Год 2000, 7 декабря

Ну вот, Дик, все получилось: я богатая, меня наградили орденом Почетного легиона, у меня замок в Солоне, и я сладострастно растянулась на ковре, с повсюду гадящими Гиком и Нунком у моих ног, перед потрескивающим огнем в камине. У меня по-прежнему нет детей и нет СПИДа. Но что я обрела взамен?

Двенадцать лет!

Я — старуха! Мне уже стукнуло тридцать два года (перевалило за тридцать два!). Для чего нужны деньги? Поверь моему опыту, Дик, чем больше их у тебя, тем меньше ты в них нуждаешься. Деньги — это мечта бедных, поэтому социализм никогда не будет философией богатых. Только бедные хотят стать богатыми; только социалисты не хотят быть бедными. Мерзкий прозаический менталитет бомжей!

Ты не хуже меня знаешь, Дик, какие печальные события омрачили жизнь Франции и всей Европы в течение последнего десятилетия.

Вскоре после моей измены весь мир последовал моему примеру и отказался от социализма. Но началось все с жителей Незнаюкакогогорода. Как только СОИ быстро подавил исламскую революцию, которую сам же и спровоцировал, все проголосовали за правых — без сомнения, из-за страха, который сами себе внушили. Франция тоже не замедлила переметнуться на правую сторону; Восточная Европа также перешла на Запад, обрушив железный занавес. Таким образом все долго жили в полном смятении, не зная, где Запад, а где Восток, где левые, а где правые, где социализм, а где капитализм. Падение Берлинской стены принесло пользу хотя бы в одном — позволило открыть множество еще не охваченных туристической индустрией стран: Литву, Латвию, Эстонию, Азербайджан, Молдавию, Киргизию, Армению, Словакию, Сербию, Хорватию, Боснию. Когда-нибудь, когда люди там перестанут убивать друг друга, Средиземноморский клуб откроет в них свои отделения…

Хоть я и была инициатором этого огромного социального и политического движения, Дик, но этим совсем не горжусь! Возможно, поэтому я и не говорила с тобой двенадцать лет. Мне было стыдно. Я себя презирала. Мне опротивело все на свете, я потеряла вкус ко всему!

Я — человек, «разочаровавшийся в социализме».

Капитализм, если вдуматься, это ловушка для простаков!

Для чего покупать один, два, четыре «роллса» (а я могу купить двадцать, Дик, но расскажу тебе позже, как заработала свое состояние), когда во времена социализма — добрые времена! — он был в моем распоряжении бесплатно? Для чего нужно десять вертолетов, когда раньше у меня был вертолет мэра?

Платить — это прогресс или отсталость? Какой девиз капитализма? Каждому в зависимости от его кошелька! Разве с этической точки зрения это не напоминает социалистический тезис: мне по моим потребностям?

В моем замке пятнадцать комнат, но разве я могу спать больше, чем в одной? Разве мне нужно больше одной кровати? Больше одной подушки под голову? Я скучаю по своей пятикомнатной квартире в мэрии, по двум комнаткам в моем частном отеле на площади Сент-Катрин, за которые я расплачивалась всего лишь ночными услугами, оказываемыми ЖДД два раза в неделю… Бедный старик не так давно умер от рака (однако он курил только легкие «Мальборо»). Папа тоже умер от рака — как и мама, и отчим. Но не потому, что они не обращались в исследовательские ассоциации, борющиеся против рака, просто те ничего у них не нашли.

Да, у меня есть Гик, да, у меня есть Нунк (два гаденыша), зато у меня больше нет Глуглу, которая обладала тем преимуществом, что отправляла свои естественные надобности прямо в аквариум. Ей больше не нужен аквариум — она умерла. Но не от рака. Я ее утопила, хоть и не собиралась этого делать, честно говоря. Глядя, как она вертится туда-сюда, я сказала: «Так больше не может продолжаться» и выбросила ее в Сену, крикнув напоследок: «Давай, рискуй! Стань self-made-fish!. Живи своей жизнью!» К несчастью, она была не из расы акул и не умела плавать.

СС тоже умер во время одного из сеансов нео-кантовского наказания, на который я согласилась из милости. Однако этот легавый писака переоценил свой возраст!

