«Мэрилин Монро доказала, что она — настоящая деловая женщина», — объявил 30 января 1956 года журнал «Тайм», детально описывая условия ее нового контракта со студией «Фокс» и излагая дело так, словно он означал легкую победу, одержанную актрисой, что называется, «в личном зачете». В публикации сообщалось также, что Мэрилин вскоре прибудет в Голливуд, дабы приступить к съемкам нового фильма «Автобусная остановка».

Это действительно был для актрисы сезон интенсивного труда. 5 февраля Оливье, его агент Сесил Теннент и драматург Теренс Реттиген прибыли в Нью-Йорк, чтобы лично побеседовать с Мэрилин на предмет экранизации пьесы «Спящий принц», в которой Оливье в 1953 году играл вместе со своей женой Вивьен Ли в Лондоне. В 1954 году Хью Френч подсказал Мэрилин мысль, что роль американской хористки, которая влюбляется в распутника королевских кровей из Центральной Европы, — это роль-мечта, созданная словно специально для нее. Когда актриса начала выбирать для себя картины, то все время думала о пьесе Реттигена, видя в роли принца исключительно Оливье — и только его, сказала она, потому что они образуют собой просто невероятно подходящую друг другу пару актеров, а также потому, что выступление в дуэте с таким именитым мастером могло бы обеспечить ей в дальнейшем больший авторитет как актрисе. В то же время Оливье хотел стать в картине сопродюсером, режиссером и исполнителем главной мужской роли. Это был целый букет требований, но компания ММП — после лавины телеграмм, которыми стороны обменялись зимой этого года, — в конечном итоге уступила и согласилась с ними.

Во вторник, 7 февраля, Оливье, Теннент и Реттиген встретились с Мэрилин в ее жилище на Саттон-плэйс; актриса, как обычно, заставила себя ждать полтора часа. «Но, — вспоминал через четверть века Оливье, для которого, говоря в принципе, пунктуальность была вежливостью театральных королей, — когда она появилась, то через пару секунд уложила нас к своим ногам. Она была настолько чудесна, так остроумна, так невероятно забавна, а в целом оказалась намного более привлекательной, нежели любая другая актриса, какую я только мог вообразить себе на экране».

Двумя днями позже в конференц-зале отеля «Плаза» в полдень была организована пресс-конференция, на которую прибыло свыше полутора сотен журналистов и фотографов. Интерес оказался таким, словно здесь планировалось объявить кандидатов на пост президента страны или результаты выборов Папы Римского, но на всем происходящем лежал какой-то налет сюрреализма, и вовсе не по причине преобладания подхода, что, мол, «все это только кино», как частенько говаривал Альфред Хичкок. Нет, за этим скрывалось что-то большее: данное событие должно было положить начало сотрудничеству между великим классиком английской театральной сцены и самым крупным американским (а в принципе, и мировым) символом секса — они и на самом деле составляли собой необычную пару.

Наконец, в зал прибыли: серьезный, одетый в темный костюм Оливье, скромный, благовоспитанный Реттиген и Мэрилин — в черном бархатном платье с большим вырезом, запроектированном модельером Джоном Муром. Всего две бретельки, тоненькие и слабые, как отварные спагетти, отделяли актрису от шанса вызвать крупный скандал.

Вопросы, как обычно, были нудноватыми:

— Сэр Лоренс, что вы думаете о мисс Монро как об актрисе?

— У нее огромный комедийный дар, и уже потому она исключительно хорошая актриса. Благодаря своей врожденной актерской хватке она в состоянии убедить зрителя, что нет на свете существа непристойнее нее, а после этого через секунду внушить ему, что она — очаровательная и невинная глупышка.

— Мэрилин, что ты чувствуешь при мысли о сотрудничестве с сэром Лоренсом?

— Он всегда был моим кумиром.

— Правда ли, что тебе хочется играть в «Братьях Карамазовых»? Думаешь, справишься?

Гримаса раздражения пробежала по ее лицу.

— Я не хочу играть братьев. Собираюсь играть Грушеньку. Это девушка.

— Мэрилин, продиктуй мне, пожалуйста, имя «Грушенька» по буквам, — осмелился попросить кто-то.

— Поищи в книге, — процедила она в ответ.

Журналисты снова перекинулись на Оливье, задав ему пару-тройку более прозаических вопросов: о Голливуде, о его заработках, о его перевесе над американскими звездами кино.

Вот тогда-то все и случилось. Мэрилин, словно собираясь улыбнуться в объектив, перегнулась вперед, и одна из бретелек ее платья треснула. На секунду воцарилась мертвая тишина, после чего начало вспыхивать и стрелять такое количество блицев, что вполне можно было бы ослепить атакующую дивизию. Мэрилин улыбнулась, тихонько попросила английскую булавку и наклонилась, пока сзади ей пристегивали бретельку к лифу платья.

— Ребята, мне что, снять пиджак? — спросил мэтр. — Это кому-нибудь мешает?

До момента окончания конференции бретелька платья оборвалась еще дважды.

«Обрыв бретельки был заранее запланирован и тщательно подготовлен в процессе одевания», — вспоминал через тридцать пять лет в письме к автору костюмер-дизайнер Джон Мур. Ева Арнолд, которая в тот день фотографировала Мэрилин, подтверждает этот факт: «Пока мы спускались вниз, она сказала: "Жди спокойно, увидишь, что будет"». Результатом явился очередной мастерский ход Монро — а также ее снимок на первых страницах нескольких ежедневных нью-йоркских газет. Шумихи вокруг нее было всегда предостаточно.

В ту зиму делались также менее пикантные и не столь скандальные фотоснимки Мэрилин. Прибывший из Лондона Сесил Битон[331]Знаменитый английский фотограф, а также театральный художник. Его ранние портретные фотографии и снимки для известного журнала мод «Вог» во многом покончили с тогдашним неестественным, лишенным воображения стилем в пользу оригинальной, творческой манеры на базе необычных ракурсов, поз и фона. Проектировал также декорации и костюмы — в частности, для знаменитых фильмов-мюзиклов «Моя прекрасная леди» и «Жижи».
ходил за ней по квартире с фотоаппаратом, в то время как она резвилась, пищала от радости, прыгала по тахте, вкладывала в рот стебелек цветка и втягивала при этом воздух так, будто затягивалась сигаретой. Битон счел ее «естественной, одухотворенной и заразительно веселой».

На протяжении первых двух месяцев нового, 1956 года Мэрилин знакомилась с зимними уголками и закоулками Нью-Йорка, прохаживаясь с Артуром Миллером по улочкам верхнего Бруклина. Они посещали старые дома писателей и художников, и Мэрилин с восхищением слушала детские воспоминания Артура. В этом периоде, как свидетельствует Сэм Шоу (который задокументировал на фотографиях странствия любовников по Нью-Йорку), «Бруклин стал для нее нирваной, волшебным местом, подлинным домом». Но нирвана — это фантазия, а волшебные места обычно сводятся к сказочным городкам вроде Диснейленда. Связь Монро-Миллер, которую она считала чем-то «дивным и неземным», не могла существовать в отрыве от суровой действительности; и с самого начала эта пара сталкивалась с огромными трудностями.

Во-первых, Миллер вступил в трудный период своей писательской карьеры — причем это случилось как раз тогда, когда Мэрилин заново начала свою профессиональную жизнь свежими и потрясающими успехами: она сыграла в этом году две самые значительные свои роли. Ситуация здесь до странности напоминала ее прежний союз с Джо. Во-вторых, суперконсервативные политические группировки, действующие без всяких тормозов и подначиваемые некоторыми представителями прессы в союзе с правительственным патронажем, готовились к беспардонному наскоку на Миллера.

«В газетах появляются разнообразные полицейские рассказы про Мэрилин и ее "красных друзей"», — записал 6 января 1956 года Ирвинг Стайн в своих заметках, которые делались им для ММП. И действительно, имелось несколько писак правого толка, враждебно настроенных по отношению к людям покроя Миллера, который являлся приверженцем либерализма, и в 1954 году, когда драматург хотел поехать в Бельгию, чтобы участвовать в репетициях одной из своих пьес, ему отказали в заграничном паспорте. Публицист Луис Баденц часто нападал на Миллера, которому он навесил ярлык «скрытого коммуниста», а журналист Винсент К. Флоэрти выдумал нечто еще более глупое: «Молодежь обожает Мэрилин. Когда Мэрилин выйдет замуж за человека, который был связан с коммунизмом, эти подростки и юноши подумают, что коммунизм, в конце концов, не так уж и плох!»

Но самые грязные оскорбления обрушил на писателя давний коллега Джо, Уолтер Уинчелл — ретивый собиратель информации и чуть ли не закадычный друг директора ФБР, Дж. Эдгара Гувера, которому он регулярно направлял дружеские записки, начинающиеся словами «Дорогой Джон». 12 февраля, вскоре после того, как Миллер и его жена объявили о своем предстоящем скором разводе, Уинчелл в радиопередаче, зарегистрированной ФБР как документ с датой и номером, довел до народа страны следующую информацию: «Самая популярная американская кинозвезда стала теперь любимицей левых интеллектуалов, причем некоторые из них считаются красными подручными Москвы».

В это время Артур был одним из двух или трех наиболее известных американцев, которых подвергли всесторонним допросам (а вскоре и предъявили официальное обвинение) в правительственной подкомиссии, с маниакальной подозрительностью боровшейся со всем, что могло бы угрожать национальной безопасности: эти люди боялись государственного переворота, совершенного коммунистами, которыми руководит Москва. Агенты Гувера завели на Миллера дело еще во времена его учебы в университете, поскольку у того проявлялись либерально-социалистические интересы: он поддержал тогда идею отправить американские суда с помощью для сражающейся Испании[332]Речь идет о гражданской войне в Испании (1936—1939).
. Во время второй мировой войны Миллера признали негодным к армейской службе по медицинским показаниям (что чиновникам ФБР показалось отсутствием патриотизма). Он был также членом Американской партии труда. Начиная с 1944 года фэбээровские филеры открыто следили за Миллером, и в 1947 году наиболее подозрительным им показалось участие драматурга в писательских семинарах, которые еженедельно организовывались дирекцией известного издательского дома «Саймон энд Шустер»; литераторы собирались там с целью противодействовать нападкам крайне правой пропаганды, распространяемой по каналам средств массовой информации. Профессиональные и творческие достижения Миллера не защитили его от слежки и надзора со стороны ФБР. Его первая пьеса, имевшая успех на Бродвее, «Все мои сыновья», рассказывает о производителе авиационных двигателей, который сознательно продает дефектные изделия американским Военно-Воздушным Силам; ФБР дало этому определение «партийная пропаганда». В 1948 году на страницах бюллетеня «Контракт», который безжалостно расправлялся с красными, Миллера открыто назвали коммунистом — после того как ФБР не понравилось, что он поддержал образование нового государства Израиль. Еще более абсурдное событие произошло в 1949 году, когда ФБР ни с того ни с сего вдруг выступило в роли театрального критика, осудив «Смерть коммивояжера» за «негативное представление жизни в Америке... и [за то, что пьеса] наносит удар по [национальным] ценностям». Однако больше всего беспокоила агентов Гувера поддержка, которую Миллер оказал семинару, организованному на тему Декларации прав человека: ведь на нем открытой критике подверглись «полицейские методы, применяемые некоторыми чиновниками из американской армии и ФБР».

Когда разошлись слухи, что брак между Монро и Миллером наверняка будет заключен, Уинчелл пошел еще дальше и в другой передаче по национальному радио заявил: «[Миллера] ждут неприятности. Повестку с требованием явиться в действующую при Конгрессе США Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности получит целое сообщество его близких знакомых, которые — так уж получается — являются также близкими знакомыми мисс Монро; все они в прошлом проявляли симпатии к коммунизму!»

Поношение и очернение людей было повсеместной практикой, проявлением паранойи, охватившей Америку в пятидесятые годы и врывавшейся в дома простых людей вместе с регулярно накатывавшими волнами истерии, которая порождалась злобными вымыслами в стиле Уинчелла. После того как его очередная информация была принята и зафиксирована, ищейки ФБР немедля похватали свои темные очки да блокноты и начали сопоставлять даты разных поездок Мэрилин и ее друзей Гринов, которых тоже на протяжении некоторого времени относили к потенциальным подрывным элементам. Однако правительственные шпики смогли донести своему начальству лишь о том, что «мисс Монро после окончания съемок фильма "Автобусная остановка" вернется в Нью-Йорк перед планируемым путешествием в Англию, где она должна сниматься в фильме с Лоренсом Оливье». Подобные сведения эти люди вполне могли узнать от Хедды или Луэллы — или даже от других, столь же скрупулезных, хотя и резко отличающихся от них агентов: речь идет о дамах и господах из учреждения Артура П. Джейкобса, которые систематически поставляли всем заинтересованным лицам информацию о выездах и прибытиях Мэрилин, а также о ее профессиональных планах. Единственное важное открытие, о котором фэбээровцы ранее донесли Вашингтону, тоже оказалось ошибочным: ведь они полагали, что в Лос-Анджелесе Мэрилин остановится в отеле «Шато-Мармон», а на самом деле сложилось так, что там во время съемок «Автобусной остановки» она поселила Паулу Страсберг (и там же Мэрилин в апреле и мае тайно встречалась с Артуром во время уикэндов).

Однако ни один журналист или агент не зашел настолько далеко, чтобы отметить неблагоприятное значение совсем другого события: 12 марта Норма Джин Мортенсен (как она обычно подписывалась) официально с точки зрения закона превратилась в Мэрилин Монро. «Я актриса и считаю, что фамилия составляет для меня определенное препятствие, — заявила она при этом. — Уже много лет я пользуюсь именем и фамилией, которые сейчас хочу принять, — Мэрилин Монро, — и именно под этой фамилией я всем известна».

Оставались еще три других важных дела, требовавших формальной реализации, и с ними быстро покончили. Во-первых, невзирая на первоначальное неудовольствие Милтона — проявленное Ирвингу Стайну, который вел переговоры (как всегда, когда речь шла о деле деликатного свойства), — Мэрилин отдала Милтону не пятьдесят один процент акций ММП, а на два процента меньше, оставив тем самым контроль над их совместной студией за собой. Если бы журналисты из «Тайма» знали об этом факте, он послужил бы им самым лучшим доказательством того, что Мэрилин Монро действительно «настоящая деловая женщина».

Во-вторых, агенты Мэрилин в МСА (постоянно получавшие напоминания о данном деле от Лью Вассермена) подгоняли Грина и Стайна «выторговать как можно лучшее соглашение и найти первоклассного распространителя и прокатчика» тех кинофильмов, которые вскоре отснимет ММП. Вассермен предлагал для картины с участием Оливье кинофирму «Уорнер бразерс». «Держись того, что проверено, — предостерегай Вассермен Милтона, — иначе, если замахнешься слишком высоко и потерпишь поражение, то погубишь "Монро продакшнз"». В свою очередь, Милтон в нескольких письмах и телефонных разговорах с Вассерменом посоветовал именно ему заняться распространением и прокатом. «Отличная идея, — парировал Вассермен, зловеще добавив, — Парочка человек уже крутится вокруг этого дела. Будь осторожен. ММП умеет делать себе рекламу, а мы [то есть Грин, Монро и Вассермен] скажем в студии, что именно надо делать». Скорее всего, крутились вокруг этого дела другие администраторы студии, предлагающие тут и там договоры, не утвержденные Вассерменом; а ведь его профессиональное и политическое влияние в тот период (не говоря уже о последующих десятилетиях) просто невозможно было переоценить.

