30 января

Прошло больше месяца, Дик, как я вывихнула лодыжку и попала в «центр Власти», как наступил новый год, однако у меня не было ни времени, ни физических и духовных сил поговорить с тобой… Видишь ли… я разочарована, я из тех, кого называют «разочаровавшимися в социализме». О, не ставь меня на одну доску со всеми холуями, этими выскочками, оппортунистами без стыда и совести, политические убеждения которых меняются от того, куда ветер дует! Нет, я верила в социализм, во всяком случае, хотела верить! Я отдалась ему целиком, со всей силой моих убеждений! Разве я не начала с того, что бросила всех своих близких — папу, мамашу, отчима, Баб, Бижу, Бронкс, Сюзи, Глуглу! — чтобы отправиться в ссылку на другой конец Франции, в эту захудалую дыру, где нет даже «Мамунии»? Разве я не оставила надежду поступить на факультет искусств? Разве я не отказалась от «Крийона», «Люка-Картона», Диора, Нины Риччи, «Ледуайена», «Клозери де Лила», «Анжелины» (улица Риволи, где я любила пить чай с Баб!)? Но хватит о пустяках!

Я хотела служить какому-нибудь делу, принести себя в жертву, подарить себя Франции. Мэр, рьяный поборник веры, убедил меня, и я вошла в его команду так, как нанимаются в Иностранный легион, как едут в командировку, как приходят в религию — или к «Фошону»!

Но «они» меня разочаровали…

Однако, за исключением первого неверного шага (теперь я думаю, что это было предвестием), стоившего мне вывихнутой лодыжки, всё начиналось действительно здорово. Подытожим: после трех дней бездействия я, несмотря на то, что еще прихрамываю, надела строгий костюм «Шанель» серого цвета, который, возможно, не сочетался с моей рыжей челкой, и, взяв свой фирменный дипломат, пошла в бюро к мэру. Я и так потеряла много времени, а время — это деньги: деньги налогоплательщиков, то есть наши, то есть мои.

Я не видела мэра с тех пор, как прыгнула с вертолета. Он ожидал меня, одетый, как всегда, в костюм «Кензо» (на этот раз — зеленый, с застегнутым воротом под Чаушеску), сидя в кресле в довольно «развязной» (самый мягкий эпитет, который я могу подобрать) манере, положив ноги, обутые в синие остроносые сапоги, на то, что я не осмеливаюсь назвать «письменным столом». Это была вещица из поп-артовского дерьма, сделанного в шестидесятые годы: толстая стеклянная столешница покоилась на спине женщины, выполненной в натуральную величину из розового пластика и сидящей на четвереньках таким образом, что ее бедра и руки образовывали ножки «стола» (копия «Стола» Алэна Джонса, «Нью-Галери», Экс-ла-Шапель). Более красный, чем обычно, мэр улыбнулся мне, поглаживая пальцем сине-бело-красный бант на своей груди. На стене, над его головой, золотыми буквами был написан девиз: «Жить без простоев в работе», а прямо под этим девизом, там, где по традиции должен висеть портрет главы государства, была прикреплена белая картина, совершенно белая и квадратная. Пустой квадрат — вот это да! Я сразу узнала свой расчлененный монохром «Миттеран или Блуждающий миф», что вызвало во мне чувство жалкого тщеславия, которое я тотчас же попыталась прогнать.

Я пришла сюда, чтобы работать!

— А где мой кабинет? — еще до того, как он раскрыл рот, набросилась я на этого постмодернистского индейского вождя с конским хвостом.

Он обменялся удовлетворительной улыбкой с двумя заместителями, сидящими, как плохой и хороший разбойники, по обе стороны от его кресла. С правой стороны находился Жан-Поль, его правая рука, а с левой — его левая рука: мерзкий, волосатый, жирный тип со злым взглядом, скрывавшимся за очками в стальной оправе. Это оказался мой благодетель, которому я была стольким обязана, — казначей мэрии, месье ПК. Он был сильно загорелым, впрочем, как и большинство служащих мэрии, и муниципальных советников.

