На пятнадцатый день месяца Тишри, в праздник Судного дня Даниил стоял в дверях кузницы. Сам праздник еще не наступил, но его ожидание, словно свежий ветерок, уже пронеслось по узким улочкам селения. Никто, казалось, не работал сегодня. Благочестивые иудеи медленно, с достоинством шли в синагогу, с неодобрением поглядывая на легкомысленную молодежь, которой только и дай, что побездельничать. Громкие, веселые голоса мешаются со смехом, несутся над крышами селения.

Иоктан присел у порога, вгрызся в плоскую пшеничную лепешку, принесенную ему Даниилом.

— У всех подмастерьев сегодня выходной, — не сводил он глаз с кузнеца.

— Тогда иди, гуляй, — разрешил Даниил. — Сегодня все равно работы почти нет.

Иоктан мгновенно сорвался с места, а кузнец снова вернулся к наковальне. Все утро не отрывался он от работы, стараясь не обращать внимания на носящееся в воздухе оживление. Раньше его тянуло в горы, теперь манил город на равнине.

Ближе к полудню из комнаты донеслось пение. Даниил положил молот, вошел на жилую половину.

— Пойдешь со мной повидать Мальтаку? — спросил он сестру. — Она сегодня будет танцевать с другими девушками в винограднике.

Он произнес слова вроде бы в шутку, но в то же время и серьезно — вдруг она так соскучилась по подруге, что решится наконец выйти из дома?

— А ты идешь? Тогда ты мне все расскажешь.

— Пойдешь со мной? — снова повторил брат.

— Не дразни меня, Даниил, — глаза девочки погрустнели. — Но ты сходи, ладно?

— Ну, не знаю, — он даже самому себе боялся признаться, как хочется пойти. — Если время будет. Все равно в город надо, обещал отнести замок старому Омару.

— Но не в этой же одежде! Я видела, как сегодня все разряжены, — Лия подскочила к сундуку, вынула чистую шерстяную накидку и со смехом, не обращая внимания на притворное ворчание брата, накинула ему на плечи.

Он шагал по дороге, ведущей в город, сторонясь веселой, нарядной толпы. Несчастное, настороженное лицо юноши отталкивало прохожих. Как легко догадаться, домик старого Омара в Капернауме пустовал, пришлось оставить сверток у порога.

Даниил твердил самому себе, что не намерен идти на праздник. Но ноги сами, почти против воли, шагали в нужном направлении — к виноградникам на пологих холмах. Дорогу найти не трудно. Просто иди на зов задорных голосов и радостного смеха. В одном из виноградников собралась молодежь — юноши образовали веселый, непрерывно движущийся круг. Он сразу понял — ему здесь не место. Даже чистая накидка не скроет, всем видно, кто он — деревенщина и кузнец. Даниил не смел подойти поближе к хороводу щеголей в ярких полосатых плащах и кожаных сандалиях. Бородки расчесаны, головы смазаны маслом. Все друг друга знают, перебрасываются приветствиями и шуточками, толкаются, возятся, а он стой в отдалении, одинокий, неловкий, сердитый.

Вдруг веселый гул стих. Юноши замерли, не разжимая рук, не разрывая кольца. Даниил, куда выше остальных, привстал на цыпочки, глянул поверх голов. Из-за зеленеющих лоз на другом конце виноградника показались девушки. Танцующая цепочка движется медленно, грациозно изгибается. Белеют одежды, у каждой в волосах цветы, в руках цветочные гирлянды. Высокие, звонкие, чистые девичьи голоса поднимаются над деревьями.

Даниил по-прежнему укрывается за спинами других, но цепочка поющих приближается. Заметил Таку, перехватило дух. Никогда раньше не видел он ее танцующей, но всегда, с первого дня на вершине горы, знал, как грациозно каждое движение девушки. Не то, что остальные — не торопится, стараясь выскочить вперед, пусть все заметят, но и не робеет, не опускает смущенно глаз. Просто танцует, наслаждаясь каждым движением, голова поднята, глаза сияют, губы приоткрыты в улыбке, не мешающей пению. Она уже совсем близко, Даниил заметил — девушка время от времени поглядывает на цепочку парней, не зазывно и не стыдливо, но словно пытаясь отыскать кого-то в толпе.