Третье дело касается изъявления последней воли Мэрилин; она составила соответствующий документ 18 февраля, н он многое говорит о том, что она чувствовала в начале 1956 года. Располагая имуществом стоимостью в двести тысяч долларов (довольно-таки произвольная сумма, опирающаяся в большой мере на уверенность в будущих доходах), она сделала следующие распоряжения: двадцать тысяч долларов — для доктора Маргарет Герц Хохенберг; двадцать пять тысяч долларов — для Ли и Паулы Страсбергов; десять тысяч долларов — жене Михаила Чехова; сто тысяч долларов — Артуру Миллеру, «которые должны быть ему выплачены, хотя лучше всего постараться заранее удержать отсюда налоги»; сумма, достаточная для покрытия расходов на пребывание Глэдис Бейкер Эли в санатории до конца жизни (но полная квота на эти цели не может превосходить двухсот пятидесяти тысяч долларов); десять тысяч долларов — Актерской студии, наконец, десять тысяч долларов — на учебу Патрисии Ростен, дочери Нормана и Хедды[333]Это завещание в дальнейшем дважды изменялось. — Прим. автора.
. Когда Мэрилин поставила подпись под этим своим завещанием, Ирвинг спросил у нее, думала ли она над тем, какая эпитафия должна быть выбита на ее надгробье. «Мэрилин Монро, блондинка, — сказала актриса, рисуя в воздухе одетым в перчатку пальцем свои пышные формы, и добавила со смехом: — 37-23-36[334]Объем бюста-талии-бедер в дюймах (94-54,5-91,5 см).
».

Непосредственно перед отъездом в Голливуд на съемки «Автобусной остановки» Мэрилин собралась с духом и начала подготовку к выступлению вместе с Морин Стэплтон[335]В кино большой карьеры не сделала, хотя в 1971 и 1981 годах получала премии (в том числе «Оскар») как лучшая актриса второго плана.
в отрывке из пьесы Юджина О'Нила «Анна Кристи» — самой первой сцене, действие которой разыгрывается в баре. «С ее стороны это был воистину смелый ход, — говорила через много лет Стэплтон. — Ей бы выбрать для себя какую-либо малоизвестную рель, чтобы выступление можно было оценивать исключительно по существу. Но играть в "Анне Кристи" заглавную роль, в которой выступали самые блистательные актрисы — вплоть до Гарбо включительно! Ведь это означало, что каждый более или менее опытный театральный зритель приходил посмотреть спектакль, уже имея неплохое представление о том, как должна быть выстроена роль».

В процессе репетиций Мэрилин была ужасно серьезной, — добавила Стэплтон, на тот момент ведущая актриса Бродвея, которой особую и самую большую славу принесла роль в «Татуированной розе» Теннесси Уильямса. «Я считала ее актрисой интеллигентной, умной, старательной и наделенной интуицией, хотя и видела, что предстоящее новое испытание вселяет в нее ужас». Как-то после окончившейся репетиции они уселись в одно и то же такси, которое сначала подъехало к дому Мэрилин. Обе они были выжаты как лимон, и решение вопроса о способе дележа штаты за проезд приобрело размеры и характер сцены из пьесы О'Нила. «Слушай, — сказала в конце концов Стэплтон, — если ты немедленно не выйдешь из машины, не отправишься домой и не позволишь мне заплатить, я кончаю все дела и с тобой, и с этой треклятой сценой, где мы играем!»

Несчастной Мэрилин пришлось выйти, после чего она с купюрой в руке смотрела, как такси тронулось и уехало. Когда через пару минут Морин вошла в свою квартиру, то услышала, что там настойчиво звонит телефон. «Так ты вправду не хочешь играть со мной эту сцену?» — спросила Мэрилин дрожащим голосом. Понадобилось некоторое время, дабы убедить ее в том, что они по-прежнему остаются хорошими подругами и коллегами и что Морин очень хочется выступить именно в этой сцене и именно вместе с Мэрилин.

В день представления, 17 февраля, Мэрилин настолько нервничала, что с ней едва не случился нервный срыв; у нее волосы вставали дыбом при мысли, что она может начать заикаться или забыть свою реплику, как это часто случалось перед кинокамерой. Морин предложила ей положить перед собой на столе экземпляр текста, что было вполне принято в студии на всяких мероприятиях учебного характера и на мастер-классах. «Нет, Морин, если я сделаю это сегодня, то буду уже делать до конца жизни».

Роль Анны Кристи хорошо подходила Мэрилин, поскольку героиня (в соответствии с текстом ремарки) — это «белокурая, хорошо развитая двадцатилетняя девушка, но сейчас у нее проблемы со здоровьем и, кроме того, на ней видны едва заметные следы занятий самой древней профессией в мире». Анна входит в бар, расположенный в портовом районе Нью-Йорка, устало опускается на стул и произносит фразу, которую Грета Гарбо прославила на века в кинематографической версии этой пьесы (1931 год), — однако этим вечером в Актерской студии она была сказана с легкой одышкой и так стремительно, что делала из Анны особу трогательную и одновременно жесткую: «Дай-ка мне виски, а к нему лимонад, только не жадничай, котик».

После дружеского обмена репликами с неуступчивой Марти (Стэплтон) Анна рассказывает о своем детстве словами, которые О'Нил написал будто специально для Мэрилин — и которые, по мнению зрителей, были донесены с почти неподдельной болью:

«Это ведь мне со своим батей нужно встретиться, клянусь! Ну и класс!Яего с детства не видала — даже не знаю, какой он с виду... Вот я и думаю: уж коли он никогда для меня ничегошеньки не сделал, так, может, даст бабок на спанье и жрачку, чтобы мне малость очухаться и прийти в себя. Только я особо на него не рассчитываю. Все мужики одинаковые — он тебя еще малость притопит, когда ты и так на дне».

Позднее Мэрилин следующим образом рассказывала об этом вечере:

Пока я не вышла на сцену, ничего вокруг себя не видела. Ничего не чувствовала. Не помнила ни единого слова текста. Хотела только одного — лечь и умереть. Я была в страшной ситуации и вдруг подумала: «Боже милосердный, что я тут делаю?» А потом просто вышла и начала играть.

Эффект, по мнению большинства присутствовавших на представлении, был поразительный. Анна Стен сочла Мэрилин «очень вдумчивой и исключительно милой актрисой, которая одновременно берет и дает, а это умение встречается редко». Ким Стэнли запомнила, что хотя зрителей в Актерской студии просили никогда не хлопать во время спектаклей, но тогда она впервые услышала аплодисменты. Ли и Паула были в восхищении от Мэрилин и позже, в своей квартире — когда актриса оплакивала неудачное, с ее точки зрения, выступление, — назвали Монро самым крупным талантом десятилетия, что та наверняка сочла сильным преувеличением. Вообще-то Мэрилин немедленно отвергала подобные лестные высказывания, однако какая-то часть ее личности хотела верить в похвалы, и это, как показали ближайшие события, принесло ей достаточно много вреда.

По воспоминаниям Роберта Шнейдермана[336]Он, как и две упомянутые выше актрисы, не обрели известности.
, обучавшегося тогда в студии, «Мэрилин, играя [в студийных сценах и отрывках], часто бывала великолепной, но, когда вся роль оказывалась уже готовой, она погружалась в отчаяние, хотя все кругом говорили ей, что она попала в самое яблочко или же что исполняемый персонаж превосходно воспроизведен ею. Мэрилин ценила себя не больно высоко, но она была, несомненно, замечательной актрисой и постоянно стремилась к тому, чтобы стать еще лучше».

25 февраля, после более чем годового отсутствия, Мэрилин возвратилась в Голливуд в обществе четы Гринов, их сыночка Джошуа, которому было два с половиной годика, и Ирвинга Стайна. В международном аэропорту Лос-Анджелеса Мэрилин спокойно и остроумно отвечала репортерам на вопросы по поводу ее новой кинокомпании, а также о своей жизни в Нью-Йорке. «Мэрилин, когда ты уезжала отсюда год с лишним назад, то была одета совершенно иначе, — начал один из журналистов. — Сейчас на тебе строгое черное платье и блузка с воротничком; это что, новая Мэрилин?» Приложив руку в черной перчатке к щеке, она ответила не задумываясь: «Нет, я-то та же самая, это просто платье новое»[337]Сцена приветствия Мэрилин прессой была заснята на кинопленку и используется чуть ли не в каждом серьезном документальном или биографическом фильме, посвященном Мэрилин Монро. — Прим. автора.
.

Затем актриса вместе с Гринами поехала в дом, снятый по адресу Северный Беверли-Глен-бульвар, 595. Это место относилось к лос-анджелесскому району Вествуд, а дом находился очень близко от Калифорнийского университета и недалеко от студии «Фокс», где были запланированы павильонные съемки к «Автобусной остановке» — после завершения натурных в Финиксе, штат Аризона, и в Солнечной долине, что в штате Айдахо. За найм девятикомнатного дома, принадлежащего семье Лашинг, компания ММП платила по девятьсот пятьдесят долларов в месяц.

Четыре дня спустя имел место довольно серьезный публичный инцидент, хотя в нем были и светлые аспекты. Давно, еще 21 ноября 1954 года, комиссар полиции Лос-Анджелеса вызвал Мэрилин в суд за езду без водительского удостоверения по бульвару Сансет; однако поскольку актриса в это время пребывала в Нью-Йорке, то она не явилась на судебное заседание. Теперь это дело подлежало рассмотрению, и десятки журналистов, фотографов и телевизионных операторов приветствовали актрису и Ирвинга Стайна у ратуши Беверли-Хилс.

— Вам может показаться, что сегодня — прекрасный случай сделать себе рекламу, — рявкнул судья Чарлз Дж. Гриффин, греясь на солнышке, лучи которого целую минуту падали на его кресло.

— Прошу меня извинить, — тихо ответила Мэрилин, — но я вовсе не жажду такой рекламы.

— Однако, — продолжал судья, — «Оскар» вам этим способом не заработать. — Далее, впав в несколько высокопарный тон, судья произнес краткую и выдержанную в стиле Линкольна речь насчет необходимости соблюдения закона всеми гражданами, поскольку в этом, дескать, и состоит суть подлинной демократии. Наконец, уже несколько более мягким голосом, он сказал:

— Мисс Монро, я исхожу из того, что в будущем скорее я буду платить, дабы увидеть ваше выступление, нежели вы будете платить за то, чтобы узреть мое.

После этого Ирвинг внес пятьдесят долларов штрафа и оба они вышли. Вне зала заседаний Мэрилин не смогла удержаться, чтобы не ответить на несколько вопросов: «Мне не позволили произнести ни словечка! Судья, скорее всего, и не знал, что меня целый год не было в городе. Но поймите меня правильно, ребята. На самом деле я вовсе не считаю, что следует пренебрегать судебной повесткой, если ты нарушил правила движения или катался без прав».

От всеобщего внимания не укрылось, что во всех этих выступлениях так или иначе обнаруживалась действительно новая Мэрилин — женщина более уравновешенная, обладающая большей уверенностью в себе и верой в свои возможности. Это подтверждали едва ли не все журналисты, которым она давала интервью в феврале и марте, в частности, те из них, кто писал для журналов и газет «Маккол», «Модерн скрин», «Харперс базар», «Сатердей ивнинг пост», «Мувиленд», «Торонто стар». «Она производила впечатление более довольной и серьезной, чем раньше», — констатировал Аллан Снайдер, с которым они встретились весьма радостно. Однако ее предстоящее поведение на съемочной площадке оставалось пока загадкой.

Ожили личные драмы других людей. Наташа Лайтесс при вести о возвращении Мэрилин в Лос-Анджелес отчаянно пыталась встретиться с бывшей подругой и ученицей. За время первой недели пребывания в Беверли-Глен к Мэрилин поступили от нее десятки телефонных звонков и доставляемых посыльными писем; она, однако, пренебрегла всеми этими обращениями, спокойно заменив Наташу Паулой Страсберг — с тем же хладнокровием, с которым бросила агентство «Знаменитые артисты» и подписала контракт с МСА. Однако на сей раз дело дошло до болезненного недоразумения. Дело в том, что у Наташи нашли раковое заболевание и она не могла больше работать в «Фоксе». Попав теперь в зависимость исключительно от частных уроков, она надеялась, что вернется к индивидуальной работе с Мэрилин. Полное отсутствие ответа от Мэрилин ужасно огорчило и задело ее; 3 марта Наташе позвонил Ирвинг Стайн:

Я представился как адвокат Мэрилин Монро и проинформировал мисс Лайтесс, чтобы она ни под каким видом не звонила актрисе, не посещала ее и не пыталась с ней увидеться. Она должна подчиниться моим указаниям, если хочет избежать дополнительных сложностей. Наташа, которую я никогда в глаза не видел, назвала меня «дорогой мой» и попросила выслушать. Цитирую ее слова. «Единственный человек на свете, который может мне помочь, — это Мэрилин Монро. Я сотворила эту девушку — сражаясь за нее — и всегда считалась на съемочной площадке злодейкой, эдаким черным человеком. Когда я позвонила Мэрилин, а та не пожелала со мною разговаривать, я была в бешенстве. А ведь я целиком отдана ей, и она это знает. Ее вера и безопасность неотделимы от моей веры и безопасности. Я не располагаю финансовыми средствами, но у нее они есть. В пятницу мне сказали в "Двадцатом веке": "Вы уже не можете больше рассчитывать ни на чью протекцию, и мы не нуждаемся в вас..." Но работа — это вся моя жизнь. Я больна. И мне бы очень хотелось встретиться с ней, даже при вас. Хотя бы всего на полчаса». Я отказался: Мэрилин не хочет и не будет просить за нее, и мы не хотим ни беседовать с нею, ни встречаться. Еще я сказал, что ей ни в коем случае нельзя звонить Мэрилин, а если она это сделает, то мне придется поставить ее на место по-другому.

«У Мэрилин было тогда такое положение, — сказала Наташа пару лет спустя, — что ей было достаточно шевельнуть мизинцем — и меня бы не выкинули со студии. Если бы она испытывала хоть капельку благодарности за то, что я для нее в жизни сделала, то помогла бы мне сохранить работу». Нельзя не согласиться с этим мнением, поскольку, хоть между ними часто возникали трения, Наташа всегда была к услугам Мэрилин и в ее полном распоряжении.

