Шесть утра. Привет, вам одно новое сообщение. Судя по времени передачи (22 минуты), что‑то очень важное. В 6:22 ворона улетела. К сожалению, ни одно из моих устройств не поддерживает этот формат, а программу перевода я загрузить не сумел. Так что это сообщение осталось нераспознанным. Как и предыдущие шестьсот сорок одно за последние семь лет.

Зато, проявив завидную силу воли, я заснул опять и проснулся в половине десятого с головной болью и отвращением ко всякой деятельности, кроме пассивного, но тотального неприятия мира. Тем не менее: кофе, анальгин, душ, кофе. Кофе. Голова прошла, отвращение усилилось. Но есть такое слово «надо». Или два слова? На до. Положить на до. Хорошо бы положить. Или над о и под о. А можно еще внутри о. Где я, видимо, сейчас и нахожусь.

Так, хватит. Диссертацию на стол. На нее лэптоп, чтобы не возникло желание открыть и прочитать. На лэптоп чашку кофе. Стоп, никакого кофе. Крышку открываем, директория «Отзывы», новый файл «Storina». Один час четыре минуты мучений, и посылаем файл на печать.

ОТЗЫВ НА ДИССЕРТАЦИЮ Л.В. СТОРИНОЙ «МОСКОВСКОЕ МАСОНСТВО И ДВОРЯНСКОЕ ОБЩЕСТВО КОНЦА XVIII — I ЧЕТВЕРТИ XIX ВВ».

Диссертация Л.В. Сториной представляет собой конкретно-историческое исследование, проведенное в рамках значительно более обширной темы, начало разработки которой относятся к середине XIX в. Но только в последние 10—15 лет она приобрела черты самостоятельного направления научной мысли междисциплинарного характера, поскольку для ее изучения требуется использование специфических навыков гуманитарного знания с привлечением достижений культурологии, исторической антропологии и политологии.

Именно в стремлении к синтезу различных форм и методов исследовательской деятельности и состоит главным образом новизна данной работы, поскольку после выхода ряда крупных монографий и энциклопедических изданий 90–х гг. XX и самого начала XXI в., как посвященных российскому масонству в целом, так и относящихся к заявленному в диссертации периоду, во «внешней» истории российского масонства, описывающей структуру, состав, формы деятельности и взаимоотношения с властными структурами государства, больших «белых пятен» почти не осталось.

В данной же диссертации в качестве предмета исследования выбран «комплекс культурно–исторических связей» масонов и российского дворянства (с. 4), что позволяет поставить и решить «на примере масонских организаций Москвы» ряд новых задач, таких как «степень зависимости российского масонства от комплекса богословских и политических идей», сложившегося в Западной Европе в XVII—XVIII вв.; «влияние православия на масонскую доктрину»; «формы проникновения российских национальных и дворянских культурных традиций» в, казалось бы, наглухо закрытые для влияний извне организации (с. 16); а с другой стороны, выявить формы и способы «культурного воздействия масонских обществ на дворянскую культуру» не в открытом для европейской культуры Петербурге, а в наследнице и хранительнице традиций русской национальной культуры — Москве. Последовательное решение этих задач ведет исследователя к достижению заявленной цели «выявления всего комплекса культурно–исторических форм трансформации идей и методов западноевропейского масонства в России конца XVIII — I четверти XIX в.» (с. 15).

Выводы по разделу историографии полны и дают ясное представление о состоянии в изучении данной проблематики (с. 21). Цель исследования и его задачи вытекают из анализа работ предшественников и находят свое воплощение в тексте диссертации. Точно, хотя и с некоторой неполнотой, указана методология научного исследования. Автор дает подробную характеристику источников, на базе которых проведено исследование, выделяя их группы и указывая на особенности и специфику каждой из них (с. 25—31). Логична и хорошо продумана структура диссертации, которая состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованных работ и приложения, содержащего сведения об организационной структуре и составе масонских лож Москвы рассматриваемого периода.

Если же говорить о содержательной стороне исследования, то хотелось бы остановиться на нескольких принципиальных для автора теоретических положениях, заявленных во введении и раскрытых в основной части, главным образом во второй главе.

