До встречи с испанцем у меня было целых полдня. Поэма пусть полежит. Я решил просмотреть диссертацию (читать я ее и не собирался; только этого не хватало, как будто я других диссертаций не читал). Первые страницы посвящены актуальности разрабатываемой темы. Я давно заметил, что именно этот раздел женщинам удается почему‑то гораздо лучше, чем мужчинам. В то время как мужчина, вымученно списывая фразы из восьми предыдущих диссертаций, сколачивает две страницы текста с объяснениями, почему именно сейчас так важно выяснить, как, например, менялись взгляды Сергея Сергеевича Уварова на порядок слов в триаде «самодержавие, православие, народность», любая женщина легко и непринужденно докажет вам, что современное общество больше не может существовать, не имея представления о том, как в первой половине XVI века в Вологодском уезде было поставлено обучение девочек из семей священников. Причем вы заранее знаете, что ответ будет «никак», но с актуальностью этой проблемы неизбежно согласитесь. А вот насчет триады еще подумаете.

А потом я понял, в чем тут дело. Женщинам и так постоянно приходится доказывать своим бестолковым спутникам жизни, насколько важно изменить прическу, подкраситься, купить к этим джинсам тот свитер и вот эти бусы, да не эти, а ЭТИ — как раз к свитеру; себе же и своим подругам — почему этот спутник уже не актуален, а актуален вон тот. Воооон тот. У мужчин таких проблем нет. С объяснениями. В быту мужчины чаще всего подчиняются необходимости что‑то менять, женщины же эту необходимость создают.

Дойдя по раздела «Историография», я решил, что достаточно знаком с диссертацией, чтобы ограничиться ее дальнейшим перелистыванием на сон грядущий (не все же поэму читать), залез в конец и обнаружил приложение: список масонских лож, действовавших в России с воцарения Павла I и до официального их запрещения Александром I первого августа 1822 года. Пробежавшись по списку, я дошел до 1815 года, когда в Санкт–Петербурге были созданы ложи: «Избранный Михаил», «Пламенеющая звезда», «Трех добродетелей» и Директориальная (Великая) Ложа «Астрея». Ну понятно, армия из заграничного похода вернулась. Заглянул в текст. Ан нет, раскол в масонстве, попытки усилить соперничающие системы: немецкую (розенкрейцеров), шведскую и французскую.

1815 год в Москве. Образованы ложи: «Феникс» и «Вервь раскаяния». «Феникс» меня не интересует, это скорее всего одна из реорганизаций Капитула «Феникса» шведской системы. А вот о ложе «Вервь раскаяния» никто из известных мне историков не писал.

Комментарий в сноске. Обычная ложа, каких много. Совсем небольшая, не более 24 членов. Мастер стула неизвестен. Материнская ложа неизвестна. Сама она не шведской системы и не французской, розенкрейцерская, только не пишет девочка, под чьим влиянием: Новикова или Поздеева. Среди установленных членов ложи (или руководителей — по тексту диссертации непонятно) значились:

француз, эмигрант, в прошлом кавалерийский офицер, а в то время — содержатель благородного пансиона для мальчиков Арро;

отставной подполковник Хвостинин;

подпоручик Николай Сафонов;

отставной гвардии полковник, предводитель дворянства Ливенского уезда Петр Сафонов, отец Николая;

отставной гвардии майор Назимов;

молодой князь Владимир Хованский;

студент–медик П. Вернер;

еще один медик — доктор медицины Н. Щеголев.

А вот это уже интересно. Предполагаемый автор «моей» поэмы и ее цензор состояли в одной масонской ложе. Посмотрим, что будет завтра в бумагах Романыча–Славинского.

