Политический отдел лагеря не оправдывал своего громкого названия.

И он не брезговал побоями, но избивал скорее ради удовольствия и телесной гимнастики, нежели из политических соображений. По правде говоря, это было никому не нужное учреждение не имевшее никакого самостоятельного значения ни в жизни лагеря, ни в судьбе заключенных.

Официальным начальником политического отдела был представитель гестапо. В 1943–1944 годах в этой роли подвизался гданьский немчик Мальштет, старший лейтенант СС. Бог его знает, как он попал в ряды гестаповцев. Скорее всего — скрывался от воинской повинности.

Это был низенький немец лет сорока. Чернобровый, совсем не похожий на пруссака. Отменно вежливый. Джентльмен в чистых кожаных перчатках, гладко выбритый, в начищенных до блеска ботинках.

На имя Мальштета поступал из гестапо список узников, а он в свою очередь переправлял его за своей подписью в другие лагерные инстанции. Допросы заключенных вели специальные следователи широкоплечие, мускулистые верзилы из Гданьска почти боксеры. Они допрашивали по всем правилам гестапо. Задача отдела, предводительствуемого Мальштетом сводилась в такие дни к отыскиванию в пределах лагеря подследственного. Но и с ней он не всегда справлялся. Порой Мальштету поручали расследование пустяковых дел. Тогда казалось, что не Мальштет допрашивает заключенного, а тот его. Мальштет заикался, кашлял и никогда не знал, о чем спрашивать дальше.

Восседал он в огромном красном каменном чертоге — резиденции лагерных властей. Время от времени из окон каменного чертога доносились во двор крики и грубая ругань. Заключенные посмеивались. Они знали: Мальштет грызется с начальником лагеря. Что они не поделили между собой — черт их знает! После таких ссор Мальштет поспешно отправлялся в лес проветриться Это было единственное проявление его инициативы и бурной деятельности.

В 1944 году беднягу Мальштета сильно понизили в чине Он был изгнан из лагеря и определен в конвой, сопровождавший узников из Гданьска в Штутгоф. Никчемная службенка!

Пост Мальштета унаследовал старший лейтенант гестапо Трун, тощий молодчик среднего роста. И он изнывал от безделья. В лагере Трун появлялся редко, да его здесь и недолюбливали. Лагерь принадлежал эсэсовцам, а гестапо — это совсем другое ведомство. Эсэсовцы не терпели постороннего вмешательства в свои дела. В число посторонних входили и представители гестапо. Эсэсовцы дружно клевали их, всячески стараясь выжить.

Фактически в политическом отделе верховодил старший фельдфебель Лютке, отпрыск гданьского купчика. Долговязый, истощенный детина с удлиненной как у ужа, головой. Глаза его скрывала нахлобученная шапка. За два года он кажется, ни разу не улыбнулся.

Работы у Лютке было мало, но он тешил себя садистскими выходками. Ему казалось, что все присылаемые в лагерь — завзятые преступники и злейшие враги Германии.

— Кто встал немцу поперек дороги — должен быть уничтожен, — повторял он и, разумеется, слова у него не разошлись бы с делом, но Лютке был облечен недостаточной властью. Чувствуя свое бессилие, он стремился отыграться другими способами.

Обычно, когда в лагерь прибывала новая партия заключенных, Лютке проводил с новичками сеанс гимнастики. Его любимым упражнением был танец «под лягушку» Присядешь на корточки, вытянешь руки и скок, скок, скок через весь двор.

Шлеп, шлеп, шлеп — прыгают новички, словно лягушки из горящего болота.

Если кто-нибудь не выказывал должного усердия, приличествующего военному времени или поддавался соблазну саботажа, то Лютке применял необходимые меры поощрения. В ход пускались специальная нагайка, дубинка, а порой и кирпич. Иногда новичку прибавлял прыти и удар подкованного сапога.

Второй популярный номер гимнастической программы не уступал первому. Заключенные состязались в беге.

Бегали новички по команде Лютке. Бег с препятствиями. Бегом! Ложись! Бегом! Ложись! Это упражнение было особенно эффектно весной или осенью, да и просто в ненастную погоду — после дождя, когда во дворе лагеря стояли лужи воды и липкой грязи. И горе новичку, который вздумает беречь свою одежду. Цель состязания была гениально проста: выяснить не кто быстрее бегает, а кто скорее устает. Уставшие рассматривались как неисправимые лентяи, упрямцы и саботажники не признающие авторитета власти.

Хоть ты и смертельно устал — не признавайся в своей усталости во время гимнастических упражнений!

