Назад в цивилизацию, подумала Мэри и прямо-таки с любовью оглядела «свою» комнату с «джакуззи». Всего два часа назад она подавленно сидела в жуткой дыре, и теперь отель-ранчо «Дикая лошадь» казался ей раем.

Ред угостил ее внизу, в ресторане отеля, жареным мясом на косточках и красным вином — разговор осторожно затрагивал лишь общие темы, потом проводил до комнаты, ни малейшим образом не пытаясь нарушить дистанцию.

Потом он ушел.

Что будет дальше? — спрашивала она, прислушиваясь к себе.

Да, она надеялась, что он придет. Нет, она хотела, чтобы он пришел.

Собственно, решение выкристаллизовалось само собой, когда она сегодня вечером в пятый и последний раз попыталась дозвониться до Джошуа. Она предложила судьбе договор: если Джошуа сейчас подойдет к телефону, все будет хорошо.

Но его не было дома.

Плохо для Джошуа, хорошо для Реда, решила Мэри.

Она разделась и в полном душевном равновесии, с огромным удовольствием забралась в «джакуззи». Ей стало смешно, потому что припомнились сцены из арабских и индийских сказок, где обитательницы гаремов прихорашивались к ночи. Жаль, что она не захватила с собой духи и соответствующую ночную сорочку.

Она больше не боялась Реда. Не боялась последствий, которые неминуемы, если женщина, способная любить только одного мужчину, впускает в свою жизнь второго.

В дверь постучали.

— Вино, сеньора, — крикнул Педро. — Я оставлю его здесь, в коридоре.

Мэри усмехнулась. Интересно, там опять два бокала?

Через пять минут, вытершись и надев свежий махровый халат, она это выяснила. Да, два бокала.

Она негромко рассмеялась. Наверно, это вовсе не комната для утомившихся всадников, а гнездышко для бодрых любовников?

Мэри налила себе вина и, задумавшись, подошла к окну. На сей раз все было совсем иначе. Она чувствовала себя спокойной, счастливой и влюбленной. Первое ее любовное приключение состоялось в колледже, и она, по сути, пустилась в него лишь ради того, чтобы не отстать от других. А Джошуа? Тут она, можно сказать, была застигнута врасплох. Она устраивала вечеринку, а он отказался взять у нее деньги на такси, вот она и предложила ему остаться. Вероятно, он неправильно ее понял. Ну и что, ей нисколько не повредило, что она стала его любовницей, это было интересное время.

Было? Уже в прошлом? Мэри испугалась.

Этот роман с ковбоем еще не повод, чтобы думать о Джошуа в прошедшем времени!

Но Ред!.. Ей было любопытно, как опытный соблазнитель в стиле «Сына Аризоны» поведет себя сейчас. Придет с гитарой? Опустится перед ней на колено? Будет уверять, что она прекрасная и единственная и что он пропадает от тоски по ней?

Когда в дверь постучали, она медленно повернулась. Спокойный равномерный пульс вдруг бешено зачастил, горло словно сдавило, колени ослабли. И снова где-то внутри вспыхнуло пламя.

— Входите, — сказала она чужим голосом.

И вот он уже в комнате — без гитары, только на редкость чисто выбрит и основательно промыт. И в таком бессовестно веселом настроении, такой уверенный в победе и счастливый, как будто… да, как будто сейчас Рождество, а она подарок, которому он больше всего рад.

Он не упал на колени и не раскрыл объятий. Он просто ей улыбнулся.

Она собиралась неторопливо подойти к нему, но вместо этого бросилась ему на шею.

— Моя маленькая дева, — пробормотал он. — Я соскучился по тебе.

Вот так, просто: «Я соскучился по тебе!»

Зато честно.

— Я тоже, — призналась она.

— Тогда поцелуй меня, — потребовал он.

Как замечательно, что ей не нужно больше бороться с собой. Его рот приблизился к ее губам. Сначала это было скорее легкое прикосновение, осязание губами, потом, тихо вздохнув, он притянул ее ближе. Ее губы расслабились, приоткрылись, впустив его язык. Она подумала, что каждый мужчина по-своему целуется, по-своему пахнет и имеет свой неповторимый вкус, и нежно приняла игру его языка. Она чувствовала, как крепко держат его руки ее талию, ощущала его грудную клетку, его возбуждение.

Пламя внутри разгоралось! Она подняла руки, чтобы коснуться его волос, о чем мечтала еще подростком. Но не смогла их погладить. Она ухватилась за них, чтобы опустить пониже его голову. «Сын Аризоны» оказался еще выше оттого, что она стояла босиком, да к тому же она и сегодня не была настроена на кроткую самоотдачу. Ей хотелось…

— Не кусаться, — предостерегающе пробормотал он и рывком поднял ее, чтобы положить на кровать.