Нет, ему не вынести ее взгляда. Вдруг она его обнаружит? Юношу от ужаса трясло с головы до ног. Еще мгновенье, и она будет рядом, ищущие глаза заметят Даниила, увидят домотканую одежду, навеки запачканные копотью руки, босые ноги. Вдруг она пройдет мимо, продолжая выискивать кого-то другого? Осмелится ли показать остальным, что знает кузнеца? Вдруг она его постыдится? Ближе и ближе вьется в танце девичий хоровод. В одно мгновенье Даниил, расталкивая зрителей, рванулся прочь и бросился вниз по склону холма.

И почти сразу услышал ее голос. Оглянулся, увидел — девушка мчится за ним между рядами виноградных лоз, только белоснежное покрывало развевается. Догнала, остановилась рядом, задыхается, щеки горят румянцем.

— Почему ты ушел?

— Сама знаешь почему. Не надо было мне приходить.

— Я тебя позвала.

— Зачем? Добра мне это не принесет.

Он заметил — обида молниеносно вспыхнула на ее лице.

— Я знаю, ты меня по доброте душевной позвала, — попытался он исправить положение. — Я рад, что видел, как ты танцуешь. Теперь смогу рассказать Лии.

— Ты только за этим и пришел — рассказать потом Лии?

Он с несчастным видом глядел на девушку.

— Тебе лучше вернуться к подружкам. Там твое место.

Така подошла ближе, теперь она уже совсем рядом.

— Все думаешь — я просто смазливая девчонка, да, Даниил?

Он побагровел от стыда, еле осмеливаясь взглянуть на нее. Она, оказывается, все помнит. Губы дрожат, в темных глазах блестят слезы.

— Нет! — как с головой в воду прыгнул, больше скрывать правду нет сил. — Я и тогда так не думал. В тот день — когда очнулся у вас в доме — увидел склоненное надо мной женское лицо. Всегда его буду помнить — до самой смерти.

Мальтака не отвечала. Стояла, гордо выпрямившись, подняв к нему лицо, не прячась — пусть видит, что сделали его слова. Глубокая радость, сияющее счастье, глаза сверкают так, что он боится ослепнуть.

— Не надо, Така, — у него перехватило горло. — Я не хотел, чтобы ты знала.

— Почему?

— А какой в этом толк? Я прошу от жизни только одного. Ни на что другое у меня прав нет.

— И ничего не может быть важнее? Ты уверен, Даниил?

— Я принес клятву.

Лицо девушки погасло.

— Я тоже. Мы оба поклялись жить и умереть за Божью победу. А к ней ведут разные пути. Иоиль уже понял.

— Я знаю один-единственный способ. Борьба. У меня нет дара слова, как у Иоиля. Только вот эти две руки.

— Значит, никогда не будет конца, — голос девушки прервался, — ненависти и убийствам?

— Така! Пожалуйста, не мучай меня! Я должен довести дело до конца. Сам. Один. Никому другому тут места нет.

Она молчала. Стояла не шелохнувшись, с поднятой головой, не отворачиваясь. Минуту назад, слыша его признание, она не таила счастья и теперь не пыталась скрыть ту боль, что причинили жестокие слова. Ее будто охраняла какая-то необычайная женская гордость, присущая ей одной.

— Позволь мне уйти, Така.

Она кивнула:

— Господь да пребудет с тобой, Даниил. Куда бы ты ни шел.

Он обернулся, увидел — она все стоит не шелохнувшись, смотрит ему вслед.

Он брел обратно в селение, снова, как и по пути в город, один. Мрачный вид отпугивал прохожих. Измученному, несчастному, Даниилу было не до рассказов о празднике, но едва войдя в дом и глянув на Лию, он понял — промолчать не удастся. Сестра ждет, сложила ручки, словно дитя, глаза сияют.

— Ну, как там было? Правда, Така хорошенькая? Расскажи, как она одета?