Первый тезис сформулирован при обосновании актуальности работы. Автор оправданно, на наш взгляд, сближает современную культурную ситуацию, для которой характерно увлечение мистицизмом и эзотерикой (как на бытовом уровне, так и в искусстве) с рассматриваемым в диссертации периодом истории, внося соответствующую поправку на элитарность масонства и массовость современных «новоязыческих» и «мистических» течений, получивших распространение в молодежной, и не только, среде (с. 2). Это сопоставление требует анализа и выявления причин сходных, хотя бы по внешним признакам, культурных процессов. Однако автор ограничивается упоминанием о теории fin de siècle (с. 3 и 71) и не идет в своих рассуждениях дальше.

Между тем культурная ситуация в Европе тех эпох, когда либо возникало активное масонство (начало XVII в.), либо увлечение эзотерикой впервые стало массовым (рубеж XIX—XX вв.), а также в наше время, действительно однотипная. Но вызвано это не условным (то есть придуманным) делением на века, отсчитываемые от никому в точности не известной даты, а качественными сдвигами в сознании. Суть этих сдвигов можно передать следующим образом: резкое, по историческим меркам, упрощение культурных форм. Социальная основа этого явления — длительный и многостадиальный процесс урбанизации общества. И не поэтому ли время расцвета российского масонства (последняя четверть XVIII — первая четверть XIX в.) точно совпадает с первым этапом урбанизации в нашей стране?

В социально–культурной сфере этот процесс выражен в том, что человек теряет необходимость во многом разбираться и самому многое уметь. Каждый все более сосредоточивается на одной общественной функции, приобретая навыки в крайне узком спектре, продавая их и покупая себе то, что ранее должен был, а значит, мог и умел сделать сам. Остальные же навыки (от умения строить дом до хорового пения) становятся культурным рудиментом. Одновременно нивелируется понятие мастерства, то есть уникальности профессиональных навыков, что, кстати, является причиной гибели некоторых видов искусства, например — живописи, и целого класса профессий, связанных с ручным трудом, а в недалеком будущем — профессий педагога и врача в том виде, в каком их понимают сейчас.

Упрощая мир вокруг себя, человек одновременно упрощает и свой внутренний мир, что приводит к появлению поп-культуры, поскольку это та разновидность деятельности, которая создает видимость мастерства при отсутствии такового у производителей культурных форм. Сложная, мастерская культура — это не только и не столько труд автора, сколько труд узнавания, понимания, прочувствования и сочувствия со стороны читателя, слушателя, зрителя. Это знание того, что заложено в любой культурной форме, а значит, постоянный труд учения. Поп–культура позволяет создавать иллюзию узнавания при отсутствии знания и иллюзию чувств при наличии одних лишь рефлексов. При этом возникает интереснейший феномен: человечество не хочет подавать виду, что не испытывает потребности в труде и стремится лишь к легкости и простоте. Вследствие этого возникает поп–наука (особенно распространена поп–история), поп–религия, поп–идеология —упрощенные до предела (а значит, ложные) формы человеческого знания.

С другой стороны, формируется тенденция к сохранению сложности и богатства культуры в отрыве от масс, то есть к усилению ее элитарности. В некоторых сферах жизни это дает эффект схлопнувшейся раковины (классическая музыка, православная церковь). В других — эффект «закрытого клуба» (академическая наука, общества собирателей–коллекционеров). Но иногда возникают сообщества культивированной сложности. Именно таковым, как представляется, было масонство. Усложненная структура (до 90 градусов посвящения); многообразие и труднодоступность внутренних связей (ритуал); герметизм знания (как богословского, так и алхимического); крайне непростой способ достижения цели (нравственное самоусовершенствование) — все это свидетельствует о сознательном стремлении избежать простоты культурных форм. И более того — противостоять экспансии простоты (упрощенности, бедности) во все сферы человеческих отношений.

Поэтому, соглашаясь с тем, что изучение масонства может прояснить и сегодняшнюю культурную ситуацию, хотелось бы предостеречь автора от сближения современной мистики (даже сегодняшнего масонства) с тем масонством, которое можно было бы назвать историческим. Это не значит что сегодня невозможно стремление к сложности (существует же например, движение slow food, в противовес fast food), но при деградации (демократизации, упрощении) элитарной культуры прежняя масонская сложность невозможна.