С чувством огромной психологической и физической боли Наташа 5 марта приехала без предупреждения в Беверли-Глен. Лью Вассермен, прибывший туда в тот момент на встречу с Милтоном, открыл двери, «загородив мне дорогу рукой. "Вопрос о приеме вас на работу в киностудию абсолютно не касается мисс Монро и не интересует ее"». Наташа глянула вверх и в окне второго этажа увидела Мэрилин, которая смотрела на нее безразличным взглядом. «Тогда я видела ее в последний раз, — призналась Наташа незадолго перед смертью. — Договориться мы были не в состоянии, между нами всегда стояла стена. Много раз я задумывалась, почему и за что я все еще люблю ее». Ко всеобщему удивлению, Наташа Лайтесс пережила Мэрилин, но после долгой и яростной борьбы с болезнью умерла от рака в 1964 году.

Тот факт, что Мэрилин не откликнулась на подобные мольбы, что она, будучи в состоянии использовать свое влияние, не сделала этого, что актриса отвернулась от больной женщины, которая не раз пренебрегала собой, лишь бы доставить приятное Мэрилин, — все это остается загадкой, совершенно непонятным поступком, которым артистка проявила столь нетипичную для себя сердечную черствость. Однако Наташа была для Мэрилин символом матери, так что актрисой — даже тогда, когда она старалась найти опору в других людях, — прежде всего, видимо, руководило неосознанное желание отбросить Наташу прежде, чем Наташа (умирая) уйдет от нее. Весь этот эпизод напоминал расставание Мэрилин с Грейс. Видимо, как раз из чувства вины за отсутствие доброжелательности по отношению к Наташе Мэрилин тут же установила контакт с Инез Мелсон, которая несла ответственность за опеку над Глэдис, а потом позвонила директору санатория в Рокхэвене. Оказалось, что Инез регулярно переправляла туда деньги, присылаемые Мэрилин на уход и опеку над Глэдис, — по триста долларов в месяц.

По мере приближения срока начала съемок «Автобусной остановки» Милтон Грин взял на себя груз проработки всех деталей и окончательного составления календарного плана производства кинофильма. Для человека, не имеющего никакого опыта в данной сфере, он быстро учился и виртуозно справился с большинством стоявших перед ним задач. Во всех делах ему сопутствовал Ирвинг Стайн, который иногда вступал в зону компетенции Мэрилин: пока актриса демонстрировала отсутствие заинтересованности тем, что не оказывало прямого влияния на ее роль. Невзирая на это, она считала, что Милтон, возложив на себя столько обязанностей, по существу обрел контроль над ММП — он принимал решения как по текущим, оперативным вопросам, так и по долгосрочным планам их студии, — и это возбуждало ее подозрения.

Однако пока что Мэрилин все свои силы посвятила работе с Паулой — придерживаясь ее указаний, когда они сцена за сценой обсуждали сценарий «Автобусной остановки», анализируя каждую реплику и задумываясь над каждым жестом. Временами Пауле удавалось добиться от Мэрилин большей смелости, мягко и без нажима рассеяв ее сомнения; в другой раз после часа совместной работы с Паулой Мэрилин оказывалась измотанной и заплаканной, поскольку приходила к выводу, что никогда не сможет оправдать ожидания своей нынешней преподавательницы. Если Наташа обычно не допускала, чтобы Мэрилин во время репетиций или в процессе выступления перед камерой блистала оригинальностью, Паула жадно вылавливала мгновения, когда артистка была аутентичной, когда она была сама собой.

Прежде всего, Мэрилин до совершенства овладела техасско-оклахомским, носовым говором своей героини Шери. Она знала, что эта картина предоставляет ей шанс стать более серьезной актрисой; потому в ее игре не может быть ничего случайного, никакой импровизации. Милтон, готовя рабочий сценарий, максимально точно определил характер каждого кадра и структуру каждой сцены; он обдумал также и грим для Мэрилин — ей надлежало иметь почти мертвенно-бледное лицо женщины, которая ночами поет и танцует, а потом значительную часть дня отсыпается и редко видит солнце.

Стремясь повторить свой успех в «Асфальтовых джунглях», Мэрилин потребовала в качестве режиссера Джона Хьюстона, но он был вне пределов досягаемости. Тогда за дело принялся Лью Вассермен и, как обычно, быстро снял все вопросы. Он вступил в контакт с Джошуа Логаном — могучим, напоминающим Фальстафа[338]Толстяк, гуляка и весельчак, герой комедии У. Шекспира «Виндзорские проказницы».
мужчиной, обладающим выдающимся талантом и наделенным буйным воображением, но при этом — невротиком, которого вечно мучило чувство неуверенности и который всю жизнь пытался сперва побороть, а потом утаить от мира свои гомосексуальные наклонности. Логан входил в тройку наиболее почитаемых на Бродвее режиссеров, а также прославился постановкой таких кассовых кинокартин, как «Юг Тихого океана» и «Мистер Робертс»[339]В фильме 1955 года «Мистер Робертс» режиссером был не Логан, а Мервин Ле Рой; Логан был лишь одним из соавторов пьесы, на которой основывался фильм, и получил за это престижную премию «Тони». В «Юге Тихого океана» он действительно был режиссером, но одновременно и здесь являлся соавтором пьесы, положенной в основу фильма, и тоже получил за это премию, но уже Пулитцеровскую.
. Совсем незадолго до этого он режиссировал фильм «Пикник», где незабываемым фейерверком актерской игры щегольнула Сьюзен Страсберг, дочка его старинного друга. «Но Мэрилин ведь не умеет играть!» — запротестовал Логан, когда Вассермен предложил ему стать режиссером «Автобусной остановки». «А ты посоветуйся с отцом Сьюзен», — ответствовал Лью.

«Я работал с сотнями актеров и актрис — как на занятиях, так и в студии, — ответил Ли на вопрос Логана, — и только двое из них сразу бросались в глаза. Номер один — это Марлон Брандо, а два — Мэрилин Монро». Это мнение превратилось для Логана в едва ли не маниакальную убежденность, и он с нескрываемым удовольствием повторял его бесчисленное количество раз — как при жизни Мэрилин, так и после ее смерти.

Логан принял предложение, но поставил одно условие — хоть он и относится к Пауле с симпатией, но не потерпит ее присутствия на съемочной площадке и того, что она будет совать нос в ход съемочного процесса. В конце концов, у него была репутация режиссера, который в состоянии сотрудничать с самыми впечатлительными и выводящими из себя актерами (в числе которых фигурировали, в частности, Маргарет Саллевен и Генри Фонда). Паула могла сколько угодно поучать Мэрилин в грим-уборной и в фургоне для актеров, заниматься этим ночью или во время еды, но ей было запрещено приближаться к месту съемок либо к кинокамере. Указаниями Логана вскоре пренебрегли, и это было хорошо, поскольку реально «вмешательство» Паулы носило стимулирующий и воодушевляющий Мэрилин характер: начиная с этой роли прогресс в манере игры Мэрилин Монро очевиден на каждом шагу.

Невзирая на все преимущества, которые черпала актриса из работы с Паулой, помощь со стороны последней иногда представляют в искаженном свете, и виноват в этом муж Паулы. Он первым потребовал для Паулы вознаграждение в размере полутора тысяч долларов в неделю. «Мэрилин слишком слаба психически, чтобы самой совладать со всем этим, — заявил Ли в присутствии Мэрилин. — Она нуждается в Пауле». Невозможно было придумать ничего лучшего, чтобы в кратчайшие сроки поколебать веру актрисы в себя, но финансовая цель Страсберга оказалась достигнутой: Милтон становился на дыбы, Ирвинг бесился, в «Фоксе» жаловались, но Мэрилин уперлась, и Паула Страсберг стала еженедельно получать свои полторы тысячи, то есть больше, нежели любой другой ведущий член съемочного коллектива «Автобусной остановки», всякий из художников или композитор картины, — и больше, чем большинство американских киноактеров. Ли Страсберг явно дал понять (как когда-то Наташа), что Мэрилин черпает новые силы в его педагогическом методе, который передается ей через Паулу; после этого стало невозможно представить себе, чтобы актриса могла положиться исключительно на себя.

Все это было также результатом ее совместного проживания со Страсбергами в Беверли-Глен, поскольку если говорить о Мэрилин, то существовала лишь весьма нечеткая грань между заботливой семьей расширенного типа и сопровождавшего актрису всю жизнь ощущения, что она — puella aeterna[340]вечно юная дева (лат.).
. Мэрилин могла находиться на пике своих творческих возможностей, но Ли никоим образом не был заинтересован в том, чтобы утверждать ее в такой убежденности.

Как и можно было предполагать, это стало источником проблем. Мэрилин работала с Паулой на натуре, а потом снова в студии допоздна, но после этого была так страшно переутомлена, что не могла заснуть. Милтон постоянно снабжал ее барбитуратами, в которых актриса — по ее собственному мнению — нуждалась, и привозил их в произвольных количествах от разных врачей из Лос-Анджелеса и Нью-Йорка. Последствия таких действий не были неожиданностью: по утрам Мэрилин часто выглядела столь же бледной, как ее героиня Шери, и актрису невозможно было добудиться, так что она все реже являлась на съемочную площадку вовремя. Логан, как и все ее режиссеры, был предупрежден об этом и почти на каждую первую половину дня предусмотрительно готовил для съемок альтернативные сцены, где Мэрилин не была занята.

Многое из перечисленного выше принадлежало стратегии действий, свойственной прежней Мэрилин. Однако с того момента, как актриса стала зрелой и предприимчивой женщиной, она время от времени принимала властную позу — это ей требовалось делать в качестве президента кинокомпании. То была всего лишь маска, новый способ скрыть старые страхи, но члены съемочной группы нередко чувствовали себя задетыми подобным поведением Мэрилин и испытывали смущение. Вдобавок к этому снотворные препараты, от которых она стала зависеть, не способствовали улучшению (а тем более стабилизации) ее настроения.

Съемочный коллектив, испытывавший такого рода перегрузки и напряжения, прибыл 15 марта в Финикс, где проводимое каждый год родео создавало естественный фон и декорации для нескольких важных сцен, которые проходят в подобном окружении, и где Мэрилин встречает главного героя — эту роль играл молодой театральный актер Дон Мёррей[341]Иными достижениями в кино этот актер не прославился.
, и ему предстояло впервые сняться в кино. Мэрилин не проявила по отношению к неопытному коллеге доброжелательности — возможно, потому, что была старше него (правда, всего на три года) и страшно боялась, что на экране это будет хорошо видно, а еще (как написал Милтон Ирвингу) «из желания показать всем, кто тут первая скрипка». На протяжении всего периода съемок Мэрилин высказывала свои замечания Джошуа Логану, Джорджу Аксельроду и Пауле Страсберг, опасаясь, что рядом с Мёрреем будет выглядеть глупо, а рядом с молодой светловолосой актрисой, играющей роль второго плана, — непривлекательно. «Она говорила и делала разные вещи не задумываясь, как ребенок, — вспоминал Мёррей, — ведь для нее значение имела только собственная точка зрения. Когда ей показалось что я порчу для нее сцену, то она во время репетиции, не прерывая игры, взяла какую-то деталь своего костюма и хлестнула меня ею по лицу. Один из нашитых там цехинов[342]Старинная золотая венецианская монета; ясно, что в данном случае речь идет об имитации, использованной в качестве украшения.
поцарапал мне глаз, и тогда Мэрилин убежала. Но свинства с умыслом она не делала».

Однако этот фильм оказался полем для демонстрации реальных творческих возможностей Мэрилин, актерская личность которой развилась как бы заново. Когда художница по костюмам показала ей одеяние хористки, которое было слишком нарядным и явно делалось в расчете на нужды техниколора, синемаскопа[343]Первая система широкоэкранного кино.
, а также на случай получения «Оскара», Мэрилин стала настаивать на чем-то оборванном, поношенном и производящем с первого же взгляда впечатление дряни, но дряни вызывающей. Она перевернула вверх дном весь склад с костюмами, нашла потертое и изъеденное молью убранство, потом проковыряла дыры в сетчатых чулках и фактически сама смоделировала великолепно потрепанный костюм, который вызвал непритворное восхищение Логана.

С самого начала реализации фильма Милтон решил никого не подпускать к Мэрилин, что порождало огромные проблемы для журналистов и фоторепортеров. «Казалось, Милтон хочет располагать над ней полнейшим контролем, — вспоминал фотограф Уильям Вудфилд, — и нам приходилось выдумывать самые странные способы, чтобы только щелкнуть ее: пользоваться длиннофокусными объективами через отельные окна, заглядывать из-под скамеек объективами с фокусным расстоянием двести миллиметров и откалывать тому подобные штучки».

По словам журналиста Эзры Гудмена[344]Известен как автор книги «Пятьдесят лет упадка и краха Голливуда».
, которому вечно препятствовали и не давали добраться до Мэрилин, «ее окружали несколько весьма интригующих советчиков во главе с Милтоном Грином, которые лезли в ее дела и делали всё что могли, только бы не дать работать репортерам. Никто не мог попасть к Мэрилин, если прежде не договорился с Милтоном».

18 марта Мэрилин и Милтон громко и довольно яростно спорили о том, должна ли компания ММП платить Ли Страсбергу за пребывание на съемочной площадке. Сразу же после окончания бурной дискуссии актрису вызвали для съемки одной из сцен, разыгрывающейся во время родео, и вдруг она упала с расположенной на высоте почти двух метров платформы. Ошеломленная и впавшая на несколько мгновений в такой сильный шок, что не могла кричать от боли, она лежала неподалеку от Милтона, который, как обычно, без конца фотографировал каждую снимаемую сцену. «Он и дальше щелкал затвором, даже не пытаясь ей помочь», — вспоминал Джордж Аксельрод. «Прежде всего я фотограф, а только потом продюсер», — ответил Милтон Джорджу, обвинявшему Грина, что тот не бросился на помощь Мэрилин. Пожалуй, та же самая общая напряженность, сопровождавшая съемки данной картины, стала и причиной резкой дискуссии на тему приближающихся президентских выборов, из которой Мэрилин и Милтон не вылезали на протяжении всего марта и апреля; за ее очередными этапами ассистент исполнительного продюсера Дэвид Майзлес и Ирвинг Стайн следили со все большим нетерпением и раздражением.

Из раскаленного жара близлежащей пустыни, который преобладал в Финиксе, вся группа перебралась в горы Айдахо, где в снежных сугробах и при минусовой температуре удалось на протяжении пяти дней начиная с 26 марта закончить съемки материала для нескольких сцен, разыгрывающихся в Солнечной долине. После возвращения в Лос-Анджелес и главная героиня, и несколько актеров, исполнявших второстепенные роли (Артур О'Коннел, Бэтти Филд и Хоуп Лэндж) заболели какой-то ужасной вирусной хворью. 5 апреля врач Ли Сигел, постоянно работавший в «Фоксе», велел Мэрилин уйти со съемочной площадки домой и лечь в постель; Логан, со своей стороны, пытался замедлить темп работы. Состояние здоровья Мэрилин ухудшилось: 12-го у нее была высокая температура и резкий кашель, и Сигел после консультации с другим специалистом рекомендовал ей отправиться в больницу. Съемочной бригаде пришлось на неделю прервать работу.

