1

Наша Мама тоже была ведьмой; она просто лучше скрывала это.

Я скучаю по ней.

Я каждый день думаю о том, как нужны мне ее наставления. Особенно по поводу моих сестер.

Тэсс несется впереди меня по саду к розарию. Там — наш заповедник, наше тайное убежище. Ее домашние туфли то и дело скользят на булыжниках, белокурые локоны рассыпались поверх откинутого капюшона. Я оглядываюсь назад, на дом. По установленным Братьями правилам девочки не должны выходить за дверь простоволосыми, и, уж конечно, не должны бегать. Но высокая живая изгородь скрывает нас от глаз тех, кто мог бы наблюдать за нами, так что Тэсс ничего не угрожает.

Пока.

Сестра ждет меня под кленом, пиная сухие, мертвые листья.

— Ненавижу осень, — жалуется она, закусив губу жемчужными зубками, — она такая грустная.

— А мне нравится, — говорю я в ответ.

Есть что-то жизнеутверждающее в этом свежем сентябрьском воздухе, в этом чуть поблекшем синем небе, в мешанине рыжего, алого и золотого. Если бы Братья могли, они, наверное, запретили бы осень, такая она красивая. Такая волнующая.

Тэсс показывает на побеги клематиса, карабкающиеся по шпалерной решетке; их лепестки потемнели и осыпались, а головки устало склонились к земле.

— Смотри, все умирает, — печально говорит она.

До меня доходит, что задумала сестра, всего за секунду до того, как она начинает действовать.

— Тэсс! — кричу я, но, конечно, уже слишком поздно.

Она прищуривает свои серые глаза, и через мгновение кругом царит лето.

В свои двенадцать лет Тэсс весьма опытная колдунья — куда опытнее, чем была в ее возрасте я. Поникшие головки цветков оживают, снова становятся белыми и сочными. Дубы покрываются свежей зеленой листвой, множество садовых лилий и пионов поворачивается к солнцу, славя свое воскрешение.

— Тереза Элизабет Кэхилл, — шиплю я, — сейчас же сделайте все, как было.

Мило улыбаясь, сестра резво прыгает вперед, чтобы понюхать благоухающую оранжевую лилию.

— Всего на минуточку, — умильно просит она. — Так ведь гораздо красивее!

— Тэсс, — говорю я не терпящим возражений тоном.

— Что толку во всем этом, если мы все равно не можем сделать мир немного красивее? — спрашивает сестра.

Насколько я могу судить, «во всем этом» толку действительно чуть. Я игнорирую вопрос Тэсс:

— И немедленно. Пока не пришли миссис О'Хара или Джон.

Тэсс бормочет себе под нос reverto — возвращающее заклинание. Я полагаю, она произносит его исключительно для того, чтобы я услышала; в отличие от меня, ей незачем колдовать вслух.

Цветки клематиса немедленно снова никнут, обвисают на шпалерной решетке, и у нас под ногами хрустят опавшие листья. Тэсс совсем не в восторге, но, по крайней мере, она меня послушалась. От Мауры обычно и этого ждать не приходится.

Позади нас слышны быстрые, тяжелые шаги. Я разворачиваюсь лицом к незваному гостю. Тэсс прижимается ко мне, и я с трудом сдерживаю желание обнять ее. Сестра слишком мала для своих лет; если бы я могла, я бы сделала так, чтобы она на всю жизнь оставалась такой. Для необычного, милого ребенка мир гораздо более безопасное место, чем для необычной, милой женщины.

Джон О'Хара, наш кучер, наш швец, и жнец, и на дуде игрец, неуклюже ковыляет от живой изгороди.

— Ваш отец ожидает вас, мисс Кейт, — сердито бубнит он, краснея под бородой, — у себя в кабинете.

Я вежливо улыбаюсь, пряча под капюшон выбившуюся прядь волос, благодарю и жду, когда он уйдет. Потом поворачиваюсь, поддергиваю плащ Тэсс так, чтобы капюшон надежно скрыл ее кудряшки, и наклоняюсь почистить истрепанное кружево подола. Мое сердце бешено колотится в груди. Если бы Джон — или Отец, или кто-нибудь из Братьев — оказался бы тут минутой раньше, как бы мы объяснили то, что этот уголок сада внезапно возвратился к жизни?

Мы не смогли бы этого объяснить. Потому что это было колдовство — только и всего.

— Лучше всего выяснить, чего хочет Отец.

Я стараюсь, чтобы мой голос звучал весело, но неожиданное приглашение беспокоит меня. Отец всего несколько дней назад вернулся из Нью-Лондона. Неужели хочет сообщить, что опять уезжает? Так скоро?.. С каждым годом он проводит дома все меньше времени.

Тэсс тоскливо смотрит на булыжную дорожку, которая ведет прочь от розария:

— Значит, сегодня мы не будем тренироваться?

— После такого представления? Конечно, нет, — качаю головой я. — Сама же лучше меня это знаешь.

— Кейт, из дома нас никто не видел, мы же стояли за живой изгородью. Мы услышим, если кто-то придет. Мы же услышали Джона!

Я хмурюсь.

— Никакого колдовства под открытым небом, кроме как в розарии, помнишь? Так говорила наша Мама. Она установила это правило, чтобы защитить нас.

— Наверно, — отвечает Тэсс.

Ее худенькие плечики никнут, и я немедленно начинаю ненавидеть себя за то, что отобрала у ребенка его маленький кусочек счастья. В ее возрасте я любила бывать в саду и порой тоже слишком беспечно относилась к магии, но за мной присматривала Мама. У Тэсс и Мауры матери нет, и мне по мере сил приходится играть эту роль, противостоя необузданным девчонкам, которые надрывают мне сердце, моля, чтобы их выпустили на волю.

Я веду сестренку обратно; мы поспешно входим через черный ход и вешаем наши плащи на деревянные колышки возле кухни. Миссис О'Хара склонилась над кипящим котлом с ужасной рыбной похлебкой, напевая церковный гимн и покачивая в такт седой курчавой головой. Она улыбается и делает движение в сторону горы моркови на столе. Тэсс моет руки и берется за дело. Она режет морковь с удовольствием, ей вообще нравится вся эта кухонная возня — смешивать, измерять, нарезать. Это вроде бы не пристало девушкам нашего круга, но миссис О'Хара давно махнула рукой на наше общественное положение.

Тяжелая дубовая дверь в отцовский кабинет приоткрыта. Заглянув, я вижу устало сгорбившегося за столом Отца; кажется, что сейчас ему всего желанней дневной сон. Однако перед ним громоздятся тома в кожаных переплетах, и я не сомневаюсь: когда мы закончим наши дела, Отец сразу вернется к книгам. А на полках ждет своей очереди еще дюжина-другая томов. Конечно, Отец бизнесмен, но в первую очередь он — ученый. Я стучу и дожидаюсь позволения войти.

— Джон сказал, что вы хотели поговорить со мной.

— Заходи, Кейт. Мы с миссис Корбетт решили, что следует побеседовать о нашем новом начинании, которое отразится и на вас, девочках. — Отец делает жест в сторону красного плюшевого дивана в углу, где расположилась миссис Корбетт, которая, будто жирный паук, бесконечно плетет свои маленькие интриги.

— О новом начинании? — повторяю я, подходя поближе к столу. Пока Мама была жива, миссис Корбетт было мало дела до нашей семьи, зато в последнее время она прямо-таки преисполнена добрососедских чувств и всевозможных предложений. Ее последней идеей было отправить меня в школу при монастыре. Чтобы Отец не заставил меня туда ехать, мне пришлось воздействовать на него, изменив его память. Теперь ему помнилось, будто он решил, что отсылать меня из дому так скоро после Маминой смерти было бы недальновидно.

Вторжение в разум Отца — самый грешный поступок за всю мою жизнь, но оно было необходимо. Как бы я сдержала обещание приглядывать за сестрами, будучи в Нью-Лондоне?

— Я думаю, — вернее, миссис Корбетт думает. — Отец запинается было, но потом решительно продолжает: — Вам, девочки, нужна гувернантка. Да. Это как раз то, что нужно.

О нет.

Я выставляю в его сторону подбородок:

— Зачем?

Худое лицо Отца бесстрастно:

— Вы должны получать образование. На той неделе я вернусь в Нью-Лондон и проведу там большую часть осени. Вам нельзя столько времени бездельничать.

Мое сердце сжимается. В последнее время мы проводили с Отцом лишь те часы, что посвящены латыни и французскому. Значит, отныне мы лишимся и этого. Я уже много лет назад научилась не полагаться на Отца, но вот Тэсс… она ужасно расстроится.

Я смахиваю пыль с лампы, которая стоит на углу отцовского стола, и говорю:

— Мы с Маурой могли бы заниматься с Тэсс, пока тебя нет. Я не против.

Отец тактично воздерживается от замечания о том, что латынь Тэсс куда как приличнее моей.

— Если бы дело было только в этом… — он опять мнется. — Как бы тебе сказать… — взглядом он молит миссис Корбетт о помощи, и та, конечно, немедленно встревает в разговор:

— Для образования молодой леди недостаточно только иностранных языков. Гувернантка поможет вам, девочкам, достигнуть совершенства, — изрекает она, смерив меня взглядом с головы до пят.

Мои руки сжимаются в кулаки. Я знаю, как сейчас выгляжу: строгая, лишенная каких бы то ни было украшений матроска с высоким воротом, разношенные башмаки, которые я надеваю для работы в саду, волосы заплетены в косу. Ничего особенного, конечно, но это лучше, чем быть неряшливой. Неряхи всегда привлекают к себе внимание.

— У нас еще фортепьяно раз в неделю, — напоминаю я Отцу.

Миссис Корбетт ухмыляется, и ее глазки тонут в складках жира:

— Я уверена, дорогая, у твоего отца на уме отнюдь не только уроки фортепьяно.

Я должна бы, как примерная девочка, опустить очи долу, но я этого не делаю. От сладенького, высокомерно-фамильярного «дорогая» у меня сводит зубы. Развернув плечи и упрямо выставив вперед подбородок, я смотрю прямо в ее карие глазки-пуговки:

— А что еще?

— Могу я быть с тобой откровенна, маленькая мисс Кейт?

— О да, пожалуйста, — отвечаю я сладким, как патока, голоском.

— И ты, и мисс Маура сейчас в том самом возрасте, когда следует задуматься о будущем. Скоро вы начнете выезжать, а там перед вами встанет выбор: выйти замуж и растить детей или, если на то будет Божья воля, присоединиться к Сестричеству.

Я тереблю золотые кисти на абажуре отцовской настольной лампы, а на моих щеках все сильнее разгорается румянец:

— Я прекрасно осведомлена об этом.

Как будто я могу забыть! Как будто я не провожу полжизни, сопротивляясь растущей в душе панике, изо всех сил стараясь не позволить страху сожрать меня со всеми потрохами.

— Однако ты, возможно, не знаешь, что у вас, барышни, сложилась определенная репутация. Репутация эксцентричных особ. Вас считают синими чулками! Особенно мисс Мауру. Кому как не вам знать, что она вечно сидит, уткнувшись носом в книгу! Ведь так? И все снует в книжную лавку и обратно, туда-сюда, туда-сюда! Вы обе не ездите с визитами и не принимаете гостей. Оно и понятно, кто вас научит, без матери-то… — и миссис Корбетт с печалью покосилась на Отца. — Все это весьма и весьма прискорбно. Поэтому я сочла, что мой добрососедский долг — донести до вашего Отца все, о чем люди говорят.

Уж конечно, она это сделала; другой такой назойливой ищейки, вечно сующей нос не в свои дела, свет еще не видывал.

Эксцентричные особы — вот как она сказала. Неужели о нас судачат эти жирные городские коровы? А что, если слухи уже дошли до Братства? Отца, известного богослова-латиниста, Братья уважают. Пока Мама была жива, а Отец еще не унаследовал от дядюшки его корабельный бизнес, он учил мальчишек в нью-лондонской школе. Однако этого недостаточно для того, чтоб его дочери были вне подозрений. Сейчас нет никого, кто был бы вне подозрений, — время такое. Мне кажется, нам безопаснее жить отшельницами. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь.

Мое лицо вытягивается, но Отец принимает мое молчание за согласие.

— Миссис Корбетт известная молодая леди, которая прекрасно нам подойдет. Она свободно говорит по-французски, владеет живописью, музицирует…

Его голос все еще звучит, но я уже перестала слушать. И так ясно, что будущая гувернантка достигла совершенства в тех милых, бесполезных навыках, которые светское общество так ценит в молоденьких барышнях.

И она будет с нами жить. Прямо тут, в этом самом доме.

Я еще крепче сжимаю зубы.

— Вы уже наняли ее?

Миссис Корбетт улыбается:

— Сестра Елена будет здесь в понедельник утром.

Сестра? Этого еще не хватало. Сестры — это почти те же Братья, только у них нет никакой мирской власти: они не председательствуют на судах, не придумывают всякие дополнения к моральным кодексам, не судят обвиненных в колдовстве девушек. Они удаляются от мира, запирая себя в стенах монастыря, и посвящают жизнь служению Господу. А еще они учат девочек в элитной школе-интернате и — иногда — служат гувернантками в богатых домах. Я никогда еще не общалась с Сестрами, но мне случалось видеть в городе закрытые экипажи, которые везли одетых во все черное, зажатых, печальных женщин. Пока дочь миссис Корбетт Регина не вышла замуж, у нее была гувернантка-монахиня.

Возможно, это как раз то, чего добивается Отец? Может быть, работа гувернантки заключается в том, чтобы выдавать замуж безнадежных девиц вроде меня и Мауры?

Я поворачиваюсь к Отцу, и с моих уст уже готовы сорваться обвинения. Он, кажется, хочет, чтобы я поучаствовала в разговоре? Зачем, если он уже все решил? Ну или все решили за него… Он видит гнев на моем лице и увядает, как бедные цветы клематиса в нашем саду.

О, боже… С тех пор как умерла Мама, я не могу ему перечить.

— Раз вы уже так решили, остается только постараться, чтоб все шло как надо. Я уверена, она окажется замечательной. Спасибо, что так заботитесь о нас, Отец, — и я улыбаюсь самой очаровательной улыбкой, преисполненной дочерней преданности. Видите? Если я захочу, я могу быть даже слаще, чем пирожки с земляникой, которые так любит наша Тэсс.

Отец неуверенно улыбается мне в ответ.

— Спасибо тебе. Ты же знаешь, я хочу для моих девочек только самого лучшего. Ты сама сообщишь сестрам эту новость или я расскажу им все за обедом?

Ох! Так вот для чего он меня позвал! Отца вовсе не интересует мое мнение; ему просто не хватает мужества взять на себя ответственность за собственное решение. Теперь, когда Маура придет в ярость, а Тэсс надуется, он сможет успокаивать себя тем, что Кейт сочла его поступок правильным. Можно подумать, это действительно так!

— Нет-нет, я сама. — Пусть уж лучше сестрички нагрубят мне, чем Отцу. — Я расскажу им обо всем прямо сейчас. Всего доброго, миссис Корбетт.

Миссис Корбетт смахивает невидимую пылинку со своей тяжелой шерстяной юбки.

— Всего доброго, мисс Кейт.

Я делаю книксен и прикрываю за собой дверь, на все лады проклиная про себя черную душу миссис Корбетт. Она даже понятия не имеет о той опасности, которой сейчас нас подвергает.

Маура читает готический роман, свернувшись калачиком на подоконнике и закутав плечи лоскутным одеялом. Конечно же, готические романы строго запрещены, но сестричка прячет у себя в комнате под половицей целую стопку. Это мамины книги. Я вхожу без стука. Маура закрывает книгу, сунув палец между страниц, и щурит на меня свои сапфировые глазищи.

— Ты что-нибудь слышала о привычке стучать перед тем, как войти? Теперь это очень модно среди воспитанных людей.

— О да, я знаю, что ты большая поборница хороших манер, — смеюсь я.

— Что стряслось? — Она садится, и босая нога высовывается из-под матросской юбки. — Говори быстрее, я хочу узнать, что потом случилось с этой бедной девушкой. Герцог собирается ее изнасиловать.

Я закатываю глаза. Великолепное послеполуденное чтение для юной леди, ничего не скажешь. Отец, во всяком случае, был бы очень недоволен, если бы узнал. Но сейчас у нас есть более серьезный повод для огорчения.

— Отец решил нанять гувернантку. Из Сестричества.

Маура загибает угол страницы и откладывает книгу в сторону.

Это еще не катастрофа, но очень многое станет куда сложнее. Особенно если гувернантка окажется набожной и словоохотливой. Не так-то просто хранить наши дела в тайне от Отца, миссис О'Хара и нашей горничной Лили. А когда в доме появится особа, которая должна будет следить за нашим поведением, это станет еще труднее.

— Отец решил, говоришь? Интересно, как только он додумался до такого плана? — Маура поворачивается к окну. Там, снаружи, миссис Корбетт карабкается в свою карету. Ветер хлопает полами ее плаща, и почтенная дама до смешного смахивает на здоровенную толстую ворону.

Я думаю об Отце то же, что Маура, но мне неприятно слышать от сестры подтверждение своих мыслей.

— Только, умоляю тебя, не делай такого кислого лица, — Маура отодвигает в сторону ситцевую занавеску, чтобы лучше видеть, что творится за окном. — Ты же знаешь, что это правда. Ты думаешь, она хочет выскочить за Отца?

— Выскочить за Отца? — Что за бред! Отец никогда не женится во второй раз.

— Вдовцы частенько женятся снова, Кейт. Особенно отцы трех дочерей. Такое сплошь и рядом происходит в моих книжках. Из нее выйдет просто кошмарная мачеха, правда же?

Маура пододвигается, чтобы дать мне место возле окна, и мы вдвоем в сомнениях таращимся на миссис Корбетт.

— Не похоже, чтобы Отец хоть сколько-нибудь интересовался ею, — заявляю я наконец.

— Конечно, нет. Отца интересуют только его книги и его работа. Да его тут почти не бывает! Это нам придется торчать с ней в одном доме. С ней и с этой гувернанткой, — морщит нос Маура.

Я жду взрыва. Мы с Тэсс выглядим бледными акварельками рядом с Маурой. На нее природа не пожалела самых сочных масляных красок — пламенеющие рыжие волосы и такой же огненный темперамент. Она порывиста, упряма и легко приходит в бешенство.

— Может, все не так плохо. Может, гувернантка даже оживит обстановку, — в конце концов произносит сестра.

Вскочив, я смотрю на нее так, словно у нее выросла еще одна голова.

— Ты хочешь гувернантку? Чтобы она жила прямо тут? Я еще могу понять, когда ты хочешь без конца играть на этом своем пианино, но гувернантка? Чужая тетка, которая приедет специально, чтобы командовать нами?

— Ну не все ж тебе это делать, — бормочет Маура. — Кейт, мне уже пятнадцать. Тебе незачем за мной присматривать, я не малышка вроде Тэсс. Строго говоря, даже Тэсс уже не малышка.

Я подбираю синие бархатные комнатные туфли, которые она разбросала возле постели.

— Я знаю.

— Ах, знаешь? Ну так и веди себя соответственно, — рычит Маура, и комнатные туфли в моих руках вдруг превращаются в паука, который начинает восхождение по моей руке. Я застываю, но лишь на миг.

Я не какая-нибудь слабонервная брезгливая слабачка, пугающаяся того, что таится в темноте.

Маура давно излечила меня от пустых страхов. Моя колдовская сила пришла ко мне, когда мне было одиннадцать лет, а ее спала до двенадцати, чтобы проявиться однажды в ночи, подобно взрыву. Маура была одурманена собственными способностями. А после Маминой смерти она будто с цепи сорвалась. Из-за траура мы стали редко выезжать, разве что в церковь, но Маура и дома ведет себя недостаточно осторожно. Я схожу с ума при мысли, что кто-то из слуг застигнет сестру за колдовством. Или, не дай бог, это будет Отец. Мы с Маурой постоянно ссоримся из-за ее беспечности. После наших ссор из моего шкафа вылетают привидения, пауки гнездятся в моей постели и плетут свои сети у меня в волосах, а вокруг моих лодыжек обвиваются змеи, грозя мне раздвоенными языками.

Я очень быстро научилась разбираться с такими вещами и никогда не показывать при этом своего страха. Мама учила нас, что вся ведьминская сила идет от ума. Мы не можем изменять материю и превращать ее во что-то иное, зато можем повлиять на то, каким люди видят мир вокруг себя. И — очень, очень редко — на то, каким они его запоминают.

— Commute, — говорю я, и паук снова становится тапочками. Я бросаю их в общую кучу в гардеробе.

— Тебе не надоело быть такой глупой, Кейт?

Конечно, мне надоело. Если бы я писала про себя книгу, ее главная героиня давным-давно утонула бы в какой-нибудь речке. Глаза Мауры вдруг меняются, она потягивается, и лиф платья плотно облегает ее бюст. Сестре нужно новое платье, в это ее формы уже просто не помещаются.

— Что у нас тут за жизнь? — говорит она. — Мы бродим по дому, словно призраки какие-то. Тебе никогда не хотелось чего-то большего?

Хотелось ли мне? С тех пор как я позволяла себе задумываться, чего бы мне хотелось, прошли годы. Вряд ли мои желания имеют какое-то значение. Я не хотела смерти Мамы; я не хотела, чтобы Отец превратился в тень себя прежнего; я не хотела отвечать за своих сестер и, тем более, надзирать за ними. И, конечно, в первую очередь я никогда не хотела быть ведьмой. Только вот вселенная почему-то не приняла к сведению мои пожелания. Маура пока еще думает, что сможет прогнуть под себя мир. Ей многому предстоит научиться.

В памяти всплывает, как я бегу по саду, преследуемая пареньком с озорными зелеными глазами. Вот я поддаюсь ему, он настигает меня и начинает щекотать, пока у меня не перехватывает дыхание. Я вспоминаю, как он смотрит, почти касаясь лбом моего лба, как его тело вжимает меня в траву. Как он смеется и откатывается в сторону; его щеки вдруг краснеют, как волосы Мауры, и сразу становится очевидно, что мы с ним уже слишком взрослые для таких забав.

Я закусываю губу; эту неподобающую леди привычку переняла у меня и Тэсс.

— А чего тебе хочется? Чему я мешаю — послеобеденному чаю с миссис Ишида? Или поездкам за покупками с Розой Колльер и Кристиной Уинфилд?

— Нет. Я не знаю. Возможно. — Маура начинает расхаживать по комнате.

О, господи! Если эти варианты кажутся сестре мало-мальски привлекательными, значит, она еще более одинока, чем я думала.

— Никто не мешает тебе заводить подружек. Пожалуйста, приглашай к чаю девушек из города, когда только пожелаешь.

— Можно подумать, они приедут! Мы же едва с ними знакомы и к тому же одеты как оборванцы. Вдобавок ты — старшая и должна принимать гостей, но тебе больше нравится изображать из себя отшельницу!

Я опускаюсь на постель Мауры, прямо поверх гладкого желтого покрывала, которое наша Мама сшила, медленно приходя в себя после очередного обострения. Маура права — я не получаю никакого удовольствия от пустой болтовни с городскими барышнями, от их банальных мыслей и жеманных улыбочек. Но мне придется все это терпеть. Ради сестры. Ради ее безопасности.

— Тебе что, правда этого хочется?

Она крутит старый глобус, подаренный ей Отцом на пятнадцатилетие.

— Я не знаю. Но того, что у нас есть, мне мало, это я знаю точно. Нам пора начинать думать о будущем, разве нет? Откуда возьмутся мужчины, за которых мы выйдем, если мы никогда и носу не высовываем из дому?

— У тебя получается, что мы сидим тут взаперти. А мы ведь выезжаем.

— В церковь и на уроки фортепьяно. — Маура раскручивает глобус все сильнее, и вот уже изображения стран, которые мы никогда не увидим, превращаются в размытую сине-зеленую кляксу. — Понятно, тебя это устраивает. Ты-то выйдешь за Пола, нарожаешь ему детишек и всегда будешь жить тут же по соседству. Не знаю уж, как ты не помрешь со скуки, но у тебя все уже решено. А мне как быть?

Я игнорирую насмешку.

— Ничего еще не решено. Он ни разу не удосужился приехать. — Я выравниваю подушки Мауры, взбивая их сильнее, чем надо бы. — Может быть, он в кого-нибудь влюбился в городе.

— Ни в кого он не влюбился. — Маура одаряет меня кривой ухмылкой. — Случись такое, мы бы уже слышали. Миссис МакЛеод рассказала бы всем и каждому, у кого есть уши.

Мистер МакЛеод прикован болезнью к постели, а Пол — единственный ребенок у своей матери, ее единственная услада, и она доводит его до отчаяния своей нежной опекой. Я была просто поражена, когда Пол уехал в университет. Он не слишком хорошо учился в школе, и Отцу приходилось дополнительно заниматься с ним. Подозреваю, Пол просто-напросто сбежал из-под тоскливого отчего крова, потому что за четыре года учебы он ни разу не был дома. Мне кажется, это непростительно. Он не приезжал даже на Рождество; не приехал и на похороны нашей Мамы.

— Ну так на следующей неделе ты его увидишь, не так ли? — Маура, стоя перед зеркалом, расчесывает волосы старым Маминым черепаховым гребнем. — Волнуешься?

— Нет, — говорю я, но слова мои лживы. — Это всего лишь Пол. К тому же я на него сердита.

— Об этом тебе придется забыть. Я что-то не вижу под окошком очереди претендентов на твою руку и сердце. — Маура оценивающе смотрит на меня, вольно раскинувшуюся на ее кровати. — И вели гувернантке заказать тебе новое платье, помоднее. Ты не можешь показаться ему в таком виде.

— Полу нет дела до моих платьев.

Так ли это? Мальчишке, с которым я росла, действительно было все равно. Но мне следует забыть о своей гордости и постараться ему понравиться. Именно так и поступают добродетельные, практичные барышни.

— Посмотри на себя. — Маура рывком поднимает меня с кровати и заставляет встать рядом с ней.

Я знаю, что моя коса растрепалась и из нее во все стороны торчат непослушные прядки, а на рукаве красуется чернильное пятно. Впрочем, даже если я сто раз приведу себя в порядок, я не смогу соперничать с сестрой по части внешности. Маура всегда была самой красивой в нашей семье. Мои прямые, светлые, чуть рыжеватые волосы не имеют ничего общего с ее великолепными огненными кудрями. А еще у меня отцовские скучные серые глаза и, что хуже всего, мой выступающий вперед подбородок намекает на упрямство. Я худо-бедно стараюсь скрывать свою неуступчивость, но она становится очевидной всякому, кто поговорит со мной хотя бы пять минут.

— Ты безобразно выглядишь, — искренне говорит сестра, — но если приведешь себя в порядок, то будешь очень миленькой. Ты должна постараться, Кейт, потому что через полгода тебе придется выйти за кого-нибудь. Ты не сможешь вечно жить здесь и защищать нас.

До моего семнадцатилетия еще полгода, но до того дня, когда я должна буду объявить о своей помолвке, всего три месяца. От этой мысли мое самообладание тает.

Маура права. В сущности, она сказала то же самое, что и миссис Корбетт, только другими словами, и, уж конечно, с другой целью. Но если бы Мама была жива, мы с Маурой принимали бы гостей, наносили визиты и посещали чаепития, как и подобает благовоспитанным девицам на выданье. Я долго воздерживалась от светской жизни, боясь, что мы с сестрой привлечем к себе излишнее внимание каким-нибудь неверным поступком. А теперь оказалось, что как раз этого я и добилась, выжидая слишком долго.

Мы не должны давать Братству ни малейшего повода для подозрений.

— Я думаю, надо дать гувернантке шанс. Мы будем очень осторожны! — обещает Маура.

— Она будет жить прямо здесь. Она ни за что не позволит тебе читать романы, не разрешит Тэсс продолжать ее упражнения, не даст мне весь день ковыряться в саду. — От этой мысли мое сердце ухнуло куда-то вниз. Работа в саду — моя единственная свобода, моя отдушина. Если гувернантка заставит меня проводить целые дни в помещении, в обществе мольберта и корзинки с фруктами, я наверняка свихнусь. — А если она поймет, что мы собой представляем…

Маура ухмыляется, накручивая локон на палец.

— Если она заставит нас нервничать, мы просто изменим ей память. Разве не этим обычно занимаются злые ведьмы?

Я разворачиваюсь, чтобы посмотреть ей в лицо.

— Это не смешно.

Сестра не знает, что я способна на ментальную магию. Считается, что колдовства темнее ментальной магии не существует, к тому же она исключительно редко встречается. Об этой моей способности знала только Мама, и даже ее она приводила в ужас.

Маура приводит прическу в порядок, подкалывая волосы шпильками.

— Я просто пошутила.

— Больше так не шути. Залезать людям в мозги и копаться в их мыслях — неправильно! Это насилие. Это… — Я успеваю вовремя остановиться. Я чуть было не произнесла слова «грешно».

Но Маура сморит на меня в зеркало так, словно знает, о чем я подумала.

— Мы же ведьмы, Кейт. Для этого мы и рождены. Магия не позорна, что бы ни думали на эту тему в Братстве. Магия — это подарок. Я желаю тебе принять его.

 

2

Я знаю, что сказали бы Братья: магия — подарок не от Господа, а от дьявола. Женщины, способные колдовать, либо безумны, либо порочны; в лучшем случае их ждет приют для умалишенных, в худшем — плавучая тюрьма или ранняя смерть.

— Скорее это похоже на проклятие, — замечаю я, поправляя шпильки на туалетном столике Мауры.

— Для тебя! — Маура хлопает ладонью по туалетному столику, отчего флакончики начинают дребезжать, а шпильки опять рассыпаются в беспорядке. Синие глаза сестры ярко горят на ее бледном личике. — Потому что ты вечно делаешь вид, будто магии вовсе не существует. Дай тебе волю, и мы вообще не будем колдовать. А мы должны научиться всему, чему только можем, и как можно больше практиковаться. Это наше неотъемлемое право. Мы родились с этой привилегией.

— То есть ты считаешь, что по утрам мы должны совершенствоваться в ворожбе, а ближе к вечеру приглашать к чаю жен и дочерей членов Братства? Тебе не кажется, что это немножко несовместимо?

— Почему же? Почему нельзя делать и то и другое? — Маура подбоченивается. — Это не Братья останавливают нас, Кейт; это делаешь ты.

Уязвленная, я отшатываюсь и чуть не сбиваю головой глобус, в последний момент обеими руками удержав его на подставке.

— Я вас защищаю.

— А вот и нет, ты нас душишь.

— Неужели ты думаешь, что мне это нравится? — спрашиваю я, разводя руками. — Я стараюсь вас обезопасить. Уберечь от судьбы Бренны Эллиот.

Маура опускается на диван у окна; ее волосы рдеют, как клены, выстроившиеся вдоль подъездной аллеи.

— Бренна Эллиот просто дурочка.

На самом деле все не так просто, и Маура прекрасно это знает.

— Ой ли? А может, она просто была недостаточно осторожна? Так или иначе, они ее уничтожили.

Маура скептически заламывает бровь:

— Она всегда была со странностями.

— Со странностями или без, она не заслужила того, как с ней тут поступили, — огрызаюсь я в ответ.

Из-за Бренны Эллиот мне часто снятся кошмары. Для этой городской девчонки, моей ровесницы, обычным делом было идти по улице, ведя с собой оживленный разговор или что-то напевая себе под нос. Но она была красоткой, к тому же внучкой Брата Эллиота, и потому ей прощались все странности. До тех пор, пока она не попыталась предупредить своего дядю Джека о предстоящей смерти за день до того, как это случилось. После того как он погиб в результате несчастного случая — в точности как предсказала Бренна, — девушку выдал ее собственный отец. Ее обвинили в колдовстве, отправили морем в Харвудскую богадельню, и меньше чем через год она перерезала себе вены на запястьях. Ее дед узнал об этом и убедил всех в том, что внучка с младых ногтей была с придурью, и в ее безумных речах виновато не ведовство, а заболевание. Он привез Бренну домой, чтобы она могла оправиться от болезни. На первых порах она была словно младенец и вообще не вставала с постели. Она и по сей день почти не выходит из дому.

Я беру Мауру за руку.

— Мне вовсе не в радость распоряжаться вами, я просто пытаюсь вас защитить. Я не хочу увидеть, как тебя повезут в Харвуд. Я не хочу увидеть рубцы на запястьях Тэсс и ее безжизненные глаза.

— Тсс! — шипит Маура, сбрасывая мою руку. — Отец услышит.

Я ничего не могу с этим поделать. Мне не дает покоя мысль, что, ослабив контроль, я могу обречь сестер на ссылку и на бог весть еще какие страдания.

Пусть уж лучше они считают меня мегерой.

— Я ухожу, — заявляю я сестре. — Будь так любезна, скажи Тэсс про гувернантку.

Я спускаюсь по широкой деревянной лестнице, и меня душит беспокойство. Надеюсь, Тэсс сумеет понять, чем чревато появление в доме нового человека. Если бы я только могла положиться на сестер! Если бы могла быть уверена, что в новой обстановке они станут осторожнее и бдительнее…

Я обещала Маме, что присмотрю за ними. Она доверила их именно мне — не миссис Корбетт, не миссис О'Хара, даже не Отцу. Теперь я отвечаю за безопасность сестер, только вот они ничего не делают, чтобы облегчить мне эту работенку. Стоит мне повернуться спиной, как они тут же начинают колдовать, полагая, будто этого никто не увидит. Они получают удовольствие от нетрадиционных занятий и нетрадиционных книг. А в последнее время Маура и вовсе восстает против моих правил и сопротивляется им на каждом шагу. Я делаю все, что могу, но вечно получается, что я либо перестаралась, либо недоглядела, либо вообще сделала что-то не то…

В кухне пахнет корицей и яблоками. Оконное стекло запотело, потому что на широком подоконнике стоит пирог, и из крестообразного надреза в центре его румяной корочки валит пар.

Я срываю с колышка свой плащ и выхожу из дому. Воздух одновременно сладкий и кисловатый, запах дыма мешается с запахом мертвых листьев, ковром устилающих землю. Впереди мое любимое место — скамейка в окружении розовых кустов, сразу за статуей Афины. Когда мы здесь, под защитой высокой живой изгороди, нас невозможно увидеть из дома; исключение составляет лишь окно моей спальни в восточном крыле.

Это именно так: я проверяла.

Я опускаюсь на холодную мраморную скамью и сбрасываю с головы капюшон. Мой взгляд падает на розы; они сморщились, покоричневели, и на земле валяется множество сухих лепестков. Я сосредотачиваюсь.

Novo, думаю я. Novo.

Цветы не оживают. Вообще ничего не меняется.

Но внутри себя я ощущаю колдовскую силу. Она в каждом моем вздохе, в каждом ударе сердца, во мне пульсируют ее тонкие, паутинные нити, они теснят мою грудь. Она дразнит, уговаривает, молит о свободе. Словно внутри поднимается какое-то сильное чувство. Особенно если до этого я несколько дней не разрешала себе колдовать.

Я пробую опять. Novo.

Ничего. Я наклоняюсь, упершись локтями в колени, кладу подбородок на ладони. Я никуда не годная ведьма. Тэсс всего двенадцать, и она может изменить сад без единого слова. Наверно, даже с закрытыми глазами. А мне шестнадцать, и я не могу сплести даже самые простенькие беззвучные чары.

Я не хочу быть ведьмой. Я бы вообще перестала колдовать, но это, увы, невозможно. Я попыталась однажды, два года назад, и это чуть не кончилось для меня плачевно.

Все случилось зимой, вскоре после Маминой смерти. Миссис Корбетт и кое-кто из жен Братьев пришли нас навестить. Они блеяли что-то о том, как они сожалеют о безвременной кончине нашей бедной дорогой матушки. Это привело меня в ярость. Они совсем не знали нашу Маму, и никто из них никогда ей не нравился. Это были просто болтливые, сующие повсюду свой нос овцы.

Я думала об овцах, во мне всколыхнулась моя колдовская сила, и вот, пожалуйста: в углу гостиной, прямо возле миссис Корбетт, материализовалось здоровенное, покрытое шерстью существо, которое принялось обнюхивать рукав почтенной дамы. Могу поклясться, что та увидела мою овцу; она прямо-таки подпрыгнула на месте. Я приготовилась к тому, что сейчас начнутся вопли, а потом меня арестуют и потащат в Харвуд.

Но Маура спасла меня. Она сплела evanesce, чары исчезновения, и овца пропала.

На самом деле миссис Корбетт не видела овцы. Никто из дам не видел ее. Но с тех пор я никогда не пытаюсь полностью отказаться от колдовства. Чтобы не утратить контроль над собой, я понемножку скрепя сердце плету чары, следуя при этом правилам, которые завещала нам наша Мама. Мы должны колдовать только в розарии. Мы должны говорить о магии, только понизив голос и за закрытыми дверьми. Мы всегда должны помнить, каким опасным может быть колдовство — или каким грешным оно может стать, если заниматься им, не сверяясь со своей совестью. Мама снова и снова настойчиво повторяла эти правила, она вдалбливала мне их прямо здесь, на этой скамейке, и ее ноги утопали в этой самой траве.

Я хочу, чтобы Мама была тут, со мной. Она нужна мне. Не только для того, чтобы рассказать, как хранить нашу колдовскую силу в тайне от Отца, Братьев, новой гувернантки и всех соседей. Лишь она могла научить нас тому, как можно ухитриться быть ведьмой, оставаясь при этом леди, и как взращивать в себе колдовство, не теряя при этом самых лучших своих качеств. Не теряя себя.

Но Мамы со мной нет. Я одна. И сейчас моя задача — спасти нашу репутацию, а значит, мне придется приглашать в дом жен членов Братства. И покупать более модные платья. Улыбаться, кивать головой и смеяться. Сделать все от меня зависящее, чтобы новая гувернантка уверилась — сестры Кэхилл самые обычные пустоголовые девчонки, которые не представляют ни для кого ни малейшей угрозы.

Я не сломалась, когда умерла Мама, и я не могу позволить себе сделать это сейчас.

Novo, шепчу я, и на этот раз розы наливаются яркими сочными красками.

В саду постепенно темнеет, и очертания статуи за моей спиной становятся все более смутными и призрачными. Я неохотно подымаюсь и иду к дому. Его построил еще дед моего отца, когда поселился здесь вместе со своей супругой, моей прабабкой. Маура хотела бы, чтоб мы жили в городе, в одном из этих новых домов с башенкой, «вдовьей дорожкой» и деревянными завитками над входной дверью, но мне нравится наш сельский дом: он надежен и прочен. Пусть его стены облупились и нуждаются в побелке, пусть одна из ставен окон второго этажа держится на честном слове, пусть на крыше после августовских бурь недостает черепиц — это всего лишь значит, что Джон был занят, а мальчишка Каррутерсов уволился в середине лета. Дом выглядит несколько обветшалым, но кому какое до этого дело? В любом случае, к нам никто не ездит.

Свернув в основную честь сада, я с кем-то сталкиваюсь.

Я так удивлена, что невольно отступаю. Иногда, когда требуется что-то починить или исправить, сюда приходит Джон, наш мастер на все руки, но это случается крайне редко. Больше тут, в саду, никого не бывает, и мне это нравится. Тэсс уютно в кухне, Маура предпочитает цветам свои книги, а Отец покидает свой кабинет только для трапезы и сна. Сад принадлежит мне.

Я чувствую всплеск раздражения.

Незваный гость делает движение поддержать меня, при этом из его рук выпадает книга, и тут я его узнаю. Это Финн Беластра. Конечно, он, как всегда, шел, уткнувшись носом в книгу, хотя я не понимаю, как можно читать в стремительно сгущающихся сумерках. Не иначе как у него кошачье зрение.

— Прошу прощения, мисс Кэхилл. — Финн указательным пальцем сдвигает вверх очки.

Его щеки усеяны веснушками коричного цвета, а лицо… вообще он как-то вырос с тех пор, как я видела его в последний раз. Еще вроде бы недавно он был тощим долговязым мальчишкой, но теперь вдруг оказался абсолютно нормального телосложения юношей.

— Ты что тут делаешь? — невежливо и напористо спрашиваю я.

Финн как-то странно одет. Меня сложно заподозрить в неукоснительном соблюдении всех требований этикета, но поношенные коричневые вельветовые брюки на подтяжках и рубаха с закатанными до локтей рукавами — это даже на мой вкус немного чересчур. Финн в знак приветствия снимает свою бесформенную шляпу, под которой топорщатся во все стороны густые медные волосы:

— Я ваш новый садовник.

Должно быть, он шутит. Вот только в руке у него ведро, доверху наполненное сорняками.

— Ох, — только и могу сказать я.

А что тут еще скажешь? Сказать «добро пожаловать» значило бы солгать, потому что в саду нам совершенно не нужны посторонние люди. После Маминой смерти я смогла убедить Отца, что с нашим хозяйством вполне справятся миссис О'Хара, Джон и Лили. Отец позволил мне вести дом, но настоял, чтобы мы нанимали садовников. Его последней идеей было построить возле пруда беседку с видом на кладбище.

Мама любила сад. Отец никогда особенно не распространялся на эту тему, но я думаю, что сад был устроен ради нее. Сам он никогда сюда не приходил.

— Ты хоть знаешь, что должен делать садовник? — спрашиваю я, не пытаясь скрыть сомнения в голосе. Я не знаю никого, кто меньше, чем Финн, подходил бы на роль садовника. В других садах работают загорелые, мускулистые парни с окрестных ферм, совсем не похожие на этого бледного заучку, сынка хозяина книжной лавки.

— Я научусь, — отвечает Финн, протягивая мне книгу. Это энциклопедия растений.

Все это не внушает доверия. Я сама работаю в саду, пропалываю, сажаю… и мне это нравится. При этом я совершенно не нуждаюсь ни в каких книгах по садоводству, потому что годами наблюдала за Мамой и Джоном. Только бы Финн не начал внедрять новые методы орошения и оптимального грунта! В воскресной школе он был самым невыносимым всезнайкой.

Финн раскачивает ведро из стороны в сторону; у него худые, жилистые руки.

— Твой Отец узнал, что я ищу работу, и любезно предложил мне это место. У нас возникли некоторые сложности с нашим книжным бизнесом.

Теперь понятно, почему Отец вдруг проявил такую отзывчивость — ведь речь шла о его любимых книгах. Я никогда не слышала о том, чтобы Отец как-то возражал, когда Братья развязывали охоту на ведьм, но, когда дело касается цензуры, он приходит в ярость. Я засовываю руки поглубже в карманы плаща:

— А вы… я имею в виду… ваша лавка — не закрывается?

— Пока нет, — Финн распрямляет плечи.

Надо заметить, что с момента нашей последней встречи он прямо-таки окреп. Может быть, я просто не обращала на это внимания? Сколько же времени прошло с тех пор, как я по-настоящему смотрела на него? Он стал таким невероятным красавчиком! Не могли же такие перемены произойти за одну ночь?

— Хорошо! Это правда хорошо.

Финн кажется удивленным, что мне есть дело до их семейного бизнеса, но Мама любила книжную лавку. Она была большая любительница чтения. Маура и Тэсс тоже очень любят читать. И Отец.

Я медлю, чувствуя, что мне следует сказать что-то еще.

— Смотри не поубивай мои цветы, — бормочу я, ограждающим жестом протягивая руку к кусту чайной розы.

Финн смеется.

— Все будет наилучшим образом. Хорошего дня, мисс Кэхилл.

Я волком смотрю на него.

— Хорошего дня, мистер Беластра.

К обеду мое настроение нисколько не улучшилось.

Как я и предполагала, рыбная похлебка миссис О'Хара просто ужасна — она пересолена и в ней недостаточно приправ. Миссис О'Хара прекрасная экономка, но вот повар из нее неважный. Не обращая внимания на стоящую передо мной тарелку, я намазываю кусок ароматного хлеба толстым слоем сливочного масла. Тэсс устремляет взгляд на тарелку Отца, и мгновение спустя тот объявляет похлебку превосходной. Я неодобрительно смотрю на младшую сестру, а Маура тем временем пинает меня ногой под столом. В ответ я пинаю ее еще сильнее, да так, что она подскакивает на своем месте; хлеб у меня во рту немедленно приобретает вкус сильно наперченного пепла. Подавившись, я тянусь к своему стакану с водой.

— Что такое, Кейт? — Отец смотрит на меня поверх своей заколдованной похлебки.

— Все в порядке, — отвечаю я, с трудом сглотнув, а Маура дарит мне ангельскую улыбку. Она прекрасно знает, что я не отвечу ей колдовским ударом, однако я с трудом сдерживаюсь, чтобы не перегнуться через стол и не отвесить ей удар физический.

— Я уверен, вы уже слышали о гувернантке?

Отец восседает во главе стола красного дерева; с одной стороны от него Тэсс и Маура, а с другой — я. Конечно, я должна бы сидеть на месте хозяйки дома, но я до сих пор считаю, что это место принадлежит Маме.

Тэсс и Маура кивают головами, и Отец, продолжает:

— Она приедет в понедельник. Я останусь до вторника, чтобы проследить, как она устроится, но потом мне придется уехать на несколько недель. Возможно, я не смогу вернуться до Дня Всех Святых.

Тэсс со звоном роняет свою ложку.

— Но это же больше месяца! А как же наш Овидий?

Они с Отцом собирались вместе читать «Метаморфозы». Эта книга запрещена Братством — слишком уж много в ней странных вещей и событий, — но у Отца есть собственный экземпляр.

Мое сердце сжимается. После смерти Мамы, когда стало очевидно, что сыновей уже не будет, Отец стал заниматься с Тэсс латынью и читать с ней свои любимые книги на этом мертвом языке. А Тэсс, словно голодный котенок, восторженно поглощает любые крохи знаний и любви, которые он между делом роняет во время этих уроков.

Отец смотрит на пустое место на стене:

— Мне жаль откладывать наши занятия.

То, что он говорит, — неправда. Маура права — на первом месте для Отца его книги и его бизнес. Во мне поднимается волна гнева. Неужели он не замечает, как обожает его Тэсс? Жаль, что он не видит, как тоскливо бродит она по дому после его отъездов. Мне приходится подбадривать ее бедное сердечко, развлекая сестренку уроками волшебства в саду и любительскими спектаклями. Эта миссия всегда достается мне.

— А гувернантка будет учить нас чему-нибудь интересному? — спрашивает Тэсс. — Или мы будем заниматься только всякими глупостями вроде французского и рисования?

Отец откашливается.

— Ну… я думаю, последнее. Ваше образование не будет включать ничего, что не было бы одобрено Братством. Я знаю, это не то, к чему вы привыкли, но юной леди следует владеть рисунком и французским, Тереза.

Тесс вздыхает и вертит в руках ложку. Она уже свободно говорит на французском, латыни и греческом, и Отец недавно обещал начать учить ее немецкому.

— Неужели вам не одиноко? — Маура идет к буфету и наливает Отцу из хрустального графина стаканчик портвейна. — Так далеко от дома, так долго?

Отец кашляет. Я что-то не припомню, кашлял ли он в последнее время? Он говорит, что это сезонный кашель, но его лицо выглядит таким же усталым, как и глаза.

— Я буду очень занят. Деловые встречи целые дни напролет.

— Но вам же захочется общества? Хотя бы для того, чтобы вместе обедать и ужинать? — Маура адресует Отцу лучезарную, вкрадчивую улыбку. Улыбаясь, она становится невероятно похожей на Маму. — Если вам предстоит такая трудная работа, я могла бы приехать, чтобы заботиться о вас. Мне бы хотелось повидать Нью-Лондон.

Мы с Тэсс дружно поворачиваемся на стульях. Маура должна бы знать, что Отец никогда не пойдет на такое. Он даже дома не знает, что с нами делать, чего уж там говорить о Нью-Лондоне.

— Нет-нет, я абсолютно уверен, что это незачем. У меня не будет времени, чтобы должным образом присматривать за тобой. Молодой леди нечего делать в Нью-Лондоне без сопровождающего. Гораздо лучше будет, если ты останешься тут со своими сестрами. — И Отец отправляет в рот ложку похлебки, не обращая никакого внимания на то, что у Мауры вытянулось лицо. — Так вот, насчет гувернантки. Миссис Корбетт дает сестре Елене великолепные рекомендации. Сестра Елена служила Регининой гувернанткой.

И Регина сделала очень хорошую партию. Отец не произносит этих слов, но они повисают в воздухе, тяжелые, словно осенний туман. Так вот чего он для нас хочет? Регина Корбетт — жеманная дура, а ее супруг набожен, богат, у него прекрасная репутация и твердое положение в обществе. Как только в Братстве появится вакантное место, его кандидатура непременно будет рассмотрена в первую очередь. В городском Совете всегда двенадцать членов, начиная от старенького Брата Эллиота, дедушки пресловутой Бранны, и заканчивая двадцатилетним красавчиком Братом Малькольмом, который лишь прошлой осенью связал себя узами брака.

Брат Ишида, глава местного Совета, дважды в год отчитывается перед Национальным Советом в Нью-Лондоне. Как правило, Национальный Совет не позволяет вовлечь себя в мелкие городские делишки; его больше заботит надвигающаяся угроза войны с Индокитаем, который норовит оттяпать западную часть Америки, или с Испанией, которая колонизирует юг. И именно Брата Ишиды и городского Совета Чатэма нам с сестрами следует опасаться в первую очередь. Потому что, если они прознают, кто мы такие на самом деле, их отеческая доброта испарится в мгновение ока. Молодые и старые, они едины в своем стремлении очистить Новую Англию от ведьм.

Я не выйду за одного из Братьев, даже если мне предложат за это все деньги, что лежат у Братства в казне.

— Я помню гувернантку Регины, — говорит Маура. Она разламывает свой хлеб на маленькие кусочки, а потом по одному отправляет их в рот. — Она молодая. И очень хорошенькая.

Я роюсь в памяти, но не могу припомнить лица Сестры Елены. Мы наверняка видели ее во время богослужений, да и просто на улице, но до замужества Регины она пробыла в городе всего три месяца.

— Я встретила сегодня в саду Финна Беластру, — объявляю я. — Вы наняли его?

— Ах да. — Отец качает головой. — Я был у них в лавке и разговаривал с его матерью. Марианна сказала мне, что Братья распугали половину покупателей. Я полагаю, они надеются найти что-нибудь запретное и на этом основании закрыть лавку. Стыд какой, мы пришли к тому, что люди стали бояться книг!

Его не беспокоит, что люди боятся девушек. Прежде чем Отец успевает сказать что-то еще, я перебиваю его:

— Да, но неужели Финн действительно разбирается в садоводстве?

Вместо ответа на мой вопрос Отец сообщает:

— Он очень способный юноша. Из него выйдет прекрасный студент.

И начинает ворчливый рассказ нам о том, что Финн намеревался поступать в университет, но его отец умер, и о том, какой позор, что этот талантливый молодой человек не может продолжить свое образование. Я уверена, Финн будет счастлив узнать, что мать распустила сплетни о его делах по всему городу.

Отец продолжает распространяться о том, как важно учиться, я что-то вежливо отвечаю. Скорее всего, Отец пытается исподволь убедить нас, что общество гувернантки, бесспорно, пойдет нам на пользу, вот только никто, кроме меня, его не слушает. Маура незаметно читает лежащую на коленях книжку, Тэсс развлекается, заставляя мерцать горящую в настенном шандале свечу. Я испепеляю ее взглядом, и она тут же с виноватой улыбкой прекращает свое занятие. Тряхнув головой, я отодвигаю от себя яблочный пирог — аппетит куда-то делся.

После обеда мы втроем вольны делать что пожелаем. Когда Отец в отъезде, мы иногда уговариваем миссис О'Хара поучаствовать в наших развлечениях. Мы частенько играем в шашки или в шахматы, несмотря даже на то, что Тэсс — признанный чемпион и всегда побеждает, а Маура неизменно оказывается в проигрыше. Сегодня Отец возвращается в свой кабинет, и Маура немедленно поднимается к себе, не сказав никому ни слова. Мы с Тэсс остаемся вдвоем, я следом за ней иду в гостиную. Сестренка садится за пианино, и ее пальчики начинают порхать по клавишам. Из нас троих лишь у нее достаточно терпения, чтобы как следует научиться хоть чему-нибудь.

Скинув домашние туфли, я забираюсь на стеганую софу, и меня омывают звуки сонаты. Раньше Тэсс играла веселые народные песни, а Маура подыгрывала ей на мандолине и пела. Мы сдвигали мебель к стенам, приходила миссис О'Хара, и мы с ней пускались в пляс. Фольклорные песни уже несколько лет запрещены вместе с танцами, театральными представлениями и вообще всем, что может напомнить о былых днях, когда не существовало Братства, а у власти были ведьмы. Сейчас Братья стали куда жестче, чем раньше, поэтому никто не хочет рисковать из-за каких-то там танцев.

Тэсс сбивается и перестает играть.

— Ты еще сердишься на меня? — спрашивает она.

— Нет. Да.

Если я не буду ее воспитывать, кто этим займется? Отец ничего не знает и не должен знать о колдовстве. Мама была убеждена, что у него не хватит сил переварить такое. Она ссылалась при этом на его слабые легкие, на кашель, который терзал Отца из года в год. Но дело не только в кашле, хотя Мама не могла признаться в этом даже себе. Отец ворчит о недопустимости цензуры и прячет запрещенные книги в тайниках по всему дому, но это всего лишь легкая форма неповиновения. Вряд ли Мама верила в то, что Отец достаточно силен, чтобы противостоять Братству, если дело коснется чего-то серьезного. Например, нас.

Так или иначе, она его любила, но, если честно, я не понимаю, как такой любви оказалось достаточно для брака.

Я сажусь и обнимаю колени.

— Ты не можешь колдовать там, где тебе вздумается, Тэсс, и ты это прекрасно знаешь. Я не вынесу, если с тобой что-то случится.

В своем розовом передничке с двумя свисающими до талии косичками Тэсс выглядит совсем ребенком. Когда ей исполнилось двенадцать, она стала приставать ко мне с просьбами разрешить ей делать взрослую прическу и носить длинные платья. Думаю, гувернантка посоветует разрешить ей это. Я не могу уберечь ее от взросления.

— Я знаю, — говорит она, — я тоже не вынесу. Я имею в виду, если что-то случится с тобой.

Я перевожу взгляд на портреты над камином. На одном — Отец со своими родителями; тут он еще мальчишка. И у его ног спит щенок ретривера. На другом — вся наша семья: Отец, Мама, Маура, Тэсс и я. Тэсс еще совсем малышка с пушистыми белыми волосенками, ее головка похожа на одуванчик. Мама прижимает Тэсс к себе и смотрит на нее с любовью, будто Мадонна на полотне старого мастера. Она потеряла ребенка, родившегося после Мауры, и он первый из нашей семьи упокоился на фамильном кладбище.

— Эта гувернантка, она же будет жить здесь, есть с нами, следить за каждым нашим шагом. Может, ты думаешь, что это для того, чтобы помочь Отцу, или мне, или Мауре…

Тэсс поворачивает ко мне личико:

— Это ты о том, что случилось на той неделе в церкви?

— Вообще-то нет, но это прекрасный пример. — В прошлое воскресенье, когда мы выходили из церкви, кто-то наступил Мауре на подол. Туго — очень туго, надо сказать, — натянутое на груди платье треснуло, выставляя на всеобщее обозрение корсет. Маура не избежала бы позора, если бы Тэсс не наложила быстренько renovo — восстановительные чары.

— Но Маура опозорилась бы, — пытается убедить меня Тэсс.

— Ничего, она не умерла бы от этого. Мы бы сразу посадили ее в коляску и увезли с глаз долой, а через несколько дней все бы забылось. А вот если бы кто-то увидел, что сделала ты…

— Они бы подумали, что им показалось, и ничего не порвалось, — стоит на своем Тэсс. — Я же все сделала очень быстро. Они бы просто решили, что им померещилось.

— Думаешь? — Я вовсе не уверена в ее правоте. — Братья вцепляются во все, где им видится хотя бы намек на колдовство. Они подумали бы не на тебя, а на Мауру. Я знаю, ты хотела помочь, но эта история могла очень плохо закончиться.

Тэсс теребит шнуровку на запястье.

— Я знаю, — шепчет она.

— Бренна Эллиот. Гвен Фоукарт. Бетси Рид. Маргарита Доламор. — Я монотонно перечисляю имена, которые Отец заставил нас вызубрить, как таблицу умножения.

Этих четырех девушек Братья схватили в прошлом году. Гвен и Бетси приговорили к исправительным работам в плавучей тюрьме, что стоит на якоре у побережья Нью-Лондона. Условия там просто ужасные — очень много непосильного труда и очень мало еды, крысы, болезни… часто девушки просто не выживают там. А вот, что случилось с Маргаритой, никто не знает. Она исчезла без следа в ночь накануне судебного разбирательства.

— А если бы это была Маура? Или ты? — Я неумолима. Мне приходится быть неумолимой.

— Нет. Нет, никогда. — Кровь отливает от румяных щек Тэсс. — Я больше так не буду.

— И дома ты тоже будешь осторожна, правда же? Не станешь больше колдовать за обедом?

— Нет. Только… мне хотелось бы, чтоб мы могли сказать Отцу правду. Может, тогда он чаще бывал бы дома. Присматривал бы за нами, заботился. А так он, может, никогда больше не станет со мной заниматься.

Я смотрю на золотые цветы на ковре. В голосе Тэсс столько надежды! Она хочет, чтобы у нее был абсолютно нормальный Отец, на которого можно положиться, который всегда защитит, придет на помощь.

Беда в том, что мы не абсолютно нормальные девочки. Если Отец узнает, что я вторглась в его мысли, подчинила их себе, заставила его менять и забывать собственные решения, Бог знает, простит ли он меня.

Мне хочется верить, что простит, что сможет понять. Но у меня нет причин думать, будто он станет за нас бороться. И это означает, что я буду бороться вдвойне ожесточеннее. Я упираюсь подбородком в колени.

— Тэсс, мы не знаем, как он поступил бы. Мы не можем рисковать.

Тэсс сплетает тонкие пальцы.

— Я не понимаю, почему мы не можем ему доверять, — говорит она в конце концов. — Я бы хотела. И я бы хотела, чтобы Мама была с нами.

Она снова поворачивается к пианино, пытаясь найти утешение в сонате. Я беру почту с чайного столика. Тут отцовские счета, письмо от его сестры и — к моему безмерному удивлению — подписанный незнакомым затейливым почерком конверт без почтового штемпеля, адресованный мисс Кэтрин Кэхилл. Кто мог написать мне? Я не переписываюсь ни с кем из отцовской родни, а с Маминой стороны у нас просто нет родственников.

Дорогая Кейт!

С любовью,

Мы незнакомы, но когда-то я была очень дружна с Вашей матерью. Теперь, когда Анны не стало, я должна защитить Вас, но обстоятельства сложились так, что я могу помочь лишь советом: разыщите дневник вашей маменьки. В нем Вы найдете ответы на все свои вопросы. Вы — все втроем — в большой опасности.

Ваша З. Р.

Письмо выпадает из моих пальцев и плавно опускается на пол. Тэсс продолжает играть, не замечая моего испуга.

Я не знаю З. Р., но она знает нас. Известны ли ей наши тайны?

 

3

Мне всегда было непросто спокойно сидеть на занятиях воскресной школы. Некоторые мои самые ранние воспоминания связаны с тем, как я корчусь на жесткой деревянной скамье. Подозреваю, что Братья сконструировали такие сиденья, чтобы никто из детей не чувствовал себя в воскресной школе излишне удобно. Кстати, хоть школа и называлась воскресной, но посещаем мы ее дважды в неделю — по воскресеньям, перед началом службы, и по вечерам в среду. В школе два отдельных класса: в одном детишек, не достигших десяти лет, учат основным молитвам и принципам Братства, а в другом рассказывают девушкам от одиннадцати до семнадцати лет, что они — скверна и сосуд греха.

В классе душно, хотя деревья на улице гнутся от сильных порывов свежего ветра. Но Братья никогда не открывают окон — не дай бог, мы начнем отвлекаться, пусть даже на такую безобидную вещь, как сквозняк.

Сегодня занятия ведет Брат Ишида, глава Совета. Он не слишком высок, примерно с меня ростом, но кафедра возносит его высоко над всеми нами. У него суровое лицо, а уголки рта неизменно опущены вниз; вероятно, таким образом он выражает свое отношение к окружающему миру.

— Повиновение, — вещает он. — Мы — ваше руководство, которому вы должны неукоснительно повиноваться. Братство ведет вас путями праведными, оберегая вашу невинность от вражьих козней. Мы знаем, что вы хотите быть добронравными девицами. Мы знаем, что лишь женская немощь заставляет вас становиться на путь греха, и прощаем вас. — Его голос преисполнен отеческого милосердия, однако в глазах, взгляд которых рыщет по нашим головам, плещется высокомерие. — Мы защитим вас от вашего своеволия и тщеславия; вам следует подчиниться нашим правилам, потому что мы представляем на этой грешной земле Господа. Вам следует с любовью и верой уповать на нас так же, как мы уповаем на Него.

Мы с Маурой обмениваемся насмешливыми взглядами. Любовь и вера, как же. Во времена наших прабабушек Братство сжигало таких девушек, как мы, на кострах. Конечно, мы и сами не без греха, но все же за Братьями нам по этой части не угнаться.

— Мы никогда не введем вас в грех и соблазн. Более того, мы сделаем все, чтобы уберечь вас от порока. В дни, когда у власти были ведьмы, никто не наставлял девушек в добродетели, не побуждал их занять приличествующее место в доме. Ведьмы не заботились о нравственности девушек, они склоняли их уподобиться мужчинам: носить нескромную одежду, самим вести дела и даже отказываться от замужества и жить в противоестественном союзе с другими женщинами. — Брат Ишида позволил себе дрожь омерзения. — И за их греховность они были низвержены и, по воле Господа, их место в Новой Англии теперь занимает Братство.

Я смотрю в затылок Элинор Эванс, которая сидит на скамье впереди меня, на ее выбившиеся из прически белокурые локоны. Неужели он прав? Почти сто двадцать лет назад, в 1780 году, разъяренная толпа, взбаламученная краснобайством Брата Вильяма Ричмонда, жгла по всему побережью храмы — зачастую вместе с ведьмами. Ведьминских чар оказалось недостаточно, чтобы усмирить бунт, — ведьм было слишком мало. Последним пал Великий Храм Дочерей Персефоны в Нью-Лондоне. Большинство ведьм было убито, а выжившие скрылись.

Брат Ишида возвышает голос, его лицо наливается дурной кровью, похожие на черный мрамор глаза блестят.

— Наши законы придуманы для того, чтобы защитить вас от себя. Ведьмы были своевольными и похотливыми, в них извращалась женская суть. Да поможет нам Господь, если они восстанут из небытия! Мы должны всегда помнить то зло, что они совершили, развращая девушек и налагая богомерзкие чары на своих противников. Эти женщины оставляли от своих врагов лишь пустые оболочки.

Я могу насмехаться — и насмехаюсь про себя — над тем, что проповедует Брат Ишида, но с этой жуткой частью его рассказа спорить не приходится. Мама когда-то подтвердила — все это правда. Когда первые члены Братства в поисках свободы вероисповедания ступили на американский берег, никто не запрещал им следовать своей религии. Однако число их стало стремительно расти; Братья и их приспешники начали выступать против ведьм… и раз за разом забывать о своих взглядах и требованиях. Когда ведьмы лишились власти, Братья обнаружили множество приютов, в которых содержались утратившие память, впавшие в детство, находящиеся в состоянии кататонии враги павшего режима.

Элинор Эванс, пухленькая, незлобивая тринадцатилетняя дочь владельца шоколадной лавочки, дрожит и тянет руку.

— Возможно ли понять, когда на твои мысли воздействуют, сэр?

Брат Ишида улыбается. Настоящая ментальная магия такая же редкость, как зубастая курица, но Братья приучают нас бояться ее.

— Конечно, возможно. Головная боль. Ощущение, будто кто-то изнутри головы тянет за волосы. Нечеткость, туманность воспоминаний. — Взгляд Брата Ишиды проносится над головами девушек. — Но если ведьма достаточно сильна, никаких симптомов не будет. Вы можете никогда не узнать, что она вторглась в ваше сознание и уничтожила память. Ведьмы очень умны и очень порочны. Вот почему мы с вами должны выслеживать их и изолировать, чтобы они не развращали таких благонравных девочек, как ты, Элинор.

— Спасибо, сэр, — Элинор гордо вскидывает свой двойной подбородочек.

— Пожалуйста. Однако наше время почти закончилось. Давайте-ка рассмотрим основополагающие женские добродетели. Мисс Доламор, в чем заключается наивысшее предназначение женщины?

Габриэль Доламор сжимается на своем месте. Ее сестра Маргарита была в числе тех, кого забрали в прошлом месяце, и теперь на Габи обращено особенно пристальное внимание Братьев. Это крошечная четырнадцатилетняя девчурка с тоненькими, как у птички, конечностями.

— Рожать детей и быть опорой мужа? — еле слышно шепчет она.

Внушительная фигура Брата Ишиды, облаченная в черные одежды Братства, делает шаг вперед, к самому краю кафедры.

— Громче, мисс Доламор. Так, чтобы тебя было слышно.

Габриэль повторяет свои слова более громко.

— Это верный ответ. Мисс Маура Кэхилл! Кому вы должны подчиняться?

Сидящая рядом со мной Маура отвечает деревянным голосом:

— Братству. Отцу. И, впоследствии, мужу.

— Это правильный ответ. А какими вы должны стремиться быть, девочки? Отвечайте все вместе!

— Чистыми сердцем, смиренными духом, благонравными и целомудренными, — уныло скандируем мы хором.

— Именно. Очень хорошо, девочки. Урок окончен. Давайте очистим наши умы и откроем сердца Господу.

— Очистим наши умы и откроем сердца Господу, — эхом повторяем мы.

— А теперь идите с миром служить Господу, — говорит он.

Мы склоняем головы:

— Благодарение Господу.

Благодарение Господу за то, что все это закончилось. Пока мы ждем остальных прихожан, чтобы присоединиться к ним на богослужении, я встаю и выгибаю уставшую спину. Кое-кто из девчонок прохаживается к алтарю и обратно, остальные сгрудились в сторонке и хихикают. Я подталкиваю локтем Мауру, которая смотрит на спину Брата Ишиды, словно на двухголового теленка.

— В чем заключается наивысшее женское извращение? — Маура зло пародирует Брата Ишиду. — В любви к другой женщине? Или в отказе покоряться мужчине?

Она попала в самую точку. Братья считают, что, когда женщина вступает в близкие отношения со своей подругой, это великий грех. Но в других, свободных, местах, например в Дубай, женщины открыто живут друг с другом. Как, впрочем, и мужчины. Не то чтобы это было общепринято, но уж во всяком случае не запрещено.

— Ненавижу его, — шипит Маура, и ее красивое личико искажается от гнева.

— Маура, — предостерегающе говорю я и кладу руку на ее желтый рукав, встревоженно оглядываясь по сторонам — не слышит ли кто?

К счастью, на скамье за нами никого нет. Зато именно сейчас с нами поравнялась Сашико Ишида, прогуливающаяся рука об руку с Розой Колльер.

— Ты обязательно должна посмотреть эти новые шляпки из Мехико-Сити, они такие миленькие! Отделка из перьев и цветов, просто прелесть, — соловьем заливается Сашико. — Но папенька считает, что они чересчур броские. Ты же понимаешь, слишком привлекают к себе внимание. Это как румяна на щеках. Румянятся только падшие женщины.

— Я слышала, что в Дубай девушки носят блузки, которые не соединяются с юбками. — Роза переходит на возбужденный шепот. — А иногда они, прямо как мужчины, носят брюки.

Саши ахает:

— Какое неприличие! Никогда не зашла бы так далеко. Папенька считает, что лишь мое женское тщеславие заставляет меня мечтать о красивых вещах. — Она перехватывает мой взгляд и подмигивает мне темным глазом: — Я должна еще усерднее молиться об избавлении от этого греха.

Неужели она шутит? Я никогда не замечала ни малейших признаков того, что у Саши имеется чувство юмора. Она — любимица своего отца, образец хорошего поведения и самая популярная барышня в городе. Ее шестнадцатый день рождения был несколько недель назад, и по этому поводу Брат Ишида закатил в городском саду грандиозное празднество с крокетом и шоколадными пирожными. Нас, правда, не пригласили.

Я сдерживаю вздох. Я бы не отказалась быть такой же свободной, как арабские девушки. Им разрешено наследовать имущество и учиться в университетах, а недавно они даже получили право голоса. Но мы никогда не слышали, чтобы там жили ведьмы. Мы вообще не слышали о ведьмах, которые жили бы где бы то ни было. Похоже, почти все ведьмы планеты в свое время переехали в Новую Англию, привлеченные обещанием свободы, — и были уничтожены, когда сменился режим.

