Что я помню о Ямках

Снег. Много снега. Сугробы. Метели. В моем раннем детстве зимы были холодные и снежные. Поэтому – теплые чулки на застежках, как у мамы, рейтузы, свитер, шубка, валенки. Мы с мамой бежим по темным улицам. Она опаздывает на работу, я – в детский сад, на завтрак. Рыбий жир столовой ложкой из собственной бутылочки с фамилией на этикетке. Шкафчик для одежды с вишенкам, нарисованными на дверце. Шкафчик с самолетиком мне так ни разу и не достался.

Школа. Снежинки из бумаги, приклеенные на окна нашего класса, первый этаж, в конце коридора, перед дверью в спортзал. Лист бумаги складываешь так, так и так, потом вырезаешь ножницами несколько кусочков, разворачиваешь – снежинка готова. Такая же не похожая ни на какую другую, как настоящие.

Стадион у дома. Трибуну для зрителей строили лет пять. Мы ходили туда кататься на санках и фанерках. Доходишь до верхнего ряда и вниз, а там внизу – метровый разрыв между трибуной и землей, и весь этот метр летишь, как в пропасть. Руки и ноги замерзали до иголочек. Нет, иголочки приходили позднее, дома у батареи, а пока восхитительное (в детстве) чувство деревянности пальцев, носа и губ.

Елка. Ее приносит отец с елочного базара у станции, отправляясь заранее, за три часа до открытия, записываться в очередь. Когда мне исполнилось тринадцать, он сказал, что теперь моя очередь. Я пришел на станцию в шесть утра, записался сто двадцать четвертым, ходил греться в соседний подъезд и все равно, когда подошла моя очередь, не чувствовал ни рук, ни ног. Я нес елку домой и плакал. Не от горя. Не от боли. Просто было так холодно, что слезы сами текли и застывали на щеках.

Коньки на том же стадионе. Все футбольное поле – ледяная площадка. У Ваньки и Марата – канадки. У меня и Васьки – беговые «ножи». Мы в секцию тогда ходили, нам выдали.

Весна. Канал, непременное гулянье по льдинам, отстающим от берега на метр или два. Попытки плыть куда-то на непонятно из чего сделанных плотах. Сапоги, полные воды и льдинок, мокрые носки на батарее. Купанье в мае, с последующей попыткой высушить трусы на огне костра. Вот сейчас я думаю, если мы все равно голышом вокруг костра скакали, зачем было купаться в трусах? Марат тогда трусы подпалил. А Васька слег на неделю с температурой под сорок. Искупались.

Поход за березовым соком в апреле, пятью годами позже. Трехлитровая банка, нож, сапоги по колено. Два часа туда, два надреза на березах, потом провалились по пояс в какую-то яму с водой и всего-то час двадцать бежали домой.

Лето. Запах стоячей воды у автоматов с газировкой. Игра в расшибалку свинцовыми битами. Фруктовое мороженое по семь копеек. Ежедневный поиск двух копеек к пяточку. Овраг за стадионом. Все время что-то горит: трава по краям оврага, толь, утащенная со стройки. Горящая смола капает на руку, вот отметина так и осталась. Костер из досок с той же стройки. Плавиться парафин. Мы делаем «кулаки»: опускаем по очереди кисть правой руки в горячую жижу, ждем, пока она высохнет, и опускаем снова. Так в Испании, я видел, делают фигурные свечи.

А вообще-то лето – это не Ямки. Пионерский лагерь, деревня бабушки под Курском, море… МОРЕ. Там нет пыли и комаров. Там кипарисы, магнолии и абрикосы. Раковины, рядами разложенные на парапете. Стайки рыб у волнореза. Соль на коже и в волосах, сожженная солнцем кожа. Очередь в закусочную. Борщ по-московски с сосисками и пельмени с уксусом.

Но в сторону.