Потом он встал над ней на колени, как будто боялся, что она и сейчас сможет от него убежать. Он развязал пояс на ее халате с таким выражением на лице, которое заставило Мэри снова вспомнить о рождественском подарке. Он распахнул халат, лег рядом с ней и стал пристально разглядывать ее тело. Как и накануне, он провел указательным пальцем снизу, от живота и бедер, до груди. Так осторожно, так нежно, словно она была из хрупкого фарфора.

— Не знаю, чего мне больше хочется — смотреть на тебя или обладать тобой, — негромко сказал он.

Это что — его обычное поклонение перед любой из своих женщин? Странно расширенные зрачки придавали взгляду необычную серьезность. Он ничего особенного не делал, только все поглаживал и поглаживал ее пальцем, добрался до золотистого треугольника, и у нее начала кружиться голова, словно ее катали на карусели.

Потом он спустил халат с ее плеч и, мягко подтолкнув, перевернул на живот. Она чувствовала его взгляд и прикосновения кончиков пальцев, скользящих вдоль позвоночника.

«Мне бы тоже хотелось когда-нибудь проделать такое, — подумала она. — Покрутить, повертеть мужчину, чтобы посмотреть, какая сторона мне больше нравится!»

Ей уже надоело это немое поклонение ее телу. В конце концов, она его слишком хорошо знала. Оно во всех вариантах и размерах было повсюду развешано и в студии, и в квартире — большей частью в несколько абстрактной форме, ведь Джошуа был художником-модернистом. Пусть Ред таким образом ласкает свою «Маленькую деву» из глины. А она — живая, даже очень живая.

Она решительно перевернулась.

— Ты рассматриваешь меня с таким удивлением, словно я первая женщина в твоей постели, — нетерпеливо сказала она.

Он негромко засмеялся.

— Может, так оно и есть. Я еще никогда не воспринимал женщину так осознанно, как тебя. Я знаю тебя много лет, но лишь сегодня ты принадлежишь мне.

Принадлежать? Воспринимать? Обладать? Шовинист! Именно эти слова вызвали бы самую бурную реакцию у борцов за эмансипацию женщин. Прежде чем страстное желание успело парализовать ее, как ядовитая стрела индейцев Амазонки, Мэри вскочила и стала торопливо расстегивать его рубашку.

— Ты можешь обращаться так со своей статуэткой, но не со мной.

Он, хохоча, попытался схватить ее за руки. Но она увернулась и продолжила свое дело. Добралась до ремня и обнажила его торс. Потом просунула руки под рубашку, обхватила спину. Ее ладони заскользили к затылку, по лопаткам, к пояснице. Сознательно бросая вызов, она прижалась грудью к его груди. Поцелуй, которым все это сопровождалось, заставил его задохнуться от желания.

— Не подросток, не статуэтка, не дева! — простонал он.

— Но ты все еще в одежде.

— Ненадолго, дорогая.

Но даже пока он судорожно раздевался, она не могла не дотрагиваться до него. Она вдруг поняла его. Ей тоже захотелось сначала почувствовать чудо этого тела, касаться его, осязать и лишь потом…

А он уже лежал сверху. Дрожь желания пробежала по ее телу, когда она ощутила на себе его тяжесть. Он приподнялся на локти и посмотрел на нее.

— Маленькая песчаная лисичка, я… ты…

Она прикрыла правой ладонью его рот.

— Не надо клятв, просто люби меня, — попросила она.

Он вошел в нее одновременно с поцелуем. Почувствовал ее тепло, оно звало его, и он любил ее — наконец-то… наконец-то… Неторопливо… Ей чудилось, что ее качает морской прибой. Это оказалось так мощно, так прекрасно. Страсть разгладила черты его лица.

Потом она закрыла глаза, отдавшись собственным ощущениям. С ней сейчас происходило нечто столь необычное, столь бесподобное и неповторимое, что она забыла все, что было раньше. Вот оно — тело, по которому она тосковала, тело, созданное в этом мире специально для нее.

О Боже, взмолилась она, я этого не хотела…

По его дыханию она поняла, что он близок к вершине. Ей хотелось кричать от радости. В подсознании рождались видения: водопады, низвергающиеся из узкой расщелины в скале, какие-то парящие крылатые существа, деревья, пускающие корни.

Предчувствие рая?

Она услышала собственный голос — или крик? — «Да… да!» и скорее почувствовала, чем увидела, как выгнулся Ред.

— Моя, — выдохнул он. — Моя! — Потом медленно опустился на нее.