Но, даже если в мире и есть место, где ведьмы могут жить открыто, мы не сможем туда попасть: нам просто не выехать из Новой Англии. На юге, у девушек испанских колоний, больше свободы, но границы закрыты. Все границы закрыты; исключение делается только для Братьев, которые едут с официальными поручениями, и для торговцев. А нелегалов наказывают так же безжалостно, как ведьм.

Поэтому бегство невозможно, мы должны оставаться в своих домах и справляться со своими проблемами самостоятельно. Я сую руку в карман, и мои пальцы натыкаются на скомканное письмо от Р. З. Оно пришло почти неделю назад, но за это время я ни на йоту не приблизилась к разгадке личности его автора. Я не нашла ни маминого дневника, ни каких-либо упоминаний о ее переписке с кем-то, чье имя начиналось бы на З.

Кто же эта Р. З.? И о какой опасности она предупреждает?

В деревянной церкви собрались все жители Чатэма и окрестных ферм; службы обязательны для всех, за исключением тяжелобольных. Даже когда стало ясно, что Мама умирает — и после ее смерти, когда дом погрузился в глубокий траур, — мы все равно должны были посещать богослужения. Брат Ишида призвал нас принести свое горе Господу и обещал, что именно в Нем мы найдем настоящее утешение. Я бы не сказала, что в моем случае все так и произошло.

Мой взгляд рассеянно блуждает по присутствующим. Члены Братства сидят все вместе в двух первых рядах, за ними, на почетных местах, расположились члены их семей. Конечно, мы все должны избегать таких мирских пороков, как гордыня и зависть, однако жены членов Братства вполне очевидно отличаются от нас. Эти женщины стоят с кротко опущенными долу очами, однако одеты они красиво и богато. Широкие колоколообразные юбки качаются у их ног, а нижние юбки из тафты шуршат при каждом движении. Пышные рукава скрывают плечи, надежно охраняя их от нескромных помыслов и взоров. А их дочери! Одетые в ярко-желтое, пурпурное, розовое и изумрудное, с прическами в стиле помпадур, они являют собой воплощение изнеженной, кричащей юной женственности.

Мое внимание привлекает сдавленное хихиканье. Брат Малькольм прерывает свою проповедь милосердия и хмурится: он только что получил подтверждение тому, что не все слушают его с должным вниманием.

Это Рори Эллиот. На миг от всеобщего внимания ее лицо озаряется улыбкой, и она встряхивает длинными черными волосами, а потом с притворной скромностью опускает глазки. Ее щеки становятся розовыми, под цвет платья, а сама она осторожно придвигается поближе к Нильсу Уинфилду. Скандала не происходит только потому, что Рори обручена с Нильсом, а его отец — член Братства Уинфилд.

Все взгляды возвращаются к Брату Малькольму, который продолжает свою проповедь, а я все еще смотрю на Рори. Саши Ишида резко толкает ее локтем под ребра, и уста Рори явно произносят что-то совершенно неподобающее леди. Однако она складывает руки на коленях, выпрямляет спину и сосредотачивает все свое внимание на Брате Малькольме. Саши улыбается, а я в очередной раз удивляюсь, почему она, любимица всего городка, выбрала себе в подруги такую девушку. Мать Рори из тех лежачих больных, что никогда не покидают своего дома. Поговаривают, что она пьет и не имеет ни малейшего понятия, кто настоящий отец Рори. Ее муж, Джек Эллиот, дал Рори свое имя, но с тех пор, как он погиб в дорожном происшествии, остальные Эллиоты знать не хотят ни Рори, ни ее мать.

Саши перехватывает мой взгляд, и я быстро отвожу глаза в сторону кафедры, где Брат Малькольм как раз заканчивает проповедь.

— Очистим наши умы и откроем сердца Господу, — возглашает он.

— Очистим наши умы и откроем сердца Господу, — подхватывают все.

Я произношу эти слова вместе с остальными. Когда мы были маленькими, Мама научила нас молиться перед сном и перед едой, но для меня это скорее дело привычки, чем проявление веры. Моя истинная вера в Господа умерла вместе с Мамой.

— Идите с миром. Служите Господу, — воспевают Братья, и паства отзывается:

— Благодарение Господу.

Наши соседи не спешат расходиться, болтают, обмениваются новостями. Мне хочется убрать их с моего пути; я готова распихивать всех локтями, лишь бы поскорее оказаться дома. Я хочу домой. Вместо этого я оглаживаю юбку и покорно жду своей очереди, чтобы наконец выбраться с длинной скамьи в проход. Миссис Корбетт стоит подле Отца, обсуждая скорый приезд гувернантки. Я смотрю на них, а в ушах звучит пророчество Мауры. Неужели эта старая кошелка действительно пытается окрутить Отца? Впрочем, для того чтобы быть хоть чьим-то мужем, он слишком мало времени проводит дома. А мы не хотим новой матери. Нет, даже не так: мы в ней не нуждаемся.

Отец улыбается. Раньше он был очень красив, но безутешное горе наложило на него свой отпечаток. В светлых волосах появилась седина, а щеки повисли, как брылы бассет-хаунда.

— Вы должны с нами отобедать, — говорит он.

Я уверена, что это обычная вежливость.

Миссис Корбетт жеманно улыбается. Во всяком случае, я думаю, что она пытается добиться именно такого эффекта, скривив рот и прищурившись.

В конце нашей скамьи возникает миссис Ишида:

— Мисс Кэхилл! В среду днем я устраиваю небольшое чаепитие и очень надеюсь, что вы сможете к нам присоединиться. Конечно, вместе с мисс Маурой.

Чаепития миссис Ишиды очень высоко котируются в нашем городке, и раньше нас никогда на них не приглашали. Миссис Корбетт резко поднимает глаза и, как змея, проводит по губам языком, даром что не раздвоенным.

Я обхватываю себя руками и скромно устремляю взор на деревянный пол:

— С вашей стороны так мило вспомнить о нас! Мы будем очень рады.

— Вот и славно! — говорит миссис Ишида. — Тогда мы с нетерпением ждем вас в среду.

Интересно, что послужило причиной такого внезапного интереса к нам? Я нахожу глазами Саши; она о чем-то шепчется с Рори, склонив к ней свою темную головку. Встреча наших взглядов, кажется, высекла искры. Может быть, это она попросила свою мать пригласить нас?

— Молодым девушкам полезно бывать в обществе. Они не смогут обзавестись приличными связями, сидя дома и изучая Цицерона, — шепотом прокомментировала происходящее миссис Корбетт. — Возможно, через некоторое время Сестра Елена поможет вам организовать чаепитие у себя. Как-нибудь в послеобеденное время.

О нет. Только не это! Посетив званое чаепитие у семейства Ишида, мы должны будем пригласить их в ответ. Конечно, я вроде как хозяйка дома, но при этом совершенно не создана для таких вещей. Меня пугает даже мысль о том, что соседи станут бродить по нашему дому и совать носы в нашу жизнь. Я не знаю, как организовать званое чаепитие, как вести светскую беседу. К тому времени, когда я стала достаточно взрослой, чтобы наносить визиты вместе с Мамой, она была уже слишком больна, а потом мы год были в трауре. О чем разговаривают между собой воспитанные люди? Уж конечно не о колдовстве и греческой мифологии. И, вероятно, не о садоводстве.

Что ж, я вынуждена признать, что гувернантка все-таки может оказаться полезна.

В конце концов мы выбираемся из церкви на свежий воздух. По лазурному небу над нашими головами плывут белые, словно хлопок, облака. Ветки деревьев колышутся под порывами ветерка; с них, выписывая в воздухе замысловатые пируэты, падают на землю разноцветные листья. По обе стороны дороги цветут белые хризантемы. Кстати, этот участок явно нуждается в прополке.

Церковь и ее белый шпиль господствуют над главной городской площадью. Тут сосредоточен весь Чатэм: хозяйственный магазин, лавка с канцелярскими товарами, магазинчик, где торгуют шоколадом, книжная лавка семьи Беластра, швейная мастерская, аптека, мясная лавка, булочная и несколько дюжин жилых домов. Камера в подвале дома, где расположен зал заседаний Братства, служит городской тюрьмой и помещением для проведения судов. Большая часть населения Чатэма живет на окрестных фермах, где выращиваются кукуруза и картофель, овес и кормовая трава для скота, яблоки и черника.

Вырвавшись из лап миссис Корбетт, Отец остановился поболтать с Марианной Беластра, матерью Финна. Это стройная женщина с седыми прядями в ржаво-рыжих волосах. У нее такие же веснушки, как у Финна, — или, вернее, это у него материнские веснушки. Финн стоит рядом, с энтузиазмом кивая на каждую реплику Отца, а сестра Клара дергает брата за рукав пиджака. Она однолетка с Тэсс, но высокая и неуклюжая; ее крупные конечности, кажется, достались ей на вырост от кого-то другого. Ее подол слишком короток, и из-под него выглядывает подобие нижней юбки.

— Добрый день, мисс Кэхилл, — раздается за моей спиной глубокий голос.

Я разворачиваюсь. Прошли годы с тех пор, как я в последний раз слышала этот сухой рык, но я узнаю его где угодно.

Как, ради всего святого, я не заметила его в церкви? Должно быть, он пришел к концу службы и сел где-то позади нас.

Я знала, что Пол скоро вернется; об этом знал весь наш городок. Последние несколько недель миссис МакЛеод только об этом и говорила. Должно быть, он приехал на несколько дней раньше, чтобы сделать ей сюрприз. Я смотрю на него, не отрываясь. Он сильно повзрослел. Теперь это не пятнадцатилетний мальчишка, а мужчина девятнадцати лет, выше, чем мне помнилось, — теперь я едва достаю макушкой до кончика его носа. Кроме того, он отрастил аккуратно подстриженную бородку и усы, которые темнее его блондинистых волос. Пол неторопливо прохаживается в тени клена и выглядит в своем сюртуке настоящим джентльменом.

— Мистер МакЛеод, вы наконец-то вернулись. Как поживаете? — Я делаю книксен, сожалея о том, что на мне старое, некрасивое платье.

Это на Мауре прекрасно смотрится цвет зеленых яблок, а я в нем совсем не хороша. Почему я не надела лиловое платье из парчи?

— Весьма неплохо, а вы? — Он переступает с ноги на ногу.

Неужели он тоже нервничает? Его зеленые глаза внимательно изучают мое лицо, и я вспыхиваю.

— Очень хорошо. — Я все еще сержусь на него.

— Мы с матушкой как раз выехали прогуляться. Позвольте подвезти вас домой?

Ох. Меня еще никогда не подвозили мужчины. Я непременно должна быть милой. Маура права: Пол — наилучший кандидат в мужья, мой самый верный шанс на замужество. Если я не буду помолвлена в самое ближайшее время, этим займется Отец. Или выбор за меня сделают Братья, а они могут выбрать кого угодно — от одинокого пожилого вдовца до набожного кандидата в члены Братства. Вряд ли это меня порадует.

Однако Пол не потрудился даже приехать на похороны моей Мамы. Девушке не дозволяется переписываться с мужчиной, пока он не стал ее женихом, но на самом деле он, конечно, мог бы написать мне, не ограничившись сухой запиской с соболезнованиями моему Отцу. Если бы он думал обо мне — скучал по мне — он бы наверняка написал. Пока он не уехал, мы были лучшими друзьями. Мужчина, что стоит сейчас передо мной, — незнакомец.

Да и я уже не та беззаботная Кейт, которую он помнит. Увидеть его снова оказалось все равно, что попрощаться с беспечной девчонкой, еще не знавшей, сколько утрат ждет ее впереди. Она гораздо больше смеялась и гораздо меньше тревожилась. Я принимаю решение:

— Позвольте мне сказать сестрам, что я уезжаю.

Маура с энтузиазмом приветствует Пола, а Тэсс смущенно улыбается. Я сообщаю, что МакЛеоды вызвались отвезти меня домой, Маура свирепо зыркает на меня глазами: я отбываю, а они с Тэсс вынуждены разводить с соседями скучные политесы. Я не могу сдержать ухмылки. Сестра мечтала о друзьях? Что ж, возможно, сейчас самый подходящий момент, чтобы с кем-то подружиться.

Пол подсаживает меня в коляску. Я располагаюсь на кожаном сиденье подле его матери, а сам он устраивается напротив нас. Миссис МакЛеод нервно расправляет покрывало на коленях и вздрагивает, когда пара гнедых трогает коляску с места. Я подозреваю, что открытый экипаж целиком и полностью на совести Пола — всем известно, как его мать боится подхватить простуду.

— Доброе утро, миссис МакЛеод, — говорю я, — как поживаете?

Почтенная дама одаряет меня кислой улыбкой и начинает рассказ о своих болях и спазмах. Пол — ее любимчик, и она, ясное дело, не станет симпатизировать ни одной девушке, на которую он обратил внимание, но я всегда ее особенно раздражала. Возможно, тут дело в моей жизнестойкости.

— Как прошла учеба? — интересуюсь я.

— О, Пол стал правой рукой мистера Джонса. И в университете он был на хорошем счету, — восторженно отвечает она. — Скажи ей, сынок.

— В общих чертах верно, но в основном я сидел в библиотеке, — уходит от ответа Пол.

Могу держать пари: библиотека отнимала у него ничтожно мало времени по сравнению с прогулками по городу и кутежами.

— Он просто скромничает, — говорит миссис МакЛеод.

— Нью-Лондон огромен. Там каждый день идет стройка, с утра до вечера. Ну кроме воскресений. Новые заводы, новые портовые склады для хранения грузов, жилые дома. Во всех домах газовое освещение, а в некоторых даже теплые ватерклозеты!

— Вы только подумайте! — вздыхает миссис МакЛеод.

— На улицах творится форменное безумие. Круглосуточно прибывают поезда и привозят все новых и новых людей, которые надеются найти работу. В порт приходят суда из Европы и даже из Дубай, привозят пассажиров и товары. В трехкомнатных квартирках над магазинами и тавернами живут целые семьи! Сейчас просто замечательное время для архитекторов!

Я не могу всего этого вообразить. Я знаю только жизнь здесь, в Чатэме. Я никогда не покидала Мэн, не ездила дальше, чем на побережье.

— Таверны? Не могу представить себе, чтобы Братья их одобрили.

Пол хихикает.

— Братья постоянно закрывают их, но они так же быстро открываются. Братья без устали предостерегают людей от выпивки и азартных игр. — Он закидывает руки за голову, и я не могу не отметить, как великолепно сидит на нем костюм. — Они держат клубы для джентльменов в ежовых рукавицах, — продолжает он, — но можете мне поверить…

— Пол, я уверена, что мисс Кэхилл не желает слушать твои возмутительные истории. — Миссис МакЛеод ставит ноги на грелку, которая лежит на полу коляски. — Дорогие, вы уверены, что не замерзли?

Я бы с удовольствием послушала возмутительные истории, но вот беда, сказать об этом никак нельзя. Мы с Полом начинаем дружно убеждать его матушку, что нам вполне удобно. Мы въезжаем в яблоневый сад; ветви деревьев согнулись от красных ароматных яблок, и я стараюсь дышать поглубже. Воздух тут пахнет осенью, пахнет домом. Интересно, чем пахнет воздух Нью-Лондона — дымом заводов? Нечистотами?

— А вы насовсем вернулись? — спрашиваю я Пола.

— Там будет видно. Я скучал по этим местам, — на мне опять останавливается пристальный взгляд зеленых глаз, и я опять краснею.

— Без Пола тут все было иначе, не правда ли, миссис МакЛеод? — безразлично говорю я, чтобы сменить тему, и почтенная дама с радостью повествует, как она скучала по бесценному сыночку, каким тоскливым и тихим был без него дом и какой званый обед она запланировала, чтобы отпраздновать его возвращение.

— Вы ведь придете, не правда ли? Вы, и Маура, и ваш Отец? — Пол скорее утверждает, чем спрашивает.

— Непременно. — Это всего лишь приглашение, поэтому я с легкостью даю свое согласие.

МакЛеоды — наши ближайшие соседи; в детстве я проводила в их доме почти столько же времени, сколько в своем собственном. Я улыбнулась, вспомнив, как Пол уговорил меня пройтись по ограде свинарника МакЛеодов. Тогда я упала, растянула щиколотку и потеряла сознание от боли и страха. Обмирая от ужаса, Пол отнес меня домой; он страшно боялся, что я умерла, и он в этом виноват. А уверившись, что со мной все в порядке, несколько месяцев дразнил меня, изображая, что падает в обморок.

Тогда мне было около десяти лет. Мама медленно восстанавливалась после третьего мертворожденного ребенка — Эдварда Аарона. Перед тем как меня к ней допустили, миссис О'Хара отмыла меня и перевязала мою лодыжку. Я помню мамино бледное, искаженное лицо, фиолетовые тени под опухшими глазами. Она сказала, что мне пора начинать себя вести как подобает леди; я показала ей язык, и она рассмеялась.

Коляска останавливается перед нашим домом, и Пол выскакивает на землю.

— Я сейчас вернусь, матушка, — говорит он, помогая мне сойти и пристраивая мою руку на сгиб своего локтя.

Перед парадной дверью он задерживается, глядя на меня искренними глазами:

— Кейт, я сожалею о вашей потере. Ваша Мама была просто замечательной.

— Спасибо, — я упорно смотрю в заросли анютиных глазок у крыльца, — я признательна вам за соболезнования.

— Я понимаю, что этого недостаточно. Я хотел приехать. Но было начало сессии, и…

Действительно, как неудачно все совпало! Смерть моей матери оказалась недостаточной причиной, чтобы пропустить занятия, которые начались как раз в это время. Пусть даже моя Мама угощала его сластями, которые были под запретом у его матери. Когда она чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы выйти из дому, он, бывало, ходил колесом, чтоб ее развлечь, а если она не могла выйти, он строил ей в окно жуткие рожицы. Он был моим лучшим другом, он, как и я, рос с моей Мамой… и он не счел нужным приехать на неделю, когда ее не стало.

— Я знаю, что вы бы не смогли поспеть вовремя. Все в порядке, — говорю я, но избегаю встречаться с ним взглядом, и в моем голосе недостает уверенности. Заметит ли он это?

— Это не так. Я хотел быть тут, с вашей семьей… с вами… с тобой… но… — Я слушаю его лепет; он наклоняется ко мне, и я чувствую запах хвои. — Я не мог приехать. Я имею в виду, по финансовой причине. Я не написал тебе об этом из гордости. Маменька убьет меня, если узнает, что я тебе сказал. У нас не было денег.

— О! — Очень глубокомысленно, конечно, но это все, что я могу сказать.

Мне никогда не приходилось беспокоиться из-за денег. Я всегда считала, что наше доброе имя — единственная валюта, которая может мне понадобиться.

— Ты, наверно, удивлялась, что я никогда не приезжаю на каникулы. — Он улыбается мне забавной улыбочкой в надежде, что я действительно удивлялась.

— Твоя матушка говорила, что ты проводишь их у своих кузенов в Провиденсе. — Если честно, я думала, что он обзавелся в большом столичном городе новыми друзьями и даже думать забыл обо мне.

— На самом деле я не мог себе позволить даже этого. Я шел ко дну и погиб бы, если бы Джонс не предложил мне пожить у него. Я обязан ему по гроб жизни.

Ох. Теперь я чувствую себя виноватой, что осуждала его.

— Ты должен был сказать мне. Почему ты не написал?

— Я хотел, — улыбается Пол. — Я хотел обо всем тебе рассказать. Но меня смущало то, что мое письмо вначале прочтет твой Отец.

— Можно подумать, я не смогла бы обойти Отца, — возмущенно фыркаю я.

Пол усмехается и подходит ко мне ближе — гораздо ближе, чем необходимо. Нас разделяет какой-то дюйм, и я чувствую исходящее от него тепло.

— Я скучал по тебе.

Я тоже по нему скучала. Но наша дружба неизбежно менялась с нашим взрослением; возможно, хорошо, что нам пришлось расстаться. Сейчас, после смерти Мамы, когда Маура стала такой необузданной, держать в тайне нашу ведьминскую сущность становится все труднее. А уж сохранить этот секрет от Пола было бы почти невозможно.

— Ты сможешь простить меня? Я знаю, ты должна очень злиться.

Я опускаю голову.

— Нет, я…

— Брось, я же знаю. Ну давай же. Ты зла как шершень?

Я несмело усмехаюсь:

— Как целое гнездо. Мне обидно. Немножко. Обидно, что тебя здесь не было.

Пол берет меня за руку, и улыбка исчезает с моего лица.

— Я очень сожалею об этом. Правда.

— Пол! — доносится до нас раздраженный крик миссис МакЛеод. — Пусть мисс Кэхилл идет в дом, пока не простыла.

— Действительно, мисс Кэхилл, мы же знаем, какой вы нежный цветок, — поддразнивает меня Пол.

Я закатываю глаза и издаю абсолютно неподобающий леди смешок:

— Действительно!

— Так ты простишь меня?

Я чувствую тепло его руки даже через лайковую перчатку.

— Конечно.

Его глаза ищут мои.

— Могу я навестить тебя завтра днем?

Мое сердце начинает биться быстрее. Навестить? В качестве старого друга? Или потенциального жениха?

Когда я спросила его, намерен ли он остаться в родных краях, он сказал: «Там будет видно». Что он имел в виду? Неужели он всерьез намерен ухаживать за мной? Паника, которая преследовала меня несколько месяцев, немного ослабевает.

Внезапно я осознаю, что он все еще держит меня за руку.

— Можешь. Только, — я морщу нос, — боюсь, в доме будет немного суетно. Утром приезжает наша новая гувернантка.

— Гувернантка? — Глаза Пола округляются. — Бог ей в помощь. Сколько у вас уже их было?

— К счастью, это первая. Раньше с нами занимался Отец, но этой осенью его почти не будет дома. А откуда ты знаешь, что за время твоего отсутствия мы не стали чрезвычайно воспитанными барышнями?

Пол подносит мою руку к губам, переворачивает ее ладонью вверх и целует не защищенную перчаткой кожу запястья. За годы нашей дружбы он сотни раз брал меня за руку, подсаживая на лошадь или помогая залезть на дерево. Но сейчас произошло нечто совсем иное. Я смотрю на него, раскрыв рот, как дурочка.

Он подмигивает мне и снимает шляпу.

— Потому что я знаю тебя. Увидимся завтра, Кейт.

 

4

— Она здесь! — кричит Тэсс. — Она приехала!

Прежде чем я успеваю их остановить, они с Маурой несутся к входной двери. Мы с Отцом степенно следуем за ними, хотя нас тоже распирает от любопытства. Наш экипаж с новой гувернанткой внутри медленно приближается к дому, гремя рессорами на кочках и ухабах. Я далека от оптимизма. Ведь гувернантку рекомендовала миссис Корбетт, не так ли? Держу пари, она из тех воспитанных Сестрами приютских девушек, которые пестуют скучных, чопорных барышень, готовя их к участи скучных, чопорных жен. Поэтому я ожидаю увидеть некую строгую, заурядную мисс и изрядно удивляюсь, когда дверца экипажа распахивается, и из нее, не дожидаясь помощи Джона, выходит Сестра Елена. Под шорох нижней юбки из тафты она поднимается по ступенькам крыльца с таким видом, словно этот дом принадлежит ей.

Маура была права. Сестра Елена действительно хорошенькая — нет, она просто красавица, с ее гладкой коричневой кожей и выглядывающими из-под капюшона черными локонами. К тому же она модно одета — настолько модно, насколько это возможно сделать, не навлекая на себя осуждения Братьев. У ее платья широкая юбка колоколом того нежно-розового цвета, что всегда напоминает мне о Маминых любимых пионах. Складчатый шелковый пояс подчеркивает тонкую талию, а на ногах красуются черные бархатные туфельки.

— Сестра Елена, добро пожаловать! — говорит Отец, выступая вперед. — Мы рады с вами познакомиться. Это мои дочери — Кэтрин, Маура и Тереза.

— Лучше Кейт, — поправляю я.

— И Тэсс, — сестренка наполовину высовывается из-за моей спины, и ее светлая головка виднеется возле моего плеча.

— Ну конечно. Но, если мы хотим обходиться без лишних формальностей, вы должны звать меня просто Еленой. Я очень рада с вами познакомиться. — Елена улыбается своими шоколадными глазами. — Я уверена, мы отлично поладим. Я всегда была лучшим другом моих учениц.

Во взгляде Отца светится облегчение, но я прихожу в негодование от ее самоуверенности. Она же ничего о нас не знает! А закадычная подруга Регины Корбетт вряд ли может стать другом мне. Отец заводит с Еленой обычный в таких случаях разговор. Как прошло путешествие? Была ли гостиница, где она провела ночь, достаточно приличной? Не желает ли она посмотреть свою комнату и освежиться, прежде чем мы приступим к обсуждению учебного плана? Я тем временем постепенно закипаю. Елена старше меня всего на несколько лет. Она Сестра, а значит, провела большую часть своей жизни за стенами монастыря в Нью-Лондоне. Что она может знать о мире? И о том, как выйти замуж?

Я вспоминаю, как Пол сказал вчера «Бог ей в помощь» и усмехнулся.

— Кейт? — окликает меня Отец; я пугаюсь от неожиданности, и безумная улыбка сползает с моего лица. — Ты не покажешь Сестре Елене ее комнату?

— Я покажу, — вызывается Маура и подхватывает Еленин кожаный саквояж, оставив чемодан Джону. — Ваша комната как раз напротив моей. Из нее прекрасный вид на сад.

— Да, миссис Корбетт упоминала, что с цветами вы прямо-таки творите чудеса, мисс Кейт.

Слова легко и равнодушно срываются с ее языка, но я смотрю на нее с суровостью. Елена дарит мне мягкую улыбку. Очень надеюсь, что слово «чудеса» было просто фигурой речи.

— Благодарю вас, — неуверенно отвечаю я. — Я действительно люблю бывать на воздухе.

— Моя покойная жена, — начинает Отец, но прерывается из-за приступа кашля. — Она очень много времени проводила в саду. Кейт унаследовала материнский талант, у нее все растет и цветет.

Я пораженно кошусь на Отца. Никогда не подозревала, что он считает меня в чем-то талантливой; во всяком случае, раньше я ни разу не слышала от него ничего подобного. Маура ведет Елену в дом и, прежде чем подняться с ней наверх, показывает гостиную, отцовский кабинет и столовую. Маура подпрыгивает на ходу, как девчонка, а вот Елена выступает по-королевски чинно, с прямой спиной, легко ведя рукой в перчатке по изогнутым деревянным перилам. Я спешу следом за ними.

— У вас очень милый дом, — говорит Елена, остановившись на верхнем пролете лестницы, чтобы полюбоваться портретом прабабушки.

Это маленькая женщина с такими же, как у Тэсс, светлыми локонами и мертвенно-бледным, невероятно худым лицом. Прабабушка не была хорошенькой, зато она была сильной. Она подняла четверых детей и похоронила двоих, а после того, как лихорадка унесла ее мужа, одна хозяйничала на семейной ферме.

Маура встряхивает головой.

— Это старый портрет, он еле жив. Принадлежал еще моему прадедушке, а изображена на нем прабабушка. У нее угрюмый вид, правда же? Я бы хотела перебраться в город, но Отец об этом и слышать не хочет. В глубинке невероятно тоскливо. Наверное, вы будете ужасно тут себя чувствовать после нью-лондонской суеты.

О, боже!

— У нас тут не совсем глухомань, — возражаю я. — До городка всего две мили. И Отец ни за что не переедет насовсем, ведь тут наше кладбище.

Елена принимает откровенность Мауры как должное.

— Я очень сожалею о вашей матери. Я знаю, вы уже устали это слышать. Я осталась без родителей, когда мне было одиннадцать. Люди никогда не знают, что и как говорить, правда же? Миссис Корбетт сказала, что вы год были в глубоком трауре. И что до сих пор почти не выходите в свет. Конечно, кто вас будет вывозить, если ваш Отец постоянно в отъездах и нет матери? Но вам, должно быть, очень одиноко.

— Да, — решительно отвечает Маура, а я одновременно с ней говорю:

— Мы справляемся.

Миновав отцовскую комнату, запертые Мамину спальню и маленькую гостиную, мою спальню, спальню Тэсс, мы в конце концов оказываемся у комнаты Елены; она расположена напротив спальни Мауры.

— Не бог весть что, — извиняющимся тоном произносит Маура, хотя миссис О'Хара и Лили весь вчерашний день провели в этой комнате, намывая, проветривая, вытирая пыль и до блеска полируя массивную мебель красного дерева.

Пройдя по комнате, Елена отдергивает тяжелую оконную портьеру. За окном наш сад, а дальше тянутся многие акры пшеничных полей; спелые золотые колосья волнуются на ветру.

— Какой прекрасный вид! И сад просто замечательный.

Маура ставит саквояж Елены на кровать и сама шлепается рядом с ним, нырнув под розовый балдахин.

— Но мы же должны привести дом в порядок, правда же? — настаивает она в надежде обрести союзницу. — Я имею в виду, если мы собираемся принимать гостей. Кейт же нужно найти мужа!

— Маура! — сдавленно возмущаюсь я.

И пяти минут не прошло, а она уже подняла эту тему.

Елена улыбается; ее белые зубы блестят на фоне темной кожи:

— Когда ваш день рождения, Кейт?

— Четырнадцатого марта, — бормочу я.

Удивительно, как миссис Корбетт не разболтала и этого. Старая летучая мышь оказалась невероятно разговорчивой.

— У нее есть кавалер, — доверительно сообщает Маура, и я борюсь с желанием придушить ее.

— Значит, нужно соответствовать, — говорит Елена. — Но не беспокойтесь ни о чем, Кейт. Предоставьте все мне.

Я смотрю на темно-розовый ковер; в моей душе опять поднимается возмущение. Я вряд ли из тех, кто может перестать беспокоиться о чем бы то ни было, тем более о собственном будущем. Как я могу поручить заботы о нем совершенно незнакомой женщине?

В представлении Мауры все очень просто: она считает, что я непременно выйду за Пола. Но он ведь даже не сказал, вернулся ли он в Чатэм насовсем или просто приехал погостить! А Нью-Лондон? Пол рассказывал о нем с такой страстью, что мне сразу стало ясно, как он любит этот город. Что, если он сделает мне предложение, но захочет увезти отсюда?

Неужели Мама надеялась, что я смогу держать свое слово, даже когда стану совсем взрослой? Она же не могла не понимать, что я не могу вечно жить дома.

Я должна найти ее дневник. И как можно быстрее.

Часом позже я стою на коленях на паркетном полу в Маминой маленькой гостиной в окружении содержимого ее письменного стола. Перья и сургуч валяются как попало и где попало, а вот стопку Маминой корреспонденции, аккуратно перевязанную синей ленточкой, я придвинула поближе к себе. Я уже прочла все эти письма. Дважды. Среди отправителей нет ни одной Зины или Зиты. Кто же это загадочная З. Р.?

Я знаю, что в последний год жизни Мама вела дневник, — входя в ее комнату, я не раз заставала ее за этим занятием. Но я до сих пор не смогла его найти. Правда, никогда раньше я не задавалась этой целью всерьез. Я так нуждаюсь в ее наставлениях! Не только насчет колдовства, но и насчет моего будущего. Чего она ждала от меня?

Я прощупываю ящики стола в поисках рычажка или защелки (вдруг у одного из ящиков есть двойное дно?), но ничего не нахожу. Я запихиваю вещи обратно в ящики и стою, разочарованно покачиваясь на каблуках. Само присутствие Елены в доме сковывает меня, словно на мне слишком тесная одежда и обувь. Я должна перестать думать о себе и сосредоточиться на мыслях о Тэсс, Мауре и том обещании, что я дала Маме. Но я не могу больше игнорировать действительность. Отец нанял Елену не для того, чтобы она учила нас щебетать по-французски и составлять букеты; она нужна для того, чтобы выдать нас с Маурой замуж.

Братья боятся, что придет такой день, когда ведьмы вновь воспрянут; Мама говорила, дело в том, что им ненавистна мысль о сильных, влиятельных женщинах. Поэтому нам не позволяется учиться в университете или получать профессию. Я знаю всего пару исключений: миссис Каррутерс — городская повитуха, и Элла Косомски — швея; правда, есть еще Марианна Беластра, но она взяла на себя заботу о книжной лавке лишь после смерти мужа. Как правило, женщинам не разрешают самостоятельно начинать бизнес.

Сестричество было задумано как альтернатива замужеству, почетная альтернатива. По поручению Братства Сестры занимаются богоугодной деятельностью: служат гувернантками и сестрами милосердия, навещают больных и умирающих, раздают еду бедным. Но уже много лет никто из жительниц Чатэма не становился на эту стезю. Лично мне сама мысль о том, чтобы провести всю жизнь, изучая священные тексты или наставляя осиротевших девочек, кажется отвратительной. Я практически уверена, что очень скоро поубивала бы своих учениц. Кроме того, жизнь за монастырскими стенами, в постоянной близости с множеством чужих женщин меня просто задушила бы. Не говоря уже о том, что там у меня почти не было бы шансов сохранить в тайне свою колдовскую сущность.

Нет. Сестричество не для меня.

Я забираюсь под письменный стол и провожу ладонью по оборотной стороне столешницы. Не мог же дневник взять и раствориться в воздухе! Но и тут тоже ничего не нахожу. Только натыкаюсь комнатной туфлей на торчащий из половицы гвоздь. Морщась, я снимаю туфлю и мрачно созерцаю стрелку на чулке. Теперь миссис О'Хара опять будет ворчать, мол, на меня не напасешься, и я рву чулки быстрее, чем Маура и Тэсс, вместе взятые…

Стоп.

Я медленно возвращаюсь обратно. Ближайшая к стене половица прогибается под моей ладонью. Я тяну торчащий из нее гвоздь, он свободно вынимается, и я поднимаю половицу. Под ней пустое пространство. Я засовываю в него руку по локоть, пытаясь что-нибудь нащупать. Скользнув по пыльным доскам, мои пальцы натыкаются на что-то маленькое, гладкое и круглое, и я вынимаю из тайника серую пуговичку. Скорее всего, она оказалась там случайно. Я помню платье, от которого она оторвалась: у него высокий воротник, серые воланы, отделанные черным кружевом, и ряд этих самых пуговок на спине.

Положив ее в ящик, я продолжаю поиски, но в тайнике больше ничего нет.

— Acclaro? — делаю я еще одну попытку, и внутри меня вспыхивает ведьминская сила.

Я снова засовываю руку в тайник: иллюзия пустоты нарушена, и мои пальцы слегка задевают переплет. Знакомая синяя ткань обложки запылилась, но я прижимаю тетрадь к груди, потому что она — часть Мамы. Какие бы тайны ни раскрыл мне дневник, в эти минуты Мама снова будет со мной. Мама расскажет мне, как я должна поступить. Она всегда знала, что надо делать.

Слава Богу!

— Мисс Кейт?

Да, новая гувернантка должна прийти в восторг от моего вида: я в одной туфле стою на четвереньках перед Маминым письменным столом, отклячив задницу кверху. Весьма достойно. Что ж, зато она не вошла минуту назад, когда я буквально наколдовала из воздуха Мамин дневник.

Интересно, она когда-нибудь слышала о том, что вначале полагается стучать?

Вдобавок ко всем бедам я пребольно стукнулась головой о столик, когда повернулась к двери на голос Сестры Елены.

— Я стучала, но никто не ответил, — говорит Елена, изо всех сил стараясь сдержать улыбку. — Пришел мистер МакЛеод. Он желает вас видеть.

— Я искала сережку, — без зазрения совести вру я. — Она потерялась. Где-то.

— Вижу. Вам не нужно немного времени, чтобы привести себя в порядок?

Она что, издевается надо мной? Впрочем, посмотрев на себя, я прихожу к выводу, что, наверно, все таки нет: после того как я вдоволь поползала по полу, мое платье покрылось пятнами пыли, волосы растрепались и упали на лицо, а руки посерели от грязи. Вряд ли можно показаться в таком виде гипотетическому кандидату в мужья.

Пытаясь стряхнуть пыль с рукавов и спасти остатки собственного достоинства, я говорю:

— Да, пожалуй, нужно. Будьте любезны, передайте Полу, что я скоро спущусь.

Уединившись в своей комнате, я встряхиваю руками и избавляюсь от Маминого дневника.

Если бы сейчас к нам заявился любой другой визитер, я бы сказалась больной и провела бы остаток дня за чтением дневника. Кто бы мог подумать, что я захочу торчать в своей спальне не будучи больной! Но мне было необходимо узнать, какие советы оставила Мама. Когда ее не стало, мне было всего тринадцать — совсем еще дитя. За три года без нее я словно повзрослела лет на тридцать. Наверно, Мама понимала, что в свои тринадцать я не стала бы слушать ничего о мужьях и браке, и не заводила со мной таких разговоров. Может быть, в дневнике я найду советы, как выйти замуж, преисполненные материнской мудрости? Мои нервы натянулись и прямо-таки звенели от предвкушения, как ключи на поясе миссис О'Хара.

Но как же Пол? Я не могу к нему не выйти, пусть даже он заставил меня ждать целых четыре года.

Я надеваю одно из самых миленьких дневных платьев — темно-серое, с голубым кушаком и голубыми кружевами по вороту, тщательно причесываюсь и спешу в гостиную.

Пол уже там; он сидит, вытянув перед собой свои длинные ноги. Елена куда-то исчезла — вероятно, чтобы обсудить с Отцом нашу учебу. Маура и Тэсс вдвоем сидят на диване и трещат, как сороки, забрасывая Пола вопросами о Нью-Лондоне. Пол занимает гораздо больше места, чем мне помнилось по былым временам. Он вообще выглядит ужасно по-мужски — бородка, высокие черные кожаные сапоги для верховой езды, глубокий низкий голос. Его спина почти полностью загораживает синюю обивку высокой спинки кресла, и я понимаю, как привыкла находиться среди женщин — Отец с его постоянными отъездами не в счет. Заметив меня, Пол встает и берет мои руки в свои.

— Кейт, — говорит он, не сводя с меня глаз.

Он видел меня в свинарнике, перемазанную густым поросячьим пойлом. Он видел меня, с ног до головы перепачканную земляничным соком. Бывало, мы вместе кубарем скатывались с холма к пруду, и наша одежда становилась зеленой от травы. Но он никогда не смотрел на меня как сейчас. Его взгляд заставляет меня внезапно осознать каждый дюйм своего тела.

— Это платье как раз под цвет твоих глаз. Ты прелестно выглядишь. — Эти слова легко и уверенно срываются с его губ. Видимо, для него привычное дело говорить барышням комплименты.

Я краснею и отстраняюсь. Я не привыкла слышать в свой адрес подобные слова, и мне сложно верить в искренность этого мужчины, которого я помню озорным мальчуганом.

— Благодарю.

— Тэсс сказала, что ваш отец строит беседку у пруда? Мне хотелось бы посмотреть, как там идут дела.

— Строительство только началось. Вчера установили каркас, и все.

— Тем не менее я еще не надышался сельским воздухом. Давай прогуляемся?

Ох. Дело-то не в беседке, он просто хочет погулять со мной. Вдвоем. Пол никогда не отличался большой тонкостью и дипломатичностью.

— Я могу с вами пойти? — спрашивает Тэсс.

Я открываю рот, чтобы согласиться, но Маура пихает ее локтем. Тэсс издает злобный боевой писк, и в следующее мгновение Маура уже лежит на полу в куче собственных юбок.

— Тереза Элизабет Кэхилл! — Я гневно возвышаю голос. Не знаю, что именно сделала сестренка, но тут наверняка не обошлось без колдовства. — У нас гость! — И я решительно указываю на Пола.

Пол ухмыляется; его губы ехидно кривятся под новыми, непривычными усами. Непривычными для меня — кто знает, как давно уже он их отпустил.

— Нет-нет, продолжайте, — говорит он. — Какой же я гость? Я практически член семьи.

Маура многозначительно смотрит на меня и заламывает бровь, но я продолжаю хмуриться:

— Нет, ты гость. Не надо их поощрять. А вам обеим должно быть стыдно за свое поведение, вы уже слишком взрослые. Тэсс, немедленно извинись.

— Это она начала, — канючит Тэсс, потирая бок.

— Потому что ты вела себя как дурочка, — огрызается Маура. — Пол вовсе не желает гулять с целой толпой. Он пришел к Кейт.

Тэсс, изловчившись, сильно щиплет Мауру:

— Никакая я не дурочка! Я умнее тебя!

— Вы обе безнадежны. Может, найдете Елену и попросите, чтобы она дала вам пару уроков, как надо принимать гостей? — Я беру Пола под руку и чувствую, как под моей ладонью напрягаются его мышцы. — Прогуляться будет просто замечательно. Пока я не убила их обеих.

Я собираюсь гордо удалиться, но порог внезапно исчезает, и я ставлю ногу в пустоту. Я заваливаюсь вперед, едва не влетев головой в столик и не разбив при этом старинную вазу, принадлежавшую еще моей прабабушке, но Пол успевает меня подхватить. Я слышу за спиной хихиканье, разворачиваюсь и вижу Мауру; она зажимает рот ладошкой, а ее плечи трясутся. Даже Тэсс не может сдержать улыбки.

Боже, помоги мне. Мои сестрички — просто воплощенное зло, а лучший друг, кажется, сделался каким-то повесой.

Как раз когда мы проходим переднюю, из кабинета Отца появляется Елена.

— Мисс Кейт, позвольте предложить вам плащ. Желаете, чтобы мисс Маура сопроводила вас?

— Нет, благодарю. — Можно подумать, мы миллион раз не гуляли вдвоем с Полом, не бегали по саду, не гонялись друг за другом по кукурузным полям, не играли в прятки на черничнике.

Елена продолжала смотреть на нас, и я внезапно осознала дистанцию между моим телом и телом Пола — вернее, отсутствие таковой.

— Боюсь, я вынуждена настаивать на том, что вам понадобится компаньонка. Если пожелаете, я могу отправиться с вами.

Ох, ради всего святого! Я абсолютно уверена, что Пол не попытается изнасиловать меня где-нибудь в саду.

— И не забудьте перчатки, — добавляет Елена.

Я краснею, вспоминая тепло губ Пола на тонкой коже моего запястья. Возможно, Елена все-таки права. Ведь по тому, как Пол на меня смотрит, ясно, что он тоже помнит этот поцелуй и не прочь продолжить, если, конечно, я позволю ему это. Ни один мужчина еще не смотрел на меня так. Этот взгляд пьянит без вина.

Тем не менее я совершенно не хочу, чтоб Елена говорила мне, что делать; еще меньше я жажду, чтобы она таскалась за нами и слушала наши разговоры. Меня это нервирует.

— А где Лили? Лили! — кричу я.

Наша горничная появляется из кухни, вытирая руки о передник.

— Мисс Кейт? Я просто помогаю миссис О'Хара готовить обед…

Я перебиваю ее на полуслове:

— Это все неважно. Возьмите плащ, нам с мистером МакЛеодом нужна провожатая для прогулки.

У Лили огромные кроткие карие глаза, как у коровы.

— Да, мисс.

Я должным образом одеваюсь, и мы с Полом отправляемся гулять по саду, а Лили следует за нами на почтительном расстоянии. Над нашими головами перекликаются гуси; построившаяся клином стая словно нарисована на небе темными чернилами.

— Я прошу прощения за это безобразие. Мои сестры…

— …прелестны, как всегда, — договаривает за меня Пол. — Нет нужды извиняться.

— Они просто невоспитанные животные! — После того, что мои сестрички устроили сегодня в присутствии Елены и Пола, я склонна согласиться, что нам действительно нужна гувернантка.

— Они очень шустрые, — говорит Пол. — Наверное, здорово иметь сестер. Ты счастливица. Единственному ребенку живется очень одиноко.

Я не помню, как мне жилось без Мауры; кажется, она всегда ковыляла за мной следом, дергала меня за волосы и тащила в рот мои игрушки.

— Неужели?

— Временами. Взять хотя бы отцовские долги. Если бы у меня был брат, он разделил бы со мной это бремя, и мне было бы кому поплакаться в жилетку.

— Можешь плакаться мне, — предложила я. — Мы ведь росли вместе, как брат и сестра, разве нет?

Пол неодобрительно кривит губы:

— Ах вот как ты меня воспринимаешь? Как брата?

Я не знаю, что ответить. Когда он уехал, я была еще совсем ребенком. Я не против того, чтобы выйти за него замуж, но это не романтические грезы, а вероятное решение проблемы моего будущего. Я сохранила теплые воспоминания о мальчишке, который гнался за мной по саду, но сейчас передо мной стоит бородатый и усатый незнакомец. Мы не можем так просто вернуться к былому.

— Могу тебя заверить, Кейт, я думаю о тебе не как о сестричке. — Пол останавливается и оглаживает бороду. Переступает с ноги на ногу. Когда он в конце концов поднимает на меня взгляд, на его щеках появляется легкий румянец. — В глубине души ты всегда это знала, и я не буду тебя торопить. До декабря у нас будет предостаточно времени, чтобы снова привыкнуть друг к другу.

До декабря? Именно в декабре я должна объявить о своей помолвке. Так он имеет в виду…

Я замираю на месте и стою, пока до нас не добредает Лили; опомнившись, я бросаю на нее такой свирепый взгляд, что она шарахается назад, бормоча извинения.

— Прошу прощения. Я, наверно, поспешил? — Пол улыбается мне покаянной улыбкой. — Это не… я вовсе не планировал этого. Просто ты сказала, что мы как брат с сестрой, и я не мог…

— Так ты что-то планировал? — ехидно улыбаюсь я, касаясь верхушек Осенней Радости. Ее ржаво-красные головки, похожие на брокколи, ярко выделяются на фоне золотарника.

— Ну да, по глупости. Я строил планы еще в поезде.

— В поезде? — Я изумленно смотрю на него. — Еще до того, как снова меня увидел? А вдруг я оказалась бы уродиной? Вдруг у меня были бы прыщи и двойной подбородок?

— Ты все равно была бы моей Кейт. А кроме того, ты хорошенькая. Ты знаешь, ты стала очень похожа на свою Маму.

На свете не существует более приятного мне комплимента, и подозреваю, что Пол это знает. Я не так похожа на Маму, как Маура: мои волосы лишь отливают рыжиной, и у меня отцовские глаза. Правда, у меня ее тонкое обоняние, и порой я вижу в зеркале ее разворот плеч.

— Спасибо. Это, конечно, много значит. Но что, если я бы превратилась в одну из этих пресных барышень, которые не говорят ничего, кроме «Да, сэр!» и «Какой вы умный, сэр!»? Которые смеются над каждой, даже самой несмешной, шуткой?

Неожиданно Пол начинает хохотать. Он хохочет так долго и так громко, что Лили начинает поглядывать на нас с тревогой. Я толкаю его локтем в бок:

— Тише!

— Ну мои шутки, конечно, неплохи, но до твоих им далеко. Из тебя никогда бы не вышла такая барышня. — Пол берет меня за руку и снова ведет по саду.

На этот раз на меня не действуют пьянящие ароматы роз, и мне все равно, что среди цветков голубого аконита появился бурьян.

Я могу думать лишь об одном: сейчас решается моя судьба, и я к этому не готова. Потому что все происходит гораздо раньше, чем я думала. Я до сих пор не знаю, чего ожидала от меня Мама.

— Не смотри на меня с таким ужасом. Я же не жду ответа прямо сейчас. Я ведь даже еще не задал вопроса, — улыбается Пол.

— Ты с ума сошел. — Но тем не менее я чувствую облегчение.

— Ты даже забавнее, чем мне помнилось.

Неужели? Я-то совсем не нахожу себя забавной. Возможно, он считает, что я изменилась, потому что выросла, превратилась из девчонки в юную леди.

— Жизнь с тобой никогда не будет скучной, и это меня очень устраивает. Подумай об этом, Кейт. Я больше ни о чем не прошу. Можешь это сделать?

— Полагаю, да. Только… вчера ты даже не сказал, надолго ли ты в Чатэме. Ты собираешься в ближайшее время поехать в Нью-Лондон?

Пол останавливается напротив маленького садового фонтана — купидона, из лука которого бьет струя воды.

— Я же только что вернулся. Ты что, хочешь поскорее меня сплавить? Может быть, есть кто-то еще? Другой поклонник?

— Нет, — не успев подумать, выпаливаю я.

Кажется, девушке следует быть загадочной? Возможно, надо было сделать вид, что где-то поблизости бродит с полдюжины претендентов на мою руку и сердце. Правда, он довольно скоро узнает, что это ложь.

— Ах, — Пол склоняется ко мне, и его теплое дыхание щекочет мне щеку. Он хрипло шепчет: — Ты будешь скучать по мне, если я опять уеду? Правда же?

Я немного отступаю, памятуя о том, что за нами наблюдает Лили.

— Я спросила, вернулся ли ты насовсем, и ты сказал, что там будет видно. Что ты имел в виду? — Я говорю это резче, чем хотела.

— Я имел в виду, что приехал повидаться с тобой. В Нью-Лондоне много девушек, Кейт, и вначале я дичился их. А потом стал навещать некоторых, и даже воображал, что влюблен. Но никто из них не был тобой, поэтому, когда учеба закончилась, я решил вернуться домой. Что будет дальше, зависит от тебя. Я знаю, что ты на меня сердилась. Но ты скучала по мне? Хоть немножко?

Меня не может не смешить то, как он надувает губы, изображая недовольство.

— Конечно же, я по тебе скучала. Но… — Я смущенно перевожу взгляд на носки своих туфель. — А где ты собираешься жить? Тут или в Нью-Лондоне?

— Ах, вот в чем дело, — Пол опять становится серьезным. — Что ж, боюсь, в Чатэме архитектору делать нечего. Джонс предложил мне место своего помощника. Я скопил немного денег и, когда женюсь, смогу снять дом в приличном месте. Я не могу представить себе, чтобы моя Кейт прозябала в маленькой квартирке без сада.

Моя Кейт. Эти слова и ласкают слух, и звучат ужасно собственнически. Сколько времени ему пришлось откладывать, чтобы собрать сумму, достаточную, чтобы снять для нас дом? И как давно он решил просить меня выйти за него замуж? У меня вдруг перехватывает дыхание, как в тот раз, когда я упала с ограды свинарника. Пол видит мое лицо.

— Я думаю, тебе понравился бы большой город; к нему просто надо привыкнуть, — с надеждой говорит он.

Я смотрю на игольчатые желтые георгины, со всех сторон обступившие фонтан. Я никогда не хотела жить в большом городе; впрочем, если бы дело было только во мне, я, наверно, могла бы к нему привыкнуть.

— Мои сестры. Я не могу их оставить.

Пол озадаченно вскидывает голову:

— Они могли бы нас навещать. В любое время, пожалуйста.

Он не понимает. Да и как ему понять?

— Теперь, без Мамы, все совсем не так просто.

Я не могу больше стоять на месте и куда-то иду; иду так быстро, что мои юбки не поспевают за мной и волочатся сзади. Если я не могу выйти за Пола, что мне тогда делать? Меня охватывает страх. Возможно, Мама и предполагала, что я выйду замуж и уеду. Может быть, мое обещание не относится к тому времени, когда Маура и Тэсс подрастут. Маура все время говорит, что они не нуждаются в моей опеке.

Очень надеюсь, что я могу в это верить. Вот только мне сразу вспоминается предостережение З. Р. Вы — все втроем — в большой опасности. Но почему? Неужели кто-то еще знает о нашей ведьминской сущности?

Пол спешит следом за мной.

— Я знаю, это неожиданно, ведь меня так долго не было. Просто подумай об этом. Пожалуйста.

Я киваю, смаргивая слезы. Это смехотворно. Теперь он будет думать, что я — нежный цветок и трепетная лань.

Мы мчимся по саду на стук молотков. Лили отстает от нас, чтобы собрать букет для обеденного стола. На склоне холма Финн Беластра стоит на коленях возле скелета беседки и приколачивает на место половицу. С молотком вместо книги, без пиджака, он выглядит странно и непривычно.

— Это Финн Беластра, — спрашивает Пол, — сын книготорговца?

— Ну да. Он наш новый садовник. — Я повышаю голос: — Мистер Беластра, беседка получается просто замечательной!

— Рада, что я не возле твоих обожаемых цветов, ведь так? — Между его передними зубами небольшая щель; от этого улыбка кажется несколько наглой. И уж конечно, в ней не убавляется очарования. Он тянется к стопке бумаг и машет ими передо мной. — Тут все дело в том, чтобы точно следовать инструкции!

— Беластра! — окликает Пол, и улыбка Финна исчезает. — Рад тебя видеть. Я слышал, ты теперь садовничаешь? Или намереваешься отбирать мой хлеб?

— Мистер МакЛеод теперь архитектор, — спешу объяснить я и вздрагиваю от нотки гордости в моем голосе.

Будто мы уже помолвлены, и все достижения Пола автоматически озаряют меня отраженным светом.

Финн поднимается на ноги, чтобы пожать Полу руку.

— Добро пожаловать домой, МакЛеод. Уверен, учеба пришлась тебе по душе?

Пол пожимает плечами:

— Более или менее. Я проводил в библиотеках гораздо меньше времени, чем хотелось бы моей матушке и профессорам, но мне и этого хватило. Ты-то совсем другой. Кейт, я никогда не рассказывал тебе, что Беластра всегда правильно показывал любое место на глобусе? Вечно опережал всех остальных. Даже Братья никогда не могли его опередить. И так дело обстояло не только с географией. Этот парень просто гений!

— Ты меня перехвалил, — отмахивается Финн.

Пол мотает головой.

— Ты был лучшим в классе по всем предметам. Мы все тебе завидовали.

— Особенно забавно то, как вы это демонстрировали, — бормочет Финн, снова возвращаясь к своим чертежам.

До меня внезапно доходит, что, несмотря на показное оживление, молодым людям нет друг до друга никакого дела.

Пол хмыкает.

— Из бедного Беластры регулярно выколачивали пыль. Школьники — очень жестокие создания. Братья редко вмешивались, но вот твой отец… Боже, я никогда не видел его таким злющим! Он тогда преподавал латынь и однажды увидел, как мы пинаем по школьному двору книжки Беластры. Лекция, которую он прочел по этому поводу, заставила бы разрыдаться даже камни.

— Отец, если захочет, может быть очень красноречивым.

Конечно, все дело в книгах. Я думаю, он не был бы и вполовину столь красноречив, если бы мальчишки пинали самого Финна.

Пол надавливает на каркас беседки, как бы проверяя его на прочность.

— Я удивлен, что ты не в университете, Беластра. Тебе там самое место. Я-то, по большей части, просто шатался по городу.

Финн улыбается нам поверх чертежей:

— Кто-то сказал бы, что это ты не понял самой сути университета.

Я вздрагиваю, вспомнив слова Отца о том, что из Финна вышел бы прекрасный ученый.

— Ну я в любом случае рад, что вернулся, — Пол устремляет на меня недвусмысленно теплый взгляд. — Давай прогуляемся к пруду, Кейт, ты не против?

Деревья вокруг пруда склонили к воде свои по-осеннему золотые ветви, словно принося их в жертву небу. Пол подбирает на берегу гальку и запускает ее скакать по зеркальной поверхности пруда. Я, как в детстве, считаю каждый «блинчик»: два, четыре, шесть, восемь подскоков… а потом камешек тонет.

Я пытаюсь сосредоточиться на той красоте, что нас окружает. На гусиных стаях, прокладывающих путь на юг. На воспоминаниях Пола. Но мой взгляд помимо воли устремляется к семейному кладбищу на противоположной стороне пруда. Дальше всего от берега плоские, изъязвленные непогодой надгробия моего прадеда и двух его маленьких дочерей, которых унесла лихорадка. Прабабушка похоронена рядом со своим супругом. Чуть ближе — могилы дядюшки, бизнес которого унаследовал Отец, другого дядюшки, тетки и умершего в младенчестве кузена. Еще ближе — склеп, где упокоились родители Отца: дедушка умер еще до моего рождения, а бабушка — в моем раннем детстве. Я была так мала, что моя память сохранила лишь мягкую пряжу да запах апельсинов, которые она любила. Возле их склепа могила, в которой лежит моя Мама. Любимой жене и преданной матери. И строки стихов. Рядом с Маминой могилой пять маленьких надгробий. Трое моих братиков умерли, прежде чем успели сделать первый вдох, один прожил два месяца. Два чудесных месяца, когда Мама ходила по дому и пела. В пятой могиле Даниэль. Та, что, по словам повитухи, не могла не подорвать Мамино здоровье. Та, что в конце концов убила ее.

Всего лишь еще одна девочка.

Я не задаюсь вопросом, почему ей было мало нас, — Мама хотела подарить отцу наследника. Сын стал бы гарантией того, что дом и бизнес останутся в семье, а не перейдут со временем нашему кузену Алексу. Брат обеспечил бы нам щедрое приданое, которое помогло бы удачному замужеству. Только вот все это все равно не заменило бы материнской ласки.

— Кейт? С тобой все нормально? — сверху вниз смотрит на меня Пол.

Я выдавливаю улыбку:

— О, я просто задумалась.

Пол ухмыляется, немедленно сделав вывод, что я размышляла о предложении, которое он мне сделал.

— Ну хорошо. Мне пора, ты же знаешь, как негодует матушка, когда надолго лишается моего общества, — шутит он, взглянув на карманные часы.

Когда-то это были часы его отца; Пол получил их перед отъездом в университет. Я помню, как он был тогда горд, как норовил продемонстрировать их каждому встречному и поперечному. Мама тогда сказала ему, что такие часы подобает иметь каждому джентльмену.

— Вот, кстати, лишний повод перебраться в Нью-Лондон. Если мы останемся тут, матушка будет настаивать, чтобы мы жили с ней. Она, конечно, хочет как лучше, но постоянно суетится из-за пустяков, и это сведет тебя с ума. А еще у нее в доме жарко, как в аду.

Я смеюсь, но лишь потому, что Пол этого ждет. Меня абсолютно не прельщает роль снохи Агнес МакЛеод — она наверняка станет всюду совать свой нос и сопровождать каждое мое движение неодобрительным вздохом. Но, не будь Пол столь решительно настроен на переезд в Нью-Лондон, я бы пошла даже на это — ведь тогда я жила бы по соседству с отчим домом. Увы, кажется, это невозможно. Если дневник Мамы не освободит меня от моего обещания, я буду вынуждена отказать Полу, и он даже не поймет, почему я так поступаю. И тогда все рухнет, а мне придется искать другого жениха, и быстро, пока этим не занялись Братья.

Значит — нет. В голову лезут все новые и новые мысли, и я еле успеваю их прогонять. Я не хочу его ни к чему принуждать, достаточно и того, что я вынуждена скрывать от него свою тайну. И я не хочу замужества, основой которого станет предательство.

Мое отражение в зеркальной глади пруда хмурится: я всеми фибрами своей души жажду не быть ведьмой.

 

5

Я собираюсь прошмыгнуть наверх, но тут из гостиной, как черт из табакерки, выскакивает подозрительно оживленная Елена. Караулила она меня там, что ли? Надеюсь, она не ждет, что я стану секретничать с ней о визите Пола.

— Вы уделите мне минутку, мисс Кейт?

— Я… да, конечно.

Она ведет меня обратно в гостиную и делает приглашающий жест в направлении дивана. Будто это ее дом, а не мой. Сама она устраивается в том самом синем кресле с высокой парчовой спинкой, которое так недавно покинул Пол. Только Пол сидел расслабленно, вытянув вперед свои длинные ноги, а Елена изящно пристраивается на краешек. Ее спина выпрямлена, словно она проглотила шомпол, а нежно-розовый подол юбки аккуратно лежит вокруг ног.

— Вы не похожи на любительницу иносказаний, поэтому я буду говорить прямо, — начинает она, складывая руки на коленях. — Вы старшая. На вас смотрят ваши сестры.

Я раскрываю рот, чтобы ответить, но она жестом отметает все мои возражения.

— Смотрят, признаете вы это или нет. Чтобы я могла успешно выполнять свои обязанности, мы с вами должны поладить. Я понимаю, что вам не слишком приятно постоянно видеть у себя в доме постороннего человека. Но совершенно очевидно, что ваш Отец обеспокоен тем, что его дочери растут без женского влияния. Полагаю, гувернантка все же лучше, чем мачеха?

Боже, кажется, сегодня все сговорились удивлять меня.

— Я не намереваюсь командовать вами или заменять вам маменьку, мне ведь всего восемнадцать, — доверительно сообщила она. — Было бы нонсенсом, если бы я претендовала на какую-то особую мудрость. Но если мы придем к взаимопониманию, это пойдет нам обеим на пользу.

Мне становится любопытно, и я подаюсь вперед:

— Каким же образом?

— Вы замкнулись после смерти вашей маменьки. Маура испытывает недостаток общения. Я могу стать ей другом. Я могу быть искренней, не так ли? Моя работа заключается не столько в том, чтобы заниматься с вами французским — даже Тэсс уже вполне свободно им владеет, — сколько в том, чтобы научить вас беседовать со всякими скучными личностями. В этом никто из вас не преуспел. Не важно, что побуждает вас избегать общества, — она смотрит на меня так пристально, что мне становится неуютно, — важно, что это уже привлекает ненужное внимание. Миссис Корбетт сказала, что у вас репутация «синих чулков». Братство весьма недвусмысленно высказывается насчет роли женщины. Нас должно быть не видно и не слышно. Мужчинам нужны кроткие и покладистые жены, а не умные и самоуверенные. Вы должны научиться быть более приятной в общении, Кейт. Для вашей же собственной безопасности. И я могу вам в этом помочь.

Я сощуриваюсь.

— Вы имеете в виду, стать миленькой маленькой куколкой?

— Стать женщиной, которая умеет вовремя закрыть рот. — Голос Елены делается резким, как хлыст, и я вздрагиваю. — Вам не приходило в голову, что далеко не все женщины, которые играют по этим правилам, — безмозглые дуры? Быть может, они просто достаточно умны, чтобы не выделяться?

Она что, намекает, что я виновата в нашей сомнительной репутации? По ее мнению, такое положение вещей сложилось от того, что я недостаточно умна? А я ведь стараюсь уберечь сестер от Харвуда, от Братства и его шпионов. И, что бы там ни говорили старые коровы в городе, я считаю, что мне это удается.

— Именно это вы сделали с Региной Корбетт? Научили ее не выделяться? — усмехаюсь я.

Но Елена не попадается на удочку.

— У Регины недостаточно мозгов, чтобы выделиться. Ее мать щедро заплатила мне за то, чтобы она удачно вышла замуж. Другой задачи передо мной не стояло. Вы и ваши сестры — совсем другой случай. Вы вполне можете преуспеть.

— В чем преуспеть? Что вы имеете в виду? — Мне становится еще любопытнее. Ее откровенная оценка Регины практически совпадает с моей.

— Вы тоже можете сделать удачные партии, если пожелаете. — Мне очевиден подтекст ее слов. Она имеет в виду, как и Регина. Как и любая другая пустоголовая дурища. — Вроде бы у вас есть кавалер? Или вас привлекает стезя Сестричества? И вы, и ваши сестры — очень образованные барышни, не правда ли?

— Тэсс и Маура — да.

Я вспыхиваю, вспоминая, как мучился со мной Отец. Я вечно забывала имена античных богов и богинь, путалась в склонениях и спряжениях, безбожно коверкала иностранные слова. Правда, я быстро считаю в уме, быстрее, чем Отец, но что в этом проку? Это помогает вести домашнюю бухгалтерию, не более того. Женщинам все равно не разрешено иметь собственные деньги.

— Ясно. — Елена поджимает губы, и я чувствую себя несчастной от того, что разочаровала ее. — Сестры помогут вам продолжить образование. В Нью-Лондоне просто волшебные библиотеки. И сады. В Сестричестве ценят образованных женщин.

— У нас не слишком-то благочестивая семья, — замечаю я.

Она поднимает одно скрытое пышным рукавом плечо.

— Можно пойти другим путем. Я осиротела, и Сестры взяли на себя заботу обо мне, дали мне дом и образование. Я уверена, что могла бы добиться для вас или для Мауры приглашения на собеседование, если, конечно, вы в этом заинтересованы. Или даже для Тэсс: в монастырских школах учат девочек с десяти лет.

То, что Елена рассказывает о Сестричестве, кажется мне невозможным. Выходит, мы втроем могли бы не разлучаться и дальше? Но ведь тогда нам, наверно, придется принять постриг, поклясться в верности учению Братства и дни напролет изучать писания да твердить молитвы в обществе множества набожных девиц. Девиц, которые, конечно, не преминут осудить нас, если узнают, кто мы такие на самом деле.

— Вы провели тут всего несколько часов. Я думаю, несколько преждевременно принимать решения насчет нашего будущего.

— Не могу с вами согласиться. Для девушки вашего возраста жизненно важно рассмотреть все возможные варианты ее дальнейшей судьбы. Господь знает, что их совсем немного.

Елена закатывает глаза; невооруженным глазом видно, как она раздражена. Интересно, как ее характер совмещается с Сестричеством? Разве Сестра не должна служить образцом идеальной благочестивой женщины? Но Елена не похожа на кроткую и покладистую:

— Я уверена, что вам будет хорошо в Нью-Лондоне.

— Мы едва знакомы, — ощетиниваюсь я. — Откуда вам знать, где мне будет хорошо?

— Ну здесь вы не слишком счастливы, — прямо говорит она, вынуждая меня поморщиться.

Она права, но дело тут не в Чатэме. Я люблю наш дом, и мой сад, и близлежащие фермы. Меня тревожат Братья и то, что день, когда я должна буду объявить о своей помолвке, неумолимо надвигается.

— Подумайте об этом, Кейт. Не делайте выводов, не зная всех фактов. Допустите, что у других людей тоже могут быть здравые идеи.

Я открываю рот, чтобы возразить, чтобы попенять ей за дерзость, но она улыбается и выходит из комнаты.

Я не так много знаю о Сестрах. Ребенком Мама училась в монастырской школе, но рассказывала об этом редко. В шестнадцать лет она окончила школу, встретила Отца и через месяц вышла за него замуж. Они так быстро поженились! Раньше я всегда считала, что это очень романтично, но сейчас, зная, как мало Мама доверяла Отцу в по-настоящему важных вещах, я думаю, что ей просто хотелось побыстрее оставить монастырь.

Я направляюсь в свою спальню, чтобы наконец взяться за Мамин дневник, но тут на лестнице передо мной возникает Маура, хватает меня за руку и тащит в свою комнату.

— Ну что? — раздраженно спрашиваю я.

— И что ты думаешь? — громким шепотом спрашивает она, прикрывая дверь.

Я плюхаюсь на небрежно накрытую покрывалом кровать. Скоро должна прийти Лили; Маура никогда не застилает нормально свою постель.

— О чем?

Она устраивается на подоконнике.

— О Елене, дурочка.

— Ну, — по возбужденному голосу сестры я понимаю, что гувернантка пришлась ей по нраву, — пока рано говорить. Я бы пока что не стала доверять ей никаких секретов.

— Значит, нельзя было давать ей читать мой дневник? — Маура тревожно распахивает глаза.

У меня подкашиваются ноги. Я понимаю, что это шутка, только когда сестра хихикает.

— Ты же не ведешь дневник, — вздыхаю я.

— Не веду, — соглашается она. — Господи, ты нервная, как дикая кошка. Сядь уже.

Я сажусь и начинаю крутить в руках одну из ее подушек. На ней неровными розовыми буквами в окружении цветов и сердечек вышито слово «Семья». У меня есть такая же голубая.

— Не люблю, когда в доме посторонние.

— По тебе заметно. Она вроде бы неплохая, правда же? Совсем не такая, как мне представлялось. Нет, я помнила, что она хорошенькая, но ее платья! Я помогала ей распаковывать вещи, и они все не хуже того, в котором она приехала. Все из парчи высшего качества, а нижние юбки из тафты и шелка. У нее даже есть, — Маура понизила голос, — шелковое белье. И прекрасные лайковые перчатки для церкви, и замечательные зеленые бархатные комнатные туфли, а на них вышиты маленькие розовые бутончики. Я сказала ей, что у нас нет никакой новой одежды, и она пообещала поговорить об этом с Отцом, так что, может быть, у нас скоро будет что-то новенькое, когда мы пойдем на чай к миссис Ишида. Особенно если Отец согласится немного переплатить за срочность.

— Не надо нам ничего, — возражаю я.

— Еще как надо. Тебе, конечно, все равно, в чем бродить по саду… погоди-ка! Как прошла твоя прогулка с Полом? Он ведь флиртовал с тобой, да? Интересно, где он этому научился?

