4 марта

Вчера утром впервые за все время я взяла служебный «роллс» и впервые за все время поехала покататься по улицам Незнаюкакогогорода. «Езжай туда, куда тебе подсказывает сердце», — сказала я своему шоферу-сенегальцу Н'Дьяло. И он повез меня, хандрящую, через богатые кварталы, мимо каменных фасадов домов аристократии, на окраину пролетарских поселков.

Мы проехали мимо Центра этики и эстетики. Рабочие уже начали воздвигать там один из моих проектов, финансируемый фирмой «Уильям Сорэн»: скульптуру из кислой капусты, покрытой прозрачной пластмассой (намек на головку сыра Йозефа Бейса).

Увы, но даже искусству не удалось развеять хандру, терзавшую мою душу. Я перестала верить в него, я больше не верила в него, я потеряла всякую надежду всякое доверие. Мир, который мелькал за тонированными стеклами моего «роллса», казался мне очень мрачным: сепия, старые снимки, пожелтевшие от времени.

Для чего? Для чего стремиться к хорошей жизни? У меня было всё, но я была ничем. Зачем нужны «роллс», шофер, три слуги, пятикомнатная квартира, если ты больше не можешь пойти с Баб на улицу Риволи и выпить по чашечке чая у «Анжелины».

Провинция — это глушь.

Это даже большая глушь, чем любое предместье.

Мне не хватало Парижа. Социализм без Парижа — это все равно, что авеню Монтеня без «Нины Риччи». Я с сожалением вспоминала свой скромный частный отель, состоявший из двух комнат и крошечной кухни, на площади Сент-Катрин; кускус у «Рашида» на улице Ленина; кондитерскую на бульваре Пуасоньер и МакДональдс на Севастопольском бульваре. Я скучала по факультету искусств, блошиному рынку, коктейлям в «Крийоне», я мечтала вновь поглазеть на витрины магазинов Диора и Балмена.

В отчаянии я пялилась своими аквамариновыми глазами сквозь затемненные стекла «роллса» на улицы Незнаюкакогогорода с его заведениями: кафе «Будущее», ресторан «Прогресс», отель «Конечная остановка». И я убивала себя малыми дозами, нервно куря крепкие «Мальборо».

Разве можно хорошо жить, похоронив себя заживо в этой глуши? И это то, что наш милейший мэр называл «Флоренцией», принимая себя за одного из Медичи! Фарс, да и только, где я играю роль полной дуры! Однако поразмышляем серьезно! Чего стоят пять комнат в провинции? Ничего, разве что комнаты для прислуги в Париже, да и то в XIX округе или в Бобиньи! Это неопровержимый с экономической точки зрения аргумент! В глубине души, совсем в глубине, когда я честно об этом думаю, но только совсем честно, то понимаю, что совершенно не заинтересована быть социалисткой: я всегда предпочту замку в Уагадугу апартаменты в «Ритце».

Я не могла жить без Парижа, но и Париж не мог жить без меня. Не прошло и двух недель после моего отъезда из столицы — необходимый срок, чтобы прийти в себя, — как телефон в моем кабинете в «Коммюник и Ко» стал разрываться. И в течение нескольких месяцев это был концерт SOS. Звонил РМИ, месье торговец готовой одеждой, который изнывал без меня; звонил СДФ, второй торговец готовой одеждой, который тосковал еще больше; звонил СС, доведенный до крайности, так как не мог больше наказывать меня («Пойми, это вопрос жизни и смерти»); звонил ЖДД, докучая мне по четыре раза на день и требуя, чтобы я оплатила «задолженность за аренду» («Ты мне должна уже четыре, потом — пять, десять, шестнадцать вечеров с СС и Бронзовым Членом, и если ты не вернешься в Париж, чтобы заплатить долг, я пошлю к тебе судебных исполнителей, заберу Глуглу и отдам в Общество защиты животных!» — «О, только не Глуглу!» — умолял а я.)

Меня не раз порывало вскочить в первый же вертолет и навсегда покинуть Незнаюкакойгород и его избранного мэра.

«А твой долг?» — повторяла мне моя совесть.

— А твой долг? — снова набросилась на меня этим утром рыжеволосая с расчлененной челкой, отражавшаяся в зеркале заднего вида «роллса». — Ты что, забыла про свои обязательства? Сколько людей здесь рассчитывают на тебя! Сколько проектов ты уже запустила! Скольким писателям, художникам, музыкантам, авторам мультфильмов, циркачам, пироженщикам и булочникам ты подарила надежду? И теперь ты посмеешь их разочаровать?

Можно подумать, что эта напыщенная и высокопарная рыжеволосая была секретным агентом мэра, так как всё, что она сказала, через несколько часов повторил он сам, когда я появилась в салоне его виллы «Эдем-Рок».

Вилла «Эдем-Рок», расположенная на пике скалы, как «орлиное гнездо», состоит из семидесяти двух комнат, двадцати ванных комнат, четырех теннисных кортов, одного бассейна, десяти саун, девяти турецких бань, центра талассотерапии, салона красоты и фитнесс-центра с кардио-тренажерами, тренажерами для попеременного напряжения и расслабления мышц, для накачивания мышц и полем для сквоша. Персонал — все служащие мэрии — насчитывает сорок четыре человека, в числе которых бонны, мажордомы, заведующие спиртными напитками, официанты, не считая девяноста сторожей, или, точнее, охранников. Их тщательно отбирают исключительно из шведов, они обязательно должны быть блондинами, ростом 1,90 м, с обхватом талии 50 см и обхватом груди 1,40 м. Они вооружены «Калашниковыми» и одеты в прозрачные пластиковые комбинезоны от Жан-Поля Готье, под которыми прекрасно видны их совершенно голые тела. Добавьте к этому свору из тридцати шести овчарок, постоянно носящихся по парку, окруженному забором с колючей проволокой и наблюдательными вышками.