С первого взгляда нет ничего легче, чем работа ПГД. Я только и делаю, что подписываю. Сидя в своем крошечном кабинете, прилегающем к кабинету мэра, я целый день подписываю чеки, распоряжения о переводах, счета! Благо, мне уже приходилось подписывать счета на газ, поэтому теперь необязательно проходить курс обучения. К тому же у меня в помощницах есть Баб* и Бижу*, сидящие напротив меня перед своими всегда выключенными компьютерами и целый день шлифующие ногти. Они — единственные служащие в компании «Коммюник и Ко», которой я руковожу: коммуникационная шарашкина контора, как следует из названия.

Учитывая тесноту помещения, снабженного все-таки факсом и постоянно поломанным телефоном, можно сделать вывод, что это совсем крошечное предприятие, которое мэр в целях экономии поместил в какой-то темный чулан здания мэрии. Большая ошибка. Под его скромным названием «Коммюник и Ко» скрываются (я узнала об этом в первые дни) спрятанные сокровища: тридцать компаний-«дочерей» (значит, моя компания — их мама), которые называют «дочерними». Больше всего среди них «многоцелевых исследовательских кабинетов», газет и журналов «Антига Лимитед», «Ньюс Мэгэзин», «Кавер Герл», «Цюрих и Ко», «Против власти», «Недвижимость завтра», «Недвижимость сегодня», «Игроки в шары без границ» и даже один банк в Карибском море… Мы находимся в деловых отношениях не только с многочисленными предприятиями Незнаюкакогогорода и всей Франции, но и с кучей стран, которых я раньше не знала: Колумбия, Ангола, Либерия, Марокко (эту я знала), Монако, Большой Кайман, Малый Кайман, Андорра, Мальта, Лихтенштейн, Елена Рубинштейн и даже Панам… или Панама.

Выучив все это, я только укрепилась в высокой оценке самой себя и своей роли. В конце концов, во главе этого предприятия поставили не лишь бы кого, а меня! Сидя за письменным столом, в строгих очках с простыми белыми стеклами, я тщательно изучала досье, содержащие чеки и счета, передаваемые мне мэром или одним из его заместителей. Я просиживала в своем кабинете по пятнадцать-восемнадцать часов в сутки, чтобы лучше вникнуть в работу и выполнить ее тщательно и скрупулезно, заставляя следовать своему примеру Баб* и Бижу*, которым, кажется, это не слишком нравилось. Таким образом, мне удавалось подписывать от десяти до двенадцати счетов день. А подписывать — это не так просто, как кто-то может подумать.

И потом я подписывала не лишь бы что: суммы в моих счетах (вначале мне нужно было ликвидировать завалы, оставленные моей предшественницей Делли) варьировались от 75 000 (самые мелкие) до 500 000 франков (самые крупные). В большинстве фигурировали различные предприятия, участвующие в окончании строительства Центра этики и эстетики, который должен был торжественно открыться в ближайшее время. Не было ни одного ремесленника, столяра, стекольщика, слесаря-водопроводчика, ни одного архитектурного, оформительского или инженерного бюро, ни одного, даже самого мелкого, поставщика леса, бетона, кирпича, труб, кнопок или скрепок, которого мадам Делли или, скорее, покойная мадам Делли (она действительно умерла) не заставила бы «пользоваться» любезными или обязательными услугами компании «Коммюник и Ко» и ее филиалами. Даже если ты знаменитый декоратор, то все равно не можешь вот так, один, выбрать, к примеру, какое ковровое покрытие использовать, если дело касается такого грандиозного проекта, как строительство Центра этики и эстетики. Нужно — в случае с ковровым покрытием — провести серьезное исследование качества, надежности и внешнего вида: толщина, плотность ворса, прочность, цвет! Только ради покрытия в большом холле Центра этики и эстетики (который я еще не посетила, так как выхожу из мэрии лишь за сигаретами в кафетерий «Авенир»)… в общем, только ради покрытия в большом холле покойная мадам Делли, женщина очень скрупулезная (даже слишком, так как из-за этого — переутомление! — она покончила жизнь самоубийством: как-то декабрьским вечером вонзила себе нож в спину), провела через «Коммюник и Ко» для оформительской компании «Дизайн без границ» не меньше семнадцати исследований на качество, каждое из которых стоило 53 000 франков! Я смогла изучить их и таким образом убедиться, насколько необычайно серьезной была в работе мадам Делли; эти исследования занимали по двадцать страниц, двадцать пять строк в каждой, и в них предпринималась попытка определить, какой цвет покрытия будет самым совершенным. Она колебалась между зеленым, серым и гранатовым.