Я думаю о том, что рассказал Пол о своей жизни в Нью-Лондоне, и мне совсем не нравится мысль о том, что он заигрывал там с девушками, провожая их домой после богослужения. Совсем не нравится. Но он ведь вернулся ко мне, не так ли? Я вспоминаю, как звучал его голос у самого моего уха, как его дыхание щекотало мне шею, и крепко прижимаю подушку к груди. Интересно, а каким бывает настоящий приличный поцелуй? Или неприличный, если на то пошло.

Я усмехаюсь.

— Приятно было увидеть Пола. Я по нему скучала.

— Он заставил тебя улыбаться, — замечает Маура. — Ты должна тоже пококетничать с ним. Он делал тебе какие-нибудь намеки? Ну ты понимаешь? О женитьбе.

— Он сказал, что до декабря у нас будет предостаточно времени, чтобы опять познакомиться поближе.

— Кейт! — орет Маура, набрасывается на меня, как обрадованный щенок, и толкает в бок. — Почему ты не сказала сразу?

— Потому что он пока не сделал официального предложения. Он даже еще не говорил с Отцом. И потому что я не могу… ну… я не знаю, соглашусь ли за него выйти.

Сестра, приблизившись почти вплотную, смотрит на меня; в широко распахнутых сапфировых глазищах недоумение. На ее подбородке оставшийся после ветрянки крохотный шрам.

— Почему нет?

— Потому что он собирается вернуться в Нью-Лондон. Джентльмен, у которого он учился, предложил ему место в своей фирме.

Маура садится и отбрасывает волосы с лица.

— Счастливица. Я бы отдала правую руку за то, чтобы жить в Нью-Лондоне. Ты же не откажешь ему только из-за этого, Кейт?! Я знаю, тебе не хочется жить в маленькой квартирке без сада, но ведь в городе есть парки! А со временем вы скопите денег, чтобы купить дом, и…

— Он говорит, мы сможем снять домик. Дело не в этом. — Я смотрю на аккуратные стежки, которые Мамина рука когда-то оставила на покрывале. — Я не могу просто взять и оставить вас с Тэсс.

Маура опять толкает меня.

— Еще как можешь. Мы будем приезжать в гости, дурочка.

— Но это ведь так далеко. Это не то же самое, что переехать в городок по соседству. Туда ехать два дня. Я не прощу себе, если с вами что-нибудь случится.

Некоторое время мы молчим, а потом Маура толкает меня обеими руками. Я скатываюсь с кровати и кое-как встаю на ноги.

— Не смей! — шипит она. — Не смей использовать нас как предлог не выйти за него, Кейт. Мы прекрасно сами о себе позаботимся.

Я в тоске обхватываю себя руками. Может, Маура права? Мне кажется, я знаю ответ.

— Может, мы немного нуждались в опеке после смерти Мамы…

Немного? Я каменею, вспоминая ночи, когда мы, как котята, спали втроем на одной постели. Маура тогда бледнела, худела и почти не выходила из своей комнаты, и я уговорила миссис О'Хара готовить только ее любимые блюда. А когда она все съедала, я в качестве награды вела ее в садик, колдовать. А когда Тэсс заболела скарлатиной, я осталась с ней. Во время ее выздоровления я читала ей вслух до тех пор, пока мое собственное горло не начинало саднить. Я старалась восполнить сестрам отсутствие Мамы. Я знаю, что не могу этого сделать — никто бы не смог, — но я старалась изо всех сил.

— Мне нет дела до того, что ты обещала Маме, — продолжает Маура, свирепо нахмурившись. — Ты за нас не отвечаешь, ясно тебе? Если ты хочешь выйти за Пола, лучше соглашайся, когда он сделает тебе предложение. Потому что нет гарантий, что он сделает его во второй раз.

Обед проходит как-то странно. За столом сидит миссис Корбетт и распространяется об удачном Регинином замужестве. Она в абсолютном восторге от того, какое теперь у Регины замечательное поместье, и как премило она обставила комнаты. При этом она с явным отвращением окидывает взглядом нашу столовую. Красные камковые обои на стенах не обновлялись с тех пор, как Отец был мальчишкой, а напольные ковры с цветочным орнаментом порядком поистрепались. Обеденный стол красного дерева и стулья с гнутыми спинками, украшенные завитками и драконами, безнадежно устарели: они выполнены в старинном восточном стиле, а сейчас в моде арабский. Во все дома в городе давным-давно проведено газовое освещение, а мы живем при свечах; на этом настаивает Отец.

Я слышу гул общего разговора, но едва ли разбираю слова; в какой-то момент я осознаю, что вместо этого смотрю на Елену. Хотела бы я уметь читать людей так же, как это делает Тэсс. Сестренка очень наблюдательна, прекрасно улавливает побуждения и страсти, что написаны на человеческих лицах и угадываются за словами и паузами. А я, глядя на Елену, отметила лишь ее безупречные манеры да то, как беспардонно она льстит миссис Корбетт.

Суп соленый, но в меру; отварная треска немного суховата, но неплоха. А вот когда Лили выносит главное блюдо, я вздрагиваю: это серое, передержанное жаркое. Я никогда не могу заставить себя отчитать миссис О'Хара, но потчевать гостей жестким, словно подошва ботинок, мясом как-то огорчительно. Однако, хочу я того или нет, мне приходится положить в рот кусочек, и выясняется, что я ошиблась. Тогда я зачерпываю луковой подливы; она отлично приправлена специями и замечательно выдержана. После полной вилки картофельного пюре, которое так и тает у меня во рту, желание пробовать что-либо еще пропадает. Стручковая фасоль и печеная тыква, которая обычно просто ужасна, — я уверена, что сегодня все это очень вкусно.

Я в ужасе смотрю на бледно-голубой бабушкин фарфор. Тэсс же обещала! Исправлять вкус отцовского обеда тоже небезопасно, но я сильно сомневаюсь, что он способен заметить несоответствие вида и вкуса блюд. Но так рисковать при гостях…

Я гневно смотрю на младшую сестренку, но она качает головой, широко раскрыв глаза. Мы обе смотрим на Мауру, но та, кажется, всецело поглощена разговором миссис Корбетт и Елены и старательно избегает наших взглядов. Я сосредотачиваюсь на своей порции еды, и мне наконец удается смахнуть с нее колдовской глянец. Чтобы прожевать следующий кусок мяса, требуется масса усилий, и я позволяю колдовскому налету вернуться: никто в здравом уме не выберет натуральный вкус этого блюда.

Я снова окидываю взглядом обеденный стол. Отец ест свое пюре, миссис Корбетт вытирает салфеткой жирные губы. Даже Елена изящно вкушает печеную тыкву. Невероятно, но никто ничего не заметил. На этот раз обошлось.

Сразу после компота и яблочного пирога я извиняюсь и, сославшись на головную боль, удаляюсь. Маура, которая знает все о моих мигренях, предлагает мне свое общество; я отказываюсь. Я надеюсь в уединении почитать Мамин дневник. Надежда заставляет мое сердце бешено колотиться в груди. Кем бы ни была таинственная дама, автор письма, ей незачем было отправлять меня на поиски бесполезного дневника. А значит, в нем есть какая-то дельная информация. У меня так много ответственности за сестер и так мало знаний! Когда-то я сердилась за это на Маму, но теперь надеюсь, что в дневнике будут все нужные сведения. Наверное, Мама хотела, чтобы я его нашла. Так глупо, что я не догадалась поискать его раньше! Возможно, я уберегла бы себя от многих огорчений.

Не дожидаясь заморозков, миссис О'Хара протопила мою комнату. Я сбрасываю домашние туфли и беру в изножье кровати стеганое одеяло. Мама сшила это одеяло специально для меня, украсив его вышивкой — цветами голубого лилейника. В детстве это были мои любимые цветы. С дневником в руке я бросилась на выцветший фиолетовый диванчик. Когда Мама умерла, я взяла из ее маленькой гостиной несколько принадлежавших ей вещей: этот самый диван, ковер с узором из роз, который теперь лежит возле моей кровати, и маленькую акварель, которую Мама написала в нашем саду. Я порой зарываюсь в диванчик лицом, и тогда мне кажется, что я улавливаю Мамин запах — аромат ее розовой воды.

В стекло стучит сентябрьский ветер, и пламя свечи на моем столе пляшет, отбрасывая на стены жутковатые тени. Если бы я верила в призраков, я бы сказала, что сегодняшний вечер идеально подходит для встречи с привидением. А если дух Мамы явится мне, чтобы ответить на мои вопросы, я с огромной радостью поприветствую его.

Ты должна вместо меня присмотреть за своими сестрами. Позаботься об их безопасности. Мне так много хочется сказать тебе, но у меня уже нет на это времени…

Когда я в последний раз видела Маму, она стонала. Она была бледна, словно призрак, и боролась за каждый вдох. Ее сапфировые глаза, так похожие на глаза Мауры, потускнели, как будто часть ее души уже перенеслась в другой, лучший мир.

Конечно, я обещала. Как еще я могла поступить? Но для тринадцатилетней девочки это была нелегкая ноша.

В надежде на советы я открываю дневник. Мама начала его, когда мне шел двенадцатый год. Она впервые по-настоящему упоминает обо мне после того, как пробудилась моя магия:

Я беспокоюсь за Кейт. Быть женщиной — тяжелая участь, еще тяжелее быть такой женщиной, как мы, а она самоуверенная, искренняя девочка. Такое сочетание может оказаться опасным, если она не научится прятать свою истинную сущность. Когда она немного подрастет, я научу ее всему, что знаю сама, чтобы она избежала участи своей крестной матери. Пока мое положение еще незаметно, нужно при первой же возможности выбраться в город и повидаться с Марианной. Может быть, у нее есть новости о Заре.

Я на миг отрываюсь от дневника. Я чувствую биение пульса даже в кончиках пальцев; во мне рождаются все новые и новые вопросы. Зара? Значит, З. Р. — моя крестная? Она тоже была ведьмой? Что с ней случилось? Я не помню ее, не помню даже, чтобы Мама о ней упоминала. А вот другая запись, более поздняя:

Я была у Марианны. Мы вместе читали реестр судебных решений. Ни мои знания об истории магии, ни эрудиция Марианны не помогают понять принцип, по которому Братья выносят приговоры. Некоторые девушки осуждены за колдовство и приговорены к Харвуду на основании ничтожных улик, а некоторые были оправданы и после этого как в воду канули. Боюсь, их просто убили — покинув Чатэм, они не оставили никаких следов. И такие дела творятся по всей стране. Я не думаю, что когда-нибудь снова увижу Зару. И что с ее исследованием пророчества? Оно жизненно важно для нашего будущего. Для будущего каждой ведьмы Новой Англии.

Я по диагонали просматриваю радостные рассуждения о беременности, полные надежды на то, что в этот раз родится здоровый мальчик, и обращаюсь к записи, сделанной три недели спустя:

Сегодня я в последний раз была в городе. Конечно, мне уже не стоило бы трястись по дорогам, но я не могла доверить Зарины записи ни Джону, ни даже Брендану (Отцу!). Вернула их Марианне. Я беспокоюсь о дочерях. Чтобы избежать опасности, им придется постоянно идти на компромисс с собой. Что, если Эмили Каррутерс права, и мне не пережить родов? Кто тогда станет их учить? Кейт уже способна к ментальной магии, это редкий и опасный дар; кроме нас с Зарой, никто не может научить Кейт управляться с этой способностью. Я стараюсь внушить ей, что вторгаться в чужие умы очень, очень дурно. Кейт следует опасаться и Братьев, и тех, кто может захотеть использовать ее дар как оружие.

Я закусываю губу. Итак, моя крестная — ведьма, причем ведьма, обладающая ментальной магией. Я помню, в каком ужасе была Мама, когда обнаружила, что я могу вторгаться в чужие умы. Она заставила меня поклясться на семейной Библии, а потом и жизнями моих сестер, что я никогда не стану этого делать, кроме как для защиты. И что я никому не расскажу об этой своей способности. Мама утверждала, что ментальная магия делает женщин безрассудными и такими же фанатичными, как Братья. И что именно ментальная магия виновата в падении ведьм.

Два месяца спустя Мама писала:

Сегодня ночью пробудились магические силы Мауры. А она не так осторожна, как Кейт. Я предупредила ее, что она должна таиться от всех, даже от Отца и миссис О'Хара, и может довериться только Кейт. Я надеюсь, она меня послушается, но у меня совсем нет сил на то, чтобы быть с ней строгой. Боюсь, у меня не хватит сил на роды. Эмили беспокоится обо мне, но я беспокоюсь только о моих девочках. Что, если Тэсс тоже досталось это проклятие? Я не могу не думать об этом несчастном пророчестве. Эмили говорит, что Господь трижды благословил меня дочерьми. Как же мало она знает о благословениях и проклятиях! Я бы хотела, чтоб со мной была Зара.

К тому времени, как я дочитала до этого места, свеча догорела. Огонь в камине тоже погас, и теперь я дрожу под своим стеганым одеялом. Я так погрузилась в чтение, что почти не слышала, как карета, грохоча, увезла миссис Корбетт, как Тэсс звала меня, стоя под дверью. Я не обратила на нее внимания, и она в конце концов ушла.

С течением времени Мамин почерк становился все менее уверенным, как будто у нее уже не осталось сил, чтобы как следует надавить ручкой на бумагу. Она писала уже каждый день, бессвязно изливая дневнику свои печали и тревоги. Она расстраивалась из-за наших с Маурой ссор, переживала, что Тэсс, которой в ту пору минуло всего девять, тоже может оказаться ведьмой. Но все это ничем не может мне помочь. Нет ни напутствий, ни советов; и ни слова о том, что я должна буду делать, когда повзрослею.

В конце концов я добираюсь до последней страницы, датированной днем накануне Маминой смерти. Днем, когда на склоне холма была вырыта пятая маленькая могила. Мамин почерк тут совсем неузнаваем: буквы сплошь состоят из косых черточек. В некоторых местах перо прорывает бумагу насквозь, словно Мама вкладывает в послание все оставшиеся у нее силы. Я с облегчением вздыхаю — ее слова обращены ко мне:

Моей милой, моей отважной Кейт.

Мне так жаль. Мне не хотелось говорить тебе это, пока ты была маленькой, но, кажется, я ждала слишком долго. Я не научила тебя обходиться с твоей магической силой, не рассказала, на что ты способна и чего должна остерегаться.

Перед тем как пал Великий Храм в Нью-Лондоне, ясновидящая пророчица сделала последнее предсказание. Она прорекла, что перед наступлением двадцатого века достигнут совершеннолетия три сестры, три ведьмы. Одна из них, обладающая способностью к ментальной магии, будет самой сильной ведьмой за много столетий — достаточно сильной для того, чтобы вновь привести ведьм к власти или спровоцировать новый Террор.

Кейт, я очень о тебе беспокоюсь. Очень редко случается, чтобы в одном поколении рождалось три ведьмы. Если у Тэсс тоже проявится дар, то весьма велика вероятность, что в пророчестве говорится о тебе. И тогда…

Нет. Пожалуйста, Господи, только не это.

Я соскальзываю с диванчика на пол и некоторое время просто лежу там среди своих юбок. Мой разум отказывается это воспринимать. Это безумие. Это просто невозможно.

Только вот — нас три сестры, и все мы ведьмы. Я владею ментальной магией, а Тэсс станет совершеннолетней как раз перед наступлением нового века. Мы в точности подходим под пророчество.

Господь не слышит мольбы грешниц.

Я вовсе не чувствую себя храброй, нет. Я чувствую себя маленькой, испуганной и взбешенной. Мне довольно было бед и без пророчества, сделанного столетие назад. Я обратилась к дневнику в поисках помощи и руководства, но вместо этого на меня свалилась еще большая ответственность.

Но дневник на этом не заканчивается. Возможно, там еще найдется что-то полезное. Какая-нибудь информация о том, что я должна делать, кроме того как сидеть, скорчившись, в этом углу.

И я снова берусь за дневник.

И тогда за тобой станут охотиться те, кто захочет использовать тебя в своих целях. Ты должна быть очень, очень осторожной. Не доверяй никому.

С вечной любовью, Мама

Это не все. Ты еще не знаешь самого страшного, но я боюсь об этом писать, потому что дневник может попасть в плохие руки. Ты должна искать ответы. Тебе помогут те, кто любит знания ради самих знаний. Пока ты не узнаешь пророчества целиком, ты не должна никому о нем рассказывать. Мне жаль, что я не могу уже вас защитить, но я уверена, что ты позаботишься за меня о Мауре и Тэсс.

Я швыряю дневник через всю комнату, и он с радующим сердце треском врезается в противоположную стену.

Я очень редко позволяю себе гневаться на Маму: она ведь мертва и не может себя защитить. Но сейчас я просто дрожу от ярости. Как она могла?! Как она посмела умереть и оставить меня в одиночку противостоять всему этому?!

От гнева во мне поднимается моя колдовская сила. Нет, после истории с овцой я уже несколько лет не теряла контроля над собой, но сейчас мне хочется стравить пар.

О, с каким удовольствием я бы сейчас перебила все в этой комнате!

Но я этого не делаю.

Мне нужно прийти в себя, пока меня не увидели Отец или миссис О'Хара.

Я закрываю глаза и начинаю глубоко дышать, как когда-то научила меня Мама.

Через некоторое время я успокаиваюсь, поднимаю дневник, снова сажусь на диван и перечитываю последнюю страницу. Это полное безумие. Может быть, Мама была в бреду, когда писала эти строки? Но даже если она права, и такое пророчество действительно существует, наверняка где-то есть другие три сестры-ведьмы. Не одни же мы такие! Другие девушки, одна из которых обладает ментальной магией. Я не могу быть той самой могущественной ведьмой.

Неприятный, занудный внутренний голос говорит мне: откуда ты знаешь? Откуда тебе знать, на что способны другие ведьмы? — весьма резонно указывает он. — Ты даже не знакома с ними. Я всегда знала, что они где-то существуют, но ни разу не встречала ни одной, кроме своих сестер и Мамы. Ну, по крайней мере, я никогда не видела никого, кто признался бы в своей ведьмовской сущности. Я ходила в воскресную школу с Бренной Эллиот, Маргаритой, Гвен и Бетси. Но я никогда не видела в них даже признаков магии, а большинство аргументов Братьев кажутся весьма сомнительными…

От страха мои руки покрываются гусиной кожей. Что, если все это правда? Что, если пророчество говорит обо мне?

Если я та, кому суждено привести ведьм к возрождению, и об этом узнают Братья, они убьют меня в полной уверенности, что служат этим благу Новой Англии. Возможно, в назидание остальным они захотят убить и моих сестер тоже, превратив нашу казнь в поучительное зрелище. Например, сожгут нас на костре или повесят на центральной городской площади, как это делалось во времена моей прабабушки. Они прекратили такие казни, потому что обычные люди начали возражать против подобных жестоких зрелищ. Но Братья могут снова к ним вернуться, чтобы продемонстрировать свою силу и запугать ведьм. Да и обычных девушек тогда станет легче держать в узде. Братство способно на такое; я не усомнюсь в этом ни на минуту.

И как мне теперь со всем этим жить?

Я скукоживаюсь в своем углу, страстно желая лишь одного — чтобы кто-нибудь снял с меня это бремя.

Мама должна была написать больше. Она не могла бросить меня вот так, не сказав, что мне теперь делать. Я нахожу свернувшуюся в моей груди колдовскую силу, шепчу: «Acclaro», — и начинаю лихорадочно листать страницы в поисках новых слов. Ничего не происходит. Я произношу это слово опять, громче, и меня захлестывает волна растущей паники. Я вновь изучаю каждую страницу в надежде, что нужные слова бросятся мне в глаза, но их нигде нет. Никаких тайных надписей — ни в начале, ни в конце, ни поперек основного текста, ни на полях, ни в виде шифра. Вообще ничего.

Я ощущаю следы Маминой магии, но не могу нащупать ничего конкретного. Может быть, у нее закончились силы, прежде чем она смогла закончить писать? Я пробую снова и снова. Я использую разные заклинания. Я не оставляю попыток, пока не накатывает жуткая слабость. Моя колдовская сила блекнет и прячется куда-то глубоко внутрь. Мамины слова начинают размывать слезы. Я раздраженно промокаю глаза, швыряю дневник на кровать и делаю шаг к окну. У меня за спиной падает на пол стеганое одеяло.

Сквозь лилейные шторы в мое окошко заглядывает луна. Я смотрю на освещенную лунным светом нагую статую Афины, богини мудрости и войны.

Мама не поручила Отцу защищать нас. Честно говоря, она и сама не слишком в этом преуспела. Она оставила дневник, полный загадочных предупреждений, и завещала мне тяжелую ответственность, которую, по-хорошему, должна бы нести сама.

Но я смогу защитить моих сестер. Что бы ни произошло с маминой подругой Зарой или с Бренной Эллиот, я не позволю этому случиться с Маурой и Тэсс. Во всяком случае, пока я не испустила свой последний вздох.

 

6

Я стою на помосте в задней комнате одежной лавки миссис Космоски. На мне лишь сорочка и корсет, а они разглядывают меня, как коня на ярмарке.

— Слишком худа, — говорит миссис Космоски, неодобрительно покряхтывая.

— Ну, это мы исправим, — успокаивает Елена. — Дадим намек на формы. Подушечки под грудь, турнюр…

Миссис Космоски кивает:

— Значит, работы будет больше. Моим обеим швеям придется работать всю ночь.

— Как считаете необходимым, — в голосе Елены звучит обещание. — Все должно быть готово к среде. А утром барышни придут на последнюю подгонку. Это чаепитие — их дебют в свете, они не могут появиться там в таком виде.

Миссис Космоски бросает взгляд на нежно-зеленое, с высоким воротником платье Мауры и сухо изрекает:

— И действительно.

Наш спор с миссис Космоски тянется не первый год. Она каждый раз предлагает мне яркие цвета, модные ткани, современные фасоны. До сих пор я не прислушивалась к ее советам, но теперь у меня нет шансов.

Елена убедила Отца тряхнуть мошной, чтобы каждая из нас могла обновить гардероб. Она заявила, что все наши старые вещи — старомодные и безвкусные. Тэсс возликовала при мысли о длинных, взрослых нарядах, и лишь я не ощущала от всей этой суеты никакой радости.

Я слишком озабочена мыслью о том, что, кажется, оказалась самой могущественной ведьмой за несколько столетий.

Елена обходит меня кругом.

— Однако, какая талия? Кейт, двадцать дюймов?

Я киваю, и она испускает протяжный, абсолютно неженственный свист:

— Большинство девушек убили бы за такую.

Маура сердито смотрит на меня из противоположного угла комнаты: к ее великому огорчению, ей ни разу не удалось затянуть корсет меньше, чем на двадцать четыре дюйма.

— Зато мне не требуется подушка на задницу, — бормочет она, не сводя с меня глаз.

Тэсс хихикает, прикрывшись ладошкой.

Миссис Космоски поджимает губы. Странно, она ведь денно и нощно занимается женскими формами и фасонами, почему же в ней столько ханжества?

— Маура! — Елена трогает один из своих идеальных черных локонов, обрамляющих идеальное, в форме сердечка, лицо. — Прошу вас, не употребляйте таких неподобающих леди слов.

Миссис Космоски снимает с меня мерки. Это высокая женщина с лебединой шеей и копной пышных темных волос. Во время разговора с Еленой ее жемчужные сережки качаются взад-вперед.

Пока я терплю ее тычки и щипки, сестры шепчутся на розовом двухместном диванчике; такие еще называют «места для влюбленных». Попутно Тэсс изучает модный журнал, и ямочка на ее левой щеке выдает то, как забавляют сестру иноземные фасоны Мехико-Сити.

Одежная мастерская задумана как дамский оазис и, вероятно, должна внушать чувство безопасности, но почему-то все, начиная с темно-розовых обоев и кончая бледно-розовым бархатным двухместным диванчиком, вызывает у меня скрежет зубовный. Все горизонтальные поверхности уставлены букетами роз, наполняющих воздух приторно-сладким ароматом. Для меня он слишком сильный, я прямо-таки задыхаюсь, а вот Маура этот запах обожает. Она словно ребенок в кондитерской лавке, у которого от огромного выбора закружилась голова. Елена это поощряет. Миссис Космоски благоговейно ловит каждое слово нашей гувернантки, впитывая ее рассказы, как евангельские истины, — ведь речь идет о том, что сейчас носят в Нью-Лондоне. Разве не предполагается, что Сестры истребляют в себе такие грехи, как гордыня и тщеславие? Уж конечно, наряды Елены ничем не уступят тем, что красуются на страницах каталогов. Сегодня на ней великолепное платье персикового шелка, который сияет на фоне ее темной кожи. Этот наряд чуть не довел Мауру до нервного припадка.

— Я уже закончила, мисс Кейт, — говорит миссис Космоски; ее дыхание пахнет мятой.

— Простите, мэм, — в дверном проеме появляется темная головка Габриэль Доламор, одной из здешних швей. Число тех, кто видел меня сегодня без одежды, прибыло. — Мисс Колльер пришла за своей перешивкой.

Я тянусь за своей нижней юбкой и простым коричневым платьем. Строго говоря, когда-то оно было насыщенного шоколадного оттенка, но потом пережило много стирок и теперь цветом больше всего напоминает грязь. Маура застегивает мне кнопки на спине; ее пальцы привычно и ловко касаются моей кожи.

— И прекрати уже ворчать, — требует она. — Считается, что это должно быть весело.

— У меня голова болит.

Голова болит уже два дня, с тех самых пор, как я прочла Мамин дневник. Я поднимаюсь и массирую виски. Я должна поделиться с кем-то этой тайной, и поскорее, пока она не свела меня с ума. Мама доверялась Марианне Беластра. Смею ли я поступить так же? Те, кто любит знания ради самих знаний, — эти слова подходят книготорговцам больше чем кому-либо еще.

— А ты просто подумай, какое лицо будет у Пола, когда он увидит тебя в этих новых платьях, — дразнится Маура, играя глазками.

— Тише!

Но теперь я уже не могу перестать об этом думать. Пол наверняка навидался и городских барышень, и городских мод. Мне вдруг захотелось, чтобы он думал о том, какая я хорошенькая. Чтобы онемел от восторга.

Я наклоняюсь застегнуть сапожки, чувствуя себя несчастной и обездоленной. Возможно, я должна выйти за него и уехать из дому — чем дальше, тем лучше. Если пророчество истинно, я непрестанно подвергаю сестер опасности.

— Здравствуйте, — говорит Роза Колльер, огибая нас по пути в святая святых.

Тэсс почти запрыгивает на прилавок, чтобы изучить лежащие там разноцветные ленты.

— О! — выдыхает Маура, проводя рукой по отрезу роскошного шелка под цвет ее сапфировых глаз.

Я ссутуливаюсь на угловом диванчике. Просто невозможно заботиться о новых платьях, когда у тебя есть серьезный повод для беспокойства. Мне приходится решать головоломку: как найти себе мужа и выглядеть привлекательно и прилично, несмотря на затаившиеся в голове мрачные думы. Внезапное хихиканье Розы обрушивается на мои барабанные перепонки, и я вздрагиваю.

— Вы будете божественны в этом фиолетовом, Кейт, — говорит Елена, вручая мне образец ткани. — Ваши глаза станут словно лаванда.

Я рассматриваю образец и содрогаюсь:

— Но он такой… яркий!

— Конечно, — соглашается Елена. — Вы прелестная барышня, зачем же постоянно прятать себя в этих унылых темных платьях? Как насчет розового пояска? Вам непременно нужны пояса, чтобы подчеркнуть вашу тонкую талию.

— Только не розовый.

Розовый — для пустоголовых девиц вроде Саши Ишида. Вроде — я поморщилась, словно ее смешок опять вонзился мне в мозг — Розы Колльер.

— Ну тогда синий. Переливчато-синий, как павлиний хвост, — не смущаясь, продолжает давить Елена.

Звонит дверной колокольчик, и мы все устремляем на него взоры. Это Брат Ишида и Брат Уинфилд, а с ними два дюжих стражника. Мое сердце, тяжело стукнув, камнем уходит в пятки.

У прилавка прижимаются друг к дружке мои сестры. Габриэль Доламор роняет моток розовой ленты, и он, медленно разматываясь, катится по полу прямо под ноги Братьям.

— Доброе утро. — Елена с невозмутимым лицом делает Братьям книксен. Вот она, главная привилегия Сестер: Елена не боится, потому что знает — за ней они не придут никогда. — Миссис Космоски в задней комнате с покупательницей. Позвать ее?

— Нет. — Брат Ишида делает паузу. Кажется, он готов держать ее вечность, и мои легкие словно наполняются свинцом. — Габриэль Доламор, ты арестована по подозрению в ведьмовстве.

Господи, благодарю Тебя. Такой была моя первая, жестокосердная мысль. Она не оставляет меня, даже когда Габриэль издает горестный придушенный крик. Стражники подходят к ней с двух сторон, и она сжимается у прилавка с лентами. Бесполезно — стражники грубо разворачивают ее, хватают за руки и связывают запястья грубой веревкой. Можно подумать, это помешает ей, если она захочет остановить их колдовством! Со связанными руками она выглядит такой маленькой, такой беспомощной рядом с двумя громадными, одетыми в черное детинами. У одного из них крючковатый нос и неровный шрам на подбородке; он улыбается так, словно арест нехороших девочек — это его привычная, славная работа.

— Не надо. Пожалуйста, не надо. Я ничего не делала! — задыхается Габриэль.

— Мы разберемся, — рявкает Брат Ишида, складывая руки на груди.

— В чем… в чем меня обвиняют? И кем? — лепечет Габриэль.

— Кто, — с омерзением поправляет брат Уинфилд, словно на свете нет более важных вещей, чем правила грамматики.

Такое чувство, что Братья высосали из этой комнаты весь кислород. Да что там из комнаты! — из всего городка. Я почти не могу дышать.

— Это какая-то ошибка. Я ничего не делала! — кричит Габриэль.

Маура и Тэсс, съежившись, хватают друг дружку за руки. Миссис Космоски, сгорбившись, стоит в дверном проеме; от ее царственной осанки не осталось и следа. Она прижимает ко рту кулаки, словно старается не выпустить наружу готовые сорваться с губ слова протеста. Но она ничего не делает, чтобы помочь Габриэль. Не удивлюсь, если она ожидала чего-то подобного с тех самых пор, как арестовали Маргариту.

— Пожалуйста, позвольте мне пойти на ночь домой, к семье! А завтра я приду на суд. Я не делала ничего такого, чтобы прятаться. Я невиновна! — умоляет Габриэль, ее карие глаза наполняются слезами, а взгляд мечется по лицам в поисках поддержки, но мы ничем не можем ей помочь. То, что она невиновна, ничего не значит; значение имеет только то, что думают по этому поводу Братья.

— Мы не верим ведьмам на слово, — рычит Брат Ишида. — Вы все лгуньи и мошенницы!

— Я не ведьма! — Габриэль уже в истерике, по ее щекам ручейками бегут слезы.

Стражники тащат ее к выходу, а она бьется в их руках, и ее ботинки скребут деревянный пол. Один из стражников распахивает дверь, второй выталкивает Габриэль наружу. Она запинается ногой за ковер, и стражник отпихивает его в сторону. Габриэль бросает на нас через плечо последний отчаянный, молящий взгляд. Никто не двигается с места, и ее уводят. Братья, как призраки, выметаются следом, и за их спинами захлопывается дверь. В лавке воцаряется мертвящая, безграничная тишина.

— Дамы, я приношу свои извинения за задержку, — наконец произносит миссис Космоски. Она пересекает комнату и поправляет ковер, но этим бодрым движениям не скрыть страха в ее глазах. — Осмелюсь предложить вам по чашечке хорошего крепкого чая. Ангелина, тебя не затруднит подать?..

Я едва ее слышу; звук голоса миссис Космоски доносится словно издалека. Я сижу со сжатыми на коленях руками и никак не могу восстановить дыхание.

Если Братья так жестоки с безвинной девушкой, как же они поступят с нами?

Я как наяву вижу, как сестры сопротивляются стражникам, как их руки и ноги заковывают в кандалы, как они кричат, когда их волосы охватывает пламя…

— Кейт? — Елена касается рукой моего плеча. — Вы что-то побледнели. Вам дурно? Слабость, может быть?

Да, я чувствую себя слабой. Слабой, трусливой и бессильной. Мы все просто стояли и смотрели. Мы позволили им увести Габриэль и даже пальцем не шевельнули, чтобы помочь ей.

Но что мы могли сделать? Абсолютно ничего, иначе нас заподозрили бы в сочувствии ведьмам. Но от этого не легче. Габриэль — всего лишь испуганная четырнадцатилетняя девчонка. То же самое произошло бы, будь на ее месте кто-то из нас. Никто не пришел бы нам на помощь. Во мне вспыхивает ярость, она бодрит сильнее, чем нашатырный спирт. Я не дам Братьям превратить меня в запуганное, безвольное создание, которое чуть что падает в обморок.

— У меня просто немного закружилась голова. От волнения. Но уже все нормально, — лгу я.

Я выпрямляюсь, провожу руками по прическе и надеваю на лицо улыбку.

Миссис Космоски сидит подле нас в кресле, а ее дочь снует туда-сюда, сервируя чай. На этот раз хозяйка лавки смотрит на меня доброжелательно.

— Я не виню вас, дорогая. Неважно, как часто вы видите такое, — это всегда действует ужасно.

— Она давно у вас работала? — спрашивает Елена, останавливаясь возле штуки муарового голубого шелка.

— Почти год. Они с моей Ангелиной ровесницы. Габи всегда была славной девочкой. И трудилась добросовестно. Не то чтобы я защищала ее, — спохватывается миссис Космоски, внезапно вспомнив, что обворожительная, модно одетая Елена на самом деле Сестра Елена. — Отделять агнцев от козлищ — дело Братьев. Но жаль бедную мать, она лишилась уже двух дочерей. В прошлом месяце арестовали Маргариту. С ней произошла очень странная история: суда не было, и семье до сих пор не сообщили, где она находится.

— Там есть еще дети? — интересуется Елена.

— Еще одна девочка, — отвечает миссис Космоски, разглядывая резные ананасы и ягоды на подлокотнике кресла, — Джулия; ей всего одиннадцать.

Три сестры. Интересно, это совпадение или нечто большее?

Я вспоминаю все недавние аресты. Прошлой весной в Вермонте схватили трех сестер. Станет ли маленькая Джулия Доламор следующей?

Тэсс подбирает катушку, которую уронила Габриэль, и начинает медленно, методично наматывать на нее ленту.

— Спасибо, дорогая, вы не должны бы это делать, — говорит миссис Космоски.

— Ничего, — отвечает Тэсс.

Когда она расстроена, ей всегда нужно что-то упорядочивать. Маура возвращается к прилавку. Она якобы просматривает каталог, но по тому, как быстро мелькают страницы, я понимаю, что она нервничает не меньше Тэсс.

— Что ж, я знаю, что Братьям виднее, но это всегда так печально, — миссис Космоски встает и потирает руки, словно желая стряхнуть осадок от тягостной сцены. — Вы определились с тканями?

И на этом все. Миссис Космоски, Елена и Маура возвращаются к обсуждению сравнительных достоинств квадратного выреза и выреза в форме сердечка, а также ремешков с пряжками и матерчатых кушаков. Я просто не могу поверить, что их действительно занимает розовая тафта или синий шелк.

Габриэль невиновна. А вот обо мне этого не скажешь. Я грешила и обманывала. Я использовала ментальную магию против своего собственного Отца. Слова Братьев гремели у меня в голове, как барабанный бой. Это я — ведьма. Они должны были увести меня, а не Габриэль.

Но я благодарна Господу за то, что этого не случилось. И кто я после этого?

Через полчаса мы заканчиваем, наконец, все наши дела и выходим на ласковое сентябрьское солнце. Через дорогу настежь распахнуты двери шоколадного магазинчика, и до нас доносится восхитительный горьковато-сладкий запах темного шоколада. Теперь мы идем в канцелярскую лавку за визитными карточками.

Мы с Тэсс отстаем.

— С тобой все нормально? — спрашивает сестренка; ее серые глаза ищут мои.

Я киваю. От моей младшей сестры трудно что-то скрыть, она слишком проницательна. Если они с Маурой узнают, что я что-то от них скрываю, они придут в ярость, независимо от того, какие указания оставила Мама. Что ж, во всяком случае, я могу списать свою тревогу на безобразную сцену, свидетелями которой мы недавно стали.

— Настолько нормально, насколько это возможно после всего этого. А как ты?

Тэсс прикусывает губу:

— Бедная Габи. Мне так хотелось, чтобы мы могли что-нибудь сделать, чтобы… — Она вдруг замирает на полушаге и прижимает ладони ко рту. — Господи, что с ней такое?

Бренна Эллиот стоит перед воротами дедовского дома. Она поворачивает было назад, но потом, видимо решив, что так будет лучше, снова возвращается на улицу. Она повторяет это движение снова и снова, словно ее поврежденный разум не может сосредоточиться и принять решение, и что-то бормочет себе под нос. Капор свалился, и всякий может видеть ее спутанные каштановые волосы. Маура и Елена обходят ее по широкой дуге, и Тэсс что-то сердито тихонько шепчет.

— Мисс Эллиот? — спрашивает она, осторожно приближаясь к Бренне. — Вам нездоровится?

— Тэсс, — предостерегающе шиплю я. Совершенно незачем, чтобы кто-то увидел, как мы разговариваем с безумицей.

Но Тэсс слишком добра, чтоб ей было до этого дело. Доброта — лишь одно из хороших качеств, которыми она отличается от меня.

Бренна поворачивает к нам искаженное лицо. Из ее голубых глазах словно ушла жизнь. Длинные рукава ее платья скрывают шрамы на запястьях, зато подчеркивают худобу ее сгорбленных плеч и мертвенную бледность лица.

— Дедушка умирает, — говорит она. У нее какой-то глухой, бесцветный голос, как будто она в последнее время совсем им не пользуется.

— Я не знала, что он был болен. Мне очень жаль, — говорит Тэсс, переводя взгляд на дом Брата Эллиота, перед которым, однако, не стоит коляска доктора Аллена и не наблюдается череды родственников, спешащих в последний раз засвидетельствовать свое уважение умирающему.

— Сейчас с ним все в порядке. Он умрет на той неделе, — продолжает Бренна.

Мы с Тэсс потрясенно переглядываемся. Я-то думала, что Харвуд излечил Бренну, ну или, по крайней мере, навсегда отучил пророчествовать на улице. Внезапно она в тоске вцепляется себе в волосы и начинает рвать их, приговаривая:

— Это плохо. Это очень плохо. Это очень нехорошо для всех.

— Мы можем что-то сделать? Может быть, привести кого-то, кто вам поможет? — спрашивает Тэсс.

— Я думаю, мы не сможем оказать Бренне ту помощь, которая ей действительно нужна, — шепчу я.

Бренна всегда жила в собственных фантазиях, которые не имеют ничего общего с внешним миром. Но то, что происходит сейчас… Это просто жутко!

— Ты… — Бренна хватает меня за руку. Она высокая, стройная и красивая девушка, поэтому раньше люди охотно прощали ей странности. Но сейчас она так исхудала, что, кажется, достаточно порыва ветра, чтобы сбить ее с ног. — Ты получила записку? Я была очень осторожна. А она умна.

Мое сердце подпрыгивает. Я испытываю огромное желание сбежать, но боюсь, что это только ухудшит ситуацию.

— Я не понимаю, о чем ты.

Голубые глаза Бренны теперь не мертвы; в них полыхает неистовство.

— Хорошая девочка. Не надо вопросов. Не задавай вопросы. Они придут за тобой. — На ней нет перчаток, и ее ногти впиваются мне в руку.

— Все хорошо, — я успокаиваю ее, как успокаиваю Тэсс после ночного кошмара. — Все будет хорошо.

— Твоя крестная, она слишком много спрашивала. За ней пришли вороны.

Я холодею. Записка. Неужели это Бренна доставила записку от Зары?

— Вот что они делают с плохими девочками. Запирают двери и выбрасывают ключи.

— Ты имеешь в виду Харвуд? — Так вот что случилось с Зарой? Бренна видела ее там?

Бренна кивает и постукивает пальцем по виску:

— Счастливица. Не сошла с ума. Пока нет.

Кого она имеет в виду, себя или Зару? Я нервно озираюсь по сторонам, будто крестная может сидеть где-нибудь в придорожных кустах.

— У вас все нормально? — кричит Маура. Они с Еленой остановились в нескольких ярдах от нас.

— Да! — кричу я в ответ, пытаясь высвободиться из цепких пальцев Бренны. — Мы уже идем!

— Не уходи! Не дай им себя схватить. — Бренна опускает взгляд на Тэсс, а потом снова смотрит на меня. Ее глаза словно два печальных синих пруда. — Сильная. Очень сильная. Ты можешь все исправить. Но ты должна быть осторожна.

— Ладно, я буду осторожна, — обещаю я, чувствуя, как слабеет мой дух.

Вначале пророчество, теперь вот Бренна. Что, если она не безумна? Что, если она прозревает будущее? Я не хочу быть сильной. Я хочу быть обычной. Нормальной.

— Ты тоже должна быть осторожна, — говорит Тэсс, беспокойно оглядываясь по сторонам. Если кто-то еще услышит от Бренны подобные речи, ей прямая дорога обратно в Харвуд.

— Для меня уже слишком поздно. — Бренна вваливается обратно в ворота, и ее спутанные волосы падают на лицо. — Теперь уходи. Я очень устала, и мне надо повидать дедушку.

Ладошка Тэсс скользит в мою, мы разворачиваемся и спешим к канцелярскому магазинчику, перед входом в который нас ждут Елена с Маурой.

— Что вообще это было? — спрашивает Маура.

Я пожимаю плечами, не обращая внимания на взгляд Тэсс.

— Бог знает. Она же безумна, так ведь?

Дома я меняю парадные сапожки на пуговичках на старые, разношенные и забрызганные ботинки и выхожу наружу. Солнце к этому времени скрывается за облаками, и дело явно идет к дождю. Хорошо, если бы он немного подождал, — мне необходимо взбодриться, а лучше всего это получается у меня, когда я копаюсь в земле.

Я направляюсь в розарий, да только он уже занят. Финн Беластра сидит на скамье — на моей скамье — под статуей Афины с книгой на коленях и жует яблоко.

— Что ты тут делаешь? — сердито вопрошаю я.

Может, он и премило тут смотрится, но мне необходимо посидеть в одиночестве среди роз и подумать.

Финн вскакивает.

— Я просто, — он поспешно жует, — перекусываю тут. Я тебе помешал? Могу уйти куда-нибудь.

— Да. — Даже для меня это звучит ужасно, и я вздыхаю. — Нет. Я собиралась кое-какие сорняки подергать. Приду попозже.

— Ну, — Финн смотрит на беспорядочно разросшиеся розовые и красные чайные розы, — тебе незачем этим заниматься. Я строю беседку, но могу найти время, чтобы…

— Нет, мне самой нравится, — перебиваю его я.

Финн усмехается мальчишеской усмешкой; снова становится видна щель между его передними зубами.

— А, так ты, наверно, мой эльф.

— Пардон? — Я убираю под капюшон выбившуюся прядь.

— Я заметил, что кто-то прополол и пересадил луковицы весенних тюльпанов, и вообразил, что это был эльф. Я представлял его таким низеньким и зелененьким. Ты гораздо симпатичнее, — и он вспыхивает под своими веснушками.

— Ну спасибо, — смеюсь я. Мне странно, что Финн Беластра шутит. Он всегда казался таким серьезным!

— Я должен был заподозрить, — говорит Финн. — Твой отец говорил, что одна из вас неплохо ладит с растениями.

— Говорил? — Это уже второй раз. Возможно, Отец все же обращает на нас больше внимания, чем мне кажется. Вот только не знаю, радует меня это или тревожит. Надеюсь, мы можем хотя бы не сомневаться в его рассеянности. — Ну да, это обо мне. Работа в саду помогает мне приводить в порядок мысли.

— Тогда тебе незачем приходить позднее. Я не возражаю, чтобы ты разбиралась тут со своей головой. А книгу я уже дочитал.

Мое внимание привлекают золотые буквы на переплете его книги.

— Подожди. «Рассказы о пирате Ле Ферв»?

— Даже умникам необходимо иногда легкое чтиво во время ленча, мисс Кэхилл. Тебе что-нибудь известно об ужасных приключениях пирата Мариуса? Это довольно занимательные истории.

— Мне больше нравятся рассказы о его сестре Арабелле, — выпаливаю я, не успев прикусить язычок.

Не могу поверить, что Финн Беластра читает пиратские истории! Я-то предполагала, что он пробирается через дебри немецкой философской мысли.

Финн понизил голос до конфиденциального шепота:

— Арабелла была моим первым литературным увлечением. Я был в нее влюблен.

Я взвизгнула.

— Мне хотелось быть такой, как она. Помнишь, как она спасла Мариуса во время кораблекрушения? А когда ее схватили, предпочла прогуляться по доске, лишь бы не отдавать свою невинность этому ужасному капитану. А когда она переоделась в одежду Мариуса и сражалась на дуэли… — Я ловлю себя на том, что размахиваю воображаемой рапирой.

— С Перри, солдатом, который обвинил пиратов в том, что у них нет кодекса чести? — закончил Финн. — Это было здорово.

— Она произвела на меня огромное впечатление. Она была образцом… образцом отваги и находчивости, — уже спокойнее говорю я, заложив руки за спину.

Финн с любопытством смотрит на меня:

— А я и не думал, что ты много читаешь.

Мое лицо вытягивается:

— Это Отец тебе сказал?

— Нет. Я просто заметил, что ты в основном берешь книги для своего Отца, а для себя — редко.

Это правда. Я не могу припомнить, когда в последний раз добровольно бралась за книгу (ежегодник, где я смотрю, когда высаживать в грунт луковицы или саженцы, не в счет). Но раньше я читала. Не так много, как Тэсс или Маура, но все же гораздо больше, чем сейчас. Я провела множество летних вечеров среди корявых ветвей нашей яблони, с головой уйдя в «Рассказы о пирате Ле Ферв».

Маура всегда любила сказки и сентиментальные романы, которые читала Мама, но мне больше нравились приключенческие истории из библиотеки Отца. Ребенком я просила, чтобы он читал мне их вслух, — и чем кровавее они были, тем лучше. Истории о злых королях, негодяях, пиратах и кораблекрушениях. Однажды я подбила Пола помочь мне построить плот, и мы пустились на нем в плавание по нашему пруду. В самой середине пруда плот дал течь, и нам пришлось вплавь добираться до берега. Когда я вернулась домой, миссис О'Хара была потрясена, потому что я выглядела немногим лучше утопленницы.

Я пожимаю плечами, оправляя юбку.

— Юным леди не подобает читать пиратские истории.

Финн смеется и подбрасывает яблоко к небу.

— Я думал, твой Отец верит в образование для своих дочерей.

— Отец верит в чтение для получения образования. Не для удовольствия.

— Ну нам с ним придется согласиться с чьим-то возможным несогласием. Какой толк от книги, которая не нравится? — Финн берет в руки свою книгу; уголок страницы, на которой он остановился, загнут. — Можешь взять мою, если хочешь. У нас в лавке еще с полдюжины таких.

Я почти поддаюсь искушению. Было бы так приятно снова забраться на дерево и позволить своему разуму блуждать в обществе Арабеллы по заморским портам и необитаемым островам. Ей-то никогда не приходилось озадачиваться поисками кандидата в мужья — все мужчины и так падали к ее ногам. Конечно, кроме тех случаев, когда она переодевалась в парня. Хотя и такой эпизод тоже был.

Но, к несчастью, я живу в Новой Англии, а не на борту «Калипсо». И я должна беспокоиться о замужестве. И о Братстве. А теперь — еще и об этом проклятом пророчестве.

— Спасибо, не надо. — Я прохожу мимо Финна и опускаюсь на колени перед клубком чайных роз. — У меня есть такая книжка. У меня просто уже нет времени для чтения.

— Это самая печальная новость за день, — говорит Финн, запуская руки в беспорядочную мешанину своих волос. — Чтение — превосходный способ сбежать от всего, что причиняет страдания.

Но я не могу сбежать.

— Ты, кажется, расстроилась, — осторожно продолжает он. — Прошу прощения, что огорчил тебя.

— Я не расстроена, — огрызаюсь я, ловко распутывая переплетенные стебли.

Я злюсь. Почему девушкам не полагается злиться?

Финн опускается рядом со мной на колени. Он тянется, чтобы помочь мне, немедленно напарывается на шип и ойкает. Капля крови стекает по его пальцу, который он тут же тащит в рот. У него красивый рот — сочный, красный; нижняя губа немного шире верхней.

Я роюсь в кармане плаща и вытаскиваю старый носовой платок.

— Вот, — предлагаю я, почти швырнув платок ему в лицо.

— Спасибо. — Финн подхватывает его, обматывает вокруг указательного пальца и снова тянется к кустам.

— Позволь уж мне, — настаиваю я. — Ты все равно не понимаешь, что делать.

Я помню, как Мама посадила эти розы, и не хочу, чтобы Финн загубил их, повыдергивав вместе с сорняками.

Повисает пауза. Я абсолютно уверена, что сейчас он встанет и уйдет, устав от грубостей злющей, как оса, ехидной любительницы уединения.

— Тогда покажи мне, как надо, — предлагает он с самым серьезным лицом. — Я должен этому научиться, я ведь садовник.

Я вздыхаю. О, как бы мне хотелось на него обидеться! За то, что он пришел сюда, на мое место, и занял его. За то, что он парень и обладает той свободой, о которой я могу только мечтать. За то, что он тот самый умный сын, о котором так мечтает мой Отец. Я хочу обидеться, но он ведет себя так, что мне трудно это сделать. Потому что он вовсе не самодовольный зануда, каким казался мне раньше.

И он не жалуется, хотя я уже давно изливаю на него свой гнев. Как будто он чувствует, что мне это необходимо. Но я немного побаиваюсь того, что могу сделать — или сказать — если он сейчас не уйдет.

— Не сегодня, — говорю я. — Пожалуйста. Я просто хочу побыть одна.

Финн поднимается, подбирает свою книгу и судок для ленча.

— Конечно. Возможно, когда-нибудь в другой раз. Всего хорошего, мисс Кэхилл.

 

7

Я чувствую себя связанной индейкой.

Сегодня утром мы с Маурой ходили к миссис Космоски на последнюю подгонку. Красноглазая Ангелина, опустошенная из-за потери Габриэль — которую, как до этого ее сестру, без суда увезли из города, — подгибала и отпускала, пока ее мать тыкала в нас булавками. Теперь наши новые платья сидели великолепно. Мы стали неимоверно модными — только вот я чувствовала себя неимоверно нелепой, каким-то свадебным тортом в виде девушки, которой навязали фиолетовое платье с громадными пышными рукавами. Многоярусная юбка — четыре метра парчи ушло — стояла колоколом; мягкое место стало еще мягче благодаря подбивке и топорщилось наподобие зонтика. Елена так затянула мой корсет, что я едва могла дышать, а протестовать не могла совсем.

Моя рука, заключенная по локоть в серую лайковую перчатку, грациозно опирается на вытянутую руку Джона. Он улыбается — а может, смеется надо мной в усы. Я не слишком уверенно передвигаюсь в новых ботинках на каблуках — их только вчера забрали у сапожника.

Маура, покачивая бедрами, плывет впереди меня в пышном васильково-синем платье. В сестре словно воплотилась сама женственность и гармония; она выглядит просто великолепно. Ее подбородок с ямочкой приподнят, щеки разрумянились от волнения. Платье Мауры отделано черным кружевом, и у нее симпатичный поясок с черной пряжечкой, не то что мой чудовищный кушак цвета павлиньего хвоста.

Горничная семьи Ишида провожает нас в гостиную. Там около дюжины дам распивают чай из фарфоровых чашек, расписанных цветами вишни — реверанс японским корням хозяина дома. Когда Дочери Персефоны основали Колонии, они отменили рабство и объявили свободу вероисповедания. В Новую Англию съехались ведьмы со всех концов мира; два века спустя у нас в городе уже было всякой твари по паре, и несколько японских семей в том числе. Некоторые проблемы возникли было во время войны с Индокитаем, но с тех пор минуло уже двадцать лет, и сейчас Ишида в числе самых уважаемых семейств Чатэма. Тем не менее хозяйка дома и по сей день старательно подчеркивает, что Ишида ведут свой род из Японии, дабы соседи не путали их с выходцами из других стран Востока.

— Мисс Кэхилл, мисс Маура, здравствуйте! Вы обе прелестно выглядите сегодня, — начинает ворковать миссис Ишида.

Я выдавливаю улыбку вместе с приличествующим случаю пресным ответом. Комнату заполняют жены и дочери Братьев. Миссис Ишида ведет нас через раздвижные двери в столовую, где Саши и Рори разливают чай и шоколад у длинного стола, обильно уставленного вазами с георгинами.

— Мисс Кэхилл, мисс Маура, мы очень рады, что вы смогли прийти, — говорит Саши. На ее тонком кукольном личике броско выделяются удивительные миндалевидные глаза, осененные густыми черными ресницами. — Мисс Кэхилл, какой дивный оттенок фиолетового! И ваши глаза на этом фоне совсем как фиалки!

— Благодарю, — журчу я в ответ. — Так мило со стороны вашей маменьки нас пригласить.

Рори хитренько смотрит на Саши с противоположного конца стола, и та смеется:

— О, это была моя идея; маменька никогда не думает о таких вещах. А я намедни увидела вас в церкви и подумала: так глупо, что мы толком не знаем друг друга. Мы же ровесницы, и живем по соседству, и мой папенька о вас очень высокого мнения. Это у вас новые платья?

— Наша гувернантка убедила папу, что нам необходим новый гардероб, — вступает Маура. Я удивленно поднимаю бровь: мы не называем Отца «папа» с тех пор, как перестали ходить пешком под стол.

— Вам повезло, — надувается Саши, — а вот мой папа говорит, что у меня слишком много платьев, а когда я прошу новых, терзает меня лекциями о корыстолюбии.

— Ваше платье великолепно, — быстро говорит Маура.

На Саши яркая, практически оранжевая, тафта в крохотный розовый горошек, а волосы украшают забавные розовые перья. Впрочем, она так хороша, что вся эта пестрота воспринимается как образец вкуса.

— Молоко или сахар? — спрашивает Рори.

У нее такие же черные блестящие волосы, как у Саши, но в остальном подруги совершенно разные. Саши миниатюрная и худенькая, а Рори высокая и пышная; она всегда старается повыгоднее подать свои роскошные формы и тонкую талию. Сегодня на ней платье красного атласа с вырезом в виде сердечка, и этот вырез слишком глубок для дневного наряда.

— Нет, благодарю, я пью обычный чай.

Саши вручает Мауре чашку горячего шоколада:

— Так у вас новая гувернантка? Она ужасна? Моя постоянно докучает мне французским. Можно подумать, я когда-нибудь поеду во Францию! Я буду счастлива отправиться в свадебное путешествие на побережье.

— Так нам следует ждать новостей о вашей помолвке? — спрашивает Маура и берет со стола имбирное печенье.

— О, я полагаю, не в ближайшие месяцы, — беззаботно говорит Саши. — Вы знаете, я выйду за моего кузена Реньиро, папенька так решил, когда я была еще ребенком. Его семья живет в Гилфорде. Мы навестим их в ноябре, по дороге в Нью-Лондон. Папеньке нужно быть на ассамблее Национального Совета. Думаю, тогда Реньиро и сделает мне предложение.

Маура бросает на меня хищный взгляд:

— Если моя сестра не оплошает, она скоро будет жить в Нью-Лондоне.

Я испепеляю ее взглядом, но, увы, уже поздно.

— Это правда? — протяжно вопрошает Рори.

— Так вы просватаны? Я помню, мистер МакЛеод подвозил вас после воскресной службы, — говорит Саши.

— Мы всего лишь возобновили знакомство. В детстве мы были очень дружны.

В надежде свернуть разговор я отворачиваюсь и склоняюсь к георгинам, чтобы вдохнуть их аромат. Они как раз под цвет горошинок на платье Саши. Не удивлюсь, если это было специально задумано.

— Ну теперь-то вы уже не дети. Мистер МакЛеод просто красавец, — говорит Рори, отправляя в рот целое имбирное печеньице. У нее неправильный прикус, и, когда она ест, становится слегка похожа на кролика.

Саши смеется и шлепает ее ладонью.

— Ну не тушуйтесь же, мисс Кэхилл! Вы можете нам все рассказать. Мы не такие болтушки, как все думают.

— Кейт просто скромница. Он специально приехал из Нью-Лондона, чтобы начать за ней ухаживать, — бахвалится Маура. — Он от нее без ума. Я думаю, он со дня на день сделает ей предложение.

Саши смотрит на меня непроницаемыми темными глазами:

— И вы дадите согласие?

Меня спасает появление Кристины Уинфилд, которая неторопливо вплывает в комнату и в знак приветствия целует Рори. К счастью, дальнейший разговор крутится уже вокруг ее недавней помолвки.

— Мэтью поцеловал тебя, когда ты согласилась? — спрашивает Рори.

Мы с Маурой отходим в сторонку, чтобы угоститься пирожными.

— Не думайте, что вы так легко отделались, мисс Кэхилл! Мы с вами еще не закончили, — предупреждает меня Саши.

Я бреду в гостиную. Почему Саши пригласила нас? И почему ее вдруг так заинтересовали мои перспективы? За всю жизнь мы едва ли обменялись с ней дюжиной слов. Они с Рори так близки, что им больше никто не нужен. Все остальные девушки городка борются за право стать ее подружками — приличные девушки, которые и без гувернанток знают, как одеваться и как себя вести.

Маура располагается на стуле подле Розы и втягивается в оживленную дискуссию о новых поступлениях шелка в лавке миссис Космоски. Я усаживаюсь на диван в зелено-золотую полоску между миссис Ишида и миссис Малькольм. Вокруг глаз последней залегли глубокие тени, но она радостно чирикает о своем новом сыночке.

Еще одна молодая жена, миссис Ральстон, хвастается своей младшей крестницей.

Этот разговор внезапно находит во мне живейший отклик. Ведь у меня где-то есть крестная мать, и я сижу в обществе самых заядлых городских сплетниц. Я касаюсь рукой виска и надеваю на лицо храбрую улыбку. Сейчас я словно обморочная чахоточная героиня из сентиментальных романов Мауры.

— Мне бы хотелось, чтобы у меня была крестная, — вздыхаю я, и в моем голосе звучит не совсем притворная грусть. — Она могла бы так помочь нам с Маурой сейчас, когда мы стали старше. Ведь Мамы нет…

Мохнатые брови миссис Ишида взлетают почти до линии волос.

— Но у вас же есть… вернее, была крестная.

— Была? Я ее совершенно не помню. — Я осматриваю комнату, словно ожидая, что крестная сейчас внезапно выскочит откуда-нибудь из-за золотых жаккардовых гардин.

Пепельно-белокурые волосы миссис Уинфилд стянуты на затылке таким тугим узлом, что ее взгляд кажется страдальческим; впрочем, возможно, у нее всегда такие глаза. Она говорит:

— Помнится, она уехала. Вы были тогда еще совсем маленькой.

— Ох. Как жаль, что она так несерьезно отнеслась к своим обязанностям. Я знаю, что для множества людей подобные обязательства очень важны.

Насколько я понимаю, жены Братьев не станут возражать: у каждой в Чатэме найдется дюжина-другая названных в их честь девчушек. Родители надеются, что это поможет уберечь дочерей от неприятностей, когда они подрастут. В действительности этого не происходит, но крестницы все равно остаются предметом гордости жен членов Братства. Они непременно посещают новорожденных, и каждая из них старается нанести такой визит раньше всех остальных.

Миссис Ишида заглатывает наживку.

— Ваша матушка, упокой Господь ее душу, была прелестной женщиной, такой нежной, такой преданной семье. У меня просто сердце разрывалось, когда я видела ее дружбу с этой женщиной.

— И вдобавок доверила ей духовное воспитание своего первенца! Я удивляюсь, почему она не выбрала кого-то другого. Кого-то более достойного, более уважаемого в обществе, — миссис Уинфилд фыркает и поджимает губы. Конечно, она имела в виду кого-то вроде нее самой. — Зара Ротт была просто возмутительным созданием. Для вас же лучше, милочка, что вы с ней незнакомы. Страшно подумать, как она могла бы повлиять на бедных впечатлительных сироток!

— На первый взгляд мисс Ротт казалась безвредной, — продолжает миссис Ишида. — Такая, знаете, интеллектуалка. Гувернантка из Сестричества.

Выходит, моя крестная была одновременно Сестрой и ведьмой? Я сижу, примерно сложив ручки, хотя больше всего мне хочется схватить этих женщин за плечи и трясти, пока из них не вывалится вся история целиком.

— Она была всезнайкой, синим чулком, — добавляет миссис Уинфилд. Она произносит эти слова так, будто они означают нечто постыдное; почти таким же тоном люди обычно произносят слово «ведьма». Она понижает голос. Миссис Малькольм и миссис Ральстон немедленно придвигаются поближе. — Я ненавижу разносить дурные вести, но, осмелюсь сказать, вы уже достаточно взрослая, чтобы знать истину. Мисс Ротт, ваша крестная, была осуждена за колдовство.

Дамы вперяют в меня жадные взоры, возбужденные тем, что разговор принял такой шокирующий оборот. Я прикрываю рот рукой:

— Ах, какой ужас! Не могу поверить, чтоб моя маменька зналась с такой страшной женщиной!

Миссис Ишида успокоительно гладит меня по руке:

— Боюсь, что так, дорогая. В комнате мисс Ротт нашли еретические книги: и под половицами, и в шкафу, и в ее вещах. И все они были, — она произносит это слово как самое страшное проклятие, — о колдовстве.

Надеюсь, что я тоже смогу найти такие книги. Мама научила нас с Маурой лишь основным заклинаниям, а именно чарам сотворения и обратным чарам. Я знаю, что ведьмы способны куда как на большее. Мама всегда говорила, что она еще многому нас научит. Потом. Но вот это «потом» наступило, а ее уже с нами нет.

— А что случилось с мисс Ротт? — спрашиваю я, стараясь сидеть не шевелясь, потому что каждое мое движение сопровождается шорохом пышной нижней юбки.

— Ее отправили в Харвуд, — качает головой миссис Уинфилд, и украшенный драгоценными камнями гребень в ее волосах ловит свет люстры. — Я уверена, ваша матушка ни за что не стала бы иметь с ней дела, если бы знала, кто она такая. Они были давними приятельницами, вместе учились в монастыре у Сестер. Я уверена, она считала, что мисс Ротт была хорошей, честной, богобоязненной женщиной. В конце концов, она же была членом Сестричества! Все были потрясены. Конечно, после ареста Сестры изгнали ее из ордена.

— Конечно. Интересно, она все еще в Харвуде? — вздрагиваю я.

— Полагаю, да. Ей вряд ли когда-нибудь позволят появиться в приличном обществе, — говорит миссис Уинфилд, помахивая зеленым шелковым веером, чтоб хоть немного разогнать душный воздух комнаты.

— Кейт, если вам что-то будет нужно, непременно дайте нам знать. Я ведь могу называть вас просто Кейт? Ах, бедное дитя. Нелегко становиться взрослой без материнской опеки, — миссис Ишида сочувственно вздыхает и подносит к глазам кружевной платочек. — Моя мама скончалась, давая жизнь моему младшему брату, и отец больше не женился. Так что я в полной мере понимаю, сколь тяжело вам приходится.

Почему-то я в этом сомневаюсь. Ведь ей же не приходилось беспокоиться, чтобы ее не арестовали как ведьму, верно? Но миссис Ишида уже поглощена воспоминаниями о бедной дорогой матушке, и разговор уходит от мисс Зары Ротт. Мораль и так ясна: женщины, которые слишком своевольны, или слишком образованны, или чересчур странны, или излишне пытливы, будут наказаны. И они заслуживают своей судьбы.

Такие женщины, как Зара.

Такие женщины, как мы.

Мы проводим в гостях положенные полчаса. Дальнейший разговор скучен, как осенний дождь: помолвка Кристины и Мэтью Колльера, подозрения миссис Уинфилд, что горничная украла ее серьги, разнообразные всеобщие советы миссис Малькольм по поводу режущихся зубок ее сына. Когда мы поднялись, чтобы уходить, миссис Ишида поблагодарила нас за визит и пригласила непременно навещать ее по средам.

— Ваша матушка гордилась бы тем, какие прелестные дочери у нее выросли, — заявила она, касаясь моей щеки своей, похожей на ощупь на засушенный цветок.

Я улыбаюсь ей, хотя мое мятежное сердце запинается от такого предположения. Ее дочь в другом конце комнаты адресует мне нервную усмешку.

Миссис Ральстон и миссис Малькольм берут с нас обещание непременно посетить их еженедельные званые вечера. Кристина и Роза после краткого колебания следуют их примеру и спрашивают, когда мы принимаем. Маура бойко отвечает, что наш приемный день — каждый второй вторник.

В экипаже сестра смотрит на меня и ухмыляется:

— Все прошло неплохо, правда же?

— Полагаю, да. — Если не считать того, что моя крестная мать оказалась ведьмой, Сестрой и вдобавок арестанткой.

— Ой, ладно! Я думаю, мы имели настоящий успех.

— Прелестно! — кривляюсь я. — Все было просто прелестно!

Маура смеется. Это не то вежливое хихиканье, которое она использует в обществе, а ее настоящий смех — мелодичный, ничем не сдерживаемый, как бурлящий среди скал ручеек. Это мой самый любимый звук на свете.

— Жаль, я не подсчитала, сколько раз миссис Ишида произнесла это слово. До чего ограниченный словарный запас у этой женщины!

— Раз уж на то пошло, я сомневаюсь, что ей позволялось читать что-то, кроме Писания. Последнее, что нужно Брату Ишиде, — это жена, которая сможет его переплюнуть.

— Я думаю, он наверняка проповедует за ужином. — Маура имитирует его масляный голос: — Что хорошего в том, чтобы учить женщин грамоте? Вам, девушкам, следует оставить даже мысли об этом. Чтение может навредить вашим маленьким хорошеньким головкам. Оно может, не приведи Господи, заставить вас задавать вопросы. А вам, для вашего же блага, лучше ни о чем не спрашивать и всегда помнить: даже самый тупой мужчина знает все лучше, чем вы!

Я рассмеялась.

— Бедная Саши! Не могу себе представить, каково расти в таком доме и с таким отцом.

— Я тоже. От нашего Отца не слишком много толку, но он хотя бы не тиран. — Ее голос не весел.

— Мне жаль, что он не берет тебя с собой, — говорю я.

— Ничего. Однажды я отсюда уеду. — Маура вытягивает ноги так, что ее затянутые в чулки лодыжки оказываются у меня на коленях. — Я выйду за богатого, как Мидас, старика, который любит путешествовать, и заставлю его всюду возить меня с собой. Возможно, это будет эмиссар Братьев в какой-нибудь европейской стране.

— Ты не можешь выйти за того, кто работает на Братьев.

— Очень даже могу, если он отвезет меня в Дубай. Вдруг удастся прикончить его и остаться там навсегда. Вдова в Дубай — нет, ты только представь! Я смогу носить брюки и читать все, что только захочу! — Маура хохочет, увидев шок на моем лице. — Я не думаю, что выйду замуж по любви. Я должна быть прагматичной.

— Ты? — насмешливо переспрашиваю я. Маура всегда была сентиментальной и импульсивной особой, скорой на гнев и слезы. — У тебя есть еще полтора года. Достаточно, чтобы найти жениха, даже с такими высокими запросами, как у тебя.

— Я так не думаю, — она шевелит пальцами ног. — Ну а ты? Ты любишь Пола?

Я свирепо смотрю на нее:

— С какой стати ты сказала Саши и Рори, что он собирается сделать мне предложение? Я же сказала тебе, что не знаю, могу ли согласиться.

— А я сказала тебе, что это нонсенс, — парирует Маура, вытаскивая из прически шпильки. — А потом, я не могла придумать, о чем еще говорить. Ты не больно-то помогла мне поддерживать разговор.

— А теперь они раструбят это всему городу.

Экипаж притормозил, и стало слышно, как Джон обменивается приветствием с кучером миссис Корбетт, карета которой как раз выезжает с ее подъездной дороги. После МакЛеодов миссис Корбетт наша ближайшая соседка. Она арендует небольшой крытый деревянной черепицей квадратный домик, едва видный за обступившим его со всех сторон фруктовым садом. Я не могу не думать, что ей следовало бы жить в готическом особняке, в окружении паутины и безголовых античных статуй. Это подошло бы ей больше, чем простенький сельский домишко.

— По крайней мере это будет нормальная, обычная сплетня. Разве мы не этого добиваемся? — спрашивает Маура.

