Майи пернатый посев [1] между тем от хладеющих теней шел, исполняя приказ Юпитера; всюду густые тучи препятствовали, и клубы тумана сбивали. Не на зефиры шаги опирались, — на жуткие вздохи свода безмолвного: Стикс, девятью полями текущий [2] , перегораживал путь, не пускало казнящее пламя. Сзади Лаий спешил дрожащею старческой тенью, рана мешала ему: вонзившийся по рукоятку меч нечестивый пронзал ударом родственным душу [3] , 10 первопричинный гнев являя мстительниц-Фурий, — все же он шел и шаги укреплял целительной ветвью [4] . Как же пустые леса и поля — обиталища манов [5] , мрачные рощи ему поражались! Тому, что вернулся старец назад, — дивилась Земля, и даже в умерших, света лишенных уже, болезненная пробуждалась черная зависть. Из них один, чье глупое рвенье вечно до самых небес — отчего и трудна у них старость — радо несчастьям других, несчастно чужою отрадой, молвил: «Счастливец, ступай, зачем бы ни был ты призван, — 20 дал ли Юпитер приказ, Эриния ль старшая гонит солнцу навстречу идти, иль ты фессалиянки [6] волей — жрицы безумной — с твоей укромной расстался гробницей, — ах, но на милый взглянув небосвод, на покинутый светоч, на зеленеющий луг, на влагу источников чистых, — вдвое печальней сюда возвратишься ты в эти потемки!» А уж когда их узрел лежащий на мрачном пороге Кербер и все устремил голов отверстые пасти, — он, кого и входящие злят! — и черная вздулась шея, грозя, и груду костей он разбрасывать начал, — 30 богу летейской пришлось унять лиходея лозою и троекратной дремой [7] угасить железные очи. Место известно — оно инахийцами Тенар зовется, — где устрашающий мыс бурливой Малеи выходит ветрам навстречу, залив вершиной от взоров скрывая. Мощная круча стоит и, ясная, ливни и бури все презирает: на ней лишь звезды, устав, отдыхают [8] . Там истощившиеся укрытье устроили ветры, молний пути по скале, ее середина — летучих туч приют, а вершин — полет стремительный птичий 40 не достигает, и их не тревожат грома раскаты. Если же солнце вверху, то тень от скалы покрывает моря далекую гладь и в толще, огромная, тонет. А под скалою внизу изгибается Тенара пенный берег, не смея дойти до открытого токов простора. Там утомленных Нептун из пучины Эгейского моря к пристани гонит коней [9] : следы на песке оставляет первый, а двое других разбегаются рыбами в море. Здесь, говорят, тропа неприступная бледные тени сводит к черному вниз Юпитеру [10] и открывает 50 мертвым чертоги его. И, ежели верить аркадцам, казней скрежет и вопль им слышен, и, мрачно вздуваясь, поле кипит, звенят Эвменид глаголы и длани там среди белого дня, а Леты привратник трехликий [11] пахарей — если его услышат — с полей прогоняет. Этой вот мрачной тропой и выскользнул бог окрыленный [12] с тенью старца наверх; с чела подземные тучи тут же смахнул и уста освежил живым дуновеньем. После, летя на Арктур, оставил Луны пограничной пашни с народами их. В пути ему Сон повстречался, 60 Ночи гонящий коней: отпрянув в почтительном страхе, Сон божеству уступил в небесах дорогу прямую. Тень, летя не столь высоко, за отнятым звездным сводом следит [13] и вождем, и вскоре — кирренские кручи видит внизу и свою в оскверненной Фокиде могилу. Ветер был — в сторону Фив: застонал у порогов сыновних Лаий и медлил войти в пенаты, знакомые слишком. А уж свои увидав на столпах вознесенные кровли и колесницу свою, до сих пор покрытую кровью, — в трепете чуть не вернулся назад: ему не преграда 70 ни Громовержца приказ, ни аркадской лозы [14] увещанья. Кстати, этот же день Юпитер отметил ударом молнии: нежный Эван, тебя неурочные роды препоручили отцу [15] . По этой причине тирийцы ночь порешили без сна провести в веселии общем [16] : всюду — в домах и полях — плетеницы разбросаны были, и выдыхали они меж кратеров, вино истощивших, сонного бога в лучах зари, и флейты гремел и, медный звон побеждал по бычьей коже удары; в радости сам погнал Киферон лесов бездорожьем 80 здравых умом матерей, одержимых счастливейшим Вакхом. Так, внезапно сойдясь, на Родопе пиры учиняют [17] или же между холмов срединной Оссы бистоны: полурастерзанный скот, отбитый у ярости львиной, — вот их яство; они парным молоком укрощают пыл свой; но если на них Иакха огигова веет бешеный дух, то — к камню рука, то чащи — приличье мигом крушат, и кровь соплеменная