Напоследок все же пролистал начало первой плавы. Глаз зацепился за пару фраз: «При всей справедливости выделения личных (Екатерина чувствовала себя оскорбленной Новиковым как женщина и государыня) и политических (попытки Новикова и московских масонов наладить контакты с Павлом Петровичем через архитектора Баженова) мотивов запрещения масонских лож в 1792 году, следует, на наш взгляд, обратить внимание на еще одно обстоятельство. Екатерина II, давшая приют иезуитам, чья деятельность официально была запрещена папой Климентом XIV в 1773 году, не могла оставить без последствий поиски так называемого истинного розенкрейцерства, начатые князем Репниным и продолженные Шварцем и Новиковым. Дело в том, что императрица должна была сделать выбор между несколькими враждебными друг другу и одновременно святому престолу религиозными учреждениями. И выбор ее пал на иезуитов, ставших проводниками правительственной политики на территориях, вошедших в состав России после первого раздела Речи Посполитой. В жертву политической необходимости было принесено розенкрейцерство, противостоявшее иезуитам. Одновременно был сделан дружелюбный жест по отношению к Ватикану, что оставляло за Екатериной свободу маневра в отношениях с резко увеличивавшимся католическим населением империи».

Что ж, изложено громоздко и довольно коряво, но мысль интересная. Еще бы разъяснил кто, чем истинное розенкрейцерство отличается от ложного. Она же просто приводит сноску на объяснение, данное Новиковым следственной комиссии в 1792 году: «В 1776 или седьмом году, в бытность князя Петра Ивановича Репнина в Петербурге,…был я у него и по причине его болезни обедал у его один: узнав, что я масон, он сказал, что и он масон, что он, в разных государствах бывши, искал масонства и что, не жалея денег, старался доставать всевозможные градусы, но всегда находил лживые. Но, наконец, познакомился с одним человеком, — а где не сказал, — который дал ему понятие такое, что истинное масонство скрывается у истинных розенкрейцеров, что их весьма трудно найти, а вступление в их общество еще труднее, что у них скрываются великие таинства; что учение их просто и клонится к познанию Бога, натуры и себя; что много ложных обществ называются сим именем, что много шарлатанов и обманщиков называются сим именем и потому‑то весьма трудно найти истинных; и многое говоря, заключил, что счастлив тот, кто найдет истинных, а на сей конец, хотел он познакомиться с бароном Рейхелем, чтобы узнать его».

Тут я и сам кое‑что знаю. Генерал–майор барон Рейхель, немец, поступил на русскую службу в 1770 году и стал инициатором создания лож «берлинского акта». Одной из них и была «Латона» Новикова. Иоганн–Георг Шварц, тоже немец, приехал в Россию из Трансильвании, читал лекции по немецкому языку в Московском университете, а с 1780 года — ординарный профессор по кафедре философии. Ну, это ладно, а вот 1 октября 1781 года, во время поездки в Германию, Шварц получил грамоту, в соответствии с которой стал единственным представителем розенкрейцеров в России. И на смертном одре (он умер в начале 1784 года в возрасте 33 лет) Шварц признавался, что выполнял в России сверхсекретную миссию. Какую — неизвестно до сих пор.

Итак, Рейхель, Шварц и Софья Августа Анхальт–Цербстская привозят в Россию конфликт интересов, возникший и развивающийся в Германии. Называется он «истинное розенкрейцерство». Здесь на русской почве в центр конфликта попадает Новиков, в результате оказавшийся в Шлиссельбургской крепости.

Возникает ряд вопросов. Был ли истинным розенкрейцером барон Рейхель? Или им был Шварц? Или ни тот ни другой? Нашел ли Новиков истинное розенкрейцерство, а в 1792 году морочил головы членам комиссии? Или был ни при чем? Почему Новикова посадили в крепость, а другие розенкрейцеры отделались легким испугом? А главный вопрос: зачем я здесь сижу и задаю вопросы, на которые мне никто не ответит. если у меня встреча назначена на ВВЦ?

Не знаю почему, но в Москве в любое время года ясная и сухая погода устанавливается ближе к четвергу, а с пятницы начинает портиться. Как выразился когда-то один мой однокурсник, только учившийся говорить по-русски (его забросило к нам из Уругвая, а куртку теплую он к сентябрю не купил): «Putanski moskovski pogod!»

