В деревне Жуково нас впихнули в огромный сарай. Соломы в нем было — кот наплакал. Вошедшие первыми, понятно, захватили всю эту солому и теперь грозно размахивали выдернутыми из крыш жердями: не пытайтесь, мол, пробираться сюда. Тут и так места в обрез. Оставшиеся разместились на голом полу. В пятнадцатиградусный мороз у нас не было ни подстилки, ни одеяла. Да и места было, мало. Пришлось лезть друг на друга чтобы хоть немного согреться.

Когда наступил вечер, некоторые умелые каторжники принялись обрабатывать наши мешки. Они их ловко разрезали и проворно вытаскивали содержимое. Какой-то владелец мешка попытался было оказать сопротивление и чуть не лишился руки. Так это и происходило: резали и отнимали.

Жизнь сразу потеряла всякий смысл. Стало так неинтересно что хоть сквозь землю провались. Черт возьми, что же с нами будет?

Одному из наших удалось познакомиться с двумя немцами-арестантами, лидерами зеленых — т. е. уголовников. Те с помощью эсэсовцев заняли самые удобные позиция. После долгих переговоров и хорошей взятки зеленые уголовники — согласились принять нас в свою благородную компанию.

Им удалось захватить подвал, набитый картофелем и состоявший из трех отделений. Особенными достоинствами обладало центральное отделение, где картошка доходила почти до потолка. Другие отделения были похуже — в них было и картофеля меньше, и холоднее. При всем том подвал не шел ни в какое сравнение даже с самыми лучшими участками в сарае. Он был настоящим раем.

В центральном отделении подвала обосновался главарь зеленых нашей колонны Франц со своим помощником, один поляк — начальник первого блока, забулдыга первой статьи и капо крематория, немец-уголовник. В сию благочестивую компанию попал и я с моим другом. В соседнем отделении на картофеле устроились в числе других два поляка — Владек и Влодек, матерые каторжники, успевшие в лагере получить высшее бандитское образование. Они взяли под свою опеку известного профессора Варшавского университета Ро-ского.

Профессор Ро-ский попал в лагерь за отказ сформировать в Польше кабинет, который бы плясал под гестаповскую дудку. Это был старый наш друг, человек прекрасного сердца, хороший товарищ. В Штутгофе его все знали. Как и все варшавяне, Ро-ский был весьма общителен и, как большинство профессоров, в той же мере наивен. Он всегда располагал уймой наисвежайших новостей. В этом отношении с Ро-ским мог состязаться только другой варшавянин, старый капитан Ост-кий. Но они не конкурировали. Капитан и профессор охотно делились полученными сведениями, и новости, которые они нам сообщали так и назывались — известия телеграфного агентства Ост-Ро. В искусстве распространять слухи им не было равных. Услышав какую-нибудь новость, прежде всего надо было проверить не пустило ли ее агенство Ост-Ро. Если источники слуха были они, то информация выеденного яйца не стоила и была так же далека от истины, как небо от земли.

Глава телеграфного агентства Ост-Ро профессор Ро-ский встретился с Владеком и Влодеком впервые в сарае. Он никак не мог понять, почему они взяли его профессора, под опеку. Вскоре секрет открылся. Однажды вечером — в картофельном склепе мы жили не одни сутки — Владек и Влодек, движимые заботой о благе профессора, свистнули у нас дорожный мешок с куревом и продуктами. Произвести у воров обыск было немыслимо — они пускали в ход ножи. Пришлось примириться с судьбой.

Однако шеф бандитов Франц придерживался другого мнения. Узнав, что нас обокрали, он услужливо поспешил на помощь: послал в сарай своих агентов для розыска пропажи. Черт знает как они действовали в невероятной темноте, среди огромного скопления людей, но вскоре привели одного виновника кражи потом другого…

Допрос чинил сам Франц, полновластный хозяин погреба. Шеф бандитов по собственному усмотрению назначал наказание. Каждый из них получил двадцать или тридцать палок. Не прошло и минуты, как часть вещей нашлась. Ну и талант был у Франца, черт бы его побрал!