Первая глава диссертации «Масонские организации в Москве конца XVIII — I четверти XIX в.» представляет собой тщательное и, можно сказать, дотошное выявление (в том числе и с привлечением десятков архивных источников) состава масонских лож (с. 62), их организационной структуры, способов взаимодействия между собой и методов деятельности по совершенствованию структуры, церемониала, приему новых членов (с. 92—101). Здесь автору удалось сделать несколько важных уточнений и дополнений конкретно–исторического характера к тому, что уже известно из работ других исследователей. И одного этого в соединении с важными материалами, представленными в Приложении (с. 193—207), достаточно для того, чтобы признать диссертацию состоявшимся самостоятельным научным исследованием.

Тем интереснее попытки обобщения полученного материала в свете заявленной темы и предмета исследования, предпринятые во второй главе «Масонская доктрина и культурные традиции московского дворянства конца XVIII — I четверти XIX в.». Своеобразным рефреном всей второй главы служит тезис о том, что масонство представляет собой чистую форму, настолько прозрачную, что она перестает различаться при наполнении ее любым содержанием. Первый раз эта мысль высказывается еще в разделе, посвященном историографии, при характеристике действительно полярных мнений историков о том, чем было масонство в России, можно ли его именовать силой прогрессивной или, наоборот, глубоко реакционной (с. 16—17).

Затем, уже во второй главе, автор высказывает мысль о том, что глубоко индивидуальная работа духа по самоусовершенствованию не может быть совместима с общественной практикой масонов, в том числе и с ритуалом, принятым в большинстве масонских лож (с. 119). А это, в свою очередь, ведет к подмене содержания формой, если в масонстве вообще можно найти содержание. Далее в диссертации утверждается, что различие интересов, с которыми шли в ложи представители российского дворянства (и не только они), не позволяет выделить сколько‑нибудь общих целей масонского движения (с. 154).

Наконец, автор формулирует афористичный, но сомнительный с научной точки зрения тезис: масонство — идеально организованная пустота, готовая форма, которую каждый может наполнить собственным содержанием (с. 170). Таким образом, одно из ключевых положений концепции автора состоит в том, что масонство было востребовано в России именно как чистая форма, не обладающая никаким содержанием и тем самым полезная всем, кто хотел общественной самоорганизации: мистикам, авантюристам, карьеристам, просветителям, декабристам, скучающим российским прожигателям жизни, иностранным агентам и многим другим. И именно поэтому правительство до времени его терпело. Как только форма наполнялась каким‑либо содержанием (вне зависимости от его характера), она признавалась вредной и ее официально запрещали. Сначала Екатерина II, затем ее внук Александр.

Позволим себе не согласиться с этим положением. На наш взгляд, масонство обладало (в то время) собственным содержанием. Если бы этого не было, то оно очень быстро стало бы клубом по интересам, а не целью жизни многих замечательно умных, образованных и талантливых людей, составлявших и совершенствовавших уставы масонских лож, переводивших масонские произведения на русский язык, писавших поэмы и трактаты масонского содержания. Примеры приводить здесь не будем, они во множестве содержатся в диссертации. Укажем лишь, что, на наш взгляд, содержанием масонства от его возникновения и по крайней мере до середины XIX в. была тайна, сокрытая многосложностью явных проявлений масонской жизни.

Именно тайна была тем полем, на которое как магнитом тянуло людей, не только молодых, но и многое повидавших и многого достигших. Это тайна особого знания, не подвластного ни механицизму естественных наук, ни упрощенности массового сознания, ни бюрократической рациональности власти, ни даже художественному чутью поэта. Она не была и не могла быть раскрыта, потому что раскрытая тайна — не более чем оксюморон. С ней произошло лучшее, что могло произойти, — она была забыта, и были заброшены пути, к ней ведущие. Поэтому, как представляется, во времена поиска тайны масонство вышло на уровень великой культурной традиции, но не смогло на этом уровне удержаться и деградировало (упростилось) вместе с массовым сознанием.