У регистрационного стола новичков Лютке показывался редко. Для этого он был слишком крупной фигурой. Да и делать ему здесь было нечего. Расквасишь нос, залепишь пощечину, дашь пинок в живот, угостишь дубинкой — только и всего. Ничего нового не придумаешь — весьма ограничены возможности. Те же номера. Скучно.

И наконец у Лютке была еще одна обязанность. Он оглашал, кого поведут на расстрел, кого на виселицу. Когда Лютке показывался в лагере будь то днем или вечером, чудилось — подул холодный пронизывающий ветер прямо с северного полюса. Черт знает, чьи фамилии назовет фельдфебель. В любую минуту можешь услышать и свою… Иногда Лютке довольствовался одной-другой фамилией, порой он перечислял десятки. Нет, его посещение никого не радовало.

Тем не менее, не следует преувеличивать заслуги Лютке: фамилии подбирал не он. Лагерь был исполнительным учреждением — в нем пытали, карали, изводили заключенных. Предрешало их участь гестапо, присылавшее узников. Освобождение арестованных также находилось в его компетенции. Политический отдел играл роль посредника или помощника палача. Докладные записки верховной власти в Берлин о поведении узников писал начальник лагеря почти всегда пребывавший не в ладах с политическим отделом. Политический отдел составлял только списки заключенных и складывал их в отдельные папки. Но и с такой работой он не всегда справлялся — это был самый безалаберный отдел в лагере.

Осенью 1944 года из Штутгофа сбежал поляк — участник Варшавского восстания. Нужно было отметить в книгах, что он испарился. Стали искать документы. Нет документов. Искали день, искали другой… Наконец нашли их где-то за шкафом, у печки. А в документах указывалось, что поляк должен был быть немедленно повешен.

Как же его повесишь? Ищи ветра в поле. Так и не восторжествовало правосудие. Не поймали неповешенного висельника.

В лагере отбывала наказание группа заключенных, присланных для перевоспитания. Их по истечении определенного срока выпускали на свободу. Политическому отделу вменялось в обязанность чтение освобождаемым напутственных проповедей и выдача документов. Каждый выходящий на волю должен был заверить собственноручной подписью нижеследующее:

1) Мне возвращены отнятые вещи.

2) В лагере я не нажил никаких болезней и не получил телесных повреждений.

3) Обязуюсь ни словом не обмолвиться о виденном слышанном и происходившем со мной в лагере.

4) Если на свободе услышу разговоры, увижу действия направленные против национал-социалистов, то немедленно доложу полиции.

5) Настоящий документ подписал добровольно. Никакого насилия, надо мной не было совершено.

Что правда, то правда. Никто не принуждал подписываться. Хочешь пожалуйста, не хочешь — не надо. Подписавшего отпускали, а не подписавшего оставляли в лагере, предоставляя ему возможность поразмыслить на досуге. Повторное приглашение было большой редкостью. Тугодумы, оставшиеся за колючей проволокой думали так напряженно, что в конце концов увлеченные размышлениями, вылетали в трубу крематория.

В политическом отделе была картотека заключенных, ею официально заведовал фельдфебель СС Кениг, в прошлом владелец трактира, крикун и музыкант: он играл на трубе. Больше всего, на свете Кениг боялся призыва в действующую армию и отправки на фронт, поэтому он всячески старался угодить высшему начальству. Но заискивал и перед заключенными; кто знает, что может случиться? Так и маялся, бедняга. Помочь узникам он, конечно, не мог, но и вреда никакого им не причинял. Завидев Лютке, Кениг принимался с пеной у рта орать на заключенных, но стоило Лютке скрыться, и Кениг снова разговаривал с заключенными, как со старыми знакомыми угощал их сигаретами. Все знали, что Кениг орет для отвода глаз. Среди нас он слыл недурным человеком. За два года Кениг ни разу даже не толкнул заключенного, что в лагере считалось из ряда вон выходящим явлением.

В рамках политического отдела существовал еще фотографический подотдел. Заведовал им фельдфебель, нахал и сладострастник. Занятый своими фотографиями он почти не вмешивался в дела лагеря. Иногда только присутствовал при регистрации новичков. Поругается, поворчит, одного-другого угостит пинком — и все. И тут им руководила не злоба, а сознание собственной исключительности. Он был пруссаком, и человечность была ему чужда от рождения.

Фотографа обуревала одна забота — угодить штутгофским вдовам и солдаткам. И не только фотоснимками на память…

Работа в политическом отделе носила какой-то фатальный характер. Чем больше трудились в нем люди, тем заметнее становился беспорядок. Наконец в январе 1945 года при эвакуации лагеря все документы политического отдела были торжественно сожжены во дворе. Так завершилась его многотрудная деятельность.