В среду, 1 августа, Наннелли Джонсон сказал давнему другу Мэрилин, Жану Негулеско, что тому предложат стать режиссером картины «С чем-то пришлось расстаться», поскольку «Мэрилин просила тебя»[493]Киностудия «Фокс» в отчаянной попытке спасти картину приняла решение заменить Кьюкора другим режиссером. — Прим. автора.
. Негулеско, работавший с ней в фильме «Как выйти замуж за миллионера», признался, что с удовольствием заменит Кьюкора, поскольку считал Мэрилин «вулканом эмоций, очаровательной женщиной, [которая] обладает замечательным интуитивным ощущением исполняемой роли, знает, как начать сцену, как сконцентрировать на себе внимание зрителей в ходе этой сцены и потом эффектно закончить ее». После того как Негулеско выразил согласие, все было готово к возобновлению производства картины в октябре. Мэрилин получила бы при этом вознаграждение в размере двести пятьдесят тысяч долларов, то есть в два с половиной раза больше, чем предусматривал ее предыдущий контракт.

Эвелин Мориарти, услышав весть про Негулеско, немедленно позвонила Мэрилин, которая, как потом утверждала эта подруга и дублер актрисы, «была в отличном настроении и ужасно обрадовалась, что снова возвращается к работе. Мы разговаривали о сценарии, о новом режиссере, в общем, обо всем. Она и вправду была в превосходной форме, и все мы не могли дождаться начала съемок». Мэрилин сказала также Эвелин, что Артур Джейкобс в конце года собирается снимать на студии «Фокс» картину «Я люблю Луизу», так что у них была еще одна причина порадоваться. Принимая во внимание перспективу ролей в двух названных картинах, да еще и приобретающую все более конкретные контуры «Повесть про Джин Харлоу», будущее звезды рисовалось все более светлыми красками.

А пока Мэрилин занималась подготовкой к небольшому приему, намеченному ею после брачной церемонии, и в последнюю минуту подготовила список друзей, которых намеревалась пригласить. Она убедилась также, что в условленный день из «Бриггса» — расположенного неподалеку от бульвара Сан-Винсенте местного магазина деликатесов, куда она часто ходила за покупками, — будут доставлены заказанные ею вина, бутерброды и салаты. Джо должен был приехать в Лос-Анджелес в воскресенье вечером или в понедельник утром; в среду состоится бракосочетание, а позже они отправятся в свадебное путешествие в Нью-Йорк, где у обоих имелись сердечные друзья. Примерно с неделю планировалось почти наверняка провести на Лонг-Айленде или на Кейп-Коде[494]Расположенный в штате Массачусетс длинный полуостров в форме согнутой руки, песчаный, холмистый и покрытый лесами, со многими озерами; летняя курортная местность, где можно поплавать, порыбачить и походить под парусом.
.

В списке телефонных разговоров, проведенных Мэрилин 1 августа, фигурирует также звонок в кабинет доктора Леона Крона, расположенный в здании больницы «Ливанские кедры». Крон, к которому она питала полнейшее доверие и часто обращалась за советами в вопросах, вовсе не связанных со здоровьем, лечил актрису уже десять лет. Начиная с удаления аппендикса в 1952 году, потом в пору тревог и огорчений, раздиравших ее при работе над картиной «Некоторые любят погорячее», когда у нее случился третий выкидыш, и вплоть до последней, мелкой гинекологической процедуры, «красный» Крон оказался самым мягким из людей и самым внимательным из врачей. Он оставался хорошим другом Мэрилин и Джо даже во время и после их бракоразводного процесса, и поэтому нет ничего странного в том, что она позвонила именно ему поделиться хорошей новостью. Мэрилин пригласила Крона на ужин и сказала, что должна сообщить ему кое-что важное; он ответил, что перезвонит после врачебного обхода. Однако позже, после обеда днем, актриса снова связалась с ним и сказала, что даст знать о себе в ближайшие несколько дней.

Причина переноса этой встречи точно не известна, но во второй половине этого дня Мэрилин провела двухчасовой сеанс у Гринсона, а потом, рано вечером, на Пятую Элен-драйв пришел Энгельберг. Так что внезапная перемена планов актрисы могла быть следствием укола или просто усталости; впрочем, она могла быть также вызвана напряженными отношениями с Юнис, которую актриса в конечном итоге уволила — начало новой жизни с Джо создавало великолепный предлог для этого.

Помимо того что Юнис рассматривала Мэрилин как свою собственность, пыталась управлять ее жизнью и заключила альянс с Гринсоном, имели место еще три события, в результате которых чаша терпения актрисы оказалось окончательно переполненной, а судьба ее экономки и компаньонки была предрешена. Во-первых, как в конце июля Мэрилин написала из киностудии своей сотруднице Чери Редмонд, почта, поступающая актрисе из «Фокса», а также из ее личного абонементного ящика, сейчас «перехватывается миссис Мёррей», обретающей всё большую уверенность в себе. Когда Мэрилин узнала об этом, то вспылила и очень разгневалась, поскольку снова ощутила себя ребенком, которого в собственном доме контролирует нанятая ею же прислуга.

Во-вторых, по приглашению Мэрилин к ней в среду утром приехал Ральф Робертс, чтобы сделать актрисе массаж. Как он вспоминал, Юнис «дала мне почувствовать свое неудовольствие — она посмотрела на меня с такой ненавистью и ядом, словно хотела сказать: "А я думала, мы уже навсегда избавились от тебя". Поразительно, как эта невеликая собою женщина способна обескуражить и лишить уверенности в себе, как она умеет манипулировать Мэрилин и отгораживать ее от друзей. Миссис Мёррей была доверенным лицом Гринсона, его представительницей в доме Мэрилин». Враждебность Юнис по отношению к Робертсу не осталась незамеченной Мэрилин, которая из-за этого еще больше разозлилась на свою домоправительницу.

Третье событие окончательно предопределило решение Мэрилин. Юнис собралась сопровождать свою сестру и зятя в их отпускной поездке в Европу, которая начиналась в понедельник, 6 августа. Но она не предупредила об этом Мэрилин в положенное время и не предусмотрела никаких запасных вариантов: было ясно, что экономка колеблется, следует ли ей вообще покидать свою подопечную. Чери Редмонд вспоминает об этом отсутствии решительности в письме Хедде: «Мне кажется, миссис Мёррей настолько предана Мэрилин — возможно, это не совсем подходящее определение, но ты понимаешь мою мысль, — что она вообще не захочет никуда отправиться».

Каким бы ни было рациональное обоснование поступка Мэрилин, несколько моментов не вызывают сомнения. В среду, 1 августа, Юнис сказала наконец Мэрилин, что в следующий понедельник хотела бы поехать в отпуск. Актриса, которую эта новость должна была обрадовать, хотя она вряд ли проявила свои чувства, выписала на имя Юнис чек на сумму, равную месячному жалованью, и сказала ей, чтобы в сентябре та уже не возвращалась. Таким манером Мэрилин, которая всегда избегала конфронтации, насовсем распрощалась со своей экономкой, объясняя ей, что сама собирается в течение неопределенного времени пробыть в разъездах и ее собственные планы на будущее могут оказаться такими же неожиданными, как и заставшее ее врасплох внезапное решение Юнис об отпуске. Хотя Мёррей не упоминает об этом в своих мемуарах, скорее всего, именно в тот день пополудни она узнала о матримониальных планах Мэрилин; раньше актриса ей об этом не говорила, поскольку знала, что Юнис не выносит Ди Маджио в такой же степени, как и Робертса. Кроме того, Мэрилин несколько раз звонила своей служанке в Нью-Йорк с вопросом, не могла ли бы та осенью немного поработать у нее в Лос-Анджелесе.

