Нетерпение

Азов, начало капельника 7147 года от с.м. (март 1638 года от Р. Х.)

Вся жизнь у попаданца в эти дни была сплошным нетерпением. Удивительное дело: пропал аппетит и не хотелось разрядить накапливавшееся напряжение выпивкой. Еще поразительнее, что на сходные симптомы пожаловался Срачкороб. В другое время Аркадий посчитал бы, что он прикалывается или задумал какую-то каверзу, но сейчас поверил сразу. «Нетерплячка» по легко опознаваемым признакам без затруднений определялась у большинства посвященных. Вот-вот все должно было решиться. Все, что могли, они уже сделали, теперь оставалось ждать. Ну, и надеяться, что все пройдет, как задумано. От них теперь в данный момент ничего не зависело. Очень неприятные ощущения. Попаданцу показалось, что именно им со Срачкоробом было тяжелее всего, другие могли обратиться за поддержкой и помощью к Богу, а у двух друзей с искренностью молитв была напряженка.

С некоторым запозданием до Азова дошло известие, что султан Мурад вышел в поход, предварительно казнив одного из остававшихся в живых братьев. В паучьей семейке Османов подобные поступки были нормой, но властной Кеслем-султан удавалось долгое время сохранять жизнь всем своим сыновьям. Однако потерявший детей во время эпидемии чумы Мурад почему-то возненавидел родственников-Османов лютой ненавистью. Теперь даже мать не всегда была в силах остановить присущий Османам инстинкт убивать потенциальных претендентов на престол. Она сумела на этот раз вымолить жизнь только для Ибрагима. Долго добиралась весть из Стамбула из-за льда, еще покрывавшего прибрежную зону Азова и Дон. Гонцу пришлось высаживаться в контролируемой Хмельницким (к великому неудовольствию Инайет-Гирея и его приближенных) Кафе и добираться оттуда верхом. Это еще раз продемонстрировало атаманам, что Азов не очень подходит для столицы.

Так досадившая Аркадию метель закончилась, и в Приазовье началась весна. В степи появились первые цветы, слышались трели птиц, довольных наступлением тепла. К Азову потянулись казаки, зимовавшие в других городках. Отлеживать бока получилось мало у кого из них, теперь все мечтали отыграться в походах за пережитые зимой тяготы. Им были обещаны великие победы и богатая добыча, и все готовы были из штанов выскочить для реализации этих обещаний. После грандиозных свершений предыдущего «грабительского сезона» в этом ожидалось нечто совсем невероятное. Слухов о цели предстоящих походов ходило много, чаще всего назывались Синоп и Трапезунд. После погромов в двадцатых годах османы успели их отстроить, и добыча там должна была быть знатной.

Проблем у Татаринова и других атаманов прибывало с каждым днем. Зиму и в этот раз пережили с трудом – отсутствие собственного землепашества сильно ограничивало военные возможности Всевеликого Войска Донского. Голодающим трудно воевать, а уж махать веслами совсем невозможно. Несмотря на щедрые дары царя Михаила и успешные грабежи на малоазиатском и румелийском побережьях, еды хватило впритык. Слишком много набежало с Малой Руси людей. Немалую их часть пристроили в захваченных у черкесов землях, но и оставшихся в Северном Приазовье было избыточно много для скудного на нынешний момент продовольственного ресурса Дона. Еще осенью пришлось избавиться почти ото всех рабов османского и черкесского происхождения. Их продали на русских рынках, зачастую – совсем по дешевке. Кроме способных заплатить за себя выкуп, естественно. Этих берегли и кормили досыта. Неплатежеспособных татар выкупили тогда же османские купцы.

Весной было запланировано посеять хлеб в приазовских и притемрюкских землях, для чего было оставлено зерно для посева. Атаману Петрову уже несколько раз приходилось отбиваться, пока сугубо словесно, от желающих пустить этот запас на прокорм прибывавших к городу казаков. Но пока еще не посеянное зерно взойдет, созреет и будет собрано… Разрешение земледелия на новых казацких территориях по-прежнему вызывало у немалой части донцов раздражение. Так что с распространением этого нововведения на остальные донские земли в ближайшее время спешить не стоило. Сначала предстояло защитить хлебопашество здесь, на новых казацких землях.

Собираться-то казаки собирались, за зиму по грабежам соскучились, а с посадкой на корабли и поспешили бы, да как плыть? На море лед прибрежный взломался, однако на поверхности воды плавали льдины, а Дон же был еще скован от истоков до устья. Нетерпеливые выходили на речной лед по несколько раз за день, к сожалению, быстрее таять от этого он не стал. Корабли предусмотрительно расположили в Темрюке, но до него-то надо было добраться! После нескольких дней советов и обсуждений решили, что к трем тысячам казаков, засевшим в Темрюке и его окрестностях с осени, пойдет на помощь для подготовки флота к походу еще столько же, на конях. Посадить в седло всех было затруднительно, для этого на Дону элементарно не хватало лошадей. Да и крепкую сторожу против новых соседей, калмыков, снимать было нельзя, хоть и клялись те в вечной дружбе. Кочевники – они и есть кочевники, образ жизни диктует психологию.

Большинство казаков знало о планах верхушки только в общих чертах, без важнейших подробностей, на чем изначально настаивал Аркадий. Но и не зная подробностей предстоящих боевых действий, казаки изнывали от нетерпения: «Когда же закончится эта проклятая, голодная и холодная зима?! Когда же можно будет выйти в поход?»

Была для беспокойства Аркадия и атаманов еще одна причина. Финансовая. В связи с предельной простотой казачьего законодательства им уже начали сниться кошмары. С собой в главной роли на торжественном повешении или, что еще более вероятно, утоплении. Смерть утоплением, странное дело, считалась наиболее позорной казнью среди пиратов Черноморья, так казнили только очень разозливших казаков людей. Странно потому, что все они постоянно ходили под угрозой смерти в воде. Чайки и струги не слишком подходили для плаванья по бурному морю, застававшие в походах казаков бури часто собирали среди них обильную жатву душ для Князя Тьмы. Что не мешало им отправляться в морские набеги вновь и вновь.

Тревожиться же приходилось всерьез, так как за необоснованную растрату общественных средств другого, кроме казни, наказания не предусматривалось. А потратиться на организацию диверсионно-террористической операции пришлось капитально. Не удалось уложиться и в десять тысяч золотых. У Аркадия и атаманов, даже если они сложились бы, таких свободных средств не было, пришлось залезать в общаки, запорожский и донской. В связи с переизбранием отчитываться перед кругом не пришлось атаманам ни Запорожья, ни Всевеликого Войска Донского. Но время шло, известия из Малой Азии не приходили, и перед растратчиками замаячили очень неприятные перспективы. Одно дело – рассказать потом о великом успехе – уничтожении самого султана, стамбульского повелителя, под такое и весь общак списать могут. Его, в конце концов, можно восстановить, пошарив по тем же прибрежным малоазитским городам. И совсем по-другому, фатально неубедительно, будет выглядеть доклад, если покушение не удастся. Казаки вряд ли прислушаются к оправданиям наподобие: мы задумали, но нам не повезло. Общак у бандитов – святое.

Подписавшиеся под градом аргументов и уговоров на оплату операции «Весло» атаманы деньги спонсировали, а теперь мучались в ожидании. Был при этом и юмористический эпизод.

На естественный вопрос Татаринова: «А при чем тут весло?» Аркадий, вспомнив киноклассику, уверенно ответил: «А чтоб не догадались!» И, в отличие от скептического ХХ века, слушатели прониклись. Вертеть пальцем у виска никто не стал. Впрочем, в этом обществе, при самых грубых и незатейливых шутках, всерьез о глупости оппонента заявлять принято не было. Вероятно, из-за специфики деятельности.

«Нет, без нормальной экономики здесь ничего не построишь, а нормальную экономику должны строить нормальные люди, а не бандиты-живорезы. Дьявол, надо не ждать исхода татар, а разослать приглашения в Европу уже сейчас. Пока эти приглашения дойдут, пока кто-то им поверит и зачешется на переезд, пока сюда доберется… Прав был Джек Лондон: «Время не ждет!»

* * *

От нетерпения изнывал в Кафе Хмельницкий. К ожиданию таких желанных вестей из Малой Азии примешивалась тревога. Его запорожцы помогли Инайет-Гирею одолеть своих врагов, клан Мансуров, призвавший на помощь Османов. Зиновию удалось тихой сапой захватить Кафу, Балаклаву и еще несколько крымских портов. Тогда, осенью, здесь всерьез опасались большого османского десанта, а в умении защищать или брать крепости преимущество казаков над местными воинами не вызывало сомнения даже у самых заядлых крымских патриотов. Казаки укрепились в прибрежных крепостях при помощи самих татар и уходить из них, передавая хану контроль над ними, не собирались. Так что крымские татары на данный момент владели, как и прежде, только Гезлевом (Евпаторией).

Кошевой атаман не ленился почаще проверять лично, как несут службу часовые, торопил нанятых работников, чинивших укрепления, кляня про себя турок, допустивших такое их ветшание. Какие бы реформы ни проводил султан в Стамбуле, на окраинах турки оставались турками.

Однако с каждым днем Хмельницкий чувствовал себя в Крыму все неуверенней и неуверенней. На улице вступила в свои права весна, а его душу сковывал холод страха. Богдан не показывал тревоги посторонним, но они и сами имели головы и глаза. Не надо было иметь ум и хитрость великого политика, чтобы почувствовать приближение большой опасности. При регулярных встречах с мурзами, даже из Ширинов, всегда поддерживавших Инайет-Гирея, он ловил на себе все чаще совсем не дружественные взгляды. Было ясно, что больше месяца такая неопределенность не продлится. Либо в Анатолии случится то, что задумано в Азове, либо… ему с запорожцами придется убегать отсюда на кораблях, бросив большую часть награбленного. Возможен еще вариант прорыва с боем из Крыма таборами сквозь атакующие тумены врага. И врагами ему будут все крымские татары, вне зависимости от родовой принадлежности. В двадцать восьмом году Трясиле после гибели Дорошенки под Кафой такое удалось, но получится ли повторить второй раз… еще вопрос.

Шпионская сеть, которую он успел создать, приносила очень плохие новости. Запретом набегов на Русь были недовольны все мало-мальски значимые мурзы и их воины. Пока шла гражданская война, они грабили друг друга, но вот наступил мир, казалось, желанный и угодный Аллаху, а крымская элита ополчилась против своих недавних союзников. Вопреки просьбам хана, Зиновий приказал никого, кроме запорожцев, в цитадели занятых крепостей не пускать и быть всем казакам в боевой готовности. Долго терпеть это положение мурзы не смогли бы по чисто экономическим причинам. Влияние мурзы в немалой степени определялось количеством подчиняющихся ему воинов. А воинам надо платить, причем много больше, чем пастухам. Где взять на это деньги, как не в набеге? Следовательно, они или должны были резко сократить свои отряды, или сместить мешающего добывать денежку хана. Нетрудно было догадаться, какой вариант из этих двух они предпочтут.

* * *

Горел в нетерпении и, чего уж там, страхе и сомнениях хан Инайет-Гирей. В собственном Бахчисарайском дворце начал чувствовать себя как волк в ловушке. За два последних месяца на него было уже три покушения. Последнее не удалось только чудом, милостью Аллаха, в момент удара кинжалом он поскользнулся – и лезвие лишь чиркнуло по уху. Второго удара телохранители убийце нанести не дали, зарубили его. Конечно, хорошо, что они спасли ему жизнь, второго удара ему бы не пережить. Однако покушавшийся был близким родственником одного из самых влиятельных Ширинов, до этого числившегося его горячим сторонником, и у хана появилось сильное сомнение, что он был перекуплен врагами. Скорее всего, два из трех покушений были организованы не Мансурами, а Ширинами. Он знал о том, что растет недовольство среди знати, в том числе поддержавшей его в войне с излишне усилившимися Мансурами и опять хотевшими загнать крымскую армию в несусветную даль Османами. Тогда он был нужен, сейчас стал мешать. Всем нужна была добыча, а он запретил под страхом смерти набеги на Русь. На Черкессию же теперь не пройти. И донцы невероятно усилились, к тому же за их спиной калмыцкие орды появились.

Аллах милосердный, как ему хотелось поделиться с отдалявшимися от него приближенными известием о грядущих событиях в Анатолии, о перспективах, открывающихся перед ними, но… увы, этого нельзя было делать ни под каким видом. Уж очень хрупки и легко нарушаемы были эти планы, хоть и невероятно привлекательны. Ему оставалось крепиться, терпеть и молиться Аллаху об удаче задуманного неверными плана. Наверное, он бы не выжил, если бы не объявил о готовящемся весной большом набеге на Молдавию и Силистрию. Мурзы знали о возможности взять там большую добычу, и их давление на хана заметно снизилось. Но вряд ли такой поворот дела устроит султана, оставалось надеяться, что казаки успеют раньше.