Я повержена, потому что она, конечно, права. Гипотетический брак с Полом, чаепития с женами Братьев, обсуждение с Саши Ишидой моей возможной помолвки — все это, несомненно, подобает нормальным барышням. Но что же мне теперь делать?

— Ты же выйдешь за Пола, правда? — спрашивает Маура, беспокойно морща лобик. Экипаж трогается. Копыта лошадей стучат по укатанной грунтовой дороге, поднимая тучи пыли; я чихаю и отодвигаюсь подальше от окна.

— Я не знаю, Маура. Он меня еще не спрашивал.

Маура выпрямляется и ставит ноги обратно на деревянный пол.

— Он спросит. И ты не должна отказать ему из-за ложно понятого долга передо мной и Тэсс. Не надо напрасных жертв. Если ты не найдешь жениха, за тебя сделают выбор Братья. И чем ты нам поможешь, оказавшись несчастливой в замужестве? Муж все равно сможет увезти тебя туда, куда ему заблагорассудится. Ты будешь счастливее с Полом.

Я кусаю губы. Как объяснить ей мои колебания, не упоминая Мамин дневник и пророчество?

— Ты правда думаешь, что я буду счастлива с Полом? — спрашиваю я.

Она улыбается, довольная, что я прошу у нее совета.

— Правда. Я не ужилась бы с ним, но тебе он, возможно, прекрасно подойдет.

Боже, она сегодня просто фонтанирует сомнительными комплиментами.

— Ты не считаешь, что он красивый?

Маура накручивает на палец рыжий локон.

— Я допускаю это. Красивым его считает Рори. А вот что думаешь ты? Это ведь тебе предстоит разделить с ним постель.

— Маура! — Я обиженно прячу лицо в ладонях.

— Тебе-тебе. Ну давай, Кейт, мы ведь сестры. Ты считаешь его красивым?

Я киваю, вспоминая его губы у своего запястья.

— Это будет хорошая партия. У МакЛеодов никогда не было особых проблем, и у него отличные перспективы. Он мог бы заполучить любую девушку в городе. Видела, как Рори смотрела на него в церкви на прошлой неделе? Но он даже не глядит на других девушек. Очевидно, что он тебя боготворит.

— Правда? — спрашиваю я, и Маура утвердительно кивает.

Если бы мы с сестрами были бы обычными девушками, могла бы я жить с Полом в Нью-Лондоне? Когда он навещал нас в последний раз, он много рассказывал мне об этом городе. О ресторанах с пряными, экзотическими мексиканскими блюдами; о долгих прогулках, которые он совершал по причалу, чтобы посмотреть на заходящие в гавань корабли; о зоопарке, где содержатся животные со всех уголков мира. Это звучало захватывающе; каждый день в Нью-Лондоне мог бы стать приключением. И Пол хочет показать мне этот город.

Если бы я была храброй девушкой — такой же рисковой, как Арабелла, — я бы тоже всего этого хотела, как хочет Маура. Когда она говорит о Нью-Лондоне, ее глаза загораются, словно две свечи.

Иногда мне кажется, что Пол выбрал не ту сестру.

Маура как кошка растягивается на кожаной скамье.

— Я же вижу, как мечтательно он на тебя смотрит, когда ты этого не замечаешь. Его глаза начинают так сверкать…

— Сверкать? — поддразниваю я. — О, небо!

— Ты не должна смеяться, Кейт. Я думаю, он будет тебе хорошим мужем. Только вот… — Маура колеблется. — Как ты думаешь, ты влюблена в него?

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Я о нем беспокоюсь.

— А твое сердце бьется сильнее, когда он рядом? — Яркие глаза Мауры становятся мечтательными. — В моих романах сердце героини в таких случаях всегда бьется. Ты чувствуешь, что ты на грани обморока, когда он касается твоей руки? Или произносит твое имя? Ты чувствуешь, что можешь умереть, если разлучишься с ним хоть на день?

Это она-то собралась быть прагматичной? Я трясусь от смеха.

— Нет, не могу сказать, чтоб со мной такое происходило.

Она недовольно хмурит брови.

— Тогда, должно быть, это не любовь. Во всяком случае, пока еще не любовь.

В тот же миг, как мы заходим в дом, к нам бросается Елена. Она хочет услышать, как все прошло. Мы втроем располагаемся в гостиной: Елена опять восседает в синем кресле, а Маура подскакивает на краешке софы, рассказывая о произведенном нами впечатлении. Я в полном изнеможении сижу на другом краю софы, но моя совесть не дает мне покоя, пока я наконец не благодарю Елену и не рассыпаюсь в заверениях, что нам очень пригодились ее уроки. Маура угощает ее подробностями о том, какой большой и пышный дом у семейства Ишида, какие там шелка и канделябры, каким смелым и модным было платье Саши и как Кристина сообщила, что в воскресенье они с Мэтью Колльером объявят в церкви о своей помолвке.

— Скоро придет и ваш черед, Кейт, — говорит Елена. — Пока вас не было, заезжал мистер МакЛеод. Он очень сожалел, что не застал вас.

Маура смеется:

— Я же говорила! Он по тебе сохнет!

— А вы тоже по нему сохнете? — Глаза Елены словно два прожектора.

Я прячу лицо у гнутой спинки дивана и со стоном отвечаю:

— Не ваше дело!

— Кейт! — возмущается Маура. — Не груби!

Хочу отметить, что причиной моей грубости стало Еленино любопытство, но, по правде говоря, она отнюдь не первая, кто задает мне этот вопрос. О Поле меня без всякого смущения расспрашивали Саши и Рори, миссис Уинфилд и миссис Ишида делали весьма прозрачные намеки, Маура терзала меня расспросами по пути домой. Мне не будет покоя, пока я не объявлю свое решение. Это может растянуться на целых десять недель.

— В действительности это мое дело. Ваш отец нанял меня, чтобы вы, барышни, были должным образом устроены.

Она сказала «устроены», а не «вышли замуж», но ее прямолинейность все равно унизительна. Значит, Отец не доверяет мне самой найти себе мужа и перепоручает это дело гувернантке.

— Нельзя вступать в необдуманный брак, Кейт. Если у вас есть сомнения, мы можем обсудить их с вами. У вас есть альтернатива — вы можете вступить в Сестричество.

— Не хочу я в Сестричество, — огрызаюсь я.

Елена подается вперед, постукивая пальцами по деревянному подлокотнику кресла.

— А за мистера МакЛеода вы хотите?

— Не знаю, — уныло говорю я и поднимаю глаза. — Я не знаю, что мне делать.

— Как не знаешь? — настаивает Маура. — У тебя же осталось всего…

— Я помню! — ору я. — Десять недель! Ты правда думаешь, что я могу об этом забыть?

— Кейт… — Маура выглядит потрясенной: я крайне редко повышаю на сестер голос.

— Оставьте меня в покое, пожалуйста, — молю я, выбегая из комнаты. — Я просто хочу побыть одна!

— Кейт! — кричит мне вслед Маура, но Елена велит ей оставить меня в покое.

Я выскакиваю из дому, даже не захватив с собой плаща. Я почти бегу, сама не зная куда — бежать-то мне некуда. Я спотыкаюсь на своих идиотских каблуках; больше всего на свете я хочу скинуть ботинки и бежать босиком, как привыкла. Мне надоел корсет, и нижние юбки, и каблуки. У меня болит голова, потому что косы заплетены слишком туго, и в кожу впиваются шпильки. Меня измучили попытки стать безупречно воспитанной барышней, умной дочерью, идеальной заменой матери младшим сестрам, достойной потенциальной женой…

Не хочу! Я хочу просто быть собой. Просто Кейт. Почему же этого недостаточно?

Я выхожу на маленький лужок за сараем. Я хочу просто спрятаться там, где никто меня не найдет.

И тут меня осеняет вдохновляющая идея. Это неправильно, конечно, но я устала поступать правильно.

Я разуваюсь, пинаю ботинки ногой, и они приземляются в тени старой корявой яблони. Я не делала этого уже несколько лет и не уверена, что нужные навыки сохранились, однако все равно делаю попытку. Я хватаюсь за узловатые, толстые ветви возле мой головы и начинаю карабкаться наверх. Конечно, выгляжу я при этом не слишком-то изящно. Чулки немедленно рвутся, а вес нижней юбки почти заставляет меня упасть. С минуту я обнимаю дерево, стараясь восстановить равновесие, но потом выравниваюсь и подтягиваюсь выше. Теперь я сижу на третьей снизу ветке, футах в пяти от земли, мои конечности болтаются в воздухе. О, как хохотала бы я в детстве при виде такой картины! Тогда я легко забиралась гораздо выше.

Я вытаскиваю из волос шпильки и по одной швыряю их на землю, а потом запрокидываю голову и смотрю вверх, туда, где за обремененными яблоками ветвями виднеется небо. Сегодня оно очень синее — мне сложно даже подобрать верное слово для такой синевы. Тэсс должна знать. Мне нужно тратить поменьше времени на охоту за мужьями; лучше смотреть в небо и находить подходящие названия для разных оттенков синего. Я смеюсь, и смех выходит несколько легкомысленным.

— Мисс Кэхилл?

Я подаюсь вперед, упершись обеими руками в ветви, смотрю вниз и за зелеными листьями вижу изумленное лицо Финна Беластры.

Я застигнута в совершенно неподобающем для истинной леди положении. Но, с другой стороны, разве истинный джентльмен не сделал бы вид, что не заметил меня, и не прошел бы мимо, чтобы избавить леди от конфуза?

Я легонько машу ему рукой.

Финн смеется:

— А сегодня ты древесный эльф? Дриада?

— Представила, что мне опять двенадцать. — Я нервно провожу рукой по волосам в надежде, что не успела повыбрасывать все шпильки. Наверняка я выгляжу как кикимора. Он-то всегда симпатичный, даже в опилках из беседки, криво сидящих очках и со всклокоченными волосами.

Он ставит на землю лестницу, которую, оказывается, принес с собой.

— В двенадцать было не слишком хорошо. Я считался всезнайкой и на этом основании регулярно огребал тумаки.

— В двенадцать было замечательно! — протестую я. — Никакой ответственности. Я делала все, что захочется.

— Например? — спрашивает Финн, прислоняясь к узловатому стволу.

— Бегать по полям. Лазать по деревьям. Читать книжки про пиратов. Плескаться в пруду, изображая русалку! — Я, вспоминая, смеюсь.

— Наверняка это была очень милая русалка. — В его глазах читается восхищение. — Не бросишь мне яблочко?

Я срываю яблоко и кидаю в него. Он уворачивается.

— Предполагалось, что ты его поймаешь, — говорю я, перебрасывая одну ногу через ветку и ища, куда бы ее поставить.

— Ты удивила меня своим метким броском. Он очень…

— Если ты скажешь «неплох для девчонки», я никогда тебе этого не прощу.

— Даже и не подумаю. Ты меня запугала, — смеется он.

— Хватит дразниться, — говорю я, снова прижимаясь к стволу дерева. — У меня уже и так достаточно огорчений.

— Что случилось? Может быть, нужна помощь? Хочешь, чтобы я тебя поймал?

— Конечно, нет, — говорю я, вздергивая подбородок.

На самом деле мне просто не хочется, чтобы он видел мои нижние юбки. Или, раз уж на то пошло, как я шлепнусь с дерева лицом вниз. — Отвернись, пожалуйста.

— Не поранься. — В голосе Финна звучит беспокойство.

— Не переживай. Я просто давно не лазила по деревьям. А теперь отвернись.

Финн послушно поворачивается спиной к дереву, засунув руки в карманы.

Я повисаю на ветке и разжимаю кулаки. Через миг земля ударяет мне в пятки, тело, как молнией, пронзает болью, и я охаю. Финн тут же оказывается рядом:

— С тобой все в порядке?

— Все хорошо. Просто… я прошу прощения. — Я провожу пальцами по волосам, чтобы избавиться от застрявших в них листьев. Мое новое платье имеет жалкий вид, часть кружев поотрывалась, о чулках уж и говорить нечего.

Финн наклоняется, чтобы вытащить из моих волос листочек.

— За что ты извиняешься?

Я прячу лицо в ладонях. Час. Мне нужен был всего лишь час одиночества, но даже он оказался мне недоступен.

— Я… Ну, наверно, я слишком стара, чтобы лазать по деревьям, правда же?

— Разве? Это же твое дерево. Не вижу, почему бы тебе на него не забраться, раз уж пришла такая фантазия. — Финн тянется за лестницей.

— Не могу себе представить, чтобы Братья это одобрили. Я, наверно, выгляжу как бродяга.

— Ты выглядишь прекрасно, — не соглашается он, до ушей покрываясь румянцем. — Если мы им это позволим, Братья высосут из мира все краски и лишат его радости.

Я потрясенно молчу. Он проводит рукой по своим взъерошенным медным волосам:

— Теперь моя очередь извиняться. Я не должен был так говорить.

Трава холодит мои босые ступни.

— Но ты это сказал. Ты действительно так считаешь? — спрашиваю я, понизив голос.

Финн снова поворачивается ко мне; его карие глаза из-под очков смотрят серьезно.

— Я не думаю, чтобы Господь хотел видеть нас несчастными. Вряд ли это является условием нашего спасения. Вот что я считаю.

 

8

Я не нервничала. Я была абсолютно спокойна до сегодняшнего утра, но сейчас, когда я толкаю тяжелую дверь книжной лавки Беластра, меня вдруг охватывает дурацкое желание подхватить свои юбки и умчаться прочь. Я оглядываюсь на наш экипаж, но Джон, убедившись, что со мной все в порядке, уже тронул лошадей в сторону хозяйственного магазина. Вряд ли будет разумно припустить вслед за ним по улице.

Подразумевается, что в данный момент я беру урок акварели, но я сказала Елене, что не могу вдохновиться корзиной с фруктами, и ушла якобы на пленэр, в сад. Елена легко с этим согласилась — видимо, пейзажи сейчас в моде, — а я пробралась на конюшню и попросила Джона взять меня с собой в город. В Мамином дневнике, кроме имени Зара, было только одно имя. Имя женщины, которой Мама доверила свою тайну. Марианна Беластра.

— Вас не затруднит прикрыть дверь?

Это голос Финна. Вот незадача! Я-то рассчитывала, что он будет строить беседку.

Я захожу внутрь.

Лавка Беластра — это ночной кошмар пожарного инспектора. Тут от пола до потолка тянутся лабиринты книжных стеллажей. Их полки всегда кажутся полными, независимо от того, сколько книг сейчас запрещено цензурой Братства. Тут пахнет, как в кабинете Отца, — ароматным трубочным табаком, древесиной и пергаментной бумагой. Там, где посветлее, в солнечных лучах кружатся пылинки, но дальние углы магазина укрывает таинственный полумрак.

Мне всегда было здесь как-то неспокойно. Я никогда не понимала, как Отец и Маура способны проводить тут целые часы, любовно поглаживая пальцами корешки книг, благоговейно пролистывая старые тексты, в немом преклонении шевеля губами и пробегая глазами по строчкам. Я понимала их благоговение не более, чем понимала Братьев.

Финн Беластра не спеша появляется откуда-то из-за задних рядов полок. Сегодня на нем приличный пиджак, а не рубаха.

— Могу ли я помочь вам найти… о, добрый день, мисс Кэхилл!

Я жмусь к двери, в смущении вспоминая наши вчерашние приключения под сенью яблони.

— Добрый день, мистер Беластра! Ваша матушка тут?

Финн качает головой:

— Она неважно себя чувствует. Головная боль. Я тут вместо нее. Я чем-то могу быть полезен? — Он перебирает книги на прилавке. — У нас ничего нет для твоего отца. Разве он что-то заказывал?

Мне было непросто ускользнуть от внимания сестер и от бесконечных Елениных уроков хороших манер. Я оказалась совершенно не готова к тому, что, когда я в конце концов найду силы и возможность повидаться с Марианной, ее может не оказаться на месте. И что отвечать на мои вопросы будет некому.

— Я тут не по поручению Отца, — юлю я, стараясь не дать своему раздражению вырваться наружу. Финн не виноват в том, что его мама заболела, или в том, что я пришла именно сегодня, а не в любой другой день.

— О, — Финн одаривает меня своей обаятельной усмешкой, — так ты пришла за Арабеллой?

— Нет. Я надеялась… Как ты думаешь, может быть, твоя матушка сможет прийти на минуточку повидаться со мной? Это важно.

Финн пальцем поправляет очки на носу.

— Послушай, я знаю, что ты сомневаешься в том, что я приличный садовник, но могу тебя заверить, что книготорговец я очень приличный. Так что же ты ищешь?

Я не могу попросить у него книгу по колдовству. Но если я сейчас развернусь и уйду, моя поездка будет напрасной. Кто знает, когда мне опять подвернется случай выбраться в город без сестер?

— Я слышала, что у вас есть реестр судебных решений. — Эти слова слетают с моих губ прежде, чем я успеваю подумать о последствиях. А что, если Финн не знает, где он хранится?

Он смотрит на меня вприщурочку.

— Где это ты такое слышала? — В его голосе звенит металл. — А если даже у нас и есть нечто подобное, зачем эта вещь девчонке вроде тебя?

— Девчонке вроде меня? И какая я, по-твоему, девчонка? — злобно говорю я. — Что, если я не сижу целыми днями, уткнувшись носом в книгу, я уже не могу интересоваться… э-э-э… местной историей?

— Я не об этом, — поспешно говорит Финн. — Просто мы не выдаем эту книгу тем, кому она нужна просто ради прихоти. Зачем она тебе понадобилась?

— У меня была крестная, — медленно говорю я. — Они с моей Мамой дружили еще со школы, но ее арестовали за колдовство. Я хочу почитать о ней.

Финн подходит ко мне поближе.

— И я могу тебе ее доверить?

Я раздосадовано вскидываю руки.

— Да! Я же доверяю тебе в том, что ты не загубишь мои цветы, правда же? Вот и ты дай мне шанс.

Склонив голову, Финн долгую минуту изучает мое лицо, и, судя по всему, я прохожу проверку, потому что он говорит: «Ладно, жди здесь», — открывает дверцу у лестницы и исчезает в чулане. Мгновение спустя он появляется, держа в руках нечто, напоминающее амбарную книгу.

— Идем со мной.

Я иду следом за ним меж запутанных рядов книжных полок, и мои нервы гудят от напряжения. В самом дальнем углу он останавливается у стола.

— Ты знаешь, когда ее арестовали?

— Нет. Очевидно, меньше, чем шестнадцать лет назад, но больше, чем десять. Она моя крестная и значит, присутствовала у меня на крестинах. Но я совсем ее не помню.

— Записи, конечно, сделаны в хронологическом порядке, — говорит Финн.

Я устраиваюсь на стуле, а он опирается на книжный шкаф.

— Уж конечно, — передразниваю я, поднимаю глаза и вижу, что он пристально на меня смотрит. — Что?

— Твои волосы.

Капюшон упал, и стали видны косы, венцом уложенные вокруг моей головы. Это Маура причесала меня так сегодня утром, ориентируясь на модные журналы Елены.

— Они красивые. Тебе идет такая прическа.

— Спасибо. — Мои щеки вспыхивают, и я поспешно перевожу взгляд на книгу. — Ты так и будешь тут торчать? Обещаю, что не сбегу с ней.

— Нет, я пойду, — говорит он, но при этом явно колеблется. — Мать предпочла бы, чтобы в Братстве не знали об этой книге. Если услышишь, как зазвонит дверной колокольчик, сунь ее в ящик и возьми что-то другое. Это и для твоей безопасности, не только для нашей.

— Я… то есть, конечно. Спасибо тебе.

Я жду, пока он идет к прилавку. Пол деревянный, поэтому мне отлично слышен каждый его шаг. Здесь непривычно тихо. Снаружи, под открытым небом, никогда не бывает такой тишины — там всегда жужжат насекомые, поют и перекрикиваются птицы, шелестит в ветвях ветерок… но тут стоит жуткая, мертвая тишина.

Я открываю книгу, и ее переплет с резким треском ударяется об стол. Я листаю страницы на шестнадцать лет назад — 1880 год — и начинаю просматривать имена в левой колонке.

Марго Левьюе, шестнадцати лет, и Кора Скадл, пятнадцати лет, — гласила первая запись. — 12 января 1880 года. Преступление: целовались на черничнике семьи Скадл. Обвинены в извращениях и похоти. Приговор: Харвудская богадельня для обеих.

Харвуд до конца жизни только за поцелуй с другой девушкой? Это кажется чересчур суровым.

Чтение оказалось захватывающим. Я никогда раньше не видела обвинительных заключений Братства, так внятно изложенных. Обычно все связанное с решениями суда окутано тайной и обсуждается только шепотом, словно бука под кроватью.

Где-то в середине записей за 1886 год я наткнулась на нужное имя.

Сестра Зара Ротт, двадцати семи лет. Преступление: колдовство (зафиксировано). Обвинена в хранении запрещенных книг по магии и шпионаже (наблюдение за Братством). Обвинители: Брат Ишида и Брат Уинфилд. Приговор: Харвудская богадельня.

Только то, что я узнала на чаепитии у миссис Ишиды, ничего нового. Крестной удалось передать мне письмо из приюта для умалишенных преступников. Только вот как она узнала, что мы в опасности? Разве что, может быть, Бренна что-то предсказала?

Я продолжаю чтение. Миссис Беластра пишет о приговорах, которые были вынесены в Чатэме, и упоминает о слухах, что доходили из соседних городов, где, конечно, тоже шли суды. Подавляющее большинство девушек приговаривалось к каторжным работам на побережье, некоторых, как Бренну, определяли в Харвуд. Еще некоторых отпустили, ограничившись предупреждением. Миссис Беластра отмечает, что все они потом либо переехали куда-то, либо пропали без вести.

Что же случилось с этими женщинами? Конечно, после суда им было непросто жить в Чатэме, ведь они знали, что глаза — и шпионы — Братьев бдительно следят за ними повсюду. Быть может, они перебрались в большие города, где легче затеряться в толпе, остаться незамеченными? Или их постигла другая, куда более зловещая участь?

Мама писала в своем дневнике, что понять, по каким признакам выносится приговор, невозможно; чем больше я вчитывалась в строчки судебных решений, тем больше с ней соглашалась. Женщин, которые всего лишь крали хлеб или заводили любовника, могли приговорить к многим годам изнурительной каторги, а других, обвиненных в колдовстве, просто отпускали на все четыре стороны. Как такое могло случиться при том, как одержим Брат Ишида борьбой с магией? Или Братья все-таки понимают, как редко встречается настоящее колдовство? Это еще хуже. Это значит, что они хватают женщин не из-за их проступков; они делают это, просто чтобы держать нас в страхе.

Я возвращаюсь к реестру. Самым младшим обвиняемым по двенадцать лет — девчонки, такие как моя Тэсс. Самой старшей, домохозяйке миссис Клей, — сорок. Это одно из самых громких дел последнего десятилетия. Миссис Клей призналась, что делила ложе не только с мужем. Городские кумушки никогда не называли имени ее любовника, но оно было тут, выведенное аккуратным каллиграфическим почерком миссис Беластра: «Миссис Клей заявила, что, если ее признают виновной, виновным должен считаться также Брат Ишида, с которым она и совершила грех прелюбодеяния».

Брат Ишида? Я думаю о его холодных глазах и тонких губах, и моя кожа покрывается мурашками. А наказана, как всегда, только женщина.

Я справляюсь с отвращением. Мне нужно выяснить еще одну вещь. Я возвращаюсь к записям за октябрь и пробегаю глазами столбик имен. «Бренна Эллиот, шестнадцати лет. Преступление: колдовство. Обвинитель: ее отец. Приговор: Харвудская богадельня. Выпущена летом 1896 года по настоянию ее деда. Очевидные попытки самоубийства».

Всего десять месяцев в богадельне, и Бренна уже готова умереть. А моя крестная провела там почти десять лет.

Я прохожу в переднюю часть магазина. Финн читает книжку, положив подбородок на руки. Его глаза быстро бегут вдоль строк.

— Благодарю вас, мистер Беластра, вы мне очень помогли.

— Ты нашла то, что искала? — Его карие глаза ищут мои.

Найти-то я нашла, только вот это ни на шаг не приблизило меня к пророчеству.

— Да. Оказывается, она себя опозорила. Ее отправили в Харвуд.

— Мне жаль это слышать. — Финн поднимается из-за прилавка. — Я могу чем-то еще тебе помочь?

— Нет. И я буду тебе очень благодарна, если ты вообще забудешь, что я тут была.

Я набрасываю капюшон и направляюсь к двери. В панорамное окно мне виден Чатэм; даже озаренный полуденным солнцем, он выглядит каким-то сонным и погруженным в полузабытье.

— Погоди. Мисс Кэхилл, вас же ни в чем не обвиняют? И ваших сестер тоже?

Я разворачиваюсь. Плечи Финна под пиджаком напряжены, а челюсти сжаты.

— Нет! Конечно, нет. С чего ты взял?

Он хмурится.

— Ну ты же хотела посмотреть реестр.

— Я ведь сказала, мне было любопытно, что случилось с крестной. И потом, если бы нас в чем-то обвиняли, я бы вряд ли сидела здесь и почитывала книжечки. Какой с этого толк?

— А что бы ты делала, если бы тебя обвинили? — В глазах Финна напряженное внимание. Странно.

Я глубоко вздыхаю. Никто никогда раньше не задавал мне этого вопроса, но он давно уже не дает мне покоя. Если какой-то недоброжелатель застигнет нас за колдовством, я изменю ему память. Не могу сказать, что меня не будут потом терзать угрызения совести, но я это сделаю.

Только я не могу рассказать об этом Финну Беластре.

— Не знаю, — говорю я.

Потому что это тоже правда. Если мы не узнаем о доносе, пока не станет слишком поздно, если Братья со стражниками явятся к нам в дом и предъявят обвинения так же, как это было с Габриэль… Я не знаю, что стану делать в таком случае. Я не думаю, что моей колдовской силы хватит, чтобы стереть память полудюжине людей.

Я долгие часы ломала голову над этим вопросом, но так и не нашла решения. Может быть, его и нет вовсе.

Вот в чем все дело. Мы всецело зависим от милости Братьев.

— Я сбегу, — говорит Финн, водя ладонью по гладкому дубовому прилавку.

Мое сердце замирает. Не знаю уж, что я ожидала от него услышать, но явно не это.

— Ты мужчина. Они никогда тебя ни в чем не обвинят.

Финн мрачно смотрит на меня. Я не могла вообразить, что нескладный книготорговец, умненький мамин сын, может выглядеть так зловеще. Похоже, он — личность, с которой следует считаться.

— Я имею в виду, если обвинят Клару. Или матушку. Я возьму их и сбегу. Мы постараемся затеряться в большом городе.

Мой капюшон снова сваливается на плечи. Я не обращаю на это внимания и замираю на месте. Я ни разу не слышала подобных слов от мужчины. Это предательство. И это — завораживает.

— А как ты собираешься сбежать от стражников?

Финн понижает голос:

— Убью их, если понадобится.

Можно подумать, это так просто! Раз — и убийство готово!

— Как? — Я стараюсь, чтобы мой голос звучал скептически. Мне трудно вообразить Финна Беластру, голыми руками убивающего здоровенных стражников.

Он наклоняется и достает из сапога пистолет. Я подхожу поближе. Я должна бы прийти в ужас — добронравные девушки в таких случаях всегда ужасаются, — но я очарована. У Джона есть охотничье ружье, он бьет им кроликов и свиней к обеду; но оно не предназначено, чтобы убивать людей. Даже стражники Братьев не носят оружия — во всяком случае, открыто. Убийство — это грех.

Как, впрочем, и колдовство.

Финн взвешивает пистолет в руке. Похоже, ему не впервой.

— Я отличный стрелок. Отец занимался со мной каждое воскресенье после церкви.

Наши глаза встречаются, и у меня возникает внезапное, беспримерное стремление признаться ему. В том, что я тоже готова, если придется, убить за моих сестер. Ради них я пойду на все.

Как и он. Это четко и ясно написано на его лице.

— А с чего им к вам приходить? — спрашиваю я.

Неужели Марианна тоже ведьма? И Мама именно поэтому доверяла ей?

— Матушка слишком независимая, чтобы им нравиться. Братья подозревают, что она пренебрегает их правилами и торгует запрещенными книгами. И они правы, — говорит он, и на его губах появляется ехидная улыбка. — Ну и от меня они не в восторге. Они предложили мне членство в Совете и место школьного учителя, если я соглашусь закрыть нашу лавку. Я думаю, что своим отказом задел их гордость.

Как глупо. Не удивлюсь, если Братья уничтожат его бизнес. Если бы он согласился, его семья была бы в безопасности.

— Почему ты отказался? — шепчу я.

Он склоняется над прилавком так, что наши лица почти соприкасаются, и тоже понижает голос. От него пахнет чаем и чернилами.

— Этот магазин служил источником доходов моего отца. Он был его мечтой. Я не отдам его Братьям.

— Это так смело — отказать им.

Его вишневые губы кривятся:

— Смело или глупо? Прошлой ночью скончался Брат Эллиот. Они прочили меня на его место. Если я снова откажусь, они наверняка примут меры.

Я холодею. Пророчество Бренны опять оказалось верным.

— Почему ты рассказываешь мне это? — Мой голос звучит как-то придушенно.

Он должен бы знать, что я могу донести на него. Рассказать о реестре, о пистолете, об угрозах в адрес Братьев.

Финн наклоняется и отправляет пистолет обратно за голенище сапога.

— Возможно, чтобы ты поняла, что можешь мне доверять.

Я доверяю. Вернее, хотела бы доверять. Просто поразительно, как сильно мне этого хочется. Странно, ведь Пола я знаю с детства и никогда не была настолько близка к тому, чтобы открыть ему мою тайну.

— Но зачем?

Он выпрямляется.

— Даже Арабелла иногда нуждается в помощи.

Бедный рыцарь, как он заблуждается! Даже если я настолько сойду с ума, чтоб ему довериться, он все равно ничего не сможет для меня сделать. Особенно если для него так важно защитить свою семью.

— Ты… ты уже мне очень помог, — запинаясь, говорю я и снова надеваю капюшон. — Благодарю вас, мистер Беластра.

Какое-то мгновение он изучающе на меня смотрит, словно надеясь прочесть, как одну из своих книг. Хвала небесам, он не задает вопросов, на которые я не могу — и не хочу — отвечать.

— Пожалуйста, Кейт.

 

9

На следующий день я беру акварельные краски и отправляюсь в сад под тем предлогом, что мне нужно закончить начатый по указанию Елены рисунок.

Почти у меня из-под носа с пронзительным криком взлетает щегол, сердито хлопая крыльями. Прежде чем усесться на дуб по соседству, он делает несколько кругов в воздухе.

Мне тоже хочется на себя накричать.

Вместо этого я иду на звук молотка, что доносится со склона холма. Финн стоит на самой верхней ступеньке лестницы и прибивает потолочную балку. Я окликаю его:

— Мистер Беластра!

Финн испуганно оборачивается, лестница теряет равновесие и начинает крениться в сторону. Я предостерегающе вскрикиваю, но слишком поздно — Финн, беспорядочно молотя руками по воздуху, неловко падает на землю, подвернув лодыжку.

Бросив наземь краски и альбом, я бегу к нему, проклиная свой корсет.

— С тобой все в порядке? — Я присаживаюсь возле него на корточки.

Финн уже сидит, но его лицо под веснушками совсем бледное. Он отворачивается и ругается, как сапожник.

Я ахаю в притворном возмущении:

— Мистер Беластра, я и не подозревала, что вы знаете такие слова!

Он пытается улыбнуться, но вместо этого его лицо искажает гримаса:

— У меня богатый словарный запас.

— Мне позвать Джона? Тебе нужна помощь?

— Сам справлюсь, — пыхтит он. С моего места мне видно, как его шея под воротником краснеет. Оказывается, там у него тоже веснушки.

Удивительно, как их много. Интересно, они везде или только там, куда дотягивается солнце?

— …руку?

Я слишком подавлена, чтобы встретиться с ним глазами.

— Что?

Милый Боженька, с чего это вдруг я думаю о том, каков Финн Беластра без одежды? Наверно, мой ум помутился от волнения.

— Можешь дать мне руку? Помочь мне встать? — спрашивает он.

— О, конечно!

Он хватается за мое плечо и поднимается, разразившись новой серией проклятий. Я тоже встаю, попутно прихватив с пола беседки его пальто.

Мы медленно идем по саду; рука Финна опирается на мое плечо, а я поглядываю на него уголком глаза. Теперь, когда я знаю, что он готов решительно встать на защиту своей матери и Клары, я…

Ничего не могу с собой поделать — теперь я иначе думаю о нем. Он и раньше казался мне симпатичным, но теперь стал симпатичен вдвойне. Однако не могу же я влюбиться в садовника! Это уже попахивает романами Мауры. К тому же Братья слишком уж пристально приглядываются к книжной лавке, а значит, любая связь с семьей Беластра может обернуться неприятностями.

Финн замечает мой взгляд.

— Не горюй, — шутит он, — я не грохнусь в обморок.

— Надеюсь, что нет. Не думаю, что смогу тебя нести.

Мы уже дохромали до кухонной двери. Финн прислоняется к кирпичной стене, а я тем временем зову миссис О'Хара. Оторвавшись от стряпни — возможно, и к лучшему, — она спешит к нам. Из кухни тянет запахом свежевыпеченного хлеба.

— Финн свалился с лестницы, — сообщаю я.

Мы устраиваем его у очага в старом кресле, обитом коричневой тканью в цветочек.

Миссис О'Хара прищелкивает языком:

— О, боже. Может, послать за доктором Алленом?

Финн качает головой:

— Нет, спасибо. Мне бы просто разуться и оценить ущерб.

— Ну конечно! Я пока приготовлю вам чаю. — Она ерошит густые волосы Финна, словно тот — маленький мальчик. Для миссис О'Хара нет посторонних, ей все — свои.

Финн снимает рабочий ботинок и, оставшись в серых носках, шевелит пальцами. Это ему вполне удается, но, попытавшись подвигать щиколоткой, он сквозь зубы шипит от боли.

Миссис О'Хара бросается к нему с кудахтаньем:

— Бедный мальчик, неужели перелом?

— Просто нехорошее растяжение, — предполагаю я.

Миссис О'Хара выхватывает из угла свою корзину со штопкой; там ожидает починки некоторое количество наших сорочек и чулок. Я краснею, надеясь, что Финн не обратит на них внимания.

— Позвольте-ка взглянуть, — говорит миссис О'Хара. — На своем веку я навидалась растяжений, вот и Кейт может подтвердить.

— Нет-нет, я могу сам, — протестует Финн.

— Глупости! Просто подожди минутку. — Миссис О'Хара снимает с кастрюли крышку и помешивает булькающее варево.

До меня доносятся ароматы лука и мускатной тыквы. Неужели сегодняшний обед в кои-то веки окажется съедобным?

— А ты можешь это сделать? — севшим голосом спрашивает Финн.

— Я? — Вряд ли из меня выйдет сестра милосердия. — Лучше бы миссис О'Хара.

Он косится на хлопочущую у плиты миссис О'Хара и поднимает штанину так, чтобы я могла увидеть закрепленный на голени пистолет.

— Пожалуйста, Кейт.

Ох. Я киваю и опускаюсь перед ним на колени.

— Да, конечно.

Увидев меня с бинтами, миссис О'Хара усмехается:

— Вы решили поиграть в доктора? Что это с вами?

— Разве я не должна этому научиться на тот случай, если какой-нибудь добрый человек сжалится надо мной и возьмет меня в жены?

— Бог ему в помощь, — смеется она. — Хорошо, только не затягивайте слишком сильно, а то нога занемеет и отсохнет.

Я злобненько улыбаюсь Финну.

— Как думаешь, разве деревянная нога — это не очаровательно? Как у пирата? У старпома на «Калипсо» была такая.

— А что, это было бы лихо. У тебя найдется запасная повязка на глаз?

— Вы, оба, посерьезнее. Гангрена — это вам не шуточки, — ворчит миссис О'Хара.

Я поднимаю к ней лицо и встречаюсь взглядом с карими глазами Финна. Моя рука замирает в дюйме от его ноги. Я смотрю на него и ощущаю нервную дрожь от внезапного смущения, ведь раньше я никогда не видела голой мужской ноги. Когда мы с Полом были детьми, порой он закатывал штанины до колен, я поддергивала юбку, и мы бродили по пруду, пытаясь голыми руками поймать пескарей.

Но то был Пол, и мы были тогда всего лишь детьми. Это совершенно другое дело.

— Берись за дело, Кейт, — напоминает миссис О'Хара, и я берусь: плотно бинтую подъем и поднимаюсь по жилистой мускулистой голени, покрытой короткими медными волосками и густо усыпанной веснушками. Меня завораживает узор, который они образуют на коже. Интересно, у него вся нога такая?

От этой мысли я густо краснею.

— А теперь попейте чайку и дайте ноге отдых. Попозже Джон отвезет вас обратно в город. Хорошая работа, Кейт, — хвалит меня миссис О'Хара.

Я в замешательстве вешаю свой плащ. Если уж и обращать внимание на мужчину, то на Пола. Но бьется ли твое сердце сильнее, когда он рядом?

Сейчас мое сердце трепещет в груди, подобно колибри. Я тащу стул через всю кухню, чтобы сесть рядом с Финном. Он смотрит на меня; из-за очков его глаза кажутся огромными, как у совы.

— Знаешь, тебе незачем сидеть тут со мной.

— Больше все равно нечем заняться, — пожимаю плечами я и тут же пугаюсь мысли — а вдруг ему будет лучше без меня? — Или, может, ты хочешь, чтобы я ушла?

Он усмехается славным низким смешком; я никогда раньше не слышала такого.

— Нет.

— А у тебя в кармане пальто есть книга?

— Конечно, есть. Но я читаю ее только в скучном обществе.

Значит, мое общество ему нравится? Я оправляю зеленую юбку, в кои веки радуясь, что на мне что-то хорошенькое, без грязи на коленках и потрепанного подола.

Мы все еще сидим, глупо улыбаясь друг другу, когда дверь со стуком распахивается, и в кухню, топая ногами, входит Пол.

— Ах вот где моя девочка! А я уже весь сад оббегал, искал тебя. Маура сказала, что ты там акварель пишешь. — Он берет мою руку и целует ее. Я гляжу на него укоризненно: ему следовало бы знать, что такие вольности недопустимы. Особенно в обществе. — Беластра, что ты с собой сделал?

Финн отпивает глоток чая и невозмутимо говорит:

— Упал с лестницы.

Губы Пола дергаются; я ощущаю потребность встать на защиту справедливости и выпаливаю:

— Это я виновата.

— Это как? — Пол в недоумении вскидывает на меня голову. Я ерзаю на своем деревянном стуле:

— Я его испугала.

— Я не в обиде. Ты меня отлично перевязала, — говорит Финн.

— Кейт? — Пол смеется до тех пор, пока не видит улыбку Финна; тогда его челюсти сжимаются. — Я бы охотно сам упал с лестницы, если бы потом за мной ухаживала такая миленькая сестра милосердия.

— Стоп! — протестую я.

— Серьезно, Кейт, я могу помочь Джону закончить беседку. Это неплохой повод, чтобы бывать тут почаще. Я мог бы даже улучшить конструкцию беседки, раз уж я здесь, — мечтательно улыбается Пол.

— В этом нет нужды. Через несколько дней я буду как огурчик, — говорит Финн.

— Что? — восклицаю я. — Нет уж, хватит с тебя лестниц. В следующий раз ты свернешь себе шею.

Пол хмыкает:

— Командуешь, как всегда, да?

Господи, я только что говорила с Финном тем же тоном, каким обычно отдаю распоряжения сестрам. На моем лице невольно возникает гримаса.

— Извини. Я не хотела дерзить, я…

— Ничего, — обрывает меня Финн.

Его рука, лежащая на подлокотнике кресла, очень близко к моей руке. Если вытянуть пальцы, я смогу до нее дотронуться. Это странное, необъяснимое желание, которому трудно сопротивляться. Все мое тело наклонено в его сторону. Неужели это всем заметно? Я чинно складываю руки у себя на коленях.

Пол со странным выражением лица смотрит на нас.

— Я и не думал, что ты на такое способна. Мне нравятся женщины с норовом.

— С норовом? — Я стреляю в него взглядом. — Такое впечатление, что ты говоришь о лошади. О ком-то, кого нужно укрощать и ломать под себя.

— Вряд ли, — он усмехается, хватает с крюка на стене деревянную лопатку и встает в позицию «En garde».

Я огорченно смотрю на Финна. Мы с Полом фехтовали на палках в саду и на столовых приборах в кухне, но это было в мои двенадцать лет. Я качаю головой.

— Пол, нет.

Пол направляет на меня свою как-бы-рапиру.

— Ну же, давай. Может быть, на этот раз я смогу тебя одолеть. Я практиковался в клубе Джонса.

Финн хохочет:

— Я ставлю на Кейт.

— Джентльменское пари? — предлагает Пол, вытаскивая из кармана монету и бросая на стол.

Ни у одного из них нет лишних денег, чтобы так глупо их терять.

— Нет уж, никаких денег. Ставкой будет лишь гордость, — заявляю я, хватая со стола ложку на длинной ручке, и угрожающе наступаю на Пола.

— Кейт! — вскрикивает миссис О'Хара. — Я же этим пользуюсь! Положите на место, а то суп будет…

— Превосходным! — Я касаюсь ложкой плеча Пола, оставляя пятно тыквенного цвета на его сером пальто.

— Ты ответишь за это! — Пол наступает на меня, размахивая лопаткой. — Это мое новое пальто!

Мы скачем вокруг кухонного стола, перед ледником, возле печки… Миссис О'Хара попеременно то прыскает от смеха, то призывает меня вести себя как подобает юной леди. Я смеюсь; из моей прически повылетали шпильки, и волосы свободно падают на спину.

— Сделай его, Кейт! — кричит Финн.

Я бросаю на него взгляд через плечо, и он улыбается. Я перевожу дух.

Пол подкрадывается ко мне сзади, тесня широкой грудью. Он делает круговое движение рукой и легонько стукает меня лопаточкой по макушке.

— Я победил, — нежно говорит он.

Это вроде бы еще игра, но чувствуется, что он имеет в виду нечто большее. Он как бы застолбил территорию.

— Мисс Кейт? — Отворяется ведущая в переднюю дверь, в ней появляется лицо Лили, и я с первого взгляда понимаю — что-то не так.

Я отстраняюсь от Пола:

— Что случилось?

— Пришли Братья.

Я столбенею, но всего на миг.

Маура или Тэсс? Что они могли натворить, пока я не присматривала за ними?

И почему я не присматривала за ними лучше?

— Спасибо, Лили, — говорю я, и мой голос совсем не дрожит. Мне очень хочется посмотреть на Финна, но я этого не делаю. Слишком велик может оказаться соблазн попросить его одолжить мне пистолет.

— Кейт, волосы! — Миссис О'Хара подбегает, чтобы подобрать их. Когда она заканчивает, я смахиваю с подола приставшую мокрую траву и распрямляю плечи. Я немного подпитываюсь силами от храброй улыбки, которую надела на лицо миссис О'Хара, и иду следом за Лили.

В гостиной меня ждут Брат Ишида и Брат Ральстон. Брат Ральстон — мужчина с бакенбардами, огромным животом и морщинистым лбом, напоминающим весеннее поле. Он дружит с Отцом и преподает литературу и изящную словесность в школе для мальчиков.

— Добрый день, мисс Кейт, — говорит он.

Я делаю книксен:

— Добрый день, сэр.

Брат Ишида опускает мне на голову свою пухлую, мягкую ладонь.

— Господь да благословит тебя и да сохранит сегодня и во все дни жизни твоей.

— Благодарение Господу. — Вот все, что я могу вымолвить. Я не смею спросить у них, зачем они здесь. Это было бы дерзостью.

Они заставляют меня ждать целую долгую минуту.

— Ты переписывалась с Зарой Ротт? — наконец спрашивает Брат Ишида.

Я с облегчением поднимаю голову и лгу:

— Нет, сэр. Я даже не знала, что у меня была крестная, пока миссис Ишида не сказала мне. Разве она не в Харвудской богадельне? Я не думаю, чтобы тамошним пациентам разрешалось писать письма.

— Это так. Но в прошлом там были недобросовестные сестры милосердия, которые все-таки передавали письма. Так у тебя были с ней какие-нибудь контакты?

Я с нарочитым недоумением широко раскрываю свои серые глаза:

— Нет, сэр. Никогда.

— Если вы что-то услышите… если она попытается связаться с вами каким угодно способом, вы должны немедленно дать нам знать, — требовательно говорит Брат Ральстон.

Я молитвенно складываю ладони и перевожу взгляд на их ботинки:

— Конечно же, сэр. Я незамедлительно вам сообщу.

— Она была дурной, грешной женщиной, мисс Кэхилл. Ведьмой, замаскировавшейся под одну из Сестер, предавшей наше правительство и Господа нашего. Я не знаю, почему ваша маменька, да упокоит Господь ее душу, избрала тебе в крестные подобную женщину. — Темные глаза Брата Ишиды смотрят на меня так, словно я запятнала себя связью с Зарой.

Я бросаю взгляд на семейный портрет — на нем Мама, красивая и спокойная, — и печально качаю головой.

— Я тоже не знаю, сэр. Мама никогда о ней не упоминала.

— Мы надеемся, что с ее стороны это было всего лишь проявлением женской слабости, — сказал Брат Ральстон. — Вы должны опасаться искушающего шепота дьявола, который маскируется под дружеские голоса, мисс Кейт. Доверяя не тем людям, можно стяжать печальную участь.

— Я надеюсь, ты не пойдешь по стопам своей крестной, — сказал Брат Ишида. — Мы заметили, что вчера ты была в книжной лавке Беластра.

Я вздрагиваю. Неужели они за мной следили? Почему?

Но Брат Ральстон делает успокаивающий жест, словно утихомиривая пугливую кобылку:

— Мы уже некоторое время наблюдаем за книжной лавкой и видим, кто туда ходит. Барышне с вашим положением в обществе не подобает бывать в таких местах, мисс Кейт. Круг общения молодой леди жизненно важен для ее репутации.

— Но я была там по поручению Отца, — лгу я.

— Но ты ничего там не оставила, — говорит Брат Ишида.

— Я думал, ваш отец в Нью-Лондоне — добавляет Брат Ральстон.

Господи, они все отслеживают. Я быстро соображаю.

— Я просто передала сообщение для Финна Беластры. Он наш новый садовник. Я только зашла сказать, и… — Надеюсь, они не спросят, почему сообщение не мог передать Джон. Или не оставались ли мы с Финном в магазине наедине.

Брат Ральстон сладенько улыбается, охотно поверив в мою женскую слабость. Такое легковерие мне на пользу, но как же хочется стереть с его лица эту улыбку!

— В этом есть смысл. Ваш отец говорит, что вы не слишком умны.

Я скрежещу зубами.

— Признаюсь, меня не слишком влечет книжная премудрость, — я одариваю их взглядом попавшей в беду лани, хлопая длинными светлыми ресницами. Даже Саши Ишида могла бы мной гордиться.

— Это не беда. Большая ученость не доводит женщину до добра, — говорит Брат Ральстон.

— Ты ничего не потеряла от того, что росла без крестной, — говорит Брат Ишида. — За тобой всегда был должный присмотр. Это наш долг — наставлять наших сынов и дочерей, и мы счастливы его выполнять.

Я прячу ярость за улыбкой:

— Да, сэр. Я очень признательна за это, сэр.

— Когда вам исполнится семнадцать, мисс Кэхилл?

О, нет!

— Четырнадцатого марта, сэр.

От того, как Брат Ральстон смотрит на меня сверху вниз своими веселыми голубыми глазами, мне становится неуютно.

— Вы полностью осознаете важность вашего грядущего дня рождения?

Я киваю, надеясь, что этим он и ограничится, но он продолжает:

— За три месяца до него вы должны либо объявить имя своего жениха, либо сообщить о намерении вступить в Сестричество. В середине декабря на церемонии в церкви вы торжественно пообещаете себя либо мужу, либо Господу. И мы очень серьезно отнесемся к вашему заявлению.

— В случае если за месяц до церемонии ты не определишься с женихом, этим займется Братство. Мы подберем тебе пару, — добавил Брат Ишида. — Для нас это честь и привилегия — помогать нашим дочерям найти свое место в сообществе.

Брат Ральстон встревоженно смотрит на меня.

— Это середина ноября.

По спине бежит холодок. Сегодня первое октября. Осталось всего шесть недель. Мне придется принять решение даже раньше, чем я думала.

— У нас уже есть несколько претендентов на твою руку, — говорит Брат Ишида. — Твоя преданность сестрам, которую ты проявляешь с тех пор, как умерла ваша матушка, не осталась незамеченной. Есть несколько вдовцов с маленькими детьми на руках. Детям нужна материнская забота. И Брат Андерс, и Брат Соболев могут стать тебе хорошими мужьями.

Я не могу выйти ни за одного из этих стариков! И не выйду. Брат Соболев — это угрюмый отец семерых детей в возрасте от одиннадцати до двух лет. Надеюсь, хотя бы на том свете его жена смогла обрести покой. А Брат Андерс старше моего Отца — ему, по меньшей мере, сорок, у него пятилетние сыновья-двойняшки, и он лысый.

— Да, сэр, спасибо, — мямлю я.

— Очень хорошо. Тогда на этом закончим, — говорит брат Ишида. — Очистим наши умы и откроем сердца Господу.

— Очистим наши умы и откроем сердца Господу, — вторим мы с Братом Ральстоном.

— А теперь иди с миром служить Господу.

— Благодарение Господу.

Я и на самом деле благодарна. Я преисполнилась огромной благодарности, как только они скрылись с моих глаз долой.

Как они только смеют! Как они смеют приходить сюда, в мой дом, и велеть мне держать рот закрытым, а голову — пустой! И заставлять меня искать мужа, и грозить тем, что иначе они это сделают сами!

Прежде чем вернуться в кухню, я слушаю, как гремит по булыжникам экипаж Братьев. Моя колдовская сила бурлит во мне, вздымая валы, как морская вода во время шторма. Я глубоко вздыхаю, прижимая ладонь к холодному оконному стеклу в гостиной.

Мой взгляд натыкается на красное пятно. Это Маура идет среди дубов по саду рука об руку с Еленой. Из-под капюшона чуть-чуть виднеются яркие волосы сестры. Мне никогда не удавалось убедить ее оставить свои романы и выйти со мной погулять. Но для этой чужеземки в красивых платьях и с красивыми манерами Маура готова на все. Она прислушивается к Елене, она обожает Елену, а я тем временем провожу все дни и ночи в беспокойстве о безопасности драгоценной сестрички.

Только вот что можно сделать, чтобы ее обезопасить? Следует ли мне выйти за Пола, уехать с ним и видеть сестер не чаще пары раз в год, оставив их на попечение Елены? Или остаться тут, в Чатэме, чтобы Братья поступили со мной как с племенной кобылой, выдав за кого-то по своему усмотрению, и быть готовой пустить в ход ментальную магию, если сестер в чем-то заподозрят?

Ни один из этих вариантов не кажется мне надежным.

Оконное стекло становится холодным, как мартовский лед на пруду, и идет под моей ладонью мельчайшими трещинами. Я глубоко вздыхаю. Если бы я потеряла контроль в кухне, на глазах у Финна, Пола и миссис О'Хара…

Мне не следует об этом думать. Я должна быть более осторожной.

«Renovo», — шепчу я, и стекло снова становится прежним.

В кухне меня ждет море вопросов. Заляпанное супом пальто Пола висит на спинке стула, а сам он щеголяет в рубашке и бежевом жилете.

— Чего они хотели? — требовательно вопрошает он.

Миссис О'Хара поднимает глаза от стола, где она зачем-то опять вымешивала тесто, хотя на подоконнике исходит паром свежий каравай.

— Все хорошо, Кейт?

Но я смотрю на Финна, который по-прежнему сидит в кресле у очага. Он не кажется таким взволнованным, как остальные, хотя его густые волосы чуть сильнее взлохмачены, словно он не раз запускал в них руки. Его лицо невозмутимо; все это время он явно что-то прикидывал. Может, решал в уме математическую задачку, а может, соображал, как прийти мне на помощь, если вдруг возникнет такая необходимость.

— Это ничего. Я в порядке, — твердо заявляю я.

Пол подходит ближе, нависает надо мной:

— Кейт, Братья не приходят просто так…

Я взрываюсь и, повернувшись к нему, повторяю:

— Я же сказала, все в порядке!

Он, сдаваясь, поднял обе руки:

— Ладно, ладно. Все хорошо.

Конечно, он мне не поверил, но что я могу ему сказать? «Пол, они так хотят пристроить меня замуж, чтобы я не причиняла им хлопот, как когда-то моя крестная. Пожалуйста, помоги мне»? Это унизительно.

— У Джона наверняка уже готов экипаж, — сказал Финн, поднимаясь. Миссис О'Хара одолжила ему свою деревянную тросточку. — Еще раз спасибо за все.

Я пытаюсь улыбнуться, но улыбки не получается.

— Я тебя провожу.

Финн прочищает горло:

— Все нормально, я сам справлюсь, — и хромает к двери.

— Посиди, попей со мной чаю. Ты же как выжатый лимон, — настаивает Пол, придвигая мне стул.

— Сейчас, только вначале Финна провожу. — И следом за Финном я выскакиваю из дома, прежде чем кто-то успевает возразить.

Мне уже довольно скоро придется подчиняться приказам мужа, но я не хочу начинать заранее. Чтобы догнать Финна, мне приходится пробежать несколько ярдов по садовой дорожке.

— Ты же знаешь, что я прекрасно дойду сам. Не хочу, чтоб из-за меня у тебя были проблемы с женихом. — Он смотрит вниз, как будто адресует свои слова земле под ногами, и тяжело опирается на палку.

— Он мне не жених, — огрызаюсь я, срывая садовую ромашку. Что там Пол успел наговорить в мое отсутствие?

Шесть недель. Это так мало. Шесть недель назад у меня не было ни крестной, ни гувернантки; тогда я ничего не знала о пророчестве и едва знала Финна.

— А? Он не… тогда приношу свои извинения. Видимо, я сделал неправильные выводы, — улыбается Фиш.

— Видимо, — я обрываю с цветка лепестки (любит? не любит?) и отмахиваюсь от чувства вины. Мы с Полом ничего не обещали друг другу. Я сказала, что подумаю над его предложением, и вот, думаю. — Братья спрашивали меня, зачем я была у тебя в лавке. Они знали, что я приходила, и знали, сколько времени я там провела, и что вышла с пустыми руками. Они следят за лавкой. Я хотела сказать тебе это по секрету от Пола и миссис О'Хара.

Финн сжал губы:

— Ничего нового. Прости, если я втянул тебя в неприятности, но…

— Вовсе нет, они считают, что я почти безграмотна.

— Как? — Финн прислоняется к каменной садовой ограде.

— Ну, судя по всему, всем известно, что я не слишком умна, — фырчу я, бросая на землю общипанную ромашку. Финн стоит и смотрит, а потом тянется ко мне и берет мою руку. Вот отважный человек!

Этого оказывается достаточно, чтобы усмирить мой гнев.

— Они хотят, чтобы ты чувствовала себя маленькой; не позволяй им этого. Всякий, у кого в мозгу есть хоть одна извилина, видит, как ты умна. — Он бросает на меня косой взгляд. — И ты храбрая. Ты почти не медлила, когда узнала, что пришли Братья.

— Ты считаешь, что я умная? — Неужели Финн с его блестящим умом действительно так думает?

— Да. — Моя ладонь покоится в его; это прикосновение и успокаивает, и тревожит одновременно. Мое сердце переворачивается в груди. — О чем еще спрашивали Братья?

Раздается грохот колес по выбоинам — это Джон выводит из сарая наш экипаж. Я отпускаю руку Финна и отхожу на приличествующее расстояние.

— Твоей матушке лучше?

Финн, кажется, озадачен.

— Да. Сегодня она уже торгует в лавке.

— Может быть, я завтра загляну к ней. Я хочу кое-что у нее спросить. — Это безрассудно, ведь я знаю, что за лавкой следят Братья. Но как еще я могу узнать об этом проклятом пророчестве? Что ж, придется мне измыслить еще одно отцовское поручение. — А ты там будешь, как думаешь? — Я стараюсь, чтоб мой вопрос прозвучал равнодушно, словно мне нет до этого особого дела, но мне ясно: завтра я хочу снова увидеть Финна. Он улыбается:

— Утром буду. Тогда увидимся завтра.

— Увидимся завтра, — вторю я.

Прислонившись к ограде и ощипывая другую ромашку, я смотрю, как он ковыляет по дорожке, и чувствую, что завтра наступит ужасно не скоро. Прежде чем я снова смогу увидеть Финна, пройдет слишком много времени.

Ничего хорошего из этого не выйдет.

Когда я возвращаюсь в кухню, Пол сидит на стуле Финна, а миссис О'Хара куда-то испарилась. Когда я захожу, он вскакивает.

— Я так устала, — отрывисто говорю я. — Сегодня было тяжелое утро.

— Неужели? — Пол совершенно как раньше шевелит нижней челюстью. Он с самого детства делал так, когда его что-то раздражало, и эта привычки никуда не делась по сей день. — Ладно, только я все равно не уйду, пока ты не скажешь мне, зачем приходили Братья. Давай выясним этот вопрос.

Я беру с подоконника каравай и несу его на стол.

— Да ничего важного.

Пол нагибается ко мне через стол, опираясь на загорелые, мускулистые руки.

— То, что касается тебя, не может быть для меня неважным. Тем более ты, кажется, рассказала обо всем Беластре. Вот уж не знал, что вы с ним такие близкие друзья.

Финн был прав: Пол ревнует.

— Это вовсе не так. Я почти его не знаю. — На миг наши сердитые взгляды встречаются. Пол бессчетное количество раз выводил меня из себя, но я ни разу не усомнилась в том, что у него добрая душа. Он просто обо мне беспокоится.

Сказать по правде, я о нем тоже беспокоюсь.

— Дело касается книжной лавки, — объясняю я, варварски кромсая хлеб серебряным ножом. — Братья подозревают, что миссис Беластра торгует запрещенными книгами. Я была там вчера, передавала поручение от Отца. Братья видели меня и пришли спросить, не заметила ли я чего-нибудь предосудительного.

— И это все? — На лице Пола появляется облегчение.

— В основном да. Они еще напомнили мне о том, что близится церемония оглашения моей помолвки, — вздыхаю я.

Пол снова кажется удрученным:

— И ты захотела рассказать об этом Беластре?

— Нет, я хотела рассказать ему, что Братья следят за магазином.

— Вот как. — Он берет со стула свой пиджак. — Значит, между вами ничего нет?

— А что должно быть? Он наш садовник. — Я изо всех сил стараюсь, чтобы в моих словах звучало недоумение, но не могу при этом не вспомнить покрасневшую веснушчатую кожу на шее Финна. И тепло его пальцев, обхвативших мою ладонь.

— Я не знаю. Я был в отъезде. — Пол накидывает пиджак на широкие плечи. — Откуда мне знать, кто к тебе наезжал.

— Могу тебя заверить, что Финн Беластра сюда не ездил.

Он обходит стол, упирается рукой в стену, и я оказываюсь в ловушке, зажатая между ледником, столом и его телом.

— Это хорошо. Я не думаю, что Беластра мужчина того типа, который тебе подойдет.

Вот ведь дерзкое создание!

— Да? И какой же мужчина, по-твоему, подойдет мне?

Пол одним пальцем приподнимает мой подбородок. В его глаза опять вернулась самоуверенность. Он проводит мне пальцем по скуле, и у меня отчего-то пересыхает во рту, а пульс начинает частить.

— Я, — говорит он.

 

10

На следующее утро я в весьма приличном новом сером плаще шагаю по Черч-стрит. Возле шоколадной лавки мне встречается миссис Уинфилд, которая хвалит мой плащ и интересуется, как дела у Отца. Миссис Уинфилд сокрушается, предполагая, что мы, наверное, страшно по нему скучаем, и я вежливо соглашаюсь. Не стану же я ей объяснять, что жизнь с Отцом больше всего похожа на жизнь со скучным, обожающим науку призраком.

Так было не всегда. Когда-то он привозил нам шоколадки, а по дороге из школы для мальчиков набирал букеты в подарок Маме. Когда она была здорова, в хорошую погоду по выходным мы выбирались в долгие поездки. Миссис О'Хара собирала нам ленчи из хлеба, острого сыра и свежей земляники, а после еды Отец читал нам про Одиссея, Геракла и других героев древности. Читал он нам и зимой, когда в дымоходе завывал ветер, а в камине гостиной уютно потрескивало пламя. Иногда он даже читал на разные голоса, снабжая каждого героя собственными интонациями.

Я думала, что он, в конце концов, оправится от горя. Кажется, я ошиблась.

Пока миссис Уинфилд говорит, я оглядываюсь по сторонам: у меня возникает ощущение, что за мной следят. Быть может, вон та старая перечница в коричневом — информатор Братьев? Или, может, это Алекс Ральстон, привязывающий лошадь к коновязи возле хозяйственного магазина? Раньше я не поощряла свою манию преследования, но сейчас, когда я узнала о пророчестве, многое изменилось. Сдается мне, мы должны быть очень осторожны, потому что любой неверный шаг может стоить очень дорого.

Наконец миссис Уинфилд удовлетворяет свою страсть к сплетням и исчезает за дверьми шоколадной лавки. Я ненадолго задерживаюсь у витрины канцелярских товаров, разглядывая визитные карточки, а потом иду дальше и поднимаюсь по ступеням лавки семьи Беластра. У приоконного ящика с растениями я вижу Клару, которая обрывает засохшие цветы.

Когда я вхожу, миссис Беластра поднимает голову на звон колокольчика. Она стоит посреди лавки, выставляя книги из коробок на стеллажи.

— А, мисс Кэхилл, — говорит она. — Финн предупредил меня, что вы придете.

— Да, я… я надеюсь, что вы сможете мне помочь. Кое в каких поисках.

Ее карие глаза очень похожи на глаза Финна, но смотрит она оценивающе. Под этим взглядом я начинаю переминаться с ноги на ногу, внезапно устыдившись того, что всегда вела себя с ней довольно бестактно. Когда я приходила сюда за книгами для Отца или за компанию с Маурой, я едва удостаивала ее парой пустых вежливых реплик. Не потому, что Беластра не принадлежат к нашему кругу — хотя это так, — а потому, что мне здесь не нравилось. Я только что не тянула Мауру за подол, чтобы поскорее увести ее отсюда. А теперь я явилась молить миссис Беластра раскрыть мне тайну, хоть это и грозит нам обеим арестом.

Что ж, она имеет полное право мне отказать.

— Я не знала, что Финн вас предупредил, — говорю я, расправляя плечи, — но дело в том, что я недавно обнаружила дневник моей матери, и она пишет там об очень странных и тревожных вещах. Я буду вам очень признательна, если вы поможете мне разобраться с этим.

Ну вот, теперь я полностью сдалась ей на милость. Я не знаю, что мне еще делать. Если Марианна откажет мне в помощи, я пропала.

— Я сделаю все, что смогу. — На лице Марианны пока нет улыбки, но она заметно расслабляется. — Я очень любила вашу матушку.

— Я не знала, что вы были подругами. Во всяком случае, пока не прочла дневник. Она там вас упоминает. Она пишет… она пишет, что… — Я выворачиваю шею и бросаю взгляд в глубь магазина.

Миссис Беластра понимает меня правильно.

— Мы тут одни; Финн наверху. Я подумала, что вам, возможно, захочется, чтобы этот разговор остался между нами.

— Да, вы правы. Спасибо.

Я застываю как раз напротив входной двери. Солнечный свет из широкого панорамного окна отражается от кольца с маленьким рубином на безымянном пальце миссис Беластры. Ее волосы собраны сзади в тугой пучок, да и весь внешний вид скорее благопристойный, нежели модный. От карих глаз разбегаются «гусиные лапки», на лбу тоже залегли глубокие печальные складки, зато вокруг рта видны смешливые морщинки. Можно смело сказать, что в юности она была красавицей. У нее такая же, как у Финна, квадратная нижняя челюсть, пухлые алые губы и красивый вздернутый нос.

Интересно, когда это я решила, что у Финна красивый нос?

— Наша дружба с вашей матушкой началась с общей любви к книгам, — поясняет Марианна, махнув в мою сторону томиком стихов. — Нам обеим очень нравилась романтическая поэзия. А уж когда в город приехала Зара…

— Так вы знали и Зару тоже?

Ее губы трогает улыбка.

— Не более чем все остальные. Она была очень замкнутой. И очень храброй; многие сказали бы, безрассудно храброй, если дело касалось ее собственной безопасности. Ее жизнь была в ее исследованиях. Финн говорил, что вы искали информацию о том, что с ней произошло.

Я смотрю себе под ноги на натертый до блеска паркет. В магазине пахнет воском и лимоном, словно Марианна разложила по нему лимонные корочки.

Если Зара была так важна для Мамы, почему она никогда даже не упоминала мою крестную? Может быть, опасалась напугать нас историями о девушке, которая оказалась в Харвуде?

— Я даже не знала, что у меня была крестная, пока не прочла Мамин дневник. Я совсем ее не помню.

— Когда ее арестовали, вам было всего лет шесть. Последний год на воле она много путешествовала, а когда возвращалась, за ней постоянно наблюдали Братья. Арест был только вопросом времени. Они с вашей матерью иногда встречались здесь, но Зара боялась навлечь на Анну подозрения.

Анна. Я так давно не слышала, чтобы кто-нибудь произносил Мамино имя. Я подавляю всколыхнувшуюся отчаянную боль потери.

— А почему вы продолжали с ней дружить, если это было так опасно?

Марианна улыбается, словно сочтя мой вопрос вполне закономерным и вовсе не дерзким.

— Есть вещи, ради которых стоит рискнуть, разве нет? Я никому не позволю диктовать мне, что читать и с кем дружить. Мне доставляет удовольствие хотя бы в малом идти наперекор Братству. А потом, я думаю, что исследование Зары было очень важным. Она изучала предсказания оракулов Персефоны и весь последний год занималась одним пророчеством, которое, осуществившись, может изменить весь ход истории.

Я прикусываю губу.

— Мама писала о пророчестве, но очень мало. А вы… вы знаете о нем больше? — спросила я, молясь про себя, чтоб Мамина вера в Марианну оказалась не напрасной.

Марианна живо кивает:

— Немного. Мне известно кое-что, что может помочь. Почему бы вам не пройти и не присесть за стол? Я принесла бы вам несколько книг.

Я прохожу в глубь лавки и усаживаюсь за знакомый стол. На нем рядом с чашкой остывшего чая лежат Марианнины очки и какие-то заметки, сделанные ее аккуратным почерком.

Интересно, сама Марианна — ведьма или просто эрудит и книготорговец? Знает ли Финн, насколько серьезно его мать занята изучением колдовства? Часто женщин убивали и за меньшее.

Марианна возвращается, неся два завернутых в марлю манускрипта. На одном вычурными синими буквами написано «Трагическое падение Дочерей Персефоны». Второй сильно поврежден водой: чернила в правом нижнем углу расплылись, записи местами невозможно разобрать. Он называется просто «Оракулы Персефоны». Под заголовком мелкими буквами значится: «З. Ротт».

Мои пальцы изумленно замирают над манускриптом. Когда у власти были Дочери Персефоны, образование было доступно для каждого. Такие девочки, как Тэсс, могли вместе с мальчиками учиться математике и философии, и некоторые из них впоследствии становились известными учеными. Теперь девочек не допускают даже в сельские школы; желание научиться чему-то, кроме рукоделия, вызывает подозрения. Труды, написанные женщинами — неважно, ведьмы они или нет, — запрещаются и уничтожаются.

— Это написала Зара? — Я испытываю прилив гордости от того, что у меня такая необычная крестная.

Марианна надевает очки; так сходство с Финном еще более заметно.

— Да. Она исследовала последнее пророчество, которое так беспокоило Анну.

Я выжидающе смотрю на Марианну, но она открывает «Оракулы Персефоны» и протягивает его мне.

— Вы должны сами это прочесть. Так будет понятнее.

Я склоняюсь над книгой и читаю кусок, на который она указывает:

«Автор подозревает, что к моменту написания этих строк в Новой Англии осталось в живых не более нескольких сотен ведьм. Храмовые жрицы были повсеместно убиты летом 1780 года. Женщин, подозреваемых в ведьмовстве, массово сжигали и обезглавливали на протяжении всего девятнадцатого столетия.

Великий Храм Персефоны был сожжен дотла на рассвете 10 января 1780 года. Двери Храма были заперты, чтобы никто не мог спастись. Перед тем как храм был полностью охвачен пламенем, несколько жриц спрыгнули с его крыши.