льется обильно, тем указав на праздничный день и пир отмечая. Этою ночью летун килленский и призрак безмолвный 90 спальни достигли царя эхионского [18] , где, велемощный, тело свое он простер меж ковров ассирийских на гордом ложе. Увы! Он смертным своим несведущим сердцем рока не знал, и он пировал, и сном наслаждался. Старец тогда, исполняя приказ, — чтоб не мог показаться лживым образ ночной, — пророка древнего темный принял Тиресия вид и голос [19] , приметную также волну надел, а пряди — свои оставались, и белый клок бороды, и бледность своя; но инфула лживо волосы переплела, и с бледной оливой сплетался 100 лживых повязок почет. Итак, перстами коснувшись груди, привиделся он судеб глаголы рекущим: «Спать не время тебе [20] и ночью глубокой бездельно здесь возлежать, о брате забыв, — громада деяний кличет давно, нерадивый, тебя и замыслов важность. Над эонийским когда простором висит грозовая туча и Австры шумят, тогда мореход забывает парус и рвущее гладь правило, — он медлит; вот так же медлишь и ты. Но знает Молва, что некто недавним браком гордясь, готовит войска, чтоб царство добыли, 110 свергли тебя, а в хоромах твоих — он стариться будет. Одушевляет Адраст, приметами тесть предреченный; Арги — приданого часть; к тому же — союзом до гроба связаны он и Тидей, забрызганный братоубийством. Вот он и горд, а тебя — он изгонит и, видно, надолго. Сам из участья меня родитель богов посылает с неба: Фивы — храни, слепца, взалкавшего власти, брата, который готов изгнать, гони, да не впустишь ждущего смерти твоей, преступно сгубившего клятвы, и да не впустишь с ним владыкою Кадма — Микены». 120 Вымолвил; и, уходя, — уже побледневшие звезды скрылись от светлых коней [21] — с лица оливу и волну сдернул и — деда явил: над ложем злобного внука низко склонясь, обнажил ударом пронзенную шею и увлажнившеюся сновидение раной наполнил. Внук проснулся тотчас, взмахнул руками и с ложа прянул, ужасом полн: приснившейся крови потоки гонит прочь и дрожит пред дедом в поисках брата. Словно дремлющий тигр, услышав охотников шопот, сети увидев, — рычит, ленивые сны прогоняет. 130 жаждет битвы, глаза сужает и пробует когти, — вдруг — прыжок на толпу, и в пасти он тащит живого мужа, кровавых снедь детенышей; — так и правитель гневом вскипает, к войне против дальнего брата готовясь. Вышла уже в небеса [22] из опочивален мигдонских и холодеющий мрак с высот поразила Аврора, росы стряхнула с кудрей, алея все больше при виде Солнца, спешащего вслед, к которому поздний сквозь тучи луч обращал, на коне чужой эфир покидая [23] медленном, Люцифер; но — отец пламенеющий полнит 140 мир [24] и даже сестре [25] лучи посылать запрещает. Тотчас же Талайонид почтенный, а следом, недолго медля, диркейский герой, а с ним и герой ахелойский прянули с лож: и тот, и другой, утомленные боем и пережитой грозой, вкусили полную меру сна, инахийский же царь, лелея душу покоем легким, перебирал в уме богов и нашедших в доме приют у него и тревожился: чем обернется рок обретенным зятьям. Сойдясь у срединных сидений дома, десницы они очередным сжимают пожатьем, 150 и, где удобно вбирать и высказывать тайные речи, вместе садятся; Адраст обращается к полным сомненья: «Гордые юноши, вас привела благосклонная полночь в царство мое не без воли богов, и вам сквозь смешенье ливней и молний, когда Громовержец гремел непогодой, к этим жилищам моим был путь Аполлоном указан. То, что скажу, известно и вам, и народу Пеласга: сколь вожделен союз и для скольких юношей знатных с домом моим. У меня — надежда сладкая внуков — дочери две возросли, при одних рожденные звездах. 160 Сколь милолики и сколь стыдливы, — не речи отцовой верьте, а только тому, что вчера на пиру увидали. Их, полями кичась и широковластным оружьем, многие жаждут мужи, — мне всех и не вспомнить ферейских и эбалийских вождей, и матери в грядах ахейских верят в потомство от них. Прибегал к условиям многим даже Ойней твой [26] и тесть, опасный пизейской вожжею. Мне же ни тех, кто Спартой рожден, ни посланцев Элиды сделать зятьями нельзя, но кровь эта — ваша, забота — ваша о доме моем по обету старинного рока. 170 Слава бессмертным, что вы — таковы и породой, и духом, что предсказанье — сбылось; а это — почет, порожденный ночью суровою, так за битвой награда