Все уходят, всё отправляется к черту. Всё не так, как было когда-то. Ничто больше не может устоять. Даже Берлинская стена… Даже занятия современным искусством! Это какой-то сплошной обвал. Вы только подумайте, что на одном из аукционов Друо за комплект из четырех моих белых монохромов не захотели дать даже ста пятидесяти пяти франков! Мир полностью изменился. Прошлое всё перечеркнуто. У нас было всё. Теперь мы — никто.

Деньги, грязные деньги властвуют в каждом уголке огромного шестиугольника под названием Франция, в каждом закоулке бесконечного многоугольника, называемого Европой: всё теперь покупается, всё продается, всё оплачивается. Даже у Диора, даже у Нины Риччи, даже у Кастеля и даже в «Крийоне». Везде нужен пропуск, синие карточки, зеленые бумажки, чеки.

Даже в «Мамунии»!

Деньги не стоят того, чего мне это стоит, учитывая, что мои деньги мне ничего не стоят. Я ненавижу сам жест — платить! Вытаскивать из своей сумки «Балмэн» портмоне «Герпес», а из портмоне «Герпес» — бумажник с кредитными карточками «Ревиллон»! Это ужасно! Однажды, чтобы послушать массы, я натянула свою майку от Гуччи, кроссовки от Черучи, вскочила на один из своих «Харлей Дэвидсон» 350, синий (я теперь передвигаюсь только на мотоцикле. Для чего нужен «роллс», для чего нужны четыре колеса, если можно прекрасно ездить на двух?), и поехала в Париж (мой замок находится возле Шеверни, в восьмидесяти километрах от столицы), чтобы совершить небольшую экскурсию в метро.

Если кто и остался верен своим идеалам после крушения социализма, то это бомжи! Им платили ДО ТОГО, им платят ПОСЛЕ ТОГО. Однако они немного уменьшили ставку, так как их развелось слишком много. Еще лет десять назад на маршруте «Мэри-д'Иври/Бобиньи» с вас содрали бы 200 франков, а теперь им достаточно и пяти. В сорок раз меньше. Даже в пятьдесят, если учитывать галопирующую инфляцию! Вот жестокий закон отвратительной капиталистической конкуренции! И все потому, что к уже многочисленным аборигенам, жертвам крушения французского социализма, добавились многочисленные иммигранты, жертвы крушения восточного социализма. На станции Франклина Рузвельта, посреди стаи красивых блондинок с миндалевидными глазами, в норковых, изъеденных молью шапках, свидетельствующих о былом величии их статуса служащих в мэрии Москвы или покойного Ленинграда (назван по имени того, кто хотел сделать все писсуары из золота), я обнаружила двух несчастных, когда-то работавших в мэрии Незнаюкакогогорода, в поношенных шмотках от Аззедины Алайя. Это были Баб* и Бижу*, такие же старые, как и я (32!), но еще более потасканные. Вызывающий макияж, потертые сверхкороткие кожаные юбки, сетчатые чулки все в затяжках, стоптанные туфли на высоких каблуках, на которых они еле передвигались. Две отщепенки: вот оно, настоящее лицо «демократического» капитализма, которым одурачили простофиль с Востока, имевших дачи на Черном море, белужью икру, водку, балалайки и теперь потерявших всё. Лицо «настоящего капитализма» — это лицо двух униженных, потрепанных, продажных девиц!

Они пристали ко мне как банный лист. «Эй, Лю, у тебя не найдется ста франков или пропуска в ресторан?» О, какими красивыми и свежими вы были когда-то во времена нашего расцвета! Но это время безвозвратно кануло в Лету. Все постарели, я обогатилась. Вот новый удобный случай развенчать оболванивающую капиталистическую пропаганду: «Time is money». Время не покупается. Ему нет эквивалента. Если бы это было не так, я была бы все еще юной, а вы все равно не стали бы богатыми!

Втроем усевшись на мой «Харлей Дэвидсон», мы поехали в МакДональдс на Севастопольский бульвар. Возможно, мне следовало повести их к «Ледуайену» или в другой марокканский ресторан? Но разве кусок хлеба это не кусок хлеба? А стакан колы не стакан колы? Этого вполне достаточно, чтобы накормить человека!