Вот такой «погод» и в этом сентябре: «И ветер, и дождик, и мгла / Над холодной пустыней воды», над лужами то есть. Но к двенадцати проглянуло солнце, и зонт я решил не брать. Сунул в портфель сканер и пошел к метро. В рукописном отделе Безымянной библиотеки фонд Романыча–Славинского оказался закрыт на реставрацию. Но одна из сотрудниц — моя однокурсница, к тому же ее сына в прошлом году я устраивал к нам на юридический факультет. Она обещала выцарапать одну единицу хранения с названием «Подготовительные материалы к биографической статье об А. П. Хвостинине». На пару дней.

Возня в библиотеке заняла больше времени, чем я предполагал, так что, пробираясь меж киосков по пути от «ВДНХ» (метро) к ВВЦ (выставке), я начал беспокоиться, дождется ли меня мой сеньор Куард. Опасался я напрасно. Он стоял у входа в павильон и смотрел на прохожих со спокойствием ротвейлера, знающего, что здесь и сейчас поводок дергать не надо. Будет команда, и он своего не упустит. А пока пусть себе идут.

Поздоровавшись кивком, испанец предложил прогуляться до одного из здешних летних ресторанчиков. Обстановку он, видимо, изучил заранее, потому что, не спрашивая моего совета, направился к боковой аллее. Вскоре мы уже сидели под синим тентом с надписью, рекламирующей что‑то такое, что и хочется, а нельзя. Чем руководствовался мой гость, предлагая именно это заведение, я не понял, поскольку тут был тот же стандартный набор блюд, что и везде вокруг, те же пластмассовые столы с пластмассовыми салфетками и пластмассовыми солонками. Официантка с чуть–чуть пластмассовым лицом приняла заказ. Испанец, усевшись так, чтобы видеть н кухню, и выход, заказал салат и (как он выразился) pescado grill. Я предпочел cerdo grill, значившуюся в меню как шашлык из свинины. От вина он вежливо, но твердо отказался, попросил воды.

—Я говорил с вашими родственниками, зная, что в Москве мне нужно будет встретиться с вамп. У вас очень любезные тетушки.

Он так и сказал: amable. Я выразил полное согласие, вспоминая своих amable родственников, стеклянное по утрам море и его вечернее бормотание (ух–ты, ух–ты, слышалось мне в нем поначалу), кривые улицы Barrio Gótico, дневные прогулки по Rambla и черное Rioja в длинном стакане ночью. И что‑то еще ночью, такое… amable? Нет, не помню.

— У меня к вам предложение, — вернул меня испанец на мой пластмассовый стул под наше пластмассовое солнце. — Издательство, в котором я работаю, имеет отношение к одной информационной службе Ватикана. В задачи этой службы входит и то, что обычно называют «диалогом культур», в прошлом году нам стало известно о вашем проекте…

Увидев мое недоумение, испанец терпеливо принялся объяснять:

— Ваш курс лекций. Нам amable сообщили об их содержании и даже передали видеокассету с одной из них. На наш взгляд, этот ваш проект заслуживает поддержки. «Христианский фонд культурных инициатив», созданный при участии Святого престола, но действующий как независимая просветительская организация, уполномочил меня предложить вам прочитать курс лекций в университете Барселоны. Вы могли бы приехать, скажем, на семестр, уже в этом году. За счет фонда, разумеется.

— Но ведь я не католик и, может, даже…

— Прошу вас…

Куард поблагодарил девушку, принесшую нам салат, хлеб, воду и то, что в этом заведении называют шашлыком. Официантка улыбнулась так весело, что я немедленно признал ее единственным живым существом в этом средоточии пластика, мысленно извинился перед ней и мысленно, но нежно поцеловал. Она…

— Прошу вас не отвлекаться на столь несущественные в данном случае вопросы, как принадлежность к той или иной конфессии. Ваши лекции, на наш взгляд, позволяют шире взглянуть на христианскую культуру. Я бы сказал, выявляют некоторые ее грани, которые до сих пор не были столь заметны. Чего же еще желать? Мы, кстати, могли бы подумать и о книге, которая бы включала расширенный материал ваших лекций и необходимый научный аппарат. Гонорары у нас небольшие, но…

Сделав две деликатные попытки съесть кусочек pescado, Куард осторожно перешел на хлеб и салат. Я грыз свинину и обдумывал сказанное. Лепетать что‑то вроде «как неожиданно», «я не готов», «мне надо подумать» совсем не хотелось. Но испанцу мой ответ и не требовался. По крайней мере сегодня. Он сказал, что пробудет в Москве неделю и хотел бы встретиться перед отъездом.

