О приезде нового учителя узнали не только в доме попа Спиры, но и в доме попа Чиры, притом в тот же самый день и в тот же самый час. Так как в это село (как, впрочем, и во всякое другое) редко кто заглядывает, то и не удивительно, что тотчас же пронеслась весть о приезде долгожданного нового учителя. Служанка отца Чиры Эржа как раз в это время стояла у калитки, провожая своими маслеными глазками писаря Лацку, самого младшего и по годам и по службе, и ясно видела, как отец Спира вошёл в свою усадьбу, пропустив вперёд какого-то незнакомца. Не теряя ни минуты, она отправилась с рапортом к госпоже Персе.
— Ага, что я говорила! — сердито прошипела матушка Перса. — Этот мужлан уже подцепил его, негодник! — добавила она про себя и задумалась. Любопытство её мучило, сама бы себя живьём проглотила, только бы узнать, что это за гость, как он выглядит и о чём у них идёт беседа! Понаведаться сейчас, когда доят коров, — неудобно, да и смысла нет. Каиафа она, эта Сида, сразу догадается. Нет, не стоит! Что бы придумать? А что, если по-соседски, решилась наконец матушка Перса (как решилась бы всякая заботливая мать, у которой дочь на выданье, а опасность так близка), если срочно послать Эржу с поручением? Она всё высмотрит и доложит.
— Эржа, упование мое, — кликнула её матушка Перса, — беги скорей к Спириной матушке и передай ей: «Кланяется, мол, вам моя госпожа и просит одолжить нам только на одну ночь вашего кота». Скажи, что забежала, должно быть из соседского амбара, большущая крыса, натворила бог знает каких бед в чулане и изгрызла сапоги его преподобия, просто, скажи, сожрала их, остались одни ушки да каблуки. Так и передай и попроси, чтобы поймали и дали тебе этого кота, он мастак насчёт крыс. Ну, беги сейчас же. Стой! Ты всё перезабудешь, как те пробки. Значит, что я тебе сказала? Что тебе нужно передать? — допытывалась матушка Перса и заставила Эржу повторить всё до последней мелочи. Никак без этого нельзя было обойтись: Эржа девица весьма рассеянная, потому-то госпожа Перса и попрекнула её бутылочными пробками, которые она постоянно забывает в магазине у грека.
Вот что придумала матушка Перса — и, нужно признаться, неплохо. Возможно, кто-нибудь из читателей задумается, с сомнением покачает головой и спросит: «Как, разве у попа Чиры не было кошки? Разве попов дом со всем его богатством оставляют без такого сторожа?» Вопрос вполне уместен, но им не удастся сбить писателя, ибо он заранее заготовил ответ.
В этом доме был, конечно, кот. Но не повезло с ним отцу Чире. Несмотря на то что его преподобие с самых первых дней воспитывал кота в определенном духе, а именно, готовил из него, так сказать, опору своего дома, — наперекор всему из него получилось нечто совсем другое, совершенно противоположное. С годами всё больше и больше развивались у него дурные, пагубные наклонности. Он был вероломен. Из множества его пороков два были наиболее губительны: леность и воровство. Просто ужас, до чего он был ленив и сонлив! По его спине вполне спокойно могли разгуливать и бегать не только мыши, но и крысы, — он лишь отворачивался. Крыс он боялся, а мышами, видимо, пренебрегал. К тому же, как всякий вор, он был бесконечно лукав и дерзок. Крал он всё, что попадётся и дома и у соседей. Если верить их жалобам, он нападал и на домашнюю птицу — душил соседских цыплят, охотился за молоденькими голубями и истреблял их, словно старый пенсионер. Вот почему все соседи его ненавидели и грозились убить, но, наперекор всем угрозам и опасностям, как ни странно, он до сих пор процветал, хотя одна из соседок и поклялась перед лампадой, в которой горело чистейшее лампадное масло, что она жива не будет, госпожой перзекуторкой не будет, если не сошьёт из его шкуры себе на зиму муфту.