приходит». Выслушали; напрягся их взгляд, они друг за другом молча следили: один уступает, казалось, другому речи черед. Но начал Тидей, во всяком деянье первый: «Насколько же скуп о твоей возглашающий славе зрелый твой ум, — ты сумел, вынося великую долю, доблестью счастье смирить! А кому Адраст уступает властью, и кто позабыл, что от древних полей сикионских 180 призванный [27] , ты усмирил законом бесчинные Арги? — Если бы стало тебе, справедливый Юпитер, угодно вверить деснице его народы, которые держит Истм дорийский с одной стороны, а с другой не пускает [28] , — свет от страшных Микен, свой ход изменив, не сбежал бы [29] , и близ Элиды холмы не гремели б от схваток свирепых! [30] Те у одних из царей, у других Эвмениды другие… — прочее ты, фиванец, оплачь. Итак, я согласен и расположен душой». — И он замолчал, а продолжил следом другой: «Но кто отказаться от тестя такого 190 мог бы? Изгнанникам, нам, отвергнутым родиной милой, правда, Венера еще не мила, но с нею утихнут горести в сердце, уйдут пронзившие душу печали. Радость такую дарит утешение это, как будто мы увидали с кормы, бросаемой бешеным Нотом, милую землю. Хотим, обретя счастливые знаки власти, остаток судьбы, трудов и жизни под кровом счастья прожить твоего». — И тут же, нимало не медли, все поднялись. Отец инахийский без счета обеты к прежним прибавил речам и клятвой заверил, что будет 200 им помогать и вернет изгнанников в отчие царства. Вот уже Арги — спеша наполнить улицы слухом, что де явились зятья к вождю, и цветущие девы, Аргия дивной красы, Деипила, не менее ликом славная, женами им с гименеями первыми [31] станут, — радость готовят. Идет Молва [32] к городам дружелюбным, и от соседних полей разносится вплоть до ликейских. и парфенийских высот лесистых и пашен эфирских. И до огиговых Фив добирается та же богиня: бурная, стены она до самых краев заливает 210 и, согласуясь с ночным обещаньем, вождя Лабдакида сильно страшит: приют, и брак, и царства обеты, смешанный род поет и (вольность откуда такая, ярость — зачем?) возвещает войну. Пролился на Арги день долгожданный: толпа веселящаяся наполняет царский дворец и вблизи на изображения предков [33] смотрит, и лицам живым соревнуют медные лики — дерзкий труд человеческих рук. Двурогий родитель Инах слева сидит, на сосуд опершись наклоненный; кроткий его Фороней заслоняет и старец Иасий, 220 воин Абант, а за ним — негодующий на Громовержца царь Акрисий, Кореб с головой на мече обнаженном, образ Даная за ним, замыслившего преступленье, тысяча следом вождей. Входя сквозь гордые двери, толпы народа шумят, а знати горстка и те, что честью ближе к царю, в ряду обретаются первом. Жертвами внутренний двор загорелся, звеня суетою женщин: чистейшим кольцом арголидянки мать окружают, прочие — возле невест: со всех сторон обступив их, новых обрядов черед толкуют, боязнь умаляя. 230 Девы пошли: красы блистательной, скромны повадкой, — по белоснежным разлив ланитам румянец стыдливый, долу склонили лицо; нечаянно к ним подступила поздняя к девству любовь, и первого стыд прегрешенья лица обеих смутил: омылися благоприличной щеки слезой, пробудив в родителях трепетных гордость. Именно так с небесной оси спускаются вместе строгая Феба сестра [34] и Паллада, — обе с оружьем, взгляды обеих тверды, власы златые — узлами: спутников с Кинфа ведет одна, с Аракинфа — другая; 240 даже взирая на них продолжительно, если дозволят, — не разрешить: какая из них прекрасней, достойней, больше — Юпитера дочь [35] ; когда б поменялись убором, — шел бы Палладе колчан, а Делии — шлем оперенный [36] . Радуясь наперебой, инахиды богов утруждали жертвами в меру щедрот и достатков каждого дома: кровь и нутро — одни, другие — травы сжигают, третьи — а слышат и их, коль искренне сердце — куреньем чтут богов и порог покрывают сломленным лесом [37] . Вдруг неожиданный страх — изволением Лахесис строгой — 250 души людские сотряс, разрушил отцовскую радость, праздничный день возмутил: к порогу безбрачной Паллады шли они, — а для нее аргивский город Лариса круч мунихийских отнюдь не ущербней [38] ; по древним законам дщери Иасия [39] здесь, в чистоте доросши до брака, девичьи в жертву власы приносили, вину искупая первого ложа; и вот, на идущих к высокой твердыне, вниз по ступеням катясь, с вершины храма упавший рухнул