Благородные разбойники на морской дороге

Азовское море, … 7146 года от с.м

«Чуден Днепр при тихой погоде». Таки классик был прав, чуден. Особенно если выходишь на водохранилище на яхточке, пусть совсем не роскошной, в тёплой, дружной компании с весёлыми девушками. Никакого сравнения с весенним Азовским морем. Бурным его при ветерке в метров в пять, не назовёшь, но ощущения при перемещении по нему на струге совсем другие. Волны здесь какие-то дурацкие, отошедшая, вроде бы задница, опять побаливать начала. Из-за низкой посадки струга брызги регулярно освежают мой не нуждающийся в подобной процедуре организм. Ноги, если бы не купил в кредит по двойной цене сапоги, давно бы промокли и промёрзли. Сухим дно струга не бывает. Холодно, сыро, зябко и… неспокойно на душе. От себя скрывать не будем, некоторый мандраж от предстоящих морских боёв присутствует. Нервы не железные. Как там Горелик ощущения своей Галки перед первым абордажем описывает? Чёрт, забыл».

Сказать, чтоб Аркадий рвался к славе Моргана и других знаменитых пиратов, так нет. Не рвался совершенно. И не привлекала его возможность вживе услышать знаменитое «Сарынь на кичку!» (надо будет узнать, что это выражение означает). Однако среда обитания диктовала поведение. Трус, пусть даже инженер с гениальными мозгами, среди казаков авторитетом стать не мог. А быть в таком обществе неполноценным — сомнительное удовольствие. Значит, хочешь, не хочешь, необходимо показать себя храбрецом и удачливым командиром. После чего можно будет почивать на лаврах.

«Хмельницкий, руководя восстанием, помнится, в атаку не бегал и от врагов из ружья не отстреливался. И никто его за это трусом не считал. Будем пробиваться в командиры. Быть просто руководителем оружейных проектов здесь не стоит».

При почти северо-восточном попутном ветре струги бойко (по меркам того времени) неслись под парусами к Керченскому проливу. Довольные тем, что не надо мучиться на веслах казаки весело травили байки, весьма ядовито, но незлобиво прохаживались по привычкам и случаям из жизни друг друга. Весьма большой популярностью пользовались рассказы Аркадия о жизни пиратов Карибского моря. Большая их часть ещё не случилась, да и неизвестно, случится ли вообще. Но с реалиями Мэйна даже весьма образованные товарищи наподобие Хмельницкого знакомы не были, так что быть пойманным на вранье попаданец не боялся.

Не с меньшим интересом казаки слушали его прожекты о постройке больших боевых судов, раз уж теперь у них будут порты. Храбрость храбростью, но каждый раз лезть на пушечный огонь, не имея возможность достойно ответить, им надоело. Перспектива самим расстреливать беспомощных осман, наоборот, понравилась. Любопытно, но идею шверта они восприняли легко и, на словах, конечно, оценили. Как и идею расширения парусного вооружения стругов и чаек. В отличие от строителей стругов, объявивших эту его идею дуростью несусветной. Их не устраивало некоторое утяжеление судна при такой переделке, и увеличение осадки. «Не отходя от кассы» он тут же договорился с несколькими казаками о паевом строительстве струга с укладываемой, в случае необходимости, мачтой и опускаемом на шверте килем. Хотя, в этом случае, Аркадий не был уверен, что новое судно можно назвать стругом. Да и правомерно ли именовать килем опускаемую на глубину деталь корпуса? Помимо нескольких путешествий на яхтах по водохранилищу, его морская эрудиция опиралась на романы Сабатини, Горелик и цикл «Грон» Злотникова. Плюс, конечно же, комменты к разнообразным альтернативкам. Самая «морская» из них, «Варяг», к сожалению, ничем здесь помочь не могла. Не тот технологический уровень.

Рассказ о строящихся в Корее броненосцах воспринимался с нескрываемым скепсисом. Обвинять во вранье двух колдунов, да ещё, при этом здоровенных амбалов, опасались. Но и доверием от их вопросов о таком чуде и не пахло.

«Ничего, посмотрят на кораблики со швертом, поудивляются невиданной скорости лодок-тримаранов, оценят ласты и скоростное подводное плавание с ними, глядишь, уже сами начнут расспрашивать о неуязвимых для врагов дубовых броненосцах. Терпение и труд… кстати, очень неплохо было бы завезти сейчас сюда, на Дон, побольше немцев. Там сейчас полная жопа, согласятся поехать куда угодно, лишь бы смыться от тридцатилетней войны. Отношение к немцам здесь вполне приличное, вон один, так и в обсуждении планов по взятию Азова участвовал. Надо будет с ним поговорить обязательно».

С шедшего первым струга раздался какой-то вопль, Аркадий не расслышал его смысла, но сидевший рядом Васюринский разъяснил.

— Турок заметили. Навстречу идут, значит им от нас не уйти. Хотя… от нас здесь никто уйти не может.

Иван, как и остальные, тут же занялся разматыванием казённых частей своих ружей, выниманием пробок из стволов. Другие казаки занялись тем же, кто не был приставлен к гаковницам, те, естественно, принялись их заряжать. Взялся за своё единственное, пока, ружьё и Аркадий. Считавший себя неплохим стрелком, он из этого раритета стабильно хорошо стрелять, ещё не научился. Недавняя попытка приделать к нему прицел и мушку с треском провалилась. С ходу сделать их правильно не получилось, а на серьёзную доводку нужно время. Которого по-прежнему дико не хватает. Да и какая прицельность может быть у гладкоствольного оружия?

«Дура чёртова! Тяжеленная и бестолковая! Фузея-из-музея. Ею ворога изничтожить можно только путём ударения этим антиквариатом его по голове. Никакой шлем не спасёт. Если она его не проломит, так голову в плечи вобьёт».

Впрочем, не смотря на мысленное критиканство, руки попаданца споро готовили мушкет к стрельбе. Свои пистолет-пулемёты он в море не взял, а ТТ висел у него под мышкой в собственноручно изготовленной кобуре для самого крайнего случая. При долговременном отсутствии возможности пополнить запас патронов, приходилось обходиться местными изделиями. Как бы руки не тянулись к чему-то более совершенному.

Турецких галер (сами они свои суда по-другому называли, но не будем излишне усложнять сущности), было пять. Что давало, при семнадцати стругах, минимальное преимущество в числе бойцов казакам. При значительном доминировании осман в артиллерии. Турки шли против ветра, с усталыми от долгой дороги гребцами, струги, как и чайки, существенно превосходили их в скорости и манёвренности. Уйти от турок казаки могли легко. Но, спрашивается, зачем они тогда в море выходили? Бой же, при таком соотношении сил, обещал быть кровавым и непредсказуемым. Янычары стрелять и рубиться умели не хуже казаков.

Передовой струг несколько замедлился, позволяя другим кораблям подтянуться и стать в более плотную группу. То же самое сделали и османы. Впрочем, никакого линейного боя, как в последующих веках, в данном случае быть не могло. Не та артиллерия на судах была, даже на турецких. Правда для утопления струга и среднего ядра могло хватить. Нижняя палуба, пригодная для расположения тяжёлых пушек, у осман была занята гребцами-рабами. На струги же ничего существенного поставить нельзя по определению.

Казаки неоднократно выигрывали подобные сражения, но на сей раз, турецкий адмирал имел основания надеяться, что хотя бы часть его судов прорвётся в Азов. На палубах было больше чем обычно янычар, часть из них добиралась на пополнение азовского гарнизона. Он позволил себе улыбнуться в свои роскошные усы, надеясь вскоре праздновать победу над злейшими врагами правоверных. Возможно, в привычном бою галер со стругами произошло бы именно то, на что он рассчитывал.

При лобовом сближении эскадр огонь по казачьим судам могли вести только две небольших носовых пушечки передовой галеры, в струги так попасть и не сумевшие. В ответ, на что казаки шмальнули из нескольких гаковниц. Раза три попали, только галере их ядрышки — что слону дробина. Капудан-паша каравана вынужден был воздержаться от разворота к приближавшимся врагам бортом. Это сбило бы его корабли в кучу, да и эффективность стрельбы при боковой качке была сомнительна. Приходилось рассчитывать только на абордаж. Он не сомневался, что проклятые гяуры полезут на захват судов правоверных, не подозревая о числе воинов аллаха на них. Появлялся прекрасный шанс взять полон прямо в море и отомстить за сожжённые и разграбленные османские города. Верховный капудан-паша в Стамбуле, не мог не отметить бы человека, привёзшего для публичной казни много врагов. Однако использовать свой козырь он не смог.

С уже близко подошедшего к османскому флагману струга взлетело нечто ужасное. Взлетело и направилось на деятельно готовившихся к рукопашной турок. Конечно, если бы у моряков и янычар было время, они бы познали ракету, а немного погодя и, точно такую же, вторую, что, в общем, безвредно для судна перелетели через турецкий корабль. Но в боях побеждают, обычно, именно те, кому времени хватает без всяких если.

Безвредно для судна не всегда — безвредно для экипажа. Рёв, вой, свист, раздававшиеся с летевшего на них объекта, для храбрых воинов и моряков прозвучали совершенно инфернально, потусторонне. Не бывает в природе таких звуков. Звуков, от которых кто-то умирал, кто-то, от боли в сдавленной, будто тисками голове, бросался в море. Большинство просто застыли от боли и страха.

Однако казаки, уже слышавшие подобную какафонию, движения не прекратили. Поэтому, когда османские воины начали приходить в себя, на их кораблях, сначала флагманском, затем остальных, уже вовсю хозяйничали казаки. Бой как таковой османам удалось дать только на последней галере, ракеты на которую запустили издали, да ещё не очень точно. Там шок был куда меньше и короче, а казаков встретили пушечный залп, правда всего один, и отчаянное сопротивление многочисленного экипажа. Те три струга, которые поначалу на неё набросились, вряд ли бы смогли добиться победы самостоятельно. Но к начавшим проигрывать абордаж казакам немедленно подошли на помощь ещё несколько стругов. С потерями много большими, чем на всех остальных османских кораблях вместе, сопротивление турок подавили, всех защитников этой галеры беспощадно вырезали. Нельзя не отметить, что на остальных кораблях было захвачено как никогда много пленников. Что не могло не радовать, угольные и железные копи нуждались в рабочих руках.

Аркадий принял активное участие в бою, но на борт вражеской галеры вступил только после её захвата. По его же предложению, пять стругов изначально заняли положение вблизи каждой из галер и весь бой её обстреливали из гаковниц и ружей. Вплоть до захвата вражеского судна собратьями с других стругов. Вынужденные реагировать на вторжение абордажников, не сумевшие прийти в себя после адской какафонии, османы почти не отстреливались, давая возможность, в четырёх случаях из пяти, вести отстрел всех приходящих в себя. В результате чего большинство янычар очухалось уже в плену.

Пятый из «стрелковых» стругов получил сполна за все остальные четыре. Именно по нему дала залп галера, выбив пятую часть бывших в нём казаков и вынудив немедленно присоединяться к абордажу. Пока их струг не потонул. Успели, кстати, с большим трудом. Тростник, валом огораживавший борта, не сразу рассыпался и удержал наплаву полностью заполненный водой корабль.

Аркадий весь бой заряжал ружья для более метких стрелков. Врываться на вражескую галеру, когда там были ещё боеспособные янычары, для него было бы самоубийством. Клинком он владел ОЧЕНЬ условно. Его уже начали усиленно натаскивать бывший янычар и польский шляхтич, обучавшийся фехтованию в Венгрии и Италии, но до возможности защитить себя в бою холодным оружием ему было ещё очень далеко.

Бой показал высокую эффективность правильно применённой ракеты и бесполезность запущенной не вовремя. Что было решено донести до всех, кто в дальнейшем будет их использовать. Аркадий пообещал, что вскоре, к концу года, будет у казаков и куда более грозное, реально поражающее оружие. Да такое, какого ни у кого нет.

