Проспал. Вот и сбылся кошмар преподавателя: впору на занятия без штанов бежать. Так, щетина как раз на трехдневную тянет, бриться не обязательно. Водолазку можно не гладить, галстук к ней не нужен. Жвачка вместо зубной щетки. О завтраке речи нет. Машину у подъезда схвачу и — пятнадцать минут не опоздание. Ну, двадцать.

По программе вторая лекция должна быть посвящена первобытному обществу. Первые годы я ее всерьез читал: петроглифы, мустьер, рисс–вюрмский интергляциал. А потом экспериментальным путем выяснил: как приходят они ко мне со школьным знанием о палке–копалке, так с той палкой–копалкой и уходят. Поэтому теперь я эту лекцию и следующую — про Египет — посвящаю доказательству одной спорной, но увлекательной гипотезы. Формулируется она так: подобно тому как человеческий зародыш в своем утробном развитии проходит все стадии эволюции живого мира, так и сознание человека проходит и, главное, сохраняет в себе все стадии, пройденные обществом в своем развитии, — от палеолита до наших дней.

С Египтом, кстати, проще. Мумия‑то в пирамиде у нас на Красной площади до сих пор лежит. Тут достаточно сопоставить характер и целеполагание труда двух эпох, чтобы Египет из всех пор советской власти попер.

С первобытностью чуть сложнее. Но выручает возраст слушателей. По моей теории, сознание тинейджеров очень точно отражает культурные достижения эпохи неолита. Почти всем подросткам — от двенадцати до восемнадцати примерно лет — свойственны такие его черты, как стадное поведение, с элементами вождества; сексуальная доминанта в общении и соответственно в искусстве; тотемистическое сознание; ритуализированный быт; магия надписей. И все это на контрастном эмоциональном фоне и при крайне слабо выраженной индивидуальности каждого из членов неолитического сообщества.

Подростки собираются в уличные банды или фанатские объединения, исписывают себя татуировками, а стены — надписями и рисунками, связанными с сексуальной магией. Они подражают вожакам и жаждут инициации, переводящей их во взрослую жизнь. Кстати, примеры подростковой магической практики я беру из надписей на стенах и партах этой же аудитории. Каждый год примеры свежие.

По мере взросления, говорил я, каждый человек потенциально способен перерасти рамки неолитического сознания, но большинство людей эту возможность не реализуют, отказываясь от индивидуальности и заменяя мышление суждением. При снижении контрастности эмоционального фона стадно–ритуальная культура приводит к консервации нескольких вариантов жизненной позиции, именуемых семьей, дружбой, карьерой, увлечениями. Каждая из этих позиций соответствует «норме», то есть закрепленным культурным образцам.

И лишь небольшая часть людей оказывается готова к индивидуальной судьбе, непременные признаки которой — самостоятельное мышление и творчество, то есть создание новых культурных форм, а в особых случаях — нового коммуникационного пространства. Но для того чтобы культурные новации вошли в сознание большинства людей, они должны быть перевоплощены в формы мифологические и ритуальные, то есть максимально упрощенные и введенные в практику высшим авторитетом, в качестве которого (поочередно или вместе) выступают: религия, всеобщее мнение, власть и «фигуры успеха», то есть те люди, чья жизненная позиция служит образцом для многих. В каждую эпоху «фигуры успеха» свои, но ориентиры едины для всех времен. Это условные социокультурные роли «вождя», «шамана», «старейшины», «лучшего охотника» эпохи неолита.

Тут пришла записка: «То, что вы говорите, придумали полтораста лет назад. Ведь это не что иное, как теория героев и толпы».

— Да, — отвечал я. — Она может и так называться. А в модифицированном варианте — еще и теорией элит, столь модной в современной политологии. Оттого, что ей много лет, не полтора столетия, а значительно больше, она не стала ни лучше, ни хуже. Это одна из возможных моделей, пригодная для описания человеческого сообщества наравне с другими. И поскольку она многое объясняет, то может считаться на данный момент достаточно точной и работающей.