Книга Пророчеств, содержавшая сотни предсказаний, сгорела вместе с Храмом. Но ходили слухи, что было сделано еще одно, последнее пророчество, которое дало надежду обреченным на гибель жрицам. В нем говорилось, что перед наступлением двадцатого века три сестры, три ведьмы, достигнут совершеннолетия. Одна из них, обладающая способностью к ментальной магии, будет самой сильной ведьмой за много столетий — достаточно сильной для того, чтобы вновь привести ведьм к власти или спровоцировать новый Террор. Эта семья будет одновременно и благословенной, и проклятой, потому что одна из сестер…»

На этом запись обрывается: слова в правом нижнем углу расплылись так, что невозможно ничего прочесть.

— Что будет с одной из сестер? — требовательно спрашиваю я, вскинув глаза на Марианну.

— Боюсь, что не знаю. Перед тем как Зару арестовали, она успела спрятать рукопись под застрехой крыши пансиона Коста. К счастью, Братья не нашли ее труд. Но увы, прежде чем я успела до него добраться, он оказался частично поврежден.

— Но мне нужно узнать. Мама беспокоилась… она боялась, что мы — те самые три сестры из пророчества, — шепчу я.

— Я знаю, — говорит Марианна, сморщившись. — Я думаю, Анна знала продолжение пророчества, но мне она его не сказала. И Зара не сказала тоже. Мы дружили, да, но я не была посвящена во все их секреты.

Я так сжимаю кулаки, что ногти впиваются в ладони:

— Этого не может быть.

— Оракулы никогда не ошибались. Вы можете почитать о других пророчествах в…

— Мне нет дела до других пророчеств! — Я резко встаю, и мой стул падает на пол. — Это… оно не может быть о нас. Где-то должны быть еще три сестры, которые… которые могут… — Даже сейчас я не могу заставить себя произнести это вслух. Чего там вслух, я даже себе не могу в этом признаться.

— Одна из вас обладает ментальной магией? — спрашивает Марианна.

Я молча разглядываю красный тканый ковер под столом, и она принимает мое молчание за признание.

— Милостивый Боже, — выдыхает она.

— Но неужели это означает, что мы — те самые сестры? Разве это абсолютно точно? Может, есть и другие, кто…

Марианна кладет руку мне на плечо.

— Я так не думаю. Даже если не учитывать то, что вы — три ведьмы в одном поколении, хотя я никогда о таком не слышала. Такого, кажется, не бывало даже в старое время. — Она имеет в виду, до Террора. — А сейчас… вы все прочли сами. Все жрицы были убиты, и на ведьм шла настоящая охота. Некоторые ведьмы приняли решение не вступать в брак и не заводить детей. А у тех, кто становился матерями, способность к магии обычно наследовала только одна дочь. Три ведьмы в одном поколении — это очень ценно.

— Ценно? — задыхаюсь я. — Это не ценно, это ужасно.

— Я знаю, что вы не просили о такой ответственности, но у вас есть возможность изменить ход истории. Снова вернуть женщинам власть. Анна рассказывала вам что-нибудь еще?

— Вы имеете в виду, говорила ли она мне, как быть? Как сберечь Тэсс и Мауру? Или еще что-нибудь полезное? — Я ссутуливаюсь меж рядами книжных стеллажей. — Нет. Скоро моя церемония оглашения жениха, и я не знаю, как мне быть. Полагаю, мне следует выйти замуж.

Марианна испускает глубокий вздох.

— Вы должны представлять себе все возможные варианты. Присядьте, Кейт. Я должна кое-что вам сказать.

Я сажусь и нервно стучу пальцами по столешнице.

— Я заметила, что вы не упомянули Сестричество.

Я трясу головой.

— Но ведь там мы будем в большей опасности.

— Если хорошенько вникнуть, то в меньшей. Кейт, Сестры — это ведьмы.

Моя нижняя челюсть отпадает.

— Все Сестры?

Марианна кивает головой:

— Еще со времен основания этого ордена. Собственно говоря, Сестры — это бывшие Дочери Персефоны. Это очень важная, очень тщательно охраняемая тайна.

— Но тогда… тогда ведьм должно быть гораздо больше, чем думала Зара? — преисполняясь надежд, спрашиваю я. Ведь, если ведьм больше, возможно, мы не те три сестры.

— Нет. Сестер едва ли несколько дюжин, и, возможно, они одновременно воспитывают с полсотни учениц. Некоторые девочки, получив магическую подготовку, возвращаются к мирской жизни. А некоторые остаются и становятся полноправными членами ордена.

— Погодите, — говорю я, потому что меня вдруг осеняет. — Значит, наша гувернантка, Елена Робишо — ведьма?!

— Должно быть. — Марианна склоняется ко мне через стол, словно опасается, что от шока я лишусь сознания. — Я думаю, ее послали сюда разведать, не вы ли три сестры из пророчества.

Я думаю о Елене, хихикающей в гостиной с Маурой. Прогуливающейся с ней рука об руку по саду.

— Тогда она шпионка.

Марианна снова кладет руку мне на плечо; ее длинные пальцы легонько гладят меня, успокаивая.

— Да. Но Сестричество сделает все, чтобы обучить и защитить вас. Они готовы любой ценой уберечь вас от Братьев.

Я прикусываю губу.

— Но как они вообще узнали, что мы ведьмы? Мы же были очень осторожны.

— Когда Анна училась в монастырской школе, ее научили обращать ментальную магию против врагов. Я полагаю, что орден не мог не заинтересоваться ее дочерьми. Ну и то, что вас трое… — Марианна снимает очки, и ее карие глаза встречаются с моими. — Я некоторое время искала способ связаться с вами, чтобы мы вместе поискали выход из положения. Но за мной наблюдают Братья, и мой интерес мог оказать вам медвежью услугу. Однако я хочу, чтоб вы знали: я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Никогда не стесняйтесь задавать мне вопросы.

У меня на глазах выступают слезы. Она знала о Маминой способности к ментальной магии — и теперь знает о моей — и все равно остается нашим другом.

— Спасибо вам. Это… это очень много для меня значит, — тихо говорю я.

Наверху открывается дверь, и кто-то, хромая, начинает спускаться по лестнице. Это Финн; в сапогах и в домашней одежде, с невероятно всклокоченными волосами, он выглядит каким-то взъерошенным.

— Кейт? Мне показалось, я слышу твой голос.

— Финн, — Марианна властно смотрит на сына, — мы добрались только до середины…

— Да в чем дело? — спрашивает Финн.

Я изо всех сил стараюсь успокоиться.

— Ни в чем. Все хорошо.

— Просто дай нам еще несколько минут, хорошо? Пожалуйста, — просит Марианна, и Финн послушно уходит в переднюю часть лавки. Марианна берет со стола книгу Зары и протягивает ее мне. — Я знаю, это наверняка очень угнетает. Если вы, девочки, оказались объектом пророчества, на вас лежит огромная ответственность. А еще вам угрожает опасность. Возможно, надо рассматривать ситуацию в контексте других пророчеств оракулов. Анна действительно верила…

Ее останавливает звон висящего над дверью колокольчика; в лавку вбегает Клара.

— Мама! — кричит она. — Идут Брат Ишида и Брат Уинфилд!

Я вскакиваю. Марианна снова заворачивает манускрипты и вкладывает их мне в руки.

— И что мне с этим делать? — в панике спрашиваю я.

— Давай в чулан! — указывает Финн, возникнув у меня за спиной.

— Что?

— Кейт, нет времени на споры. Полезай в этот чертов чулан!

Я даже не догадывалась, что у Финна может быть такой голос. Он аккуратно, но настойчиво подталкивает меня к передней части лавки и открывает дверь в чулан. Именно туда он вчера ходил за реестром. Я вижу высокие стеллажи, на которых стоят книги в кожаных переплетах. Предполагается, что мы тут спрячемся? Но это место как-то не очень тянет на убежище.

Финн толкает в сторону здоровенный стеллаж так, словно тот ничего не весит. За ним в стене обнаруживается узенькая дверца. Открыв ее, Финн делает шаг вперед и манит меня за собой. Я с сомнением заглядываю в крошечную комнатушку, больше всего похожую на погреб. Там едва хватает места для Финна. Вдоль земляных стен навалены груды книг; если честно, это место кажется мне идеальным для пауков.

— Скорее, — говорит Финн. Он протягивает руку, чтобы помочь мне перебраться через высокий порог, но я справляюсь сама. Миссис Беластра сует ему в руку свечу, а Клара пихает мне мой плащ и закрывает дверь. Я слышу, как они вдвоем ставят стеллаж на место. Я аккуратно кладу манускрипты на самую высокую книжную гору.

Как только дверь чулана захлопывается, я слышу звон колокольчиков над входом с Черч-стрит. Потом до меня доносится тяжелая поступь мужских сапог и приветствующий миссис Беластра голос Брата Ишиды — его не спутаешь ни с каким другим. Когда Финн задувает свечу, все погружается во тьму. Я почти перестаю ориентироваться, делаю движение, чтобы отодвинуться от влажной стены, и что-то задеваю ногой. Это еще одна громоздящаяся на полу стопка книг. Я покачиваюсь и взмахиваю руками, чтобы удержать равновесие. Если я все это опрокину, мы точно попадемся.

Финн подхватывает меня и помогает не упасть.

Брат Ишида просит у миссис Беластра список ее последних покупателей. Я замираю, перебирая в уме наши покупки в книжной лавке: учебники по языковедению и научные трактаты. Значит, Братья будут считать, что я была тут по поручению Отца.

— А сейчас здесь нет покупателей, миссис Беластра?

— Никого. По ряду причин в моем бизнесе сейчас застой, — говорит Марианна, и я слышу ее дерзкий смешок.

— Кажется, недавно тут была мисс Кэхилл? Мы не заметили, чтобы она выходила.

— Она вышла через заднюю дверь. Ей хотелось взглянуть на мои розы.

Финн берет меня за руку.

В нормальных условиях я бы вырвала руку: ему следовало бы знать, что я не из пугливых. Только вот сейчас я в самом деле боюсь, поэтому не дергаюсь, а, наоборот, отвечаю на его пожатие. Его рука теплее моей, у оснований пальцев мозоли. Интересно, он набил их, плотничая в нашем саду?

Когда дверь чулана вдруг открывается, и я слышу тяжелые шаги, направляющиеся прямиком к нашему убежищу, мое сердце замирает. Я боюсь дышать, у меня перехватывает горло. Финн рядом со мной словно превращается в камень. Единственный звук, который может нас выдать, это быстрое, неравномерное биение наших сердец.

Но шаги уже удаляются, и снова хлопает дверь.

Только тут я ощущаю соленый вкус на губах и понимаю, что по моему лицу беззвучно струятся слезы; они сбегают на подбородок и падают на холодный каменный пол.

Финн все еще сжимает мою руку. Другой рукой он тянется к моему лицу и вытирает слезы мягкой подушечкой большого пальца.

Откуда он узнал, что я плакала? Он же не может видеть в темноте, да и вообще я никогда не плачу.

Его палец скользит вниз по моей щеке и нежно замирает на изгибе нижней губы.

— Все хорошо, — говорит он. Он так близко, что его теплое дыхание щекочет мне щеку.

Я поворачиваюсь и прижимаюсь разгоряченным лицом к мягкому хлопку его рубашки. Он пахнет дождливым весенним днем и старыми книгами. Его руки тянутся к моей спине и робко замирают, словно он ожидает, что я оттолкну его.

Я никогда раньше не стояла так близко к мужчине. Что-то глубокое, первозданное шевелится в моем теле и, пульсируя, поднимается вверх, что-то невероятно похожее на колдовскую силу, но иное, совсем иное, родившееся в этот миг между мной и Финном.

Его руки становятся тверже, увереннее. Одна ложится мне на талию, и я ощущаю ее вес и тепло даже через платье, корсет и сорочку. Моя кожа трепещет от его прикосновения. Я должна отстраниться.

Должна. Но не отстранюсь.

Я хочу, чтоб его рука лежала у меня на талии.

Мои руки скользят по его груди. Мои губы находят его.

В темноте наши носы сталкиваются, но Финн склоняет голову набок, а его губы касаются моих. Касаются, отступают и снова касаются, словно испытывая. Пробуя на вкус. Он выжидает, но я только прижимаюсь теснее; он понимает это как приглашение, и его поцелуи становятся смелее. Я чувствую, как мои пальцы на ногах поджимаются внутри туфель, руки вцепляются в его рубаху, а в животе взрываются фейерверки.

Его губы целуют мой подбородок, а потом перемещаются ниже, к ямочке на горле.

— Финн, — вздыхаю я; еще никогда в жизни мой голос не звучал так.

Я запускаю пальцы в его волосы, и его губы возвращаются к моим. Его руки скользят по мне, легкие, словно перья, гладят мою спину, мое бедро. Запутываются в кушаке на моей талии, крепче прижимают меня к нему. Мое тело горит под его прикосновениями.

Я никогда особенно не задумывалась о поцелуях, просто повода не было. Но — ах! — какими же они оказались сладкими! Безумными, голодными и сладкими. Я могла бы простоять тут много часов.

А потом чуланная дверь хлопает, Кларин голосок кричит: «Они ушли!» — и мы отскакиваем друг от друга, дыша так, будто только что бежали наперегонки.

Что-то мягко хрустит под моими туфлями, и я смотрю вниз.

Это перья. Они везде — укрывают груды книг, торчат из волос Финна, лежат на моих юбках, устилают пол. Все белым-бело.

О нет.

Раньше тут не было никаких перьев.

Финн нагибается и поднимает перо размером с его ладонь. Это значит, что он тоже их видит.

Я совершенно этого не хотела. Я просто подумала о перьях, и они появились.

Я крепко зажмуриваюсь. Почему именно сейчас? Я никогда не выколдовывала ничего из ниоткуда, из воздуха, если не считать той несчастной овцы.

«Evanesco, — шепчу я, желая, чтобы перья исчезли. — Господи, пожалуйста, evanesco».

Они не исчезают.

Конечно же, нет. Похоже, я уже исчерпала весь сегодняшний запас удачи.

— Что за черт? — бормочет Финн, и, хотя я его не вижу, я знаю, что между его бровями сейчас появилась морщинка в виде буквы «Л». — Кейт, ты видишь?..

«Evanesco», — опять шепчу я, и на этот раз они пропадают.

Финн замирает с пустой ладонью.

Что я наделала?

Думаю, я могу доверять Финну, но в этом? Это слишком серьезно. Если бы это была только моя тайна…

Но она не только моя. Это и тайна моих сестер.

…за тобой станут охотиться те, кто захочет использовать тебя в своих целях. Ты должна быть очень, очень осторожной. Никому не доверяй своей тайны.

Я смотрю на него, радуясь, что он не может видеть моего лица. «Dedisco», — говорю я, старательно произнося каждый слог. Мое колдовство, острое, как скальпель хирурга, отсекает только лишнее. Я хочу, чтобы он забыл только волшебство и перья. Не больше и не меньше.

Только вот мне не всегда удается так точно наложить чары.

— Финн? Кейт? — Марианна Беластра распахивает потайную дверь. — Что-то случилось?

Финн моргает, потому что его глаза успели отвыкнуть от света.

— Нет, — говорит он.

— Ничего, — говорю я.

— Кейт, вам лучше пойти домой, — говорит миссис Беластра. — Позвольте, я дам вам книгу по садоводству на случай, если Братья станут задавать вопросы. Манускрипт лучше изучить в другой раз.

— Да, — бездумно соглашаюсь я. Я никак не могу перестать смотреть на Финна и все пытаюсь понять по его лицу, что именно он забыл. А он не смотрит на меня, и это хорошо: значит, он не ужасается сейчас тому, что я — ведьма. Но что он помнит?

Не стерла ли я вместе с памятью о перьях и воспоминание о нашем поцелуе?

— Спасибо, миссис Беластра. — В горле стоит комок, поэтому мне трудно говорить. — Простите, если я доставила вам неприятности.

Я направляюсь к главному входу, но она останавливает меня, поймав за локоть, и указывает на заднюю дверь:

— Сюда, Кейт. Они наблюдают за главным входом.

Кивнув, я ковыляю через книжный лабиринт. Конечно же. О чем я только думаю?

О Финне. О нем, только о нем, и больше ни о чем и ни о ком.

Я не в силах даже взглянуть на него, и тем более, не могу с ним попрощаться.

 

11

В воскресенье у Лили выходной, поэтому я прошу Тэсс затянуть мой корсет, а потом одеваюсь. Я надеваю одно из новых платьев, предназначенных для церкви, — ярко-синее, с кремовыми кружевами на запястьях и вокруг горловины. Широкая юбка-многоклинка, на талии — кремовый пояс, который сзади завязывается бантом. Я улыбаюсь своему отражению в зеркале, чувствуя себя при этом почти хорошенькой. Интересно, а Финн сочтет меня хорошенькой?

Маура хихикает где-то в коридоре — она прихорашивалась вместе с Еленой. Они кажутся скорее подружками, чем учительницей и ученицей; их близость меня нервирует.

Мне нужно поговорить с Еленой. Я поставлю ее в известность о том, что все о ней знаю. Их шаги приближаются, и я стараюсь соображать быстрее. Если я просто попрошу Елену о разговоре наедине, это непременно разожжет любопытство Мауры. Значит, мне нужен повод. Я вытаскиваю шпильки и хорошенько трясу головой, перепутывая волосы.

Маура просовывает голову в дверь:

— Почти готова? Джон уже подал экипаж.

— Почти. Елена, вас не затруднит помочь мне с волосами? — застенчиво улыбаюсь я. — У меня не выходит прическа в стиле помпадур.

Елена бросает на меня удивленный взгляд:

— Конечно. Мы сию минуту будем, — говорит она Мауре, которая вместе с Тэсс спускается по лестнице.

— Знаете, я привезла из Нью-Лондона дамские журналы о прическах с пошаговыми инструкциями. Если желаете, можете их позаимствовать.

— Спасибо, это было бы замечательно, — я усаживаюсь за свой туалетный столик перед зеркалом.

Елена, встав за моей спиной, делает мне пышный начес. Я встречаю в зеркале взгляд ее темных глаз. Черные кудри моей гувернантки высоко подобраны, и лишь несколько безупречных локонов обрамляют ее лицо. Мои-то волосы не заставишь виться без щипцов и многочасовых усилий.

— Вы хотели что-то обсудить? — осторожно спрашивает она.

— Я знаю, что вы ведьма, — прямо говорю я.

Елена даже не приостанавливается — ее руки по-прежнему заняты моими волосами.

— Когда вы это поняли?

— Это неважно. Вы не были с нами честны. То, что вы здесь, — это не совпадение. Вы приехали шпионить за нами.

— Не шпионить. Меня прислали вас защищать. То, что одна из вас ведьма, уже подтвердилось, но Сестры очень хотели… — Я разворачиваюсь, чтобы посмотреть ей прямо в лицо.

— Подтвердилось? И кто же это подтвердил?

Я всегда знала, что в Чатэме полным-полно шпионов Братьев. Значит, у Сестричества тоже есть наблюдатели? Может, кроме Мауры, Тэсс и меня, в городе есть еще ведьмы?

Елена усаживается на диван, изящно разложив вокруг ног чернильно-синюю юбку.

— Я не вольна это сказать. Но могу заверить, что это не один из тех, кто считает вас воплощением зла. Я приехала, чтобы выяснить, кто из вас троих может колдовать, и была потрясена, когда выяснила, что вы все на это способны. Это очень большая редкость.

У меня немедленно возникает инстинктивное побуждение все отрицать, но Елена поднимает руку, предупреждая мои возражения:

— Маура все мне рассказала. Не сердитесь на нее, пожалуйста. Я знаю, как непросто было хранить в тайне ваши способности, и хочу сказать, что вы хорошо справились.

Судя по всему, недостаточно хорошо. У меня внутри все кипит:

— А теперь вы уедете и расскажете о нас всему Сестричеству?

— Пока нет. Я еще должна выяснить, какими именно колдовскими способностями обладает каждая из вас. Например, способностью к ментальной магии. — Елена делает головой движение в мою сторону. — Маура говорит, что никогда не пробовала влиять на мысли. А вы?

— Боже мой, конечно, нет! Разве то, что я — ведьма, недостаточно дурно само по себе? Вот уж меньше всего на свете этого хотела! — Чтобы моя полуправда прозвучала убедительнее, я разворачиваюсь обратно к зеркалу.

— Вам не нравится быть ведьмой? — Елена морщит гладкий коричневый лоб, словно услышала нечто прискорбное. — Почему?

— А почему мне должно нравиться? — Я корчу гримаску и вдеваю в уши мамины сапфировые серьги.

— Маура сказала, что вы приняли близко к сердцу проповеди Братьев и считаете, что колдовство — это грех.

Маура слишком много болтает.

— А она считает, что колдовство — это развлечение. Баловство. Вы хоть представляете себе, сколько раз Отец или прислуга почти заметили то, что не смогли бы объяснить? Просто удивительно, что нас не разоблачили.

— Я уверена, что это ваша заслуга, — Елена крутит на пальце серебряное кольцо, символ ее обручения с Господом. — Сестричество может помочь вам, Кейт. Я знаю, как много для вас значат ваши сестры; мы можем обеспечить их безопасность. Вы должны принять нашу помощь. Может быть, ваше положение еще опаснее, чем кажется.

— Это из-за пророчества? — Не успев произнести это слово, я уже готова откусить себе язык.

— Как вы о нем узнали? — Елена слегка заломила бровь — ее удивление выразилось лишь в этом. Ей бы в карты играть с таким самообладанием.

— От Мамы. Она волновалась, потому что… ну… Что мы все втроем… — Я тереблю белое кружево, которым отделан мой туалетный столик.

— Вы должны знать, Кейт, что Братьям тоже известно о пророчестве. Они нашли записи в доме одной арестованной ведьмы. — Елена хмурится. — Разве вы не заметили, что в последние годы они расправляются в основном с молоденькими девушками? Особенно если в семье три сестры. Сколько еще пройдет времени, прежде чем они обратят на вас внимание?

Семья Доламор. И те три сестры в Вермонте. Интересно, сколько еще таких семей осталось в Чатэме? А во всей Новой Англии? У нас не редкость семьи, в которых по шесть-семь детей, особенно это касается фермеров, но в скольких из них есть по три девочки?

— Кейт! — кричит снизу Маура. — Скорее, а то мы опоздаем!

— Уже иду! — отзываюсь я.

— Я сожалею, — говорит Елена, — что не была с вами более откровенна. Но вы должны понимать, что истинная сущность Сестричества и пророчество — это жизненно важные тайны, и мы не можем вот так запросто раскрывать их.

Я закусываю губу.

— А Маура знает?

И опять мне в ответ — лишь легчайшее движение бровей. Она встает.

— Так вы ей не сказали?

— Пока нет. Но я хочу сама рассказать обо всем ей и Тэсс.

— Конечно. — Елена наклоняется и поправляет шпильку у меня в прическе; я подавляю желание шарахнуться от нее. — Пожалуйста, обдумайте наш разговор. Монастырь в Нью-Лондоне прекрасен и очень хорошо охраняется. Даже если вы не те самые три сестры из пророчества, мы будем вам рады. Ну а если это все-таки вы, то вам не найти более безопасного места.

Я встаю, увеличивая дистанцию между нашими телами. Мое доверие завоевать не так просто, как доверие Мауры.

— Почему вы думаете, что это мы?

Елена улыбается.

— Скажем так: у меня есть сильное предчувствие, что одна из вас способна на ментальную магию. У вашей матушки был такой дар, не правда ли? Даже в Сестричестве он очень редок и вызывает благоговение и страх. Но с этой способностью или без, вы из тех, кто быстро учится. И я хотела бы вас учить. Всех троих.

— Нет. — Я отступаю к двери. — Я не хочу, чтобы вы учили этому моих сестер.

Елена несколькими дюймами ниже меня, но под ее взглядом я начинаю чувствовать себя упрямым ребенком.

— Кейт, ментальная магия действительно обладает нежелательными побочными эффектами, если ее использовать слишком часто. Но если подойти к ней с должной ответственностью, она ничуть не хуже любого другого вида колдовства. Разговоры об особой греховности ментальной магии — всего лишь паранойя Братьев. Она может защитить ведьму, которой грозит опасность. Ваши сестры имеют право знать, на что они способны. Возможно, однажды это их спасет.

— Катерина Анна Кэхилл! — вопит Маура. — Мы опоздаем!

Елена смеется.

— Подумайте о том, что я вам сказала, Кейт. Я знаю, что вы привыкли сами со всем справляться, но в этом больше нет нужды. Я здесь, чтобы помочь.

Сегодня в воскресной школе преподает Брат Саттон. Это высокий человек с кожей красно-коричневого цвета и коротко остриженными вьющимися волосами. У него густой, мелодичный голос; он говорит, улыбается и жестикулирует, словно театральный актер. Впрочем, театров, увы, более не существует. Если бы он не распространялся о том, какое зло несет ментальная магия, мне было бы почти приятно его слушать, но эта тема не иссякает уже две недели и изрядно меня беспокоит. В данный момент Хана Ито спрашивает его, почему девушки иногда совершают нечто настолько греховное.

— Возможно, этот вид магии поначалу не кажется таким уж плохим. Скажем, вы поскандалили с братом и разбили бабушкину фарфоровую вазу. Это не слишком подобает юной барышне, но порой такие вещи случаются. — Брат Саттон улыбается, снисходя к нашим девичьим слабостям, в его карих глазах тепло. — Скажем, бабушки уже не стало, и эта ваза хранилась как память о ней. Вы боитесь, что ваша матушка будет убита горем, а еще боитесь наказания. Как вы, возможно, поступите? Вы солжете и скажете, что брат сам разбил вазу. А ведьма вместо лжи — которая, кстати, тоже грех, девочки, вы никогда не должны лгать своим родителям, — прибегнет к ментальной магии. Она сотрет саму память об этой вазе. Это спасет ее от наказания, а ее матушку — от горя. Возможно, ведьма даже убедит себя, что делает благородное дело.

Я сижу, уставившись в белокурый затылок Элинор Эванс (она сидит передо мной, и ее локоны подпрыгивают, когда она энергично кивает головой), и терзаюсь чувством вины. Когда Мама в последние месяцы перед смертью учила меня ментальной магии, она позволяла мне практиковаться на себе. Я до сих пор помню выражение ее лица, когда она поняла, что я могу стирать воспоминания; на нем была написана смесь гордости и страха.

Если судить по рассказам Братьев, ментальной магии кругом, как грязи: на каждом перекрестке затаилась ведьма, готовая пустить ее в ход, и мы должны быть постоянно начеку, чтобы не пасть жертвой этих ужасных чар. А если верить Елене, это редкий дар. Если на свете сейчас живет всего несколько сотен ведьм, то сколько из них способны на ментальную магию? Тридцать? Десять? Меньше? Такой была моя Мама. Зара. Елена. И я.

— Вам может показаться, что это не так уж страшно. Подумаешь, стертый кусочек памяти! Но это очень плохо, — утверждает брат Саттон. — А что, если ваша матушка получила эту вазу в подарок на свадьбу? Или бабушка завещала ее матушке на смертном одре вместе с последними наставлениями и словами любви? Что, если эти воспоминания тоже исчезнут? Ментальная магия не может быть благородной, девочки. Она всегда эгоистична и грешна.

Я дважды изменяла людям память, убедив себя, что я имею право так поступить. Но, защищая нас, я навредила другим. Что, если, стерев намерение Отца отослать меня в школу, я стерла и его воспоминания о том, как я была крошкой, о моих первых шагах и первых словах, о том, как Мама склонялась над моей колыбелью?

А Финн? Я никогда не узнаю, что именно я стерла из его памяти вместе с воспоминанием о перьях. Может быть, урок стрельбы с его покойным отцом или какое-то другое дорогое его сердцу воспоминание. И я могу только молиться о том, чтобы он помнил наши поцелуи.

Я грешна. Грешна сто раз.

— Кейт? — Маура подталкивает меня локтем. Оказывается, проповедь уже закончилась; девушки встают, потягиваются и направляются к своим обычным местам, куда вот-вот должны подойти остальные члены их семей. — Мы с Еленой собирались пройтись, размять ноги. Хочешь с нами?

— Нет, спасибо. — Я встаю, чтобы дать им пройти, и усаживаюсь на место, решительно глядя вперед. Мне хочется вертеться по сторонам в поисках Финна, но я этого не делаю. Мне есть о чем подумать и о чем волноваться и помимо Финна.

Прервав свой променад, Саши и Рори останавливаются в конце моего ряда.

— Доброе утро, мисс Кэхилл! — приветствует меня Саши.

— Вы не возражаете, если мы присядем с вами на время службы? — спрашивает Рори.

Я вряд ли могу им отказать. Не дожидаясь моего ответа, Рори усаживается рядом, прижавшись ко мне боком. Ее желтая пышная юбка занимает чуть ли не полцеркви. Саши пристраивается возле нее. Хорошо, что с нами нет Отца, — он совершенно не приспособлен к таким ситуациям. Но почему им захотелось сесть с нами? Обычно они вместе с миссис Ишида и миссис Уинфилд сидят на одной из передних скамей. Тэсс изумленно смотрит на меня, но пододвигается, чтобы дать им место на скамье.

— Вы свободны после церкви? — спрашивает Рори. Ее щеки подозрительно розовые, несмотря на мнение Братьев о макияже. — Не желаете зайти ко мне на чай?

Я качаю головой, удивленная этим внезапным вниманием. Мы знакомы с самого детства, откуда вдруг взялся такой интерес к моей персоне? Неужели дело действительно в новых платьях и мужском внимании?

— Пожалуйста, соглашайтесь, — Саши трепещет густыми темными ресницами. — Мы кое о чем хотим с вами поговорить.

Это звучит зловеще и интригующе; у меня не хватает решимости сказать «нет».

— Я… да. Хорошо.

— Замечательно. Не берите сестру, мы будем только втроем. Соберемся тесным кружком.

Вернувшиеся Маура и Елена удивляются при виде Саши и Рори, но они слишком хорошо воспитаны, чтобы как-то прокомментировать этот факт. Обеспокоенная и удивленная приглашением, я едва слышу проповедь. Затем на кафедру поднимается Кристина и сообщает о своей помолвке с Мэтью. Церемонии оглашения намерения иногда бывают просто мерзкими, особенно если девушку принуждают к браку Братья или родители, но сегодня все не так. Кристина прекрасна. Ее светлые волосы уложены замысловатыми локонами, а васильковые глаза сияют, когда она смотрит на Мэтью, который сидит во втором ряду за своим отцом. Кристина обещает верой и правдой служить ему до конца своих дней, а его ответная улыбка словно освещает собой церковь. Прихожане выражают свою поддержку раскатистыми криками.

Неужели и я всего через несколько недель объявлю о своей помолвке с Полом?

Когда я думаю об обещании Елены, моя решимость слабеет. Мы все втроем можем стать членами Сестричества, и тогда Сестры гарантируют нашу безопасность. Вот только чего они потребуют от нас взамен?

Потом я шепчу Мауре, что собираюсь на чай к Рори, а с ними встречусь дома. Стайка городских девушек обступает Саши и Рори и всячески выражает им — а заодно и мне — свое почтительное отношение.

Роза Колльер, восхищенная тем, что ее брат теперь помолвлен с ее лучшей подругой, возбужденно болтает о том, с каким наслаждением они с Кристиной придут к нам на чай во вторник. Она берет меня под ручку, словно мы закадычные подружки, и я, сделав над собой серьезное усилие, умудряюсь не шарахнуться в сторону. Всего две недели назад они с Кристиной высмеивали меня, стоя перед бакалейной лавкой. Они потешались над моим старым голубым платьем в клеточку и немодной прической. Роза сказала, что мне, чучелу эдакому, в жизни не отхватить себе мужа, а Кристина добавила, будто я воображаю, что слишком хороша для парней из нашего города.

А теперь вот они меня обожают, потому что я оказалась новой фавориткой Саши. И потому, что я позволила Елене сделать мне прическу и разоделась, как кукла. И потому, что улыбаюсь им, хоть и считаю их пустоголовыми дурами.

К тому времени, когда Пол спасает меня из толпы, у меня уже щеки болят от улыбок. Он пристраивает мою ладонь на свою согнутую руку, и мы с ним выходим на лужайку перед церковью. Нас провожает множество глаз; соседи перешептываются нам вслед.

— Что за давка! Миледи, могу ли я проводить вас домой? — спрашивает он.

— Спасибо, но Саши и Рори ждут меня к чаю.

Они уже вышли из церкви; Рори подмигивает мне, а Саши обещает, что они немедленно пошлют горничную раздобыть самое свежее печенье.

— Я думал, миссис Ишида устраивает чаепития по средам.

— Да, мы собираемся к Рори… погоди, как, ради всего святого, ты это запомнил? — Я смеюсь, придерживая юбку и стараясь не топтаться по цветам.

— Я приезжал к тебе в среду, а тебя не было дома. Лили сказала мне, где ты, вот я и запомнил. У меня великолепная память на все, что касается моей любимой девушки, — улыбается Пол.

Он сбрил бороду; его щеки и кончик носа покраснели, словно он много времени проводит на воздухе.

— Чего загляделась? — низким голосом спрашивает он.

Теперь его лицо вновь кажется мне хорошо знакомым — это опять лицо того паренька, товарища моих детских игр.

— Ты загорел.

— Чинил конюшню, — говорит он, — и строил сарай за домом. Ты бы мои плечи видела, они красные как рак, и костюм их чертовски натирает.

Я восхищенно смотрю на его широкие плечи. Его губы дергаются, словно он догадался, о чем я думаю.

— А еще я побрился, — показывает он.

— Я заметила. Мне нравится, когда ты чисто выбрит, — говорю я и сразу же понимаю, как собственнически это звучит.

— Ну я же понимаю, что борода щекочется, — ухмыляется он; до меня доходит, что он имеет в виду, и я, сконфузившись, вперяю взор в хризантемы. Какие они, поцелуи Пола? Отличаются ли от поцелуев Финна? Наверно, у Пола больше опыта, но я все равно не могу себе представить ничего более приятного, чем тот поцелуй в чулане. Вспоминая губы Финна на моих губах, его руки у меня на талии, я ощущаю волнение и тревогу.

— Кейт, — говорит Пол, понижая голос, — а ты покраснела.

Его устремленные на меня зеленые глаза полны — вожделения? Любви?

— Я… мне надо идти, — мямлю я. Со мной, наверно, что-то не то, если я за два дня успела подумать о поцелуях двух разных мужчин.

— Могу я проводить тебя до Эллиотов? — спрашивает он.

— Нет, спасибо. Тут недалеко. — Я подбираю свою синюю юбку и быстро пробираюсь через толпу. Когда я уже собираюсь свернуть на Оксфорд-стрит, волоски у меня на загривке вдруг становятся дыбом. Запнувшись, я окидываю взглядом оставшуюся позади лужайку.

В тот же миг мои глаза встречаются с глазами Финна. Он разговаривает с Мэтью Колльером под красным кленом. Его волосы просто невероятно взъерошены.

Он не улыбнулся и вообще ничего не сделал. Мое сердце сжимается. Неужели я стерла наш поцелуй?

Или он все прекрасно помнит и теперь сожалеет об этом оттого, что я у него на глазах флиртовала с Полом?

В четырех кварталах от церкви, в переулке, полном ветхих домов, во дворе дома Эллиотов стоит Саши Ишида и крутит в руках красную розу. Рори сидит на металлической кованой калитке, покачиваясь взад-вперед, и хихикает.

— Вот кого мы ждали! — восклицает Саши. — Кейт Кэхилл!

— Мы боялись, что вы передумаете, — Рори спрыгивает с ворот. — Мы же слышали, что вы известная смутьянка.

Мои ноги будто примерзают к тротуару. Я колдовала и лгала. Я читала запрещенные книги. Я поцеловала мужчину, и мне это понравилось. Но ведь Саши Ишида не может об этом знать, правда же?

Ее проницательный взгляд беспокоит меня больше, чем все Братья, вместе взятые. Дурачить ее отца довольно легко, но Саши смотрит на меня так, будто прозревает все мои скрытые мысли и все тайны моего далекого от совершенства сердечка.

Рори открывает мне калитку. Я запинаюсь, и она смеется — резко, тревожаще. Я не могу не заметить, как похожи ее глаза на глаза ее кузины Бренны. Они не такие пустые, нет, но с ними тоже что-то не так.

Я прохожу во двор, заросший бурьяном и одуванчиками.

— Нам надо поговорить, мисс Кэхилл, — говорит Саши. — Ах! — вдруг восклицает она, корчит рожицу и роняет розу на землю. На ее указательном пальце выступает капелька крови.

Рори, наморщив нос, отклоняется:

— Брр!

— Не будь таким ребенком, — огрызается Саши.

Я жду, что она достанет носовой платок, но вместо этого она просто сжимает пальцы в кулак и через миг разжимает их.

Крови нет. Нет даже следа от укола. Невозможно даже предположить, что там только что была ранка.

Саши просто немножко поколдовала.

Прямо тут, посреди двора. На глазах у меня и у Рори.

Выходит, она исцелила себя? Я никогда ничего не слышала о такой магии.

Саши улыбается. В своем розовом платье, расшитом воланами и кружевами, она хорошенькая, как картинка.

— Как я и говорила, мисс Кэхилл, пришла пора нам с вами поговорить. Я подозреваю, что у нас больше общего, чем мы думали раньше.

Я тихонько подхожу ближе.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

Саши Ишида — ведьма? Притом что ее отец — глава Совета? Это невозможно.

Но других объяснений тому, что я только что увидела, просто нет.

— Матушка Рори хворает, и мы будем тут все равно что одни, — объясняет Саши, поднимаясь на крыльцо. Я следую за ней.

При ближайшем рассмотрении дом Эллиотов оказывается еще более ветхим, чем кажется с улицы. Синяя краска на оконных рамах потрескалась и шелушится. Некоторые ступеньки крыльца сломаны; я ощущаю, как они прогибаются под ногами, и проникаюсь состраданием к Рори.

Тем не менее самая популярная барышня городка заходит в этот дом, как в свой, без стука, и непринужденно вешает плащ на крючок. Гостиная Эллиотов вовсе не такая роскошная и фешенебельная, как у миссис Ишида. Здесь чисто, но убого: ковры местами протерлись до дыр, а поблекшие полосатые обои давно вышли из моды. И несмотря на все это, тут уютно.

Саши садится в массивное кресло коричневой кожи, я устраиваюсь напротив нее. Она звонит горничной и распоряжается принести чай и печенье, а Рори тем временем переставляет вещи, порхая по комнате, будто яркая, беспокойная желтая бабочка.

Я еще не пришла в себя. Саши всегда казалась такой правильной, а Брат Ишида — самый усердный борец за строгость нравов в нашем городе. Трудно себе представить, что под самым его носом расцвела махровым цветом магия.

— Мы наблюдали за тобой, — наконец говорит Саши.

Я вскакиваю, испугавшись, что в комнату сейчас ворвутся люди в темных плащах.

— Мы с Рори, — поясняет она. — Господи, ну ты и нервная. Садись.

Потрескавшееся кожаное кресло за моей спиной устремляется вперед и поддает мне под коленки.

Она передвинула кресло. Оно было в футе от меня. Она сдвинула его.

Я не сажусь. Я делаю шаг вперед и нависаю над ней:

— Как ты это сделала?

Она не выглядит испуганной.

— А ты как думаешь? Колдовством.

Мама никогда не учила меня передвигать предметы. И лечить порезы и царапины. Или, раз уж на то пошло, выколдовывать вещи из ниоткуда, как у меня вышло с овцой и с перьями.

Я начинаю думать, что Мама не научила меня очень многим вещам.

И вот теперь я тут, в этой комнате, с другой ведьмой, которой довелось родиться дочерью самого влиятельного человека городка и которая явно опередила меня по части колдовства.

— Кейт, не трать зря мое время. — Саши встряхивает темными блестящими волосами. — Я не шпионю для своего отца. Ты ведь именно этого боишься?

Я вспыхиваю:

— А чего мне бояться? Что, по-твоему, ты можешь обо мне рассказать?

— Ладно, хватит. Нам обеим выгодна обоюдная честность. Я — ведьма. И у меня есть сильные подозрения, что ты — тоже.

Я складываю руки, стараясь казаться беззаботной:

— Ради бога, откуда такая идея?

— Несколько недель назад в церкви Рори наступила на подол твоей сестричке Мауре. Я шла сразу за ней, слышала треск и видела прореху на корсете, но через миг все исчезло. Как по волшебству. И то, как она резко повернулась и посмотрела на тебя… — Саши смеется. Маура действительно посмотрела тогда на меня — возможно, потому, что боялась, как бы я не прикончила Тэсс за колдовство в церкви. — Она знала, что это твоих рук дело, так ведь? И потом, твоя крестная была ведьмой; я слышала, что тебе рассказывала маменька. Ну а сложить два и два нетрудно. Если у девочки крестная ведьма, предполагается, что девочка тоже станет ведьмой. — Саши триумфально улыбается, а Рори переводит взгляд с нее на меня и обратно, словно мы играем в теннис.

Я вздергиваю подбородок:

— А что, если ты ошиблась?

— Тогда мое слово будет против твоего, а мой папенька — глава Совета, — ухмыляется Саши. — Но если бы я ошиблась, ты бы уже сто раз упала в обморок, или вопила бы, как резаная, или вообще сбежала бы, верно? Именно так ведут себя хорошие девочки.

Она права.

Саши Ишида вовсе не пустоголовая тупица. Она куда коварнее, чем я могла предположить.

Я впечатлена.

Горничная приносит на серебряном подносе чайник чая и черничное печенье.

— Спасибо, Элизабет, я разолью, — говорит Саши.

Я молчу, выжидая, пока горничная уйдет, но даже потом понижаю голос до шепота:

— Ладно. Допустим, ты права. Что, если я… то, что ты сказала?

Саши протягивает мне чай — как я люблю, без молока. Ручку чашки окружает паутина крохотных трещинок.

— Тогда мы могли бы объединить наши познания. Я слышала, ты навещала книжную лавку? Всем известно, что там есть книги по колдовству — и по истории ведьм тоже. Мой папенька так и не смог до них добраться, но, конечно же, они существуют, и я хочу знать, что в них написано. Миссис Беластра никогда мне их не даст, а вот тебе — может.

Глядя на Саши поверх своей чашки, я отпиваю глоток.

— Ты ведь никому не сказала о своих подозрениях, правда?

— Нет, конечно, и не скажу. Честно, — обещает Саши.

— То есть ты не пытаешься меня шантажировать?

Саши с грохотом ставит чашку на стол:

— Нет! От меня, знаешь ли, тоже будет польза. Папенька мне доверяет. Он думает, что мы с Рори просто глупенькие маленькие девочки. Я понимаю, ты так редко выходишь из дому, потому что боишься разоблачения, но это, наверно, до одури скучно. Я могу сделать тебя второй по популярности девушкой в городе. Или третьей, после Рори, — она закатывает глаза, чтобы продемонстрировать, как мало ее занимают городские барышни с их ограниченными возможностями. — Если ты станешь моей лучшей подругой, папенька никогда тебя не заподозрит.

Я смотрю на грызущую печенье Рори; она повытаскивала из прически шпильки, и ее черные волосы мягкими волнами падают ей на плечи. Почему мы разговариваем при ней?

— Нет, — сурово говорит Саши, выбивая из рук Рори какую-то маленькую бутылочку. Та катится по палисандровому чайному столику. — Ты что, хочешь стать, как она, раз собралась пить средь бела дня?

Рори опускается на диван.

— Нет, — говорит она жалобно, — но я так не хочу всего этого!

Тут до меня доходит.

— Но ты-то ведь не ведьма?

— Почему нет? — Рори стискивает челюсти, отчего ее неправильный прикус становится заметнее, и вперяет взор в бутылочку. — Evanesco, — говорит Рори, и бутылочка исчезает.

— Отличная работа, — хвалит ее Саши.

Без сомнения, это самый невероятный день в моей жизни.

А мне-то казалось, что мы с сестрами — единственные ведьмы в городке.

— Выпивка притупляет колдовскую силу, — объясняет Рори, — и я перестаю постоянно ее чувствовать.

— Проблема в том, что ты и все остальное тоже чувствовать перестаешь, — говорит Саши, — а тебе соображать надо. Брат Уинфилд спит и видит, как бы придумать причину, чтобы запретить Нильсу с тобой встречаться.

Рори шлепается на диван, пнув при этом свои пышные желтые юбки; на потертый ковер сыплются крошки.

— А мне-то что до этого?

— Нильс нам нужен. С ним ты выглядишь приличной, респектабельной барышней, — терпеливо объясняет Саши, несомненно, далеко не в первый раз. Таким же тоном я порой говорю с Тэсс и с Маурой.

Я думаю о том, как Рори обычно улыбается Нильсу, как старается коснуться его.

— Так это все просто игра на публику? А на самом деле ты не влюблена в него?

Рори смеется своим немелодичным лающим смехом:

— Господи, конечно, нет. Он глуп как пробка. Зато красавчик, правда же?

Я хмурюсь, и Саши бросает мне тяжелый взгляд:

— О, а ты, наверно, никогда не лгала, чтобы сохранить свою тайну? И никого не использовала, наверно?

Она права. Я так поступала и поступлю так снова.

— Ладно, — говорю я, — вы правы. Я ведьма.

Говорить такие слова вслух опасно. Они слишком важны.

Саши улыбается:

— Тогда докажи.

 

12

Это вызов, а я не из тех, кто уклоняется от вызовов. Ни в те времена, когда Пол подбивал меня забраться на яблоню или пройти по ограде свинарника, ни сейчас.

Я смотрю на лесной пейзаж, выгравированный на чайном столике, на то место, откуда исчезла бутылочка Рори. Я чувствую разлитое над этим местом волшебство, оно так и мерцает в воздухе. Мы с моими сестрами примерно равны по силе, поэтому мне трудно развеивать их чары. Но, наверно, это легче сделать с колдовством более слабой ведьмы — а Рори, несомненно, слабее меня. Я мысленно отталкиваю ее заклинание, оно трескается, и я снова вижу бутылочку с золотисто-коричневым ликером. «Commute», — думаю я. Но на столе по-прежнему всего лишь бутылка. Я делаю глубокий вдох. Мое колдовство, в лучшем случае, неубедительно.

— Забудь обо всем постороннем и сосредоточься, — говорит Саши.

Я смотрю на нее, ожидая увидеть выражение презрения на ее лице, но Саши улыбается, словно желает мне удачи. Мама никогда не смотрела на меня так, когда мы с ней практиковались. Все, связанное с колдовством, причиняло ей страдания.

Саши права. Финн — пророчество — Елена — новость, что мы с сестрами, оказывается, не единственные ведьмы в городе, — все это вертелось у меня в голове, отвлекая внимание. Я снова глубоко вдыхаю, наполняю свой разум одним-единственным намерением и снова и снова повторяю: «Commuto», — четко и ясно.

И вот на месте бутылки появляется воробушек с коричневыми перьями и белой грудкой. Рори, вскрикнув, вскакивает со своего места.

— Я знала! — Саши торжествующе воздевает руки. — Хорошая работа, Кейт.

— Ничего хорошего, наоборот, ужасно, — протестует Рори. — Птицы разносят болезни.

— Настоящие птицы — да. — Саши отдергивает тяжелые бархатные занавески, распахивает окно, и в комнату врывается холодный воздух улицы.

«Avolo», — говорит она, и воробей, захлопав крылышками, улетает.

— Показуха, — дрожа, ворчит Рори. — И где теперь мой бренди?

Саши смотрит на меня, ее глаза искрятся:

— Поищем в кустах?

— Сколько времени ты уже тренируешься? — спрашивает Рори. Она скидывает туфли и вытягивается на диване, словно мы давние близкие приятельницы и не нуждаемся ни в каких церемониях.

— С одиннадцати лет.

На них это явно производит впечатление; я не уточняю, что почти не практикуюсь в колдовстве с тех пор, как не стало Мамы. Все чары, которые я могу сплести в свои шестнадцать лет, я освоила еще до тринадцати.

— А у меня в тринадцать началось, — говорит Саши. — Во время обеда папенька так яростно распространялся насчет распутности, органически присущей всем женщинам, что я страшно разозлилась, и это пробудило мою колдовскую силу. Я разбила тогда все три зеркала и музыкальную шкатулку, которую Реньиро прислал мне из Нью-Лондона. Потом целую неделю соображала, как все это починить, и все это время мне пришлось выдумывать причины, чтобы не пускать горничных в свою комнату. Я не могла допустить, чтоб папенька думал, будто его маленькая дочурка может вспылить.

Когда я впервые начала колдовать, мне было одиннадцать, Мауре едва исполнилось десять, а Тэсс — семь. Стоял дождливый летний день, Пола не было. Мне надоело сидеть в четырех стенах, и я уговорила сестер выйти во двор и поиграть со мной. Мы рисовали мелками на каменных плитах, и нас со всех сторон окружал запах роз и свежескошенной травы.

Мы с Маурой поссорились из-за того, что я нечаянно размазала ее рисунок. Маура толкнула меня, и я врезалась в Тэсс, которая упала, порвала чулки и разодрала коленки. Маура сказала, что это я во всем виновата, и что она пойдет и все расскажет Маме, а Тэсс просто сидела рядом с трясущимися губами и окровавленными коленями. Я была так зла на Мауру, что мне хотелось хорошенько тряхнуть ее, чтобы она разревелась, а ее платье порвалось и измазалось кровью пополам с мелом.

Я чувствовала, как во мне все выше и выше поднимается горячая волна гнева. Что-то взорвалось внутри меня и выплеснулось на кончики пальцев. Зеленое платье Мауры треснуло. По юбке пошли белые меловые полосы, брызнула кровь. Вначале я подумала, что все происходит только в моем воображении, но потом глаза Тэсс расширились, а Маура начала кричать, и я поняла, что они тоже это видят. Я попыталась подкупить их обещанием интересных историй и сластей. Я не слишком-то прислушивалась к проповедям Братьев, но о ведьмах кое-что знала. Я считала, что их магия возникла, когда Персефона вышла замуж за дьявола, поэтому все ведьмы рождаются дурными и грешными.

— Твоя мать была ведьмой? — Рори закинула руки за голову, дотянувшись до пола кончиками пальцев.

Я нервно тереблю юбку.

— Да. Была.

— А твои сестры? — спрашивает Саши.

— Нет, хотя могли бы, — быстро отвечаю я. Братья уже не могут причинить зло Маме, но сестры — это другое дело. — Из нас троих ведьма только я.

— Тогда тебе повезло, что мы тебя нашли, — хитро улыбается Саши. — Мой дар достался мне по отцовской линии. Он не любит, когда об этом говорят, но его прабабушка была ведьмой.

— А в кого я такая, совершенно неизвестно, — говорит Рори. — Но уж всяко не в матушку.

— В тебе ничего нет от нее, — говорит Саши, поглаживая темные волосы Рори, — ты гораздо сильнее.

Рори сбрасывает ее руку, и Саши вздыхает. У меня создается впечатление, что и этот разговор происходит далеко не в первый раз.

— Кейт, а что ты можешь, кроме иллюзий? — спрашивает Саши.

— Это все, насколько мне известно. Перед смертью Мама научила меня только нескольким заклинаниям. — Я беру черничное печеньице. Неважно, милая там Саши или нет, я ни за что не рассажу ей о ментальной магии.

— Передвигать предметы гораздо сложнее. На это нужно больше энергии, чем на иллюзии. — Чайная чашка Саши поднимается на несколько дюймов над столом, а потом аккуратно возвращается на свое место, прямиком на синее блюдечко.

— Это не так легко, как кажется. Предметы… ну, они не всегда двигаются, когда я этого хочу, — добавляет Рори.

Саши искоса смотрит на Рори.

— Если ты не будешь пить, то…

— Agito, — перебивает ее Рори; толстая Библия в кожаном переплете срывается с книжной полки и летит по комнате прямо в голову Саши.

— Desino, — парирует Саши, и книга, не причинив вреда, падает на пол. — Очень хорошо, Рори.

— Хватит читать мне лекции, пусть лучше Кейт попробует.

— Я? Здесь? — Я бросаю нервный взгляд в сторону коридора.

Если не считать воробья и перья, я никогда не колдовала перед кем-то, кроме Мамы, Мауры и Тэсс. Я смущаюсь, будто Рори предложила мне раздеться.

— Это безопасно. Элизабет ушла на рынок, а мать Рори не спустится до ужина, — говорит Саши, указывая глазами на потолок.

Но это же совсем новое для меня заклинание! Кто знает, что может пойти не так?

— Если ты что-то тут разобьешь или поломаешь, никто не обратит внимания, — говорит с дивана Рори. — Мать никогда не замечает, если у нас пропадают блюдца.

— Все, что от тебя требуется, — это выбрать объект и сосредоточиться на том, что ты хочешь с ним сделать. Обязательно точно определи конечное местоположение предмета; если ты отвлечешься, он может оказаться где-нибудь еще, — инструктирует меня Саши. — Лучше всего использовать заклинание agito, хотя я иногда прибегаю к avolo, если хочу, чтобы предметы двигались побыстрее. Ну а чтобы остановить движение, используй desino.

Уж на что я слаба в языках, и то понимаю, что это латынь. Я ставлю чашку:

— Agito? — Чашка не шевелится. Я пробую снова, более напористо, представляя, как она сдвинется на три дюйма вправо. — Agito!

Снова ничего. На меня накатывает разочарование.

Чувствуя, как краснеют щеки, поднимаю взгляд на Саши.

— Я не могу этого сделать.

Саши только смеется.

— Ты же не рассчитываешь стать мастером заклинаний за пару минут? Понаблюдай немножко за нами.

Рори садится, и они вдвоем заставляют предметы летать по комнате. Летят книги, подушки, комнатные туфли Рори, сахарница. Рори вытягивает из волос Саши шпильки; в следующее мгновение диван вместе с визжащей Рори на несколько футов отрывается от пола. Они забавляются с магией так, как никогда не забавлялась я. Колдовство выглядит у них веселым развлечением.

Оказывается, все может быть совсем по-другому. Все дело в том, что я совсем другая.

Мама говорила очень четко: магия — это не то, с чем можно шутить. Ведьмовство — не подарок и не повод гордиться. Это бремя, и бремя тяжкое; чтобы обезопасить себя, мы должны научиться как следует с ним управляться.

Каково было бы осваивать колдовство без этих ее предупреждений, без бесконечных страхов и тревог, которыми были пропитаны все наши занятия? Может быть, тогда проповеди Братьев не заставляли бы меня до сих пор страдать от чувства вины?

— Попробуй, — говорит Саши, и я пробую.

Чашка многообещающе звенит, и Саши с Рори оставляют свое занятие, переключившись на меня. Я делаю еще одну попытку. На этот раз чашка быстро сдвигается в сторону.

Рори засовывает пальцы в рот и издает пронзительный свист.

— Отлично! Мне понадобилось несколько недель, чтобы этому научиться.

— Мне тоже. Ты просто удивительная, — заявляет Саши. — У тебя настоящий талант к этому типу колдовства.

Я с подозрением смотрю на нее, но она вовсе не издевается. Она действительно считает, что я хороша. Господи, как же я недооценивала этих девчонок!

Спустя полтора часа я усаживаюсь в наш экипаж. Саши и Рори стоят в воротах, машут и обещают прийти во вторник к нам на чай. Экипаж подскакивает и грохочет по мостовой, но я так устала, что задремываю. Я чувствую себя такой разбитой, что еле дышу; ноют виски, и ноги будто свинцовые. Может быть, Мама именно поэтому не учила нас передвигать предметы колдовством? Ждала, когда мы станем старше и сильнее?

Однако она ведь знала, что умирает. Если она беспокоилась о нас, то должна была постараться научить нас всему, на что мы способны. Почему она не захотела, чтобы мы стали настолько сильны, насколько это вообще возможно?

Потому что она считала, что это дурно, робко предположил мой внутренний голос, и я немедленно с ним согласилась. Она хотела, чтоб мы были нормальными, обычными девочками. И чтобы нам ничто не угрожало.

Но это не так. Когда я смотрела на Саши и Рори, то удивлялась, какие они свободные и бесстрашные. Возможно, Маура права. Я следовала Маминому примеру просто потому, что другого у меня не было. Я думала защитить нас, спрятав от мира наши колдовские возможности; я сердилась на магию за то, что из-за нее мы в опасности. Возможно, я шла не тем путем. Господь знает, что сейчас мы больше, чем когда-либо, нуждаемся в защите. А значит, нужно защищаться всеми доступными нам способами.

Джон останавливает экипаж перед главным входом и помогает мне сойти. Я не иду в дом, решив вместо этого прогуляться по саду. Я просто обязана извиниться перед сестрами: мне следовало учить их, а не мешать учебе. И следить за тем, чтоб мы вели респектабельную жизнь: хорошо одевались и ладили с соседями.

С этим нам может помочь Елена — и еще Саши. И тогда — приняв все меры безопасности — мы сможем разучивать новые чары.

В любом случае мы больше не одиноки. Теперь у нас есть Саши и Рори. И Елена, за спиной которой стоит Сестричество. От этих мыслей мне становится удивительно хорошо и спокойно.

Я прогуливаюсь и размышляю. Меня несколько смущают извинения — ненавижу признавать себя неправой, — но в целом план хорош. Мы будем развиваться, двигаться вперед. Возможно, если я позволю Елене научить нас чарам исцеления и перемещения, она сообщит Сестрам, как мы стараемся, и те будут довольны нашим развитием. Это не решит всех проблем, но даст мне время, и я смогу побольше разузнать о пророчестве. А также о том, можно ли доверять Сестрам.

И тут у меня вытягивается лицо: времени, чтобы что-то выяснить, у меня почти нет. Солнышко в начале октября еще пригревает, и по ярко-синему небу бегут белые пушистые облачка, однако ноябрь уже не за горами. Если в самое ближайшее время я не приму решения, за дело возьмутся Братья.

Я так погрузилась в свои мысли, что не замечаю бабочек, пока они не подлетают к самому моему лицу. Голубые бабочки с золотой каймой по краю крыла. Розовые бабочки с оранжевыми крапинками. Бабочки с тигровыми полосками и топазовыми глазками. Я никогда не видела ничего подобного. Я застываю, пораженная. А бабочки, стайка за стайкой, все летят из розария.

Я слышу переливчатый смех и спешу вперед. Это Маура. Ее обворожительный смех я никогда ни с чем не спутаю. Но раз бабочки летят… откуда она узнала чары передвижения?

Я скольжу вдоль высокой живой изгороди, надеясь застичь ее врасплох и удивить.

Однако удивляться приходится мне.

На нашей скамье сидит Елена Робишо, сжимая губами тонюсенькую сигаретку и пуская дым колечками. Взлетев, каждое колечко превращается в бабочку, которая устремляется вслед за остальными.

А Маура… Маура в одном из своих старых платьев растянулась на траве, ее рыжие волосы сияют на солнце, и она с обожанием взирает на Елену.

Елена поднимает глаза.

— Здравствуйте, Кейт. — Она выпускает еще одно дымовое колечко, и оно превращается в бабочку с бархатистыми рубиново-красными крыльями. — Мы с Маурой как раз изучаем чары перемещения. Не желаете ли присоединиться?

Меня захлестывает гнев. Несмотря на все эти разговоры о дружбе, мне не нравится эта женщина. Я не доверяю ей в том, что касается Мауры. Когда мы были совсем малютками, Маура только на меня смотрела такими глазами. Лишь я была той, за кем она всегда шла, в чьих безумных замыслах неизменно участвовала.

У ног Елены лежит коричневая книга с белыми буквами. Отринув все остальное, я сосредотачиваюсь на ней, не позволяя себе даже помыслить о неудаче.

— Agito.

Когда мы тренировались у Эллиотов, мой разум воздействовал на чашку аккуратно, почти нежно. Но в импульсе, который я сейчас послала книге, ничего нежного не было.

Со свистом рассекая воздух, книга промчалась по саду и упала у подножия статуи Афины — именно туда, куда я запланировала.

— Кейт! — задыхается Маура. — Где ты этому научилась?

Я делаю шаг и оказываюсь посреди розария.

— Елена, я хотела бы поговорить со своей сестрой. Наедине.

— У нас урок, — приподнимаясь на локтях, высокомерно говорит Маура. — А ты нас прервала.

— Очень мило! — Я машу рукой в направлении полускрытого за высоким кустарником дома. — Сильно сомневаюсь, что Отец нанял ее учить нас именно этому.

— Я и не подозревала, что вы владеете чарами перемещения, — говорит Елена.

— И я тоже, — ворчит Маура, отряхивая свою бледно-желтую юбку.

— Ох, я вас умоляю, я только сегодня их выучила.

Это правда. Но мне все равно немного стыдно, ведь я скрываю от сестры другие важные вещи. Это и моя ментальная магия, и пророчество, и письмо от Зары, и поцелуй Финна. Я разозлилась на нее за тайный урок колдовства с Еленой, но, думаю, если она узнает мои секреты, ее ярость будет раз в десять сильнее.

— Врешь ты все! — задыхается Маура, уперев руки в боки. — Я весь день пробую и даже пошевелить ничего не смогла!

Вздохнув, я нагибаюсь выдернуть парочку сорняков (когда только вырасти успели!) и говорю:

— Ну иногда мне удается что-то вбить в свою тупую голову.

— Вообще-то вы научились им довольно быстро, — задумчиво говорит Елена, и у меня внутри все падает. Зачем только мне понадобилось хвастаться?

— Все, что ты собираешься мне сказать, можно говорить при Елене. Она хочет нам помочь, — настойчиво говорит Маура, сорвав розовую розу и заложив ее за ухо.

Я глубоко вздыхаю.

— Это она так говорит.

Елена хмурится:

— Если вы прекратите наконец ребячиться и признаете, что… — Она вдруг обрывает себя и проводит рукой по волосам. — Нет. Вы правы. Вам действительно нужно поговорить. Я буду у себя.

Мы с Маурой провожаем взглядами ее элегантную фигурку. Когда шелест темных юбок Елены затихает, я начинаю чувствовать себя так, словно совершила какую-то гадость.

— Да что с тобой? — напористо спрашивает Маура.

— Она посторонняя! Чужая! И ты рассказала ей о нас!

Маура не отвечает. Стуча каблуками по булыжникам, словно у меня вдруг выросли копыта, я подхожу к ней вплотную:

— Рассказала ведь?

Маура складывает руки на груди:

— А что, если и так? Я что, должна была спросить у тебя разрешения?

— Вот именно! И у меня, и у Тэсс. Это ведь не только твоя тайна, Маура.

— И что, по-твоему, она сделает? Сдаст нас Братьям? Она вообще-то и сама — ведьма. Она хочет нас учить. Она знает множество заклинаний, о которых мы понятия не имеем. Мы можем доверять ей, Кейт.

— Можем ли? Она не была абсолютно честна с тобой. — Я закусываю губу и старательно пытаюсь выбросить из головы тот факт, что сама грешна тем же. Я сажусь на мраморную скамью, которая еще хранит тепло Елениного тела. — Я имею в виду, со всеми нами. То, что она оказалась здесь, в доме, где живут три ведьмы, это не совпадение. Все Сестры — ведьмы.

— Все? — У Мауры перехватывает дыхание. Я киваю, но Маура реагирует совсем не так, как я ожидала. — Но ведь… Кейт, значит, в монастыре Нью-Лондона живут десятки ведьм! И они там одни! Елена намекала на то, что я могла бы вступить в Сестричество, но я не поняла тогда, что она имеет в виду. Но сейчас… о! Ведь в этом есть смысл, правда же? — Глаза Мауры блестят от возбуждения, щеки горят. Она дергает меня за рукав: — Мы можем вступить в Сестричество! И они будут учить нас колдовству, и мы станем жить в Нью-Лондоне. Тогда нам не придется выходить замуж за всяких гнусных стариканов! — Маура кружится, и ее бледно-желтые юбки кружатся вместе с нею. Это просто замечательно!

О нет!

— Маура, — мягко говорю я, — все не так просто.

— Почему? Ты ведь не влюблена в Пола. Ты сама сказала, что не особенно хочешь за него выйти. Нам незачем будет расставаться, и Братья не смогут до нас дотянуться!

Кружась в солнечных лучах, она выглядит такой счастливой. И такой хорошенькой.

И она права — Сестричество действительно хороший вариант. Всяко лучший, чем брак со стариком, который повесит тебе на шею полдюжины сопливых ребятишек. Но в обещаниях Елены мне видится какой-то подвох. Хранить истинную сущность Сестричества в тайне, должно быть, очень сложно. Вдруг они попросят меня для защиты от врагов пустить в ход ментальную магию, как это делалось в былые времена? Может, именно поэтому Мама вышла за Отца и сбежала в деревню? И тогда за тобой станут охотиться те, кто захочет использовать тебя в своих целях. Не доверяй никому.

Как знать, что вынудило Маму написать эти строки — излишняя осторожность или точное знание? Что она знала о Сестричестве, и чего не знаю о нем я?

Маура видит, что я сомневаюсь.

— Ну или ты можешь выйти за Пола. Если мы с Тэсс присоединимся к Сестричеству, мы все равно все вместе будем в Нью-Лондоне! У тебя есть выбор! — щебечет она.

Правда? Почему же тогда ни одна из этих возможностей меня не радует?

Маура снова начинает вертеться, а потом с закружившейся головой валится на траву, причем ясно, что голова ее кружится не столько от вращения, сколько от открывшихся перспектив. Наш маленький уголок мира достаточно велик для меня, а вот сестре в нем тесно. Быть может, виноваты ее романы, а может, истории, что Мама рассказывала над ее колыбелью, но ей всегда хотелось чего-то большего. На прошлой неделе она говорила мне об этом, но до этой самой минуты я не понимала, насколько глубоко и сильно ее желание.

А вот Елена сразу же это поняла. Она, Елена, барышня себе на уме: говорит, что приехала нас защищать, а сама тем временем вербует Мауру. Интересно, она думает, что Маура — ведьма из пророчества? Или надеется, что, если она заполучит Мауру, мы с Тэсс тоже неизбежно попадем в ее сети? Она не может не видеть, как сильно я люблю сестер, и как важно для меня мое обещание Маме. Я готова пожертвовать своим счастьем, лишь бы сестры были в безопасности. Если им хочется присоединиться к Сестричеству, и оно действительно защитит их от Братьев, я, конечно же, не стану возражать.

— Елена замечательная, — продолжает Маура, снова поднявшись на ноги. Ее прическа растрепалась, а роза уже валяется на земле. — Она умная, добрая и великодушная. Ты должна быть с ней поласковее.

— Может, ты и права, только вот ее прислали сюда шпионить за нами. Выяснить, ведьмы мы или нет. Так что, думаю, мои подозрения вполне резонны.

— Ну теперь-то ты знаешь, в чем дело, и должна бы извиниться перед ней за грубость. — Маура садится возле меня на скамью и обвивает рукой мою талию. — Я знаю, мне никто никогда не станет ближе, чем ты, но ее дружба тоже очень важна для меня. Я ведь не разозлилась, когда Саши и Рори пригласили тебя на чай, а меня — нет. Ты же не можешь постоянно ходить следом за мной, чтобы защищать меня от всего.

Я смотрю на одинокую пурпурную бабочку, которая, дергая крыльями, летит к желтому золотарнику.

— Я всегда буду стремиться защитить тебя. И неважно, от чего.

Маура трясет головой:

— Ну хватит уже. В конце концов, подумай о своем собственном будущем. Сестричество может оказаться самым лучшим выбором для нас всех.

Дверь в спальню Елены открыта. Сама Елена темным силуэтом застыла на фоне яркого окна, обрамленного зелеными гардинами.

— Я ждала вас, — говорит она, оборачиваясь ко мне. Ее ярко-розовые губы задумчиво поджаты. — Я уже говорила, мы не должны быть противницами. Но я не намерена терпеть ваши бесконечные грубости. Я думаю, вам следует передо мной извиниться.

Я закрываю дверь и останавливаюсь перед нею.

— Вы должны были переговорить со мной, прежде чем учить Мауру колдовству.

— Вы не ее мать, — резко говорит Елена, но, увидев мой ошарашенный взгляд, протестующе вскидывает руки. — Я говорю это не для того, чтобы вас задеть, Кейт. Но ни ей, ни мне не нужно ваше разрешение.

Конечно, это меня задевает, хотела она того или нет. Дрожа от ярости, я выхожу на середину комнаты.

— Знаете, а я ведь могу вас уволить.

— Тогда Сестры просто пришлют на мое место другую девушку, и она может оказаться не такой терпеливой, как я. — Елена встряхивает головой, серебряные сережки качаются в ее ушах. — Я не хочу ломать копья, но у меня есть работа, и я буду ее делать, с вашей помощью или без. Надеюсь, мы друг друга поняли?