В тот же день, когда Мэрилин легла в больницу, Артур Миллер заселился на виллу, снятую им на берегу озера Пирамид, в шестидесяти пяти километрах от Рино, штат Невада; здесь ему надо было прожить два месяца, чтобы выполнить тем самым требование, обязательное в этом штате для получения быстрого развода. Несколько дней спустя вконец расстроенная и заплаканная Мэрилин позвонила ему из своей больничной палаты. «Я не в состоянии этого сделать, не в силах так работать. Ах, папулечка, я не в состоянии этого сделать», — рыдала она в трубку. Мэрилин пыталась объяснить ему, что же доставляет ей такие трудности. «Я ведь не какая-то обученная актриса, и я не умею притворяться, если нужно делать что-то. Ориентируюсь я только в том, что настоящее! Не могу я сделать что-либо, если оно ненастоящее!» Артур озабоченно слушал ее. «Мне хочется жить спокойно, — продолжала Мэрилин. — Ненавижу я все это, не хочу больше этого, хочу жить себе спокойно в деревне и просто быть там, когда ты будешь во мне нуждаться. Одна я уже не в силах больше бороться». В своих мемуарах Миллер добавил: «Вдруг я понял, что у нее не было никого, кроме меня». И все-таки он не воспринял это событие как предостережение; совсем напротив, оно явилось для него дополнительным импульсом к максимально скорому расторжению брака, а также подтверждением своего благотворного влияния на ее жизнь. «Мы поженимся и начнем новую, настоящую жизнь... Ее боль была моей болью».

Несмотря на слепую зависимость от Артура, Мэрилин с самого начала испытывала серьезные сомнения насчет того, спешить ли ей с браком, и она продолжала умолять драматурга не разбивать собственную семью, чтобы жениться на ней. Но одновременно она жаждала чего-то совсем другого: ей хотелось быть с Артуром в сельской тиши, и она тосковала по спокойной жизни. Но если все это и напоминало будничную повседневность из пьесы Торнтона Уайлдера[345]Американский писатель, чьи пьесы и романы, обычно основанные на аллегориях и мифах, имеют всемирную аудиторию.
, актриса знала, что здесь имеется и своя оборотная, темная сторона: «Наш город»[346]Выдержавшая испытание временем пьеса «Наш город» (1938) — это трогательный взгляд на провинциальную американскую жизнь, и она принесла Т. Уайлдеру Пулитцеровскую премию 1938 года по разделу «драматургия».
полон сочувствия к людям, которых жизнь сделала слепцами, выбила из колеи, смяла и раздавила. Даже в тот момент, когда Мэрилин думала, будто хочет отказаться от карьеры, она все равно подспудно хотела работать, стать женщиной уважаемой и сменить запутанное прошлое на упорядоченное будущее.

Во время съемок она нуждалась в присутствии кого-либо, кто придавал бы ей дополнительное мужество, и не противилась тому, чтобы Артур каждую субботу и воскресенье навещал ее в Голливуде (этими поездками он рисковал нарушить требования процедуры предоставления развода). Как вспоминала потом Эми Грин, Логан начал бояться понедельников, зная, что Мэрилин не сможет работать после уик-энда, проведенного с Артуром в отеле «Шато-Мармон» (где, кстати, ФБР вело слежку за ни о чем не подозревавшими любовниками).

«После таких выходных дней Мэрилин была совершенно разбита, — констатировала Эми. — Она не могла приводить Артура к нам, он не имел возможности выходить из отеля, а потом, в воскресенье вечером или утречком в понедельник, вдруг выбирался украдкой из номера Мэрилин и снова отправлялся в Неваду. А она оставалась в одиночестве, сбитая с толку, полная чувства вины... и все это обычно кончалось дурным самочувствием, болезнью и таблетками». В некотором смысле указанная ситуация была намного более легкой для Артура, который всегда производил на Мэрилин впечатление спокойного, уравновешенного и владеющего ситуацией человека.

Джордж Аксельрод уже переделывал ради Мэрилин сценарий «Зуда седьмого года» и сатирическим образом представил актрису и всю ее шатию-братию в фарсе «Не избалует ли успех охотницу до бриллиантов?»; однако сценарий к «Автобусной остановке» он написал (по словам Логана) «специально для нее, причем, творя эту историю, руководствовался исключительно тем чувством, которое к ней питал... Девушка эта была создана наполовину Инджем, наполовину Монро». И, невзирая на все проблемы, возникшие в процессе реализации картины, Мэрилин, используя свою — скрывающуюся под слабостью — силу, создала исключительно богатый, трогательный и убедительный портрет.

Фабула здесь проста: девственно невинный ковбой из Монтаны (Мёррей) едет в Финикс на родео и там знакомится с девушкой с плато Озарк (Мэрилин), в которую тотчас влюбляется. Вначале девушка сопротивляется ему, но потом ее трогает мягкость, наивность и невинность парня — все то, чего ей самой недостает и что, как она опасается, тот станет требовать от нее. В итоге их соединяет вполне прогнозируемая счастливая концовка.

С первой сцены, в которой она появляется в качестве вульгарной певички и танцовщицы, обмахивающей лицо, чтобы хоть как-то защититься от зноя летней ночи, Шери в исполнении Мэрилин значительно выходит за рамки ограничений, налагаемых поверхностным описанием данного персонажа и всей фабулой ленты. Ее игра наверняка была обдумана и спланирована до мельчайших деталей, но она не производит впечатления просчитанной. В ней нет ни следа колебаний и какого-то манерничанья — элементов, появившихся в исполнительской манере Мэрилин под воздействием Лайтесс. «Я ведь пыталась стать кем-то, — начинает она свою первую фразу, и мы слышим, что это говорит не только Шери. — Не могу я сейчас отказаться и все бросить, слишком уж много времени потрачено на завоевание того, что у меня сейчас есть!»

Исполняя в страшно шумном — из-за толчеи — баре шлягер «Старая добрая черная магия», Мэрилин показала понимание того, с какой трудной и деликатной задачей ей предстоит справиться: ведь песенку надо было спеть плохо — что ни говори, картина-то про девушку, которая замахивается гораздо выше, чем позволяют ее реальные возможности. Поэтому ее вокал — это настоящая жемчужина: трогательное соединение нервной стихийности Шери и скромного, невеликого ее таланта, а также робости, утопических надежд и желаний девушки и ее опасений. Натягивая длинные, до локтя, перчатки, делая все, чтобы ее как-то можно было услышать поверх голов мужчин, которые хлещут пиво и режутся в карты, Мэрилин дает великолепное и одновременно банальное представление.

Но только длинным признанием, выдавленным из себя в автобусе, Мэрилин делает свою героиню девушкой из плоти и крови, разбирающейся в себе с печалью, которая не имеет ничего общего с поблажкой для себя. В этой сцене, одной из самых блистательных за все кинематографическое десятилетие, мечтания героини вступают в противоречие с ее тонкой, даже деликатной натурой. Голосом, витающим где-то между дрожью самораскрытия и болезненной грустью, актриса говорит в такой же мере о Шери, как и о себе, и это сразу придает ее игре привкус хорошо ощутимого и понятного аутентизма:

Я начала ходить с парнями с двенадцати лет — эти типы с Озарка времени даром не тратят — и уже пару раз в жизни теряла голову ради кого-то... Конечно же, мне хотелось бы выйти замуж, иметь семью и все эти дела... Может, я и не знаю, что такое любовь. Мне хочется иметь парня, которым я бы восхищалась. Но не желаю, чтобы он обращался со мной плохо. Хочется, чтобы он был добр ко мне. Но чтобы не относился ко мне как к ребенку. Просто я должна чувствовать, что тот, за кого я выхожу замуж, и впрямь меня уважает — кроме того, что любит меня. Ты понимаешь, что я имею в виду?

И она добивается того, что все мы понимаем это.

После премьеры, которая прошла 31 августа, критики рассыпались в похвалах. Типичная рецензия появилась в солидной «Нью-Йорк таймс»: «Советуем всем приготовиться к настоящему сюрпризу. В "Автобусной остановке" Мэрилин Монро доказала, что является настоящей актрисой... Это добротная подержанная потаскушка из пьесы [Инджа], с акцентом жителей Озарка, с кожей словно бы после пеллагры[347]Заболевание кожи из-за нехватки в организме витаминов PP и группы B.
и с определенным чувством собственного достоинства, о котором она что-то там невнятно бормочет, благодаря чему становится даже трогательной». Уважаемый еженедельник «Субботнее литературное обозрение» добавил: этим фильмом Мэрилин «раз и навсегда рассеяла опасения целого народа, что всё, чем она располагает, — это потрясная внешность».

Логан, которого она очень скоро стала обожествлять как режиссера, назвал Мэрилин одним из самых крупных талантов всех времен и наиболее способной современной киноактрисой — симпатичной, остроумной, необычайно умной и полностью поглощенной работой. Хочу сказать, что это самая большая актриса, с какой я когда-либо работал на протяжении всей моей карьеры... Голливуд позорным образом изничтожал ее, не дал девушке шанса. Она невероятно хрупка и к тому же до ужаса перепугана, боится сниматься и настолько критически настроена по отношению к себе, что это граничит с комплексом неполноценности.

В конце мая собственно съемки «Автобусной остановки» закончились и Мэрилин готовилась к возвращению в Нью-Йорк, куда вскоре должен был добраться из Невады и Артур. Однако ее отъезд из Голливуда откладывался, поскольку находящийся в США с официальным визитом президент Индонезии Сукарно попросил ее о встрече. «Я смотрю три или четыре голливудские картины в неделю!» — хвалился Сукарно, который прибыл в Лос-Анджелес, чтобы посетить здешние киностудии и обратиться с речью к представителям Союза производителей кинофильмов. Прессе он сообщил о своем желании, чтобы эта поездка оставила в его памяти неизгладимые впечатления, и посему ему очень хотелось встретиться с мисс Мэрилин Монро. Журналисты опрометью бросились к телефонам, и через несколько часов уважаемую мисс Мэрилин Монро вынудили принять участие во встрече, которой домогался индонезийский государственный муж. Потом она вспоминала обаяние и изысканную куртуазность Сукарно, добавив, что тот «все время смотрел на мои ноги, хотя, казалось бы, при наличии пяти жен ему это дело должно было уже изрядно надоесть». Пока же это дело изрядно надоело самой Мэрилин, и после встречи с президентом она завалилась в постель. То был день ее тридцатилетия.

В конечном итоге Мэрилин выехала 2 июня; Грины остались, чтобы прибраться, упаковаться и запереть дом на Беверли-Глен. Это была вовсе не легкая задача, поскольку, живя на вилле три месяца, компания совершенно запустила и замусорила ее и сейчас помещение выглядело так, словно бы его занимала какая-то весьма нерадивая и легкомысленная орда.

«Грины где-то потеряли или подевали неизвестно куда список вещей, — написал Эл Делгадо из агентства МСА своему коллеге Джек» Кантеру, — а дело это вполне серьезное. Ведь дом дорогой, он обставлен ценной мебелью, и список имущества наверняка не укладывался в сорок страниц. Чувствую, после возвращения владельцев виллы у Милтона будут неприятности — ему может угрожать даже судебный процесс... Сделаю все, что в моих силах, дабы хоть часть меблировки довести до начального состояния, но из-за всей этой истории чувствую себя гнусно: ведь в тот момент, когда они въезжали в дом, он был в идеальном состоянии».

Далее имел место обмен гневными письмами, накладными и счет-фактурами, а также угрозами предпринять соответствующие юридические действия — и все это продолжалось много месяцев. Буря не затихла еще и в сентябре, когда Стайну пришлось встретиться с владельцами, требовавшими компенсацию за многие поврежденные и окончательно погубленные вещи в своем доме; их претензии охватывали: два электрических одеяла, шесть подушек, восемь простыней, пять шерстяных пледов, десять чехлов на стулья, более дюжины расколотых чашек, блюдец, стаканов и антикварный хрустальный кубок, три разбитые настольные лампы, три комплекта оконных занавесей, два предмета садовой мебели. Сверх этого хозяева требовали возвращения трехсот долларов, потраченных ими на последующую чистку ковров и мебельной обивки, а также погашения неоплаченного счета за телефонные разговоры на такую же сумму. Наконец, нанятым ими рабочим пришлось не без усилий устранить тяжелую черную ткань, которую Мэрилин прибила гвоздями к оконным рамам в своей спальне, Поскольку от самого минимального света, проникающего снаружи, она просыпалась — независимо от того, принимала она порошки или нет.

Причины столь нерядового ущерба не так-то легко объяснить (никто не пытается найти для него оправдание), но наверняка одна маленькая собачонка и двухлетний Джошуа Грин не могли довести дом до такой разрухи. Вилла служила Милтону рабочей студией, а и он, и Мэрилин были, по признанию Эми, людьми «неукротимыми и совершенно лишенными умеренности». Если они любили или ненавидели, то всем сердцем. Если выпивали или употребляли наркотики, то и этому занятию отдавались с большим энтузиазмом. Разгром, учиненный в доме, был, пожалуй, производной экстравагантных приемов для гостей в сочетании с поведением перегруженного работой фотографа, пытавшегося как-то сладить с бессчетным количеством новых обязанностей, и кинозвезды, которая время от времени теряла власть над собой. Этот погром был также результатом всего их стиля жизни, важным элементом которого было то, что и спиртного, и наркотиков они себе не жалели.

11 июня Артур получил в Рино развод и на следующий день прилетел к Мэрилин в Нью-Йорк. Журналисты немедленно начали кочевать близ площади Саттон-плэйс, 2, выследив влюбленных даже тогда, когда те выбрались на обед к родителям Артура, которые жили в Бруклине.

Через неделю Мэрилин позвонила Ирвингу Стайну с целью заявить, что она хочет изменить свое завещание и оставить все свое состояние Артуру. «Я сказал ей о возможности заключения брачного договора, но она заявила, что не хочет этого делать». Ирвинг зафиксировал также в своих заметках следующее: «Еще она попросила право на экранизацию пьес Миллера». Однако Мэрилин не забыла о своей матери: в измененной последней воле она оставила семь восьмых своего имущества Миллеру, а остальное предназначила на опеку над Глэдис.

У Милтона имелся сейчас подлинный повод для беспокойства на тему: что означали все эти шаги для будущего компании «Мэрилин Монро продакшнз»? На каких принципах актриса собирается ввести Артура в их товарищество? Может ли Артур желать или даже требовать присоединения к ММП? Собственные профессиональные планы Миллера ограничивались в этом году лишь постановкой в Лондоне пьесы «Вид с моста», которую он расширил из одноактной до двухактной. До предела ревнивый и недоверчивый, Милтон подозревал, что любовь Артура может иметь еще и финансовую окраску: в конце концов, драматургу приходилось платить гигантские алименты, а доходы у него были совсем небольшие. Но это не были те дела, о которых Мэрилин хотела бы вести с Милтоном дискуссии, и они, начиная с указанного момента, стали подходить друг к другу с недоверием, а Мэрилин оказалась в самом центре острой схватки за перенятие контроля над киностудией ММП.