* * *

Росло ли нетерпение на землях Малой Руси? Да, но… это слишком неточное определение. Малая Русь горела. Горели сельские хаты, дома мещан в городках, православные храмы. Дым от них поднимался к небу, но Господь молчал. Зато зверства панских карательных отрядов вызвали взрыв ненависти и возмущения у селян, мещан и православных монахов. Пользуясь обещанной им панами безнаказанностью, каратели не стеснялись в удовлетворении своих желаний. Грабили, убивали, насиловали в свое удовольствие.

Православные пытались оказывать сопротивление, однако силы в таких столкновениях были слишком неравны. Даже неплохо вооруженные селяне не могут быть серьезными соперниками для профессиональных воинов. Да, оружия в Малой Руси было на удивление много, причем оружия огнестрельного, с новомодными кремневыми замками, но победу в бою дает не оружие, точнее, не только оно. Победа достается умелым, понюхавшим пороха в боях воинам под руководством опытных командиров. Магнаты старались для усмирения хлопов на Украине нанимать самых лучших. Многочисленные столкновения с карателями заканчивались обычно не в пользу мирных жителей. Иногда панских гайдуков удавалось отогнать и нанести живорезам серьезные потери, но каратели вскоре возвращались многократно усиленные и сторицей отплачивали храбрецам за свой страх и перенесенное унижение.

Пока эти многочисленные местные поражения не привели к отчаянью и апатии людей, но недовольство запорожцами нарастало.

– Где эти народные защитники? – спрашивали люди. – Почему они не спешат на помощь против врагов православного люда?

Лирники рассказывали о скором конце панского насилия, но трудно верить в обещания, когда вокруг такая несправедливость. Было ясно, что в этом году большая война здесь неизбежна.

* * *

Только что с ума не сходили, хоть и были близки к этому, несколько пластунов в самом сердце вражеской земли, на центральном плато Анатолии. Все они хорошо говорили по-турецки, знали, как необходимо вести себя в османском обществе. Впрочем, они не пытались выдать себя за османов, это было бы куда труднее, чем роль венецианских купцов, приехавших закупать здесь шерсть. Шерсть была одним из главных экспортных товаров Османской империи, никого такой визит не удивил. Разве что по срокам купцы не угадали, приехали слишком рано. Зато успели познакомиться с местными овцеводами и торговцами шерстью. Пока «венецианские торговцы» – среди них были два выходца из Италии, разоблачение им не грозило – ничего не покупали, чего-то выжидали. Местный люд удивлялся такой пассивности, но не слишком.

– Кто может понять этих франков, если они часто и сами себя не понимают? Понести такие большие расходы на приезд сюда и сидеть без дела, чего-то ждать. Воистину Аллах лишил неверных разума.

Казаки же под видом поездок по окрестностям готовились к делу, для которого их сюда прислали. И молили Бога об удаче.

 

Момент истины

Центральная Анатолия, 17 шавваля 1047 года Хиджры (4 марта 1638 года от Р. Х.)

Войско султана Мурада IV неспешно, но неудержимо двигалось на восток. Что неспешно, то неудивительно – большая его часть была пешей, а путь предстоял неблизкий, к Багдаду. Не способствовали быстроте передвижения и тысячи арб, повозок с припасами и снаряжением, десятки пушек – лить их, как встарь, на месте осады при нынешнем султане перестали. О дорогах, подобных римским, в султанате и не мечтали, поэтому наблюдать передвижение армии можно было издали, по пыли, поднимаемой ею в воздух. Ее было порой столько, что с дороги нельзя было разглядеть ярко-голубое небо Анатолии. К вечеру все покрывались этой пылью, становились похожи друг на друга, как родственники или, по крайней мере, одноплеменники.

Днем солнышко припекало, а по ночам в этих местах было еще очень прохладно, если не сказать – холодно. Несколько десятков человек не перенесли такой разности температур и умерли от простудных заболеваний, несколько сот, в основном обозников и землекопов, пришлось оставить в селениях по пути. На боеспособности армии это не сказалось никак. К боям райя никто привлекать не собирался, а заменить их другими было проще простого.

От Стамбула и его окрестностей в поход вышло несколько десятков тысяч человек. Войско, пестрое и разношерстное, не было бесчисленным, как любили иногда преувеличить враги Османов и их собственные летописцы. Чуть больше двадцати тысяч янычар, около десяти тысяч суварилери, конников корпуса капыкуллу, воинов-рабов и несколько сот топчи, артиллеристов-капыкуллу. Отвечали за доставку пушек к месту сражения топ арабаджи. Тут же двигалось около пяти тысяч тимариотов или сипахов, воинов-помещиков. Ранее бывшая главной военной силой султаната, конница сипахи давно уступила эту честь пехотинцам-янычарам. Экономические процессы в государстве неумолимо разоряли помещиков.

В ходе своих реформ по оздоровлению государства Мураду удалось частично восстановить численность этой части своей армии, но качественно сипахи заметно проигрывали коннице капыкуллу. Конечно же, с армией шли десятки тысяч обозников, райя (простолюдинов) для подсобных работ и тысячи упряжных животных. Янычары и их повелитель представителей главной нации султаната от скота почти и не отделяли. Их точно никто и не собирался подсчитывать, ни райя, ни животных.

Войско шло с хорошим настроением. Все верили, что их ждет скорая, неизбежная победа. Людей еще не вымотала тяжелая долгая дорога, в воинских рядах можно было услышать шутки и бодрые песни. Все знали, что война ведется много лет, стоила стране огромных жертв и расходов, но уже предчувствовали взятие Багдада и свои личные возможные трофеи при этом. Делить шкуру неубитого медведя – одно из любимейших человеческих занятий. Султан успел проявить себя как жестокий, но мудрый правитель. Обожания у воинов он не вызывал, уж очень был требователен, однако в его счастливую звезду верили. И никого не смущало, что для взятия такого огромного города, как Багдад, их армия явно недостаточна.

В восточных вилайетах халифата уже собиралась другая армия, еще более многочисленная, временно, в ожидании султана, возглавляемая Гюрджи Мехмед-пашой, бейлербеем (правителем) Анатолии. Туда двигались или уже подошли арабская и курдская конница, части из гарнизонов местных крепостей и вооруженные отряды анатолийского и других восточных бейлербеев. Учитывая, что это было пограничье с главным врагом страны последних десятилетий – Персией, да и сама Анатолия бунтовала и требовала военного пригляда всю первую половину семнадцатого века, войск там было всегда немало. Доминирование в государстве чужаков все более и более раздражало османов. Турками в державе стало принято называть бесправных крестьян, для любого другого жителя халифата такое именование стало жесточайшим оскорблением. Типа «селюк» или «быдло». С конца шестнадцатого века Анатолию почти непрерывно сотрясали восстания, в которых принимали участие не только изнуренные страшными налогами и безумной эксплуатацией крестьяне, но и помещики-тимариоты. Порой только уговорами и подкупами войска восставших удавалось рассеять и не дать предпринять попытки захвата столицы.

Даже язык жителей Стамбула все больше отличался от языка предков, на котором продолжали говорить селяне. В официальном османском языке уже тогда было больше персидских, чем тюркских, слов, да и слова арабского происхождения составляли немалую часть словарного запаса столичного жителя. Были и другие заимствования: османские моряки охотно употребляли итальянские термины.

Первым осознал опасность для государства доминирования в его армии капыкуллу старший брат Мурада, Осман II. Он планировал заменить корпус капыкуллу или, по крайней мере, потеснить янычар отрядами наемников-секбанов (секбан булюк-лери), уже показавшими свою эффективность и куда меньшую, чем янычары, стоимость. Набирали их только на конкретные боевые действия, после которых распускали, оружие у секбанов было свое, плата – меньше янычарской. Правда, потом они часто становились разбойниками, но если сделать их службу постойной… Однако, когда восемнадцатилетний повелитель попытался провести военные реформы, янычары, поддержанные муллами, свергли его и казнили.

Мурад в стараниях навести порядок пошел традиционным путем, попытался вернуть в султанат времена Сулеймана Великолепного, самого великого, по мнению османов, султана. Мурад IV проявил удивительные для столь юного возраста волю и настойчивость в своих реформах. Естественно, проводить их в жизнь пришлось с большой кровью. Только в Стамбуле за время его правления были казнены десятки тысяч человек. Ему даже удалось навести порядок среди янычар, внушив этим беспредельщикам страх перед государем. Для этого он не ленился лично проверять посты даже ночью, и горе было посмевшим заснуть на посту. Палачам при этом повелителе приходилось работать в буквальном смысле не покладая рук.

Падишах ехал эту часть дороги верхом, на белом чистокровном арабском жеребце. Как обычно, он находился в середине длиннющего каравана, со всех сторон был окружен внимательной, профессиональной и самоотверженной стражей. Врагов у повелителя правоверных было много, и охранялся он тщательнейшим образом. В этот день рядом с ним ехал отозванный из Египта бейлербей Дели Хусейн Паша. Мурад намеревался поручить командование осадой Багдада именно ему, и они обговаривали предстоящие боевые действия. Бывший бейлербей Диярбакыра был горд и счастлив доверием султана и стремился показать глубину своих военных знаний. Они и не заметили, как въехали на небольшой мост через глубокий овраг, на самом дне которого стремительно несся поток воды, летом совсем пересыхающий. Вот здесь и случилось то, чего так ждали атаманы в Азове.

Когда Мурад с собеседником добрались до середины моста – его ширина позволяла ехать рядом двум всадникам, – раздался страшный взрыв, затем еще более страшный (на самом деле – сдвоенный) и, через несколько биений сердца, еще один. Султан и все, кто был на мосту в тот момент, исчезли, будто испарились, после первого же «сюрприза», словно их оттуда смахнула чья-то невидимая гигантская ладонь. Мост обрушился после второго взрыва. Воздух наполнился летящей смертью – визжащими кусками железа и щебнем. Предмостье с обеих сторон оказалось завалено обезображенными трупами и оторванными частями человеческих тел. Впрочем, рассмотреть все это стало возможно несколько позже. Четыре больших облака бело-серого порохового дыма быстро слились в одно, огромное, прикрывшее место трагедии от нескромных взглядов. Практически полное безветрие помогло этой страшной рукотворной туче просуществовать некоторое время. Она медленно рассеивалась и редела, постепенно становясь все более прозрачной. Вокруг резко завоняло сгоревшим порохом и кровью.

От таких происшествий не может не возникнуть паника. Она и возникла – с воплями, взываниями к Аллаху и проклятиями, метанием из стороны в сторону, бегством куда глаза глядят. У некоторых они смотрели недостаточно хорошо, несколько человек свалились в овраг. Еще большее количество было затоптано, в том числе насмерть, людьми и лошадьми. Однако рядом с султаном, да таким, как Мурад IV, трусы долго не живут. Паника покатилась по колонне вперед и назад, а люди вокруг остатков моста стали приходить в себя. Первое, что они сделали, – начали поиски повелителя. Опытные воины понимали, что остаться в живых у него шансов было немного. Но падишах ведь одновременно и халиф, можно сказать, представитель Аллаха на Земле. Вдруг Аллах защитил своего верного слугу и спас ему жизнь?

В овраг первые янычары спустились на веревках тогда, когда еще не полностью рассеялось облако от взрывов. Увы, нашли внизу только воду. Весной, во время таянья снегов, река в овраге текла нешуточная. Попытки воинов нырнуть и найти султана привели лишь к гибели нескольких янычар. Мало того, что глубина здесь была больше человеческого роста, так и мчался поток с сумасшедшей скоростью. При таком течении не устоишь на дне, даже если вода тебе по пояс.

Офицеры на обоих берегах догадались послать вниз по течению всадников. На стороне, до которой Мурад в этот раз так и не добрался, поскакала выяснять судьбу повелителя сотня суварилери во главе с их агой, по берегу, покинутому султаном, чуть раньше двинулись несколько десятков тимариотов. Любой, кому тогда довелось заглянуть в овраг, мог заметить, что поток несется со скоростью скачущего галопом скакуна, и куда он вынес султана за это время, страшно было даже подумать. Изуродованные, некоторые так вообще разорванные на куски тела возле оврага совершенно однозначно говорили о судьбе Мурада IV, но озвучивать свои мысли по этому поводу никто не спешил.

