляд. Учитывая, что одновременно с выздоровлением женщина стала стремительно хорошеть, превращаясь в весьма привлекательную особу, он начал подумывать: «А не судьба ли мне ее подкинула? Если она отъестся и округлится, как обещает, искоса на меня поглядывая, то будет весьма соблазнительной феминой. И страшный по нынешним временам недостаток – невозможность рожать детей – для меня будет скорее достоинством. Больше времени будет доступна для ласк».

Последняя попытка решить половой вопрос с помощью ногайской пленницы не удалась. Она оказалась не только малопривлекательна для попаданца внешне, малого роста, тощая, с минимумом внешних половых признаков. При спермотоксикозе и такая сойдет, однако, немного освоившись в роли официальной любовницы колдуна, девчонка начала проявлять на редкость вздорный нрав и попыталась командовать подчиненными Аркадия, отменяя его приказы. От греха подальше он эту шмакодявку срочно продал, потеряв в цене.

Одарка показалась поначалу попаданцу прекрасным выходом из положения – он фигуристых и бойких женщин любил. Ела спасенная за троих и не жирела, как ни странно, а весьма приятно для мужского глаза округлялась. Дело шло к сближению более тесному, когда Аркадий услышал расспросы джуры молодкой. Она с полчаса мучила парня вопросами. Но ни разу не спросила о его привычках или характере, любимых или нелюбимых вещах и поступках хозяина дома. Все, что ее интересовало, – его состояние. Сколько у него денег, какое есть имущество, какой доход он имеет с походов и т. д. и т. п. Забавно, но из ответов Юрки попаданец узнал о своем благосостоянии нечто новое, хозяином он был не слишком хорошим, многое в финансовых личных вопросах выпускал из виду.

Аркадий понял, что на этой женщине жениться не стоит.

«Хозяйкой она, положим, будет неплохой, но связываться с бабой, которой нужен не ты, а твои деньги… неосторожно, по крайней мере. Сейчас она согласна взять меня в приложение к моему имуществу, а потом может решить, что такой придаток ей не нужен, и угостит интересными грибочками. На фиг, на фиг. Лучше потерпим и поищем еще, чем с такой меркантильной бабой связываться. Наверняка на Украине баб будет куда больше, чем здесь, на Дону».

После этого подслушанного разговора Аркадий стал блокировать все попытки Одарки к сближению. Инстинктивная боязнь перед формализацией отношений с женщинами увеличилась еще больше. Несчастливый брак конца двадцатого века сделал его крайне осторожным в отношениях с противоположным полом. С женщинами нетяжелого поведения все у него складывалось удачно – доставили друг другу удовольствие и разбежались. С особами же, требовавшими длительного ухаживания и устраивания долговременных связей с перспективой официального союза, у него ничего не получалось. Быстро начинало казаться, что партнерша еще хуже бывшей жены.

Между тем ходить по доступным женщинам здесь, в семнадцатом веке, было весьма рискованно, несмотря на отсутствие СПИДа. Пока неизлечимый сифилис сводил людей в могилы не менее эффективно и страшно, чем СПИД в двадцатом – двадцать первом веках. Одной из причин высокой цены на девственниц была именно боязнь венерических заболеваний.

«От этой бабы надо избавляться. Только гнать ее на улицу… как-то… нехорошо. Положим, не пропадет, женщины здесь по-прежнему в цене, их не хватает. Но и равноправным их положение не назовешь – при встрече с казаком баба должна уступать ему дорогу, даже если ей необходимо при этом лезть в грязь или лужу. Феминисток на этих грубиянов нет. Надо будет намекнуть, что дальнейшее ее проживание здесь нежелательно, пусть ищет себе жилье или мужа. Впрочем, чем ей за хату платить – бедна как церковная мышь. Мне только хлопот с бабой, на фиг не нужной, не хватает! Хрен с ней, скажу, чтоб подыскивала место для съезда, и дам время на его поиски. Небось не объест. Тем более, пока здесь живет, будет готовить».

* * *

Уже на следующий день врагов среди городских атаманов у попаданца прибавилось. Или, точнее, он узнал о наличии целой группы существующих вне зависимости от его желания недоброжелателей.

Самого Аркадия на тот день в доме не было, он мотался по делам. Сначала проверял работы в зародыше металлообрабатывающей промышленности Придонья, превращение гладкостволок в винтовки шло успешно. Все чаще удавались опыты по сверлению ружейных стволов. Подобное нововведение обещало заметное уменьшение веса ружей, реальность приделки к ним штыков для набранных на Малой Руси новых полков. Вопреки всем неудачам, он не оставлял надежды на внедрение штыков. Правда, для казаков сабля была привычнее и удобнее, они все же были, прежде всего, морской пехотой, а вскоре должны и массово пересесть на коней.

После контролировал сохранность селитряных сарайчиков. Большая часть из них была не отапливаемой, следовательно, никаких процессов в гуано не шло, проверить можно было именно их сохранность. Не разнесли ли их на дефицитные стройматериалы? Однако, по его настоянию, в нескольких полуземлянках поддерживалась положительная температура, там, вероятно, селитра должна была созревать и зимой. Крепкий характерный запашок хорошо ощущался и на улице – внутрь попаданец не полез. Поболтал немного с выставленной там охраной и отправился обратно домой. Вечером был намечен очередной визит к Татаринову, обсуждение военных планов на весну и лето, стоило поесть дома, а не являться в гости голодным.

Услышав шум в собственном дворе, удивился и встревожился. Голоса слышались слишком уж громкие и злые.

«Кого это черти ко мне принесли?»

Поднял руку, остановился и скомандовал:

– Подъезжаем потихоньку и смотрим, что там происходит.

В сгустившихся уже ранних сумерках удалось рассмотреть в свете горевших двух факелов, что двор прочно оккупирован неизвестными Аркадию казаками-всадниками. Более двух десятков их оттеснили оставшихся дома охранников и джур к входу в помещение и предпринимали попытки, судя по всему не первый раз, ворваться внутрь дома. Пока сгрудившиеся там подчиненные попаданца успешно натиск неизвестных отражали, но было ясно, что надолго их не хватит. Крики от нападавших звучали угрожающие:

– А ну, пустите нас, а то порублю!

– Вали их, Сидор, колдуновых помощников!

– Че с ними пихаться? В сабли их!

Но больше всего Аркадия встревожила одежда казаков. Они все были в жутком тряпье, но на лошадях и с оружием. Значит, считали себя вышедшими в боевой поход, какового вроде бы никто в эти месяцы затевать не собирался.

«Не против меня ли эти козлы поход затеяли? Ох, чую, что-то здесь нечисто».

– Юрка, Мишка, скачите срочно к Осипу Петрову и Татаринову, скажите, на мой двор лихие люди явились, резня может случиться. Быстро!

Ребята взяли с места в галоп, а попаданец сосредоточился на происходящем в собственном дворе. Заметив там высверк выхваченного из ножен клинка, он бахнул в забор из пистоля и заорал, засовывая разряженное оружие в приседельную кобуру:

– Молчать! – и уже тихонько, своим: – Следуйте за мной, приготовьтесь к бою, но первыми не стреляйте!

Аркадий въехал во двор, на ходу вынимая из подплечной кобуры ТТ и досылая в ствол патрон. За ним следом въехали и сопровождающие, с ружьями или пистолями в руках.

– Вы, козлы драные, совсем одурели?! Кто вам позволил здесь бесчинствовать?! На виселицу захотели?!

– Да как ты смеешь нас, заслуженных казаков и атаманов, козлами драными обзывать?!

– Откуда мне знать, что вы порядочные казаки? Судя по виду и поведению – разбойничья ватага. Порядочные люди на чужие дворы, размахивая саблями, не врываются. Прежде чем в дом зайти, хозяев спрашивают.

– Так мы ж по делу к тебе приехали, с просьбишкой.

– И чтоб я добрее к вам был и просьбишку уважил, на моих людей с оружьем полезли?

Отвечавший за всех немолодой казак смущенно забормотал, что, мол, погорячились, детишек побыстрее в тепло хотели пристроить, а слуги их не пропустили… На что от входа в дом внимательно вслушивавшийся охранник Василий возмущенно заорал:

– Да они всей гурьбой, не спросясь, с угрозами и лаем сюда кинулись!

Приехавшие смотрели исподлобья, зло, но оспаривать эти слова не стали. Аркадий стал выяснять, уже без крика и оскорблений, причины наезда. Выяснилось, что прибыли два собрата по несчастью, атаманы с верховьев Дона, с похожими бедами – больными детьми.

– Прошу отцов взять детей на руки и пройти со мной в дом. Остальные здесь подождут, я вас в гости не приглашал!

«Чем больше мы проговорим, тем меньше шансов на перерастание ситуации в бойню. Скоро и атаманы со свитой подойдут, у них на глазах не побалуешь».

Беда пришла в семьи двух атаманов верховских городков. У одного, Сидора Глоткина, первенец оказался скорбен разумом, несмотря на возраст в пять лет, мальчик не говорил, пускал слюни и пачкал одежду. У другого, Романа Улеткина, единственный ребенок не то что ходить, сидеть не мог научиться. Лежал большей частью и молчал, если и открывал рот сам, то для плача. Даже есть без посторонней помощи не мог.

Одного взгляда на притащенных бедолаг, суровейшей зимой, в трескучие морозы, на немалое расстояние, Аркадию хватило, чтоб определить приблизительный диагноз каждому. Возможно, ошибочный, но где же взять специалиста для точного диагноза? Один был похож на дебила, хоть и мог оказаться больным чем-то с длинным латинским названием, а другой – скорее на пораженного тяжелейшей формой детского церебрального паралича. Это и в начале двадцать первого века не лечилось, а уж для не имевшего сколь-нибудь серьезных знаний по медицине попаданца в семнадцатом веке… Однако его старания объяснить собственное бессилие помочь их детям натолкнулись у атаманов на полное непонимание.

– Ты бабу от безумия вылечил? Значится, и наших детей лечи так же! У меня моя баба померла, когда его рожала, что ж, напрасно?! – возмущался Улеткин.

Все попытки растолковать невозможность излечения наталкивались на нежелание атаманов прислушиваться к его аргументам. Более того, уходить из дому и уводить свиту со двора они тоже не соглашались, пока он не выполнит их требования, как считали Глоткин и Улеткин, совершенно законные. Можно было бы посочувствовать несчастным родителям, если бы не их невероятная, как ее воспринял Аркадий, наглость. Уже минут через десять после начала спора атаманы начали ему угрожать. Ситуация опять стала обостряться, кое-кто уже начал хвататься за рукояти сабель, но тут расклад сил резко изменился. Появление азовского и верховного атаманов с большими, чем у задрыпанных городовых, свитами охладило накаленную до предела атмосферу. Лезть в схватку, в которой их заведомо порубят как капусту, прибывшие не хотели.

Впрочем, нетрудно было заметить, что и к Татаринову с Петровым прибывшие относятся без должного уважения. Но под давлением превосходящих сил верховцы отступили, выяснилось, что им есть у кого остановиться на ночь.

Приказав своим джурам и охране стрелять на поражение при попытке проникнуть во двор без разрешения в любых наглецов, Аркадий с Калуженином поехали к Татаринову. Пришлось им таки воспользоваться гостеприимством главного донского атамана в полной мере. И пообедать, и поужинать сразу. В этот раз пришлось много времени уделить не военным планам, а внутренней ситуации в области Войска Донского.

– Первый раз на меня здесь так нагло наезжают. Мне даже показалось, что не несчастные дети тому были причиной.

– Правильно ты понял. Дети стали поводом. Вылечил бы ты их, нашли бы повод придраться к чему-нибудь еще.

– Почему?! Я их в первый раз видел и ни разу о них даже не слышал!

– Сам знаешь, Аркадий, многие на Дону твоими нововведениями недовольны. Особенно это верховцев касаемо. Сильно там опасаются, что если разрешить здесь распашку земель, то явятся помещики и похолопят нас, казаков.

– А если не будем распахивать, то все равно явятся и земли себе отберут, я же вам рассказывал!

– Рассказывал ты нам, малому числу. Сам же говорил, что слишком многим знать о тебе правду нельзя. И правильно, теперь это ясно, сделал. Такие вещи лучше таить надобно.

– Правильно-то правильно, – согласился с Татариновым Петров. – Только как этим долб… объяснишь, что без своего хлебушка нам не выжить?

– Да с выращиваемого здесь они много больше разбогатеть бы могли! – удивился попаданец.

– Могли бы, – согласился Татаринов. – Только это ж надо голову напрягать, суетиться, выдумывать что-то. А сейчас им и думать ненадобно. Отсыпай и отливай от государева жалованья, и хлопот никаких нету. Вот посему чем дальше, тем больше кричат о нарушении вековечных обычаев. Раньше-то они на распределении государева жалованья сидели, хороший кусок с этого имели, теперь боятся потерять. А винят многие именно тебя, Москаля-чародея.

Атаман улыбнулся, хитро глянув на собеседника:

– Да… много о тебе слухов разных ходит. Сейчас иногда такое буровят, у меня, как у лягухи, глаза наружу вылазят.

– Ага, – поддержал разговор Осип Петров. – То он на черте ночью летает, турецкие секреты прямо во дворце султана выведывет, заодно его баб… – Атаман глянул на супругу Татаринова и, после заминки, подобрал соответствующий обстоятельствам синоним: – Хм… обихаживает. То в морскую свинью превращается, турецкие каторги портит…

– А я слыхал, что он сквозь стены умеет проходить и самое дорогое из сокровищниц выносить. Летает же по ночам, превратившись в филина…

Так, на веселой волне, подошел к концу тяжелый для попаданца день.

«Хорошо, конечно, что все закончилось благополучно. Но вопрос усиления охраны теперь стоит очень остро. И настраивать их надо не только против явных врагов и сомнительных личностей, но прежде всего против своих. Предают всегда свои – древняя истина, для меня сейчас особенно актуальная. Не явись так быстро Петров и Татаринов, порубили бы меня с моей хилой охраной… казаки-то с верховскими атаманами прибыли сплошь опытные, бывалые, в бою такие трех молокососов каждый стоят. Ладно, «предупрежден – значит вооружен». Прорвемся».

 

Рикошет от прогрессорства

Азов, зима 7147 года от с.м. (зима 1637/1638 года от Р. Х.)

Возвращался Аркадий с учений злой и расстроенный. Очередная его попытка внедрить штык провалилась с оглушительным треском. А сколько было надежд… Именно на штыки он сделал ставку в попытке вывести местное пешее воинство из-за возов в поле. При помощи нескольких ветеранов тридцатилетней войны выучил сотню новичков маршировать. Душа радовалась при взгляде на их передвижение строем, скоординированные перестроения по свистку.

«Получали – веселились, подсчитали – прослезились, – как раз про мою затею сказано».

Ребята со штыками на облегченных ружьях вчистую проиграли показательные соревнования опытным казакам с саблями. Вроде бы и тренировались много, и ходили строем хорошо, но… Попаданец сплюнул с досады, когда вспомнил, как легко развалили строй ветераны с саблями. Играючи. Подошли к строю в свитках и кафтанах из домотканого сукна бородачи и усачи в ярких заграничных шмотках. С улыбками, веселыми прибаутками и матерными подколками, своих соперников они всерьез не воспринимали. Сразу бросилось в глаза, что молодежь по сравнению с ними перенапряжена, свои ружья с тупыми деревянными штыками (во избежание несчастных случаев) ребята держали, сжимая до хруста в пальцах. Взмахнули казаки саблями (самыми настоящими, остро наточенными, в их способности удержать руку от опасного удара сомневаться не приходилось), и рассыпалась ровная шеренга. Не было ни малейших оснований сомневаться, что янычары или спешенные сипахи повторят подобный фокус в бою.

«Да… вот точно, что я не Суворов, воспитывать чудо-богатырей не умею. Помнится, и он упоминал об индивидуальном преимуществе турок над русскими в бою. Но в строю-то его солдаты от тех же янычар отбивались, несмотря на их огромное численное преимущество. Значит, возможно такое. Но каким образом? Кто может научить, если штык еще не изобретен?»

Из-за провала экспериментов со штыками пришлось срочно возвращаться к использованию традиционного длинномерного холодного оружия. Казацкие пики много короче европейских, не четыре-пять, а около двух с половиной метров, но в тесном строю с ними можно уверенно отбиваться от «саблистов». Правда, те же ветераны выходить в чисто поле не видели нужды, им привычнее в таборе отбиваться, переломать подобные традиции вряд ли удалось бы. Аркадий и не пытался. Опыты делались с молодежью, новики и молодыки еще казацких навыков войны не имели и охотно учились всему новому. Он поднял вопрос об организации полков нового строя перед Хмельницким и Татариновым, те пока колебались.

«Дьявольщина, как хорошо шла прогрессорская работа у героев альтернативок… сколько полезного и нужного они успевали внедрить за кратчайшие сроки. Н-да… понимал же, конечно, что авторы завираются, но что настолько… или просто у меня голова пустая, а руки из известного места – не плеч – растут? Или, может быть, местность для прогресса неподходящая?»

Попаданцу захотелось повыть на Луну. Или просто на небо, слишком многое в последнее время не получалось, катастрофически малыми и неполными оказывались собственные знания, извлечение их из дырявой памяти с помощью Васюринского выходило не всегда… Хреново было. Все.

Две недели убил на выплавку марганца из руды (пи… пи… пиро… в общем, не случайно эта пакость с «пи» начинается). Времени, сил, древесного угля потратил много, ничего толкового не добился. То есть нельзя сказать, что ничего не получил, находил потом в тигле среди спекшейся массы руды капельки светлого металла, не железа, не серебра, вероятно – марганца. Но даже в самых удачных попытках весили они меньше пяти процентов от массы, заложенной в тигель.

«КПД хуже, чем у паровоза. Да и удовольствие растирать в пыль эту не самую мягкую руду… даже если на рабов скинуть – слишком медленно и затратно получится».

Фактически потерпев очередное фиаско, отложил работу с марганцем на потом. И высказывание, что отрицательный результат – тоже результат, не утешало ни в малейшей степени. Оставалось надеяться, что когда заработает доменная печь, то в металл марганец из руды будет переходить нормально.

Многократные попытки соорудить из селитры и нефти что-то взрывоопасное, вероятно, также провалились. Аркадий и сам не был уверен, вполне возможно, какой-то из экспериментов и не был провальным, но где взять детонаторы? Многие виды взрывчатки нуждаются в чем-то более резком, чем черный порох, для инициации взрыва. Хоть дело чрезвычайно важное, пришлось отложить и его. Какой смысл делать взрывчатку, если не можешь ее взорвать?

«Близок локоть, да не укусишь!» – точно сказано. Вот вспомнил, положим, какие ингредиенты нужны для производства гремучей ртути. Кстати, без всяких колдунов вспомнил, сам. И что? Капсюлей как не было, так и нет, и в ближайшее время их появление не предвидится. Потому как этот чертов рецепт рассчитан на покупки всего необходимого в химическом отделе магазина двадцать первого века. В Диком поле века семнадцатого ничего подобного нет в принципе. Так что мечты о капсюльном оружии можно смело переводить в разряд отдаленных, если не вообще неосуществимых. И так почти во всем».

Регулярные обломы в прогрессорской деятельности были вполне ожидаемы и не катастрофичны для главной цели попаданца – предотвращения Руины. Пока к этому сделано только несколько робких шажков, ничего исторического совершить не удалось. Взятие Азова и разгром османского флота радовали, но необратимыми их не назовешь. И в реале казаки не раз щипали османский флот, крепости их брали, да что толку? Ресурсы Османской империи огромны. Она легко переживет не одно поражение, восстановит флот и будет присылать войска для отвоевания крепости до тех пор, пока не добьется своего. Мало их разбить раз или два, надо наносить удар в сердце этого людоедского государства.

«Черт! Я так сам себя в депрессуху загоню. Будем делать, как советуют пиндосы – мыслить позитивно. Азов с моей помощью куда как с меньшими потерями взяли? Взяли. Крым от турок очистили? Очистили. Набегов на Русь в этом году было в разы, если не на порядки меньше, это ведь тоже – достижение? Ха, еще какое! Флот галерный у казаков появился, чего никогда не было. Много есть достижений. А ведь я здесь меньше года, авось, если не прибьют, еще чего наворочу. И с распространением пуль Минье я правильно подсуетился. У турок винтовок почти нет, они и перенять их в ближайшее время не смогут. Так что хоть я и не Пушкин, а натурально – сукин сын и молодец! Или как он там себя после написания Годунова обзывал?»

Как это ни смешно, но старательные воспоминания о достижениях, а их при тщательном анализе своей деятельности попаданец обнаружил немало, помогли отогнать плохое настроение. У ворот своего дома обнаружил то ли маленькую толпу, то ли большую кучку людей – человек тридцать-сорок. Судя по издаваемому шуму – таки толпу. Разобрать, что там они орали, сразу несколько человек одновременно, было сложно. Аркадий и не стал пытаться. Спрыгнул с коня, громко свистнул, привлекая к себе внимание, спросил:

– Что за шум, а драки нет?

И немедленно получил то, что попросил. Драку.

– Это он! – заорал кто-то в толпе хриплым басом.

– Точно! Москаль-чародей! Бей его! – поддержал баса дискант.

В полном соответствии неразрывности слов с делами кучковавшиеся у ворот незнакомые попаданцу казаки ломанули на него. Быть бы ему тут же затоптанным, да с одной стороны его прикрыл Фырк, весьма агрессивно встретивший атаку на себя, а с другой взяли в нагайки нападавших два бывших с ним охранника. Впрочем, самому Аркадию тоже зевать не приходилось. Бежавших на него с откровенно агрессивными намерениями мужиков, в смысле – казаков, он, не задумываясь, встречал с обеих рук – прямыми и хуками. Удары у него были поставлены хорошо, никаких попыток защищаться или уклоняться противники не делали – тренировка с мешками, а не бой. Только вот злоба в глазах атаковавших, невнятные угрозы, ими выкрикиваемые, говорили о серьезной опасности. Время в таких случаях определять крайне затруднительно, незадачливому колдуну показалось, что его прошло много, а враги все лезут и лезут. Трех он, прочно отключив, сбил на землю, парочку заставил, зажимая расплющенные носы, уходить в сторону. Назад они отступить не могли, там подпирали новые бойцы, жаждавшие сойтись в рукопашной с ненавистным им человеком.

Конечно, долго так Аркадий не выстоял бы, уж очень боевой настрой демонстрировали нападавшие. К великому его удивлению, хотя у всех висели на поясах сабли и пистоли, оружия никто не доставал. Естественно, попаданцу пришлось не только наносить, но и получать удары, но от попыток дать себе в челюсть он успешно защищался, здорово помогли боксерские навыки и значительное преимущество в росте. Удары по туловищу переносил пока легко, спасали подкольчужник, кольчуга и полушубок. Главным в этот момент он считал сохранение вертикального положения – упасть означало погибнуть.

Ударом по нежным ноздрям подняли на дыбы и заставили отойти Фырка. Обидевший жеребца получил копытом, и не факт, что шапка спасла ему жизнь. Вынужден был немедленно включить задний ход и Аркадий, одновременно смещаясь к щедро раздававшим удары нагайками своим стражникам. Загудела голова от прилетевшего справа свинга (размашистого удара) в висок, отбил на автомате удары в челюсть и глаз, зашипел от повторного свинга, расплющившего ухо… Дело ОЧЕНЬ СИЛЬНО запахло керосином, хоть производить его пока здесь никто не умел.

Раздавшиеся возгласы «Слава!» и «Бей!» возвестили об увеличении числа участников потасовки. Джуры и охрана попаданца ударили в тыл напавшим на него. Однако еще несколько секунд ему пришлось пятиться, отражая удары и отвешивая плюхи, куда более эффективные и убойные, в ответ. Сбил с ног, скорее всего сломав им челюсти, еще двоих, когда, наконец, противники закончились.

Энергично орудуя дубинками, его помощники отогнали от командира враждебно настроенных казаков. Аркадий, судорожно втягивая воздух и не без усилий удерживаясь на ногах, отметил про себя, что оружия никто так и не достал. Ни нападавшие на него, ни его защитники. Что и неудивительно – за убийство товарища полагалась лютая смерть, обнаженная сабля стала бы свидетельством намерения убить. А если кто не переживет стусанов, полученных в честной (толпа на одного) драке, так попробуй, найди виновного.

Ухо горело, будто его кто подпалил, ноги подгибались, руки дрожали, в голове… совпадение землетрясения с ураганом. Сначала все подбросило вверх, а потом закружило там со страшной силой. Сообразить, что случилось, почему он подвергся такому наглому наезду, пока не мог.

«Покушение на убийство? Пожалуй, уж очень зло нападали, в землю хотели втоптать… точно, именно убить и жаждали». – Аркадий глянул на оттесненных казаков и наткнулся взглядом на чей-то ненавидящий взгляд. – «Именно убить, и не иначе. Но кто ж так убийства организовывает?! Бред какой-то… чушь собачья. Если хотят убить, то не нападают без оружия в центре столицы, при куче свидетелей. Кстати, что это за гопкомпания? Черт меня дернул слазить с коня, ведь действительно затоптать могли. Насмерть. Видно же было, что люди возбуждены, какого я сам к ним полез? Н-да, впредь поосторожней стоит себя вести».

Хотя охранники попаданца и его джуры уступали в числе атаковавшим, те, получив отпор и выплеснув эмоции, повторять нападение не спешили. Судя по небедной одежде многих и далеко не только славянского типа лицам, казаки были Низовские. Аркадию вспомнились перекошенные ненавистью физиономии людей, жаждущих забить насмерть, разорвать на мелкие кусочки, стереть с лица Земли. И не кого-нибудь вообще, а именно его.

«Да с какого бодуна они на меня набросились? Перепили, что ли? Ни с кем из них я не общался, никого припомнить не могу, если и видел где, то мельком. Но они меня опознали, бить хотели конкретно меня. Был вначале крик… Черт! Нет смысла гадать, лучше расспросить».

Увидев, что так и не поверженный Москаль-чародей направился к себе во двор, непонятная компания опять возбудилась:

– Стой!

– Держи его!

– Пускай ответит!

Не желая провоцировать новое побоище – не дай бог, за оружие схватятся, – Аркадий поспешил к воротам собственного дома. Туда как раз один из джур вводил его собственного скакуна. Прикрывая его от опять агрессивно зашумевшей толпы, к воротам стали пятиться и его охранники, угрожая противникам короткими дубинками.

– Уйдет! Ой, держите его, уйдет же! – опять заполошливо взвыл знакомый уже дискант.

Аркадий остановился, обернулся к толпе и громко объявил:

– Выберите трех человек! Их пропустят ко мне во двор, с ними и говорить буду!

После чего, широко шагая и борясь с желанием перейти на бег, пошел дальше. Вслед за ним втянулись во двор и остальные обитатели попаданцева дома. Протестующие ворваться силой во двор не пытались.

Закрытие ворот на засов принесло Аркадию просто физическое облегчение, будто они прикрыли его от пронизывающе холодного ветра. Все же свое, можно сказать, ставшее уже родным, подворье создавало ощущение некоторой стабильности и защищенности.

Подбежавший начальник охраны Василь Вертлявый доложил:

– Ворота закрыты, все ребята дежурят там, чтоб отогнать, если полезут.

– Что, всех?

– Да, всех… – чувствуя подвох в вопросе, нерешительно протянул главстраж.

– А если под шумок сзади кто пролезет?

– Ааа… сейчас!.. – вскинулся Вертлявый.

– Да ладно, не спеши, если бы кто хотел залезть, давно бы уже это сделал. На будущее учти.

– Учту.

– А чего так долго на выручку не спешили?

– Как долго?! И до пятидесяти не спеша досчитать не успел бы, как мы все выскочили. Не ожидали мы, что ты с коня спрыгнешь.

Аркадий поморщился от напоминания о сделанной глупости и внимательно глянул в глаза Василя. Тот явно не врал.

«Это значит, что моя схватка с толпой меньше минуты длилась. Да… время действительно штука относительная, то летит стрелой, то тащится черепахой. Как они меня не затоптали… чудо. Ну и совершенное неумение прикрывать подбородок в драке. Будто сами подставляли. Вот и пригодились мне занятия боксом и боевыми искусствами. Не спотыкайся они о своих товарищей, не трать время на оттаскивание или осторожное перешагивание упавших – не выстоять бы мне и десяти секунд. Да и толпа, слава богу, была не слишком плотной. Давили в спины друг другу не так уж сильно».

– Кто буянит, знаешь?

– Да казаки из нового городка, Соляного. В этом году построили. Говорят, хорошо там живут, соль везде нужна, только отгружай.

– Так и отгружали бы, чего ко мне явились-то?

– Да кричали, что ты там кого-то убил. Требовали справедливости. Но оружия не доставали, напролом не лезли. Я к Калуженину уже давно гонца послал, не знаю, почему никто от него не явился до сих пор.

– Надо было не к нему лично, а в дежурную сотню. Его и в городе может не быть, вот и носится твой посланник по окрестностям.

– Не сообразил.

– Эх! – махнул рукой попаданец. – Тебе еще учиться и учиться этому ремеслу. Так про какое убийство речь идет?

– Я и сам не понял. Вроде какие-то тринадцать человек сгинули, а тебя винят.

– Ого! Не одного, оказывается, а сразу тринадцать. Надо же, почти вдвое больше, чем в сказке, и не заметил.

– Какой сказке? – заинтересовался Василь.

– Потом расскажу, пошли в дом, думаю, посланцы от них скоро явятся.

Не успел попаданец снять верхнюю одежду и умыться с дороги, как явились делегаты от демонстрантов. Как и говорил Аркадий, их было трое. Все бородатые (одна борода рыжая, две черные), в дорогих, из западноевропейского сукна черкесках, правда, в эти времена газырей еще к ним не пришивали, с хорошим оружием. Возраст пришедших, вероятно, колебался в районе тридцати лет с небольшим, то есть все выглядели старше попаданца, хотя были, наверное, несколько моложе его.

«Так, правильно я еще перед воротами заметил, что люди они небедные. У рыжего на сабле немалой величины красный камень сияет, как бы не рубин. Или красное вулканическое стекло, как в каком-то романе. Только вот в отличие от некоторых прежних своих знакомых прелестниц отличить одно от другого не смогу. Ни с одного взгляда, ни обнюхав-общупав. А жаль… пригодилось бы. Но какого они сюда приперлись?»

– Здравствуйте. Раз явились, проходите. И назовитесь, кто вы будете? – Скрывать своего негативного отношения к вошедшим хозяин даже не пытался.

Незваные гости дружно перекрестились и по очереди представились:

– Я – атаман Соляного городка Анисим Ефремов (среднего роста, яркий, хоть и уже с заметной проседью брюнет кавказского типа).

– Я – есаул Соляного городка Ерофей Жученков (похожий на Ефремова по комплекции, но с заметной монголоидной примесью в лице).

– Я – Исидор Порох! – представился, сверкнув недружелюбно глазами, рыжебородый. – Куренной (на Дону это звание означало не полковник, а десятник).

Первые две фамилии прозвучали очень авторитетно. Вместе с Шапошниковыми они составляли троицу самых богатых родов среди донских казаков.

«Не было печали… Этих взашей не погонишь, иначе потом неприятности и лопатой не разгребешь. Но позволять залазить себе на шею этим товарищам нельзя, мигом оседлают, да еще и шпоры в ход пустят».

– Ну, проходите, раз явились. Присаживайтесь за стол, неудобно стоя о важных вещах говорить.

Москаль-чародей сел на лавку рядом с начальником своей охраны по одну сторону, пришедшие – по другую. Выставлять угощение до выяснения отношений хозяин посчитал излишним.

– И чего вам, люди добрые, от меня треба? – не стал тянуть кота за хвост Аркадий. – Нападать на атамановых помощников как будто только ворогам лютым полагается. А вы вроде не враги, казаки, да, вижу, справные.

– Вира нам с тебя причитается. А за драку звиняй, не выдержало сердечко ретивое у некоторых, – отвечавший за всех Ефремов недовольно покосился на сидевшего рядом рыжего. – Там, в той хате, у некоторых друзья сгинули.

– Не понял. Кто сгинул?! Какая такая хата?! Я здесь при чем, что у вас там кто-то умер?!! Да это мне с вас вира полагается за нападение у ворот моего дома!

– Ууу!.. – взвился с лавки рыжий. Но был немедленно сдернут за полу черкески своим атаманом обратно: – Сиди!

Вопреки устоявшемуся мнению о темпераментах, имевший типично финскую физиономию рыжебородый демонстрировал вулканическую натуру, а явный лидер, несмотря на кавказскую внешность, на лицо эмоции вообще не выпускал, будто ему его во льдах заморозили. Осадив товарища, вожак обратился к Аркадию, говоря спокойным, уверенным тоном:

– Наши друзья, их бабы умерли. Всего тринадцать душ. А ты виноват потому, что они от угара померли. Из-за каменного угля.

Вот теперь Аркадий понял, в чем дело.

* * *

Еще летом он поднял на атаманском совете вопрос о сбережении лесов в Придонье, особенно – в Южном. Их в Приазовье практически и не было, так, заросли вдоль рек, уже сильно прореженные хищнической вырубкой.

– Если население здесь будет расти, то вскоре на сотню верст ни одного дерева не останется. А вслед и вольные степи начнут опустыниваться, вам это надо? – сгустил краски тогда попаданец.

К его великому удивлению, атаманов на природозащитные действия долго уговаривать не пришлось, они сразу прониклись необходимостью сбережения лесов.

– А ведь так и есть! – согласился с услышанным Степан Иванов, атаман крупнейшего городка, Черкасска. – У нас вокруг на версту ни одного деревца, даже самого завалящего, не растет. И засухи в последние годы сильно скот пасти мешают.

– Обратно, дерева доброго для строительства струга нигде не найдешь. Повырубили уже их, одна мелкая поросль осталась, – добавил аргументов атаман Монастырского городка Михаил Кошелев, которого Татаринов на хозяйстве оставлял, когда в поход на Азов уходил. – Только вот еду на чем-то готовить надо? Зимой хаты обогревать, без этого никак не обойтись. Хочешь не хочешь, а рубить будешь. Не возить же дрова из Воронежа или через море! У тебя, видно, мысль какая есть?

– Есть, – не стал отпираться попаданец. – Даже не одна, целый компл… в общем, несколько друг с другом связанных. Во-первых, почему бы и не сплавить сверху, где леса есть, плоты из порубленного и очищенного от веток дерева? Летом, правда, неуверен, доплывут ли, река сильно мелеет, а по весне что им может помешать? Окромя доброго дерева, из которого сами плоты будут сбиты, на них и сорного, для строительства негодного можно нагрузить. Вот вам будет дерево и для строек, и для топки. И доставка дешево обойдется, Дон-батюшка сам их сюда приволочет.

Здесь Аркадию пришлось объяснять заинтересовавшимся атаманам принципы плотогончества, люди они были большей частью степные. Справился, все посчитали, что дело осуществимое и выгодное.

– Во-вторых, – продолжил он, – на всех местах, где раньше деревья росли, надо посадить их самим. Этой осенью и начать, возле тех же городков.

Поучительного монолога не получилось. Пришлось опять объяснять и советоваться о сроках посадки, прояснять, что сажать и где брать саженцы. К этому совету Аркадий тщательно готовился, так что и на эти вопросы смог ответить без запинки. Атаманы в принципе не возражали против озеленения окрестностей собственных городков. Тем более провозглашенная Москалем-чародеем связь вырубок и засух их встревожила не на шутку. Если земледелия на Дону не было, то скотоводство имело там очень важное значение в жизни людей. Запрещать вырубки совсем не решились, ограничились объявлением нескольких рощ заповедными.

– В-третьих, надо срочно переходить к замене для приготовления пищи и отопления дерева каменным углем. Правда, – вынужден был признаться незадачливый колдун, – не знаю, подходят ли для его сжигания ваши печи. Мне мою пришлось полностью перестраивать, и обошлось это в немалую копеечку.

Попаданец невольно скривился, вспомнив, сколько мучений пришлось пережить при переоборудовании печи, фактически ее новому строительству. Заработала как надо она только после третьей переделки. Одни железные детали стоили по местным меркам немалые деньги, а без них, насколько он помнил, жечь уголь трудно и опасно для жизни. При отоплении по-черному, без печной трубы, что кое-где практиковалось, уголь использовать вообще невозможно.

В результате обсуждений решили рекомендовать использовать уголь для готовки везде, где это позволяют условия. Всех, кто будет его покупать, решено было предупреждать об опасности угорания.

Уже тогда его посетила мысль, что с использованием угля он поспешил – пока нет дешевых чугунных деталей для печей, не стоило вообще поднимать этот вопрос. Но более важные проблемы отвлекли «великого реформатора» от угольного вопроса. Себе он печи перестроил, к великому неудовольствию джур, дым от угля им категорически не нравился, и еду они бы предпочли готовить на дровах. Увы, вопрос-то поднял, добился его рассмотрения и частичного внедрения в жизнь, а вот проконтролировать использование угля хотя бы в Азове не удосужился.

* * *

«А ведь их претензии ко мне кой-какое основание имеют… Ляпнул тогда, до конца не продумав, природозащитник хренов, а люди погибли. Не только по своей невнимательности, но и по моей глупости… Господи, прости, ей-богу, не хотел! Будто заколдована у нас земля, хотим как лучше, а получается как всегда… но признавать свою вину перед этими… пираньями никак нельзя. Будем выкручиваться».

– Я кого-нибудь из вас или погибших покупать и палить уголь уговаривал?

– Нет, – ответил Ефремов, ткнув локтем под дых куренному, было раскрывшему рот для ответа. – Однако нам сказали, что использование этого сатанинского камня – твоя придумка.

«Мне только обвинения в сатанизме не хватает для полного счастья!»

– Это кто же обыкновенный горючий камень сатанинским объявил?

– Так горит же, как и серой, бывает, чуток пованивает. А главное – люди от него гибнут.

– Насчет запаха серы… первый раз слышу. У меня в доме им печи каждый день топят, нету такого. Впрочем… в порохе-то сера уж точно есть, и людей он еще как убивать может, ты его тоже сатанинским зельем считаешь?

– При чем здесь порох?!

– При чем здесь я?

– Но люди-то погибли!

– Царство им небесное! – перекрестился (троеперстно) Аркадий.

– Царство небесное! – дружно двумя перстами перекрестились его собеседники. До Никона и его злосчастных реформ никого эта разница в сотворении креста не смущала.

– Родичам погибших-то надо бы виру выплатить, – прервал короткое молчание Жученков, до этого молчавший. – Обычай у нас, стало быть, таков.

– Дык, я ж разве против? – удивился Москаль-чародей. – Кто у вас там уголь разжигал, пускай и платит.

– А ты, значит, здеся ни при чем?! – выпалил куренной Порох. – Не ты, стало быть, сию сатанинскую прелесть на свет божий вытащил?!

– Прелесть? – Аркадий невольно схватился за свою куцую бороденку. – Уж не знаю, в чем там прелесть, только ничего сатанинского, повторяю, в угле нету. И из земли его точно не я доставал, а рабы.

– Еще скажи, что не ты выдумал его добрым людям заместо дров подсовывать! – опять вступил в беседу есаул.

– Я. Только кто ж виноват, если человек ножом заместо свиного бока по пальцам себе чикнет? Так и с углем. Всех предупредили, что горит он жарче дров да имеет опасные свойства. Ежели кто забыл, ему самому и перед Богом ответ держать.

– Да я тебя!.. – заорал рыжий, вскакивая и хватаясь за саблю, отталкивая при этом атамана. И как полагается клоуну, тут же поймал оглушительную плюху от Ефремова, перелетев через лавку назад. Наверно, плюха была не только громкой, но по-настоящему тяжелой, потому что встать сразу он не смог, а завозился на спине, как перевернутый жук.

– Просим прощения, мы чичас вернемси, – коротко кивнул до того неизменно гордо поднятой головой атаман. Он с есаулом сноровисто выскользнули из-за стола, подхватили с пола куренного и вытащили во двор. Причем именно вытащили, не дав себе труда поставить на ноги, так что не пришедший в себя казак забавно дрыгал ногами, видимо, не успев прийти толком в сознание.

«Вот вам и всеобщее равенство среди казаков. Прихватили его для создания давления на меня, видимо, у бедолаги кто-то в той избе сгинул, а как не стал нужен – выбросили, как… черт, и сравнение подходящее на ум не идет. Рисковые ребята, здесь такое обхождение реально жизни может стоить. Н-да… но почему-то мне кажется, что эту проблему они успешно решат».

Вернувшиеся вскоре вдвоем донцы резко сменили тональность беседы, попытавшись выпросить возмещение за гибель товарищей, если уж не удалось вытребовать. Да и здесь их ждал облом. Битье на жалость оказалось таким же нерезультативным, как до этого силовое давление. Аркадий понимал катастрофичность для себя любой уступки и неприступной каменной стеной стоял в неприятии претензий.

В общем, дискуссия победителя не выявила, стороны остались при своем. Казацким бизнесменам хотелось вытянуть у богатенького Буратины хороший куш, а знаменитый колдун чихал и на слезные просьбишки, и на очень завуалированные угрозы. Поначалу нешуточно испугавшись, он теперь понял, что в этот день угроза была не его жизни или здоровью, но сугубо карману. Или точнее – кошельку.

Однако выгонять непрошеных гостей несолоно хлебавши хозяин не стал. Посчитал невыгодным. В конце беседы он предложил им поучаствовать в производстве некоторых нужных людям вещей. Все равно ему самому за всем не уследить, всего не изготовить. А если у людей, да таких энергичных и влиятельных, будет стимул, они многое лучше сделают. Поэтому Ефремов и Жученков обещали приехать к нему еще раз, чтоб поговорить уже о ведении совместных дел.

Оставалась еще проблема сильно обиженного куренного, но здесь попаданец решил положиться на разум и жадность Ефремова и Жученкова. Они теперь были сами заинтересованы, чтоб рыжий клоун не попытался сменить амплуа на какое-то более мрачное. И оказался прав, больше он о Порохе никогда не слышал.

 

Метель

Степь где-то между Сечью и Азовом, февраль 1638 года от Р. Х

– …Ну, значит, а погибшим при защите христианских святынь полагается прямая дорога в рай. Вот и попал туда Юхим.

Тесно сбившаяся вокруг Аркадия группка казаков дружно заулыбалась. Известный среди казаков шутник с раем ассоциировался… скажем так, не очень хорошо. Уж очень неоднозначной была у него репутация. Да и христианином он был… условным. Креститься-то он, как полагается, крестился, исламских традиций не придерживается, в душу же здесь лезть считалось дурным тоном. Сгрудились же слушатели из-за того, что пережидали в походном шатре метель. В иные годы здесь в это время уже вовсю цветет весна, а Аркадию «повезло», нарвался на такое явление природы. И, кто бы сомневался, в самый неподходящий момент.

– Постой, постой, как это – попал в рай?! Вот он же сидит! – заметил наконец несоответствие новый джур Мыкола.

– Ну, сидит. Он бы и лег, да тесно здесь. Ты сначала дослушай историю.

– Да как же?.. – попытался продолжить Мыкола, но был быстро приведен к молчанию стусанами и выкриками:

– Заткнись!

– Не мешай!

– Дай послушать!

– В рай-то душа полетела, да вот незадача, бой был тяжелый, воинов православных полегло много, – продолжил рассказ попаданец. – Ну и перед воротами образовался затор из душ, прибывших раньше. А надо признаться, не все православные воины на Земле жили тихо и благочестиво.

Аркадий опять сделал паузу и обвел взглядом присутствующих. Они предсказуемо дружно заулыбались. Найти в разбойничьей банде людей тихих и благочестивых, конечно, можно, но выборку для этого придется делать немалую. В казацкой среде больше выживали люди с совсем другими свойствами характера.

– Ну, наш Юхим человек достойный. В драку у ворот за право пройти первым не полез. Оно ему надо – от святого Петра плюхи огребать? Стоит, значит, в сторонке, ждет, когда Петр и архангелы порядок наведут. А там… давно при райских вратах такого безобразия не случалось. Кто-то сгоряча и самого Петра нехорошо обозвал, тот обиделся…

Путешественники загоготали. Личностей сверхамбициозных среди них хватало, ни для кого это секретом не было.

– Стоит, значит, наш Юхим в сторонке, ждет. Ну и заскучал маленько. Дай, думает, трубочку закурю, пока Петр с архангелами буянов сызнова на суд божий отволочет. Да вот беда, не оказалось в шароварах трубочки.

– Каких шароварах? – удивился опять Мыкола. – Душа в рай бестелесная летит.

– Ну, не знаю, каким ты на суд Господа предстанешь, а казаки там, перед воротами, появились хоть и бестелесными, но прикрытыми той одеждой, в какой погибли. Оно Господу надо, на голых все время таращиться? Так о чем это я… а, полез, значит, Юхим по карманам, трубки не нашел, а вот пугательную ракету обнаружил. Не успел в бою во врагов запустить.

Бредовую эту историю Аркадий сочинял на ходу, желая повеселить друзей, приунывших во время долгого ненастья. Непогода бушевала уже несколько суток, путники успели съесть прихваченное в дорогу продовольствие, дрова для обогрева шатра кончились еще раньше. Вот и сидели горемыки, напялив на себя все, что у них было, развлекали друг друга разными историями. Первое время джур развлекал Срачкороб, но потом ему надоело болтать непрерывно, и, во избежание уныния, за болтовню взялся Аркадий. В конце концов ему пришла мысль, что неплохо бы прославить еще раз друга. Тот скромно согласился с разглашением этой, якобы старой, истории.

– Ну… стоял себе Юхим, стоял, и надоело ему там столбом торчать. Решил: дай, думаю, пошучу. Взял, подпалил ракету – он, сами знаете, подпалить может что и где угодно – и запустил над толпой. Что тут началось… Архангелы, ну как воробьи от палки, разлетелись в разные стороны, православное воинство ломанулось в ворота толпой, и их к че… ну, в общем, вынесло. Петр аж присел от неожиданности, а когда все пробежали мимо, встал и уперся огненным взором в Юхима. Да громовым голосом спросил:

– ТЫ ЧТО, РАБ, СДЕЛАЛ!?

– Пошутил, – ответил оробевший Юхим.

– ПОШУТИЛ, ГОВОРИШЬ!!? – загремел голосищем Петр. – А НУ ИДИ СЮДА!!!

Куда тут денешься? Пошел Юхим к апостолу. Подходит, а Петр еще громче:

– ШУТИТЬ ЛЮБИШЬ!!!!!?

Юхим, сами знаете, человек неробкий, но здесь с перепугу у него голос отобрало, он только на вопрос апостола кивнуть смог. А у райского привратника глаза огнем горят, будь там не только чистая душа, а находись она в теле, пропалил бы апостол баловника своим взором напрочь!

– А ТЕПЕРЬ ПОНЮХАЙ, ЧЕМ ТВОИ ШУТОЧКИ ПАХНУТ!!!!!!!!

Аркадий скосил глаз на Срачкороба. Тот сидел с невозмутимым выражением лица, но уж попаданец-то своего друга изучил как облупленного, Юхиму и самому было интересно узнать о якобы случившейся с ним истории.

– Тут душа нашего Юхима и не выдержала, сомлела, будто девица, которой под нос жабу сунули. Очухался Юхим от вони: «Чего это так дерьмом воняет?» Открыл глаза, поднялся, осмотрелся, оказывается, он в каком-то свинарнике лежал, лицом вниз, а сами знаете, чем земля в свинарниках покрыта бывает. Глядь, вокруг никаких райских кущей, а сельский двор. Присмотрелся, а двор-то знакомый, кумов. Хотел сразу в дверь хаты стучать, да опомнился, пошел к колодцу и умылся. Свитку, правда, отстирать не смог.

– Да черт с ней, свиткой, сами знаете, в поход никто хорошей одежи не надевает! – подтвердил рассказ попаданца его герой. – Мне кумова жена другую дала. И штаны, хоть не новые, но куда более справные, чем на мне были. А трубку я вскоре на рынке купил. Как же казаку без нее?

После короткого молчания – пока аудитория переваривала продукт, навешанный на уши, – раздался недоуменный вопрос Мыколы:

– А как же рай? Или ему все это спьяну приснилось?

– Какие сны спьяну могут быть в походе на врагов? – искренне удивился Аркадий. – Ты что, не знаешь, какое за пьянку на войне наказание полагается? Трезв Юхим был, как святой молельщик в Великий пост.

– Эээ… так как же он в свинарнике очутился? Да еще мордой в дерьме?

– Дурак ты, Мыкола, и уши у тебя холодные! – ответил за попаданца Срачкороб. – Неужели не понятно, что апостол обиделся на мою шутку и отправил меня обратно, в земную юдоль. Мучиться и дальше с такими дурнями. Эх, а ведь давно мог в раю Бога славить!

– Хрен тебя теперь туда пустят! – возразил Аркадий. – Знающие люди говорят, что у тебя теперь на плечах не только черт, но и ангел с дубинкой сидит.

– Это как, с дубинками? Для чего – с дубинками? – растерянно спросил новичок. Казацкие байки были для него внове, а учитывая, что он попал в компанию к Москалю-чародею и Срачкоробу, то поток обрушившейся информации его захлестывал.

– О том, что на правом плече у всех людей сидит ангел-хранитель, а на левом – черт-искуситель, знаешь?

Соображал Мыкола медленно, что сулило ему вскоре крупные, скорее всего фатальные, неприятности. Наконец, переварив простейший вопрос, кивнул:

– Да, слышал.

– У всех людей они сидят и предохраняют или соблазняют, а у Юхима с некоторых пор черт обзавелся дубинкой, само собой для глаз обычного человека невидимой. Ты, наверное, слышал, что есть люди, которые могут невидимое для других видеть? – Сказок, легенд и слухов про колдунов, в том числе характерников, ходило множество, Аркадий был уверен в положительности ответа.

– Угу… ну… слыхал.

– Так с некоторых пор они стали замечать, что черт теперь не сидит, склонившись к уху Юхима, а обзавелся дубинкой и все по сторонам поглядывает.

– Зачем? – почему-то на шепот перешел Мыкола.

– Знающие люди тоже удивились. Зачем черту-соблазнителю дубинка? Спросили Юхима, а он не знает. Да и не видел он сам этой дубинки. Человеку не дано видеть своих охранителя и соблазнителя. Тогда стали спрашивать, не имел ли он дела с чертями?

Аркадий сделал паузу, прикидывая, как ему выразить в словах пришедшую недавно идею. Образовавшуюся паузу прервал другой джур, Богдан:

– Ну?..

– Не нукай, я тебе не кобыла! – отреагировал на невежливую форму вопроса попаданец. – Значит… спросили, а Юхим и вспомнил, что вроде спьяну ему кто-то мерещился, так он над сатанинским отродьем так пошутил, чтоб тот к нему больше никогда не являлся.

– Как он пошутил, пане Аркадий? – разобрало любопытство и третьего джуру, Юрку Дзыгу.

– А чего вы это у меня спрашиваете? – «удивился» попаданец. – Пан Юхим вот он сидит, его и спросите.

– Пане Юхим!!! – дружным хором возопили ребята.

– Чего вам? – будто и не слышал рассказа друга и предыдущих вопросов джур, поинтересовался Срачкороб.

– Чего вы с чертом сотворили? – от имени всех изнывавших от любопытства задал вопрос Юрка.

– Молодые вы еще о таком слушать.

– Дядьку Срачкороб, ну расскажите, пожалуйста, мы от любопытства поумираем, если не узнаем, – заныл Богдан. Привыкшие к удивительным, странным и необъяснимым делам, творившимся возле Москаля-чародея и Срачкороба, они поверили и в эту совершенно бредовую, с точки зрения человека двадцать первого века, историю.

– Сказал: нет, значит – нет! – жестко откликнулся Срачкороб. – А если кто аж умирает, так хочет узнать, так я могу не рассказать, а показать. Пошучу над ним, как над тем чертом. Ну, кто здесь желает почувствовать себя чертом?

Кроме икания Мыколы, никаких других звуков в шатре слышно не было. Разве что свист ветра снаружи. Попадать в число разыгрываемых Срачкоробом жаждущих не нашлось.

– Не понял, так ты хочешь или не хочешь? – обратился знаменитый шутник к икавшему от страха молодыку. Тот, услышав, что Срачкороб спрашивает его, с еще большего перепугу икать прекратил, стремительно побледнел так, что это стало заметно при тусклой лучине, и быстро-быстро замотал головой. Видимо, внятно что-нибудь сказать, из-за того же страха, он был не в состоянии. А удачно вывернувшийся из неприятной ситуации Срачкороб послал «благодарный» взгляд другу. Мол: «Навыдумывал здесь, а я отвечай!»

– Знаете, ребята, – перехватил инициативу Аркадий, – бывают вещи, о которых лучше не знать. Дольше проживешь, да и авось не в ад попадешь, а умирать-то всем суждено. Так что Юхима лучше не расспрашивайте. В общем, видно, самому Сатане шутки Срачкороба над его чертом не понравились, и отдал он приказ его в ад не пускать. Они даже мстить Юхиму не хотят. Вот и обзавелся черт на левом плече дубиной, чтоб сабли вражеские и пули, метящие в Срачкороба, отбивать, если после смерти он может в ад попасть.

– Так как же он в рай попал? – удивился Богдан.

– Потому и попал, что черти – они тоже не дурные. Увидел черт, что гибнет наш Юхим при защите православных святынь, вот и не стал вражью пулю отбивать. Поспособствовал, значит, его отправке в рай. Да кто ж знал, что наш Срачкороб и по дороге туда успеет отличиться?

Все дружно, как по команде, посмотрели на шутника. Тот попытался сделать невинное лицо (вышло плохо, неубедительно) и пожал плечами. Мол: «Невиноватый я, оно само так получилось».

– Ну, после низвержения от райских ворот, говорят, у Юхима и ангел дубинкой обзавелся. Наверное, сильно апостол Петр осерчал на него. Слава Богу, – попаданец, а вслед за ним и все присутствующие перекрестились, – черт и ангел драку не затевают. Видно, от САМОГО вышел запрет им на усобицы. С тех пор он так и живет, против воли всевышнего не попрешь.