Помимо трофеев, казаки не скрывали своей гордости за освобождение множества пленников. Ведь на вёслах галер сидели пленники-христиане. Попаданец также испытывал чистые, незамутнённые радость и гордость, пока не увидел тяжело кашляющего, явно больного пленника.

«Туберкулёзник! Ёпрст! Нам здесь только эпидемии туберкулёза не хватает. Особенно если учесть, что люди постоянно перемерзают и плохо питаются».

Он подошёл к Ивану и, показав на больного, спросил: — Ты знаешь, чем он болен? Тот, посмотрев на указанного ему человека, посмурнел.

— Да, знаю. Не жилец он на белом свете.

— А то, что болезнь эта заразная и особенно хорошо цепляется к слабым, больным, раненным, недоедающим, знаешь?

— Догадывался. Только что здесь поделаешь? Не топить же их в море. Они то в своей болезни не виноваты.

— Не виноваты, согласен. Только и заражать наших, еще, слава богу, здоровых, тоже не годится. И они ведь не виноваты.

— Что ты предлагаешь?

— Собрать всех таких больных в одном месте. Сухом, тёплом, кормить их, по мере возможности хорошо. И агитировать… ну…то есть…уговаривать их отомстить за их мучения и погубленное здоровье. Не постесняться и внушить им такую идею. А при штурме Азова, напоить чем-нибудь укрепляющим и бросить в самое опасное место.

— На убой?

— Да! Если хочешь, на убой. Им всё равно не жить, так они хоть наших больных другими болезнями или сильно недоедавших, с собой на тот свет не прихватят. Вылечить то мы всё равно их не можем. Или, характерники могут?

На этот вопрос Иван ответил не сразу. Долго смотрел на то и дело заходящегося в тяжёлом приступе кашля человека, явно счастливого своим освобождением. Вздохнул.

— Нет, не умеем мы лечить чахотку. А в вашем времени умеют?

— Да, умеют. Но только все равно, всех вылечить не удаётся, очень уж болезнь тяжёлая. Главная беда при её лечении то, что сам больной должен многое делать. А много другого, например, пьянствовать, ни в коем случае нельзя.

— Ишь, ты! Что, в самом деле, нельзя и в рот брать?

— Да, причём целый год. Но ты не ответил на мой вопрос.

— Ладно. Поговорю с атаманами, характерниками. Думаю, послушаем мы твоего совета. Хоть это, как-то… не по-людски.

— А, по-моему, как раз по-людски. Нельзя позволять уже мёртвым затаскивать с собой в могилы живых. Имей ввиду, что посуду после таких больных от заразы не отмоешь. Лучше выбросить. Или, долго-долго кипятить. С полдня, по-крайней мере.

Иван спор продолжать не стал, позже все рекомендации выполнил, но видно было, что полностью Аркадий его не убедил.

Приятным добавлением к победе для Аркадия лично стала добыча, что ему с захваченных кораблей причиталась. Среди турок оказалось несколько рослых янычар и один ага. Что существенно расширило его гардероб, а небольшая толика денег помогла разнообразить стол, избавив от ежедневного кошмара саломахи или щербы на суше. В морском походе, как выяснилось, казаки не брали с собой воды, а употребляли для восполнения влаги в организме именно доставшие Аркадия саломаху и щербу.

 

Политика, она и в XVII веке…

Черкасск, … 7146 года от с.м

Гонец появился на правом берегу Дона под ужин. Выкликнул с острова лодочника, переправившись, вытер насухо лошадей, переплывших реку вплавь вслед за лодкой, и направился к хате, где поселился Васюринский. Аркадий знал об ожидании гонца с Сечи. Случайно заметив его в связи с экспериментами по изготовлению гранат, двинулся за ним. Что-то ему подсказывало, что привёз гонец очень важное сообщение.

Хотя шёл Аркадий в нескольких десятках метрах сзади гонца, судя по мрачной роже Ивана, свою весть он ему выложить уже успел. Аркадий подошёл вплотную к другу и спросил вполголоса, хотя никого постороннего, кроме вымотанного вусмерть гонца, вокруг не было.

— Что случилось?

— Павлюк отказался отменять восстание.

— Совсем, или оговаривает как-то возможность отмены?

— Можно сказать, совсем. Я так понял из цидулы Трясилы. Подробнее расспрошу гонца после ужина. Пока все характерники, что сюда съехались, соберутся, он успеет поесть и немного передохнуть.

Прочитанное для совета характерников (в который, единогласно был включён и Аркадий) письмо Федоровича и рассказ гонца нового для попаданца не принесли. Было ясно, что долго лелеявший план большого восстания против панов Бут, отказываться от мечты не собирается. Все попытки объяснить ему обречённость его затеи, её вредность, наталкивались на стену непонимания. Не верил гетман посланцам, своим расчетам и надеждам доверял больше, чем предупреждениям и уговорам.

С добрый час совещание толклось на одном месте. Никто не хотел сказать вслух то, о чём надо было говорить. Что бы спасти тысячи повстанцев, которые напрасно погибнут в обречённом на поражение восстание, надо уничтожить гетмана. Попаданец считал, что ему, для войска запорожского всё ещё своего условно, такие вещи формулировать не по чину. Другие, вероятно, каждый по своей причине, тоже произнести роковой приговор не желали.

Нашёл выход всё-таки Аркадий. Вспомнил об обычае русской армии начинать обговаривание решения с младшего из присутствующих. И, рассказав об этом вкратце, предложил использовать его сейчас. Все, младшие Сирко и Богун неохотно, согласились.

Приговор все, без исключения, вынесли один. Смерть. А вот как её оформить, чтоб не расколоть окончательно и без того расколотое казачество Малороссии, думали и говорили полночи. Устраивать переворот было затруднительно. Войско только что вернулось из Крыма, из победного, совместно с крымским ханом похода против буджакских татар. Авторитет у Бута (Павлюка) был высок как никогда до этого. То, к чему он призывал, отвечало чаяниям большинства казаков.

Устраивать кампанию по разоблачению его ошибок и преступлений, пусть даже выдуманных? Так на это необходимо много времени, а восстание уже вот-вот начнётся.

Пристрелить его? Но он всё время окружён верными сторонниками, стреляющего поймают и ниточки потянутся к организаторам убийства.

В конце концов, решили кошевого отравить, одновременно распустив слухи об иезуитском следе этого преступления. Учитывая их репутацию, в такое было легко поверить. Отравы гетман тоже опасался, но своему, проверенному в борьбе с панами и татарами, такое провернуть было можно. Васюринский и ещё два характерника возражали против уж очень «иезуитского» способа убийства. Но эти возражения были отвергнуты большинством. Как и предложение Васюринского вызвать гетмана на дуэль. Большинство над этим примером лыцарства откровенно посмеялось.

Исполнителем решено было попросить стать, к величайшему удивлению Аркадия, самого Богдана Хмельницкого, на совещании не присутствовавшего.

— Он же, вроде бы, шляхтич? А тайное убийство…

— Среди иезуитов шляхты, в том числе самого высокого полёта, полным-полно. Когда надо или припрёт, и они умеют забывать про шляхетскую честь.

— Не все! — возмутился Васюринский ответу Жучилы, поражённого недавними испытаниями не так уж сильно и уже успевшего прийти в себя.

— Да никто и не говорит, что все. Но большинство, уж точно.

— А вы уверены, что он согласится? Я ведь ему нарассказывал, каким великим он стал в последствии.

— Уверен. В конце концов, он и сейчас, ОСОБЕННО после твоих рассказов, хочет гетманом стать. И мешающего ему Бута уберёт без сомнений. Или он в историю как особенно совестливый вошёл?

— Чего нет, того нет. Много чего стыдного за ним числится.

— Значит, будем за ним внимательней поглядывать.

Под конец совещания вкратце обговорили крымский вопрос. Посланец к хану, его родственник по материнской линии, пока вестей не слал. Но надежда, что Инайет поверит посланцу, была. Кстати, хану было сообщено, что именно ему приписано зверское убийство всего посольства Султана в Москву. Оставалось надеяться, что ни в какой Стамбул после этого он не поедет, будет с удвоенной энергией воевать с Кантемиром, верным, на данный момент Стамбулу.

Тщательно обговорили предложение Аркадия об организации в областях под владычеством Польши и Литвы грабительских шаек маскирующихся под панские отряды. Налёты и грабежи, что в Малой, что в Великой Руси, были широко распространённым явлением. В Польше были выродки бравировавшие судебными приговорами против себя. Один даже одежду ими себе подшил. Некоторое увеличение такого явления никого особо не обеспокоит. Но поначалу надо было наладить разведку. Чем и поручили заняться характернику Свитке. Который и без того ведал сбором сведений с лирников, шатавшихся по всей Малороссии. Намеченные планы по строительству промышленности требовали денег, несколько удачных грабежей могли здорово пополнить пустую казну на это благородное дело.

С призывом к немцам и чехам переселяться на свободные земли, было решено погодить. Всё же обеспечить безопасность переселенцев в данный момент было затруднительно. Однако за неведомой всем, кроме Аркадия картошкой и мастерами-плавильщиками и кузнецами постановили послать немедленно. В самом конце мероприятия Аркадий вспомнил возвращение из морского похода.

— Ещё одно важное дело есть. Как только мы вернулись из похода в море, в нём разразился сильнейший шторм. Застань он нас на волнах, не все смогли вернуться. Можно сказать, вернулись целыми случайно.

— Ну и что? — удивился Васюринский. — Дело обычное, когда везёт, а когда и не очень. Всё в руках Господа, он один определяет, быть ли шторму, доброму попутному ветру, или ещё чему.

Аркадий невольно почесал зудящую, от растущей бороды, челюсть. Увидев, ЧЕМ И КАК бреются запорожцы, он решительно и бесповоротно выбрал имидж донского казака.

— Определяет, конечно, погоду Бог. Однако, вы все не могли не слышать о том, что некоторые люди способны предугадывать погоду на день или два. Если мы найдём таких людей, поселим их в портах, Азове, Темрюке, Тамани, наладим, с помощью голубиной почты, сообщение между ними, то наше благополучие в море будет зависеть уже не только от одного бога.

— А от кого ж ещё? От дьявола, что ли?

— Нет, не от дьявола. От себя, от своей головы, кою господь бог нам даровал, что бы мы ею пользовались для размышлений, а не только для ношения шапки.

Идея метеобюро вызвала у характерников живейший положительный отклик. Были и сомневающиеся, ведь господь осудил гадания разные, однако их успокоили и уговорили. Поручили новое дело Жучиле, не раз жаловавшегося на ноющие к перемене погоды раны.

 

Дела прогрессорские

Черкасск, … 7146 года от с.м

Взбодрившись на море, прибыв на сушу Аркадий занялся продолжением введения новшеств в жизнь. Первым делом ему захотелось внедрить маскирующую окраску на струги. Казаки обожали появляться перед противником неожиданно, поэтому эта его идея встретила полное понимание и поддержку. Словесные.

Во-первых, вся верхушка казачества, не только донцы, но и прибывшие на Дон запорожцы, были заняты подготовкой похода на Азов. Табор должен был тронуться на днях, а то и дело, как всегда, вылазили разные нехватки и ошибки в прежних расчетах.

Во-вторых, никто не знал какой конкретно краской необходимо красить паруса стругов. Сами низкосидящие корпуса кораблей в окраске вряд ли нуждались. Увидеть их можно было совсем уж с малого расстояния. Хотя на обширное обрамление из тростника маскирующие пятна нанести стоило бы.