Влодека и Владека Франц не трогал — они работали сообща. В подвале Франц совершал чудеса. Он добывал для нас хлеб, кофе, вареную картошку, раза два накормил отличным горячим супом. В нашем положении умение Франца добывать пищу казалось более чем чудом.

Франц действовал заодно с немцем-эсэсовцем, которого он называл свояком. Родство с эсэсовцем делало в наших глазах Франца еще более могущественным человеком. Перед ним мы чувствовали себя жалкими пигмеями. Ужасно боялись, чтобы он нас не выбросил из погреба. Мы должны были как-нибудь завоевать расположение этого бандита. У него был эсэсовец-свояк. Мы решили найти среди эсэсовцев еще более могущественного заступника. Самой судьбе угодно было помочь нам. Один из нас познакомился с эсэсовцем, чрезвычайно интересным экземпляром.

Он был доктором философии, окончил Берлинский университет. В армии он служил в чине лейтенанта, но за какие-то дисциплинарные проступки его разжаловали в солдаты и перевели в СС. Наш приятель-литовец условился с бывшим философом-лейтенантом назваться близкими друзьями, неожиданно встретившимися при эвакуации.

Эсэсовский доктор философии наведывался к нам в подвал. Он проклинал нацизм и рассказывал такие анекдоты про Гитлера, что мы лопались со смеху.

Как только Франц начинал хвастать своим свояком-эсэсовцем наш приятель его сразу одергивал:

— Кто такой твой свояк? Дерьмо. Вот у меня — это действительно эсэсовец! Старый друг, доктор философии. Слыхал, как он на Гитлера лает?

Перед такой аргументацией Франц пасовал. Он был бессилен. За один час наше положение в склепе значительно окрепло. Франц стал относиться к нам не только с уважением, но и с некоторой боязнью. И питание для нас он стал добывать еще усерднее.

В наш погреб иногда спускались даже женщины-кашубки. Они приносили суп, и мы свободно разговаривали с ними. Никто за нами не следил. Подумать только — в лагере заключенным строжайше запрещали говорить с посторонними, а тут в погреб беспрепятственно входили чужие люди, даже женщины, — и все благодаря организаторскому таланту Франца!

Однако и самого Франца однажды обставили. Он где-то организовал несколько фляг самогона. Пришли к нему в гости свояк-эсэсовец и знаменитый бандит Костек со своим адъютантом. Они жили в другом конце сарая и грабили самостоятельно. С Францем дела не имели.

Рядом со мной началось бандитское пиршество. Бандиты пили самогон, в перерывах между тостами давали друг другу в морду и снова пили. Пили, блевали и опять пили. Все совершалось тут же на месте, над моей головой. Окончательно обессилев, гуляки свалились там где сидели. Ночью куда-то исчез свояк-эсэсовец, а на рассвете убрался и Костек со своим пажем. Капо крематория, участвовавший в попойке, проснувшись стал так чертыхаться, что даже картофелины подскакивали. Разбуженный Франц зарычал на собутыльника:

— Заткнись, крокодил, я спать хочу!

— Что? Заткнись? — плевался капо крематория. — Гляди, что твои дружки-негодяи со мной сделали. Гляди! Вот! Вот! — капо показал Францу свои штаны. Они были искромсаны, все в дырах. Ночью гости их разрезали и унесли карманы вместе с содержимым. У Франца распотрошили не только штаны, но и пиджак. Ничего себе гости! Таких мерзавцев даже Франц еще не видывал! Франц и капо принялись совещаться, как рассчитаться с негодяем Костеком? Не успел он произнести это имя, как в погреб ввалился сам Костек со своим адъютантом. У обоих в руках сверкали ножи. Костек был взбешен не меньше Франца. У него ночью гостеприимные хозяева стибрили отличное кожаное пальто.

Гости ринулись в атаку. Франц и капо заняли оборонительную позицию. Ножи отливали стальным блеском в узком просвете между картошкой и потолком. Наконец битва утихла. Стороны перевязали друг другу раны. Гости и хозяева снова уселись вместе, и началось возлияние. Кто пил самогон, а кто блевал только от одного вида его.