И все же то, о чем я здесь говорю, отличается от теории «героев и толпы» в изложении позитивистов и русских народников второй половины девятнадцатого века, той теории, против которой всем своим творчеством выступал Федор Михайлович Достоевский. Там «герой» — фигура мощная, сильная и однозначно положительная. Он является «критически мыслящей личностью», знающей, где и в чем благо народа и куда его, то есть народ, нужно звать. А может, и вести. А может, и гнать. Я же думаю, что существует три типа культурной деятельности, сложившихся до начала неолитической революции, то есть той эпохи, когда человеческие сообщества субтропического пояса Земли стали переходить от собирательства и охоты к производству материальных благ, от родоплеменной организации к протогосударственным объединениям, от матриархата к патриархату.

Первый тип, самый распространенный, — потребители культуры. Это те, кто не вносит в коммуникационное пространство ничего своего. Именно они живут в мифологическом и ритуальном культурном пространстве. И к тому же стремятся его максимально упростить, дабы в нем лучше ориентироваться. Например, свести все богатство речи к набору табуированных слов и выражений, музыку — к ритму науку — к магии, многообразие социальных отношений — к двуединству «свой–чужой», в котором ориентирами выступают раса, религия, тусовка, банда и т. п.

Второй тип — те, кто творит новое коммуникационное пространство. Это люди индивидуальной, но отнюдь не всегда успешной судьбы. Люди с сознанием, не совпадающим с принятыми в обществе ритуально–массовыми формами поведения. «Творцы» воспринимаются большинством не как герои, а как чудаки, аутсайдеры, маргиналы не по обстоятельствам жизни, а по странному нежеланию быть как все, например, не писать на парте и не писать в подъезде.

А вот третий тип — это «люди успеха», в качестве которых в современном обществе выступают: публичные политики (ролевая функция — «вождь»), поп–звезды (ролевая функция — «шаман»), бизнесмены–олигархи (ролевая функция — «лучший охотник»). Их также можно назвать «адаптерами» — то есть теми, кто приспосабливает существующие и появляющиеся культурные формы к сознанию простых потребителей, упрощая их до возможного предела. «Люди успеха» выполняют важнейшую культурную функцию. Они личным примером указывают людям толпы: это новшество должно быть отвергнуто, а этим можно пользоваться, оно неопасно, а если взять вот так и сделать вот этак, то может быть даже полезно.

«Адаптером» может быть и «творец». В этом случае он выступает в роли «старейшины племени». Таковы знаменитые писатели и художники, нобелевские и прочие лауреаты. Присутствие в племени «старейшины», «мудреца» не отменяет, но освящает действующие в племени крайне примитивные ритуалы, поддерживаемые «людьми успеха». И только длительной и неблагодарной работой, исподволь и незаметно для остальных, «творцам–адаптерам» удается чуть–чуть изменить сложившиеся мифы и ритуалы, сделать их чуть сложнее и гуманнее. Хотя последнее высказывание сомнительно и нуждается в более тщательном доказательстве.

Быть «адаптером», «человеком успеха» и приятно, и трудно. Те из них, кто не обладает способностями «творца», должны всю жизнь выступать против собственных устремлений к примитивности и делать вид, что их культурное пространство сложно и многообразно (правда, современная поп–культура значительно облегчила их жизнь). Те же «адаптеры», кто остается творцом, вынуждены резко сужать свои интересы для того, чтобы быть признанными и понятыми (а значит, не съеденными) людьми своего племени.

Почитание «людей успеха», тотемистическое и фетишистское по своему происхождению, в той или иной степени свойственно всем обществам. И это подчеркивает, на мой взгляд, верность той мысли, что большинство людей живут с неолитическим сознанием, вынужденно приспосабливаясь к сложности культурного пространства, созданного «творцами» и поддерживаемого «адаптерами».

Еще одна записка: «Кто же тогда бунтари? Ведь теория «героев и толпы» была создана специально для них?»