В-третьих, производства красок на Дону не было вообще. Как, впрочем, и всех остальных производств. Следовательно, их предстояло организовать, что не имевшего опыта строительства промышленных предприятий Аркадия не радовало. Уж если совсем честно, приводило в отчаянье. Когда он начинал прикидывать, сколько и чего надо сделать, чтоб у нарождающейся державы появился, хотя бы слабенький шансик на выживание, ему плохо делалось. Отчаянье захватывало его, нарушало сон, лишало сил. Если бы не поддержка Васюринского, которого с всё большим основанием можно было назвать его другом, он бы бросил всё к чертям и запил. Благо спиртное, не смотря на голод, на Дону было.

Но, «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Интенсивный труд на благо, чего уж там, человечества помогал выбросить мрачные мысли из головы, переплавить отчаянье в дополнительный стимул к работе.

О существовании Мазилы, бывшего монаха-иконописца, он узнал на второй день поисков знатоков красок. А нашёл его на третий. Не высокий по меркам попаданца, массивный, с частой проседью в густой, окладистой бороде, мрачным взглядом тёмно-карих глаз, Мазила не производил впечатления интеллигента. Даже средневекового. А вот на борту струга атакующего купеческое судно наверняка смотрелся органично.

На контакт Мазила шёл крайне неохотно. О причинах смены профессии говорить отказался совсем. К предложениям Аркадия поначалу отнёсся с обескураживающим безразличием. Не интересны ему были планы по маскировке казацкого флота. У попаданца сложилось впечатление, что, слушая его, казак думает о чём-то своём, скорее всего, очень не весёлом. В прежней своей жизни Аркадий не задумываясь, бросил бы эту затею и легко переключился на другое дело. Но, вспоминая слова одного великого, хоть и крайне чёрного политика, не было у попаданца других знатоков красок.

Несколько часов Аркадий пытался найти ключик к душе Мазилы, кстати, своего крестильного имени, как и монашеского, казак Аркадию не торопился называть. Попаданец, всерьёз озаботившийся сделать струги менее видимыми на море, не отступал. Затрагивал в разговоре разные темы, пытался найти хоть какие-то струнки в душе собеседника, чтоб уговорить его вспомнить старое, производство красок. И, в конце концов, нашёл. Мазила согласился заняться богоугодным делом. Именно такой аспект, прикрытие православных воинов от взглядов иноверных врагов, убедил Мазилу взяться за производство красок.

Они обговорили, какие конкретно цвета нужны для окраски парусов. Мазила быстро понял, зачем нужны пятна на них, но по поводу оттенков возник спор. Решили покрасить несколько стругов в разные оттенки серо-синего, с разными по величине пятнами. Оплату работ по добыче необходимых для производства красок ингредиентов обязался сделать, из трофеев добытых на разгроме турецкого посольства, Васюринский. Позже предполагалось брать за окраску парусов и судов деньги.

Переложив хоть одно важное дело на чужие плечи, Аркадий занялся доводкой до ума деревянных кирас. Он уже несколько раз собирался бросить это дело, в которое кроме него мало кто верил, но появившееся у него упрямство не позволяло попаданцу не завершать начатое. Тем более, этих кирас произвели уже несколько десятков. Точнее, в большинстве полукирас, прикрывающих только спереди. Но некоторые казаки посчитали необходимым сделать себе полные кирасы. С окраской их по идее превращения в подобие чертей, до присоединения к делу Мазилы не ладилось. Но с его помощью удалось сделать несколько ярко выкрашенных чертячьих банд. Оставалось сожалеть, что деревянный шлемы, делавшие своих носителей совершенно не похожими на людей (для обитателей семнадцатого века), от удара ятаганом или выстрела пистоля защитить никак не могли.

Производство гранат, по эстетике не ахти каких привлекательных, а по убойному действию, откровенно слабоватых, продолжалось уже без участия Аркадия. И, проведя несколько испытаний, старшина решила, что эти гранаты неплохая выдумка.

Привезли Аркадию и уголь, о котором он рассказывал на совете атаманов. Из двух разных мест. Интересовались, можно ли с его помощью плавить железо?

Попаданец уголь посмотрел. Ну, чёрный. В одном мешке более крупные и блестящие куски, в другом — мелкие и без блеска, просто чёрные. Пришлось повторять рассказ о крекинге, превращении угля, да не всякого, в кокс. Наподобие превращения дерева в древесный уголь. Впрочем, показ горения угля произвёл впечатление на казаков. Как и рассказы о гневе господнем за вырубку лесов, необходимости их посадок на месте вырубок. Решено было немедленно создавать запасы угля в донских станицах для отопления их зимой. Лес и на струги мог пригодиться. А искать, какой уголь подходит для получения железа, он предложил кузнецам.

Запорожские кузнецы порадовали его вестью, что одно месторождение железной руды их подмастерья уже нашли. Попытка извлечь из руды железо удалась, но тащить руду через неспокойные степи не стали. Оставалось ждать, когда прибудут шведские специалисты для налаживания массовой выплавки чугуна. Но раньше конца года это вряд ли могло произойти.

Можно было констатировать, что колесо истории вильнуло в сторону от того, что было в мире Аркадия. Оставалось постараться, чтобы оно не вернулось в старую колею.

 

Все дороги открыты, да не все проходимы

Азовское море, (дату по исламскому календарю уточнить)

Размерено, неспешно бухал барабан, отмерявший ритм гребли. До цели путешествия, оставалось идти недалеко, всем хотелось попасть в Азов побыстрей, но весь путь от Стамбула пришлось идти на вёслах, против ветра. Рабы устали, могли не выдержать ускорения. Есть ли в Азове новая добыча, неизвестно. Для больших набегов не сезон, вполне могло и не быть. Тогда замена выброшенных на корм рыбам, обошлась бы очень дорого. Да и купцы, шедшие в караване, имели мало вёсел, им ускорение было не по силам. Приходилось идти со скоростью удобной им. Злить человека имеющего доступ к уху Великого визиря или валиде-ханум, крайне неразумно, а среди купцов каравана таких было несколько.

Нельзя сказать, что сильный, порывистый, холодный ветер, злой как казаки, с земли которых он дул, выжимал слёзы даже у суровых моряков боевой галеры. Все, кому это позволено, давно от него спрятались, но капитану флагмана, капудан-паше каравана, при подходе к этим негостеприимным берегам убегать от ветра в собственную каюту не приходились. Уж очень неспокойные, совсем не из-за штормов, воды здесь были. К тому же, ветер поднял невысокую, но очень крутую зыбь, тоже проклятье этих мест. От тряски, зачастую, начинало тошнить и бывалых моряков, а, как ему недавно доложили, вода в трюм стала просачиваться с удвоенной силой.

С неба, затянутого пеленой, по которой бродили стада подозрительно тёмных туч, сыпануло мелким, но всё равно противным дождём. Якобы, рассматривая идущие за его кораблём суда, капитан давно смотрел назад, посему этот дождевой залп его не очень обеспокоил. Смотреть вперёд, во взбаламученную морскую даль он уже не мог. От проклятого северо-восточного ветра начинали течь из носа сопли, сильнее, чем вода из щелей в трюме.

Азиз Карачун, капитан флагмана и, по совместительству, капудан-паша каравана, присмотрелся к движению вёсел своей галеры.

«А ведь проклятые гяуры хитрят и гребут вполсилы. Надо взгреть боцмана, куда он смотрит?»

Однако выполнить своё намерение и обрушить праведный гнев на боцмана, с передачей его в десятикратном размере нерадивым рабам, он не успел.

— Казаки! — раздался истошный вопль вперёдсмотрящего. Азиз поспешно стал осматривать горизонт. Стругов полных шайтановых выродков выглядеть не удалось, хотя на зрение, хвала Аллаху, ему жаловаться не приходилось. Азиз уже открыл, было, рот, чтобы обрушится на вперёдсмотрящего, иблисово отродье, склонное к употреблению гашиша, но, в последний момент, удержался. Уловил краем глаза непонятное пятно на море. Приглядевшись, понял, что это казачий струг. Не один, причём. И были они, казаки, много ближе горизонта. Пожалуй, на предельной дальности выстрела из доброго турецкого лука. Из-за невиданной раскраски корпусов и парусов в серо-синий цвет, с более тёмными пятнами, разбросанными беспорядочно, вперёдсмотрящий прозевал и обнаружил их слишком поздно. Раскрашенные в цвет моря, пятнистые словно леопарды, корабли казаков терялись на фоне моря.

Азиз скомандовал подготовку к бою. С «купцами» в караване от казаков не уйти, а на изготовку к бою времени хватало.

«Да и галерам от казачьих лодок не уйти. Нет в этом море судов более быстрых, чем у этих разбойников. Но у галер есть хороший шанс отбиться. Удастся ли при этом защитить купцов — большой вопрос. А вперёдсмотрящего, всё равно, надо будет хорошенько выпороть. Если уцелеем оба».

От души прокляв гяуров, не иначе, как с помощью морского шайтана, измысливших очередную пакость против правоверных, капитан приказ сигналить на другие суда, чтоб подтянулись. У отдельного купца не было и призрачных шансов уйти или отбиться. Оставалось надеяться на преимущество галер в артиллерии и милость Аллаха.

Однако, как известно, аллах бывает не только милосердным, но и беспощадным. Бой с самого начала пошёл по планам казачьего предводителя. Перестроиться турки не успели, хотя струги шедшие впереди не атаковали турецкого флагмана, а проскочили дальше. Нетрудно было догадаться, что сделали они это не из страха, а желая атаковать все корабли врага одновременно. Как только османская артиллерия начала пристрелку, как казаки развернулись и большой скоростью пошли на сближение, сбивая прицел.

Азиз прикидывал, скольким его кораблям удастся прорваться к Азову, казачьих судёнышек было, на его взгляд, недостаточно, для уничтожения всего каравана. Но тут казаки преподнесли очередную дьявольскую неожиданность. Выстрелили по османским судам ракетами. Но не обычными своими шутихами, а воистину шайтановыми подарками. Если старые казачьи ракеты неприятно выли, но были не очень опасны, то новые повергли в прострацию весь караван правоверных.

Новые ракеты, не иначе, как полученные казаками из арсеналов самого отца лжи, испускали несравненно больше, чем старые, чёрного дыма, но главное, они звучали. И ничем, как звуками из ада эти свист, визг, вой, гул и ещё Аллах знает какие звуки, назвать было нельзя. От них останавливалось сердце, паралич охватывал все члены, неимоверный ужас леденил всё тело. Пушкари с галер дали дружный залп, ни единым ядром не поразив увёртливые кораблики. Провинившийся боцман упал на палубу и забился в припадке падучей болезни. Хотя никогда у него ранее ничего похожего не было. Несколько матросов и янычар выбросились в море, вопреки строжайшему запрету в Коране на самоубийство. У некоторых матросов перед глазами капитана намокли и наполнились штаны. Да и мочевой пузырь самого Азиза потребовал немедленного опорожнения. С немалым усилием он не допустил такого постыдного непотребства. Но, на некоторое время он забыл обо всём, кроме этого ужаса и давления в мочевом пузыре. Кстати, не все струги пошли на абордаж. Часть пристроилась напротив галер, и казаки с этих стругов начали выбивать всех начальственных или быстро приходящих в себя людей. Делая, таким образом, проблематичной даже попытку сопротивления.

Капитанами боевых галер в османском флоте, большей частью, становились храбрые люди. Даже после звуковой обработки, вгоняющей в состояние паники или ступора ВСЕХ, он очнулся довольно скоро. Но недостаточно быстро, чтоб предотвратить захват своей галеры.

Когда Азиз смог оглядеться, он увидел, что на палубу его корабля лезут шайтановы дети. Нет, это не иносказательное определение казаков. Галеру захватывали существа, лишь отдалённо напоминающие людей. Похожими на человечьи, у них были только руки. Тела прикрывали панцири, наподобие рачьих, с горбами на спине, головы были вдвое длиннее человечьих, с огромными змеиными глазами на макушке, ноги смотрелись как более толстые и других пропорций. Передвигались по палубе, впрочем, эти шайтаны весьма ловко и привычно.