Несколько минут все в шатре молчали. Джуры обдумывали услышанное, а друзья переводили дыхание после вранья, радуясь, что не пойманы на нем.

– А как же дальше будет? – несмело спросил неугомонный Богдан.

– Что дальше будет? – будто не понимая, переспросил попаданец.

– Ну… в рай дядьку Юхима не пускают, в ад… тоже там не хотят видеть, а куда ж?..

Чистилище в православной теологии предусмотрено не было (большое упущение со стороны наших иерархов), и недоумение ребят можно было понять. Если не в рай и не в ад, то куда?

– Один Бог знает! – открестился от предсказания дальнейшей судьбы друга Аркадий. – Все в воле его!

– Аминь! – привычно поддержали попаданца джуры.

Поверили ли все слышавшие этим рассказам – большой вопрос. Но то, что часть джур всерьез будут пересказывать небылицу о приключениях Срачкороба по пути в рай, при которых его самого в дерьмо мордой ткнули, можно было не сомневаться. Слухи о попаданце и его друзьях, в том числе самые дикие, продолжали возникать с удивительной регулярностью, однако Аркадий не ленился создавать при случае новые.

«Ох, прав был Честертон: «Где лучше всего прятать лист? В лесу…». Наверняка уже не один атаман из посвященных проболтался, кто друзьям, кто жене, о тайне моего появления здесь. Об эффективном ведомстве наподобие бериевского здесь можно только мечтать. Про себя, естественно, ни в коем разе не вслух. На фоне всех этих, куда более привычных в этом времени, рассказов о разной чертовщине никто вроде бы на правду внимания не обращает. Пока, по крайней мере. Можно не сомневаться, что в будущем, боюсь ближайшем, найдутся у врагов проницательные люди, отделят зерна от плевел, да большой вопрос: поверят ли им властители?»

Разговоры затихли, но с возобновлением их Аркадий решил погодить.

«Надо же и самому немного отдохнуть! Как не вовремя нас эта метель в пути прихватила! Кто бы мог подумать: в конце зимы на юге Украины – натуральный буран. Да еще дня три, если не больше, подряд. Пусть снега несет заметно меньше, чем описано в знаменитом произведении Пушкина, но ветер со скоростью более двадцати метров в секунду делает путешествие по открытой местности совершенно невозможным. Черт бы его побрал, это явление природы!»

Эмоциональность попаданца можно было понять. Отъехав в спокойные зимние месяцы на запорожские земли, к знакомым кузнецам, он застрял там, пытаясь подстегнуть прогресс в металлургии и металлообработке. Железа в этом году кузнецы получили много больше, чем обычно, но вот качество изделий, вырабатываемых из него, по-прежнему не вдохновляло. Приехали из Швеции зазванные специалисты-литейщики, весной намечалось построить несколько доменных печей и, если получится, мартен. Все, что вспомнил, Аркадий мастерам рассказал. Он бы дольше там побыл, но прискакал гонец из Азова с извещением, что султан Мурад готовится выступать на Багдад. Аркадий исходил из того, что он это сделает весной, но по евроцентричности забыл, что для Мурада в Турции весна может начинаться не в марте.

Среди запланированных на этот год действий и походов успех или провал первого из них предопределял саму возможность проведения остальных. Уже вчерне было подготовлено покушение на султана и ликвидация при этом оставшихся в живых двух принцев Османов (Аркадий не знал, что предпоследнего из живых принцев, Касыма, казнили перед самым выходом Мурада на персов). В гаремной клетке оставался только один живой Осман – Ибрагим. То есть жил и их дядюшка, дважды восходивший на престол, но вскоре с него убираемый из-за совершенной неадекватности, Мустафа I. Но он был настолько явно безумен (и не способен к размножению), что его можно не принимать в расчет. Все планы строились на том, что пресечение династии Османов не может не вызвать в их государстве гражданской войны за власть. Пусть на два-три года, но активной внешней политики новые властители вести не смогут. Ни для кого не было секретом, кто унаследует в таком случае трон – Гиреи. Султан неоднократно говорил о желательности для него такого исхода после смерти его сыновей от чумы.

Поэтому все дела в Запорожье Аркадий экстренно закруглил. Срочно собравшись и выехав в Азов, попаданец по пути был застигнут неожиданно поздней и злой метелью. Часов, естественно, никто с собой в отряде не имел, поэтому, сидя в шатре, путники даже несколько потерялись во времени. А ветер все дул и дул, то чуть сильнее, то чуть слабее, но не ослабевая до такой степени, чтобы странники могли продолжить свое путешествие. Сначала кончились дрова для костра, вчера – корм для лошадей, еда подходила к концу, если лошади погибнут от холода и бескормицы, и для людей перспективы вырисовывались не самыми радужными. Впрочем, Срачкороб заверил Аркадия, что казацкие и татарские лошади, составлявшие большую часть конского поголовья в отряде, переживут и не такое. Вот венгерскому жеребцу попаданца и кабардинской кобыле самого шутника, если метель не прекратится, грозила скоропостижная кончина. Прекрасные боевые лошади не могли сравниться в выносливости с местными породами.

Действия при выходе Мурада в поход были обговорены в тесном характерницко-атаманском коллективе уже много раз, конкретную тактику атаманы без попаданца могли спокойно определить, но, сидя в шатре, раскинутом в овражке, Аркадий волновался все больше и больше. Наконец-то начинались главные события в новой жизни возникавшего на юге Руси казацкого государства, а их инициатор пребывал далеко от центров решения возникающих при этом проблем. И приходилось быть очень внимательным, чтобы не доехать до желанного Азова в виде обрубка с отмороженными на фиг руками и ногами. Или не доехать совсем, уснув под вой метели.

Будто смилостивившись над попаданцем, ветер стал быстро утихать.

 

Нетерпение

Азов, начало капельника 7147 года от с.м. (март 1638 года от Р. Х.)

Вся жизнь у попаданца в эти дни была сплошным нетерпением. Удивительное дело: пропал аппетит и не хотелось разрядить накапливавшееся напряжение выпивкой. Еще поразительнее, что на сходные симптомы пожаловался Срачкороб. В другое время Аркадий посчитал бы, что он прикалывается или задумал какую-то каверзу, но сейчас поверил сразу. «Нетерплячка» по легко опознаваемым признакам без затруднений определялась у большинства посвященных. Вот-вот все должно было решиться. Все, что могли, они уже сделали, теперь оставалось ждать. Ну, и надеяться, что все пройдет, как задумано. От них теперь в данный момент ничего не зависело. Очень неприятные ощущения. Попаданцу показалось, что именно им со Срачкоробом было тяжелее всего, другие могли обратиться за поддержкой и помощью к Богу, а у двух друзей с искренностью молитв была напряженка.

С некоторым запозданием до Азова дошло известие, что султан Мурад вышел в поход, предварительно казнив одного из остававшихся в живых братьев. В паучьей семейке Османов подобные поступки были нормой, но властной Кеслем-султан удавалось долгое время сохранять жизнь всем своим сыновьям. Однако потерявший детей во время эпидемии чумы Мурад почему-то возненавидел родственников-Османов лютой ненавистью. Теперь даже мать не всегда была в силах остановить присущий Османам инстинкт убивать потенциальных претендентов на престол. Она сумела на этот раз вымолить жизнь только для Ибрагима. Долго добиралась весть из Стамбула из-за льда, еще покрывавшего прибрежную зону Азова и Дон. Гонцу пришлось высаживаться в контролируемой Хмельницким (к великому неудовольствию Инайет-Гирея и его приближенных) Кафе и добираться оттуда верхом. Это еще раз продемонстрировало атаманам, что Азов не очень подходит для столицы.

Так досадившая Аркадию метель закончилась, и в Приазовье началась весна. В степи появились первые цветы, слышались трели птиц, довольных наступлением тепла. К Азову потянулись казаки, зимовавшие в других городках. Отлеживать бока получилось мало у кого из них, теперь все мечтали отыграться в походах за пережитые зимой тяготы. Им были обещаны великие победы и богатая добыча, и все готовы были из штанов выскочить для реализации этих обещаний. После грандиозных свершений предыдущего «грабительского сезона» в этом ожидалось нечто совсем невероятное. Слухов о цели предстоящих походов ходило много, чаще всего назывались Синоп и Трапезунд. После погромов в двадцатых годах османы успели их отстроить, и добыча там должна была быть знатной.

Проблем у Татаринова и других атаманов прибывало с каждым днем. Зиму и в этот раз пережили с трудом – отсутствие собственного землепашества сильно ограничивало военные возможности Всевеликого Войска Донского. Голодающим трудно воевать, а уж махать веслами совсем невозможно. Несмотря на щедрые дары царя Михаила и успешные грабежи на малоазиатском и румелийском побережьях, еды хватило впритык. Слишком много набежало с Малой Руси людей. Немалую их часть пристроили в захваченных у черкесов землях, но и оставшихся в Северном Приазовье было избыточно много для скудного на нынешний момент продовольственного ресурса Дона. Еще осенью пришлось избавиться почти ото всех рабов османского и черкесского происхождения. Их продали на русских рынках, зачастую – совсем по дешевке. Кроме способных заплатить за себя выкуп, естественно. Этих берегли и кормили досыта. Неплатежеспособных татар выкупили тогда же османские купцы.

Весной было запланировано посеять хлеб в приазовских и притемрюкских землях, для чего было оставлено зерно для посева. Атаману Петрову уже несколько раз приходилось отбиваться, пока сугубо словесно, от желающих пустить этот запас на прокорм прибывавших к городу казаков. Но пока еще не посеянное зерно взойдет, созреет и будет собрано… Разрешение земледелия на новых казацких территориях по-прежнему вызывало у немалой части донцов раздражение. Так что с распространением этого нововведения на остальные донские земли в ближайшее время спешить не стоило. Сначала предстояло защитить хлебопашество здесь, на новых казацких землях.

Собираться-то казаки собирались, за зиму по грабежам соскучились, а с посадкой на корабли и поспешили бы, да как плыть? На море лед прибрежный взломался, однако на поверхности воды плавали льдины, а Дон же был еще скован от истоков до устья. Нетерпеливые выходили на речной лед по несколько раз за день, к сожалению, быстрее таять от этого он не стал. Корабли предусмотрительно расположили в Темрюке, но до него-то надо было добраться! После нескольких дней советов и обсуждений решили, что к трем тысячам казаков, засевшим в Темрюке и его окрестностях с осени, пойдет на помощь для подготовки флота к походу еще столько же, на конях. Посадить в седло всех было затруднительно, для этого на Дону элементарно не хватало лошадей. Да и крепкую сторожу против новых соседей, калмыков, снимать было нельзя, хоть и клялись те в вечной дружбе. Кочевники – они и есть кочевники, образ жизни диктует психологию.

Большинство казаков знало о планах верхушки только в общих чертах, без важнейших подробностей, на чем изначально настаивал Аркадий. Но и не зная подробностей предстоящих боевых действий, казаки изнывали от нетерпения: «Когда же закончится эта проклятая, голодная и холодная зима?! Когда же можно будет выйти в поход?»

Была для беспокойства Аркадия и атаманов еще одна причина. Финансовая. В связи с предельной простотой казачьего законодательства им уже начали сниться кошмары. С собой в главной роли на торжественном повешении или, что еще более вероятно, утоплении. Смерть утоплением, странное дело, считалась наиболее позорной казнью среди пиратов Черноморья, так казнили только очень разозливших казаков людей. Странно потому, что все они постоянно ходили под угрозой смерти в воде. Чайки и струги не слишком подходили для плаванья по бурному морю, застававшие в походах казаков бури часто собирали среди них обильную жатву душ для Князя Тьмы. Что не мешало им отправляться в морские набеги вновь и вновь.

Тревожиться же приходилось всерьез, так как за необоснованную растрату общественных средств другого, кроме казни, наказания не предусматривалось. А потратиться на организацию диверсионно-террористической операции пришлось капитально. Не удалось уложиться и в десять тысяч золотых. У Аркадия и атаманов, даже если они сложились бы, таких свободных средств не было, пришлось залезать в общаки, запорожский и донской. В связи с переизбранием отчитываться перед кругом не пришлось атаманам ни Запорожья, ни Всевеликого Войска Донского. Но время шло, известия из Малой Азии не приходили, и перед растратчиками замаячили очень неприятные перспективы. Одно дело – рассказать потом о великом успехе – уничтожении самого султана, стамбульского повелителя, под такое и весь общак списать могут. Его, в конце концов, можно восстановить, пошарив по тем же прибрежным малоазитским городам. И совсем по-другому, фатально неубедительно, будет выглядеть доклад, если покушение не удастся. Казаки вряд ли прислушаются к оправданиям наподобие: мы задумали, но нам не повезло. Общак у бандитов – святое.

Подписавшиеся под градом аргументов и уговоров на оплату операции «Весло» атаманы деньги спонсировали, а теперь мучались в ожидании. Был при этом и юмористический эпизод.

На естественный вопрос Татаринова: «А при чем тут весло?» Аркадий, вспомнив киноклассику, уверенно ответил: «А чтоб не догадались!» И, в отличие от скептического ХХ века, слушатели прониклись. Вертеть пальцем у виска никто не стал. Впрочем, в этом обществе, при самых грубых и незатейливых шутках, всерьез о глупости оппонента заявлять принято не было. Вероятно, из-за специфики деятельности.

«Нет, без нормальной экономики здесь ничего не построишь, а нормальную экономику должны строить нормальные люди, а не бандиты-живорезы. Дьявол, надо не ждать исхода татар, а разослать приглашения в Европу уже сейчас. Пока эти приглашения дойдут, пока кто-то им поверит и зачешется на переезд, пока сюда доберется… Прав был Джек Лондон: «Время не ждет!»

* * *

От нетерпения изнывал в Кафе Хмельницкий. К ожиданию таких желанных вестей из Малой Азии примешивалась тревога. Его запорожцы помогли Инайет-Гирею одолеть своих врагов, клан Мансуров, призвавший на помощь Османов. Зиновию удалось тихой сапой захватить Кафу, Балаклаву и еще несколько крымских портов. Тогда, осенью, здесь всерьез опасались большого османского десанта, а в умении защищать или брать крепости преимущество казаков над местными воинами не вызывало сомнения даже у самых заядлых крымских патриотов. Казаки укрепились в прибрежных крепостях при помощи самих татар и уходить из них, передавая хану контроль над ними, не собирались. Так что крымские татары на данный момент владели, как и прежде, только Гезлевом (Евпаторией).

Кошевой атаман не ленился почаще проверять лично, как несут службу часовые, торопил нанятых работников, чинивших укрепления, кляня про себя турок, допустивших такое их ветшание. Какие бы реформы ни проводил султан в Стамбуле, на окраинах турки оставались турками.

Однако с каждым днем Хмельницкий чувствовал себя в Крыму все неуверенней и неуверенней. На улице вступила в свои права весна, а его душу сковывал холод страха. Богдан не показывал тревоги посторонним, но они и сами имели головы и глаза. Не надо было иметь ум и хитрость великого политика, чтобы почувствовать приближение большой опасности. При регулярных встречах с мурзами, даже из Ширинов, всегда поддерживавших Инайет-Гирея, он ловил на себе все чаще совсем не дружественные взгляды. Было ясно, что больше месяца такая неопределенность не продлится. Либо в Анатолии случится то, что задумано в Азове, либо… ему с запорожцами придется убегать отсюда на кораблях, бросив большую часть награбленного. Возможен еще вариант прорыва с боем из Крыма таборами сквозь атакующие тумены врага. И врагами ему будут все крымские татары, вне зависимости от родовой принадлежности. В двадцать восьмом году Трясиле после гибели Дорошенки под Кафой такое удалось, но получится ли повторить второй раз… еще вопрос.

Шпионская сеть, которую он успел создать, приносила очень плохие новости. Запретом набегов на Русь были недовольны все мало-мальски значимые мурзы и их воины. Пока шла гражданская война, они грабили друг друга, но вот наступил мир, казалось, желанный и угодный Аллаху, а крымская элита ополчилась против своих недавних союзников. Вопреки просьбам хана, Зиновий приказал никого, кроме запорожцев, в цитадели занятых крепостей не пускать и быть всем казакам в боевой готовности. Долго терпеть это положение мурзы не смогли бы по чисто экономическим причинам. Влияние мурзы в немалой степени определялось количеством подчиняющихся ему воинов. А воинам надо платить, причем много больше, чем пастухам. Где взять на это деньги, как не в набеге? Следовательно, они или должны были резко сократить свои отряды, или сместить мешающего добывать денежку хана. Нетрудно было догадаться, какой вариант из этих двух они предпочтут.

* * *

Горел в нетерпении и, чего уж там, страхе и сомнениях хан Инайет-Гирей. В собственном Бахчисарайском дворце начал чувствовать себя как волк в ловушке. За два последних месяца на него было уже три покушения. Последнее не удалось только чудом, милостью Аллаха, в момент удара кинжалом он поскользнулся – и лезвие лишь чиркнуло по уху. Второго удара телохранители убийце нанести не дали, зарубили его. Конечно, хорошо, что они спасли ему жизнь, второго удара ему бы не пережить. Однако покушавшийся был близким родственником одного из самых влиятельных Ширинов, до этого числившегося его горячим сторонником, и у хана появилось сильное сомнение, что он был перекуплен врагами. Скорее всего, два из трех покушений были организованы не Мансурами, а Ширинами. Он знал о том, что растет недовольство среди знати, в том числе поддержавшей его в войне с излишне усилившимися Мансурами и опять хотевшими загнать крымскую армию в несусветную даль Османами. Тогда он был нужен, сейчас стал мешать. Всем нужна была добыча, а он запретил под страхом смерти набеги на Русь. На Черкессию же теперь не пройти. И донцы невероятно усилились, к тому же за их спиной калмыцкие орды появились.

Аллах милосердный, как ему хотелось поделиться с отдалявшимися от него приближенными известием о грядущих событиях в Анатолии, о перспективах, открывающихся перед ними, но… увы, этого нельзя было делать ни под каким видом. Уж очень хрупки и легко нарушаемы были эти планы, хоть и невероятно привлекательны. Ему оставалось крепиться, терпеть и молиться Аллаху об удаче задуманного неверными плана. Наверное, он бы не выжил, если бы не объявил о готовящемся весной большом набеге на Молдавию и Силистрию. Мурзы знали о возможности взять там большую добычу, и их давление на хана заметно снизилось. Но вряд ли такой поворот дела устроит султана, оставалось надеяться, что казаки успеют раньше.

* * *

Росло ли нетерпение на землях Малой Руси? Да, но… это слишком неточное определение. Малая Русь горела. Горели сельские хаты, дома мещан в городках, православные храмы. Дым от них поднимался к небу, но Господь молчал. Зато зверства панских карательных отрядов вызвали взрыв ненависти и возмущения у селян, мещан и православных монахов. Пользуясь обещанной им панами безнаказанностью, каратели не стеснялись в удовлетворении своих желаний. Грабили, убивали, насиловали в свое удовольствие.

Православные пытались оказывать сопротивление, однако силы в таких столкновениях были слишком неравны. Даже неплохо вооруженные селяне не могут быть серьезными соперниками для профессиональных воинов. Да, оружия в Малой Руси было на удивление много, причем оружия огнестрельного, с новомодными кремневыми замками, но победу в бою дает не оружие, точнее, не только оно. Победа достается умелым, понюхавшим пороха в боях воинам под руководством опытных командиров. Магнаты старались для усмирения хлопов на Украине нанимать самых лучших. Многочисленные столкновения с карателями заканчивались обычно не в пользу мирных жителей. Иногда панских гайдуков удавалось отогнать и нанести живорезам серьезные потери, но каратели вскоре возвращались многократно усиленные и сторицей отплачивали храбрецам за свой страх и перенесенное унижение.

Пока эти многочисленные местные поражения не привели к отчаянью и апатии людей, но недовольство запорожцами нарастало.

– Где эти народные защитники? – спрашивали люди. – Почему они не спешат на помощь против врагов православного люда?

Лирники рассказывали о скором конце панского насилия, но трудно верить в обещания, когда вокруг такая несправедливость. Было ясно, что в этом году большая война здесь неизбежна.

* * *

Только что с ума не сходили, хоть и были близки к этому, несколько пластунов в самом сердце вражеской земли, на центральном плато Анатолии. Все они хорошо говорили по-турецки, знали, как необходимо вести себя в османском обществе. Впрочем, они не пытались выдать себя за османов, это было бы куда труднее, чем роль венецианских купцов, приехавших закупать здесь шерсть. Шерсть была одним из главных экспортных товаров Османской империи, никого такой визит не удивил. Разве что по срокам купцы не угадали, приехали слишком рано. Зато успели познакомиться с местными овцеводами и торговцами шерстью. Пока «венецианские торговцы» – среди них были два выходца из Италии, разоблачение им не грозило – ничего не покупали, чего-то выжидали. Местный люд удивлялся такой пассивности, но не слишком.

– Кто может понять этих франков, если они часто и сами себя не понимают? Понести такие большие расходы на приезд сюда и сидеть без дела, чего-то ждать. Воистину Аллах лишил неверных разума.

Казаки же под видом поездок по окрестностям готовились к делу, для которого их сюда прислали. И молили Бога об удаче.

 

Момент истины

Центральная Анатолия, 17 шавваля 1047 года Хиджры (4 марта 1638 года от Р. Х.)

Войско султана Мурада IV неспешно, но неудержимо двигалось на восток. Что неспешно, то неудивительно – большая его часть была пешей, а путь предстоял неблизкий, к Багдаду. Не способствовали быстроте передвижения и тысячи арб, повозок с припасами и снаряжением, десятки пушек – лить их, как встарь, на месте осады при нынешнем султане перестали. О дорогах, подобных римским, в султанате и не мечтали, поэтому наблюдать передвижение армии можно было издали, по пыли, поднимаемой ею в воздух. Ее было порой столько, что с дороги нельзя было разглядеть ярко-голубое небо Анатолии. К вечеру все покрывались этой пылью, становились похожи друг на друга, как родственники или, по крайней мере, одноплеменники.

Днем солнышко припекало, а по ночам в этих местах было еще очень прохладно, если не сказать – холодно. Несколько десятков человек не перенесли такой разности температур и умерли от простудных заболеваний, несколько сот, в основном обозников и землекопов, пришлось оставить в селениях по пути. На боеспособности армии это не сказалось никак. К боям райя никто привлекать не собирался, а заменить их другими было проще простого.

От Стамбула и его окрестностей в поход вышло несколько десятков тысяч человек. Войско, пестрое и разношерстное, не было бесчисленным, как любили иногда преувеличить враги Османов и их собственные летописцы. Чуть больше двадцати тысяч янычар, около десяти тысяч суварилери, конников корпуса капыкуллу, воинов-рабов и несколько сот топчи, артиллеристов-капыкуллу. Отвечали за доставку пушек к месту сражения топ арабаджи. Тут же двигалось около пяти тысяч тимариотов или сипахов, воинов-помещиков. Ранее бывшая главной военной силой султаната, конница сипахи давно уступила эту честь пехотинцам-янычарам. Экономические процессы в государстве неумолимо разоряли помещиков.

В ходе своих реформ по оздоровлению государства Мураду удалось частично восстановить численность этой части своей армии, но качественно сипахи заметно проигрывали коннице капыкуллу. Конечно же, с армией шли десятки тысяч обозников, райя (простолюдинов) для подсобных работ и тысячи упряжных животных. Янычары и их повелитель представителей главной нации султаната от скота почти и не отделяли. Их точно никто и не собирался подсчитывать, ни райя, ни животных.

Войско шло с хорошим настроением. Все верили, что их ждет скорая, неизбежная победа. Людей еще не вымотала тяжелая долгая дорога, в воинских рядах можно было услышать шутки и бодрые песни. Все знали, что война ведется много лет, стоила стране огромных жертв и расходов, но уже предчувствовали взятие Багдада и свои личные возможные трофеи при этом. Делить шкуру неубитого медведя – одно из любимейших человеческих занятий. Султан успел проявить себя как жестокий, но мудрый правитель. Обожания у воинов он не вызывал, уж очень был требователен, однако в его счастливую звезду верили. И никого не смущало, что для взятия такого огромного города, как Багдад, их армия явно недостаточна.

В восточных вилайетах халифата уже собиралась другая армия, еще более многочисленная, временно, в ожидании султана, возглавляемая Гюрджи Мехмед-пашой, бейлербеем (правителем) Анатолии. Туда двигались или уже подошли арабская и курдская конница, части из гарнизонов местных крепостей и вооруженные отряды анатолийского и других восточных бейлербеев. Учитывая, что это было пограничье с главным врагом страны последних десятилетий – Персией, да и сама Анатолия бунтовала и требовала военного пригляда всю первую половину семнадцатого века, войск там было всегда немало. Доминирование в государстве чужаков все более и более раздражало османов. Турками в державе стало принято называть бесправных крестьян, для любого другого жителя халифата такое именование стало жесточайшим оскорблением. Типа «селюк» или «быдло». С конца шестнадцатого века Анатолию почти непрерывно сотрясали восстания, в которых принимали участие не только изнуренные страшными налогами и безумной эксплуатацией крестьяне, но и помещики-тимариоты. Порой только уговорами и подкупами войска восставших удавалось рассеять и не дать предпринять попытки захвата столицы.

Даже язык жителей Стамбула все больше отличался от языка предков, на котором продолжали говорить селяне. В официальном османском языке уже тогда было больше персидских, чем тюркских, слов, да и слова арабского происхождения составляли немалую часть словарного запаса столичного жителя. Были и другие заимствования: османские моряки охотно употребляли итальянские термины.

Первым осознал опасность для государства доминирования в его армии капыкуллу старший брат Мурада, Осман II. Он планировал заменить корпус капыкуллу или, по крайней мере, потеснить янычар отрядами наемников-секбанов (секбан булюк-лери), уже показавшими свою эффективность и куда меньшую, чем янычары, стоимость. Набирали их только на конкретные боевые действия, после которых распускали, оружие у секбанов было свое, плата – меньше янычарской. Правда, потом они часто становились разбойниками, но если сделать их службу постойной… Однако, когда восемнадцатилетний повелитель попытался провести военные реформы, янычары, поддержанные муллами, свергли его и казнили.

Мурад в стараниях навести порядок пошел традиционным путем, попытался вернуть в султанат времена Сулеймана Великолепного, самого великого, по мнению османов, султана. Мурад IV проявил удивительные для столь юного возраста волю и настойчивость в своих реформах. Естественно, проводить их в жизнь пришлось с большой кровью. Только в Стамбуле за время его правления были казнены десятки тысяч человек. Ему даже удалось навести порядок среди янычар, внушив этим беспредельщикам страх перед государем. Для этого он не ленился лично проверять посты даже ночью, и горе было посмевшим заснуть на посту. Палачам при этом повелителе приходилось работать в буквальном смысле не покладая рук.

Падишах ехал эту часть дороги верхом, на белом чистокровном арабском жеребце. Как обычно, он находился в середине длиннющего каравана, со всех сторон был окружен внимательной, профессиональной и самоотверженной стражей. Врагов у повелителя правоверных было много, и охранялся он тщательнейшим образом. В этот день рядом с ним ехал отозванный из Египта бейлербей Дели Хусейн Паша. Мурад намеревался поручить командование осадой Багдада именно ему, и они обговаривали предстоящие боевые действия. Бывший бейлербей Диярбакыра был горд и счастлив доверием султана и стремился показать глубину своих военных знаний. Они и не заметили, как въехали на небольшой мост через глубокий овраг, на самом дне которого стремительно несся поток воды, летом совсем пересыхающий. Вот здесь и случилось то, чего так ждали атаманы в Азове.

Когда Мурад с собеседником добрались до середины моста – его ширина позволяла ехать рядом двум всадникам, – раздался страшный взрыв, затем еще более страшный (на самом деле – сдвоенный) и, через несколько биений сердца, еще один. Султан и все, кто был на мосту в тот момент, исчезли, будто испарились, после первого же «сюрприза», словно их оттуда смахнула чья-то невидимая гигантская ладонь. Мост обрушился после второго взрыва. Воздух наполнился летящей смертью – визжащими кусками железа и щебнем. Предмостье с обеих сторон оказалось завалено обезображенными трупами и оторванными частями человеческих тел. Впрочем, рассмотреть все это стало возможно несколько позже. Четыре больших облака бело-серого порохового дыма быстро слились в одно, огромное, прикрывшее место трагедии от нескромных взглядов. Практически полное безветрие помогло этой страшной рукотворной туче просуществовать некоторое время. Она медленно рассеивалась и редела, постепенно становясь все более прозрачной. Вокруг резко завоняло сгоревшим порохом и кровью.

От таких происшествий не может не возникнуть паника. Она и возникла – с воплями, взываниями к Аллаху и проклятиями, метанием из стороны в сторону, бегством куда глаза глядят. У некоторых они смотрели недостаточно хорошо, несколько человек свалились в овраг. Еще большее количество было затоптано, в том числе насмерть, людьми и лошадьми. Однако рядом с султаном, да таким, как Мурад IV, трусы долго не живут. Паника покатилась по колонне вперед и назад, а люди вокруг остатков моста стали приходить в себя. Первое, что они сделали, – начали поиски повелителя. Опытные воины понимали, что остаться в живых у него шансов было немного. Но падишах ведь одновременно и халиф, можно сказать, представитель Аллаха на Земле. Вдруг Аллах защитил своего верного слугу и спас ему жизнь?

В овраг первые янычары спустились на веревках тогда, когда еще не полностью рассеялось облако от взрывов. Увы, нашли внизу только воду. Весной, во время таянья снегов, река в овраге текла нешуточная. Попытки воинов нырнуть и найти султана привели лишь к гибели нескольких янычар. Мало того, что глубина здесь была больше человеческого роста, так и мчался поток с сумасшедшей скоростью. При таком течении не устоишь на дне, даже если вода тебе по пояс.

Офицеры на обоих берегах догадались послать вниз по течению всадников. На стороне, до которой Мурад в этот раз так и не добрался, поскакала выяснять судьбу повелителя сотня суварилери во главе с их агой, по берегу, покинутому султаном, чуть раньше двинулись несколько десятков тимариотов. Любой, кому тогда довелось заглянуть в овраг, мог заметить, что поток несется со скоростью скачущего галопом скакуна, и куда он вынес султана за это время, страшно было даже подумать. Изуродованные, некоторые так вообще разорванные на куски тела возле оврага совершенно однозначно говорили о судьбе Мурада IV, но озвучивать свои мысли по этому поводу никто не спешил.

Собственно, думать на ЭТУ тему не хотелось никому. Уж очень скользкая она была. Все уцелевшие руководители похода собрались у разрушенного моста и, перекликаясь через овраг, будто торговцы на базаре, начали совет. Первым делом избрали руководителя, раз падишах, прибежище мира, как и назначенный им главнокомандующий, исчез войско не могло оставаться без командира. Старшим из присутствующих оказался я нычеры агасы (командующий янычарами) Зуграджи-баши, его и избрали временным командующим, до возвращения в войско повелителя. Ну не шейх-уль-ислама же выбирать для руководства войском! Хоть он и выше по статусу главы янычар, водить армии в бой – не его обязанность. Тем более, следуя за халифом на относительно близком расстоянии, он был сброшен взрывной волной с лошади, пострадал при этом и, возможно, по политическим причинам на совещании не присутствовал. Сказался больным.

Объявить султана погибшим никто все еще смелости не набрался. Пока решили отправить в Стамбул гонца с вестью о пропаже падишаха и продолжающихся его поисках. Никто не сомневался при этом, что такой гонец, скорее всего не один, уже вовсю скачет к Порогу Благоденствия, спеша доложить властной Кеслем-султан, что ее сын, повелитель мира, погиб. В халифате и райя из горных деревушек знали, что валиде-ханум не выпускала из виду ничего важного из происходившего в стране.

Естественно, провели расследование. Мост перед проходом по нему проверялся и был признан безопасным для нахождения на нем султана. Всех, кто был причастен к этому осмотру, немедленно повесили. Многие заметили, что взрывы были не на мосту, а возле него. Теперь в этих местах зияли черные, воняющие порохом и, удивительное дело, горизонтально направленные воронки, узкие и глубокие. Немедленный и тщательный осмотр показал, что кто-то вырыл их заранее, а сверху завалил камнями и залил цементом, превратив в подобия каменных пушек, направленных жерлами на мост. Судя по телам, воронки были забиты порохом, а снаружи – каменно-железной картечью. При взрывах вся их сила оказалась направлена не вверх, как у обычной пороховой мины, а на мост.

– Но как им удалось взорвать свои дьявольские мины так вовремя? – гадали все. – Великий падишах ехал не спеша, но должен был находиться на небольшом мосту совсем недолго. Угадать поджог фитиля так точно – невозможно! Кто-то решил пожертвовать своей жизнью и караулил у моста с огнивом наготове? Но янычары их бы заметили и задержали. Более тщательный осмотр места происшествия выявил чуть поодаль от каждой воронки ямы-схроны, воняющие мочой. Видимо, именно там сидели убийцы, карауля жертву. Расстояние между воронками и ямами было небольшое, покушавшиеся рисковали попасть под удар из воронки на противоположном берегу. Вероятно, когда дым от взрыва накрыл берега, а вокруг разразилась паника, убийцы вылезли из своих ям и смешались с воинами. Но вот как они смогли вызвать взрывы так вовремя?

Вскоре из ближайшего селения привезли местных жителей. Те рассказали, что уже несколько недель по окрестностям шастали франки, представившиеся купцами из Венеции, но ничего, кроме еды, не покупавшие. Именно они оплатили ремонт моста (замену подгнивших досок настила и укрепление берегов – нищенски одетый турок показал пальцем на каменные холмики над сработавшими минами). Стало ясно, кому надо мстить. Присутствовавшие знали, что Мурад после победы над Персией планировал наказать Венецию. Но разобраться, каким образом мины взорвались так точно, почтенная комиссия не смогла. Да и не тем у многих ее членов были заняты головы. Гибель султана, в которой никто не сомневался, несла новые опасности и соблазнительные перспективы. Глупо и опасно не обдумать их заранее.

Между тем ларчик открывался просто. Каждый из пластунов, сидевших в засаде, имел возможность наблюдать мост. Султана все они видели неоднократно, поэтому узнали легко. Узнали и… дернули за веревочки, каждый свою. От этого не открылась дверь в домик бабушки Красной Шапочки, отворились ворота в ад для султана Мурада IV. Шнуры эти, хорошо замаскированные, вели к минам, точнее, к прочно закрепленным в нескольких пудах пороха колесцовым замкам. Такие устройства были известны уже давно и заслуженно считались надежно срабатывающими, но дорогими и требующими нежного обращения. Веревочка не могла быть слишком длинной, пришлось рисковать и устраивать логова в опасной близости от мин. Однако храбрецам повезло. Мины сработали, никто из них от картечи не пострадал. Пока дым клубился над оврагом, все они вылезли из ям, прикрыв их опять плетенками, обмазанными глиной, и смешались с паникующей толпой. Пока в османском войске наводился порядок, террористы тихонько слиняли из него. Опознали султана казаки не одновременно, поэтому и взрывы прозвучали вразнобой.

Во время церемонии похорон (ее проводил оджак имам, главный мулла янычар, шейх-уль-ислам выходить из своего шатра по-прежнему не желал) погибших в этой трагедии вне водяного потока обнаружили среди трупов тело капуджибаши. В момент взрывов он находился вдалеке от султана и пострадать от них не мог. Ран на его теле не обнаружили и решили, что он умер от горя по пропавшему повелителю. Для прошедшего огонь и воду и нестарого еще, полного сил мужчины это было… странно, но чего только в мире не бывает. Опытные воины, янычары не знали о таком способе убийства, как удар длинным шилом в ухо. Это ноу-хау было подсказано диверсионной группе попаданцем и прекрасно сработало. На то, что еще утром в сторону Стамбула отправился новый любимец покойного капуджибаши ага Селим с несколькими десятками бостанджи, внимания не обратили тем более. При такой хлопотной службе частые командировки – норма. Нетрудно было догадаться, что их послали с очередным шелковым шнурком. В другое время офицеры обязательно погадали бы, по чью душу отправил султан Селима, но сейчас им было не до того. Все переживали гибель султана и прикидывали возможные варианты собственной судьбы. Между тем отъезд Селима имел прямое отношение к судьбам всех жителей халифата, да и Европы в целом.

* * *

Скрыть свое волнение сегодня Селиму было очень трудно. Предстояло начать дело, которое должно было перевернуть мир, взорвать проклятый османский халифат. Он перекинулся взглядом с пластуном, остававшимся для убийства капуджибаши, и пошел собирать свой отряд. Подчиненным он объявил, что удостоен великой чести от самого повелителя и верит, что они не подведут своего командира в исполнении воли падишаха, прибежища мира. Те, глядя на разволновавшегося агу, дружно выразили готовность отдать свои жизни за халифа всех правоверных. И тогда началась скачка. Сумасшедшая, на пределе собственных сил и конских. Лошади – не люди, им не дано выносить такие усилия, даже когда скачешь одвуконь. Дважды приходилось менять лошадей – в условленных местах отряд бостанджи ждала конная подмена. Скакали все светлое время суток, вставали затемно и, как только небо утром начинало сереть, опять неслись к Стамбулу. Не останавливались даже для совершения дневных намазов – Селим помахал перед отрядом свитком, якобы разрешающим им во время выполнения этого задания такой грех. Двое не выдержали темпа, их оставили на дороге, добираться потихоньку самим. Иногда не выдерживали до замены кони, их также бросали на дороге.

На первом же привале один самых молодых в отряде, совсем еще безусый Муса, не выдержал и спросил:

– Ага-эффенди, куда так спешим?

Селим заметил, как насторожили уши остальные янычары отряда.

«Их поддержка мне может очень понадобиться в Серале… Пожалуй, стоит приоткрыть краешек моей задачи. Ведь, если что пойдет не так, их казнят вместе со мной».

– Выполняем личное указание султана. Из его собственных уст, да пребудет вечно над ним благословение Аллаха. Всем, если не опозоримся, будет большая награда. Понимаете? Не от меня, не от капуджибаши, даже не от енычеры агасы, а от САМОГО ПОВЕЛИТЕЛЯ!

Ребята прониклись. И гонка продолжалась в прежнем темпе – без единой жалобы, без единого вопроса.

Первая часть задуманного удалась, никто их по пути не обгонял. На случай появления более быстрого, чем они, гонца у Селима был однозначный приказ на его уничтожение. Но догони их отряд янычар, его подчиненные вряд ли согласились бы вступить в бой с товарищами. Поэтому он подгонял и подгонял – лошадь под собой, подчиненных, но прежде всего самого себя. И успел. Янычары – не татары и даже не казаки, чтоб скакать по сотне верст несколько суток подряд. Поэтому до столицы добрались на исходе пятых суток. Все к этому времени заметно исхудали, лица от непрерывной скачки обветрились и пропылились, глаза горели сумасшедшинкой. Яркая прежде одежда стала похожа на серые нищенские тряпки казаков. Нормальный человек давно бы свалился от таких нагрузок прямо на дороге и заснул, где упал. Селим и почти все его подчиненные выдержали. Теперь предстояло выполнить главное – то, ради чего и была эта скачка.

По пути Селим часто трогал накрепко притянутую поясом кожаную сумку, в которой лежали свитки-фирманы со всеми положенными подписями и печатями. Наверное, и покойный уже капуджибаши не смог бы выявить в них неправильностей, настолько хорошо они были подделаны. Сначала он удивился, когда ему дали вместо одного целых четыре. Но, выслушав объяснение, понял – и здесь задумавшие это великое дело проявили удивительные ум и предусмотрительность. Не помог бы ему никакой султанский фирман в отсутствие Мурада в столице. Сначала необходимо было расчистить проход, а уже потом идти по нему. Кожа сумки, Аллах знает почему, казалась ему теплой и… живой. Прикасаясь к ней, он ощущал поддержку свыше и утверждался в вере, что все пройдет, как задумано.

По Стамбулу скакать карьером или галопом неразумно, пришлось перейти на бодрую рысь. Но и при резком снижении скорости приходилось то и дело подбадривать плетью для освобождения дороги слишком неповоротливых или невнимательных горожан. Один из попавших под раздачу раскричался, что этого так не оставит и будет жаловаться самому султану. Вероятно, плеть обожгла кого-то важного, но в свете грядущих событий неприятностей от разряженного хлыща Селим не испугался. Как любит говорить один из его новых друзей: «Снявши голову, по волосам не плачут!»

Уже на подъезде к дворцу свалился с лошади, словно мертвый, любопытный Муса. Селим глянул на распростершегося на земле парня, чье бесчувственное лицо смахивало на лик умершего от долгой и тяжелой болезни, и скомандовал его дружку, Исмаилу, также с видимым трудом удерживавшемуся в седле:

– Останься с Мусой, придет в сознание, помоги добраться до казарм.

И, не оглядываясь, понял ли его одуревший от нечеловеческой усталости Исмаил, продолжил путь. Цель была близка, и мешкать, рисковать в последний момент он не желал.

Показав один из фирманов страже, проехал во дворец. А тут, надо же, навстречу идет по каким-то своим делам Капы айяс (главный белый евнух).

– О, а у меня к тебе дело есть! – не стал скрывать своей радости Селим. Глянув, кто его так приветствует, евнух этой радости не разделил. Его до этого сморщенное в задумчивости лицо (морщинистость и некоторая бабскость, да простят меня дамы, были весьма характерны для этой категории служащих дворца) напряглось и помрачнело.

– Чего тебе? – быть грубоватым в общении с офицерами ему позволяли не только собственный высокий статус в иерархии, но и известная всем близость к уху валиде-ханум, игравшей последние десятилетия в халифате очень значимую роль.

Селим широко улыбнулся в ответ и вытащил из сумки на поясе свиток с фирманом.

– Вот прямо из рук Грозы всех неверных получил, туфлю его разрешено было поцеловать. Но, сам понимаешь, на улице ТАКОЕ разворачивать нельзя.

Капы айяс поклонился до земли свитку и пригласил идти за собой. В помещении, где оказалось несколько его подчиненных, он повернулся ожидающе к Селиму. Ага бостанджи немедленно вручил фирман тому, кому он и был предназначен. Евнух опять поклонился, на сей раз в пояс, поцеловал свиток и развернул его. Прочитав, выронил на пол и в ужасе уставился на янычара.

– Эээ… – только и смог выдавить из своего перехваченного страхом горла гроза сераля. Пока он читал, двое подчиненных Селима зашли ему за спину. Один немедленно, привычно ловко накинул на толстую морщинистую шею шелковый шнурок и отточенным движением захлестнул его на горле. Евнух попытался просунуть под удавку пальцы, чтоб вдохнуть такой необходимый ему сейчас глоток воздуха, но попытка ему не удалась. Он похрипел немного, посипел, испортил свои атласные штаны и атмосферу в комнате непотребством. И умер.

– Стоять! – гаркнул Селим, увидев попытку одного из подчиненных покойного выскользнуть из комнаты. – Все, кто попробует дать знать о случившемся валиде-ханум, лягут рядом с ним. Такова воля Непоколебимой опоры веры!

Любителей спорить с человеком, провозглашающим приказ султана, в Османской империи никогда не было много. Можно даже сказать, это был исчезающий вид. Здесь и сейчас их не оказалось совсем. Оставив рядом с трупом для его обезглавливания и пригляда за евнухами двух своих янычар, ага бостанджи выспросил, где можно встретиться с главой черных евнухов, и пошел туда. Блюда для голов при Мураде редко пустовали, и казненный уже не успеет пожалеть, что блюдо будет простым. Серебряные полагались только для носителей звания визиря.

С черным евнухом, таким же толстым и морщинистым, но с кожей иссиня-черного цвета, справились также легко. Выступать против приговоров султана тогда было не принято точно так же, как против визитов НКВД в середине тридцатых годов ХХ века в другой стране. Даже вооруженные и имеющие за спиной подчиненные им воинские части, люди послушно сдавались и умирали.

Предъявив соответствующий фирман, Селим прошел со своими людьми во двор, где располагалась «Клетка» – небольшой домик, в котором обычно содержали принцев-Османов. В месте, полном жаждущих мужского внимания девушек, – без женской ласки, в точке бьющей бурным ключом жизни, – ежеминутно ожидающие смерти. На весну тысяча шестьсот тридцать восьмого года там находилось двое. Дядя Мурада IV Мустафа I и не только единокровный, но и единоутробный брат султана Ибрагим.

Мустафа был уникален. Он единственный из известных истории султанов, кто сам просился в отставку. И получал ее, оставаясь в живых, аж два раза. Дважды Мустафу возводили на престол, и оба раза он перебирался оттуда обратно в «Клетку». В отличие от остальных принцев, он чувствовал себя здесь комфортно. А что кормил рыб в Босфоре золотыми монетами вместо крошек… так каждый имеет право на странности. Править из-за совершенной неадекватности Мустафа не мог в принципе. В первый раз он за три месяца спустил годовой бюджет на подарки поставившим его людям. Его несамостоятельность, неспособность к управленческой деятельности вынудили руководителей оджака, корпуса капыкуллу, заменить сумасшедшего на племянника, сына правившего до него Ахмета. Но Осман II оказался слишком умным и волевым, чтобы быть марионеткой, за что и был убит. На престол посадили опять Мустафу. Второе его «правление», от которого он отказывался как мог, продлилось пятнадцать месяцев и вспоминалось всеми пережившими как затянувшийся кошмар. В Стамбуле воцарился беспредел, причем принес его в столицу не уголовный элемент, а призванные охранять спокойствие в городе янычары. Они принялись грабить всех, у кого было что грабить. За эти месяцы сменилось шесть Великих визирей, попытка его матери, откровенно неумной женщины, взять бразды правления привела к распространению хаоса на всю страну. Пришлось янычарам, очень любившим Мустафу, свергать его снова и сажать на трон одиннадцатилетнего Мурада. У него хоть мать дурой никто не считал. До тридцать второго года власть в стране принадлежала именно ей и ее фаворитам. Потом Мурад перехватил бразды правления и проявил себя как выдающийся, хоть и очень жестокий и склонный к разгулу, государь. Долгое время Кеслем-султан удавалось сохранять жизнь нескольким принцам-Османам, но к весне их осталось двое.

Второй, Ибрагим, был пока ничем не примечательным молодым человеком. То, что он неумен и безволен, в нашей реальности проявилось позже. Мурад и у нас отдал приказ о его казни, но валиде-ханум тогда смогла убедить Великого визиря и диван оставить Ибрагиму жизнь. Служившие прежде всего Кеслем-султан, а потом уже Мураду евнухи для предотвращения вмешательства матери султана и были казнены. Селим со своими людьми стремительно подошел к «Клетке». Защищавшие ее евнухи заслонили ему проход.

– У меня фирман повелителя о казни его брата! – поднял вверх бумагу Селим.

– Мы должны посоветоваться… – замялись стражники.

Ага бостанджи кивнул стоящему рядом янычару, и тот вывалил из мешка под ноги стражи две головы бывших евнухов-начальников.

– Вот фирман Падишаха Вселенной о казни всякого, кто попытается мне воспрепятствовать! – Селим поднял другой свиток.

Несколько мгновений помявшись, евнухи разошлись в стороны, освободив проход. Селим, а вслед за ним и его люди вошли в «Клетку». Комнату, где содержался Ибрагим, нашли легко. Там они обнаружили очень встревоженного, бледного и полного молодого человека в богатой одежде. Увидев, кто вошел, он откровенно запаниковал.

– Нет, нет… не надо! Я жить хочу, я еще не жил! – скорее забормотал он, чем закричал. Селиму стало жалко парня, несмотря на происхождение, всю жизнь проведшего в заключении, а последние годы – в ежеминутном ожидании смерти. Но именно этот молодой мужчина мог стать знаменем врагов, центром их объединения, и он легко подавил возникшее сочувствие к обреченному. Помощники аги быстро схватили принца, накинули на шею удавку, и его не стало. Убедившись, что Ибрагим мертв, Селим повернулся и пошел прочь.

У входа мимо них в «Клетку» проскочила, оттолкнув замешкавшегося янычара, полная немолодая женщина в богатейшем шелковом платье, полупрозрачном белом чарчафе, стоившем немалых денег, и увешанная баснословными драгоценностями. Все поняли, кто это, и ей не пытались помешать. Валиде-ханум узнала о предстоящей казни сына, но воспрепятствовать ей уже не успела. Слишком поздно доложили, да и способности к бегу у нее давно были… пониженные. И вскоре из «Клетки» раздался ни с чем не сравнимый вой. Волчица застала мертвым любимого волчонка… Несколько мгновений спустя вой сменился надсадным криком, перемежаемым безумными причитаниями по-гречески. Селим плохо знал этот язык, но ни на миг не усомнился в одном: если они не уберутся отсюда вовремя да попадутся на глаза валиде-ханум, одним лишь проклятием матери, потерявшей от горя рассудок, дело не кончится.

Злые, дико уставшие, бостанджи постарались как можно скорее уйти. А Селим – единственный из всех – при этом тщательно скрывал злобную усмешку. Благодаря его усердию в халифате остался только один Осман, да и тот сумасшедший, не способный оставить потомство. Огромную империю ждала борьба за власть.

«Туда ей и дорога. В пекло!»

 

Эхо события

Март – апрель 1638 года от Р. Х

Известия о казни Ибрагима и гибели Мурада расходились кругами по планете. Неравномерно, но быстро. Где-то в Западной Анатолии они встретились. Многие не хотели верить в произошедшее. И не только из преклонения перед Османами: существовала еще одна причина, по которой людям в халифате страшно было даже подумать об этом. О бесплодии и безумии Мустафы знали все, легко было догадаться, что на троне предков он долго усидеть не сможет. Одновременная гибель обоих братьев оставила страну без правителя и легитимного преемника, а значит, претендентов на престол будет много, и между собой они точно не поладят. Начнется война за власть, причем гражданская, между своими. И, как и все гражданские войны, жестокая. Наверняка обрадуются враги Османов и… набросятся на плохо защищенные границы, ведь войска пойдут внутрь страны для выяснения, кому быть султаном и халифом, чей род возглавит самое могучее государство исламского мира.

Сначала самые дальновидные, потом просто умные, стали перебираться на новые места жительства. С окраин – бежали в центр, Стамбул; из столицы, за которую, как нетрудно было предвидеть, будут бороться претенденты на верховную власть – переезжали на тихие окраины. Люди, остро чувствуя грядущую опасность, неодинаково, зачастую с диаметрально противоположными выводами, оценивали перспективы различных провинций султаната стать ареной борьбы за власть. Немалое число имеющих средства и возможности предпочло перебраться в земли франков, благо с ними у страны был сейчас мир.

В сильнейшее возбуждение пришли послы иностранных держав. Еще бы, такое изменение в политическом раскладе! Если казнь наследника просто волнительна и требует немедленной отсылки гонца в метрополию, то пришедшая вслед весть о гибели султана… повергла весь дипломатический корпус в шок. Глубокий и сильный. Немедленно были отправлены новые гонцы, а дипломаты начали наводить справки у знакомых чиновников и строить предположения о дальнейшей судьбе Оттоманской империи. Перспективы для многих государств, в том числе общих границ с османами не имеющих, выглядели светлыми и многообещающими. Впрочем, никакие взятки сейчас прояснить ситуацию не могли. Османские чиновники и сами пребывали в состоянии шока и тяжелейшего расстройства. Даже попавшие на высокие посты после долгой службы в боевых частях, что при Мураде было скорее нормой, чем исключением, выглядели потерянными и беспомощно разводили руками.

– Все в руках Аллаха! – единственно внятная часть их ответов о будущем страны. Некоторые из них тут же начинали наводить встречные справки о возможности переехать в страну, дипломат которой вел с ними разговор. Вместе с семьей и родственниками. У людей, многим из которых неоднократно приходилось смотреть в глаза смерти на поле боя, во взгляде сквозила растерянность, а у менее стойких – откровенный страх перед будущим.

Столицу затопила волна слухов, и, в отличие от морских волн, она способствовала не тушению пожаров, а разжиганию страстей. Обстановка в Стамбуле стала стремительно накаляться. Встревоженные и испуганные люди становятся опасны для окружающих и самих себя, а успокаивать их никто не думал. Не до того было начальственному люду.

Особенно остро новость восприняли в столице Священной Римской империи германской нации, Вене. Именно империя долго была главным врагом османов в Европе. Естественно было ожидать, что император немедленно начнет подготовку похода на юг, для возвращения потерянных земель. Но он не мог этого сделать. Мощнейшее государство Центральной Европы прочно застряло в развязанной им же самим войне. Вроде бы уже совсем выигранная, с разгромом всех врагов на поле боя, она никак не желала прекращаться, не видно было этому пришедшему в Европу ужасу ни конца, ни края. Двадцать лет европейцы увлеченно убивали друг друга, изничтожая все вокруг.

Не обошла беда и имперские земли – даже окрестности Вены разорялись врагами. Сменивший на престоле католического фанатика-отца Фердинанд III, сын двух близких родственников (его мать Мария-Анна Баварская вышла замуж за кузена эрцгерцога Фердинанда, старшего сына своей тетки), но человек неглупый и небесталанный, с удовольствием заключил бы мир. Однако вызванный его папашей джинн разрушения никак не желал убираться обратно в бутылку. Теперь другие страны добивались своих целей в этой всеобщей бойне, не желая считаться с интересами империи. Пресечение династии у соседей давало прекрасный шанс Габсбургам отодвинуть границы подальше на юг, подмять под себя богатейшие земли, но для этого надо было развязать себе руки на севере. Вене срочно понадобился мир. Но признавать переход Лотарингии к Франции, а нескольких земель Северной Германии к Швеции император и его окружение готовы не были.

В Швеции, чьей королеве Кристине, дочери великого Густава-Адольфа, было всего лишь одиннадцать лет, продолжалось фактическое царствование канцлера Акселя Оксеншерна. Вместе с родственниками он имел большинство в регентском совете. Не только королева, мать Кристины и вдова Густава Адольфа, иностранка, но и его брат были отстранены от власти. Канцлер держал все нити управления в своих твердых, уверенных руках. Армия этой скандинавской страны воскресла после страшного разгрома тридцать четвертого года при Нимегейне. Отказавшись поначалу от нереалистичных амбиций покойного короля по завоеванию Германии целиком, он пытался подмять под себя как можно большую часть Северной Германии и все побережье Балтики, сделать это море «шведским озером».