По моему позвоночнику пробегает испуганная дрожь.

— Отлично.

— Вот и замечательно. Дальше. Маура — самобытная, любознательная девушка. Тормозить ее просто несправедливо.

Я подхожу к Елене вплотную (как все-таки замечательно, что я выше нее ростом!):

— Не надо мне рассказывать о моей сестре, я знаю ее получше вашего.

— Неужели? — Елена недоверчиво вскидывает голову. — У меня есть сомнения. Должна заметить, что, скрывая от нее столь многое, вы оказываете ей медвежью услугу. Ведь пророчество влияет и на ее будущее. Она придет в ярость, когда обо всем узнает, — и будет права. Она должна обо всем узнать, чтобы иметь возможность обезопасить себя.

Я хмурю брови. То, что она говорит, не лишено смысла. Маура и Тэсс заслуживают правды. Все эти тайны и так уже несколько дней камнем лежат на моей совести.

— Я только что рассказала ей про Сестричество.

— Не сомневаюсь, только для того, чтобы убедить ее не доверять мне, — говорит Елена.

Неужели я настолько предсказуема?

— Ну я далеко не уверена, что мы можем доверять вам. Какими могут быть последствия того, если мы вдруг захотим вступить в Сестричество?

Елена располагается у камина на одном из зеленых стульев с высокими спинками и знаком предлагает мне присесть на другой. Я беспокойно опускаюсь на самый краешек, готовая вскочить в любую секунду.

— В Сестричестве обучается несколько дюжин девочек от десяти до двадцати лет. Вас будут учить разным колдовским заклинаниям и истории Дочерей Персефоны. Если вы те самые три сестры, более безопасного места для вас не сыскать. И у вас будет все необходимое.

Я продолжаю колебаться.

— А если мы не захотим?

— А почему? — Елена воздевает руки к потолку. — Вы же не хотите сказать, что желаете навечно остаться в этой убогой дыре? Ваши соседи глупы. Вашего отца никогда не бывает дома. Что вы тут забыли?

Я смотрю мимо нее в окно на недавно сжатые поля. Я тут дома, и дело не в Отце или в соседях. Дело в могилах на склоне холма. В розарии. В Тэсс, играющей после обеда на фортепьяно. В Мауре, разыгрывающей сценки из своих романов. В Поле. В Финне.

Все это — мое. Во мне. Интересно, если я решу не ехать, Тэсс и Маура оставят меня?

— Может быть, это и не произведет на вас впечатления, но тут все еще наш дом.

— Маура ненавидит его, а Тэсс тут душно. В Сестричестве они смогут получить прекрасное образование — и не только магическое. Я думаю, их несложно будет убедить. Так что давайте побеседуем о вас. Все дело в мистере МакЛеоде? — Елена складывает руки на коленях. — Маура говорит, он собирается вернуться в Нью-Лондон? Если вы окажетесь не слишком сильной ведьмой, то после окончания учебы вам могут позволить оставить Сестричество и выйти замуж. В миру у нас есть целая сеть наших бывших учениц, они — наши глаза и уши в Новой Англии.

А иначе говоря, шпионки. Изо всех сил стараясь сохранить непроницаемое лицо, я смотрю на обои над плечом Елены — бледно-зеленые, с узором из розовых тюльпанов.

— А если я окажусь той самой, сильной?

— Тогда мы будем очень надеяться, что вы решите остаться с Сестрами. Вы же еще ничего не обещали мистеру МакЛеоду, верно? — Елена подается вперед, вцепившись в гнутые подлокотники стула, а потом расслабляется. — Впрочем, это неважно. Пока вы не объявили ваши намерения на церемонии оглашения, все можно изменить. Братья не станут вмешиваться, если вы вдруг обнаружите в себе призвание к служению Господу.

Я стискиваю зубы.

— Я не помолвлена. Пока нет.

— Правда? Почему нет? Его интерес к вам очевиден, — задумчиво говорит Елена, и я жалею, что не могу затолкать свои опрометчивые слова обратно себе в горло. — Возможно, вам пора немного поразмыслить, Кейт. Вы все время так заняты сестрами, что, возможно, пока не успели исследовать свое сердце.

Чего хочет мое сердце? Я смотрю вниз на ковер в приглушенных розовых тонах и вижу себя в своем собственном садике. Он невелик, и в нем нет ни лабиринтов из живой изгороди, ни скульптур, ни пруда, ни беседки. Только пара красных кленов и розовые кусты с белыми и красными бутонами. Я сажаю рассаду и луковицы, которые со временем превратятся в тюльпаны и пионы. Мои руки глубоко в прохладной, влажной почве. А на скамейке неподалеку сидит мужчина. Он читает вслух книгу, как, бывало, читал нам по вечерам Отец.

Этот мужчина не Пол МакЛеод.

У него карие глаза, очки и взъерошенные волосы, которые никогда толком не причесать. И россыпь веснушек на неожиданно сильных руках. Когда он прерывается на полуслове, чтобы посмотреть на меня, мое сердце начинает частить, как сумасшедшее.

— А если вы способны к ментальной магии… — Елена делает паузу. — Вы могли бы помочь девушкам вроде вас, Кейт. На свете живут и другие молодые ведьмы, которым одиноко и страшно. И не-ведьмы, раз уж на то пошло. Просто необычные и невезучие девушки. И всем им угрожают Братья. — Она хлопает ладонью по деревянному подлокотнику. — Несправедливо, что девочки вынуждены расти в страхе, что им приходится слишком рано выбирать свое будущее. Если вы окажетесь самой могущественной, вы сможете помочь нам изменить это. Вы сможете помочь женщинам Новой Англии снова обрести независимость. Это же просто замечательно, Кейт. Вы не можете пренебречь этим.

Темные глаза Елены вспыхивают, ее невозмутимое лицо озаряется видением нового будущего: будущего, где ведьмы и женщины вернут себе былое могущество. Я молчу. Она права. Но эта новая ответственность гораздо больше той, которую я когда-то взяла на себя по Маминому завету. Ожидания Сестер, пророчество, судьбы десятков молодых девушек — все это пугает меня.

Елена не сводит с меня глаз.

— Вы можете поклясться, что никогда не пробовали повлиять на чью-то память? Не занимались ментальной магией?

— Да. — Быть может, болтливость Мауры сослужит мне добрую службу. Елена думает, что я борюсь со своими колдовскими способностями и не приемлю их, а это не совсем соответствует действительности. — Я всегда этого боялась. Братья говорят, что это просто чудовищная вещь.

— Если этими чарами владеет недобрая женщина, они действительно могут быть опасны, — признает Елена и тут же возвращается к прежней теме: — Ничего страшного, если вы не способны к ментальной магии; вы можете вступить в Сестричество или не вступать, как пожелаете. Но если у вас есть эта способность, для всех будет лучше, чтобы мы о ней знали. Мы сможем гарантировать вашу безопасность, а вам не придется давать обещаний, которые вы не сможете сдержать. Возможно, надо завтра же провести занятие, на котором вы все попробуете себя в ментальной магии. И тогда мы узнаем истину, так ведь?

Нет! Я еще не готова. Мне нужно время, чтобы сопоставить слова Елены и Мамино предупреждение.

— Завтра? — Я вскакиваю на ноги. — Нет! Не так скоро! Ради всего святого, Тэсс всего двенадцать, ей еще рано пробовать такие мощные чары. А если все пойдет наперекосяк, что тогда?

Елена склоняет голову. На этом стуле с высокой спинкой она прекрасна и царственна, словно королева.

— Ее колдовские силы кажутся мне достаточно стабильными. Я тут уже две недели и не видела, чтобы она хоть раз утратила контроль над собой.

Тэсс действительно редко теряет контроль; этого почти не происходило даже в прошлом году, когда она только начинала учиться колдовать. Но это неважно. Я подбираю нижнюю челюсть:

— Я не хочу, чтоб вы учили ее ментальной магии. И Мауру тоже. А если вы начнете, я вас уволю.

— Не думаю, чтоб Мауре это понравилось, — улыбается Елена. — Она ко мне привязана.

Я подхожу к двери.

— Я поступлю так, как лучше всего для нас, независимо от того, понравится это Мауре или нет.

Елена откидывается на спинку стула:

— Даже если она вас за это возненавидит?

Я улыбаюсь так, что лицо, кажется, вот-вот треснет:

— Постепенно ненависть пройдет.

— Может, пройдет, а может, и нет. Возможно, ее возмущение будет только расти и расти. Сомневаюсь, что вы этого хотите. Особенно если вы — те самые три сестры.

Хотя моя ладонь уже лежит на дверной ручке, я замираю.

— При чем тут это?

— Последняя часть пророчества. Вы ведь не хотите рисковать, искушая судьбу, не так ли? — Елена вздрагивает, а ее глаза… я узнаю этот взгляд. Так люди смотрели на нас на Маминых похоронах. С жалостью. — Я не виню вас в том, что вы расстроены, Кейт. Это, конечно, тяжело. Я обещаю, мы сделаем все от нас зависящее, чтобы вас защитить. Всех вас.

Она знает о последней части пророчества. А я не знаю и не могу заставать себя в этом признаться. Но даже если так, ее жалость может пойти мне на пользу. Я поворачиваюсь к Елене, позволив, чтоб мои глаза наполнились слезами, благо это нетрудно.

— Нам просто нужно больше времени. Пожалуйста. Дайте мне несколько дней, чтобы обо всем рассказать Мауре и Тэсс, а потом пусть они привыкнут к этой мысли. Просто это все так внезапно…

Елена хмурится.

— Хорошо. Я думаю, еще несколько дней погоды не сделают. Но я надеюсь, что вы сдержите свое слово, Кейт. Потому что, если вы этого не сделаете, последствия могут быть очень серьезными.

 

13

Я нахожу Тэсс в ее спальне; она лежит в кровати с балдахином и читает книгу толщиной в две моих руки. Когда я прикрываю за собой дверь, она садится и отбрасывает одеяло в сторону. Ее растрепанные локоны образуют вокруг головы кудрявый ореол.

— Что-то случилось? — спрашивает она.

— Ничего, — отрезаю я. — Все просто прекрасно. Ты хочешь научиться новым заклинаниям?

— А кто будет учить?

— Я, глупышка.

Тэсс пристально смотрит на меня своими серыми глазами, пытаясь понять, в чем же соль шутки.

— Ты же ненавидишь, когда мы колдуем.

Нырнув под зеленую газовую завесу, я сажусь подле сестры.

— Не то чтобы я ненавижу, я просто боялась, как бы мы не навредили себе колдовством. Но я хорошенько все обдумала и решила, что мы можем больше практиковаться. И выучить новые заклинания тоже можно. Мы по-прежнему должны быть очень осторожны, но…

Я лишаюсь клока волос. Это Тэсс, визжа, бросается мне на шею, возбужденная, как щенок.

— Ты будешь учить меня прямо сейчас? А где Маура?

Я делаю глубокий вдох. В комнате Тэсс вкусно пахнет корицей и мускатными орехами. Я оглядываюсь на ее бюро и, конечно, вижу там кусок свежеиспеченного тыквенного хлеба. Несомненно, она сама его испекла.

— Я думаю, ее собирается учить Елена.

— Елена? Наша гувернантка Елена? — таращится на меня Тэсс. — Но как… почему… как?

К тому времени, как я заканчиваю рассказ о Елене и о Сестричестве, глаза Тэсс становятся размером с тарелку.

— Знаешь, она намекала на это во время урока французского, но я подумала, что мне, наверно, просто показалось. Я ни словечка не сказала про колдовство, клянусь.

— Я не сержусь… во всяком случае, на тебя. Я не уверена, что мы можем ей доверять.

— А ты никому не доверяешь, — замечает Тэсс, и на ее щеках появляются ямочки.

— А ты как думаешь? Она тебе нравится?

Тэсс задумчиво тянет палец ко рту.

— Не то чтобы она мне не нравится, — в конце концов говорит она. — Но ее ведь прислали сюда, чтобы она разузнала, ведьмы мы или нет, и кому-то об этом доложила. Не уверена, что в глубине души ей есть дело до наших интересов.

Я вскидываю руки, взволнованная тем, что сестренка разделяет мои опасения.

— Попытайся донести это до Мауры!

Тэсс смотрит на меня, и мы на мгновение словно меняемся ролями: младшая сестра становится мудрее и старше меня.

— Кейт, — она вздыхает так, будто бы я — непроходимая тупица, — мы не можем сказать это Мауре. Она решит, что мы просто ревнуем.

— Точно! — Я со стоном падаю на кровать. — Она думает, что я расстроена, потому что они с Еленой так сблизились.

Тэсс закатила глаза:

— Ну это просто раздражает. Маура просто тупеет от Елены и ловит каждое ее слово, как будто Елена — кладезь мудрости.

Я смеюсь и ерошу ее волосы:

— Всем известно, что кладезь мудрости — это ты.

— Я серьезно. Маура переняла ее манеру речи и ее мелкие привычки. Она очень старается произвести на Елену хорошее впечатление. Но я догадываюсь, в чем тут дело. Я — любимица Отца, ты была любимицей Мамы. — Тэсс говорит это совершенно буднично. — Ей хочется кого-то только для себя.

А я-то никогда не думала об этом.

— Как тебе удается быть такой умной?

Тэсс хихикает и заваливается рядом со мной.

— Это не ум. Я просто наблюдаю за людьми.

Что бы это ни было, я бы тоже не отказалась от такой способности.

— Ну, время для урока, — заявляю я и сажусь.

— Погоди, — Тэсс тоже садится, и ее волосы щекочут мне руку. — Откуда ты узнала новые заклинания? Миссис О'Хара говорит, ты была в книжной лавке; ты там узнала что-то о колдовстве?

Рассказ о пророчестве может подождать.

— Нет. Меня научила Саши Ишида.

— Саши Ишида — ведьма?! — шепотом кричит Тэсс.

Рассмеявшись, я рассказываю, как Саши и Рори заманили меня на чай. А потом собираю воедино свою энергию. Я думаю об ультиматуме Елены так, чтобы злость равномерно подпитывала мои колдовские силы, заставляя их кипеть белым ключом.

— Agito, — говорю я, и старенький потрепанный плюшевый мишка по имени Циклоп взмывает в воздух. — Desino, — и он плюхается обратно на подушки, как воздушный змей в безветренный день.

Тэсс смотрит на меня огромными глазами.

Я и сама удивлена. Не ожидала, что все выйдет с первой попытки.

— Ты только сегодня этому научилась? — спрашивает сестренка.

— Да, — я затаиваю дыхание, ожидая слов, что так не бывает. Что я — лгунья.

— Это чудесно! — Она подскакивает на кровати. — Можно мне попробовать?

— Конечно. Только…

— …будь осторожна, — произносим мы в унисон, и я смеюсь. Неужели я такая предсказуемая?

Тэсс сосредотачивается на безмятежной одноглазой морде Циклопа. Второй пуговичный глаз оторвался давным-давно, но Тэсс не позволила миссис О'Хара пришить его на место. Она сказала, что так интереснее, и дала мишке новое имя. До этого он звался Варнавой.

Тэсс медленно делает вдох и выдох. «Agito», — произносит она, но ничего не происходит. Она пробует снова и морщит лоб. Такое же выражение лица бывает у Отца, когда он переводит особенно сложный пассаж.

— Это труднее, чем иллюзии, — предупреждаю я. — Нужно вроде как… подключить всю свою энергию. Я так вымоталась, что даже задремала по дороге домой.

Тэсс надувается:

— У тебя-то легко получилось.

— На самом деле нет. Я несколько часов пыталась сдвинуть чашку. А Рори говорит, что училась несколько недель.

— Значит, мне нужно больше практиковаться, да? — Подбородок у сестренки совсем как мой — остренький и упрямый.

— Давай тренироваться вместе. Ты можешь помочь мне с беззвучными чарами, а я помогу тебе с заклинанием перемещения. И через несколько недель мы станем самыми толковыми ведьмами во всей Новой Англии!

Тэсс ухмыляется:

— Ты никогда ничего не делаешь наполовину, правда?

Думаю, она права.

На следующее утро после наших обычных уроков мы с Тэсс запираемся в кабинете Отца, чтобы попрактиковаться. Наверно, с моей стороны довольно дерзко нарушать Мамино правило «никакой магии в доме», но сейчас, когда Отца нет, и больше половины здешних обитателей — ведьмы, оно не кажется уже таким важным.

Расположившись в кожаном рабочем кресле Отца, Тэсс выглядит до смешного маленькой; я лежу на красной обитой бархатом софе. Мы по очереди пытаемся двигать разные предметы на отцовском столе: пресс-папье, ручки, штампы, сургуч… Каждая из нас уже неплохо продвинулась: я освоила под руководством Тэсс с полдюжины беззвучных чар, а она подняла отцовские «Метаморфозы» на добрых шесть дюймов от пола.

Тэсс довольна, но меня пугает то, как легко и быстро нам все дается. Мы обе освоили чары перемещения гораздо быстрее, чем Саши и Рори; да и беззвучные заклинания уже не кажутся мне такими сложными. Я всегда считала себя слабенькой ведьмой, но теперь думаю, что причиной тому скорее отсутствие интереса к колдовству, чем плохие способности.

Возможно, все дело в разнице в возрасте, но между нами нет ни ревности, ни соперничества. Тэсс гораздо быстрее, чем я, постигает науки, и в шахматах и музыке она тоже больше преуспела, но в колдовстве мы, похоже, равны. И колдовать действительно весело. Правда, мне совестно, что я так мало ценила Тэсс, пока на горизонте не замаячила Елена с ее посулами и угрозами. Только тогда я увидела в Тэсс друга, а не крошку-сестричку.

Нас прервал стук в дверь:

— Мисс Кейт, к вам пришел мистер МакЛеод.

— Я сейчас спущусь, Лили.

Тэсс приплясывает вокруг дивана и тычет в меня авторучкой, которую ей только что удалось поднять до потолка:

— Ты собираешься выйти за Пола? Лили и миссис О'Хара сплетничали об этом на кухне, они думали, что я не слышу.

Я шлепаю ее по руке.

— А я и не знала. Что они говорили?

Тэсс жует верх ручки:

— Они думают, что ты должна. Правда, они, конечно, не знают о Сестричестве.

— А как ты думаешь… — В этот миг я отодвигаю в сторону все свои сомнения. Я должна пойти навстречу желанию сестер. — Ты бы хотела поехать в Нью-Лондон и учиться в Сестричестве? Ты не можешь вступать в орден до совершеннолетия, но Елена говорит, что в их школу принимают девочек с десяти лет. Она говорит, там отличные библиотеки, и ты сможешь читать, сколько твоей душе угодно.

— Елена говорила мне про библиотеки. Конечно, это заманчиво, — признает Тэсс. Я натянуто улыбаюсь ей. Елена, значит, говорила? Но Тэсс мотает головой так, что ее косички взлетают в воздух. — Но я думаю, лучше мне остаться дома, и заниматься с Отцом, и печь хлеб с миссис О'Хара, и гулять по саду. Елена говорит, что в Нью-Лондоне здорово, а я думаю, там шумно. И полно народу.

— Ну у тебя есть еще несколько лет, чтобы принять решение, — заверяю я ее, хотя сама отнюдь не уверена в своих словах. Позволит ли ей Сестричество жить дома до семнадцати лет, если мы те самые три сестры? — Просто Маура, Отец и я об этом беспокоимся… ладно, в основном я, конечно.

— Надо еще узнать, что решит Маура, — говорит Тэсс. — Ты же знаешь, у нее семь пятниц на неделе. Даже если сейчас она решит вступить в Сестричество, она может добраться до Нью-Лондона и передумать. Захочет, например, выйти замуж за моряка. Вот с тобой хотя бы все ясно. Если уж ты примешь решение, то не станешь по сто раз менять его.

— Я бы хотела остаться в Чатэме, особенно если ты тоже будешь здесь, — признаюсь я. — Вопрос в том, как это сделать. Можно попытаться уговорить Пола остаться со мной тут, но…

Тэсс обвивает руками мою талию.

— Думаешь, он согласится? Я не хочу, чтоб ты уезжала, Кейт. Без тебя тут будет гораздо хуже.

Я крепко ее обнимаю.

— Я тоже не хочу никуда уезжать.

— Но, может быть, тебе придется. — Тэсс отстраняется, и я вижу скорбь на ее личике. — Если ты будешь его женой, тебе придется поехать с ним, куда ему захочется.

Тэсс права. Если муж пожелает, я должна буду собраться и поехать с ним хоть на край света. Права голоса у меня не будет.

— Ты правда думаешь, что Пол погонит меня куда-то пинками и воплями? Потому что иначе ему нас не разлучить.

Тэсс улыбается, и на ее щеках появляются ямочки.

— Обещаешь?

— Обещаю, — говорю я, хотя моя совесть корчится от боли.

Допустим, я даже смогу убедить Пола остаться в Чатэме, но, боюсь, Сестры не позволят мне за него выйти, если прознают, что я владею ментальной магией. Елена что-то толковала о независимости женщин, но как насчет моей независимости?

Во мне снова поднимается гнев. Одно дело добровольно решить не вступать в брак, присоединиться к Сестричеству и вместе с ним работать над общими задачами. Я, кстати, не исключаю такого варианта. И совсем другое дело, когда меня к этому принуждают. Клетка есть клетка, пусть даже она трижды прекрасная и безопасная.

Пол ждет меня в гостиной, даже не сняв своего серого пальто. Он поднимается и преподносит мне букет белых роз. Я зарываюсь в цветы лицом, глубоко вдыхая их аромат.

— Они прекрасны, спасибо тебе.

Пол улыбается. Его зеленые глаза ярко выделяются на загорелой коже.

— Я знаю, это не самые твои любимые, но матушкин сад сильно проигрывает по сравнению с твоим.

Умный парень. Цветы и комплимент моему саду всегда найдут путь к сердцу Кейт, и он это знает.

— Тебе пришлось долго ждать? Я занималась с Тэсс.

— Все в порядке, мне составила компанию Маура. — Пол опирается о пианино. — Твои сестры уже стали настоящими барышнями, правда же? А я еще помню, как Тэсс ползала по полу, и нам приходилось следить, чтобы она не тащила в рот всякую грязь.

— О, у нее был талант жевать все, что попадалось на ее пути. Мне кажется, она однажды съела полчервяка. — Я смеюсь, вспоминая, как брезгливо сокрушалась миссис О'Хара, обнаружив в кулачке Тэсс вторую, еще извивающуюся половинку несчастного беспозвоночного.

Пол с самым серьезным видом кивает:

— Возможно, она это сделала в исследовательских целях.

— Возможно. Она даже в пеленках была очень любознательной.

— Помню, как она целый год без конца говорила: «Почему?» — и тебе приходилось находить ответы на всякие нелепые вопросы. — Изображая Тэсс, он склонил голову набок и запищал: — Почему у лошади четыре ноги? Почему снег не синий? Почему? Почему?

Я смеюсь, проводя рукой по закрытой крышке пианино.

— Да, и я должна была знать, почему шмели могут летать, а Тэсс не может, причем крылья не учитывались.

Пол отводит с моего лица прядь выбившихся из прически волос.

— Ты прекрасна, когда смеешься.

Улыбка сползает с моего лица. И как это мы перешли от воспоминаний к флирту?

— А что, в остальное время я уродлива?

— Для меня ты всегда прекрасна, — нежно говорит он, гладя мою щеку. — Но у тебя слишком много забот. Если бы я мог, я бы забрал половину твоих печалей.

Хотела бы я, чтобы это было так легко. Натянуто улыбнувшись, я отстраняюсь.

— Я справляюсь.

— Я знаю, что ты справляешься. Я вовсе не критикую тебя, Кейт. Я просто хотел бы помочь. Ты в чем угодно можешь на меня рассчитывать, — с непривычной серьезностью говорит он, а потом на его лице появляется усмешка. — Может быть, прогуляемся?

Я в раздумьях смотрю в окно. Все утро шел дождь, но сейчас свежий ветер раскачивал ветви деревьев и гнал по небу серые облака. Я весь день провела в четырех стенах, и мне хочется прогуляться. Но что, если мы набредем на Финна?

— Позволь предположить, что для тебя там слишком холодно, и ты боишься подхватить простуду, — подначивает меня Пол.

Я шлепаю его по руке.

— Вовсе нет!

— Ты, наверно, слишком много времени провела с мисс Ишида и превратилась в кисейную барышню, — Пол продолжает дразниться.

Если бы он только знал, что Рори превратила одну из пуговиц на корсете Саши в многоножку, а Саши даже глазом не моргнула! Саши Ишида куда выносливее, чем может заподозрить большинство наших горожан.

— Чепуха, — смеюсь я, — конечно, пойдем.

Я закутываюсь в плащ и зову Лили. Как только мы выходим в сад, мои нервы натягиваются, как струны. Ветер хлещет мне по лодыжкам моими же юбками и грозит сбросить с головы капюшон. Я ловлю себя на том, что прислушиваюсь, не доносится ли со стороны беседки стук молотка, однако ничего не слышно. Не удивлюсь, если сегодня Финн вообще не пришел. Возможно, у него какие-то дела дома. Я чувствую, как ухожу в себя. По правде говоря, я просто жажду увидеть Финна.

Я поднимаю лицо к небу, наслаждаясь тем, как ветер касается моих щек. Во всяком случае, я хоть не сижу взаперти.

— Давай зайдем сюда и укроемся от ветра, — предлагает Пол, увлекая меня в Мамин розарий. — Лили, вы не оставите нас на минутку?

Они не дают мне возможности отказаться.

Лили, хитро улыбаясь, суетливо спешит прочь, и тут до меня доходит: они это подстроили.

Он это подстроил.

Как ни храбрилась я, собираясь уговорить Пола остаться в Чатэме, я оказалась совершенно не готова к такому развороту событий.

— Кейт, — говорит он, будто наслаждаясь вкусом моего имени у себя на языке, смакуя его. Он стоит, прочно расставив ноги, такой высокий, широкоплечий. — Я знаю, тут твое любимое место. Вот почему я хочу сказать это здесь.

Я открываю было рот, но он с улыбкой поднимает руку, чтобы остановить меня.

— Просто послушай минуточку, ладно? Кейт, я люблю тебя. Я всегда тебя любил. С тех самых пор, как ты отважилась пройти по ограде свинарника. — С его губ слетает легкий смешок. — Знаешь, что небо сегодня того же цвета, что и твои глаза.

— Пол, я… — Я хочу сказать ему: «Остановись. Не надо. Пожалуйста».

Он подается вперед, не обращая внимания на мои слова.

— Я знаю, что так не принято. У меня пока не было возможности переговорить с твоим Отцом. Но я подумал, что будет лучше вначале спросить тебя. Не могу вообразить, чтобы он стал препятствовать нашему счастью. А я думаю, что могу сделать тебя счастливой, Кейт. Ты окажешь мне честь… ты согласишься составить мое счастье… ты станешь моей женой?

Я в замешательстве опускаю глаза. Пол будет для меня хорошим мужем. Партнером, а не хозяином. Мне легко и весело с ним, он может заставить меня посмеяться. Он красивый. И он мне симпатичен.

Я должна сказать «да». Я должна согласиться, а потом попросить, чтобы мы остались в Чатэме хотя бы на первые несколько лет. Только до тех пор, пока Тэсс не выйдет замуж. После этого она уже будет в безопасности. Но я не могу просить Пола отказаться от его работы. Я не могу просить его изменить всю свою жизнь ради обещания, которое, вполне возможно, мне придется нарушить. Это несправедливо по отношению к нему.

Или ко мне. Я мысленно возвращаюсь к нашему с Маурой разговору в экипаже. Я не чувствую трепета, когда Пол называет меня по имени, когда он дотрагивается до моей руки. Я не скучаю по нему, когда он не приезжает. Независимо от того, что такое любовь, я вряд ли в него влюблена.

Я не могу заставить себя сказать «да». Пока не могу. Возможно, через несколько недель, когда я пойму, как мне быть с Еленой и с Сестричеством. Когда я забуду, что чувствовала, когда Финн целовал меня, и мне хотелось раскрыть ему свою самую главную тайну. Может быть, тогда я смогу с чистой совестью принять предложение Пола.

— Пол, я…

Как я смогу сказать ему слова, которые его ранят?

Но он все понял. Он все знал уже в тот миг, когда я подняла на него глаза. Он привычно выдвигает вперед челюсть и засовывает руки в карманы.

— Я поспешил. Я боялся, что уже поздно, но тебе нужно больше времени.

Я наконец-то нащупываю почву под ногами.

— Да, — говорю я и все-таки встречаюсь глазами с Полом.

— Но ты же мне не отказываешь? — У него печальные, беспокойные глаза.

— Нет, — заверяю я его. — Я не сказала «нет».

— Хорошо. — Он поднимает брови. — А мне можно попытаться убедить тебя?

Как? Предложить открыть в Чатэме архитектурное бюро? Моя бедная голова кружится от того, как мой прагматизм спорит с почерпнутыми у Мауры смехотворными романтическими представлениями.

— Конечно, — улыбаюсь я, кокетливо склонив головку а-ля Саши Ишида. — Что ты имеешь в виду?

Рука Пола обвивает меня руками и тянет к себе; миг — и я уже стою к нему вплотную. Его губы приближаются к моим. Мое тело отзывается; я чувствую тепло и тянусь к нему. Мои руки смыкаются вокруг его шеи, губы неуверенно приоткрываются. Когда он прихватывает ртом мою нижнюю губу, во мне поднимается жаркая волна. Поцелуй очень хорош.

Еще не додумав эту мысль, я обеими руками упираюсь ему в грудь. Я вспоминаю другой поцелуй, который был не просто хорош — это был правильный поцелуй.

Пол с улыбкой отступает.

— Все было хорошо? — спрашивает он. — Тебе не захотелось ударить меня за то, что я забегаю вперед?

— Нет, — отвечаю я, не отрывая взгляда от носков его ботинок, — пожалуй, я смогу тебя простить.

— Хорошо. Итак. Ты не уверена, что хочешь за меня выйти, — говорит он, — но тебе нравится со мой целоваться?

— Ты прямо сейчас хочешь говорить об этом? — обиженно, с мольбой спрашиваю я.

Как, интересно, леди может ответить на подобный вопрос? Пол красивый, он и сам это знает. В другой жизни — где я не была бы ведьмой, не ходила бы в книжную лавку Беластра и не пряталась бы в тайном чуланчике — этот поцелуй мог бы оказаться первым в моей жизни. И этого могло оказаться достаточно.

— Сочту этот ответ положительным, — как никогда дерзко говорит он. — Тебя расстраивает переезд в Нью-Лондон? Я знаю, тебе будет не хватать твоих цветов, но там великолепные парки. Мы можем хоть каждый вечер после моей работы ходить на прогулки. А еще мы можем гулять у верфей и смотреть, как корабли заходят в порт. Я очень хочу показать тебе Нью-Лондон. Он просто изумительный.

Пол говорит быстро и страстно. Ясно, что он восхищается этим городом. Он не передумает. А я не стану просить его об этом.

— Мои сестры, — говорю я, оправдываясь. — Когда умерла наша Мама, все изменилось. Теперь я отвечаю за них. Нью-Лондон далеко, это не какие-нибудь несколько часов езды. Если с ними что-то случится, а меня не будет рядом…

Пол выглядит озадаченным.

— Но Маура говорила мне, что собирается вступить в Сестричество. И тогда она как раз окажется в Нью-Лондоне.

Ах, вот как? Значит, собирается?

— Есть еще Тэсс. Она еще маленькая, а Отца теперь никогда нет дома. Как я могу оставить ее одну с гувернанткой и экономкой? Кто будет за ней присматривать?

— Она сможет приезжать к нам так часто, как тебе захочется. — Пол тянется и берет мою обтянутую перчаткой руку. — Кейт, это здорово, что ты так предана своим сестрам, но есть ли еще какая-то причина, которая заставляет тебя медлить с ответом? Скажи мне все как есть.

Глядя, как ветер гонит по мощеной дорожке лепестки роз, я лгу:

— Нет. Больше ничего.

В поисках истины Пол вглядывается в мое лицо:

— Ты уверена? Это же… дело не в Беластре, нет?

— Что? — Задохнувшись, я вырываю у него руку. — Нет!

— Кейт, я же тебя знаю. Ты, конечно, можешь все отрицать, но то, как ты на него смотришь…

— Как?

Неужели я выставила свои чувства напоказ перед всем городом? Неужели все знают?

— Так, будто ты им очарована.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Кейт, окажи мне уважение и прекрати, в конце концов, лгать мне в лицо.

Я разворачиваюсь к нему спиной. Я не знаю, как это получилось, но я совершенно подавлена. Мало того, я полувсерьез подумываю заколдовать себя и исчезнуть.

Рука Пола ложится мне на плечо.

— Все нормально. Я все понимаю. Мне это не нравится, но я понимаю.

Я вопросительно смотрю на него.

— У меня был неудачный роман, — признается он.

— Ты был в кого-то влюблен? — Я далеко не уверена в своих чувствах к Полу, но должна признаться, что меня вовсе не вдохновляет мысль о каких-то его былых возлюбленных.

Он разворачивает меня так, что мы снова оказываемся лицом к лицу.

— Тогда я думал, что да. Ее звали Пенелопа. Она была очень добронравная и очень красивая. Я встретил ее на званом обеде у коллеги. После обеда она играла на рояле и пела. У нее был ангельский голосок.

Я представляю себе эту Пенелопу. Мое воображение рисует волосы цвета спелой пшеницы и огромные невинные голубые глаза. Барышень такого типа не волнует ничто, кроме лент для волос или разорванного подола.

Я ее ненавижу.

Я убираю выбившуюся прядь волос под капюшон — наверно, чуть более резким движением, чем следовало бы.

— И что же случилось?

— Я несколько раз наезжал к ней, пару раз провожал ее домой и почти собрался сделать ей предложение. Но потом она объявила о намерении выйти за другого. Я был уничтожен. Повергнут в ступор. Но, если честно, это был самый лучший вариант из всех возможных.

— Что? Почему? — Я погибаю от желания подбить воображаемой Пенелопе воображаемый глаз за страдания, что она причинила Полу.

— Мы были слишком разными, — говорит Пол. — Когда она не пела, она была тихая, как мышка, ни слова не говорила. Конечно, она пленительно краснела, но такие вещи пленяют и нравятся только на первых порах. Я постепенно сошел бы с ума от скуки.

Я закусываю губу:

— Откуда ты знаешь, что со мной будет иначе?

— Потому что мы с тобой похожи, ты и я. Мы хотим приключений, а не только тихих семейных вечеров перед камином. Я думаю, что смогу сделать тебя счастливой, если ты дашь мне шанс. — Голос Пола подрагивает; он берет мои руки в свои. — Просто пообещай мне, что не выйдешь за кого-то еще. Ты можешь это сделать? Хотя бы по старой дружбе?

Я пожимаю его руки. Я так благодарна ему за понимание!

— Конечно же. Обещаю.

— Хорошо.

Пол опять заключает меня в объятия, но на этот раз не пытается поцеловать. Я пристраиваю голову под его подбородок. Он пахнет сосной, лошадьми и палой листвой. Мне очень уютно. Я позволяю себе разнежиться в его руках.

Позади раздается металлическое звяканье, и мы шарахаемся в разные стороны.

Это Финн. В одной руке у него ведро с сорняками, в другой — лопата. Наши взгляды сталкиваются, и он поспешно ковыляет прочь, не обращая внимания на перевязанную ногу.

Мое сердце замирает на миг, а потом пускается в бешеный галоп.

Я хочу броситься за ним. Мне нет дела до того, насколько глупо я буду при этом выглядеть.

Но я не могу. Потому что иначе я буду ничем не лучше той Пенелопы. Пол только что сделал мне предложение, и я не могу гоняться за другим мужчиной, которому, может, до меня и дела нет.

А Полу я нужна, это ясно как день. Он любит меня, и он мой лучший друг. Я подавляю в себе желание догнать Финна.

Мы провожаем взглядами фигуру Финна, пока она не скрывается за живой изгородью. Потом я поворачиваюсь к Полу и улыбаюсь ему, несмотря на леденящий сердце ужас:

— Пожалуйста, проводи меня домой.

 

14

Мы возвращаемся к дому в молчании. У кухонной двери Пол останавливается, прислоняется к обшитой досками белой стене. В своем сером пальто, с аккуратно подстриженными светлыми волосами, он выглядит как портрет идеального джентльмена из большого города. Какое-то время он разглядывает декоративную решетку, увитую цветущим белым клематисом, а потом поворачивается ко мне и хмурится.

— Думаю, я ясно выразил мои чувства. Не знаю, что еще я могу сделать.

Я тянусь к его руке и бормочу:

— Ничего. Ты был… ты замечательный. Мне просто нужно время подумать.

Наши пальцы сплетаются, и Пол говорит:

— Я-то дам тебе время, а вот Братья…

Ссутулившись, я наблюдаю, как он шагает к конюшне. Я все еще стою у двери, когда он выводит своего гнедого жеребца и верхом направляется через поля в сторону своего дома. Он машет мне рукой, и я машу в ответ.

Теперь мне следует пойти в дом и рассказать сестрам о том, что я получила предложение руки и сердца. Они станут обнимать и поздравлять меня, миссис О'Хара распричитается, а Тэсс испечет на десерт яблочный пирог. И, возможно, в один прекрасный день я стану обычной, нормальной девушкой, которая выходит замуж за хорошего человека. Тэсс, конечно, опечалится, но простит меня. А Маура, рискну предположить, обрадуется тому, что я наконец-то пристроена и убралась с ее пути.

А Елена? Что будет делать Елена? Начнет настаивать на том, чтобы проверить меня на способности к ментальной магии? Если так, она быстренько все выяснит, и что тогда? Подозреваю, что она тут же найдет способ переправить меня в Сестричество.

Пытаясь сдержать слезы, я прижимаю ладони к лицу. Все это не то, чего я хочу. Я не хочу ехать к Сестрам. И я не хочу за Пола. Я хочу…

Финн. Я хочу быть с Финном.

Я провожу в сомнениях целую минуту, а потом бегу по саду искать его, молясь, чтобы он никуда не ушел. Живые изгороди перекрывают обзор и затрудняют поиск. Я не знаю, в какой части сада он может быть. Ведомая исключительно каким-то инстинктом, я наконец выбегаю на открытое место.

Он никуда не ушел. Я нахожу его в беседке, которая за последние несколько дней успела обрасти перильцами. Финн сидит, упершись в них руками, и смотрит вдаль. На нем рабочая одежда — коричневые вельветовые брюки, тяжелые ботинки, подтяжки и рубашка под цвет его глаз.

Мои домашние туфли тонут в мокрой траве. Подол намокает и пачкается, юбки впитывают грязь. Кажется, сама земля препятствует мне, засасывает, замедляет мой шаг.

Оставляя на деревянном полу грязные следы, я поспешно захожу в беседку. Тут пахнет опилками, влажной землей и дождевыми червями. В боку у меня колет, я запыхалась от быстрой ходьбы. Ветер сбросил с головы капюшон и в беспорядке рассыпал по плечам волосы.

— Финн, — говорю я, пытаясь заправить их за уши.

Он оборачивается. Как же мне хочется стать такой, как Тэсс с ее способностью понимать, что происходит с людьми! Но я не могу расшифровать выражение его лица.

— Я хотела объяснить, что… что ты видел, — запинаясь, говорю я.

Он берет метлу и начинает сметать опилки.

— Вы не обязаны мне ничего объяснять, мисс Кэхилл.

Ох! От его ледяного тона я сжимаюсь. Не знаю уж, чего я ждала; мне почему-то казалось, что ему есть дело до случившегося. Он только что видел меня в объятиях другого мужчины. И не какого попало — я точно знаю, что Финн не любит Пола. А я его целовала! Финн, правда, этого не видел, но если бы я увидела его с другой женщиной… одна мысль об этом заставила меня почувствовать жар и слабость. Не может же он думать, что на меня просто нашла блажь помиловаться с другим парнем!

Я не должна была больше ни с кем целоваться. Осознание этого приходит внезапно и болезненно, словно я сильно ударилась. В темной комнате между нами произошло нечто. Нечто сакральное. Я краснею, вспоминая его губы у моих губ. И его руки у меня на талии. Как перья. Это должно что-то значить, неважно, помнит он или нет.

— Я хотела, чтоб ты правильно понял, — говорю я, краснея.

— Если вы хотите меня уволить, я готов. Я не буду держать на вас зла. — Он даже не смотрит на меня, яростно царапая пол метлой.

Я и не думала о его работе. Он что, боится потерять работу после того, что произошло между нами? Что Отец уволит его, если обо всем узнает?

Значит, он помнит?

— Но тебе же нужна эта работа, — говорю я. — Дела в книжной лавке идут, мягко говоря, неважно.

Финн швыряет метлу на пол, прямо в аккуратную кучку опилок. Они взлетают в воздух, и я начинаю кашлять.

— Обойдусь без вашей благотворительности. А если вы думаете, что я имею что-то против вашего жениха… — Финн делает глубокий вдох. — Я должен принести вам свои извинения, мисс Кэхилл.

Я стою в каких-то нескольких метрах от Финна, но кажется, будто между нами разверзлась широкая бездонная пропасть.

— Я питаю к вам глубокое уважение и восхищение, — продолжает Финн, — и никогда не имел в виду ничего иного. Вы находились в бедственном положении, но я не собираюсь воспользоваться этим. Это было… минутное умопомрачение. Я не знаю, что на меня нашло, но могу обещать, что впредь ничего подобного не произойдет.

Я смотрю на него, и мои глаза становятся все больше и больше, по мере того как я осознаю истину: он помнит наш поцелуй. И он за него извиняется.

— Не произойдет? — Меня будто что-то душит.

— Нет. — Финн с силой проводит рукой по волосам, но они все равно непокорно торчат во все стороны. — Мое поведение было непростительным. Могу вас заверить, что во всем виноват лишь я один. На вас нет никакой вины. Я пошел на поводу у эмоций, и… я не должен был… Тем более зная, что вы практически помолвлены с другим мужчиной… это было совершенно недопустимо.

Я шагаю к нему, нацелив на него подбородок:

— Ты пошел на поводу у эмоций? Минутное умопомрачение? — Я передразниваю его чопорные интонации. — Ты целовал меня!

Финн проводит рукой по щетине на подбородке.

— Я… да. Но это не было неуважением. Я надеюсь, что вы не чувствуете себя скомпрометированной. Ваша репутация в любом случае не пострадает.

— Моя репутация? — Я подлетаю к нему и обеими руками толкаю его в грудь. Он отлетает к перилам. — Я не какая-нибудь безвольная медуза. Я тоже там была! И я тоже тебя целовала! Так что половина вины на мне!

Он хватает меня за запястья.

— Кейт, — говорит он, и я радуюсь тому, что он перестал наконец по-идиотски величать меня «мисс Кэхилл», — я прошу прощения, если обидел тебя, но не могу понять, чем именно. Что в моем поведении тебя задело?

Я помню его жадные, голодные руки и тяжесть прижавшегося ко мне тела.

— Твои извинения за поцелуй! Слова про минутное умопомрачение! Потому что я уверена, тебе понравилось!

Его хватка ослабевает.

— Ты хочешь, чтобы я сказал… что мне понравилось?

— Ну, во всяком случае, это лучше, чем извинения, — огрызаюсь я. — Как ты думаешь, что я должна была почувствовать?

Он щурится на меня:

— Не имею ни малейшего понятия.

Мой гнев испаряется. Я хочу отойти в сторону, но Финн по-прежнему крепко меня держит.

— Унижение — вот что. Я бегу за тобой, как умалишенная, чтобы объяснить, что произошло между мной и Полом — вовсе не то, о чем ты подумал, я не согласилась за него выйти, — а ты тут изображаешь, будто наш с тобой поцелуй это что-то ужасное…

Финн прикрывает мне рот ладонью.

— МакЛеод сделал тебе предложение, и ты ему отказала?

Я киваю, снова испытав внезапный мучительный приступ беспокойства.

— Я сказала ему, что мне нужно время подумать.

Финн отступает и очень затейливо ругается, а я, кусая нижнюю губу, остаюсь стоять на прежнем месте.

— Кейт, мне очень жаль, — голос Финна теперь звучит низко, бархатно. — Мне понравилось с тобой целоваться.

Я столбенею.

— Понравилось?

Пространство между нами наполняется какой-то энергией. Финн улыбается неуверенной улыбкой, и я поражаюсь, что могла когда-то не замечать его красоты.

— Очень.

— Но ты же сказал, минутное умопомрачение. — Мне нужно знать точно.

— Я просто тебя не понял. Ты сбежала из нашей лавки, словно за тобой гнались адские гончие, — сказал он.

Потому что я не была уверена, что он все помнит. Мое счастливое настроение поколебалось. Что же он теперь обо мне думает?

— Там была твоя матушка. И Братья наблюдают за вашей лавкой.

Взгляд его шоколадных глаз устремился на меня.

— Но ты до сих пор меня избегаешь. Даже почти не выходишь в сад.

— Ты и сам не заходишь. — Во мне набухает обида. — Ты был тут, в саду, и ни разу не зашел в дом. Ты даже не поздоровался со мной в церкви.

Финн трясет головой.

— Кажется, произошло недоразумение. После службы я увидел тебя с МакЛеодом и подумал… ну я и дубина! Надеюсь, я могу взять на себя ответственность хотя бы за это?

Мои губы дергаются.

— За дубину — пожалуйста. В полной мере.

— Спасибо. Ну а теперь, когда все выяснилось, — ты не чувствуешь себя скомпрометированной?

Братья учат нас, что похоть и безнравственность идут рука об руку, а отсутствие скромности — страшный порок для женщины. Женщины созданы для благонравия и подчинения, а не для того, чтобы наслаждаться поцелуями.

Но я чувствую, что это неправильно. Наоборот, позволяя Финну целовать меня и целуя его в ответ, я чувствовала правильность происходящего.

— Нет, — медленно говорю я, поднимая на него глаза. — Я вовсе не чувствую себя скомпрометированной.

Финн лишь смотрит на меня, но что это за взгляд! Он щекочет мою кожу, как прикосновение.

— МакЛеод. Ты не сказала ему «нет».

— Но я не сказала ему и «да», — замечаю я.

Он протягивает руку и проводит подушечками пальцев по моей щеке. Интересно, почувствовал ли он биение моего пульса? Его глаза по-прежнему смотрят в мои. Он едва прикасается ко мне, но у меня тут же перехватывает дыхание и пересыхают губы. Я облизываю их; вот и все, хотя мне хочется схватить Финна за воротник и притянуть его губы к своим.

Он смеется немного хрипловатым смехом.

— А ты хочешь, чтоб я и дальше тебя компрометировал?

— Хочу. — Быть может, я слишком честна? — Я не вижу повода притворяться, что мне не нравится… — я запинаюсь, и мое лицо вспыхивает, — целоваться. С тобой. Потому что мне это нравится.

Он усмехается, однако отступает от меня на один-единственный малюсенький шажок.

— Это очень удачно, потому что я хотел бы поцеловать тебя снова. Не сейчас и не здесь, где всякий может нас увидеть. Но скоро. И долго.

Я оглядываюсь по сторонам, отчасти удивленная тем, что мы все еще стоим в беседке посреди имения моего Отца. Я совершенно забылась.

— Да, сейчас у нас довольно-таки пикантное положение.

Он поднимает брови.

— Я бы сказал так: хозяйка дома со своим садовником. Думаю, твой Отец захотел бы сказать мне пару ласковых.

Мои губы складываются в улыбку.

— Об этом не беспокойся. Я могу справиться с Отцом.

— Я уверен, что сможешь. Ты же абсолютно безжалостна. — Финн смеется, но потом его лицо принимает серьезное выражение. — Я не могу… моя семья… я отвечаю за матушку и за Клару. Наша книжная лавка чуть жива. Никто не хочет заходить к нам, ведь мы под круглосуточным надзором Братьев. И они не снимут надзор, пока не найдут повод закрыть нас. Я не могу ничего обещать тебе, Кейт.

Я вскидываю подбородок.

— Я разве просила тебя о каких-то обещаниях?

— Нет. Но они понадобятся тебе, и очень скоро. Если не от меня, то от… кого-нибудь еще. — Финн ест взглядом свои поношенные коричневые ботинки. — Я не смогу поддерживать тебя и сестер, мало того… черт, я лучше скажу тебе прямо. Я не могу позволить себе жениться. Я пойму, если ты примешь предложение МакЛеода. Мне ненавистна эта мысль, но мы можем сделать вид, что этого разговора никогда не было. И я не стану плохо о тебе думать.

— Я стану, — отрезаю я. — Я буду очень плохо о себе думать, если выйду замуж, променяв любовь на деньги.

Мне нужен Финн. Мне очень сильно, как никто и ничто раньше в моей жизни, нужен Финн.

Но это невозможно. И что же мне теперь делать? Теперь, когда я знаю, чего хочу, как я смогу примириться с какой-то иной участью?

— Я не могу просить тебя подождать, потому что не знаю, когда улучшатся мои дела и улучшатся ли они вообще. А если даже это произойдет, жизнь будет совсем не такой, к которой ты привыкла. Матушка и Клара сами шьют себе одежду. У них нет горничных, они сами готовят еду и ведут дом. — Лицо Финна серьезно, брови хмурятся. — Ты стала бы женой торговца, а не господской дочкой. Миссис Ишида никогда не приглашает матушку и Клару к чаю.

Как будто мне есть дело до миссис Ишиды! Если бы в ней было единственное препятствие! Однако это не так. Если я свяжу себя с семьей Беластра, зоркий глаз Братьев немедленно обратится на мою собственную семью. И если они поймут, на что мы способны… на что способна я…

В пророчестве говорится, что, если я окажусь во власти плохих людей, начнется второй Террор. Сколько невинных девушек тогда погибнет? И сможет ли выстоять Сестричество? Спасется ли хоть кто-нибудь, или ведьмы навеки канут в прошлое?

Я прижимаюсь к перилам спиной. Неважно, как сильно хочу я быть с Финном, — это все равно невозможно.

Мое молчание не остается незамеченным.

— Прости. — Красивое лицо Финна искажает страдание. — Если бы я мог, я дал бы тебе больше. Я бы достал тебе луну с неба.

— Все в порядке, — мягко говорю я, моргая, чтобы не дать скатиться слезам. Наверное, пора выбрать более безопасную тему. — Кстати, о чае: завтра мы с Маурой впервые устраиваем званое чаепитие. Твоя матушка и Клара должны прийти, если, конечно, они не получили другого приглашения.

Финн колеблется; его карие глаза смотрят на меня:

— Их обычно никто не приглашает.

Я прислоняюсь к беседке спиной.

— Нас до недавнего времени тоже никто не приглашал.

— Это не одно и то же. Ты должна бы это понимать.

Я молчу, уставившись на пруд и кладбище на другом берегу. Финн вздыхает.

— Я не слишком-то горжусь тем, что мне придется сказать. Конечно, твой Отец бизнесмен, но в первую очередь он джентльмен и ученый. А моя матушка — торговка книгами и «синий чулок». Жены Братьев не считают ее ровней, потому что она занимается торговлей. А жены торговцев считают, что она слишком хороша для их общества.

— Но это же мой прием. На нем твоей матушке и Кларе будут очень рады.

— Тогда я передам твое приглашение. Это очень мило с твоей стороны.

Финн протягивает руку, и его пальцы переплетаются с моими. Он подносит мою руку к губам; я ладонью чувствую тепло его дыхания.

— Я сказал тебе только правду, Кейт. Я хочу быть с тобой. Но я не смогу дать тебе то, что тебе нужно.

— А что, если мне нужен ты? — шепчу я.

Я чувствую, как мы клонимся друг к другу, словно деревья под сильным ветром. Я несколько дней так страстно хотела его увидеть, но теперь мне этого недостаточно. Я не знаю, кто из нас шевельнулся первым, но те несколько дюймов, что разделяли нас, вдруг куда-то исчезают, и мои губы находят его.

Его губы одновременно мягкие и страстные, у них вкус чая и дождя. Его руки забираются ко мне под плащ, одна обвивает талию, а вторая ложится на мой затылок. Мои руки бродят по его груди, чувствуя, как на ней бугрятся мышцы. Он целует мой подбородок, его губы скользят в сторону и останавливаются как раз у меня под ухом. Когда он прихватывает зубами мочку, я задыхаюсь, мои пальцы сжимаются у него на воротнике, а он снова впивается жгучим поцелуем мне в губы.

Когда я, наконец, отодвигаюсь, задохнувшись, я чувствую, что мои губы припухли, а подбородок саднит, натертый щетиной. Мы все еще стоим обнявшись; руки Финна обвивают мою талию.

— Наверно, я веду себя совсем не по-джентльменски, но с тобой я совсем потерял голову, — говорит Финн, и его сочные губы шевелятся в каком-то дюйме от моих.

— Я не возражаю, — заверяю я, закинув руки ему на шею.

— Да, мне именно так и показалось, — усмехается он. — Но, если честно, тебе пора идти. Если ты останешься, я зацелую тебя до потери чувств, и в конце концов нас увидят. Не смотри на меня так. Я вовсе не хочу, чтобы ты ушла.

— А я не хочу уходить.

Но он, конечно, прав. С удивившей нас обоих смелостью я быстро целую его в губы и, рассмеявшись, выбегаю из беседки.

Я спешу по саду, и меня переполняет радость. Ветер все так же по-осеннему пронизывает до костей, а в небе плывут сырые серые облака. Это как-то неправильно. Кажется, сейчас должны строить свои гнезда малиновки и пробиваться сквозь почву первые зеленые георгины, но вместо этого на юг тянутся и тянутся стаи гусей. Обычно я люблю горьковато-сладкое дыхание осени, но сегодня, впервые за всю жизнь, во мне нет места для осенней грусти.

Мне хочется весеннего тепла и солнца.

— Бедные мои красавчики, — я ловлю себя на том, что бормочу цветам какие-то слащавые глупости. Неужели любовь уже превратила меня в мечтательную, пустоголовую барышню?

Во мне вдруг начинает звучать трубный глас паники, и я резко останавливаюсь. Я люблю его, но он никогда не будет моим. Притворяться, что это не так, просто бессмысленно — в конце концов, такое притворство только разобьет сердца нам обоим.

Мое настроение опасно меняется, и я чувствую, как просыпается во мне колдовская сила. Я стараюсь сбить ее напор, но тщетно. Крепко зажмурившись, я беспомощно ощущаю, как она подступает к горлу и изливается из моих пальцев.

И в саду наступает весна. Теперь меня окружает изумрудная трава, а живые изгороди становятся ниже. Осенние цветы втягиваются обратно в почву, а на их месте появляются давно увядшие тюльпаны. Мое искаженное ужасом лицо пригревает теплое солнышко.

— Reverto!

Но это не работает. Я совсем не чувствую в себе силы.

Она ушла целиком, израсходовалась. Я опустошена.

Такого не случалось много лет.

Я в отчаянии бегу по тропинке, чтобы оценить масштаб катастрофы. Это не случай с Тэсс, когда она преобразила малюсенький уголок сада. Изменилось все кругом. Старая яблоня за конюшней цветет пышным розовым цветом. Снова колосится на склоне холма сжатая пшеница. Я молюсь, чтоб мое нечаянное колдовство не накрыло весь путь до беседки и окрестные поля.

Распахнув со стуком тяжелую дверь, я врываюсь в кухню. Перед печью, вглядываясь в духовку, сидит Тэсс.

— Кейт? Что такое?

— Ты мне нужна, — выпаливаю я.

Она не задает никаких вопросов, и мы бежим в сад. Тэсс щурится, внезапно оказавшись на солнце.

— Всего минуту назад был дождик… ох. — Она окидывает взглядом зелень и закрывает глаза. Но через минуту они уже удивленно распахнуты: — Это сделала ты? Сама? Сильно. Мне через это не пробиться.

Я слишком потрясена, чтобы обижаться.

— Исправь это! — со слезами прошу я.

Она замирает на миг, сосредотачивается.

— Reverto!

Безрезультатно. Тэсс недовольно втягивает в себя воздух, а я ударяюсь в панику.

Что, если это увидит Джон? Или Финн? Я не могу снова стирать его память. Не могу и не стану.

— Тэсс, нужно что-то делать. Там тюльпаны!

— Сейчас мы все исправим. Давай вместе, — говорит она. Мы беремся за руки, хором произносим заклинание, и я чувствую исходящую от нас колдовскую силу. Небо становится серым, и тут распахивается кухонная дверь.

В сад выбегает Маура, следом за ней спешит Елена.

— Тэсс, что ты творишь? — требовательно спрашивает Маура.

Тэсс протестующе вскидывает руки:

— Это не я, это Кейт!

Маура, дрожа на холодном октябрьском ветру, обнимает себя руками, чтобы согреться.

— Мощная магия. Я стояла у окна и попыталась сделать все как было, но у меня ничего не вышло.

— И я не смогла, — замечает Тэсс.

Елена с прищуренными глазами и колышущимися на ветру юбками стоит у меня за спиной.

— И я не смогла тоже.

Все мое существо охватывает страх. Я знаю, что она думает.

— Это просто потому, что я была расстроена. Я вовсе этого не хотела. Я просто думала о весне, и вот… — бормочу я, натягивая на голову слетевший капюшон. — И оно появилось.

Елена кивает.

— А что вы делали перед этим?

— Ничего, — лгу я. — Гуляла по саду.

В меня впиваются ее темные глаза. Наверняка я ужасно растрепана.

— Разве вы были не с Полом?

Неужели по мне видно, что я целовалась? Наверно, она на это намекает. Я плотнее закутываюсь в плащ, изо всех сил стараясь не трогать свои губы.

— Нет.

— Мне нет дела до ваших романов, меня беспокоит магия. Скажите мне правду — вы только что были с ним? — давит Елена.

— Нет! Разве это влияет на колдовство?

— Пол давно уехал, — говорит Тэсс, вытирая со щек дождевые капли. — Я видела его в кухонное окно.

— Как интересно! Тогда я не знаю, как все это объяснить.

Губы Елены плотно сжимаются, превратившись в прочерк, разделивший лицо на две неравные части. Она каким-то образом догадывается, что я не совсем честна. Но я ни за что не скажу ей о Финне. Возможно, она и пролезла в наш дом, но мне она не подруга.

Я должна как можно скорее найти время, чтобы повидать Марианну. Наедине. Мне нужен ее совет. Только ей я могу довериться.

Мне остается только надеяться, чтобы она не возненавидела меня за то, что я втянула в эту неразбериху ее сына.

 

15

— Как я тебе? — спрашивает Маура, вертясь передо мной в передней. На ней одно из новых платьев — нефритово-зеленое, с розовой оторочкой. Обута Маура в Еленины бархатные зеленые туфельки, на которые давно точила зуб.

— Хорошо. А где серьги взяла? — спрашиваю я, размещая в прабабушкиной хрустальной вазе букет красных роз.

— У Елены одолжила. Правда же, они божественные? Елена такая щедрая.

— Я знаю, она тебя восхищает, но, кажется, все это зашло слишком далеко. Разве нет? — Волосы Мауры уложены в прическу а-ля Помпадур; тоненькие завитки над ушами струятся вниз точь-в-точь как у Елены.

По лицу Мауры скользит улыбка.

— Не могла просто сказать, что я выгляжу хорошо, и на этом остановиться? Вечно ты что-нибудь критикуешь. Мне кажется, тебе просто завидно.

О, господи!

— Чему тут завидовать? — спрашиваю я, отступая, чтобы полюбоваться делом своих рук.

Маура упирает руки в боки:

— Тому, что я красивее тебя.

Я смотрю на себя в зеркало над столом: серые глаза, острый подбородок, рыжеватые волосы уложены венцом — так мне в последнее время больше всего нравится. Я не красавица; честно говоря, у меня довольно обычная внешность. Но Финну я нравлюсь. От воспоминания об этом я краснею и невольно улыбаюсь.

— Ты гораздо красивее, — признаю я. — Я никогда этого не отрицала.

— А еще я более сильная ведьма. То, что произошло вчера в саду, просто случайность, — продолжает Маура.

— Возможно. — Я ставлю в вазу следующую розу. — Я не знаю, как это вышло.

— Если бы я так начудесила с садом, ты не скоро позволила бы мне об этом забыть. Несколько недель напоминала бы. Но, поскольку это ты, все уже прощено и забыто. Просто случайность.

В голосе Мауры горечь. Что ж, пора об этом поговорить. Миссис О'Хара и Лили сейчас на кухне, срезают корки с огуречных сэндвичей и помогают Тэсс готовить пирожные. Наши гостьи ожидаются через час с четвертью.

— Это и была просто случайность, — подчеркиваю я. — Я прекрасно осознаю, насколько это было опасно. Я ни за что не стала бы делать такое умышленно!

— Елена говорит, очень странно, что у тебя вышло такое сильное колдовство, — говорит Маура, глядя на меня с подозрением.

— Ну Елена вечно вмешивается…

— Кейт, я не желаю слышать о ней ничего дурного. Она — моя подруга и прекрасный учитель. Мы с ней уже выучили исцеляющие чары. Хорошо, когда кто-то может вот так помочь. Она мне нравится.

Я закатываю глаза.

— А мне нравишься ты. Ты моя сестра, Маура, и я тебя люблю.

— Это не одно и то же! Ты не воспринимаешь меня как личность и относишься ко мне пренебрежительно! Даже сейчас почти не обращаешь на меня внимания.

Я перестаю возиться с цветами и смотрю на сестру.

— А если и замечаешь меня, то только чтобы отругать. И никогда не хочешь попрактиковаться со мной в магии, хоть и знаешь, как я это люблю. Ты даже не хочешь, чтобы я вступила в Сестричество. По-твоему, мне лучше выйти за какого-нибудь гнусного старикашку, которого я не люблю, чем быть счастливой!

Я утаскиваю ее подальше от кухни, чтобы нас не услышала прислуга.

— Это не так. Конечно же, я хочу, чтоб ты была счастлива!

— Тогда докажи это. — Маура впивается в меня своими синими глазищами. — Мне не нужно твое разрешение, но я хотела бы, чтоб ты меня благословила. Благослови меня вступить в Сестричество!

Не Елена ли ее подучила? Я не могу дать ей моего благословения. Во всяком случае, до тех пор пока не узнаю все пророчество целиком. Если бы Сестричество было для нас наилучшим вариантом, Мама четко и ясно написала бы об этом. Но все не так просто.

— Ты действительно этого хочешь?

Маура яростно кивает:

— Да, хочу. Я уже не ребенок, Кейт, и у меня есть собственное мнение. Я хочу изучать колдовство в Нью-Лондоне.

— А как насчет брака и детей? Ты готова этим поступиться?

Глядя в пол, Маура крутит золотой браслет на запястье.

— Я не хочу замуж.

— Это может измениться, когда ты влюбишься, — говорю я, думая о Финне.

Тут нет ничего нового — я весь день думаю о нем в любой подходящий и неподходящий момент: когда Елена занимается со мной французским, когда я вышиваю наволочку, когда миссис О'Хара ругает меня за недоеденный завтрак… Так или иначе, за последние несколько недель он стал постоянным предметом моих грез.

— Это не то, чего мне хочется, — категорически заявляет Маура, проводя рукой по резной деревянной балюстраде у подножия лестницы. — Даже если когда-нибудь и хотелось, я передумала. — Маура хмурится. — Ты ведь собираешься выйти за Пола. Ты даже и помыслить не хочешь, чтобы мы вступили в Сестричество! Ты намерена сделать так, чтоб мы были все вместе, но только если все выйдет по-твоему. Ты хочешь, чтобы я отказалась от мечты, а сама ничем не желаешь жертвовать!

— Я ничего такого не говорила, — пытаюсь протестовать я, но сестра уже с топотом убегает наверх (скорее всего, в комнату Елены). Я сажусь на нижнюю ступеньку и прячу лицо в ладонях.

Позади раздается шелест юбок.

— Простите, — говорит Елена, проскальзывая мимо меня. — Вы с Маурой поссорились? Она чем-то швыряется у себя в комнате.

Я поднимаю голову. Елена переставляет мои розы.

— Почему бы вам не оставить все как есть? — рычу я, гордо шествуя в кухню. — Вы нам не нужны. Пока вы не приехали, у нас все было в порядке!

Первой приезжает миссис Корбетт. Лили принимает у гостьи плащ. Я провожу ее в гостиную, где она пристраивает свой обширный круп на кремовую софу. Я предлагаю ей чашечку чая и испеченное Тэсс лимонное пирожное с маковой присыпкой.

— А как работается нашей дорогой Елене? — спрашивает миссис Корбетт. — Надеюсь, вы помогли ей освоиться, и она чувствует себя как дома.

— О, она теперь абсолютно незаменима. Мы ничего без нее не решаем.

Это чистая правда. Елена выбирает, что мы наденем, что нам подадут к обеду, муштрует нас, обучая манерам, и распоряжается, в чьи дома послать приглашения на наше званое чаепитие. Возможно, я должна быть благодарна ей, но вместо этого я испытываю все более сильное возмущение.

— Я знала, что она вам очень подойдет. Я ей сразу сказала, что вы не такие искушенные, как ее предыдущие ученицы, поэтому она вам особенно нужна. В вас, девочки, уже заметны перемены. Вы теперь так изящно одеваетесь в церковь, да и сегодня такие элегантные, посмотреть приятно, — говорит миссис Корбетт, бросив взгляд на входящих Уинфилдов. Можно подумать, до того как приехала Елена, мы ходили в мужских штанах! — То, чего она добилась, просто чудесно. Еще немного, и она изменит вас до полной неузнаваемости.

— Э-э-э… благодарю вас. — Я продолжаю удерживать на лице улыбку.

Где же Маура? Это ведь она считает, что день сменяется ночью исключительно ради Елены, — вот ее бы и заставить петь дифирамбы нашей гувернантке. Так нет, они с Тэсс потчуют других наших гостей чаем и лимонадом, бросив меня на съедение этой старой грымзе.

— Ну что ж, рада слышать, что все идет гладко. Мне не хотелось бы беспокоить вашего дорогого батюшку какими-нибудь нерадостными известиями, — зудит миссис Корбетт.

Последние слова заставляют меня сжать зубы. На самом деле ей хотелось бы написать Отцу какую-нибудь гадость о нас; в этом она вся.

— Тэсс уже написала Отцу. Дерзну предположить, что он останется доволен нашими успехами. Вы были абсолютно правы, миссис Корбетт. Нам с Маурой давно пора было начать выезжать. Не знаю, почему я так этого боялась. Все так добры к нам, особенно миссис Ишида. Мы с Маурой были так счастливы, когда она пригласила нас на чай. — Это звучит несколько надменно, но тут уж я ничего не могу поделать. Я слышала, что жены Братьев никогда не приглашали к себе миссис Корбетт.

— О да-а-а, — миссис Корбетт медленно моргает, словно ящерица на солнцепеке. — Я заметила, что вы и мисс Саши Ишида стали близкими подругами.

— Саши замечательная, я беру с нее пример. Для меня она образец истинной юной леди. — Я бросаю отчаянный взгляд на дверь в надежде, что Саши чудесным образом материализуется там, чтобы меня спасти.

— Ваш батюшка не мог бы пожелать для вас лучшего общества. Мисс Ишида безупречна, — соглашается миссис Корбетт, однако ее глазки рыщут по мне, словно крохотные, подозрительные коричневые паучки; она словно молится о том, чтобы понять, что со мной не так.

Неужели я перестаралась? Возможно, мне следовало лить поменьше патоки и сиропа.

Миссис Корбетт поднимает взгляд к семейным портретам над камином.

— Вы уже приняли какое-нибудь решение относительно ваших намерений? Я видела, как вы разговаривали в церкви с молодым мистером МакЛеодом. МакЛеоды — хорошая семья. Уважаемая.

Пол. Едва ли я подумала о нем хотя бы один раз за весь этот день.

— Я пока еще ничего не решила, — бормочу я.

— Кейт! — В комнату влетает Саши. В ее волосах украшенный бриллиантами гребень, она одета в яркое бирюзовое платье. — Добрый день, миссис Корбетт, прекрасно выглядите. Вы позволите? — И она, давясь хихиканьем, утаскивает меня в переднюю. — Ты бы видела свое лицо! Оно выглядит так, как будто кто-то выдергивает тебе ресницы по одной!

Я, глядя волком, прислоняюсь к перилам.

— Она просто надоедливая старая жаба.

Саши бросает взгляд через плечо:

— Никогда ее не любила. Вечно вся в черном, как стервятник. Тебе не кажется, что она переигрывает с этим трауром? Ее муж умер уже четыре года назад. И все время кудахчет — Регина то, Регина се. А ее Регина — не что иное, как…

— Тупица! — радостно объявляю я.