Азиз преодолел оцепенение и выстрелил из пистоля прямо между страшных буркал ближайшего шайтана. Тот только покачнулся и выстрелил в ответ. Пробив пулей сердце капитана. Кроме него смогли оказать сопротивление всего пятеро. Трое стреляли, что обошлось штурмующим в одного раненного, двое янычар бросились на выходцев из ада с ятаганами и были застрелены. Освободив часть пленных от верхней одежды, всех мусульман зарубили и сбросили в море. Казакам и ранее случалось захватывать вражеские суда, но с такими мизерными потерями — никогда.

Задумка Аркадия дала прекрасные результаты. Люди семнадцатого века, действительно оказались подвержены суевериям в ещё большей степени, чем в веке двадцать первом. Настолько, что не прошли, фактически, боевого испытания деревянные полукирасы чертячьего спецназа. Попыток прорубить их в этом бою, зарегистрировано не было. Удлинённые вдвое «головы», с огромными «змеиными» глазами, провоцировали стрелять именно в глаза, или между глаз. Где ничего не было, смотрели казаки через утрированно огромные пасти. Горбы сзади были надутыми кожаными бурдюками, гарантировавшими дополнительную плавучесть в случае падения в воду. Всё было покрашено яркой краской. В связи с дефицитом, разной на разных стругах. Пугаться их турки пугались, но у тех, кто успевал очухаться, возможности подобраться к казаку на расстояние удара ятаганом не было. Их расстреливали.

Маскарад был на уровне детсадовских утренников, будь у янычар хоть немного времени, они легко во всё бы разобрались. Но времени то после залпа ракет у них не было.

Права оказалась Лена Горелик и отношении испачканных штанов. Звуковая атака штука страшная, действующая на всех, вне зависимости от личной храбрости. У казаков быстро возникла традиция, идти на запуск с пустым кишечником и сливать перед запуском ракет. Аркадию же пришлось провести серьёзное внушение Срачкоробу, чтоб он прекратил эксперименты с новыми трубками на ракетах. Он вспомнил статью в «Технике молодёжи» о трубках, способных убивать инфразвуком. А слушали ракеты первыми, в любом случае, те, кто их запускал. Вроде бы, до инфразвукового спектра вой не опускался, но чем чёрт не шутит, когда бог спит?

Очистить Азовское море от вражеских судов, блокировать Азов с моря удалось, практически, без потерь. Более того, после обработки характерниками, большинство освобождённых галерников вызвалось участвовать в штурме Азова. К людоловам и работорговцам у них накопились некоторые претензии. Из туберкулёзников, в те времена обречённых на скорую смерть, создали отряд прорыва, разбавив его серьёзно проштрафившимися казаками. Шансов уцелеть у его членов было немного, чего объяснять настойчиво им не стали. Зато отомстить перед смертью, они могли полной мерой, пусть и не тем негодяям конкретно, которые украли у них свободу.

 

Дурные вести летят на крыльях…

Черкасск, … 7146 года от с.м

Вести из Сечи пришли в войско, выступившее в поход между Черкасском и Азовом, хоть разделяли их всего пятьдесят вёрст. Гонец сообщил о скоротечной, но очень мучительной смерти кошевого гетмана Бута (Павлюка). По единодушному мнению всех видевших эту смерть и знавших гетмана она была вызвана ядом. Крепкий, ещё не старый мужчина, Павлюк до рокового дня ничем не болел. Учитывая, что кончина Кошевого случилась как раз в момент подготовки им восстания против польских панов и проводимого ими окатоличевания Малороссии, легко было догадаться, кто совершил это страшное преступление.

Второй гонец, на следующий день порадовал старшину и войско вестью, что вместо умершего новым кошевым избран Богдан Зиновий Хмельницкий, ещё недавно посещавший дружественный Сечи Дон. В ответ на требования запорожцев идти мстить проклятым отравителям-иезуитам, он, с помощью других уважаемых гетманов и полковников, уговорил казаков не делать этого.

Мол, гетмана отравил кто-то из своих, чужих-то к нему и на пушечный выстрел не подпускали. Значит, не раскрыв предателя, запорожское войско всё время будет находиться под опасностью нового предательства. Да и старшина получила верное известие, что Конецпольский уже подготовил большое войско для войны с казаками. Выступить против поляков сейчас, означало заведомо обречь себя на поражение.

Голота таким поворотом дела была крайне недовольна. У Хмельницкого возникли бы серьёзнейшие проблемы прямо сразу после избрания, если бы он не призвал всех желающих идти грабить приморские города Турции, которым султан оказать помощь не может, потому, как застрял в Персии.

«Пограбить? Всегда готовы!» — вот как можно охарактеризовать неизменное настроение этой части запорожского общества. Деньги у них не задерживались никогда, главным их принципом было: «Награбь и пропей побыстрее!». Предложение Хмельницкого они встретили с одобрением. Были, и немало, казаки, не желавшие размениваться на банальный грабёж, а жаждавшие отомстить проклятым ляхам и защитить веру отцовскую. С ними активно работали и вернувшиеся в Сечь характерники, умеющие уговаривать куренные, полковники и сотники. Большую часть уговорить удалось.

Несколько сот запорожцев, к сожалению, никакими аргументами пронять было невозможно. Они, осознав, что большинство действительно отправится на юг, ушли с Сечи на Левобережье, где, одно за одним, вспыхивали восстания крестьян, доведённых до отчаянья панами, кстати, совсем не польскими, евреями арендаторами, католическим и униатским клиром.

Послали агитаторов-лирников и по сёлам, призывать уходить на юг, где теперь для них землица недоступная панам есть. Но хлопы опыта преодоления застав не имели, так что в южные запорожские паланки добралось всего несколько тысяч человек. Слабо поддержанные запорожцами бунтовщики были выловлены и казнены уже к осени, много быстрее, чем в реальной истории. Каратели лютовали на всём Левобережье Днепра, измываясь над беззащитными селянами.

Когда Аркадий, предложивший этот финт ушами, узнал подробности издевательств, у него впервые в жизни заболело сердце. До этого не болевшее никогда. Умом он понимал, что в это время у казаков ещё не было сил быстро сломать панскую Польшу, а война на истощение для казаков была гарантированно проигрышна. Но эта политическая интрига оставила на его сердце рубец. Впрочем, это было позже, а пока он двигался, то пешком, то в телеге, на Азов вместе с войском.

Ехал в статусе военно-технического советника. То есть, так это никто не формулировал, но задания, выставленные ему советом атаманов, вполне вписывались в такое определение. На разборе первого морского похода, в котором он участвовал, Аркадий растёкся мыслью по древу о важности своевременного применения оружия, поставив примером слишком ранний запуск ракет против последней галеры и утопление из-за этого одного из стругов с большими потерями для казаков в людях.

Атаманы выслушали его внимательно, согласились с ним, но выводы сделали неожиданные. Ему и Васюринскому запретили участвовать в боях, кроме защиты собственной жизни. Как на море, так и на суше. Никаких морских походов, штурмов вражеских городов и рейдов по тылам противника.

Аркадий так и не понял, чья это была инициатива, но точно, не Васюринского. Бедолага выслушал этот запрет, как смертный приговор. Нет, куда менее спокойно, чем приговор к любому виду казни, Аркадий в этом не сомневался. Знаменитый куренной кричал, можно сказать, орал, возмущался, требовал немедленной отмены, грозился наплевать (и не только) на все приказы ему, казаку, сидеть в тылу. А какие он при этом взгляды на попаданца бросал… вспомнить страшно. Потом, начал жаловаться на судьбинушку, и, наверняка будет со стыдом вспоминать, умолял атаманов отменить это постановление. Но атаманы были непреклонны.

— Ваша жизнь слишком важна, чтобы ею рисковать! — сказал, как приговорил Татаринов.

— Ну, ладно, попаданец хренов, а я то причём! — продолжал кипятиться Иван.

— При том, что ты уже наловчился помогать ему вспоминать важные для нас вещи. Получится ли это у другого, Бог весть. Посему постановление для тебя обязательно. И, чтоб ты не вздумал баловаться, приняли мы это постановление по просьбе большинства характерников. Это именно они так решили, ну, а мы, поддержали. Храбрецов у нас и без вас хватает, а других таких людей нет, и не предвидится. Понял?

Совсем расстроившийся Иван, как показалось Аркадию, ничего не понял, переживая утрату возможности участвовать в боях. По наблюдениям попаданца Васюринский был адреналиновым наркоманом и, в придачу, действительно считал своими правом и обязанностью вести казаков своего куреня в бой. Сам Аркадий свей несостоявшейся славы героя, не жалел. Наоборот, обрадовался пониманию атаманами важности содержащихся в его собственной голове знаний.

Благо и финансовой необходимости ходить в набеги у него уже не было. Срачкороб уже наладил выпуск своих изделий, честно выплачивая попаданцу его долю за каждое проданное изделие. Учитывая огромную их популярность и высокую стоимость, только на доход от них Аркадий мог бы жить вполне безбедно. А ведь ему ещё перепадало кое-что и от производителей деревянных полукирас. Впереди маячили куда более солидные прибыли от рудников, копей и других изобретений, которые он намеревался вводить в жизнь. Тяги к личному участию в убийствах у него не было.

 

Города крепки не стенами

Азов, …(дату уточнить)

Тревожно было в Азове. Не только в халупках городской бедноты, традиционно склонной к панике, домах почтенных торговцев живым товаром, привычным к разнообразным напастям. Это-то было естественно, да и страх был там умеренный. Люди верили в несокрушимую мощь армии повелителя правоверных, знали, что гарнизон недавно увеличен в два раза, стены укреплены, запасы пополнены. Делегация самых уважаемых горожан и купцов из Стамбула, все сплошь — работорговцы, даже набрались наглости требовать от городских паши и сердара немедленных действий по разгону казаков. У них, видите ли, вся торговля стала, нет возможности выполнить заказы, в том числе, из дворца султана.

С каким бы удовольствием сердар Ибрагим-бек отдал их дома и дворы на разграбление своим янычарам! Но многие из пришедших, действительно поставляли товар Великому визирю, или, даже, во дворец повелителя. Приходилось извиняться, убеждать в опасности выхода войск в поле, заверять, что как только татары в большом числе явятся на помощь, казаков разгромят и отдадут всех уцелевших высокоуважаемым торговцам (чтоб вам лопнуть от жадности!).

Достопочтенные торговцы могли себе позволить забыть об итогах первой вылазки, а сердар не имел права это делать. Уж очень печально всё тогда обернулось для воинов османской империи. Вспоминать то ночное сражение сердар не любил, но оно само вспоминалось.

Глубокой ночью, в бесшумно отворившиеся ворота плотной колонной выбежали восемьсот янычар и, разделившись надвое, отправились к ближайшим землекопным работам. Организуя эту вылазку, сердар рассчитывал, что роющие свои окопы казаки, будут вооружены только лопатами, в худшем случае, саблями. Но янычары, практически одновременно, наткнулись на засады. Их в упор, чему и ночная темень не мешала, стали расстреливать картечью. Сумевшие уцелеть и вернуться утверждали, что прорвавшихся в рукопашный бой янычар кололи ружьями. Что уже ни в какие ворота не лезет. Начавших отступление правоверных у ворот ожидала ещё одна засада, стрелявшая не менее убойно. Отступление превратилось в паническое бегство, большинство сражённых и раненых у ворот имели раны в спину.

Расстреливаемые янычары, давя друг друга, пытались протиснуться в ворота к безопасности, когда казаки врубились в толпу сзади. Сердар, организовывавший вылазку и оставшийся ждать её результатов у ворот, приказал закрыть их, обрекая всех не успевших вернуться на смерть. Нескольких, впрочем, подняли на верёвках на стену их товарищи вдалеке от ворот. Но, не закрой Ибрагим-бек тогда ворота, казаки ворвались в город на плечах отступавших. На всё воля Аллаха, только он отмеривает длину жизни для всех людей.