Собственно, думать на ЭТУ тему не хотелось никому. Уж очень скользкая она была. Все уцелевшие руководители похода собрались у разрушенного моста и, перекликаясь через овраг, будто торговцы на базаре, начали совет. Первым делом избрали руководителя, раз падишах, прибежище мира, как и назначенный им главнокомандующий, исчез войско не могло оставаться без командира. Старшим из присутствующих оказался я нычеры агасы (командующий янычарами) Зуграджи-баши, его и избрали временным командующим, до возвращения в войско повелителя. Ну не шейх-уль-ислама же выбирать для руководства войском! Хоть он и выше по статусу главы янычар, водить армии в бой – не его обязанность. Тем более, следуя за халифом на относительно близком расстоянии, он был сброшен взрывной волной с лошади, пострадал при этом и, возможно, по политическим причинам на совещании не присутствовал. Сказался больным.

Объявить султана погибшим никто все еще смелости не набрался. Пока решили отправить в Стамбул гонца с вестью о пропаже падишаха и продолжающихся его поисках. Никто не сомневался при этом, что такой гонец, скорее всего не один, уже вовсю скачет к Порогу Благоденствия, спеша доложить властной Кеслем-султан, что ее сын, повелитель мира, погиб. В халифате и райя из горных деревушек знали, что валиде-ханум не выпускала из виду ничего важного из происходившего в стране.

Естественно, провели расследование. Мост перед проходом по нему проверялся и был признан безопасным для нахождения на нем султана. Всех, кто был причастен к этому осмотру, немедленно повесили. Многие заметили, что взрывы были не на мосту, а возле него. Теперь в этих местах зияли черные, воняющие порохом и, удивительное дело, горизонтально направленные воронки, узкие и глубокие. Немедленный и тщательный осмотр показал, что кто-то вырыл их заранее, а сверху завалил камнями и залил цементом, превратив в подобия каменных пушек, направленных жерлами на мост. Судя по телам, воронки были забиты порохом, а снаружи – каменно-железной картечью. При взрывах вся их сила оказалась направлена не вверх, как у обычной пороховой мины, а на мост.

– Но как им удалось взорвать свои дьявольские мины так вовремя? – гадали все. – Великий падишах ехал не спеша, но должен был находиться на небольшом мосту совсем недолго. Угадать поджог фитиля так точно – невозможно! Кто-то решил пожертвовать своей жизнью и караулил у моста с огнивом наготове? Но янычары их бы заметили и задержали. Более тщательный осмотр места происшествия выявил чуть поодаль от каждой воронки ямы-схроны, воняющие мочой. Видимо, именно там сидели убийцы, карауля жертву. Расстояние между воронками и ямами было небольшое, покушавшиеся рисковали попасть под удар из воронки на противоположном берегу. Вероятно, когда дым от взрыва накрыл берега, а вокруг разразилась паника, убийцы вылезли из своих ям и смешались с воинами. Но вот как они смогли вызвать взрывы так вовремя?

Вскоре из ближайшего селения привезли местных жителей. Те рассказали, что уже несколько недель по окрестностям шастали франки, представившиеся купцами из Венеции, но ничего, кроме еды, не покупавшие. Именно они оплатили ремонт моста (замену подгнивших досок настила и укрепление берегов – нищенски одетый турок показал пальцем на каменные холмики над сработавшими минами). Стало ясно, кому надо мстить. Присутствовавшие знали, что Мурад после победы над Персией планировал наказать Венецию. Но разобраться, каким образом мины взорвались так точно, почтенная комиссия не смогла. Да и не тем у многих ее членов были заняты головы. Гибель султана, в которой никто не сомневался, несла новые опасности и соблазнительные перспективы. Глупо и опасно не обдумать их заранее.

Между тем ларчик открывался просто. Каждый из пластунов, сидевших в засаде, имел возможность наблюдать мост. Султана все они видели неоднократно, поэтому узнали легко. Узнали и… дернули за веревочки, каждый свою. От этого не открылась дверь в домик бабушки Красной Шапочки, отворились ворота в ад для султана Мурада IV. Шнуры эти, хорошо замаскированные, вели к минам, точнее, к прочно закрепленным в нескольких пудах пороха колесцовым замкам. Такие устройства были известны уже давно и заслуженно считались надежно срабатывающими, но дорогими и требующими нежного обращения. Веревочка не могла быть слишком длинной, пришлось рисковать и устраивать логова в опасной близости от мин. Однако храбрецам повезло. Мины сработали, никто из них от картечи не пострадал. Пока дым клубился над оврагом, все они вылезли из ям, прикрыв их опять плетенками, обмазанными глиной, и смешались с паникующей толпой. Пока в османском войске наводился порядок, террористы тихонько слиняли из него. Опознали султана казаки не одновременно, поэтому и взрывы прозвучали вразнобой.

Во время церемонии похорон (ее проводил оджак имам, главный мулла янычар, шейх-уль-ислам выходить из своего шатра по-прежнему не желал) погибших в этой трагедии вне водяного потока обнаружили среди трупов тело капуджибаши. В момент взрывов он находился вдалеке от султана и пострадать от них не мог. Ран на его теле не обнаружили и решили, что он умер от горя по пропавшему повелителю. Для прошедшего огонь и воду и нестарого еще, полного сил мужчины это было… странно, но чего только в мире не бывает. Опытные воины, янычары не знали о таком способе убийства, как удар длинным шилом в ухо. Это ноу-хау было подсказано диверсионной группе попаданцем и прекрасно сработало. На то, что еще утром в сторону Стамбула отправился новый любимец покойного капуджибаши ага Селим с несколькими десятками бостанджи, внимания не обратили тем более. При такой хлопотной службе частые командировки – норма. Нетрудно было догадаться, что их послали с очередным шелковым шнурком. В другое время офицеры обязательно погадали бы, по чью душу отправил султан Селима, но сейчас им было не до того. Все переживали гибель султана и прикидывали возможные варианты собственной судьбы. Между тем отъезд Селима имел прямое отношение к судьбам всех жителей халифата, да и Европы в целом.

* * *

Скрыть свое волнение сегодня Селиму было очень трудно. Предстояло начать дело, которое должно было перевернуть мир, взорвать проклятый османский халифат. Он перекинулся взглядом с пластуном, остававшимся для убийства капуджибаши, и пошел собирать свой отряд. Подчиненным он объявил, что удостоен великой чести от самого повелителя и верит, что они не подведут своего командира в исполнении воли падишаха, прибежища мира. Те, глядя на разволновавшегося агу, дружно выразили готовность отдать свои жизни за халифа всех правоверных. И тогда началась скачка. Сумасшедшая, на пределе собственных сил и конских. Лошади – не люди, им не дано выносить такие усилия, даже когда скачешь одвуконь. Дважды приходилось менять лошадей – в условленных местах отряд бостанджи ждала конная подмена. Скакали все светлое время суток, вставали затемно и, как только небо утром начинало сереть, опять неслись к Стамбулу. Не останавливались даже для совершения дневных намазов – Селим помахал перед отрядом свитком, якобы разрешающим им во время выполнения этого задания такой грех. Двое не выдержали темпа, их оставили на дороге, добираться потихоньку самим. Иногда не выдерживали до замены кони, их также бросали на дороге.

На первом же привале один самых молодых в отряде, совсем еще безусый Муса, не выдержал и спросил:

– Ага-эффенди, куда так спешим?

Селим заметил, как насторожили уши остальные янычары отряда.

«Их поддержка мне может очень понадобиться в Серале… Пожалуй, стоит приоткрыть краешек моей задачи. Ведь, если что пойдет не так, их казнят вместе со мной».

– Выполняем личное указание султана. Из его собственных уст, да пребудет вечно над ним благословение Аллаха. Всем, если не опозоримся, будет большая награда. Понимаете? Не от меня, не от капуджибаши, даже не от енычеры агасы, а от САМОГО ПОВЕЛИТЕЛЯ!

Ребята прониклись. И гонка продолжалась в прежнем темпе – без единой жалобы, без единого вопроса.

Первая часть задуманного удалась, никто их по пути не обгонял. На случай появления более быстрого, чем они, гонца у Селима был однозначный приказ на его уничтожение. Но догони их отряд янычар, его подчиненные вряд ли согласились бы вступить в бой с товарищами. Поэтому он подгонял и подгонял – лошадь под собой, подчиненных, но прежде всего самого себя. И успел. Янычары – не татары и даже не казаки, чтоб скакать по сотне верст несколько суток подряд. Поэтому до столицы добрались на исходе пятых суток. Все к этому времени заметно исхудали, лица от непрерывной скачки обветрились и пропылились, глаза горели сумасшедшинкой. Яркая прежде одежда стала похожа на серые нищенские тряпки казаков. Нормальный человек давно бы свалился от таких нагрузок прямо на дороге и заснул, где упал. Селим и почти все его подчиненные выдержали. Теперь предстояло выполнить главное – то, ради чего и была эта скачка.

По пути Селим часто трогал накрепко притянутую поясом кожаную сумку, в которой лежали свитки-фирманы со всеми положенными подписями и печатями. Наверное, и покойный уже капуджибаши не смог бы выявить в них неправильностей, настолько хорошо они были подделаны. Сначала он удивился, когда ему дали вместо одного целых четыре. Но, выслушав объяснение, понял – и здесь задумавшие это великое дело проявили удивительные ум и предусмотрительность. Не помог бы ему никакой султанский фирман в отсутствие Мурада в столице. Сначала необходимо было расчистить проход, а уже потом идти по нему. Кожа сумки, Аллах знает почему, казалась ему теплой и… живой. Прикасаясь к ней, он ощущал поддержку свыше и утверждался в вере, что все пройдет, как задумано.

По Стамбулу скакать карьером или галопом неразумно, пришлось перейти на бодрую рысь. Но и при резком снижении скорости приходилось то и дело подбадривать плетью для освобождения дороги слишком неповоротливых или невнимательных горожан. Один из попавших под раздачу раскричался, что этого так не оставит и будет жаловаться самому султану. Вероятно, плеть обожгла кого-то важного, но в свете грядущих событий неприятностей от разряженного хлыща Селим не испугался. Как любит говорить один из его новых друзей: «Снявши голову, по волосам не плачут!»

Уже на подъезде к дворцу свалился с лошади, словно мертвый, любопытный Муса. Селим глянул на распростершегося на земле парня, чье бесчувственное лицо смахивало на лик умершего от долгой и тяжелой болезни, и скомандовал его дружку, Исмаилу, также с видимым трудом удерживавшемуся в седле:

– Останься с Мусой, придет в сознание, помоги добраться до казарм.

И, не оглядываясь, понял ли его одуревший от нечеловеческой усталости Исмаил, продолжил путь. Цель была близка, и мешкать, рисковать в последний момент он не желал.

Показав один из фирманов страже, проехал во дворец. А тут, надо же, навстречу идет по каким-то своим делам Капы айяс (главный белый евнух).

– О, а у меня к тебе дело есть! – не стал скрывать своей радости Селим. Глянув, кто его так приветствует, евнух этой радости не разделил. Его до этого сморщенное в задумчивости лицо (морщинистость и некоторая бабскость, да простят меня дамы, были весьма характерны для этой категории служащих дворца) напряглось и помрачнело.

– Чего тебе? – быть грубоватым в общении с офицерами ему позволяли не только собственный высокий статус в иерархии, но и известная всем близость к уху валиде-ханум, игравшей последние десятилетия в халифате очень значимую роль.

Селим широко улыбнулся в ответ и вытащил из сумки на поясе свиток с фирманом.

– Вот прямо из рук Грозы всех неверных получил, туфлю его разрешено было поцеловать. Но, сам понимаешь, на улице ТАКОЕ разворачивать нельзя.

Капы айяс поклонился до земли свитку и пригласил идти за собой. В помещении, где оказалось несколько его подчиненных, он повернулся ожидающе к Селиму. Ага бостанджи немедленно вручил фирман тому, кому он и был предназначен. Евнух опять поклонился, на сей раз в пояс, поцеловал свиток и развернул его. Прочитав, выронил на пол и в ужасе уставился на янычара.

– Эээ… – только и смог выдавить из своего перехваченного страхом горла гроза сераля. Пока он читал, двое подчиненных Селима зашли ему за спину. Один немедленно, привычно ловко накинул на толстую морщинистую шею шелковый шнурок и отточенным движением захлестнул его на горле. Евнух попытался просунуть под удавку пальцы, чтоб вдохнуть такой необходимый ему сейчас глоток воздуха, но попытка ему не удалась. Он похрипел немного, посипел, испортил свои атласные штаны и атмосферу в комнате непотребством. И умер.