— Вот именно, — соглашается Саши. Мы прерываемся, чтобы поприветствовать миссис Ральстон и миссис Малькольм, и выжидаем, пока Маура проводит их в столовую. — Итак, ты смогла найти для нас какие-нибудь книги?

— Я пока не могла выходить, но попросила миссис Беластра захватить одну книгу с собой.

Саши заламывает бровь:

— Ты пригласила ее сюда? Сегодня?

— Да. А что? — Я ощетиниваюсь, готовая защищаться.

— Ну она же торговка, Кейт. Лавочница.

— Это снобизм.

— Нет, это факт, — говорит Саши, склонившись понюхать розы. — Остальные дамы станут ее игнорировать, и ей будет неприятно. Ты же не пригласила Ангелину Космоски с ее матерью? Или Элинор Эванс?

Она говорит о дочерях портнихи и владельца шоколадной лавки.

— Конечно же, ты этого не сделала. Но Марианна Беластра еще менее респектабельна, чем любая из них. И ты же знаешь, у Братьев на нее зуб. Моего папеньку просто бесит мысль о том, что любой может прийти в ее лавку и получить какую угодно информацию.

— Люди могут покупать книги и без миссис Беластра. Для этого достаточно сделать заказ в Нью-Лондоне.

— Возможно, люди с деньгами так и поступят. Но потом они придут за книгами на почту, а у папеньки там есть осведомитель. Старик Каррутерс всегда доложит обо всем.

— Он просматривает почту? — Мои глаза расширяются так, что, кажется, вот-вот выскочат из орбит. — Представляю, сколько всего он может накляузничать.

Саши бросает взгляд в гостиную, где в окружении свиты восседает ее мать, проворно обмахиваясь шелковым зеленым веером.

— Я считаю, ты рискуешь. Одно дело заскочить в книжную лавку — люди просто подумают, что ты выполняешь поручение своего Отца. Но если ты станешь принимать миссис Беластра у себя, могут начаться разговоры.

Все это мне не нравится, но я достаточно практична, чтобы распознать правду, когда слышу ее. Именно об этом и говорил мне Финн. Браки по любви могут выглядеть романтично в книгах, которые читает Маура, но никак не в жизни. Породниться с бедной семьей, которая к тому же на подозрении у Братьев, — совсем не романтично.

Если я выйду за Финна, под ударом окажутся мои сестры.

Но достаточно ли я сильна, чтобы от него отказаться?

Весь день я так и сяк вертела в голове эту проблему, пытаясь решить ее, словно математическую задачку. Я не понимаю, как мне выйти за Финна даже при том огромном желании, которое у меня есть, но надеюсь, что это все-таки возможно. Я очень этого хочу. Я хочу быть с Финном. Мое лицо заливает нервный румянец. Я никогда прежде не думала, что происходит между мужем и женой в спальне, но теперь ничего не могу с собой поделать: я пытаюсь представить себе, каково это — разделить с Финном постель.

Саши подталкивает меня локтем:

— Что за таинственный вид? Давай рассказывай.

Застигнутая врасплох, я начинаю сомневаться. Мне нужен совет. В последнее время моя колдовская сила дважды выходила из-под контроля, и оба раза это было из-за Финна. Или, если говорить точнее, из-за его поцелуев. Может, для магии это обычная вещь? Я могу задать подобный вопрос только другой ведьме, но, конечно, этой ведьмой не может быть Елена. Однако у Саши тоже не спросишь; во всяком случае, не здесь и сейчас, в присутствии половины дам нашего городка.

Я понижаю голос:

— Я не могу рассказывать здесь.

Саши наклоняется ко мне; от нее пахнет пудрой и лимонной вербеной.

Я отшатываюсь от перил, краснея еще сильней.

— Моя колдовская сила… вышла из-под контроля. В определенной ситуации. И в определенном обществе.

Саши оглаживает свои черные волосы.

— И что это за общество?

— Мужчина… ну… Просто один мужчина, — поправляюсь я.

— Интригующе. Давай спросим Рори, это по ее части, — хихикает Саши.

— Стоит ли? Я бы хотела, чтоб все осталось между нами.

Я нервно смотрю на несколько кучек истинных леди, собравшихся в моей гостиной и попивающих чай с пирожными Тэсс. Рори в своем броском оранжевом платье, словно тигр, бродит от одной группы дам к другой.

— Я думаю, стоит. Я ведь не эксперт. Тебе нужна помощь или нет? Если это действительно связано с мужчиной, Рори должна знать.

— Мне очень нужна помощь, но Рори… ну, она немного ветрена. Ей можно доверять?

Саши поджимает губы.

— Ну а мне ты доверяешь?

Я киваю.

— Тогда я ручаюсь за Рори. Встретимся в пятницу вечером? Попозднее?

Я не трусиха, но мне совсем не улыбается мысль тащиться по темноте в город.

— Я подумала, может быть, мы можем завтра встретиться у Рори?

Саши чопорно улыбается миссис Колльер и Розе, которые как раз входят в дверь.

— Миссис Эллиот уволила Элизабет, а новая горничная — сплетница. Мы, конечно, от нее избавимся, но на это может уйти несколько дней. Если ты хочешь подождать…

— Нет. — Я не могу допустить, чтобы произошел еще один инцидент, и не могу даже помыслить о том, чтобы начать избегать Финна. — Чем скорее, тем лучше.

— Мы можем встретиться где-нибудь у тебя в имении. Если, конечно, ты не боишься выходить, когда темно, — ухмыляется Саши.

Я не могу больше полагаться на безопасность розария; только не сейчас, когда Елена бродит повсюду, словно жаждущий крови упырь. Но есть еще одно место. Я предпочла бы не появляться там даже при свете дня, но разве у меня есть выбор?

— На дальней стороне пруда есть кладбище; встречаемся там в пятницу ночью. Если вы пойдете полями, из дома никто вас не увидит.

Губы Саши подергиваются:

— В ведьминский час на кладбище. Идеально для первого шабаша нашего маленького ковена.

Спустя полчаса я умираю от скуки в обществе Розы Колльер. Она вставляет в каждое предложение слово «дорогая»; так миссис Ишида именует все «прелестным» — мое платье, тыквенные булочки Тэсс, обои на стенах гостиной. Довольно скоро нам не остается ничего иного, кроме как обмениваться глубокомысленными замечаниями о погоде. Какой дивный сегодня день, настоящее бабье лето, такой октябрь в диковинку для Новой Англии; я никогда не видела такого синего неба; о да, как замечательно, что наряду с чаем мы подали и лимонад.

Я созерцаю полет одинокой осенней мухи, бьющейся в оконное стекло, когда Роза издает какой-то неодобрительный звук:

— Разве она не должна доставлять свой товар через черный ход?

В дверном проеме появляется Марианна Беластра. Видно, что ей, как и предсказывала Саши, очень неуютно. На ней старомодное рыжее платье с высоким воротом, турнюром и прямыми рукавами, цвет и фасон которого совершенно не идут ни к ее лицу, ни к фигуре.

— Поглядите, она привела своего гадкого утенка. Мама говорит, что этот ребенок растет как трава. Как не стыдно тащить ее на люди с голыми лодыжками! Какая мать до такого додумается? Но, видно, миссис Беластра нет дела ни до чего, кроме ее книг.

Голос Розы так и сочится притворной жалостью. Она явно ждет, что я отвечу ей в той же манере, но мое сердце сжимается при виде неловко жмущейся к матери Клары, одетой в слишком короткий для нее и слишком детский коричневый сарафанчик.

Я смотрю на Тэсс, которая ловко разливает в столовой чай, развлекая матрон легкой беседой, изображая, что сплетни интересуют ее ничуть не меньше Овидия. Она выглядит очень хорошенькой, в ней нет и намека на болезненную неловкость Клары, но всего лишь несколько недель назад она была такой же странной и немодной. Благодаря уроком Елены она обрела самообладание, а новые платья помогли ей превратиться из гадкого утенка в настоящего лебедя.

Никто не встает, чтоб поприветствовать миссис Беластра и ее дочь. Чашки застывают в воздухе, словно в комнату с шипением заползла гремучая змея. Клара глядит на свои ноги; ее лицо багровеет под веснушками, темные глаза смотрят страдальчески. В них написано, как ей хотелось бы сейчас оказаться в другом месте. В каком угодно, лишь бы не здесь.

А я-то думала, что проявляю доброту, приглашая их к чаю.

— Миссис Беластра, большое спасибо, что пришли. — Мой голос подобно колокольному звону отчетливо разносится по комнате. — Мы очень рады вам обеим. Не желаете ли чаю? Клара, я хочу представить тебе мою сестру Тэсс, вы с ней однолетки.

Светская скороговорка, срывающаяся с моего языка, звучит ужасно неестественно, но я думаю, это лучше, чем ничего. Клара — сестра Финна, и я не могу допустить, чтобы она беззащитно стояла в дверях как мишень для оскорблений этих безмозглых женщин.

Я провожаю ее вместе с матерью в столовую, будто они — почетные гости, наливаю им чай, предлагаю отведать приготовленный Тэсс десерт. Мне хочется отвести Марианну в сторонку и спросить ее совета, но мне нельзя шептаться с ней у всех на виду. Я понятия не имею, о чем говорить с матерью Финна, если, конечно, исключить тему магии. А еще я почему-то вопреки очевидному боюсь, что она может прочесть мои мысли и знает, какие сладострастные распутные думки бродят в моей бедной головушке относительно ее сына.

К счастью, Тэсс смущается гораздо меньше, чем я. Она моментально оценивает ситуацию.

— Мисс Беластра, вы печете? Я сама испекла эти пирожные.

Тэсс такая умница! Она знает, что семья Беластра не может позволить себе домработницу, и что миссис Беластра весь день занята в лавке, а значит, стряпать приходится в основном Кларе. То, что обе девочки проводят много времени на кухне, позволяет им общаться более или менее на равных. Клара признается, что ей вечно не удается корочка, и вскоре они уже хихикают и трещат, как две сороки.

Мне бы хотелось обладать некоторыми талантами Тэсс. Я спрашиваю Марианну, как ее бизнес, и та рассказывает о том, что она получила сборник одобренных Братьями нравоучительных сказок для детей. Потом я спрашиваю, что Марианна читает для себя — это любимый вопрос Тэсс, — и слышу воодушевленный рассказ о только что открытом ею французском поэте.

Переставляя на столе красные и розовые розы, я кошусь на гостиную. Маура оживленно болтает возле пианино с Кристиной Уинфилд и еще несколькими барышнями, а Саши и Рори о чем-то шепчутся на софе. Вроде бы все в порядке, но кое-кто из жен Братьев и миссис Корбетт что-то обсуждают у дивана. Знать бы, что… Может быть, мы совершили какой-то неверный шаг? Или все на должном уровне?

— Это ведь ваш первый прием, не так ли? — спрашивает Марианна, вернув меня к действительности. — Вам следует вернуться к своим настоящим гостям.

Застыдившись того, что она застигла меня врасплох, я удивленно отвечаю:

— Вы с Кларой такие же гости, как и все остальные.

— Кейт, с вашей стороны было очень мило нас пригласить, но вы же разумная девушка и должны понимать, что общение с моей семьей не пойдет на пользу вашей репутации.

Конечно же, я это понимаю, но мое благоразумие моментально улетает в форточку, стоит мне только подумать о ее сыне.

Интересно, Финн рассказал ей о нас? Я морщусь от этой мысли. То, что Марианна дружила с моей Мамой, вовсе не означает, что она жаждет видеть сына женатым на ведьме.

Марианна говорит тем же сухим тоном, который я не так давно слышала от Финна, когда тот произнес: «Я не слишком-то горжусь тем, что мне придется сказать». Разница в нашем социальном положении имеет значение — не для меня, но для любого стороннего наблюдателя. У нас, девушек семьи Кэхилл, могут быть тайны, но деньги помогают нам скрывать их. Нам незачем жить прямо в городке, и мы не зависим от прихотей соседей, которые то ли покупают, то ли не покупают наши товары. Отец, возможно, не одобряет цензуры Братства, однако он этого не афиширует, и поэтому Братья не приходят к нам в дом с обыском. Как бы то ни было, нам живется куда легче, чем Кларе Беластре.

— Со мной все будет в порядке, — заверяет Марианна, неправильно поняв мое затянувшееся молчание. — Я уже давно примирилась со своим положением в этом городке. Идите. Насладитесь вашим приемом.

В желудке поднимается жаркая волна стыда, но я все-таки иду.

 

16

Пламя свечи подрагивает, и я прикрываю его ладонью от ветра, который кусает мое тело даже через наброшенный на плечи плащ. Спящие цветы вокруг склонили свои головки в сторону растущей луны. Мой подол шуршит по каменным плитам, и этот звук сливается с прочими ночными шумами. В свете свечи на дорожку падают длинные колеблющиеся тени, превращая привычный путь в незнакомый и жуткий.

Что-то касается моих волос, и я отпрыгиваю, вскинув руки к лицу, но это всего лишь падает с дерева сухой осенний лист. Я издаю короткий нервный смешок и ощущаю в горле привкус дыма. Камины уже протоплены на ночь, но над печными трубами еще струятся отдельные завитки, похожие на призраков. Ветер леденит мне запястья и лодыжки; я плотнее запахиваюсь в плащ и иду быстрее.

Беседка на вершине холма кажется в потемках сказочным чудовищем. Это наиболее опасная часть пути — сейчас меня можно заметить из множества разных мест. Я молюсь, чтобы ничто не подняло из постели миссис О'Хара или Джона и не заставило их подойти к окну.

Глубоко вздохнув, я спешу вперед. Через несколько ярдов моя свеча гаснет. Господи, меня окружает непроглядная тьма.

Впереди я слышу плеск воды в пруду и запах темной, влажной грязи. Знакомый звук, сливающийся со странным уханьем каких-то ночных птиц, действует успокаивающе. Я вслушиваюсь и улавливаю женские голоса, доносящиеся со стороны пруда. На кладбище среди надгробий танцуют какие-то тени.

Они там, возле могилы Мамы.

Мне ненавистна мысль о том, что тело Мамы лежит под этим надгробием, медленно разлагаясь среди земли и насекомых. Когда Отец приезжает, он всегда приносит на ее могилу цветы, но я не вижу в этом смысла. Под этой плитой не осталось ничего, что делало Маму — Мамой.

В ночи раздается характерный лающий смех Рори.

— Эй? — хрипло окликаю я.

— Кейт? — Из-за надгробия выходит Саши.

Фонарь в ее руках отбрасывает причудливые тени, превращая ее красивое кукольное личико в гротескную маску.

— Жуть, правда? Хочешь глотнуть хересу? — протягивает мне бутылку Рори.

У могилы слоняется еще одна фигура, тонкая и высокая; лицо незнакомки скрыто капюшоном. Я догадываюсь, кто, кроме нас троих, принимает участие в этой сумасшедшей, леденящей кровь авантюре.

— Бренна?

Бренна, как ребенок, кружит по кладбищу, обходя маленькие могилки возле маминого надгробия, и напевает:

Чистая правда, конечно, но звучит как-то неутешительно.

— Рори захотела привести ее, — не слишком довольно говорит Саши. — Она о нас знает.

Я возмущенно поворачиваюсь к ней:

— Зачем ты сказала?

— Я не говорила ничего, — жестко отвечает Саши.

— Как и я. Она просто знает, и все, — объясняет Рори, подводя к нам Бренну. — Вот почему ее и забрали.

— Она просто безумна, — возражает Саши, скрестив руки на груди.

— Но арестовали ее потому, что она знала, когда умрет ее отчим, и сказала ему об этом.

— Но я же знаю. — Голос Бренны печален. — Только я не всегда помню.

— Чего ты не помнишь? — спрашиваю я.

Это абсолютно идиотский вопрос (как она может знать, что именно забыла?), но Бренна относится к нему со всей серьезностью.

— У меня в голове дыры, — объясняет она, постукивая себе по вискам. — Их вороны проклевали.

— Вороны? — изумленно переспрашиваю я, а Саши пожимает плечами.

Бренна, вздрогнув, отступает к мраморному надгробию. Она крепко, как ребенок, пытающийся прогнать ночной кошмар, зажмуривает глаза и обхватывает себя руками:

— Они пришли ко мне на суд, — шепчет она. — Братья оставили меня наедине с ними. Мне было так страшно. Я думала, они выклюют мне глаза, но они только забрали мою память.

— Когда она только вернулась из Харвуда, она поначалу ничего о нас не помнила. И разговаривала только с Джейком, — говорит Рори.

Джейкоб — это брат Бренны.

— Н-не задавайте вопросов, — заикается Бренна. — Вы будете наказаны.

По моему позвоночнику снова пробегает дрожь, которая не имеет ничего общего с холодом. Виной ей — жуткая болтовня Бренны.

— Ну хватит уже, утихомирь ее, — приказывает Саши. — Мы тут не для того, чтоб все время слушать ее бредни. Кейт собиралась что-то нам рассказать.

— Тише, — говорит Рори, обнимая Бренну.

Та, даром что на несколько дюймов выше, как тростинка, клонится вниз; кажется, будто из нее вытекает вся энергия.

— Сядь.

Все присаживаются на холодные мраморные плиты вокруг Маминой могилы. Бренна бессмысленно и расфокусированно таращится в темноту. Саши подтягивает колени к груди, прикрыв их плащом. Только Рори, кажется, не чувствует холода.

Теперь, когда можно начинать, я ощущаю какую-то неловкость.

То, что произошло в потайном чулане и в беседке, очень личное. Что я им скажу? Что теперь, когда я разглядела, какой Финн храбрый, преданный и красивый, я уже не могу перестать замечать его? Что его поцелуи пробуждают во мне безрассудство? Что я не могу не мечтать заполучить его, даже если обезопасить нас с сестрами может лишь мой брак с Полом? Раз уж я не могу контролировать собственное сердце, я должна хотя бы научиться держать под контролем свою колдовскую силу.

Я хотела лишь получить совет Саши, но вышло так, что теперь моего рассказа ждут целых три ведьмы. Но мне же нужны ответы!

Я опускаюсь на колени среди холодной травы, и мой плащ немедленно промокает от росы.

— Моя магия два раза выплеснулась сама по себе, без моего желания. В понедельник это было очень сильное колдовство — я не смогла одна развеять собственные чары.

— А что ты делала до этого? — спрашивает Саши. Длинная черная коса лежит у нее на плече. — Когда моя магия только пробудилась, я не могла управлять ею под влиянием сильных эмоций.

— А? Ну… на самом деле, я…

Как леди может признаться в сладострастии?

Бренна тихонько смеется, и мне становится так стыдно, что хочется уползти за могильный камень.

— Прекрати, — говорит Саши, стукнув ее по плечу.

— Не трогай меня! — шипит Бренна, вскакивая и забираясь на надгробие за нашими спинами. Теперь она сидит на нем, будто горгулья.

— О, господи! — восклицает Саши. — Бренна, слезь оттуда. Это непочтительно.

— Мне отсюда очень хорошо слышно, — отзывается Бренна. — Давай расскажи нам про поцелуи побольше.

— Как? — Я потрясенно поворачиваюсь к Рори.

— Говорю же тебе, она видит. А потом, ты же сказала, что это связано с мужчиной. — Рори одаривает меня своей кроличьей улыбкой. — По его виду вполне можно сказать, что он хорошо целуется.

— По виду? — Конечно, я нахожу Финна очень красивым — невероятно, убийственно красивым, но мне не приходило в голову, что Рори тоже…

— Ну да. Я никогда не целовалась с усатым мужчиной, — на лице Рори недоумение, — и, думаю, у меня уже не будет такой возможности. Усы щекочутся?

Усы? У Финна нет никаких усов!

До меня наконец-то доходит. Усы есть у Пола. Рори думает, что я говорю о Поле. Они же видели, как он подвозил меня домой из церкви. И слышали сплетни — вряд ли Пол хранит в секрете свои намерения. Этого вполне достаточно, чтобы все сделали свои выводы. Что ж, пусть и дальше так думают. Я не стыжусь Финна, и мне все равно, одобряет Саши семью Беластра или нет, но я не хочу развеивать их иллюзии.

— Рори, не спеши с выводами, — ругает подругу Саши. — Не все такие бесстыжие, как ты.

Бренна за нашими спинами немелодично поет и болтает ногами.

— Нет, она права, — признаюсь я. — Это и разбудило мою колдовскую силу. И в первый раз, и во второй.

— Так это было больше одного раза? — каркает Рори.

Мое лицо вспыхивает, но я упрямо продолжаю:

— И оба раза я чувствовала… чувствовала…

— Вожделение, — говорит Рори. — Похоть. И бесстыдство!

Я краснею еще жарче.

— Мои чувства были… довольно яркими. Наверное, поэтому моя колдовская сила перестала мне подчиняться. Но я не могу рисковать снова. Как можно ее контролировать?

Рори снова прикладывается к своей бутылке.

— А я… — говорит она.

Я плюю на собственное достоинство:

— Рори, скажи мне, пожалуйста.

Рори мрачно смотрит на меня:

— А я понятия не имею, как это контролировать, и не слишком желаю учиться.

— Что ты имеешь в виду? Нильс замечает это? Но он же может сказать своему отцу, и тогда тебя арестуют!

— Нильс обращает значительно больше внимания на совершенно другие вещи, — фыркает Рори. — Иногда у меня тоже происходит непроизвольный выброс колдовской силы, но гораздо чаще она засыпает и спит еще несколько часов после того, как мы с Нильсом встаем из постели.

Я не ожидала, конечно, что у Рори совсем уж целомудренный роман (не зря ведь я обратилась к ней за советом), но все-таки упоминание о постели повергло меня в шок. Я слышала о девушках, которые, бывало, рожали детей и потом сгорали со стыда на судилище Братьев. Я срываю травинку и кручу ее в пальцах. Каково это — лечь с мужчиной? Я думаю о веснушках на мускулистых руках, щиколотках и шее Финна; интересно, а каково увидеть остальное его тело? Как выглядит он весь, целиком?

— Опьянение любовью, — презрительно говорит Саши, глядя на бутылку в руках Рори. — Если, конечно, не считать того, что на самом деле ты не любишь Нильса.

Рори зыркает на нее и подносит ко рту бутылку. До меня доносится бульканье, а потом бутылка пустеет, и Рори отбрасывает ее в сторону; слышно, как она падает, стукнувшись об одно из маленьких надгробий.

— Бренна, ты слышишь лягушек? Я собираюсь пойти их поискать.

Спрыгнув вниз, Бренна отправляется следом за кузиной. Проходя мимо Саши, она бросает на ту грозный взгляд:

— Это ты уничтожишь Рори.

Разъяренная Саши вскакивает на ноги:

— Откуда тебе знать? Ты же безумна, как мартовский заяц!

— Я слишком много знаю, — печальным хриплым голосом отвечает Бренна. — За это они меня убьют.

Волосы у меня на загривке становятся дыбом. Мы с Саши испуганно переглядываемся, и я собираю все свое мужество.

— Погоди, — говорю я, и Бренна послушно останавливается, не дойдя до калитки. — Ты видела мою крестную? Зару? Она же была с тобой в Харвуде?

Бренна кивает и в тревоге запускает руки в волосы.

— Ты на самом деле видишь будущее? — спрашиваю я. — Ты знаешь, что я буду делать?

— Да… и нет. Я разбита.

Бренна испускает глубокий скорбный вздох и делает шаг ко мне. Теперь она стоит совсем близко — так близко, что я ощущаю запах хереса в ее дыхании. Мои ладони покалывает. Неужели я действительно прошу совета у пьяной, сумасшедшей провидицы?

— Ты счастливица. Он тебя любит. Но вороны… о, им нет дела до любви. Нет. Они всегда делают свое дело, ведь так?

— Бессмыслица какая-то, — бормочет Саши.

Бренна тянется ко мне, обеими руками хватает меня за плащ и убежденно говорит:

— Ты можешь их остановить. Но не без жертв.

Я шарахаюсь от нее и растягиваюсь на животе, споткнувшись об одно из детских надгробий. Бренна убегает, а Саши помогает мне подняться на ноги.

— В мире не так много вещей, которые меня пугают, но она — в их числе. Надеюсь, Рори будет держаться от нее подальше.

Я наклоняюсь подобрать пустую бутылку. Я не верю, что где-то здесь замешкался дух Мамы, но оставлять тут мусор — это неуважение к смерти.

— С Рори все будет в порядке? — обеспокоенно спрашиваю я.

Слишком много опасностей может подстерегать человека, в жизни которого смешались алкогольные напитки, Нильс и колдовская сила.

— На пруду или вообще? — вздыхает Саши. — Она никогда не причинит зла никому из нас, если тебя беспокоит именно это. Она способна навредить только себе.

— Почему? — Я сажусь подле Саши на могильную плиту, почувствовав холод мрамора.

— Она ненавидит колдовство. А что-то ей говорить совершенно бессмысленно. Она напивается и становится неосторожной, — злится Саши. — Как будто хочет, чтобы ее арестовали. Мой папенька пока не обращает на нее внимания, но, как знать, сколько это еще продлится? Даже непотизм не вечен.

Мне снова хочется стать похожей на Тэсс. Я не знаю, что нужно сказать, что сделать. Я никогда не представляла, что однажды в полночь буду сидеть на кладбище и слушать, как Саши Ишида изливает мне душу. Мне хорошо знакома пронизывающая ее голос смесь беспокойства и любви. По всей видимости, точно так же звучит мой голос, когда я говорю о…

Мои глаза выпучиваются. «Непотизм». Я никогда не была большим эрудитом, но, если я не ошибаюсь, это слово означает…

— Ох. Так она твоя сестра? Твой отец…

Саши вся сжимается — маленькая темная фигурка на фоне белого мраморного надгробия:

— Не говори никому.

Я думаю о миссис Клей, запись о которой прочла в реестре. Ее осудили за прелюбодеяние с Братом Ишидой.

— Конечно, не скажу.

Саши касается моего колена.

— Никто не должен этого знать. Никто. Рори и сама не знает.

Я мрачно смотрю на нее:

— Никто и не узнает. Я клянусь.

— Я никогда никому не рассказывала. Я как-то хотела… в общем, однажды я чуть не сказала ей об этом. После того как забрали Бренну. Я подумала, что не вынесу, если ее увезут в Харвуд.

Это мне понятно.

— А почему ты передумала?

— Я боялась, что она совершит что-нибудь безрассудное. Она слишком много пьет. Обычно, выпив, она глупеет и засыпает. Но я боялась, что она начнет воевать с папенькой.

— Ты давно знаешь? — Я смотрю на буквы, высеченные на могильной плите: «Любимой жене и преданной матери».

— С тех пор как нам исполнилось десять. — Саши проводит рукой по лицу. Шесть лет. Господи, как невыносимо тяжело, должно быть, так долго хранить подобную тайну. — К нашим дверям явилась ее мать и стала требовать папеньку. Она была пьяна, но не настолько, чтобы ничего не соображать. Она хотела денег и очень ясно изложила, почему он должен их ей дать.

— А почему он ее не арестовал?

Саши, прищурившись, пытается рассмотреть на берегу пруда Рори и Бренну.

— Я думаю, из-за Рори. Папенька трус и лицемер, но все равно не хочет, чтобы его побочная дочь росла в сиротском приюте. До этого уже был скандал, история с другой женщиной. Ему пришлось судить ее и выслать. Я думаю, он не захотел снова рисковать. Это бы сказалось на его положении в обществе, — издевательским тоном договаривает она.

Я тянусь к Саши и беру ее за руку, одетую в перчатку.

— Я всегда хотела сестру, — говорит она. — Я не знала, что она окажется настолько испорченной.

Конечно, бывали дни, когда мне хотелось, чтобы с Маурой было легче справляться. Но ведь, несмотря на это, она все равно оставалась Маурой, правда? Кто еще станет разыгрывать передо мной в лицах сценки из любовных романов, которые я никогда не читала и не прочту? Кто станет распевать неприличные песни и, отодвинув к стенам мебель, кружить меня в танце по гостиной?

Я окидываю взглядом пять маленьких надгробий и задерживаюсь на последнем. Даниэль. Сейчас ей было бы три года, и по всему дому топали бы маленькие ножки. Кто знает, как все было бы, останься она в живых? Может быть, если бы Отцу нужно было заботиться о малышке, он больше бывал бы дома. Возможно, он даже женился бы повторно и навязал нам кого-то еще.

— Мы не можем выбирать, кого нам любить. Или перестать любить, если любовь дается слишком тяжело.

— Да, — вздыхает Саши, поворачиваясь ко мне. — Я знала, что ты поймешь.

Она выжидающе смотрит на меня. Луну закрывает облако, и нас окутывает тьма, в которой одиноко мерцает теплым оранжевым светом фонарь. Я не знаю, что она хочет от меня услышать. Она открыла мне тайну, и поэтому теперь я должна ответить ей тем же? Я плохо представляю себе, каким законам подчиняется женская дружба. Возможно, подразумевается ответная откровенность?

— Я целовалась не с Полом, — в конце концов заявляю я, — хотя должна бы с ним. Он сделал мне предложение. Но целовалась я с Финном Беластрой.

Саши смеется:

— С книготорговцем? Но разве он не…

— Если ты скажешь, что он ниже меня по положению, я тебя стукну.

Она протестует:

— Я собиралась сказать, серьезный. Он выглядит ужасно серьезным. Не могу поверить, что ты держала это все в себе. И что ты собираешься делать?

Я со стоном прислоняюсь спиной к надгробию:

— Не знаю. Осталось девять недель. К тому же через пять недель твой отец может отдать меня Брату Андерсу.

Саши вздрагивает:

— Это омерзительно.

— Я знаю. Но я не смогу выйти за Пола, раз люблю другого.

Саши хватает меня за плечо:

— Еще как сможешь. Чтобы спасти себя, отлично сможешь. Думаешь, я люблю Реньиро? — Она смеется, словно позаимствовав смех у Рори, так горько и мрачно он звучит. — Не люблю. Он идиот. Но мы делаем то, что должны делать, потому что все могло быть еще хуже.

Мы могли бы быть в Харвуде. Повисает мрачное молчание.

— Полагаю, да.

— У тебя много тайн, Кейт Кэхилл. Я ожидала услышать другую, — говорит Саши.

Я кусаю губу:

— О чем ты?

— О твоих сестрах. Одна из них — ведьма, — побуждает меня к откровенности Саши.

— Нет, — я плотнее закутываюсь в плащ. — С чего ты взяла?

— Ты сказала, что ты не смогла сама убрать последствия твоего колдовства. Кто тебе помогал?

Мой разум отчаянно ищет правдоподобное объяснение. Неважно, насколько откровенна и дружелюбна Саши, — от этого она не перестала быть дочерью Брата Ишиды. Я могу рассказывать ей лишь свои собственные секреты — они никому, кроме меня, не повредят.

Из темноты доносится громкий всплеск, безумный гогот и жалобный голос Рори, который зовет Саши.

Я вскакиваю, радуясь возможности прервать разговор.

— Пруд вот-вот замерзнет. Она там только смерть свою поймает.

Саши плотнее оборачивает плечи плащом.

— Тебе необязательно говорить мне сейчас. Но я хочу, чтоб ты знала, Кейт, — ты можешь мне доверять. Если тебе понадобится моя помощь, я помогу, если только это не повредит Рори.

— Спасибо. Я буду помнить об этом, — говорю я.

Но я надеюсь, что мне никогда не потребуется ее помощь.

Ночью мне снилось, что я пришла на чай к миссис Ишида, и на мне ужасное рыжее платье Марианны Беластра, накрахмаленное и кусачее. Юбки так громко трещат при каждом движении, что все на меня оглядываются. Саши и Рори шепчутся, склонив друг к другу темные головки и прикрывшись ладошками, — без сомнения, они обсуждают меня.

Что я сделала не так? Меня будто душат и эти взгляды, и высокий ворот платья. Мои пальцы нашаривают застежки, но я слишком неловкая, и одна из пуговиц остается у меня в руках. Она серая и вовсе не подходит к платью. Может, они поэтому надо мной смеются? А серая пуговичка какая-то очень знакомая.

Задыхаясь, я изо всех сил стараюсь понять, где я ее видела раньше. Серая пуговица. Она лежала в тайнике под половицей вместе с Маминым дневником.

Я вскакиваю с постели. В окна льется слабый свет (наверняка скоро зарядит дождь), на сером небе кое-где проступают бледно-розовые прожилки. Я легла лишь несколько часов назад. Слегка приоткрыв дверь, я босиком и в ночной рубашке крадусь по коридору тихого спящего дома.

Пуговица по-прежнему там, где я ее оставила, — в правом ящике Маминого письменного стола. Маленькая, совсем простая, невзрачная пуговка.

Я взвешиваю ее на ладони. Теперь, когда я знаю, что искать, я чувствую магию; она пульсирует в пуговке сильно и равномерно, словно бьется сердце. Значит ли это, что моя колдовская сила больше, чем Мамина?

— Acclaro.

И пуговица превращается в записку. Она сложена и запечатана воском.

Мама использовала свои самые лучшие синие чернила. Здесь не те неразборчивые кривые каракули, что я видела в конце ее дневника; почерк четкий. Записка писалась заранее. Не спеша и обдуманно.

Почему Мама не отдала мне записку раньше?

Когда я приступаю к чтению, мои руки дрожат.

Дорогая, любимая Кейт!

Если ты читаешь эти строки, значит, меня не стало. Ты уже прочла мой дневник? Если нет, ты найдешь его тут же, рядом. Начинать нужно с него.

Я не знаю, как сказать тебе это… Я не такая храбрая, как ты, моя милая доченька, но тебе следует это знать. Да, ты должна это знать, чтобы изо всех сил постараться предотвратить трагедию.

Если Тэсс тоже ведьма, то, может быть, вы те самые три сестры из последнего пророчества оракула. В пророчестве говорится, что одна из трех сестер окажется самой могущественной ведьмой за несколько столетий. Могущественной достаточно, чтобы возродить Дочерей Персефоны или, если она окажется в руках Братства, спровоцировать новый Террор. Но только две ведьмы доживут до двадцатого столетия, потому что одна из сестер убьет другую.

Мое сердце разбивается, когда я об этом думаю. Я не могу представить себе такого. Конечно, любые сестры вечно злятся друг на дружку и ревнуют, но я вижу, как вы, мои девочки, любите друг друга. Однако твоя крестная провела много лет, изучая предсказания оракулов, и не нашла ни одной ошибки. Пророчества оракулов Персефоны всегда сбываются.

Ты должна найти способ предотвратить это, Кейт.

Хотя записка еще не закончилась, я прерываю чтение.

Я возвращаюсь назад — перечесть Мамины слова. Наверняка я что-то неправильно поняла.

Нет, в записке очень ясно сказано: одна из сестер убьет другую.

Значит, в пророчестве говорится не о нас. Порой мне хочется отшлепать сестер — особенно Мауру, — но я никогда не причиню им зла. Никогда.

Я продолжаю чтение.

Если Тэсс тоже оказалась ведьмой, скорее всего, за вами пристально наблюдают Сестры. Ментальная магия — редкий дар. Если они поймут, что ты им владеешь, то постараются сделать так, чтобы ты присоединилась к их борьбе против Братства. Они предложат многое, в том числе — защиту и образование. Но для них не важны отдельные личности, их интересует лишь судьба магии в целом.

С любовью,

Я много чего совершила в своей жизни, Кейт, и не жалею об этом. Но в школе я по указке Сестер применяла ментальную магию и не верю в то, что это было оправданно. Я вновь прибегла, к ментальной магии, чтобы сбежать от такой жизни, и я никогда не прощу себя. Вторгаться в умы людей без их согласия неправильно. Сейчас я стараюсь убедить тебя в том, что к ментальной магии можно прибегать только в катастрофических обстоятельствах. Сестры захотят, чтоб вы помогли ведьмам вернуть их былую власть. У них достойные цели, но их методы внушают мне подозрения. Я не хочу, чтоб ты оказалась вовлечена в эту войну, но, боюсь, с твоим даром это неизбежно.

Мама

Будь осторожна, Кейт. Выбирай с умом. Защищай своих сестер.

Я заканчиваю чтение, сидя на полу, прижав колени к груди, сглатывая поднявшуюся в горле желчь. Она оставляет во рту сухой, кислый привкус.

Я вспоминаю слова Елены о том, что злить Мауру — значит искушать судьбу. Елена пообещала защитить всех нас, но в ее голосе звучало сомнение, а ее карие глаза смотрели на меня с жалостью.

Меня преследует голос Бренны: Ты можешь их остановить. Но не без жертв.

Мама верила в пророчество. В него верит Елена. И все Сестричество.

Что я могу ему противопоставить?

 

17

Сжав в кулаке Мамино письмо, я отступаю в свою комнату. Тут я в безопасности. Отдернув занавески, я сажусь на старенький Мамин диванчик и вдыхаю слабый аромат розовой воды, который он хранит до сих пор. Я смотрю, как над холмом поднимается бледное утреннее солнце. До меня доносятся звонкие птичьи трели и звуки просыпающегося дома. Я думаю, как мне быть.

Сестричество станет действовать, исходя из интересов Дочерей Персефоны, а не из того, что лучше для сестричек Кэхилл, — в Мамином письме об этом говорится очень ясно. Но как нам уберечься от лап Сестер?

Я не хочу, конечно, чтобы по всей Новой Англии росли запуганные, бесправные девочки, но мое обещание Маме для меня куда важнее. Первое и самое главное, что я должна сделать, — сберечь своих сестер.

Когда я выхожу в холл, чтобы спуститься к завтраку, то обнаруживаю, что меня караулит Елена. Она расплывается в широкой улыбке:

— Я вас поджидала.

— Зачем? — невежливо интересуюсь я.

— Пришло время сказать мне правду. Кейт, вы владеете ментальной магией?

Я борюсь с желанием шмыгнуть обратно к себе. Вместо этого я выпрямляюсь в полный рост и нависаю над нашей гувернанткой.

— Я уже говорила вам, что не знаю.

Карие глаза Елены впиваются в мои.

— Я вам не верю.

Я отвечаю ей таким же взглядом:

— Вы назвали меня лгуньей?

Она игнорирует мой вопрос и возится с нефритовой сережкой в виде капельки. Сегодня на ней розовое платье с окантовкой цвета листьев мяты.

— Думаю, вы напуганы. Я не могла справиться с тем, во что вы превратили сад. И ваши сестры тоже не могли. Сестричество примет такую сильную ведьму с распростертыми объятиями. Такой мощный талант нельзя зарывать в землю.

— То, что произошло в саду, было случайностью.

Избегая ее взгляда, я смотрю на свое отражение в зеркале над столом. В позолоченном обрамлении мое лицо выглядит бледнее обычного, а под глазами залегают глубокие фиолетовые тени.

— Ой ли? — Елена кладет ладонь на мою руку; ее гладкая коричневая кожа резко выделяется на льдистой голубизне моего платья. — Кейт, я знаю, что одна из вас способна к ментальной магии.

Я отстраняюсь и оборачиваюсь к зеркалу, притворившись, что должна немедленно поправить прическу.

— Не понимаю, откуда взялась такая уверенность.

— У вашего отца довольно интересные провалы в памяти, — говорит она.

Я цепенею. Откуда она знает?

— Способность к ментальной магии была у моей Мамы.

— Да, только эти провалы появились уже после ее смерти. Он абсолютно ничего не помнит о предложении миссис Корбетт отправить вас в монастырскую школу Сестричества, — говорит Елена. — Забавно, однако. И кто же это прибегнул к такой темной магии, чтобы вы, сестрички, не разлучились?

Ах, миссис Корбетт! Вот гнусная старая летучая мышь! Не знаю, почему я так удивлена. По-хорошему, мне бы следовало быть благодарной за то, что она не стала привлекать к нам внимание Братьев.

— Тэсс тогда было всего… девять, кажется? Или десять? Слишком рано для того, чтоб проявилась ее колдовская сила. Остаетесь вы с Маурой. Но если бы Маура знала, что владеет ментальной магией, мне уже было бы об этом известно. Значит, это вы. — Отражение Елены смотрит на меня из зеркала. — У меня есть обязательства перед Сестричеством. Не думаю, что Сестрам нужна именно Маура, но вы не желаете со мной сотрудничать, а вот она, смею вас уверить, — вполне. Она стремится уехать в Нью-Лондон. И уедет сегодня же, если я ей это предложу… особенно если узнает, сколько у вас от нее тайн. Мне очень нравится Маура, — медленно продолжает она, все не отрывая от меня своих шоколадных глаз. — Я бы очень не хотела увидеть, как с ней случится что-нибудь плохое. К несчастью, руководство Сестричества во многом придерживается макиавеллевских понятий. Они, конечно, не причинят ей непоправимого вреда, а просто используют ее в качестве приманки.

Я разворачиваюсь, мое сердце стучит, как барабан. С меня довольно.

— Оставьте Мауру в покое. Это я. Вам нужна я.

Елена вперяет в меня взор:

— Мне нужны доказательства. Я не могу доверять вам, Кейт. Я полагаю, что вы лжете мне даже сейчас.

Мои руки сжимаются в кулаки.

— Вы претендуете на то, чтобы быть подругой Мауры, но вам нет до нее дела. Вас заботит только ваше проклятое Сестричество.

Елена резко поднимает руку, словно хочет меня ударить:

— Не я подвергаю ее опасности. В этом ваша вина. Если только вы станете со мной сотрудничать…

Мои ногти впиваются в ладони, оставляя на них полукруглые отметины.

— Чего вы от меня хотите?

Елена, торжествуя, улыбается змеиной улыбкой:

— Начнем с того, что вы встретитесь со мной в розарии для урока ментальной магии. В половине третьего, пожалуйста.

— В половине третьего, — соглашаюсь я, проклиная ее про себя. — И если я докажу, что способна к ментальной магии, вы оставите Мауру и Тэсс в покое?

— Насколько это зависит от меня, да. — Она, как всегда, себе на уме. — Если вы докажете, что в пророчестве речь шла именно о вас, и согласитесь вступить в Сестричество, чтобы сыграть уготованную вам роль, мы обеспечим их безопасность. Ради вас.

Не бог весть какое обещание, но все же лучше, чем ничего.

— Отлично, — огрызаюсь я. А что еще я могу сделать?

Я говорю миссис О'Хара, что не буду завтракать. Не могу смотреть на самодовольное лицо Елены без желания запустить в нее фарфоровую чашку. По дороге в сад я беру на кухне яблоко. Осенний воздух вокруг тоже хрусткий, будто яблоко, хрустят и усыпавшие дорожку палые листья.

Я останавливаюсь у заросшей, нуждающейся в прополке клумбы с белыми розами и прислушиваюсь, не донесется ли от беседки стук молотка. Впрочем, для Финна, скорее всего, еще слишком рано. Я опускаю плечи. Возможно, это и к лучшему.

Быть может, отказ от Финна и станет той жертвой, которую предвидела Бренна? Это гораздо больше того, о чем просила меня Мама. Я знаю, что жизнь с ним тоже потребует жертв: придется научиться готовить, шить, перелицовывать платья. Но возможность быть с ним превратит жизнь в жалком домишке семьи Беластра в рай. К тому же можно будет не расставаться с сестрами и учиться колдовству у Саши и Рори. А когда я устану от городских сплетен, я смогу навестить мой сад и отдохнуть в нем.

Нью-Лондон слишком далеко.

Но если я должна поехать туда, чтобы обеспечить безопасность моих сестер, значит, так тому и быть.

Я опускаюсь на колени и начинаю выдергивать упрямые сорняки. Через пять минут возле меня уже вырастает изрядная куча травы. Теперь клумба выглядит значительно приличнее, а я испытываю удовлетворение от хорошо проделанной работы и перевожу взгляд на следующую клумбу. Там, возле фонтана с купидоном, на кустах винно-красных роз, вновь появились молодые бутоны. Ими тоже следует заняться. Я передвигаюсь, мурлыча про себя какой-то мотивчик и выравнивая примятый грунт.

На меня падает чья-то тень.

— Кто-то, кажется, делает за меня мою работу?

От звуков этого голоса мое сердце пускается в галоп.

— Если хочешь, можешь помогать.

Финн опускается возле меня на колени, соблюдая, впрочем, приличествующую дистанцию, — нас прекрасно видно из кухонного окна.

— Так ты не возражаешь против компании?

Я, потеряв от любви голову, улыбаюсь ему, его вишневым устам, веснушкам и теплым карим очам.

— Против твоей точно не возражаю.

— Ты же это любишь, верно? — спрашивает он, жестом указав на цветы. — Не только результат, но и работу?

— Да. — Миссис О'Хара вечно поднимает вокруг этого суету; я всегда забываю про перчатки, и она пеняет мне за испорченные руки и грязь под ногтями. Лично я, например, не вижу, какой урон может нанести мне простая грязь. — Мне нравится, когда то, за что я принимаюсь, становится лучше. И я ненавижу сидеть в четырех стенах.

— Я вижу. — Он проводит пальцем по моей щеке. — Знаешь, ты прекрасна. С моей стороны непростительная оплошность, что я не говорю тебе этого постоянно. Ты будто современная Помона. Или Венера — прежде чем стать богиней любви, она была божеством плодородия и садоводства.

Он задерживает на мне взгляд достаточно долго для того, чтобы я успела зардеться, а потом начинает распутывать клубок колючих стеблей. Сидя на корточках, я смотрю, как шевелятся его пальцы, аккуратно освобождая листву и бутоны. Быть с ним — такое искушение. Когда мы вместе, я хочу забыть о пророчестве, об обязательствах, о сестрах. Я хочу быть обычной влюбленной девушкой.

Я пересаживаюсь на край фонтана и болтаю руками в прохладной воде.

— А ты что любишь? — спрашиваю я.

— Прости? — Он, как попугай, наклоняет голову.

— Я люблю садовничать. Тэсс — печь. Маура… — Маура мечтает уехать. Я трясу головой, отказываясь думать об этом. — Если ты не работаешь здесь или в книжной лавке, как ты проводишь время?

Он с минуту думает.

— Наверное, сижу взаперти. Пока был жив мой отец, я собирался поступить в университет. Для независимого филолога сейчас не слишком много возможностей, но мне хотелось самому переводить мифы. Про Орфея и Эвридику, например, он один из самых моих любимых. Или про Бахуса и Филимону. Или про все деяния Аполлона.

Я знаю эти истории — Тэсс изучала их вместе с Отцом.

— Ну… ты же все равно можешь их переводить, правда? — спрашиваю я, вылавливая из фонтана опавший лист.

— Я стараюсь. Но не хватает времени.

— Как жаль, — говорю я, припомнив, что пострадать придется не мне одной. — Насчет твоего отца… думаю, это было ужасно.

— Все случилось совершенно неожиданно, не знаю уж, к добру это или к худу. Матушка была стойкой, как скала, но я знаю, что ей пришлось тяжелее, чем нам с Кларой. Я стараюсь помогать ей, чем могу.

— Я уверена, что у тебя это получается.

Финн проводит рукой по и без того взъерошенным волосам. Интересно, с утра он хотя бы пытался причесаться?

— Может быть. Но мне хотелось бы делать для нее еще больше.

Я чувствую, что мне хочется защитить его, оградить от невзгод. Я знаю, что мне хватает и собственных неприятностей, но иногда хочется забрать и его горести.

— Я хочу знать, что тебя огорчает. Я хочу знать тебя. Все о тебе. Твои любимые цветы, и блюда, и книги.

Финн улыбается:

— На это у нас будет много времени.

Но это не так! Как раз времени у меня совсем не осталось. Станет ли Елена ждать моей церемонии оглашения, когда поймет, что я обладаю ментальной магией? Увижу ли я его снова перед тем, как меня увезут в Нью-Лондон?

Мое настроение омрачается. Я наклоняюсь и дергаю несчастные сорняки. От неловкого движения ломается ветвь розового куста. Я отламываю ее окончательно и швыряю куда-то в сад.

— Кейт? Я что-то сделал не так? — неуверенно обращается ко мне Финн.

— Нет, ты тут ни при чем. — Я чувствую, как начинает дергаться веко, и прижимаю его рукой.

Может быть, Сестричество — это не так уж плохо. Они защитят нас от Братьев и не дадут отправить нас в тюрьму или в богадельню. Они же хотят помогать таким девушкам, как мы! Могу ли я действительно обвинить их в жестокости? Я сделаю все, чтобы защитить Тэсс и Мауру, даже если это причинит боль другим людям. Вот и Сестры рассуждают так же, просто сфера их интересов куда шире.

Я могла бы простить им их методы, если бы дело не касалось напрямую моей семьи. Если бы они не угрожали Мауре, чтобы принудить меня к сотрудничеству, хоть я и не хочу такого будущего. Будущее, которое я хочу, стоит сейчас прямо передо мной; его лоб прорезали морщинки, а глаза полны тревоги.

— А в чем тогда дело? Скажи мне, — просит он.

— Не могу, — отстраняюсь я.

— Если ты отчего-то несчастна, расскажи мне. Пожалуйста.

Я смотрю на него — действительно смотрю, заглядывая вглубь за веснушки, спутанные волосы и волшебные поцелуи. Финн — умный, одаренный человек, воспитанный умной, одаренной матерью. Я на самом деле нравлюсь ему. Настоящая я — не только смеющаяся барышня, которая лазает по деревьям и ловит руками пескарей, но и упрямая, раздражительная девица, которой я становлюсь в свои самые плохие минуты. Я думаю, что нравилась бы ему — он любил бы меня, — даже если бы он узнал о моей колдовской силе.

Но если бы он узнал, что я применила к нему ментальную магию? Я смотрю на булыжник у себя под ногами. Это непростительно. Я не заслуживаю того, чтобы быть с Финном.

Я отряхиваю грязь со своего бледно-голубого платья.

— Мне надо идти. Сегодня я не лучшая компания.

Он смотрит мне вслед, явно озадаченный, и я не могу сказать, что виню его в непонятливости. Я уже на середине дорожки, когда он кричит мне вслед:

— Скорее всего, лилии. И яблочный пирог. И «Метаморфозы».

Я не могу сдержать ответной улыбки:

— Красные розы, земляника и «Рассказы о пирате Ле Ферв»!

Миссис О'Хара морщится, когда я вхожу в кухню.

— Мисс Кейт, вымойте руки, прежде чем до чего-то дотрагиваться. И снимите ботинки, пока не разнесли грязь по моим полам. Я вижу, вы опять копались в грязи.

— Я садовничала, — поправляю я, расстегивая ботинки и выбираясь из них, — потому что розы в этом нуждались.

— Я думала, для ухода за розами мы наняли Финна Беластру.

— Он был занят. — Намыливая руки, я склоняюсь как можно ниже к раковине, чтобы скрыть предательский румянец. — В беседке.

Хмыкнув, она принимается оттирать пятно с моей щеки.

— Вы выглядите как уличный мальчишка. Можете задаваться сколько угодно, но вы все еще маленькая девочка, которая любит поплескаться в грязной луже. Разве нет?

— Полагаю, что да, — я заключаю ее в быстрые, любящие объятия.

Миссис О'Хара пахнет гренками с маслом, всю жизнь, сколько я ее знаю, она всегда перекусывает ими в полдень.

— Уф, — с улыбкой отдувается она. — И за что же это?

— За то, что вы — это вы. За то, что вы всегда здесь, с нами, — говорю я, и она вспыхивает от удовольствия.

Наверняка она уже давно в преклонных годах. У нее всегда, сколько я помню, были седые волосы и морщинистое лицо. Иногда в дождливую погоду ее левое колено ноет, и тогда она подтаскивает свой стул к очагу и объявляет швейный день. Она не проявляет больше никаких признаков старения, и это хорошо, потому что я не знаю, как бы мы без нее обошлись. А сейчас, когда мне, возможно, придется уехать, она еще больше станет нужна Тэсс.

В кухню просовывается голова Мауры. На ней простое дневное платье кремового цвета с красным кушаком, а волосы заплетены в одну длинную косу, которая свисает вдоль спины. Сестра выглядит очень молодо.

— Замечательно, — произносит она, но ее улыбка выходит несколько нервозной. — Я хотела поговорить с тобой, Кейт. Это важно. Ты можешь подняться наверх?

Я иду следом за ней в ее комнату, а за мной, будто тень, ползет страх. Маура захлопывает за нами дверь и ведет меня к подоконнику.

— Я знаю, тебе это не понравится, поэтому давай поскорее с этим покончим. Я собираюсь во второй половине дня написать Отцу, потому что я приняла решение. Я вступлю в Сестричество.

Ей нельзя так поступить. Во всяком случае, не зная о пророчестве и о том, чем оно может для нас обернуться. Я кусаю губу, разрываясь между тем, что следует знать сестре, и тем, что велела мне Мама.

— Маура, в этом году ты еще не должна принимать решение!

Маура поворачивается ко мне спиной и жестом просит завязать ей на талии бант.

— Зачем ждать?

— А зачем такая спешка? Тебе не терпится расстаться с семьей?

— У меня будет новая семья. Несколько дюжин сестер, — лучезарно улыбается Маура.

Сердце уязвленно бухает в моей груди, и я резко затягиваю узел:

— У тебя уже есть сестры.

— Я знаю. Я не имею в виду… — Полюбовавшись на себя в зеркало, Маура поворачивается ко мне. — Я знаю, в последнее время мы спорили больше, чем обычно, но я буду скучать по тебе, Кейт.

— Но все равно уезжаешь от нас, не подумав дважды, просто по щелчку? — Я прищелкиваю пальцами.

— Нет. — Маура садится рядом со мной и, сдвинув в сторону желтые занавески, глядит на ухабистую дорогу и красные клены. — Я подумала и дважды, и трижды, и даже четырежды. Мама не научила нас даже половине того, что знала, и мы не практиковались столько, сколько нужно. Я буду отставать от своих ровесниц. Но мы родились с колдовской силой, она передалась нам по наследству, и я хочу лучше в ней разбираться.

— Ты не можешь ехать! — настаиваю я. — Отец тебе не позволит.

Маура закатывает глаза. Мы обе знаем, что эту проблему она решит.

— Отца, возможно, удивит мой религиозный пыл, но он не станет воевать со мной по этому поводу. К тому же он оценит эрудицию и милосердие Сестер.

— Я все расскажу ему, — угрожаю я, поднимаясь. — Я расскажу, кто они на самом деле.

— Ты не станешь так рисковать. Конечно, Отец не подчиняется Братьям, когда дело касается его книг. Но если он узнает, что все его дочери — ведьмы… Боюсь, он может не справиться с шоком. Здоровья не хватит.

Я представляю себе, как стучу в дверь отцовского кабинета. Как сажусь в одно из кожаных кресел. Подаюсь вперед и сообщаю Отцу, что Мама была ведьмой. Что Тэсс, Маура и я — тоже ведьмы. И — что дальше? Что он скажет? Мама любила его, но не верила, что он сможет освоиться с таким знанием.

— Тебе меня не остановить. Но ты можешь ко мне присоединиться. Я тебе напишу. Я не смогу написать подробно из-за цензуры, но ведь ты сможешь навестить меня, если захочешь. Я надеюсь, что так и будет. Возможно, когда ты увидишь, как мне там хорошо… — Маура соскальзывает с подоконника и берет обе мои руки в свои. — Я буду скучать по тебе.

Она права. Я не могу остановить ее, она не хочет ничего слышать. Я могу только перехитрить ее, а это значит — пойти на сделку с Еленой.

— Я тоже буду по тебе скучать. Отчаянно, — говорю я, и это чистая правда.

Маура крепко обнимает меня:

— Спасибо. Я не думала… я так рада, что ты решила меня поддержать. Ты лучшая сестра в мире, Кейт. На самом деле.

— Всегда пожалуйста, — бормочу я, чувствуя себя предательницей.

Через час я врываюсь в книжную лавку Беластра. Марианна сидит на стуле за прилавком, нацепив на вздернутый нос очки для чтения. Увидев меня, она указательным пальцем сдвигает их повыше, и этот жест душераздирающе напоминает мне Финна.

— У вас есть другие покупатели? — спрашиваю я.

Она качает головой и откладывает книгу:

— Нет, но…

— Вот что я нашла, — перебиваю я, вынимая из кармана смятое Мамино письмо. — Мама оставила его мне. Конец пророчества… там говорится, что только две сестры встретят двадцатый век, потому что одна из них убьет другую. Мама хотела, чтобы я нашла способ предотвратить это. Она думала, что грядет война, и из-за моего дара я окажусь в самом эпицентре. А я не знаю, как этого избежать. Сестры уже угрожают Мауре, чтобы заполучить меня. Они безжалостны. Вы знали это? — Тяжело ступая, я подхожу к прилавку и бросаю на него письмо. — Потому что, должна сказать, с ее стороны было большой ошибкой не рассказать мне обо всем перед смертью. А я теперь должна это расхлебывать!

Я ору во всю глотку, поэтому меня не удивляет, что карие глаза Марианны округляются; только вот смотрит она не на меня. Она смотрит… куда-то за мою спину.

Я судорожно сглатываю. У меня возникает ужасное чувство, что там, за моей спиной, в лабиринте стеллажей с книгами кто-то есть. И если это не покупатель…

Я медленно оборачиваюсь.

Это Финн. С белым как бумага лицом.

— Ты… Кейт? Что ты сказала?

Мой желудок подскакивает и застревает где-то в районе горла.

Финн не должен был быть здесь. И не должен был узнать обо мне так.

Проходит одна-единственная томительно долгая секунда.

Я не могу больше врать ему:

— Я — ведьма.

 

18

Он выглядит… как? Разочарованно?

Его глаза за очками непроницаемы, лишь на лбу меж бровями залегла глубокая морщинка.

— Ты мне не сказала, — говорит он.

— Нет.

— Почему?

Как я могу это объяснить? Он думает, что я храбрая и сильная, но это не так. Я даже вполовину не такая сильная, как мне хотелось бы. Иногда я боюсь и сомневаюсь. Прямо сейчас меня переполняют эмоции — отчаяние, и злость, и досада на то, что я не понимаю, как теперь все исправить. Если бы я призналась ему раньше — как знать, какие чувства он испытал бы?

Я не хочу отталкивать Финна. Но как рассказать ему, что я передумала и перечувствовала за несколько последних недель?..

Я не уверена, что достаточно смела для этого.

— Я думала, что ты, может быть, догадался, — беспомощно лепечу я. — Когда я пришла посмотреть реестр.

Он качает головой.

— Я подозревал, что, возможно, кто-то из твоих сестер…

— И я, и сестры. Мы все. И мы не просто какие-то обычные ведьмы, о нас есть пророчество. Мы… да ты же слышал, наверное.

Он пожимает плечами:

— Ты кричала.

Я смотрю на Марианну, а она с любопытством смотрит на нас, переводя взгляд с одного на другого. Интересно, какие выводы она сделает.

— Я совсем не знаю, что теперь делать, — говорю я тоненьким, жалобным голоском. — Они заставляют меня поехать в Нью-Лондон. В пророчестве говорится, что одна из нас либо поможет ведьмам вернуться к власти, либо станет причиной нового Террора. Они думают, что это я, а Сестричество… они там все, на самом деле, ведьмы… а мне придется навсегда уехать из Чатэма, и…

Мой голос срывается. Я сглатываю Слезы, спрятав лицо в ладонях. Чтобы восстановить самообладание, я ритмично дышу: вдох-выдох, вдох-выдох. Чья-то рука ложится мне на плечо и разворачивает меня. Сквозь пальцы я вижу, что это Финн. Он смотрит на меня глазами, полными сострадания. Сострадания и еще чего-то; это «что-то» дает мне надежду, что он не станет относиться ко мне хуже, даже если я начну вопить, плакать и швыряться вещами. Он привлекает меня к себе, хотя его мать стоит тут же рядом.

Он смелее, чем я.

Я шмыгаю носом, уткнувшись в его грубую серую хлопчатобумажную рубаху.

— Я не хочу терять тебя. Но и сестер я не хочу терять тоже.

— Я знаю. — Он гладит меня по спине. Прижавшись к его груди и закрыв глаза, я чувствую себя защищенной от всех бед мира.

Его мать кашляет:

— Финн? Могу я минуточку поговорить с Кейт?

Рука Финна скользит по моей спине, и он неохотно выпускает меня из объятий. Я с такой же неохотой отстраняюсь от него.

— Конечно. — Он отходит, едва взглянув на Марианну. — Я буду наверху.

Мы обе ждем, когда закроется дверь, ведущая в жилую часть дома. Марианна смотрит на меня поверх очков, и я чувствую себя нерадивой школьницей, не выполнившей домашнее задание. Сейчас ей наверняка стало совершенно очевидно, что между ее сыном и мной что-то есть. Она была так добра ко мне, но теперь, наверное, возненавидит.

— Простите, — говорю я.

Марианна снимает очки, кладет их на прилавок и, сощурившись, смотрит на меня:

— За что?

— Вам наверняка неприятно, что ваш сын попал в такую переделку.

— Ну конечно, это все несколько осложняет, но мы не можем выбирать, кого полюбим.

— Ох… ну он… это же… он не… — бормочу я.

— Может, он и не сказал ни слова, но я знаю моего сына. Я видела, как он на вас смотрит.

— Как? — Я ненавижу себя за то, что не могу не задать ей этого вопроса.

— Он готов убить за вас.

Я думаю о пистолете в голенище сапога Финна. О том, как он говорил, что готов на все, чтобы защитить от опасности мать и сестру. Тогда меня это заинтриговало, потому что не вязалось с обликом робкого сына книготорговца. Но сейчас это пугает меня. Закон менее суров к мужчинам, но за тяжкие преступления, вроде восстания против Братьев или убийства, полагается плавучая тюрьма.

— Я могу сама о себе позаботиться, и о своих сестрах тоже. Знаю, я совершила ошибку, но мои сестры важнее для меня всего на свете. Я все ради них сделаю.

— А вы яркая женщина, Кейт, — улыбается мне Марианна. — Такая сильная, и знающая, и…

— Знающая? — Я смеюсь, но в моем смехе нет ни капли веселья. — Вряд ли. Все оказалось совсем не так, как я думала. Я так зла на Маму… я понимаю, это ужасно, потому что она умерла и не может себя защитить, но у нее было от меня слишком много этих чертовых тайн! — Я с силой опускаю кулак на прилавок, и предплечье отзывается болью. — Она просит меня позаботиться о сестрах, а потом по рукам и ногам вяжет меня своими секретами!

Марианна перехватывает мой кулак прежде, чем я успеваю еще раз стукнуть им по прилавку.

— Анна была моей подругой, но она поручила вам очень серьезное дело. Слишком серьезное. Держать все это в тайне от Отца, от сестер… ото всех… такого никто не выдержит.

— Нет. Я справлюсь.

Я отхожу в сторону и смотрю в окно, на соседей, спешащих по своим делам. Им нет никакого дела до моих страданий.

— Но вы не должны справляться в одиночку, — мягко говорит Марианна. — Сильный человек силен еще и потому, что может попросить о помощи и поделиться своими бедами, а не прятать их ото всех.

Я глубоко вдыхаю и чувствую запах чернил, пергамента и пыли. Я делаю выдох. Она права. Я не знаю, как мне быть. И я не хочу быть пешкой в руках Сестер. Поэтому я и пришла сюда.

— Вы поможете мне? — тихо спрашиваю я. — Пожалуйста.

Марианна снова улыбается.

— Вы любите моего сына, Кейт? Вы хотите за него выйти?

Я киваю.

— Тогда давайте посмотрим, что можно сделать.

Она хлопает по соседней табуретке, приглашая меня присесть.

— Маура хочет вступить в Сестричество. Елена говорит, что Сестры могут причинить ей вред, чтоб только заполучить меня. Если мне придется отдать свою свободу за ее, я так и поступлю. А что еще делать? Они обещают оберегать Мауру и Тэсс, если я буду их слушаться.

Марианна хмурится.

— Откуда вы знаете, что они сдержат слово? Они могут нарушить его, стоит вам в чем-то им отказать. Неповиновение в Сестричестве карается так же строго, как у Братьев, Кейт. Почему, вы думаете, они позволили Братьям схватить Зару?

У меня перехватывает дыхание:

— Они могли спасти ее?

Лицо Марианны искажается, как от боли.

— Да. Но она довольно откровенно критиковала Сестричество. Она была не согласна с некоторыми их методами и очень ясно заявляла об этом. Поэтому-то она и уехала из монастыря и стала работать гувернанткой. Это дало ей толику свободы и возможность быть подле Анны. Не думаю, что Сестрам понравилось, когда две самых сильных ведьмы отказались продолжать играть в их игры.

— Я ценю и уважаю то, что пытаются сделать Сестры, но я не хочу стать орудием в их руках. — Я мотаю головой и прижимаю к груди отбитую руку. — И не хочу такой судьбы для своих сестер.

— А вы на самом деле хотите выйти за Финна? Не только для защиты от Сестер?

Я без колебаний встречаю ее взгляд:

— Никогда не была ни в чем так уверена.

Марианна кивает и трет переносицу, словно стараясь прогнать головную боль:

— В таком случае не попросите ли вы его спуститься? У меня есть одна идея, но, боюсь, нам обеим придется попотеть, чтобы добиться его согласия.

Я поднимаюсь по лестнице, заглядываю в жилую часть дома и вижу тесноватую, но уютную гостиную. В камине горит нежаркое пламя, на краю стола стоит стеклянная банка с хризантемами, у стула — корзинка со штопкой, и повсюду, куда ни посмотри, — книги, книги, книги. Доносящийся из кухни сильный запах жареной говядины заставляет мой живот возмущенно заурчать.

Финн сидит на диване. В его руках книга, но он смотрит не в нее, а в пол. Стоит мне войти, он вскакивает.

— Можно посмотреть, что ты читаешь? — спрашиваю я.

Он протягивает мне книгу; это коллекция очерков.

Колдовская сила бурлит во мне, щекочет мои нервы.

— Commuto, — говорю я.

Книга исчезает, и на ее месте возникает букет пушистых золотых хризантем.

— Я — ведьма, — говорю я.

Я устала стыдиться того, что я родилась женщиной и ведьмой. Благословение это или проклятие, но сейчас я сделала лучшее из всего, что могла сделать.

Я поднимаю глаза на Финна. Несмотря на все заверения Марианны, я ожидаю страха или агрессии, но вместо этого он берет цветы у меня из рук, изучает их со всех сторон, а потом издает изумленный свист:

— Это изумительно. И ты изумительна. Я никогда не видел… несмотря на все эти разговоры Братьев о колдовстве, я никогда не видел ничего подобного.

— Я могу кое-что еще, — поколебавшись, говорю я и сосредотачиваюсь на стоящей на столе чашке с чаем. — Agito!

Чашка перелетает через всю комнату ко мне в руки.

— Милостивый Боже, — шепчет Финн. — А что еще?

— Ментальная магия. Но я использовала ее, только чтобы уберечь сестер от неприятностей. — Я смотрю в его улыбающееся веснушчатое лицо. Я расскажу ему все, кроме того, что сделала с ним. И если мы действительно сможем быть вместе, я жизнь положу на то, чтобы загладить свою вину. — А ты… это тебя пугает?

— Нет. Я доверяю тебе, Кейт. — Он обнимает меня, и это получается у него одновременно страстно и нежно.

— Я хотела рассказать тебе раньше. Несколько недель назад, когда ты показал мне реестр и сказал, как собираешься защищать мать и сестру, я хотела рассказать тебе все. Я… я рада, что теперь ты знаешь.

Финн ухмыляется:

— А я-то как рад! Я люблю тебя. Всю, целиком. Вместе с твоим упрямством, ершистостью, отвагой и колдовской силой.

Я смеюсь, а на моих глазах выступают слезы благодарности.

— Ты любишь мое упрямство?

— И твой смех. И твой острый маленький подбородок. И твои великолепные волосы, — говорит он, заправляя мне за ухо непослушную прядь.

— Мои волосы не великолепны. Вот у Мауры… — Я обрываю себя. Я должна научиться принимать комплименты, не сравнивая себя с сестрами. — Я тоже тебя люблю. И хочу выйти за тебя замуж.

Финн отстраняется.

— Я бы тоже этого хотел больше всего на свете. Но я не понимаю, как… я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебя защитить, но, если мы поженимся, Братья станут еще пристальнее к тебе присматриваться. Да и разговоры пойдут. Тебе нужно выйти за ровню.

— Не смей так говорить! Я буду горда войти в вашу семью. Ты и понятия не имеешь, как добра ко мне твоя матушка. Куда добрее, чем я заслуживаю.

Финн затыкает мне рот долгим, дурманящим поцелуем, мои руки обвиваются вокруг его шеи.

— Кажется, ее не очень-то беспокоит моя добродетель, раз она послала сюда тебя одну.

— Нет. На самом деле… — я на секундочку прерываюсь, чтобы восстановить дыхание и снова обнять его за талию, — на самом деле твоя матушка ждет нас внизу. Она сказала, что у нее есть мысль.