Мэр выбрал цвет морской волны.

Я была постоянно взволнованна (с одной стороны, я переживала по поводу трагического конца моей предшественницы, а с другой — хотела быть достойной ее), и перед каждым еще не подписанным счетом, где, например, фигурировала сумма в 300 000 франков (исследование внешнего вида чистящих средств для Центра этики и эстетики), я потрясала своей ручкой: поставить подпись под такой суммой было нелегко! Даже если это была не лишь бы какая ручка (платиновая «Мон-Блан», 4 000 франков без пошлины, подарок мэра, которому ее преподнесла фирма «Кирпичи без границ»)…

Я сидела задумавшись, подперши подбородок рукой, с растрепанной челкой и долго сосала колпачок своей «Мон-Блан», дрожавшей в нерешительности между моими губами. Когда же я чувствовала, что она «на подходе» и уже близка к эякуляции, душевной разрядке, то вырывала ее изо рта и тянулась к листку, на котором коротко, но очень продуманно выводила большими элегантными черными буквами свое имя: ЛЮ!

Иногда это было похоже одновременно на китайскую каллиграфию и падение капель: на размашистый, неудержимый, но тщательно просчитанный жест Джексона Поллока. Поставив подпись, я брала счет, как священную облатку, обеими руками и, вся дрожа от волнения, бежала в соседний кабинет, чтобы показать его мэру. Он, как большой ценитель искусства, восхищался моим творением: отстранял немного голову, прищуривал веки, ворчал, шевелил губами, приближал к лицу, удалял от него, чтобы рассмотреть мою подпись в деталях или лучше увидеть в целом, затем, по-свински обхватив меня за талию, заявлял:

— Ты настоящий художник, Лю, я это знал! Поверь мне, ты далеко пойдешь!

Итак, «Коммюник и Ко» было процветающим предприятием. Чеки, оплаченные до копеечки многочисленными компаниями, которым мы выписывали счета, плавали на нашем счете в банке «Богота Лимитед». Впрочем, этот счет сразу же опустошался, так как нам тоже выставляли счета, зачастую, на мой взгляд, чрезмерные, различные поставщики и исследовательские общества. Я обнаружила некоторые аномалии, которые, несмотря на свою скрупулезность, не заметила мадам Делли. Например, у нас было лишь два компьютера, а какая-то электронная панамская фирма («Кока и Ко») выставила нам счет за сорок пять компьютеров на 200 000 франков! Настоящий грабеж! И никаких «маленьких прибылей»: за новый кафель в наших туалетных комнатах компания «Франкмасоны без границ» выставила счет в 652 000 франков! Над кем они издеваются?! Да это дороже, чем «инсталляция» Жан-Пьера Рейно!

— Из нас пьют кровь! — однажды завопила я перед мэром.

Вне себя от ярости, с челкой, готовой к бою, я влетела в его кабинет и сунула ему под нос эти мошеннические счета.

— Мадам Делли убила себя вчера, а я убиваю себя сегодня, чтобы наполнить наши счета, а всякие жулики их мгновенно опустошают.

— Это и есть рыночный социализм! — объяснил мэр, раскачиваясь в кресле. — Не надо гнаться за прибылью! Деньги приходят и уходят… Они путешествуют! Ты принимаешь все слишком близко к сердцу! А тот, кто принимает все близко к сердцу, кончает, как бомж!

Сколько забот, сколько тревог!