Не было недостатка и в других огорчениях, поскольку от Артура потребовали явиться в Вашингтон на заседание Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности при Конгрессе, чтобы ответить на ряд вопросов, касающихся его членства в коммунистической партии. Перед этой комиссией стояла некая проблема, о которой Артур тогда не знал и которую члены комиссии любой ценой хотели решить. Дело в том, что комиссия не располагала доказательствами преступной деятельности Артура Миллера — а тем более не могла она найти «живого свидетеля, который бы подтвердил факт его вступления в партию, [не говоря уже о наличии] фотографии партбилета или иного партийного удостоверения Миллера». Как назло, когда Ричард Арене, руководитель группы советников, работавших на эту комиссию, обратился за помощью к Дж. Эдгару Гуверу (воспользовавшись посредничеством Клайда Толсона, одного из помощников Гувера), ему сообщили, что ФБР не располагает такими данными — и это невзирая на усилия дружка Гувера, Уолтера Уинчелла, который пытался дополнительно нажать на своего высокопоставленного приятеля, двусмысленно высказавшись, что «в новом романе Мэрилин Монро давно преобладает тенденция сходить налево». Результат этого науськивания оказался противоположным задуманному, что можно рассматривать как небольшой парадокс.

21 июня Артур покинул Мэрилин, а также своих родителей и отправился в Вашингтон, где сделал перед упомянутой комиссией несколько важных заявлений. Он сказал, что хотя четыре или пять раз принимал в сороковые годы участие в писательских встречах, организованных компартией, и подписал в последнем десятилетии много различных протестов, но «никогда не подлежал партийной дисциплине и не подчинялся ей». Спокойно и отчетливо писатель добавил следующее. Что он действительно осудил данную комиссию, когда по ее инициативе устроили слежку и травлю «голливудской десятки» (группы писателей, внесенных в черные списки за опасные — как полагали — политические убеждения). Что он возражал против закона Смита, запрещавшего призывать к свержению правительства, поскольку, «если наказывают за поддержку чего-то, если уже одна поддержка становится преступлением, даже в случае отсутствия факта какой-либо конкретной деятельности, то я лично вообще ничего не могу делать, равно как и вся литература: человек должен иметь право написать стихотворение или пьесу о том, что только его душа пожелает». Далее он заявил, что не раскроет комиссии фамилий лиц, которых видел на собраниях десять лет назад. «Жизнь писателя и без того достаточно трудна, — сказал он, — и я не хочу никому дополнительно ее осложнять. О себе я расскажу всё, но совесть не позволяет мне упомянуть фамилию любого другого человека». В заключение он указал, что, с его точки зрения, было бы катастрофой и несчастьем, «если бы красные заняли страну», и что он давно отказался от каких-либо контактов с коммунистами, а также перестал верить в их принципы. Сделанное Артуром заявление напечатала пресса по всей стране, и — к огромному удовлетворению Мэрилин — драматург стал кем-то вроде героя в борьбе с цензурой и репрессиями. Однако возникло опасение, что его обвинят в неуважении к закону; к этому призывал конгрессмен Фрэнсис Э. Уолтер, который настаивал, что «моральные угрызения и сомнения не дают юридических оснований для отказа отвечать на вопросы, задаваемые во время слушания в Конгрессе». Коллеги Уолтера быстро согласились с его мнением: «Это не подлежит сомнению, — решительно заявил конгрессмен Гордон Х. Шререр. — Миллер пренебрег законом и умалил его значение».

В промежутке между этими неслыханными заявлениями случились две вещи, одна страннее другой, но каждую из них пресса приветствовала с большей радостью, нежели то, что в это же самое время творилось в Конгрессе.

Во-первых, члену палаты представителей Уолтеру пришла в голову еще одна идея. Он поставил в известность адвоката Артура, Джозефа Рауха, что все проблемы, связанные с допросом клиента последнего в комиссии и с возможным обвинением того в пренебрежении законом, будут преданы забвению, «если Мэрилин согласится сфотографироваться в момент, когда она подает руку Уолтеру». Артур тотчас же отверг это предложение и к тому же одновременно довел его до публичного сведения, в связи с чем 10 июля Конгресс тремястами семьюдесятью тремя голосами против девяти обвинил Миллера в пренебрежительном неуважении к закону.

Сенсацию вызвало также одно из высказываний Миллера. Во время допроса драматург попросил вернуть ему паспорт, чтобы иметь возможность поехать летом в Англию, где он хотел довести дело до постановки своей новой пьесы — «и быть с женщиной, которая к тому времени уже станет моей женой». После выхода из зала его взяли в осаду журналисты, задавая напрашивающийся вопрос; и как раз в тот самый момент, сидя перед телевизором в Нью-Йорке, Мэрилин Монро услышала следующие слова Артура: «Я женюсь на мисс Мэрилин Монро перед ее отъездом в Англию, который запланирован на 13 июля. По приезде в Лондон она уже будет миссис Миллер».

Актрису это заявление застигло врасплох в большей мере, нежели других телезрителей. «Слыхали? — спросила она истерическим голосом у Нормана и Хедды Ростенов, которым немедленно позвонила. — Он объявил это всему свету! Вы можете поверить в такое? Ведь он же по существу никогда не просил моей руки. Мы, правда, разговаривали о браке, но вовсе не конкретно». Руперту Аллану, Эми Грин и другим она сказала с нескрываемым сарказмом: «С его стороны было ужасно мило познакомить меня со своими планами».

Дело о неуважении К закону, якобы проявленном Миллером, было закрыто только через год, а тем временем ему предоставили заграничный паспорт (но не на два года, как это было тогда принято, а всего на шесть месяцев, начиная с 6 июля). Ведь любовник, а по сути жених самой большой американской красавицы не мог представлять собой угрозу для Соединенных Штатов, поскольку коммунисты в нынешние времена перестали быть романтиками, не так ли? А он, степенный мужчина, обрученный с Мэрилин Монро, посчитал нормальным, что актриса является объектом обожания для толпы, точно так же как и она приняла и одобрила Миллера, благодаря чему того сочли фигурой менее грозной и не столь спорной. Своим последним заявлением он превратил себя в обыкновенного мужчину, который хочет захватить с собой невесту в свадебное путешествие. Как и в только что законченном фильме Мэрилин Монро, любовь победила всё. На какое-то время можно было забыть, что результатом выступления Миллера в Конгрессе явилось его возведение в ранг чуть ли не национального героя теми либерально мыслящими американцами, которые сопротивлялись тогдашнему оруэлловскому[348]Ссылка на автора известных антиутопий «1984» и «Скотный двор», направленных против тоталитаризма.
духу времени.

Как заметила Сьюзен Страсберг, «Артур учился у Мэрилин: вскоре вся пресса была в его распоряжении». Используя камеры, микрофоны и репортеров — и даже вполне прогнозируемые реакции Мэрилин, — он противодействовал всему, что измышляли против него недоумки из Вашингтона. Мэрилин импонировало смелое выступление Артура в Вашингтоне, и, по словам Руперта Аллана, «с этого момента она восхищалась им, хотя то, каким способом он объявил об их предстоящем браке, неприятно удивило и ранило ее. Если говорить о Мэрилин, то у нее восхищение всегда шло в паре с любовью. Она считала Артура великим писателем. Мне неприятно это говорить, но похоже, что он ее тогда использовал».

Доктор Хохенберг, все еще располагавшая огромным влиянием на профессиональную деятельность и личную жизнь своей пациентки, похвалила идею о бракосочетании (что Ирвинг Стайн с некоторым удивлением отметил в журнале-дневнике студии ММП за 22 июня) и посоветовала Мэрилин, чтобы та не ждала, а сразу же встретилась с прессой. Мэрилин, немедленно забыв обо всех своих сомнениях и обидах, сказала, что, разумеется, выходит за Миллера замуж. Однако с 22 июня и до дня свадьбы (дату которой они не раскрыли) Мэрилин и вправду обдумывала свое решение. И предстоящий вскоре отъезд в Лондон для участия в съемках вместе со страшным Оливье, и брак с Миллером были для нее безусловным вызовом.

И тут ее храбрость, талант, сознание собственных сил и возможностей — все это вдруг оказалось подвергнутым очередному жизненному испытанию. Актрисе не позволили оттягивать принятие решения и хотя бы на минуту задуматься над тем, что она делает. Наверняка ей хотелось проверить саму себя, почувствовать, что она уже не ребенок, зависящий от других людей, а самостоятельная зрелая женщина. Однако не нашлось никого, кто призвал бы ее быть самостоятельной и всесторонне обдумать собственную жизнь. Судьбы многих людей: их денежные выгоды, карьеры, будущее и слава — были связаны с судьбой этой талантливой, впечатлительной и очень нервной тридцатилетней женщины.

Мэрилин была готова сочетаться браком с мужчиной, отвечавшим ее мечтам о самосовершенствовании. Однако склонность Миллера всех поучать и строить из себя символ мудрости углубляли ее комплекс неполноценности. Многим людям, знавшим их обоих, вскоре стало ясно, что хотя вначале Артур несомненно любил ее, он в быстром темпе перешел в опасное состояние сдерживаемого презрения (как бы деликатно оно ни выражалось), вытекающее из убежденности драматурга в своем моральном и интеллектуальном превосходстве.

Таким образом, Мэрилин столкнулась с тем же, с чем в свое время встретилась Джин Харлоу, заключившая свой повторный брак с кинооператором Харольдом Россоном, который был старше нее на шестнадцать лет. Вскоре актриса развелась с ним и подружилась с актером Уильямом Пауэллом, бывшим уже на девятнадцать лет старше. «Джин всегда рвалась углублять свои знания, — говорила ее подруга Морин О'Салливан, — и надеялась, что сможет многому научиться от Пауэлла»[349]Параллель между мужьями Харлоу: весьма рядовым оператором и средней руки киноактером, которые остались практически неизвестными потомкам, — и выдающимся, всемирно известным драматургом, за которого вышла замуж Монро, по меньшей мере сомнительна. Да и разница в возрасте между Миллером и Монро составляла лишь немногим более десяти лет.
. Как Мэрилин, так и Джин трижды в жизни вступали в брак, каждая из них хотела стать настоящей актрисой и разрушить всеобщее убеждение в том, что они не более чем сексуальные красотки. Мэрилин, надо сказать, полностью осознавала указанные аналогии; это ясно вытекает из разговоров, многократно проводившихся ею с Милтоном Грином на протяжении 1955 и 1956 годов и посвященных тому, каким образом они могли бы снять картину о жизни Харлоу — с участием или же без привлечения давнишнего союзника и друга Мэрилин Сиднея Сколски, с которым она впервые беседовала о подобных своих планах и которого сейчас заменил Милтон.

Мэрилин Монро и Артур Миллер обещали, что в пятницу, 29 июня, в четыре часа пополудни встретятся с прессой в его доме в Роксбери, штат Коннектикут. До этого они хотели вместе с родителями Миллера спокойно перекусить в удаленном на несколько миль доме его кузена Мортона. За это время журналисты и фотографы должны были под надзором Милтона собраться в жилище Миллера по Олд-Тофет-роуд.

Но одна из команд газетчиков разведала о семейном ленче в доме Мортона и решила опередить своих коллег. Мара Щербатова, русская княжна, пребывавшая изгнанницей в эмиграции и заведовавшая нью-йоркской редакцией французского журнала «Пари-матч», попросила одного из коллег подбросить ее к дому Мортона, чтобы суметь раньше всех сделать снимки знаменитой пары, а может быть, и получить от них какое-то заявление. Без нескольких минут час Мэрилин, Артур и Мортон вышли из дому, без единого слова уселись в машину и помчали по узкой и извилистой дороге в направлении Тофет-роуд, а Щербатова и ее шофер кинулись в погоню, двигаясь вплотную за автомобилем Миллера. Уже совсем невдалеке от дома Мортона, на необозначенном крутом вираже автомобиль с журналисткой вылетел с дороги и врезался в дерево. Княжна Мара, выброшенная силой удара, вылетела через рассыпавшееся ветровое стекло и получила очень тяжелые ранения.

Услышав шум, Миллер затормозил, и вся тройка побежала на место аварии; зрелище было настолько ужасающим, что Артур не позволил Мэрилин приблизиться. Потом они поехали домой, чтобы вызвать помощь; бледная и трясущаяся Мэрилин в поисках утешения опиралась на Артура. Собственными глазами увидев последствия случившегося, они понимали, что никто уже не в состоянии помочь несчастным. И действительно, журналистка из аристократического рода умерла через неполные три часа в больнице, расположенной в Нью-Милфорде.

Тем не менее пресс-конференция, организованная во дворе под раскидистым деревом, началась в назначенное время. Просматривая сохранившиеся киноматериалы, где Артур бормочет банальные ответы на вопросы собравшихся журналистов, а Мэрилин производит впечатление рассеянной и вовсе не счастливицы, следует помнить о трагедии, разыгравшейся незадолго до этого мероприятия. В принципе, ни один из них не отличался в этот раз особой разговорчивостью, и менее чем через десять минут оба поспешно ретировались в помещение.

После того как последний репортер покинул домовладение Миллера, он и Мэрилин, одетые по-будничному, двинулись вместе с Мортоном и его супругой в здание окружного суда в Уайт-Плейнс, штат Нью-Йорк. Там в пятницу вечером (29 июня) почти в половине седьмого судья Сеймур Рабинович в ходе четырехминутной церемонии обмена обручальными кольцами объявил их мужем и женой. Ни один журналист не имел понятия о бракосочетании, благодаря чему молодая пара смогла вернуться в Роксбери, не услышав треска ни единой магниевой вспышки.

В воскресенье, 1 июля, в доме агента Миллера, Кея Брауна, вблизи от Катона, штат Нью-Йорк, было организовано второе торжество. Однако, когда друзья и родственники собрались на традиционный еврейский свадебный обряд и веселый говор голосов доносился из холла и сада, Грины добросовестно составляли компанию не на шутку разнервничавшейся Мэрилин, которая находилась в гостевой комнате наверху. По существу она уже с пятницы сидела взаперти, и, хотя Эми с мужем могли только строить догадки и предположения, Милтон на всякий случай позвонил Ирвингу Стайну, посоветовав адвокату «быть готовым к возможности возникновения внезапных трудностей в вопросе вступления Мэрилин в брак».

Вскоре Эми и Милтон начали понимать причину ее беспокойства.

— Ты на самом деле хочешь влезать в это замужество? — спросил Милтон у Мэрилин. — Сама знаешь, никакой обязаловки здесь нет.

Глаза ее наполнились слезами, и Эми пробовала ее утешить. А Милтон тем временем продолжал:

— Посадим тебя в машину, а сами займемся гостями.

