Здание моего вуза строилось в конце 1970–х годов для Дома политпросвещения. Архитектура полностью соответствует эпохе: бетон, бетон и еще раз бетон. И окна во весь этаж. Система отопления, рассчитанная на Французскую Ривьеру. Кондиционеры архитекторами предусмотрены не были. В результате зимой здесь холодно и сквозняки, а летом духота к запах. Запах вообще‑то здесь всегда. Туалеты‑то шин в последний раз в 1980 году, к Московской Олимпиаде. Ну два не об этом.

Сразу за двойными стеклянными, конечно же, дверями в три человеческих роста начинается холл, уходящий двумя рядами колонн куда‑то за Кольцевую дорогу. Я по крайней мере ж восемь лет работы до конца его ни разу не доходил. Минуешь охрану из побитых жизнью мужичков с единым выражением похмельной строгости на лицах — и к лифту, направо. Или туда же направо, но чуть дальше, к преподавательскому гардеробу. Ну в крайнем случае, когда совсем невмоготу, еще дальше направо и вниз. Там мужской туалет.

Зачем такой холл Дому политпросвещения был нужен, теперь уже никто не скажет, а студенты его используют в качестве большой жилой пепельницы или, по–другому, «сачка». По моим поверхностным, правда, наблюдениям, треть студентов каждый день дальше «сачка» не продвигается. Да и зачем?

А несколько раз в году каждый студент н преподаватель, входя в холл, обязательно направляется к первой колонне левого рада. Там в эти дни ставят стол, всегда один и тот же, у него либо в правом ближнем, либо в левом дальнем углу (это как развернут) четкая нестираемая надпись: «Война, пошла на!» На стол водружают обтянутый красной материей стенд, прислоняя его к столбу. А уже на стенд помещают фотографию умершего сотрудника и краткий некролог. В такой день вокруг стенда обязательно толпятся кучки студентов и преподавателей. Деньги на поминки начинают собирать, о дне и месте похорон узнают. Ну и так, испытывают смешанные чувства.

И сегодня утром, продираясь сквозь потный поток студентов к единственной (из шести) открытой двери в наш МУПЭП, я углядел стенд и повернул влево. Фотография была маленькая, что в случае с преподавателем бывает редко. Да и некролог совсем короткий. Но даже тогда, когда я все это для себя отметил, ничего в душе не екнуло. А подойдя почти вплотную, через спины студентов я наконец разглядел фотографию. Она была сделана в прошлое воскресенье, на шашлыках. Андрей стоял вполоборота к камере, улыбаясь и показывая на что‑то у себя за спиной. Фон был специально высветлен. Возникло ощущение, что он указывает на пустоту, в которую собирается уйти. Под фотографией было написано от руки черным фломастером: «Вчера в автомобильной катастрофе погиб студент третьего курса юридического факультета Андрей Скобяницын».

В группе студентов, стоявших около стенда, я заметил девушку, бывшую на шашлыках, как же ее… ну, не помню сейчас. Она то всхлипывала, то начинала тихонько подвывать. Я оттянул ее за локоть и спросил, как это случилось. С трудом удалось разобрать сквозь всхлипы, что он торопился на первую пару, и на проспекте Вернадского его подрезал какой‑то крутой джип. «Шкоду» Андрея закрутило на мокром асфальте, он выскочил на встречную полосу и врезался в поливальную машину.

Она разревелась в полный голос, и я не знал, как спросить. Да и не хотел, боялся спрашивать.

— А девушка… Лада… Она с ним была?

— Они вместе… Андрей ее вез на первую пару. Удар на его сторону пришелся. Он весь переломан, живого места не осталось, а у нее почти ни царапины. Только вот тут… и сразу…

Она поднесла руку ко лбу и тут же отвела, испугавшись, что показывает на себе. Света (вот как ее зовут!) дернулась уходить, но мне нужно было выжать из нее один ответ. Я сильнее сжал ее локоть, чуть развернул к себе.

— Где… они… сейчас?