То, что текст диссертации вызывает стремление к полемике, следует считать одним из достоинств работы. В качестве же недостатка отметим практически полное отсутствие в историографической части диссертации советского периода развития отечественной исторической науки. Автор, идя по пути многих современных молодых ученых, утверждает, что в советское время тема, ее интересующая, не изучалась. Однако отсутствие специальных исследований по теме диссертации не означает ах отсутствия вообще. Нам достаточно сослаться на труды Фелицы Ивановны Тучкиной и Глеба Борисовича Охотникова, посвященные деятелям российского просвещения конца XVIII в., декабристам, общественному движению начала XIX в. В книгах в статьях зла ученых представлены два разных подхода, используемых в оценке российского масонства в советский период развития исторической науки. Первый подход требует характеристики масонского движения в России как реакционного, в полной мере обскурантистского. Второй выделяет в нем прогрессивные тенденции и рассматривает в первую очередь те стороны масонства, которые позволяют пусть осторожно, но все же сближать его с освободительным движением «декабристского» этапа.

В заключение отметим, что указанные недостатки и сделанные замечания не снижают ценности проделанной работы научного исследования. Представленная диссертация является самостоятельным и завершенным научным исследованием, разрабатывающим актуальную научную проблематику, имеющую теоретическое и практическое значение, отличается новаторской авторской позицией, научным поиском, вносит важнейший вклад в отечественную историческую науку, углубляет и расширяет научные знания по сложной и важной для современного общества теме.

Диссертация соответствует требованиям п. 8 положения ВАК «О порядке присуждения научным и научно–педагогическим работникам ученых степеней и присвоения научным работникам ученых званий».

Я перечитал отзыв, убрал из него упоминание о поэмах, вставил дату, заново распечатал в двух экземплярах, подписал, собрался и вышел, взяв портфель, но забыв зонт. А ведь ворона предупреждала меня, что дождь будет не сильный, но гадкий, к тому же с холодным ветром. Что в проводах троллейбуса номер двадцать восемь отключат ток. Что жадные водители маршруток будут набирать комплект пассажиров у метро «Парк культуры», а мимо моей остановки проноситься со свистом каждые десять минут. После третьей я решил, что метро — тоже вид транспорта, хотя внешне и напоминает изящно отделанную газовую камеру. И! Отзыв лег на стол секретарши в ректорате за пару минут до двух — и значит, не сегодня–завтра он будет заверен проректором по науке. Вот тогда‑то я его и заберу. А сейчас мой девиз: портфель — метро — «Историчка».

Вообще‑то литературу в отделе редких книг полагается заказывать в своем зале, а на следующий день с гордым видом шагать на пятый этаж, стучаться в закрытую изнутри дверь и получать заказанное в маленьком зальчике с пятью столами и двумя книжными шкафами позапрошлого века, у сотрудников отдела, принимающих у себя читателей с радушием антивирусной программы.

Поэтому я позвонил с дороги нашей бывшей аспирантке Машеньке, нынче Марии Львовне, заведующей одним из отделов «Исторички», и объяснил, что мне позарез нужна книжка. И прямо сейчас. Милая девушка. Лет пять назад, когда я был у нее рецензентом на предзащите, у нас все складывалось, складывалось, да не сложилось. Оно и к лучшему, мы до сих пор в прекрасных отношениях. Она обо всем договорилась, и по приходе моем в закуток на пятом этаже юноша в расписном свитере, осыпанном книжной пылью и перхотью, вынес мне конволют.

Итак: переплет картонный, на красном поле белые, синие и желтые завитки–барашки. Форзац кожаный с наклейкой, на которой надпись тушью иди чернилами, цифры «985». На обратной стороне, в углу, чернилами же — «9858» и фамилия, которая начинается на «Ч» или «У» и заканчивается на «скій». На первой странице печать — золотой овал. В нем золотые же буквы шрифта, похожего на готический: «Б. П. В. Ц.». Что скажете, Ватсон? Переплет не библиотечный. Сборник попал в «Историчку» из частного собрания, видимо, этого самого Ч–кого. Или из библиотеки организации с аббревиатурой БПВЦ. Логично, но что нам это дает? Решим потом, а пока рассмотрим, что там внутри. Несколько книг формата в 1/32 печатного листа.