Ответ: Социокультурная роль «бунтарь» рассчитана на человека столь же первобытного и стадного, что и играющего социокультурную роль «вождь». Просто бунтарь — герой резерва. Когда все позиции «адаптеров» заняты, следовать правилам сообщества для достижения лидерства бесполезно. Нарушение правил во имя их последующего закрепления на новой личностной позиции — вот суть бунтарства. Кстати, замена вождя племени путем «поколенческой (молодежной) революции» — для первобытности дело обычное. Чтобы понять это, достаточно вспомнить мифы о низвержении первых богов их сыновьями. «Бунтари» свергают «шаманов», «старейшин» и занимают их места. А совмещение социокультурных ролей «творца» и «бунтаря» (что бывает, и нередко) вызвано только и исключительно тем, что «творец» стремится стать «адаптером» и получать свою долю поклонения от соплеменников.

После лекции зашел на кафедру. Лаборантка Маша напоила меня чаем с печеньем. Я не отнекивался. Позавтракать-то не удалось. Маше сняли брекеты, и она теперь все время улыбается. Улыбка у нее, прежде чуть стеснительная, теперь… задорная, что ли? Зубы ровные. И вообще она симпатичная. Держится очень прямо. И говорит правильно. Узнал, что учится на вечернем, на втором курсе экономического.

Сидя за чаем, подумал: а не попросить сейчас Машу выйти за меня замуж? Вот съезжу в Испанию, и свадьбу сыграем. Или нет, не поеду никуда. Сразу свадьбу. Колокольчики на антресоль закину, будет в той комнате детская. Маша будет учиться, я — зарабатывать. Перейду в альмаматерь, возьму пять учеников, к вступительным экзаменам готовить. А, черт, экзамены‑то отменяют! Ну, не пойду в альмаматерь, мне и здесь хорошо, гранты нам тут обещают. Лишь бы вот так каждый день за чаем сидеть и на улыбку ее смотреть. Хорошая улыбка, добрая.

С такими мыслями я чуть не пропустил семинар. Провел его бегом. Не помню ни слова из того, что на нем говорили я сам или студенты. А когда семинар закончился, вышел из института с мыслью о том, что если Маше чего и не хватало в жизни, так это мужа за сорок лет с полным набором холостяцких привычек, ревматическими болями в пояснице и постоянной тягой превращать любую беседу в лекцию по культурологии. Нет, сегодня у нее дважды удачный день. Брекеты сняла — раз. Я вовремя вспомнил о семинаре — два.

К тому же мне надо было кое‑что обсудить с самим собой. Прежде всего: как вести себя с этим самым Сергеевым А.М.? Вспоминая Машину улыбку, я решил, что если уж мне придется с ним, как он это называет, сотрудничать, то все, что он узнает от меня, будут знать и другие заинтересованные стороны, все трое: академик, испанец, библиофил. Прямо сегодня расскажу Керберу все, что знаю.

Так сразу полегчало от этой мысли, что захотелось даже выйти из метро пораньше и пройтись до «Исторички», подставив лицо ветру, а зонт — тому мелкому безобразию, что в осенней Москве почтительно именуют дождем.

Не люблю осень. Лето люблю. Оригинального в этом мало, но давным–давно любовь к лету и поэзии сблизила нас с Аленой. И я никак не могу вспомнить, было ли еще что‑то, что мы любили оба. А между тем мы продержались десять лет. Хотя… На свете существует такое количество вещей, которые можно любить или не любить, что десять лет не кажется таким уж большим сроком, чтобы установить: все, что нравится мне, Алене отвратительно; все, что нравится ей, вызывает у меня либо скуку, либо смех.

Поэзия интересует меня теперь только как один из источников по истории быта. Я могу прочитать мини–лекцию минут на двадцать, комментируя строчку: «Однозвучно звенит колокольчик». А для комментария к строке: «И колокольчик, дар Валдая» — мне и часа будет мало. А лето… оно кончилось.

Между прочим, в пяти–шести метрах позади меня покорно мок без зонтика какой‑то молодой человек в кожаной куртке и джинсах. Не тот, конечно, что столкнул меня с платформы в понедельник. Но в Москве сейчас каждый второй одевается так, как будто служит в специальных частях народного ополчения против здравого смысла и ему формой предписан кожаный верх и синий низ.