— Но это не все.

Он попросил меня заказать бутылку минеральной воды и продолжал:

— В Москве у меня было еще одно поручение, гораздо менее приятное, чем встреча с вами. Выполняя его, я с удивлением выяснил, что оба моих, извините за такой оборот, предмета интереса пересеклись. Сегодня утром я запросил у своего начальства разрешение на то, чтобы передать вам некую информацию и попросить о помощи. Два часа назад я такое разрешение получил. И очень прошу не связывать то, что я вам расскажу, с приглашением в Барселону. Еще раз хотел бы сказать, что нынешние обстоятельства выяснились уже здесь, а вопрос о приглашении был решен давно.

Я кивнул, принимая его объяснения и соглашаясь слушать дальше.

— Информация, которую я вам собираюсь поведать, не секретна, но мы стараемся не способствовать ее распространению. Она касается как давно прошедших времен, так и современности. Речь пойдет об Иуде и его поклонниках, тех, кого вы упоминаете в своей лекции, называя каинитами, хотя это лишь uno de los nombres. И не самое точное.

И вот что он мне рассказал.

Секта поклонников Иуды сложилась уже к середине первого века. О ее структуре, целях и взглядах ничего или почти ничего не известно. Евангелие от Иуды действительно утеряно. Сохранилось лишь указание на какую‑то важную и страшную тайну, укрываемую со времен Иисуса и Иуды. Некие сведения, хранимые сектой и передаваемые из поколения в поколение, должны будут в нужный момент оправдать Иуду в глазах человечества и придать образу Иисуса совсем иное значение. Иудаиты (видимо, их можно называть так, хотя это и не самоназвание) первоначально входили в более широкую по составу секту каинитов, но затем обособились.

Установлено также, что в своей деятельности они руководствовались принципом translacio locus. Секта перемещается из страны в страну, ища благоприятные обстоятельства для существования. Иногда в нескольких странах одновременно возникало два или больше отделений секты, действовавших почти автономно. Но главный секрет хранился только в одном. При этом в каждый момент времени, в каждой местности, где действовали поклонники Иуды, их руководство составляли 24 человека. Но никогда и нигде они не выступали под собственным названием. Их практика крайне конспиративна. Одно из основных требований — всегда находиться внутри какого‑либо движения, оппозиционного официальной церкви, и действовать от его имени.

— Ими руководила гордыня, — прокомментировал эту информацию Куард. — Двенадцать апостолов Сына Человеческого и вдвое больше — у человека, сделавшего то, что сделал. И гордыня вдвойне — всегда оставаться вне внимания общества, дергая его за ниточки.

Далее. Первое тысячелетне христианства слишком темно, чтобы подробно выяснить историю секты последователей Иуды. Есть лишь подозрение, что среди несториан пятого века были тайные иудаиты. Именно они и увели учеников Нестория на Восток, разорвав связи с ортодоксальным христианством. Возможно также, часть иудаитов отправилась на Восток вместе с несторианами. Предположительно на рубеже тысячелетий иудаитский центр переместился в Хазарию, а филиал возник в Киеве. После разгрома Хазарии, учиненного великим князем Киевским Святославом Игоревичем, филиал стал центром. По крайней мере в докладе епископа Бруно Кверфуртского, побывавшего в Киеве на своем миссионерском пути в печенежские степи, говорится о подозрительной активности «секты неправедных христиан». Хотя при дворе Владимира Святославича они, видимо, никакой роли не играли. Но через столетие, при великом князе Святополке Изяславиче, они набрали большую силу. Такую, что после смерти великого князя в 1113 году в городе произошло серьезное возмущение.