То, что кот обкрадывал соседей, госпожа Перса ещё простила бы ему, но он воровал и дома. Одним словом, спасти от него какую-нибудь вещь можно было, только подвесив её к небу. От домашнего вора, говорила матушка Перса, трудно уберечься. Прокрадётся на кухню, свернётся клубочком и представляется, будто спит, а тем временем наблюдает, и уж что ему приглянётся, то он получит, будьте спокойны. А завладев добычей, он стремглав мчался прямёхонько на чердак, на крышу или в другое какое безопасное место, где можно спокойно полакомиться. Охотился он и за крупной дичью, не останавливался даже перед горячей колбасой, а как-то покусился на целый варёный окорок, мерился силами с ощипанным гусём — лишь бы случай представился. Звали его Марко, но матушка Перса величала его не иначе как «вор». «Ворюга, жизнь мою заедает!» — бросала она сердито.
Да и сам кот, казалось, отлично понимал, что его зовут не только Марко. Поэтому, едва услыхав слово «вор», если даже речь шла о конокраде, он сейчас же, мучимый нечистой совестью и сознанием своей вины и грехов, опрометью кидался из кухни и забирался куда-нибудь повыше, в безопасное место, усаживался там, окутав лапы хвостом, и безмолвно жмурился. А если, бывало, матушка Перса увидит его и примется ругать: «Голубочка захотелось, старый ворюга!» — он закрывал глаза, зевал во весь рот, высунув свёрнутый дудочкой язык, словно пресыщенный аристократ, которому и дела ни до кого нет. А матушка Перса в это время надрывалась и прямо из себя выходила: «Поглядите только на этого прохвоста, каким святошей прикидывается! Ещё и зевает, проклятый ворюга! Чтоб тебя черти взяли!» — и запускала в него метлой или щёткой; метла валилась на голову ей самой, а кот, даже с места не сдвинувшись, продолжал преспокойно, невозмутимо умываться и приводить в порядок свой туалет.
Но, увлёкшись описанием этого вора, мы изрядно удалились от основного предмета. Так уж повелось на свете! Недаром говорится, что добрая слава за печкой сидит, а худая по свету бежит! Именно поэтому о коте попа Чиры сказано больше, чем о коте попа Спиры, и о сем последнем мы по той же причине упомянем только вкратце. Он был совсем в другом роде. Идеал настоящего, заправского кота: уж если он задумает поймать мышь или крысу, то готов не есть, не пить, стережёт их часами! Впрочем, этому его и учили. «Ничего ему не дам, ей-богу, пускай ловит мышей!» — говаривала матушка Сида, разделывая мясо; только если чистила рыбу, кидала ему потроха. И кот не отступал даже перед крысами из мясных лавок, самыми, как известно, нахальными.
Вот за этим котом, значит, и побежала Эржа.
— Милостивая моя госпожа кланяются вам и просят… Крыса сильно набедокурила у нас в чулане: изгрызла начисто сапоги его преподобия — вот и послали меня к вам с просьбой одолжить только на эту ночь вашего нотароша… то бишь… вашего кота. (Кота между собой звали «нотарошем», потому что сельский нотариус не закручивал усы, а расчёсывал их так, что сразу приобретал сходство с котом, а кот, разгуливавший по крышам с барски-величественным видом — шаг, два и остановится, — живо напоминал господина нотариуса, шествующего по улице на службу.)
Эржа угодила в самую точку — пришла, когда велась беседа с гостем. Покуда искали и ловили кота, у неё было достаточно времени не только как следует рассмотреть и запомнить гостя — и рост, и лицо, и волосы, и глаза, и одежду, — но и услышать собственными ушами, как пригласили его на завтра — в воскресенье — отобедать. Не успела она явиться домой с котом, которого тотчас заперли в чулане, как на неё налетели с расспросами и мать и дочь — госпожа Перса и господжица Меланья. Эржа едва поспевала отвечать. Она сообщила, что учитель красив и строен, как офицер, что у него маленькие усики и небольшая бородка, что его красивые тёмные волосы ниспадают на плечи, как у омладинцев, и разделены пробором посередине, как у богословов, а когда говорит, то потупляет глаза.