щит золотой, доспех аркадца Эвгиппа, — светочей передовых огни, украшение свадьбы, 260 он загасил, и тотчас, раздавшись из глуби священной, мощный голос трубы остановленный ход устрашает. Первый ужас, прошел, и все к царю обратились: то, что слышали глас, отрицают, но знаком зловещим каждый был потрясен, и страх возрастал в пересудах. Дивно ли? — Аргия, ты надела тогда украшенье — мужа нерадостный дар — ожерелье Гармонии, многих бедствий зловещий исток; черед их долог, но все же я изложу, отчего столь злобная сила в обнове. Древних преданье гласит, что Лемносского бога терзала 270 долгая ревность [40] : любви и застигнутой не помешала казнь, и ее обуздать не сумели мстящие цепи Вот почему для Гармонии он украшенье и создал — к свадьбе подарок: его искусные в большем Киклопы делали, ревностно им дружелюбной рукой помогали оных трудов знатоки — Тельхины; но труд наибольший сам он свершил [41] : огнем цветущие тайным смарагды вставил в металл, адамант грозящим надрезав узором, Здесь и Горгоны глаза, и последней молний блестки (их с наковальни он взял сицилийской), и яркие гребни — 280 змей бирюзовых краса, а также — плача достойный плод Гесперид и руна зловещее фриксова злато; язвы различные здесь помещает и снятого с черных влас Тисифоны вождя и мучащей Пояса мощью все наделяет; поверх искусно лунною мажет пеной, а все целиком поит усладительным ядом. Ни Пасифея к нему, из прельстительных первая Граций, ни Красота, ни сын идалийский [42] не прикасались, — Слезы, Скорби, Гнев и десница Раздора клеймили. Первая жертва его — Гармония, спутница Кадма 290 дольнего: вопли ее обратились в глухое шипенье [43] , а удлинившийся стан бороздил иллирийское поле. Следом за ней — Семела: едва надела на шею дар вредоносный, как в дом проникло коварство Юноны [44] . Бедная, ты, говорят, Иокаста, наряда нечестьем в свой завладела черед и славой его украшалась, к свадьбе готовясь, увы, — и какой! — но всего не расскажешь. Аргия ныне горда подарком, сестры украшенья скромные превосходя проклятою злата красою. Оное видит жена обреченного смерти провидца [45] , — 300 близ алтарей и меж яств потаенно злобную варит зависть: когда бы самой завладеть свирепым нарядом. Близкие знаменья ей, увы, помочь не сумели: скольких желает скорбен и бед, преступница, жаждет!.. — впрочем, достойная их. Но битв западни злополучной муж за что заслужил, а сын — безвинного гнева [46] ? После того, как пиры во дворце и народная радость длились двенадесять дней, герой исменский [47] решает к Фивам взгляд обратить, своего потребовать царства. Был ему памятен день, когда во дворце эхионском 310 он, лишенный всего счастливым жребием брата, понял, что боги — не с ним, что ушли в смятенной тревоге спутники, что никого вокруг не осталось, что счастьем он обойден; одна изгнанника скорбного вышла в путь сестра [48] проводить, — и ее на первом пороге он оставляет, сдержав рыдания гневом великим. Тех, кто изгнаньем его веселился, пристрастному князю льстя сугубо, и тех, кто о нем, как сам он заметил, изгнанном, плакал, — всю ночь и в течение дня разделял он. Душу его извели безумная злоба, досада 320 и тяжелейшая всех человечьих забот — если долго сбыться ей не дано — надежда. Замысла грозный облак вздымая в душе, и Дирку, и дом недоступный Кадма, — готовится в путь. Как бык без долины привычной [49] — стада вожак, кого, отогнав от излюбленных пастбищ, телки отбитой вдали заставил реветь победитель, — оной в изгнанье опять возжелав и пылом исполнясь, голову гордо подняв и сломленный дух пробуждая, жаждет войны и лугов и пленного требует стада, рогом уже и копытом сильней; пред вернувшимся страха 330 полн победитель, его признают пастухи с изумленьем. Гнев не иной изощрял и тевмесский юноша [50] молча в мыслях своих, но тайный их ход замечала супруга верная: мужа обняв на ложе при первом румянце бледной еще Авроры: «Куда ты, лукавый, стремишься, бегство готовишь зачем?» — говорит. — «Любовь замечает все: я ведь вижу, корысть твое учащает дыханье, мира не знает твой сон, не однажды лились по ланитам слезы, и стоны забот прерывала не раз я великих, длань прижимая к устам. Меня не тревожит нисколько 340 мысль о неверности, мысль об измене, о юности вдовой: наша любовь горяча, и еще после свадьбы не стало ложе мое остывать, — твое