И однако мне, как ПГД, платят совсем немного:

5 000 франков в месяц — минимальная зарплата рабочего. И не следует ли по всей экономической логике вычесть из этой суммы неучтенную плату за всевозможные сексуальные услуги, которые я оказываю мэру, а затем уравновесить этот подсчет привилегиями, которые дает мне социалистическая система: шикарная бесплатная пятикомнатная квартира, поскольку она расположена в стенах мэрии; трое слуг (две бонны-филиппинки и мажордом-камерунец), тоже бесплатных; две служебные машины («роллс» и «мерседес» с шофером), тоже бесплатные, поскольку они закреплены за мэрией; обеды (марокканская икра без ограничений), тоже бесплатные, так как они поставляются шикарной столовой мэрии, филиалом «Люка-Картона». А еще электричество, газ, вода, за которыми я, естественно, зорко слежу! Если все хорошо подсчитать, сделать все вычитания и сложения, то можно смело сказать, что я выиграла!

Итог — положительный.

В общем, у меня еще не было причин жаловаться или разочароваться в этой авангардистской форме социализма, которую, мэр, перефразируя Сталина, называл «социализмом в одной мэрии». Понятное дело, будучи теоретиком и практиком, я предпочла бы, чтобы плодами социализма пользовались не только служащие мэрии (кстати, гам не все ими пользовались), ведь… чем больше привилегированных, тем меньше остается других людей, а значит, меньше бедных людей, то есть их число пропорционально уменьшается. Такова безжалостная математика (сущность марксистской теории, так и не понятой до наших дней), которая неизбежно приведет к падению капитализма и наступлению Эры изобилия, когда все свободные люди будут равны между собой.

Итак, я наслаждалась от души и без всяких комплексов промежуточной фазой социализма, не испытывая при этом никаких угрызений совести. И только когда от пассивной фазы (подписывание чеков, счетов, переводов) я перешла к активной фазе в своей работе (осуществление больших культурных проектов, призванных оживить жизнь города), трудности начали накапливаться, а вместе с ними мои разочарования.

Сколько прекрасных идей, восхитивших мэра (и вызвавших гримасы отвращения у Баб* и Бижу*), родилось под моей расчлененной рыжей челкой в четырех стенах крошечного кабинета, где я просиживала дни и ночи, словно Али Баба в своей пещере отшельника! Проекты изменения изменения предназначения, о которых я уже говорила в Париже (издание газет, составленных из газетных купюр, использованных в коллажах Пикассо, «200 банок супа Кемпбелл» и другие), были детским лепетом по сравнению со всем остальным! Не выпуская из одной руки «Мон-Блан», чтобы записывать свои искрометные мысли, и телефонную трубку — из другой, чтобы связываться с различными людьми (артистами и финансистами), которые помогли бы в осуществлении моих проектов, я работала без устали. Так, Стокакис, маэстро Стокакис, согласился организовать для мэрии за счет одного из ее поставщиков «Даю Бетон» (конкурент «Франкмасонов без границ») в день торжественного открытия Центра этики и эстетики «наземно-воздушный» концерт для виол да гамба и вертолетов. Вертолеты, поднявшись высоко в небо, исполнят балет над открытым амфитеатром Центра, где в одной из студий в это время будут играть музыканты. Шум от первых и звук от вторых будет сразу же передаваться через микрофоны в лабораторию, где Стокакис, священнодействуя за консолью, смикширует их и снова запустит через мегафоны к зрителям, сидящим в амфитеатре. Это будет удовольствие для ушей и радость для глаз, так как концерт планируется провести ночью, чтобы зрители смогли одновременно восхититься небесным балетом музыкантов-вертолетов, носящихся взад-вперед, как пьяные шмели, под обстрелом тридцати прожекторов, управляемых десятым артиллерийским батальоном морского флота. Таким образом гул вертолетов изменит звук виол, а звук виол изменит гул вертолетов.

Если сей проект удастся, это станет моим Высшим Изменением!

Об этом проекте (и о многих других, о которых упомяну позже) я с энтузиазмом рассказала на ассамблее муниципальных советников, срочно созванной мэром. Они явились в своей праздничной униформе: баскский берет, вельветовый костюм от Кардена, неизменный загар. Среди них я узнала казначея, WC и Жан-Поля.