Тут испанец отпил глоток воды, а я процитировал в своем переводе на испанский фрагмент «Повести Временных лет», который немедленно всплыл в памяти: «Кияне же рашзгра биша двор Путятин, тысячкого, идоша на Жиды и разграбиша их».

— Но мы привыкли считать, что это был бунт против иудеев–ростовщиков, опутавших князя Святополка и диктовавших ему свою волю.

— У нас другая информация. По нашим данным, князь и тысяцкий тайно вступили в секту иудаитов и занимались тем, что в ваших летописях называют волхвованием, а у нас колдовством, хотя на самом деде это скорее всего были занятия нумерологией.

После вокняжения Владимира Мономаха уцелевшие члены общины иудаитов, по словам Куарда, бежали на Балканы. Проникнув в руководящие структуры болгарских богумилов, они поставили себе на службу народное движение Балканского полуострова и распространили свое влияние на Сербию и Боснию.

Около 1160 года руководители секты приняли решение о движении на Запад, используя в качестве прикрытия доктрину «совершенных». В1167 году болгарский епископ Никита в Сен–Феликс–де–Караман под Тулузой собрал первый съезд сторонников доктрины богумильства, более известных в Ок- ситании как катары или альбигойцы.

— Так, значит…

— Да.

Заходящее солнце запустило лучик под пластмассовый навес, осветив лицо моего собеседника и показавшись на секунду заревом костра.

— Сейчас вы скажете, что альбигойский крестовый поход был вынужденной мерой борьбы со страшным злом поклонников Иуды.

— Оправдывать Пьера де Кастельно и Симона до Монфоpa я не собираюсь. Но вы правы: крестовый поход был, по сути, операцией прикрытия по уничтожению двадцати четырех руководителей секты, укрывшихся в замке Монсегюр. Вы хорошо знаете обычаи катаров? Я сейчас кое‑что напомню, а вы проверяйте.

То, что Куард рассказал дальше, мне удобнее перечислить по пунктам. Итак, вот некоторые из правил и ритуалов, приписываемых катарам, но, возможно, сложившиеся под влиянием иудаитов.

Пункт первый: разделение верующих на обычных и совершенных. Совершенные обладают неким тайным знанием, недоступным простым смертным. Куард утверждает, что на высшей ступени в иерархии катаров находились двадцать четыре старших совершенных, упомянутых в «Ритуале катаров». Эти старшие совершенные и есть истинные поклонники Иуды.

Пункт второй: при каждом действии катары дважды читали «Отче наш», а в трудных случаях — по восемь и шестнадцать раз. Особое внимание к четным числам, по мнению моего собеседника, необходимо признать одним из признаков секты иудаитов.

Пункт третий: катары при всех своих обрядах обменивались ритуальными поцелуями, а главное, целовали Евангелие, что может быть объяснено как наследие поцелуя Иуды — ритуального предательства–искупления. Верующий в обряде играет роль Иуды, а Евангелие становится перевоплощенным Иисусом, также как у католиков и православных перевоплощенным Иисусом становятся хлеб и вино.

Тут я не выдержал и встрял:

— Русские князья испокон века заключали договоры с использованием обряда крестоцелования, что ж, они тоже иуда- иты?

— Нет, конечно. Но что значит is pokon veka? Нельзя ли предположить, что обряд этот был введен в десятом веке одновременно с принятием христианства или даже ранее? И нельзя ли предположить, что здесь сказалось влияние действовавшей в Киеве в то время общины иудаитов? Но я хотел бы продолжить.

Да, так, пункт четвертый: катары часто упоминали Святое слово. Что это, не совсем ясно. Но возможно, оно и есть то самое тайное и сокровенное знание, которое хранили иудаиты.