– Стоять! – гаркнул Селим, увидев попытку одного из подчиненных покойного выскользнуть из комнаты. – Все, кто попробует дать знать о случившемся валиде-ханум, лягут рядом с ним. Такова воля Непоколебимой опоры веры!

Любителей спорить с человеком, провозглашающим приказ султана, в Османской империи никогда не было много. Можно даже сказать, это был исчезающий вид. Здесь и сейчас их не оказалось совсем. Оставив рядом с трупом для его обезглавливания и пригляда за евнухами двух своих янычар, ага бостанджи выспросил, где можно встретиться с главой черных евнухов, и пошел туда. Блюда для голов при Мураде редко пустовали, и казненный уже не успеет пожалеть, что блюдо будет простым. Серебряные полагались только для носителей звания визиря.

С черным евнухом, таким же толстым и морщинистым, но с кожей иссиня-черного цвета, справились также легко. Выступать против приговоров султана тогда было не принято точно так же, как против визитов НКВД в середине тридцатых годов ХХ века в другой стране. Даже вооруженные и имеющие за спиной подчиненные им воинские части, люди послушно сдавались и умирали.

Предъявив соответствующий фирман, Селим прошел со своими людьми во двор, где располагалась «Клетка» – небольшой домик, в котором обычно содержали принцев-Османов. В месте, полном жаждущих мужского внимания девушек, – без женской ласки, в точке бьющей бурным ключом жизни, – ежеминутно ожидающие смерти. На весну тысяча шестьсот тридцать восьмого года там находилось двое. Дядя Мурада IV Мустафа I и не только единокровный, но и единоутробный брат султана Ибрагим.

Мустафа был уникален. Он единственный из известных истории султанов, кто сам просился в отставку. И получал ее, оставаясь в живых, аж два раза. Дважды Мустафу возводили на престол, и оба раза он перебирался оттуда обратно в «Клетку». В отличие от остальных принцев, он чувствовал себя здесь комфортно. А что кормил рыб в Босфоре золотыми монетами вместо крошек… так каждый имеет право на странности. Править из-за совершенной неадекватности Мустафа не мог в принципе. В первый раз он за три месяца спустил годовой бюджет на подарки поставившим его людям. Его несамостоятельность, неспособность к управленческой деятельности вынудили руководителей оджака, корпуса капыкуллу, заменить сумасшедшего на племянника, сына правившего до него Ахмета. Но Осман II оказался слишком умным и волевым, чтобы быть марионеткой, за что и был убит. На престол посадили опять Мустафу. Второе его «правление», от которого он отказывался как мог, продлилось пятнадцать месяцев и вспоминалось всеми пережившими как затянувшийся кошмар. В Стамбуле воцарился беспредел, причем принес его в столицу не уголовный элемент, а призванные охранять спокойствие в городе янычары. Они принялись грабить всех, у кого было что грабить. За эти месяцы сменилось шесть Великих визирей, попытка его матери, откровенно неумной женщины, взять бразды правления привела к распространению хаоса на всю страну. Пришлось янычарам, очень любившим Мустафу, свергать его снова и сажать на трон одиннадцатилетнего Мурада. У него хоть мать дурой никто не считал. До тридцать второго года власть в стране принадлежала именно ей и ее фаворитам. Потом Мурад перехватил бразды правления и проявил себя как выдающийся, хоть и очень жестокий и склонный к разгулу, государь. Долгое время Кеслем-султан удавалось сохранять жизнь нескольким принцам-Османам, но к весне их осталось двое.

Второй, Ибрагим, был пока ничем не примечательным молодым человеком. То, что он неумен и безволен, в нашей реальности проявилось позже. Мурад и у нас отдал приказ о его казни, но валиде-ханум тогда смогла убедить Великого визиря и диван оставить Ибрагиму жизнь. Служившие прежде всего Кеслем-султан, а потом уже Мураду евнухи для предотвращения вмешательства матери султана и были казнены. Селим со своими людьми стремительно подошел к «Клетке». Защищавшие ее евнухи заслонили ему проход.

– У меня фирман повелителя о казни его брата! – поднял вверх бумагу Селим.

– Мы должны посоветоваться… – замялись стражники.

Ага бостанджи кивнул стоящему рядом янычару, и тот вывалил из мешка под ноги стражи две головы бывших евнухов-начальников.

– Вот фирман Падишаха Вселенной о казни всякого, кто попытается мне воспрепятствовать! – Селим поднял другой свиток.

Несколько мгновений помявшись, евнухи разошлись в стороны, освободив проход. Селим, а вслед за ним и его люди вошли в «Клетку». Комнату, где содержался Ибрагим, нашли легко. Там они обнаружили очень встревоженного, бледного и полного молодого человека в богатой одежде. Увидев, кто вошел, он откровенно запаниковал.

– Нет, нет… не надо! Я жить хочу, я еще не жил! – скорее забормотал он, чем закричал. Селиму стало жалко парня, несмотря на происхождение, всю жизнь проведшего в заключении, а последние годы – в ежеминутном ожидании смерти. Но именно этот молодой мужчина мог стать знаменем врагов, центром их объединения, и он легко подавил возникшее сочувствие к обреченному. Помощники аги быстро схватили принца, накинули на шею удавку, и его не стало. Убедившись, что Ибрагим мертв, Селим повернулся и пошел прочь.

У входа мимо них в «Клетку» проскочила, оттолкнув замешкавшегося янычара, полная немолодая женщина в богатейшем шелковом платье, полупрозрачном белом чарчафе, стоившем немалых денег, и увешанная баснословными драгоценностями. Все поняли, кто это, и ей не пытались помешать. Валиде-ханум узнала о предстоящей казни сына, но воспрепятствовать ей уже не успела. Слишком поздно доложили, да и способности к бегу у нее давно были… пониженные. И вскоре из «Клетки» раздался ни с чем не сравнимый вой. Волчица застала мертвым любимого волчонка… Несколько мгновений спустя вой сменился надсадным криком, перемежаемым безумными причитаниями по-гречески. Селим плохо знал этот язык, но ни на миг не усомнился в одном: если они не уберутся отсюда вовремя да попадутся на глаза валиде-ханум, одним лишь проклятием матери, потерявшей от горя рассудок, дело не кончится.

Злые, дико уставшие, бостанджи постарались как можно скорее уйти. А Селим – единственный из всех – при этом тщательно скрывал злобную усмешку. Благодаря его усердию в халифате остался только один Осман, да и тот сумасшедший, не способный оставить потомство. Огромную империю ждала борьба за власть.

«Туда ей и дорога. В пекло!»

 

Эхо события

Март – апрель 1638 года от Р. Х

Известия о казни Ибрагима и гибели Мурада расходились кругами по планете. Неравномерно, но быстро. Где-то в Западной Анатолии они встретились. Многие не хотели верить в произошедшее. И не только из преклонения перед Османами: существовала еще одна причина, по которой людям в халифате страшно было даже подумать об этом. О бесплодии и безумии Мустафы знали все, легко было догадаться, что на троне предков он долго усидеть не сможет. Одновременная гибель обоих братьев оставила страну без правителя и легитимного преемника, а значит, претендентов на престол будет много, и между собой они точно не поладят. Начнется война за власть, причем гражданская, между своими. И, как и все гражданские войны, жестокая. Наверняка обрадуются враги Османов и… набросятся на плохо защищенные границы, ведь войска пойдут внутрь страны для выяснения, кому быть султаном и халифом, чей род возглавит самое могучее государство исламского мира.

Сначала самые дальновидные, потом просто умные, стали перебираться на новые места жительства. С окраин – бежали в центр, Стамбул; из столицы, за которую, как нетрудно было предвидеть, будут бороться претенденты на верховную власть – переезжали на тихие окраины. Люди, остро чувствуя грядущую опасность, неодинаково, зачастую с диаметрально противоположными выводами, оценивали перспективы различных провинций султаната стать ареной борьбы за власть. Немалое число имеющих средства и возможности предпочло перебраться в земли франков, благо с ними у страны был сейчас мир.

В сильнейшее возбуждение пришли послы иностранных держав. Еще бы, такое изменение в политическом раскладе! Если казнь наследника просто волнительна и требует немедленной отсылки гонца в метрополию, то пришедшая вслед весть о гибели султана… повергла весь дипломатический корпус в шок. Глубокий и сильный. Немедленно были отправлены новые гонцы, а дипломаты начали наводить справки у знакомых чиновников и строить предположения о дальнейшей судьбе Оттоманской империи. Перспективы для многих государств, в том числе общих границ с османами не имеющих, выглядели светлыми и многообещающими. Впрочем, никакие взятки сейчас прояснить ситуацию не могли. Османские чиновники и сами пребывали в состоянии шока и тяжелейшего расстройства. Даже попавшие на высокие посты после долгой службы в боевых частях, что при Мураде было скорее нормой, чем исключением, выглядели потерянными и беспомощно разводили руками.

– Все в руках Аллаха! – единственно внятная часть их ответов о будущем страны. Некоторые из них тут же начинали наводить встречные справки о возможности переехать в страну, дипломат которой вел с ними разговор. Вместе с семьей и родственниками. У людей, многим из которых неоднократно приходилось смотреть в глаза смерти на поле боя, во взгляде сквозила растерянность, а у менее стойких – откровенный страх перед будущим.

Столицу затопила волна слухов, и, в отличие от морских волн, она способствовала не тушению пожаров, а разжиганию страстей. Обстановка в Стамбуле стала стремительно накаляться. Встревоженные и испуганные люди становятся опасны для окружающих и самих себя, а успокаивать их никто не думал. Не до того было начальственному люду.

Особенно остро новость восприняли в столице Священной Римской империи германской нации, Вене. Именно империя долго была главным врагом османов в Европе. Естественно было ожидать, что император немедленно начнет подготовку похода на юг, для возвращения потерянных земель. Но он не мог этого сделать. Мощнейшее государство Центральной Европы прочно застряло в развязанной им же самим войне. Вроде бы уже совсем выигранная, с разгромом всех врагов на поле боя, она никак не желала прекращаться, не видно было этому пришедшему в Европу ужасу ни конца, ни края. Двадцать лет европейцы увлеченно убивали друг друга, изничтожая все вокруг.

Не обошла беда и имперские земли – даже окрестности Вены разорялись врагами. Сменивший на престоле католического фанатика-отца Фердинанд III, сын двух близких родственников (его мать Мария-Анна Баварская вышла замуж за кузена эрцгерцога Фердинанда, старшего сына своей тетки), но человек неглупый и небесталанный, с удовольствием заключил бы мир. Однако вызванный его папашей джинн разрушения никак не желал убираться обратно в бутылку. Теперь другие страны добивались своих целей в этой всеобщей бойне, не желая считаться с интересами империи. Пресечение династии у соседей давало прекрасный шанс Габсбургам отодвинуть границы подальше на юг, подмять под себя богатейшие земли, но для этого надо было развязать себе руки на севере. Вене срочно понадобился мир. Но признавать переход Лотарингии к Франции, а нескольких земель Северной Германии к Швеции император и его окружение готовы не были.

В Швеции, чьей королеве Кристине, дочери великого Густава-Адольфа, было всего лишь одиннадцать лет, продолжалось фактическое царствование канцлера Акселя Оксеншерна. Вместе с родственниками он имел большинство в регентском совете. Не только королева, мать Кристины и вдова Густава Адольфа, иностранка, но и его брат были отстранены от власти. Канцлер держал все нити управления в своих твердых, уверенных руках. Армия этой скандинавской страны воскресла после страшного разгрома тридцать четвертого года при Нимегейне. Отказавшись поначалу от нереалистичных амбиций покойного короля по завоеванию Германии целиком, он пытался подмять под себя как можно большую часть Северной Германии и все побережье Балтики, сделать это море «шведским озером».

Экономически слабая Швеция держала огромную армию только благодаря французским субсидиям и регулярному ограблению немецких, австрийских, чешских земель. Бесконечная война, с одной стороны, истощала государство, с другой – позволяла сбросить агрессивных и активных людей, вечно создающих проблемы внутри страны, в армию. Между тем чем дальше, тем больше канцлер Швеции проникался великодержавными идеями покойного короля. Пока события в Оттоманской империи впрямую шведов не коснулись.

Дружный тандем из Ришелье и Людовика XIII уверенно вел Францию к доминированию на континенте. Поздно вступившая в войну и чуть было не вышибленная из нее поражениями от опытных испанских и имперских войск, Франция быстро набирала военный вес, ее руководители смотрели в будущее с оптимизмом, несмотря на многочисленные проблемы, терзавшие страну. Бунты крестьян, восстания знати, недовольство третьего сословия – убойный коктейль для любого государства, сколь бы сильно оно ни было. Среди французов того времени великий Ришелье вызывал большей частью отнюдь не любовь и уважение.