Экономически слабая Швеция держала огромную армию только благодаря французским субсидиям и регулярному ограблению немецких, австрийских, чешских земель. Бесконечная война, с одной стороны, истощала государство, с другой – позволяла сбросить агрессивных и активных людей, вечно создающих проблемы внутри страны, в армию. Между тем чем дальше, тем больше канцлер Швеции проникался великодержавными идеями покойного короля. Пока события в Оттоманской империи впрямую шведов не коснулись.

Дружный тандем из Ришелье и Людовика XIII уверенно вел Францию к доминированию на континенте. Поздно вступившая в войну и чуть было не вышибленная из нее поражениями от опытных испанских и имперских войск, Франция быстро набирала военный вес, ее руководители смотрели в будущее с оптимизмом, несмотря на многочисленные проблемы, терзавшие страну. Бунты крестьян, восстания знати, недовольство третьего сословия – убойный коктейль для любого государства, сколь бы сильно оно ни было. Среди французов того времени великий Ришелье вызывал большей частью отнюдь не любовь и уважение.

Захапав Лотарингию и округлив владения в Италии, французы уже подумывали о разделе Германии со шведами. Как раз в начале марта эти страны подписали договор о продлении войны минимум на три года. По крайней мере, без взаимной договоренности о необходимости ее прекращения. Уход династии Османов с неизбежными разборками за власть вызвал в Париже разочарование и тревогу. Здесь давно уже считали Оттоманскую империю важным союзником. Исчезновение такого противовеса империи, пусть и потенциального в данный момент, Ришелье не радовало.

Испания, уверенно вползавшая в тяжелейшую гражданскую войну сразу в двух провинциях, ставшая терпеть поражения во Франции, даже при постоянном ухудшении положения во Фландрии, к миру готова не была. Голландцы по-прежнему блокировали устье Шельды для фламандской торговли и требовали свободы торговли в испанских колониях, на что никакое испанское правительство пойти не могло, а французы захватом Лотарингии перерезали прямой путь во Фландрию по суше. На море давно доминировали голландцы, и для испанцев подобное положение было нетерпимым. По крайней мере, таково было мнение герцога Оливареса, ввязавшегося в тяжелейшую войну под предлогом защиты целостности важнейшего союзника – империи. Мысль, что лучше ходить дольше по неудобному маршруту, чем, делая то же самое, еще и воевать с сильным противником, пока в мозги правящей элиты в Мадриде проникнуть не могла. Пока.

Голландцы, ввязавшиеся в безнадежную авантюру принуждения Испании к открытию ее колоний для голландских купцов, продолжали бессмысленно истощать собственные силы в войне во Фландрии. Закопавшись на фландрских полях, лидеры страны проявили воистину кротовую близорукость. Они активно участвовали в левантийской торговле, и известие о пресечении династии Османов их встревожило. Война всегда и везде заметно усложняет ведение бизнеса, здесь это особенно хорошо знали. Но впрямую интересы Нидерландов гибель султана и его наследника задевала не слишком сильно. Левантийская торговля для страны была далеко не главным источником товаров и доходов.

Карл I продолжал, совместно с архиепископом Лаудом, реформы в англиканской церкви по приближению ее к католическому идеалу. Неприятие таких перемен большинством населения короля не смущало ни в малейшей степени. В Шотландии дело шло к непризнанию над собой его власти. Из-за разгона парламента финансовое обеспечение правления скатилось к заведомо недостаточному минимуму. Реагировать на какие-то проблемы расположенной бог знает где Оттоманской империи ему было не по средствам, да и недосуг. Даже Карл не мог не ощутить раскачивания трона под собственным седалищем. Широта кругозора в таких случаях сильно сужается.

Венеция в отличие от Голландии в значительной степени жила именно левантийской торговлей. Отсюда и внимание к событиям в Стамбуле было самым пристальным. Посольство республики тщательно отслеживало события в Оттоманской империи, не жалело денег на шпионаж. Поэтому из иностранцев именно в их миссии, вероятно, первыми узнали сначала о казни Ибрагима, а несколько дней спустя о гибели султана. Поначалу эти события лишь встревожили и взволновали дипломатов, немедленно отправивших извещения о случившемся в метрополию. Сообщения посчитали противоречивыми.

С одной стороны, это печально, что у важнейшей для страны левантийской торговли появятся проблемы. С другой – набор силы Оттоманской империей при Мураде внушал дожу Франческо Эриццо и сенату нарастающее беспокойство. Вопрос, куда поведет султан войска после победы над персами, для венецианцев был далеко не праздным. Приходившие из Стамбула сведения указывали на возможность удара по республике св. Марка.

Известие же, пришедшее в посольство из нескольких независимых источников, что янычары однозначно считают виновниками гибели султана именно их, повергло всех дипломатов и присутствовавших в Стамбуле венецианских купцов в панику. Как будут поступать янычары в этом случае с теми, кого сочтут повинными, ни у кого сомнений не было. Бегство венецианцев из Стамбула и пределов Оттоманской империи началось немедленно. Сначала выехали купцы и их наемный персонал, потом, после коротких колебаний, покинули страну аккредитации дипломаты. Из других западноевропейцев их примеру последовали единицы. Те венецианцы, которые по жадности или по глупости не поспешили отплыть домой, были выловлены вскоре остававшимися в столице янычарами и самыми зверскими способами публично казнены на радость алчущей крови толпе. Сильно не повезло купцам и путешественникам, застигнутым этим известием во внутренних областях халифата. Из них выжили единицы, в основном – успевшие принять ислам.

Естественно, такое малое количество казненных не удовлетворило жажду справедливости у стамбульской толпы. В ее понимании за смерть султана, официального сообщения о которой все еще не было, требовалось отомстить всем неверным. Толпа пошла на штурм кварталов, где жили франки, под которыми понимались все западноевропейцы. Янычары, призванные охранять спокойствие и порядок в городе, возглавили этот штурм. Несмотря на героическое сопротивление, все жители этих кварталов, вне зависимости от пола и возраста, погибли. Женщины и девочки, не успевшие покончить с собой, за исключением уж совсем малышек – умерли под разгоряченными искателями справедливости. Мужчины ушли из жизни в бою, если сражались, или на плахах и колах – если не посмели защищать свою жизнь. Оставшиеся при штурме живыми успели позавидовать погибшим.

Нельзя сказать, что они погибли напрасно. Своей смертью бедолаги невольно спасли живших в Стамбуле местных христиан. Во многих других городах халифата, за неимением франков, убивали и грабили греков, армян, коптов, болгар и сербов… кое-где досталось даже весьма утесняемым в Венеции евреям. В конце концов, пророка они не признают, денег у них возмутительно много, запрещенным ростовщичеством занимаются – можно и наказать за это. И шли на штурм «не своих» кварталов озверевшие толпы, и гибли в городах и селениях халифата ни в чем не повинные люди. Резня пришла даже раньше начала схватки за власть.

В Москве известие о гибели династии Османов приняли неоднозначно. С одной стороны – сгинувшие Османы были врагами, их вассалы, крымские татары и ногаи, ежегодно несли на Русь смерть и разорение, уводили русских людей в полон. Исчезновение такого врага – безусловно к выгоде государства. С другой стороны, Османы были легитимными правителями, признанными всеми другими государями. Причем государями высшего ранга, не какими-нибудь герцогишками. Посему Михаил ощутил искренне сопереживание и сожаление. Их гибель – безусловный повод выразить сочувствие, только кому?

В Речи Посполитой и Великом княжестве Литовском смерть проклятых агарян порадовала подавляющее большинство людей. В который уже раз король и коронный гетман попытались организовать большой поход на юг, на сателлита Османов, Молдавию, чьи богатые земли давно манили некоторых магнатов. Но у них опять ничего не получилось. Большая часть правящего класса страны была довольна сложившимся положением, уверена в могуществе собственной армии, победа над Московией и почетный мир со шведами убедили их в этом еще раз. А доверять королю Владиславу наем новой армии для похода считалось рискованным, вдруг он попытается использовать ее для захвата реальной власти в стране? Посему здесь порадовались и… успокоились. А зря.

В самом халифате особо необходимо выделить реакцию в трех местах: Румелии, Восточной Анатолии и Египте. Не обращать на них внимания у претендентов на власть не получилось бы, там были свои армии. Меткого выражения Мао «Винтовка рождает власть» в те времена знать никто не мог, но нечто подобное приходило на ум многим пашам. Немалое их число имело среди предков принцесс османского дома. Однако для претензий на власть куда важнее было иметь войска, чем больше, тем лучше.

Египетская армия на данный момент была небольшой, но сохранившийся корпус мамелюков при желании мог легко ее увеличить до значительных размеров. Пока никаких антиосманских действий оставшиеся без бейлербея мамелюки не предпринимали. Посылка гонцов на родину предков, Черкесию, призывавших сородичей прибыть в Египет, легко объяснялась их желанием помочь армии халифа, как и срочное строительство на египетской верфи боевых каторг.

Собиравший в Эрзеруме армию для похода на Багдад Гюрджи Мехмед-паша после прихода к нему печальных известий предпринял самые решительные и энергичные меры по ускорению процесса. Всем вдруг засомневавшимся очень прозрачно намекнули, что промедление может им стоить головы. Большинство бейлербеев намек поняли. Вопреки первоначальным планам, Мехмед, грузин по национальности, спешно послал посланников в Черкесию, Мингрелию и Имеретию за войсками и дополнительными средствами. Своих соотечественников он знал, поэтому согласен был на их вклад в войну не воинами, а наличностью. А вот тяжелая черкесская конница ему срочно потребовалась в максимально возможном количестве. Теперь армия готовилась уже не к осаде и штурму крепости, а к полевому сражению.

Еще недавно возглавлявший подготовку янычар Мехмед-паша хорошо знал, что для этого надо делать и какие изменения в состав армии необходимо вносить. Ему катастрофически не хватало тяжелой конницы да хорошо подготовленной пехоты не доставало. Срочно стали нанимать отряды секбанов, добровольцев-наемников, без придирок принимая всех желающих. Лишь бы имели ружья и умели стрелять. На обещанную щедрую плату клюнули жившие вокруг армяне и курды, потом стали подтягиваться турки и арабы. Гюрджи надеялся, что уже через пару месяцев у него азапов (стрелков из огнестрела) и гонюллиян (вооруженных иноверцев) будет больше, чем янычар в стамбульской армии. Но будут ли у него эти месяцы?

Так же поспешил с увеличением своей и без того немалой армии Еэн-паша, бейлербей Румелии. Мурад, опасаясь неожиданного нападения имперцев, эту армию в войне с Персией не использовал. Султан даже не решился бросить ее против обнаглевших казаков и взбунтовавшихся татар. Теперь Еэн мог выставить в поле более чем стотысячное войско, почти столько же могли выставить вассалы Осман, буджакские ногаи, Трансильванское, Молдавское и Валашское княжества. Те пока резких телодвижений не делали, хотя, как на подбор, были людьми решительными и незаурядными.

Наличие таких сильных в военном отношении вассалов серьезно осложняло жизнь румелийским бейлербеям. А тут, как на грех, все три княжества и орду возглавляли очень сильные личности. К немалому облегчению Еэна-паши, султан приказал казнить Кантемира Арасланоглу, главу буджакской орды и силистрийского пашу. Под надуманным предлогом (по пьяни его младший сын прирезал в Стамбуле собутыльника) известного христианофоба обезглавили в прошлом году. Естественно, не за провинность одного из многочисленных сыновей, а из желания успокоить власти Речи Посполитой, сильно покойника не любившие. Для уже покойного султана мир с поляками был во время войны с персами очень важен, он предпочел избавиться от беспокойного паши. Тем более тот, как и крымский хан, ослушался повеления халифа и в поход на Персию не пошел.

Однако князья по-прежнему сидели на своих местах, в Трансильвании – Георг Ракоци I, в Молдавии – Василий Лупу, в Валахии – Матвей Бессараб. Никому из них Еэн не верил ни на грош, но сменить их не имел возможности. Оставалось утешаться тем, что друг друга они ненавидели больше, чем османские власти, и опасаться их сговора против халифата вряд ли стоило. Чтобы вмешаться в борьбу за власть в султанате, румелийскому бейлербею необходимо было заручиться их поддержкой. Переговорами об этом паша и занялся.

 

В ожидании и сомнениях

Анатолия, 26–28 шавваля, 1047 года хиджры

Катастрофа расколола войско на две почти равные половины. Посовещавшись, перекрикиваясь через овраг, паши решили, что раскинут невдалеке от разрушенного моста два лагеря. Чем и озаботили вынужденных остановить свой марш на Багдад подчиненных. Растерянность, поиски пропавшего султана, похороны погибших и переговоры верхушки войска о временном установлении новой иерархии и ближайших планах на будущее заняли весь день. К вечеру второго дня саперы восстановили мост, дав возможность начальству совещаться дальше в шатре, а не вопя во весь голос у оврага. В связи с неопределенностью сложившегося положения лагеря решили оставить на старом месте, по обеим сторонам рокового оврага. Один Аллах знает, куда прикажет двинуть войска новый султан, Ибрагим? На Багдад или обратно, в Стамбул? А пока направили на поиски пропавшего султана дополнительно еще несколько сот добровольцев, заявивших об умении плавать и нырять.

На поиск подозрительных венецианцев по всем дорогам были посланы отряды суварилери. Обсудив возможные пути бегства предполагаемых убийц, решили, что вряд ли они будут скакать на восток или север, поэтому на эти направления направилось по одному отряду, для очистки совести, на юг же и запад поскакал по несколько отрядов, чтоб не выпустить врагов за пределы халифата. Посланным было приказано выискивать людей прежде всего в богатой франкской одежде, но и остальных на дороге путешествующих спрашивать, кто они такие. Подозреваемых или просто сомнительных людей задерживать и доставлять сюда, к месту покушения.

Первые тела пропавших во время взрыва стали находить уже к концу следующего дня. Несколько янычар, сложивших головы одновременно с султаном или чуть позже, при его поисках, вынесло на берег в месте крутого поворота речки. Мурада среди них не обнаружили, ныряния в том месте плававших как дельфины воинов, большей частью греков по происхождению, помогли найти еще два тела. Однако первыми ставшие жертвами халиф и Дели Хусейн Паша как сквозь дно реки провалились! Послали еще десяток янычар в Стамбул с вестью о продолжении поисков и надежде найти Светоч правоверных живым. Хотя в разговорах один на один все признались друг другу, что таких надежд не питают. Уж очень страшно выглядели погибшие на берегах оврага.

Убедившись, что повелителя в том месте нет, начали поиски вниз по течению. К немалому облегчению искавших, уровень воды в реке стал заметно падать. Наконец к вечеру пятого после катастрофы дня во временный лагерь пришло известие, что вроде бы искомое тело найдено. Гонец сообщил, что оно, правда, без головы и правой руки и с нехваткой на левой руке двух пальцев, на которых были драгоценные перстни. Опознали тело скорее по обрывкам одежды, чем по приметам на самом теле, очень уж оно было изувечено. Да и обитатели реки уже успели им полакомиться. Высочайшее положение погибшего не смутило их ни в малейшей степени, кожу со всех обнаженных частей тела успели объесть, а взрыв сжег или сорвал немалую часть надетого на султана в тот роковой день.

Доставили тело, возможно принадлежавшее султану Мураду, в лагерь только на шестой день, раздувшееся, ужасного, непереносимого вида и особенно запаха. Сопровождавшие его янычары сообщили, что в момент нахождения вонь от тела исходила умеренная, но за проведенное вне воды время оно сильно раздулось, а уж запах усилился многократно. Сапоги и шаровары как султанские уверенно опознали несколько близких повелителю человек, посему решили, что найденное тело принадлежит именно падишаху, мир ему в раю с гуриями. После чего халифа по-быстрому захоронили. Эту церемонию проводили все священнослужители во главе с шейх-уль-исламом, уже почти оправившимся от ран, полученных в день гибели султана. Да, теперь можно было сказать, что Мурад IV погиб. Немедленно была собрана делегация к его наследнику, принцу Ибрагиму. Но ей тронуться в путь было не суждено. К войску прибыл гонец из Стамбула с известием, что по приказу уже покойного султана Мурада принц Ибрагим был удавлен.

Да, это была новость так новость. Закаленнейшие бойцы стали походить на пришибленных палкой селян. Естественно, отправление делегации отложили и сели думать. Сразу вспомнили о выехавшем в Стамбул отряде бостанджи, о погибшем, так и не успев им рассказать об этом поручении капуджибаши бостанджи. Не обошлось без сетования на нелюбовь покойного повелителя к своим братьям, из-за которой вся страна оказалась в таком тяжелом положении.

Воины капыкуллу служили Османам всю жизнь, для них эта служба стала не столько способом добычи пропитания, сколько смыслом жизни. Смыслом, наполненным великим содержанием – распространением власти повелителя правоверных на все страны и народы. Их с детства растили в убеждении, что нет доли счастливее, чем служить Османам и все погибшие на этой службе попадут прямиком в рай, к гуриям. И вдруг Османов не стало. Как быть дальше?

Конечно, сразу вспомнили о принце, точнее султане в отставке, Мустафе. Он был несомненным Османом и имел все права на трон, но… Воистину здесь содержалось огромное НО. Самый последний водонос или копающийся в земле как навозный жук турок знали – Мустафа безумен и бесплоден. Опять сажать его на трон означало ввергать страну в великие беды и расстройства. Замужем за пашами и визирями жило несколько тетушек и сестер Мурада и Ибрагима, в гареме росло несколько его дочерей. Однако, по обычаям, женщины Османов не имели права на трон. Призвали на совет шейх-уль-ислама с ближайшими помощниками. Они согласились с таким мнением – отдавать трон женщине, или даже ее мужу, нельзя. Как и не стоит гневить Аллаха, сажая на престол безумца.

Все знали, что покойный султан желал оставить трон одному из принцев Гиреев. Вспомнили и о якобы существовавшем со времен присоединения Крыма к Османскому султанату договоре, по которому в случае пресечения династии Османов их власть наследуют Гиреи. Весь вечер и большая часть следующего дня ушли на поиск других вариантов, но ничего лучшего придумать не удалось. Было решено, что поход на Персию стоит прекратить и всем войском вернуться к Порогу Благочестия. Там выбрать из Гиреев нового султана и уже с ним во главе идти на подлых франков из Венеции, мстить за предательское убийство своего падишаха.

Имя будущего султана пока на совете не называлось. Гиреев на западе Анатолии было как мышей в амбаре, выбрать из них достойного не представлялось сложным. Хорошо известно было, что этот древний род, восходящий к сотрясателю Вселенной Чингизхану, уже более полутора столетий служил как верный вассал Османам. Многие великие победы за это время были связаны с помощью татар в битвах.

Был в войске Гирей и в этом походе. Ислам Гирей прибыл после поражения от своего родственника-бунтовщика Инайета. Мурад поначалу хотел казнить неудачника, но потом смилостивился и приблизил к себе. Присутствовал он и на совете, посвященном обсуждению будущего халифата, проявив при этом скромность и похвальное немногословие. После решения о передаче трона Гирееям он развил бурную деятельность, встречаясь с высшими командирами войска, прежде всего из оджака, корпуса воинов-рабов. Встречаясь один на один, он призывал их голосовать за него, проверенного и верного союзника.

– Ведь и Гиреи разные бывают… Вы меня понимаете? Есть прямые предатели, как Инайет, отказавшийся вести войска на помощь армии Османов, есть просто бездельники, привыкшие жить в подаренных им милостью падишаха поместьях. А главной военной силе Османов необходимо, чтобы страну возглавлял надежный, преданный человек, доказавший свою верность не на словах, а на деле…

Естественно, он обещал разные блага. Как для корпуса капыкуллу, армии в целом, так и для собеседников лично. Кое-кто обменялся мыслями и сведениями по этому поводу, и выяснилось, что ни разу Исмаил не обещал одну должность двум разным людям. Это сразу подняло его шансы на избрание султаном. Но путь до Стамбула был еще долгий, было время и обсудить предстоящие выборы, и прикинуть имена возможных соперников Исмаила Гирея. Не всех устроили его посулы, а обещать каждому пост Великого визиря он не мог, чтоб не прослыть лжецом.

Таинственные убийцы же будто растворились в воздухе. Никаких следов коварных франков, подстроивших убийство султана, найти посланным на их поиски отрядам не удалось. Нельзя сказать, что они никого не поймали, у каждого отряда были привезенные с собой подозрительные личности. Но даже поверхностное рассмотрение вынудило допрашивавших отпустить их с миром. Среди них не было ни одного франка. А казнить своих же мусульман или даже армян там, евреев посчитали излишним.

– За смерть падишаха ответят все франки, проживающие в их проклятом городе! – решили янычары. – Уничтожим всех, тогда и убийцы наверняка не уйдут от расплаты.

* * *

Проскакавшие мимо двух арб, одна с сеном, другая с соломой, медленно тащившихся на север, конники капыкуллу – суварилери не обратили на них внимания. Ехавшие на повозках бедняки ничем не напоминали описанных свидетелями богатых франков-венецианцев. Да и мудрено было связать этих, по внешнему виду затюканных, турок с иноземцами. Между тем в арбах ехали именно устроители покушения на султана. Все они в свое время отбыли несколько лет здесь в рабстве, и сыграть косноязычного неграмотного крестьянина для них было легче легкого. Выполнив приказ, они не кинулись прочь сломя голову, а, переодевшись в укромном месте, потихоньку двинулись на север, где возле небольшой рыбацкой деревушки им предстояло преобразиться еще раз – в опять бедных, но уже не турок, а греческих рыбаков. После чего отплыть на греческом рыболовном (точнее – рыболовно-контрабандистском) суденышке на север. Как раз в Азовском море ко времени их прибытия должен был полностью исчезнуть лед.

Очень важно было навести янычар на ложный след, венецианский. Таким образом, хотели ли воевать в республике св. Марка или нет, им придется стать союзниками казаков в этой войне. Нарождавшейся Вольной Руси вряд ли удалось бы выдержать войну один на один с Османской империей. Даже при грядущем вскоре значительном увеличении территории и численности населения.

 

Срачкороб и черт

Капельник 7147 года от с.м. (март 1638 года от Р. Х.)

Азов стоит на высоком левом берегу Дона. Весной в половодье это спасает город от затопления, в других местах низкий левый берег тогда превращается в огромное озеро. Река, в другое время не слишком многоводная, после таянья снегов становится чрезвычайно широкой и весьма глубокой. Ненадолго, правда. Но капитальное строительство на Левобережье было возможно только на бог его знает откуда появившейся возвышенности.

Эта особенность – высокий берег – стала серьезной помехой для нетерпеливцев, каждый день спускавшихся на лед, оценивая его прочность. По календарю зима уже кончилась, а деньги, награбленные в прошлом году, у многих исчезли задолго до весны. Все говорили, что в этом грабительском сезоне добыча будет еще большей, и казаки с огромным, просто иссушающим (нечем было залить, не водой же, в самом деле) нетерпением ждали его начала. А ледоход все не начинался. Вот и скользили по кручам вниз, к реке, отчаянные любители чужого имущества, затоптали до состояния плотной ледяной корки, стоившей нескольким нерасчетливым перелома руки или ноги. Однако никого это не остановило.

Среди тех, кто почти ежедневно проверял состояние ледяного покрова на реке, был и Аркадий. Увы, волнение, сжиравшее его после прибытия вести о смерти Мурада и Ибрагима, не исчезло. Тому было несколько причин, главная – совет атаманов твердо вознамерился идти в поход на Стамбул. Чисто с пацанской целью – грабить. Воспользовавшись его же собственной наработкой, сделанной зимой от нечего делать, они намеревались нагрянуть в один из богатейших городов мира в момент отсутствия там османского войска.

Да, для человека из двадцать первого века оказаться в веке семнадцатом – очень серьезное испытание, в том числе – сенсорным голоданием. Привыкнув поглощать огромное количество информации, Аркадий порой чувствовал себя здесь как рыба на берегу. Нечего было читать, а об Интернете или хотя бы зомбоящике можно было разве что помечтать.

«Да… иметь бы такого партнера из будущего, как герой одного отвратно написанного романа… что-то там про окна, кажется, в названии было. Герой из двадцать первого века шарится по Сети и сбрасывает инфу в прошлое, а тот обеспечивает его материально – кладами, зарытыми в условленном месте. Богатая идея, только писано было дурацки. Мне бы поток необходимых сведений из прошлого ох как не помешал, сколько проблем сразу снялось бы… а то роемся с Иваном в моей дурной голове и нужного найти не можем».

Вот от нечего делать и предложил зимой атаманам составить планы походов на все окружающие земли, на всякий случай – вдруг пригодится? Попутно, гордясь вниманием уважаемых людей, попаданец рассказывал о войнах будущего и прошлого, далеко не все знали даже о сражении под Каннами. Так сказать, проводил ликбез. Атаманам тоже было чего вспомнить, поэтому вечера проходили интересно и плодотворно.

Среди прочих прожектов была и неожиданная атака на Стамбул. Во времена Сагайдачного казаки уже разоряли его предместья, Аркадий считал, что в отсутствие султана с войском можно пограбить и сам город. Для неожиданности налета он ввел в план диверсионно-террористические придумки из будущего. Каторжный, успевший посидеть за веслом османской галеры, подробно рассказал о всех трудностях подхода к городу через пролив. Это с палубы круизного теплохода он кажется недлинным и легко проходимым, для кораблей века семнадцатого Босфор нередко становился могилой.

Получилось как раз по поговорке: «Хотели – как лучше, а получилось – как всегда». План атаманам так понравился, что, когда на дворе запахло весной, они дружно постановили его осуществлять.

Сто раз себя проклявший попаданец пробовал их отговорить, но посвященные закусили удила. Все доводы и попытки сдать назад, доказать авантюрность и огромную опасность такого мероприятия натыкались на непреодолимую преграду – разбойничью психологию собеседников. Да, атаманы имели богатейший военный опыт, все без исключения (другим тайну попаданца и не доверяли) были умными людьми, прекрасно, намного лучше самого Москаля-чародея умели просчитывать риски и способы их снижения. Однако призрачный блеск золота султанской казны напрочь ослепил рыцарей с большой дороги, ни о чем другом теперь они и думать не могли.

При попытках уговорить их отказаться от опаснейшего мероприятия Аркадий как на стену наталкивался.

– Да и не в такие походы ходили! Один на десятерых, а здесь зато добыча будет…

– Не пугай, казака смертью не испугаешь!

– Да хрен с той жизнью, если удастся туркам бороду в Царьграде подпалить!

Вполне осознавая авантюрность предприятия, собеседники мысль о его отмене в свои головы пускать не хотели.

«Да у них глаза оловянными становятся, когда говоришь о проклятом налете. Никакие доводы до их бандитских мозгов не доходят и, судя по всему, не дойдут, как ни старайся. Как же, у лисы есть возможность забраться в курятник! А то, что выбраться из него проблематично будет… начхать! Уже чуткие носы чуют одуряющий запах курятины, уши слышат квохтанье петуха… тьфу! Сами же мне рассказывали, как тяжело плыть против ветра в кишке Босфора, но… слов нет. Остается пойти в церковь и поставить свечку за успех предприятия. Хотя сильно сомневаюсь, что Господь будет потворствовать грабительским амбициям».

Ни у кого так и не встретив понимания, Аркадий прекратил бессмысленные уговоры и решил отправиться в набег сам.

«Никакие нервы столько ожидания не вынесут. То есть, может, у кого-то и выдержат, но не у меня. Да и проконтролирую бандюганов, чтоб прихватили там не только деньги, но и другие важные вещи».

Еще одной серьезной причиной для беспокойства была неопределенность с датой набега. Весьма важную роль в нем атаманы отвели зажигательным ракетам, для создания паники в городе и отвлечения добрых горожан, среди которых было много бывших янычар и вояк. При должной организации стамбульцы казачий десант могли просто затоптать и порубить на мелкие кусочки даже без султанского войска. Именно разработанная попаданцем система отсечения ограбляемых районов огнем и предрешила саму возможность осуществления его плана.

Все ингредиенты для производства псевдонапалма у Аркадия были. Срачкороб давно смастерил корпуса ракет. Но еще осенью удалось установить, что эффективность воспламенения этого чертова зелья заметно падает от хранения. Уже через месяц оно вдвое менее зажигательно, чем в первый день после производства. В чем здесь была проблема, установить пока не удалось, но, посовещавшись, ракетостроители решили делать свои изделия непосредственно перед походом, где их будут использовать.

Вот и маялись друзья, ходили на лед, проверяя его состояние. Ждали погоды, хоть и не у моря, а у реки. Теперь попаданец мог, опираясь на собственный опыт, утверждать, что нудиться у реки ничуть не легче, чем у моря.

Не могли не заметить взбаламученного состояния своих шефов и джуры. Естественно, и они стали переживать и шептаться по углам, строя предположения о причинах некоторой неадекватности (раздражительности, похудения, нежелания заниматься привычными делами) непосредственных командиров. Увидев, что его собственный нервотреп передается окружающим, Аркадий решил развлечь молодежь не только рассказами о разных имеющихся в мире диковинах, но и позабавить их. Как раз ему пришла в голову история о причинах нежелательности появления Срачкороба в аду.

* * *

Натолкнул на идею попаданца необычный вид кисета у друга.

– Слушай, Юхим, из чего твой кисет? Уж очень кусок епископской праздничной ризы напоминает.

– Обижаешь. Это я митрополита раздел, самого что ни на есть настоящего. Грека.

Услышав историю появления кисета, Аркадий подивился отмороженности сечевика – казаки в подавляющем большинстве были людьми очень религиозными, хоть и в своеобразной манере. Подумав, переговорил со Срачкоробом. Посоветовавшись, они окончательно выработали версию этой истории.

– Вот хорошо, что ты, наконец, это придумал! – не скрывал радости Юхим. – Меня уже несколько раз подпаивали и пытались выпытать, чем же я самому Сатане не угодил? А мне и сказать нечего. Теперь хоть приставать не будут.

– Неужели ничего придумать не мог?

– Мог. Только не так складно, как ты.

Аркадий невольно ухмыльнулся. Его тоже не раз выспрашивали об этом. Как простые казаки, так и атаманы. Собственно, именно расспросы и подвигли попаданца на размышления о приключениях друга с чертями.

«Если народ так хочет знать, надо ему рассказать. А то сам выдумает, да такое, что на уши не натянешь».

Друзья даже тайком от всех немного потренировались, обговаривая, кто и что будет говорить. Срачкоробу выступать в такой роли было весьма приятно, мысли о проблемах на ТОМ свете за подобное бахвальство его не тревожили совершенно.

Пока Аркадий шлифовал в голове детали и подробности рассказа и выжидал удобного момента для его обнародования, лед таки пошел. Пришлось бросить все и заниматься только производством горючей смеси и снаряжением боеголовок. Последнюю операцию производили сами разработчики, Москаль-чародей и Срачкороб, не доверяя никому. Джуры были задействованы в производстве отдельных компонентов смеси, так что им скучать в эти дни тоже было некогда.

Однако и после самой тяжелой работы можно, если хочешь, выкроить немного времени для общения. А уж молодежь, так и совсем время, потраченное на сон, потерянным считает. Джуры в очередной раз пристали к шефу, Москалю-чародею, с просьбой рассказать что-нибудь интересное. Тот, якобы сильно устав (впрочем, притворяться у него нужды не было, уставал Аркадий не столько от физических, сколько от нервных нагрузок сильно), предложил попытать насчет развлечений вертевшего в руках свой кисет Срачкороба.

– Дядьку Юхиме, роскажить, га?

– Хлопцы, майте совесть, я теж устав, трубку запалыты сил нэмае.

– Дядьку Юхиме…

– Ну, дядьку Юхиме…

– Ну что с вами сделаешь? – махнул рукой уже давно готовый к премьере этой истории Срачкороб. – Про що росказуваты?

– Про те, як вы самого Сатану посрамили! – выпалил Юрка, безусловный лидер среди помощников Москаля-чародея. Аркадий, честно говоря, немного опасался, что ребята, не раз осаженные по этому вопросу, не решатся его задать снова. Однако расчет на их немеркнущий интерес к такой тайне оправдался.

– И охота вам про нечистую силу слушать? – с заметной фальшью в голосе удивился Срачкороб. Ни для кого на несколько сот верст в любую сторону не было секретом пофигисткое отношение Юхима к любым опасностям и страсть к шуткам самого неприличного свойства. Поэтому любое морализаторство в его устах звучало неестественно.

– Охота!

– Да!

– Роскажить!

В желании выслушать историю о посрамлении нечистой силы джуры проявили редкостное единодушие.

– И не боитесь? Дело-то к ночи идет, а поминать придется самых что ни на есть поганых чертей.

– Не боимся!

– Рассказывай (выходцы из Руси Великой не склонны были тогда именовать кого-либо на «вы», кроме важнейших персон государства, в то время как на Малой Руси на «вы» принято было называть и отца с матерью)!

– Что вы храбрые хлопцы, я знаю, так ведь вроде и грех великий – уста поминовением такой нечисти осквернять? – вошел в роль Срачкороб. Правда, выражение лица у знаменитого шутника выглядело не нравоучительно, а, скорее, наоборот, соблазняюще.

– Ой, дядьку Юхиме, мы за вас отмолим грех, только расскажите!

– Точно, отмолим!

– И свечку поставим!

– В Святогорском монастыре отшельника попросим грехи отмолить!

– Та что вы, хлопцы! Я ж не за себя волнуюсь, за вас. За ваши души невинные! – искренне возмутился Срачкороб. Хотя, учитывая место проживания джур и занятие, ими выбранное, называть их невинными… хм… разве в сравнении с ним самим. Чтоб достичь его уровня греховности, им, всем вместе, предстояло не один год грешить интенсивно и разнообразно. Место и занятие, выбранное их родителями, подобному времяпровождению способствовало. – А мне после шутки над апостолом Петром уже никто не поможет. Пропала моя душенька!

Вот последняя фраза прозвучала неожиданно сильно и искренне.

– Дядьку Юхиме, мы за вас Божью матерь попросим!

– Точно! Она всех добрее и к божьему уху доступ имеет! Помолимся все о твоем прощении! Только расскажи, как ты чертей посрамил.

– Дядьку, роскажить…

– Ну, ладно, уговорили, – сдался с видимой неохотой Срачкороб, в котором явно пропал великий актер-комик. («Хотя… почему пропал?») – Только потом не упрекайте, что на ночь о таком речь завел.

– Не будем!

– Слушай, какие упреки, говори быстрее!

Джуры затихли, да так, будто в слух превратились.

– Это случилось после одного похода. Ходили, значит, мы на чайках к крымскому берегу. Н-да… удачно, значит, сходили. Знатную добычу взяли, кажись, и христиан из неволи сколько-то освободили… хороший поход был. Своих мало потеряли… да. Ну и получил я из добычи хорошую долю. Получил, значит, и… хм…

– Запили? – догадался Юрка. Угадать было легко, так как о пристрастии рассказчика (и большинства сечевиков и донцов) к борьбе с зеленым змием (методом выпивания всего спиртосодержащего в невероятных объемах) знали все. По единодушному мнению забредавших к казакам иностранцев, так больше нигде не пили. Крепкие люди выживали на фронтире.

– Ну… да, запил. Хорошо запил… ох, и погулял… – Весьма выразительное лицо Срачкороба приобрело мечтательное выражение, видимо, было чего вспомнить ему по этому поводу.

– Ну и? – не выдержал распаленный рассказом Мыкола наступившей паузы.

– Ты мне не нукай! Я тебе не кобыла, и ты меня в воз не запряг! – притворно обиделся Срачкороб. – Хочу – рассказываю, а не захочу – и не буду рассказывать.

– Дядьку, росказуйте!

– Дядечко Юхим, ну продолжайте!

– Действительно, Юхим, не мучай парней, видишь, как тебя внимательно слушают! – поддержал джур Аркадий.

– Ну, раз и ты просишь… – как будто нехотя согласился Срачкороб. – Значит… слушайте. Хорошо я тогда погулял… да все хорошее почему-то быстро заканчивается. Вот и у меня закончились деньги. А останавливаться не хотелось… н-да. Пропил всю одежу, кроме походной, что на мне была (жуткие вонючие тряпки), пропил коня… эх!.. – Все молча терпеливо ждали, пока рассказчик переживал воспоминание о потере боевого товарища. – Какой конь был, арабский жеребец, не бегал – летал… раненого меня в степи не бросил, а я… В общем, остались у меня тряпки, что на мне, и оружие. Сами понимаете, казаку оружие пропить – лучше утопиться.

Слушатели понимали. Несмотря на юный возраст, они уже успели насмотреться на похожие истории. Пропивший оружие казак обычно быстро опускался до бесштанного состояния и никаким уважением или сочувствием окружающих не пользовался. Жизнь его после этого была обычно тягостной до невозможности, одно утешение – короткой. Да и на хороший прием бесштанный на Сечи или в одном из донских городков рассчитывать не мог. Поэтому все уже знали лично людей, умудрившихся в прошлом пропить все, кроме оружия. Если у казака есть сабля, остальное, что ему нужно, он ею добудет.

– Да… значит, просыпаюсь как-то утром… или днем?.. Бог с ним, в общем, просыпаюсь, а голова… передать не могу, как болела. Казалось, чуть ее сдвинешь – точно взорвется, как горшок с порохом. Во рту… – Срачкороб задумался, подыскивая подходящие слова, крутя при этом пальцами правой руки перед собственным носом. – Во рту, стало быть, будто кто куренной нужник устроил – гадостно до невозможности. И сил нет совсем. Даже во двор выйти, водицы напиться. Да что там выйти, голову поднять не сразу смог. Приспичь мне тогда по-большому или по-маленькому – опозорился бы как малое дитя! А главное – похмеляться не на что. Потому как я скорее сдохну, чем саблю и пистоли с ружьем пропью. А больше ничего у меня и не осталось.

Он с самым серьезным видом обвел слушателей взглядом:

– Вот, хлопцы, до чего выпивка довести может. А потом и совсем мне худо стало.

– Так куда уж хуже? – не выдержал опять Мыкола.

– Хуже всегда может быть! – уверенно ответил Юхим. – Подыхал как-то один мой… знакомый на колу. На толстом, с перекладиной, под навесом, значит, чтоб подольше мучился. Скажете – куда уж хуже?

Задав вопрос, Срачкороб очень нехорошо улыбнулся. Ошарашенные слушатели смогли только покивать, представить, что человеку в подобных обстоятельствах может быть хуже, они не могли.

– Так вот, подошел к нему я, и ему сразу стало хуже! – Рассказчик победно оглядел обалдевших слушателей. – Да к чертям тот случай отношения не имеет. Хотя… попал-то тот гад наверняка в ад, уж очень… только вернемся к нашей истории. Так вот, к вечеру мне стало намного хуже. Откуда-то вылезло множество чертей и принялись меня щекотать. Были они совсем малюсенькие, с мизинец ростом, и зеленые, что свежая трава. Да вы, наверное, о таких случаях слыхали?

– Да!

– Батька рассказывал…

– А мне дядька…

Выяснилось, что о существовании такого вида, как маленькие зелененькие чертики, знают все. Причем от близких родственников, видевших их лично, зачастую неоднократно. Эта деталь повествования не могла вызвать удивления ни у кого. Сами джуры, правда, по молодости лет еще не удостоились знакомства с ними, но какие их были годы…

– Ну, сгоряча пытался я их руками ловить, да быстро понял, что гиблое это дело. Шустрые они – спасу нет, да и если исхитришься цапнуть по нему рукой, пальцы сквозь тельце проскакивают… да. Сатана их так от ловкачей предохранил. Только не на того они нарвались!

Срачкороб с хитрым прищуром глянул на слушателей и накрутил часть своего длиннющего уса на правый указательный палец.

– Вспомнил тут я про свой кисет.

Рассказчик показал всем сей важный для любого курящего предмет.

– Он у меня необычный, – в голосе прозвенела гордость. – Было дело, в одном походе поймал я монахов в Анатолии на укрывательстве богатых мусульман. Ну, монахам надавали по шее, а с их главного, настоящего, митрополита я праздничную парчовую ризу снял. Ох и убивался сердешный по одежке, говорил, что она в Иордани освящена, выкупить предлагал… только я не согласился. А тут нам удалось янычарского дервиша поймать, важного такого, они его за святого держали… мы потом большой выкуп получили, так с него я шелковые шаровары снял. Вот из ризы снаружи и шаровар внутри я себе и кисет сделал. Сам. Все пальцы исколол, но никому не доверил.

Кисет пошел по кругу для рассматривания. А Аркадий вдруг сообразил, что, скорее всего, в данном рассказе пока нет ни слова лжи.

«И до зеленых чертиков Юхим допивался не раз, и раздеть митрополита и видного суфия для него раз плюнуть. Н-да… если ТОТ свет есть, то нам, не только ему, но и мне, грешному, там не райские кущи светят. Руки по локоть в крови – это не про нас, мы порой из нее выныривали. И сколько там невинно загубленных душ… а сколько еще придется угробить… и ведь не отступишь, предательством такое действо будет».

Продемонстрировав свой кисет, Срачкороб продолжил:

– Значит, вспомнил я про него, – он потряс вместилищем табака. – Вспомнил, и дай, думаю, попробую хоть одного чертенка им поймать. А вдруг – получится? Подумал и сделал. Черти к тому времени совсем обнаглели и уворачиваться перестали. А я раскрыл кисет и раз!..

Сечевик сопроводил повествование демонстрацией своей удачной охоты на чертей.

– И не заметил, двоих или троих, но кисетом поймал. А сквозь освященную ткань они удрать не могли. Ох и забились они в нем…

Будто вспоминая что-то приятное («Вот актер! Большая сцена по нему плачет. Вместе с главными тюрьмами нескольких стран»), Срачкороб подержал упомянутый многократно предмет перед лицом на вытянутой руке, любуясь им. Все, как завороженные, также уставились на него.

– Хм… а уж как они там расчихались… да… табачок-то у меня крепкий, духмяный. Пока они там сидели, чих слышался непрерывный. Тоненький такой, маленькие же они, но звонкий и громкий.

Аудитория продолжала внимать рассказу, затаив дыхание. Даже Аркадий, собственно, и придумавший эту историю, порой начинал верить в услышанное.

«Но каков Юхим, как убедительно врет! Воистину великий актер в нем погиб. Его б к продаже каких-нибудь акций приставить – денег собрали бы больше, чем с грабежа султанской казны».

– Не успел я сообразить, что же мне с этими чертями делать, как в светлице появился еще один черт. Уже не маленький, с меня ростом, черный с проседью. И говорит: «Отпусти чертенят, мы тебе заплатим сто злотых».

Слова черта Срачкороб произне скрипучим и противным старческим голосом, после чего сделал паузу.

– Ну и?.. – ожидаемо не выдержал ее Мыкола. Ему в своем селе ничего подобного слышать не приходилось, он просто жил в этом рассказе.

– Опять нукаешь?! – гаркнул Юхим в ответ, но тут же сменил гнев на милость и продолжил рассказ:

– Глянул я на того черта, и такая меня обида взяла… Да что ж это, думаю, делается? Я, казак не из последних, чертей в плен взял, а ко мне на переговоры присылают какого-то замухрышку, адского дьячка, шелупонь. И деньги-то он предложил уж очень малые. Мы за суфия двадцать тысяч акче взяли, а здесь настоящие черти, да не один! Ну, думаю, я вам покажу, как казаков надо уважать!

Срачкороб поднял, на сей раз на уровень лица, сжатый кулак. И хотя размеры у него были не впечатляющими, не вышел знаменитый шкодник ростом и статью, посмеяться над этим жестом не захотелось никому.

– «Да кто ты такой, чтоб со мной разговаривать?! – говорю ему. – Да с таким ничтожеством и говорить не буду! Пусть ко мне явится кто-то из помощников самого Сатаны! Вот с ним и поговорю. Может, и душу свою ему продам».

– Как?! Душу – дьяволу? – в который уж раз не выдержал потрясенный услышанным Мыкола.

– Обещать – не значит жениться! – блеснул фразой из двадцать первого века Юхим. – Що я, зовсим з глузду зъихав, щоб душу губыты? Мени важный чертяка потрибен був.

Успокоив, таким образом, бывшего селянина с Малой Руси, он продолжил:

– От всех этих дел у меня тогда даже голова перестала болеть. Во рту, правда… но и соображать начал – как в бою. Да, важного черта пришлось ждать. Видно, занят был, или не сразу к нему того чертова дьячка допустили. Я и к колодцу успел сходить, водицы набрать, попил немного. Срыгнул ее, поначалу… да потом напился-таки. Но явился наконец еще один адский посланец. Этот был, сразу видно, больших чинов. Здоровенный, с Москаля-чародея ростом, но втрое шире, весь покрытый черной короткой шерстью, блестящей, будто натертой жиром, с длинными козлиными вызолоченными рогами… и копыта у него вызолочены были, тоже вроде козлиные. А уж брюхо… куда там Калиновскому. Таких и у самых вгодованных хряков не бывает.

Срачкороб снова сделал короткую паузу, будто вспоминая, чтобы передать произошедшее поточнее.

– А вот харя у него именно как у откормленного хряка была, лесного секача. Небось кто-то из вас секачей видел?

Видели все, о чем поспешили отрапортовать.

– Хорошо, что видели, значит, теперь знаете, как этот Везевул…

– Вельзевул, – «поправил» друга Аркадий.

– Ну, Вельзевул, – легко согласился Юхим. – Н-да… страшный черт, я немного, грешным делом, оробел, когда его увидел. Только пригляделся, у него вокруг головы мухи летают, как вокруг большой кучи дерьма. Ха, думаю, да и есть ты, по сравнению со мной, казаком, самое настоящее дерьмо!

Сопровождая сей нелестный для одного из ближайших помощников самого Люцифера вывод, казак решительно махнул рукой. Будь в ней его любимая сабля, и самому нечистому пришлось бы собирать себя из двух половинок.

– «Это ты меня звал, раб?!» – басом передал речь нового персонажа Срачкороб. – «Я, – говорю ему в ответ, – я тебе не раб, ты сначала мою душеньку купи. А пока твои подчиненные у меня в рабстве обретаются». Ох и не понравились ему мои слова… но стерпел. Дурак, думал, что я и вправду ему душу собираюсь продавать.

Знаменитый шутник хитро подмигнул слушателям.

– «Что, ты за свою паршивую душонку и освобождение двух никому не нужных недоумков хочешь?» – начал, значит, торговаться он со мною. Эхе, думаю, будь моя душонка такой безделицей, разве явился бы за ней такой важный пан? И говорю в ответ: «Сейчас покажу и чертят выпущу, только отвернись, мне в исподнее залезть надо».

Юхим сделал жест, будто сует руку за пазуху.

– И чего в этом стыдного? – удивился на сей раз Юрко.

– Да ничего! – легкомысленным тоном ответил рассказчик. – Просто стоял черт рядом со мной, нависая, будто утес, а мне надо было для задуманной каверзы, чтоб он ко мне задом повернулся.

– И повернулся? – с дрожью в голосе поинтересовался Мыкола.

– А куда ж ему деваться? А и не считал он меня опасным. Он – помощник самого Сатаны, огромный и неуязвимый, разве что кто из самых почтенных святых его мог бы одолеть. А я – маленького роста, грешник, вот и недооценил он меня. Правда, сначала глянул так, будто насквозь взглядом пронзил. И ничего опасного для себя не обнаружил. А потом, да, повернулся. Да… задница у него тоже как у хряка вгодованного, и хвостик тоже хрячий, маленький и закрученный. А вот ноги – скорее как у здоровенного быка… и сзади, честно говоря, страшновато выглядел.

– Ну и?.. – в который раз не смог сдержать нетерпение Мыкола.

– Выхватил я из-за пазухи кисет с чертенятами, развязал, отверстием к заднице приставил и сжал его в руке. Бесенята как выстрелянные и вылетели. Прямо большому черту в задницу. А я ее тут же перекрестил, чтоб не сразу вылезти могли.

– И от святого креста этот Вельзевул растаял? – предположил Юрко.

– Ха, жди. Такого разве что в чане со святой водой можно утопить. Да и где взять такой чан, чтоб он в нем уместился? Нет, на крещение он отозвался… как на укус комара. Правда, от проникновения внутрь чертят – вздрогнул. Повернулся ко мне передом, зарычал… думаю, все, порвет на кусочки.

– Почему не порвал? – отозвался впервые за вечер Боря.

– А Бог только знает. Может, Он, – Срачкороб ткнул пальцем вверх, – запретил нечисти трогать не продавшихся ей? Точно не знаю. Врать не буду, на кулачках я с ним драться бы не смог, уж очень здоров. Да он раз дернулся, второй, потерял грозный вид, глянул на меня как-то растерянно и исчез. Видно, в ад удрал. Что там дальше было, не знаю. Ко мне больше черти не приставали.

– А с малыми чертятами что приключилось дальше? – с жалостливой ноткой поинтересовался Юрко.

Срачкороб молча выразительно развел руками.

– Немного могу добавить к этой истории я! – вмешался в разговор Аркадий. – Насчет маленьких чертят ничего сказать не могу, не знаю. Зато вот про Вельзевула слыхать довелось. Ну… вы, наверное, слышали, что у некоторых характерников знакомые черти есть?

Вокруг все заулыбались и закивали. В таком подозревались многие колдуны, Васюринский и сам Москаль-чародей в том числе. Точнее, не подозревались, а считались победителями нечисти, обязавшейся им служить.

– Так вот немного погодя по аду пошел слушок, что у Вельзевула случилась какая-то беда. Стал он дерганый и сильно похудел. Люцифер, который его давно подозревал в интригах против себя, говорят, очень доволен был таким поворотом дела.

– А чего ж он запретил пускать дядьку Юхима в ад? – резонно поинтересовался Боря.

– Откуда мне знать резоны самого Сатаны? – пожал плечами уже Аркадий. – Разве…

– Что «разве»?.. Дядько Аркадий, не томите! – не выдержал уже Юрко.

– Мне подумалось: а может, он не хочет иметь рядом с собой такого шутника даже на сковородке?

Уже утром эту историю знал весь Азов, Аркадия Калуженин о подробностях расспрашивал. И что характерно, никакого скепсиса, несмотря на незаурядный ум, не проявил.

А осенью в иезуитском коллегиуме на полном серьезе прошла дискуссия на эту тему. Спорщики в запале перешли вскоре на личности, а потом дело дошло и до рукоприкладства, в котором сомневающиеся были биты сторонниками правдивости истории. Если есть Бог, то несомненно и существование дьявола и его свиты.

Следующий диспут уже рассматривал всерьез судьбу тех самых маленьких чертенят. И проблемы крупного беса. Но это совсем другая история.

 

Сомнения и споры

Азов, капельник 7147 года от с.м. (март 1638 года от Р. Х.)

«То от ожидания чуть крышу не снесло – никогда не думал, что буду так переживать по поводу… хм, работы. А теперь тронуться можно от попыток вложить капельку разума в головы атаманов. Кажись, совершенно напрасных. Любимое, тщательно выпестованное домашнее животное – жаба, большая, да что там, огромаднейшая и жутко зеленая, пересиливает без труда любые доводы. Чихать ей на логику и здравый смысл, если можно хорошенько грабануть! Дьявол, они же все равно потом, в подавляющем большинстве, награбленное быстро спустят или монастырям передарят. Но упускать шанс пограбить не хотят никак».

Ожидание вестей из Малой Азии и Стамбула вымотало Аркадия до предела. Недавно, умываясь, увидел в ушате воды свое отражение. Серебристые волоски в шевелюре и бороде… Еще осенью их было много меньше. Очень тяжело сидеть и ждать в неведении результата организованной самим же диверсии, от исхода которой так много зависит. Даже похудел за последние недели на несколько килограммов, хотя с деньгами, а следовательно, и с питанием никаких проблем не наблюдалось, в отличие от весны прошлой. Неизвестность сжигала его изнутри. Средства передвижения в этом веке существовали только на редкость неспешные, а информация распространялась людьми, которые на них путешествовали.

Ближе к концу капельника, то есть – марта, по местному, юлианскому, со славянским акцентом, стилю, по запорожскому календарю был уже квитень (апрель), в Азов прискакал гонец из устья Кальмиуса. Именно туда причалили греки, приплывшие с известием об удачном покушении на султана. Естественно, ни гонец, доставивший эту ошеломительную новость, ни подавляющее большинство казаков и не подозревали, что помогли владыке правоверных досрочно расстаться с жизнью их боевые братья, пластуны. Вопреки обычаям, и из атаманов об этом знали единицы.

Эту тайну было решено держать в секрете не меньше пятидесяти лет. Цифру назвал попаданец, рассчитывавший, что хоть несколько лет никто не узнает об этой провокации, наверняка смертельно опасной для всех венецианцев, находившихся в пределах Османской империи. Да, зная привычки янычар и легкость подъема толпы на разбой и грабеж, достаться там могло очень многим людям, к смерти падишаха никоим образом не причастным. Попаданец неоднократно внушал каждому из посвященных: их, не считая исполнителей, было чуть больше десятка. Сделать это избыточное число меньшим ему не удалось. Организация таких мероприятий требует огромных, по местным меркам, расходов, даже Хмельницкому или Татаринову выделить их единоличным приказом было невозможно.

А вскоре и гонец из Стамбула прибыл, также с радостной вестью. Ибрагим, последний из остававшихся в живых братьев султана, был удавлен по его приказу. Надо полагать, последнему в жизни. Аркадий невольно улыбнулся, вспомнив, как был потрясен этот грек, когда после своего доклада услышал, что еще раньше на тот свет отправился сам Мурад. Ошеломлен, поражен, но вот сказать, что обрадован… так, пожалуй, нет. А ведь из числа добровольных казацких помощников, значит, османов ненавидит. Попаданец не поленился позже расспросить Анастасиса о его чувствах и узнал, что одновременная гибель обоих Османов его сильно встревожила.