И пункт пятый: начало молитвы катар, которое, как сказал Куард, традиция относит к утерянному Евангелию от Иуды: «Святой Отче, справедливый Бог Добра, Ты, Который никогда не ошибаешься, не лжешь, не сомневаешься и не боишься смерти в мире бога чужого, дай нам познать то, что Ты знаешь, и полюбить то, что Ты любишь, ибо мы не от мира сего, и мир сей не наш».

— Вам эта формула ничего не напоминает?

Мне и думать не надо было — текст Иринея Лионского против каинитов я перечитывал совсем недавно, готовясь к лекции об Иуде. Я тут же процитировал: «…они внушают разрушить дела Истеры; Истерой же называют Творцов неба и земли; говорят, что люди не могут спастись, если не пройдут через все роды дел».

— Вот именно, впечатляющее совпадение, verdad? И там и там мир сотворенный признан миром неправедным, а Бог, создавший этот мир, — богом чужим. Если, конечно, это совпадение.

По словам испанца, ересь катаров, ставшая побочным продуктом деятельности иудаитов, вышла из‑под контроля создателей. Она превратилась из конспиративной в наступательную, что противоречило всей прежней практике поклонников Иуды. Возможно, произошел раскол в руководстве секты, и часть его больше не хотела ждать таинственных знаков начала новой эры Иуды. Они захотели приблизить ее — время неведомой истины. А возможно, они просто не справились с десятками тысяч людей, поверивших в искренность их молитв. Так говорил Куард, отец Куард, наследник прямодушных инквизиторов и их коварных жертв. Так или иначе, церковь и рыцарство, и сам Людовик Святой, король–монах, король–францисканец, — все они признали необходимость ликвидации ереси. А нравы той эпохи не оставляли других вариантов ликвидации, кроме уничтожения в самом прямом — физическом — смысле.

— Но все усилия Людовика IX и его наследника Филиппа IV Красивого не дали результатов, которых мы, простите, Ватикан того времени ожидал.

— Ну как же, в счет затрат, ВЫ, кажется, получили графство Венсен.

Испанец почти не среагировал на колкость, он оставался (или казался) совершенно спокойным.

— Поймите, МЫ сейчас не одобряем многие действия наших… предшественников. В том числе и крестовый поход в Лангедок, и массовые убийства, и десятки сожженных на кострах. Все это, без сомнения, ужасно. Но я хотел сказать о другом. Доминиканец Христиан, которому была поручена цензура, перестарался. Он предал огню все сочинения катаров, без разбору, не оставив, как бы сейчас выразились, ни одного контрольного экземпляра. Так что узнать, что собой представляло Святое слово «совершенных», стало невозможно. И кроме того, руководители секты не были идентифицированы. Фраза, брошенная епископом Нарбонским Арно–Амори: «Убивайте всех! Господь узнает своих», — сослужила церкви и НАМ плохую службу. Узнать, кто из руководителей катаров был тайным иудаитом…

— И были ли таковые вообще…

— И были ли вообще, ни тогда, ни теперь не представляется возможным. Была даже высказана мысль, что члены секты смогли пробраться в один из созданных во время борьбы с ними орденов. Подозрение пало на францисканцев. Помимо всего прочего, их обычай перевязываться вервью казался, как бы это сказать… неуместным, что ли. В то время. Слишком уж это напоминало почитание верви — символа Иудина искупления, как полагали еще древние каиниты. Отказ же францисканцев–миноритов от любой собственности наводил на мысль о тридцати сребрениках — единственной собственности Иуды, брошенной им к ногам первосвященников в Иерусалиме. Орден был на грани ликвидации, а одного из его старейших членов — Умберто Казалиса — почти напрямую обвиняли в тайной ереси за поэму «Arbor vitae crucifixae» — «Дерево крестной жизни». Но доказать ничего не удалось. Зато в сочинениях Петра Иоанна Оливы было обнаружено шестьдесят еретических положений. Только торжественное отречение от своих взглядов и скорая смерть в 1297 году спасли его от костра. Епископ Лангедока францисканец Бернар Сладостный был В 1318 году арестован, предан суду святой инквизиции и умер в заточении. На какое‑то довольно значительное время след секты был утерян. Как казалось, идеи поклонников Иуды погибли вместе с защитниками замка Монсепор. Но в XV веке Влад Цепеш…

— Ну конечно: кем еще мог быть Дракула, как не поклонником Иуды?