Захапав Лотарингию и округлив владения в Италии, французы уже подумывали о разделе Германии со шведами. Как раз в начале марта эти страны подписали договор о продлении войны минимум на три года. По крайней мере, без взаимной договоренности о необходимости ее прекращения. Уход династии Османов с неизбежными разборками за власть вызвал в Париже разочарование и тревогу. Здесь давно уже считали Оттоманскую империю важным союзником. Исчезновение такого противовеса империи, пусть и потенциального в данный момент, Ришелье не радовало.

Испания, уверенно вползавшая в тяжелейшую гражданскую войну сразу в двух провинциях, ставшая терпеть поражения во Франции, даже при постоянном ухудшении положения во Фландрии, к миру готова не была. Голландцы по-прежнему блокировали устье Шельды для фламандской торговли и требовали свободы торговли в испанских колониях, на что никакое испанское правительство пойти не могло, а французы захватом Лотарингии перерезали прямой путь во Фландрию по суше. На море давно доминировали голландцы, и для испанцев подобное положение было нетерпимым. По крайней мере, таково было мнение герцога Оливареса, ввязавшегося в тяжелейшую войну под предлогом защиты целостности важнейшего союзника – империи. Мысль, что лучше ходить дольше по неудобному маршруту, чем, делая то же самое, еще и воевать с сильным противником, пока в мозги правящей элиты в Мадриде проникнуть не могла. Пока.

Голландцы, ввязавшиеся в безнадежную авантюру принуждения Испании к открытию ее колоний для голландских купцов, продолжали бессмысленно истощать собственные силы в войне во Фландрии. Закопавшись на фландрских полях, лидеры страны проявили воистину кротовую близорукость. Они активно участвовали в левантийской торговле, и известие о пресечении династии Османов их встревожило. Война всегда и везде заметно усложняет ведение бизнеса, здесь это особенно хорошо знали. Но впрямую интересы Нидерландов гибель султана и его наследника задевала не слишком сильно. Левантийская торговля для страны была далеко не главным источником товаров и доходов.

Карл I продолжал, совместно с архиепископом Лаудом, реформы в англиканской церкви по приближению ее к католическому идеалу. Неприятие таких перемен большинством населения короля не смущало ни в малейшей степени. В Шотландии дело шло к непризнанию над собой его власти. Из-за разгона парламента финансовое обеспечение правления скатилось к заведомо недостаточному минимуму. Реагировать на какие-то проблемы расположенной бог знает где Оттоманской империи ему было не по средствам, да и недосуг. Даже Карл не мог не ощутить раскачивания трона под собственным седалищем. Широта кругозора в таких случаях сильно сужается.

Венеция в отличие от Голландии в значительной степени жила именно левантийской торговлей. Отсюда и внимание к событиям в Стамбуле было самым пристальным. Посольство республики тщательно отслеживало события в Оттоманской империи, не жалело денег на шпионаж. Поэтому из иностранцев именно в их миссии, вероятно, первыми узнали сначала о казни Ибрагима, а несколько дней спустя о гибели султана. Поначалу эти события лишь встревожили и взволновали дипломатов, немедленно отправивших извещения о случившемся в метрополию. Сообщения посчитали противоречивыми.

С одной стороны, это печально, что у важнейшей для страны левантийской торговли появятся проблемы. С другой – набор силы Оттоманской империей при Мураде внушал дожу Франческо Эриццо и сенату нарастающее беспокойство. Вопрос, куда поведет султан войска после победы над персами, для венецианцев был далеко не праздным. Приходившие из Стамбула сведения указывали на возможность удара по республике св. Марка.

Известие же, пришедшее в посольство из нескольких независимых источников, что янычары однозначно считают виновниками гибели султана именно их, повергло всех дипломатов и присутствовавших в Стамбуле венецианских купцов в панику. Как будут поступать янычары в этом случае с теми, кого сочтут повинными, ни у кого сомнений не было. Бегство венецианцев из Стамбула и пределов Оттоманской империи началось немедленно. Сначала выехали купцы и их наемный персонал, потом, после коротких колебаний, покинули страну аккредитации дипломаты. Из других западноевропейцев их примеру последовали единицы. Те венецианцы, которые по жадности или по глупости не поспешили отплыть домой, были выловлены вскоре остававшимися в столице янычарами и самыми зверскими способами публично казнены на радость алчущей крови толпе. Сильно не повезло купцам и путешественникам, застигнутым этим известием во внутренних областях халифата. Из них выжили единицы, в основном – успевшие принять ислам.

Естественно, такое малое количество казненных не удовлетворило жажду справедливости у стамбульской толпы. В ее понимании за смерть султана, официального сообщения о которой все еще не было, требовалось отомстить всем неверным. Толпа пошла на штурм кварталов, где жили франки, под которыми понимались все западноевропейцы. Янычары, призванные охранять спокойствие и порядок в городе, возглавили этот штурм. Несмотря на героическое сопротивление, все жители этих кварталов, вне зависимости от пола и возраста, погибли. Женщины и девочки, не успевшие покончить с собой, за исключением уж совсем малышек – умерли под разгоряченными искателями справедливости. Мужчины ушли из жизни в бою, если сражались, или на плахах и колах – если не посмели защищать свою жизнь. Оставшиеся при штурме живыми успели позавидовать погибшим.

Нельзя сказать, что они погибли напрасно. Своей смертью бедолаги невольно спасли живших в Стамбуле местных христиан. Во многих других городах халифата, за неимением франков, убивали и грабили греков, армян, коптов, болгар и сербов… кое-где досталось даже весьма утесняемым в Венеции евреям. В конце концов, пророка они не признают, денег у них возмутительно много, запрещенным ростовщичеством занимаются – можно и наказать за это. И шли на штурм «не своих» кварталов озверевшие толпы, и гибли в городах и селениях халифата ни в чем не повинные люди. Резня пришла даже раньше начала схватки за власть.

В Москве известие о гибели династии Османов приняли неоднозначно. С одной стороны – сгинувшие Османы были врагами, их вассалы, крымские татары и ногаи, ежегодно несли на Русь смерть и разорение, уводили русских людей в полон. Исчезновение такого врага – безусловно к выгоде государства. С другой стороны, Османы были легитимными правителями, признанными всеми другими государями. Причем государями высшего ранга, не какими-нибудь герцогишками. Посему Михаил ощутил искренне сопереживание и сожаление. Их гибель – безусловный повод выразить сочувствие, только кому?

В Речи Посполитой и Великом княжестве Литовском смерть проклятых агарян порадовала подавляющее большинство людей. В который уже раз король и коронный гетман попытались организовать большой поход на юг, на сателлита Османов, Молдавию, чьи богатые земли давно манили некоторых магнатов. Но у них опять ничего не получилось. Большая часть правящего класса страны была довольна сложившимся положением, уверена в могуществе собственной армии, победа над Московией и почетный мир со шведами убедили их в этом еще раз. А доверять королю Владиславу наем новой армии для похода считалось рискованным, вдруг он попытается использовать ее для захвата реальной власти в стране? Посему здесь порадовались и… успокоились. А зря.

В самом халифате особо необходимо выделить реакцию в трех местах: Румелии, Восточной Анатолии и Египте. Не обращать на них внимания у претендентов на власть не получилось бы, там были свои армии. Меткого выражения Мао «Винтовка рождает власть» в те времена знать никто не мог, но нечто подобное приходило на ум многим пашам. Немалое их число имело среди предков принцесс османского дома. Однако для претензий на власть куда важнее было иметь войска, чем больше, тем лучше.

Египетская армия на данный момент была небольшой, но сохранившийся корпус мамелюков при желании мог легко ее увеличить до значительных размеров. Пока никаких антиосманских действий оставшиеся без бейлербея мамелюки не предпринимали. Посылка гонцов на родину предков, Черкесию, призывавших сородичей прибыть в Египет, легко объяснялась их желанием помочь армии халифа, как и срочное строительство на египетской верфи боевых каторг.

Собиравший в Эрзеруме армию для похода на Багдад Гюрджи Мехмед-паша после прихода к нему печальных известий предпринял самые решительные и энергичные меры по ускорению процесса. Всем вдруг засомневавшимся очень прозрачно намекнули, что промедление может им стоить головы. Большинство бейлербеев намек поняли. Вопреки первоначальным планам, Мехмед, грузин по национальности, спешно послал посланников в Черкесию, Мингрелию и Имеретию за войсками и дополнительными средствами. Своих соотечественников он знал, поэтому согласен был на их вклад в войну не воинами, а наличностью. А вот тяжелая черкесская конница ему срочно потребовалась в максимально возможном количестве. Теперь армия готовилась уже не к осаде и штурму крепости, а к полевому сражению.

Еще недавно возглавлявший подготовку янычар Мехмед-паша хорошо знал, что для этого надо делать и какие изменения в состав армии необходимо вносить. Ему катастрофически не хватало тяжелой конницы да хорошо подготовленной пехоты не доставало. Срочно стали нанимать отряды секбанов, добровольцев-наемников, без придирок принимая всех желающих. Лишь бы имели ружья и умели стрелять. На обещанную щедрую плату клюнули жившие вокруг армяне и курды, потом стали подтягиваться турки и арабы. Гюрджи надеялся, что уже через пару месяцев у него азапов (стрелков из огнестрела) и гонюллиян (вооруженных иноверцев) будет больше, чем янычар в стамбульской армии. Но будут ли у него эти месяцы?

Так же поспешил с увеличением своей и без того немалой армии Еэн-паша, бейлербей Румелии. Мурад, опасаясь неожиданного нападения имперцев, эту армию в войне с Персией не использовал. Султан даже не решился бросить ее против обнаглевших казаков и взбунтовавшихся татар. Теперь Еэн мог выставить в поле более чем стотысячное войско, почти столько же могли выставить вассалы Осман, буджакские ногаи, Трансильванское, Молдавское и Валашское княжества. Те пока резких телодвижений не делали, хотя, как на подбор, были людьми решительными и незаурядными.

Наличие таких сильных в военном отношении вассалов серьезно осложняло жизнь румелийским бейлербеям. А тут, как на грех, все три княжества и орду возглавляли очень сильные личности. К немалому облегчению Еэна-паши, султан приказал казнить Кантемира Арасланоглу, главу буджакской орды и силистрийского пашу. Под надуманным предлогом (по пьяни его младший сын прирезал в Стамбуле собутыльника) известного христианофоба обезглавили в прошлом году. Естественно, не за провинность одного из многочисленных сыновей, а из желания успокоить власти Речи Посполитой, сильно покойника не любившие. Для уже покойного султана мир с поляками был во время войны с персами очень важен, он предпочел избавиться от беспокойного паши. Тем более тот, как и крымский хан, ослушался повеления халифа и в поход на Персию не пошел.

Однако князья по-прежнему сидели на своих местах, в Трансильвании – Георг Ракоци I, в Молдавии – Василий Лупу, в Валахии – Матвей Бессараб. Никому из них Еэн не верил ни на грош, но сменить их не имел возможности. Оставалось утешаться тем, что друг друга они ненавидели больше, чем османские власти, и опасаться их сговора против халифата вряд ли стоило. Чтобы вмешаться в борьбу за власть в султанате, румелийскому бейлербею необходимо было заручиться их поддержкой. Переговорами об этом паша и занялся.

 

В ожидании и сомнениях

Анатолия, 26–28 шавваля, 1047 года хиджры

Катастрофа расколола войско на две почти равные половины. Посовещавшись, перекрикиваясь через овраг, паши решили, что раскинут невдалеке от разрушенного моста два лагеря. Чем и озаботили вынужденных остановить свой марш на Багдад подчиненных. Растерянность, поиски пропавшего султана, похороны погибших и переговоры верхушки войска о временном установлении новой иерархии и ближайших планах на будущее заняли весь день. К вечеру второго дня саперы восстановили мост, дав возможность начальству совещаться дальше в шатре, а не вопя во весь голос у оврага. В связи с неопределенностью сложившегося положения лагеря решили оставить на старом месте, по обеим сторонам рокового оврага. Один Аллах знает, куда прикажет двинуть войска новый султан, Ибрагим? На Багдад или обратно, в Стамбул? А пока направили на поиски пропавшего султана дополнительно еще несколько сот добровольцев, заявивших об умении плавать и нырять.