Юнис могла почувствовать себя ошарашенной, задетой за живое и даже взбешенной. Вот она наконец достигла того, чего всегда желала, — у нее был дом, который она сама выбрала и который являлся копией дома ее мечты, она работала с мудрым Ральфом Гринсоном, олицетворявшим для нее своего рода символ отца, и оказывала все большее влияние на жизнь своей «дочери» Мэрилин, заботясь о ней так, как ее собственная сестра Кэролайн заботилась об осиротевших детях. Казалось бы, у Юнис в конце концов сбылась извечная мечта о жизни, которая соответствует стандартам, установленным ее сестрой; она могла компенсировать ущерб, причиненный своей судьбе неудачным браком, и благодаря Мэрилин вернуть себе утраченный дом и почувствовать себя главой чего-то вроде семьи.

Мэрилин... наполненная трудом жизнь Мэрилин... дом Мэрилин... тревоги Мэрилин... зависимость Мэрилин от Гринсона — во все это Юнис Мёррей оказалась эмоционально вовлеченной, это стало частью ее самой, дало ей жизненную цель. Без дома на Пятой Элен-драйв и его знаменитой жилицы, без служения Гринсону и без возможности «нянчить» Мэрилин жизнь Юнис теряла смысл. Как и Руперт Аллан (который приехал на шесть недель из Монако в Лос-Анджелес), позднее Ральф Робертс и Пат Ньюкомб вспоминали, что окончательное избавление от Юнис Мёррей было, в принципе, одной из наиболее важных вещей, которые Мэрилин сделала себе на благо. «Я знаю об изменении ее отношения к Гринсону, — указывал Робертс, — а если говорить о миссис Мёррей, то тут Мэрилин просто сказала, что эта женщина ужасно ее нервирует и нагоняет на нее бесконечную тоску». Увольнение Юнис — в свете ее предшествующего отъезда в мае — не выглядело неожиданностью. «Мэрилин была уже не в состоянии выносить необходимость находиться под одной крышей с ней, — отметила Пат. — Правда такова, что Мэрилин наконец почувствовала себя хозяйкой своих желаний — вот она и вышвырнула Мёррей. И это всё». Последним рабочим днем Юнис должна была стать суббота, 4 августа; до этого момента у них обеих работы было невпроворот. Но для актрисы это являлось только началом борьбы за свои права, необходимой для восстановления здоровья; настоящая проба сил ей еще только предстояла — Мэрилин должна была выстоять перед лицом Гринсона.

Послеобеденное время Мэрилин провела в «Фоксе», ведя переговоры о возобновлении производства картины «С чем-то пришлось расстаться»; это совещание прошло в настолько дружелюбной и творческой обстановке, что человеку постороннему и в голову не пришла бы мысль о кипевшей еще недавно настоящей войне между актрисой и киностудией — разве что о небольшом недоразумении.

Утром в четверг, 2 августа, Мэрилин отправилась к Гринсону на сеанс, и, как вытекает из представленных им позднее счетов, психотерапевт в тот же день приезжал к ней еще и во второй раз. Не подлежит сомнению, что это был переломный момент. Трудно себе вообразить, чтобы актриса не сказала ему об увольнении Юнис и о своем скором бракосочетании и чтобы Гринсон был обрадован этими новостями или похвалил решения Мэрилин. Вполне обоснованным выглядел бы в этой связи и разговор о временном прекращении психотерапии в связи с ее планами отъезда, что Гринсон вполне мог бы воспринять как желание избавиться от него.

«Договоренность Гринсона со студией Мэрилин восприняла как акт окончательной измены, — рассказал Ральф Робертс. — Она чувствовала себя глубоко задетой его поведением, которое интерпретировала как доказательство того, что врач использовал ее. Она наконец усвоила одну основополагающую истину: что Голливуд не составлял всю ее жизнь и что зависимость от Гринсона тоже не была всей ее жизнью. Ее озлобленность на этого человека достигла зенита. Он пытался устранить из ее жизни почти всех друзей, а их у нее было не так уж и много. Но, думаю, когда он попытался избавиться от Джо, тут она начала всерьез задумываться над всем происходящим. А что касается Энгельберга, таблеток и уколов — тут, пожалуй, все и так ясно. Раз Мэрилин не удавалось контролировать никаким иным способом, то в запасе всегда оставались наркотики».

Осмелев от собственного поведения по отношению к Юнис, Мэрилин была близка к осуществлению следующего шага, который, как она полагала, прибавит ей столько же сил, как и брак с Джо. «Она понимала, что должна освободиться от Гринсона, — отметил Робертс, — и производила впечатление человека, готового это сделать. В конечном итоге, все мы поддерживали ее в этом!»

Мэрилин — а Пат Ньюкомб знала об этом из первых рук — была обозлена на своего психоаналитика по трем пунктам, возникшим в течение последних трех месяцев. Во-первых, когда над ней нависла угроза потерять работу в студии «Фокс», Гринсон преспокойно находился в Швейцарии. «Мэрилин страшно сердилась на него за то, что он не был тогда бок о бок с нею», — отметила Пат. Далее, Мэрилин позднее довелось испытать на себе физические проявления его гнева, что стало второй причиной ожесточения актрисы, причем все коварство своего врача в этом деле она поняла только через пару дней или недель. В-третьих, Мэрилин никогда не забывала, каким путем Гринсон старался разобщить ее с Джо.

«Несколько раз она угрожала, что выбросит Гринсона, расстанется с ним, — вспоминала Пат, — но я никогда не воспринимала этих слов серьезно». Сейчас Мэрилин была наконец близка к исполнению своей угрозы. Юнис должна была на днях уйти, а Мэрилин выходила замуж, по сути дела отказываясь от Гринсона и его терапии ради мужа и свадебного путешествия. Быть может, актриса не указала точную дату их последнего свидания, как сделала это в случае с Юнис, но не подлежало сомнению, что она сделала существенный шаг вперед.

В своем эссе «Специфика психотерапии богатых и знаменитых людей» Гринсон подробно описал финальную стадию своих контактов с этой необычной клиенткой во фрагменте, который непосредственно примыкает к несколько завуалированному рассмотрению личности Мэрилин, ее жизни и проблем. Блистательные и энергично сформулированные обобщения психотерапевта доказывают, что он подходил к данному вопросу весьма эмоционально, поскольку неприятные воспоминания полностью подавили собой всякую научную оценку данного случая.

Богатые и знаменитые люди считают, что длительная психотерапия — всего лишь предлог к тому, чтобы вытягивать из них деньги. Они хотят, чтобы терапевт был их близким другом, и даже испытывают желание, чтобы их жены и дети стали частью семьи психотерапевта... Эти пациенты искушают врача своей личностью.

Каждый из слушателей, знавших его прославленную пациентку, наверняка думал о Мэрилин, когда Гринсон в последующем тексте продолжал приписывать ей собственные чувства и косвенно рассказывал о своем прошлом и о той подавленности, которая удручала его:

Богатые и знаменитые нуждаются в психотерапевте на протяжении двадцати четырех часов в сутки, но и этого им все равно мало. Эти люди в состоянии также полностью отречься от врача, полагая, что тем самым компенсируют обиды, причиненные им родителями или прислугой. Доктор ведь тоже принадлежит к разряду прислуги, и его можно уволить без всякого предварительного предупреждения.

Гринсон действительно рассматривал Мэрилин как свою давнюю соперницу Джульетту — как женщину, которую следует держать под контролем, выдавая это за желание давать ей самые доброжелательные советы. Талантливая, обожаемая, награждаемая рукоплесканиями и красивая актриса в определенном смысле заняла в сложной психике терапевта место его сестры Джульетты.

Со своей стороны, Мэрилин, к полному удовлетворению Гринсона, уже дошла до такого состояния, что действовала только с его согласия, строила свою светскую жизнь и общение с людьми согласно его оценкам и соглашалась на предлагаемые роли или отвергала их только с его разрешения (например, об участии в картине Хьюстона, посвященной Фрейду, вообще не могло быть и речи, хотя ей очень хотелось сыграть в ней). Косвенным образом заглушая похвалы в адрес Джульетты, которые так его злили, Гринсон оставлял Мэрилин у себя в доме, делал актрису членом собственной семьи. Пустив в обращение информацию о ее шизофрении и получив от своего коллеги Милтона Векслера одобрение применяемого им столь нетрадиционного метода лечения (но наверняка не того, чтобы давать своей пациентке такое огромное количество наркотиков), Гринсон — под предлогом необходимости упорядочить жизнь Мэрилин — великолепно все организовал. «Идем со мною, — казалось бы, вещал он. — Откажись от славы, а тем самым подтверди мое превосходство». Вот на что толкал актрису своим поведением Ральф Гринсон. Около Мэрилин Монро он стал в конечном итоге не только музыкантом-исполнителем, но и автором инструментовки, а также дирижером.