Они истолковали тогда ее тревогу следующим образом: гражданский брак как-то можно аннулировать, в то время как религиозный обряд представляет собой торжественное увенчание брачного союза.

— Нет, — тихо ответила Мэрилин. — Нет, я не хочу дальше в это влезать.

Однако, когда Милтон уже собирался приступить к выполнению своей неблагодарной задачи, Мэрилин окликнула его и позвала обратно.

— Милтон, дорогой, нет! — воскликнула она. — Мы уже пригласили всех этих людей. Нельзя их разочаровывать.

По мнению Эми, Мэрилин восприняла смерть Мары Щербатовой как дурное предзнаменование для своего брака. «Однако, невзирая на всякие знамения, у нее в любом случае было сознание, что она совершила страшную ошибку, согласившись на этот союз».

Вся труппа и актеры ждали, а невесте, как она сама потом призналась, было жаль Артура. Представление продолжалось. Через несколько минут раввин Роберт Голдберг — которому ассистировали брат Артура, Кермит, а также Хедда Ростен — совершил ритуальный церемониал. В эти послеполуденные часы Мэрилин чудесно отыграла свою роль, поздоровавшись с каждым из двадцати пяти гостей, проявляя заботу о безупречном ходе приема и проверяя, всем ли собравшимся хватает тушеной говядины, индейки и шампанского.

«Что ж, — сказал Джордж Аксельрод, поздравляя новобрачных и остроумно перефразируя знаменитый ответ Бернарда Шоу на предложение о бракосочетании, сделанное ему Айседорой Дункан[350]Знаменитая американская танцовщица, письменно предлагая брак Б. Шоу, выразила надежду, что их дети будут такими же красивыми, как она, и такими же умными, как знаменитый драматург; несостоявшийся жених ответил, что боится прямо противоположного.
, — будем надеяться, что у ваших детей будет внешность Артура и ум Мэрилин». Аксельрод вспоминал, что Мэрилин от души расхохоталась, но ее мужа эти пожелания вовсе не развеселили. По беззаботному поведению новобрачной никто бы не догадался, что ее мучили страшные сомнения.

Прежде, чем супруги Миллер выехали в Лондон на съемки картины «Принц и хористка» (студия «Уорнер бразерс» именно так назвала в конечном итоге киноинсценировку пьесы «Спящий принц»), Артур выставил на продажу свой дом в Роксбери, убедив Мэрилин, что после возвращения они смогут начать новую жизнь в новом доме. 2 июля газета «Нью-Йорк геральд трибьюн» поместила объявление следующего содержания:

Находящийся на отшибе дом драматурга и кинозвезды: 7 комнат, 3 ванные, бассейн, теннисный корт, гараж на две машины, небольшая студия. 4 акра [1,62 гектара], $ 29 500, (если 26 акров [10,5 гектара] то $ 38500).

Коттедж удалось быстро продать за двадцать семь с половиной тысяч долларов, и после погашения небольшого долга по ипотечной ссуде и внесения ряда других мелких сумм остальные деньги были помещены на депозит для покупки другой, расположенной неподалеку усадьбы.

Первая неделя июля прошла в трудных переговорах, за которые отвечал Милтон. Вместе со Стайном они должны были разрешить массу юридических и финансовых вопросов — в том числе снять сомнения по поводу договора между ММП и производственной кинокомпанией Оливье, а также спор между ММП и Джеком Уорнером, требовавшим контроля над окончательным монтажом картины. Еще нужно было погасить острый конфликт с Британским управлением по делам занятости; последнее противилось приезду столь большого количества американцев, собиравшихся принять участие в данном международном предприятии. Кроме того, Миллеры попросили Хедду Ростен, старую приятельницу Артура, с недавнего времени ставшую также близкой с Мэрилин, присоединиться к съемочной группе в качестве личного секретаря Мэрилин и, не больно задумываясь, предложили ей двести долларов в неделю. Эми Грин в предвидении проблем, связанных со все более заметной зависимостью Хедды от алкоголя, заявила Милтону, что это классический пример чрезмерной щедрости Мэрилин, чтобы не сказать потребности окружить себя тучей прихлебателей в момент, когда она готовилась бросить вызов Оливье и команде английских актеров.

И все-таки самое наглое требование, достижение компромисса по которому заняло больше всего времени, выдвинул Ли Страсберг; он пришел в кабинет Милтона, попросил дополнительно вызвать Ирвинга и изложил условия, на которых Паула возьмется за работу с Мэрилин в ходе съемок «Принца». Страсберг не согласился на гонорар меньший чем двадцать пять тысяч долларов за десять недель работы плюс оплата всех расходов, а также двойная ставка за сверхурочные. В совокупности все это составит, как быстро прикинул Стайн, где-то примерно тридцать восемь тысяч долларов, то есть опять-таки много больше, чем получало большинство актеров в Нью-Йорке и Голливуде. Стайн зафиксировал в рабочем журнале компании:

Ли ни капли не волновало то, что эти деньги, в принципе, идут из кармана Мэрилин. Джо [Керр, бухгалтер ММП] и Милтон подробно ознакомили его с трудным финансовым положением фирмы, но Ли был как скала. Он все время подчеркивал эмоциональную незрелость Мэрилин — и вдруг заявил, что готов договориться на определенный процент от фильма! Ему также хотелось, чтобы ставил картину Джордж Кьюкор [351]Известный американский кинорежиссер, знаменитый комедиями и инсценировками литературных классиков. За свою способность открывать и раскрывать выдающиеся таланты актрис иногда расценивается как «женский режиссер». Снимал, в частности, «Обед в восемь» с Джин Харлоу, «Газовый свет» (1944) с Ингрид Бергман, а ближе к интересующему нас времени — ленту «Звезда родилась» (1954) с Джуди Гарленд.
, а не Ларри [352]Уменьшительное от Лоренс, то есть Оливье.
. А еще он сказал, что Паула — это нечто большее, чем просто преподавательница, и потому его не интересует, сколько получают другие преподаватели. Он ни в коем случае не соглашается, чтобы Паула получала такое же вознаграждение, как при съемках «Автобусной остановки».

Возможно, Ли Страсберг был таким же хорошим агентом, как и театральным педагогом и реформатором; во всяком случае, разыгранная им сцена вызвала у Милтона и во всей фирме определенный переполох. Мэрилин сказала, что она урежет малость от своей недельной ставки, но Паула должна быть с ней. И она действительно была — хотя это потребовало ловкого маневрирования на протяжении всей оставшейся части года. Паула Страсберг получала более высокую зарплату, нежели любой другой человек, связанный с производством «Принца и хористки», за исключением Монро и Оливье. Интересным дополнением к этой истории может послужить факт, что вездесущая доктор Хохенберг, с которой Милтон и Мэрилин все еще были связаны, выступила в данном споре на стороне Паулы, хоть и совершенно не знала ее.

9 июля Милтон и Ирвинг первыми пустились в Лондон, а дождливым днем 13 июля по их следам отправились Мэрилин и Артур. Остальная часть группы: Паула, Хедда, Эми и Джошуа — приехала через десять дней. Когда 14-го утром Миллеры прибыли в Великобританию, то в аэропорту их ждали, чтобы поприветствовать, сэр Лоренс и леди Оливье — вместе с семью десятками полицейских, которые требовались, чтобы караулить толпу из двухсот орущих журналистов и фотографов. Как вспоминал Артур, в тот момент Англию вполне можно было начать буксировать по океану — и никто бы этого не заметил. Стоило Мэрилин в течение следующих четырех месяцев появиться где-либо в общественном месте, как на нее немедленно бросалась толпа поклонников, и вскоре было решено, что если она надумается пойти за покупками, то прежде надо будет убрать из магазина всех клиентов до единого. Не успевала она сделать какое-то маловажное и неинтересное заявление, как назавтра оно обсуждалось на первых станицах лондонских газет. К примеру, в субботу, 25 августа, Мэрилин рискнула отправиться за покупками на многолюдную Риджент-стрит, но толпа почитателей окружила ее настолько плотно, что она упала в обморок; были расставлены полицейские кордоны, но на следующий день она все равно была не в состоянии работать по причине нервного истощения и непродолжительного приступа агорафобии[353]Болезненный страх перед открытым пространством или толпой.
.

Как будто бы Милтону было мало хлопот с бюджетом компании ММП, Артур, причем с ходу, в первый же вечер познакомил его с собственной, отнюдь не простой финансовой ситуацией. Он должен был платить ежегодно шестнадцать тысяч долларов на содержание детей; бывшая жена получала сорок процентов его доходов; у него были трудности с уплатой подоходного налога и гонорара адвокатам. Существовала ли возможность объединить его доходы, которые в любом случае не были высокими, с доходами Мэрилин? Мог ли бы он подать налоговую декларацию совместно с Мэрилин и ММП? «Может быть, мы позже займемся этим вопросом [покупки прав на экранизацию] его пьес, — с некоторым раздражением сказал Ирвинг, когда Милтон затронул проблему финансов Артура. — Это могло бы ему помочь».

До конца года студия ММП пыталась (по словам Ирвинга) найти способ «увеличить капитал Артура и не допустить его к участию в прибылях... Мы можем также позаботиться о финансировании производства и распространения кинофильма Артура Миллера, хотя это было бы весьма трудно... У него есть желание написать для Мэрилин сценарий на основе "Братьев Карамазовых", [поскольку] в последнее время он великолепно отдает себе отчет в размере собственных расходов и в том, каким образом их можно включить в расходы на деятельность ММП». Миллер хотел получить от ММП финансовую помощь, однако, как заявил в конечном итоге Ирвинг, «он мог бы не согласиться с тем, что фактически ему нужна помощь в популяризации и проталкивании своей фамилии». Дискуссии продолжались, хотя Кей Браун, друг и агент Миллера, не уставал повторять ему: «Ты не должен вмешиваться в карьеру Мэрилин, так же как она не должна вмешиваться в твои дела». Итак, началось сложное состязание, ставкой в котором было завоевание контроля над деньгами, карьерой и коммерческим предприятием Мэрилин. В числе игроков — а каждый из них был враждебно настроен ко всем остальным — оказались Артур, Милтон и Ли.

Грины поселились в пансионате «Тиббс-фарм» в Аскоте; в распоряжении Миллеров оказался довольно большой апартамент в поместье Парксайд-хауз, располагавшемся в Энглфилд-грин, округ Эгхем, недалеко от Виндзорского парка[354]Все эти места с по большей части «зелеными» — сельскими или лесными — названиями находятся в нескольких километрах друг от друга и неподалеку от западной окраины Лондона.
. Находясь в часе езды от центра Лондона и немного меньше от киностудии в Пайнвуде, Парксайд-хауз представлял из себя резиденцию, построенную в стиле классицизма; он принадлежал лорду Норту (издателю газеты «Файнэншл таймс») и его супруге, пианистке и актрисе Джоан Керр. Их владение занимало площадь в четыре гектара, поросшую буйной травой. Здесь было устроено несколько садов и проложены велосипедные дорожки; дом состоял из выложенного дубовыми балками салона, пяти спален и помещений для прислуги. Мэрилин было необычайно приятно, что Милтон позаботился о ней и распорядился в ее честь перекрасить комнаты в белый цвет.

Однако на протяжении следующих четырех месяцев у Мэрилин было немного времени, чтобы восторгаться прелестями дома, Лондона или английского пейзажа. Через день после приезда ее отвезли на пресс-конференцию в отель «Савой», где два инспектора, один сержант, шесть констеблей и четыре взвода полиции пытались сдержать собравшуюся на Стрэнде[355]Одна из главных улиц Лондона.
четырехтысячную толпу ее любителей. На Мэрилин было надето тесно облегающее платье из двух частей, соединенных на животе прозрачной вставкой. Начался обмен теми же, что и обычно, нудными вопросами и ответами. Да, сказала она, ее радует предстоящая работа с сэром Лоренсом; да, она хотела бы играть драматические роли. «Может быть, леди Макбет?» — спросил журналист из провинции. «Да, но сейчас я могу только мечтать об этом. Знаю, сколько работы еще ждет меня, прежде чем я смогу взяться за такую роль». Своим очарованием и скромностью она за несколько часов покорила британскую прессу. По словам Джека Кардиффа, кинооператора, работавшего на съемках ее картины, Мэрилин везде окружала такая туча журналистов, что все работавшие в павильонах Пайнвуда получили специальные пропуска, дающие право входа на территорию киностудии.

Джек Кардифф, блестяще снимавший многочисленные известные цветные ленты, в частности, такие, как «Красные башмачки»[356]Фильм (1948) про любовный треугольник в русской труппе, ставящей балет по сказке Х.К. Андерсена.
, «Красный нарцисс»[357]Видимо, описка; Кардифф был оператором фильма «Черный нарцисс» (1947) и даже удостоился за эту работу премий «Оскар» и «Золотой глобус».
, а также «Африканская королева»[358]Хорошо известный и награжденный несколькими «Оскарами» англо-американский фильм режиссера Джона Хьюстона (1952), в котором снимались Кэтрин Хепберн и Хамфри Богарт. Впоследствии Джек Кардифф отлично зарекомендовал себя и как режиссер, сняв, в частности, фильм «Сыновья и любовники» (1960) по автобиографическому роману Д. Лоренса и получив за это «Золотой глобус».
, познакомился с Мэрилин и в течение трудного периода работы над «Принцем» подружился с ней. Он считал, что артистка была попеременно то в ужасе, то полна уверенности в себе, боялась выступать перед публикой и коллегами-актерами, но страстно хотела блеснуть в этой картине.

В противоположность многим другим актрисам-исполнительницам главных ролей, которых я знал и с которыми работал, Мэрилин никогда не жаловалась и не ругалась последними словами, даже когда условия для работы были тяжелыми. Разумеется, психику Мэрилин характеризовала некоторая дихотомия[359]здесь: раздвоение.
, трудно постигаемая теми, кому доводилось с ней сотрудничать: с одной стороны, она глубоко жаждала стать настоящей актрисой, с которой все бы считались, с другой — не соблюдала дисциплину, постоянно опаздывала. Думаю, все это вытекало из страха быть отвергнутой, потерпеть поражение. Хотя она производила впечатление мимозы, эта девушка была словно выкована из стали.

С 18 по 20 июля Мэрилин проходила рутинные проверки для подбора грима и костюмов, причем каждая мелочь контролировалась Милтоном, под бдительным оком которого Оливье неохотно уступал. Главной причиной заключения договора с Оливье, как сказал ему Милтон, было стремление, «чтобы о Монро перестали думать в категориях сексуальной красотки, а начали считать ее актрисой с большим комедийным талантом». По мнению Милтона, внешний облик Мэрилин в картине был важным фактором для достижения ею успеха и обретения репутации опытной комедийной актрисы.