Осень. Осень не помню. Не люблю. Впрочем, нет. Парк. Дубы, клены. Листья шуршат, птицы скрежещут, желуди просто так лежат. Старшая группа детсада. Нас вывели в парк через дорогу и с пакетами… нет, не было тогда целлофановых пакетов. С мешками для обуви в руках. У меня ситцевый, у Васьки – капроновый. Как плащ. Воспитательница просит собрать желудей для поделок. Я пять штук поднял и чего-то задумался. Ну, вроде о том, что будет, если желудь в деревне под угол дома посадить, а он потом в дуб вырастет. Сможет он дом перевернуть? Смотрю, а Васька несет полный мешок желудей. Сколько их там было: сто? двести? И так мне обидно стало. Что ж я толком собраться не успею, а Васька уже мешок тащит. Бросил я свои пять желудей и дал себе страшную клятву: никогда! Никогда не собирать желудей! И не собирал.

[пауза]

Так. Сеанс связи с редакцией. Полная тишина… – Привет Пол, слушай, тут у нас запарка, но я все помню, давай завтра или лучше…– Валерик, твои долги меня не интересуют. Ты мне скажи, мою колонку верстают?– А ты что, изменения с колес хочешь внести? Нам тут и так…– Да нет, я узнать, прост…– Ааа. Ну, все хорошо. Заголовок классный, материал полное мо.– Надеюсь, ты французское mot имеешь виду…– Ага. Французское. Или еще какое. Твое, например. Поэтому колонка идет, а заголовок, скорее всего, заменим.– Нет. Так не пойдет. Это мой материал. Заголовок его важнейшая….– Слушай. Не донимай ты меня сейчас, ладно? Ничего еще не решили. Мы сейчас в полном ме. Слетели два интервью и фоторепортаж. Главная тема дохлая…– А ты просто не трогай мою колонку и все. И всем станет легче.– Да пош…Ну вот. Одно полезное дело сделано. Валерик разозлился, значит править тексты сегодня не будет. А завтра у него до моей колонки руки не дойдут. Номер в типографию нужно будет отправлять. А то моду взяли…

[пауза]

А хорошо, что она не моя дочь.

[пауза]

Ну…

[пауза]

…

[пауза]

Нет, ну хотя бы одно дело в своей жизни я могу довести до конца? Взялся рассказывать, значит надо рассказывать.

[пауза]

Она не опоздала. Явилась ровно в пять. Нет, не утра. В пять утра даже Ленинградка свободна. Как ей это днем удалось, не понимаю. Опять в каком-то балахоне, черном на этот раз, с вышивкой. Ну, ей пришлось подождать, пока я найду чистую футболку. Кто ж знал, что она такая пунктуальная. Я не знал.Поехали мы.Арина меня сильно удивила. И не один раз. По пунктам:Машина. Я думал, у подъезда будет стоять что-нибудь мелко гламурное, из чего ей потом бы пришлось меня два часа выковыривать. А оказалась вполне вменяемая японская машинка. Новая, но без зеркала заднего вида в салоне. Видимо что-то у Арины с зеркалами не складывается.Как водит. Нервно и порывисто. Совсем не так, как ходит и разговаривает. Нет уверенности, а только одно упрямство. То ли машина у нее недавно совсем, то ли она моложе, чем мне показалось.То ли что.Удачливость. Проклятие четырех, равно как и другого количества автомобилей отсутствует начисто. Дорога перед ней всегда свободна. Мы, по-моему, даже на светофоре ни разу не постояли. И ни одного щеголя с тросточкой у моста через канал. Там где у них пост. Впрочем, клясться я бы не стал, потому что так просто не бывает. В общем, так бы и я поездил. Вопрос на чем.

[пауза]