И все же я вынуждена признать, что сегодняшние бигмаки это не те бигмаки, что были раньше! У них теперь совсем другой вкус, как и у чизбургеров, гамбургеров и прочего. Их качество стало намного хуже, так как отныне все в мире гонятся только за прибылью. Везде экономия!

Поскольку бигмаки оказались отвратительными, я решила отвезти своих бывших соратниц в другое место.

Я остановила свой выбор на «Ритц-Софитель» («Софитель» действительно выкупил «Ритц»), где бигмаки оказались не на много лучше. Вот в чем ужас нового капитализма (не путать с капитализмом XIX века): для чего стремиться жить на скромную ногу, если получаешь то же, что и за огромные деньги!

Есть ли в этом отрицательные моменты?

Какую страну ни возьми, в какое заведение ни зайди, везде бигмаки практически одинаковы. Для чего жить в муниципальной квартире, если по телевизору будешь смотреть те же программы, что и в «Крийоне», и в «Мамунии»? Для чего путешествовать, если и бедные, и богатые летают одними и теми же самолетами? И от Мексики до Куала Лумпур останавливаются в одних и тех же «Софителях»? Если настоящий социализм — это писсуары из золота, то тогда, может, «Ритц» должен быть везде и доступен всем? То есть каждому по «Софителю»? Получается, что такой капитализм, как в нашей стране, является чистейшей насмешкой над воплощением ленинских идей!

Я поделилась своими глубокими философскими рассуждениями с Баб* и Бижу*, когда мы сидели в баре ресторана «Ритц» за столиком справа от рояля. Через большое окно я созерцала разочарованным взглядом святого Сидуана Аполлинера (автор «Моста Мирабо», V век Византийской империи) сад в античном стиле, со скошенными римскими колоннами, гипсовыми Помонами и полиэтиленовыми Венерами, украшенными пластиковым плющом. Мои две проклятьем заклейменные соратницы Баб* и Бижу*, изголодавшись, как каторжницы, меня совершенно не слушали. Голодное брюхо к учению глухо. Они быстро прикончили этот скудный обед.

Я заказала по новой коку. Гонтран, метрдотель, служивший здесь еще десять лет назад, в старые добрые времена, подошел к нам. На нем больше не было красивой черной ливреи. Теперь его заставляли носить небольшой белый бумажный колпак и красную униформу.

Открыв бутылку, он плеснул немного напитка в мой стакан. Я попробовала его и скривилась. «Да, — смущенно произнес он, — теперь даже кока не такая как раньше. И однако это был урожайный год!» Он показал дату: 1996 — год спустя после крушения социализма во Франции и семь лет спустя после крушения социализма на Востоке!

— Рано или поздно всему приходит конец! — сказала я.

Он предложил старую коку, выдержанную по меньшей мере лет двадцать. Но я отказалась, зная, что этикетки коки подделывают точно так же, как и картины Фрагонара. С досады и за неимением лучшего я взяла Вдову-Клико (она же Пайпер-Хейдсик).

Через час мы втроем снова очутились в «Крийоне». В рецепции я заказала наши старые синие апартаменты, которые теперь называются апартаментами Мадонны (по приказу дирекции «Софителя», так как «Софитель» выкупил «Крийон», который теперь называется «Софитель-Крийон»), Там, выпив последнюю бутылку «Пайпер» и вспомнив покойного мэра, героическую жертву социализма, поверженного неофашистами-скинхэдами, Баб* и Бижу* сделали мне то, что так часто мне делали. Вначале мы полностью разделись. Груди у нас троих начали терять форму. Перед тем как перейти к действиям, они попросили меня — чего никогда раньше не делали — сделать им «маленький подарок». Я дала каждой из них по сорок франков. Они сделали мне то, что должны были сделать. Ртом, но не сердцем. Раньше за те же услуги, но бесплатные, они имели право на икру у «Люка-Картона», на «Ритц», который был похож на «Ритц», или на «Крийон», который был похож на «Крийон». Сегодняшние сорок франков позволят им заплатить за бигмак, который стал тенью вчерашнего бигмака.

Деньги не покупают ничего. Чем больше их у тебя, тем менее ты богат — и, следовательно, более беден.

Не правда ли, прекрасный развенчивающий довод превосходства социализма?