— Нет, он как раз — нет. Даже наоборот. Хронист венгерского короля Бонфини, переехавший к венгерскому двору из Италии в 1485 году, после второй смерти князя Влада, написал в одном письме к… своим друзьям в Риме, что еще в молодости Дракула приказал схватить двенадцать членов некой тайной секты и пытать их. С их подошв была содрана кожа, и раны посыпали солью. А для того чтобы пытка была еще более ужасной, рядом привязали коз и те слизывали своими шершавыми языками соль с кровоточащих подошв. В этой пытке один из казнимых выдал князю страшный секрет, после чего все пытуемые и палачи вместе с ними были немедленно казнены быстрой смертью, что совсем не б характере князя Влада. Все они были порублены на части, а потом сожжены в печи на кухне. Сам же Дракула после этого, как говорили, не боялся смерти. Собственно, слухи об этом доходили до Ватикана и ранее, но монаха, посланного выяснить все на месте, Дракула посадил на кол.

— За шпионаж?

— Нет? за подхалимаж. Эта история есть во всех жизнеописаниях князя XVI века. Клад спросил монаха, что тот думает о нем как о госуlаре.

— А монах?

— А тот, чтобы подольститься к Дракуле, сказал заведомую ложь: мол, князь — справедливый правитель. Ну и сел на кол. Но это так, a propo. Важно, что точных сведений о том, что происходит в Валахии, Ватикан тогда не получил. Бонфини же писал, что остальные члены секты нашли покровительство и при дворе Стефана Молдавского, и у самого венгерского короля.

— Стефан Молдавский? А ведь его дочь вышла замуж за старшего сына Ивана III.

— Совершенно верно. В 148S году великий князь всея Руси направил в Венгрию и Молдавию посольство. Возглавил его дьяк Федор Курицын, известный впоследствии еретик. Бонфини сообщил, что Курицын вел неофициальные беседы с выходцами из Валахии. И, по нашим сведениям, в конце XV века крупным центром иудаитов вновь стала Россия, точнее, Новгород.

Рассказ затягивался, испанец уже несколько раз тянул правую руку к левой, к браслету внешне скромных, но очень дорогих часов. Но каждый раз сам себя одергивал. Торопясь, он опускал подробности, но я все же понял, что новгородские жидовствующие — не что иное, как возрожденная секта иудаитов, а их главу — приехавшего из Греции купца Захарию, или Сахарию, на самом деле надо бы именовать Искарией. Испанец потому так уверенно об этом говорил, что новгородский архиепископ Геннадий, возглавивший борьбу с еретиками, вел переписку с католическими священниками и получил все необходимые сведения о той опасности, которую несет традиционному христианству ветвь Иудина дерева.

Дальше Куард пропустил два века и напомнил лишь, что масонство XVIII столетия давало идеальное укрытие для создания новых центров секты поклонников Иуды.

— Слышали вы что‑нибудь о немецких штрикундкрейцерах второй половины XVIII века?

— Вы хотели сказать — розенкрейцерах?

— Нет, именно штрикундкрейцерах, рыцарях «Верви и креста». Увы, нам тоже известно очень мало. Достоверно знаем имя лишь одного из них. И то потому, что он уж слишком старался обратить на себя внимание. Как же: «Личный враг Иисуса Христа».

— А–а, так вы об Анахарсисе Клооце…

— Именно, именно.