Сидя рядом с мэром в зале для совещаний под нерасчлененным бюстом Марианны, я разглядывала советников, остающихся пока еще слишком загадочными для меня. Они расположились передо мной по обе стороны длинного стола, покрытого зеленой скатертью, и слушали с огорошенным видом то, что я говорю. Самый огорошенный вид был у WC, подарившего мне в «Крийоне» сине-бело-красный букет. Когда я закончила свою речь (на будущее я украдкой записала ее на магнитофон, спрятанный под столом в моей сумке на ремне), советники разразились аплодисментами и криками восхищения, о лицемерности которых я и не подозревала: «Восхитительно!», «Умопомрачительно!». После чего мэр заключил: «Не правда ли, наша Лю просто гений!»

Однако была одна «загвоздка», в которую меня не захотели посвятить, поскольку сразу же попросили удалиться. Об этой «загвоздке» я скоро узнала, так как, охваченная волнением, забыла Дика под столом. Я смогла забрать его позднее — никто не заметил присутствия моего шпиона. И что я услышала? Вот резюме.

Этим пентюхам в баскских беретах, среди которых были архитекторы и дизайнеры, какой-то владелец гаража (ФН), какой-то ОС и какой-то учитель (эколог) единогласно устроили обструкцию.

— Мы теряем загар!

Таков был их крик отчаяния.

— Мы хотим нового сеанса загара!

Таково было их требование.

— Если наши пожелания не будут удовлетворены, мы не только никогда не подпишем, даже с закрытыми глазами, никакого контракта ни с одной фирмой, но и чего бы то ни было другого!

Такова была их угроза!

Это был настоящий «государственный переворот», «восстание», заговор.

С их последнего сеанса загара, объяснили они, прошло уже больше месяца (он проходил на Багамах и длился всего десять дней). А предпоследний был за две недели до последнего (в «Средиземноморском клубе» в Каире, продолжительность — одна неделя!). И что ж, они будут терять загар и никак на это не реагировать? Да так они потеряют лицо перед избирателями-аборигенами Незнаюкакогогорода! Нет, это невозможно! Это вопрос чести!

Это был настоящий шантаж.

— Мы больше ничего не будем подписывать! Устроим забастовку «Мон-Блан»! — хором повторяли они.

На этих словах Дик записал ужасный шум, похожий на шум лопат, бросаемых на землю бастующими шахтерами. Без сомнения, это был шум от ручек «Мон-Блан», подаренных фирмой «Кирпичи без границ» и брошенных в ярости на стол в знак протеста.

Тогда мэр, совершенно растерянный, пробормотал:

— Вы собираетесь облапошить «Кирпичи без границ» ради его конкурента «Даю Бетон»? Или же вас подкупили «Франкмасоны без границ»?

Молчание…

Затем снова раздался совсем слабый голос мэра:

— Ладно, я уступаю, вы поедете на новую стажировку по загоранию! Но взамен пообещаете согласиться на новый контракт с СЖЕ по очистке мутных вод, поскольку срок контракта истекает в этом месяце! («Да!» — закричали в один голос советники.) И вы согласитесь на все проекты Лю! («Да!» — словно эхо повторили они.)

В этот же вечер, слушая тайную запись Дика, я узнала, что такое гнусные компромиссы «реального» социализма. Этих людей не интересовали ни мое искусство, ни мой гений!.. Все, что они хотели — это загорать, трахаться, жрать под тропическим небом (а для чего тогда ультрафиолетовые лампы?).

Они были брюхом, я же была головой! Санчо Панса и я, Дон Кихот! Между ними и Лю — то есть сторонниками существующего мира и того, каким он должен стать (возвращаясь к выводам Макиавелли) — началась война не на жизнь, а на смерть.

Вот что явилось причиной моего постепенного разочарования в социализме. И бунта. Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!

Несколько минут спустя я, будучи вызвана к мэру, предстала перед поп-артовским столом на розовых ножках. Мэр, он же Заза, совершенно бледный (даже его краснота на лице куда-то испарилась), без предисловий заявил:

— Лю, на следующей неделе — и без возражений! — ты отправляешься с муниципальным советом в марокканский круиз на «джипе», от Танжера до Фум-эль-Хассана!

— Мы остановимся в «Мамунии»?