В принципе, Гринсон был — он даже сам боялся, что кто-либо может о нем так подумать, — олицетворением Свенгали для сей новой Трильби, эдаким артистом вселенского масштаба. Как и Юнис, он благодаря Мэрилин изменил ненавистную структуру собственного прошлого и сделал других зависимыми от себя. Юнис Мёррей стала убогой и увечной версией все более выздоравливающей Мэрилин; а Ральфа Гринсона сейчас мучил психоневротический страх перед тем, что его оттолкнут и отвергнут, — словом, как раз перед тем, от чего старалась отучиться Мэрилин.

Судя по всему, в четверг окончательное решение о прекращении психотерапии не состоялось: они собирались дискутировать по этому поводу на протяжении нескольких последующих дней, а может быть, и позднее, после приезда Джо и установления супругами их совместных планов на будущее. Во всяком случае, задача, которая стояла перед Мэрилин, когда она передавала Гринсону эту драматическую новость, не принадлежала к числу легких.

Каким бы ни было течение указанного психотерапевтического сеанса, Мэрилин попросила Юнис отвезти ее за покупками в Беверли-Хилс и западный Голливуд. Последним местом, где они задержались, был антикварный магазин на бульваре Санта-Моника — рай для коллекционеров всяких старинных вещиц, куда Мэрилин заглянула в поисках прикроватного столика. «У меня в Брентвуде дом, построенный в испанском стиле, — сказала она владельцу магазина по имени Билл Александер, — и я ужасно счастлива, потому что выхожу замуж за человека, который когда-то уже был моим мужем». Они потолковали о мебели, и Мэрилин выбрала себе столик, который ей должны были доставить в субботу. Актриса испытывала желание побыть здесь еще немного, покопаться в разном старье, поболтать, но (по утверждению Александера) «ее экономка и спутница, производившая впечатление особы неспокойной и взволнованной, сказала: "Мэрилин, нам уже пора возвращаться. Я подожду тебя в машине"». Около шести часов Мэрилин пригласила Аллана Снайдера и его жену Марджори Плечер к себе домой на шампанское с икрой. Оба они вспоминали, что актриса была очень счастлива, полна очарования и оптимизма, излучала юмор и здоровье.

В пятницу, 3 августа 1962 года, — как сообщило вечером в своем информационном сервисе для газет агентство Ассошиэйтед Пресс, а на следующий день утром повторила «Лос-Анджелес таймс — Роберт и Этель Кеннеди вместе с четырьмя своими детьми прилетели в Сан-Франциско, где их приветствовал старый друг Джон Бейтс с семьей. Супруги Кеннеди на весь уик-энд отправились погостить на ранчо Бейтсов, расположенное за Гилроем — в ста тридцати километрах к югу от Сан-Франциско и в пятьсот шестидесяти километрах к северу от Лос-Анджелеса, высоко в горах Санта-Крус; в понедельник, 6 августа, начинался съезд Американского общества адвокатов, на пленарном заседании которого генеральный прокурор должен был произнести вступительную речь, открывающую работу съезда.

Данная заметка в колонке светской хроники не имела бы никакой связи с жизнью и смертью Мэрилин, если бы не тот факт, что с 1962 года всему этому делу придается привкус скандала утверждениями о том, что Роберт Кеннеди не только тайно встречался с Мэрилин во время указанного уик-энда, но и непосредственно замешан в ее смерти. Источник и распространитель этих сплетен — а также запускаемых параллельно с ними абсурдных теорий об убийстве, которое пытались затушевать, поскольку преступление было запланировано такими ведомствами, как ФБР и ЦРУ, — в общих чертах рассмотрены в послесловии. Однако к этому следует присовокупить краткое описание уик-энда генерального прокурора, а также показания нескольких свидетелей, которые присягают, что Роберт Кеннеди все это время находился в значительном отдалении от Лос-Анджелеса.

Семьи Кеннеди и Бейтсов уже довольно давно дружили, и приглашение было со стороны супругов Бейтс своего рода реваншем за предшествующий уик-энд, который они провели в Хикори-Хилл, имении Роберта Кеннеди в штате Виргиния. Джон Бейтс, которому тогда было сорок лет, окончил в 1940 году Стэнфордский университет и три года прослужил в военном флоте. Через своего коллегу по учебе Пола Б. Фэя, близкого друга Джона Ф. Кеннеди, Бейтс познакомился и подружился с семьей Кеннеди. После войны, в 1947 году, Бейтс получил в Беркли степень доктора юриспруденции и начал работать в юридической фирме «Пилсбери, Мэдисон и Сатро» в Сан-Франциско, где зарекомендовал себя настолько хорошо, что некоторое время спустя стал там одним из компаньонов и членом правления.

Когда Джона Кеннеди выбрали президентом, Джон Бейтс был уже одним из наиболее уважаемых и пользующихся наибольшим авторитетом юристов Калифорнии, занимая, в частности, почетный пост председателя судебной комиссии Общества юристов в Сан-Франциско. Ничего странного, что новая вашингтонская администрация попросила его руководить антимонопольным отделом в министерстве юстиции. Бейтс всерьез размышлял над этим приглашением, но в конечном итоге отверг его, поскольку предпочел остаться в своей юридической фирме и жить в Калифорнии, где вместе с женой воспитывал троих детей.

«Это было трудное решение, — сказал Бейтс через много лет, — но я отказался, хотя чувствовал себя весьма благодарным и обязанным. Когда я узнал, что генеральный прокурор [он же — министр юстиции] должен выступать на съезде адвокатуры, мне захотелось выразить ему свою благодарность за предложение войти в состав администрации Кеннеди; вот почему мы вместе с женой и пригласили Боба на уик-энд». Несомненно, что Роберт Кеннеди во время того уик-энда постоянно пребывал на ранчо Бейтса в удаленном Гилрое; в принципе говоря, это было всесторонне подтверждено не только семьей Бейтса и работавшими у него людьми, но (в ближайший понедельник) и местной газетой «Гилрой диспетч». «Прокурор и его семья были с нами все время от пятницы пополудни вплоть до понедельника, — сказал Джон Бейтс, — и у него отсутствовала чисто физическая возможность съездить в Южную Калифорнию и вернуться оттуда». Все утверждения, противоречащие этому сообщению и приводимые средствами массовой информации и так называемыми очевидцами, Бейтс всегда считал «скандальными, абсурдными и позорными».

Бейтс был прав, поскольку ближайшая посадочная площадка находится в Сан-Хосе, в часе езды автомобилем от его ранчо. Принимая во внимание глубокие каньоны, крутые горы и подвешенные на большой высоте провода линий высокого напряжения, полет вокруг гор Мадонна, где расположено ранчо Бейтса, на вертолете всегда считался опасным предприятием. Практически говоря, единственным средством транспорта из Гилроя до Лос-Анджелеса в 1962 году был автомобиль, поездка которым занимала по меньшей мере пять часов в одну сторону.

Расписание занятий Роберта Кеннеди во время этого уик-энда тщательно зафиксировано в семейной гостевой книге и документировано фотографиями, хранящимися в альбоме Бейтсов. В субботу утром обе семьи рано проснулись и обильно позавтракали, после чего Роберт и Этель Кеннеди отправились вместе с Джоном и Нэнси Бейтс на прогулку верхом на лошадях.

Это может удостоверить очередной свидетель, конюх Роланд Снайдер. «Я оседлал коней для мистера и миссис Бейтс, а также для мистера и миссис Кеннеди, потом они выстроились в шеренгу, я сделал фотографию, и вся четверка умчала галопом в горы Мадонна. Они наверняка пробыли здесь весь уик-энд. Бог мне свидетель, их не было вблизи Лос-Анджелеса — они находились здесь, с нами».