– Понимаете, атаман, Мустафа – совсем плохой. Глупый… не есть здоров… не умей править. Если он опять султан – нам там всем плохо быть. Моим детям, племянникам… убить, грабить могут. Страшно за… потом… – на жутком русско-украинском суржике с сильнейшим греческим акцентом рассказал о причине тревог грек. Видимо, он регулярно общался то с донцами, то с запорожцами и нахватался слов и от тех, и от других.

– Так переезжайте жить сюда, к нам, мы вас от османов защитим.

– О! Мы ехать сюда с радость, но боимся татар. Рядом с ними страшно есть жить. Вы, казак, очень смелый.

– А если татар не будет, приедете?

– …Ааа… как не будет?

– Да так, попросим их, они и уйдут. Совсем. Тогда будете переселяться?

Предположение, что татары с их неисчислимыми ордами грозных лучников могут вот взять и уйти, вызвало у попаданцева собеседника крайнее удивление. И нельзя сказать, что большое доверие.

– Когда уйдут, тогда, конечно, переедем.

«Вот так и в Европе с нашими агитаторами будет. Там, конечно, жопа натуральная, но перелазить, да с немалыми трудностями, в другую, не факт, что менее вонючую, желающих точно будут не толпы. Прежде всего, хотим мы или не хотим, надо решать татарский вопрос. Причем решать кардинально, благо теперь у нас для них не только кнут, но и пряник есть. Стоило бы поспешить, да как это объяснишь атаманам?»

Большой атаманский совет, в котором были представлены сразу три казачьих войска, шел уже не первый день. От донцов, запорожцев и гребенцов здесь присутствовали все авторитетнейшие личности. Некоторых из них попаданец предпочел бы видеть на виселице, знал об их будущем предательстве, но здесь-то они не успели проштрафиться, приходилось терпеть. Аркадий успел сорвать голос, разругаться вдрызг с несколькими торопыгами, не желавшими даже выслушать его аргументы, но ничего поделать с настроем казаков на большой грабеж не мог.

Зимой было разработано несколько планов на весеннюю кампанию. В том числе план по разграблению Стамбула. По его осуществлению даже успели провести значительную часть предварительной подготовки. Вообще-то столица Османов могла и подождать, никакие катаклизмы ей не грозили. А вот южные степи пригодны для боевых действий очень ограниченный срок. Следовательно, стоило, пока на юге турки, покровители людоловов, будут выяснять отношения между собой, разрешить здесь сразу две острейшие проблемы: татарскую и польскую. Тем более решить их было можно только во взаимосвязи, отдельно никак не получалось. Да и запас времени был очень мал. Но, услышав о возможности, кстати весьма рискованной, пограбить Царьград, атаманы как с цепи сорвались.

Даже большая часть запорожцев, которых, помнится, в начале двадцать первого века выставляли великими патриотами Украины, практически единодушно выступила за рейд на Стамбул. Авантюру, способную обернуться и поражением, после которого все остальные планы спокойно можно было списывать в утиль. Все попытки Аркадия доказать им неразумность этой атаки сейчас натыкались на твердокаменную уверенность атаманов, что: «Усэ буде добрэ» (Все будет хорошо)!

И чихать хотели знаменитые народные защитники на страдания того самого народа. Их с непреодолимой силой манили сокровища столицы Османов. В личной беседе попаданец спросил Хмельницкого, также выступившего за налет на Стамбул:

– А ты почему за морской поход выступаешь? Неужели не понимаешь, что это рискованно и неразумно?

– Понимаю. Будь моя воля, мы бы уже давно к Перекопу шли. Но я знаю наших атаманов и полковников. – Зиновий покачал головой. – Ни за что они не откажутся от возможности султанскую столицу потрясти. Не надо было этот план разрабатывать. Не имелось бы его – никто против похода на Крым слова не сказал. У ногаев и поляков тоже есть чего пограбить. Наоборот, благодарны бы они тебе были. А сейчас… спорить бесполезно, смирись. Дай бог, получится и на Босфор сходить, и другие твои задумки исполнить.

Между тем лед с Дона только начал сходить. Полного освобождения реки от него никак не приходилось, янычары успели бы вернуться в Стамбул, тогда его штурм был бы чистейшей воды самоубийством. Пришлось всем на возах и арбах переезжать к побережью Азовского моря, куда перешли корабли, зимовавшие в Темрюке. Сказать, что казацкий флот находился в полном порядке, не решился бы и заядлый оптимист. Построенные в значительной части из недосушенной древесины, галеры требовали куда более обстоятельного ремонта, чем успели сделать темрюкские и приехавшие к ним на помощь казаки. Но серьезных течей не было, мачты, реи, весла наличествовали в полном комплекте, еще и с запасцем, паруса не сгнили, а уж экипажи преисполнены такого энтузиазма, что хоть отбавляй.

Кстати, отбавлять-таки пришлось. На галеры и парусники все желающие не поместились, хоть забили их на уровне килек в консервной банке. Продовольствие для такой оравы брали из расчета на поход в один конец. Посчитали, что или там добудут еду на возвращение, или она им уже не нужна будет. Большая часть стругов и чаек была заблокирована льдом на Днепре и Дону, что, пожалуй, было и к лучшему. Весеннее Черное море весьма сурово к таким суденышкам, случись неожиданный шторм – беды их командам не избежать.

Недавно созданное бюро прогнозов дружно заверяло о стабильности погоды на ближайшие дни, однако за зиму оно уже успело несколько раз подмочить свою репутацию неверными предсказаниями, и доверия их прорицания у атаманов не вызывали. Немалому числу казаков пришлось остаться на берегу. Большей частью среди невезучих оказались новички и запоздавшие на общий сбор ветераны. Заметное увеличение обоих войск – гребенцам пришлось караулить калмыков и кумыков – позволило посадить на сотню судов около тридцати пяти тысяч человек. Половина – без существенного военного опыта. Серьезная, по меркам того времени, армия, правда, вряд ли бы выдержавшая столкновение в поле с любой из трех османских. Но в неожиданных налетах казакам не было равных, и они надеялись доказать эту истину еще раз.

Обычный для Черного моря северо-восточный ветер, бодрящий, но не слишком мощный, не штормовой, помог казацкому флоту добраться до пролива быстро. Оставалось только молиться Богу, чтоб он не усилился в самый неподходящий момент и не перетопил корабли в самый последний момент. Услышал ли Бог эти молитвы, или просто в его планах штормы на это время запланированы не были, но погода казаков не подвела.

* * *

Ждали, ждали, а как время пришло, выяснилось, что не готовы. Очень хорошо знакомая всем русским картина.

«Черт знает что! Опять все по пословице: «Как на охоту собираться, так собак кормить», или… ну, в общем, типа того. Корабли не доремонтированы, людей на них переправлять затруднительно, вооружения, ружей и сабель, не хватает».

В общем-то, положение недостаточной готовности к войне – норма почти для любой армии. А уж для стремительно растущей в численности казачьей, так по-другому и быть не могло. Не было здесь мощной промышленности для производства вооружения десяткам тысяч новобранцев. К счастью, многие приходили со своим оружием, большей частью, правда, сомнительного качества, но… за неимением гербовой, как известно, пишут и на туалетной.

У Аркадия прохудился правый сапог, и он напряженно размышлял, держа дырявую обувку в руке, а ля Гамлет череп Йорика, посылать ли к сапожнику джуру или отложить ремонт на потом, а в поход обуть берцы из двадцать первого века? Ботинки из далекого прошлого-будущего хотелось поберечь, не так уж много вещей у него оттуда осталось. Да и по непромокаемости вроде бы сапоги предпочтительнее сильно поношенных ботинок. С другой стороны – если сапожник будет спешить, то может капитально накосячить. Перспектива получить воспаление легких из-за промокших ног совсем не вдохновляла.

«Смех смехом, а ведь натурально: быть или не быть. Антибиотиков здесь еще не придумали, и когда их откроют, не известно. Хрен ее знает, какую именно плесень для производства пенициллина надо брать?»

Наверное, именно из-за этих интенсивных раздумий он и пропустил мимо ушей начало рассказа Срачкороба о его сборах на войну. Однако краем уха друга все же слушал, и что-то в его рассказе слух резануло.

– Извини, задумался и не расслышал. Что ты сказал?

– Значит, кинулся я, а залупы у меня не той системы. И калибр не тот, и длина. – Юхим выставил указательный палец, отмерив на нем сантиметра два большим. – Представляешь?! А если бы не проверил?

Увы, не только компьютеры с проклятой виндой могут зависать от некорректной информации. Аркадий с полминуты пытался понять, ЧТО было сказано, никак в этом не преуспел и переспросил:

– Что у тебя не той системы?

– Так говорю ж, залупы!

Срачкороб произнес последнее предложение громко, внятно и с экспрессией. Но вот смысла в нем попаданец уловить по-прежнему не мог. Названная часть человеческого организма у всех мужчин, кроме бедолаг-евнухов, лишенных ее совсем, имеется в единственном числе и замене не подлежит. По крайней мере, в семнадцатом веке. Превращать баб в мужиков или наоборот научатся в этом мире еще нескоро. Зависнув на этот раз где-то на минуту, Аркадий самостоятельно вышел из ступора – казак вам не паршивый комп – и растерянно проблеял:

– А у тебя разве их много? Не одна?

– Ну ты… ясное дело, не одна.

– А зачем тебе много залуп?

Юхим не смог скрыть растерянности от такого вопроса. Посмотрел на попаданца, как на больного:

– Идти в бой с одной залупой? Ты не заболел?

– Эээ… не знаю. Не уверен. Никак не могу понять: зачем могут понадобиться в бою залупы? – Голос у Аркадия при этом звучал далеко не бодро.

Срачкороб всплеснул руками и вылупил глаза:

– Ты… слушай, наверное, и правда заболел. Может, ляжешь отдохнуть? – Голос у него зазвучал душевно и сочувственно.

– Наверное… – Аркадий и действительно почувствовал себя не в своей тарелке. – Только сначала объясни мне, зачем в бою могут понадобиться залупы? Ты что, стрелять ими собираешься?

– Как ты любишь говорить, АБАЛДЕТЬ! А на хрена еще они нужны?! Ты же сам их выдумал!

– Я-я-я?..

– А кто еще?!!

Юхим полез в свой походный сундучок, которым обзавелся по совету друга, и достал из него большущий кисет, типа мешочков, которые шила мама Аркадия для содержания в них гречки или пшена. Мешочек при этом глухо звякнул. Распутав завязывавшую горловину веревочку, Срачкороб достал оттуда горсть пуль Минье. Выполненных в форме колпачка и немного похожих на многократно упомянутую им часть мужского организма. Аркадий скорее сравнил бы их с неким резиновым изделием, здесь, ввиду отсутствия резины, пока неизвестным.

Помотав головой, как конь, отгоняющий мух, попаданец согласился.

– Действительно, абалдеть. Писец. Полярный, толстый и пушистый. Не знал, что пули Минье так называют. Не знаешь, давно ли и кто придумал?

– Вроде недавно. А кто придумал… бог его знает. Значит, из казаков кто-то. Хорошее имячко. Мне нравится.

– Да… чувство юмора здесь… – Аркадий опять помотал головой. Затем вспомнив, что пули Нейсслера для гладкостволок имеют вид шара, насаженного на конус, с тревогой спросил: – А как другие пули называют?

– Для ружей?

– Да, для ружей.

– Грибами.

– Фу… я уж испугался, что их х…ями обзовут.

– Та какие же из них х…и? Короткие они очень, казаку такое концом стыдно и называть. Да и похожи они на маленькие грибы. Не замечал, что ли?

– Да не обращал внимания. Слушай, а не выпить ли нам немного, пока мы не в походе?

– Почему двум лыцарям и не выпить, если хочется. Но ты правда не больной?

– Правда, правда.

И выпили. Действительно понемногу, перед походом нажираться не стоило.

 

День «Д». Вообще-то ночь, да и почему «Д»? Скорее «А» или «П»

Истамбул и его окрестности, 16 Зуль-Ка’да 1047 года хиджры (1 апреля 1638 года от Р. Х.)

Прекрасным кажется Стамбул для людей, увидевших его со стороны Мраморного моря. Белокаменные мечети и дворцы с сияющими куполами и крышами как бы плывут над водной гладью, тонкие минареты вонзаются в небо. И даже издали невозможно усомниться в искусстве людей, их выстроивших. Однако при ближайшем знакомстве город сильно проигрывает. Большая часть домов, оказывается, кое-как слеплена из глины, соломы и навоза, в лучшем случае – сбита из дерева, улицы темны, не мощены и грязны даже с точки зрения европейца семнадцатого века. А города Европы того времени отнюдь не отличались чистотой. Воистину один Аллах знает, почему мусульмане так склонны истолковывать призывы Магомета содержать себя в чистоте только в отношении собственных тел. Бань в Стамбуле около четырехсот, и банщики работают не покладая рук. Здесь грязных и вшивых европейцев с жителями столицы Османской империи сравнивать было невозможно.

Знаменитый путешественник Эвлия Челеби описал его как «…бесподобный город, центр великого халифата и обитель счастья Стамбул». И множество людей самых разных вероисповеданий с ним соглашались. По крайней мере, в отношении необыкновенной внешней привлекательности этого города. Правда, для невольников, отловленных людоловами, которых большей частью привозили именно сюда, слова об обители счастья выглядели злой издевкой. Но кого интересует мнение неудачников?

Не поддавалась сопоставлению с европейской и безопасность улиц Стамбула. Суровые кадии беспощадно, в полном соответствии с нормами шариата, производили суд над преступниками. Воров на душу населения здесь было в десять раз меньше, чем в Париже или Лондоне, убийства же случались на стамбульских улочках и вовсе редко. Один из славящихся своей мудростью повелителей постановил, что если убийцу быстро найти не могут, то преступниками считаются все жители квартала, в котором найден труп. Казнить их, по своей неизъяснимой милости, он не повелел, но штраф приказал с них брать настолько огромный, что убийцу не находили КРАЙНЕ редко.

Кадиям в судопроизводстве вторили руководители иноверческих общин Стамбула, пользовавшихся невероятной для других стран автономией. Естественно, ни чистота, ни безопасность не светили тысячам иноверцев, попавшим в неволю. Но где, скажите мне, говорящее имущество принимали за людей? Тем более мусульмане считали, что в рабстве находятся только неверные собаки, не желающие принять свет истины. Те, кто принимал ислам, обычно из рабства освобождались. Что, конечно, не означает свободы для женщин, ставших чьими-то женами или наложницами. Да и мужчинам приходилось доказывать свою полезность новому обществу.

День для столицы мира – большинство жителей иначе свой великий город и не мыслили – выдался хлопотным. В бухте Золотой Рог сосредоточились, помимо обычного для крупного торгового перекрестка великого множества купеческих судов, десятки военных кораблей султанского флота. Причем не только привычные для Черного моря галеры, но и огромные трехмачтовики галлиполийской постройки. Позже их назвали бы линкорами, но в те времена линейная тактика боя между эскадрами еще не была изобретена. Имелась у недавно назначенного верховного капудан-паши пара трофейных галеонов, несколько шебек и поллук. Однако основной частью военного флота оставались по-прежнему кадирги, калите и баштарды, весельные суда – галеры.

Ни для кого в городе не было секретом, что готовился большой поход против богомерзких казаков. Они опять принялись опустошать черноморское побережье Анатолии и, видимо, с помощью шайтана сумели нанести поражение доблестному флоту султана. Послать на них армию из-за войны с еретиками-персами повелитель не мог, но и терпеть их безобразия не собирался. Все осенние и зимние месяцы шло интенсивное строительство на Галатской верфи, лились или снимались с крепостей для новых кораблей пушки, заготавливался в огромном объеме порох, закупался свинец. Готовился достойный ответ на эту наглую выходку. Черное море должно было опять стать османским.

Правда, теперь, в связи с гибелью султана от рук венецианских наемников, никто не сомневался, что флот двинется на франков, чтобы страшно отмстить им за невиданное преступление. Пока же новопостроенные корабли спешно оснащали всем необходимым. По городу прокатилась волна арестов среди криминальных элементов – были-таки в городе и они – и иноверческой бедноты. Лучшими кандальниками для галер у османов издавна считались русы или франки, но их в данный момент в большом числе было взять неоткуда. Приходилось выкручиваться и приковывать к веслам тех, кто оказался под рукой.

Давно ходили среди горожан, не только православных, но и мусульман, слухи о грядущем захвате Стамбула пришельцами с севера. Все чаще об этом говорили не как о просто возможном, а уже считали неизбежным, как восход или закат солнца. Азартные люди стали делать ставки на то, какое количество народу при этом погибнет и будет уведено в неволю. Судя по фигурировавшим в пари цифрам, стамбульцы сильно преувеличивали возможности казацкого флота и пристрастие казаков к убийствам. Менее ста тысяч жертв грядущей катастрофы не называлось никем. Забавно, что от венецианцев никто подобных подвигов не ожидал. Их, как и прочих франков, не боялись совершенно.

Большое беспокойство в жизнь горожан вносили моряки. Шум от постоянных выяснений отношений, пьяные вопли, даже неуместные в мирном городе выстрелы тревожили слух жителей Стамбула постоянно. Греческие забегаловки в Пера работали круглосуточно. Вопреки строжайшему запрету Корана, моряки были склонны напиваться или обкуриваться до состояния потери разума и устраивать безобразные драки. Как между собой, так и с оберегавшими покой горожан стражниками и янычарами. Пропив все свои деньги, некоторые из них пытались добыть средства для продолжения гульбы вечным на все времена «гоп-стопом». Стамбульцы начали роптать, что еще месяц такой жизни, и казакам тут делать будет нечего. Всех состоятельных людей ограбят либо моряки, либо янычары, собиравшие дополнительный налог на организацию похода против неверных.

Случилось в городе и еще несколько важных, но совершенно не замеченных горожанами событий.

* * *

– …Счастья и процветания вашему дому, и да не оскудеет рука повелителя, вознаграждая вас за такую тяжелую, требующую неусыпных трудов, службу.

Ибрагим, уже привычно перенеся вес тела на левую ногу – правая, посеченная в прошлом году проклятым гяуром, опять подвела, – посчитал ниже своего достоинства отвечать на приветствие какого-то торгаша. Уж если Аллах не присудил ему отмщение, стоило озаботиться о будущей жизни. Для начала торговой деятельности нужно много денег любому человеку, даже янычару. Гневаться у него тоже причин не было. После обильного и вкусного завтрака он привычно ждал от просителя бакшиша. Зачем эти просители нужны, если не несут бакшиш? Причем, учитывая важность занимаемого пашой поста в иерархии чиновников Османской империи, подношение должно было быть солидным. Пачкать руки такого важного человека медью было бы неслыханной наглостью. Можно сказать, преступлением.

– Я взялся поставить кораблям порох. Однако храбрые воины с них загуляли на берегу, и там некому расплачиваться за товар. Не разрешит ли неустрашимый меч повелителя правоверных поставить арбы с порохом возле казарм необоримых янычар? В городе оставлять такой товар опасно, мало ли что может случиться?

Свою просьбу грек сопроводил подношением Ибрагиму-паше увесистого мешочка. Тот мешочек развязал и тщательно изучил его содержимое на предмет соответствия своему статусу, попробовав на зуб несколько серебряных акче. Монеты были настоящие, не обрезанные, но, к сожалению, совсем новые. Ибрагим знал, что в последние годы содержание серебра в монетах неизменно уменьшалось. Но и просьба, с его точки зрения, была пустяшная, легко выполнимая и не требующая от него самого никаких затрат и усилий.

«И кто после гибели повелителя мог бы меня за такую малость упрекнуть? Надо признать, покойник имел мерзкий нрав и отягощал своих верных воинов чрезмерной службой. Нового надо выбрать из более понимающих… в нуждах воинов пророка. Всегда бы так легко деньги доставались».

– Хорошо, можешь поставить свои арбы. Сколько их?

– Пять, сиятельнейшее копье халифа.

– Тогда давай еще сотню акче, места много займут. Да еще эти быки будут гадить возле казарм.

– Не извольте беспокоиться, могущественный. Быков мои слуги уведут, чтоб не мешали. И возле арб я оставлю по одному возчику.

– Все равно давай еще сотню акче!

Грек, видимо, ожидавший подобного требования, молча, с поклоном подал паше еще один мешочек. Ибрагим проверил и его, поленившись, впрочем, пересчитывать.

– Здесь точно сотня?

– Конечно, о славный батыр. Разве могу я осмелиться обманывать такого значительного человека?

– От вас, неверных, всего можно ожидать. Ладно, можешь ставить свои арбы. Дело, в общем, угодное Аллаху.

И арбы были расставлены возле самых стен казарм, впритык к ним, а волов, доставивших тяжелые телеги, увели прочь. Возле опасного и дорогого груза остались дежурить возчики, все, как один, крепкие, плечистые, бритые. Составлявшие немалую часть янычар новички из этнических турок – система дешиврие уже не справлялась с поставкой новобранцев, а служба в янычарах стала очень привлекательной – с презрением поглядев на этих райя, занялись своими делами. Не столько тренировками, сколько болтовней и сравнением бород. Растительность на лице была гордостью для молодых янычар, они ее специально отращивали и любили похвастать друг перед другом прибавлением в длине бороды. После гибели требовательного Мурада интенсивность тренировок в оджаке резко упала. Оставленные возле арб райя вели себя правильно, то есть тихо сидели возле порученного им под присмотр груза и не высовывались.

* * *

Давно уже не привозили в Стамбул рабов из польских земель или Русии. Да и обычно обильные поставки с Кавказа заметно сократились, что вызвало резкое вздорожание цен на невольников и нехватку красавиц для обновления гаремов. Постоянно подыхавших галерников пришлось заменять преступниками, большая часть из которых была мусульманами. И вот наконец в Стамбул пришло несколько судов (из немного переделанных и перекрашенных казацких трофеев), набитых под завязку пленниками. Правда, красавиц для утехи добрых мусульман там не было, в трюмах сидели сплошь здоровые и молодые мужики, схваченные на польских землях, по словам купцов, выловленные татарами во время смуты в Речи Посполитой. Как раз такие, о каких мечтал новый капудан-паша. Два «купца» свой товар сгрузили, остальные решили придержать, чтоб не сбить высокие цены. Положенный налог работорговцы, с причитаниями и жалобами на безденежье, заплатили таможенникам на месте, прямо на кораблях. И куда им было деться? «Позолотили», вернее «посеребрили», руки чиновников, чтобы не платить слишком много. И без того морды жирные, перебьются.

* * *

Когда планировалась вчерне атака на Стамбул, большинство характерников и посвященных в эту тайну атаманов единогласно соглашались, что Аркадий предлагает нечто невозможное. Налететь, пограбить, пожечь и быстренько убежать – да, возможно. А захватывать целые кварталы, да еще такие, как он предлагал, – «глупые мечтания», заявил тогда его ближайший друг. Десяти-двенадцатитысячный контингент янычар в Еникапе, невдалеке от Сераля, никогда не уходящий в походы, гарантированно свяжет высадившихся врагов, не даст им спокойно отбирать добро у жителей столицы. Задерживаться же надолго в городе нельзя, фанатичные мусульмане, коих в городе и его окрестностях много, стопчут казаков без всякого оружия, задавят толпой. На свою беду, он тогда убедил оппонентов в обратном.

– Да, такая опасность есть, – согласился тогда попаданец. – Но ее можно предотвратить. Если перед атакой на дворец будут подожжены дома в нескольких кварталах Стамбула, то количество добровольных помощников у янычар уменьшится на порядок, то есть в десять раз. Если же взорвать янычарские казармы, то и воевать с нами там будет некому. Больших резервов около города сейчас нет, все войска ушли в поход, на войну с Персией. Огромна турецкая армия, но помочь своей столице вовремя она не сможет. Не успеет.

Аркадий же и предложил способ ликвидации угрозы. Уничтожить сами казармы вместе с обитателями, подорвав возле их стен телеги с порохом. Даже если кто после взрыва уцелеет, воевать в ближайшее время не сможет. Кроме находившихся на дежурстве и ночевавших дома, все янычары будут выведены из строя одновременно. Остальные окажутся рассеяны по всему городу и долго не сумеют собраться в единый кулак, опасный для налетчиков. Правда, для этого нужны были отчаянно смелые, говорящие по-турецки люди, готовые пойти почти на верную смерть.

– Храбрецов у нас хватает, да и по-турецки многие говорят, но как они смогут уничтожить тысячи умелых, храбрых воинов?

Аркадий разъяснил свою идею. Затея, подобно многим его предложениям, была авантюрная и крайне рискованная, но осуществимая. Заодно он представил на суд избранных планы по увеличению казацкого войска прямо на месте и захвату части султанского флота.

Расчет строился, прежде всего, на явлении, хорошо знакомом всем жителям бывшего СССР. И не только его. Тотальной, всеобщей и вездесущей коррумпированности чиновничьего аппарата Османской империи. Там даже официально ввели налог на взятки. Ко второй трети семнадцатого века продавалось буквально всё. Нет, точнее, ВСЕ. Провал попытки реформ Османа II, хоть тогда этого еще никто не понимал, означал приговор этому государству, протянувшему до двадцатого века только благодаря поддержке Англии и Франции. То, что сместили султана-реформатора наиболее боеспособные войска, капыкуллу (воины из рабов, основная часть – янычары) и исламское духовенство, задавило реформаторство на столетия. Теперь султаны, в том числе Мурад, в лучшем случае пытались вернуться во времена Сулеймана Великолепного. Вопреки известной истине, что в одну воду дважды войти нельзя. Огромный потенциал государства использовался все с меньшей эффективностью.

Порох, который подвезли к казармам, был турецкий, кстати, вполне качественный. И куплен он был на местные деньги, добытые по предложению все того же Аркадия киднеппингом. В Азове финансов катастрофически не хватало на самое необходимое. У трех крупных откупщиков налогов в Стамбуле выкрали детей или внуков и предложили заплатить за них выкуп. Охрана, конечно же, приставленная к детям, справиться с нападавшими, хорошо вооруженными и умело владевшими оружием, не смогла. Уважаемые в Стамбуле люди, хоть и не мусульмане (среди ростовщиков и откупщиков в Османской империи преобладали евреи и христиане), лично знавшие не одного Великого визиря (уж очень часто в последнее время они менялись) и представленные валиде-ханум, вынуждены были заплатить. Вопреки зверским обычаям двадцатого века, детей действительно вернули после похищения, живыми и невредимыми. А у казацкой разведки появились деньги на приобретение пороха и подкуп нужных людей.

* * *

Сырость и не стихающий, весьма прохладный ветерок создавали на верхней палубе каторги совсем не тот микроклимат, который Аркадий любил. По небу неслись стадами облака с подозрительно темным оттенком. Усилься сейчас ветер, беды не избежать. Несмотря на то, что находились они сейчас заметно южнее Сочи, точнее – того места, где в мире попаданца его построили, возникало ощущение, что вышли прокатиться в Финский залив.

«Отвратное там место. Не-е, город, конечно, красивый, только дурак с этим будет спорить, но мрачный и… нездоровый. Вампирный какой-то. Три раза там был, и все три раза хотелось смыться назад побыстрей. Точно там с местом что-то не в порядке, видно, человеческие жертвоприношения древних сказываются (или сказывались? А может быть, будут сказываться?), да и Петр к увеличению количества костей под зданиями приложил руку. Вот бы постараться и поспособствовать его строительству в другом месте. На побережье Финского залива там или выше по Неве… правда, там пороги были. Н-да, а может, его вообще не строить, а всерьез заняться обустройством Ревеля?»

Аркадий поежился, сырость в сочетании с ветром – не самое приятное ощущение, но поддевать под жупан ничего не стал. И так там были рубаха и пуленепробиваемый жилет. Кутаться под взглядами сотен внимательных глаз не стоило. Лыцарь должен стойко переносить походные тягости. Вот и стоял он, мерз и вспоминал пережитые некогда сходные ощущения, предавался ленивому ничегонеделанью. Даже гребля на все еще вонючей палубе казалась теперь куда более предпочтительной. Во время тяжелой работы не очень-то замерзнешь и в голову дурные мысли меньше лезут. Почему-то совсем о другом городе, в этом мире еще не построенном.

Болтать абы с кем не хотелось, а друзья, по разным причинам, были недоступны. Васюринский, сияющий от счастья как начищенная медяшка (радость-то какая, рисковать шкурой разрешили!), был уже где-то на берегу, готовился к штурму Анадолуфенери, а может, уже и проводил его. Ради такого случая оставил свою эскадру на заместителя и завеялся лично врагов резать.

«Нет, раз необходимо заплести врагам мозги, так лучше характерника, да еще чисто говорящего на турецком, никто это не сделает. Но он же, по флотским понятиям – контр-адмирал, как можно свою эскадру бросать, чтобы саблей помахать? Да, нескоро еще здесь удастся ввести армейские порядки».

Срачкороб же дулся на одной из соседних галер. Не в том смысле, что тужился в гальюне, а обижался.

«Какая мировая несправедливость: не пустили в диверсионный рейд! Не дали проявить себя там во всей красе. Будто в Стамбуле для этого возможностей мало будет. И я, само собой, такой-сякой, этакий-разэтакий, поддержал запрет. Кстати, весьма… спорный, по сути. Конечно, в пластуны блестящий наездник, стрелок и рубака Срачкороб не годится. Не имеет некоторых специфических навыков, вроде скрадывания. Так ведь в этот раз никто ползти к врагу на пузе и не будет, подойдут колонной к воротам как подкрепление. А Юхим, лучше Ивана знающий турецкий язык, здесь был бы не лишним. Но, учитывая его важность как начальника ракетного цеха, в такие сомнительные по исходу операции Срачкороба пускать нельзя. Иван-то как характерник, если что, в любой момент умереть может, остановить сердце. И привет с того света, а Юхим подобных навыков не имеет, палачи же у Османов опытные, развязать язык любому могут. Ничего, пообижается и простит».

Казацкий флот медленно дрейфовал к Босфору, в соответствии с планом предстояло выждать еще немного, чтобы дать возможность пластунам захватить крепости, охранявшие вход в пролив. Помешать атаке османы, пожалуй, уже не могли, но казаков интересовал, прежде всего, финансовый аспект налета, а он мог быть очень разным. При неожиданном появлении у стен Царьграда казаки рассчитывали на несравненно большую добычу.

Пролив контролировали четыре крепости. Две старые, Румелихисары и Анадолухисары, были расположены так близко к столице, что серьезно помешать вторжению не могли. Хотя располагались они в самом узком месте Босфора, их огромные пушки были крайне неэффективны. На совете единодушно было решено одновременно флоту прорываться мимо них, а десанту штурмовать их с суши. Взорвать ворота подложенными минами – стены у них слишком высоки – и, ворвавшись, перебить малочисленные гарнизоны. Не получится – не беда, эту проблему можно будет решить после грабежа. Если к Стамбулу казацкий флот должен был идти на большой скорости, так что пушки крепостей могли максимум утопить или повредить всего несколько казацких судов, то при возвращении урон мог быть несравнимо болезненнее.

Но, прежде чем добраться до старых крепостей, нужно было пройти мимо новых, выстроенных при покойном султане Мураде, Румелифенери и Анадолуфенери, стоявших у самого входа в пролив. Пусть, учитывая немалую его ширину там, их пушки были почти не опасны для кораблей, но артиллерийская пальба наверняка подняла бы на ноги всех вояк в Стамбуле, что делало невозможным большой грабеж. Именно Аркадий предложил составить план по их «тихой» нейтрализации и помог его разработать. Сейчас, вместе со всеми, ему оставалось ждать воплощения пластунами его в жизнь. Ох, как ему надоело за последнее время напряженное ожидание! Собственно, именно из-за нежелания мучиться в неведении несколько лишних дней он и пошел с флотом, а не остался дома для ускорения технического прогресса и усиления вооружения казачьего войска, чего требовали логика и здравый смысл. Послал их широко известным сексуально-пешеходным маршрутом и отправился в очередной морской круиз. Не столько из-за добычи, сколько для сбережения нервов.

* * *

Не спеша и ни от кого не скрываясь, к воротам одной из твердынь Истамбульского пролива (так было принято называть в Османском халифате Босфор), крепости Анадолуфенери, подходило более ста воинов. И это никого не взволновало. Более того, не успели они подойти к воротам, как те со скрипом растворились, как бы приглашая их войти внутрь. Впрочем, с точки зрения мухафиза (коменданта) Юнуса-бея, все было естественно и правильно. Еще вечером он получил послание от Мусы-паши, каймакана (градоправителя) Истамбула, о посылке ему подкрепления, не янычар, правда, а секбанов (наемников), но все равно, новость приятная. Малочисленность гарнизона Юнус-бея тревожила. Венецианцы венецианцами, а о таких врагах, как казаки, забывать не стоило.

Не удивило почтенного мухафиза и наличие среди идущих в отряде явных райя в рванине. В том же письме было сказано, что вместе с воинами придут рабочие для поправки стен и башен. Вроде бы немного лет прошло со времени возведения стен и башен, а недочетов хватало с избытком. Да, не так хорошо уже строили в нынешние времена по сравнению с прошлыми. Совсем не так.

То, что к воротам Румелифенери подходил точно такой же, даже несколько больший по численности отряд – на европейском берегу крепость построили более основательную, хотя тоже небольшую, – никто не заметил. Что и немудрено, их разделяло несколько километров, а внимание стражи было приковано к морю, откуда могла грозить опасность, а не к соседям. Естественно, здесь не знали и об очень похожем письме, полученном мухафизом Румелифенери, благодаря которому и там открыли перед подходящим отрядом ворота.

Отряд был встречен помощником Юнус-бея, Азим-агой. Мухафиз остался на стене: не дело большой шишки встречать прибывающих. Возглавлял его высокий, давно не юный воин с красивым и властным лицом, обветренным, наверное, всеми ветрами халифата. Одного взгляда было достаточно, дабы понять, что он привык повелевать, странно даже, что его поставили командовать таким небольшим отрядом. Додумать предполагаемую причину Азим-ага не успел.

Пришедший посмотрел ему сверху вниз в глаза, будто прожег насквозь, и опытный янычар, ветеран нескольких походов, потерялся, будто ребенок в тумане. Он рассказал о дежурной заряженной пушке и сам отослал группу воинов из пополнения с проводником к ней. По пути наверх, к мухафизу, Азим-ага успел еще разъяснить, где находятся отдыхающие защитники крепости, где – караулка. Именно туда и отправилась основная часть прибывших. А так и не представившийся их предводитель, когда они подошли к Юнус-бею, будто услышав что-то, выхватил вдруг саблю и начал рубить воинов халифа. Отстав всего лишь на мгновение, то же самое проделали его подчиненные.

Вообще-то в умении проводить схватки на холодном оружии янычары и спахи заметно превосходили большинство соперников. В том числе и казаков. Уровень индивидуальной подготовки этих категорий воинов был в Османской империи того времени чрезвычайно высок. Но даже опытному воину порой нужно время, чтобы включиться в боевой режим. Здесь османы его не получили, были убиты или тяжело ранены все, прежде чем успели разогреться.

Так же бескровно дались победы над воротной стражей и топчи, скучавшими у заряженного орудия. В пару легких ран обошлась казакам ликвидация дежурного десятка. Зато в основной казарме разгорелся настоящий бой. Ни в каких каптерках османы свое оружие не оставляли, поэтому ликвидировать их быстро и бесшумно не получилось. В пылу схватки самим казакам пришлось прибегнуть к стрельбе из пистолей, на что было предварительное разрешение. Если пушечный выстрел со стены слышен далеко, то пистольные в закрытом помещении вряд ли могли обратить внимание за пределами крепости. Тем более поселений в непосредственной близости от нее не существовало.

Таким образом, Анадолуфенери менее чем за полчаса перешла под контроль казаков, потерявших при этом с десяток убитыми и тяжело раненными. При этом была обеспечена тишина на ее стенах, сигнала тревоги не прозвучало.

В заметно более крупной Румелифенери казаки потеряли больше тридцати человек только убитыми, но и там им удалось нейтрализовать артиллерию раньше, чем она смогла выстрелить. Небольшая пальба из ружей и пистолей в ее дворе никого не встревожила. Можно сказать, что первая фаза атаки на Стамбул прошла удачно. О чем и дали знать на казацкие корабли. Впрочем, для обеспечения внезапности пластунам, уже другим, предстояло провести еще одну, точнее сдвоенную, операцию в непосредственной близости от города.

* * *

И уж тем более никто не удивился появлению больших, по полусотне, янычарских дозоров невдалеке от города на дорогах, идущих вдоль Босфора. На обоих его берегах. Они споро разбили по одному большому шатру и стали останавливать и расспрашивать путников, не видели ли те чего тревожного. Для простых людей общение с янычарами при исполнении – крайне сомнительное удовольствие. Поэтому большая часть прохожих и проезжих честно отнекивалась и спокойно проходила в город. Но к вечеру начали появляться всадники с известием о замеченных в проливе подозрительных судах, причем в огромном числе. На тридцатикилометровой кишке Босфора немало внимательных глаз. Заметив движение большого военного флота, многие сочли своим патриотическим долгом послать гонца или отправиться самому в Стамбул с сообщением о вторжении. Кто бы мог подумать, что гонцов будут ждать?

Их вежливо просили пройти в шатер и рассказать все самому главному аге дозора. Что весьма странно, так как главный ага у янычар один, а шатры, в которые приглашали для беседы с ним, стояли по разные стороны пролива. Проводив вестника в шатер, полусотенный вскоре возвращался на свой пост. Принесшие эту важную весть люди, все как один, оставались у раздвоившегося главного аги в гостях, никто из них шатер не покидал. Никаких действий получившие известия янычары, как ни удивительно, не предпринимали. Продолжали все так же нести свою службу, отлавливая гонцов с одним и тем же известием. До ночи, когда дети шайтана добрались-таки до Стамбула и начали в нем и вокруг него безобразничать, азиатский патруль выслушал тринадцать гонцов, европейский – восемнадцать. Их трупы со следами удушения и ударов по черепу обнаружили на следующий день беженцы из горящей столицы.

На роли полусотенных кастинг проходил жесточайший. Очень важно было, чтобы турки не заподозрили ничего до момента собственного убиения. Среди претендентов на эти роли были и учитель Аркадия, бывший янычар, и великолепно говоривший на татарском, турецком и арабском языках Срачкороб. Но они не прошли по недостатку волосатости на лицах. Янычары носили, ну как нынешние моджахеды, бороды. Поэтому почти все запорожцы отпали автоматически, очень мало кто из них отпускал бороду. Роли янычар достались донцам, большинство из которых также не имело привычки бриться. Затея удалась. Весть о вторжении казацкой эскадры так и не добралась до Стамбула. Никто из убиваемых вестников так ничего и не понял. Шатры были разделены пополам занавесью, трупы складировались вне зоны видимости от входа. Помимо гонцов в шатрах сгинуло около десятка янычар, имевших несчастье путешествовать в этот день по этой дороге и поинтересоваться: «Чей бунчук стоит в дозоре?» Любопытство погубило не только кошку из английской пословицы.

* * *

Если посмотреть на карту, то проход через Босфор может показаться легким делом. Да, узкий, но почти прямой и без мелей и камней на фарватере, с Магеллановым проливом не сравнить. Но вот тот же знаменитый путешественник Эвлия Челеби утверждал, что количество потерпевших катастрофу кораблей там огромно. Дело в том, что через пролив шло сильное поверхностное течение из Черного моря в Мраморное. Благодаря разным завихрениям у берегов, на многих участках были обратные поверхностные потоки, пользуясь которыми и пытались идти на север. Однако там-то рифов хватало, да и высокие обрывистые берега могли лишить паруса ветра. Далеко не всем морякам при крушениях удавалось спастись – выбраться на сушу можно было не везде.

Но казакам о возвращении думать пока было рано, а для быстрейшего движения к Стамбулу попутные течение и ветер стали помощниками. Не слишком изнуряя себя работой на веслах, гребные суда, многие из которых периодически тянули на прицепе парусники, развили скорость до четырех-пяти узлов, то есть около семи-девяти километров в час. До стоявших в самом узком месте пролива Румелихисары и Анадолухисары добрались часа через четыре.

Именно невдалеке от этих крепостей стояли псевдоянычарские дозоры, и при приближении казацкого флота они попытались их нейтрализовать. После смерти требовательного Мурада дисциплина в некоторых гарнизонах существенно упала. Вот и в куда менее внушительной, чем соседка, Анадолухисаре мухафиз подал пример расслабления, напившись к вечеру до изумления. Подчиненные, несшие службу, такого себе позволить не могли, но по требованию подошедшего к воротам янычарского аги послушно их открыли, после чего были тихо перерезаны. Однако гарнизон еще не спал, вторжение заметили, в крепости разгорелся ожесточенный бой. Пятидесяти пластунам вряд ли удалось бы одолеть вчетверо превосходящего их врага, но боем его они связали крепко, через час подошедшее казачье подкрепление поставило в судьбе осман точку. Их всех вырезали. По проплывавшему мимо крепости флоту из этой крепости не стреляли совсем.

Провернуть такой фокус на европейском берегу не удалось. Отряд псевдоянычар подошел слишком поздно, когда в Румелихисаре уже заметили идущий по проливу флот, никто ворота им открывать не стал, пришлось им, отбежав от стен, открыть по стоящим на них часовым и бойницам в башнях ружейный огонь. Естественно, ничего опасного в таком обстреле не было, однако местный мухафиз вынужден был поставить людей на все стены, в опасении штурма. У пушек, смотревших на пролив, ради которых и была сооружена эта твердыня, осталось мало людей, что сделало их стрельбу, без того медленную и неточную, еще менее эффективной. Огромное, более полуметра в диаметре, ядро утопило фелюку, при этом погибла треть казаков, на ней находившихся. Вынуждены были пристать к берегу две каторги, получившие серьезные повреждения, их экипажи и помогли захватить Анадолухисары, а потом осадили, переправившись через пролив, Румелихисары. Больше попаданий в казацкие корабли отмечено не было.

В Стамбуле услышали пушечные выстрелы Румелихисары, однако сделать ничего толком почти нигде уже не успели. Привезенные несколько ранее якобы пленники из польских земель атаковали стены города в двух местах – возле Сераля и в Галате. Атаковали и захватили по несколько пролетов с башнями между ними. По ночному времени и в отсутствие явной угрозы на них было очень мало защитников. На галатские верфи и укрепления Топ-ханы их просто не хватило. Поэтому казаки получили возможность ворваться в город сразу в двух районах, разделенных заливом Золотой Рог.

 

Огненная ночь и дымный рассвет

Истамбул, 17 Зуль-Ка’да 1047 года хиджры (2 апреля 1638 года)

Взять Еникале быстро было нереально, крепость располагалась в пределах города, гарнизон в ней был более существенным, чем в босфорских крепостях. Долго ломали головы зимой, как в нее ворваться, но так и не придумали. На операцию, подобную взятию Анадолуфенери и Румелифенери, не хватало ни денег, ни подготовленных к подобным действия людей. Пластунов в войсках было всего несколько сот человек, большая часть из них была уже задействована. После долгих споров решили ночью ничего не делать в районе этой крепости, благо и особенных богатств в нем не наблюдалось, а если утром зашевелятся, отгородиться на денек от них пожаром. Точно узнать численность гарнизона Еникале не удалось, однако вряд ли он был настолько велик, чтоб всерьез угрожать на лету.

Османский флот оказался, как и ожидалось, совершенно не готов к вражескому вторжению. Часть новопостроенных галер даже не была спущена на воду, дооснащалась и доделывалась на берегу. Остальные суда стояли на якорях почти совсем без матросов и абордажных команд, разве что на галерах сидели прикованные к веслам рабы, да и то не в полном комплекте. Ворвавшиеся в бухту казаки немедленно принялись захватывать военные и торговые суда, не встречая серьезного сопротивления. Кстати, освобождать всех каторжников, как раньше, сразу после захвата вражеских галер, не стали, наученные горьким опытом. Уничтожив остававшихся на борту османов, налетчики производили экспресс-опрос среди весельников. Казаков и стрельцов расковывали сразу, остальным обещали свободу после битвы. Пытавшимся качать права с околовесельной скамьи (нашлись и такие) охладили излишний темперамент батогом, предназначенным для стимуляции к старательной гребле.

Попытки сопротивляться пресекались самым жестоким образом. Считаные военные корабли, сумевшие организовать сопротивление захвату, безжалостно топились, трофеев и без них хватало. Одной из казацких эскадр командовал Васюринский, при прохождении своей каторги через пролив успевший на нее перебраться с берега. Больше всего Аркадию и Ивану было жалко огромные многопалубники. Их топить было решено заранее, в связи с полным отсутствием моряков для управления такими судами. Каждому из двух гигантов османской постройки хватило по три-четыре зажигательные ракеты. Сухое просмоленное дерево горит очень хорошо, а вот тушится плохо. Учитывая, что из-за нехватки людей гасить огонь было некому, большие корабли быстро превратились в огромные костры, освещающие все вокруг. Не сумев потушить свои корабли, моряки на них скоро стали перед выбором: погибать в воде (плавать умели далеко не все) или в огне. И предлагать им помощь в спасении никто не спешил.

Галеоны, бог его знает, чьих верфей, топить было еще обиднее, ведь их удалось захватить почти без потерь. Карибские пираты встреч с такими многопушечными монстрами старательно избегали, а здесь их некому было защищать. Но… пришлось, забрав малокалиберную артиллерию и янычарки из оружейных кают, сжигать и их. Даже на более тщательный грабеж и изъятие с них пушек и пороха не было времени. Оставлять же такие корабли, с пушками и боеприпасами, без присмотра Васюринскому показалось рискованным. Ближайший к Стамбулу кусочек Мраморного моря осветился пламенем пожаров, ночь превратилась по освещенности в не очень пасмурный день, и Аркадий заметил на щеке своего друга скупую мужскую слезу. Воистину, уничтожаемой собственными руками добычи (да еще какой!) Ивану было жалко до слез. Нетрудно было догадаться, что атаману очень хотелось перебраться на мостик такого огромного и сокрушительного для врагов корабля. А пришлось этих красавцев, целую, пусть и небольшую, эскадру, палить самим.

Тихо печалиться атаману долго не довелось. Разгоревшиеся, будто гигантские купальские костры, корабли начали взрываться, и мало не показалось никому. Казаки, конечно, отвели свои и трофейные суда от пылающих гигантов из-за опасения взрывов, но они сильно недооценили их силу. Ходившие до того на чайках и стругах, воевавшие с галерами казаки не представляли, КАК взрывается большой военный корабль. Тонна, если не две-три, черного пороха в закрытом пространстве… Когда огонь добрался до крюйт-камер, корабли взрывались подобно гигантским бомбам, щедро разбрасывая вокруг горящие обломки. Хотя заякорены были крупнейшие корабли дальше всего от берега, немалая часть обломков обрушилась на Стамбул, вызвав там несколько очагов пожаров, что казакам было на руку.

Только вот радоваться им было некогда. Часть казацких галер и трофейных шебек в момент взрыва была к нему куда ближе стамбульских стен. Взрывные волны, одна за другой, порвали им паруса и снасти, сбили реи. Две шебеки были засыпаны горящими обломками, а призовые команды на них контужены взрывами, так что пришлось эти трофеи бросить. Вовремя не начатое тушение пожаров теперь стало явно бесполезным. Некоторые из казаков потеряли сознание, другие были оглушены, у многих пошла кровь из носов и ушей. Неудачно ставшую рядом с гигантами галеру не только лишило реи, но и проломило борт. Искалеченное судно пришлось в спешном порядке покинуть: с проломленным бортом и пожаром на палубе не справились бы и опытнейшие в морских делах голландцы. Всего при взрывах гигантов погибло и пропало без вести более двадцати казаков, еще несколько десятков временно утратили боеспособность из-за ран и контузий. Атаманы смогли лично убедиться в боевой мощи больших кораблей, способных нанести немалый урон врагу даже своей гибелью.

Эскадре Васюринского дел на море хватило на всю операцию. Стамбул был в те времена одним из крупнейших торговых портов мира, ежедневно в нем пребывало около сотни «купцов», выпускать такие трофеи не хотелось. Уйти смогли только самые сообразительные и удачливые капитаны, сбежавшие в самом начале штурма. Зачастую бросив на берегу немалую часть своих матросов. Среди ушедших судов было и несколько шебек. Остававшиеся на них для охраны люди, плюнув на гулявших в городе своих боевых товарищей, сумели вытащить (обрубить) якоря и поднять паруса. Равномерно дувший в это время норд-норд-ост создавал для такого бегства прекрасные условия. Эти суда не смогли бы вести бой, но для короткого плавания им людей могло хватить.

Если османские корабли не были готовы к бою и стали легкой добычей, то часть артиллерийских расчетов на стенах Стамбула возле портов изготовилась к стрельбе очень быстро. Основные потери казаков поначалу были именно от их точного огня. Вступать в артиллерийскую дуэль с топчи (капыкуллу-пушкарями), палившими с башен из больших орудий, пушечками каторг было глупо. Злясь, матерясь и досадуя, казаки отводили под этим огнем свои и трофейные суда из зоны поражения османских пушек. В конце концов, они сюда не подыхать, а грабить прибыли. Хотя по планам старшины многих взяли на корабли именно для этого, для геройской смерти в боях с лютыми врагами. Сражение с многократно превосходившим их вражеским флотом казаки выиграли с мизерными потерями и огромными трофеями.

Одним из важнейших мест для грабежа стали Галатские верфи, центр судостроения в султанате. На его площадках еще недавно могло одновременно строиться больше сотни судов. Однако строительство боевых кораблей во все времена было дорогим удовольствием. Даже после оскорбительного для халифата прошлогоднего поражения Мурад смог заложить и к данному времени почти окончить строительство всего лишь шести десятков каторг и баштард. Несколько из них достраивалось на берегу, остальные, уже спущенные на воду, дооснащались на плаву. Все плавающее стало казачьим трофеем, как и многие нужные для кораблей вещи, складированные на складах возле верфей. Суда с сомнительной из-за недостроенности плавучестью были сожжены, как и все не поместившееся на существенно увеличившуюся казачью эскадру. Работавшие на верфях мастера, безразлично, хотели они этого или нет, были увезены с собой, на север, составив большую часть команд на судах. Учитывая, что на верфях работало много невольников, пополнение было очень удачным.

В числе самых желанных для захвата объектов нацеливались на квартал Топ-хана. Расположенный напротив Сераля, он был главным арсеналом халифата. Там сосредоточились огромные запасы пороха, селитры и других очень нужных для бандитского промысла вещей. Но, увы, занять его не удалось. Казаки атаковали квартал несколько раз, однако не смогли даже захватить его стен. Только при первом штурме им удалось на них влезть, но командовавшие там топчи, топ-арбаджи (ездовые артиллеристы), джебеджи (оружейники) смогли сбросить нападавших со стен и больше взобраться на них не дали. Ожесточенности схватки не помешала даже ночь. В отличие от цивилизованной Европы, здесь умели стрелять вне зависимости от времени суток. Причем именно стрелять в цель, а не палить в ее сторону. К утру Татаринов и его помощники осознали бессмысленность дальнейших усилий по захвату Топ-хана, и был отдан приказ на обстрел его зажигательными ракетами.

Со специально оборудованных для этого каторг на квартал полетели новые большие ракеты с зажигательной начинкой в боеголовках. По внешним эффектам это напоминало залп «катюш», но даже до смерти испуганные защитники Топ-хана стен не покинули. По поражающему эффекту, конечно же, сравнивать это оружие с ракетами ХХ века было невозможно, однако сказалась специфика квартала. Уже после первого залпа в нем весело занялось несколько зданий и складов, а после второго – послышались взрывы, иногда весьма громкие. Интенсивность огня со стен, окружавших Топ-хана, резко снизилась, видимо, большая часть защитников покинула их, пытаясь погасить разгоравшиеся пожары. Но это им не удалось, огня за стенами было все больше, а взрывы слышались все чаще. В этот момент, вероятно, стены взять было можно, но зачем? То, что хотели захватить казаки, горело и взрывалось, убивая всех вокруг. В Стамбуле и без этого квартала имелось что пограбить.

Выстрелы, сначала редкие, потом все более частые, перемежающиеся пушечной пальбой, подняли на ноги янычар из казарм Ениодалар. Оставалось их в городских казармах, этих и других, тысяч десять, если верить спискам на жалованье. В реальности скорее около девяти тысяч, даже у капыкуллу к этому времени приписки достигали впечатляющих размеров. Но сколько бы их ни было, янычары высыпали на обширный двор возле казарм, теряясь в догадках о причинах стрельбы. Поначалу преобладала уверенность, что опять начали бузить проклятые магрибские пираты, не способные придерживаться законов, данных людям Аллахом устами Магомета, и только по недоразумению считающиеся мусульманами. У янычар, привыкших мнить себя солью земли, подчеркнуто независимые и не желающие признавать их главенство пираты вызывали далеко не братские чувства. Между представителями двух знаменитейших исламских воинств уже случилось несколько стычек, и Великому визирю стоило огромных усилий удержать горячих парней от массового выяснения отношений.

Однако нарастающая артиллерийская канонада сместила приоритеты. Постепенно все поняли, что это не буза среди своих, а вражеский набег. Какой именно враг мог набраться наглости атаковать столицу мира, гадать не приходилось. В Дарданеллах все было спокойно, гарнизоны оттуда ничего тревожного не сообщали. Следовательно, венецианцы исключались. Значит, явились другие старые враги – казаки. Весьма неприятная новость, но янычары не боялись никаких врагов и готовы были сразиться хоть с войском шайтана, выбравшимся из ада. Ринуться в битву в этот раз янычарам не судилось. Как только офицеры стали строить их по подразделениям, сам двор у казарм превратился в земной филиал ада. Бочки с порохом на арбах, которые уже перестали замечать, начали взрываться одна за другой. Просторный ровный двор сразу стал тесен. Деревянные стены казарм сломались и вмялись внутрь, на не успевших выйти воинов. Тут же обрушилась на них и крыша. К тому же часть бочек была с сюрпризом: внутри порох, снаружи щебень. Каменная картечь разрывала тела тех, кого пощадила взрывная волна. Взрывные устройства из колесцовых замков и дорожек с порохом сработали надежно.