— Завтра, — закончила свой рапорт Эржа, — зван к господам на обед.
Мать с дочерью только переглянулись после этого известия.
— Полюбуйтесь, пожалуйста, а мне ведь ни гу-гу. Ах ты хитрая мужицкая бестия! — вышла из себя матушка Перса. — Поглядите на неё — пошёл медведь по груши!.. А скажи-ка, Эржа, дитятко, какой он из себя — худой или, напротив, полный?
— Худой, лицо немного бледное, — ответила Эржа. — Такое, как у господ бывает… как у Шаники, аптекарского подмастерья.
— Какой тебе подмастерье, мужичка ты этакая! — крикнула матушка Перса. — Его не подмастерьем, а господином ассистентом величают. Голова твоя подмастерьями набита, вот ты вечно и забываешь пробки от бутылок в магазине! Одно только на уме, несчастье мадьярское! — бранится матушка Перса, не зная, на ком сорвать свою злость.
— Оставь, мама! — утихомиривает её Меланья.
— Фу-у! — вздыхает матушка Перса и, не находя себе места, мечется по дому, натыкаясь на вещи. — А что я говорила! Как услыхала про этот сон, сразу подумала: тут каверза какая-то. Они уже заранее всё это обтяпали. Во сне, мол, в кегли играла, ждёт гостей и чего только ещё не наплела!.. Только взгляну на неё и сразу же разгадываю все её замыслы. Насквозь её вижу, как стеклянную… Значит, говоришь, тонкий, бледный юноша? Ну разве такой пара этой свёкле?! Он бледнолицый, а она краснощёкая мужичка. Одно имечко мужицкое чего стоит — Юца, фрайла Юца! Настоящая Юца! Чучело огородное!
— А ещё называл свои любимые кушанья, — продолжает рапортовать Эржа.
— Как не назвать: понимает, бедняга, и сам, что к мужикам попал! — шипит матушка Перса.
— Спрашивали его, милостивица, — говорит Эржа, — любит ли он покенс!
— О, мужичка! Туда же лезет — покенс!
— А он ответил, что любит гужвару с брынзой! — добавляет Эржа.
— Что же делать бедняге! Покорми, думает, хоть чем-нибудь, лишь бы голодным не остаться. Бисквитов ему там не испекут, это уж наверняка!.. И как это получилось, что именно того очередь служить, а не Чирина?! Ну, а тот, недолго думая, заграбастал его и прямёхонько домой! Ох, казалось, — всё обеспечила, просто голову бы дала на отсечение.
— Право же, мама, зачем вы так расстраиваетесь? Ничего страшного ещё не случилось. Слава богу, впереди не одно воскресенье, найдётся время и к нам зайти.
— Да отстань, и без тебя тошно! — огрызнулась матушка Перса. — Ты, дочка, замужем не была, потому так и говоришь. Нынешние молодые люди точно пескари: вот, кажется, слава богу, поймал его, — глянь, он уже выскользнул, как пескарь.
Вспомнились матушке Персе собственные её уловки, которые она пускала когда-то в ход (несмотря на весьма благоприятные обстоятельства), чтобы поймать молодого кандидата Чиру. «Какую только я ему скуфейку смастерила своими руками — первое наглядное доказательство моей нежной склонности к нему».
— С этим шутить не приходится, — продолжала она вслух. — Не знаешь ты, голубушка, эту матерую бестию; не безделица в их семейке… Ну да ладно, там видно будет, что делать! — утешала себя госпожа Перса.