После верховой поездки компания пошла поплавать, а потом все вместе ели ленч — мясо, поджаренное на вертеле, — на территории поместья. «Я был тогда четырнадцатилетним пареньком, — вспоминал Джон Бейтс-младший, — и вскоре мне предстояло отправиться в школу-интернат. Помню, как Боб [Кеннеди] подсмеивался надо мной в связи с этим: "Ох, Джон, ну и возненавидишь же ты все это дело!"»

В субботу после полудня генеральный прокурор — в типичном для клана Кеннеди духе соперничества — предложил всем пробежаться полтора километра на ничем не огороженное поле и там разыграть матч в американский футбол. По мнению старшего Джона Бейтса, самая лучшая лужайка для игры была в верхней точке ранчо. Потому мы побежали туда и всей компанией из одиннадцати человек разыграли матч. Потом вместе вернулись на территорию нашей усадьбы, чтобы поплавать и поиграть в разные игры, пока дети наконец не вымылись и не переоделись к ужину. Помню, Бобби сидел за столом рядом со мной и рассказывал всякие интересные истории. Кого он любил по-настоящему, так это детей.

Когда дети отправились спать, четверо взрослых уселись поужинать; Нэнси Бейтс запомнила оживленную дискуссию по поводу речи, которую Кеннеди должен был вскоре произнести, а Этель предварительно проглядела и подработала (и над которой сам прокурор трудился в свободные минуты на протяжении всего уик-энда). «Ужин закончился в половине одиннадцатого, — рассказал Джон Бейтс, — и вскоре после этого мы разошлись по своим спальням».

В воскресенье утром, 5 августа, обе семьи поднялись рано, чтобы поехать на мессу в Гилрой, а факт их присутствия в городе подтвердила на следующий день здешняя пресса. После ленча, проходившего на ранчо Бейтса, Джон отвез всех Кеннеди в Сан-Франциско, где они во время съезда должны были остановиться в доме Пола Фэя. Конец дня и воскресный вечер семейство Кеннеди провело вместе с Джоном и Нэнси Бейтс, а также с их общими знакомыми (в числе которых фигурируют Эдвард Коллэн и Джозеф Тайдингс с женами). Знаменательно, что на протяжении прошедших тридцати с лишним лет никто из двенадцати человек, бывших вместе с Мэрилин 3 и 4 августа — у нее в доме и у Лоуфордов, — никогда не упоминал о присутствии возле нее Роберта Кеннеди. Более того, когда неопределенные слухи об этом стали приниматься за чистую монету, каждый из этих людей старался опровергнуть указанные обвинения. Наконец, картотеки ФБР с вполне конкретными номерами и датами подтверждают в мельчайших деталях представленное здесь расписание занятий брата президента и его семьи в течение данного уик-энда.

Пятница, 3 августа, выдалась жарким и исключительно влажным и душным летним днем, который для Мэрилин был насыщен энергичной деятельностью. Она проснулась рано и хорошо отдохнувшей — возможно, потому, что вечером не принимала никаких снотворных. Сперва она поехала на полтора часа к Гринсону на Франклин-стрит, а потом зашла в магазин Биггса, чтобы пополнить список деликатесов, заказанных для приема на следующей неделе. После возвращения домой Мэрилин застала ожидавшего ее Хаймена Энгельберга, скорее всего, вызванного туда Гринсоном. Терапевт сделал ей укол и дал рецепт на двадцать пять таблеток нембутала. Этот препарат дополнил запас хлоралгидрата: «снотворных пилюль» — а точнее, желатиновых капсул с жидкостью — мгновенного действия, которые Гринсон, как он указал позднее, назначил Мэрилин, чтобы отучить ее от барбитуратов. Ли Сигел 25 июля также выписал ей рецепт на неизвестное количество нембутала и повторил его 3 августа. Трудно установить точное количество таблеток и капсул, которыми Мэрилин располагала на протяжении последних месяцев жизни, поскольку в замешательстве, наступившем после ее смерти, этот вопрос как-то ускользнул от внимания, а в противоречивых показаниях, полученных из нескольких медицинских и правовых источников, нет единства. Однако, в любом случае, ясно, что у актрисы не было ни малейших проблем с приобретением любого количества медикаментов.

Легкость получения ею наркотиков и их назначение пациентке в чрезмерных количествах частично проистекали из отсутствия сотрудничества между Гринсоном и Энгельбергом, контакты которых дополнительно затруднял затягивающийся и некрасивый бракоразводный процесс Энгельберга — в конце июля и начале августа этого врача зачастую просто бывало трудно найти. Позднее Энгельберг сказал о своей озабоченности тем, чтобы Мэрилин принимала не более одной таблетки нембутала в день, да и Гринсон заявлял, что в своей терапии стремился прежде всего к тому, дабы избавить свою пациентку от лекарственной зависимости. Если, однако, их утверждения выражают в точности то же самое, что и заполнявшиеся ими истории болезни, то оба врача потерпели весьма наглядную и показательную неудачу.

Доказательством того, что уколы Энгельберга состояли далеко не из одних витаминов, является тридцатиминутный разговор, факт которого зарегистрирован управлением телекоммуникации. Норман Ростен вспоминал, что во время этого разговора Мэрилин «была весела, оживлена... невероятно возбуждена, взбудоражена и еле переводила дух. Мне показалось, что она "под мухой", — так резко актриса перескакивала с темы на тему, почти не делая никаких пауз». Однако хотя Мэрилин тараторила, как безумная, она сообщила Норману массу вполне разумных новостей и познакомила его со своими планами: сказала, что никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо, как сейчас, что вскоре вновь приступает к работе, что ее дом в ближайшее время будет обставлен и обустроен, что она получила несколько весьма интересных предложений сниматься в кино. По мнению Мэрилин, нам всем пришла пора забыть о прошлом и начать жить, пока мы не стали слишком старыми; несомненно, она имела при этом в виду Юнис Мёррей и Ральфа Гринсона.

Как вытекает из зафиксированного списка ее телефонных разговоров, Мэрилин в пятницу провела у аппарата все послеобеденное время. Она побеседовала с проживающим в Фуллертоне Реем Толменом, мастером на все руки, с которым она договорилась, что тот в начале следующей недели поработает на нее: нужно было провести генеральную уборку и выполнить некоторые серьезные ремонтные работы. Затем она позвонила Элизабет Куртни и Жану Луи, чтобы спросить, не могут ли они завтра привезти ее платье на последнюю примерку; а потом, вдруг сообразив, что это будет суббота, поправилась, сказав, что не хотела бы портить им уик-энд, и добавила, что вполне может подождать до понедельника.

Ранним вечером Джул Стайн, радовавшийся, что будет сочинять для Мэрилин песни к кинофильму «Я люблю Луизу», позвонил из Нью-Йорка с новой идеей. Он предложил актрисе перенести на экран в форме мюзикла роман Бэтти Смит «Дерево растет в Бруклине», киноинсценировка которого была в 1945 году огромным успехом студии «Фокс». Мэрилин отнеслась к этой мысли с энтузиазмом и добавила, что поскольку она на следующей неделе собирается в Нью-Йорк, то они могут встретиться в рабочей студии композитора. В результате они назначили встречу на половину третьего в четверг, 9 августа. «Ее очень распалила моя идея, — вспоминал Джул Стайн, — да она и впрямь была бы великолепна в этой роли. Мы размышляли над Фрэнком Синатрой в качестве ее партнера». Мэрилин согласилась также дать длинное интервью, которое должно было сопутствовать появлению ее фотографии на обложке журнала «Эсквайр»; кроме того, она приняла на себя ряд светских обязательств. «Мы ожидали ее приезда вместе с мужем во вторую неделю августа», — подтвердила Паула Страсберг, которая по этому случаю накупила билетов в театры.