Однако Оливье испытывал сомнения. Представляя Мэрилин группе английских актеров, он сказал, что рад возможности снова поработать со старыми знакомыми: Сибил Торндайк и Эсмондом Найтом, — которых знает много лет. Потом, в очаровательно покровительственной манере, он взял Мэрилин за руку и сказал, что все проявят к ней терпение, что ей, конечно же, понадобится немного времени для знакомства с их методами работы (не имеющими, как было ясно дано понять, ничего общего со знаменитым методом Страсберга), но они очень довольны пребыванием с ними «такой восхитительной дамочки»[360]В письме к Милтону, отправленном 12 апреля из Лондона, Оливье называет Мэрилин «умной дамочкой» и «милой девушкой». — Прим. автора.
. «Он старался сохранить дружеский тон, но говорил так, словно подсмеивался над кем-то, кого считает хуже себя», — сказала позже Мэрилин, и она, конечно же, лишь констатировала чистую правду.

Чтобы занять на съемочной площадке доминирующее положение, а также чтобы не поддаться огромному влиянию Паулы, которой он боялся (и от которой его предостерегали Билли Уайлдер и Джошуа Логан), Оливье принял наиболее покровительственную позу, какую себе только можно было вообразить: свою партнершу он счел типичным продуктом Голливуда и особой, от которой он вправе требовать послушания и раболепия. «Дорогая моя, вы должны делать только одно — воздействовать на инстинкты»[361]Это замечание часто цитируется очевидцами (в числе которых Сьюзен Страсберг, Эми Грин, актриса Мэксайн Одли и др.); сам Оливье никогда не опровергал, что говорил такие слова. — Прим. автора.
, — сказал Оливье, и дверца захлопнулась, решение состоялось. С этого момента, как сообщила Хедда Ростен Нортону, Мэрилин стала «подозрительной, мрачной и готовой к круговой обороне». Даже Артур, который обычно брал сторону Оливье и всячески призывал Мэрилин к сотрудничеству с ним, вынужден был признать, что режиссер, пользующийся довольно бесцеремонным языком, слишком быстро позволил себе столь едкую фразу и что Мэрилин с самого начала чувствовала себя обескураженной поведением Лоренса.

Эту скверную атмосферу еще более сгустил роковой случай, после которого ситуация в семействе Миллеров уже никогда не пришла в норму и который поколебал доверие Мэрилин к мужу именно тогда, когда она больше всего нуждалась в таковом. Мэрилин увидела на столе в столовой раскрытую тетрадь Артура для записей и нечаянно заглянула на исчерканную страницу. Там она прочитала, что ее муж задумывается над их браком, что считает ее саму личностью непредсказуемой, мрачной и своего рода женщиной-ребенком, которой он сочувствовал, но одновременно боялся, наконец, что постоянные домогательства жены с требованиями проявлять к ней чувства представляют угрозу его творческой работе. «Там были и какие-то слова насчет того, что я очень его разочаровала, — сказала она Страсбергам, — что он считал меня ангелом, но сейчас предполагает, что заблуждался, — словом, хотя первая жена бросила его, я сделана кое-что похуже. Оливье начинает думать обо мне как о невыносимой девице, а Артур видит, что он уже не в состоянии ответить на это обвинение».

Артур никогда не признался в том, что занес на бумагу столь личные соображения, но сходные мнения на тему Мэрилин он выражал в своих дневниках, которые были потом напечатаны, равно как и во всех интервью, дававшихся им после смерти актрисы. Что касается их повседневной жизни, то союз Мэрилин с ее третьим мужем через три недели после бракосочетания стал медленно распадаться — словно в подтверждение худших предсвадебных опасений.

По словам Сьюзен Страсберг, пребывавшей с Паулой в Лондоне, Мэрилин была морально уничтожена: пережитый шок повлиял на ход ее работы, налагая на преподавательницу актрисы дополнительную обязанность — выполнять по отношению к той материнские функции. Супруги Миллер уже с самого начала вели себя неестественным образом, — добавляет Аллан Снайдер, — держась вдали друг от друга. «Думаю, Артур действительно любил глупых блондинок, — сказала Мэрилин позднее Руперту Аллану в попытке смягчить боль этого воспоминания. — А до меня не знал ни одной из них. Он мне немного помог». Сидней Сколски еще до кончины Мэрилин так резюмировал ее совместную жизнь с Артуром: «Миллер смотрел на Мэрилин исключительно как на идеал и был потрясен, когда открыл, что его жена — это личность, человек, такой же, как ты и я, а может быть, и как сам Миллер».

Мэрилин и Пауле предстояло пережить период репетиций, начинающийся с 30 июля, — занятий, к которым Мэрилин не была приучена; собственно к съемкам приступили 7 августа. Как и можно было предположить, вспоминая процедуру знакомства Мэрилин со съемочной группой, произошло значительное охлаждение отношений между Мэрилин и Лоренсом, который выскакивал из-за камеры, чтобы сыграть перед нею. Гордость боролась в сердцах обоих исполнителей с беспокойством, и часто для каждой сцены делались десятки дублей. Взбешенный Оливье давал своей партнерше указания лишь для того, чтобы увидеть, как Мэрилин выходит с целью обсудить их с Паулой, а частенько и позвонить Ли в Нью-Йорк.

Вмешательство миссис Страсберг в работу над «Принцем и хористкой» делало съемки почти неосуществимыми, и вскоре Паула оказалась втянутой в то, чего она, как вспоминает Сьюзен, боялась. Однако с этим была связана одна история.

Моя мать была когда-то в киностудии на пробах — на роль красивой блондинки, — но ее отвергли в пользу Джоан Блонделл, и мне кажется, что она каким-то образом хотела посредством Мэрилин компенсировать свою несостоявшуюся кинематографическую карьеру. За опоздания Мэрилин всегда винили мою мать, и это доводило ее до бешенства — ведь она ничего не могла поделать с актрисой. Ей действительно хотелось, чтобы Мэрилин имела успех в этой роли. С другой стороны, Мэрилин превратила мою мать в козла отпущения, в человека, на которого можно свалить вину за собственные грехи.

Артур не скрывал своей неприязни к Страсбергам: для него Ли и Паула были людьми «вредными и бездумными», и он ненавидел «почти фанатичную зависимость» Мэрилин от них, поскольку чувствовал, что из-за этого теряет свой авторитет и господствующее влияние на жену. «Об актерской игре она имела такое же понятие, как уборщица», — так оценил Артур знания и умения Паулы; в его глазах она была «аферисткой, но так умело внушала людям покроя Мэрилин свою необходимость для них, что приобрела хорошее реноме». Артур не обратил, однако, внимания на факт, что у Мэрилин никогда в жизни не было настоящих подруг, и та обычная материнская забота, которой окружила ее Паула, представляла собой самое лучшее, что она могла сделать для актрисы.

Столь же неестественным образом складывались отношения между Артуром и Милтоном. «Грин полагал, что станет великим кинопродюсером и Мэрилин будет работать для него, — сказал он позже. — Но она поняла, что у ее компаньона есть какие-то скрытые цели» — речь шла, надо думать, об обретении денег и престижа. А ведь это могло стать их совместными целями.

Милтон тоже был не без греха. Даже Джей Кантер, его друг и агент в МСА, признал, что «для Милтона важно было располагать возможностью контроля над ней — точно так же, как это было важно для Страсберга и Миллера». Одним из механизмов, позволявших Милтону манипулировать Мэрилин, было постоянное предоставление ей всяческих медикаментозных средств, в которых она нуждалась (или ей казалось, что она нуждается) для того, чтобы каждый день встречаться с Оливье на съемочной площадке. Дэвид Майзлес, помощник исполнительного продюсера, считал, что в тот период Милтон «влез в дела, о которых не имел ни малейшего понятия», — так он сказал своему брату Альберту. Дэвид имел в виду щедрую раздачу таблеток и пилюль, после которых Мэрилин часто впадала в состояние, близкое к бессознательному. Все знали, что эти лекарства «доводят ее до гибели», и, как выразился Аллан Снайдер, «уже тогда Милтон был, похоже, не в состоянии доставлять ей столько наркоты, сколько ему хотелось. Однако он ловко сумел поставить дело так, что тонны лекарств приходили в адрес Мэрилин» напрямую от самой Мортимер Уэйнстайн, нью-йоркского доктора Эми и Мэрилин; например, 27 сентября Милтон написал Ирвингу, чтобы Уэйнстайн «как можно быстрее начала высылать для ММ двухмесячный запас дексамила[362]Одна из разновидностей амфетамина.
— в конвертах или маленьких пачечках по дюжине или около того таблеток в каждой». По мнению Кардиффа, Милтон был гениален и при этом истерзан ответственностью, но одновременно он умел быть «отрицательным типом, злодеем, который сделает всё, лишь бы осуществить свой план».

Словно всего перечисленного было мало, началась еще и борьба за почести: Милтон Х. Грин, подписывая договор с Оливье, потребовал для себя статус исполнительного продюсера-директора фильма, но к концу сентября Оливье посчитал это неподходящим и обратился по указанному вопросу непосредственно к Джеку Уорнеру. В титрах первых копий картины фамилия Милтона как исполнительного продюсера указывалась, но потом ее несправедливо и каким-то таинственным образом убрали.

Ни одну из многочисленных проблем не разрешил приезд жены Оливье, знаменитой Вивьен Ли, которая в свое время исполняла в театре роль американской актрисы Элси Мэрины, предназначенную теперь в кино для Мэрилин. С нетипичным для себя отсутствием рассудительности и благоразумия (но, видимо, при явной или косвенной поддержке Оливье) Вивьен приехала в Пайнвуд, чтобы несколько дней наблюдать за съемками, не скрывая при этом своей низкой оценки актерских возможностей Мэрилин.

Смело можно сказать, что Мэрилин не к кому было обратиться. Она ощущала, что муж предал ее, режиссер относится снисходительно, а Милтон, вынужденный сотрудничать с Оливье и его командой, тоже недостаточно поддерживает ее. Ко всем этим людям она питала уважение и одновременно полагала, что ни один из них не отвечал ей в этом смысле взаимностью. Вращаясь в кругу лиц, требовавших от нее полного повиновения, Мэрилин по существу утратила способность принимать простейшие решения и постоянно копалась в себе. В результате она вновь очутилась в той же самой ситуации, которая была ей знакома по детству и ранней юности, когда все ее человеческие связи оказывались непрочными.

Делание кинематографической карьеры никогда, пожалуй, не было в состоянии удовлетворить основополагающие эмоциональные потребности Мэрилин — по той простой причине, что она как актриса в процессе работы постоянно обретала другую идентичность, другую личину и имя, часто меняла прическу и внешность; при этом каждая из картин требовала от нее воплощения в образ новой героини. Ее врожденная подозрительность по поводу лояльности окружающих вынуждала ее часто менять агентов, преподавателей и консультантов — не говоря уже о мужьях. В жизни Мэрилин не было ничего солидного и прочного, она нигде не пускала корней, и сейчас у нее тоже не было никого, кому она могла бы полностью доверять.

Чувство зависимости от других людей — состояние, от которого никто не хотел ее избавить, — по странному стечению обстоятельств стало в глазах публики одним из самых сильных ее козырей. Она молила, чтобы ее обняли; ни один человек не мог остаться безразличным перед лицом женщины, которая столь откровенно нуждалась в чувстве и была, если судить по видимым проявлениям, неприкосновенной. Один журналист, которому удалось проникнуть в Парксайд-хауз и провести там интервью с Мэрилин, вспоминал целый парад льстецов, которые крутились туда-сюда и бросали какие-то ничтожные замечания с единственной целью — проинформировать ее о своем присутствии. Когда этот человек уходил, Мэрилин слегка прикоснулась к его плечу и сказала с неописуемой усталостью: «Слишком много народу, слишком много народу».

В июне и июле жизнь Мэрилин была постоянно опутана сетью интриг. Тогда же приключились и все мыслимые несчастья. Для начала приехал Ли (само собой разумеется, за счет ММП), обменялся мнениями с Оливье — и его вышвырнули. Паула, виза которой ограничивала ее возможности работать в Англии, осенью вернулась в Нью-Йорк — вместе с Хеддой Ростен, пившей настолько много, что она уже ничем и никому не могла помочь. После их отъезда Мэрилин чувствовала себя совсем угнетенной и одинокой, так что Милтон вскоре вызвал в Лондон доктора Хохенберг; результатом этого явились большие расходы и мизерный эффект, поскольку всезнающая медичка заявила, что Милтон «совершил ошибку, учредив ММП вместе с Мэрилин, и ей неизвестно, насколько долго оба партнера смогут работать друг с другом в столь напряженной атмосфере». Конечно же, Мэрилин восприняла это как полное отрицание психотерапевтом ее профессиональной жизни.

Однако у Хохенберг было для Мэрилин конкретное предложение — она немедленно отправила ее к своей старой приятельнице Анне Фрейд, психоаналитику, у которой в Лондоне имелась процветающая практика. Таким вот образом Мэрилин провела несколько психотерапевтических сеансов с дочерью Зигмунда Фрейда.

Дела катились быстро и совершенно непредвиденным образом. Артур решил навестить актерскую чету: Ива Монтана и его жену Симону Синьоре — в Париже, где собирался обсудить планы перенесения на киноэкран своей пьесы «Салемские колдуньи», а потом поехал в Нью-Йорк повидаться с детьми. Тем временем Мэрилин была убеждена, что Милтон за счет ММП скупает английский антиквариат и пересылает его морем в свой коннектикутский дом. Похоже, буквально все тратили деньги актрисы — и прежде всего Ли Страсберг, который ежедневно звонил Мэрилин за ее счет, напоминая, что единственный шанс благополучного завершения съемок фильма — это возобновление сотрудничества с Паулой. Заставив Оливье повлиять на британские власти, Мэрилин добилась своего, и ее педагог вернулась в Лондон с действительной визой.

И все это время продолжались съемки дорогостоящего и технически сложного цветного фильма — наименее ожидавшейся публикой от актрисы салонной комедии, в которой Мэрилин благодаря своему необычайному очарованию дала в одной или двух сценах наилучшее актерское представление в своей жизни. Как вытекает из записей, касающихся процесса производства картины, Мэрилин регулярно просматривала сырой материал, отснятый за предыдущий рабочий день, и оба ее напарника, Оливье и Милтон, вынуждены были признать, что «некоторые кадры чрезвычайно ей понравились, и она открыто выразила Ларри свою признательность».

Когда в конце августа Мэрилин снимала несколько самых лучших своих сцен, оказалось, что она ждет ребенка. Позднее этот факт всегда подвергался сомнению, в том числе даже теми лицами, которые хорошо владели ситуацией, скажем Эми и Алланом, однако из телефонных переговоров, регистрировавшихся ежедневно Ирвингом Стайном в журнале фирмы, вытекает, что до 31 августа интересное положение Мэрилин подтвердили два лондонских врача. «Милтон сказал мне [по телефону], что она беременна, но боится потерять ребенка», — записал Ирвинг. Он понимал беспокойство Милтона, поскольку перед его отъездом в Лондон сам Ирвинг также заметил, что «Хедда и Мэрилин пьют до потери пульса. Хедда плохо влияет на Мэрилин, поощряет ее неразумное поведение и разные ее утверждения, которые не соответствуют истине... а также говорит, что оба они — и Мэрилин, и Артур — не готовы воспитывать детей... Мэрилин плачет и повторяет, что мечтает только об одном: закончить фильм». В начале сентября у нее случился выкидыш.