Описывать, что я говорил профессору и как добыл у него «файлы Сретенского», я не хочу. Не потому что… просто не хочу. Клинвышибать, получили флешку и все. Как-то само собой разумелось, что смотреть эти файлы мы поедем ко мне домой.(Кстати. Предполагается, что Арина живет в семейной квартире Сербовых. Работает ли она, учится, эту информацию она до меня довести не пожелала, а сам я повода узнать не нашел. А как бы я его нашел, если она всю дорогу молчала, а я всю дорогу не закрывал рта? Кстати о кстати. Пора завести файл с названием: «Что я знаю об Арине».)Дома, на диване, Арина забралась в компьютер с ногами. А я тем временем тряхал… потряхивал… трахал, нет, это совсем никуда не годиться. В общем стариной решил тряхнуть, приготовить ужин.Кое-что уже было заготовлено заранее, так что дело шло быстро. Куриную грудку я замариновал (ненадолго) в белом вине с шафраном, эстрагоном, солью и душистым перцем (молотым), а потом припустил в сковородке так, чтобы соус, в ней образовавшийся, стал совсем густым, но не выкипел. Одновременно белые сухарики, (размером с горошину) из турецкого хлеба посушил – много. Пока грудка остывала, приготовил соус: баночка йогурта без добавок, ложка сметаны, сахар, соль, лимонный сок, горчица, мелко порезанные листочки мяты – все взбить.По-о-то-о-ом одинаковыми по длине и толщине полосками нарезал грудку, два свежих огурца, два листика китайского салата, и половинку плода манго. Перемешал все это в глубокой красной керамической миске, закрыл слоем сухариков, заранее открыл бутылку бордо (а то!), соус перелил в стеклянный кувшин.Нет, свечей не зажег, врать не буду, нет у меня в Ямках ни свечей, ни подсвечников. Зато, когда она сказала: «Есть!» – и вынырнула из ноутбука, я подкладывал под красные керамические мисочки (такие же, как салатница, только поменьше) темно-коричневые салфетки.

[пауза]

Кхм… Мммм… Ну да, я знаю, что все это выглядит как сцена соблазнения старым козлом молодой серны в среднестатистическом американском кино. Но все же было два принципиальных отличия. Во-первых, в любом американском фильме вино было бы белое. Не верите, идите и посмотрите любой американский фильм. Во-вторых… господи, ну мне просто нравится готовить и накрывать на стол. Если бы я родился лет на двадцать попозже, Зуй бы стал журналистом. А я бы в лепешку разбился, но открыл свой ресторан. Я даже знаю, какой. Да, если я что-то люблю по-настоящему, так это готовить. А Ленка, Елка моя колючая, последние десять лет ест из консервной банки кукурузу и горошек, прямо за компьютером. Так я что, для себя буду соусы крутить? Ну, мог я упустить такую возможность? Все приготовить и разложить по-человечески?Нет. Да. Не знаю. Ненужное подчеркнуть. Потом зачеркнуть. Потом аккуратно свернуть и выбросить.Не скажу, что в мыслях ничего больше не было. В мыслях всегда все есть. Но сочинял я салат так, как Леха Сербов своих кошек писал. Потребность души.А она взяла и осталась. Не знаю почему. Может быть, она принципиально не садиться за руль, выпив три глотка (я считал) сухого вина. Может, устала. Может, заранее так решила. Я так ничего решить не успел. Я даже не сразу понял, что произошло. А как произошло я и сейчас не понимаю. Просто сегодня утром я вместо кофе заваривал чай. А потом она уехала.И вот что я сейчас могу сказать. Она холодная. Не на ощупь. И не в постели. А по собственным моим ощущениям. Как будто я, маленький мальчик, льдинку проглотил.

[пауза]

Май фёст энд ласт тайм вис ю

энд ви хэв сам фан

вэн волкинг фру зе трииз, е-е-е!

Энд зен ай кис ю анс.

О ай вонт то си ю суун

бат ай вандер хау.

Ит воз э нью дэй йестердэй

бат итс олд дэй нау.

[пауза]

Очень сильный ветер в Ямках. Уже пару дней так. Вышел в магазин, так у меня пакет из рук вырвало ветром. Ну, может, я плохо держал. Вот вспомнил, как в пятом классе учитель истории Самуил Израилевич (не вру) рассказал легенду о Ямках. Он старенький был, последний год в школе работал и как все пожилые люди работу уже не любил, а любил разговаривать о себе и о жизни. А легенда такая.Жили-были тут недалеко, но, правда, в далекой древности, ямцы или ямики. Народ такой. Молились они богу ветра. А это сильно не понравилось великому князю Юрию Долгорукову или кому-то вроде него. Он как раз охотился в этих местах. И был жуткий христианин православный. Защитник веры. Этот Юрий Долгоруков (или кто-то вроде него), издал указ: всем собраться в 24 часа с ручными вещами, на берегу реки. «А кто не придет, тот мой враг», – так и было написано в указе.