Позвонил Артур Джейкобс с целью проинформировать, что их встреча с режиссером Дж. Ли Томпсоном насчет реализации кинофильма «Я люблю Луизу» назначена на понедельник в пять часов пополудни. Мэрилин невероятно обрадовалась тому, как быстро этот проект обретает конкретные очертания. Ее блокнот с графиком встреч быстро заполнялся, и даже Юнис вынуждена была позднее признать, что в поведении Мэрилин не было и тени печали: «Ее ждало слишком много приятных вещей». Мэрилин прекратила звонить, лишь когда приняла решение подскочить в питомник Франка, где заказала с доставкой на следующий день лимонные деревца и цветущие декоративные растения ярких расцветок. Весьма правдоподобно, что свадебное торжество актриса решила устроить на свежем воздухе, а в саду и на лужайке вокруг бассейна надо было успеть посадить новые ярко окрашенные растения.

Мэрилин Монро даже после второй встречи с Гринсоном, которая прошла в пятницу после обеда, мыслила деловито и творчески. Она позвонила Пат Ньюкомб с приглашением поехать вместе поужинать. Поскольку Пат хворала и из-за повторного бронхита чувствовала себя неважно, Мэрилин предложила: «А может, ты приедешь ко мне и останешься на ночь? Я тебе гарантирую абсолютный покой, сможешь загорать во дворе и отдыхать, сколько тебе взбредет в голову». Пат сказала потом: «Это приглашение я приняла. Она была в очень хорошем настроении и чувствовала себя весьма счастливой».

И вот две женщины неспешно поужинали в местном ресторане, а потом возвратились на Пятую Элен-драйв. Юнис Мёррей поехала на ночь к себе домой, а Мэрилин и Пат рано легли.

Пат улеглась в малой спальне, а Мэрилин провела почти бессонную ночь в своей комнате, находившейся в противоположном углу здания.

В субботу, 4 августа, в восемь с небольшим утра Юнис Мёррей в последний раз пришла на Пятую Элен-драйв на работу, которая в этот день заключалась в том, что надо было проследить за посадкой растений. Около девяти Мэрилин явилась на кухню, завернутая в белый бархатный халат, и налила себе стакан грейпфрутового сока. Часом позже приехал Лоренс Шиллер — один из трех фотографов, делавших снимки сцены у бассейна на съемочной площадке картины «С чем-то пришлось расстаться»; он приехал побеседовать об условиях, на которых эти фото могли быть опубликованы в журналах. Мэрилин, как всегда, оговорила для себя право принять или отвергнуть выбранные отпечатки. В то утро, по словам Шиллера, Мэрилин была отдохнувшей и резвой, «казалось, будто у нее нет никаких забот»; когда он пришел, она по-хозяйски наблюдала за посадкой цветов на клумбе. Актриса показала ему переделанный домик для гостей, а потом помечала фотоснимки карандашом, указывая, какие она выбирает, а какие отбрасывает.

Трудно сказать, чтобы это утро носило драматический характер. Мэрилин получила несколько посылок (ночной столик из антикварного магазина, деревца из питомника Франка) и поболтала по телефону с друзьями. Позвонил Ральф Робертс, и они договорились жарить в ее саду мясо на вертеле — завтрашним вечером, вслед за тем как она возвратится после второго визита к «мамочке Джин» Белло, куда они выбирались вместе с Сиднеем Сколски. В то летнее солнечное утро казалось, что битва с «Фоксом», проведенная весной, послужила импульсом к обретению актрисой самостоятельности и достижению той цели, к которой она стремилась с 1955 года, когда уехала из Голливуда в Нью-Йорк. Никогда до сих пор ей не поступало столько профессиональных предложений, причем таких разнородных и многообещающих — как в финансовом, так и в художественном отношении.

Незадолго до двенадцати часов появилась Пат Ньюкомб — но она уже констатировала, что ее клиентка и подруга находится в «кислом» настроении. «Мэрилин, похоже, была на меня рассержена за то, что я вот спала, а она была не в состоянии, — но за всем этим скрывалось еще нечто иное». Пока Мэрилин звонила друзьям, Юнис готовила ленч для Пат, которая оставалась у них весь этот день. Она молча лежала, греясь под кварцевой лампой или на солнышке рядом с бассейном, а Мэрилин занималась собственными делами.

Через несколько минут после часа приехал Ральф Гринсон. Не считая перерыва с трех до половины пятого, он пробыл с Мэрилин до семи вечера. Как сказал Милтон Радин на основании своих последующих бесед с Гринсоном, «он провел с ней почти весь день». Когда Мэрилин и Гринсон направились в ее спальню на психотерапевтический сеанс, Юнис, как обычно, отвечала по телефону; скорее всего, был только один звонок — это за счет Мэрилин ей позвонил сын Джо Ди Маджио, проходивший тогда службу в военно-морском флоте и расквартированный в расположенном неподалеку округе Ориндж. Став уже двадцатилетним молодым мужчиной, он, как и дети Артура Миллера, поддерживал с Мэрилин тесный контакт, и редко бывало, чтобы за месяц они не позвонили друг другу несколько раз. Поскольку Мэрилин заперлась в своей комнате с врачом, Юнис сказала Джо-младшему, что Мэрилин нет дома. Это случилось, как юноша позднее проинформировал полицию, около двух часов дня.

Без пары минут три Гринсон, по словам Ньюкомб, «вышел и заявил, что я должна вернуться домой, поскольку он хочет заняться пациенткой наедине. Мэрилин была выбита из равновесия, и доктор велел миссис Мёррей повезти ее на пляж и там совершить небольшой променад. Тогда я видела ее в последний раз».

Уильям Эшер[495]Этот режиссер получил премию «Эмми» 1965—66 года за лучшую комедийную телепрограмму «Околдованный».
, участвовавший в подготовке торжественного президентского вечера, работал режиссером в производственной кинокомпании Лоуфорда и регулярно бывал у него на приемах. Он вспоминал, что Мэрилин появилась на пляже где-то между тремя и четырьмя часами дня. «Я сидел с несколькими знакомыми, заскочившими на пару минут по делу или без, когда приехала Мэрилин и отправилась на прогулку по пляжу». Эшер знал Мэрилин благодаря своим частым визитам к Лоуфордам и благодаря разговорам о проекте нового кинофильма: кинокомедии про вора, который шныряет по поездам, — где должны были сниматься Мэрилин, Лоуфорд, Синатра, Дин Мартин и Сэмми Дэвис-младший[496]Играл важную роль негодяя-наркоторговца в мюзикле О. Преминджера «Порги и Бесс» (1959) по опере Гершвина — фильм получил «Золотой глобус» как лучшая комедия-мюзикл.
. Сценарист Гарри Браун (который написал ранее для того же мужского квартета сценарий картины «Одиннадцать человек в океане») уже придумал трактовку темы, и Милтон Радин приступил к переговорам по заключению контрактов.

Но Юнис и Пат обратили внимание, что в течение дня спокойное поведение Мэрилин и ясная манера изложения мыслей резко изменились. Когда после визита Гринсона она явилась на пляж, то, по словам Эшера, была под кайфом — «не то чтобы вовсе одурманенная, но наверняка была под изрядным воздействием наркотиков и с трудом балансировала, удерживая равновесие на песке». По наущению Гринсона либо по собственной инициативе Мэрилин приняла во время сеанса или чуть позже такую сильную дозу успокоительного, что после этого не говорила, а невнятно булькала и ходила пошатываясь; последующее вскрытие показало высокую концентрацию в ее печени пентобарбитала натрия (входит в нембутал), который должен был накапливаться на протяжении нескольких часов.

У Мэрилин было в тот день несколько причин, чтобы потянуться за успокоительными препаратами или получить их от Гринсона, и это были те самые причины, что вызвали у нее неважное настроение, которое заметила утром Пат. Последние часы работы Юнис должны были способствовать созданию в доме неприятной атмосферы; то же самое можно сказать и по поводу нависшей над Гринсоном угрозы перерыва в психотерапии или даже ее прекращения в связи с выходом его пациентки замуж и ее отъездом в Нью-Йорк. Кроме того, Мэрилин была раздражена из-за бессонной ночи и не могла дождаться приезда Джо. Наконец, хотя она подходила к многочисленным планам на будущее с энтузиазмом, но, как всегда, нервничала и испытывала неуверенность в связи с предстоящим участием в фильмах. Эшер вспоминает, что Мэрилин понаблюдала немного за волейбольным матчем, который проходил на пляже, и около четырех часов уехала.