Той же ночью в соседнем картофельном отделении произошло не менее славное сражение. Опекуны профессора Ро-ского неожиданно стали душить друг друга. Один предостерегающе орал «Владек!», другой вопил «Влодек!». Шеф агентства Ост-Ро ходил, заломив руки, и призывал воюющие стороны к благоразумию.

— Владек! Влодек! Владек! Влодек! Владек! Влодек! Неизвестно кто, Владек или Влодек, а может, оба сразу поддали своему подзащитному ногами в живот. Старик застонал и упал на картошку. Больше никто не осмелился приблизиться к Влодеку и Владеку. Они душили друг друга с остервенением катались по картошке, не обращая ни на кого внимания. Вдруг один из них поднялся и сбежал, опрокинув единственную свечу, горевшую в подвале и добытую Францем. Погреб погрузился во мрак. Вслед за беглецом кинулся другой, спотыкаясь о головы и перекатываясь в темноте через лежавших заключенных.

Пока нашли свечу, пока ее зажгли и поставили на место, Влодека и Владека и след простыл. Порядок был восстановлен. Только у одного из наших исчезли сапоги, у другого пальто, у третьего — дорожный мешок. Владек и Влодек прихватили их с собой.

Больше они в нашу колонну уже не вернулись.

Спустя некоторое время после их побега исчез и начальник блока, мой сосед. Он ничего не украл. Через три дня он вернулся обратно в колонну и рассказал следующее.

Среди эсэсовских молодчиков был один насильно завербованный поляк. Желавших бежать он выводил из деревни Жуково и провожал до окраины, где уже не было охранников. Дальше каждый действовал на собственный риск. Поляк-эсэсовец за соответствующую мзду вывел и Влодека с Владеком. Однако, по словам поляка, воспользоваться этим и бежать было очень трудно. Пока мы сидели в Жуково четверо суток подряд валил снег, далеко ли по нему убежишь собаки догонят. Если посчастливится, попадешь в деревню к кашубам. Днем кашубы с удовольствием примут, накормят, снабдят пищей, но на ночлег не пустят. Боятся. Кашубы гонят беглецов в лес, а в лесу — что ж там делать в таком снегу? Рано или поздно поймают — кругом шпионы прямо кишмя кишат. А уж если поймают — обязательно повесят.

Мой сосед, начальник блока, только на третьи сутки смог догнать колонну. Здесь, со всеми вместе, ему казалось меньше риска. Командир колонны, буйвол Братке принял его с распростертыми объятиями. Не удивительно, он теперь мог из беглеца веревки вить. Честно говоря, Братке не очень волновали сбежавшие. Он не терпел только обессилевших и больных. Этих он пристреливал по пути. А беглецов Братке вносил в список пристреленных. Разве кто-нибудь проверит их номера и фамилии? Никто. Записал — и кончена бухгалтерия. Колонна буйвола таяла как снег.

В Жуково меня обокрал абхазец Илья. Он утащил сало, папиросы и другие вещи. Мне пришлось расстаться с ним. У меня остался всего один мешок. Какой прогресс!

В деревне Жуково нам давали кое-какое питание. Нас, правда, снабжал Франц. Он получал для нас все полностью. Тем, кто был в сарае, приходилось хуже. Одним доставалось по две порции маргарина и хлеба, другие же не получали ничего.

Четыре члена нашей группы тяжело заболели в Жуково, вернее, по пути в Жуково. В селении температура у них поднялась до 40. Как выяснилось позже, они заразились тифом.

Здоровые выстроились, чтобы идти дальше а больные остались на сеновале. Опека над ними была поручена эсэсовцу, доктору философии. В тот же день он переселил их в частные дома и заботливо ухаживал за ними.

Очень жалко было расставаться с доктором философии, но больные нуждались в его помощи больше чем здоровые.

Мы ушли из Жуково и надолго погрузились в снег.