Диринг оказался жив. При моем появлении он шевельнул белой, как бумага, рукой и открыл затуманенные, полные ужаса глаза. Сухие губы дернулись, раздался стон. Серое лицо заливал пот, редкие волосы прилипли ко лбу. Правую руку Диринг прижимал к животу, а ладонью пытался закрыть пятно на левом боку. Кровь промочила левую сторону клетчатой рубашки от подмышки до пояса. На брюках виднелось пятно другого происхождения. Дышал Диринг быстро, неглубоко и неровно: если он еще не впал в шок, то был как раз на грани. Я посмотрел на Николь. Она не шевелилась, однако мужа с мушки не сняла.

— Он сказал, что вы едете. Сказал вчера вечером. — Голос дрожал и был едва слышен. Одна нога подергивалась, пряди тусклых рыжих волос упали налицо. Темные круги под глазами, красные пятна на шее и впалых щеках. Пистолет был черный. Николь нервно водила ногтем большого пальца по прорезиненной рукояти. — С этого все началось — что вы едете. Он сказал, что вы едете еще раз поговорить о Холли и что вы интересовались «Красным ястребом» и папой. Я спросила, откуда вы знаете о «Красном ястребе», и он… Он расклеился.

Я кивнул и придал лицу самое серьезное выражение.

— Угу. Нам сейчас лучше позвонить в «Скорую», верно? Нужно вызвать помощь.

Николь рассеянно покачала головой.

— Герберт сказал, что больше не может… не может лгать. Сказал, что это сводило его с ума, что он рад, что все кончено, что он устал. Можете поверить: он хотел, чтобы я пожалела его! Господи, пожалела!

Я снова кивнул.

— Николь, мы должны позвонить в «Скорую». Ваш муж нуждается в медицинской помощи. — Я достал из кармана куртки сотовый телефон.

Николь навела пистолет на меня.

— Никаких звонков. — Прозвучало весьма убедительно. — Герберт потерял голову: слезы, истерика, — и я должна была позаботиться о нем. Успокоить его! Он хватал меня за руку, целовал руки, тыкался лицом в плечо, просил прощения. Будто я должна все уладить. — Она посмотрела на пистолет в руке и почти улыбнулась. — Когда я достала папин пистолет, Герберт понял: жалости от меня он не дождется. Он побежал вокруг дома, вопя, как девчонка. Господи, да он обмочился. Мне следовало бы оставить его в снегу на всю ночь.

— Вы стреляли… Герберт был ранен вчера вечером?

Она чуть заметно кивнула. Я снова посмотрел на Диринга и заметил зажатую в правой руке пропитавшуюся кровью тряпку — видимо, кухонное полотенце. Диринг открыл рот и выдавил сухим шепотом:

— Никки, прости, я…

Пистолет снова повернулся к Дирингу, и я стиснул зубы.

— Не желаю тебя слушать, Герб. Ни единого слова!

Я медленно вздохнул и произнес, будто продолжая разговор:

— Никки, когда вы ели в последний раз?

На вопрос она не ответила, но ко мне повернулась. Показала пистолет.

— Вот что он использовал — отцовский пистолет. Этот ублюдок взял пистолет из моего ящика с бельем. — Николь снова повернулась к Дирингу, лицо ее потемнело. — Так что, ко всему прочему, ты еще и вор!

Она снова навела на мужа пистолет, худые пальцы на рукояти побелели. Сердце у меня колотилось, в груди все дрожало. Я глотнул воздуха.

— Никки, давайте я вам чего-нибудь принесу. Попить или поесть… — Я чуть попятился, и «смит-вессон» снова повернулся, следуя за мной, как глазок камеры.

— Стоять. — Николь прищурилась на меня, словно только что узнала. — Что вам было от него нужно? Откуда узнали о «Красном ястребе»?

Я глубоко вздохнул и постарался говорить спокойно:

— Холли упомянула о «Красном ястребе» в одной из видеозаписей, которые делала, когда навещала отца. Я хотел выяснить, что это такое и почему Холли не хотела его продавать. И я хотел спросить об этих визитах. Герберт говорил мне, что Холли никогда не приезжала, но, по-видимому, это не так.

— Это вас удивило — что он солгал вам? Это потрясло вас? Он всегда врет. — Диринг шевельнулся в кресле, снова тихо застонал. Лицо его исказилось от боли, и Николь навела на мужа пистолет.

— Николь, что такое «Красный ястреб»? — спросил я. Даже на мой слух, вопрос прозвучал отчаянно и слишком громко.

Безгубый рот Николь искривила злобная усмешка, из груди у нее вырвалось что-то похожее на смех. Она посмотрела на Диринга:

— Идиот. Ты думал, ему что-то известно! Разнюнился, прибежал ко мне с повинной, потому что он должен был приехать, а ты решил, будто он в курсе. А оказывается, он не знает ничего. Идиот, жалкий идиот.