В половине пятого повторно звонил Джо Ди Маджио-младший, и Юнис снова сказала ему, что Мэрилин нет дома — это не могло быть правдой, так как они вдвоем совсем недавно вместе вернулись с пляжа. А правда была такова, что Гринсон, как он сам упоминал в письме к Марианне Крис, отправленном 20 августа, ровно в этот момент приехал к Мэрилин, чтобы продолжить психотерапию, которая по существу превратилась уже в целодневный сеанс, а Юнис тем временем поднимала телефонную трубку. Гринсон написал также доктору Крис фразу, которая наиболее метко передает масштабы его огорчения и доказывает, что они с Мэрилин, скорее всего, на самом деле обсуждали в тот день вопрос об окончании терапии: «Я отдавал себе отчет в том, что она раздражена. Она часто бывала раздраженной, если я не мог целиком и искренне в чем-то согласиться [с нею]... Она была зла на меня. А я сказал, что мы еще поговорим, что она должна позвонить мне в воскресенье утром...»

Около пяти часов Мэрилин разговаривала по телефону с Питером Лоуфордом, который пытался уговорить нескольких своих друзей провести вместе вечер, угощаясь наскоро приготовленными блюдами мексиканской кухни; он надеялся, что Мэрилин вернется на пляж и примкнет к его гостям — Джорджу Даргому, который был начальником кадровой службы (в частности) у Лоуфорда и Джеки Глисена[497]Американский комик и актер, один из наиболее популярных людей на телевидении в 50—60-е годы. Известен созданием телевизионной серии комедий «Их медовые месяцы». Имел собственное телешоу. Кроме того, писал музыку и снимался в кино. Лауреат премии «Тони». В 1985 году его портрет помещен в Телевизионный зал славы.
; к ближайшему другу Лоуфорда, агенту Джо Наару и его жене Долорес, а также к Милтону Эббинсу с женой (Патрисия Лоуфорд была в Хайаннис-Порте[498]Самый крупный город на полуострове Кейп-Код.
, куда поехала навестить своего больного отца). Актриса отклонила это приглашение, но Питер настаивал: «Ах, Мэрилин, приходи. Ты сможешь рано вернуться домой». В конце разговора Лоуфорд сказал, что позвонит еще раз, надеясь, что Мэрилин все-таки переменит мнение[499]Супруги Наар и Эббинс в конечном итоге тоже отговорились, когда Лоуфорд сказал им, что Мэрилин, Марлон Брандо и Уолли Кокс, которых он пригласил первыми, не придут. — Прим. автора.
.

Но были еще два других звонка, на которые Мэрилин тоже не смогла ответить. Сначала позвонил Исидор Миллер, которому Юнис сказала, что Мэрилин переодевается и попозже перезвонит ему; Исидор так никогда и не дождался этого разговора. Обратился по телефону и Ральф Робертс; это было примерно в половине шестого или без четверти шесть, непосредственно перед своей поездкой в магазин Юргенсена на Беверли-Хилс, чтобы купить там все необходимое для жарки мяса на вертеле, задуманной на следующий вечер. «Но трубку взял Гринсон, — рассказал Робертс. — Когда я попросил к аппарату Мэрилин, он ответил сухо: "Нет ее", — и тут же нажал на рычаг, не спросив, нужно ли что-то передать актрисе. Ни словечка, только бесцеремонное "Нет ее" — и положил трубку».

Быть может, его поведение вытекало на сей раз не из обычной грубости, хотя Ральф-психоаналитик не выносил Ральфа-друга. Ровно в это время Гринсон ждал телефонного звонка от Хаймена Энгельберга, с которым старался связаться, поскольку хотел, чтобы тот пришел и дал Мэрилин лекарства — скорее всего, ввел на ночь снотворное, как он часто поступал. Ранее в тот же день, в неприятной атмосфере, вызванной тем, что суд пока не давал ему развода с женой, Энгельберг из конторы, которая в отсутствие терапевта принимала обращенные к нему телефонные сообщения, получил известие с просьбой (ее отлично помнит первая жена Энгельберга) непременно прибыть на Пятую Элен-драйв. Врач отказался. Сейчас, вскоре после шести, Гринсон отыскал коллегу в его доме на Сент-Айвс-драйв. К ужасу Гринсона, Энгельберг вновь отказал. Психиатр остался на поле боя в одиночестве.

Гринсон заявил, что вышел от Мэрилин в семь или в четверть восьмого, оставив ее с Юнис Мёррей. И с этого момента начинается серия нелогичных или фальшиво представленных фактов, а также обычной лжи, которые призваны замаскировать правду о трагической и нелепой смерти Мэрилин Монро.

Во-первых, существует противоречие между сообщением Ральфа Гринсона о том, что с Мэрилин осталась Юнис, и рассказом самой Юнис. В книге «Последние месяцы» соавтор и родственница Юнис, Роуз Шейд, написала, что «[Гринсон], прежде чем ушел, спросил у Юнис, собирается ли та остаться на ночь, и получил утвердительный ответ. Ни о чем больше они не разговаривали». Однако через две недели после смерти Мэрилин доктор Гринсон в письме к Марианне Крис отчетливо констатировал, что «попросил домоправительницу остаться на ночь,чего та по субботам обычно не делала». В 1973 году Гринсон заявил, что попросил ее об этом, поскольку не хотел, «дабы Мэрилин находилась одна»; но это представляется странным, принимая во внимание факт, о котором всем было известно: этот день должен был стать последним днем работы Юнис у Мэрилин. Дела начинают выглядеть еще более таинственно в свете заявления, сделанного Юнис окружному прокурору в 1982 году, а именно «что тогдадоктор Гринсон в первый раз попросил Мёррей остаться на ночь в доме Монро» и что она даже не знала, каким образом Мэрилин засыпает и какие вещи надевает на ночь.

Последующие сообщения Гринсона и Мёррей всё менее совпадают, и по прошествии лет между ними отмечались всё большие расхождения. Однако два телефонных разговора дают важные указания для окончательной разгадки тайны, которая окутывает последнюю ночь Мэрилин.

Первым позвонил Джо Ди Маджио-младший, на протяжении всего дня пытавшийся связаться с Мэрилин. В конечном итоге ему это удалось — между семью часами вечера и четвертью восьмого, когда она сама подошла к аппарату; далее у них состоялся приятный разговор, и молодой человек, в частности, проинформировал актрису о том, что принял решение разорвать помолвку с одной девицей, которая была Мэрилин не по душе[500]Джо Ди Маджио-младший сумел установить время их разговора. В показаниях, которые он дал полиции, юноша сказал, что Мэрилин взяла трубку, когда он смотрел по телевидению седьмой период бейсбольного матча [всего их девять]: «Балтиморские иволги» в субботу вечером играли против «Анахимских ангелов» [эта команда базируется как раз в округе Ориндж, где парень проходил службу. — Прим. перев.]. Матч начался ровно в половине восьмого по-восточному времени, и по этому поясному времени седьмой период проходил около десяти вечера (или в семь вечера по западному времени). — Прим. автора.
. Как сообщил Джо-младший полиции, актриса произвела на него впечатление оживленной, счастливой и довольной — особенно после того, как он доложил ей свою новость. Даже Юнис подтвердила, что во время этого разговора Мэрилин была «счастливой, веселой, оживленной — о ней можно было сказать любую вещь, но только не то, что она грустила». У Гринсона сложилось сходное впечатление: он сказал, что Мэрилин после беседы с молодым Джо позвала его и при этом показалась ему «совершенно довольной и гораздо более веселой».

Второй звонок был от Питера Лоуфорда, который все еще надеялся, что ему удастся уговорить Мэрилин принять участие в задуманной вечеринке. Лоуфорд говорил с Мэрилин вскоре после Джо — в семь сорок или семь сорок пять — и нашел ее совершенно не в таком состоянии, как юный Джо.