Вылазку, естественно, объявили великой победой. Потери врага исчислили в тысячи. Проведённая, с вернувшимися воинами воспитательная работа, дала результаты. Они сами предпочли числиться победителями, сразившими, каждый, не менее десятка врагов. Панических слухов тогда избежать удалось, но воины в крепости всё отчётливее стали понимать сложность положения осаждённого города.

Не добавляла оптимизма морская блокада, в которую, вероятно, попал Азов. Ни одного прибывшего из метрополии судна за две недели. Других причин, как перехват их казаками в море, сердар не видел. Если вспомнить, что Крымский хан Инайет Гирей, в последнее время игнорирует приказы из Стамбула, следовательно, приход его войск на помощь весьма сомнителен, то складывалась совсем печальная картина. Оставалось полагаться на милость Аллаха, потому как никто другой помогать осаждённому городу не спешил.

Поэтому тревога прочно поселилась в сердцах главных защитников Азова и его руководителях. Невиданные, да и неслыханные никем в Азове змеистые окопы с трёх сторон подобрались к защитным рвам. То есть в любой момент казаки, как шайтаны из коробки, могли выскочить из земли прямо возле рвов. Которые в местах подхода этих иблисовых измышлений, уже не были серьёзным препятствием. В последние две ночи пленные османы, умолявшие не стрелять в них, завалили рвы вязанками мокрого, обмазанного глиной хвороста. Янычары, естественно, стреляли, бросали горшки с порохом, сами, то и дело, поражаемые выстрелами казаков. Рвы же забрасывались, частично из подземных подкопов, потому под выстрелы попадали только мусульмане. Многих из них удалось убить, но казакам от этого было не холодно и не жарко. Последним препятствием для них оставались стены и храбрость их защитников, готовых отдать в борьбе с неверными свою жизнь.

 

Христиан в городе хотели видеть? Извините, что без цепей

20 … 7146 года от с.м.,

Предупреждённые об неэффективности штурма на хапок, казаки и не пытались его делать. Назначенный наказным атаманом в походе на Азов, как и в реале, Михаил Татаринов, был умным и опытным военачальником, умел слушать. Вместо этого, взялись всерьёз за осадные работы. Сэкономили время на работах по возведению оборонительных сооружений от внешней угрозы. Благодаря Аркадию точно знали, что на время осады никакой серьёзной помощи Азову никто оказать не может. Особые усилия потратили на «змееобразные», точнее, «ломанной линии» окопы, вплотную подходящие к оборонительным рвам. По ним можно было подобраться, не подставляясь под выстрелы, прямо к крепости. В предполагаемых местах штурма удалось, к сожалению, не полностью, засыпать рвы. Стоило это жизни нескольким десяткам пленников, расстрелянных со стен. Нетрудно было догадаться, что турки сосредоточат там большую часть защитников. Но им приготовили сюрприз. Да и начать штурм, по предложению того же Аркадия, собирались совсем в другом месте. По поводу чего у него опять возник серьёзный спор с Васюринским и поддержавшими его несколькими донскими атаманами. Воинская честь тогда была куда более распространённым и обширным понятием, чем сейчас. Но победила, как всегда, целесообразность.

Сказать, что Иван пребывал в плохом настроении, это сильно смягчить реальную ситуацию. Скорее, он пребывал в состоянии бессильного бешенства. Бешенства потому, что ему, старому казаку, уважаемому кошевому, знаменитому и среди сплошь не трусливых казаков воину, запретили участвовать в бою. Совсем. То есть, разрешили (вы можете представить, ему, так уж и быть, разрешили, если что, защищать этого чёртова вылупка Аркадия), но в исключительных и строго оговорённых случаях. Защищать же попаданца, пока, по крайней мере, было не от кого. Он как раз, устроивший эту пакость, в бой не рвался. Собственно, именно он и организовал это непотребство, поначалу подозревал Иван. Правда, на совете характерников, в который его по непонятным причинам взяли (какой он к бесу характерник?), и совете атаманов, где были приняты решения о запрете Ивану Васюринскому рисковать своей жизнью, Аркадий не выступал. Обоснование: «В связи с особенно большой ценностью для всего русского народа». Звучало, конечно, приятно, чего уж там. Но стоит вдуматься в смысл… на клочки кого-то хочется порвать. Сильно хитромудрого. Позже Иван поверил Аркадию, что он не при чём, но истинного виновника ему обнаружить так и не удалось.

Бессильной же его злость была потому, что он и сам понимал невероятную, уже начавшую проявляться ценность попаданца. Что начисто исключало месть. Пожалуй, его действительно надо было беречь как зеницу ока. Никто ведь не знает и тысячной доли того, что хранится в его голове. «Но я то, Господи Боже, при чём?!»

Ещё в его настроении, порой беря верх над всем остальным, присутствовала обида. Обида не столько на подлого попаданца, что с него возьмёшь, сколько на весь белый свет. Правда, в отличие от некоторых, у него при таких приступах возникало желание не вешаться, а кого-нибудь удавить. Медленно-медленно, высказывая ему всё, что о нём думал.

С постановлениями советов, что характерников, что атаманов, шутить не приходилось. Сказали, не смей рисковать, приходилось выполнять. Хотя все последние десятилетия провёл на грани жизни и смерти, перестраиваться под старость было очень тяжело.

«И в монастырь ведь не уйдёшь теперь. Не до молитв, если делом можно родину от страшных бед спасти. Так что о надежде отмолить собственные грехи в монастырской келье, придётся забыть. Помолиться же за грешные души других найдётся кому».

Не в силах заняться привычным и любимым делом, Иван проявлял воистину бешеную активность по организации осады Азова. В немалой степени его стараниями, змеевидные окопы из безопасного далёка быстро протянулись под самые стены крепости. Между понуканием землекопов, он же обучал штурмовиков, как, ухмыляясь, назвал их попаданец, бросать гранаты. Необычной формы горшки с порохом действительно, оказалось метать куда удобнее, чем обычные, кухонные. Да и осколков они давали много больше. Иван убедился в этом на демонстрации нового оружия атаманам и старшине.

Иван, для успокоения, потискал ручку дробовика, торчавшую из его правой шароварной кобуры. Тактреба смог вместо приклада приделать к дробовику удобную ручку по рисунку Аркадия. Получилось подобие пистоля, только более ухватистое. Прикосновение к этой игрушке его успокаивало, хотя иначе, чем для стрельбы по воробьям или чучелам, использовать её он не мог.

«Ничего, доброе оружие под рукой всегда может пригодиться. Авось, отменят советы запрет мне на участие в боях. А то, словно жид пархатый, должен ломать голову, где бы денег достать, кого б ограбить. А ведь прав тот французишка, о котором Аркадий рассказывал, что для войны нужны три вещи: деньги, деньги и ещё деньги. На одной храбрости далеко не уедешь».

Раз уж ему нельзя было воевать, то на Васюринского свалили ещё и присмотр за финансированием оружейных проектов Аркадия. Оплата тех же работы горшечников обошлась в немалую копеечку. Деньги, полученные от ограбления турецкого посольства, уже заканчивались, расходы же росли и росли. Совсем не копейки стоило производство медных трубок для ракет. Васюринский невольно передёрнул плечами, вспомнив это дьявольское изобретение. Сколько раз он его слышал, столько раз ему хотелось немедленно опорожнить кишки и мочевой пузырь.

«Благодарю тебя, Господи, что дал силы удержаться, сохранить шаровары сухими! Жуть запредельная эти свистелки, ничем, кроме звуков не опасные. А попаданец хренов грозится сделать ракеты поджигающие негасимые пожары, за земляным маслом к гребенцам уже послали. В будущем, ещё и разрушающие любые стены с одного раза обещает. И ведь не врёт, поганец. К чему же мы придём? И сохранится ли честь и доблесть казачья, если врага только издали, не рискуя сами, поражать будем?»

Вопреки самым энергичным протестам Ивана, штурм начался со спектакля. Не сумев ему помешать, он принципиально устроился в это утро на осадных позициях севернее Азова, чтоб глаза этого стыдного (с его точки зрения) действа не видели. Но не слышать пушечной и ружейной пальбы поднятой сначала в море, потом на реке, не мог. Морщась, вздыхая, бормоча себе под нос что-то явно осудительное, он командовал последними приготовлениями к штурму с северной стороны.

* * *

Когда Аркадий начал агитировать штурмовать Азов с речной стороны, на него посмотрели как на несмышлёныша. Стены были здесь самые высокие, что-то около двадцати метров, пушек на них стояло больше всего. Учитывая, что подкоп там был невозможен, и турки и казаки считали штурм там невозможным. Аркадий предложил перехитрить врага. Разыграть перед его глазами спектакль, вынудив самим открыть речные ворота. После долгих, местами скандальных споров, его предложение было принято.

* * *

Рано утором, со стороны моря до крепости дошла и была услышана далёкая канонада, постепенно усиливающаяся и приближающаяся. Немного времени спустя, с самой южной башни рассмотрели ведущие с казачьими стругами бой галеры. Где-то через час, бой, причём куда более подробно, стало можно рассмотреть и с южной стены. И увиденное сменило радость в их сердцах, на тревогу. Такая долгожданная помощь, никак не могла пробиться сквозь заслон казачьих судёнышек. Нет, галеры двигались к Азову, причём шли они на полном ходу, но их становилось всё меньше и меньше. То и дело казакам удавалось ворваться на палубу очередной галеры и, после ожесточённого боя, конечно, они её захватывали. К крепости смогли прорваться всего три галеры.

На шедшую сзади, казаки таки смогли ворваться уже в пределах достижимости самых дальнобойных пушек. Но как стрелять туда, где братья по вере бьются с лютыми врагами? Пушкари и не стреляли, стискивая от бессилия кулаки. Янычары на атакованной галере не сдавались, несмотря на безнадёжность положения, что дало возможность двум другим галерам оторваться от погони и приткнуться к берегу у самых речных ворот. Видя, что казаки всё ещё не могут сломить сопротивления героев с третьей галеры, сердар Ибрагим-бек приказал приоткрыть ворота, пустить, сумевших прорваться к Азову янычар и матросов в крепость. Они наверняка несли важные вести, да и в случае вражеского штурма, полторы сотни воинов на стенах лишними не будут.

Придумать себе, что-то типа: «У меня было предчувствие, что это не настоящие мусульмане» сердар не успел. Погиб одним из первых, так как вышел прибывших встречать. В доверчиво открытые ворота ворвались не экипажи османских галер, а одетые в трофейную одежду казаки. Тюркские вопли: «Быстрее открывайте! Вы хотите, чтоб нас перерезали на ваших глазах?» принадлежали, либо казакам тюркского происхождения, их в войсках, что запорожском, что донском, было много, либо страдальцам, отбывшим срок на галерах.

Начало схватки в воротах послужило сигналом для общего штурма крепости. С опустевших, вроде бы, галер покинутых перед этим, на Азов, над стенами, выпустили несколько запугивающих ракет. Казаков попавших в штурмовую команду специально приучали к их звуку, выпустив над их головами по ракете несколько раз. И всё равно, они признались, что предпочли бы обойтись без такой поддержки. А на не ожидавших привета из ада осман, звуковой удар произвёл страшное действие. Часть попрыгала со стен, не разбирая, внутрь крепости, или наружу они прыгают. Впрочем, учитывая высоту стен, разбирать не было смысла. Несколько человек умерли от инфарктов и инсультов. Многие потеряли сознание, другие впали в состояние прострации, перестав на какое-то время замечать происходящее вокруг. Это дало возможность ворвавшимся казакам перебить всех, кто был возле ворот, включая руководителя обороны, сердара Ибрагим-бека.