Значит, у меня появился официальный филер. Я его еще на Никольской заметил. И вот привел на Маросейку. Тут к нему подъехал джип. Парень забрался туда, и они на пару с водителем уставились мне в спину, медленно (а на Маросейке иначе и не бывает) двигаясь следом. Ну ладно. Сыграем в казаки–разбойники. Я дошел до Бульварного кольца, повернул направо и вскоре вошел в дверь издательства. Охранник, хорошо помнивший меня по недавним временам, когда я чуть ли не ежедневно шмыгал туда–сюда со своими статейками для энциклопедии, спокойно пропустил внутрь, едва лишь я начал хлопать себя по карманам в поисках якобы завалившегося куда‑то пропуска.

Черный ход из издательства (идти на второй этаж, там пройти несколько коридоров, спуститься на первый, идти в обратном направлении, снова на второй, но уже в другом здании, пять поворотов, спуститься и нажать на кнопку) выводит во двор. Тот двор — в следующий, и так почти до самой «Исторички». А эти в джипе могут купить себе хот–догов с кока–колой и играть в полицейских до одурения.

Да, так вот «Историчка». Всего‑то и нужно было минут сорок, чтобы выяснить то, что я собирался. Еще полчаса на похлебку и блин с бужениной все на той же Маросейке — и я готов к встрече с библиофилом. Печенья вот еще куплю к чаю.

Дома, пока Кербер не пришел, я включил Acer, положил перед собой карту и литорею, полученные у академика. Я обещал ему начать думать. Значит, «Glenfiddih» откладывается. Да и кончился он.

Итак.

Значит.

Следовательно.

Pues.

Asi.

Вот.

[файл И-2]

Лилия, изображенная на карте, по своим очертаниям совпадает с буквой «ПСИ» кириллицы. Именно эта буква помещена в первые квадраты обеих литорей, меняясь местами с буквой «А». Но в заклинании (если CETDESUNT— это заклинание), буквы «А» нет.

Надо же, я и не заметил, что написал набор букв не русским шрифтом, а на латыни. Что ж, возможность такого написания предоставляется совпадением начертания почти всех используемых в нем букв. Разве что букву «Д» надо писать иначе — как «D» и «Н» как «N».

Но вернемся к букве «ПСИ». В пояснениях к первому и двум последним квадратам хвостининской литореи есть слово «число». Кроме того, это же слово стоит в квадратах, где «В» меняется на «И», «Ѕ» — на «В», «Р» — на «А». В славянской числовой записи «А» равно единице, а «пси» означает семьсот. Получаем «один меняется на семьсот». Семь веков жизни человечества: от Адама до потопа, от потопа до Авраама, от Авраама до Давида, от Давида до Вавилонского пленения, от пленения до рождения Христа, от Христа до начала второго пришествия Христа, предсказанного «Откровением» Иоанна Богослова. Седьмой век — время Апокалипсиса.

Первый раз всерьез ждали начала седьмого века в 1492 году, когда заканчивалась седьмая тысяча лет человеческой истории (1422 года от Рождества Христова да плюс 5508 лет от сотворения мира до Его Рождества, вот и получается ровным счетом семь тысяч). На Руси даже таблицы расчета Пасхи были составлены только до этого года. В 1492 году кружок Федора Курицына уже существовал. И не кто иной, как митрополит Зосима, покровитель еретиков, должен был составлять и вводить в обиход новую «Пасхалию» на восьмое тысячелетие.

Итак, предположим, число 1492 означает некую отправную точку, обозначенную в первом квадрате литореи «обменной» буквой «ПСИ». А в последнем квадрате та же «ПСИ» находится в верхнем регистре. Она подлежит обмену на букву из нижнего регистра «X» с двойным указанием на то, что должно получиться «сложенное число». Такое же указание в соседнем квадрате, где «кси» меняется сразу на две буквы — «КСИ» же и «Ѕ», причем «Ѕ» — единственная буква, использованная в нижнем регистре дважды. Это настолько выбивается из общего ряда, что пройти мимо невозможно. «КСИ» менять на «КСИ» нет смысла, но «КСИ» в сочетании с «Ѕ» дает цифровое значение шестьдесят шесть. Переставленные в самый конец верхнего регистра литореи две буквы «КСИ» и «ПСИ» (здесь должны бы стоять «ФИТА» и «ИЖИЦА», помещенные строчкой выше) — дополнительное указание на важность этого «сложенного числа».