Лоуфорд услышал женщину, которая бормотала хриплым голосом — причем так, что ее трудно было понять. Несчастная и отупевшая, она поразила Питера, который хорошо ориентировался в последствиях действий барбитуратов, спиртного и других наркотиков и знал привычки Мэрилин в этом вопросе. Пытаясь вернуть ее к сознательному восприятию реальности, он несколько раз прокричал имя актрисы в микрофон и спросил, что происходит. Наконец та с большим трудом перевела дыхание и сказала: «Попрощайся с Пат, попрощайся с президентом и попрощайся с собою, потому что ты хороший парень». В этот момент, как сказал позднее Лоуфорд, ему стало не по себе и он «вправду разволновался и перепугался». Заставляет задуматься и следующее: Мэрилин прошептала еще слова: «Посмотрю, посмотрю», а потом замолчала.

Полагая, что актриса повесила трубку, Лоуфорд тут же позвонил ей еще раз, но номер был занят и следующие полчаса линия не освобождалась. «Когда я попросил телефонистку прервать идущий там разговор, она ответила мне, что либо трубка снята с вилки, либо телефон испорчен». Сходя с ума от беспокойства, он позвонил Милтону Эббинсу, который тоже не принял приглашения на отмененный в конечном счете прием. «Было ясно видно, что Питер ужасно беспокоится», — вспоминал Эббинс; потом Лоуфорд нервничал весь вечер, хотя несколько человек периодически уверяли его, что с Мэрилин все в порядке и оснований для волнения нет.

Но основания были, и серьезные.

На протяжении получаса или даже меньше с Мэрилин Монро, как отметил позднее коронер, случилось что-то страшное:

Мэрилин смеялась и весело болтала по телефону с сыном Джо Ди Маджио... но не прошло и тридцати минут с момента этого приятного разговора — и Мэрилин Монро умирала... Это один из самых странных фактов во всей данной истории.

Питер Лоуфорд воспринял слова Мэрилин как признак того, что она опасным образом передозировала лекарства или же что она умирает. Во всяком случае, он почувствовал, что происходит какая-то беда, нечто нехорошее и непонятное, и у него была уверенность в том, что это — вовсе не ложная тревога, как утверждали позднее некоторые лица. С паникой в голосе Лоуфорд просил о помощи всех ее друзей, которых знал. Он был настолько глубоко убежден в своей правоте, что даже сам Милтон Радин, который тоже в конце концов был поднят на ноги и позвонил Питеру, оказался не в состоянии рассеять его опасения.

Вначале Лоуфорд беседовал с Эббинсом:

Питер сказал: «Давай поедем туда [домой к Мэрилин]. Я хочу немедленно туда отправиться — поскольку убежден, что с Мэрилин происходит нечто страшное». Я возразил: «Питер, не делай этого! Ты ведь зять президента! Если ты туда поедешь, а она будет пьяная, или под кайфом, или что-то в подобном роде, то информация про это дело попадет на первые страницы газет и ты окажешься впутанным в скверную историю. Вот что я тебе скажу — позвоню-ка я сейчас Микки Радину, и если он согласится, тогда можешь поехать, потому что иначе, отправившись туда, ты можешь открыть самый настоящий ящик Пандоры».

Потом Эббинс позвонил Радину — это был логичный выбор, коль скоро тот был адвокатом Мэрилин, — и в восемь двадцать пять его соединили с офисом Милтона. Там он узнал, что Радин находится на приеме у Милдред Элленберг, вдовы давнишнего агента Синатры, и позвонил туда. «Радин попросил меня подождать, пока он проверит информацию и сориентируется, действительно ли происходит что-то плохое, — вспоминал Эббинс. — Поэтому следующий звонок был к миссис Мёррей». Радин подтвердил этот рассказ: «Я не стал звонить Гринсону. Честно говоря, с него уже было достаточно. Он и так провел с Мэрилин целый день. Но я позвонил ее экономке».

Около восьми тридцати или несколькими минутами позже Радин позвонил Юнис, которая находилась в одной из комнат домика для гостей на Пятой Элен-драйв. Он попросил ее заглянуть к Мэрилин, потом ждал «где-то примерно четыре минуты, пока та вернулась и сказала: "Она чувствует себя хорошо". Но у меня сложилось такое впечатление, что эта женщина вообще не выходила из помещения». Интуиция не подвела Радина, о чем свидетельствует сообщение Юнис о данном разговоре: «Если бы только [Радин] сказал [мне], что ему позвонил кто-то, обеспокоенный состоянием Мэрилин», — так причитала она в своей книге. «Если бы только...» Ну и что тогда? Она действительно решилась бы настолько перетрудиться, что пошла бы взглянуть, как себя чувствует Мэрилин? Но в своих воспоминаниях Юнис не написала об ответной реакции Мэрилин: ни слова о том, что она подошла к дверям спальни актрисы, постучала, позвала ее, — ни словечка.

Потом Радин связался по телефону с Эббинсом и кратко пересказал ему суть разговора с Юнис; тот, в свою очередь, передал все Лоуфорду. Последнего, однако, услышанное и не удовлетворило, и не убедило: хотя по мере течения времени Питер становился все более пьяным (Эббинс легко мог прийти к такому выводу на основании их последующих разговоров), Лоуфорд не перестал беспокоиться по поводу Мэрилин и звонить все новым и новым друзьям с просьбой помочь[501]Сам он, однако, воспользовался советом держаться от дома Мэрилин подальше. Как единодушно утверждали его горничная Эрма Ли Рили и его друг Джордж Даргом, Лоуфорд той ночью не выходил из дому. — Прим. автора.
. В частности, он обратился к Джо Наару, который жил на Морено-авеню, недалеко от Пятой Элен-драйв. Лоуфорд позвонил ему около одиннадцати вечера с просьбой поехать и проверить, в каком состоянии находится Мэрилин, «поскольку она производила такое впечатление, словно перебрала дозу», — это более поздние слова Наара. Когда Джо одевался, чтобы выполнить просьбу друга, в его доме раздался очередной звонок — на этот раз от Эббинса, который попросил Наара не слушать Лоуфорда, поскольку всё, мол, в полном порядке: только что с Эббинсом связался Радин и передал известие следующего содержания: «врач Мэрилин дал ей успокаивающие средства [так Наар процитировал Эббинса], и актриса сейчас отдыхает. Этим врачом был Гринсон».

В то время, как Эббинс делал всё, чтобы никто не отправился на Пятую Элен-драйв, Лоуфорд по-прежнему продолжал бить в набат и еще в первом часу ночи позвонил Эшеру, умоляя того поехать к Мэрилин. Лоуфорд прекратил свои попытки только в половине второго ночи, потому что тогда он уже знал правду из телефонного разговора с Эббинсом, который, в свою очередь, получил страшную новость от Радина. По словам Лоуфорда, Радин ровно в это время позвонил Эббинсу из дома на Пятой Элен-драйв, где вместе с Гринсоном «они в полночь нашли мертвую Мэрилин». Лоуфорд столь точно указал время, поскольку, поднимая трубку телефона, взглянул на часы, стоящие возле кровати.

По мнению Милтона Радина, Мэрилин умерла еще до полуночи. В первом официальном отчете о случившемся он сообщил, что той ночью рано вернулся с приема у Элленберг и в момент, когда собирался отойти ко сну, ему позвонил деверь, Ральф Гринсон. «Это звонил Роми. Он был там. Мэрилин мертва». Радин добавил, что немедленно выехал на место происшествия.

Интервал времени, когда должна была произойти смерть Мэрилин, еще более сужается в свете телефонограммы, которую получил Артур Джейкобс в голливудском амфитеатре, куда он отправился на концерт в обществе продюсера Мервина Ле Роя, жены Мервина, а также актрисы Натали Транди — будущей миссис Джейкобс — в преддверии дня рождения последней. «Около десяти или половины одиннадцатого, — вспоминает Натали Джейкобс, — кто-то вошел в нашу ложу и сказал: "Мистер Джейкобс, прошу вас немедленно пойти с нами. Мэрилин Монро умерла". Я никогда этого не забуду. Артур попросил супругов Ле Рой отвезти меня домой. Не знаю почему, но у меня такое предчувствие, что в амфитеатр Артуру звонил Микки Радин, а тому позвонил Гринсон — из дома Мэрилин».