Костяшки сжимающих рукоять пальцев снова побелели, и я откашлялся.

— Что такое «Красный ястреб»? — тихо повторил я.

Николь покачала головой, недовольно сморщила губы.

— Хижина. Даже не хижина, скорее, полуразвалившаяся лачуга. Одна комнатка, туалет на улице и осевшее крылечко, но Холли никак не могла забыть это место. — Николь снова повернулась к Дирингу: — И в этом-то и было дело, да, Герберт? — Отвращение звучало в ее голосе, отражалось на лице. Диринг притих.

— Так «Красный ястреб» — дом? — спросил я.

— Я же сказала: лачуга… проклятая лачуга на большом участке земли. «Красный ястреб»! Холли дала ей имя, словно какому особняку. Ей было лет шесть или семь. Однажды в выходные мы увидели пару ястребов — вот откуда название. И только потому, что участок наша мать получила в приданое, только потому, что ездила туда ребенком, только потому, что земля принадлежала ее семье с незапамятных времен, Холли зациклилась на этом месте. Но мать ведь не оставила его Холли, верно? Нет. Она все оставила папе, чтобы он распорядился землей, как сочтет нужным.

Капля пота скатилась по ребрам, пальцы на рукоятке «глока» болели. Диринг смотрел на меня, словно ожидая. Чего? Сочувствия? Спасения? Время от времени он шевелился в своем кресле, и каждый раз Николь наставляла на него пистолет, а я переводил дыхание.

— А теперь ваш отец хочет продать этот дом? — спросил я.

Николь нахмурилась.

— Папа не в том состоянии, чтобы заниматься такими делами. Вот почему он передал право на эти решения мне. Продать дом хочу я, и что тут такого? Папе нужен уход, а это чертовски дорого и с каждым годом все дороже. Застройщики хоть сейчас заплатят кучу денег за пятьсот акров в округе Колумбия. А Холли, узнав, что деньги пойдут на папино лечение, просто взбеленилась.

Я кивнул.

— Вы спорили из-за этого с Холли?

— Мы не разговаривали.

— Вы не виделись, когда она навещала отца?

Отвращение на лице Николь сменилось гневом.

— Если бы это можно было устроить, я бы запретила ей посещения. Как эта мерзавка обращалась с бедным папой: вопросы всякие задавала, на видео записывала! Говорила о матери: дескать, в том, что мать с собой сотворила, папа виноват. С моей точки зрения, это называется жестоким обращением. Никто не соглашался со мной, но, конечно, я не собиралась такое терпеть. — Николь снова повернулась к Дирингу и обеими руками подняла пистолет. Я крепче сжал «глок» и, следя за пальцами Николь, сосредоточился на том, чтобы расслабить руку. — Нет, из-за собственности я спорила не с Холли, — произнесла Николь. — А с ним. Я и не знала почему.

Я вспомнил видео, которое смотрел вчера вечером — с безымянного диска, — и подумал: мне-то причина известна. Но я хотел услышать признание от Николь и Диринга. Медленно, чтобы не нервировать Николь, я повел плечами и шеей. Николь снова прицелилась в меня.

— Почему Герберта интересует собственность? — спросил я.

Обветренное лицо Николь потемнело. Она поджала губы и посмотрела на Диринга:

— Ну, Герберт, не скромничай. Давай, расскажи все нашему гостю.

Диринг снова попытался сесть, но волна боли накрыла его, и он почти сполз на пол. Даже не сразу смог найти меня взглядом. В глазах было отчаяние.

— Скажи ему! — крикнула Николь так пронзительно, что стекла завибрировали.

— Она заставила меня, — прошептал Диринг еле слышно — словно листья прошуршали. — Холли заставила меня.

— И как она тебя заставила, Герберт? — Николь словно говорила с очень тупым, очень надоедливым ребенком.

Диринг закрыл глаза.

— Она записала видео. Сказала, что я должен уговорить Никки не продавать «Красного ястреба», а если не уговорю… если не смогу… она покажет запись. Покажет запись Никки.

— Скажи ему, что это было за видео, Герберт. — Николь снова прицелилась в мужа — вероятно, чтобы ободрить.

Диринг сполз еще ниже, голова свесилась набок.

— Это была запись со мной и Холли. Мы были… в постели.

Я медленно кивнул. Посмотрев запись вчера вечером, я понял, насколько, вероятно, Герберта Диринга доводила до грани безумия — а возможно, вытолкнула за грань — мысль, что жена может это увидеть. Я также понимал, почему он выразился так обтекаемо: «в постели».