Марианна с покрасневшими глазами сидит за прилавком. Финн делает к ней беспокойное движение, но она лишь отмахивается:

— Это смерть одной мечты и рождение новой, — говорит она, крутя на пальце кольцо с рубином.

Мы с Финном стоим посреди магазина, и ряды стеллажей скрывают нас от любопытных глаз случайных прохожих, которые могли бы что-то увидеть через окно. Финн, держа мою руку, щурится на мать:

— Матушка, сейчас не время говорить загадками.

Она улыбается:

— Сегодня последний день книжной лавки Беластра. Это была славная лавка, но, вижу, пора ее закрывать.

— Что? Нет. — Финн отпускает мою руку и подается вперед. — Ты не можешь принять такое решение, не посоветовавшись со мной.

— Юридически, мой дорогой, вполне могу. Лавка — моя собственность, — ясным голосом говорит Марианна.

— Но почему сейчас? Какое отношение это имеет к… — Его лицо медленно озаряется пониманием. — Ты же это не всерьез?

— Я серьезна, как на кладбище, — заверяет Марианна. Она встает и похлопывает сына по плечу. — Можешь делать что тебе заблагорассудится, но книготорговцем ты больше не работаешь.

— Я не согласна, — говорю я, и голос мой звучит тускло.

Финн запускает руки в копну своих спутанных волос.

— Она хочет, чтобы я вступил в Братство. — Он снова поворачивается ко мне и прислоняется к прилавку. — Вчера поздно вечером опять приходил Брат Ишида, он подсластил предложение стать Братом Беластрой тем, что обещал мне место учителя латыни. То, которое раньше занимал твой отец. Они надеются, что я заменю Брата Эллиота в Совете.

— Нет, — трясу головой я. — Это… вы же любите вашу лавку, вы оба. Вы не можете расстаться с ней из-за меня.

— Мы уже вынесли лавку из уравнения, — напоминает нам Марианна. — К тому же для нас с Кларой будет гораздо безопаснее, если Финн станет членом Братства. Я далеко не слишком стара для тюрьмы, а Братья вряд ли скоро угомонятся. Если Финн окажется достаточно строг, чтобы запретить бизнес собственной матери, они наверняка придут в восторг. И уж никогда не заподозрят, что он женат на ведьме.

— Это правда, — говорит Финн. — На зарплату учителя я вполне смогу позволить себе жену. Это будет здорово, но…

— Ничего не хочу слышать! — прерываю я его. — Я вовсе не желаю, чтоб потом ты возненавидел себя за это. Это слишком. Тебе же придется арестовывать таких девушек, как я, вырывать их из семей и отправлять в Харвуд. И, Финн, вряд ли это будут настоящие ведьмы. А даже если и ведьмы, это все равно неправильно. И ты это знаешь.

Финн берет меня за руку.

— Конечно, это будет тяжело… да что там, просто ужасно. Но чтобы уберечь тебя от… — Его голос прерывается. — Ты жертвуешь собой, чтобы защитить сестер. Позволь мне сделать то же для тебя. Для нас.

Я прикусываю губу. Это чересчур. Я должна запретить ему это. Должна, но не могу.

— А что помешает Елене уже завтра увезти меня в Нью-Лондон? Не думаю, что она позволит мне остаться тут еще на два месяца, когда убедится, что я способна к ментальной магии, — говорю я.

— Братья очень серьезно относятся к церемонии оглашения, — говорит Марианна. — Это обязательство перед Господом, оно почти так же важно, как брачные обеты. Иногда какой-нибудь девушке шлея попадает под хвост, и она просит провести ее церемонию оглашения пораньше. Такое редко, но все же случается, а Братья так привыкли, что барышни до последнего тянут с оглашением, что охотно идут в таких случаях навстречу. — Она улыбается мне мрачной, решительной улыбкой. — Так что вы могли бы объявить о своей помолвке пораньше. Скажем — завтра?

— А если я действительно так важна, как говорят Сестры, они не захотят рисковать, привлекая ко мне внимание, и не заставят меня что-то менять. — Я поворачиваюсь к Финну и ищу его глаза. — Ты совершенно уверен?

Финн наклоняется и упирается своим лбом в мой. Его лицо заслоняет мне весь обзор, и я ничего, кроме него, не вижу.

— Да.

Я на минутку закрываю глаза, ища утешения в уверенности Финна, а потом поворачиваюсь к его матери:

— Марианна?

— Все родители хотят счастья своим детям. На самом деле… — Она снимает с пальца кольцо с рубином. — Возможно, ему пора перейти к вам. Это обручальное кольцо Ричарда.

— Но я не могу… — протестую я.

Но Финн берет кольцо из рук матери и взвешивает его на ладони. Он ловит мой взгляд. Его глаза — словно письмо, полное слов любви и нежности. Когда он начинает говорить, его голос звучит сипло:

— Ты выйдешь за меня, Кейт?

Я молчу, и вопрос повисает в воздухе. Я — настоящая я, а не та девушка, которой я хотела бы быть, — никогда не чувствовала себя так, как в этот миг. Такой любимой, такой значимой. Передо мной стоит выбор, и я должна его сделать.

— Да, — выдыхаю я.

Финн надевает маленький золотой ободок на мой безымянный палец. Я шевелю рукой, и рубин искрится, поймав солнечный луч. Финн наклоняется и, едва касаясь губами моих, выдыхает:

— Не могу дождаться, когда ты станешь моей женой.

— Кейт Беластра. — Я пробую это имя на вкус и, несмотря на торжественность момента, несмотря на то что знаю, каких жертв будет стоить Финну это решение, не могу сдержать улыбки. — Кэтрин Анна Белас…

Меня прерывает вопль. Он все звучит и звучит, завывая, пока волоски у меня на руках не встают дыбом.

Финн бросается к окну и выглядывает на улицу. Когда он поворачивается к нам, его глаза полны боли.

— Стражники опять забрали девушку, — говорит он.

Снова раздается женский крик, на этот раз он прерывается резким треском.

— Кто это? — бледнея, спрашивает Марианна.

Лицо Финна кривится; скоро ему тоже предстоит стать участником арестов.

— Бренна Эллиот.

Мое сердце сжимается:

— Я должна это видеть.

Марианна распахивает переднюю дверь, выходит на крыльцо и замирает, вцепившись в чугунные перила так, что костяшки ее пальцев белеют.

На противоположной стороне улицы на булыжной мостовой корчится Бренна. Солнечно-желтый подол ее платья под плащом забрызган грязью. На ее покрасневшей от слез щеке отчетливо белеет отпечаток ладони. На Бренну неуклюже надвигаются два стражника, и она, встав на четвереньки, пытается уползти от них в придорожную канаву.

Вокруг, конечно же, собралась толпа. Раздаются крики: «Ведьма! Ведьма!»; одни голоса высокие и возбужденные, другие — низкие, полные ненависти. Мальчишка бросает в Бренну камнем и попадает прямо в лоб. Кровь заливает ее лицо.

Один из стражников хватает Бренну за руку, и она кричит. Копна спутанных каштановых волос падает на окровавленное лицо. Охранник снова бьет Бренну, и она затихает.

Стражники подхватывают Бренну с двух сторон. Она дрожит, как молодое деревцо в грозу.

Вперед выходит Брат Ишида.

— Эта девушка безумна. Ее следует отправить обратно в Харвудскую богадельню.

Бренна раскачивается, тихонько поскуливая, будто раненый зверек.

— Нет! — Это бежит по улице Рори в своем ярко-красном платье. Она, видимо, так спешила, что даже не накинула плащ. — Бренна!

Саши подается вперед и тащит Рори в толпу.

Брат Ишида обращается к собравшимся:

— Мисс Эллиот верит, что может видеть будущее. Она самонадеянно полагает, что слабая женщина способна на то, что находится в руках Господа. По воле ее деда мы позволили ей вернуться в семью. Мы надеялись, что она исцелится, но, увы, наша снисходительность не была вознаграждена. Нашему сообществу пойдет на пользу, если мы отошлем эту несчастную душу обратно.

Развернувшись на каблуках, я возвращаюсь в лавку. Я не могу больше этого видеть.

Финн заходит следом, прикрывает дверь и отводит меня за первый ряд стеллажей, чтобы обнять. Мои глаза сухи, но ужас от увиденного заставляет меня дрожать.

— Ты в безопасности, — снова и снова говорит Финн, поглаживая мне спину, — в безопасности. Я никогда не позволю им сделать с тобой такое.

И я не могу понять, кого из нас он успокаивает.

Уже третий час, а я только покидаю книжную лавку. На встречу с Еленой я наверняка опоздаю. Извинившись перед Джоном за задержку, я по дороге повторяю про себя план, который разработали мы с Марианной. Дома я расскажу о том, как арестовали Бренну, как это было ужасно, и как я теперь подавлена. Это будет совсем нетрудно, и у меня появится предлог, чтобы уклониться от занятия с Еленой. Неважно, насколько та предана Сестричеству. Ей в любом случае вряд ли захочется, чтобы напуганная, растерянная ведьма манипулировала с ее памятью. Я пообещаю, что мы займемся ментальной магией завтра после церкви.

В церкви я объявлю о своей помолвке с новым кандидатом в члены Братства Финном Беластрой, и заставлять меня присоединиться к Сестричеству станет слишком поздно.

А сегодня, успокоив Елену, я поговорю с Маурой и Тэсс. Я расскажу им о пророчестве, покажу Мамин дневник и письмо. Конечно, сестрички придут в ярость от того, что я молчала так долго, но прочтут Мамино предупреждение и все поймут. Должны понять. Маура может не поверить мне, но Маму она должна послушаться. Ей станет ясно, что членам Сестричества дела нет до наших интересов, и поэтому нам надо всем вместе остаться здесь, в Чатэме, чтобы оберегать друг друга. Новость о Финне я приберегу на сладкое. Надеюсь, сестры порадуются за меня.

Когда экипаж сворачивает на подъездную аллею, я чувствую радостное волнение. Вот он, дом, — белый, с двускатной крышей, окруженный уже почти облетевшими кленами. Родной дом. Мне хочется взять с земли пригоршню грязи и поцеловать ее. Мне не надо уезжать отсюда. Во всяком случае пока.

Я спешу в розарий, чтобы объясниться с Еленой.

Только вот ее там нет.

Проклятие! Я захожу в дом. Гостиная пуста. Тэсс читает в отцовском кабинете. Я поднимаюсь наверх, в Еленину комнату, но и там никого нет. В кои-то веки мне понадобилась наша гувернантка, и вот, пожалуйста — она как сквозь землю провалилась. В раздражении я без стука захожу в спальню Мауры.

— Маура, ты не знаешь…

Я замираю, ошеломленная. Маура и Елена сидят рядышком на деревянном подоконнике. Розовая юбка Елены пенится кружевами и шелком возле кремовой юбки Мауры. Ладонь сестры лежит на Елениной щеке, а ее губы касаются губ нашей гувернантки.

 

19

— Маура, мне нужно с тобой поговорить.

Подавившись, я шарахаюсь обратно в холл и ретируюсь к себе в комнату, пытаясь осознать увиденное. Моя сестра целовала гувернантку. Целовала, закрыв глаза и подавшись к ней, как подсолнух к солнцу.

Я никогда не задумывалась об этом раньше, но Елена как раз такая, какой хочется быть Мауре: культурная, умная, красивая, сильная. Она уделяла Мауре внимание, выслушивала ее, поощряла и вообще нянчилась с ней, как никто другой.

Теперь я не понимаю, как могла не заметить этого раньше.

Плюхнувшись на диван, я хватаюсь руками за голову. Это все усложняет. А Маура… интересно, Елена — единственная девушка, которую ей захотелось поцеловать? У нее просто школярская влюбленность или нечто иное? Я вспоминаю все эти ее возражения против замужества и чувствую себя страшно виноватой. Она пыталась мне что-то сообщить, а я не удосужилась ее выслушать.

Маура заходит ко мне в комнату. Ее щеки пылают, но уголки губ приподняты в полуулыбке. Она выглядит счастливой. Несколько смущенной, но счастливой. Она прикрывает за собой дверь и останавливается на ковре с цветочным орнаментом, который я когда-то взяла в Маминой комнате.

— Сколько это уже продолжается? — спрашиваю я.

Мне нужно знать, насколько далеко она зашла.

Руки Мауры вспархивают, словно две потревоженные птички.

— Мы только сейчас… это первый раз… но мне давно хотелось. Я без ума от нее, Кейт.

— Ох, Маура… Почему ты мне не сказала? — Я вскакиваю с диванчика, вспоминая тех девушек из реестра, которых схватили за поцелуй в черничнике.

— Я пыталась! Я говорила тебе, какая она замечательная и умная, но ты же ничего не желала слышать. Ты не слушаешь меня, Кейт, а вот Елена слушает.

Я ненавижу себя за боль, которую сейчас причиню сестре, но деваться некуда, она должна это знать.

— Потому что ей кое-что от тебя нужно, — говорю я.

Маура захлебывается:

— Неужели ты правда думаешь, что я не могу отличить настоящие чувства от поддельных? Или я, по-твоему, так ужасна, что никто не может меня полюбить?

— Конечно же, я так не думаю. Однажды кто-нибудь обязательно тебя полюбит, и это будет здорово — ему очень посчастливится. Ну или ей, — поправляюсь я. — Но это будет не Елена.

— Откуда тебе знать, что она чувствует? Я знаю, это все… необычно, но мы так много времени проводили вместе. Мы с самого начала были не как учительница и ученица, а как подруги, и сейчас…

— Ее прислали сюда, чтобы шпионить за нами. И это не паранойя, а правда. Я должна была встретиться с ней сегодня для урока магии, но опоздала. Сестрам нужно, чтобы я вступила в их орден, и, чтобы заполучить меня, понадобилась ты. Елена сама говорила это мне, Маура. Говорила совершенно четко и ясно. Они готовы мучить тебя, лишь бы заставить меня с ними сотрудничать.

— Лгунья! — Огромные сапфировые глазищи Мауры превращаются в две узкие щели. — Она никогда не причинит мне вреда.

— Причинит, — вздыхаю я. — Она этого не хочет, но она целиком и полностью предана Сестричеству.

— Я тебе не верю, — огрызается Маура. — К тому же, зачем это ты им понадобилась?

Презрение в ее голосе заставляет меня отшатнуться.

— Я нашла Мамин дневник. Она пишет о пророчестве, которое было сделано перед тем, как пал Великий Храм. Там говорится о трех сестрах, которые повзрослеют перед началом двадцатого века. Одна из сестер будет самой сильной ведьмой за несколько столетий. В Сестричестве считают, что этими ведьмами можем оказаться мы. Они хотят прибрать нас к рукам, пока этого не сделали Братья. Вот почему Елена здесь.

Пока я говорю, Маура мечется между окном и кроватью, вышагивая туда-сюда по комнате.

— А с чего ты взяла, что это ты? С тем же успехом это могу быть я. Или Тэсс.

Я качаю головой.

— В пророчестве говорится, что эта ведьма будет обладать способностью к ментальной магии. И… ну у меня есть эта способность. Еще с детства.

Маура застывает, вскинув ладонь ко рту:

— Ты когда-нибудь пыталась заколдовать меня?

— Нет! Конечно, нет, — зыркаю я на нее. — Я вообще использовала ее только один раз, когда Отец хотел отослать меня в монастырскую школу. А Елена хочет, чтобы я вступила в Сестричество и помогала им бороться с Братьями. — Я лезу в карман и натыкаюсь на колечко с рубином. — Цели Сестер важны, Маура, я верю в это. Но для меня важнее вы с Тэсс. То, что они хотят добраться до меня через вас, неправильно.

Маура мотает головой, ее рыжие волосы плещутся, как пламя на ветру, а на губах снова возникает полуулыбка.

— Ты ошибаешься. Она не использует меня, чтобы тебя заполучить.

— Я не выдумываю, поверь. Неужели ты думаешь, что я стала бы такой огород городить, только чтобы помешать тебе видеться с нашей гувернанткой? — Я раздраженно всплескиваю руками. — Можешь, если хочешь, почитать Мамин дневник.

Я направляюсь к своему бюро, но Маура останавливает меня:

— Мне незачем его читать. Если пророчество верно — а я чувствую, что так оно и есть, — то все остальное верно тоже. Но мне все равно, что сделают со мною Сестры. Я хочу поехать с Еленой в Нью-Лондон. Я влюблена в нее, Кейт, и она тоже меня любит. Она еще не сказала этого, но…

Во мне закипает гнев:

— Маура, она манипулирует тобой. С самого начала манипулировала. Да я прямо сейчас уволю ее!

— Не посмеешь! — Маура встает между мною и дверью.

Внезапно обессилев, я прислоняюсь к деревянной спинке кровати. Я не должна расходовать силы на очередную стычку с Маурой. Я ненавижу ссориться с ней, ненавижу ту дистанцию, которая возникла между нами с тех пор, как появилась Елена. Даже раньше, если уж быть честной. Легко, конечно, обвинять во всем Елену, но мы с Маурой грыземся уже не первый месяц.

Меня накрывает волна сочувствия. Маура так невероятно одинока. Она не хочет замуж. Она заслуживает того, чтоб быть там, где смогут оценить ее таланты. Там, где она будет своей. Если это возможно только в Сестричестве, значит, так тому и быть. Я должна просто отпустить ее.

Я отдергиваю занавески и смотрю в окно. Отсюда виден розарий в обрамлении вечнозеленых растений и золотарника. Живая изгородь образует аккуратный квадрат вокруг ярко-розовых, красных и кремовых роз. Вокруг мраморной скамьи, на которой я когда-то впервые попробовала колдовать под взглядами нашей Мамы и мраморной Афины.

Я, моргая, подношу руку к виску. Кажется, я думала о чем-то еще?

— Что с тобой? — спрашивает Маура, озабоченно глядя мне в лицо.

— Голова… — Такое специфическое ощущение. Будто кто-то дергает меня, но не за волосы — внутрь. Это ужасно странно.

Маура обнимает меня за плечи и ведет к кровати, укрытой синим стеганым одеялом.

— Ты выглядишь усталой. Почему бы тебе не вздремнуть перед ужином?

В моей голове все путается. Я вроде бы только что за что-то сердилась на Мауру? Но я не помню, за что, она же так мила со мной. Что-то было не так и требовало исправления, но я не помню, что именно.

Я нажимаю туда, где что-то дергается у меня в голове, и все проходит. Так рассеиваются чары ведьмы, которая слабее, чем я.

Маура целовала Елену. Я хотела уволить ее, и тут…

Нет. Это не Маура. Она не может так поступить со мной!

Я поднимаю взгляд на сестру; взгляд ее сапфировых глаз устремлен на меня.

Теперь я очень ясно ощущаю, как она тянется к моей памяти.

— Как. Ты. Смеешь? — взрываюсь я и толкаю ее.

Маура отлетает к туалетному столику, опрокинув маленький пузырек с лавандовой водой. Он скатывается на пол, разбивается, и комнату наполняет аромат лаванды.

— Прекрати это. Я знаю, что ты попыталась сделать, — рявкаю я.

Лицо Мауры вытягивается, она отступает к двери.

— Я только хотела…

— Не смей оправдываться! Я никогда не наводила на тебя чары! Никогда!

Я делаю глубокий вдох, стараясь успокоить разбушевавшееся сердце. Все в порядке, я все помню. У Мауры ничего не вышло, она недостаточно сильна.

Но что, если бы у нее получилось? Измученная и злая, я поворачиваюсь к сестре. Я никогда не сделаю подобного с теми, кого люблю. Никогда больше.

— Елена знает, что ты это можешь?

Может быть, Елена нарочно стравливает нас, чтобы выяснить, кто сильнее?

Маура кивает.

— Она меня и научила. Она так гордилась тем, что я быстро научилась. Только… — Я вижу на ее лице колебания. — Ладно. Неважно. Она не поэтому нравится мне, Кейт.

Я направляюсь к двери. Каждый миг пребывания Елены в этом доме — лишний миг.

— Что ты хочешь? — Маура бежит следом и тянет меня за локоть.

Я вырываю руку:

— Не трогай меня.

Маура уже кричит, а ее глаза наполняются слезами:

— Кейт, она не виновата! Это я, я все сделала!

— Думаешь, это существенно меняет дело?

Маура обгоняет меня и преграждает мне путь. Я сильно пихаю ее, и она врезается спиной в стену.

Я без стука распахиваю дверь в комнату Елены. Она с шитьем сидит в зеленом кресле подле огня, игла так и мелькает в ее руках.

— Я хочу, чтобы вы убрались из моего дома. Немедленно. — Мой голос звучит настолько холодно, что я сама не узнаю его.

— Ты не можешь этого сделать!

Маура уже вовсю льет слезы. Я закрываю дверь — еще не хватало, чтобы нас слышала прислуга.

— Я — хозяйка этого дома. Я могу делать все, что мне заблагорассудится, в том числе и увольнять обслугу, которая меня не устраивает. Мисс Робишо, мы больше не нуждаемся в ваших услугах.

Елена смотрит на меня, пытаясь понять, насколько я тверда в своем намерении уволить ее, и я вперяю в нее ответный взгляд. Она что, пытается к чему-то принудить меня? Способна ли она на это?

Маура протискивается мимо меня, чтобы встать рядом с Еленой.

— Отцу это не понравится, Кейт.

— Ему не приходится тут жить.

Маура кладет руку на спинку Елениного кресла, словно стараясь защитить свою возлюбленную, и направляет на меня подбородок:

— Я напишу ему и все расскажу, и тогда ему придется сократить свою поездку.

— Хорошо, — прохладно говорю я, подбочениваясь. — Возможно, он тебя вразумит. Или ты собираешься и его заколдовать?

— Ты так говоришь, будто ниже и падать некуда, а сама недавно созналась, что тоже так делала! — кричит Маура.

Моя нижняя челюсть отпадает. Я в ярости смотрю на сестру и не могу поверить, что она это сказала.

Елена аккуратно втыкает иголку в шитье и откладывает его в сторону.

— Маура, ты пыталась заколдовать Кейт, но у тебя не вышло?

— Да, — неуверенно говорит Маура. В ее глазах все больше сомнения. — Что это значит?

— То, что Кейт — более сильная ведьма. Удивительно, что вы обе оказались способны к ментальной магии. Это редкость. Я никогда не слышала ни о чем подобном, — выдыхает Елена. Она направляется ко мне, но настороженно замирает у балдахина, не дойдя до меня несколько шагов. — Кейт, я прошу прощения за то, что тайком от вас научила вашу сестру ментальным чарам. Я знаю, что вы не верите в чистоту наших намерений, но…

— Чистота намерений? Да вы целовали мою сестру! — негодую я.

Колдовская сила растет во мне с головокружительной скоростью. Мне хочется воткнуть в Елену ее швейную иголку. Перебить все эти хорошенькие флакончики на ее туалетном столике. Просто чтобы показать, насколько я сильна. Я на мгновение закрываю глаза, чтобы по крупицам восстановить самообладание.

— Что тут творится? — В комнату просачивается Тэсс и закрывает за собою дверь. — Почему вы так кричите?

Я вперяю указующий перст в Мауру, по-прежнему нависающую над опустевшим Елениным креслом.

— Скажи ей! Скажи, что ты сделала. А вы, — я разворачиваюсь к Елене, — я хочу, чтобы вы убрались из этого дома. Сейчас же.

— Ты не можешь просто выставить ее на улицу, — говорит Маура, спеша к Елене.

Я не обращаю на нее внимания, не сводя глаз с Елены.

— До наступления сумерек можете собираться. Джон отвезет вас на вокзал. У нас есть деньги на непредвиденные домашние расходы, их должно хватить, чтобы оплатить вам дорогу до Нью-Лондона.

— Если ты отошлешь ее, я тоже с ней уеду, — угрожает Маура.

Я выпрямляюсь. Я выше всех в этой комнате. Выше и сильнее.

— Маура — не та, кто вам нужен. Я сильнее, чем она, и дважды это доказала. Я клянусь, что буду препятствовать каждому вашему шагу, пока вы не скажете ей правду. Как знать, быть может, ваше начальство не обрадуется, узнав, какую тактику вы тут применяли? Вы ничего не выиграете от того, что Маура будет думать, будто вам есть до нее дело, если я расскажу о ваших методах тем, кто стоит во главе Сестричества.

Елена долгий миг не сводит с меня глаз. Она — амбициозная женщина, положение в Сестричестве наверняка очень важно для нее, поэтому я надеюсь, что моя угроза подействует.

Наконец она поворачивается к Мауре и касается ее пышного кремового рукава.

— Маура, — говорит она, — боюсь, вы заблуждаетесь относительно чувств, которые я к вам питаю.

Голубые глаза Мауры снова наполняются слезами.

— Не говори так, — молит она, схватив другую Еленину руку, — не слушай Кейт. Пожалуйста. Я… я люблю тебя!

Тэсс рядом со мной коротко присвистывает от изумления.

— Мне очень лестно ваше признание, — говорит, отстраняясь, Елена, — но я не могу ответить вам тем же.

Рука Мауры падает. Та самая рука, что так нежно гладила Еленину щеку.

— Но ты же меня целовала!

Елена качает головой. Несмотря на кипящие страсти, она по-прежнему выглядит безупречно, будто фарфоровая кукла: из ее прически не выбилось ни единого волоска.

— Вы застали меня врасплох. Это было ошибкой.

Маура переводит взгляд на меня:

— Ты была права, — гневно выкрикивает она, выбегая из комнаты. — Довольна теперь?

Остальные молчат. В другом конце холла Маура так хлопает дверью, что пол содрогается.

— Вероятно, все можно было сделать гораздо лучше, — говорит Елена, открывая шкаф и вытаскивая оттуда свой чемодан. — Вы можете заставить меня уехать, но они пришлют кого-нибудь еще. Я расскажу им все, что узнала. Вы не сможете этого избежать, Кейт. Лучше будет, если вы присоединитесь к нам добровольно.

— А если нет? — Я хочу, чтобы Тэсс услышала ответ Елены.

— Сестры не хотят ничего вам навязывать, но, если придется, они сделают все, что в их силах, чтобы вас убедить. Они не постесняются использовать для этого Мауру или Тэсс. — Елена собирает свои вещи с туалетного столика. — Тэсс, я сожалею, что мне пришлось это сказать. Это не то, чего я хотела бы.

— И не то, чему вы станете мешать, верно? Так что вам нечего делать в этом доме. Пакуйте вещи и убирайтесь, — огрызаюсь я. — Тэсс, пойдем со мной.

Все это время Тэсс стояла у стены, прижавшись к обоям с орнаментом из тюльпанов, и внимательно следила за происходящим своими наблюдательными, серыми, как грозовое небо, глазами. Следом за мной она проходит через холл в мою комнату. Отсюда слышно, как рыдает в своей комнате Маура. От этого звука все внутри у меня переворачивается.

Тэсс забирается на мою кровать, свесив вниз обутые в домашние туфли ноги.

— Ты что-то скрыла от нас. Расскажи мне все, — говорит она.

И я рассказываю.

Перед ужином в мою дверь стучат. Тэсс еще у меня. Она лежит на диване поперек моей кровати и читает Мамин дневник, хмурясь от обилия эмоций.

— Мисс Кейт! — Это миссис О'Хара. Почему она сама поднялась наверх, вместо того чтобы прислать Лили? — У вас гость. Брат Ишида желает вас видеть.

Тэсс садится. На ее лице крупными буквами написана тревога.

— Не бойся, — говорю я ей, — мы же ничего не сделали.

Если, конечно, Саши не рассказала все отцу. Если не проболталась Бренна. Если…

Нет. Более вероятно, что это вторая часть плана Беластра в действии.

— Если Маура откроет тебе, постарайся предупредить ее, что он пришел, — говорю я Тэсс. — Не хватало только еще одной сцены.

Я подхожу к зеркалу, чтобы поправить прическу, и спускаюсь в гостиную.

Снаружи задувает сильный ветер, обрывая с деревьев последнюю листву, недавно обнажившиеся ветви скребут в стекла. Портьеры в гостиной вьются на ветру, напоминая злокозненных синих призраков. Я быстро прохожу по комнате и закрываю окно. Брат Ишида стоит спиной ко мне перед пылающим камином, он разворачивается и улыбается мне.

— Добрый вечер, мисс Кэхилл.

— Добрый вечер, сэр.

Я не понимаю, чего он ждет, пока он не делает нетерпеливого жеста в сторону пола. Я преклоняю перед ним колено, подметая паркет юбками. Мне ненавистно выказывать почтение человеку, которого я никогда не любила и не уважала. Я думаю о том, как он зачал вне брака Рори, как поддался на шантаж ее матери и как удалил из города миссис Клей, когда ту привлекли к ответственности. Мне с трудом удается не вздрогнуть от отвращения, когда он кладет ладонь мне на лоб. Его пальцы слишком мягкие для мужских.

— Господь да благословит тебя и да сохранит сегодня и во все дни жизни твоей.

— Благодарение Господу, — мямлю я в ответ и поднимаюсь на ноги.

Брат Ишида тем временем располагается на краю кремовой софы и жестом предлагает мне сесть рядом с ним. Я осторожно усаживаюсь подальше от него.

— Мисс Кэхилл, тебе известно, что твоя церемония оглашения должна состояться в середине декабря. Однако…

Мои нервы напряжены, как натянутые струны.

— Да, сэр?

— Сегодня вечером ко мне пришел Финн Беластра. Так как ваш батюшка некоторое время назад уехал по делам, Финн просил твоей руки у меня. Он заверил, что ты уже дала ему свое согласие, и вы готовы объявить о помолвке. — Брат Ишида не сводит с меня глаз. Его тонкий рот похож на ножевой шрам. — Я надеюсь, ты не скомпрометировала себя настолько, что теперь вынуждена спешить? А, мисс Кэхилл?

Я вскидываю голову. Милостивый Боже, неужели он предполагает, что… Я не скрываю возмущения:

— Нет, сэр! Конечно же, нет!

— Рад это слышать. Особенно учитывая, что ты дружишь с моей дочерью. У Сашико чистое сердечко, но я не приветствую ее общение с барышнями, не такими целомудренными и добронравными, как она. Хочешь верь, хочешь нет, но я помню, каково это — быть молодым. — Брат Ишида пробегает по мне плотоядным взглядом, задержавшись на бюсте, и я с трудом подавляю желание скрестить руки на груди. — Мы всегда должны противостоять дьявольским козням, побуждающим нас к похоти.

— Да, сэр. Я буду молить Господа укрепить мое грешное сердце. — Я осторожно отодвигаюсь и чопорно складываю руки на коленях.

— Я готов по просьбе молодого мистера Беластры ускорить твою церемонию оглашения, — продолжает Брат Ишида. — Я знаю, что твой батюшка очень его ценит и несколько месяцев назад даже рекомендовал его на должность школьного учителя, так что вряд ли станет возражать против вашего брака.

— Конечно, сэр. У меня и в мыслях нет вступить в брак с тем, кого не одобрит Отец.

Брат Ишида улыбается скользкой змеиной улыбкой.

— Я уверен, ты знаешь, что Финн принял наше предложение вступить в Братство. Его первое решение оказалось очень мудрым — он прикрыл свою семейную лавочку. Я надеюсь, ты понимаешь, какая это огромная честь — стать супругой члена Братства.

— Да, сэр, — улыбаюсь я. — Я сделаю все, чтобы быть достойной этой чести.

— Уж постарайся, мисс Кэхилл. Постарайся.

Сверху, из холла, доносится какой-то ритмичный шум. Это Джон тащит по лестнице чемодан Елены, и тот ударяется о каждую ступеньку.

— Что, Кейт была права? Тебе вообще нет до меня никакого дела? — Голос Мауры звучит яростно — и очень громко. Один Бог знает, что она может еще наговорить, если ей не сказали, что здесь Брат Ишида. А он, конечно, уже заинтересовался:

— Что за шум?

Я нервозно улыбаюсь, надеясь, что у него не слишком хороший слух.

— Простите, кажется, мои сестры что-то не поделили.

Захлопывается входная дверь, а вопли Мауры приближаются, теперь они доносятся из передней.

Что-то с грохотом падает на пол.

— Что за дьявольщина? — Брат Ишида поднимается на ноги.

Я в ужасе бегу в переднюю, но уже слишком поздно. Миссис О'Хара и Лили стоят в дверях столовой. Лили, съежившись, прикрывает лицо рукой. Миссис О'Хара бочком пробирается к Мауре вдоль стенки, вытянув руку вперед.

Маура потеряла контроль над своей силой.

Маура, сердечко которой разбито, теперь разбивает и крушит все на своем пути.

Хрустальная ваза разлетелась вдребезги, и осколки хрусталя блестят на деревянном полу вперемешку с погнутыми, растрепанными розами. Зеркало слетело с крючка и разбилось, портрет родителей Отца тоже валяется на полу. Осколок стекла воткнулся в руку миссис О'Хара.

— Маура, голубушка, — приговаривает она, потихоньку продвигаясь вперед.

Интересно, как давно она знала?

Осколок в несколько дюймов длиной пролетает мимо моей головы, и я цепенею.

— Миссис О'Хара, назад! Она не ведает, что творит.

Маура стоит в дверях, запрокинув голову и широко раскинув руки. Ее синие глазищи беспомощно смотрят в никуда. Дорогой столик красного дерева поднимается в воздух и начинает снова и снова биться в стену. Его ножки ломаются.

Входная дверь с грохотом открывается, словно ее толкнула невидимая рука. Снаружи гремит гром, на небе клубятся грозовые облака.

— Милостивый Боже, — доносится из-за спины голос Брата Ишиды.

Маура смотрит на него. На меня.

— Это ты! Ты заставила ее уехать!

С окна срываются занавески и летят ко мне. Я наступаю на них, чтобы прижать к полу, но они обвиваются вокруг моих ног, будто змеи. Они и есть змеи — глянцевитые, гибкие, шипят и грозят мне раздвоенными языками. У меня хватает сил увидеть за иллюзией реальность. Занавески. Просто занавески. Я пробиваюсь через чары, и они разрушаются. На полу лежат два безвредных куска ткани.

— Прекрати это! Маура, ты должна остановиться!

Руки Мауры сжимаются в кулаки:

— Я не могу.

Занавески снова поднимаются. Теперь они превращаются в паутину, мерзкую, липкую, с жирными черными пауками. Я вскрикиваю и пытаюсь счистить ее с лица.

— Это все ненастоящее, Кейт, — спокойно говорит Тэсс с лестничной площадки наверху. — Ты же знаешь.

Но Лили, не переставая, кричит, Брат Ишида за моей спиной бормочет молитвы, и я не могу сосредоточиться.

Маура знает, что я ненавижу пауков, и напустила их на меня, и я не могу ее остановить, и…

— Intransito, — говорит Тэсс.

Пауки исчезают. Маура застывает, в смятении сложив губы буквой «О». Она смотрит на меня своими голубыми глазами, в которых легко прочесть мольбу и страх. Даже сейчас, после всего, что она натворила, мое сердце захлестывает сочувствием и болью.

Откуда Тэсс знает это заклинание? Воистину, мои сестры полны сюрпризов.

На один долгий миг в доме становится тихо.

Потом вперед выступает Брат Ишида. Его холодные мраморные глаза сияют. Он указывает на Мауру, а потом — на Тэсс:

— Ведьмы!

 

20

Это будто ночной кошмар.

— Мисс Маура Кэхилл! Мисс Тереза Кэхилл! Вы арестованы за гнусное и возмутительное преступление — за ведьмовство, — провозглашает Брат Ишида. Он загораживает собой открытую дверь; его длинный черный плащ волочится по воде, а под ботинками хрустят осколки. — Мисс Белифор, попросите моего кучера зайти.

Если она позовет кучера, у Брата Ишиды будет еще один свидетель.

— Лили, нет! Не надо! Мы же всегда были добры к тебе! Пожалуйста! — в отчаянии кричу я.

Но Лили подхватывает свои синие юбки и выбегает. Тэсс смотрит на меня сверху безумными серыми глазами и ждет от меня какого-нибудь знака. Она не знает, что делать. Увы, я тоже этого не знаю.

— Мне освободить Мауру? — сдавленно спрашивает она.

Я киваю, и Тэсс медленно произносит обратное заклинание, отменяющее ее чары intransito. Маура, как сноп, валится на пол. Миссис О'Хара, которая стоит к ней ближе всех, обнимает ее за талию и ставит на ноги.

— Теперь ты можешь себя контролировать? — спрашиваю я.

Маура кивает. У нее глубокие царапины на щеке и на ладони правой руки. Один рукав разорван, на локте проступает алое пятно. Ее лицо бледно. Она, пошатываясь, глядит на учиненный ею разгром. На устилающие пол остатки семейных реликвий. На замотанную окровавленным фартуком руку миссис О'Хара.

— Простите. Мне так жаль, — всхлипывает она, прижимаясь к миссис О'Хара.

— Ничего, голубушка, — шепчет та, поглаживая сестру по голове.

Миссис О'Хара куда великодушнее, чем я.

В дверях появляется кучер — высокий, широкоплечий мужчина с крючковатым носом и мерзким шрамом на подбородке. Я узнаю его: это один из тех стражников, что арестовывали Габриэль Доламор и забирали Бренну.

— Сайрус! — повелительно восклицает Брат Ишида. — Отправляйся в город, собери членов Совета и немедленно привези их всех сюда. Я выявил двух ведьм прямо в их логове.

Глаза Сайруса с отвращением пробегают во всем присутствующим.

— Да, сэр, — говорит он, разворачивается на каблуках и исчезает в осенних сумерках.

Брат Ишида прохаживается туда-сюда на маленьком пятачке, не усыпанном осколками.

— Чьи-то показания вряд ли понадобятся, я же видел все собственными глазами. Тем не менее лучше сделать все как полагается. Мисс Кэхилл, ты знала, что твои сестры так вероломны? Видела ли ты раньше, как они колдуют?

Я молчу, глядя на собственные сложенные руки.

— Отвечай мне, девочка! Ты знала, что твои сестры — ведьмы?

Я молчу.

Он пересекает комнату и довольно сильно бьет меня по лицу ладонью, моя голова запрокидывается, и я ударяюсь затылком о стенку.

— Кейт! — вскрикивает Тэсс.

Я подношу руку к пылающей щеке. Мы с Маурой, бывало, толкались и таскали друг друга за волосы, но прежде никто никогда не бил меня по лицу. От боли к глазам подступают слезы, но я загоняю их назад. Я не доставлю ему удовольствия, расплакавшись.

— Не смей меня игнорировать, — говорит Брат Ишида. Его темные глаза ярко горят на изборожденном морщинами лице. — Ты обязана подчиняться мне. Отвечай. Немедленно. Ты знала, что твои сестры — ведьмы?

— Нет. — Я смотрю в пол и кусаю губы. Делу не поможет, если я выскажу сейчас все, что о нем думаю.

Начался дождь, и капли барабанят по крыше. В переднюю задувает холодный ветер, он несет с собой запах палых листьев и прелой травы.

Миссис О'Хара направляется было в кухню, но Брат Ишида воздевает руку, чтобы остановить ее:

— Куда?!

— Принести бинты и мазь для мисс Мауры, — отвечает она.

— Нет. Никто отсюда не выйдет, пока не прибудут стражники. — Брат Ишида поворачивается к дрожащей в дверях Лили, которая простодушно взирает на все большими телячьими карими глазами. — Мисс Белифор, вы можете засвидетельствовать, что здесь происходили какие-то странные события?

Лили колеблется, и он хмурится.

— Мисс Белифор, в первую очередь вы Божья слуга, а уж потом чья-то еще. Мы должны искоренять колдовство, где бы оно нам ни встретилось, иначе эта зараза укоренится и расползется по всей стране. Говорите!

— Я кое-что видела, — шепчет Лили, вперив взгляд в его ботинки. Прядь каштановых волос падает ей на лицо. — Кое-что… необычное. Цветы не в свое время распускались. Еда до угольков подгорит, а на вкус — амброзия. Или вещь какая-то появится, а через минуту пропадет.

О нет! Я всегда старалась, чтобы слугам не попадалось на глаза то, что невозможно объяснить, но при этом никогда не верила по-настоящему, что они могут на нас донести. Миссис О'Хара любит нас, а Лили… что ж, она, конечно, набожная и добродетельная, но при этом такая тихоня! И она уже многие годы служит у нас, с тех самых пор, как умерла Мама.

— Спасибо, мисс Белифор. — Брат Ишида улыбается. — Вы поступили как благонадежный член общины.

— Как неблагодарная мелкая доносчица! — шипит Маура.

— Молчать, ведьма! — громыхает Брат Ишида. — Мисс Тереза, поди-ка сюда.

Тэсс медленно спускается по лестнице. Ее голова высоко поднята, но сама она дрожит — точь-в-точь как Арабелла, когда ей пришлось прогуляться по доске. Она останавливается рядом с Маурой.

Брат Ишида улыбается им жестокой улыбкой.

— Стражники приедут и посадят вас в тюрьму. А остальные Братья, члены Совета, помогут мне искать в доме доказательства вашей вины, хотя их и так больше чем достаточно. Вас поместят в отдельные клетки и завтра отведут на суд. В том, что вы ведьмы, не может быть никаких сомнений, поэтому после суда вас отправят в плавучую тюрьму или в приют для умалишенных. И это самое лучшее из того, что вы заслуживаете. Мою бабку арестовали за колдовство и повесили на центральной площади. А что касается меня, я бы сжигал ведьм, как в старые добрые времена. — Он произносит эту тираду с ужасающим напускным спокойствием, будто говорит о погоде, а не об убийстве моих сестер. — Вы слышали меня? Вам ясно, чего вы заслуживаете?

— Да, — глядя в пол, шепчет Маура.

Тэсс поднимает голову. Вначале она смотрит на Брата Ишиду, а потом переводит взгляд на Лили — долгий, внимательный взгляд. Она словно старается запечатлеть их лица в своей памяти.

— Dedisco, — говорит она.

Я перестаю дышать.

Комната моментально погружается в тишину, лишь снаружи доносится шум дождя.

Потом Лили трясет головой, удивленно глядя на царящий кругом беспорядок.

— Что стряслось? — выдыхает она.

Лили ничего не помнит. Чары Тэсс сработали.

Темный ужас расцветает во мне.

Я думала, что ничего не может быть страшнее, чем оказаться той самой ведьмой из пророчества. Но мысль о том, что, возможно, оно относится не ко мне, а к Тэсс…

Это ужасает меня еще больше.

— Такая кошмарная буря, — осторожно говорит Тэсс. — Ветер распахнул дверь и все тут перевернул. Это было так страшно, совсем как торнадо.

Брат Ишида, тяжело дыша, в поисках поддержки хватается за изогнутые деревянные перила в изножье лестницы.

— Что с вами, сэр? — спрашиваю я, стирая с лица даже намек на враждебность: сейчас мы должны сыграть как следует.

— Мне что-то нехорошо. — Его голос такой же бесцветный, как его лицо.

— Неудивительно, сэр. Это было так ужасно! И стекла кругом. Повезло еще, что вы не поранились.

— Благодарение Господу, — бормочет он.

— Воистину. — Я внимательно смотрю ему в лицо. — Может быть, мне проводить вас? Я так благодарна вам, что вы пришли.

Он следом за мной выходит на крыльцо.

— Не благодари меня, мисс Кэхилл. Я приходил, чтобы… чтобы…

Он не помнит. Он ничего не помнит! Чары Тэсс работают.

Над головами у нас раскачиваются деревья, молния выхватывает из темноты подъездную аллею.

— Вы благословили меня завтра утром огласить помолвку.

— Конечно-конечно, проведем обычную церемонию. На завтра вроде бы больше ничего не запланировано. А твой батюшка не возражает? — спрашивает он.

— О нет! Отец очень доволен.

— И замечательно! — Он вглядывается в дождливую мглу. — Куда, интересно, запропастилась моя карета?

— Может быть, кучер решил переждать дождь на конюшне? — предполагаю я.

— О, он уже возвращается, — говорит он, указывая на подъездную дорогу, по которой действительно движется экипаж. Все у меня внутри опускается в ожидании, что из-за угла вот-вот вынырнет еще один. Что же нам теперь делать? Даже втроем мы недостаточно сильны, чтобы стереть память всем членам городского Совета и стражникам. Мы все равно будем побеждены.

Но на дверце подъехавшей кареты нет золотой эмблемы Братства.

— Это не моя, — говорит Брат Ишида, когда она останавливается перед крыльцом.

Забрызгав грязью свой черный плащ, Елена Робишо выпрыгивает под дождь, едва только перестают вращаться колеса. Скорчив рожицу, она поворачивается к карете и помогает сойти миссис Корбетт. Обе дамы, съежившись от непогоды, подходят к крыльцу.

— Брат Ишида, — говорит миссис Корбетт, и ее заплывшее лицо расплывается в улыбке, — мы только что видели вашего кучера. Он куда-то брел по дороге.

— Брел? — возмущенно вопрошает Брат Ишида. — И какого дьявола? Он ушел и бросил меня тут! Где, вообще, моя карета?

— Сразу на въезде в город. Сломалось одно колесо, — говорит миссис Корбетт, и в ее карих глазенках светятся безумные радостные огоньки.

— Наверно, это гроза виновата. Тут дул такой свирепый ветер, — вставляю я, — такой рев стоял. Может, это было торнадо? Миссис Корбетт, как вы полагаете, ваша карета сможет доставить Брата Ишиду в город? Он неважно себя чувствует. Или мы отрядим Джона…

— Конечно, вы можете позаимствовать мою карету, сэр. Пожалуйста, — прерывает мою нервозную речь миссис Корбетт. — Я останусь здесь, чтобы удостовериться, что с барышнями все в порядке.

— Благодарю вас. Всего доброго, мисс Кэхилл. — Брат Ишида обходится без своего обычного благословения и спешит под проливным дождем к экипажу.

Елена дрожит от холода в своем плаще.

— Мы задержали кучера, — стуча зубами, говорит Елена. — Джиллиан сломала колесо, а я заставила его забыть свое поручение. Что произошло, Кейт? Что вы натворили?

Мы?

Я смотрю в холуйское лицо миссис Корбетт, и до меня наконец-то доходит. Какой дурой надо было быть, чтобы не понять этого давным-давно! Это она порекомендовала Отцу Елену. Это она донесла Сестрам, что мы — ведьмы. С тех пор как умерла Мама, она постоянно совала свой нос в дела нашей семьи, и все это время она за нами шпионила.

Прежде чем сказать хоть слово, мне приходится несколько раз сглотнуть. Так пересохло у меня во рту.

— Вы тоже ведьма.

— А еще до брака я была членом Сестричества и после смерти мужа возобновила свою службу. С обеих моих собственных дочерей никакого толку не было, и меня послали в Чатэм, чтобы следить за вами и вашими сестрами. Нужно было убедиться в том, что вы действительно ведьмы. Вы могли бы и облегчить мне труд. И я слышала, у нашей дорогой Елены из-за вас возник ряд трудностей?

— Что случилось с вашим лицом? — спрашивает Елена.

Я дотрагиваюсь до следа от серебряного кольца Брата Ишиды. Все Братья носят такие на правой руке как знак их преданности Господу:

— Последствия дерзости.

Елена заламывает брови, а уголки ее губ поднимаются в легкой улыбке.

— Не могу сказать, что вы этого не заслужили. Давайте войдем, пока мы совсем не закоченели.

Внутри Маура сидит на нижней ступеньке лестницы в одной сорочке и корсете; миссис О'Хара обрабатывает мазью ее щеку. Правая рука Мауры, пострадавшая, когда та упала на стекла, забинтована по самую ладонь. Тэсс, стоя за ее спиной, переплетает ей косу.

— Силы небесные, что тут было? — восклицает миссис Корбетт.

Маура вскакивает, придерживая на груди остатки платья; на ее щеках проступают два ярко-красных пятна.

— Буря, — говорит Тэсс. Она выглядит потрясенной, а Маура — пристыженной.

— Маура, — говорю я, — где Лили?

— Мы отправили ее домой. Она хотела остаться и помочь с уборкой, но я подумала… — Увидев вновь прибывших, она замолкает, вздернув подбородок, и в ее синих глазах зажигается свирепый огонь.

— Я не допущу, чтобы что-нибудь еще случилось с моими девочками. Я знаю правду с тех пор, как вы начали колдовать, Кейт. Маура, идемте-ка в вашу комнату. Мы разведем огонь, и я займусь вашей рукой. Может быть, понадобится наложить швы, повязка-то вся пропиталась кровью.

— Погодите, — восклицает миссис Корбетт. — Лили Белифор видела все, как и Брат Ишида?

— Да, — Тэсс берет руку Мауры в свою, а Маура злобно смотрит на Елену, — только она ничего не помнит.

— Как и он, — добавляю я. — Все сделано очень основательно.

— И кто же из вас это сделал? — Глазки-бусинки миссис Корбетт последовательно останавливаются на каждой из нас.

Я не колеблюсь ни секунды. Меня они уже подозревают, а о Тэсс не знают ничего.

— Это я.

Миссис Корбетт и Елена обмениваются взглядами.

— Пойдемте в гостиную, мисс Кейт. Нам нужно решить несколько вопросов.

— Я тоже пойду с вами, — это Тэсс, перепрыгивая через ступеньку, бежит вниз по лестнице.

— Я думаю, лучше будет, если мы все обсудим приватно, — говорит миссис Корбетт.

— Конечно, — покладисто соглашаюсь я.

Я не хочу, чтобы Тэсс видела, как я напугана. Я провожу рукой по ее мягким светлым волосам:

— Пожалуйста, помоги миссис О'Хара с Маурой.

Тэсс бросает на меня полный сомнения взгляд, но не возражает.

В гостиной горит камин. Миссис Корбетт снимает плащ и опускается на софу, Елена садится рядом с ней. Я располагаюсь напротив них в синем кресле с высокой спинкой.

— Я полагаю, ты, милочка, задолжала Елене благодарность и, возможно, извинения, — начинает миссис Корбетт.

Я стискиваю зубы.

— Спасибо, что вы остановили кучера. Я очень благодарна вам за то, что моих сестер не поволокут утром в Харвуд.

Миссис Корбетт пытается испепелить меня взглядом:

— Я что-то не услышала извинений.

Я скрещиваю ноги и откидываюсь на спинку кресла:

— Потому что я не намерена извиняться. Этого безобразия никогда не произошло бы, если бы Елена не ввела Мауру в заблуждение относительно своих чувств — чувств романтической природы.

— Нет, — резко возражает миссис Корбетт, — этого, как ты изволила выразиться, безобразия не произошло бы, если бы ты просто пошла нам навстречу. Тогда Елене не пришлось бы прибегать к такой сомнительной тактике. Но ты постоянно упрямилась. Если бы я была на месте Елены, я была бы далеко не так терпелива.

Я молчу.

— Кейт, я действительно сожалею, — говорит Елена. — Я не подозревала, что у Мауры ко мне настолько страстные чувства. Я поняла, что она потеряла контроль над собой, как только я уехала. Поэтому я привезла сюда Сестру Джиллиан.

— После того, что сегодня произошло, стало ясно, насколько нестабильна Маура, — говорит миссис Корбетт. — Это опасно и для нее, и для Сестричества, ведь она столько знает о нашем ордене. За ней нужно приглядывать. Этим должна заняться ведьма, у которой хватит сил предотвратить возможные происшествия.

Я в отчаянии подаюсь вперед:

— У нее есть я. Я могу за ней присмотреть. Я научу ее контролировать свои силы.

— Боюсь, это не лучшая идея. Елена говорит, что между вами уже возникло напряжение. Характер пророчества таков, что это не может нас не беспокоить. Нам не хотелось бы уже сейчас лишиться одной из вас.

Я дрожащей рукой расправляю юбку:

— Вы не можете так думать! Мы иногда спорим, как все сестры, но Маура никогда не причинит мне вреда.

Сознательно не причинит, въедливо уточняет мой внутренний голос.

— Если вы те самые три сестры, мы не можем так рисковать. А похоже, пророчество говорит именно о вас. Изменить за раз память нескольких человек совсем непросто, эта работа по плечу лишь очень сильной ведьме, Кейт. Если Братья узнают о вас — обо всех вас — они будут счастливы наказать вас в назидание остальным. Это может стать поводом для возврата к старым недобрым временам. Уродливым, жестоким временам.

Мой взгляд падает на камин, где над потрескивающими дровами танцует оранжевое пламя и светятся под слоем пепла красные угли.

«Что касается меня, я бы сжигал ведьм, как в старые добрые времена».

— Что, по-вашему, я должна сделать? — спрашиваю я, глядя на семейный портрет над камином: на нем Мама прижимает к себе малютку Тэсс.

— Маура и Тэсс должны учиться контролировать свои колдовские способности. Они должны узнать, на что они способны без твоего вмешательства. Елена предложила остаться здесь и учить их.

— Что? Нет! — Я вскакиваю было на ноги, но миссис Корбетт вскидывает руку, и я падаю обратно в кресло, потому что из моих легких вышибает весь воздух.

— Сиди и слушай, — рявкает она. — Если тебя это беспокоит, могу сказать, что Елена ни в коем случае не скомпрометирует твою сестру.

Я глубоко вздыхаю, заранее казня себя за то, что собираюсь предложить:

— Сестричество… Маура хочет присоединиться к Сестрам. Позвольте ей ехать. А я останусь здесь с Тэсс.

— Желания Мауры сейчас не имеют значения. Мы считаем, что лучше вам с ней сейчас разделиться — для вашей же собственной безопасности. Если ты отправишься в нью-лондонский монастырь, то ей нечего там делать. А для такой ведьмы, как ты, других вариантов и быть не может.

Я тщательно подбираю слова:

— Но мне предложили выйти замуж, и я намерена принять это предложение.

— Боюсь, это невозможно, — плавно льется речь миссис Корбетт. — Обладая твоим даром, нельзя растрачивать себя на замужество. Ведьма твоего калибра принадлежит Сестричеству.

Во мне поднимается яростный, какой-то даже бодрящий гнев. Я принадлежу себе. Я так вцепляюсь в подлокотники кресла, что белеют костяшки пальцев.

— А что, если я не соглашусь? Вы меня заставите?

Миссис Корбетт подается вперед:

— Ты не сказала, кто сделал тебе предложение.

Я не трачу на колебания ни секунды. Они не могут знать о Финне.

— Пол. Пол МакЛеод. Вы спрашивали меня о нем во время чаепития, помните?

— Да, и ты едва ли повела себя как влюбленная барышня.

Елена встает, идет к камину и протягивает руки навстречу огню.

— Я видела вас с садовником, — стоя спиной ко мне, говорит она. — Финн Беластра, кажется? Вы оба казались очень влюбленными друг в друга, он даже взял вас за руку. А судя по тому, что вы намедни утратили контроль над своей колдовской силой, я подозреваю, что дело не ограничилось одними рукопожатиями.

— Мы не будем изменять ни твой разум, ни разумы твоих сестер, вы слишком ценны для этого, — говорит миссис Корбетт. — Конечно же, мы предпочли бы, чтобы ты присоединилась к нам по доброй воле. Но в противном случае мы сделаем все от нас зависящее, чтобы тебя переубедить. Финну же не понравится, если Братья арестуют его матушку, правда же? Или его маленькую сестричку?

— Но ведь они не ведьмы. — Я хочу встать, чтобы противостоять им всеми своими силами. Но я знаю — они снова заставят меня сесть. Они полны решимости доказать мне свое превосходство; я могу лишь сидеть здесь и слушать. — Они же ничего не делали!

— Братьям нет до этого дела, — фыркает миссис Корбетт.

— И насчет его памяти: будет очень печально, если он вас позабудет. — Елена поворачивается ко мне лицом — темный силуэт на фоне пламени камина.

Миссис Корбетт встает.

— Выбор за тобой, Кейт. Каким он будет?

 

21

Я сижу на жесткой деревянной скамье, зажатая между Тэсс и Еленой. За кафедрой бубнит Брат Ишида. Он в любой момент может назвать мое имя, и я то краснею, то бледнею — так тяжело дается мне ожидание.

Тэсс рядом со мной крутит на шее маленький золотой медальон, который Мама подарила ей на восьмой день рождения. В прошлом году у него поломалась застежка, и он потерялся где-то в саду. Тэсс была безутешна, и мы с ней несколько часов ползали в траве, пока не нашли пропажу. Я думаю, сестренка надевает этот медальон, когда ей нужны поддержка и утешение.

Маура застыла, как статуя, через одно сиденье от меня. За утро она ни разу не встретилась со мной глазами, но я не знаю, стыд или гнев тому виной. Она не потрудилась причесаться таким образом, чтобы скрыть порез на щеке, и вместо нового туалета надела одно из своих стареньких немодных платьев. Она вообще не хотела идти сегодня в церковь, но Елена не позволила ей этого.

Наша гувернантка вообще все утро только и делала, что распоряжалась. Это очень угнетало меня, но я держала рот на замке. Точно так же я молчала и вечером, когда она велела мне до самой церемонии оглашения держаться подальше от сестер, заявив, что это для их же блага, а то они могут наделать глупостей. Перед сном я долго плакала, заглушая рыдания подушкой, и проснулась еще до рассвета, полная решимости и с сухими глазами.

— Мисс Кэтрин Кэхилл, — раскатисто возвещает Брат Ишида, — выйдите вперед и огласите перед Господом свои намерения.

По церкви бежит удивленный шепоток — прихожане гадают, в чем тут дело. Все лица обращаются в мою сторону. Сидящая передо мной Саши (Рори сегодня нет) оборачивается и смотрит на меня в упор.

— Уже? Все-таки МакЛеод? — шепчет она.

Тэсс хватает меня за рукав:

— Кейт, что ты делаешь?

Я ей не отвечаю. Я встаю, оправляю бордовую юбку и прохожу вперед. За моей спиной по-прежнему звучит недоуменный шепоток, а перед собой я вижу лишь Брата Ишиду. Кажется, он вполне пришел в себя, во всяком случае, его лицо спокойно, и на нем нет морщин. Так странно смотреть в его глаза, в которых снова светится лишь привычный религиозный пыл, и нет ни следа вчерашней ненависти! Еще более странно осознавать, что он ничего не помнит о ночных событиях. И благодарение Богу, что он все забыл. Благодарение Тэсс.

— Мисс Кэхилл, осознаете ли вы в полной мере серьезность этой церемонии? Сейчас перед лицом Господа нашего и всей Его паствы вы выберете свой путь в земной юдоли. Такие обязательства нельзя принимать необдуманно. После того как вы огласите свои намерения, наша община и члены Братства клянутся поддерживать вас в этом начинании.

— Да, сэр.

Он делает шаг в сторону, я поднимаюсь на помост и поворачиваюсь к морю людских лиц. Женщинам разрешается стоять здесь только во время церемонии оглашения. Отсюда видна вся паства, все эти сотни ближних и дальних соседей, разодевшихся для церкви в свои лучшие наряды. И все они с интересом прислушиваются, ожидая моих слов. Это пьянящее чувство.

— Кэтрин Кэхилл, каковы ваши намерения?

Я не колеблюсь ни секунды. Мой голос звучит громко, четко и абсолютно уверенно.

— Перед лицом Господа нашего и всех, кто слышит мои слова, я отдаю себя Сестричеству.

Тишина взрывается. Уже долгие годы никто из наших горожанок не уходил в Сестричество, а я вряд ли когда-либо производила впечатление вероятной кандидатки в члены этого ордена. Замешкавшись лишь на миг, Брат Ишида начинает распространяться о благородном, почетном пути Сестер, но его слова кажутся мне какими-то тусклыми и незначительными, они словно долетают до меня из дальнего конца длинного, едва освещенного коридора. Дело сделано.

Но впереди — самое трудное. Я снова поднимаю глаза на прихожан. Пол сидит возле своей матушки, даже с разбитым сердцем он по-прежнему красив, но я вижу, как сильно сжаты его челюсти — с таким лицом он привык встречать невзгоды. Наверняка мой выбор находится за пределами его понимания. Но я уже не та вольная, беззаботная девчонка, что плескалась в пруду и не боялась пройти по ограде свинарника. Я никогда уже не буду той Кейт, и ему лучше бы понять это.

Спрятавшись за розовым веером, Саши шепчется с Розой Колльер. Синие перья в ее волосах колышутся в такт движениям ее руки.

Позади нее сидит Маура, апатичность которой бесследно исчезла. Она обеими руками вцепилась в скамью так, что побелели костяшки пальцев; кажется, от ее лица остались лишь огромные сапфировые глаза. С помоста я вижу, как дернулась к ней Тэсс. За последний день их роли кардинально переменились — Тэсс стала защитницей уязвимой и хрупкой Мауры.

И наконец — самое ужасное. Финн. Отныне — Брат Беластра. С головы до ног одетый в черное, он впервые сидит на передней скамье вместе с другими членами Братства. Он уже ступил на этот путь, и ему не повернуть назад. Книжная лавка закрылась — я видела табличку на двери, когда наш экипаж проезжал мимо. Финн запустил руку в свою растрепанную шевелюру и ошеломленно смотрит на меня яркими шоколадными глазами. Он ожидал услышать от меня совсем иные слова.

Я неосознанно дотрагиваюсь пальцем до отметины на щеке. Лицо Финна темнеет, и он рефлекторно тянется к ботинку. Я чуть заметно отрицательно качаю головой. Что он может сделать? Ничего.

Теперь уже никто не может ничего сделать. Я выбрала.

— Кэтрин Кэхилл, Братство дает вам свое благословение. Идите с миром служить Господу, — говорит Брат Ишида.

Я склоняю голову:

— Благодарение Господу.

И все собравшиеся вторят моим словам.

Прихожане поднимаются со своих мест. Некоторые — в том числе и Финн — направляются было ко мне, но Елена не дает им подойти. Она тащит меня в боковой проход, загородив собой от удивленных, празднично одетых по случаю воскресенья людей.

— Пора ехать, Кейт. Экипаж ждет.

Она улыбается, сверкнув идеально белыми зубами, будто бы приглашает меня на увеселительный пикник, хотя на самом деле меня ждет тюрьма. Тюрьма, в которую я заключена ее произволом.

Финн касается моего локтя.

— Дайте мне минутку, чтобы попрощаться, — говорю я, ненавидя себя за томление в собственном голосе.

— Не думаю, чтоб это было разумно. Незачем откладывать неизбежное, ведь верно?

Я не начинаю умолять ее. Она не дождется такой радости.

— Я могу хотя бы заехать домой за вещами?

— Мы с вашими сестрами сами об этом позаботимся и вскоре вышлем вам все необходимое. Идемте, Кейт, не тяните, — говорит она, устремляясь прочь из церкви.

Финн дотрагивается до моей руки, и его теплые пальцы охватывают мое запястье. Если я позволю ему, он уведет меня сейчас из этой толпы подальше от всех людей.

Но я не могу разрешить ему этого. Я даже не могу взглянуть на него, потому что иначе расплачусь. Я смотрю на веснушки коричного цвета, усыпавшие тыльную сторону его руки.

— Прощай, — говорю я деревянному полу, сую руку в карман платья и достаю оттуда кольцо с рубином. Кольцо Марианны. Кольцо, которое он подарил мне на помолвку. Я не могу оставить его себе, это было бы несправедливо. Оно должно вернуться к Финну, чтобы он смог отдать его какой-то другой девушке, пусть даже мне и хочется умереть от этой мысли. Я вкладываю кольцо в ладонь моего бывшего садовника и сжимаю его пальцы в кулак.

— Кейт, — говорит он, и отчаяние в его голосе почти убивает меня, — почему?

— Поторопитесь, — говорит Елена.

С трудом проложив себе путь через толпу, ко мне подбегает Маура.

— Позволь мне уехать. Пожалуйста, Кейт, не оставляй меня с ней.

Мне столько всего нужно сказать — и Финну, и сестрам. Но только не так, не в присутствии Елены и миссис Корбетт, которые жадно вслушиваются в мои слова, взвешивают их, ищут больное место, в которое можно ударить.

— У тебя есть Тэсс. Присматривайте друг за дружкой, — прошу я.

Я нахожу в толпе серые глаза Тэсс, и мы обмениваемся понимающими взглядами. Сестренка торжественно склоняет голову в безмолвном обещании.

И я иду. Я иду к выходу из церкви, через широкие двери, по мощеной дорожке между двумя рядами умирающих белых хризантем. Я чувствую себя так, словно это мои собственные похороны, и скорбящие родственники провожают меня в последний путь. На моем лице кривая улыбка, но я высоко держу голову.

Я забираюсь в закрытую черную карету, украшенную снаружи золотой эмблемой Сестричества. Миссис Корбетт втискивается рядом со мной. Она будет сопровождать меня в Нью-Лондон, чтобы убедиться, что я не передумаю и не сбегу. Захлопывается дверца, и кучер трогает экипаж с места. Мы в пути.

— Ты правильно поступила, Кейт, — говорит миссис Корбетт. — В конце концов ты это поймешь.

Но я уже это понимаю. Я сделала то, что сделала, чтобы защитить людей, которых люблю.

И я очень надеюсь, что смогу жить с последствиями своего выбора.

 

Благодарности

Эта книга — превратившаяся в реальность мечта, но этого никогда не произошло бы без помощи многих замечательных людей. Спасибо всем, кто прошел со мной весь путь до самой публикации и подбадривал меня, неважно, по Интернету или лично. Ваша поддержка очень много для меня значит.

Спасибо Джиму МакКарти, замечательному и снисходительному агенту, за мой шанс. Мне нравится думать о нем, как о свахе, знакомящей авторов и издателей; Джим помог мне сделать блестящую партию, куда лучшую, чем та, на которую я смела надеяться.

Спасибо Ари Левину, моему чудесному редактору, за то, что полюбил мою историю, и за то, что подталкивал меня, заставляя не довольствоваться малым, а делать все, что в моих силах. За то, что был веселым и великодушным. Спасибо Пауле Салдер за гениальные идеи и эти замечательные книжки ARC.

Спасибо Элизабет Вуд за шикарный титульный лист. И всем остальным членам команды Молодых Читателей Putnam and Penguin Young Readers — не могу сказать, как я благодарна вам за ваш упорный труд и переживания о судьбе ведьм Кэхилл.

Спасибо всем авторам, которые воодушевляли меня и тепло приняли в фантастическом YA-сообществе.

Благодарю Apocalypsies за их чудесную группу поддержки и это совместное странное, волшебное путешествие. Для меня большая честь оказаться в такой компании; жду не дождусь, когда смогу прочесть все ваши книги!

Спасибо Жаклин Доламор за интерес к проекту и ответы на вопросы писателя-новичка. Моим агентам, сестрам Робин Тэллей и Кэролайн Ричмонд, за то, что разделяли все мои безумные треволнения и поддерживали на протяжении всего пути.

Благодарю Кэтлин Фоукарт Волкер, лучшего критика, которая прочитывала каждый вариант этой книги, задавала умные вопросы и всегда говорила, что у меня все получится. Я не могла дождаться, когда придет ваша очередь.

Спасибо драматическому отделению Вашингтонского колледжа, где я начала ценить и любить творческое сотрудничество. Там меня научили правильно формулировать вопросы и давать конструктивную обратную связь; хоть я больше и не занимаюсь театром, это бесценный опыт.

Спасибо сотрудникам CUA-Пресс, которые наблюдали за моим ростом, радовались за меня и проявили понимание, когда я ушла, чтобы следовать за своей мечтой.

Спасибо всем моим потрясающим друзьям, которые так интересовались этой книгой и вкладывались в нее. Анне Чан за ее фантастические авторские фотографии. Лиз Ауклэйр и Лауре Фурр за то, что заставили меня выбраться из моей писательской пещеры и всегда интересовались тем, как идут дела, даже когда в их собственных жизнях происходили невероятные, судьбоносные перемены. Джилл Кост за то, что отвлекала меня на красивые платья и рецепты кексов, когда мне требовалось отвлечься, и за ее родственную душу. И Джин Ридер за то, что была и остается моей лучшей подругой, первым читателем и болельщиком номер один: я бы пропала без тебя и наших вечерних встреч по вторникам.

Спасибо моей семье за то, что она всегда, всегда поддерживала меня. Особая благодарность моим сестрам, Шэнон Мур и Амбер Эмануэль, которые заставляли меня смеяться и сходить с ума. Думаю, что без вас я не смогла бы так убедительно описать отношения Кейт с Маурой и Тэсс. И моим родителям, Конни и Крису Мур и Джону Эмануэлю — спасибо за все, особенно за разрешение сидеть дома и читать целые дни напролет, вместо того чтобы косить траву. Похоже, это окупилось. Наверное, вы всегда это знали, даже когда еще не знала я.

Последнее в списке, но не в моей душе — спасибо Стиву Спотсвуду, моему мужу, блестящему драматургу. За то, что все читаешь, и приносишь мне чай, и за мозговые штурмы на крыльце, и за лучшие в мире сэндвичи, за то, что смешишь меня, когда мне тревожно, и за то, что веришь в меня, когда я сама в себя не верю. Я люблю тебя.