— Эй, — робко позвала она.

Он засмеялся.

— Ага, начинается большой женский допрос.

Мэри положила голову ему на грудь и взъерошила волоски.

— Что ты имеешь в виду?

— После любви мужчине хочется спать, а женщине — все выяснить.

— Что, например?

— Ну, например, насколько она оказалась неповторимой… или лучше других. О-о-о… — Он схватил ее руку, и она перестала его щипать. — Так что же ты хочешь узнать, ты, лучшая из всех подруг?

Она подняла голову.

— Я бы хотела поговорить с тобой об Апалаче.

— С какой стати? — Он коснулся ладонью ее спины, стал поглаживать. — В качестве возлюбленной ты…

— Я спрашиваю в качестве учительницы, — перебила она.

— О, мисс Вигэм! Разве Пат не лучший ученик в классе?

— Твой Пат — лучший, насколько я могу судить. Но я считаю психологически неправильным то, что ты в присутствии ребенка так… так пренебрежительно высказываешься о его матери. Итак, что с ней?

Его рука остановилась, перестала ее гладить. Он, кажется, задумался.

— В отношении Пата ты ошибаешься, но я, тем не менее, могу рассказать тебе эту историю. Апалача была певицей из сопровождения, то есть одной из девушек, которые у меня за спиной выводили «ля-ля-ля». Если точнее — там было три девушки, и они называли себя «Апалачами»… Ты, в своем благопристойном педагогическом коллективе или в Управлении образования, конечно, и вообразить себе не можешь, что значит ездить по гастролям. В течение месяцев живешь бок о бок с остальными. По вечерам играешь и поешь, потом расслабляешься, а ночью и на следующий день едешь караваном в очередной город. Это ненормальная жизнь. Она вызывает стрессы, а также… ну, назовем это эмоциями. Тебе трудно представить, но приходится из вечера в вечер подхлестывать себя, чтобы каждый раз выдавать неповторимое «шоу», и это состояние требует разрядки. Там, наверху, ты великолепен, тысячи тинейджеров встречают тебя ликованием, но когда ты потом торчишь один в своем, пусть и роскошном, вагончике, еще раз прослушиваешь в одиночестве концерт и пьешь виски… в общем, лучше уж это проделывать вдвоем. — Он замолчал.

— Апалача, — мягко напомнила она.

Он глотнул воздуха.

— Да, Апалача. Она, во всяком случае, была самой хорошенькой среди трех псевдоиндейских девушек, и мы очень мило проводили вместе время. Пока она мне не сообщила, что ждет ребенка.

— А ты, конечно, ничего не хотел об этом знать, — предположила Мэри.

— С чего это ты решила? Естественно, сначала я удивился. В этих кругах считается, что женщина знает о существовании аптек. Я абсолютно ничего не имел против ребенка, но кое-что — против того, чтобы жениться на Апалаче. Да, она была очаровашка, но не та женщина, с которой я хотел бы прожить свою жизнь.

Он помолчал, снова задумавшись.

— Женщина, с которой я хотел бы прожить свою жизнь, — чуть слышно повторил он.

Мэри дернула его за волосок на груди.

— Апалача.

— Ну да, Апалача. Она бушевала, она округлилась так, что нам пришлось нарядить всю группу в широкие индейские одежды, потом мы нашли ей замену, но по-прежнему брали с собой в турне. Пат родился в Цинциннати. Он был, разумеется, таким же неприглядным, как все новорожденные, но мне все равно казался замечательным, и я очень им гордился. Мне доставляло радость наблюдать, как Апалача по вечерам кормит его грудью. Но жениться на ней я по-прежнему не хотел. Тогда она завела флирт со вторым гитаристом, чтобы вызвать у меня ревность. За него она, кстати, вскоре после этого и вышла замуж.

— Почему она не забрала Пата?

— Вероятно, из мести. Прихожу я в Мемфисе после выступления в свой вагончик, а там на моей кровати лежит орущий Пат. Рядом — пакет памперсов и бутылочка. Апалача и гитарист исчезли.

— А потом? — спросила она.

— Потом… — Она почувствовала, как его пальцы начали играть с ее волосами. — Тут уж для меня настал час истины. Я не хотел, чтобы Пат жил этой сумасшедшей жизнью. Не хотел, чтобы вторая или третья «Апалача» заменяла ему мать. Хотел, чтобы у него был дом. Если честно, то мне и самому уже поднадоела погоня за успехом, необходимость всегда быть лучшим. Я думаю, что легче подниматься вверх, чем удерживаться там. — Он продолжал ее ласкать. — Я скор на решения. И как только решение пришло, все остальное было лишь логическим следствием. Тетя Леонора, которую ты хоронила вместе с нами, дала мне землю под ранчо для гостей, а капитал принесли мои пластинки. И здесь ты видишь результат семи лет тяжелого труда… Сейчас я счастливый человек, у которого ничего не болит, если не считать, что его время от времени сбрасывает с седла лошадь.