На поиск подозрительных венецианцев по всем дорогам были посланы отряды суварилери. Обсудив возможные пути бегства предполагаемых убийц, решили, что вряд ли они будут скакать на восток или север, поэтому на эти направления направилось по одному отряду, для очистки совести, на юг же и запад поскакал по несколько отрядов, чтоб не выпустить врагов за пределы халифата. Посланным было приказано выискивать людей прежде всего в богатой франкской одежде, но и остальных на дороге путешествующих спрашивать, кто они такие. Подозреваемых или просто сомнительных людей задерживать и доставлять сюда, к месту покушения.

Первые тела пропавших во время взрыва стали находить уже к концу следующего дня. Несколько янычар, сложивших головы одновременно с султаном или чуть позже, при его поисках, вынесло на берег в месте крутого поворота речки. Мурада среди них не обнаружили, ныряния в том месте плававших как дельфины воинов, большей частью греков по происхождению, помогли найти еще два тела. Однако первыми ставшие жертвами халиф и Дели Хусейн Паша как сквозь дно реки провалились! Послали еще десяток янычар в Стамбул с вестью о продолжении поисков и надежде найти Светоч правоверных живым. Хотя в разговорах один на один все признались друг другу, что таких надежд не питают. Уж очень страшно выглядели погибшие на берегах оврага.

Убедившись, что повелителя в том месте нет, начали поиски вниз по течению. К немалому облегчению искавших, уровень воды в реке стал заметно падать. Наконец к вечеру пятого после катастрофы дня во временный лагерь пришло известие, что вроде бы искомое тело найдено. Гонец сообщил, что оно, правда, без головы и правой руки и с нехваткой на левой руке двух пальцев, на которых были драгоценные перстни. Опознали тело скорее по обрывкам одежды, чем по приметам на самом теле, очень уж оно было изувечено. Да и обитатели реки уже успели им полакомиться. Высочайшее положение погибшего не смутило их ни в малейшей степени, кожу со всех обнаженных частей тела успели объесть, а взрыв сжег или сорвал немалую часть надетого на султана в тот роковой день.

Доставили тело, возможно принадлежавшее султану Мураду, в лагерь только на шестой день, раздувшееся, ужасного, непереносимого вида и особенно запаха. Сопровождавшие его янычары сообщили, что в момент нахождения вонь от тела исходила умеренная, но за проведенное вне воды время оно сильно раздулось, а уж запах усилился многократно. Сапоги и шаровары как султанские уверенно опознали несколько близких повелителю человек, посему решили, что найденное тело принадлежит именно падишаху, мир ему в раю с гуриями. После чего халифа по-быстрому захоронили. Эту церемонию проводили все священнослужители во главе с шейх-уль-исламом, уже почти оправившимся от ран, полученных в день гибели султана. Да, теперь можно было сказать, что Мурад IV погиб. Немедленно была собрана делегация к его наследнику, принцу Ибрагиму. Но ей тронуться в путь было не суждено. К войску прибыл гонец из Стамбула с известием, что по приказу уже покойного султана Мурада принц Ибрагим был удавлен.

Да, это была новость так новость. Закаленнейшие бойцы стали походить на пришибленных палкой селян. Естественно, отправление делегации отложили и сели думать. Сразу вспомнили о выехавшем в Стамбул отряде бостанджи, о погибшем, так и не успев им рассказать об этом поручении капуджибаши бостанджи. Не обошлось без сетования на нелюбовь покойного повелителя к своим братьям, из-за которой вся страна оказалась в таком тяжелом положении.

Воины капыкуллу служили Османам всю жизнь, для них эта служба стала не столько способом добычи пропитания, сколько смыслом жизни. Смыслом, наполненным великим содержанием – распространением власти повелителя правоверных на все страны и народы. Их с детства растили в убеждении, что нет доли счастливее, чем служить Османам и все погибшие на этой службе попадут прямиком в рай, к гуриям. И вдруг Османов не стало. Как быть дальше?

Конечно, сразу вспомнили о принце, точнее султане в отставке, Мустафе. Он был несомненным Османом и имел все права на трон, но… Воистину здесь содержалось огромное НО. Самый последний водонос или копающийся в земле как навозный жук турок знали – Мустафа безумен и бесплоден. Опять сажать его на трон означало ввергать страну в великие беды и расстройства. Замужем за пашами и визирями жило несколько тетушек и сестер Мурада и Ибрагима, в гареме росло несколько его дочерей. Однако, по обычаям, женщины Османов не имели права на трон. Призвали на совет шейх-уль-ислама с ближайшими помощниками. Они согласились с таким мнением – отдавать трон женщине, или даже ее мужу, нельзя. Как и не стоит гневить Аллаха, сажая на престол безумца.

Все знали, что покойный султан желал оставить трон одному из принцев Гиреев. Вспомнили и о якобы существовавшем со времен присоединения Крыма к Османскому султанату договоре, по которому в случае пресечения династии Османов их власть наследуют Гиреи. Весь вечер и большая часть следующего дня ушли на поиск других вариантов, но ничего лучшего придумать не удалось. Было решено, что поход на Персию стоит прекратить и всем войском вернуться к Порогу Благочестия. Там выбрать из Гиреев нового султана и уже с ним во главе идти на подлых франков из Венеции, мстить за предательское убийство своего падишаха.

Имя будущего султана пока на совете не называлось. Гиреев на западе Анатолии было как мышей в амбаре, выбрать из них достойного не представлялось сложным. Хорошо известно было, что этот древний род, восходящий к сотрясателю Вселенной Чингизхану, уже более полутора столетий служил как верный вассал Османам. Многие великие победы за это время были связаны с помощью татар в битвах.

Был в войске Гирей и в этом походе. Ислам Гирей прибыл после поражения от своего родственника-бунтовщика Инайета. Мурад поначалу хотел казнить неудачника, но потом смилостивился и приблизил к себе. Присутствовал он и на совете, посвященном обсуждению будущего халифата, проявив при этом скромность и похвальное немногословие. После решения о передаче трона Гирееям он развил бурную деятельность, встречаясь с высшими командирами войска, прежде всего из оджака, корпуса воинов-рабов. Встречаясь один на один, он призывал их голосовать за него, проверенного и верного союзника.

– Ведь и Гиреи разные бывают… Вы меня понимаете? Есть прямые предатели, как Инайет, отказавшийся вести войска на помощь армии Османов, есть просто бездельники, привыкшие жить в подаренных им милостью падишаха поместьях. А главной военной силе Османов необходимо, чтобы страну возглавлял надежный, преданный человек, доказавший свою верность не на словах, а на деле…

Естественно, он обещал разные блага. Как для корпуса капыкуллу, армии в целом, так и для собеседников лично. Кое-кто обменялся мыслями и сведениями по этому поводу, и выяснилось, что ни разу Исмаил не обещал одну должность двум разным людям. Это сразу подняло его шансы на избрание султаном. Но путь до Стамбула был еще долгий, было время и обсудить предстоящие выборы, и прикинуть имена возможных соперников Исмаила Гирея. Не всех устроили его посулы, а обещать каждому пост Великого визиря он не мог, чтоб не прослыть лжецом.

Таинственные убийцы же будто растворились в воздухе. Никаких следов коварных франков, подстроивших убийство султана, найти посланным на их поиски отрядам не удалось. Нельзя сказать, что они никого не поймали, у каждого отряда были привезенные с собой подозрительные личности. Но даже поверхностное рассмотрение вынудило допрашивавших отпустить их с миром. Среди них не было ни одного франка. А казнить своих же мусульман или даже армян там, евреев посчитали излишним.

– За смерть падишаха ответят все франки, проживающие в их проклятом городе! – решили янычары. – Уничтожим всех, тогда и убийцы наверняка не уйдут от расплаты.

* * *

Проскакавшие мимо двух арб, одна с сеном, другая с соломой, медленно тащившихся на север, конники капыкуллу – суварилери не обратили на них внимания. Ехавшие на повозках бедняки ничем не напоминали описанных свидетелями богатых франков-венецианцев. Да и мудрено было связать этих, по внешнему виду затюканных, турок с иноземцами. Между тем в арбах ехали именно устроители покушения на султана. Все они в свое время отбыли несколько лет здесь в рабстве, и сыграть косноязычного неграмотного крестьянина для них было легче легкого. Выполнив приказ, они не кинулись прочь сломя голову, а, переодевшись в укромном месте, потихоньку двинулись на север, где возле небольшой рыбацкой деревушки им предстояло преобразиться еще раз – в опять бедных, но уже не турок, а греческих рыбаков. После чего отплыть на греческом рыболовном (точнее – рыболовно-контрабандистском) суденышке на север. Как раз в Азовском море ко времени их прибытия должен был полностью исчезнуть лед.

Очень важно было навести янычар на ложный след, венецианский. Таким образом, хотели ли воевать в республике св. Марка или нет, им придется стать союзниками казаков в этой войне. Нарождавшейся Вольной Руси вряд ли удалось бы выдержать войну один на один с Османской империей. Даже при грядущем вскоре значительном увеличении территории и численности населения.

 

Срачкороб и черт

Капельник 7147 года от с.м. (март 1638 года от Р. Х.)

Азов стоит на высоком левом берегу Дона. Весной в половодье это спасает город от затопления, в других местах низкий левый берег тогда превращается в огромное озеро. Река, в другое время не слишком многоводная, после таянья снегов становится чрезвычайно широкой и весьма глубокой. Ненадолго, правда. Но капитальное строительство на Левобережье было возможно только на бог его знает откуда появившейся возвышенности.

Эта особенность – высокий берег – стала серьезной помехой для нетерпеливцев, каждый день спускавшихся на лед, оценивая его прочность. По календарю зима уже кончилась, а деньги, награбленные в прошлом году, у многих исчезли задолго до весны. Все говорили, что в этом грабительском сезоне добыча будет еще большей, и казаки с огромным, просто иссушающим (нечем было залить, не водой же, в самом деле) нетерпением ждали его начала. А ледоход все не начинался. Вот и скользили по кручам вниз, к реке, отчаянные любители чужого имущества, затоптали до состояния плотной ледяной корки, стоившей нескольким нерасчетливым перелома руки или ноги. Однако никого это не остановило.

Среди тех, кто почти ежедневно проверял состояние ледяного покрова на реке, был и Аркадий. Увы, волнение, сжиравшее его после прибытия вести о смерти Мурада и Ибрагима, не исчезло. Тому было несколько причин, главная – совет атаманов твердо вознамерился идти в поход на Стамбул. Чисто с пацанской целью – грабить. Воспользовавшись его же собственной наработкой, сделанной зимой от нечего делать, они намеревались нагрянуть в один из богатейших городов мира в момент отсутствия там османского войска.

Да, для человека из двадцать первого века оказаться в веке семнадцатом – очень серьезное испытание, в том числе – сенсорным голоданием. Привыкнув поглощать огромное количество информации, Аркадий порой чувствовал себя здесь как рыба на берегу. Нечего было читать, а об Интернете или хотя бы зомбоящике можно было разве что помечтать.

«Да… иметь бы такого партнера из будущего, как герой одного отвратно написанного романа… что-то там про окна, кажется, в названии было. Герой из двадцать первого века шарится по Сети и сбрасывает инфу в прошлое, а тот обеспечивает его материально – кладами, зарытыми в условленном месте. Богатая идея, только писано было дурацки. Мне бы поток необходимых сведений из прошлого ох как не помешал, сколько проблем сразу снялось бы… а то роемся с Иваном в моей дурной голове и нужного найти не можем».

Вот от нечего делать и предложил зимой атаманам составить планы походов на все окружающие земли, на всякий случай – вдруг пригодится? Попутно, гордясь вниманием уважаемых людей, попаданец рассказывал о войнах будущего и прошлого, далеко не все знали даже о сражении под Каннами. Так сказать, проводил ликбез. Атаманам тоже было чего вспомнить, поэтому вечера проходили интересно и плодотворно.

Среди прочих прожектов была и неожиданная атака на Стамбул. Во времена Сагайдачного казаки уже разоряли его предместья, Аркадий считал, что в отсутствие султана с войском можно пограбить и сам город. Для неожиданности налета он ввел в план диверсионно-террористические придумки из будущего. Каторжный, успевший посидеть за веслом османской галеры, подробно рассказал о всех трудностях подхода к городу через пролив. Это с палубы круизного теплохода он кажется недлинным и легко проходимым, для кораблей века семнадцатого Босфор нередко становился могилой.

Получилось как раз по поговорке: «Хотели – как лучше, а получилось – как всегда». План атаманам так понравился, что, когда на дворе запахло весной, они дружно постановили его осуществлять.