Это событие держали в тайне даже от Оливье. Ему позволили верить, что уныние и неприступность Мэрилин объясняются попросту отсутствием Артура, положительная оценка которого, мол, была ей по-прежнему необходима. Полное неведение относительно происшедшего, несомненно, явилось причиной того, что он разозлился на Мэрилин, которую считал «дурно воспитанной и примитивной девицей... Никогда я так не был доволен окончанием работы над лентой...» У актрисы были сходные ощущения, однако в публичных высказываниях она неизменно демонстрировала по отношению к своему партнеру великодушие и уважение: «Работа с Оливье была чудесным испытанием. Я многому научилась».

И наоборот, по меньшей мере две знаменитые женщины заявили, что кое-чему научились от Мэрилин. Эдит Ситуэлл, королева эксцентричных дам, исполнила свое не очень давнее обещание и в октябре пригласила Мэрилин к себе домой. С перстнем или кольцом на каждом пальце, облаченная в платье средневекового фасона, в норковой накидке старинного вида и с прической времен Плантагенетов[363]Королевская династия в Англии в 1154—1399 годах.
, леди Ситуэлл сидела, преисполненная достоинства, и наливала в тяжелые кубки джин с грейпфрутовым соком для себя и своей гостьи. В другой день они просидели после обеда несколько часов, неспешно дискутируя о поэзии Джералда Манли Хопкинса[364]Английский поэт, чье творчество — это интенсивный отклик на мир природы; его новшества в поэтической технике породили прихотливо сотканный языковой гобелен, который и воплотил этот отклик.
и Дайлана Томаса[365]Уэльский англоязычный поэт, чьи стихи некоторые критики считали лучшими для его времени. Столь же известен как неистовый и тяжко пьющий чело-зек, казалось бы, решивший умереть молодым. Стиль письма и жизненный путь Томаса заставил многих думать о нем как о романтическом поэте вроде Байрона и Китса. Его жизнь действительно была столь же драматичной.
, стихи которых Мэрилин читала во время бессонных осенних ночей. Мэрилин продекламировала леди Эдит строфу из «Сонетов ужаса» Хопкинса: «Я проснулся и почувствовал касанье темноты, а не утренней зари»[366]Эта цитата из Хопкинса была одной из любимых стихотворных строф Мэрилин. — Прим. автора.
, после чего сказала, что прекрасно понимает настроение отчаяния, в которое погрузился поэт. «Она потрясающа!» — сообщила вскоре свой вывод поэтесса.

Приятной неожиданностью для Мэрилин явилось признание, которого она удостоилась со стороны игравшей в «Принце и хористке» одну из ролей второго плана и весьма немолодой уже леди Сибил Торндайк — одной из легендарных фигур английской сцены, актрисы, для которой Шоу написал пьесу «Святая Иоанна»[367]Актриса родилась в 1882 году, а эта трагедия (сам Шоу назвал ее хроникой) была написана в 1923 году.
. После того как эта почтенная леди провела с Мэрилин на съемочной площадке неполную неделю, она хлопнула своего старого друга Оливье по плечу со словами: «Ларри, ты хорошо сыграл в этой сцене, но рядом с Мэрилин никто не будет на тебя смотреть. Ее манера игры и темп прямо-таки восхищают. Дорогой мальчик[368]Оливье было в тот момент без малого пятьдесят лет.
, не будь к ней слишком суров, когда она опаздывает. Мы в ней отчаянно нуждаемся. Она — единственная среди нас, кто на самом деле знает, как играть перед камерой!» Оливье не принял этих слов близко к сердцу, хоть они и прозвучали из уст леди Сибил.

Невзирая на то, какой супружеский разлад переживала Мэрилин, на публичном форуме актриса защищала Артура от решения гофмейстера королевского двора, который первоначально запретил постановку «Вида с моста», поскольку в тексте содержатся намеки на гомосексуализм. Возмущенная деятельностью цензуры, Мэрилин одной из первых присоединилась к клубу театра «Уотергейт», протестовавшему против всяких форм вмешательства в искусство. На премьере «Вида», которая проходила 11 октября в театре «Комеди», пурпурное платье Мэрилин с глубоким вырезом получило столь горячее и всеобщее одобрение, что громкие проявления энтузиазма едва ли не воспрепятствовали поднятию занавеса. Артур принял это со спокойствием, но усилил нажим в более важных вопросах делового свойства.

Милтон Грин не проявлял энтузиазма в поддержке стараний Артура как-то внедриться в «Мэрилин Монро продакшнз», так что Артур использовал напряженность, сопровождавшую отношения между Мэрилин и Милтоном, с целью добиться большего контроля над компанией ММП. У него было для этого множество благоприятных поводов, поскольку подавляющая часть дел ММП находились в состоянии общего хаоса. Эти действия Артура не встретили, однако, поддержки со стороны Мэрилин, которая — не зная, к кому обратиться, — на протяжении большей части августа проявляла также нежелание сотрудничать с коллегами из Пайнвуда, была с ними упрямой, а иногда и просто отталкивающей. Она никогда не принадлежала к тому типу людей, которые, приходя на работу, оставляют свои огорчения за воротами студии.

Публика не отдавала себе отчета в этих сложностях; в те месяцы королевой Лондона была Мэрилин. Премьера «Автобусной остановки» состоялась через несколько дней после «Вида с моста», и общее отношение прессы к картине адекватно отражает рецензия, помещенная в номере «Тайма» за 17 октября: «Мисс Монро — талантливая комедийная актриса, и ей всегда удается поддержать надлежащий темп игры. Она создала превосходный портрет своей героини, продемонстрировав большой заряд впечатлительности, а временами просто великолепную игру. В ней есть нечто от брошенного родителями ребенка, и ее личность скрывает в себе определенную дозу пафоса, который очень трогателен».

И так вот в момент, когда в ее ушах еще звучали отголоски взрывов британского энтузиазма, Мэрилин Монро получила приглашение на встречу с королевой Англии. Не изменив своему обычаю являться последней даже на самые престижные мероприятия, Мэрилин 29 октября прибыла за пару минут до прекращения входа в кинотеатр «Эмпайр», расположенный на Лейчестер-сквер. Перед показом британского фильма «Битва у реки Платт» королеве представили двадцатку самых знаменитых актеров и актрис кино, в их числе Брижит Бардо, Джоан Кроуфорд, Аниту Экберг и Виктора Мэчура[369]Этот актер как бы выпадает из данного ряда и не удостоился громкой славы, хотя снимался в главных ролях у ведущих режиссеров, в частности, в «библейских» фильмах «Самсон и Далила» (1949) Сесиля Де Милля, «Ряса» (1953, первый широкоэкранный фильм по системе «синемаскоп») Генри Костера, в вестернах «Поцелуй смерти» (1947) Генри Хатауэя, «Моя дорогая Клементина» (1946) Джона Форда (вместе с Генри Фондой) и др.
, однако Ее Монаршая Милость, перемещаясь вдоль шеренги гостей, задержалась только возле Мэрилин. Одетая в платье, которое опасным образом сползало с плеч, Мэрилин сделала прекрасный поклон и пожала протянутую ей ладонь королевы. Сохранившийся киноматериал об этом событии показывает обеих дам (которые были в более или менее одинаковом возрасте[370]И ныне восседающая (с 1952 года) на британском троне королева Елизавета 11 родилась в том же году, что и Мэрилин, а именно в 1926-м, так что их возраст совпадал с точностью до полугода.
) улыбающимися, но с некоторым удивлением. Тогда как Мэрилин во время этой документальной съемки была полна чуть ли не набожного почтения, Ее Королевское Величество запечатлели в момент, когда она с удивлением поглядывает на прославленный бюст Монро, которая еще и шевельнула им, выдвинув вперед, чтобы сделать его более выдающимся.

Комментарии в прессе отражали всеобщее обожание актрисы: «Мэрилин Монро, вершина совершенства, хороших манер и красоты, покорила Великобританию», — это можно было прочесть в «Дейли миррор». Другая ежедневная газета, «Дейли мейл», восхищалась ею за «дипломатичность, раскованную игривость и неслыханное чувство юмора». Журналисты из «Спектейтора» сочли ее «столь же умной, сколь милой и красивой», а «Обсервер» решительно констатировал, что Мэрилин «завоевала себе место в истории современной культуры».

Ближе к закату жизни даже грозный Лоренс Оливье мягче оценивал период, проведенный рядом с Мэрилин. Через много лет после ее смерти он заметил, что «ни у кого не было во взгляде столько неосознанной мудрости; ее личность доминировала на экране. Она сыграла как настоящая звезда. Быть может, я был зол на Мэрилин и на себя, ибо чувствовал, что впадаю в рутину... Мне было пятьдесят лет. Какое бы это было потрясающее воспоминание, если бы благодаря Мэрилин я почувствовал себя на двадцать лет моложе... Она была великолепна, лучше всех».

И это было действительно так. В качестве Элси Мэрины, американской актрисочки-хористки, выступающей вместе с бродячей театральной труппой в Лондоне, она ловит на себе изучающий взгляд великого князя, принца и регента Румынии Чарлза (Оливье), который прибыл в 1911 году в Англию на коронацию Георга V. Его сопровождает подрастающий сын, король Николай VIII (Джереми Спенсер) и вдовствующая королева (Сибил Торндайк), мать последней супруги Чарлза. В «Принце и хористке» почти ничего не происходит: в довольно смелой любовной сцене регенту не удается соблазнить Элси, но он осознает, что девушку можно легко заполучить, играя ей на скрипке цыганские мелодии и вещая всякие сладкие словеса в романтическом стиле. Однако вскоре ловелас с грустью убеждается, что — в противоположность собственным намерениям, а также всеобщему мнению о своей персоне — влюбился, причем с взаимностью. Однако Элси — вовсе не тупая хористка. Ей становится известно о заговоре, составленном молодым королем, который хочет свергнуть своего отца, и она перечеркивает его планы — как в этом деле, так и в намерении свалить австро-венгерское правительство. В последней сцене картины регент и актриска обещают друг другу встретиться через полтора года, но Элси знает, что подобное выше даже ее романтических ожиданий.

Когда смотришь этот фильм в первый или же в двадцатый раз, трудно даже вообразить, сколько препятствий встретило на своем пути производство «Принца и хористки». Элси в исполнении Мэрилин — это великолепный портрет живого человека: девушки, поочередно угодливой и независимой, но которую нельзя купить икрой и шампанским, умной даже на взгляд плейбоев, носящих в глазу монокль, и способной предотвратить международный кризис. На экране не видны замечания посторонних, которые рассеивают и отвлекают внимание актрисы, не различимы дрожащие от внутреннего напряжения губы и подбородок — Мэрилин полностью контролирует свое исполнение. Например, в одной из начальных сцен, разыгрывающихся во время ужина, когда Оливье, занятый вопросами государственной важности, не обращает на нее внимания, Мэрилин съедает позднюю трапезу и выпивает несколько бокалов вина, легко оттянув из-под патрицианского носа Оливье все внимание на себя. Утомившись невниманием принца, она медленно напивается; вся эта сцена — жемчужина импровизации, живо передающая комедийный талант Мэрилин, которым она напоминает Билли Бурк (в «Обеде в восемь») или Мириам Хопкинс (в «Золотых силках»).

Улизнув, чтобы избежать в посольстве встречи с лакеями и камердинерами, Мэрилин продемонстрировала прямо-таки обезьянью верткость, в которой нет ни тени перебора; когда она отдает себе отчет в том, что влюблена, на ее лице рисуется целая буря чувств; убивая время ожидания спесивого регента репетированием шажков и па из своего водевиля, она сама превосходно веселится — ведь для счастливой и полной жизни девушки танец столь же естествен, как и ходьба. Она смотрится словно Джельсомина из «Дороги» или Кабирия из «Ночей Кабирии» Федерико Феллини в исполнении Джульетты Мазины, являя собой идеальное сочетание актрисы и киногероини, умеющей так радостно наслаждаться жизнью.

Существует определенная информация и о том, что делалось за рамками кадра. Последний эпизод, отснятый в ноябре этого года, представлял собой вторую сцену Мэрилин в картине, когда она, стоя в строю хористок, оказывается представленной принцу-Оливье. От Элси требовалось вежливо поклониться, и Мэрилин вместе с Оливье, словно желая помириться в свой последний день на съемочной площадке, — придумали ситуацию, в точности дублирующую их первое совместное выступление: тонюсенькая бретелька ее платья лопается, и актриса вскрикивает: «Ах, не беспокойтесь, пожалуйста, я пристегну булавкой».

С этого момента Мэрилин играет уверенно, а в заключительном кадре, когда прощается с принцем, она по-настоящему трогательна — печальная и мудрая Золушка, которая побывала на балу по случаю коронации монарха, но сейчас знает, что мужчина ее мечты так и останется навсегда в одних лишь мечтах. Этот тончайший и полный сладости — с горчинкой — эпилог выявляет в конце ленты значение длинной сцены литургического характера, разыгравшейся ранее в Вестминстерском аббатстве. Здесь Оливье весьма разумно велел Джеку Кардиффу снимать не детали церковного обряда, а полную пиетета реакцию хористки, обладающей прекрасным в своей чистоте сердцем. Здесь наличие «неосознанной мудрости» столь же зримо, как свет, пробивающийся сквозь витражи храма, а когда хор поет радостные гимны, глаза Мэрилин полны удовлетворенного облегчения. В этой сцене режиссер и актриса невольно преодолели все препятствия, все болезненные разногласия, делившие их более четырех месяцев. В конечном итоге, ведь им обоим хотелось одного и того же: добиться наилучшего результата. Элси в исполнении Мэрилин и Шери, сыгранная ею в «Автобусной остановке», — самые лучшие актерские работы в карьере Монро, два самых больших ее достижения в этом трудном и полном сложностей году.

22 ноября супруги Миллер вернулись в Нью-Йорк. По данным бухгалтерии студии «Уорнер бразерс», Мэрилин отработала пятьдесят четыре дня, а Оливье — всего на двенадцать больше; однако сплетни, циркулировавшие тогда и в последующие годы, привели к тому, что сложилось следующее впечатление: Мэрилин была безответственной и нашпигованной наркотиками актрисой, которая функционировала с трудом. «Принц и хористка» убедительно опровергает подобные мнения; стоит подчеркнуть и еще один факт, ушедший от внимания прессы: фильм был отснят без превышения предусмотренной сметы расходов и потребовалось всего два дополнительных съемочных дня на повторение нескольких сцен."

К концу года утомленная, встревоженная, не уверенная в своем браке, своей кинокомпании, своих друзьях и своем будущем Мэрилин попросила Артура отправиться на зимние каникулы — и так они и поступили. Новый год эта пара встречала и приветствовала в солнечной приморской деревеньке, метко названной Мутпойнт (что означает «место встреч») и расположенной на северном побережье Ямайки.