— Звучит красиво, мистер Стоун, — сказала Мэри. — Но зачем ты тогда несешь при своем сыне всякую чушь насчет того, что не можешь вспомнить имени его матери?

— Мэри Вигэм, самая хорошенькая из учительниц, которых я знаю, ты ничего не понимаешь в отношениях между отцом и сыном и шутках, которые при этом допустимы. У Пата в комнате есть чудесная большая фотография Апалачи, и он знает, что я ее искал, но она, к сожалению, уже вышла замуж. Еще вопросы?

— Нет. — Она находилась под впечатлением от услышанного. Какой стороной этого Реда Стоуна ни поворачивай, но в результате можно установить только одно: порядочный человек. Этот факт, вместо того чтобы порадовать, только обеспокоил ее. Ведь таким совершенно идеальным не может быть никто, разве не так?

— А вы, любовь моя?

— Я? — Она с удивлением взглянула на него.

— Мужчина в Фениксе.

Она попыталась уклониться.

— В каком смысле ты спрашиваешь? Могу тебя заверить, что ты — лучший любов…

Он прикрыл ей рот.

— Каков он в постели, это твое дело. Я хочу знать, чего ему от тебя надо.

Теперь уже настала очередь Мэри перевести дыхание, чтобы сообразить, что ответить. Правду, конечно. Он должен знать, на что рассчитывать.

— Мы едем через четырнадцать дней в Париж.

Его брови взлетели.

— В отпуск?

— Нет, на годы, может, навсегда, потому что я хочу рисовать.

Ред затих. Если бы она не слышала, как громко и учащенно бьется его сердце, то подумала бы, что он уснул.

— Ты, разумеется, не поедешь, — произнес он через какое-то время.

— Что?! — Она подняла голову и недоверчиво уставилась на него.

— Ты, разумеется, не поедешь, — повторил он.

— Нет, — съязвила она, поняв, что он говорит всерьез. — Я не поеду. Я останусь здесь изображать Апалачу Тринадцатую, буду иногда гладить по головке Пата, плескаться по вечерам в этом «джакуззи», поджидая тебя — хотя бы ради того, чтобы растереть твою задницу, если ты снова свалишься с лошади.

Он ухмыльнулся.

— Звучит неплохо, правда? Чего еще тебе надо от жизни?

Мэри села, выпрямилась и смерила его негодующим взглядом.

— И об этом меня спрашивает «Сын Аризоны», годами шатавшийся по Соединенным Штатам, потому что хотел петь? А я хочу рисовать и должна еще очень многому научиться! Поэтому я еду в Париж. Ри-со-вать. Понял, или тебе надо продиктовать это слово по буквам?

— Ри-со-вать ты можешь и здесь.

— Тебе нравится петь «кантри» — деревенские песни, а я не хочу стать деревенской художницей! Я хочу видеть что-то новое, хочу познакомиться с настоящими произведениями искусства, а не с их скверными копиями в альбомах. — Она подняла руки и раскинула их в стороны. — Я хочу расширить свой кругозор.

Он насмешливо улыбнулся.

— Черт побери, что ты себе позволяешь! — вскипела она.

— Я еще никогда не спорил с женщиной в постели. Забавно, но тебе идет.

Он привлек Мэри к себе, лег сверху и заглянул ей в глаза.

— Не думай, что я тебя не понимаю. И все же, Мэри, здесь твоя конечная станция. Ты приехала. Твой поезд не пойдет в Париж. Ты останешься здесь.

— И когда тебе пришла в голову эта нелепая мысль?

— Только что, когда я говорил про женщину, с которой хотел бы прожить свою жизнь.

— Ковбой, ты рехнулся.

— Прелесть моя, — сказал он, наклонив голову, чтобы коснуться губами ее груди.

— Перестань! Тебе нечего делать в моей жизни, — пролепетала она.

— А ты вообще-то знаешь французский?

— Конечно. Я хорошо ко всему подготовилась.

— Ко всему? И к этому тоже?

Она почувствовала его желание и те же провалы в сознании, те же взлеты и падения, которыми ее тело реагировало на него.

Нет, к этому она не подготовилась.

— Катись к черту, ковбой, — прошептала она.

— Вместе с тобой — с превеликим удовольствием.

«Любовь — нежная ловушка», — в отчаянии вспомнила она. Слова тоже были из его песни.