Тем временем с галер подбежали ещё полторы сотни человек, выполнявшие роль галерников-рабов. Естественно, никто их не приковывал к галере и были они вооружены. Это был штурмовой отряд из туберкулёзников и серьёзно проштрафившихся казаков. Они, в соответствии с планом, рванули в глубь крепости, создавая побольше шума и убивая всех подряд. В основном, прямо скажем, мирных жителей. Учитывая специфику занятий этих самых мирных жителей, казаки не собирались оставлять в живых никого из них, кроме маленьких мальчиков для казацких школ (институт янычарства наоборот). Ещё имели шанс остаться в живых красивые женщины, если попадали в руки заинтересованных в них мужчин.

Именно эти безобразничавшие в крепости люди и привлекли внимание большого резервного отряда янычар. Не став ждать начальственных указаний, командовавший ими ага Али Бессрашный бросил резерв против безобразников и, понеся не такие уж большие потери, перебил почти всех. Единственный не попавший под действие звуковой удар, а потому сохранивший боеспособность отряд янычар надолго застрял, вычищая квартал богачей от бесчинствовавших там захватчиков. Фактически, на всё это время, устранившись от реальной защиты крепости.

С приречной стороны казаки встретили сопротивление только в двух угловых башнях, гарнизоны которых подверглись меньшему влиянию звука и имели больше времени, чтобы прийти в себя. При штурме башен особую эффективность продемонстрировали гранаты. В помещении, в котором взорвалась граната, сопротивляться было некому. Даже оставшиеся в живых получали тяжелейшую контузию и легко добивались ворвавшимися туда казаками. Хорошо показали себя и дробовики, поражавшие в тесноте лестниц и коридоров, порой, по несколько человек сразу.

Не встретили серьёзных проблем и штурмующие со стороны суши. Османы, конечно, приготовились, как могли, к выскакиванию врагов из докопанных до самых стен окопов. Нацелили на них пушки с картечью, сосредоточили на стенах и вплотную за стенами, большие резервы янычар и ополчения. Однако на звуковую атаку они не рассчитывали. Жуткий вой, пусть на недолгое время, лишил возможности сопротивляться почти всех защитников на стенах и за ними. Нашлось лишь несколько особо храбрых или сильных людей, которые смогли стрелять по выбегающим из окопов казакам. Их, походя, пристрелили специально выделенные для такого случая снайперы, рассыпавшиеся вдоль стен. Высокие стены Азова зубцов не имели. Всех, остальных, кто не спрыгнул со стен с перепугу, или не умер сам, легко добили. Прежде чем лезть на стену, казаки перебрасывали через неё гранаты, ещё более облегчая себе жизнь. Именно за стенами находились ближайшие резервы. Гранаты взорвались прямо среди них или над их головами, произведя страшную прополку в их рядах. Спускавшимся со стен казакам, оставалось добить, можно сказать, из милосердия, всех не убитых гранатами. Ошарашенные инфразвуком, оглушенные, контуженные взрывами гранат, ополченцы и янычары не смогли оказать сколь-нибудь серьёзного сопротивления.

Всего при штурме стен казаки потеряли несколько десятков человек, в основном, в башнях, где инфразвук оказался неэффективным. А гарнизон и ополчение, при этом потеряли около восьмидесяти процентов защитников. Что приятно, город попал в руки казаков, в отличие от реала, неповреждённым, с целыми стенами и башнями. Правда, стенами без зубцов, требующих переделки.

Не связанный постановлениями важных советов, Срачкороб принял в штурме самое непосредственное участие. Он возглавил сотню казаков, под его влиянием перевооружившихся дробовиками и штыковыми ружьями, целенаправленно двинувшуюся на арсенал крепости. Не приходилось сомневаться, что среди защитников Азова может найтись храбрец готовый бросить горящий факел в бочку с порохом. Юхим вознамерился предотвратить взрыв арсенала с разрушением центра города.

Весьма высоко оценив штык, Срачкороб, тем не менее, попросил всех скрыть их наличие до поры. Но надеть трофейную, турецкую одежду, таковой у запорожцев было много. Благодаря вовлечённости резерва янычар в бой с штурмовым отрядом, ворвавшимся в речные ворота, сотня Срачкороба стремительно, без боёв, дошла до арсенала, легко, многие в сотне свободно говорили по турецки, ликвидировала стражу и ворвалась в здание.

Численное преимущество, неожиданность, несравненно лучшая организация, позволили казакам быстро блокировать подходы к пороховому погребу, расстреляв стражей у его двери. Опомнились турки слишком поздно. Прежде чем в здании перебили всех защитников, бежать или сдаваться никто из них не собирался, они смогли только нанести отряду Срачкороба потери. Стрелять янычары умели. Своим умением рубиться они в этот раз воспользоваться не смогли. Казаки расстреливали всех замеченных турок, не попуская их на расстояние удара ятаганом.

Потеряв большую часть своего отряда в уличных боях, Али Бесстрашный сумел прорваться с десятком своих янычар к арсеналу. Он намеревался уйти с этого света с максимальным эффектом, с как можно большим числом врагов. То, что арсенал давно уже захвачен врагами, он и подумать не мог. Всех их, как в тире, без потерь со своей стороны, расстреляли казаки Срачкороба.

К сожалению для казаков, запас пугающих ракет закончился быстро, да и куда ими стрелять, если со всех сторон уже свои? Добивать отряд того самого аги, увлёкшегося уничтожением штурмовиков, пришлось в честном бою, так любезном сердцу Васюринского. Янычары смогли взять за свои жизни достойную плату. Не смотря на применение гранат, дробовиков и штыков, потери в этом бою были один к одному. Так что общие потери при взятии Азова казацким войском составили почти четыреста человек убитыми и умершими от ран. Ещё сотни три получили раны излеченные позже.

Аркадий наблюдал за последним этапом боя за город с одной из башен приречной стороны. Ему разрешили туда подняться, когда полностью зачистили стены и башни. Зрелище, со стороны, было не впечатляющее. В конце двадцатого и начале двадцать первого веков научились убивать людей куда более эффектно и эффективно. Однако лезть в гущу сражения ему и не хотелось. В отличие от адреналинового наркомана Васюринского, страдавшего из-за отлучения от передовой. Попаданец был уверен, что рисковать собственной шкурой им придётся не один раз. И совсем не убеждён, что удастся уцелеть достаточное время для серьёзных изменений в истории. Всё только начиналось.

 

Путём реформ

Черкасск, … 7146 года от с.м

Не бравшие в рот ни капли спиртного несколько недель, свою победу казаки отметили весело и бурно. Со стрельбой в воздух и по чайкам и воронам, с песнями и танцами. Вот здесь казачий табор обычному наёмническому лагерю тех лет проигрывал сильно. В нём не было женщин. Причём не только в запорожском, но и донском. Более того, увлёкшись подавлением сопротивления последних янычар и местных ополченцев, казаки под горячую руку вырезали и подавляющее большинство представительниц прекрасного пола. Теоретически, по казачьим законам, они были должны быть зарезанными или заколотыми без предварительного изнасилования, но ручаться бы я за исполнение этого пункта именно тогда, я бы не стал. Очень уж ненавидели донские казаки жителей Азова.

Освобождённые в городе христианки, по мере сил, пытались скрасить досуг храбрых воинов, но их было слишком мало, чтобы сделать это для всех. Кстати, шастая по казачьему лагерю, они не так уж сильно рисковали. За изнасилование, что у запорожцев, что у донцов, наказание было быстрым и беспощадным.

А потом, прямо возле Азова, состоялся большой круг Всевеликого Войска Донского. И на нём были приняты несколько судьбоносных решений.

Первое. Послать специальную станицу в Москву, к царю-батюшке о великой победе православного оружия. Просить его о милостивом разрешении торговать московским людишкам с Доном, беспошлинно завозить туда товар разный. Присылать казакам свинец, зелье, зерно, вино, а уж казаки службу свою охранять Россию исполнят. Во главе станицы поставить Потапа Петрова.

Второе. Разрешено было земледелие на юге владений Всевеликого войска Донского. Возражений было немало, пугала казаков возможность появления помещиков. Здорово помогли проведению этого решения запорожцы, у которых на землепашество никаких запретов не было. Поспособствовал и голод, пережитый этой зимой.

Третье. Атаман Татаринов выступил с большой обидой, жалуясь, что когда он заставлял казаков рыть многочисленные траншеи к стенам крепости, то многие не просто ворчали, что их заставляют делать тяжёлую холопью работу, но и требовали его смещения. А траншеи-то спасли множество казачьих жизней. Предложил же Татаринов, что атаманы и есаулы должны держать ответ по истечении своих полномочий. Если, конечно, с врагами православного люда не знаются, таких-то негодяев, уличённых в предательстве, казнить можно сразу после суда казачьего. Сытые и пьяные казаки поддались, хотя тоже не без сопротивления, такому давлению и проголосовали за.

Четвёртое. Поддержали они и развитие на Дону ремёсел и торговли. Ходить босиком и в обносках всем надоело. Да и налоги, которые предстояло платить торговцам и ремесленникам в казну войска, лишними не были.

Пятое. Очень бурные дебаты и немалое сопротивление вызвало предложение об отчислении в общак трети от общей добычи и всех налогов с землепашцев и ремесленников с торговцами. Налоги, бог с ними, их казаки воспринимали достаточно абстрактно. Но здоровенный кусок добычи… пусть большинство и жертвовало на церковь и монастыри, но то ж сами. А здесь хотят изымать кровно (или, кровью?) нажитое. Караул, грабят!

После двух часов крика, трёх перерывов из-за мордобоя, долю снизили до десятой части и тут же учредили «Совет смотрящих», в который избрали самых умных и честных казаков. Во избежание разграбления награбленного.

Шестое. Совершенно спокойно проголосовали за постоянный представительский совет. Иноземным словом парламент людей пугать не стали. Естественно, в него, как-то так получилось, попала почти сплошь старшина. Впрочем, и в реале всё делалось с её подачи.

Не стали поднимать вопрос и о союзе казачьих войск. Собственно, он в зародыше существовал, но конкретика пока не вытацовывалась. Запорожское войско, самое многочисленное, было в раздрае, терекское и гребенское не набрали массы. Аркадий, так получилось, свой и для запорожцев и для донцов, на форсировании решения этой проблемы не настаивал. Всему своё время.

Седьмое. Зато предложение о строительстве морского флота с большими пушками приняли на ура. В самом прямом смысле слова. И кричали «Ура!» и «Слава!», и в воздух опять из пистолей палили. Хотелось, ох, хотелось казакам стать повелителями морей. Не бегать от паршивых турецких галер, а топить их там, где встретишь. И на расходы они были (ради такого-то дела!), готовы идти самые радикальные и существенные. Вплоть до снятия последней нательной рубашки. У турок потом новую отобрать можно.

Восьмое. Утвердили решение совета атаманов о походе на захват Темрюка, Тамани и Суджук-Кале. Азов, конечно, хороший город, но уж очень легко блокировать корабли в нём. Керченский пролив был пока вражеским, пусть и пошире он Дона, но проходить его под жерлами османских пушек — небольшое удовольствие. Ну, опять-таки, добыча… она лишней не бывает. Извещение, что на помощь в этом деле идут запорожцы, встретили опять на «Ура»! Если к черкесам вообще отношение было сложное, слишком у многих были там родственные или дружеские связи, то к Темрюку, Тамани и Суджук-Кале особых симпатий у донцов быть не могло. Работорговлю, центрами которой были эти города, казаки ненавидели всеми фибрами своей души. Хотя и вовсю ею сами занимались.

Девятое. Легко подтвердили казаки атаманское решение не трогать пока Крым. Раз пошла уже у татар с османами вражда, пусть подольше друг другу кровь попускают, меньше казацкой проливать придётся. Правда, звучали в толпе и сожаления о том, что следующий удар по Черкесии, а не по Крыму.