— Ты незаменима! — сказал мэр, словно повторяя слова рыжеволосой.

Говоря это, он поудобнее расположился на мягком кожаном черном диване Корбузье (копия), на котором мы сидели вдвоем перед неизменной бутылкой вдовы Клико. Я напомнила ему, что, когда я возвратилась из Панамы, то есть четыре дня назад, он обозвал меня всеми словами, включая «лживая» и «мошенница». Он ответил, что это было недоразумением.

— Ты наша звезда, Лю, наш светоч Александрии!

Все это он говорил, пыхтя мне в лицо, как тюлень, и поглаживая мои бедра под маленьким черным от Гуччи платьем с бретельками, перекрещенными на груди. «Лю, моя Лю, мой котик». Потом он вздохнул, украдкой засунул себе что-то в нос и снова задышал мне в лицо:

— Ты не поверишь, но и мне иногда хочется послать ко всем чертям это грёбаное захолустье с его аборигенами и даже туземцами! Я уже сыт ими по горло (и, подтверждая свои слова жестом, он провел по горлу ребром руки)! Однако же я держусь, и я хорошо держусь, так как это Политика! Это политика мидии, вцепившейся в камень, вши — в лобок, скандальной мамаши — в своего паршивца. И если ты выдержишь удар, то в один прекрасный день придешь к своей цели. Скоро, может быть, очень скоро, вот увидишь, я стану президентом республики. Мы уедем из этого захолустья, и ты будешь жить со мной в Элизиуме.

— Это где?

— На Елисейских полях.

— Ладно, тогда сойдет.

Он снова засунул себе что-то в нос. И это что-то он вытащил из кармана. И тут до меня внезапно дошло, что он делал. Он нюхал табак. Но его табак был не как обычный, а белого цвета. Я никогда такого не видела. Он посмотрел на меня странным взглядом и вдруг сердечно спросил: «Хочешь попробовать?» Я согласно кивнула. Он подставил к моему носу ладошку, и я вдохнула этот табак полными ноздрями. Это действительно оказалось классно! Внезапно вся моя хандра улетучилась и я почувствовала себя в отличной форме, в чертовски отличной форме! И, словно это само собой разумелось, развратник-мэр воспользовался моим состоянием, задрал мою маленькую черную юбку и начал наспех делать «это» со мной на диване…

Когда он меня опрокинул, я, не заметив, выронила сумку на длинном ремне, в которой лежал Дик. Его механизм включился, и он еще раз все записал… Он и вправду ужасно нескромный.

Вздохи и прочие астматические придыхания тюленя, которые я слушала в этот же вечер, забрав магнитофон у Джуаниты, горничной-испанки, не представляли никакого интереса. А вот разговор, состоявшийся у мэра с казначеем после того, как я ушла, меня действительно удивил…

Я включила этот маленький «концерт» у себя в пятикомнатной квартире и, поскольку уже пресытилась икрой, заказала на дом в местном филиале «Пицца без границ» «Маринеру» с оливками и анчоусами под острым соусом. Это Ахмед, которому я позвонила в Париж, дал мне нужный номер телефона.

Естественно, я заказала и коку.

Я дегустировала все это (концерт и жратву), лежа в кровати в чем мать родила и благоухая ароматом туалетной воды «Вечерняя роса» фирмы «Герлен».

Короче говоря, из разговора мэра со своим казначеем следовало, что, слава Богу, я была им нужна. Кажется, они даже сказали (их слова зачастую казались мне непонятными), что я «главная ветвь» в большом кинематографическом холдинге, в котором «Коммюник и Ко» является материнской компанией и у которой множество дочерних филиалов. Я сделала вывод, что речь идет о «кинематографическом холдинге» (это мое выражение), так как они называли упомянутые филиалы «фирмы-экраны». То, что ни один человек, великий или неизвестный, из «мира экрана» никогда не имел никаких дел с «Коммюник и Ко», до сих пор меня ни разу не удивило. Странное дело. Речь также шла о каком-то фильме под названием «Сто миллионов долларов», который был «прокручен» невероятное количество раз (здесь тоже черт голову сломит!) упомянутыми «фирмами-экранами», называемыми также «стиральными машинами», чтобы в конечном счете быть «реализованным» («наличкой») фирмой-привидением в Бермудском треугольнике (Антильские острова), где он исчез для того, чтобы потом тайно «распространиться» в различных «кинозалах» (я не уверена в выражении «кинозал»). Термины «отбеливание» и «отмывание» тоже звучали очень часто, а также прелестное прозвище, которым они меня называли: «Белоснежка». Зато мне не понравился эпитет «подставная». Возможно, я никчемная женщина, пропащая женщина, но только не подставная. Разве они все волочились бы за мной, если бы я была искусственной?

Я доела «Маринеру» с анчоусами, допила коку, сделала маленькую встряску. Good night, mister Dick 007. Завтра я спрячу тебя под столом мэра. Никогда не знаешь, что может произойти…