— Что-то такое белое, — буркнул брат. Посмотрел на сестру, и, как ни болело его сердце от свежей утраты, вдруг стало еще горше — сидит тут одна в унылой, мрачной комнатенке, а остальные танцуют в залитом солнцем винограднике. По крайней мере, надо ей все описать.

— У них, у девушек, в волосах цветы, — через силу начал он. Тут ему будто стукнуло в голову. Шагнул за порог, сорвал несколько невзрачных цветочков, выросших у дома, сплел их в венок, украсил золотистую головку. — Как у тебя.

Лия, в полном восторге, потянулась к цветам.

— Девушки движутся одна за другой длинной вереницей — танцуют.

— Вот так? — Лия притопнула ногой, закружилась, подняв руки над головой.

«Откуда девочка знает, как танцевать? — изумился Даниил. — Никто ее не учил, а движения такие ритмичные».

От ее радости и у него немного полегчало на сердце.

— Вот бы тебе с ними потанцевать. Ты хорошенькая, ничем не хуже других, — улыбнулся он сестре.

Лия замерла рядом с братом, голубые глаза посерьезнели:

— Я хорошенькая, Даниил?

Что такое, почему его одного на всем белом свете уже второй раз за день мучают такими вопросами? Он вспомнил сияющую красоту Мальтаки, ласково ответил сестре:

— Да, очень хорошенькая.

— Правда? Не хуже остальных девушек?

— Куда лучше многих.

Ему, конечно, хочется ее порадовать, но удивительно — откуда такая настойчивость?

— Така тоже говорит — я хорошенькая, — серьезно произнесла Лия, будто сделала для себя открытие. — Как ты думаешь, а кому-нибудь другому — не тебе и не Таке — я могу понравиться?

— Ты Иоилю нравишься.

— Он добрый, вроде Таки, — отмахнулась Лия, — Иоиль не считается.

Замолчала, потом, как всегда неожиданно, очнулась от задумчивости, деловито разложила еду:

— Все готово, Даниил. А после ужина тебя ждет сюрприз.

Он сразу понял — ему не отвертеться, в настроении он или нет. Не сняв венка с головы, Лия выложила хлеб, поставила миску с тушеными овощами. Как ни занят он был своими горькими мыслями, заметил — она почти не ест, глядит на него, как ребенок, который и проболтаться заранее боится, и сдерживаться уже не в силах.

Овощи съедены. Лия вытащила что-то, спрятанное в уголке. Плетеная корзинка с фруктами. Самые отборные — глянцевитые лиловые гранаты, сочный инжир. Не многим в Галилее доступно такое угощение, обычно эти фрукты покупают только раз в году, несут в Иерусалимский Храм на праздник первых плодов. Нет, соседи таким не поделятся.

— Получила плату за полотно?

— Не угадал, — девочка просто светилась удовольствием, — это подарок.

Он недоуменно ждал продолжения.

— Маркус сегодня принес.

Он уже откусил первый сладкий кусок и вдруг замер, словно фрукт оказался насквозь гнилой.

— Кто такой Маркус?

— Ну, ты знаешь. Тот солдат, что приезжает на лошади.

Даниил отшвырнул корзинку — фрукты покатились по комнате, наподдал гранат, тот с противным звуком шмякнулся о стену. Юноша вскочил на ноги, его трясло от злобы. С жалобным стоном Лия, стоя на коленках, потянулась за апельсином. Схватила его, попыталась, рыдая, вытереть подолом платья. Он вырвал апельсин у нее из рук.

— Откуда ты знаешь его имя? Как этот римский пес осмелился приносить тебе подарки?

Лия вжалась в угол.

— Отвечай! Откуда ты его знаешь? — схватил девочку за плечо, резко встряхнул. Лия беззвучно сползла на пол.

Он услышал свой собственный голос, нет, крик и непотребную брань, слова, которых никогда прежде не произносил, да и слышал только в пещере. Постепенно черная пелена спала с глаз, и Даниил увидел жалкий комочек у своих ног, бледное, испуганное личико, венок, соскользнувший с золотистых волос. Девочка отвернулась, словно ожидая удара. Он разжал руки, отступил. Какой стыд! Что он натворил!