лишь, любимый, спасенье, верь мне, терзает меня. Ужель без друзей и оружья требуя царства, из Фив, когда он откажет, ты льстишься выскользнуть? — И от кого! — Молва, привыкшая власти изобличать, говорит: он горд и счастлив добычей и не выносит тебя; к тому же и год не закончен. Карой небесной меня пророки и вещие жертвы, также падение птиц [51] , а также — образ тревожный 350 прежде не лгавшей во снах — насколько я помню — Юноны сильно страшат… Но куда ты спешишь? Иль тайное пламя в Фивы уводит тебя, иль тесть наилучший…» — Улыбки юноша тут же сдержал эхионский, супруги страданья нежные вознаградил объятием и поцелуи впору по грустным щекам, удержав от рыданий, рассыпал. «Душу от страхов избавь, поверь: благодетельной волей день бестревожный придет; твоим же летам не пристало бремя толиких забот: пусть сын сатурнов [52] несет их, судеб отец, и пусть склоняет с небесного свода 360 взор Справедливость, дабы охранять на земле правосудье. Утро, глядишь, и придет, когда и дворец ты увидишь мужа, и по городам пройдешь царицей обоих». Так он сказал и тотчас от милого прянул порога; смутен, Тидея призвал, союзника в замыслах, верным сердцем заботы его уже разделявшего (души их после ссоры любовь сочетала) и зятя Адраста. Времени много прошло, покуда в длительных спорах лучшее к ним, наконец, не явилось решение: верность брата пытать и, к нему обращайся с просьбой, разведать: 370 можно ли власть получить; и смелый Тидей добровольно труд этот взял на себя. Тебя, этолиец храбрейший, все же пыталась не раз рыданиями Деипила не отпустить, — но отчий приказ, и возврат безопасный — право посла, и сестры справедливый призыв победили. Он уже вымерил путь сквозь лес на прибрежье суровом топи Лернейских болот, где гидра сожженная греет глуби виновных зыбей [53] , миновал долины Немей — песнею их пастухи еще оглашать не решались [54] , — мимо Эфиры прошел, повернутой к Эврам рассветным; 380 уж позади Сизифа приют [55] и бьющие в берег гневные воды и их разобщивший Лехей палемонов [56] ; Нис обойден стороной, Элевсин благодатный остался справа, и вот — под стопой тевмесская пашня; он входит в крепость Агенора [57] , там сурового зрит Этеокла: сам на престоле сидит, вокруг — щетинятся копья; грозный, он суд над людьми — без права судить, ибо время царства прошло — за брата чинит, готовый к злодействам всяким, и сетует лишь, что должного требуют поздно. Став двора посреди, посол — о чем объявляла 390 ветка оливы — сказал о причинах прихода и назвал имя; и так как всегда был горяч и в речах незатейлив, и на сей раз говорил справедливо, однако же резко: «Если бы ведал ты честь и хотел договора условье выполнить, ты бы тогда по прошествии года направил к брату посланцев твоих, а сам — положенным чином знаки достоинства снял и оставил мирное царство, чтобы изгнанник, давно в чужих городах выносящий долю недолжную, мог воссесть на законном престоле. Но — так как царствовать страсть сладка, а власть соблазняет — 400 мы тебя просим: уже возвратился свод звездоносный, круг совершив, и к горам отошедшие тени вернулись, — этой порою твой брат повел по местам незнакомым, странник печальный, беду; теперь же под небом открытым время тебе влачить свои дни, на земле леденящей спать и смиренно чужих обходить стороною пенатов. Счастью предел положи: багрецом изобильный и златом блещущий, досыта ты над скудным несчастного брата годом смеялся, — итак, откажись от радостей царства и — терпеливо снеся изгнанье — добудь возвращенье». 410 Вымолвил. А у того давно под спокойной личиной в сердце огонь бушевал: так камня бросок заставляет прянуть навстречу змею, у которой в недрах подземных долгая жажда весь яд собрала, разлитый по телу, в узкое горло ее под жесткой чешуйчатой шеей. «Если б сомненья во мне вызывали все прежние знаки дерзости брата и гнев очевиден не был сокрытый, — я бы уже по тому в них уверился, как ты яришься, злобу являя его: ты выслан, словно подкопник, рушащий вал крепостной, ты словно труба, что отряды 420 вражьи сзывает. Когда б держал ты в собранье бистонов речь иль гелонов среди, под низким бледнеющих солнцем, — ты говорил бы скромней и почтительнее к беспристрастной правде. Однако тебя, уличенного в яростной злобе, я не виню: ты исполнил приказ. Но так как повсюду вы нам грозите и скиптр не дружбой под сению