1. Война Турецкая (отрывок из истории лейб–гвардии Измайловского полка, писанный оного полка бывшим Поручиком Н.И.К.). 1822 г.

2. Паломник Киевский, или Путеводитель по монастырям и церквам киевским для богомольцев, посещающих святыню Киева. Киев. 1842.

3. Устав С. — Петербургского вольного общества любителей российской словесности. СПб. 1819.

4. Изображение российской истории, сочиненное Г. Шлецером, С.-Петербургским, Гетингентским и Стокгольмским Академиком. Перевел с французского языка лейб–гвардии Измайловского полку Сержант Николай Назимов.

5. Ночной Соловей или Два жениха. Русская повесть сочинения Н.З.М. 1835.

6. Черты Ветхого и Нового Человека. М. В университетской типографии. 1818.

7. Ручная книжка или украинский эконом, изданный на новый 1820–й год Андреем Вербитским. В Харькове в Университетской типографии, 1820 года.

Семь — хорошее число. Но мне нужен номер шесть. Титульный лист такой же, что в купленном мной экземпляре и в том, что хранится в библиотеке альмаматери. Но дальше… madre mía! В книжке было 25 страниц. Я достал сканер, быстро (но равномерно) пробежался по строчкам. В поэме оказалось 67 строф. В два раза больше, чем в каждом из тех экземпляров, которые я держал в руках. Вот и последняя строфа целиком, она же — последняя строфа того варианта, который у меня уже был:

Получается, что в 1818 году в одной типографии отпечатали три разных варианта поэмы. Условно «первый» — для цензора. Он хранится в библиотеке альмаматери, с ним хорошо знаком Кербер. Столь же условно — «второй». Для руководителей масонской ложи «Вервь раскаяния»? Может быть, Делла, может быть. Этот экземпляр я купил на антикварном рынке. А Пол утащил с собой и канул в эту… Ну, надеюсь, все же не туда. А вот куда бы я его канул…

Сейчас передо мной лежит «третий» (хорошо бы последний) экземпляр. Этот‑то для кого?

Я еще раз пролистал сборник. Не Ч–скому он принадлежал. Вот номер два: «Киевский паломник». В самом конце, на чистой половинке листа, надпись чернилами: «Сию книжку привез я из Киева в 1842 году брату Павлу, а по кончине его, последовавшей в 1850 году, взята мной в память его! Да упокоят его Господь в царствии своем! А я, надеюсь, и сам скоро с ним в Господе соединюсь! Николай Сафонов».

Еще номер четыре, тот самый Шлецер. На первом листе внизу чернилами надпись: «Павел Сафонов». Получается, что книги эти первоначально находились в библиотеке Павла Сафонова, а после его смерти брат Николай забрал их себе. Вы делаете успехи, Гастингс.

Я вернул книжку пыльному юноше, спустился в свой зал на второй этаж, взял книгу о русском масонстве XIX века. В разделе, посвященном 1802—1815 годам, в числе российских розенкрейцеров, последователей Н.И. Новикова, указаны П.Л. и Н.Л. Сафоновы. А еще девочка в диссертации называет Николая Сафонова в числе организаторов московской ложи «Вервь раскаяния». Ну‑ка, ну‑ка, возьмем еще энциклопедический словарь «Русское масонство». В алфавитном списке всех известных на сегодня русских масонов есть несколько Сафоновых. Вот Николай Илларионович Сафонов. Умер в 1817 году. Не тот. Его брат Петр умер в 1828 году. Уже ближе. А у Петра два сына: Дмитрий, умерший в 1844 году, и Николай, тоже, кстати, масон. Год рождения неизвестен (но, возможно, около 1790 года, поскольку в 1792 году родилась его будущая жена), а смерти — 1859–й.

Вот ему‑то сборник и принадлежал после 1850 года и до 1859–го. Потом, неведомо какими путями, он попал в «Историчку», где о существовании поэмы не знают, поскольку она в каталоге не представлена. Ну что же, кое–какие факты я расковав, остается дождаться, когда мистер Вульф перестанет дуть пиво, возиться с орхидеями и начнет думать. А пока что я убрал сканер в карман пиджака и поехал домой.