Далеко не все были нововведениями довольны. Многие, очень многие, сокрушались по старине, по древним, извечным законам. Но выступать против решения круга затея опасная. Недовольные пока притихли. Надолго ли?

 

Коварство и иитриги

Северное Приазовье, … 7146 год от с.м

Ответ от калмыков о согласии переселиться в Сальские степи пришёл уже после взятия Азова. Точнее, они согласились заселить Сальские степи. Их предводитель, тайша Хо-Орлюк согласился прислать туда часть кочевий из ему подчинённых. Сам он, по ему ведомым причинам предпочёл остаться в Заволжье. Первые несколько тысяч кибиток должны были прийти осенью. Гнать скот в выгоревшую незнакомую степь без крайней нужды калмыки не хотели.

Выяснилось, что из-за внутрикалмыцких разборок переговоры прошли не так легко и быстро, как ожидалось. В конце концов, победили сторонники одного из младших сыновей Хо-Орлюка, Лаузана. Именно его отец назначил главой калмыков в Сальских степях. Старший сын, Дайчин, предпочёл остаться при отце. Казакам, пока, по-крайней мере, конкретные персоналии предводителей были безразличны. По договору между Всевеликим войском Донским и тайшой торгоутов Хо-Орлюком, в случае угрозы откуда бы то ни было, он сам, со своими воинами должен был прийти на помощь кочевьям сына.

Пришло известие и от Крымского хана. Правда, сначала из Запорожья. Хан попросил помощи у запорожцев для взятия нескольких турецких крепостей, сумевших затвориться и отбить наскоки его подданных. Со взятием укреплений у татар после тринадцатого века всегда были проблемы. Запорожцы, честно говоря, также не были в этом блестящими специалистами, но по сравнению с татарами вооружение у них для этого было более подходящим.

Несколько позже пришли вести и непосредственно из Крыма. Там полыхнула новая гражданская война. Инайет Гирей всерьёз воспринял предупреждение об опасности со стороны султанского двора. И он занялся серьёзной чисткой своего окружения и территории ему подвластной от сторонников Турции. Многие из его противников успели сбежать в крепости контролируемые османами. И было их совсем не мало.

Инайет Гирей в борьбе с ними опёрся на сторонников крымской независимости, которых всегда в Крыму было немало. Ему легко удалось изгнать врагов из степей, но на побережье он действовал куда осторожнее. Возглавившего борьбу с ним Джанибек Гирея поддерживали янычарские гарнизоны и османский флот. Опять взбунтовались только что подавленные, без всяких сантиментов, буджакские татары. Чувствуя, что под ним зашатался трон, он воззвал о помощи к недавним своим союзникам, запорожцам.

К тому времени два запорожских табора, общей численностью чуть более четырёх тысяч человек, вышли на Дон. Но и на помощь татарам нашлось кого послать. Пополнение в этом году, из-за бесчинств карателей Вишневецкого, Потоцкого, Конецпольского и прочей вельможной сволочи, было как никогда большим. Хмельницкий быстро сформировал отряд более чем в пять тысяч человек и двинулся на помощь крымскому хану.

Почти опустевшую Сечь захватил гетман реестровых казаков, назначенный из Варшавы Кононович. Впрочем, ничего ценного он не обнаружил. Хранившиеся там пушки и порох были забраны для довооружения вышедших из Сечи таборов, деньги надёжно спрятаны в плавнях. А вскоре последовательный сторонник подчинения Польше во всём обнаружил, что без непокорных Варшаве неслухов, его положение не улучшается, а стремительно ухудшается. Конецпольский стал обращаться с ним всё более и более нагло и неприкрыто хамски. Это почувствовали и многие из его сторонников, потихоньку ставшие роптать на польские притеснения. Пользуясь случаем, паны и подпанки грабили не только православные монастыри и беззащитных хлопов, но и поместья казацкой старшины. Взывания к Конецпольскому и самому королю Владиславу помогали как мёртвому припарки. Даже если бы они захотели помочь верной им казацкой старшине, то не смогли бы. Речь Посполита уверенно погружалась в хаос.

Собираясь отправиться вместе с донским табором на завоевание Темрюка, Аркадий и Иван поприсутствовали на закладке двух судов. Одного усовершенствованного по предложениям Аркадия струга и большого, относительно, конечно, торгового судна. С двумя мачтами, палубой, трюмом. Насколько понял попаданец, на передней мачте должен был быть латинский парус, на второй, более высокой, три прямых. Как это называет в европейской классификации, он не знал.

Уставший от монотонной, надоедливой работы по сборке ракет, взбунтовался Срачкороб. Сидеть на одном месте и богатеть потихоньку, ему было не скучно даже, а непереносимо тоскливо. Неуёмная его натура требовала приключений. Посоветовавшись, попаданец и Васюринский предложили подобрать для сборки кого-нибудь из пленников, освобождённых с галер. Не все оставшиеся на Дону из них рвались в казаки. Васюринский присмотрелся к нескольким и выбрал для дела Осипа Глухого. Потерявший при набеге татар всю семью, оглохший от побоев на каторге, он, тем не менее, не жаждал проливать кровь, пусть вражескую. Крепкий, основательный мужик был на сборке более уместен, чем Срачкороб. В оплату за труд Осип получал часть Срачкоробовой доли.

К счастью попаданца, Мазила и Крутыхвист покидать нарождающуюся военную промышленность Дона не рвались. Продолжали свой труд на страх врагам.

Разработки угольных копей зависли из-за отсутствия рабочих рук. Казачьи руки так, даже в шутку, называть не стоило, а не казачье население на Дону присутствовало в мизерных пропорциях. От малочисленности проживавшего там населения. Совет атаманов постановил, что для этого будут использованы пленные черкесы. До получения приличного выкупа за них. Вот пускай, и отрабатывают свои людоловские грехи.

4* — Объективности ради надо отметить, что ГОСТЕЙ мусульмане встречали не с меньшим, если не с большим гостеприимством. Просто для казачки они были врагами, а значит, носителями всех и всяческих пороков.

Часть II

Колесо вильнуло

Майские интерлюдии.

 

Вопросы, вопросы, вопросы…

Рим, палаццо Барберини, 27 мая 1637 года от р.х

Знакомый кабинет, разве что освещённый поярче, не смотря на то, что окна его выходят на север. Что, впрочем, не удивительно. Полдень конца мая в Риме не самое тёмное время суток. Кабинет мало изменился, прибавились на стенах картина, писанная маслом и рисунок, чёрным по белому, сделанный характерными, «летящими» штрихами. Вопреки безусловной принадлежности помещения клирику высокого ранга, и картина и рисунок совсем не на религиозную тему, а обнажённая женская натура.

Молодой кардинал смотрится… грозно. Лицо серьёзно, как приговор еретику, брови насуплены, губы сжаты. Кажется, встанет сейчас и объявит о передаче стоящего перед ним клирика в простой рясе францисканца властям города для соответствующей процедуры, аутодафе. Кстати, не случайно такое впечатление могло бы сложиться у отсутствующих в кабинете наблюдателей. Приходилось-таки одному из младших Барберини возглавлять святейшие трибуналы, имеет он опыт и самых решительных приговоров.

Однако его собеседник не выглядит испуганным, хотя и всячески подчёркивает своё подчинённое положение. Имей он возможность, сказал бы он… много чего смиренный брат Пётр, мог бы сказать и показать надушенному щенку. Но, к сожалению, не всегда наши желания совпадают с нашими возможностями. Ох, не всегда…

— И как мне понимать блистательный провал твоего плана? Мне сообщили, что казаки не стали ввязываться в бои с отрядами магнатов. Сбежали от них самым трусливым и постыдным образом. А бунтующее быдло для тяжёлой конницы не соперник. По моим сведениям, панцирные гусары уже концентрируются возле Кракова, чтоб потом ударить через Саксонию на север. Где обещанная тобой задержка?

— Непредвиденное обстоятельство, монсеньор. Излишняя старательность местного иезуита, чтоб ему… — брат Пётр быстро перекрестил свой рот, из которого чуть было, не вырвалось ругательство.

— И кто же у нас перестарался? Думаю, не ты, потому как от твоей деятельности несёт не старательностью, а пренебрежением своим долгом.

— Перестарался глава местной конгрегации иезуитов. Я узнал, что от него пришёл рапорт об устранении настроенного против святой католической церкви гетмана казаков. Ума не приложу, как он до гетмана мог добраться. Новый же гетман, решил, что столкновение с поляками для его войска невыгодно и увёл его в Крым, на помощь восставшему против султана хану. Вряд ли его можно обвинить в трусости, он опытный воин и просто осторожнее предшественника.

— Да наплевать мне, трус он, или нет! Тяжёлая польская конница, нанятые ими отряды прекрасной немецкой пехоты, их собственная недурная лёгкая конница, все выдвигаются на помощь Габсбургам. Ты слышал, идут сюда!

— Собираются идти, монсеньор, пока только собираются. Но не соберутся. Я подстраховался. Им будет не до нас.

— Да? — голос кардинала просто сочился сарказмом и недоверием. — И кто же им помешает? Опять какие-то мифические храбрецы, на поверку оказывающиеся трусами?

— Казаки не трусы, монсеньор. Трусы не осмелились бы объявить, фактически, войну могучей Оттоманской империи, захватив её крепость и поддерживая восстание её вассала. Должен признаться, их уход от столкновения с поляками меня удивляет и настораживает. Что-то здесь не то. Но панские отряды не пойдут в Европу по очень важной для них причине. Из Крыма вырвались воевавшие с ханом буджакские татары. Им уже заплачено за нашествие на Украину, где расположены имения тех магнатов, которые рвутся туда, куда их не приглашали, в Европу. К нашествию, почти наверняка, присоединятся кочующие на Правобережье Днепра ногаи. Панские отряды вот-вот повернут на защиту собственного имущества, монсеньор.

— А этих татар поляки плётками не разгонят? Без всякой тяжёлой конницы.

— В нашествии будет принимать участие, по моим сведениям, более десяти тысяч всадников. Лоб в лоб они против поляков не выстоят, только попробуй их поймай, заставь сражаться лоб в лоб. У магнатов будет, чем заняться всё это лето.

Кардинал задумался. Число предполагаемых врагов поляков произвело на него впечатление. Ни в какой поход, пока не ликвидируют угрозу своей собственности, магнаты не пойдут. Это ясно. А смиренный брат Пётр продолжал своё психологическое наступление.

— Монсеньор, неужели ваше новое приобретение, это настоящий Леонардо?

— Ты можешь себе представить на стенке у меня копию?

— Простите, монсеньор, не подумал. Увидел, глазам своим не поверил. Тогда там, рядом, Тициан?

— Однако вижу, ты осведомлён не только в интригах. Да, действительно, Тициан. С моей точки зрения, одна из лучших его вещей зрелого периода. Сколько мне за них пришлось выложить, до сих пор плохо становится, когда вспомню.

— Не сомневаюсь, что такие произведения искусства стоят любых денег.

Кардинал с явным сожалением оторвал взгляд от картин и перевёл его на собеседника.

— Смотри, если и сейчас твоя задумка сорвётся, пожалеешь, что родился.

— Не сомневайтесь, монсеньор, не сорвётся.

— На иезуита, сорвавшего твой план, не обижаешься?

— Что толку дуться на дурака. Но, пожалуй, лучше бы его оттуда убрать. А то сотворит опять какую-то глупость сдуру.

— Убрать, говоришь… попробую. Намекну, что такого инициативного лучше бы перевести куда-нибудь. Например… в Стамбул. Пускай греков в униатство сманивает, в последнее время это благое дело сильно затормозилось. Иди и помни, в этом деле права на повторную ошибку у тебя нет.