— На Пироговскую увезли… Там больница и… морг.

Света, вывернув свой локоток, бросилась бежать куда–то в глубину холла. Я медленно пошел по лестнице на третий этаж, где должен был проводить семинар. Не было никаких смешанных чувств. Вообще никаких чувств я тогда не испытывал. (Да и сейчас, когда я достукиваю эти строки на своем Acer'е, их, похоже, нет.) Зато пока я шел по лестнице, целиком все обдумал.

У меня есть примерно сутки на то, чтобы проверить истинность своих вчерашних построений. Возможность уникальная. Обычно историкам такое недоступно. Экспериментальная история, все эти плавания на папирусных лодках и строительство дольменов вручную — полная чушь по сравнению с тем экспериментом, который я могу, а значит, должен поставить на себе. Только вчера я разложил на составляющие обряд, необходимый для воскресения погибшего человека путем обмена душ. А сегодня, стоя перед стендом с фотографией Андрея, я понял, каким должно быть заклинание. Тем самым. Только букв (и звуков) в нем должно быть не девять, а двенадцать. И произносить его, видимо, надо дважды, набрав 24 звука. И не по–русски, а на аутентичном языке. Иуда русского не знал. Да и не было тогда русского языка.

Впрочем, все это мне и предстоит проверить в ночь с субботы на воскресенье. Какая там Испания, какая альмаматерь! Жизнь моя закончится сейчас. Но если мое открытие истинно, то подтверждение истинности впервые в исторической науке будет получено опытным путем и неопровержимо доказано. А если нет… Кто‑то об этом пожалеет? Уж точно не я. Разве что гражданин Сергеев А.М. куском локтя подавится.

Студентам своим я сказал, что на сегодня занятия по моему предмету отменяются, и просил передать это группе, которая должна прийти сюда же на вторую пару. Вот уж кто испытал смешанные чувства, так это первокурсники. Радость школьника, которому отменили занятия, смешалась у них с явной обидой: чего ж мы тогда приперлись сюда в такую рань? Но мне сегодня, да и вообще теперь, не до них. Пусть хоть весь МУПЭП разнесут на первой паре в субботу.

Пробегая к выходной двери, краем глаза углядел, что какой‑то парень, с виду похожий на студента, дернулся за мной, на ходу доставая мобильник. Но джип за ним, видимо, закреплен не был. Так что я остановил частника и укатил, даже не оглядываясь.

Дома я первым делом ринулся к мусорному ведру и вытряс его содержимое на целлофановый пакет. Три баночки из‑под йогурта, обертка от пачки печенья, упаковка из‑под кофе и то, что я искал: два гигиенических тампона. Ну вот и кровь. Я вылил в стакан остатки «Бифитера» и опустил туда тампоны.

Итак. Тело Лады лежит недалеко, в морге на Пироговке. Не думаю, что расстояние играет какую‑то роль. Но лучше, чтобы оно было поближе. Крови немного и в спиртовом растворе, но уж какая есть.

Веревка. Помню, что дома была. Алена еще купила, просила натянуть на кухне для того, чтобы сушить белье. А потом ей эта идея разонравилась, и я закинул веревку на антресоли. Где сейчас и найду.

Нет, не нашел. Все выкинул с антресолей, но там почему-то оказались главным образом книги и какая‑то женская одежда. Полчаса тупого хождения по квартире дали соответствующий результат. Я вспомнил, что, когда запихивал книги на антресоль, хозяйственные вещи сложил в тумбочку. А тумбочку поставил к мусоропроводу. Под телевизор. И дверь герметически зашпаклевал. И табличку привесил.

Больше часа долбил, долбил и долбил эту дверь хлипеньким молоточком и вконец ее раскурочил. Но элемент № 3 теперь у меня в руках.

В комнате с колокольчиками оттого времени, когда я всерьез вознамерился купить церковный колокол из небольших, в одну из балок вогнан толстый крюк. Он выдержит.