Сначала я решил, что это пробная запись, потому что в ней было много основных элементов более поздних работ: откровенный секс на грани, темы доминирования и подчинения и выворачивающий, инквизиторский допрос в конце. Но были и различия. Относительно несерьезные с технической точки зрения: ярче свет, глуше звук, использование одной-единственной камеры. Важным отличием было отсутствие анонимности: ни лицо, ни голос Диринга не подверглись обработке, и они с Холли явно давно знали друг друга. И потому, кроме яркого изображения страсти Диринга к Холли, запись также зафиксировала его многочисленные признания в любви к ней, многословные рассуждения о недостатках Николь как любовницы — и прочих ее недостатках — и, ближе к концу, предложение жениться на свояченице.

Николь мрачно хмыкнула.

— Разумеется, Герберт не мог отказаться от глотка воды в пустыне, и вся его болтовня насчет «Красного ястреба»: «Давай подождем еще немного, в будущем году земля будет стоить еще дороже», — только сердила меня. Мне, наоборот, хотелось провернуть все побыстрее.

— Что было потом? — спросил я.

Николь посмотрела на Диринга:

— Продолжай, Герберт. Рассказывай.

Он покачал головой:

— Нет, Никки…

— Делай, что говорят, болван! — Она прицелилась Дирингу прямо в голову. Он зажмурился, и отвращение во взгляде Николь усилилось. — Рассказывай, или, Богом клянусь, я выстрелю снова!

Диринг не открывал глаз, слова были еле слышны из-за сухого, хриплого дыхания.

— Я поехал в город — повидаться с Холли. Объяснить, что Никки не… что я не смог уговорить ее. Я собирался просить ее… умолять… не делать этого. Я…

Николь прервала его резким смешком.

— Но при этом взял с собой пистолет, да, болван? Ты украл у меня папин пистолет и взял его с собой.

Он слабо кивнул.

— Дело было поздно вечером, мы бродили у реки. Холли выглядела неважно. Что-то случилось, авария, наверно, — Холли была вся в синяках. И в ужасном настроении. Сердитая. Я пытался объяснить насчет Никки, но она не слушала. Кричала, угрожала… сказала, что сегодня же пошлет видео Никки. И обзывала по-всякому… дураком, бестолочью, обезьяной… И тогда я ее ударил. Рукой. Я ничего не планировал… так получилось… Холли упала. Я хотел помочь, но она оттолкнула меня, а когда встала, у нее в руке был кирпич. Она выругалась и бросила его, едва не попала. Потом она подняла что-то еще, разбитую бутылку, кажется, и кричала на меня, и обзывалась, и… — Диринг уронил голову, плечи его затряслись.

— Господи, Герберт, да не тяни… рассказывай, что было дальше.

Он ответил, не поднимая головы:

— Я достал пистолет… и застрелил ее.

Я перевел дыхание, и узел в животе словно развязался. Николь смотрела на мужа, как птица на червяка.

— А потом? — спросил я.

— Я взял ее вещи… одежду… и бросил все в канаву. Тело столкнул в реку. Потом пошел к ней в квартиру. Я искал диск, но не нашел. Там был беспорядок, все разгромлено. И я поехал домой. Вы приехали на следующий день, и с тех пор я… как в уме повредился. Не могу спать, не могу собраться с мыслями. — Диринг крепче прижал правую руку к боку и согнулся. Лужа под креслом стала больше.

Николь фыркнула.

— Мировой парень, верно? — В голубых глазах горело безумие.

Я посмотрел на нее:

— Николь, позвольте мне позвонить в «Скорую»… не только ради вашего мужа, но и ради вас. Если он умрет…

Она не слышала меня.

— Я знала Холли. Знала, какая она — эгоистичная, избалованная, способная на все. Холли меня не удивила. Но он… — Николь повернулась к Дирингу и снова подняла пистолет обеими руками. — Ты удивил меня, Герберт. Я думала, я тебя хорошо изучила: может, ты и не Супермен и не самый умный, но ты, воображала я, по крайней мере не станешь трахаться с моей нехорошей сестрой. А ты вон какой сюрприз мне преподнес. Действительно, век живи, век учись.

— Николь, позвольте мне позвонить… ради вас. Вы же не хотите просто сидеть и смотреть, как он истекает кровью.

Она засмеялась — неприятным, безумным смехом.

— Вы уверены?

— Он того не стоит, Николь. Ну, довольно. — Она посмотрела на меня, вздохнула, опустила руки на колени. Еще один глубокий вздох, по всему ее телу пробежала дрожь. Из лица словно выкачали воздух — Николь казалась тысячелетней старухой. — Довольно, — повторил я.

Она провела рукой по затылку, и убранные в хвост волосы рассыпались. Упали налицо спутанной массой, и зимний свет вспыхнул на них, сделав ярче и как-то гуще. На мгновение, когда Николь повернула голову, ее патлы напомнили волосы Холли. В этот миг Николь вообще была очень похожа на Холли. На лице заиграла спокойная усталая улыбка.

— Вы правы. Я не хочу смотреть, как он истекает кровью. — Голос звучал спокойно и ровно. — Это тянется слишком долго.

Два выстрела разнесли грудь Диринга в клочья.