Для постороннего человека, находящегося вдали от этого безумия, все продолжалось недолго, меньше минуты. Для тех, кто был ТАМ, возле казарм, – целую вечность. Но даже самые неприятные события когда-нибудь, да кончаются. Стих грохот от взрыва последней бочки, и вокруг воцарилось безмолвие. Очень относительное: сотни воинов были не убиты, а ранены. Естественно, они стонали, кричали, звали на помощь и молили Аллаха о спасении. Некоторые из янычар сошли от произошедшего с ума, они бродили, издавая кто дикий смех, кто – нечеловеческий вой, кто – горькие рыдания. Очень многие из уцелевших напрочь лишились слуха. Двор накрыло плотной пеленой порохового дыма, не позволявшего что-нибудь рассмотреть даже в нескольких шагах. Впрочем, меньше всего пострадавших интересовала сейчас прозрачность воздуха.

Зато она, точнее ее отсутствие, было очень важно для почти не потерпевшей урона в этом аду группы приставленных к телегам возчиков. Они за минуту до взрыва, все как один, бросили порученный им груз и отошли от арб подальше. С первым же взрывом они бросились на землю и не поднимались до тех пор, пока не убедились, что новых не будет. Тогда они встали, вынули из ушей заранее вставленные затычки и под прикрытием дыма добрались до входа в местный арсенал, по пути обзаведясь оружием. Там они с удивлением обнаружили, что его охраняет всего один янычар. Легко убив его, «возчики» профессионально быстро подготовили погреб к взрыву и спокойно поднялись обратно во двор, дымная пелена над которым за это время не развеялась и наполовину. Пользуясь этим, они легко покинули двор, как раз перед мощнейшим взрывом, разметавшим далеко по окрестностям злосчастную казарму над арсеналом. Главный резерв султанского дворца сгинул, не убив ни одного врага. Не менее разрушительной была катастрофа и возле казарм Эскиодалар. Большая часть резерва, готового сразу, немедленно, кинуться в бой, вышла из строя. Навсегда или очень надолго. Боеспособных людей в этих двух комплексах не осталось.

Понимая, что огромный, по казацким меркам, десант – ничто по сравнению с количеством жителей Стамбула, могущих стать на его защиту, как уже говорилось выше, предпринимались налетчиками разнообразные отвлекающие мероприятия. Например: в кварталах, расположенных вдали от моря, распустили слухи, что высадилось больше ста тысяч человек, в плен мусульман не берут, некоторые из захватчиков пьют кровь из живых людей, лакомятся мозгом, разбив головы… В общем, нашествие зомби и вампиров в адаптированном для восприятия жителей семнадцатого века виде.

Нельзя не вспомнить об устойчивых слухах о неминуемом падении Стамбула от нашествия с севера, ходивших уже несколько десятилетий. Они существенно подорвали волю к сопротивлению. Раз событие предопределено, какой смысл ему сопротивляться? Паника – явление интернациональное, и жители Стамбула к ней иммунитета не имели. Услышав многочисленные взрывы, пальбу из пушек и ружей, запредельно жуткие завывания казацких ракет, запускаемых для поджога городских кварталов, увидев зарево пожаров, они запаниковали. Часть – ломанулась всей толпой прочь из города. Лишая, таким образом, тех, кто решился на сопротивление бандитам, необходимейших подкреплений. Однако, пожалуй, более многочисленные толпы кинулись спасаться в самые надежные, как они считали, места – божьи дома. Мечети, церкви, синагоги.

Вынужден сделать отступление. Люди того времени верили в Бога куда как более твердо и безоговорочно, чем горожане века двадцать первого. Верили не вообще, а истово. Вот и за спасением от страшного нашествия врагов они кинулись к Богу. Тому, в которого верили. Никто из них не дал себе труда подумать – имеет ли такой поступок смысл? Ведь для казаков ограбить мечеть или синагогу, куда сбежалось множество людей, даже легче, чем вылавливать их по домам. Да и неприкосновенность церквей для таких «христианских воителей» была под сильным сомнением. Бандиты, как известно, предпочитают сначала грабить, потом – каяться.

Именно попытка спрятаться в храмах стала роковой для огромного числа жителей Стамбула. Огонь и удушливый дым погубили в божьих домах или при запоздавших попытках из них выбраться очень большое количество прихожан. Многие тысячи. Ирония судьбы – по большей части, казаки и не собирались лезть в эти уничтожаемые огнем кварталы, часть из сгоревших или задохнувшихся вполне могла спастись, но… погибла.

Несколько кварталов турецкой бедноты было подожжено с кораблей ракетами в самом начале штурма города. Вражеский набег, конечно, страшное явление, но пожар в собственном доме – куда более бедственное и горестное событие. Таким образом, изначально были отсечены от сопротивления тысячи активных, легких на подъем мусульман. Эту тактику распространили и на азиатскую часть города, которую и не собирались атаковать в эту ночь. Вспыхнувшие в нескольких местах дома, необходимость бороться с огнем, чтоб не сгорели целые районы города, вынудили жителей азиатской стороны заниматься тушением пожаров, а не сбором на помощь гибнущим в борьбе с налетчиками жителям европейской части города.

Один отряд, ведомый пластунами, хорошо знавшими город, прошелся по его церквям и монастырям. В него вошло более тысячи опытных казаков, что позволило легко отбивать атаки небольших янычарских подразделений. Не все янычары ночевали в казармах, после начавшейся в Стамбуле свистопляски они не бросились прочь из города, а попытались оказать сопротивление. Но планов по мобилизации отставников и срочному сбору воинов, оказавшихся вне казарм, не было. Уровень организации османского общества уже к семнадцатому веку заметно отставал от европейского. Личная храбрость янычар, их выучка и боевые навыки не всегда могли нивелировать эту растущую пропасть. Бросаясь небольшими группами на численно превосходящего противника, они бесполезно гибли, хотя при наличии умелого командования легко могли вторжение отразить.

Не обращая внимания на возмущение греческого клира, казаки сдирали с церковных стен старинные иконы, забирали ритуальные предметы, главное же – несколько рак с мощами святых. Этот грабеж был тоже инициативой Аркадия. Хоть он и был крещен в детстве и сам причислял себя к православным, но… родился и вырос в СССР, интеллигентной – читай, атеистической – семье, и религиозность его была весьма условной.

Россия здорово помогла казакам в этом году, было бы неплохо наладить с ней более прочные отношения, расплатиться за помощь. Денег самим не хватало, а вот реквизированные у греков предметы культа и мощи святых, он не сомневался, весьма порадуют глубоко верующего царя и влиятельную верхушку московской православной церкви. То, что дар «с душком», разбойничий, попаданца не смущало. Каких-либо проклятий и санкций от вселенского патриарха он, как и вся казачья рать, не боялся ни в малейшей степени. Когда Аркадий высказал эту идею Ивану и спросил его, не побоятся ли казаки патриаршей анафемы и отлучения от церкви, Васюринский ответил ему коротко и совершенно нецензурно, что на этого попа и его анафемы… Кстати, будучи политиками, ВСЕ атаманы весьма высоко оценили эту попаданцеву задумку, а к возможным проклятиям самого главного в православном мире иерарха отнеслись в стиле Васюринского. Только с различной длительностью «аргументации». То есть кто-то просто чихал на него, а другие высказывали свое отношение с подробностями и не без затейливости.

На обратном пути эта колонна завернула и к взорванным казармам, прибарахлиться не только духовными, но и военными ценностями. Без труда уничтожив оставшихся в живых янычар, казаки собрали там несколько тысяч сабель и высоко ценимых «янычарок» (длинноствольных гладкоствольных ружей). Часть оружия, к сожалению, оказалась поврежденной, но умелые кузнецы способны многое отремонтировать, было бы что исправлять. Вооружения у казацкого войска не хватало, и в связи с его быстрым количественным ростом в ближайшем будущем уменьшения этого неприятного дефицита не предвиделось.

Означали ли захват части стен и уничтожение янычарского резерва прекращение организованного и неорганизованного сопротивления вражескому нашествию в Стамбуле? Конечно, нет! Более того, нетрудно было предвидеть, что количество врагов у казаков будет стремительно расти, несмотря на тысячи ежечасно гибнущих горожан. Первоначально центром сопротивления казачьему налету стал дворец Великого визиря. Он по должности замещал отсутствующего в столице султана и нес персональную ответственность за любые крупные неприятности. Таятоглу Мехмед-паша получил должность совсем недавно, как раз в результате предыдущих казацких подвигов, за допущение которых взбесившийся от такого унизительного разгрома своего флота Мурад приказал казнить его предшественника, Байрам-пашу.

Став обладателем вожделенной должности, полюбовавшись видом головы своего более удачливого, опередившего его конкурента на серебряном блюде, визирь проявил недюжинную энергию и старательность в отражении угрозы столице и собственной голове. Ему уже мерещилось, как его волокут на плаху, а потом его голову, почему-то продолжающую шевелить зрачками, на положенном по статусу серебряном блюде несут к всесильной правительнице, Кеслем-султан. Однако видения оказались ложными.

Через несколько часов дворец Великого визиря, расположенный рядом с султанской резиденцией, был блокирован богопротивными разбойниками и взят штурмом. Во время боя его, такого важного чиновника, убил простой казак. Никаких серебряных блюд для разваленной почти пополам, а не срубленной опытным палачом головы казаки не предусмотрели. Знай Мехмед-паша, что зарубил его вчерашний холоп, наверное, посмел бы посетовать на судьбу, что является безусловным грехом, так как для правоверных мусульман судьбу определяет Аллах. И уж совсем обидным было то, что враги уничтожили не только его самого, но и всю его семью, со слугами и оказавшимися не в том месте не в то время чиновниками. Активно участвовавший в этом штурме Срачкороб пробился к визирю через минуту после его гибели и был сильно опечален, что не ему, как мечталось, удалось прервать жизнь главнейшего из сановников Османского халифата.

Все же за время своего краткого командования сражением с казаками визирь успел сделать многое. Он послал гонцов с приказами идти на помощь столице во все окрестные гарнизоны и воинов в Румелии, повелел поднимать тимариотскую милицию. Но волшебником он не был, войск в Стамбуле, после гибели янычарского резерва, было катастрофически мало для отражения такого неожиданно крупного набега. О том, что это не простой налет, ему узнать было не суждено.

Огромные усилия в отражении вражеского нашествия предпринял каймакам, градоначальник Стамбула Муса-паша. По обычаям, именно он замещал Великого визиря в случае его отсутствия. Но то, что выше его по должности никого не осталось, он сообразил с запозданием. Соответственно и действовать каймакам самостоятельно начал с большой задержкой. К тому же стратегом он не был, определить правильно приоритеты в обороне не смог. Срочно собранные в пригородах тимариотские сотни и попадавших под его начало янычар, как из оставленных в Стамбуле орт, так и отставников, направлял на бессмысленные попытки прорваться сквозь огонь к дворцовому комплексу Сераля. Туда же шли уцелевшие янычарские полусотни и сотни. Однако пробиться сквозь раздуваемое ветром пламя им так и не удалось. Неся в огне пожаров потери, сравнимые с боевыми, они все дальше отступали от указанной им цели.

Десять тысяч казаков с двух эскадр проделали в эту ночь колоссальную работу, ликвидировав опасность на море, захватив невиданные за казацкую историю трофеи. Все же они выполняли хоть и важную, но вспомогательную задачу. Тем более считать трофейные суда до выхода из Босфора на просторы Черного моря не имело смысла. Уж очень легко поставить пушки на берегу пролива и хорошенько проредить ряды наглецов, посмевших побеспокоить столицу огромной империи. А пушек и людей, умеющих с ними обращаться, в Османской империи хватало.

Еще большее количество налетчиков охотилось за главным призом. Около двенадцати тысяч казаков высадилось с двух сторон высокого холма на мысу, разделяющем Мраморное море и Золотой Рог. Не встречая организованного сопротивления, дошли до центра власти султаната. Стычки с небольшими подразделениями янычар, оказавшимися на момент взрыва вне казарм, и просто отдельными патриотами османского султаната – не в счет. Единственный бой у них произошел при штурме дворца Великого визиря, стоявшего неподалеку. Потеряв сотни три человек, казаки захватили его, не оставив в здании ни одного живого человека. Не получили пощады ни женщины, ни дети. Дойдя до стен, ограждавших место жительства султана и его гарема, стали рассредоточиваться вдоль них, стараясь не попадать под огонь охраны. В чем им сильно способствовала ночь, существенно ограничивая даже самых зорких янычар. Пожары, забушевавшие в море и некоторых прибрежных районах города, пока не улучшили видимость возле Сераля. Защитники султанского гарема, а также его личной казны, тысячи три воинов, готовились умереть, но не пустить врагов дальше. Шансы связать врагов схваткой и дождаться помощи извне у них были неплохие.

Однако казаки со штурмом не спешили. Воспользовавшись стабильно дующим ветром, они подожгли ближайшие кварталы города к югу и западу от холма, на котором располагался правительственный комплекс зданий. Специально заранее укомплектованные подразделения факельщиков врывались в дома стамбульцев и поджигали их, толком даже не ограбив. Вскоре стена огня отделила дворцы от остального города на юге и западе. Впрочем, ветер дул не оттуда, а туда, поэтому от гари и дыма жительницы и защитники Сераля не страдали.

Аркадий долго сомневался, прежде чем решился предложить эту деталь плана атаки на Стамбул. Перед его глазами вставали кадры кинохроники Второй мировой войны: нацистские факельщики жгут украинские и белорусские села и деревни. Он знал, что факельщиков очень редко брали в плен, обычно просто пристреливали как бешеных собак. И считал, что поступали красноармейцы правильно. Таким ублюдкам не место в этом мире. Но вот приперла необходимость, и он сам произнес вслух нечто с очень похожим контекстом. Рекомендовал жечь дома стамбульцев. Уж очень важна была предстоящая операция для всего русского народа, не только казаков. Пришлось вспомнить также крайне нелюбимых иезуитов: «Цель оправдывает средства» и, мысленно морщась, рассказать о задумке. Атаманов в его задумке смутило не то, что придется жечь мирных жителей, а то, что их дома не удастся перед этим ограбить. Однако услышав, сколько предполагается взять добычи на кораблях и во дворце, все дружно поддержали защиту огнем.

Рассвет обитатели Стамбула – вернее, те, кто до него дожил, – встретили с опозданием. Над большей частью города стояли тучи дыма от бушующих в нем пожаров. Казаки успели убить к этому времени немало людей, но несравненно больше горожан погибло от огня. К беде стамбульцев, тушить пожары в эту ночь было некому. Официально пожарными в столице Османской империи служили янычары. И они не допускали и мысли, что может быть по-другому. Влияние корпуса капыкуллу тогда уже достигло уровня преторианских легионов императорского Рима, янычарам случалось и неугодных султанов сбрасывать. Поэтому мнение горожан никого не интересовало. Янычары при задержках жалованья, случалось, поджигали дома состоятельных горожан сами, потом героически их тушили, попутно обогащаясь. Но в эту ночь у оставшихся в живых янычар было дело приоритетнее борьбы с огнем. Они, как могли, защищали страну, для чего и был создан оджак, корпус воинов-рабов, капыкуллу. Другой вопрос, что в связи с воцарившимся бедламом, потерей командования и организации занимались они этим без особого успеха.

На руку атакующих сыграла неспособность каймакама, возглавившего османов после гибели Великого визиря, организовать действенный отпор наглой агрессии. Он выполнял свой долг, как мог, но вот понимания того, что нужно делать в данный момент, у него не было. Живи в его городе гордые афроамериканцы… и казаки с янычарами при таких пожарах не понадобились бы. Жители же Стамбула паниковали, бежали кто куда, гибли тысячами, но лишь небольшая их часть решилась воспользоваться моментом и под шумок что-нибудь прихватизировать.

Между тем редкая перестрелка была для защитников Сераля совсем не безобидной. Янычары, стоявшие на виду, были прекрасно видны в свете пожарищ и ночью. То там, то тут они после казацких выстрелов летели вниз. Сами же казаки прятались в тени домов, заметить их стало возможно только после рассвета. К тому времени несколько сот янычар отправились со своих позиций прямо к гуриям. Долгожданный рассвет стражам гарема облегчения не принес. Помощь не шла, а проклятые гяуры отошли на плоские крыши домов в паре сотен шагов, куда даже «янычарки» добивали без всякой гарантии точного попадания, и начали расстреливать турок оттуда. Пули Нейслера для гладкостволок и Минье для винтовок позволяли точно стрелять с куда большего расстояния, чем обычные шарообразные, применявшиеся тогда во всем мире. Янычары мужественно гибли от пуль, но позиций на стене не бросали, понимали, что стоит численно превосходящим их врагам ворваться туда, и они обречены.

Полноценная, с истериками и визгом, паника разгоралась в гареме все сильнее. Попытки евнухов, самих чрезвычайно испуганных, навести среди женщин хотя бы подобие порядка к успеху не приводили. Крик и визг не способствовали спокойствию защитников, продолжавших нести серьезные потери чуть ли не ежеминутно. Казнь руководителей евнухов и прострация, в которую впала еще недавно почти всесильная Кеслем-султан, мгновенно превратившаяся из повелительницы в одну из многочисленных бывших султанский жен, очень плохо сказались на микроклимате гарема. Вдруг опять возвысившаяся мать Мустафы, совсем уже старуха, навести порядок была не в силах. И в молодости умом не выделяясь, она только вносила дополнительный элемент дезорганизации в жизнь и без того склонного к интригам и подковерным игрищам коллектива. А уж как подействовали на женщин близкие стрельба и взрывы, многочисленные пожары по всему Стамбулу… описать если и возможно, то для этого потребуется целый том.

Смертоносный точный обстрел сказался, наконец янычары были вынуждены уйти со стен, приготовившись встретить врагов во дворе. Стена, ограждавшая Сераль, для полноценных боев не предназначалась. Казаки же заминировали ее подножие в трех местах. Взрывы образовали бреши, хоть и небольшие. Руководитель обороны бросил на их прикрытие последние резервы, которые были забросаны гранатами и быстро, почти поголовно уничтожены. Чугунные гранаты с взрывчаткой – для запалов Аркадий не пожалел капсюлей из патронов к ТТ – поставили жирный крест на организованной обороне. Начались резня и добивание уцелевших.

Хитрое это дело, государственные финансы. И крайне запутанное. Кому как не жителям бывшего СССР это знать. Англичанин или американец может питать иллюзии о прозрачности бюджета страны для граждан и обоснованности если не всех, то большей части трат. Наивные. В государстве Османов к семнадцатому веку государственный дефицит рос со скоростью, разве что меньшей, чем у нынешних США. Денег не находилось зачастую на самое главное: армию. Бунтовали янычары, не получая месяцами свое жалованье, о других, менее привилегированных, группах населения и говорить не приходится. Неудержимо падало содержание серебра в монете. Но у султанов на личные нужды финансов всегда хватало. Многие, наиболее надежные источники пополнения казны работали не на государство, а на личные нужды правителя. Ничто не ново под Луной…

По османским меркам, в двух казнах, халифатской и личной султанской, на тот момент денег было немного, несколько миллионов акче. Немалую сумму взял с собой в поход ныне покойный Мурад, а приход в государственную казну, в связи со смутными временами, наставшими в стране после пресечения династии, резко сократился. Но для казаков это была сказочно богатая добыча. Как это ни смешно, но при переноске сокровищ на корабли им не хватило тары. Для серебра пришлось майстрячить импровизированные мешки из подручных средств. Несколько человек даже не пожалели для этого свои шаровары. В конце концов, казаку не стыдно потерять или пропить штаны. Это же не оружие, без которого казак – не казак. Надо еще учитывать, что переносимые сокровища были общественными, делились они по прибытии к родной земле. Атаковать, собственно, сам комплекс Сераля с гаремом не стали. Ограничились разграблением дворца султана, стоявшего рядом. Красивых баб и в Стамбуле хватало, денег награбили также немерянно.

Одной из главных целей в Стамбуле стал для казаков бедестан, крытый рынок, огромное, по меркам семнадцатого века, здание, служившее, в числе прочего, для торговли золотыми и серебряными изделиями, драгоценными камнями, дорогими тканями. И главным рынком торговли невольниками. В этот день, правда, работорговая часть была наполовину пустой, приток пленников с севера иссяк, некем османам было забивать казармы для рабов. Добычу оттуда пришлось тащить на корабли нескольким сотням захваченных в соседних кварталах турок. Милосердие в этот день то ли взяло отгул, то ли крепко заснуло, но дотащивших свой нелегкий груз людей, в большинстве своем ни в чем не виновных ремесленников, беспощадно вырезали и сбросили в воды Золотого Рога. Впрочем, такому эфемерному чувству трудно выжить в невольничьих казармах.

Вот что писал об этом месте Симеон Лехаци: «Старики и старухи сидят; девочек и мальчиков, юношей и красивых женщин глашатаи, взяв за руки, показывали и продавали как лошадей либо мулов, а других собирали в каком-нибудь месте или на площади подобно отаре овец. Покупатели открывали лица и грудь молодых девушек и ощупывали с ног до головы все их тело, чтобы у них не оказалось чесотки, язвы либо других ран. А они стояли тихо и безмолвно; которые приглянутся, их и покупали и, отняв у отца с матерью и разлучив с сестрами и братьями, увозили к себе домой. При виде всей этой причиняющей боль скорби, какой я никогда не видал, у меня разболелась голова, затрепетало мое сердце, возмутилась душа моя, и все существо мое содрогнулось».

 

Недолго музыка играла

Истамбул, 17–18 Зуль-Ка’да 1047 года хиджры (2–3 апреля 1638 года от Р. Х.)

Вскоре после полудня, ограбив и второй бедестан, старый, казаки были вынуждены покинуть основную часть Стамбула. Успев, впрочем, вывести из строя всю тяжелую артиллерию на стенах, смотрящих на Золотой Рог и Босфор. Малокалиберные пушки, мортиры и кулеврины были сброшены вниз со стен и башен, частично даже перетащены на корабли, заменив там балласт. Муса-паша смог прорваться с несколькими тысячами воинов к Сералю, кварталы у стен выгорели, и местность между Едикуле и Сералем стала вполне преодолима. Но врагов мужественный каймакам там не застал. Взорвав арсенал в бывшей церкви Св. Ирины, они отступили на корабли.

Галатская часть города пока в немалой степени принадлежала налетчикам. Они поспешно дооснащали построенные недавно каторги и баштарды, готовя их к переходу через море. Мастеров, обнаруженных на верфи, посадили за весла, посчитав, что они будут им куда полезнее, чем намеченные для этого османами стамбульские воришки и жулики. Криминальный элемент и прочих правонарушителей выпустили на волю, что никак не способствовало установлению в городе порядка. Топ-хана продолжал гореть. Взрывы к полудню там прекратились, но пожары даже разрослись, весьма меткие выстрелы топчи со стен этого квартала прекратились совсем. Вероятно, в этот момент его штурм был бы легким и не очень кровавым, но лезть в пекло, от которого словно раскалились стены домов, никто не захотел. Брать там уже было нечего, а найти мучительную смерть – весьма вероятно.

Работники с верфей, даже христиане, на галеры совсем не рвались, им и здесь неплохо жилось. Но никто их согласия не спрашивал. Показательная казнь пытавшихся сопротивляться стимулировала остальных к повиновению. Горящая во многих местах, без опаски разграбляемая столица мира производила в тот момент на ее жителей ошеломляющее впечатление. Мир вокруг, пусть не такой уж радужно-прекрасный и не очень справедливый, но казавшийся невероятно устойчивым и надежным, рушился на глазах. Горел ярким пламенем. На людей это производило сильнейшее впечатление, волю к сопротивлению сохраняли немногие. Не мысливших себя вне этого мира янычар, охранявших центр судостроения султаната, выбили в первый же час, а мастерам, плотникам, кузнецам, корабелам в голову не приходило лезть в драку со страшными разбойниками.

После резни, устроенной стамбульцами франкам, тех в городе не осталось совсем. Суда, принадлежавшие им, уже сменили владельцев, причем в итоге достались они большей частью давшим властям большой бакшиш грекам и армянам. Налетчики реквизировали корабли в бухте, невзирая на религиозную принадлежность хозяев, – для вывоза награбленного они нуждались в большом количестве трюмного пространства.

Однако одно судно с западноевропейским экипажем захватить удалось. Оно пришло в бухту – капитан и команда ничего о случившемся здесь за последнее время не знали – прямо перед казачьим налетом. Уйти назад французскому флейту, очень похожему на построенный голландцем для казаков, было не суждено. Когда же в середине следующего дня его обследовали, несмотря на протесты капитана, то проверяющие впали в состояние прострации. Трюмы судна казались почти пустыми, хотя корабль сидел в воде по ватерлинию. Выяснилось, что грузом его было серебро, около тонны, а балластом служили два десятка новеньких бронзовых стволов кулеврин. Шестифунтовых и восьмифунтовых. На сладкое в одной из кают обнаружили около сотни штуцеров с нарезными стволами. Естественно, все попытки капитана и присутствовавшего на корабле одного из хозяев груза избежать конфискации к успеху не привели. Имевшие богатую одежду переселились на одну из каторг, прикованные там к веслу, свободу теперь им предстояло выкупать. А матросы – за право быть отпущенными бесплатно – охотно согласились помочь довести корабль туда, куда казакам было нужно.

Весь день и последовавшую за ним ночь казакам пришлось трудиться или присматривать за трудом подневольных. Мало награбить невиданно богатую добычу, нужно было еще утащить ее домой, сохранив голову на плечах. Поход яицких казаков в Среднюю Азию, закончившийся почти полным их уничтожением, давал прекрасный пример, как не надо грабить.

Между тем к вечеру немалая часть бухты стала простреливаться из ружей, «янычарок» и османского варианта затинных пищалей. Можно было не сомневаться, что на следующий день к обстрелу присоединятся перетащенные из других мест пушки. Муса-паша делал все от него зависящее, чтобы побыстрее изгнать врагов из доверенного ему города. Огромные потери его не смущали. Погибнуть в битве с неверными – счастье для воина ислама.

Зажигательные ракеты, привезенные в этот раз, возможно, и были бы малоэффективны против небольших целей, но для преимущественно деревянных кварталов бедноты они проявили себя как страшное оружие. Летя со страшным воем и визгом, пугая жителей огненными хвостами, бросающимися в глаза в сумерки и ночью, загорающиеся неугасимым пламенем, они не могли не вызвать паники среди мирного населения. И вызвали. Люди, все, кто мог, в основной части города, побежали от этого ужаса. Часто куда глаза глядят, то есть в районы сплошного задымления от пожаров, зажженных ранее. Где и гибли не столько от огня, сколько от дыма. Нередко толпы сталкивались между собой, тогда смерть собирала особенно богатый урожай. Задние продолжали напирать, передним некуда было бежать, они задыхались, но не падали. Некуда было падать. Жуткие вещи творились у ворот, в которые пыталось протиснуться больше стамбульцев, чем они могли пропустить. Малочисленные стражники – большая их часть ушла воевать с налетчиками – навести порядок не могли, а случалось, и гибли, задавленные толпами перепуганных горожан.

Одна из обстреливавших город каторг вдруг загорелась сама, огонь перекинулся на несколько еще не выпущенных ракет. Погасить ее ракетчики не успели: громко и красочно она взорвалась, оставив на воде горящие обломки. Большая часть бывшей в тот момент на ней команды погибла. К счастью, половина прибывших на ней уже осваивала новое судно, поэтому число сгинувших при этом лишь немного превысило сотню. Нельзя сказать, что такого случая не опасались, ракетные каторги стояли в отдалении друг от друга и в стороне от других кораблей.

В этот же день несколько полупустых галер пристало к поселкам лоцманов, водивших суда по Босфору. Их жителей насильно загнали на суда. Женщин, детей, стариков – всех. Позже их рассадили по другим судам, а мужчинам, ради которых это и сделали, предложили вывести казацкую флотилию в Черное море, если они хотят, чтобы их семьи не погибли. Что думали лоцманы, нетрудно было догадаться, но практика аманатов (заложников) в данном случае была единственной надеждой на благополучный уход из капкана, в который вот-вот мог превратиться разграбленный и полусожженный Стамбул. К городу стягивались не только ополчения тимариотов из окрестностей, почему-то не пошедшие в поход с Мурадом. На помощь спешили две армии: из Анатолии оджак, из Румелии – армия румелийского бейлербея.

Всю ночь шла догрузка кораблей, перетасовка команд и пассажиров. При проходе в пролив пришлось держаться подальше от городских стен. К великой казацкой удаче, из не взятой ими Топ-ханы стрелять по уходящим кораблям не стали. А янычары на стенах основной части города не имели для стрельбы ничего эффективнее гаковниц.

Ветер за время налета не изменился, разве что стал чуть послабее. К сожалению для грабителей – не прекратился совсем. Так что предстояло возвращаться и против течения, весной при таком ветре – значительного, и против самого ветра. Здесь и самым большим противникам сожжения больших кораблей стало ясно, что их уничтожение было обоснованным, быстро отбуксировать их при такой погоде было нереально. Как бы ни хотелось завести свой многопушечный флот. Легче на душе от этого многим не стало, воспоминания о пылающих гигантах еще долго будут портить им настроение, превратившись в невидимый рубец на душе.

 

Как важно быть внимательным

Румелихисары, ночь на 18 Зуль-Ка’да 1047 года хиджры. (ночь на 3 апреля 1638 года от Р. Х.)

Грабеж, конечно, дело увлекательное. Добираясь до желанной добычи, забываешь обо всем, и горе тому, кто попытается помешать. Однако регулярно им могут заниматься только те люди, которые умеют даже в моменты высшего счастья – очищения богатого сейфа – думать о путях отхода. Почему-то окружающие обычно восторгов грабителей не разделяют и всячески им в присвоении «заработанного непосильным трудом» пытаются помешать. Посему атаманы, съевшие на облегчении сундуков ближних не собаку даже, а огромную стаю псовых (господи, прости им эти грехи), позаботились об отступлении заранее.

Помимо трудностей с течениями, ветрами и скалами, оставалась еще одна нерешенная проблема – Румелихисары. Взять с наскока ее не удалось. Но если к Стамбулу казацкий флот проскочил на очень большой для тех времен скорости, в темноте, то при возвращении, заведомо более медленном и дневном, они могли собрать богатейшую жатву казацких жизней и пустить на дно, что еще обиднее, немалую часть награбленного. Спрашивается, зачем старались?

Поэтому еще в разгар грабежа на стены Анадолухисары послали самых метких пушкарей и три сотни казаков им в помощь. В ночь перед проходом флота обратно они начали интенсивный обстрел стен и башен Румелихисары. Оглушительно, можно сказать – громоподобно, рявкнула одна из смотревших на пролив (и крепость на другом его берегу) пушек, затем вторая, третья… Пушкари повели пристрелку. Снопы пламени вылетали из огромных жерл вместе с ядрами более чем полуметрового диаметра. Особая сила звучания у нескольких выстрелов объяснялась именно огромным калибром пушек. Ядрышки центнерного веса полетели передавать горячий привет засевшим в Румелихисары османам. Над крепостью поднялись густые облака порохового дыма.

К великой удаче казаков, ветер продолжал дуть с северо-востока, относя и рассеивая эти мешающие не только целиться, но и дышать образования по направлению к Стамбулу. Пороха в арсенале Анадолухисары запасено было немало, запас ядер также имелся. Расположены крепости менее чем в километре друг от друга, в самом узком месте пролива. Даже тонкостенные, пригодные только для стрельбы каменными ядрами и жребием (картечью, у османов – также обычно каменной, щебнем) османские пушки могли добить до крепости-соседки. Среди гнездившихся в крепостях птиц поднялся изрядный переполох, такое ужасное пробуждение стало для них совершенной неожиданностью – в связи с дороговизной пороха здесь тренировочных стрельб давно не вели. Мало кто из летунов пережил эту ночь, трепетные птичьи сердца не созданы для таких нагрузок.

Топчи из Румелихисары немедленно ответили на казацкие залпы своими, между крепостями-сестрами, изначально призванными совместно защищать Стамбул, завязалась артиллерийская дуэль. Османам стрелять было несколько менее удобно – дым от их собственных выстрелов задувался прямо на них. Если бы ветер был восточным, это бы здорово облегчило казакам жизнь, но даже небольшие проблемы у топчи стали приятным моментом. Темнота, благо цели были крупными и неподвижными, не мешала ни пушкарям, ни топчи.

Далеко за полночь начало сказываться преимущество османов в количестве крупнокалиберной артиллерии. В заметно более крупной Румелихисары и пушек было больше. Однако такая перестрелка потребовала от османского гарнизона предельного напряжения сил. Некоторые орудия спокойно могли выдержать сравнение со знаменитой Царь-пушкой, соответственно, ядра для них были очень тяжелыми. Картечью же палить на такое значительное расстояние было бессмысленно. Топчи быстро вымотались, и мухафиз привлек к обслуживанию орудий большую часть гарнизона. Начавшие стрелять первыми топчи уже были мокры от неимоверных усилий, будто побывали под дождем. Они заметно покачивались при ходьбе, глаза покраснели от порохового дыма и слезились, но заменить их было некем. Если засыпать в пушку порох и закатить туда ядро могли и обычные спахи, то стрелять должны были именно топчи, умеющие это делать. На суше возле Румелихисары казаки активности не проявляли, их вообще там видно не было, что дало возможность мухафизу оставить на стене, защищавшей крепость, лишь несколько человек стражи.

От попадания гигантских мраморных шаров крепостные стены ощутимо вздрагивали, хотя построены были на редкость хорошо и надежно. Так что ядра, несмотря на огромный вес, бесполезно разбивались о стены и башни, хоть и откалывали куски кладки. Хуже было, когда они разбивались в непосредственной близости от пушек, осыпая их и орудийную прислугу градом каменной картечи. Выжить в таких местах не удавалось никому. Гром от перестрелки был хорошо слышен во всех районах Стамбула, но там в этот момент было не до героически дравшегося гарнизона Румелихисары. Разве что некоторые из гражданских обитателей города преждевременно возрадовались идущей на помощь разграбляемому городу непобедимой армии халифата. Шли армии, сразу две, но помешать проклятым гяурам не успевали. Вот и попробуй не поверить в то, что казаков возглавляют могучие колдуны: никогда их не удавалось застать на суше несравненно более сильным войскам султана. Чем же, кроме колдовства, можно объяснить такое постоянство?

Дело шло к утру, когда стала сказываться большая численность гарнизона в Анадолухисары. Казаки имели возможность менять прислугу у орудий и стали стрелять заметно чаще. Обе стороны уже лишились по несколько подбитых орудий и имели потери в живой силе. В этот сладкий предрассветный час первого намаза и раздался взрыв у ворот Румелихисары. Нельзя сказать, чтоб слишком громкий, по сравнению с бабаханьем пушек главного калибра, но мухафиза будто кто ножом в сердце пырнул.

«Как проклятые могли подобраться незаметно к воротам?! Там же несколько часовых, причем из числа самых остроглазых. Почему они не заметили врагов?!»

Опытный воин, он сразу понял, что сражение близко к концу и рассвет в этой крепости не суждено встретить никому. И не ошибся. Провести расследование погубившего крепость эпизода мухафизу было не дано. Иначе он установил бы, что стражу расстреляли из луков, а падения их на стену или вовне из крепости никто не услышал из-за ожесточенной стрельбы. Поэтому казаки спокойно подложили к воротам бочонки с порохом и даже обложили их мешками с землей.

Нет, никто в Румелихисары сдаваться не собирался. Ворвавшихся со страшным ревом казаков во дворе встретил резерв, полсотни тимариотов, отдыхавших после помощи топчи. Однако преградить им путь в крепость в узком проходе ворот они не успели, а следовательно, были обречены. Три сотни казаков, успевших отдохнуть за время сидения в засаде, легко смяли и побили подуставший османский резерв, а потом и перерубили остальных защитников крепости. Хотя ворвалось в крепость приблизительно столько же врагов, сколько ее обороняло воинов, у османов не было ни малейших шансов отбиться. Враги уничтожали их по частям, набрасываясь со всех сторон, в таких условиях и знаменитое умение османов рубиться на саблях не помогало. Да и устали они в эту ночь, не выспались, обычной реакции и скорости движений показать не могли. Так и гибли один за одним, в безнадежных, но отчаянных попытках уничтожить врагов. А последние – так с желанием продать свою жизнь подороже. Их большей частью пристрелили. Заморачиваться рыцарскими идеями о необходимости дать противнику право на поединок никто не стал.

Путь назад, на север, освободился. Вряд ли надолго, но шанс уйти подобру-поздорову у казаков появился.

«Когда считать мы стали раны…»

 

18 Зуль-Ка’да 1047 года хиджры

В боях на воде и суше казаки потеряли больше семи тысяч человек. Больше всего – на стенах Топ-хана и при штурме Сераля. Не обходилась без потерь почти каждая схватка на улицах. Несколько десятков человек в суете передвижений по городу пропали, мертвыми их никто не видел. Но, учитывая итоги визита казацкого флота в Стамбул, в их судьбе ни у кого сомнений не было. Много позже дошла до Северного побережья весточка, что тридцать налетчиков, попавших в плен к янычарам или просто стамбульцам, были торжественно, при массовом ликовании зрителей, посажены на колья. Толстые. Чтобы мучились подольше, уж очень сильное впечатление оставил казацкий визит у столичных жителей.

Чуть ли не перед самым уходом обратно великое дело совершил Срачкороб. Он с группой таких же, то ли недограбивших, то ли недорезавших, товарищей шастал по улицам, ища приключений на свою тощую… фигуру. Обидно, видите ли, ему было, что ни в диверсионный отряд он не попал, ни Великого визиря зарубить не успел… вот и рисковал, неизвестно зачем, нарваться на один из янычарских или тимариотных отрядов, прорывавшихся к галатской части города. А встретил группу мирных монахов, шедших в сопровождении одного из уважаемых в Стамбуле мулл. Патриарх и его окружение были вынуждены из-за сильного задымления покинуть свое убежище и пытались перебраться в не пострадавшую от огня часть города. Муллу Хафиза они прихватили с собой на случай встречи с отрядом исламских фанатиков. Отношения у иерархов различных вероисповеданий были неодинаковыми. От лютой ненависти у фанатиков до приятельских, иногда даже дружественных отношений у людей разумных. В общем, как у всех. Мулла Хафиз отличался большим умом и был весьма популярен среди янычар и бедноты города, лучшего сопроводителя трудно было найти.

Именно его горячие разоблачения шайтанской сути налетчиков и спасли большие, также от набега сильно пострадавшие, христианские общины города от немедленного погрома. Он красочно описывал на стихийных митингах, как проклятые разбойники грабили их, его и патриарха православной церкви разом. И что страшный, будто родился от кровосмешения двух шайтанов, казак, говоривший по-турецки и по-арабски не хуже его самого, имел наглость, утонуть ему в дерьме нечистого животного, сдирая перстни с его пальцев, цитировать по памяти священную книгу – Коран. Что явно указывало на его происхождение из мусульманской семьи. То, что казак при этом еще и поднял руку на патриарха, вызывало живой отклик сопереживания. Местные христиане временно задержались в ранге «своих». Эти выступления спасли жизнь немалому их числу и помогли бежать из пределов Османского халифата. Широко распространилась и весть, что христиан-лоцманов силой заставили вести обратно казацкий флот, взяв их семьи в заложники.

Дело же было в том, что злого и неудовлетворенного Юхима, увидевшего патриарха со свитой, будто перемкнуло. Он вспомнил рассуждения друга о необходимости вывоза христианских святынь и решил, что неплохой добавкой к ним будут роскошные кресты и панагии с церковных иерархов. Когда Вселенский патриарх, привыкший к показному почтению со стороны казаков, попытался возражать, Срачкороб дал ему в ухо, прервав таким образом возмущенный монолог. Шедшие с монахами несколько вооруженных стражников прикинулись ветошью при виде вынырнувших из дыма, как черти из коробочки, казаков. И избежали благодаря этому даже ограбления. Поснимав бросавшиеся в глаза висюльки, Юхим сотоварищи растворился в дыму. Христиане дружно перекрестились при виде такого действа, мулла вознес благодарственную молитву Аллаху, что уберег от страшной смерти при встрече с нечистой силой (выглядели казаки… действительно… инфернально и очень страшно), после чего честная компания продолжила путь и успешно завершила его в намеченном месте.

Уходя, налетчики подожгли верфи, склады с недограбленным имуществом. Ох, как сокрушались многие, что на более чем двести кораблей удалось запихнуть лишь малую часть возможной добычи, и вместимость трюмов маловата, и времени на перегрузку захваченных судов не было, а сколько очень нужного или просто дорогого пришлось пустить на ветер… О том, что добрая половина сожженного имущества принадлежала христианам, никто задумываться себе труда не дал. Проходя мимо азиатской части города, до того от налета пострадавшей не так уж сильно, пожары от первого обстрела там уже успели потушить, выпустили несколько ракет по сараям и складам на берегу. Полыхнуло хорошо и сильно. А уж как заполыхала верфь или главное адмиралтейство Османской империи (Терсане-иа-мире), известное как морской арсенал Касымпаша… оно и взорвалось бы неплохо, да все найденные там порох и селитру сами работники верфи под внимательным присмотром пиратов перенесли на суда. Стрелять еще в этом году предстояло много, порох был одним из важнейших трофеев.

Будь казаки войском, способным удержать захваченную территорию, по уму, стоило бы забрать из башен и со стен пушки, ликвидировать оставшиеся в городе арсеналы, разрушить самые опасные для проходящих по проливу судов укрепления. Но пока казаки посетили Стамбул как банда разбойников. Опасная, смертоносная, но для длительной войны малопригодная. Уничтожили имущества они на порядки больше, чем смогли утащить.

Не только прекрасным, но и огромным, густонаселенным городом являлась столица Османской империи. До прихода варваров с севера. Жило в нем более полумиллиона человек, его гавань, знаменитый Золотой Рог, была одним из главных торговых перекрестков мира. И вот в два дня все ушло дымом. Посчитать, сколько погибло людей при этом налете, никто не удосужился. Вероятнее всего, что около ста тысяч. Поначалу местным жителям, пережившим ужас этого налета, показалось, что во время него сгинуло не менее половины обитателей города. От сабель и пуль умерло немного, относительно, конечно. Несколько тысяч человек. Основными причинами смерти стамбульцев в эти страшные для них дни и ночи стали огонь, дым и паника.

Примененное в Стамбуле польское изобретение (так поляки подавили восстание москвичей в Смутное время) – отгораживаться от врага, подпаливая его дома, оказалось очень эффективным для сбережения своих, но бесчеловечным и смертоносным для мирного населения. Поэтому зверства казаков и освобожденных из рабства христиан в прибрежных кварталах стали всего лишь малозначимой деталью. Город получил страшный удар, а вот залечивать его раны было некому. Из Стамбула началось повальное бегство населения, испуганного и не верящего, что в ближайшие годы здесь будет порядок. Бежали не только христиане и евреи, но и правоверные мусульмане. Столица вдруг неожиданно из благополучного города превратилась в очень опасное и уязвимое место.

Авангард румелийской армии подошел к стенам Стамбула вечером того же дня, когда его покинули грабители. Направься Еэн-паша не к городу, а к Румелифенери, поставь там на берегу артиллерию, ох и кисло бы пришлось казакам выбираться из босфорской кишки. Но румелийскому бейлербею кружила голову возможность приблизиться к абсолютной власти, он спешил к Сералю. Уже в нескольких милях от города всадникам стали попадаться беженцы из него, а потом они пошли сплошным потоком, заметно замедляя продвижение к Стамбулу. Описать внятно, что случилось в столице, никто из беженцев не мог, но ужас, сквозивший из их глаз, свидетельствовал, что нечто страшное. Огромное облако дыма над городом волновало и тревожило самых храбрых и закаленных воинов. Ожесточенная артиллерийская перестрелка также не пролетела мимо ушей тимариотов, составлявших авангард армии Еэна-паши.

Настоящий шок они получили в воротах стены, ограждавшей Стамбул. Из города несли трупы. На первый взгляд – сотни трупов. Их сваливали невдалеке друг рядом с другом. Имелись там и тела крепких мужчин, но большей частью лежали мертвые женщины, старики, дети. Немало было и тел неопределенной половой и возрастной принадлежности. Райя, таскавшие трупы, сваливали их, как кули с зерном. Ага Амир-оглы хотел было прикрикнуть на трупоносов, но, оглядев длину выложенных уже ими рядов, передумал. Ему на полях битв приводилось видеть и большее количество тел, к тому же много более изуродованных, но от вида этой картины у него почему-то перехватило дыхание. Столько детских и женских тел…

Приказав помощнику расположиться на короткий привал, во главе десятка всадников въехал в ворота. И обнаружил, что все еще страшнее и хуже. Погибших стамбульцев, не вынесенных за пределы городских стен, было куда больше. Здесь, у ворот, они громоздились высокими, выше пояса стоящего мужчины, валами вдоль домов. На дороге только был очищен узкий – двоим всадникам рядом с трудом проехать – проход. И ехать по такой тропинке пришлось с полета стрелы.

«Что же с ними случилось? Резаных и колотых ран на телах незаметно. Неужели они все здесь друг друга передавили? Что же их заставило бежать сюда, на смерть?»

Ответ на один из возникших у него вопросов он получил сразу. Увидел, что к телам, сваленным вдалеке от ворот, прибавляют новые, привезенные откуда-то из других районов Стамбула.

«Аллах милосердный! Так, значит, такое не в одном месте, может, и у других ворот подобный ужас творится?»

Расспросив командовавшего перевозкой тел янычарского агу, высокого, молодого человека с красными глазами, производившего впечатление некоторой заторможенности, отправился в Едикуле, где расположился штаб каймакана Стамбула Мусы-паши. Совсем недавно именно он был румелийским бейлербеем, и Амир-оглы знал его лично. В воротах Амир подумал, что увидел самое ужасное в жизни, но выяснилось, что сегодняшний Стамбул по жутким картинам был неистощим.

При проезде по сгоревшим кварталам в нос ударило запахом (горелого или жареного? Аллах, прости за такие слова) человеческого мяса. То там, то тут из сгоревших обломков выглядывали то рука, то нога, то еще какая-нибудь часть человека. Обгоревшая, не только без одежды, но и без кожи, и часто слишком маленькая для взрослого. Впервые со времен сопливой молодости агу спахи затошнило от запаха трупов. К сгоревшему с жителями родному Стамбулу он готов не был.

Радости при виде офицера из румелийской армии Муса-паша не выказал. Выглядел он так же, как и большинство окружавших, – вымотанным и крайне печальным. Для разговора с командиром румелийского авангарда паша отвел его в сторонку, отослав свиту.

– Что, вы уже в городе?

– Нет, почтенный каймакам. Пока к воротам прибыла только моя сотня, но к вечеру будет вся вышедшая в поход конница, двадцать тысяч всадников.

– Зачем мне сейчас всадники? Опоздали вы. Если бы пришли вчера…

– Мы спешили, как могли, в моей сотне восемь лошадей за последние два дня загнаны. Этим сыновьям шайтана будто их Аллахом проклятый отец ворожит. Но мы за все им еще отомстим. Страшно отомстим! – В конце спахи невольно перешел на шипение-восклицание. Вроде бы и голос понизил, но звучало это куда грознее крика.

– Мне из разных мест донесли, что казакам налет на город оплатили венецианцы. Учитывая, что и султана Мурада они убили, мстить, думаю, стоит сначала им, проклятым франкам! Даже если это неправда, придется мстить сначала им. Иначе нас не поймут.

– Венецианцы? – удивился Амир. – Неужели? Мы подумали, что стамбульские жители под таким поводом прибарахлиться решили. В последнее время дож и сенат вели себя очень тихо и без свойственной ранее им гордыни. Что это на них нашло?

– Аллах только знает. Гонец от оджака, с которым шел султан, заверял, что покушение на него было организовано именно венецианцами. Расскажи об этом Еэну-паше и ускорь там прибытие к городу саперов и шедших с вами райя. Могилы здесь надо копать. Много могил, ты не представляешь, как много.

Голос паши угас к концу предложения, и ага не решился продолжить расспросы. Но каймакам вскоре опомнился и переспросил нормальным голосом:

– Ты все понял?

– Да, эффенди. Разрешите еще вопрос?

– Задавай!

– Жив ли последний из Османов, Мустафа?

– Да, казаки не стали штурмовать гарем. Взяли штурмом внешнюю стену, выгребли обе казны, но дальше не пошли и поджигать Сераль не стали.

– Что с Великим визирем, Таят-оглу Мехмед-пашой?

– Погиб, защищая свой дворец, вместе со всей своей семьей. Из всех чиновников, оставшихся в живых, – я самый старший.

– Не знаете ли, где находится войско оджака?

– Знаю. Через день будут у анатолийской части города. Так же, как и вы – безнадежно опоздали. Все?

– Да, эффенди.

– Запомнил, кто сейчас здесь нужнее?

– Саперы и райя с лопатами. Они поторопятся.

– Скажи Еэну, но только ему, в городе погибло, не знаю точно, но, скорее всего, более ста тысяч человек. Нам их быстро не похоронить. О том, чтобы хоронить до заката, как заповедовал пророк, не может быть и речи. Если не закопать тела немедленно, в городе могут начаться болезни. Торопитесь.

– Слушаюсь, эффенди.

 

«Море, море…»

Квитень (апрель) 1638 года от Р. Х

Оставив за спиной местами весело (смотря для кого) горящий, местами уже дымящийся, а кое-где просто ограбленный Стамбул, казаки втянулись в Босфор. Началась самая трудная часть операции.

Для человека несведущего Босфор, относительно короткий, без подводных скал и мелей по фарватеру, не представляет серьезной опасности или каких-либо особых трудностей для мореплавания. Однако не случайно все селения у входа в пролив со стороны Черного моря, у Румелифенери и Анадолуфенери, построены были из обломков от кораблекрушений. Корабельные катастрофы там случались с пугающей регулярностью каждый год, нередко гибли целые эскадры, в том числе – гребных судов. Обычный в этих местах северо-восточный ветер блокировал возможность выхода в море, а скорость течения в весенние шторма достигала пяти узлов. Что для тех времен было непреодолимым препятствием.

На момент атаки Стамбула течение было относительно мирным, спокойным, колеблясь между узлом и полутора узлами. Ветер дул почти равномерно, пять-семь метров в секунду. Для выхода из пролива на север условия неблагоприятные, но преодолимые. В любом случае оставаться в разоренном городе означало напрашиваться на какую-нибудь мучительную казнь.

Грести больше суток против ветра и сильного течения – удовольствие очень сомнительное. Гребли казаки не боялись и черной работой ее не считали, приравнивая этот выматывающий труд к несению дежурств и прочим «прелестям» военных тягот. Но атаманов предстоящий уход тревожил. Они знали, что за их головами будет охотиться большое количество взбешенных и не склонных к сентиментальности людей.

Чтобы облегчить себе возвращение назад, казаки и захватили лоцманов, осуществлявших проводку судов по Босфору. Их помощь должна была значительно упростить обратную дорогу, а прихваченные в аманаты семьи – обеспечить надежность проводки. Существует и большое обратное течение в черноморскую сторону, оно направляется преимущественно по европейскому берегу и заметно от стамбульского порта до Арнавуткея, от Беоска к Румелихисары, где при встрече с северным течением образуется водоворот, а потом от Балталимана к Еникею, где это течение уже теряет свою силу. Были подобные обратные поверхностные течения и еще в нескольких местах. Если бы не досконально знавшие их лоцманы – вряд ли удалось бы казакам вывести в Черное море парусники, да и гребцам пришлось помучиться куда как сильнее.

Не обошлось и без неприятностей. В отличие от фарватера, обратные прибрежные течения не лишены подводных, иногда и надводных скал. О такую уже ночью – засветло выбраться из пролива не удалось – разбилась одна из каторг, а потом и буксируемая ею поллука. Несмотря на темноту, большую часть людей с них удалось спасти. Еще один парусник, тартана, перевернулся на фарватере. Неожиданно, сразу. Видимо, очень уж неудачно расположили груз в трюмах, спешили, да и опыта такого у налетчиков не было. Вот с нее спасли всего несколько человек, остальные пошли на дно вместе с кораблем. На счастье казаков из тащившей его каторги, буксировочный трос вовремя лопнул, и они отделались легким испугом.

Аркадий не видел этих катастроф, хотя почти не спал. Караван из более чем двухсот кораблей растянулся на много километров, углядеть что-то можно было только на соседних судах. Даже днем окружающая местность не радовала глаз, скорее – угнетала. Казалось бы, юг, море… однако как раз в Босфоре немалая часть его берегов выглядела неприветливо, а то и совсем мрачно. Высоченные скалистые берега с бурунами возле торчавших из воды скал невольно наводили на неприятные мысли. Напряжение последних дней спадать не желало, нервная система успокаиваться не спешила.

Шалили нервишки не только у него. Какая-то толстая гречанка, видимо из семьи лоцмана, к вечеру закатила истерику. Орала что-то по-гречески, выпучив глаза чуть не дальше здоровенного красного шнобеля, и брызгала слюной на несколько метров. Как врач-психиатр успокаивает женщину в подобном случае, Аркадию видеть доводилось. Знал он и о заразности истерик, потому немедленно подошел к гречанке и отвесил ей хлесткую пощечину. Она замолкла, покачнулась, беззвучно пошевелила нижней челюстью. Не увидев в ее глазах просветления, попаданец повторил лечебную процедуру с другой руки. Женщина испуганно попыталась заслониться от стоявшего перед ней мордоворота руками. Лицо ее приобрело испуганный вид, поэтому, все так же молча, Аркадий вернулся на место, где сидел до этого.

«Ох, чую, если не носом, то чем-то еще, ничего еще не окончено и нахлебаемся мы по дороге неприятностей… так что они в нас влазить перестанут. Лишь бы соленой водички не наглотаться, опускаясь на дно. С другой стороны, если сравнивать… утонутие с перспективой попадания в руки до предела осчастливленных нашим визитом турок… то путешествие к Нептуну выглядит куда привлекательнее. Почему-то мне кажется, что у него мы найдем куда больше понимания и сочувствия, чем у стамбульцев».

Через некоторое время он заметил, что рядом с успокоившейся женщиной сидит человек со смутно знакомым лицом и что-то шепотом ей рассказывает, искоса поглядывая на него.