мира просите, нет, но взявшись за меч, — иные, чем он мне, ты передай от меня царю аргосскому речи: скиптром, который дала справедливая доля, а также возрасту должная честь, — владею и буду владеть им. 430 Твой же царский престол — наследство жены инахийской, груды данайских богатств (о, я не завидую большей роскоши!) ты получил, и ты же при знаках счастливых в Аргах и Лерне царишь; а мы — в полях каменистых Дирки и на берегах, стесненных эвбейским прибоем [58] , правим, и нас не стыдит, что Эдип — наш несчастный родитель; ты же теперь ведешь от Пелопа и Тантала [59] знатных предков черед, и течет Юпитер родственной кровью ближе [60] . Ужели снесет привыкшая к пышности отчей здешний царица очаг, к которому сестры обычно 440 робкие руна несут [61] , который когда-то рыданьем жалкая мать сотрясла и — из мрачных услышанный глубей только что — старец святой! К тому же и мысли народа свыклись уже с ярмом: отцов и люда мне стыдно, — доли неверной они да избегнут, о сменной стеная власти: им горько служить правителям непостоянным! Краткий царствия срок народам погибелен: видишь, ужас какой поразил горожан из-за нашего спора? — Их ли во власть тебе на верную казнь я оставлю? Брат, ты гневен придешь. Пусть я пожелаю, но сами — 450 ежели есть в них любовь, за труды благодарная — царства мне не позволят отдать отцы…» — Не вытерпев дольше, речи его прерывает Тидей: «Отдашь», — он промолвил и повторил: «Отдашь, и даже когда бы железный вал тебя окружил, и новою песней тройные стены возвел Амфион [62] , — ни это, ни стрелы, ни пламя не помешает тому, чтоб смыл ты дерзость и умер, пленным венцом бия по земле, завоеванной нами. И поделом; но скорблю я о тех, не жалеющих крови, бросивших жен и детей для битвы безбожной, кого ты 460 гибели, ласковый царь, обрекаешь. О, сколькие трупы и Киферон, и Исмен, напитанный кровью, закружат. Вот они — долг и великая честь! Но преступности рода вашего я не дивлюсь, коль рожденья ближайший виновник брачный покой отца осквернил. Но природа ошиблась: отпрыск Эдипа — лишь ты, и его преступного нрава знаки лишь ты, свирепый, несешь! Мы просим о годе… — впрочем, я мешкаю зря» — уже с порога, отважный, крикнул и только тогда стремглав сквозь строй потрясенный выбежал. — Так убегал за Диану Ойнею отмститель [63] , 470 вздыбив щетину, блестя клыками гнутыми; вепря гнал пелопов отряд, вздымая каменья навстречу, рощи по берегам Ахелоя изрытым срубая. Вот Теламон на земле, и вот, Иксиона простерши, он близ тебя, Мелеагр: тогда лишь жалом широким был он пронзен, и в упорном боку отдохнуло железо. Сильно собранье смутив, уходит герой калидонский [64] так зубами скрыпя, словно сам он царства лишился. Все ускоряет шаги и бросает молящей оливы ветвь [65] , а вслед ему пораженные матери смотрят 480 с верхних ступеней жилищ, и шлют проклятья Ойниду лютому, и заодно царя про себя проклинают. Ум у правителя был к злодейству готов и гнуснейшей хитрости: верных ему молодцов отменной военной выучки — мздою одних, других подстрекая речами пылкими — битву в ночи завязать наставляет, свирепый, — жаждет напасть на посла — от века священное имя! — и, заманив в западню, сразить негромким оружьем. Все ради царства — ничто! А какие б уловки нашел он, если бы брата судьба привела! О, слепая злодеев 490 мысль, о, трусливое зло! — С оружием чернь устремилась, против единой главы сговорившись, — а можно подумать, крепость им брать предстоит, упорным ударом тарана стену крутую крушить. Сплоченные, правильным строем вытекли все пятьдесят из гордых ворот по порядку. Слава тебе, если ты удостоен противников стольких! Путь сквозь чащобу их вел кратчайший, они торопились, скрытой стезей напрямик пробираясь густыми лесами. Место злодейств найдено: поодаль от города узкий ход был между холмов, которые тень от высокой 500 кручи и кряж защищал, зеленеющий лесом нависшим. Место от взоров укрыв, его для засады природа Выдумала: рассекла искусно тропой посредине — скалы — под ними внизу луга и пологие пашни далью просторной легли; напротив же — выступ жестокий: прежде сидела на ней летунья эдипова [66] . Бледный, чудище, лик приподняв, устремив налитые ядом очи и слипшимися от крови ужасной крылами оберегая мужей убиенных, в их кости вцепившись полуобглоданные, с обнаженной грудью вставала, 510 с криком