Итак: «КСИ» меняем на «КСИ+Ѕ», то есть на 66. «ПСИ» в свою очередь, меняем на «X», то есть 700 на 600. Получается «сложенное число» — 666. Именно столько стихов в полной поэме Хвостинина. Не говоря уже о всем известном его значении.

Продолжаем игру в нумерологию. 1492 + 666 = 2168. Если это дата конца света, то время у человечества еще есть. Но лично я думаю, что эти цифры нужно опять обратить в буквы. 2 1 6 8 становятся буквами «В», «Р», «Ѕ», «И» верхнего регистра. «Обменные» буквы нижнего регистра — «И», «ПСИ», «В», «Т». Если следовать православной традиции сокращений, в которой буквы ХСВС, помещаемые на нательных крестах, означают «Христос воскрес», то, развернув аббревиатуру «И — Пси — ВТ», мы получаем: «Иуда воскреснет». Для «ПСИ» же в первом квадрате литореи, там, где эта буква занимает место «А», есть специальное пояснение: «Число, имени свершение». То есть «ПСИ» вообще нельзя воспринимать как начальную букву какого‑то слова. Она означает только число, дату, когда предсказанное сбудется. Число это 700. Значит, в полном своем виде аббревиатура должна быть расшифрована так: «По скончании седьмого века Иуда воскреснет».

По привычке направился в кухню, но вспомнил, что вечером у меня гость, и совершил исторический разворот на сто восемьдесят градусов, как некогда один наш премьер. Дурные примеры заразительны. Ладно, продолжаем.

[файл И-2. Продолжение]

Если в курицы некой литорее слова как верхнего, так и нижнего регистров («душа», «приклад», «столп», «плоть») скорее всего соотносятся с буквами, обозначающими гласные и согласные звуки, то в литорее «хвостининской» «столпами» обозначены согласные, а «прикладами» — гласные только верхнего регистра. В нижнем регистре использованы главным образом четыре слова–определения: «плоть», «сила», «душа», «вервь». Причем без видимого порядка. Если выписать первые буквы строк Лаодикийского послания в варианте Хвостинина и обменять их на буквы нижнего регистра, то получится следующее:

«Д» меняется на «С» — «плоть и душу».

«М» меняется на «Е» — «душу и силу», причем «трое на одно».

«И» на «Т» — «плоть и силу» — «двое на одно».

«Ч» на «Д» — «плоть и душу».

«М» — опять на «Е» — «душу и силу».

«П» — на «Ѕ» — «вервь и душу».

«Н» — на «У» — «плоть и душу».

«С» — на «Н» — «вервь и душу».

«И» — опять на «Т» — «плоть и силу».

Получается, что сочетание «плоть и душа» встречается три раза, а «плоть и сила», «душа и сила» и «вервь и душа» — по два. Итого девять. Но в литорее сочетание «вервь и душа» встречается еще один раз, там, где «Р» меняется на «А». И один раз, при замене «У» на «Р», встречается «плоть и сила». Если к этому добавить, что «душа и сила» обозначается как «трое на одно», а в заклинании «Е» использовано лишь дважды, то можно предположить, что эта буква должна быть использована еще один раз.

Таким образом, мы имеем двенадцать букв: СЕТДЕSУНТ плюс три отдельно стоящие «А», «Е», «Р». При этом в двенадцати словосочетаниях, поясняющих эти буквы, слово «душа» встречается 9 раз, «вервь» и «сила» — по 6 раз, а «плоть» — лишь 3 раза. Получается ряд 3—6—6—9. Или три раза повторенное 1—2—2—3. Что это значит, пока непонятно. Да и некогда уже разбираться. Домофон верещит с такой душой и силой, что моя плоть…