Я занялась «этим» с ними, конечно, из сострадания, но, может, еще и из жалости и ностальгии по прошлым временам. Но только не из удовольствия. Лично для меня нет ничего лучше — никогда не было и не будет — маленькой хорошей встряски, и это единственная вещь, которая как сегодня, так и вчера, остается и останется совершенно бесплатной!

Около полуночи я оставила этих двух отщепенок в «Софитель-Крийоне», вскочила на свой мотоцикл и понеслась быстрее, чем на «бентли» в свой замок в Солони. В зеркале заднего вида на меня пялилась старая женщина тридцати двух лет, с расчлененной от ветра челкой, потасканным лицом и большими аквамариновыми глазами.

От этой девицы я так и не смогла избавиться ни за какие деньги. Настоящая прилипала!

Как мне удалось купить (очень дорого) мой замок в Солони? С помощью моего наследства! Да, я получила наследство от мэра Незнаюкакогогорода. Оказывается, он любил меня, он просто любил меня; оказывается, Дик, эти люди могут любить, как бы странно это кому-то ни показалось!

Вот как все произошло.

Несколько месяцев спустя после его смерти СОИ наградил меня орденом Почетного легиона за услуги, оказанные республике, а затем уволил за ненадобностью: это и есть капитализм! И я очутилась на улице, то есть без крыши, то есть без жилья.

В метро, преследуемая своим отражением рыжеволосой (подавленной и худой) и своей тенью, я присоединилась к многочисленной группе бомжей-постсоциалистов. Провокаторы из «Милосердия без границ» наклеили на стены каждой станции огромные дорогие афиши, показывающие цветную аборигенку: слева — тощую как скелет, и ту же самую, но в полном здравии, справа. Внизу был написан рекламный слоган: «Фатима — какой результат всего за 100 франков!» Что это означало? С нами начали конкурентную борьбу! Что они хотели доказать публике? Что им было еще хуже, чем нам; что у нас, бомжей-аборигенов, меньше поводов жаловаться, чем у этих пришельцев! Что мы были в некотором роде нищенствующим «Крийоном», просящим милостыню «Ритцем»!

Я уже собиралась создать среди своих товарищей бомжей оппозиционное движение — почему бы не устроить сидячую забастовку на рельсах метро? — когда ко мне подошел мужчина в черных очках и костюме от «Скарфейс».

— Вы, кажется, Лю? — спросил он.

Я утвердительно кивнула, узнав в нем ПГД банка «Богота Лимитед». И тогда он мне объявил, что я единственная наследница мэра. А спустя несколько дней отвез меня в Панама-сити, где находился его банк. Действительно, мэр завещал мне все содержимое опечатанного сейфа, который только я имела право вскрыть. Когда я сорвала восковые печати — не без волнения, конечно, — и не без дрожи в руках открыла бронированную дверь, то испытала жуткое разочарование. Огромный сейф (5 м × 5 м) был не просто полон, а переполнен пакетиками с белым нюхательным табаком! Сколько лет мне понадобилось бы его нюхать? Не меньше десяти жизней!

Шеф «Богота Лимитед» предложил мне купить все это оптом за зеленые панамские бабки. Цена оказалась хорошей, так как, инвестировав деньги в фирму «Органы без границ», где у меня теперь пятьдесят процентов акций, я получаю, не очень-то надрываясь, хорошую годовую ренту в шестьсот тысяч долларов, что равняется трем миллионам новых французских франков. «Органы без границ» — это многонациональная корпорация, занимающаяся импортом-экспортом и специализирующаяся на торговле в медицинских целях человеческими органами: печенью, сердцем, почками, африканскими, латиноамериканскими и азиатскими тестикулами, а также кровью.

В наше время, Дик, все продается и все покупается, нет никаких ограничений! Я уже сто раз это повторяла! Рынок пожирает своих детей. Это началось с духов «Шанель», продолжилось с танками, «роллсами», нюхательным табаком и не закончится даже с икрой в «Мамунии». Адская машина не может остановиться. Вот таков недиалектический материализм.

Его еще называют просто материализмом.

Я же, лежа перед камином с двумя гаденышами, Гиком и Нунком, в своем замке в Солони, умываю руки… и читаю Канта (немец). Я сказала тебе всё, что хотела сказать, Дик.

И на этом заканчиваю свою исповедь.

А теперь… гоп, я в кровати, тушу свет, маленькая встряска, и больше об этом ни слова!