«А морда-то у этого сплетника знакомая. Наверное, азовский грек. Представляю, что он ей нарассказывает про страшшшного и ужжжасного колдуна. Как бы ее со страху опять не переклинило. Нам только истерик женских для полного счастья и не хватало».

* * *

Более суток мучений в проливе были только прологом неприятностей возвращения. На исходе первого дня путешествия по морю стал усиливаться ветер, не меняя при этом направления. Совсем не случайно так разнятся сроки преодоления Черного моря. От двух суток, при набегах казаков на чайках и стругах, до двух с лишком месяцев – для торговых парусников, пытающихся добраться до северных портов. Ветер, как раз такой, как дул в это время, мешал продвижению на север. Естественно, при усилении ветра и волны стали крупней. Пришлось парусники отпускать в свободное плавание и благодарить Господа, что это изменение погоды произошло не в момент прохождения через пролив, тогда там бы сгинуло большинство участников налета.

Такой вариант событий рассматривался, все капитаны кораблей знали, куда надо идти. Галеры, имеющие низкие борта, направились почти строго против ветра к южной оконечности Крымского полуострова. К великолепным бухтам Балаклавы, занятой в этот момент казацким гарнизоном, и к развалинам Сарыкамыша, уничтоженного казаками еще несколько десятилетий назад. То, что татары не отстроили город на месте древнего Херсонеса (нынешнего Севастополя), говорило очень о многом.

Неожиданно или вполне предсказуемо, но шторм, пусть и далеко не жестокий, здорово осложнил всем жизнь. Многие казаки не имели моряцкой закалки, их настигла морская болезнь. В двадцать первом веке ее принято воспринимать с юмором, ну прорыгается человек, помучается и, если у него нет какой-нибудь проблемы с чувством равновесия, привыкнет. Лекарства уже есть, правда, не на всех действующие. Здесь и сейчас страшная угроза нависла над всей гребной флотилией. Ходить галсами при таком ветре с такой высотой нижней, гребной, палубы – означало рисковать сверх всякой меры. Грести же навстречу ветру при половинном составе гребцов – тяжело неимоверно. Большинство новиков и молодыков временно потеряло трудоспособность. Они не могли теперь усваивать проглоченную пищу и, из-за нарушений в координации, не были способны работать вообще. Прекращать же греблю было никак нельзя. Иначе корабли могло выбросить к туркам, скорее на румелийское, чем на анатолийское побережье.

Возникшая опасность не была ошибкой атаманов, затевавших поход. Точнее, опасной авантюрой был он сам. А взять в него преимущественно бывалых, имевших опыт морских набегов казаков было невозможно. Их всего-то было ненамного больше числа, вышедшего в море. Считая больных, ушедших в запой, принципиально не желавших ходить в походы под началом этих атаманов, засевших в городках с молодыми женами… К тому же и дома опытных бойцов оставить надо было. В Азове, Темрюке и захваченных у черкесов селах, в прибрежных городах Крыма, на пограничье с калмыками… Мало было казаков. Вот и пришлось комплектовать команды галер молодежью. В бою она не подвела, а качки не выдержала. Над победоносным флотом, в который уж раз за этот поход, нависла угроза гибели.

Аркадия морская болезнь миновала, успел переболеть ею раньше, но назвать свое самочувствие хорошим он не мог. На нервное напряжение наложилась еще и усталость, но не уничтожила стресс, а как бы не усугубила. Пришлось спасаться от тяжких дум выматывающим все силы трудом. Грести почти без подмен.

«Море, море… С бездонностью, положим, Антонов загнул. Есть у Черного моря дно, правда, очень уж далеко внизу. Подумаешь, сколько там, под тобой, метров воды, и неуютно становится. Хотя, по большому счету, два километра там или двадцать метров, для человека, не умеющего дышать под водой, – все равно. Быстрее бы добраться до берега. Зарекался же от морских вояжей, и на берегу дел невпроворот, так нет, потащился опять за приключениями на дурную свою голову и страдающие от этой дурости все остальные части тела».

Каторги, калите и баштарды дошли до Крыма, хотя и нельзя сказать, что без труда. Вот потрудиться казакам-ветеранам пришлось. Тяжело и изнурительно. Идти в море против ветра, только греблей, да в шторм, пусть и не слишком сильный, – тот самый трудовой подвиг, какими принято было гордиться у нас недавно. Казаки воспринимали такие вещи куда как спокойнее. Надо было доплыть – доплыли. Заморочек современных моряков, что по морю ходят, они не употребляли. При входах в бухты ветер, который до этого так мешал, стал куда менее опасным, да и ослаб существенно.

 

Возвращение

Крымское побережье, апрель 1638 года

Непогода, чуть было не утопившая в прямом смысле этого слова величайшую победу казаков, выявила на их флоте массу проблем. Да, невероятными усилиями ветеранов гребная флотилия таки доплыла до Крыма, а не сгинула в пучине. Но не такой уж жестокий шторм разбросал корабли по морю, до цели они добирались большей частью небольшими группками, а то и поодиночке. В бухты Сарыкамыша и Балаклавы корабли прибывали в течение двух с лишком суток. Хотя в обычное время казакам хватало этого времени, чтоб пересечь Черное море.

Еще одна непредвиденная опасность подстерегала флот у берега. Доплыв до заветных бухт, ветераны отключались от усталости. Ведь им пришлось в пути сделать двойную работу. За себя и того парня, что блевал рядом, не в состоянии ничего делать. Молодежь, избавившись наконец от изнуряющей, не дающей ни спать, ни есть качки, вырубилась еще раньше ветеранов. На галерах в лучшем случае осталось по два-три бодрствующих человека, при забитых добычей трюмах. Огромный соблазн для любой вооруженной банды, коих в Крыму после гражданской войны хватало. Да и смогла бы даже гвардия хана удержаться от попытки переместить сокровища в более достойные, с их точки зрения, руки – большой вопрос. Лозунг «Грабь награбленное!» был популярен во все времена, во всех землях.

Умница Хмельницкий, ни в какие походы не ходивший, такую возможность предвидел и в преддверии событий затеял перетасовку войск. Он торжественно передал часть захваченных запорожцами крепостей под управление хана, сосредоточив казаков в Керчи, Кафе, Балаклаве и таборе возле Сарыкамышской бухты. Организовав совместное патрулирование побережья. Это весьма потрафило татарской знати и позволило контролировать самые важные пункты возможного прибытия кораблей из Стамбула. Не сделай он этого, еще неизвестно, как бы обернулось дело для экипажей вернувшихся из набега кораблей.

Среди тех, кто заснул последними, был и Аркадий. Ответственность за дело всей жизни помогала преодолевать любые тяготы, ведь все, чем он занимался в «своем» мире, было несущественной мелочью по сравнению с нынешним сражением за лучшее будущее для своего народа. Он проконтролировал перевозку на берег нескольких раненых, убедился, что на суше достаточно людей для прикрытия временно небоеспособных с флота, вкратце переговорил с Хмельницким. И только после этого лег спать и продрых больше суток.

Проснулся Аркадий от сильнейшего и естественного после суточного сна желания посетить одно место. Самочувствие у него после отдыха было на букву «х», но не подумайте, что хорошее. В организме, по первому впечатлению, болело ВСЕ. Голова, многочисленные мышцы в самых разнообразных местах, суставы, особенно колени, почки, будто недавно с доблестными представителями правоохранительных органов пообщался… наверное, легче было перечислить, что не болело.

Однако казаку на болячки жаловаться было негоже. Кряхтя и вспоминая разные, но не слишком сложные выражения, не стесняясь при этом повторов, потащился – пожалуй, это слово наиболее точно характеризовало стиль его передвижения – к корабельному гальюну. На обратном пути засек бездельничавшего джуру и немедленно припряг его к работе: послал варить кофе. Ничего не делающий подчиненный – прямое оскорбление начальника. Благо варить сей дивный напиток он джур давно научил. Кофе в Стамбуле загрузили со складов, попаданец сам за этим проследил, несколько мешков. В Европе кофемания только делала первые, робкие шаги, а казаки так предпочитали что-нибудь с градусами, без его указаний никто бы и не подумал грузить на корабли такой никчемный, с казацкой точки зрения, груз. Учитывая, что число потребителей его в войске было очень ограниченным, он не сомневался в судьбе захваченного кофе. Пойдут мешки с желанными зернами ему, как часть его доли в добыче. Доля была атаманская, так что туда не только дешево ценимый местной публикой кофе войдет.

Выпив, вовсю наслаждаясь ароматом горького напитка, чашечку черного как деготь кофе, Аркадий наконец стал чувствовать себя человеком, а не тараканом, побывавшим под тапком. Вследствие чего немедленно занялся делом сам. Приказал Юрке будить остальных джур, проверил сохранность злата-серебра и пороха, составлявших основную часть груза каторги, и пошел искать Васюринского, который наверняка проснулся раньше, потому как на корабле его уже не было.

Нашел друга легко, тот сидел с мрачным выражением лица на бочонке. Выглядел он очень постаревшим и уставшим.

– Привет, Иван!

– А-а-а… проснулся уже… привет.

– Чего такой грустный? До дому добрались. Ну, почти добрались, дальше нам никто помешать не сможет. Добычу взяли богатейшую, никогда и десятой доли такой казакам не доставалось. Гуляй, казак!

– Не понять тебе этого пока, Аркадий. Молод еще, вон проспался и небось на бабу готов залезть. А меня не только тяготы, еще и годы гнетут. Вроде и проспался, а сил… все равно нет. Мне дня и ночи для отдыха после таких трудов – мало. Так бы лежал и лежал… поел, попил и… опять валялся бы, сил набирался.

– Да какие твои годы?! – искренне удивился попаданец. – Тебе же до пятидесяти еще несколько лет осталось. Крепкий и нестарый мужчина. Как говорил один… популярный… человек: «Мужчина в расцвете лет».

– На завалинке возле хаты сидеть или с друзьями в корчме гулять – да, есть еще силенка. А вот так веслами махать без передыху… так уже и старик.

– Какой старик?! Ты чего? Да у тебя сил на двоих молодых достанет, еще и останется! Вон молодыки почти все у турецких берегов свалились и назад грузом ехали. Разве что шевелились иногда, порыгать. А ты всю дорогу греб как проклятый.

– То-то и оно, что как проклятый. Теперь сердечко бьется, вздохнуть толком не дает. Трое сегодня совсем не проснулись.

– Так разбудить их…

– Будить их теперь апостолы станут, или там черт какой, не знаю, куда душеньки их попали, надеюсь – в рай. Померли они. Прямо во сне. Все казаки опытные, не в один поход ходившие. С одним, Дмитром Нетудыхата, я не раз в одной чайке греб. Не выдержали их сердца такой нагрузки. Царство им небесное! – снял шапку Васюринский и перекрестился.

Аркадий дернулся было тоже снять шапку, но, вспомнив, что не надевал ее, просто перекрестился.

– Царство небесное! – повторил он. – Ну… что тут скажешь…

– А ничего и не говори. Сам знаю, что и тебе их смерть не в радость, хоть за одним веслом ты с ними не сидел. Беда в том, что поболее дюжины еще хоть и проснулись, да… не бойцы они теперь. Кое-кто так и не жилец, угаснут скоро. И не только те, кому сейчас плохо, некоторые, вроде бы очухавшиеся, чует мое сердце, так же скоро поумирают. Почти все – из лучших.

Некоторое время оба помолчали, потом Иван продолжил:

– Я уж не говорю, что душа за совсем не вернувшихся болит. Тех, кто утонул, тех, кто на парусниках сейчас со злой судьбинушкой спор ведет. Сколько их до наших берегов доберется – один Бог ведает.

Аркадий невольно отвлекся и оглядел бухту, точнее, ее видимую с этого берега часть. Никаких парусников не наблюдалось. Вообще.

«Епрст! Действительно, ни одного парусника не видно. А ветерок-то, – Аркадий прикинул направление ветра, – северо-восточный, прямо им в лицо. Обратно к туркам их сносит. А уж как турки этой встрече порадуются… лучше и не представлять… облеваться даже при полностью пустом желудке можно. А там же больше половины добычи и почти половина людей… беда. Дорогонько нам этот поход может стоить. Ой, прав я был, когда против него возражал, да атаманов и танк не удержал бы, так пограбить рвались. Государственные деятели, мать их!..»

Глядя на обычно излучавшего уверенность, силу и энергию друга, сегодня какого-то потухшего и поникшего, попаданец только сейчас осознал, что совсем не случайно в этом мире его ровесники выглядели, почти все, куда старше, чем он сам. И его часто за юнца принимали. А Васюринский прожил уже солидно за сорок лет.

«Да как прожил! Казацкий год смело не за три – за семь засчитывать. Вот и поистрепался его организм в походах и битвах. Чего-чего, а жалеть себя Иван не привык, всегда тянул лямку службы за двоих. В эти времена и цари-короли до пятидесяти не часто доживают. Господи! У него же лицо посерело, видно, всерьез сердце схватило. Не дай бог, инфаркт…»

Видимо, испуг за здоровье друга так явственно был виден на лице Аркадия, что Васюринский легко его прочитал:

– Да за меня не бойся, не сегодня и не завтра мне умереть суждено. Поживу еще, не одну вражью голову с плеч снести сумею. Посижу здесь немного, передохну, сердечко-то и успокоится.

Сказал это атаман уверенно, попаданец, здорово за него перетрусивший, поверил и немного успокоился. Поговорив еще немного, попрощался и пошел искать Хмельницкого – жизнь продолжалась, и стоило узнать, как продвигаются главные планы на этот год. Уже отойдя на приличное расстояние, сообразил, что фразу Васюринского можно было трактовать и как то, что он знает о том, когда умрет. Раньше, в «прошлой жизни», в подобное Аркадий не верил. Однако, пообщавшись тесно с характерниками, которые хоть и не были оборотнями, но обладали некоторыми удивительными знаниями, вероятно, сохраненными ими еще с языческих времен, стал относиться к таким вещам без излишнего скепсиса.

«Интересно, знает он дату своей смерти или нет? Приходилось читать, что такие люди были, а характерники-то, в натуре – колдуны. Пожалуй, может и знать. Но я в этом случае на его месте оказаться бы не хотел. Знать точно, когда эта, в белом и с косой, но не Тимошенко, придет… брр. Ох и неуютно он, наверное, себя чувствует».

Парусникам действительно пришлось несравненно труднее. Им предстояло двигаться на норд-норд-ост, а ветер сменился к тому времени на ост-норд-ост. Какие-нибудь англичане или голландцы, возможно, и смогли бы передвигаться в нужном направлении, даже несмотря на усиление ветра, но казакам это было сделать очень трудно. Пусть в эскадре доминировали латинские паруса, собственно, на судах османской постройки они были основными, идти против ветра, да в шторм, не всякий сможет. Увы, не смогло достаточно много кораблей. Наличие на кораблях моряков-греков помогало управляться с парусами, но… то ли они были хуже моряков океанского флота, то ли капитаны в таких случаях нужны поопытней.

Возможно, людям на парусниках пришлось меньше работать физически, но переживаний у них, особенно на судах, сильно снесенных к югу, было куда больше. Соответственно и потери в личном составе и у пассажиров на них были куда серьезнее. Некоторые не выдерживали напряжения бесконечной борьбы с ветром, у других отказывало сердце от кошмара ожидания выброса корабля на османское побережье. Были и самоубийцы, решившие не мучиться и покончить с этим, бросившись в волны. Почти на всех судах кого-то смыло случайной волной, кто-то пропал неизвестно как…

До Крымского побережья парусники добирались в течение трех недель, кто раньше, а кто позже. И не к двум расположенным невдалеке бухтам, а к южному и юго-западному побережью вообще. Да и за то, что дошло большинство, можно было истово благодарить Бога. В середине второй недели плавания ветер вдруг сменился на южный. Это редкое для весны изменение погоды и спасло немалую часть казацкого флота. С некоторых из судов, сносимых обратно к берегам Османской империи, уже можно было рассмотреть сулящие избавление не от опасности, а от жизни полоски суши. На этих парусниках перемену ветра восприняли особенно с сильными эмоциями. То, что некоторые корабли вместо бухт вылетели на прибрежные мели или сели на камни в виду берегов, несло скорее радость, чем грусть. Добрались живыми – и ладно. Грузы удалось спасти не со всех из них, но люди в основном смогли ступить на крымскую землю.

Из прошедших через Босфор до места назначения не дошли девятнадцать судов. Семь из них смогли выброситься, более или менее удачно, на крымский берег, по которому совместно патрулировали татары и запорожцы. Семь канули в неизвестность, вероятно, утонув во время шторма. Пять ветер выбросил на румелийский берег, вот их команды и пассажиры, кто уцелел, успели пожалеть, что не утонули в морской пучине. Их выловили османы и позже, при великом ликовании стамбульцев, казнили самыми разнообразными и ужасными способами. Попытки некоторых апеллировать к тому, что увезены были силой и сами являются жертвами казаков, им не помогли. Как и ссылки на свое исламское вероисповедание.

– На кораблях этих шайтановых выкидышей не может быть невиновных! – ответили им.

Атмосфера в Стамбуле к тому времени опять накалилась до предела, и власти, не уверенные в собственном будущем, стремились угодить толпе. Пусть радуются казням других, авось меня такая печальная участь минет. Разбираться в справедливости или несправедливости обвинений, по большому счету, было некому.

При попытках посчитать потери атаманы сошлись во мнении, что из отплывших не доплыли до желанной (или не очень, аманаты на север не рвались) цели более трех с половиной тысяч человек. Точных списков экипажей и пассажиров, естественно, не существовало в природе.

Не все суда, дошедшие до гаваней Крыма, смогли полностью сохранить груз. Кое-что подпортилось или подмокло. Но награбленные золото и серебро удалось довезти. И его немедленно приготовились пустить в ход. Для одновременного решения проблем с татарами и Речью Посполитой. Соответствующий план давно был готов, его выполнение отложили ради грабежа Стамбула. Увы, но мало кто из атаманов умел правильно определять приоритеты в политике. Однако, что бы ни случилось, все к лучшему, в этом лучшем, наверно, потому, что единственном, из миров.

 

Недоумение

Венеция, 18 апреля 1638 года от Р. Х

Ни к какому единому мнению, или, что куда более вероятно, к согласованному большинством решению, заседание сената не пришло. Было много недоумения, откровенного испуга, попыток свести старые счеты и бессмысленного гадания. Удивления такой поворот дела у дожа, Франческо Эриццо, не вызвал. Уж очень странные, опасные и ведущие к великим убыткам обстоятельства этому заседанию предшествовали.

Сначала из Стамбула пришли, один за другим, два гонца. Один принес весть о казни принца Ибрагима, в свете важности левантийской торговли для республики известие не рядовое. Переполох в сенате вызвало оно немалый, но тут же показавшийся незначительным, когда прибыл гонец с известием, что погиб султан Оттоманской империи Мурад IV. Сгинул в походе на Персию, не оставив наследников. О совершенной неспособности оставшегося живым Мустафы I к управлению державой и продолжению рода знали все.

Для Венеции эти известия прозвучали как гром с ясного неба. Даже человек невеликого ума в таких обстоятельствах легко и безошибочно предсказал бы наступление у турок смуты. Один Бог знает, насколько длинной, но крайне нежелательной, губительной для торговли – наверняка. Гонец прибыл в город ранним утром, и дожу, не имевшему права открывать письма официального характера в одиночку, пришлось срочно посылать слуг к нескольким сенаторам.

Дож не без удовольствия вспомнил, какие помятые и сонные лица были у почтенных сенаторов, как они ругались из-за этой побудки. Сказать, что они были очень недовольны ранним подъемом, – значит сильно преуменьшить их реакцию. Однако, узнав содержимое письма посла республики в Стамбуле, о собственном раздражении и думать забыли. Ох и много пришлось тогда дожу поспорить со своими заядлыми противниками… как вскоре выяснилось – напрасно. Известие всколыхнуло всю Венецию, от богатейших купцов до поденных работников. Все в городе понимали, что благосостояние республики зиждется на торговле, могущей от происходящего сильно пострадать.

Вскоре выяснилось, что в древнем Константинополе прохудился мешок с невероятными событиями. Через пару дней в город прибыло венецианское посольство в Стамбуле. Срочно и без согласования с дожем и сенатом покинувшее место аккредитации. Вместе с дипломатами или чуть позже в Венецию оттуда вернулись купцы со своими помощниками. Они принесли с собой весть о том, что янычары объявили виновниками гибели султана венецианцев. Посла, Альвизе Контарини, за такие самовольные действия было заключили в тюрьму. Но через несколько дней его пришлось выпустить на волю. Показавшийся поначалу чуть ли не дезертирством отъезд без согласования, да еще с рекомендацией немедленно сделать это всем гражданам республики, стал вдруг поступком невиданных мудрости и предусмотрительности.

Из Стамбула пришло известие о массовых погромах и убийствах христиан. Увы, многие венецианцы, не покинувшие пределы Оттоманской империи, погибли мученической смертью от рук озверевшей толпы агарян. Не ограничившись гражданами республики, проклятые уничтожили всех цивилизованных людей, имевших несчастье быть в это время там. Счет шел на тысячи. А какие финансовые потери! Все имущество венецианцев стало добычей погромщиков. Только в нескольких центрах левантийской торговли европейцам удалось пресечь попытки фанатиков устроить грабежи и погромы. Сотни вооруженных пушками судов на рейдах портов послужили им гарантией неприкосновенности.

При редкостном единодушии городской Арсенал запустили на полную мощность. Флот республики стали готовить к боевым действиям. В то, что турки ограничатся погромами европейцев и местных христиан, никто не верил.

Учитывая, что республика не имела ни малейшего интереса в обострении отношений со своим главным торговым партнером, участие официальных властей города в этом злодеянии совершенно исключалось. Что несколько дней дожу и пришлось доказывать. Не факт, что это ему бы удалось, у семьи Эриццио много врагов и недоброжелателей, однако введенные мудрыми предками правила о неоставлении дожа одного при любых встречах помогло ему оправдаться.

Стамбул же продолжил удивлять. Оттуда пришла очередная сенсация. На столицу Оттоманской империи, могущественнейшей в военном отношении державы, напали казаки. Да не просто пограбили предместья, как уже бывало неоднократно. На сей раз, по донесениям шпионов, варвары с севера пришли к Стамбулу не на обычных своих шайках, а на галерах османской постройки и взяли город штурмом, разграбив, среди прочего, и султанскую казну. Заодно они большей частью захватили, меньшей – уничтожили весь османский флот, лихорадочно восстанавливаемый после прошлогоднего поражения от тех же казаков. Уходя из разграбленного города, варвары его подожгли во многих местах, большая часть столицы великой и страшной для всех соседей империи сгорела. Вряд ли можно поверить в сообщаемые шпионами цифры погибших при этом, хотя несомненно, что они велики.

В этой, в общем-то, приятной вести была и опасная начинка. Стамбульцы почему-то посчитали, как и в случае гибели султана, виновной республику святого Марка. Бог только знает, отчего им втемяшилось, что казаков на их город наслали венецианцы, и пылали жаждой мести по отношению к ним, а не к варварам.

Первым делом заподозрил Эррицио конкурентов из Рагузы (Дубровника). Эта республика на побережье Адриатики была настоящим чирьем на причинном месте для Венеции. Хитрые далматинцы сами попросились в подданство Оттоманской империи и теперь получали от этого огромные барыши, по справедливости – считал дож – должные идти в казну республики святого Марка и кошельки ее почтенных купцов. У самого Франческо, в бытность его негоциантом, не раз возникало ощущение жестокой обиды на подлых предателей из Далмации. Ведь то, что получали они, могло быть его доходом. ДОЛЖНО было быть его прибылью.

Однако донесения шпионов из Рагузы принесли некоторые сомнения по участию олигархов оттуда в этой интриге. По сведениям от разных, друг о друге не знающих людей, городская верхушка никак не ожидала гибели султана и пребывает в сильном беспокойстве, временами напоминающем панику. Ректор (так называли главу республики Рагуза) отдал приказ о срочной подготовке к военным действиям по отражению венецианского нашествия. Все разведчики в один голос утверждали, что никаких активных наступательных действий там не планируют. По свидетельству перекупленных рагузцев, известия из Стамбула мало кого обрадовали. Далматинцы были встревожены ожидаемыми проблемами для их торговли, на рынках заметно поднялись цены на продовольствие. Главным доказательством их невиновности в глазах дожа стала гибель многих рагузцев во время погромов. В том числе весьма состоятельных и имеющих в Дубровнике немалый авторитет купцов.

В сенате после долгих дискуссий пришли к такому же выводу. Затей дело рагузцы, они наверняка позаботились бы о безопасности своих.

«Неужели это не они? Тогда кто? И почему подставляют именно Венецию? Глупость несусветная! Если бы мы хотели нанести вред туркам, прислали бы туда свой флот. Судя по тому, как легко их ограбили эти степные дикари, лучшему галерному флоту мира удалось бы сделать там куда больше. Но зачем нам портить себе жизнь? От войны с турками пострадаем, прежде всего, мы сами. Однако… боюсь, объяснить им это не удастся. Если уж упрямые агаряне вобьют себе что-то в голову… то не выбьешь это оттуда и молотом. Хотя прощупать возможность примирения обязательно надо. Через посредников, естественно. Натравить на нас турок в интересах Рагузы, но убивать султана и устраивать у покровителей великую смуту… нет, для этого надо быть совсем глупыми».

Естественно, никто не снимал подозрения и с заклятых врагов из Генуи. Процветавших благодаря тесному сотрудничеству с Испанией генуэзцев в республике святого Марка издавна люто ненавидели. Так что подозрение в таком неблагоприятном развитии ситуации в первую голову пало именно на «прислужников Габсбургов», «финансовых пиявок», «испанских лакеев»… Эпитетов в адрес конкурентов было высказано много. Но, когда начали прикидывать, что они, эти… выигрывают, то выяснилось – ничего. Даже меньше, чем ничего. Активизация османского флота на Средиземном море неизбежно сильно ударит по покровителям Генуи, точнее – по испанскому флоту. А в условиях его войны с Нидерландами и Францией для кредитовавших Испанию генуэзских банкиров это было крайне невыгодно. Зато убыточно – в высшей степени. Учитывая нараставшую возможность банкротства Габсбургов, Генуя рисковала в результате разориться сама. Ни для кого из присутствующих не было секретом, что, когда говоришь «Генуя» – имеешь в виду банк святого Георгия. И соответственно – наоборот.

Расстроенные таким выводом сенаторы все же попытались найти хоть какие-то выгоды для Генуи, но не смогли. Захватить венецианские колонии? Так эти колонии, о чем не знал только последний идиот, не давали дохода. Слава богу – хоть оправдывали расходы на их содержание. Перехватить левантийскую торговлю? Однако Генуя давно всерьез на нее не рассчитывала, переориентировавшись на экономическое обслуживание интересов Испании. И процветая при этом, что вызывало у собравшихся нескрываемую злость, куда больше, чем Венеция, свою независимость сохранившая. Да и торговля с Левантом при таком обороте дела на долгое время может прекратиться совсем. Не говоря уж о том, что ее львиную долю потом наверняка перехватят уже задействованные в ней голландцы и англичане.

Полностью подозрения с конкурентов из Рагузы и Генуи не сняли, однако решили рассмотреть и другие возможные варианты. Оказалось, что привлечение внимания османов на запад выгодно только Франции и ее союзникам. Впрочем, в возможность шведов устроить такое в далекой Малой Азии поверить было невозможно. В способности выстроить такую интригу главного министра Людовика сомневаться не приходилось. Но вот говорили бы убийцы тогда, без сомнения, на австрийском диалекте немецкого языка. Для натравливания османов на союзную Венецию у Ришелье не было оснований.

Снять подозрения в убийстве с иезуитов невозможно в принципе. Но для них, поставивших на Габсбургов, атака нейтральной на данный момент Венеции не имела смысла. При их исполнении этого убийства негодяи говорили бы на французском.

Потом сенаторы попытались рассмотреть возможность организации убийства кем-то из республики. И тогда заседание быстро превратилось в очень неприятное место, особенно для людей с чутким слухом. В помещении воцарились ор, гвалт, вопеж… в общем, что-то неприличное и совершенно неконструктивное.

Франческо поморщился, вспомнив, какие безобразные сцены разыгрались тогда. Неприятные скандалы случались в этих стенах и раньше, но такого он лично припомнить не мог. С дурацкими обвинениями, почти женскими истериками, с брызганьем слюной и переходом на визг… Сколько старых обид вылезло вдруг, сколько обвинений прозвучало!

«А в результате получился пшик. Ни до чего не договорились, ничего толкового произнесено не было. Н-да, честно говоря, я и сам выглядел не блестяще. В тот момент хотелось побыстрее отвести вздорные наветы, разоблачить «разоблачителя», то одного, то другого. О деле как-то забылось, не до него стало. Что не пристало государственному мужу забывать о самом главном. Но… в такой атмосфере и святой бы не удержался».

Большого шума не могло не быть. Все шпионы единогласно (а сговориться они не могли, потому как друг друга не знали) утверждали, что взрыв моста с султаном организовали не кто иные, как венецианцы. Конечно, сбрасывать со счетов версию, что это интрига врагов, не спешили. Ее обговорили первой и пришли к неутешительному выводу: «Некому это было делать!» Дож опять перебрал в уме возможных авторов провокации.

«Генуэзцы могли устроить пакость просто из «большой любви» к нам. Вот только деньги они очень хорошо умеют считать, а устройство такой интриги – удовольствие не из дешевых. Так что, скорее всего, не они. Вот если бы от такого действа им денежки капнули, то да, на них без боязни ошибиться можно было бы думать.

С Веной у нас в последнее время налажены деловые отношения. Завязнув в Германии, они рисковать развязыванием войны на юге не могут. Уж очень непредсказуемо все это может обернуться. Нынешний император – вменяемый человек, ввязываться в авантюры не станет. Опять-таки, врагами из Вены туркам постарались бы выставить французов.

Персы? Смешно, откуда им взять целую команду венецианцев, способных провернуть такое дело? Кстати, никто пока не может догадаться, каким образом эти люди организовали взрыв именно в момент нахождения султана на мосту? Нам подобное знание и самим могло бы пригодиться. Необходимо пообещать шпионам самое значительное вознаграждение за разгадку.

Рим? Учитывая, что покойный султан надолго завяз в войне на востоке со своими единоверцами, менять его на кого-то другого папе… рискованно. Преемник Мурада может обратить алчный взор на запад. И подставлять бы из Ватикана стали наверняка не Венецию.

Иезуиты? Вот те способны организовать что угодно. Но с покойным султаном у них были прекрасные отношения, они даже смогли удержать его от похода на север, когда армия империи была разгромлена шведами. А с новым… один Бог знает, как удастся поладить. Да и зачем им интриговать против нас, имея таких врагов, как Швеция и Франция?

В Польше обычный бардак, варварская Московия слишком далеко, королю Филиппу – также не до турок… вроде всех перебрал?

Убить султана могли и свои, его там многие боялись и ненавидели, только вот сделали бы это они совсем иначе. Нет, здесь определенно чувствуется рука образованного европейца. Скорее всего, с опытом работы в нашем Арсенале, судя по донесениям шпионов. Но зачем?!»

После краткого обсуждения сенаторы пришли к такому же выводу, после чего чуть не устроили разборку прямо на заседании. Легко было сообразить, что совершить такое могли две группы. Это, прежде всего, фамилии, много потерявшие после перехода Кипра к османам. В надежде вернуть себе богатые имения и рудники, а с ними – и влияние в республике. Либо фамилии, сумевшие восстановиться материально, но отодвинутые от власти. Мест в сенате всегда меньше, чем число желающих там заседать. Сам Эриццио допускал возможность и того и другого вариантов.

«Да, то страшное поражение обескровило многие знатные роды. Легко вспомнить: Барбариго, Марчелло, Тривизани, Веньер, Лоредано, Чиконья, Фоскари, де Понте. Покопавшись в памяти, еще лучше – в архивах, список легко продолжить. Прямо на заседании выяснилось, что представители многих из этих семей имели боевой опыт и сражались на полях Ломбардии, Германии, Фландрии и Прованса. Проследить, где они находятся в данный момент или находились в день гибели султана, – не всегда возможно. Правда, покушение потребовало немалых денег, но… могли ведь и наскрести на такое. Или в той же Германии добыли».

Кое-кого из перечисленных Франческо знал лично, среди них были и очень решительные люди. Ради возрождения славы и богатства рода они и не на такое могли пойти.

Дож собственной рукой налил себе из узорного кувшинчика тосканского вина, смакуя его богатейший вкус, выпил и продолжил размышления:

«Еще более вероятно, что покушение устроил кто-то из сената, деньги и власть имеющий, но от важнейших постов отстраненный. А таких немало. – Сомнения у дожа вызывали многие, например: – Морозини, Гримани, Лоредано, Мочениго, Пизани… Этот список также легко было удлинить. И… значительно, весьма… значительно».

Именно последнее предположение и взорвало обстановку на заседании сената. Бросаемые в глаза обвинения, тут же отвергаемые и переворачиваемые на род обвинителя, всплывшие обиды, вспыхнувшие старые счеты… Не обошли вниманием, как посчитал дож, совершенно необоснованным, и его род, Эриццио. В результате заседание сената превратилось в склоку и скандал, ничего на нем решено не было, зато отношения между наиболее влиятельными родами республики серьезно обострились.

«В преддверии тяжелейшей войны это очень опасно. Нельзя нам сейчас враждовать. Стоит уже сегодня вечером собрать несколько представителей наиболее влиятельных родов для совещания в узком кругу. Так удастся договориться до чего-нибудь конкретного и полезного куда быстрее. И в попытке узурпации власти меня обвинить никто не сможет. Решено, посылаю приглашения Корнерам, Контарини, Приули, Молинам, да Ченеда. Тянуть с мобилизацией флота и денежных ресурсов нельзя. Потом можно не успеть».

 

Круги по воде

Апрель – май 1638 года от Р. Х

Анатолия

Известия о гибели султана Мурада и его наследника Ибрагима продолжали распространяться по обширному, не имеющему хороших дорог халифату. А вслед за ними невесть откуда пополз слух, что халиф-то не погиб в огне того взрыва. Защитил Аллах, спрятал от злых глаз, и вынужден теперь глава мусульман всего мира прятаться в тайной пещере, ожидая, когда подданные встанут на его защиту.

Распространялся слух, может быть, не так быстро, как известие о его предполагаемой смерти, но неотвратимо. Добровольными распространителями, искренне в него поверившими или просто пересказывавшими как нечто интересное, стали тысячи путешествовавших. Сначала по дорогам Анатолии, потом Сирии, Ливана, Египта, Румелии. Дошел он и до ушей властителей соседних стран, не вызвав такого сопереживания, как у замученных поборами райя Османского султаната, но вынудив их дать указания своим шпионам о проверке. Чем шайтан не шутит, пока Аллах спит?

В связи с временным отсутствием верховных властей люди, рассказывая о чудесном спасении султана, не таились и не оглядывались испуганно. Верховного повелителя, которому такие разговоры не понравились бы, в стране пока не было, а запугать их недремлющей «кровавой гэбней» никто не успел. Не наступило пока время для неусыпно бдящих на страже общечеловеческих ценностей правозащитников.

– Зачем – в пещеру? Почему он не призвал себе на помощь своих верных защитников, янычар? – удивлялись слушатели такому поведению халифа.

– Потому как понял – убить его хотят именно они, янычары, призванные его защищать. Как убили раньше его старшего брата. Слышал, наверное? Вот и Мурада тоже решили убить.

– Слыхал, конечно. Эээ… только все-таки не понял, почему именно они? Вроде бы они, янычары, его столько лет слушали, в походы с ним ходили.

– Сам посуди. Дорога узкая?

– Ну… узкая.

– Войско большое?

– Конечно, большое, не какое-то паршивое племя замирять шли, а против Персии, малым здесь не обойдешься.

– Значит, войско растянулось по дороге не на один полет стрелы?

– И не на десять.

– Султан, как думаешь, где ехал?

– Эээ… в каком смысле?

– Ну, впереди войска, посредине, сзади всех?

– Ясное дело – посредине. Впереди или сзади враги могут подстеречь, а посредине вокруг все свои.

– О! Ты сам сказал, что вокруг – все свои. Так кто же мог взорвать сразу четыре большущие мины, если вокруг все свои? Янычары.

Здесь обычно в разговоре следовала пауза. Будто в тысяче мест беседу ставил один режиссер. Пауза могла быть большой или совсем короткой (это зависело от актерского таланта рассказчика), но она мистическим образом возникала в тысячах постоялых дворов и харчевен халифата.

– Так хочешь сказать…

– Да, если вокруг только свои, значит, и убивать халифа покушались они же, янычары. Больше было просто некому. Да и сам подумай, как можно издалека вызвать взрывы сразу четырех мин. Одновременно. Мостик-то коротенький, как можно подгадать хоть один взрыв, не говоря уж о четырех, к короткому времени проезда султана по нему? Франки хоть и разбираются в разных сложных штуках лучше нас, правоверных, но они же не волшебники.

– А… вдруг… может… – здесь иногда слушатель пытался с ходу придумать версию не янычарского покушения. Всегда неудачно. Никто так и не догадался до способа, придуманного в Азове.

После иногда кратких, иногда длительных обсуждений все приходили к мнению, что взорвать мины можно было, только находясь рядом с ними. Следовательно, без участия людей из охраны султана обойтись не могло. Окружали же его воины из оджака, капыкуллу.

Тут же возникал следующий вопрос:

– Почему храбрецы-янычары пошли на предательство?

– Говорят, он решил от них, иноземцев, отказаться, а в войско нас, османов, призывать. И все привилегии – нам, истинным османам! А тяготы – на иноверцев переложить. Ну, им, ясное дело, не понравилось, среди них-то османов нет. Не все, правда, предать решили, вот поэтому не удавили его, как брата, а покушение устроили. Будто это франки из-за моря его убить решили. Да и с верой у них – непорядок. Мы который год с еретиками-шиитами воюем, а янычары-то, оказывается, – тайные шииты!

– Да ты что?!

– Точно тебе говорю! Иначе давным-давно этих дикарей-кызылбашей победили бы. Да вот янычары со своими братьями по вере воевать не хотят.

– Как же этого, ну, что они – шииты, раньше не замечали?

– Почему не замечали? Прекрасно обо всем знали. Ты что, не знаешь, кого янычары больше всех славят? Зятя пророка – Али. Точь-в-точь, как проклятые шииты. Только кого волнует, как там рабы в Аллаха верят? Воюют храбро, ну и ладно. Вот и не обращали раньше на это внимания. Но, видно, эта гниль окончательно источила их продажные сердца, и они решили предать повелителя.

– Да ты что?!

– Но Аллах все видит! Вот и послал, говорят, ангела Джабраила на спасение халифа всех правоверных.

– Аллах, конечно, видит и знает все. Только с чего он вдруг решил в земные дела вмешиваться?

– Кто мы такие, чтобы судить Аллаха? Решил и сделал. Все в Его воле! Аллах велик!

Аргумент был неубиваемый для подавляющего большинства простых мусульман Анатолии. Если даже в конце двадцатого века с образованностью в Турции были немалые проблемы, то уж к середине века семнадцатого большинство тюрок там были безграмотны. В отличие, кстати, от Крыма, где большинство татарчат-мальчиков получали какое-никакое, а образование – в медресе. Даже язык правящей верхушки османов коренным образом отличался от языка простых турок и курдов. В нем персидских слов было в два с лишним раза больше, чем тюркских, а арабских – почти столько же. Выходцы из главной нации империи у османов очень редко становились высшими чиновниками. Ведь их обычно выдвигали из корпуса капыкуллу, где турки были редкостью. К тысяча шестьсот тридцать восьмому году в Анатолии более полувека практически непрерывно шли народные восстания против властей. Недовольство своим положением почти всех групп населения, кроме оджака и священнослужителей, зашкаливало. Не сыграть на подобной слабости было глупо.

Сценарий этих бесед разработали еще в Азове, при подготовке к покушению на Мурада. Так получилось, что среди узкого круга посвященных в тайну единственным человеком, имевшим исламское образование, был Срачкороб. Человек, вне всяких сомнений, умный и изобретательный, однако… вызывавший сильное сомнение у остальных посвященных своей неистребимой тягой к шуточкам, причем – самого неприятного толка. Но расширять круг посвященных побоялись, вынуждены были следовать его советам. После долгих сомнений решили, что шанс на дополнительную смуту у врага – великое благо, а там, глядишь, и Лжемурад объявится.

Казаки, чисто говорившие по-тюркски, турки или курды по происхождению, разыграли такие сценки в Трабзоне, Синопе, еще паре городов. Расчет попаданца на дальнейшее распространение слухов уже без казацкой помощи оправдался. Сыграло свою роль и то, что опознать уверенно труп султана не удалось. Слухи зажили собственной жизнью, покатились по Анатолии, обрастая подробностями, порой самыми причудливыми. Теперь в них особенно педалировалось выраженное халифом желание отменить авариз (чрезвычайные военные налоги, ставшие в условиях непрерывных войн нестерпимыми) и запретить ильтизам (систему откупа налогов). Аристократ по происхождению, Срачкороб такими мелочами себя не утрудил, а остальные азовские бандиты пролоббировать чаянья простых земледельцев, естественно, не догадались. Турецкие землепашцы сделали это сами. А вот на шиитский оттенок в вере янычар селянам было… Ну, в общем, не волновало их это. Зато в городах тему веры подхватили и развили. Сразу нашлось много наблюдательных, которые все-все видели, да никак сказать не получалось.

Янычары пользовались в государстве огромными льготами и привилегиями, обратить против них зависть и злость других слоев населения, в том числе и военного, было несложно. Пока, поначалу, слухи были только слухами, оджаку они ничем не угрожали. Но весь расчет строился на том, что враги у капыкуллу обязательно объявятся, уж очень сладкая и заманчивая это цель – власть в огромной державе. Во время гражданской войны подобные разговоры среди населения уже далеко не так безобидны, как при сильной власти.

Естественно, дезинформационная и пропагандистская кампании разрабатывались не только для Анатолии, просто операцию «Лжемурад» было запустить дешевле и легче всего.

 

Исфахан, 7 ордибехешта 1017 года солнечной хиджры

27 апреля 1638 года от Р. Х

Шахиншах Сефи был увлеченно занят делом. Немудрено, что увлеченно, потому как дело было любимым: он обговаривал с миршикар-баши (главным ловчим) и курчи-агасы (сокольничим) предстоящую большую облавную охоту. Усатые и чубатые молодцы очень старались угодить господину. И радовали его глаз своим воинственным видом. Если скучные государственные обязанности наводили на него тоску, то к охоте шах был неравнодушен и, не без оснований, считал себя хорошим лучником. Воспитанный в гареме и неожиданно для себя получивший власть после смерти великого деда, шаха Аббаса, Сефи оказался плохо подготовленным к управлению огромной и нестабильной державой. Из всех качеств выдающегося предшественника он унаследовал только патологическую подозрительность и жестокость.

«Как удачно предки придумали! И увлекательная охота, и одновременно большие военные учения. Наша конница опять потренируется действовать согласованно с исполнением сложных маневров, а я всласть поохочусь».

Время для охоты было неурочным: обычно она проводилась осенью. Но кто смеет указывать царю царей уместность или неуместность каких-либо его действий?

«Нашелся один, смевший спорить, думая, что военные заслуги спасут его от гнева шахиншаха, да ошибся. Имам Кули-хан стал примером того, как опасно противоречить повелителю. Да и вообще он мне давно не нравился – вроде бы еще его отец ислам принял, однако что-то гяурское в нем оставалось. Всегда найдется, кому войско в бой водить, и без него. Если понадобится, сам поведу, у меня, шахиншаха, это наверняка получится не хуже, чем у какого-то армяшки».

Выросшему среди женщин, а не среди войск, Сефи уже приходилось вести воинов на выручку Тебриза, но Мурад, разоривший и город, и окрестности, тогда боя не принял, отошел. Намеченной цели похода – разорения провинции Хамадан – он уже к тому времени добился. Рисковать армией вдали от своих городов, с чрезмерно растянутой линией снабжения, султан не стал. Победы над Персией он домогался целенаправленными действиями по созданию максимального урона противнику. В чем немало преуспел, даже шах почувствовал, что дело может обернуться очень неприятно.

Главный ловчий и сокольничий вышли. Шахиншах посомневался, не посетить ли гарем еще раз – некоторое томление в чреслах наблюдалось – или сначала пообедать? Тяжелые раздумья прервал эшик-агасы-баши (глава начальников порогов, главный церемониймейстер). Не так торжественно, как это делается в Европе, зато с куда более заметным почтением к повелителю, не поднимаясь с колен, он сообщил, что в приемной ждет позволения переговорить с падишахом осман.

– Какой осман? – непритворно удивился, можно сказать – поразился, Сефи. – Никаких приемов на это время я не назначал.

– Он прибыл недавно и почтительно ожидает вашего, о Светоч мира, позволения предстать перед вашим просветленным взором.

– Ну, пусть еще подождет. Эээ… месяц или два. Я его не приглашал. Надоели эти послы от пограничных беглербегов.

– О, царь царей, с ним ожидают приема курчи-баши (командир курчи (тюркской гвардии) и ополчения кызылбашей) и куллар-агасы (командир воинов-рабов, гулямов). Они также умоляют о счастье увидеть аас, повелитель…

Сефи удивленно поднял брови. Командиры гвардии входили в число людей, которым он хоть условно, но доверял. По пустякам они шаха беспокоить точно не стали бы.

– И с чего это вдруг командиры моей гвардии вдруг вздумали сопровождать простого гонца? Опять, наверное, у османов что-то приключилось? Уж не с последним из оставшихся в живых Османов, сумасшедшим Мустафой?

– Осман не гонец, царь царей. В приемной тебя дожидается беглербег Эрзерума Кенан-паша. У него какое-то важное поручение для твоего царственного слуха, о потомок Пророка!

– От кого у него может быть поручение? У них нет сейчас законной власти, а мои генералы мнутся, когда я предлагаю пойти и присоединить к нашим владениям если не все их государство, то восточные провинции Анатолии хотя бы. И Сирия нам… очень не помешала бы…

– О, любимец Аллаха, позволь ему самому рассказать обо всем! – очередным поклоном с колен сопроводил свой ответ церемониймейстер.

Сефи еще немного потянул время, не желая сразу давать ответ, уже понимая, что посланника необходимо принять.

– Ладно, зови!

Не поворачиваясь к шахиншаху задом, не поднимаясь в полный рост, эшик-агасы-баши вышел из покоя. Почти тут же, с положенными церемониями, в него то ли вошли, то ли вползли гвардейские командиры и посланник из Османского султаната. Если первые два были, как и положено настоящим мужчинам, с бритыми подбородками и затылками, длинными усами и чубами, то осман сиял бритой головой, но половину его лица прикрывала длинная борода. Шах поморщился. Хотя налог на бороды он отменил, по многочисленным просьбам местного населения, бородатые вызывали у него раздражение.

Судя по голубым глазам и светлой бороде, паша был из янычар, что для еретиков-османов, по мнению шаха, было в порядке вещей. После положенных великому государю приветствий, совсем не коротких, речь сразу зашла о деле. Отступил от положенного ритуала предварительного переливания из пустого в порожнее сам Сефи, уж очень захотелось ему узнать причину появления посланника. Беглергбега из воюющего с его страной государства на такой поступок могли подвигнуть только чрезвычайные обстоятельства.

Кенан-паша шаха не разочаровал. Он приехал просить о мире.

– …объяснить, каким образом эти, вероятно, выдуманные, венецианцы смогли взорвать одновременно сразу четыре мины возле моста, да как раз в момент нахождения на нем падишаха, руководство оджака не смогло. Пишут какую-то несуразицу и ссылаются на величие Аллаха. Да мы и сами знаем, что Аллах воистину велик и всемогущ! Но при чем здесь кяфиры-франки?

– И вы сочли, что убийство Мурада – их рук дело?

– А что нам остается думать? Без помощи охранников султана такое подлое убийство совершить было невозможно. Ну, а венецианцев приплели для отвода глаз черни. Только глупые райя способны поверить в этот бред. Да и желание оджака объявить султаном одного из принцев Гиреев… Мы не согласны с ним. Посовещавшись, руководители Анатолийской армии, бейлербеи Анатолии и Сирии решили провозгласить султаном и халифом Исмаила, сына халебского бейлербея Ахмед-паши и дочери Ахмеда III. Учитывая, что бабушкой Ахмеда-паши была дочь величайшего из султанов, Сулеймана Кануни, мы решили, что его сын наиболее подходит для наследования власти. Великим визирем избран бывший бейлербей Анатолии Гюрджи Мехмед-паша.

– А как же последний из оставшихся в живых Османов, Мустафа?

– Мы не будем покушаться на его священную жизнь, но, увы, он безумен и бесплоден. Его даже проклятые казаки, разграбившие и спалившие Истамбул, не тронули.

– Как, у вас и столица сожжена? Когда? – хиншах бросил недобрый взгляд на командира гулямов, отвечавшего за разведку. Тот был также поражен этим новым, для Исфахана, известием.

– Мы сами узнали об этом совсем недавно, незадолго до моего выезда из Анатолийской армии. Эти шайтановы дети проскочили мимо укреплений в проливе, ворвались в город и начали его грабить. Заодно все корабли позахватывали или сожгли. А пограбив, подожгли город со всех сторон, там, говорят, погибла чуть ли не половина жителей.

– Неужели в городе не было кому его защитить?

– Так в том и дело, что было! Сам не знаю, как этим проклятым гяурам удалость такое провернуть. Воистину – они дети шайтана и он им помогает! Вести оттуда идут опять-таки долго до востока Анатолии. Но я сюда не о Истамбуле договариваться приехал. Какой ответ, о великий шахиншах, вы дадите на наше предложение?

– Оно… недостаточно. Вы предлагаете оставить мне то, что и так у меня. Между тем у вас намечается война между своими. Моя же армия, раньше противостоявшая всем вашим войскам, которые сейчас будут резать друг друга, как никогда, сильна и готова к битвам! – Шах не поморщился, завираясь о своих возможностях, хотя прекрасно помнил нытье генералов о тяжелейшем положении персидского войска.

Видимо, такой поворот дела ожидался пославшими бейлербея. Кенан-паша не задумываясь ответил:

– Что вы хотите получить в обмен на заключение мира?

– Имеретию, Ван, Эрзерум, Диабакыр, Трапезунд, Халеб. И компенсацию за потери в этой войне.

– Не может быть и речи о передаче Имеретии, Халеба или Трапезунда. Даже треть нашей армии способна защитить все вышеперечисленные земли.

– Но идти на войну с половиной армии – означает заранее обречь себя на поражение.

– У нас там есть союзник, большая армия Румелийского бейлербея, Еэна-паши.

Торг, по-восточному цветистый, с перерывом на обильный обед, длился до вечера. Уже затемно договорились, что османы уступают шахиншаху Ванский, Битлиский, половину Диабакырского и сорок процентов Эрзерумского вилайетов. За что Иран обязуется продолжить поставку бесплатного шелка в прежнем объеме и не будет покушаться на остальные земли Османского султаната. Или уже Халебского?

После ухода посланника генералы, самым почтительным образом, намекнули шаху, что в данной ситуации у проклятых еретиков можно было бы выбить больше.

– Дурачье. Впрочем, вам и полагается блистать не умом, а храбростью. Кто сказал, что собираюсь ограничиваться этой жалкой подачкой? Обещание я подпишу одним людям, а завтра их головы украсят серебряные блюда в Стамбуле, и кто мне помешает взять то, что я захочу? Даже если они выиграют у себя, во внутренней войне, найти причину для разрыва мира не трудно, было бы желание. А оно у меня будет. Скорее занимайте оставляемые еретиками земли. Пока они там разбивают друг другу головы, мы укрепимся в новых своих владениях и в нужный момент ударим в неожиданном для них направлении. И никакого шелка не видать им, как своих ушей без зеркала. Готовьтесь к большой войне, я стану величайшим шахиншахом за всю длинную историю этой древней страны.

 

Кавказ

Вести из Стамбула и Анатолии разворошили и без того неспокойный регион. В Кумыкии, весьма пострадавшей от зимнего налета с севера, разразилась небольшая войнушка за земли, оставшиеся без хозяев. Гибель претендовавшего на верховенство Сурхай-мирзы, сына Эльдар-Шамхала, этому способствовала. Желавших стать шамхалом и без него хватало, но такого, кого признали бы все, не нашлось. Активно поучаствовали в выяснении отношений авары, лазы, окоты, гребенские казаки и сваны. Когда Аркадий стал разбираться, кто есть кто на востоке Северного Кавказа, его поразила мизерность численности чеченских предков. Их там было два-три племени, на расклад сил не влиявших совершенно. Окоты, которых по инерции двадцать первого века считал прачеченами, оказались тюрками. Встретившись с окотами в первый раз, он даже смог без переводчика с ними объясниться. Успел нахвататься тюркских слов от окружающих.

Неспокойно было и у гребенцов. Новопоселенцев из Малой Руси они разместили, но относились к ним свысока, равными себе их не считали. Если бы не взбаламученное, не всегда дружеское окружение, то для новоприбывших все могло обернуться очень плохо. Притирка друг к другу старых и новых казаков давала немало искр, что могло закончиться опасным пожаром. Оказачивание бывших селян шло с большими трудностями, да и признавать казаками вчерашних холопов гордившиеся своим воинским прошлым гребенцы не спешили.

В Кабарде правитель Алегуко Шогенуко вынужден был опять возобновить военные действия против группировки князей, возглавлявшейся потомками его двоюродного деда, Кази. Эта братоубийственная война, столь характерная для черкесов, отвлекла кабардинцев от внешних дел. Благодаря помощи от гребенцов и русских войск из Терского городка Алегуко стал одерживать победу за победой, однако во внешней политике активно участвовать не мог.