Сто раз себя проклявший попаданец пробовал их отговорить, но посвященные закусили удила. Все доводы и попытки сдать назад, доказать авантюрность и огромную опасность такого мероприятия натыкались на непреодолимую преграду – разбойничью психологию собеседников. Да, атаманы имели богатейший военный опыт, все без исключения (другим тайну попаданца и не доверяли) были умными людьми, прекрасно, намного лучше самого Москаля-чародея умели просчитывать риски и способы их снижения. Однако призрачный блеск золота султанской казны напрочь ослепил рыцарей с большой дороги, ни о чем другом теперь они и думать не могли.

При попытках уговорить их отказаться от опаснейшего мероприятия Аркадий как на стену наталкивался.

– Да и не в такие походы ходили! Один на десятерых, а здесь зато добыча будет…

– Не пугай, казака смертью не испугаешь!

– Да хрен с той жизнью, если удастся туркам бороду в Царьграде подпалить!

Вполне осознавая авантюрность предприятия, собеседники мысль о его отмене в свои головы пускать не хотели.

«Да у них глаза оловянными становятся, когда говоришь о проклятом налете. Никакие доводы до их бандитских мозгов не доходят и, судя по всему, не дойдут, как ни старайся. Как же, у лисы есть возможность забраться в курятник! А то, что выбраться из него проблематично будет… начхать! Уже чуткие носы чуют одуряющий запах курятины, уши слышат квохтанье петуха… тьфу! Сами же мне рассказывали, как тяжело плыть против ветра в кишке Босфора, но… слов нет. Остается пойти в церковь и поставить свечку за успех предприятия. Хотя сильно сомневаюсь, что Господь будет потворствовать грабительским амбициям».

Ни у кого так и не встретив понимания, Аркадий прекратил бессмысленные уговоры и решил отправиться в набег сам.

«Никакие нервы столько ожидания не вынесут. То есть, может, у кого-то и выдержат, но не у меня. Да и проконтролирую бандюганов, чтоб прихватили там не только деньги, но и другие важные вещи».

Еще одной серьезной причиной для беспокойства была неопределенность с датой набега. Весьма важную роль в нем атаманы отвели зажигательным ракетам, для создания паники в городе и отвлечения добрых горожан, среди которых было много бывших янычар и вояк. При должной организации стамбульцы казачий десант могли просто затоптать и порубить на мелкие кусочки даже без султанского войска. Именно разработанная попаданцем система отсечения ограбляемых районов огнем и предрешила саму возможность осуществления его плана.

Все ингредиенты для производства псевдонапалма у Аркадия были. Срачкороб давно смастерил корпуса ракет. Но еще осенью удалось установить, что эффективность воспламенения этого чертова зелья заметно падает от хранения. Уже через месяц оно вдвое менее зажигательно, чем в первый день после производства. В чем здесь была проблема, установить пока не удалось, но, посовещавшись, ракетостроители решили делать свои изделия непосредственно перед походом, где их будут использовать.

Вот и маялись друзья, ходили на лед, проверяя его состояние. Ждали погоды, хоть и не у моря, а у реки. Теперь попаданец мог, опираясь на собственный опыт, утверждать, что нудиться у реки ничуть не легче, чем у моря.

Не могли не заметить взбаламученного состояния своих шефов и джуры. Естественно, и они стали переживать и шептаться по углам, строя предположения о причинах некоторой неадекватности (раздражительности, похудения, нежелания заниматься привычными делами) непосредственных командиров. Увидев, что его собственный нервотреп передается окружающим, Аркадий решил развлечь молодежь не только рассказами о разных имеющихся в мире диковинах, но и позабавить их. Как раз ему пришла в голову история о причинах нежелательности появления Срачкороба в аду.

* * *

Натолкнул на идею попаданца необычный вид кисета у друга.

– Слушай, Юхим, из чего твой кисет? Уж очень кусок епископской праздничной ризы напоминает.

– Обижаешь. Это я митрополита раздел, самого что ни на есть настоящего. Грека.

Услышав историю появления кисета, Аркадий подивился отмороженности сечевика – казаки в подавляющем большинстве были людьми очень религиозными, хоть и в своеобразной манере. Подумав, переговорил со Срачкоробом. Посоветовавшись, они окончательно выработали версию этой истории.

– Вот хорошо, что ты, наконец, это придумал! – не скрывал радости Юхим. – Меня уже несколько раз подпаивали и пытались выпытать, чем же я самому Сатане не угодил? А мне и сказать нечего. Теперь хоть приставать не будут.

– Неужели ничего придумать не мог?

– Мог. Только не так складно, как ты.

Аркадий невольно ухмыльнулся. Его тоже не раз выспрашивали об этом. Как простые казаки, так и атаманы. Собственно, именно расспросы и подвигли попаданца на размышления о приключениях друга с чертями.

«Если народ так хочет знать, надо ему рассказать. А то сам выдумает, да такое, что на уши не натянешь».

Друзья даже тайком от всех немного потренировались, обговаривая, кто и что будет говорить. Срачкоробу выступать в такой роли было весьма приятно, мысли о проблемах на ТОМ свете за подобное бахвальство его не тревожили совершенно.

Пока Аркадий шлифовал в голове детали и подробности рассказа и выжидал удобного момента для его обнародования, лед таки пошел. Пришлось бросить все и заниматься только производством горючей смеси и снаряжением боеголовок. Последнюю операцию производили сами разработчики, Москаль-чародей и Срачкороб, не доверяя никому. Джуры были задействованы в производстве отдельных компонентов смеси, так что им скучать в эти дни тоже было некогда.

Однако и после самой тяжелой работы можно, если хочешь, выкроить немного времени для общения. А уж молодежь, так и совсем время, потраченное на сон, потерянным считает. Джуры в очередной раз пристали к шефу, Москалю-чародею, с просьбой рассказать что-нибудь интересное. Тот, якобы сильно устав (впрочем, притворяться у него нужды не было, уставал Аркадий не столько от физических, сколько от нервных нагрузок сильно), предложил попытать насчет развлечений вертевшего в руках свой кисет Срачкороба.

– Дядьку Юхиме, роскажить, га?

– Хлопцы, майте совесть, я теж устав, трубку запалыты сил нэмае.

– Дядьку Юхиме…

– Ну, дядьку Юхиме…

– Ну что с вами сделаешь? – махнул рукой уже давно готовый к премьере этой истории Срачкороб. – Про що росказуваты?

– Про те, як вы самого Сатану посрамили! – выпалил Юрка, безусловный лидер среди помощников Москаля-чародея. Аркадий, честно говоря, немного опасался, что ребята, не раз осаженные по этому вопросу, не решатся его задать снова. Однако расчет на их немеркнущий интерес к такой тайне оправдался.

– И охота вам про нечистую силу слушать? – с заметной фальшью в голосе удивился Срачкороб. Ни для кого на несколько сот верст в любую сторону не было секретом пофигисткое отношение Юхима к любым опасностям и страсть к шуткам самого неприличного свойства. Поэтому любое морализаторство в его устах звучало неестественно.

– Охота!

– Да!

– Роскажить!

В желании выслушать историю о посрамлении нечистой силы джуры проявили редкостное единодушие.

– И не боитесь? Дело-то к ночи идет, а поминать придется самых что ни на есть поганых чертей.

– Не боимся!

– Рассказывай (выходцы из Руси Великой не склонны были тогда именовать кого-либо на «вы», кроме важнейших персон государства, в то время как на Малой Руси на «вы» принято было называть и отца с матерью)!

– Что вы храбрые хлопцы, я знаю, так ведь вроде и грех великий – уста поминовением такой нечисти осквернять? – вошел в роль Срачкороб. Правда, выражение лица у знаменитого шутника выглядело не нравоучительно, а, скорее, наоборот, соблазняюще.

– Ой, дядьку Юхиме, мы за вас отмолим грех, только расскажите!

– Точно, отмолим!

– И свечку поставим!

– В Святогорском монастыре отшельника попросим грехи отмолить!

– Та что вы, хлопцы! Я ж не за себя волнуюсь, за вас. За ваши души невинные! – искренне возмутился Срачкороб. Хотя, учитывая место проживания джур и занятие, ими выбранное, называть их невинными… хм… разве в сравнении с ним самим. Чтоб достичь его уровня греховности, им, всем вместе, предстояло не один год грешить интенсивно и разнообразно. Место и занятие, выбранное их родителями, подобному времяпровождению способствовало. – А мне после шутки над апостолом Петром уже никто не поможет. Пропала моя душенька!

Вот последняя фраза прозвучала неожиданно сильно и искренне.

– Дядьку Юхиме, мы за вас Божью матерь попросим!

– Точно! Она всех добрее и к божьему уху доступ имеет! Помолимся все о твоем прощении! Только расскажи, как ты чертей посрамил.

– Дядьку, роскажить…

– Ну, ладно, уговорили, – сдался с видимой неохотой Срачкороб, в котором явно пропал великий актер-комик. («Хотя… почему пропал?») – Только потом не упрекайте, что на ночь о таком речь завел.

– Не будем!

– Слушай, какие упреки, говори быстрее!

Джуры затихли, да так, будто в слух превратились.

– Это случилось после одного похода. Ходили, значит, мы на чайках к крымскому берегу. Н-да… удачно, значит, сходили. Знатную добычу взяли, кажись, и христиан из неволи сколько-то освободили… хороший поход был. Своих мало потеряли… да. Ну и получил я из добычи хорошую долю. Получил, значит, и… хм…

– Запили? – догадался Юрка. Угадать было легко, так как о пристрастии рассказчика (и большинства сечевиков и донцов) к борьбе с зеленым змием (методом выпивания всего спиртосодержащего в невероятных объемах) знали все. По единодушному мнению забредавших к казакам иностранцев, так больше нигде не пили. Крепкие люди выживали на фронтире.

– Ну… да, запил. Хорошо запил… ох, и погулял… – Весьма выразительное лицо Срачкороба приобрело мечтательное выражение, видимо, было чего вспомнить ему по этому поводу.

– Ну и? – не выдержал распаленный рассказом Мыкола наступившей паузы.

– Ты мне не нукай! Я тебе не кобыла, и ты меня в воз не запряг! – притворно обиделся Срачкороб. – Хочу – рассказываю, а не захочу – и не буду рассказывать.

– Дядьку, росказуйте!

– Дядечко Юхим, ну продолжайте!

– Действительно, Юхим, не мучай парней, видишь, как тебя внимательно слушают! – поддержал джур Аркадий.

– Ну, раз и ты просишь… – как будто нехотя согласился Срачкороб. – Значит… слушайте. Хорошо я тогда погулял… да все хорошее почему-то быстро заканчивается. Вот и у меня закончились деньги. А останавливаться не хотелось… н-да. Пропил всю одежу, кроме походной, что на мне была (жуткие вонючие тряпки), пропил коня… эх!.. – Все молча терпеливо ждали, пока рассказчик переживал воспоминание о потере боевого товарища. – Какой конь был, арабский жеребец, не бегал – летал… раненого меня в степи не бросил, а я… В общем, остались у меня тряпки, что на мне, и оружие. Сами понимаете, казаку оружие пропить – лучше утопиться.

Слушатели понимали. Несмотря на юный возраст, они уже успели насмотреться на похожие истории. Пропивший оружие казак обычно быстро опускался до бесштанного состояния и никаким уважением или сочувствием окружающих не пользовался. Жизнь его после этого была обычно тягостной до невозможности, одно утешение – короткой. Да и на хороший прием бесштанный на Сечи или в одном из донских городков рассчитывать не мог. Поэтому все уже знали лично людей, умудрившихся в прошлом пропить все, кроме оружия. Если у казака есть сабля, остальное, что ему нужно, он ею добудет.

– Да… значит, просыпаюсь как-то утром… или днем?.. Бог с ним, в общем, просыпаюсь, а голова… передать не могу, как болела. Казалось, чуть ее сдвинешь – точно взорвется, как горшок с порохом. Во рту… – Срачкороб задумался, подыскивая подходящие слова, крутя при этом пальцами правой руки перед собственным носом. – Во рту, стало быть, будто кто куренной нужник устроил – гадостно до невозможности. И сил нет совсем. Даже во двор выйти, водицы напиться. Да что там выйти, голову поднять не сразу смог. Приспичь мне тогда по-большому или по-маленькому – опозорился бы как малое дитя! А главное – похмеляться не на что. Потому как я скорее сдохну, чем саблю и пистоли с ружьем пропью. А больше ничего у меня и не осталось.

Он с самым серьезным видом обвел слушателей взглядом:

– Вот, хлопцы, до чего выпивка довести может. А потом и совсем мне худо стало.

– Так куда уж хуже? – не выдержал опять Мыкола.

– Хуже всегда может быть! – уверенно ответил Юхим. – Подыхал как-то один мой… знакомый на колу. На толстом, с перекладиной, под навесом, значит, чтоб подольше мучился. Скажете – куда уж хуже?