 

Параллели, аналогии…

Москва, Кремль, 19 мая 7146 года от с.м

— … и прав ты оказался Бориска. Почти совсем перестали татары после отнятия у них Азова наши украины тревожить. Не до наших земель им сейчас.

— Рад стараться, государь-батюшка!

— А что там слышно о посольстве их султана нам?

— Тёмное дело. В разбойничьих местах пропало посольство. Многие там грабежами балуют. Но, вроде бы, дошли до нас сведения, что вырезали посольство и пограбили его, людишки крымского хана. За что на него турецкий султан сильно обиделся.

— Обиделся, говоришь, а что ж не накажет?

— Не едет на расправу в Царьград хан, отказывается. Бунт против султана устроил, как я тебе уже докладывал.

— Помню, помню. Бунт против своего государя — плохое, беззаконное дело. Наказывать бунтовщиков надобно. Чтоб неповадно им было бунтовать! — чуть отвернув голову к прислуживавшему стольнику, — Что-то соловьиных язычков не хочется сегодня. Подай-ка мне лучше… севрюжинки с хреном.

На короткое время за «большим» столом воцарилось безмолвие. Государь, а также допущенные за стол ближние бояре поглощали яства, запивали их заморскими винами и своими медами. Борис Черкасский, умный, энергичный государственный деятель, улов взмах царёвой руки, продолжил разговор.

— Бунт, это, конечно, плохое дело. Нельзя против природных государей бунтовать. Даже против таких богомерзких, как турецкий султан. Только вот, пока крымский хан бунтует и со своим султаном воюет, на наших украинах большое облегчение. Налетают на них малые шайки, которые легко отражаются стоящими там нашими воинскими людьми. Султану убыток, а нам — большая выгода. Да и откуп богом проклятым крымским татарам платить не надобно.

— И долго её мы будем получать? Нельзя ли поспособствовать, чтоб они там, друг с дружкой воевали, а нас не задевали?

— Сколько там замятня будет продолжаться, великий государь, мне не ведомо. Думаю, о том может знать один Господь Бог. Однако, поспособствовать отдалению войны от наших рубежей можно. Сейчас против султана его подданный хан воюет, при помощи вышедших из Запорожья черкас. Мы здесь совсем не при чём, наших людей там нет. Если оказать помощь сейчас тем же черкасам, донским казакам, так, думается мне, война не на один год там поселится, а нам будет великое облегчение.

— А по силам ли нам такую помощь оказывать? В казне большой урон после Смоленской войны, бунтов беззаконных.

— Справимся, государь. Воевать нам сейчас было бы зело тяжело. А помощь черкасам и казакам не зело дорого обойдётся. Татарские чамбулы на наших землях обошлись бы много дороже.

Михаил кивнул. Об огромных ежегодных потерях он знал хорошо. Как и о немалых расходах на охрану засечных линий.

— Да, пожалуй, что, сбережём немало, если набегов больших не будет.

— А не будет ли урона какого нам от… — государь повертел двумя пальцами в воздухе, ища нужное слово, — от сообщества с известными разбойниками? Те же черкасы и наши земли неоднократно разоряли.

— Да какой же здесь урон? Мы ж не за разбой в чужих землях платить будем, а на помощь в защите своих потратимся. По-моему, великий государь, никакого урона здесь нет.

— Пожалуй… и нету. Вон в Европах, государи разбойников нанимают, урона чести не боятся. Хорошо, будь по-твоему. А что ещё слышно оттуда? Мне тут говорили, что на Дону появился какой-то Москаль-чародей, как бы с нечистой силой не связанный. Что ты слышал?

— И я про него слышал, великий государь, как не слышать. Да среди казаков и черкас столько самых что ни на есть поганых людишек собралось, разбойников и душегубов, что одним поганцем больше, одним меньше, положение от этого не меняется. Поганое там место, поганые людишки. А против тебя великий государь, и против твоих подданных, казаки и черкасы сейчас не злоумышляют. Не до того им. Чай с самим турецким султаном воюют. И не православному люду разных чертей бояться.

— Это ты правильно сказал, святая православная церковь нас защитит! Эй, Юрка, налей мне сладенького, красного, о! — улыбнулся царь, — у них там чародей с чертями связанный, а у нас, так целый чертёнок. Пойдёшь, Юрка с чёртовыми знакомцами воевать?

— С кем великий государь прикажет, с тем и пойду! Только прикажи!

— Ишь, разорался. Когда надо будет, тогда и прикажу. А пока, наливай вино мне, да и вон, боярина Бориса не обнеси, у него чарка уже тоже пуста.

 

Дела сердечные

Стамбул, Топкана, … хиджры (дату уточнить)

Случилось это совсем недавно… или очень давно. Время — штука относительная, то бежит как газель, то тянется как черепаха. Расул был среди встречавших новое пополнение гарема. Дело привычное, молодые девчонки, красавицы, других в султанский гарем не возят, испуганные и растерянные. ОНА привлекла его внимание какой-то особенной беззащитностью и хрупкостью. Показалась совсем ребёнком, хотя, разумеется, на отсутствие красоты пожаловаться не могла. Видимо и он чем-то её привлёк, потому что испуганно оглядываясь, она вцепилась в рукав именно его халата.

Он тогда попытался успокоить её, но ОНА, к сожалению, не знала османской речи. Бормотала, тоненькая, светленькая, голубоглазая, на своём родном языке что-то. И тогда он вдруг узнал некоторые слова. Видимо она попала в Стамбул из тех же мест, что и он сам.

«О Аллах! Почему же в этом мире всё устроено так несправедливо? Почему мы встретились здесь, я изуродованный и негодный для любви, она обречённая быть одной из сотен наложниц, большая часть которых ни разу не удостаиваются ласки султана? Почему мы не встретились у себя на родине, чтоб любить друг друга по настоящему?!»

— Аааа!.. Шайтанов вылупок этот Хусейн! Вечно из-за него не высыпаюсь. Слушай, Расул, чего-то ты сегодня не такой.

— А какой?

— Ээээ… не знаю какой, но не такой!

— А какой я должен быть?

На посту воцарилось молчание, но не тишина. Мехмед думал, озвучивая непривычное для него дело громким сопением.

«Щайтан проклятый! Надо быть поосторожнее, иначе могу не только сам сгореть, но и ЕЁ подвести. А зорких глаз и подлых душонок в гареме много. Каждая вторая — змеюка, остальные — паучихи ядовитые. Только она, ласточка…»

— Ты сегодня ко мне не цепляешься! — наконец смог свою претензию Мехмед. — И… задумчивый… какой-то.

— А тебе, бедняжке, так хочется, чтоб тебя кто-то обругал?

Никогда не отличавшийся сообразительностью товарищ опять погрузился в тяжёлые раздумья.

«Если этот тугодум заметил неладное, то дело плохо. Уж что-что, а делать выводы из самых невинных поступков в гареме есть кому. Самые страшные для неосторожных, выводы. Смертельные. Неужели мы были неосторожны? Тогда…»

— Нет, мне, чтоб меня ругали, не хочется. Не люблю я этого, когда меня ругают. Особенно, начальство. Но, всё равно, что-то тут не то.

— А что?

«Ну, теперь он застрянет, как обожравшийся ишак в узкой щели. Однако дело плохо. Значит нельзя мне сегодня к тому коридору, где моё солнышко меня ждать будет, даже близко подходить. Обязательно кто-нибудь сторожить будет, чтоб донести. А ОНА ведь меня ждать будет! О Аллах, почему же ты допустил эту несправедливость!? Почему…»

— Не сбивай меня. Раз ты меня не ругаешь, значит, о чём-то думаешь. О чём? Почему не говоришь?

«Ага. Так я тебе и признался, подписав приговор и себе и, что в тысячу раз важнее, ЕЙ. Казнить её, наверное, не казнят, но наказать могут жестоко. Уж что-то, а навыдумывать о НЕЙ разных ужасов эти гаремные змеюки смогут. Им ведь нечего делать, как строить друг против друга козни».

— Знаешь ли Мехмед, не каждую мысль стоит высказывать вслух. Ты согласен?

— Ээээ… ну… да! Конечно. Согласен.

— Тогда зачем спрашиваешь?

«Решено. Никуда сегодня я не иду. Точнее иду в спальню и заваливаюсь дрыхнуть, спал ведь в последнее время совсем ничего. НО ОНА ЖЕ БУДЕТ ЖДАТЬ!!! Да и какой там сон, если не смогу увидеть ЕЁ! Аллах, милостивый и милосердный, вразуми, что мне делать! Не задумываясь, отдал бы за неё жизнь, пусть бы всё оставшееся время мне пришлось мучиться в аду с самоубийцами…»

— Ээээ… ты меня опять сбил!

— Куда?

«ОНА ведь так здесь страдает, бедняжечка. Если не приду, не успокою, страдать будет ещё больше. Плохо ей, очень плохо, горлинке трепетной. АЛЛАХ, что же делать!»

— Прекрати надо мной издеваться!

— Тише! Успокойся Мехмед. Здесь нельзя орать. И не издеваюсь я над тобой. А наоборот, честно отвечаю на твои вопросы. Заметь, на все вопросы. Это ты на меня обиды высказываешь, что я к тебе НЕ цепляюсь. Я совсем запутался, так тебе надо, чтоб я к тебе цеплялся, или наоборот?

«Наверняка кто-нибудь уже заметил неладное. Аллах, в чём может быть неладное, если мне предусмотрительно отчекрыжили всё, чем мог бы я грешить?! В чём, дай знать, будет моя вина, если я успокою и утешу словами невинную девушку, совсем ещё дитя? В ЧЁМ, АЛЛАХ?!!!»

— Я… я… запутался, я… не знаю… — жалобным тоном проблеял Мехмед. «Только хлопот с этим ишаком мне и не хватало!»

— Не удивительно, что ты запутался. Тяжёлые времена настали. Вон, дети шайтана, казаки нашу крепость захватили. И слухи пошли, что не одну. Крымский хан взбунтовался против государя государей. Повелитель правоверных, чья мощь несокрушима, ни как не может окончательно разбить персов. Умнейшие люди Стамбула, валиде-ханум и великий визирь, ходят слухи, рассорились окончательно. А когда выясняют отношения ТАКИЕ люди, жди беды.

— Я тоже про это слышал. Только не пойму, какая беда нам от этого может быть? До великого визиря и валиде-ханум нам, как…

— Далеко.

— Ээээ… да, далеко. В Персию или против казаков нас не пошлют. Чего нам бояться?

— Беда приходит оттуда, откуда её не ждёшь. Оглянуться не успеешь, а она уже здесь, бьёт тебя ятаганом по самому больному месту.

— Так у нас же этих… больных мест… нет.

— Я имел для тебя ввиду голову.

— Да-а? А почему? У меня голова никогда не болит. Не болела совсем, даже когда я ею в стену с разбега врезался. Расул тяжело вздохнул.

«Воистину, если аллах желает кого-то наказать, он лишает его разума. Впрочем, много мне счастья от моего ума?»

— Тогда хорошо. Если голова, или там ещё что-нибудь, не болит, это очень хорошо. И на посту нам, как мне кажется, осталось стоять всего ничего. Скоро уже нас сменят.

«Так идти, или, не идти? Вот в чём вопрос. И пойти надо, да и хочется, сил нет. С другой стороны, идти нельзя ни в коем случае. Аллах, дай знать, что мне делать?!!! Она ведь так беззащитна и прекрасна. Помоги, направь на путь истинный! Ведь ОНА страдает, мучается, а я ей, хоть чуть-чуть, страдания смягчаю. И мне без неё жизнь уже не в радость. Решено, пойду, но сначала не к ней, а обойду всё вокруг. Проверю, осмотрю, а потом и с ней можно будет поговорить. Ну, совсем немножко. Спаси нас Аллах от злых глаз! Пойду».