В Западной Черкесии известия вызвали неоднозначную реакцию. Здесь уже были племена и роды, ориентировавшиеся на обслуживание интересов Османской империи, им происходившее не нравилось категорически. Стоило учитывать и то, что хотя подавляющее большинство горцев сохраняло еще древние верования и обычаи, очень многие их правители уже успели принять ислам. Казацкие победы ставили под вопрос выбор предков, а кому это может понравиться? Однозначно враждебны казакам были мамлюкские села и городки. Христиане для них были врагами и раньше, а после разгрома прошлым летом нескольких их поселений они жаждали реванша.

С другой стороны, огромная добыча в Стамбуле разбудила у многих воинов жажду поучаствовать в казацких походах, тысячи всадников стали седлать коней по призыву казаков. Собственно, обработка черкесских уэрков (дворян) велась целенаправленно еще с прошлого лета, теперь эта работа стала давать плоды. На призыв совместно пограбить причерноморских ногаев и поляков откликнулось более одиннадцати тысяч черкесов. Шестью отрядами – вместе их собрать было затруднительно из-за взаимных счетов и обид – они явились к Азову.

Очень обиделись на казаков шапсуги, нередко участвовавшие в совместных морских набегах. Их на разграбление Стамбула не пригласили. Послам пришлось много извиняться и оправдываться. Здесь им здорово помог шторм, так досадивший флоту при возвращении. Для ходивших на челнах, подобных стругам и чайкам, нахождение в море во время такого волнения моря – приговор. Но весенние шторма подходили к концу, договор о совместных действиях против поляков был заключен, к походу готовилась судовая рать более чем в три тысячи человек на пятидесяти кораблях.

Тихая паника царила во владетельных грузинских домах. Во всех. Кахетинский Теймураз, имеретинский Теймураз III, мингрельский Леван Дадиани, все были озабочены поисками новых покровителей, так как старые, Персия и Турция, явственно пошатнулись и ослабели. «Акела промахнулся!» – значит, пришла пора искать новых покровителей. Для грузин такое поведение всегда было нормой. Степные бандиты не могли быть ими по определению (подчиняться некоронованным разбойникам – моветон), царю искать покровительства у явного бандюка – западло. Естественно, как и в реале, они все кинулись за защитой к единоверному московскому царю. И так же получили отлуп. Государь Михаил искренне им сочувствовал, но помочь реально не мог.

Калмыки, в соответствии с договоренностью, разделились. Стада, женщины и дети откочевывали на лето к Волге, на северо-восток. С минимальной охраной из мужчин. А большая часть воинов, возглавляемых самим Хо-Урлюком, двинулась на запад, к Азову. Калмыкский тайша объявил, что ведет пятидесятитысячное войско. В реале шло тысяч сорок воинов, причем семь-восемь тысяч были как раз теми примученными ногаями и башкирами.

 

Москва

В Москву зачастили казачьи станицы (в данном случае – посольства). Вести они приносили такие, что их без промедления, то есть на следующий день, принимал возглавлявший повседневную работу посольского (иноземного) приказа Василий Ртищев, а через день-другой и сам его глава, а также Большой казны, приказа Стрелецкого, государев любимец князь Иван Борисович Черкасский. Личность сильная и в русской истории недооцененная. Возникший на южных рубежах казацко-калмыкский заслон стал вдруг непреодолимым препятствием для набегов на русское Правобережье Волги.

Тюрки, кочевавшие на Левобережье, прекращать прибыльный людоловский бизнес не собирались, но убытки для России там были несравненно меньшими из-за малочисленности русского населения. Что Москву не могло не радовать. Правда, тут же возникали сомнения в надежности подобного заслона, и казаки, и калмыки виделись с высоких постов такими же бандитами, как ногаи. Но в пограничье воцарился мир, и на просьбы казаков и калмыков о материальной помощи Москва отвечала положительно. Лучше заплатить бандитам, рвущимся защищать твои границы, чем расплачиваться разоренными волостями и еще более крупной данью Крыму.

Россия смогла ускорить строительство Белгородской засечной черты, что давало шанс на скорое освоение благодатных южных земель. Резко увеличившиеся поставки казаками рабов-турков также протестов не вызывали. Людишек на бескрайних русских просторах не хватало катастрофически, особенно после огромных потерь во время Смуты, а к «неправильному» вероисповеданию в Москве относились куда менее болезненно, чем в тогдашней Европе. Был бы человек хороший… да и, как показала практика, вероисповедание может и меняться в нужную сторону, если приложить к этому усилия.

Известие об изъятии православных святынь из-под власти нечестивых агарян (так называли тогда мусульман в Европе) и готовности передать их в руки русского государя также нашло в Москве положительный отклик. Конечно, там посомневались, обсудили уместность их принятия, но, как и предвидел попаданец, решили, что в Москве православным святыням будет надежнее, чем в агарянском государстве. Гонцов казацких изволил принять сам государь и одобрил их старания на ниве защиты православной веры. Казаки клятвенно обещали, что не пройдет и месяца, как святыни будут уже в Москве, а где их размещать – на то полная царская воля. Между митрополиями и крупнейшими монастырями немедленно обострились отношения, наличие мощей святого, особенно широко почитаемого, весьма способствовало наполнению монастырской казны.

Государь, несмотря на недовольство некоторых влиятельных купеческих кланов, в том числе богатейшего – Строгановых, подтвердил казацкие привилегии на торговлю в южных городах России и выделил казакам дополнительное жалованье зерном, водкой, порохом и свинцом. Казаков также мягко пожурили за примучивание объявивших себя подданными Белого царя некоторых родов Больших ногаев и башкир. И попросили (а не приказали) их не неволить. Москва традиционно была настроена покровительствовать тем ногаям, которые изъявляли покорность ей. Иногда вопреки здравому смыслу. Освобожденные от калмыцкой опеки, те зачастую принимались за привычное дело – набеги на русские земли. Впрочем, в этот раз ссориться с обеспечившими безопасность юга государства казаками и калмыками никто не собирался.

Весьма серьезно отнеслись в Москве и к рекомендациям сосредоточить свои войска на границе с Великим Литовским княжеством, прозвучавшим еще в конце зимы. Часть стрельцов, этим очень недовольная, дворянские сотни, полки нового строя перемещались к западной границе. Несмотря на заключенный с поляками недавно мир, в Москве западным соседям не доверяли и новой войны опасались.

После долгих обговоров в Азове решили свои планы Москве заранее не раскрывать. Посчитали, что вероятность предательства кого-то из бояр очень высока. Но предоставить России возможность для быстрейшего реванша за недавнее поражение в Смоленской войне стоило. Вот и сделали это завуалированно. Переброска значительной части кварцяного войска, без того не слишком многочисленного, в Смоленск и окрестности также была всем на руку. Естественно, поляки заметили концентрацию русской армии невдалеке от своих границ и не могли не реагировать. Польская группировка на Малой Руси существенно сократилась. Вот-вот должны были грянуть новые события, кардинально меняющие ход мировой истории.

 

Вена

Заседание тайного совета закончилось ничем. Хотя длилось, как никогда, на памяти Фердинанда III долго. Все произнесли положенные речи, говорили помногу, убедительно и аргументированно, а никаких выходов из сложившейся ситуации никто предложить не посмел. Император лишний раз осознал, что важнейшие решения должен принимать он сам, лично, беря за них на себя и ответственность. Война в Германии продолжалась, и конец ее даже самому дальнозоркому человеку рассмотреть вряд ли было возможно. Еще год назад казалось, что еще немного, еще чуть-чуть и все враги будут повержены. Вступившая в войну Франция была бита на всех фронтах, шведы засели на севере и реально границам домена не угрожали. Бывшие недруги, один за другим, просились в союзники. Чудилось, что вот-вот грядет окончательная победа.

«Вот именно, что чудилось, мерещилось. Подлая Фортуна поманила призрачной надеждой и растаяла вместе с ней. А потом на мою голову, на союзников посыпались неприятности и поражения. Нельзя сказать, что сейчас победа выглядит невозможной. Но… верится в нее все меньше и меньше».

А на юге вдруг возникли соблазнительнейшие возможности. Которыми не воспользоваться – великий грех.

«У Османов прервалась династия, в стране грядет война за власть, казаки, обыкновенные разбойники, разграбили и сожгли их столицу. Наконец, румелийский паша снял три четверти войск с пограничья и двинулся к Стамбулу. Как донесли разведчики, османские вассалы, Трансильвания, Валахия и Молдавия, ему войск не предоставили. Вполне могут, пользуясь моментом, попытаться отделиться от Оттоманской империи. Самое время попытаться и нам вернуть себе Белград и его окрестности, выбить турок из Буды…»

Уже вырисовались возможные союзники, которых можно было бы припрячь к этому делу. Венеция, которую янычары объявили виновником гибели султана, и те же разбойники-казаки.

«Видимо, они опять усилились, стали опасны, как в двадцатых годах, и вполне способны таскать каштаны из огня для нас. Стоит их только поманить чем-то привлекательным. Дикари падки на все блестящее. Но Франция и Швеция!»

Император сжал кулаки до побеления костяшек пальцев. Ни о какой войне на юге невозможно было рассуждать всерьез, пока не заключен мир с главными противниками на севере. А быстро заключить мир можно было, только пойдя на уступки, о чем ему не преминули намекнуть все выступавшие члены тайного совета.

«Однако прямо предложить отдать Лотарингию, и так контролируемую французами, Людовику, а провинции, прилегающие к Балтике, – шведам, давно их занимающим… Отдать – означало признать поражение. Год назад об этом не могло быть и речи, но теперь… победа опять ускользает из рук. Однако отдавать провинции…»

Императора душило любимое домашнее животное – жаба. Отдавать что-то каким-то французишкам и шведам он не хотел категорически. Столько денег потрачено, столько собственных провинций пострадало, столько побед войсками империи и союзников одержано… и все – зря? То, что враги усиливаются и уже всерьез хотят поделить между собой всю Германию, пока в Вене не понимали. Была еще одна преграда – союзнические обязательства. Прежде всего – перед родственником из Испании. Тот ввязался в войну, в немалой степени выполняя договоренности с Веной.

«Взять и предложить ему плюнуть на эту Лотарингию? Хм… боюсь – не поймет. У них, в Мадриде, какие-то устаревшие понятия о чести. Не современные, семнадцатого века, а как бы не времен Сида. По большому счету, Карл Лотарингский – мелкий пакостный негодяй. Жертвовать из-за него важнейшими государственными интересами – несусветная глупость. Пожалуй, это даже… предательство собственного государства. Моим подданным он числился только на бумаге, гробить из-за такого всю империю в бесконечной войне… слишком много чести, если к нему употребимо такое слово. Опять-таки, христиане в наших же, захваченных мусульманами провинциях изнывают под их нечестивым правлением. Моя прямая обязанность – вернуть их в христианское государство. Это почти как в крестовый поход сходить. Хм… можно потом у папы добиться признания новой войны крестовым походом. А король Филипп… ну кто ж ему может помешать также заключить мир с Людовиком? Вот и пускай потом заключает и присоединяется ко мне в крестоносной миссии».

Император промучился сомнениями несколько дней, после чего отправил тайных посланников к Ришелье и Оксеншерне. Разузнать о возможности заключить прочный мир. Осведомлять о своих действиях остальных участников всеевропейской бойни он посчитал преждевременным. И, кстати, противоречащим государственным интересам. Повод для войны с турками у него был. Среди разграбленных судов в Александрии были и два корабля подданных империи. Пусть эти подданные были всего лишь хорватами, но для повода они годились вполне. Можно сказать – торгаши и матросы погибли не зря, а за своего императора.

 

Лондон

Больше всех из западноевропейцев от погромов пострадали голландцы и англичане. Помимо венецианцев, именно их купцы и корабли были задействованы в левантийской торговле. На голландских купцов королю Англии было наплевать, а вот гибель английских его задевала. И давала шанс поднять весьма пошатнувшуюся, если не выражаться сильнее, популярность среди подданных.

Собственно, как раз в Леванте западноевропейские купцы и не пострадали, их там, с охраной, слишком много было, они сами местных обидеть могли. Но вне портов на франков открыли настоящую охоту. Ведь имущество убитых переходило естественным путем к убийцам.

Не то чтобы короля интересовало мнение плебса о своей деятельности. Вот уж кто-кто, а второй Стюарт на английском престоле всегда демонстрировал презрение к людям, которые имели несчастье попасть в число его подданных.

Карл родился в Думферлинге, в Шотландии, 29 ноября 1600 года. Наследником третий сын короля Иакова и королевы Анны стал после смерти старших братьев, Генриха и Роберта (в 1616 году). Вступив на престол после смерти отца, Карл продолжил его линию правления – мотовство, распутство, фанфаронство успешно сочетались в нем с ослиным интеллектом и упрямством, нерешительностью конкретного Буриданова осла, готовностью к предательству и заячьей трусливостью. В общем – типичный Стюарт на английском престоле.

Вообще-то Стюарты – древний шотландский клан, давший своей стране множество выдающихся государственных деятелей и полководцев. Но мужчины, потомки казненной шотландской королевы – просто паноптикум дураков, слабаков и трусов.

К 1638 году Карл уже успел взбесить значительную часть собственных подданных. Действовал он в этом направлении целенаправленно и очень успешно. Парламент даже принял специальный закон из трех пунктов:

1) Всякий переменивший религию да будет признан врагом общественного спокойствия.

2) Всякий взимающий пошлины с меры и веса (то есть король) будет считаться врагом отечества.

3) Таковым же будет признан каждый торговец, который будет вносить вышеупомянутые подати.

Таким образом, всякого выплатившего налог королю приравняли к врагам народа. И это не было пустым сотрясением воздуха. Короля и его любимца Бекингэма не любили так, что отказались выделить деньги на продолжение войны с ненавистной англичанам Испанией.

Впрочем, того давно убил небезызвестный читателям романа Дюма «Три мушкетера» Фултон, но народная ненависть перешла на нового фаворита, Томаса Уэнфсуорта, человека куда более достойного. Однако всякий, кто имел неосторожность приблизиться к Карлу, немедленно, справедливо или нет, становился объектом народной ненависти.

Уже несколько лет другой любимец короля, епископ Лауд, проводил реформу англиканской церкви, главой которой был король, сближая богослужения в ней с католическим, так милым всем английским Стюартам. То, что католики для большинства англичан были символом чуть ли не сатанизма, короля не смущало ни в малейшей степени. Шотландия, родина предков, уже фактически вышла из сферы правления Карла, вызревала для этого и Англия.

Оставить безнаказанным убийство множества англичан, среди которых были и люди состоятельные, влиятельные, король себе позволить не мог. Он сделал то, чего давно избегал: созвал распущенный им же самим парламент. Имей он возможность отправить английскую эскадру в Средиземное море сам – отправил бы, не задумываясь. Однако бодливой корове бог рогов не дает. На это у него не было денег. Дело дошло до того, что мавританские пираты совершенно безнаказанно грабили английское побережье и захватывали корабли возле английских портов.

Парламент собрался быстро. Озвученные королем сведения, якобы достоверные, о гибели всех англичан, находившихся в Оттоманской империи (что не соответствовало действительности), произвели впечатление и на злейших антироялистов. Однако депутаты согласились выделить деньги только при условии отдачи под суд королевского любимца, наводившего в это время порядок во взбаламученной Ирландии. Даже для идиота в короне было ясно заранее, что это будет судилище без шансов на оправдание. И как в реале, король предал своего сторонника. Он согласился. Сдал Томаса Уэнфсуорта, успевшего доказать свою преданность королю, а не своим взбалмошным прихотям, как предыдущий фаворит, Бекингэм. Отдал на расправу своим врагам. А потом и подписал вынесенный ими приговор о казни.

Зато на Темзе закипели работы. Большая эскадра готовилась к отплытию в Средиземное море для наказания негодяев, посмевших поднять руку на англичан. Правда, немалая часть выделенных на оснащение кораблей денег таинственным образом исчезла, но вряд ли кого это удивило.

 

За дверьми с мушкетерской охраной

Париж… апреля 1637 года от Р. Х

Обычно ему удавалось с первого же взгляда определить, в каком настроении пребывал его величество. Но сегодня… Что же случилось сегодня? То ли король был в ударе, то ли он сам… стареет, теряет былой нюх.

– Опять испанская партия? – Усмешка его величества вышла двусмысленной. – Ваше преосвященство не желает оригинальничать?

– Сир, на мой взгляд, испанская партия предоставляет игроку куда больше вариантов, нежели прочие, – с готовностью ответил Ришелье. Опять заготовка, никакой импровизации. Стареем, стареем…

– А вы готовы похвастать тем, что знаете ВСЕ возможные варианты? – еще ядовитее усмехнулся король, выдвигая вперед коня. – Увы, это не дано никому из смертных. Королевская игра… Кстати, вы наверняка слышали о последних событиях в Османской империи. Это еще широко не обсуждается, но… ситуация, на мой взгляд, требует серьезного к ней отношения. Шутка ли – гибель династии Османов!

Старик кардинал пронзил его величество неожиданно острым, молодым взглядом. Король в кои-то веки интересуется политикой?

– Должен согласиться с вашим величеством – ситуация в Блистательной Порте может взорвать европейское равновесие, – сказал он. – Последний живой Осман – сумасшедший старик, не способный продолжить династию. Следовательно, неизбежна борьба за трон между родственниками царствующей фамилии по женской линии и…крымскими Гиреями, потомками Чингизхана. И борьба эта разгорится еще при жизни несчастного безумца.

– Предлагаете поставить на кого-то из претендентов?

– Мы обязаны контролировать политику Османской империи, кто бы ни был там у власти.

– Контролировать? – король коротко и – кардинал был готов поклясться, что ему не показалось! – не без гневной нотки рассмеялся. – Если я не ошибаюсь, алжирские и тунисские разбойники являются подданными турецкого султана, однако грабят наше южное побережье, несмотря на ваш контроль.

Сделав акцент на слове «ваш», его величество пребольно уязвил его высокопреосвященство. Но Ришелье – воробей стреляный. Не в первый раз и, даст Бог, не в последний.

– Сир, все имеет свою цену, – сокрушенно, по-стариковски, вздохнул он. – Франция, к сожалению, слишком далеко, чтобы своими силами сдерживать рост варваров-схизматиков. Пусть за нас это делают варвары-магометане. И если для этого нужно пожертвовать сотней-другой французов, благородная цель сие оправдает, ибо при прямом столкновении с дикими ордами мы потеряли бы куда больше.

– По словам барона де Курменена, московиты вовсе не дикая орда, – возразил король, сделав очередной ход.

– Возможно, – согласился кардинал. – На мой взгляд, они вполне способны воспринять цивилизацию, но пока этого не произошло, допускать рост их влияния на европейские дела самоубийственно для Франции. Я не против, если московиты приобщатся к нашей культуре, но при этом они должны выполнять то, что мы им скажем. Никаких самостоятельных действий. Пока османы пили их кровь, мы были близки к поставленной цели. К сожалению, сир, сейчас эта цель все дальше. Мы ведь сами не так давно стояли на пороге катастрофы…

– О, да, я помню тридцать шестой год, – не без самодовольства заметил король.

Намек был бестактный: Ришелье очень не любил, когда ему напоминали о постыдном провале. Он, всесильный министр, глава Королевского совета, при известии о подходе испанских войск спрятался в своем дворце, как крыса в нору, а безвольный король вдруг проявил себя блестящим организатором… и спас Париж. Конечно, его величество получил свою долю фимиама, а его преосвященство отхватил самую натуральную «клизму», но напоминать об этом постоянно – увольте.

– Да, сир. – Наилучший способ избавиться от очередной шпильки – лишний раз воспеть королю осанну. – Тогда лишь гений вашего величества уберег нас от поражения. Однако сейчас стоило бы позаботиться, чтобы ваш будущий наследник, рождения коего вся страна ожидает в радостном нетерпении, был избавлен от необходимости проливать кровь французов на поле боя. Франция будет в безопасности, если за ее интересы станут воевать другие.

– Например, турки, – король подхватил его мысль. – Крайне ненадежные союзники, на мой взгляд.

– Если бы у нас был выбор, сир, я бы постарался залучить в союзники как раз Москву. Тогда любой германский союз щелкнул бы в этих тисках, словно пересушенный орех. Империя – тоже не исключение. Но, увы, московиты своевольны. Ими невозможно управлять столь же эффективно, как османами, потому мы делаем ставку на магометан. Их бесподобный фанатизм годится и в качестве оружия против имперцев, и в качестве противовеса московитам.

– Турки вырезали наше посольство. Варвары… Мне претит необходимость смазывать проржавевший механизм этого противоестественного союза французской кровью. Московиты хотя бы христиане, пусть и иного толка. И не грабят наши берега.

– Только оттого, что лишены возможности. Однако мне докладывают, что казаки, отринувшие покровительство польского короля, сделали первые шаги для создания флота. Увы, сир, для нас это плохая новость.

– Турки вряд ли потерпят корабли под чужим флагом в Черном море.

– Турки сейчас будут заняты выяснением, кто более достоин опоясаться мечом Османа. Если мы не вмешаемся самым активным образом, сир…

– Мы не вмешаемся, – неожиданно твердо заявил король.

– Но, сир, мы…

– Вы уже заключили мир с Испанией?

– Переговоры идут с некоторыми затруднениями.

– Вот когда вы изволите их преодолеть и предъявить нам проект мирного договора, тогда имеет смысл говорить о вмешательстве в дела черноморские. До тех пор испанский флот висит камнем на нашей шее. И если ваше высокопреосвященство забывает о сем незначительном обстоятельстве, то я не могу себе позволить подобную забывчивость.

– Шах, ваше величество. – Кардинал, спасая остатки престижа, несколько сбил боевой настрой короля, выдвинув ферзя.

– Напрасная жертва. – Его величество смахнул фигуру противника слоном. – Но не более чем наши жертвы во имя союза с османами. Впрочем, кого вы считаете наиболее вероятным претендентом на их престол?

– Гиреев.

– Они слабы внутри султаната.

– Да, если их не поддержать. Хотя бы финансово. Ислам-Гирей не лучший полководец, но хороший политик. Обязанный нам, он поведет султанат путем, выгодным Франции.

– Но его путь к Сералю будет долог и кровав.

– Тем лучше, сир. Чем более ослабнут османы, тем послушнее будут впоследствии.

– Надеюсь, вы правы, и ослабших османов не опрокинут первым же ударом усилившиеся московиты, – хмыкнул король. – Мат, герцог. Сегодня вам определенно не везет.

– Вы сегодня совершенно непобедимы, сир.

– Не смогут ли австрийцы бросить освободившиеся войска с османской границы на нас или наших союзников?

– Такая опасность есть, и мы работаем над ее устранением. К владетелю Трансильвании уже послано посольство. В нем верный человек, мой секретарь, я его вам представлял, сир.

– Помню, помню… и про миллион ливров, выбитых из наших несчастных подданных… тоже помню.

– Ваши подданные счастливы жить под вашим мудрым руководством!

– Судя по многочисленным жалобам, доходящим до меня, – не очень.

– Все имеет цену. Слава и величие стоят немало. Зато трансильванский господарь прекратит сомневаться и двинет свою армию на Вену. Раньше его сдерживал от нападения на имперские земли султан, теперь такой помехи не существует, а Ракоци давно жаждет подмять под себя все венгерские земли.

– Но часть их под прямым управлением Стамбула!

– Это уже не наша проблема. Но у императора появится новый сильный враг, а у нас – шанс полностью реализовать совместные со шведами планы по разделу Германии.

– Император мира не запросит?

– Он уже втайне от испанских союзников пытается узнать наши требования для его заключения. Его манят не прикрытые войсками Белград и Паннония.

– И?

– А зачем, сир, нам сейчас мир с Империей? Мы только что договорились со шведами о его НЕЗАКЛЮЧЕНИИ на три года. И это в наших интересах. Ситуация в Европе неуклонно будет изменяться в нашу пользу, все более и более. Какой смысл заключать мир с неразбитым врагом? Лучше уничтожить его армию и диктовать свои условия, не оглядываясь на его недовольство.

– Страна выдержит?

– Прекрасной Франции придется потерпеть ради славы своего короля.

– Снова жертвы… Хм… Впрочем, не возражаю. Однако если испанцы посмеют выставить неприемлемые условия, ни о каком мире с ними – а следовательно, ни о каком активном вмешательстве во внутренние дела Османского султаната – не может быть и речи. Даже французских офицеров посылать туда нельзя, памятуя о печальной участи нашего посла. Деньги же Ислам-Гирею… пусть дадут наши союзники.

– О ком именно ваше величество изволит говорить?

– Помнится, вы говорили о некоем пункте договоренностей со Швецией по поводу Саксонии… Впрочем, оставляю это на ваше усмотрение. Но постарайтесь на сей раз не ошибиться, герцог. Нынче ошибки обходятся Франции слишком дорого…

– Увы, сир, увы. Сегодня – и на долгие десятилетия вперед, как в реальной истории, которую переписывают казаки, – определилась главная ошибка Франции: ставка на турок и враждебность к России. С не менее катастрофическими результатами. Но ни вам, ни стоящему одной ногой в могиле Ришелье этого понять уже не суждено. Только вашему блистательному сыну на излете долгой жизни дано было прозрение, но и наследники его не сделали должного вывода.

А зря. Все могло бы быть по-другому…

 

Операция «Большой бредень»

Степь между Днепром и Доном. Апрель 1638 года от Р. Х

Как обычно, практически – ежегодно и не в одном месте, совершались набеги на Русь? Первым делом людоловский чамбул плотной массой прорывался сквозь казачьи заставы в места, заселенные земледельческим населением. Задержать их при этом мог только большой конный отряд, но откуда же ему было взяться? Граница велика, когда и каким путем отправятся людоловы на свой промысел – угадать было сложно. Наиболее удобные направления для вторжения конных масс в России перекрывались крепостями и конными сотнями дворян. Но прекрасно знавшие степь и прилегающие к ней территории татары обычно находили щелочку. А в Речи Посполитой и подобные охранные мероприятия предпринимались в крайне недостаточной степени.

Каждый налетчик брал с собой лук, двадцать стрел, саблю или дубинку и много сыромятных ремней для связывания добычи. Шли в набег минимум на трех лошадях, часто и на пяти-шести. Захромавших или приболевших коней закалывали на еду. Подавляющее большинство людоловов не имело даже примитивных тегиляев, потому что к серьезному бою не готовились изначально. Так уж получилось, но к семнадцатому веку кочевники Причерноморья максимально облегчились, избавившись от имевшихся у предков доспехов и тяжелого оружия, зато приобрели необыкновенную легкость и трудноуловимость.

Обычно, достигнув районов расселения земледельцев, чамбул рассыпался на множество мелких отрядов, прочесывавших местность в поисках добычи. Наткнувшись на серьезное сопротивление, татары немедленно уходили прочь, бросая добычу, которую трудно было транспортировать не на коне. Они шли грабить, а не воевать. Да и не могли ногаи, составлявшие более девяноста процентов людоловов, драться на равных ни с кем из соседей. Их специализацией было людоловство. Блестяще организованная разведка помогала им избегать стычек с вражескими всадниками, ведь победить у них был шанс только при огромном численном преимуществе.

Это не значило, что они бросали все и бежали, встретив тех же казаков или польских драгун. Нет. Часть уводили в полон, остальные принимались кружить вокруг врага, осыпая его стрелами. Скорострельность лука на порядок выше, чем огнестрельного оружия семнадцатого века, и на врага сыпался дождь из стрел. Причем стрел, направленных умелой рукой. При кажущемся неопытному глазу хаосе подобного кружения достигнуть такой согласованности действий могли только уверенные в своих силах, много тренировавшиеся всадники. Однако в случае, когда враг прорывался сквозь обстрел, ногаи были обречены. Их малорослые, невероятно выносливые лошади не могли сравниться с любыми другими в скорости и мощи. Если в степи догнать татарина было почти невозможно, то на поле боя ему было сложно оторваться от близкого противника. Попав под удар русских дворян или черкесских уорков, татары теряли порой больше половины всадников.

Захватив селянскую семью, ногаи тут же производили отбор. Стариков и малышей немедленно убивали. На рабских рынках они почти ничего не стоили, а дорогу переносили плохо. Мужчин и подростков связывали. По возможности утаскивали всех верхом, так легче убежать, если удавалось ограбить хуторок, все мало-мальски ценное грузилось на селянский воз и под присмотром ногая везлось кем-то из гонимых в рабство. Особую ценность представляли незамужние девушки. Их увозили только на лошадях, стараясь сохранить во что бы то ни стало. Для нищего пастуха даже мизерная часть цены продаваемой в гарем была большими деньгами.

Собственно, крымские татары в набеги ходили редко. Разве что когда бунчук поднимал сам хан или его наследник, калга. Тогда на врагов двигалась масса из сорока-пятидесяти тысяч человек и сотен тысяч лошадей. Противостоять им могло лишь немалое войско, которое еще надо успеть собрать и выдвинуть навстречу набегу, что очень нелегко. Повторюсь, боя людоловы тщательно избегали. Но большие походы были не так уж часты.

Да и вообще, крымские татары в большинстве своем в набегах были заинтересованы только косвенно – благодаря людоловству они получали дешевых рабов и жен. Поэтому ходили в набеги ногаи. Периодически они попадались врагам и уничтожались. Но это мало кого, кроме их самих, волновало. На смену одним вырезанным казаками или дворянами ногаям из азиатских степей приходили другие, выталкиваемые оттуда голодом или врагами.

Награбив, чамбул уходил в степь, виртуозно путая следы. Здесь им, особенно буджакским ногаям, не было равных. Яворницкий описывает некоторые из уловок по заметанию следов в первом томе своей «Истории запорожских казаков», не буду повторяться. Да и место ли для подобных, весьма пространных отступлений в романе? Впрочем, нагруженным добычей, им было передвигаться куда трудней, чем налегке, и именно при возвращении они чаще всего попадали под удары врагов. Большинство вырученных из полона спасли от рабства в сходных обстоятельствах, отбив при угоне.

Те же, кому не повезло, следовали дальше, на рабские рынки. Сначала крымские, самый крупный в Кафе, потом османские. Девушки в гаремы, мужчины – на каторги. Османы считали, что именно наши предки наиболее подходили для гребли на их боевых галерах. Каждый год тысячи уводились людоловами в рабство. Иногда – десятки тысяч, в самые страшные годы, например при сожжении Москвы Девлет-Гиреем, в рабство могли попасть и сотни тысяч. КАЖДЫЙ ГОД ЛЮДОЛОВЫ ОПУСТОШАЛИ НАШИ ЗЕМЛИ.

* * *

Когда Аркадий попал в прошлое и стал там осваиваться, первой его идеей, к счастью, не высказанной вслух, была мысль о необходимости тотальной зачистки всех татар и ногаев. То, что он помнил из истории, давало для этого увесистейшие основания, да и рассказы вернувшихся из Крыма в двадцать первом веке приятелей настраивали его на откровенно враждебный к татарам лад.

«Геноцидить под корень!» – думал он тогда. Однако, начав знакомиться с реалиями жизни казаков, был весьма поражен большим количеством среди них татар. У запорожцев они в обязательном порядке крестились, а у донцов так и мусульман хватало. Разве что больших постов им не доверяли, главный на Дону атаман, также татарин, был христианином.

Не успел попаданец толком оглядеться, как одним из ближайших его друзей стал татарин. Точнее – ногай, зато из высшей знати – дед Срачкороба руководил всей буджакской ордой и был силистрийским пашой. Хоть они ушли от своих, многим вряд ли понравилось бы тотальное уничтожение их родственников. Следовательно, пришлось бы учитывать возможность предательства… да и вырезаемые наверняка приложили бы все усилия, чтобы прихватить на тот свет побольше уничтожителей. При незначительности казачьей популяции даже полная победа для них одновременно стала бы и окончательным поражением. Нужно было искать другой выход.

Увы, но для нарождающейся державы казаков соседство с татарами и ногаями было приговором. Набеги кочевников не давали ни малейшего шанса на экономическое развитие, а жить только за счет грабежа – путь в никуда. Рассчитывать на длительное мирное сожительство было наивно. Слишком привыкли многие кочевники пополнять свой бюджет за счет набегов. От соседей необходимо было избавляться. Но как?

Подсказку дал дружбан Срачкороб. Он рассказал попаданцу о легенде, что при включении, вполне мирном, Крыма в Османский султанат была личная договоренность между султаном и ханом, что если род Османов прервется, то наследует им Гирей. Аркадий попросил разведчиков подсобрать сведения и обнаружил, что легенда бытует и на южном берегу Черного моря. Более того, в Стамбуле все знали, что потерявший во время эпидемии чумы всех сыновей Мурад хотел уничтожить своих, бог знает почему, ненавидимых им братьев и воплотить легенду в жизнь. То есть, вполне возможно, это не легенда, а реальность, о которой осведомлен султан, иначе с чего это вдруг он затевал такое дело?

Зимние посиделки с друзьями за символической чаркой горилки стали для Аркадия пиром души. Ну не был он по характеру ни технарем, призванным двигать прогресс, ни великим воином, живущим полноценно только в битвах. Болтать на кухне про политику… для него не было более естественного занятия, как, впрочем, и для практически любого родившегося в СССР. Сколько себя помнил, столько и наблюдал подобное времяпровождение. Когда же подрос – сам стал участвовать. Теперь же ему довелось не просто перемывать косточки власть предержащих, но пытаться изменить к лучшему судьбу своего народа. Послезнание давало возможность отсечь наиболее неприятные пути развития, великолепное знание реалий семнадцатого века собеседниками помогало спрогнозировать действия соседей. Периодически втемную привлекали других атаманов: кто-то лучше всех знал Черкесию, кто-то – расклады внутрироссийские. Им рассказывали, под клятвой о нераспространении, только часть задумок.

* * *

Уже зимой по Крыму поползли слухи о грядущей беде. Одни говорили, что казаки с дворянской конницей ворвутся по весне на полуостров и всех вырежут, никого не оставляя в живых и даже не беря пленников на продажу. Другие утверждали, что русский царь на такое не пойдет, а вот явившиеся откуда-то калмыки жаждут вырезать всех тюрок или обратить их в рабство. Многие роды Больших ногаев уже стали их жертвами, теперь они нацелились на Крым. Третьи спорили до хрипоты, что захватить их землю хотят польские паны, с помощью казаков, конечно. Ходили слухи и о казацко-черкесском заговоре. Учитывая, что против любого из вышеперечисленных союзов Крыму было в одиночку не выстоять, просто отбросить эти слухи как вздорные ни у кого не получалось. Главные покровители татар – османы – в это время прочно завязли в Персии и серьезного противодействия казакам не осуществляли.

Знавший куда больше о казацких планах Инайет-Гирей тем временем сосредоточил свои силы, ему, безусловно, верные, в столице, Бахчисарае, и главном татарском (остальные всегда были османскими) порту – Гезлеве. Именно туда он перевел свою артиллерию и срочно набранные пехотные, точнее конно-пехотные, части секбанов, вооруженные ружьями. Во время участившихся визитов знати – мурзы и беи приезжали с целью разведать обстановку – он не отрицал возможности великой беды для всего народа, если не удастся договориться с соседями, неожиданно усилившимися казаками. В другое время не сносить бы ему головы, но после нескольких неудачных покушений он тщательно берегся, убить его было не так уж и легко.

Пытались ли противостоять этим слухам несогласные с оставлением родной земли? Безусловно. Они пробовали поддержать боевой дух в людях, призывали вспомнить славные победы, богатую добычу, обещали скорую помощь из-за моря. Да вот о невозможности такой помощи слухи тоже были. И куда более убедительные, чем ее обещания. Все знали, что султан очень зол на татар из-за их нежелания идти на Персию. Злить такого могучего повелителя – оно, конечно, опасно, но идти в поход… лучше рискнуть неудовольствием халифа. Уж очень страшная память о походе Джанибека осталась.

К тому же призывы к храбрости и памяти о прежних победах действовали на немногих. Одно дело хвастаться своей немереной крутостью под кумыс или, да простит Аллах, кувшинчик вина. И совсем другое – идти в бой на огромную казацко-калмыкскую орду. Большинство мужчин в Крыму прекрасно отдавали себе отчет о реальном соотношении сил. Никаких шансов даже на ничью при появлении, безразлично, казацко-калмыкской, казацко-черкесской или казацко-русской армий у крымского войска не было. В победу верили только глупцы, а среди знати таковых после гражданской войны осталось немного.

Пытались найти какой-то выход противники хана за пределами полуострова. Плавали некоторые беи и в Стамбул, к султану, с мольбой о помощи. Мурад встречал их ласково, одарял богатыми подарками, однако немедленной помощи не обещал. Вот победит он персов, тогда… Крымскую знать такой оборот дела никак устроить не мог. Пока османы соберутся, казаки и калмыки в Крыму столько успеют натворить, что помогать там будет некому. Их посольство нашло самый положительный отклик у западноевропейских дипломатов в Стамбуле. Значительная часть рабов ранее перепродавалась для использования на галерах Испании, Франции, Генуи и Венеции… Француз даже пообещал похлопотать о субсидии, но дальнейшие события сняли этот вопрос с повестки дня.

Ездили послы и в Варшаву, и в Москву. Поляки ничего толком не ответили, король в это время был занят обустройством личной жизни, женясь на принцессе из дома Габсбургов, а сейм татарских послов, да еще неофициальных, проигнорировал. В Москве едичкульских мурз встретили куда более внимательно. Правда, говорил с тайным посольством не глава Посольского приказа, князь Черкасский, а дьяки. На высказанный страх перед казаками им попеняли бегством из-под руки государя к его лютому ворогу, крымскому хану.

– Однако, – сказали им в Посольском приказе, – ежели возвернетесь на старое место, то великий государь, так уж и быть, простит вам все ваши вины и возьмет обратно под свою руку.

Послы высказывали боязнь, что при возвращении их могут побить-пограбить те же казаки или калмыки, возвращаться на старое место хотелось далеко не всем. Их стали заверять, что и к казакам, и к калмыкам будут посланы гонцы с письмами, чтоб те возвращающихся ногаев обижать не смели. Защищать ногаев, желающих жить при крымском хане, служащих врагам России, в Москве не жаждали. С чем послы и убыли обратно.

В Москве в это время присутствовала и очередная казацкая станица. Они легко и дешево смогли вызнать у дьяков итоги переговоров и успели сообщить о них в Азов. Так что когда послы вернулись в степь, там уже ходили слухи, что ослушников-ногаев царь отдал на волю казаков и калмыков. Их пропустят в глубь казацких земель и там погромят-порежут. При этом рассказывались такие жуткие подробности предстоящего действа, что у слушавших волосы дыбом вставали. Оказывается, и от Голливуда может быть польза. Желание идти обратно в Поволжье у многих пропало окончательно. А вот беспокойство и страх перед неведомым грядущим – нарастали. Пошли слухи о предсказаниях каких-то святых людей, что спастись ногаям и крымским татарам суждено, если они уйдут на юг, по направлению к Мекке.

– Спастись сможем только в Анатолии! – убежденно утверждали весной одни.

– Нет! – также уверенно отвечали им другие. – Спасение ждет нас в Сирии!

Умело подстегиваемые все новыми и новыми слухами, один другого страшней, люди в степи и городах тревожились все больше и больше. А власти распространению этих слухов, как ни странно, препятствовать не пытались. Крым и Причерноморские степи бурлили в ожидании перемен.

* * *

Для наследования трона Гиреями должны были умереть все Османы. В 1637 году их было четверо. Султан Мурад IV, два его брата, Касим и Ибрагим, томившиеся в «Клетке» гарема, без доступа к женщинам и в ожидании визита палача. Там же, в «Клетке», сидел вполне довольный жизнью Мустафа I, успевший два раза побывать султаном. Женщины его не интересовали, пребывание на престоле султанов для него было кошмарным воспоминанием… Учитывая его бесплодие и очень заметное безумие, из всех раскладов Мустафу можно было убирать.

Операцию готовили долго и тщательно, потратив огромные, по меркам нищей Вольной Руси, деньги. Вот здесь попаданцу оставалось поблагодарить писателей-детективщиков и режиссеров, снимавших фильмы на подобную тематику. Сам он столько разнообразных ходов и интриг выдумать не смог бы. Забавно, но пару ходов предложили друзья, опираясь на его пересказы художественных произведений. Рассказывать он умел, в отсутствие развлекательной литературы, о кино и мечтать не приходилось, слушать его друзья очень любили. И запоминали услышанное на удивление качественно. В их пересказах сюжеты прочитанных им книг и увиденных фильмов пошли в народ. Упрочняя Аркадию и без того стойкую славу колдуна.

Выступая в поход на персов в феврале, султан сделал заговорщикам роскошный, поистине халифский подарок. Обозвать его королевским означало жестоко оскорбить султана, титул Османов приравнивали к императорскому. Он приказал удавить Касима. То есть поначалу он приказал удавить обоих братьев, но Ибрагиму вымолила жизнь его мать, Кеслем-султан. Это не прошло мимо внимания заговорщиков, в планы была внесена соответствующая поправка.

Мало было затеять войнушку внутри Османской империи. Надо было успеть воспользоваться ею для решения своих проблем. Татарской и польской. Воевать с такими противниками одновременно – опасная, чреватая крупными неприятностями затея. Попытка Хмельницкого в реале использовать татар против поляков показала бесперспективность такого решения. Стоит османам решить внутренние проблемы, и кочевники ударят в спину. Аркадий не раз и не два рассказывал друзьям все, что смог вспомнить о Хмельниччине. Все пришли к согласию, что от татар надо избавляться. Куда их выпихивать – также было ясно. В Малую Азию. Оставалось придумать, как это сделать. Зимние вечера длинные, яркое освещение для разговоров не обязательно, к весне план освобождения от нежелательных соседей был готов.

Успешное устранение самого Мурада и его последнего из остававшихся в живых братьев, Ибрагима, давало казакам серьезную надежду, что в ближайшие годы османам будет не до Северного Причерноморья. Настала пора решать татарскую проблему. Если люди не могут жить рядом, одному из них стоит съехать на новое место жительства. Именно о таком одолжении и хотели попросить атаманы крымских татар.

* * *

Просто так родину не бросают. Расставаться с домом предков, где вырос, знаешь каждую досочку и щелочку, доставшимся от них земельным участком с посаженными отцом фруктовыми деревьями или лавкой, в которой еще дед торговал, – совсем нелегко. Многие предпочтут взять в руки оружие и защищать свое достояние и память о родных до последней капли крови. Тем более непросто принимать такое решение народу. Всему. Причем народу воинственному, привыкшему накладывать дань и требовать свое. Надо быть весьма убедительным при таких просьбах. Люди не будут драться за свою землю только в случае безнадежности, недостижимости победы. Вот именно обреченность и внушалась татарам всю зиму и начало весны. Необходимо также, по крайней мере желательно, сочетать кнут и пряник. Зная, что на новом месте их ждут не нищета и рабство, а еще более обеспеченная и, главное, безопасная жизнь, большинство предпочтет уехать, чем остаться.

Аркадий активно поучаствовал в разработке целого комплекса мер по выдворению татар на юг, в Анатолию. Но назвать их его разработкой было нельзя. Не менее активно над ними работали Татаринов, Хмельницкий, Срачкороб. Из-за обоснованной боязни утечек информации большое количество людей привлекать побоялись, зато сами усилий и времени на раздумья и споры не пожалели. Дал несколько дельных советов и крымский хан. Перспектива занять трон Османов его весьма привлекала, никакие рыцарские предубеждения этому не помешали.

Кнутом послужил союз с калмыками и черкесами. Даже, скорее, не кнутом, а приставленным к виску заряженным пистолем. У одних казаков такое предложение звучало бы неубедительно. Но если к Перекопу, захваченному запорожцами, в любой момент могут подойти десятки тысяч конных воинов, только что загеноцидивших остатки Дивеева улуса, да поддерживает их не меньшее количество казаков с огнестрельным оружием, то даже храбрецы задумаются, стоит ли ставить на девиз: «Родина или смерть!»

При сложившихся обстоятельствах без мощного союзника шансов победить у татар не было. Ломанулись в Крым со стадами через захваченный казаками, но не перекрытый для движения Перекоп некоторые из родов Едичкульской орды. Те, кто вовремя и правильно понял дивеевский намек и имел такую возможность. Из тех же, кто кочевал вдали от перешейка, спаслись только везунчики, бросившие все имущество. Немногие сумевшие выбраться из вражеского бредня рассказывали о бесчисленных ордах бронных всадников, сметающих все на своем пути. Существовавшее ранее патовое положение мгновенно превратилось в проигрышное для татар. Они не могли принять бой, потому что были обречены в нем на разгром и не имели возможности рассчитывать на длительную партизанскую войну. Уже в июне степь высохнет, стоит пустить пал, и отряды скрывающихся в ней всадников будут обречены.

В старые времена выходили в броне на врага и татарские всадники. Не надо быть большим умником, чтобы сообразить: в бою шансов победить или просто уцелеть у прикрытого броней намного больше, чем у защиты не имеющего. Однако позже крымские татары и ногаи от ношения защитного снаряжения отказались. У их потенциальных врагов латы и кольчуги были все равно лучше, а вот сверхвыносливые татарские кони таскать на спине слишком большой груз не могли. Силенок не хватало. Кольчуги смогли носить только обладатели дорогих коней. Татары сделали ставку на легкость и стремительность, и не прогадали. Их неуловимые отряды продолжали наводить страх на соседей. Да, при прямом столкновении с сильным противником они нередко терпели жестокие поражения, но обычно место и время для битвы выбирали сами татары, так что недруги попадали заведомо в неблагоприятные условия. Однако сейчас подобная узкая специализация поставила их в безвыходное положение. Выйти на бой с врагами для них означало подписать себе смертный приговор.

Еще одним выталкивавшим татар прочь обстоятельством было их нежелание жить под владычеством иноверцев. Хотя исламский фанатизм у подавляющего большинства татар отсутствовал, более того, они, с точки зрения тех же османов, были плохими мусульманами, не соблюдающими полной мерой шариат, власть над собой иноверцев, как показала история, они переносили плохо. Естественно, никто там перехода власти к христианам ощутить не успел, но запустить соответствующие слухи оказалось несложно. Всем непонятливым объясняли, что теперь Крым стал не самостоятельным государством, как мечтал Инайет-Гирей, а вассалом нечестивых казаков. И лучше ВРЕМЕННО уйти, чтобы потом, вместе с огромной османской армией, вернуться.

Пряников было два зримых и один подразумевавшийся. Во-первых, имелось в виду, что Гирей, взойдя на престол огромной и богатой империи, не забудет своих одноплеменников, надо же ему будет на кого-то опереться. Ресурсы халифата были несравнимо больше, чем Крыма, вся знать, выступавшая за Инайета в недавней внутренней разборке, рассчитывала на значительные пожалования от Гирея, избранного султаном. Считалось, что новый султан выделит своим соплеменникам земли каких-нибудь ослушников. Постоянные бунты курдов против властей давали властителю прекрасный повод для земельного передела. Во-вторых, атаманы предложили совместный поход на Польшу, с разграблением ее земель, до которых татарам не удавалось дойти со времен Бату. То, что многочисленным предполагаемым союзникам будет легко уничтожить маленькую кварцяную армию, сомнения ни у кого не вызвало. А за время разграбления собрать новое войско поляки наверняка не успели бы. Грабить без серьезного сопротивления – что может быть лучше? Было и в-третьих. Подразумевалось, что, утвердившись на новом месте, татары вернутся и попробуют отобрать родные земли обратно. Нетрудно было предположить, что, опираясь на мощь великой империи, отвоевать Крым намного легче, чем удержать против сильных врагов в одиночку.

Предложение татарскому народу на переезд было озвучено сразу после возвращения казачьей гребной флотилии из Стамбула. Никакого восторга оно у жителей Крыма, не только татар, не вызвало. На полуострове вполне комфортно устроились и процветали греки, армяне, евреи, караимы, принявшие ислам славяне. На последних весьма кровожадные планы были у многих атаманов – не любили предателей казаки. И, при малейшей возможности, эту нелюбовь выражали весьма решительно и изобретательно. От описаний малоаппетитных подробностей воздержусь. Попаданцу пришлось приложить немалые усилия, чтобы настоять на свободном их выпуске вместе с татарами. Хотя чувства атаманов к вероотступникам он разделял полностью, но… максимально бесконфликтный уход татар был несравненно важнее наказания каких-то сволочей. С трудом, но убедить в этом атаманов ему удалось.

Хан Инайет-Гирей созвал большой курултай, чтобы ответить на предложение не от своего личного имени, а от всего народа Крыма. В Бахчисарай съезжались прореженные недавней междоусобицей беи и мурзы. Поначалу мнение о необходимости дать отпор звучало часто, но тут в Крым явились немногочисленные беженцы из Дивеева улуса. Показательный геноцид этого ногайского объединения и был призван переломить настроение беев и мурз. Ну, и прибарахлиться заодно немного. Казакам катастрофически не хватало лошадей для увеличения своей конницы. Казацкие послы, присутствовавшие на курултае, не скрывали, что вскоре в степях севернее Перекопа не останется ни одного мусульманина.

– Казаки далее терпеть людоловские налеты не намерены! – было однозначно, без экивоков, заявлено почтенному собранию. – Мы не верим, что наши народы смогут мирно жить рядом друг с другом, и просим вас уйти!

Слово «просим» прозвучало как «приказываем», это, пожалуй, был самый рискованный момент на курултае. Нетрудно догадаться, что далеко не все представители крымско-татарской и ногайской знати испытывали к казакам положительные чувства. По взглядам некоторых, слишком молодых или недостаточно умных, было видно, что они атаманов, присутствующих на курултае, готовы немедленно на кусочки порезать. Требование выметаться вон с родины из уст чужаков – прекрасный повод их уничтожить. Однако всех мурз, способных собрать вокруг себя татарскую знать и повести ее против хана, Инайет-Гирей успел перебить или изгнать в предыдущие годы. Да и умение мыслить у многих беев было развито на очень хорошем уровне, иначе они не выжили бы в тех же набегах на Русь – слишком увлекающиеся обычно из походов не возвращались. Отступить, но взять свое, – так часто они поступали в бою, так решили действовать и сейчас.

* * *

Весна – это хорошо! Просто прекрасно! Кончились зимние холода и вьюги, все вокруг цветет и благоухает. Скот начинает отъедаться на молодой траве. Но и в хорошем бывает червоточина. Молодую зеленую траву невозможно поджечь. Поэтому самое эффективное оружие кочевников против сильных врагов в это время неприменимо. А явившиеся в Северное Причерноморье недруги были очень многочисленны и сильны.

Эта весна для ногаев, кочевавших между Доном и Днепром, началась обычными хлопотами по приему молодняка. Кобылицы и овцы, пережившие суровую зиму, приносили приплод, забот у пастухов было традиционно немало. Именно по этой причине в походы весной ногаи ходили редко и малым числом. Пастухи были заняты. К тому же неудачный набег прошлой осенью и гражданская война в Крыму сократили их число. Конгломерат из разных ногайских родов по-прежнему называли Дивевым улусом, хотя мансуров в нем осталось немного, теперь они кочевали вокруг Гезлева в Крыму. На старом месте численно доминировали переселившиеся недавно сюда едичкульцы. Большинство здесь сейчас составляли роды Больших ногаев. Они сбежали с берегов Волги из-за невозможности продолжать прежний образ жизни. Давление России с севера и калмыков с востока вынудило их переместиться под крыло крымского хана.

В марте несколько сот Больших ногаев, не выдержав напряжения, забили молодняк, не способный перенести дальнюю дорогу, и двинулись на северо-восток, решив положиться на милость Аллаха. Кочевать возле Крыма оказалось намного хуже, чем в родном Приволжье, и они пошли обратно. Моля Аллаха о защите в пути от злых казаков и калмыков. Ссориться с царем по их поводу тем было не с руки, потому, натерпевшись в дороге страху, они благополучно вернулись на родину. Остальные частично не захотели возвращаться, большей частью же – побоялись. О чем потом сильно жалели.

В апреле степь забурлила. На кочевья со всех сторон обрушились многочисленные, прекрасно вооруженные и синхронно действующие враги. Казаки, калмыки, черкесы. Никаких шансов отбиться или хотя бы спасти родных у кочевников не было. Противники были несравненно многочисленнее и лучше вооружены, попытки некоторых храбрецов сопротивляться они пресекли в зародыше. Кони у калмыков татарским не уступали в выносливости, а у казаков и черкесов были более быстрыми.

Впрочем, попавшим в калмыцкий плен особо жаловаться не приходилось. Последние соблюдали правила, действовавшие у них еще со времен Потрясателя Вселенной. Побежденных кочевников не уничтожали, а использовали. В мирное время с них собирали налоги, очень умеренные, кстати. В военное – гнали их впереди себя на врага. Посему жизнь для многих почти не изменилась, они остались в степи, уже как данники калмыков, и стали кочевать вместе с новыми хозяевами. Разве что переместились кочевать на новые земли.

По взаимной договоренности черкесам досталась часть девушек. Их (и рабов, нахватанных в соседних черкесских племенах), по предварительной договоренности, уже ждали у устья Терека персидские купцы на своих бусах (торговых судах). Казаки брали лошадей, которых им не хватало для увеличения собственной конницы, девушек рассчитывали набрать позже, в Польше. Все остальное захватили калмыки, составлявшие большинство среди нападавших. За несколько недель вся территория была очищена от ногаев, как самостоятельной силы. Невоенный люд (женщины, дети, старики) покочевал с сильно поредевшими стадами на восток, на калмыцкие земли, мужчин оставили при калмыцком войске, для его усиления. Настала очередь решать крымский вопрос.

 

Великий курултай

Зуль-Ка’да-Зуль-Хиджжа 1047 года хиджры (конец апреля – начало мая 1638 года от Р. Х.)

Когда Инайет-Гирей созывал курултай, он никак не ожидал, что подавляющее большинство мурз и беев всех родов выступят против него. Ладно Мансуры и Мангупы, с ними три года воевал, не за что им любить было своего повелителя. Да и завязаны на людоловстве были куда в большей степени, им прочный мир на севере колом в горле вставал. Сопротивление с их стороны ожидалось, но оказалось даже меньшим, чем со стороны верных союзников – Ширинов.