Теперь Сергей Сергеевич. Я два раза ускользал от его молодцев. Он может обидеться и начать мне мешать уже теперь. К тому же испытательный срок, который он мне назначил кончается сегодня.

Я набрал оставленный им номер телефона. Сразу после того, как девушка на том конце провода передала трубку главе агентства, я заявил, что буду готов предоставить подробный и полный отчет в понедельник, после совещания с академиком. В каком угодно виде: лично, по телефону, на бумаге…

Тут уж он вступил в свои права и потребовал встречи в конспиративном месте.

— Запоминайте, но не записывайте: станция метро «Боровицкая», эскалатор напротив аптечного киоска. Подниметесь, сразу будет дверь с надписью «СА 74 ниже: ВЗ–черта, П–IIА».

— Я знаю эту дверь.

— Как? Откуда? Почему?

— Да успокойтесь. Я же езжу в «Безымянку». И очень часто поднимаюсь на этом эскалаторе.

Не объяснять же ему, что табличка, свинченная именно с этой двери, сейчас валяется у меня в коридоре. Мы договорились, что я приду туда в понедельник к «двенадцати ноль-ноль», как выразился этот cabron.

Очень хотелось позвонить академику. Спросить, кто у них с Сергеевым теперь старший, кто кем командует. Но сдержался. Академик может поднять волну, и ею меня накроет прямо сейчас. А мне нужна эта ночь с субботы на воскресенье. Дальше ничего.

Опять веревка. Два часа убил на то, чтобы узел петли выглядел таким же, как на рисунке. Не уверен, что это вообще важно. Скорее всего «немецкая» часть Истины состоит в знании о повешении как таковом, а не в особом узле, нарисованном художником XVII века. Но рисковать чистотой эксперимента из‑за частности не хотелось.

Теперь, когда я убедился, что все составляющие обряда на местах и никто помешать мне не может, я могу спокойно дописывать свой отчет. Собственно говоря, уже дописал. Осталось добавить, что я сделаю прямо сейчас, вечером в субботу, в половине двенадцатого.

Я приготовил две одинаковые копии моего отчета и жду приезда курьера из DHL. Одну копию отправлю в Барселону, по адресу Barselona, Avinguida de Roma, 38. Куард был приятным собеседником. К тому же он искренне мне сочувствовал. Не вижу причин не предоставить ему все собранные мной материалы.

А другая посылка будет доставлена одному моему однокурснику. Последние десять лет мы встречались лишь эпизодически, на конференциях и защитах диссертаций, связь друг с другом не поддерживали, так что вычислить его будет сложно. Значит, в ближайшее время гражданин Сергеев до него не дотянется. Я позвонил ему и предупредил об отправленной посылке. Будем считать, что я назначил его ответственным за экспертизу моей гипотезы и ее экспериментального подтверждения. Человек он неприятный, из тех, кто за внешней доброжелательностью скрывает глубокое и искреннее презрение ко всем людям, кроме нескольких им лично отобранных друзей. Но он из чистого снобизма не откроет папку до тех пор, пока не посчитает наш договор выполненным или недействительным. Пусть сам решит, стоит ли предавать гласности результаты моего открытия. А мне в любом случае будет все равно.

Ну вот, осталось написать лишь о том, что я собираюсь сделать после того, как курьер увезет посылки. Сначала я было хотел выйти прогуляться по ночной Москве, а заодно утопить свой ноутбук. Но потом решил, что случайности вроде вывернувшей из‑за угла машины мне сейчас не нужны. Кроме того, неизвестно, что взбредет в голову гражданину начальнику Сергееву. Вдруг он пошлет своих специалистов ко мне в квартиру, пока меня не будет?

Так что я первым делом вскрою Acer и просто–напросто раскрошу системный блок молотком. Потом открою входную дверь. А дальше все по плану…

На этом заканчиваются материалы, присланные мне Василием Михайловичем Сретенским. Как писали когда‑то давно на рукописях, оставшихся незаконченными, CETERA DESUNT— иного нет.