Стало быть, задолго до полуночи несколько человек, близких Мэрилин, знали, что произошла трагедия, и приступили к действиям.

По словам Натали Джейкобс, Артур приехал на Пятую Элен-драйв, посовещался с теми, кто там был, а потом ушел. Бремя проинформировать мировое общественное мнение об этой хлопотной и неудобной, как вскоре выяснилось, смерти, оказалось возложенным на Пат Ньюкомб, подругу Мэрилин. Пат в тот вечер не было дома, и с ней удалось связаться только через несколько часов. О смерти Мэрилин ее окончательно проинформировал Милтон Радин; это случилось в пятом часу утра в воскресенье. «Я точно помню его слова, — заявила Пат. — "Произошел несчастный случай. Мэрилин приняла слишком большую дозу лекарств". Я спросила: "А она хорошо себя чувствует?" и услыхала в ответ: "Нет, она умерла. Лучше приезжайте сюда". Я помню это».

Приведенные только что непосредственные заявления полностью противоречат официальному отчету о смерти Мэрилин Монро, который основывается на версии событий, изложенной Ральфом Гринсоном и Юнис Мёррей.

Для того чтобы слова Гринсона и Мёррей были восприняты как правдивые, эти двое единодушно принимают в качестве исходного следующее утверждение: никому и в голову не пришло, что не всё в порядке, примерно до трех часов утра в воскресенье, 5 августа, — то есть до момента, когда истекло полтора часа с момента телефонного звонка Эббинса Лоуфорду, и почти через пять часов после того, как информация о Мэрилин была передана Джейкобсу.

Юнис заявила, что проснулась в три часа ночи «по причине, которая мне по-прежнему непонятна» (так она сказала с присущей ей смесью притворной невинности, ложной скромности и напускной таинственности). Потом она заметила свет под дверями комнаты Мэрилин, попыталась ее открыть, но та была заперта на ключ; тут ее беспокойство усилилось, и как раз в этот момент позвонил Гринсон. Он приказал ей взять кочергу, выйти из дома, отодвинуть штору через открытый переплет окна, снабженного решеткой, и заглянуть в спальню, чтобы проверить, спит ли Мэрилин и хорошо ли она себя чувствует. Юнис сделала так, как ей было велено, и увидела Мэрилин, лежащую на кровати без движения. Она сказала об этом Гринсону. Тот немедленно приехал и с помощью той же кочерги выбил второе, незарешеченное окно (с торца дома) и через него влез в спальню Мэрилин. Минуту спустя он открыл дверь изнутри и впустил Юнис, тихо промолвив: «Мы потеряли ее». В три пятьдесят Гринсон позвонил Энгельбергу, который после приезда констатировал, что Мэрилин мертва. В четыре двадцать пять оба врача вызвали полицию, прибывшую через десять минут.

Одним из слабых моментов этого рассказа является утверждение, что под дверями была видна полоска света: ведь недавно в спальне Мэрилин постелили новый белый шерстяной ковер, причем такой толстый и ворсистый, что на протяжении двух недель нельзя было плотно закрыть двери комнаты — это стало возможным лишь после того, как ковер под воздействием давления и трения немного примялся и вытерся. Поэтому невозможно, чтобы под дверями был виден свет. Когда Юнис позднее ознакомили с этим фактом, экономка быстро изменила свои показания, говоря, что перепугалась, когда увидела под дверями шнур от телефона.

Но тут были дела и посерьезнее.

Во-первых, в дверях комнаты Мэрилин никогда не имелось четко действующего, исправного замка, что Юнис подтвердила через много лет в одном своем письме. 9 февраля 1987 года архивист и специалист по генеалогии Рой Тёрнер написал Юнис (с которой у него установились дружеские отношения) и задал ей вопрос: «Были ли двери в спальню Мэрилин заперты на ключ, когда вы туда зашли?» Она ответила написанным от руки единственным словом: «Нет». И это наверняка правда, поскольку Мэрилин никогда не запиралась в спальне на ключ; так она поступала на протяжении всей своей жизни, причем данная привычка приобрела особое значение после того, что актриса пережила в больнице «Пэйн-Уитни». «Она не запирала двери на замок, — сказала много позже Пат. — Я никогда не думала на данную тему, но это правда». Ральф Робертс и Руперт Аллан разделяют ее мнение[502]Между 15 марта и 30 июня слесарная фирма «А-1 лок-сэйф компани» [«Надежные замки первого разряда»], располагающаяся на бульваре Уилшир, 3114, в Санта-Монике, установила в доме Мэрилин — в соответствии с выставленным ею счетом № 7451 — всего два замка: в шкафчике, где Чери Редмонд хранила документы, и на входных дверях (здесь они сменили старый замок). Дополнительные замки были врезаны только 15 и 21 августа, уже после смерти Мэрилин (счет фирмы № 7452). — Прим. автора.
.

Кроме того, нельзя согласиться с утверждением, что Юнис кочергой раздвинула занавеси в спальне Мэрилин и увидела на кровати мертвую актрису. На окне не было никаких занавесей или штор, а имелась тяжелая, не пропускающая света ткань, привезенная с Доухени-драйв вскоре после того, как Мэрилин вселилась в новый дом, и приколоченная Ральфом Робертсом во всю ширину окна и по обеим его сторонам. Актриса, которой мешал заснуть малейший лучик света, велела оставить эту ткань в виде цельного куска; в центре там не было никакого разреза, благодаря которому Юнис могла бы раздвинуть портьеру — даже если бы окно было открыто.

Да и вопрос установления времени оказался для Юнис затруднительным. Когда ее допрашивал сержант Джек Клеммонс, первый сотрудник полиции, прибывший на место происшествия в четыре часа тридцать пять минут на рассвете 5 августа, Юнис сказала, что вызвала Гринсона около полуночи. Вскоре она, видимо, поняла, что следствием такого ее заявления могут явиться серьезные проблемы, поскольку сам Гринсон вызвал полицию только через четыре с лишним часа. И поэтому, когда ее позднее допрашивал детектив-следователь, она переменила в показаниях время своего звонка Гринсону на три часа ночи. Однако вызов, адресованный тому около двенадцати ночи, хорошо согласовывался бы по времени с переданной Эббинсом Лоуфорду информацией о том, что Радин и Гринсон находились в доме Мэрилин ранее половины второго ночи и что актриса к этому моменту уже скончалась.

Гринсон рассказал полиции ту же самую историю, что и Юнис, но никогда не менял своей версии, потому что редко давал интервью и ни разу не позволил себя спровоцировать. Отсутствие в обоих показаниях упоминания о факте присутствия Милтона Радина дополнительно снижает достоверность заявления Гринсона.

Вызывающий сомнения официальный отчет способствовал, в частности, тому, что появилось много фантастических теорий о заговорах, а также масса мерзких интриг и утверждений об убийстве, инспирированном правительством, и тому подобном. Дело представляется очевидным: нет никаких конкретных доказательств в подтверждение какой угодно теории, говорящей об участии ФБР, ЦРУ, семьи Кеннеди или их приятелей, об организованном или случайном убийстве.

Психиатр Мэрилин Монро и ее домоправительница всегда тщательно избегали скрупулезного анализа данного дела: он — благодаря умению благовоспитанно и умно вести себя, благодаря высокому общественному положению и навыкам ловко прикрываться профессиональной тайной, а она — благодаря тому, что в глазах общественного мнения смогла создать о себе впечатление как о милой пожилой даме, чему в большой степени способствовали ее интервью в прессе и по телевидению.

А ведь из рассказов этой пары и их поведения в тот трагический вечер вытекает — и вскоре это подтвердили результаты медицинской экспертизы: только этим двоим людям было что скрывать.