Между тем противодействие последних предложениям хана было неизбежно. Если Мансуры ориентировались на кочевое скотоводство, то Ширины уделяли много внимания развитию земледелия и ремесел. Их столица, Карасубазар, была важнейшим торговым и ремесленным центром полуострова. Производившиеся там в промышленных масштабах ножи, печаки сотнями тысяч вывозились на экспорт, в том числе – в Москву и Западную Европу. В Стамбуле даже было организовано производство поддельных, с фальшивыми татарскими клеймами, печаков. Там же, в Карасубазаре, было налажено производство селитры, вся сделанная в прошлом году была скуплена Хмельницким. Теперь им предлагалось все бросить и уходить неизвестно куда. Это при том, что их доходы и без того сильно упали в последние годы.

Все производства Крыма были ориентированы на вывоз продукции в Османскую империю, частью которой он до прошлого года являлся. Теперь, в силу понятных обстоятельств, торговля почти полностью заглохла. Совсем прекратился приток дешевых рабов с севера. Очень болезненно на местном населении сказалась длительная гражданская война. Степь была переполнена стадами ногаев, загнанных на полуостров по приказу хана, прокормиться такое количество животных там не могло.

Уже во время курултая в Крым в панике ворвались остатки едичкульской орды, недавно перебравшейся в Северное Причерноморье. Акция союзников против дивеевцев уполовинила и их численность, привела уцелевших в состояние кошмара наяву. Перекоп для такого зримого воздействия на жителей Крыма и не перекрывался. Спасшиеся, как они считали, только милостью Аллаха, ногаи рассказывали страшные подробности о бесчисленном количестве и невероятно хорошем оснащении врагов. Выбивая, таким образом, почву из-под ног желавших драться, а не уходить.

Все были недовольны правителем, Инайет-Гиреем. Но, на его счастье, никто не отваживался на решительное выступление против властей. Все чего-то ждали. Поэтому поначалу к быстрому окончанию курултая татарская знать не стремилась. Слишком уж на решительное изменение жизни их подталкивали. Многие лелеяли надежду: «А вдруг все изменится и пойдет по-старому?»

Казацкие атаманы сопротивления ожидали, но того, что оно будет таким дружным, – нет. На прямое неповиновение повелителю никто не пошел, но и соглашаться с его предложениями не спешили. С понятием «итальянская забастовка» татарским аристократам познакомиться было негде, но мурзы и беи ее сами изобрели. Бесконечные славословия Инайет-Грею, словоблудия на любые подвернувшиеся темы здорово раздражали присутствовавших на курултае атаманов и самого хана.

Понимая, что еще немного и большая часть татарской знати объединится против неверных, атаманы затеяли переговоры с Ширинами о возможности для части их подданных остаться в Крыму. В подчинении мудрым беям и мурзам, привычным, можно сказать, данным Аллахом, руководителям. Никакой ненависти к татарам, вопреки легендам, казаки не питали, ужиться с мирными представителями этого народа рядом они вполне могли. Но очень важно для казацкого старшины было лишить возможности остающихся сесть на коней и ударить в спину. То есть об оставлении кочевников не могло быть и речи.

Самые жаркие споры загорелись о джайляу, горных лугах и овечьих стадах. Ширины хотели оставить их за собой, атаманы категорически возражали против этого. Татарский пастух легко становится воином, иметь в тылу татарскую конницу – значит обречь себя на скорое поражение. После долгих, ожесточенных споров пришли к компромиссу: овечьи стада остаются за Ширинами, но пасти их будут русины. В первый год при стадах будут и старые пастухи, передавая свой опыт новичкам, потом они уйдут. Джайляу будет объявлен общественной собственностью, но с выделением доли пастбищ Ширинам. Также за ними осталась их столица, Карасубазар, поля земледельцев. А вот кочевникам предстояло уйти, вместе со стадами лошадей. На ликвидации сколь-либо значительных конных скоплений атаманы настаивали очень жестко, угрожая в случае несогласия прервать переговоры. Пришлось Ширинам поделиться пополам, часть осталась в Крыму, другая – вынужденно уходила с ханом.

Аркадий и Срачкороб присутствовали на мероприятии как члены казацкой делегации, почетные гости. Наподобие американцев на каком-нибудь общеевропейском слете. Вроде бы и гости, а никто не забывает спросить: «Можно ли?..» Как рыба в воде здесь себя чувствовал Срачкороб. Все наиболее влиятельные личности здесь были его родственниками – Кантемиры успели породниться и с Мангупами, и с Мансурами, и с Ширинами. А с родным человеком обсуждать серьезные проблемы намного удобнее, чем с неизвестно кем. Поэтому популярностью Юхим пользовался просто бешеной – практически каждый день его пытались женить, предлагая очень выгодные партии и не смущаясь тем, что он сменил вероисповедование и объявлен в родных кочевьях персоной нон грата. Зато среди захвативших силовое лидерство в Северном Причерноморье казаков он был в явном авторитете.

Часто приглашавшие не возражали против присутствия на встречах лучшего друга Срачкороба, Москаля-чародея. Его влияние на казацкое руководство для татар давно секретом не было. Слава же колдуна татарскую знать не отпугивала, а скорее привлекала. Многим хотелось познакомиться с ним лично. За год пребывания в прошлом Аркадий успел выучить не только местные диалекты русского и украинского, но и наловчился довольно бойко изъясняться на татарском – его знали почти все бывалые казаки. Поэтому при медленной, неспешной беседе (разговаривали-то между собой почтенные, важные люди) переводчик ему не был нужен. Понимал почти все и с грехом пополам мог что-то сказать. Разве что, как и в среде казаков, доставали цитаты из Священной книги. На сей раз – Корана, на арабском. Их ему переводил Срачкороб, говоривший по-арабски свободно. И сам, когда хотел, умевший сослаться на какую-нибудь его суру.

Ох и нахлебался своего любимого кофе попаданец в эти дни… татары уже успели перенять у осман это пристрастие. Пили его тогда невероятно крепким, без сахара, из малюсеньких пиалочек. Уже на третий день Аркадий стал избегать встреч во второй половине дня, потому как после такого кофе, выпитого вечером, заснуть проблематично. Это не растворимая бурда двадцать первого века, проглотив которую спокойно можно ложиться спать. Еще его здорово раздражала привычка и татар, и казаков курить во время переговоров. Порой собеседников сквозь табачные облака невозможно было рассмотреть. Оказывается, у татар была пословица: «Кто после еды не закурит, у того или табаку нет, или ума нет».

Но ни горечь кофе, ни табачный дым и жирная пища (последнее доставало попаданца больше всего, ну не привык он такое есть) не помешали казацким гостям Великого курултая. Они смогли донести до мурз и беев мысль, иногда в вежливой, завуалированной форме, порой почти в грубой, что если они не откочуют немедленно и подальше, то их будут резать. И уцелеть, не попав в рабство, вряд ли кому удастся. Море полностью контролируется казаками, а Причерноморские степи – их союзниками.

Очень сильно напрягала попаданца и восточная неторопливость. Серьезный разговор НИКОГДА не начинался сразу. Обязателен был регламентированный треп ни о чем. Этого правила строго придерживался даже зубоскал Срачкороб. Причем в непременную обойму тем для болтовни входили не бабы и футбол, а лошади и овцы. Ну и, естественно, погода. Приходилось растягивать губы в неестественной, вымученной улыбке (из-за чего у Аркадия сложилась на курултае репутация холодного и злого человека), дышать крутым табачным смогом и хлебать кофе.

После преодоления полосы препятствия в виде совершенно не нужной болтовни речь обязательно заходила о переселении. Никому тащиться свет за очи из привычных, для многих родных мест не хотелось. Все выражали готовность дать любые клятвы и сколько угодно аманатов, но остаться. То есть существовали и беи, готовые вместе с ханом двинуться куда угодно, но они на встречи с казачьими послами не напрашивались за ненадобностью им подобных встреч. Аркадий поначалу старался быть очень осторожным и невнятным в словах, но вскоре понял, что здесь лучше четче выражать свои мысли и решительнее на них настаивать. Сильных – а сила сейчас была у казаков – всегда уважают (или боятся, иногда это одно и то же). К их словам, вольно или невольно – прислушиваются.

– …На Коране клятву дадим! – Округлое, с двумя подбородками лицо собеседника просто излучало искренность. – Зачем нас… выпихивать куда-то? Я не последний человек в степи, своей честью клянусь! Неужели вы мне не верите?

Аркадий так притворяться не умел, да и не пытался. Однако озвучивать свои мысли означало – сорвать переговоры. Поэтому, вопреки откровенно скептическому выражению лица, произносить приходилось нечто дипломатически вежливое:

– Почему не верим? Верим! Но… человек смертен, знаете ли, так уж Аллах устроил. Шайтан опять-таки не дремлет, насылает разные соблазны нестойким в вере людям. Вдруг вас, человека уважаемого, в самый неожиданный для вас момент возьмут и отравят? А ваш преемник может оказаться совсем не человеком чести, а, наоборот, предателем, который после вашего убийства ударит нам в спину.

– Тебе видение было, что меня убьют? – неожиданно перешел на «ты», видимо от большого волнения, Ибрагим Мансур.

Аркадий несколько мгновений пытался сообразить причину резкого изменения темы и тона беседы. Остальные присутствовавшие на встрече мурзы явно насторожились и ждали ответа от него почти с таким же интересом.

«Епрст! Да меня же здесь колдуном считают, да не из последних, как он забеспокоился… осторожнее с выражениями надо бы быть».

– Нет, уважаемый, – помотал он для убедительности головой. – Не было у меня о вас видений, но… понимаете ли, любой видный человек имеет много врагов. Думаю, вы не исключение?

Аркадий сделал паузу, смотря в глаза собеседника. Тот взгляд выдержал и кивнул:

– Да, есть у меня враги.

– А среди ваших близких так уж все сильны духом и верны вам?

Ибрагим на пару секунд закрыл глаза, вероятно, невольно вспоминая свое окружение. Потом опять посмотрел в глаза попаданца:

– Только Аллах знает, что творится в душе человека, иногда он сам не подозревает, какие змеи свили там гнездо.

– Вот и я о том же. Лучше поберечься и не вводить ближнего в соблазн предательства.

Однако мурза уже пришел в себя и, не медля, вернулся к теме переговоров:

– Но мы дадим аманатов от всех родов! Все будут заинтересованы в сохранении жизней наших детей.

– Ну… – Аркадий пожал плечами. – Все или не все… это еще вопрос. Жен и наложниц у беев много, детей своих так не все и пересчитать могут, бывает, аманатами и жертвуют. Вон мне вчера рассказывали, совсем недавно прижали калмыки Больших ногаев, те бросились за защитой к царю. Тот их от увода в полон защитил, так они, на радостях, набег на земли царя и устроили. И так не один раз. Нам такого счастья не нужно.

– Неужели вам не жалко выгонять нас на чужбину? Лишать людей родной земли?

– Родной? – искренне удивился попаданец. – Вы хотите сказать, что родились здесь, в Крыму?

– Кх… – замялся Мансур. – Нет, но мои дети…

– В Крым вы добровольно переселялись?

Лицо у мурзы выглядело по-прежнему безмятежно, но, судя по взглядам, брошенным им на сидевших рядом «сотоварищей», смущен он был всерьез.

– Нет, нам приказал здесь поселиться хан.

– И выделил вам земли больше, чем у вас было на старом месте?

– Кх… – мурза явно затруднялся с ответом и искал поддержки у других представителей татарско-ногайской знати, присутствовавших на переговорах. Однако те предпочитали в данный момент сохранять безмолвие.

– Я так понимаю, – продолжил додавливать собеседника Аркадий, – земли вам здесь выделили меньше, чем у вас было на старом месте. Раз в десять?

– Кх… – опять затруднился с ответом мурза. Соглашаться ему было невыгодно, да и земли в Крыму Мансуры получили заметно меньше от десяти процентов имевшейся у них раньше.

– А вот для уважаемого мурзы Юсуфа Тинмаметова Крым ТОЖЕ родная земля?

Один из руководителей Малых ногаев даже поперхнулся от такого вопроса, хотя ничего в данный момент не ел и не пил. Откашлявшись, он помотал головой из стороны в сторону и, весьма невнятно, от чести быть здесь рожденным отрекся.

– А вы перекочевали в Крым добровольно? – пристал уже к нему, Юсуфу Тинмаметову, Аркадий.

– Эээ… видите ли… мы… пришли… недавно… – делая большие паузы в предложении, Юсуф попытался не давать точного ответа на заданный вопрос.

– Да я знаю, что недавно, – улыбнулся попаданец. – Говорят, в Прикубанских степях не везде трава успела отрасти после выпаса вами коней. Только я у вас спрашивал, ДОБРОВОЛЬНО ли вы в Крым перекочевали?

Убедившись, что никто не спешит ему на помощь, Тинмаметов тяжело вздохнул и без намека на энтузиазм в голосе признался:

– Нет. Не добровольно. Нам его величество Инаейт-Гирей приказал сюда перекочевать. И мы, как его верные подданные, с радостью исполнили его приказ.

– С радостью – это, наверное, потому, что получили здесь больше земли, чем у вас раньше на старом месте было?

Юсуф ненавидяще глянул на мучителя, потом на делающих вид, что их это не касается, мурз, тяжело вздохнул и почти прошипел ответ:

– Нет, на старом месте земли было больше, и она была лучше.

– Это что же получается? – с ерническим оттенком (для дипломата невозможным, но попаданец сильно устал и изнервничал за последнее время) в голосе удивился Аркадий. – Для половины, если не более, обитателей Крыма (если говорить о тюрках, это было преувеличением) он родной землей не является. И пришли сюда ваши роды не добровольно, и на старых местах вам было лучше. Об избиваемых сейчас родах Больших ногаев я и говорить не буду, все знают, что их родина – степи Приволжья. Так почему вас смущает еще одна перекочевка? Уж став султаном-то, Гирей сможет, думается, найти для вас и ваших стад земли побольше, чем вы сейчас ее имеете. Вы не забыли об огромности и богатстве Османского султаната?

Мурзы и сами на это надеялись, но… сомневались. Еще раз бросаться в омут неожиданностей, вести стада в неведомую даль… да и с переправкой через пролив не ясно было. Однако и внятных аргументов против переселения у многих из них не было. Тем же Малым ногаям и Мансурам с Мангупами сейчас в Крыму плохо было. Большинство лелеяло надежду, что уж на новом месте будет несравненно лучше. Верили и… колебались. Тревожились и переживали.

После долгого и церемонного прощания казаки ушли, а мурзы расходиться не поспешили. Наоборот, они тесно расселись вокруг одного из столиков, но разговор начали не сразу. Некоторое время в комнате царила гнетущая тишина. Всем все было ясно.

– Эх! Ведь умолял султана поспешить сюда, а не в ту проклятую Персию, не захотел он меня слушать… – пригорюнился Ибрагим Мансур, первым решившийся нарушить молчание.

– А что толку, если бы и послушался. Раз Аллах дал такую судьбу… его венецианцы убили по пути в Персию, могли убить и по дороге сюда. Да и пока он сюда с войском бы дошел, от нас здесь сотня-другая прячущихся по лесам и оврагам человек могла остаться. Всех наших женщин и детей в рабство, нас под сабли… Ты такого конца хотел бы? – немедленно ответил ему Юсуф Тинмаметов.

– Что рассуждать о том, чего не случилось? – вмешался в беседу промолчавший весь вечер Сулейман Мангупов. – Как Аллах решил, так все и случилось, по воле его. Лучше будем думать, как обеспечить себе достойное положение там, на новом месте. Кто-нибудь из вас верит, что наш хан станет султаном?

Все дружно замотали головами.

– Вот и я не верю. Гиреев много, все они там, вблизи от оставленного пустым трона, живут. Кто-нибудь из них на него и взберется. Необходимо побыстрей туда послов отправить, от всех наших родов, разведать обстановку. Здесь лучше не задерживаться. Видели, как этот проклятый колдун нагло себя вел? А поначалу какие они все вежливые были… Боюсь, если дальше будем спорить, они перестанут разговаривать и начнут резать. Видит Аллах, мы уходим, чтобы вернуться.

На следующий день Срачкороб позабавил попаданца рассказом, что у мурз, идущих на переговоры с ним, стало правилом прихватывать с собой амулеты против сглаза и колдовства. Кто приобретал такое у почтенных мулл, кто не стеснялся обратиться к сомнительным, подозреваемым в колдовстве людям, но обвешивались ими все. На всякий случай, уж очень сомнительная слава пошла среди татар о Москале-чародее.

Покидать родину татарам по-прежнему не хотелось, однако постепенно дело стало сдвигаться с мертвой точки. Не столько усилиями Инайет-Гирея, умевшего эффективно преодолевать открытое сопротивление, но растерявшегося в болоте притворного одобрямса. Договор Ширинов с атаманами расколол единый до того фронт знати. Окончательно же мурзы стали на сторону хана благодаря известиям из причерноморских степей. Сначала на курултай явились ловкачи из дивеевцев, сумевшие уйти из широкого и плотного бредня облавы на ногаев. Они с явственно читавшимися на лицах отчаяньем и безнадежностью поведали о бесчисленных, как саранча, закованных в доспехи всадниках, заполнивших их землю от края до края. В их рассказах было много преувеличений, умные руководители татарского народа прекрасно это понимали. Однако и оставаться безразличными к исходившим от них чувствам, не прислушиваться к такой информации не могли тем более. Слишком уж важные вещи стояли на кону этой весной. А панические вопли немалого числа едичкульцев, испуганных как бы не более дивеевцев, окончательно переломили дело.

Осознание произошедших событий, понимание необходимости исхода из Крыма приходили все к большему количеству мурз и беев. Резкое изменение в раскладе сил делало жизнь татар крайне неуютной. Также очень благотворно на согласие мурз повлияли распускаемые казацкими союзниками и агентами слухи. Знания Аркадия об информационных войнах способствовали перелому в настроениях крымской элиты. Весьма содействовало положительному решению и известие о тронувшейся на юг Буджакской орде. Ее глава Араслан-оглу еще больше десяти лет назад умолял султана о позволении переселиться подальше от мест проживания казаков. Страшная, практически ежедневная война с сильным врагом радостной делает жизнь далеко не всем. Уж если самые боеспособные, умевшие как никто другой вести партизанские действия буджаки ею тяготились, то можно представить, каково было остальным. Совершенно не случайно так часто менялись роды, кочевавшие в пределах достижимости казацких рейдов.

Естественно, пожелали уехать далеко не все. Иноверцы-немусульмане для этого не видели никаких причин. Они не без оснований предвидели, что и казакам понадобятся. Пожелали остаться и многие мусульмане. Земледельцы, ремесленники не могли рассчитывать на легкое вживание на новом месте, немалая их часть трогаться в неведомую даль не захотела. Вне зависимости от родовой принадлежности, всем дали добро на продолжение проживания в Крыму. Их решено было заранее не сгонять насильно. Но возможность остаться там кочевникам признали опасной, следовательно – невозможной. Противную сторону в переговорах такое твердое «нет» не обрадовало, однако она была вынуждена согласиться с аргументацией казаков. Хотя атаманы понимали, что многие татарские земледельцы и ремесленники, сев на коня, легко могут превратиться во вражеских воинов, однако решение этой проблемы отложили на потом.

Твердая позиция казаков, очень неприятные, мягко говоря, вести с севера, перенаселенность крымских степей стадами лошадей и овец – все понукало татар к окончанию дебатов и принятию решения. А оно было предрешено. Да, вместе с едичкульскими и Малыми ногаями здесь могли выставить до ста тысяч всадников. Однако большей частью они были бы бездоспешные, плохо вооруженные, со слабыми луками… имитация воинов, а не воины. Стотысячная же (реально удалось собрать тысяч семьдесят пять) конная армия казаков с союзниками, которой пугали курултай, была убийственным аргументом. Все собравшиеся знали, что конный казак или калмык благодаря преимуществу в вооружении стоит двух татар, а черкес – минимум трех, если не пяти. Максимум, на что могли в войне рассчитывать татары, – подороже продать свои жизни. Но зачем умирать, если можно уйти, а потом вернуться?

Дополнительным бонусом послужило предложение совместно разграбить Польшу. Никто из присутствовавших не усомнился, что, если на нее навалится более чем стотысячная армия, ничего маленькое кварцяное войско противопоставить ей не сможет, его просто стопчут. Явиться на новое место жительства с толпами новых рабов, прибарахлиться в богатейших имениях панов, пограбить торговые местечки… ну какой же бандит от такого откажется? Мурзы согласились выделить для похода на Польшу сорок тысяч всадников, пока остальные через Молдавию, Румынию и бывшую тогда османской провинцией Болгарию поведут стада к Стамбулу. Казаки уже успели договориться с господарями Молдавии и Валахии о свободном проходе через их земли татар со стадами. В связи с отсутствием легитимных властей в Османской империи их о возможности или невозможности принять переселенцев никто не запрашивал. Хан посчитал, что не у кого там интересоваться таким важным делом.

Для облегчения пути Татаринов, регулярно приезжавший в Бахчисарай из табора под Сары-Камышской бухтой, предложил выкупить часть татарских лошадей и овец. Пусть за полцены, но серебром. Учитывая дальность предстоящей перекочевки, его предложение нашло отклик у многих. Лучше получить хоть что-то, чем по пути потерять все. Приобретенная таким образом скотина во много раз увеличила общественные казацкие стада, существовавшие и до того.

Уже к концу курултая в очередной раз заскочивший в Бахчисарай Татаринов созвал членов казацкой делегации для весьма приятного дела – финансового подведения итогов налета на Стамбул для его участников. Старшина, выполнявшая миссию на курултае, лично присутствовать на дележке не смогла, но по высказанным ранее пожеланиям не обделили долей в добыче и их.

– …больше, наверное, кораблей мы не дождемся. Пропали. То ли потопли, то ли ветром их назад, в Туретчину, отнесло. Помянем невернувшихся! – Осунувшийся, с черными кругами под глазами, атаман войска Донского подал пример и встал с чаркой в руке.

Казаки, собравшиеся вокруг нескольких сдвинутых небольших столиков, дружно встали и осушили чарки. Такое приятное занятие решили совместить с ужином под местное вино. Однако начинать пришлось с поминания тех, кто не вернулся. Сверхудачный набег прошел и для казаков далеко не бескровно, хотя из Стамбула прибыло намного больше людей, чем туда отплывало. К берегам Крыма добралось около пятидесяти тысяч, в то время как в поход выходило тридцать пять. Впрочем, доля в добыче полагалась только тем, кто шел в поход, остальным довольно было и того, что их оттуда живыми вывезли. Так что добычу делили на чуть больше чем двадцать восемь тысяч очень неравных долей. Уравниловки казаки не признавали и не практиковали.

Все захваченное золото и половина серебра пошли в общак, галеры и шебеки стали частью казацкого флота. Продовольствие пошло на прокорм разросшейся казацкой общины. Но на пригнанных в Крым кораблях обнаружили и много совершенно ненужного казакам груза. Перегружать его было некогда, привели с тем, что было в трюмах. Несколько судов были набиты тюками шерсти, приготовленной к вывозу в Европу. Там, в Голландии, Фландрии или Англии, этот груз стоил бы немалых денег, а здесь был совершенно не нужен. Предстояло просушить намокнувшую в шторм шерсть и доставить ее на тот рынок, где на нее будет спрос. Грядущие в Речи Посполитой события вынуждали везти эту добычу в Курск, чтобы выручить хотя бы десять процентов ее стоимости в Амстердаме. Но кто ж казаков в Голландию пустит?

Весьма неприятно удивился Аркадий, когда услышал о своей доле в кофе.

– …Москалю-чародею полтора мешка кофе…

– Сколько?! Я же приказал загрузить десятка два, если не три, и до Крыма все довезли, сам проверял.

– Вот и молодец, что этим озаботился. Остальные ушами прохлопали. Половину взяли пластуны, говорят, им кофий нужнее, три мешка сцапал Свитка, для своих разведчиков, остальное честно поделили между атаманами. Думаешь, один ты этот кофий любишь? Тебе как раз больше других досталось, за то, что сообразил загрузить его, – с заметным ехидством ответил Татаринов. Удивленно-расстроенное выражение попаданца его явно позабавило.

Еще Аркадию достался тюк парчи высшего класса. Он представил себя в одежде из нее, и ему поплохело – выходить на люди настолько попугаисто-павлинистым он не смог бы. Какие бы там моды на дворе ни царили. Главное же, с нынешнего дня он стал арматором-судовладельцем.

«Или как там раньше судовладельцев называли? В памяти что-то из «Графа Монте-Кристо» шевелится… Хорошее дело, с перспективой».

Однако если военные корабли казакам были нужны, то больше сотни торговых посудин для войска явно стали обузой. Решили большую часть их раздать долями старшине. Оказывается, самые оборотистые казаки уже подкатывали к Татаринову с подобным предложением еще до вояжа в Стамбул. Тогда он отказал, суда были нужны для провоза десанта и вывоза награбленного, а сейчас, после очередного увеличения их количества, согласился. Атаманы его поддержали, и процесс пошел. Попаданцу досталась одна пятая то ли фелюки, то ли поллуки.

– Добротное еще судно, не новенькое, однако и не дряхлое, – характеризовал попаданцево приобретение Татаринов. – Обе мачты крепкие, в трюме течи нет. В безветренную погоду на веслах сможет идти, их там двенадцать пар, но против ветра… вряд ли вытянет. Достать оттуда каменюки, и грузи что хочешь, немало влезет.

– Какие каменюки?

– Так мы это суденышко груженным камнем захватили. Эхма… сколько доброго товара в Стамбуле оставалось… жечь пришлось… – атаман заметно пригорюнился, вспоминая все просившееся в надежные казацкие руки добро, спаленное при отходе. – Только перегружать, сам понимаешь, времени не хватило. Не до того нам тогда было. Вот и прихватили корабль, с чем был, хоть оно нам… совсем не надобно. Но раз в шторм не потоп и даже не протек, значит – добрый кораблик. Бери в нем долю, не пожалеешь!

Аркадий взял. Более того, не отходя, так сказать, от кассы, выменял еще две доли, Срачкоробову и Васюринского, на кабардинских кобылок из приплода этого года. Гад таки постарался, и Черт ему помог, и названный Фырком венгерский жеребец не остался без дела, кобылы дружно ожеребились. Попаданец решил, что кабардинскую породу и без него черкесы сохранят и улучшат, а от примеси других породистых лошадей может что-нибудь свое, более подходящее для местных, не горных условий получиться.

«Надо будет потом выменять и остальные доли судна. У любой вещи должен быть один хозяин, иначе жди беды. А с кофе пролетел, как фанера над Парижем. Фиг его знает, когда теперь новый достать удастся, боюсь, в ближайшие годы с османами (или теперь их правильно будет называть Гиреями?) будем не торговать, а воевать».

Окончательно мурзы созрели после показательного процесса над тремя из них. В присутствии множества уважаемых людей трое молодых идиотов, получивших высокие титулы глав родов благодаря «чистке» недавней гражданской войны, признались в намерении свергнуть хана и начать войну с казаками. Приговор был суров, но справедлив: казнь путем удушения. Его привели в исполнение тут же, на глазах большого количества людей. Многим потом намекнули, что несогласие с политикой хана может отрицательно отразиться на продолжительности жизни упрямцев. Инайет-Гирей закусил удила и решил, что главное для него – добраться с войском до вожделенной Анатолии, где будут выбирать султана. В этом он сильно ошибался, но где можно найти людей не ошибающихся? Удушенные мурзы так и не узнали, что их подтолкнули к заговору казачьи шпионы, рассказавшие потом все страже хана.

В мае одна тысяча шестьсот тридцать восьмого года от Рождества Христова огромная орда двинулась на север через Перекоп. Успевшие к тому времени переправиться через Днепр калмыки и черкесы пошли параллельно. Прокормиться на узком участке сотням тысяч лошадей было невозможно. Казаки из Крыма также двинулись на север, но на кораблях, оставив в занятых ранее крепостях сильные гарнизоны. Началась польская кампания.

 

Эффект «домино»

Апрель 1638 года от Р. Х

Разведку вели не только казаки у ногаев, но и ногаи у донцов и запорожцев. Вопреки некоторым плохим романистам, они не только враждовали, но и активно торговали, приятельствовали или даже дружили. Кочевники, приезжавшие в Запорожье или на Дон сбыть своих лошадок или продукты животноводства, попутно вызнавали новости в казацких землях. Мурзы различных родов, кочевавших между Доном и Днепром, заранее узнали о концентрации черкесов в районе Азова, ранних сборах остававшихся в городках донцов, продвижении больших запорожских отрядов вниз по Днепру, сборе их у Самары. Знали, но сопоставить и сделать выводы не смогли. Не было у них аналитического центра.

По донским городкам и хуторкам, запорожским паланкам ходили слухи о грядущей большой войне с Польшей, ногаи посчитали эту подготовку первым признаком ее приближения. В общем-то, они не ошиблись, только вот сначала казаки вместе с союзными им калмыками и черкесами зачистили степь от кочевавших в ней племен. Помимо обеспечения безопасности тыла, к такому шагу их подталкивала жажда трофеев. Казакам катастрофически не хватало лошадей для организации собственной конницы, черкесы пришли за невольниками, пленные девушки и мальчики для них стали хорошим товаром, калмыки увеличили свою мощь, подчинив обезглавленные ногайские роды.

Зато появление в степях огромных конных масс заметили все соседи. Разгрому старых врагов никто радоваться не спешил. Ведь на их место пришли более многочисленные отряды невиданных ранее всадников. Поляки стали собирать местное посполите рушение. Одному кварцяному войску удара столь многочисленной конницы было не отразить. Коронный гетман Станислав Конецпольский даже заметно похудел от хлопот по организации отражения возможного нашествия на земли Речи Посполитой. Пока враждебности новые соседи не проявляли, однако их союзник, казаки, наводил на нехорошие подозрения. Отношение к себе и другим магнатам гультяев с приграничья гетман прекрасно знал.

В московском Посольском приказе дьяки долго и дотошно расспрашивали донцов из очередной станицы о планах союзников. Их тоже тревожила конница невдалеке от осваиваемых Москвой территорий. Для России ни калмыки, ни черкесы чем-то новым не были, но появление их в таком количестве уже у юго-западных границ не могло не напрягать людей, отвечающих за ее охрану. Одновременно были посланы посольства и к Хо-Урлюку, и в Кабарду. Во избежание неприятных случайностей на юг стала выдвигаться раньше обычного срока поместная дворянская конница.

Радикальнее всех отреагировали заднепровские ногаи. Узнав от беженцев о погроме соплеменников, живших между Доном и Днепром, кочевники Правобережья легко сделали вывод: следующие на очереди – они. Надеяться на защиту малочисленных гарнизонов нескольких османских крепостей было глупо. Не долго думая, снялись с привычных маршрутов кочевок и пошли на запад, через земли буджакской орды. Узнавшие причины перекочевки соседей местные кочевники присоединились к их движению.

Никого не спрашивая, ногайцы переместились в Добруджу и начали осваивать для кочевий местные земли. Мнение об их вторжении живших здесь болгар, волохов и гагаузов пришельцев не интересовало. Куда более многочисленные местные жители не смогли организовать эффективного отпора захватчикам. Ничего не был в состоянии сделать и новый, недавно назначенный силистрийский бейлербей. Он со всеми вооруженными силами санджака в этот момент был у проливов, выполняя приказ прямого начальника, румелийского бейлербея.

Кочевники стали преображать земли под собственные нужды. Виноградники, сады и поля технических культур их не интересовали, им нужна была земля под пастбища. В любой другой момент Стамбул так своевольничать не позволил бы. Однако в междуцарствие, да в канун выяснения отношений между сильными мира сего никто им не помешал. Вся сельская местность была опустошена, ее население бежало или было уничтожено. Города пришельцы не трогали. Во-первых, опасались, что их уничтожение станет именно той соломинкой, что сломала хребет верблюду, во-вторых – понимали, что городские ремесленники и им самим могут пригодиться.

Тысячи обездоленных людей потянулись по дорогам соседних санджаков халифата, ища приюта или хотя бы временного пристанища. Далеко не всем было суждено дойти. Многие не выдержали тягот дороги, умерли от голода и истощения. Кого-то приютили родственники, кого-то – единоверцы, но обстановка на Балканах стала стремительно накаляться.

Меньше всех пострадали скотоводы гагаузы. Они успели вывести из-под удара ногаев даже большую часть своего скота. Но пасти его в относительно густозаселенной Болгарии было негде. Вот здесь их руководители вспомнили о приглашении казацких атаманов переселяться на освобождающиеся земли. Гагаузы срочно отправили в Азов послов с согласием на это предложение и, переправившись через Дунай в Валахию, двинулись на север, в обратном движению ногаев направлении. Вряд ли у них это получилось бы так легко, но атаманы успели предупредить Валашского господаря, и тот им препятствовать не стал. Матвей Баессараб был настроен крайне антиосмански, получить таких сильных союзников, как казаки, для него было очень важно. В начавшейся у османов заварушке он надеялся выиграть если не независимость, то существенное увеличение автономии. И, глядишь, заметно округлить свои владения.

* * *

Еэн забыл, когда в последний раз спал вволю. Ему приходилось метаться по югу Румелии, как волку, попавшему в загонную охоту. Вокруг только враги, и остановиться означает – умереть. Чем дальше, тем яснее он понимал всю авантюристичность своей попытки захватить власть в халифате. И уже много раз сожалел, что отказался от предложения руководителей оджака и захотел быть на самом верху. Обратного пути, как он понимал, у него не было. То есть его капитуляцию встретят радостно, ему наобещают всего самого соблазнительного, но потом быстро удавят как ненадежного. Оставалось идти до конца.

За эти недели один из высших сановников халифата осунулся и похудел, будто греб все время на кадирге. На его счастье, у оджака не было на чем переправляться через проливы. Его собственная армия, то есть официально – султана Мустафы, успела занять и Босфор, и Дарданеллы. Милостью Аллаха верфи, как главная, сожженная казаками, так и старая, Галлиполийская, располагались в Румелии. Сейчас на них пытались срочно построить хоть что-то для обороны. Очень не хватало специалистов, дерева, времени, но главное – денег.

Обе казны, государственная и султанская, а также монетный двор были вычищены проклятыми гяурами. Пришлось срочно вводить новый дополнительный налог, в придачу к тому, что недавно собрал султан. Никакого восторга у тех, кому его предстояло платить, это не вызвало. Собирать эту подать приходилось с помощью военных отрядов. Здорово выручили пашу жившие в Стамбуле евреи, выкупившие право сбора налогов с некоторых санджаков, иначе ему уже нечем было бы расплачиваться и с собственной армией.

Ногайских послов вид сожженного Стамбула потряс. Столица мира, уничтоженная огнем, производила сильнейшее впечатление. Рассказы о том, что при пожаре погибла половина, если не две трети (у страха глаза велики) населения города, то ли триста тысяч, то ли еще больше, укрепили их в уверенности, что они поступили мудро, вовремя покинув родные кочевья. Если уж Стамбул эти гяуры разграбили и сожгли, несмотря на бесчисленные рати янычар, его защищавших, то что смогли бы противопоставить такой силе они?

Мурзы понимали, что просто так им новую землю не оставят. Ее надо заслужить. Зная о назревающей войне за власть, лидеры ногаев предложили Румелийскому бейлербею Еэну-паше свое ополчение в помощь. За утверждение прав на владение Добруджей. Экономика страны от такой рокировки существенно теряла, но около тридцати тысяч конных лучников… Паша преодолеть соблазн не смог. Силистрийскому бейлербею был обещан более богатый вилайет в Анатолии, ногаям временно разрешили остаться в Добрудже, до отвоевания их исконных земель у врагов.

Еэну пришлось пойти на согласие с кочевниками, так как договориться с руководством оджака он не смог. Точнее, чего уж перед собой скрывать, не захотел. Ему предлагали всего лишь должность каймакама Стамбула, а у него перед глазами стояла в мечтах сцена опоясывания его знаменитой саблей. Тогда, прибыв в Стамбул, он был ослеплен перспективой возможности взять власть в свои руки. Сначала – как Великого визиря при сумасшедшем султане, а потом… в конце концов, детей у Мустафы нет и не будет, династию надо будет все равно менять… почему бы ему самому не стать основателем новой династии? Еэнов.

Сейчас, в запарке организации новой армии, которой предстояло завоевать трон султанов, ему было неудобно вспоминать, как тогда тайком, чтоб никто не слышал, произносил полушепотом: «Султан Еэн. Халиф Еэн. Падишах Еэн. Династия Еэнов. Еэновский султанат».

Произносил и млел от этих звуков. Какое может быть каймакамство, при возможности стать самым могучим государем в мире? Он решился рискнуть, прекрасно понимая, что оджак, дополненный тимариотами, куда сильнее, чем его румелийская армия. Ведь имея под рукой ресурсы Румелийского вилайета, самого развитого и богатого, войско можно нарастить. Однако пока ему не удалось достичь и обычной численности прошлых лет. Не помогла переброска почти всех войск с имперской границы. Взбесила его позиция господарей Валахии, Молдавии, Трансильвании. Их полки составляли как бы не больше половины обычно подчиненных ему вооруженных сил. По обычаям султаната господари подчинялись непосредственно ему и должны были выставлять, по первому требованию, воинов. Райя для помощи в наведении порядка в Стамбуле они прислали, войска же предоставлять отказались. Отговариваясь разными предлогами, явно надуманными, и не являясь к нему по вызову на личную встречу.

«Я им это непослушание, это подлое предательство, равноценное удару в спину, запомню. Первым делом, когда разобью соперников, соберу армию и пойду наводить порядок на север. Эти неслухи у меня еще сажаемыми на кол собственными детьми налюбуются, насилуемыми до смерти женами и сестрами… и сами будут умирать медленно… самых лучших палачей привлеку».

Потом тяжелая работа и нервотреп приглушили радостный подъем тех дней. Хлопот оказалось – выше минаретов Айя Софии. Но кто обещал, что все пройдет легко и быстро?

При горячем одобрении своего войска и янычар, оставшихся в Стамбуле, он провозгласил о возвращении на трон султанов Мустафы I. Скромно отведя себе (пока) место Великого визиря. Последний из Османов, узнав о том, что его опять делают султаном, сильно расстроился и расплакался. Быть султаном ему не нравилось. Пришлось уверять недоумка, что никаких обязанностей на него возлагать не будут, а для разбрасывания в проливе будут давать много монет. Любил Мустафа подкармливать рыб золотыми. Попытавшуюся было претендовать на власть его совсем выжившую из ума старуху мать тайком удавили. Чтоб не путалась под ногами, не до нее.

Мустафа был очень популярен среди янычар, короткое его правление вспоминалось ими как золотое время. Банды янычар тогда, ничем не рискуя, грабили богатых горожан столицы. Тяготами службы сумасшедший их также не обременял, в отличие от севшего на трон после него Мурада. Каймакаму Стамбула Муссе-паше было оставлено его каймакамство и даровано звание сердара (главнокомандующего) войска халифа. Он уже знал, что лидеры оджака в разгроме столицы обвинили именно его, за что светила ему скорая и лютая смерть, поэтому Мусса безоговорочно стал на сторону Еэна. Хотя, имея более высокий чин, мог претендовать и на Великое визирство. Впрочем, человек неглупый, каймакам понимал: в смутные времена все решает военная сила. У него самого ее было слишком мало, чтобы даже остаться в живых.

Именно Мусса-паша смог сагитировать уцелевших при разгроме города янычар, в основном – ветеранов и не ходившую в походы молодежь, присягнуть Мустафе. То есть, следовательно, выступить против родного оджака, выдвинувшего идею выбора султана из Гиреев. Еэн не мог не оценить подобной услуги. Не без помощи градоначальника удалось набрать в армию много азапов (наемников на время войны) и секбанов в Стамбуле. Правда, потом ему пришлось от армейских дел несколько отстраниться. Каймакаму хватало хлопот и с наведением порядка в городе. Еще не восстановившийся после страшного пожара тысяча сорок третьего года (по Григорианскому летоисчислению – тысяча шестьсот тридцать третьего), в этот раз Стамбул пострадал куда сильнее. Выгорела не треть, а добрых две трети построек, да и людей погибло несравненно больше. Вместо положенного светлого времени суток после смерти покойников хоронили одиннадцать дней. Да и позже то и дело при разборке сгоревших домов находили человеческие останки. Вероятно, именно каймакаму принадлежит заслуга в отсутствии в городе эпидемии. Естественно, в местах, где временно поселились беженцы из Стамбула, тяжелое расстройство кишечника, нередко – со смертельным исходом, случалось часто. Но всеобщей бедой это не стало, и армию эта напасть почти не задела.

Посоветовавшись, новый диван постановил, что полностью город восстанавливать не будут, слишком много там жило бездельников и негодяев. Стамбульцев, оказавшихся без крыши над головой, решили расселить по сельской местности. Желающие вернуться в город должны были заплатить или завоевать это право с оружием в руках, вступив в румелийскую, ныне османскую, армию. Разъяснения помощников каймакама среди жителей Стамбула, как остававшихся в городе, так и вынужденно покинувших его, давали неплохой наплыв добровольцев. Еэн понимал, что с опытными воинами их не сравнить, но чем больше армия, тем значительнее шансы на победу.

Диван Мустафы уже успел набрать в Албании, Боснии и столице больше двенадцати тысяч азапов, и приток их в армию продолжался. Однако конницы в ней не хватало. Срочно призванные тимариоты, почему-то не пошедшие в поход с султаном, да пусть отборные, но малочисленные части, снятые с имперской границы, несколько тысяч войнуков (всадников с Балкан) против конницы оджака – ничто. Появление ногаев он счел подарком Аллаха. О разоренных и обездоленных жителях Добруджи можно подумать потом, когда для этого будет время. Несмотря на угрозы и посулы, господари Валахии, Молдавии и Трансильвании участвовать в борьбе за власть не спешили. Как и не торопились они совершать телодвижения по отделению от государства, автономными частями которого являлись.

Собирал силы и оджак. Две армии концентрировались невдалеке друг от друга, разделенные проливом. Узким, но пока для обеих непреодолимым. После казацкого налета в Стамбуле и его окрестностях не осталось ничего мореходного. Разбойники все увели с собой или потопили. Уничтожены были Галатские верфи с запасом древесины, увезены или вырезаны работники с них. Срочно собранные с округи уцелевшие мастера пытались возобновить судостроение вновь. Переезжали умельцы с речной верфи на Дунае, искалась древесина, пусть сырая, для уцелевшей Галлиполийской верфи. Еэн ни одного мгновенья не сомневался, что так же аврально запущена работа на небольших верфях Синопа и Трапезунда, контролировавшихся армией оджака. Но победить в борьбе за престол можно было только на суше.

 

Похмелье без пьянки

Черное море, Азовское море, Азов, май 7147 года от с.м. (май – начало июня 1638 года от Р. Х.)

«…Покой нам только снится!» – счастливчики, у них было время спать и видеть сны. Мне и дрыхнуть некогда, недосып стал хроническим, так что даже если что и снится, то я того не запоминаю. А в реале о нем, покое, и мечтать в ближайшие года два-три не приходится. То есть… хм, помечтать, оно, конечно, можно, никто не запретит, да… некогда. Вот в политических раскладах и планах оставлять без присмотра атаманов никак нельзя. Мигом слетят на вариант шляхетской республики, многим из старшины положение панов в Речи Посполитой маяком светит, или попытаются построить Тортугу на Дону, что вокруг никому не нужно и быстро будет пресечено».

После долгожданного в высшей степени окончания переговоров с крымской и ногайской элитой большая часть казаков из крепостей южного побережья отправилась на север, к новым боям. На гребных судах они выдвигались в Днепр и шли вверх против течения почти до порогов. Забурлил и Крым. К Перекопу тронулась большая часть его жителей. Первыми поспешили отряды, призванные помочь казакам в ограблении Польши. Следом, уже не так торопясь, шли кочевья с огромными стадами скота. Задерживаться им тоже не стоило, трава в степи уже высыхала, а идти было далеко и долго.

Аркадий и Срачкороб пустились почти в противоположенном направлении, вдоль южного побережья полуострова к Керченскому проливу. Попаданец добился выделения на нужды центра научно-технического развития персональной каторги, из захваченных в последнем налете. Он не поленился сам выбрать корабль.

– Ты чего, ослеп совсем? – удивился его выбору Васюринский. – Это уе…ще из только что срубленной древесины построено, за несколько лет сгниет. И по весу выбранная тобой лоханка как бы не на треть тяжелее каторг, построенных из сухой древесины. Уж если брать, так добрый корабль!

– Ни фига ты не понимаешь в колбасных обрезках, Иван! Зачем мне скоростной корабль? Я ведь сам пиратствовать не собираюсь. Гоняться ни за кем не собираюсь, а убегать вроде бы не от кого. Каторга мне нужна для посылок или переезда по морю. У выбранной мной есть огромное преимущество перед всеми осмотренными ранее – она не воняет. На ней никогда не было прикованных к веслам каторжан. На старых же, пусть и более легких и долговечных, галерах меня иногда тошнит от одного пребывания на гребной палубе. Там дерьмо так въелось в доски палубы, что его оттуда уже не выскоблишь.

– Ты гляди, какой великий пан выискался, дурного запаха не переносит. Ты бы понюхал, как монахи-постники пахнут, станешь рядом – слезы на глаза наворачиваются, так в нос от них шибает. А ведь воистину святые люди, кого-нибудь потом святым официально объявить могут.

– Мы с Юхимом, в отличие от тебя, в монахи не рвемся, они нам не указ. В общем, беру именно эту галеру, другой мне не надо. На лучших пускай казаки на войну ходят, врагов на них бьют. Мне отсутствие вони важнее некоторой потери в скорости.

– Так эта же и сгниет быстрее!

– Ааа! – экспрессивно махнул в ответ Аркадий. – Помнишь, я рассказывал тебе притчу о Ходже Насреддине и осле? Будем переживать неприятности по мере их поступления. В конце концов, всегда у кого-то можно отобрать еще одну галеру.

Васюринский пожал плечами и спорить перестал.

«Интересно, эскадры, пошедшие в Днепр, до устья уже добрались? Хотя нет, конечно. Если мы из Севастопольской бухты еще до Керчи не дотащились, то им, пусть не так перегруженным, до Днепра за такое же время никак не доплыть».

Несколько галер вместо приближения к местам будущих боев от них отдалялись. Везли в Азов общак от ограбления Стамбула и личные доли многих казаков, отправившихся на новые грабежи, пленников и заложников, в том числе – из Ширинов, захваченных в Стамбуле ювелиров, в основном – евреев и арабов. Последних Аркадий хотел из людей, должных заплатить за освобождение, перевести в число тех, кто освобождение должен отработать. Кто, как не умелые работяги, мог научить молодежь, не склонную к убийствам и грабежам, работе с тонкими инструментами, шлифовке и прочим ремесленным хитростям? Предварительные переговоры с ними дали вполне положительный результат. Сами они были ограблены весьма капитально, хотя вряд ли – до нитки, но получить свободу без серьезного выкупа всем им было куда предпочтительнее, чем выпрашивать деньги на освобождение у родственников.

Главным ракетным специалистам с помощниками пришлось срочно возвращаться в казачью столицу из-за прибывшей в Сарыкамышскую бухту весточки о поставке в Азов гребенцами очередного каравана с нефтью. На этот раз было заранее обещано, что половина произведенного из нее продукта, зажигательной смеси и взрывчатки, будет отдана им. Делать взрывчатку и ракеты без главных специалистов не решились.

Бог его знает, по какой причине, но и вынужденный плыть в Азов, вместо похода на врагов, Срачкороб в этот раз не возмущался и не рвался порвать поляков, как Тузик грелку. Более того, был непривычно задумчив и малословен. Сидел на палубе по-турецки и смотрел на проплывавшие вдали берега Крыма. Скорее всего, ничего не замечая вокруг, полностью уйдя в себя. Попаданец даже встревожился:

– Юхим, ты не заболел?

– Что? – услышавший звук голоса друга, но не расслышавший вопроса из-за погруженности в свои мысли, Срачкороб встрепенулся и уставился на Аркадия.

– Говорю, ты не заболел?

– Ааа… нет, все в порядке.

– В таком порядке, что и пообедать забыл?

– Забыл пообедать? – Знаменитый хохмач кинул быстрый взгляд на небо и убедился, что обеденное время если не прошло совсем, то близко к завершению. Потом лапнул рукой брюхо и, убедившись, что оно пусто, непритворно удивился: – Ты гляди, и правда, так задумался, что пожрать забыл. Ну, это дело поправимое. А ты уже поел?

– Нет, тоже голову непривычным делом мучил – думать пытался. Составлю тебе компанию.

 

Из дальних странствий возвратясь, дубль бог знает какой

Азов, травень 7147 года от с.м. (май – начало июня 1638 года от Р. Х.)

С корабля на бал не получилось. Не было никакого большого и торжественного мероприятия, посвященного возвращению части казаков, ходивших в поход на Царьград. Слишком мало их вернулось, подавляющее большинство выживших и освобожденных из рабства пошли на другую войну.

Нет, конечно, вечеринка с джурами и несколькими знакомыми казаками была, Москаль-чародей и Срачкороб не могли не отметить прибытие домой. Но пили на ней лишь легкое крымское вино, причем в умеренном количестве. Срачкороб по-прежнему был грустен и молчалив, за весь вечер даже не попытался пошутить. Аркадий догадывался, что друг переживает за родных, вынужденных покинуть родину и бежать на юг. Пусть он осознанно сменил не только место проживания, но и религию с национальностью (казаки считали себя уже тогда особой нацией), родная кровь не водица. Именно соображение, что множество казаков имеют татарские и ногайские корни, подвигло Аркадия на план изгнания, а не геноцида кочевников. Хотя нетрудно было догадаться, что те попытаются вернуться и отомстить, забрать свои земли обратно. Впрочем, чего уж, были и другие соображения. Политические и экономические.

А наутро, нельзя сказать, что с большим, но, безусловно, наличным трудовым энтузиазмом приступили к переработке большой партии нефти в зажигательную смесь. Гребенцы на сей раз не поленились, притащили много сырья. Прикинув объемы привезенного «черного золота», попаданец сразу предупредил вертевшегося невдалеке атамана гребенцов, что селитры у него на такое количество нефти не хватит. Тот попытался уговорить его сделать адское зелье, а уж селитру они позже подвезут.

– Из чего делать? Из соплей? Так от такого зелья вороги только оботрутся. Неприятно, но пережить можно. Мне нужна для этого, как ты говоришь, адского зелья, нефть и селитра. Ну и еще кое-что, но других добавок надо немного, у меня они есть. А селитры мало, поэтому смогу сделать столько, на сколько ее хватит.

– А…

– Как только, так сразу! Утром селитра – вечером ст… тьфу, адское зелье. Ясно?

– А может…

– Не может!

– Да я хотел спросить, какие еще нужны добавки для деланья адского зелья?

– Кто слишком много знает, тот быстро помирает!

– Э-э-э?..

– Состав адского зелья – великая тайна! И если вы начнете его там, у себя, клепать, то через год-другой ваши враги вас же им поджаривать начнут. Поэтому даже не пытайся узнать это у моих джур, за такие действия и атамана могут подвесить за шею сушиться на солнышке. Понял?

Видимо, уже к кому-то подкатывавшийся атаман махнул рукой и, явно расстроенный, пошел прочь.

Во время обеденного перерыва Аркадий обратил внимание на джур, остававшихся в Азове, точнее, на зеленоватый цвет их лиц и покашливание.

«Странно. Они же здесь не только работали, но и загорали, купались, мотались по степи на лошадях… при хорошем питании. Витаминов, может, в рационе не хватает, но на вояжерах по морю это ведь не сказалось. Почему зеленеть начали? Пропаганду защитников природы исключаем, нету их еще, обижать окружающую среду даже модно. Дьявол! Кроме как вдыханием паров разной химической гадости – планы экспериментов им оставляли – кашель и зеленушность не объяснишь. И что делать?»

Аркадий внимательно присмотрелся к ребятам. Как к тем, что с ним ходили на Стамбул, так и к не выезжавшим из Азова. Для того чтобы заметить разницу, особой наблюдательностью обладать не было необходимости. Ходившие в поход выглядели похудевшими, но здоровыми и бодрыми. Остававшиеся – больными, хоть и более полными.

«Дохимичились. Епрст!!! Надо будет срочно чем-то защищать органы дыхания, повязочки какие-то на морды всем поодевать. И усиленное питание. О!!! Молоко надо пить. В обязательном порядке и каждый день. Коровы-то здесь есть, да и кобылье не помешает, говорят, кумысом даже начальные формы туберкулеза раньше вылечивали. Вопрос на засыпку: где взять марлю? Ничего похожего здесь видеть не доводилось. Вот попал, так попал! Что бы ни понадобилось – ни фига здесь не найдешь! Дьявол! Все равно искать придется».

Тонкую ткань, пропускающую воздух, для масок Аркадию нашли, а Небоись и настойку для пропитки ее дал. Ребята поначалу было повозмущались, что, мол, мы – муслимки, чтоб морды прикрывать?! Попаданец пресек споры на корню:

– Сказку об Аленушке и ее братце Иванушке знаете?

Выяснилось, что нет, не слышали (Аркадия это сильно удивило). Пришлось сначала пересказать сказку, а потом переспросить:

– Поняли, к чему я веду?

– Нет… – недружно, но единодушно ответили джуры, пока, видимо, быстрее соображавший Срачкороб прикрывал молча нос и рот прозрачной тряпицей.

– Если вы морды свои прикрывать от ядовитых испарений не будете, то станете не козлами, даже не мечтайте, а трупами. Поиздыхаете в муках через год или два. Так что нос и рот во время работ в лаборатории прикрывать обязательно. Кого без тряпки за работой застану… в общем, он сильно жалеть будет, обещаю. И молоко теперь пить каждые утро и вечер, ОБЯЗАТЕЛЬНО.

– Че мы, младенцы… – заныл было Юрка.

– Судя по способности думать, таки да, какими в младенчестве были, такими и остались. Прибавили только в росте да женилки отрастили. Мы великое дело для всех казаков делаем, невиданное ранее оружие. А за все в мире платить приходится. Иногда здоровьем, бывает, и жизнью. Но уж подыхать из-за дурного гонора – совсем глупо.

Махнув на ребят рукой, Аркадий и сам прикрыл низ лица приятно пахнущей травами тряпицей и приступил к делу.