Задав вопрос, Срачкороб очень нехорошо улыбнулся. Ошарашенные слушатели смогли только покивать, представить, что человеку в подобных обстоятельствах может быть хуже, они не могли.

– Так вот, подошел к нему я, и ему сразу стало хуже! – Рассказчик победно оглядел обалдевших слушателей. – Да к чертям тот случай отношения не имеет. Хотя… попал-то тот гад наверняка в ад, уж очень… только вернемся к нашей истории. Так вот, к вечеру мне стало намного хуже. Откуда-то вылезло множество чертей и принялись меня щекотать. Были они совсем малюсенькие, с мизинец ростом, и зеленые, что свежая трава. Да вы, наверное, о таких случаях слыхали?

– Да!

– Батька рассказывал…

– А мне дядька…

Выяснилось, что о существовании такого вида, как маленькие зелененькие чертики, знают все. Причем от близких родственников, видевших их лично, зачастую неоднократно. Эта деталь повествования не могла вызвать удивления ни у кого. Сами джуры, правда, по молодости лет еще не удостоились знакомства с ними, но какие их были годы…

– Ну, сгоряча пытался я их руками ловить, да быстро понял, что гиблое это дело. Шустрые они – спасу нет, да и если исхитришься цапнуть по нему рукой, пальцы сквозь тельце проскакивают… да. Сатана их так от ловкачей предохранил. Только не на того они нарвались!

Срачкороб с хитрым прищуром глянул на слушателей и накрутил часть своего длиннющего уса на правый указательный палец.

– Вспомнил тут я про свой кисет.

Рассказчик показал всем сей важный для любого курящего предмет.

– Он у меня необычный, – в голосе прозвенела гордость. – Было дело, в одном походе поймал я монахов в Анатолии на укрывательстве богатых мусульман. Ну, монахам надавали по шее, а с их главного, настоящего, митрополита я праздничную парчовую ризу снял. Ох и убивался сердешный по одежке, говорил, что она в Иордани освящена, выкупить предлагал… только я не согласился. А тут нам удалось янычарского дервиша поймать, важного такого, они его за святого держали… мы потом большой выкуп получили, так с него я шелковые шаровары снял. Вот из ризы снаружи и шаровар внутри я себе и кисет сделал. Сам. Все пальцы исколол, но никому не доверил.

Кисет пошел по кругу для рассматривания. А Аркадий вдруг сообразил, что, скорее всего, в данном рассказе пока нет ни слова лжи.

«И до зеленых чертиков Юхим допивался не раз, и раздеть митрополита и видного суфия для него раз плюнуть. Н-да… если ТОТ свет есть, то нам, не только ему, но и мне, грешному, там не райские кущи светят. Руки по локоть в крови – это не про нас, мы порой из нее выныривали. И сколько там невинно загубленных душ… а сколько еще придется угробить… и ведь не отступишь, предательством такое действо будет».

Продемонстрировав свой кисет, Срачкороб продолжил:

– Значит, вспомнил я про него, – он потряс вместилищем табака. – Вспомнил, и дай, думаю, попробую хоть одного чертенка им поймать. А вдруг – получится? Подумал и сделал. Черти к тому времени совсем обнаглели и уворачиваться перестали. А я раскрыл кисет и раз!..

Сечевик сопроводил повествование демонстрацией своей удачной охоты на чертей.

– И не заметил, двоих или троих, но кисетом поймал. А сквозь освященную ткань они удрать не могли. Ох и забились они в нем…

Будто вспоминая что-то приятное («Вот актер! Большая сцена по нему плачет. Вместе с главными тюрьмами нескольких стран»), Срачкороб подержал упомянутый многократно предмет перед лицом на вытянутой руке, любуясь им. Все, как завороженные, также уставились на него.

– Хм… а уж как они там расчихались… да… табачок-то у меня крепкий, духмяный. Пока они там сидели, чих слышался непрерывный. Тоненький такой, маленькие же они, но звонкий и громкий.

Аудитория продолжала внимать рассказу, затаив дыхание. Даже Аркадий, собственно, и придумавший эту историю, порой начинал верить в услышанное.

«Но каков Юхим, как убедительно врет! Воистину великий актер в нем погиб. Его б к продаже каких-нибудь акций приставить – денег собрали бы больше, чем с грабежа султанской казны».

– Не успел я сообразить, что же мне с этими чертями делать, как в светлице появился еще один черт. Уже не маленький, с меня ростом, черный с проседью. И говорит: «Отпусти чертенят, мы тебе заплатим сто злотых».

Слова черта Срачкороб произне скрипучим и противным старческим голосом, после чего сделал паузу.

– Ну и?.. – ожидаемо не выдержал ее Мыкола. Ему в своем селе ничего подобного слышать не приходилось, он просто жил в этом рассказе.

– Опять нукаешь?! – гаркнул Юхим в ответ, но тут же сменил гнев на милость и продолжил рассказ:

– Глянул я на того черта, и такая меня обида взяла… Да что ж это, думаю, делается? Я, казак не из последних, чертей в плен взял, а ко мне на переговоры присылают какого-то замухрышку, адского дьячка, шелупонь. И деньги-то он предложил уж очень малые. Мы за суфия двадцать тысяч акче взяли, а здесь настоящие черти, да не один! Ну, думаю, я вам покажу, как казаков надо уважать!

Срачкороб поднял, на сей раз на уровень лица, сжатый кулак. И хотя размеры у него были не впечатляющими, не вышел знаменитый шкодник ростом и статью, посмеяться над этим жестом не захотелось никому.

– «Да кто ты такой, чтоб со мной разговаривать?! – говорю ему. – Да с таким ничтожеством и говорить не буду! Пусть ко мне явится кто-то из помощников самого Сатаны! Вот с ним и поговорю. Может, и душу свою ему продам».

– Как?! Душу – дьяволу? – в который уж раз не выдержал потрясенный услышанным Мыкола.

– Обещать – не значит жениться! – блеснул фразой из двадцать первого века Юхим. – Що я, зовсим з глузду зъихав, щоб душу губыты? Мени важный чертяка потрибен був.

Успокоив, таким образом, бывшего селянина с Малой Руси, он продолжил:

– От всех этих дел у меня тогда даже голова перестала болеть. Во рту, правда… но и соображать начал – как в бою. Да, важного черта пришлось ждать. Видно, занят был, или не сразу к нему того чертова дьячка допустили. Я и к колодцу успел сходить, водицы набрать, попил немного. Срыгнул ее, поначалу… да потом напился-таки. Но явился наконец еще один адский посланец. Этот был, сразу видно, больших чинов. Здоровенный, с Москаля-чародея ростом, но втрое шире, весь покрытый черной короткой шерстью, блестящей, будто натертой жиром, с длинными козлиными вызолоченными рогами… и копыта у него вызолочены были, тоже вроде козлиные. А уж брюхо… куда там Калиновскому. Таких и у самых вгодованных хряков не бывает.

Срачкороб снова сделал короткую паузу, будто вспоминая, чтобы передать произошедшее поточнее.

– А вот харя у него именно как у откормленного хряка была, лесного секача. Небось кто-то из вас секачей видел?

Видели все, о чем поспешили отрапортовать.

– Хорошо, что видели, значит, теперь знаете, как этот Везевул…

– Вельзевул, – «поправил» друга Аркадий.

– Ну, Вельзевул, – легко согласился Юхим. – Н-да… страшный черт, я немного, грешным делом, оробел, когда его увидел. Только пригляделся, у него вокруг головы мухи летают, как вокруг большой кучи дерьма. Ха, думаю, да и есть ты, по сравнению со мной, казаком, самое настоящее дерьмо!

Сопровождая сей нелестный для одного из ближайших помощников самого Люцифера вывод, казак решительно махнул рукой. Будь в ней его любимая сабля, и самому нечистому пришлось бы собирать себя из двух половинок.

– «Это ты меня звал, раб?!» – басом передал речь нового персонажа Срачкороб. – «Я, – говорю ему в ответ, – я тебе не раб, ты сначала мою душеньку купи. А пока твои подчиненные у меня в рабстве обретаются». Ох и не понравились ему мои слова… но стерпел. Дурак, думал, что я и вправду ему душу собираюсь продавать.

Знаменитый шутник хитро подмигнул слушателям.

– «Что, ты за свою паршивую душонку и освобождение двух никому не нужных недоумков хочешь?» – начал, значит, торговаться он со мною. Эхе, думаю, будь моя душонка такой безделицей, разве явился бы за ней такой важный пан? И говорю в ответ: «Сейчас покажу и чертят выпущу, только отвернись, мне в исподнее залезть надо».

Юхим сделал жест, будто сует руку за пазуху.

– И чего в этом стыдного? – удивился на сей раз Юрко.

– Да ничего! – легкомысленным тоном ответил рассказчик. – Просто стоял черт рядом со мной, нависая, будто утес, а мне надо было для задуманной каверзы, чтоб он ко мне задом повернулся.

– И повернулся? – с дрожью в голосе поинтересовался Мыкола.

– А куда ж ему деваться? А и не считал он меня опасным. Он – помощник самого Сатаны, огромный и неуязвимый, разве что кто из самых почтенных святых его мог бы одолеть. А я – маленького роста, грешник, вот и недооценил он меня. Правда, сначала глянул так, будто насквозь взглядом пронзил. И ничего опасного для себя не обнаружил. А потом, да, повернулся. Да… задница у него тоже как у хряка вгодованного, и хвостик тоже хрячий, маленький и закрученный. А вот ноги – скорее как у здоровенного быка… и сзади, честно говоря, страшновато выглядел.

– Ну и?.. – в который раз не смог сдержать нетерпение Мыкола.

– Выхватил я из-за пазухи кисет с чертенятами, развязал, отверстием к заднице приставил и сжал его в руке. Бесенята как выстрелянные и вылетели. Прямо большому черту в задницу. А я ее тут же перекрестил, чтоб не сразу вылезти могли.

– И от святого креста этот Вельзевул растаял? – предположил Юрко.

– Ха, жди. Такого разве что в чане со святой водой можно утопить. Да и где взять такой чан, чтоб он в нем уместился? Нет, на крещение он отозвался… как на укус комара. Правда, от проникновения внутрь чертят – вздрогнул. Повернулся ко мне передом, зарычал… думаю, все, порвет на кусочки.

– Почему не порвал? – отозвался впервые за вечер Боря.

– А Бог только знает. Может, Он, – Срачкороб ткнул пальцем вверх, – запретил нечисти трогать не продавшихся ей? Точно не знаю. Врать не буду, на кулачках я с ним драться бы не смог, уж очень здоров. Да он раз дернулся, второй, потерял грозный вид, глянул на меня как-то растерянно и исчез. Видно, в ад удрал. Что там дальше было, не знаю. Ко мне больше черти не приставали.

– А с малыми чертятами что приключилось дальше? – с жалостливой ноткой поинтересовался Юрко.

Срачкороб молча выразительно развел руками.

– Немного могу добавить к этой истории я! – вмешался в разговор Аркадий. – Насчет маленьких чертят ничего сказать не могу, не знаю. Зато вот про Вельзевула слыхать довелось. Ну… вы, наверное, слышали, что у некоторых характерников знакомые черти есть?

Вокруг все заулыбались и закивали. В таком подозревались многие колдуны, Васюринский и сам Москаль-чародей в том числе. Точнее, не подозревались, а считались победителями нечисти, обязавшейся им служить.

– Так вот немного погодя по аду пошел слушок, что у Вельзевула случилась какая-то беда. Стал он дерганый и сильно похудел. Люцифер, который его давно подозревал в интригах против себя, говорят, очень доволен был таким поворотом дела.

– А чего ж он запретил пускать дядьку Юхима в ад? – резонно поинтересовался Боря.

– Откуда мне знать резоны самого Сатаны? – пожал плечами уже Аркадий. – Разве…

– Что «разве»?.. Дядько Аркадий, не томите! – не выдержал уже Юрко.

– Мне подумалось: а может, он не хочет иметь рядом с собой такого шутника даже на сковородке?

Уже утром эту историю знал весь Азов, Аркадия Калуженин о подробностях расспрашивал. И что характерно, никакого скепсиса, несмотря на незаурядный ум, не проявил.

А осенью в иезуитском коллегиуме на полном серьезе прошла дискуссия на эту тему. Спорщики в запале перешли вскоре на личности, а потом дело дошло и до рукоприкладства, в котором сомневающиеся были биты сторонниками правдивости истории. Если есть Бог, то несомненно и существование дьявола и его свиты.

Следующий диспут уже рассматривал всерьез судьбу тех самых маленьких чертенят. И проблемы крупного беса. Но это совсем другая история.