— Я не хотел тебя обидеть, — уже тише проговорил он. — Отвечай, что этот человек сделал?

Еле слышный голосок из-под завесы волос:

— Он мой друг.

— С каких это пор?

— С лета. Приходит повидать меня, когда тебя дома нет.

— И ты позволила римлянину войти в мой дом? — у него все застыло внутри.

— Нет… нет! Он никогда в дом не входил!

— Как так?

— Он просто сидит на коне за стеной садика и разговаривает со мной.

— Только разговаривает? Клянешься?

Она подняла голову, поглядела на брата с таким небывалым достоинством, что он даже попятился.

— И о чем вы разговариваете?

— Он не слишком хорошо говорит, многих слов не знает. Рассказывает мне о своей семье — они живут далеко-далеко, в стране под названием Галлия. Он из маленькой деревушки, а вокруг лес. Римляне захватили его деревушку. У него есть брат и две сестры, и у всех волосы золотистые.

Как у меня. Я давно хотела тебе сказать, Даниил. Столько раз собиралась! Но стоит ему прийти в мастерскую, стоит тебе подумать о нем — у тебя лицо чернеет. Я так боялась.

— И правильно, что боялась. Я бы вырвал ему язык! И еще вырву, дай только найти.

Сначала девочка просто съежилась от страха, а потом вдруг резко вскочила на ноги:

— Нет! Нет! Не трогай его! Обещай, что не тронешь! Если ты его тронешь… я умру!

Брат с презрением глянул на сестру. Он уже понял, что она не лжет — римлянин в дом не входил.

— Перестань канючить, — жестко отрезал Даниил. — Я его не убью, если пообещаешь никогда с ним не разговаривать.

— Обещаю, никогда в жизни!

— Поклянись! Самой страшной клятвой!

— Клянусь! Я все сделаю, все, что ты хочешь.

— И никогда больше не покажешься ему на глаза?

— Нет, нет, и даже в садик не выйду.

— Ты опозорила мой дом, опозорила дом Симона, память нашего отца. Опозорила весь Израиль!

Лия снова разразилась рыданиями.

— Плачь, плачь! — грубо крикнул он. — Лей свои глупые слезы! Посмотрим, сможешь ли ты смыть свой позор.

Он слепо повернулся к двери, только бы подальше от сестры. Она лежала, уткнувшись лицом в земляной пол. Его сердце дрогнуло. Но тут вспомнилось — «он по дому тоскует». Уже тогда она обманывала! Даниил резко выскочил из комнаты, хлопнул дверью.

Час за часом ходил он по улицам селения, бродил по зеленеющим лугам на склонах холмов, вышагивал по дороге, несколько раз вымокал под проливным дождем. Сперва хотел найти римлянина. Пала ночь, и он уже не знал, куда идет. С первыми проблесками зари повернул обратно. Вошел в селение, измученный, опустошенный, боль в плече пульсировала, не затихая. Однако долгие часы ходьбы успокоили его, дикий гнев исчез, и на его место пришел стыд.

Хорошо, что легионер не попался ему на пути. Не то навлек бы на селение немалые беды. Теперь, когда голова прояснилась, как ни горько ему было, он понимал — мстить тут не за что. В римском легионе свои законы, не мягче иудейских. Но никакой закон, ни римский, ни иудейский, не может запретить солдату разговаривать с еврейской девушкой поверх глинобитной стены сада.

И что Лия понимает про Рим? Для сестры он — мальчишка, чуть старшее ее самой, да еще с такими же, как у девочки, золотистыми волосами. Но почему она не испугалась солдата?

«Не надо было на нее кричать, — сокрушался Даниил. — Как бы ее утешить, чтобы меня не боялась?»

Но проклятый римлянин больше и шагу не ступит в кузницу!

Домик был тих и безмолвен. По пыльному полу разбросаны фрукты. Лия сидит в уголке, в волосах запутались невзрачные цветочки. Даниил вошел в комнату, но она даже не подняла головы.