Анахарсис, он же по рождению Жан Батист Клооц — прусский барон, философ–циник, «человек мира», богач, тративший в год без остатка 150 тысяч ливров ренты. Надпись «А. Клооц — личный враг Иисуса Христа» он помещал на своих визитных карточках в то время, когда жил в революционном Париже, и был заводилой в двух самых радикальных клубах: якобинцев и кордельеров. В сообщениях аббата Саломона, который был (как деликатно выразился мой собеседник) доверенным лицом Ватикана в Париже начала 1790–х годов, говорилось, что Клооц был не только сторонником всемирной революции, но и яростным пропагандистом ликвидации во Франции и католической, и протестантской церквей как таковых. Именно он буквально заставил епископа Парижа Гобеля и священников–депутатов Конвента отречься от сана в 1793 году.

Солнце зашло — то ли за тучу, то ли совсем за горизонт. Серые тени сплотились вокруг нашего пластмассового убежища. Рассказ, кажется, утомил испанца. Серые складки отчетливо обозначились у носа и рта. Серой пылью казалась его седина.

— К чему я вам все это рассказываю… В XX веке, по крайней мере в его второй половине, иудаиты себя не проявляли. Гитлер уничтожил всех шприкундкрейцеров в Бухенвальде, потом он добрался до их коллег во Франции, Бельгии и Голландии. Те, кто попадал под подозрение в вашей стране, сгинули в ГУЛАГе. Франко позаботился о них в Испании. Мы не знаем почему, но иудаиты никогда не приживались в Италии и Швейцарии. Оставались англоязычные страны, но там уже около века — тишина. И вдруг совершенно неожиданный всплеск активности в России. Вы знаете, что в 1996 и 2001 годах в Москве издано две антологии, посвященные Иуде? Что написаны десятки картин и псевдоикон на сюжет «Поцелуй Иуды»? Что проводятся выставки современного искусства, где образ Иуды занимает центральное место в инсталляциях, фотоколлажах, видео- и светомузыкальных композициях?

Я ограничился пожатием плеч. И тут Куард меня огорошил. Он выразился осторожно, но вполне отчетливо: единственный человек, чье имя регулярно всплывало рядом с каждой подобной акцией, — это Семен Сигизмундович Кербер.

— Я прошу вас понять, — Куард говорил медленно и внешне все так же спокойно, — мы не хотим, да и не имеем возможности как‑то воздействовать на ситуацию в вашей стране. Возможно, это все химера и Кербер — безобидный коллекционер и любознательный дилетант. Но, согласитесь, давление двухтысячелетней традиции страха перед чем‑то неведомым, что нашей церкви так и не удалось ни понять, ни устранить, чересчур сильно, чтобы не попытаться выяснить, что же происходит. Просто выяснить, чтобы успокоится или… или быть готовыми.

— К чему?

— Вот это я и хотел бы выяснить.

Ну хорошо. В сумерках умирающего четверга я рассказал ему, как купил поэму, передал содержание разговора с Кербером, упомянул и о том, что поэмы у меня нет, что скорее всего ее увез мой товарищ, связаться с которым пока не получается. Испанец выслушал все с тем же отрешенно–спокойным выражением, которое он сохранял в течение всей беседы, поблагодарил за информацию и попросил по возможности познакомить его с текстом поэмы, если она ко мне вернется, в чем он выразил осторожное сомнение.

Мы исчерпали тему нашего разговора. Немного поговорили о Барселоне и стали прощаться. Я настоял на том, чтобы оплатить счет, тем более что Куард практически ничего не ел.

Он легко согласился, взяв с меня обещание, что мы пообедаем перед его отъездом,

Когда Куард уже собрался ухолить, мне в голову пришла одна мысль, Я опросил, знает ли он о расправе над Новиковым и о запрещении масонства в России в 1792 голу. Испанец посмотрел на меня с недоумением, потом ответил, тщательно подбирая слова:

— Святой престол не одобрял масонской деятельности. Более того, не составляет тайны, что в XVIII веке католическая церковь выступала с обличением масонского и розенкрейцерского стремления к магии, каббалистике и алхимии. Но те, кто думает, что Ватикан способен контролировать все процессы, происходящие в мире, сильно ошибаются. Давайте оставим Екатерине Великой ее поступки и решения: ведь она была одним из самых могущественных государей той эпохи и при этом — главой управления православной церковью в России. Так что тут мы ни при чем.