глядела в поля: загадку решить не решится ль неразрешимую гость иль путник — выйти навстречу и завести разговор на ее наречии жутком, — длинные когти тогда на лапах своих почерневших вмиг начинала острить и зубы — да ранят больнее, и над лицом пришлеца устрашающе крыльями била. Козни таились ее, покамест с камней кровавых, сходственным мужем, увы, застигнута, крыл не расправив, в горе она о скалу не разбила несытое чрево. Лес — несчастья судил, стада близлежащих боялись 520 трав, и алкающий скот заклятых лугов не касался, тень не влекла хоровода дриад, не служила для таинств фавнам, и этих лесов роковых зловещие даже птицы бежали. Сюда спустился неслышимым шагом к смерти идущий отряд. Противника, гордого духом, ждут, на копья склонясь и в землю щиты упирая, и окружают венцом дозорные частые рощу. Влажною паллой [67] своей начинала укутывать Феба Ночь и в поля проливать прозрачные синие тени. Тот приближался уже к лесам и с возвышенной кручи 530 рдеющий блеск щитов и шлемов гривастых заметил там, где была негустой преграда ветвей и во мраке пламенный трепет луны блуждал на оружии медном. Он удивился, но путь продолжал, лишь дротов торчащих жала придвинул и меч, скрываемый до рукояти. «Кто вы, откуда, зачем таитесь с оружьем?» [68] — сначала так он без страха спросил недостойного, но не услышал звука в ответ: тишина не сулила, неверная, мира. Тут-то как раз копье, необорною брошено мышцей Ктония, — был он вождем отряда — сквозь темный промчалось 540 воздух, — но бог и судьба дерзнувшего не поддержали. Шкуру пробило оно оленского вепря — щетиной страшный покров — и, над левым плечом пролетев возле самой кожи, задело легко неоправленным деревом шею. Дыбом встали власы, и сердце оледенело. Грозно туда и сюда обращая свой пыл и от гнева мертвенный лик, он не знал, какая готовится битва. «Кто здесь против меня? — Выходи на открытое место! Смелость, тебе ли робеть? — Какая же трусость! — Один я вас вызываю на бой!» — И тут же увидел он стольких, 550 скольких не ждал: а они, из бесчисленных выйдя укрытий, те спускались со скал, из долин вырастали другие. Сколько же их перед ним! — Уже под оружьем дорога вся засверкала: вот так окруженных зверей заставляет первый выбежать крик. Единственный для избавленья выбрав путь смятенным умом, он ринулся к круче Сфинги ужасной, затем, поломав на скалах отвесных ногти, ужасный хребет одолел и встал на вершине. Здесь — в безопасности тыл, и путь для отмщенья удобен. Камень огромный — его, ревя и выи напружив, 560 выворотить и быки для стены крепостной не смогли бы — вырвал, утес разломив, и, силою всей напрягаясь, поднял, размаха ища для глыбы громадной, подобен Фолу величьем души [69] , который с лапифами в битве поднял полый кратер. И замерли в страхе предсмертном толпы, взирая наверх. Метнул, — застигает несчастных вихрь сокрушенной скалы: уста, и мечи, и десницы, хрупкие груди под ней, с железом смешавшись, остались. Вопль четверых, на глазах под единою глыбой погибших, сразу же бегством спастись устрашившийся строй заставляет, 570 помыслы их изменив. Тела не ничтожных остались брошены: грозный Дорил, кого до царей подымала пылкая доблесть; Ферон, гордившийся марсовой кровью, — внук земнородных мужей [70] ; и Галис — такого второго править уздой не найти — на пашне покоится, пеший; рода пенфеева — с ним, о Вакх, ты еще не смирился — был четвертый, Федим. Тидей увидал, что в смятенье строй разрушает толпа, напугана роком внезапным. Оба копья, одной несомых рукой и к утесу им прислоненных, метнул, разбегающихся подстрекая. 580 После на землю — дабы в беззащитную грудь не попали дроты — прыжком со скалы метнулся и круглый Ферона щит, от придавленного откатившийся прочь, как он видел, мигом схватил и тогда, ограждая ведомым вепрем спину и голову, грудь защищая вражьим доспехом, стал. И на одного, сплоченная вновь, наступает рать огигидов. Тидей извлекает из ножен бистонский незамедлительно меч [71] — Ойнею великому марсов дар — и ко всем, кто его окружал, равно обращенный, этих сражает и тех, сверкающие отбивая 590 дроты щитом. А врагам мешает число их, оружье этих стесняет других, и мало в их натисках силы, и поражает иной своего, и своих же упавших топчет толпа, — остается Тидей недоступен для грозных дротов, противостоя ударам несокрушимо. Именно так — если гетской должны мы Флегре поверить [72] — против грозящих небес стоял Бриарей необъятный: фебов колчан супротив и змея беспощадной Паллады, и к пелетронской сосне прикрепленное марсово жало, и — хоть Пирагмон устал — Ненавистник зазубренных молний; 600 так, осаждаемый всем — безуспешно — Олимпом, он все же ропщет, что множество рук — без дела. — Не менее пылок, щит выставляет Тидей: отступит, затем обернется, или на робких вперед побежит, иль станет — исторгнуть жала, — а множество их впивалися в щит и звенели, мужу оружье даря, от ударов страдавшему частых, — правда, из них ни один, не достигнув источников жизни, смертью не мог угрожать. А он Деилоха сбивает яростного, а за ним заставляет Фегея спуститься к теням, который грозил топором, для удара воздетым; 610 Гиас диркейский за ним с эхионским сражен Ликофонтом. Строй пересчитывая, своих не находят, и нет в них к сече любви, но скорбят, что толпа постепенно редеет. А выводящий свой род от Кадма Тирийского Хромий (некогда он бременил финикиянки чрево Дриопы; увлечена в хоровод, она о плоде забыла и потащила быка, за рога ухватив, для Эвана, — выпал младенец тогда трудом непосильным исторгнут) тут, величаясь копьем и льва полоненного шкурой, мощью сосновою стал потрясать узловатой дубины 620 и закричал: «Да неужто, мужи, он один — победитель стольких — и в Арги придет? — Не поверят пришедшему люди! Други, ужель бессильны у нас и рука, и оружье? То ли царю мы, Кидон, мы то ли, о Ламп, обещали?» Тут-то в зияющий рот и влетело тевмесское древко и через глотку прошло: где только что голос струился, плыл рассеченный язык в потоке излившейся крови. Хромий покамест стоит, но смерть пробегает по членам, — валится он и навек, вгрызаясь в копье, умолкает. О Феспиады, а вас ужели хвалительной славе 630 я откажусь поручить? — Подхватил объятого смертью брата с земли Перифант (прекраснее сей благочестной доли — нет ничего), поникшую голову левой, правою тело рукой обхватив; рыданьями горе грудь его истерзало, тесня, и ремни не сдержали шлема, от слез увлажненного; тут — стенящему громко сзади тяжелый дрот проломил дуговидные ребра; следом и в брата войдя, тела родные сцепило жало; первый глаза, доселе мерцавшие жизнью, поднял и взор угасил, увидав погибавшего брата; 640 тот, кто вторым был сражен и в ком были силы, промолвил: «Так да целуют тебя, заключив в объятия, дети». Роком одним сражены — достойная жалости жертва смерти — каждый глаза закрывает десницей другому. После сих двух Тидей, копьем и щитом потрясая, в ужас Менета привел, который испуганным шагом пятился прочь от него; но вот на глине неверной он, оскользнувшись, упал и, выставив обе ладони, стал умолять, отводя от горла блестящее жало: «О пощади ради сих под скользящими звездами теней, 650 ради богов и ночи твоей [73] ! Дозволь мне явиться в Фивы вестником бед и петь пред народом дрожащим — пренебрегая царем — о тебе и о том, что бесплоден был наших копий полет, а твоя недоступна железу грудь оставалась, и ты победителем к другу [74] вернулся». Молвил. Тидей же, в лице не переменившись, «Напрасно слезы ты льешь», — говорит. — «Мою, полагаю я, шею ты обещал злодею-царю; — с оружьем и светом ныне расстанься: к чему добиваться жизни трусливо? — Войны нас ждут». — И из тела уже окрашенный кровью 660 дрот выходил. А Тидей, раздраженный, горькою речью так проводил побежденных: «Для вас не праздник трехлетний ночь принесла [75] , как вашим отцам, не таинства Кадма, те, где Вакха сквернит преступных родителей ярость [76] . Я, вы считали, несу, безоружный, небриды и тирсы [77] ломкие, да возгремлю [78] и вступлю в келенскую битву мерзостных флейт, — но их не ведает муж настоящий. Здесь — иные бои и ярость, — спускайтесь же к теням, трусов ничтожная рать». — Взгремел, но уже не служило тело ему, и в предсердии кровь утомленная билась, 670 и, подымаясь, рука опускалась бессильным ударом, медленны стали шаги, и шуйца держать уставала дроты, вонзенные в щит; по вздымавшейся груди катился пот ледяной, а с волос и ланит полыхавших стекали росы кровавых расправ и погибели мерзкие брызги. Лев таков же [79] , в поля пастуха отогнавший далеко и потравивший овец массильских: обильным убийством голод насытив, главу опускает и гриву, от крови отяжелевшую; сам утомясь, стоит средь убитых, пасть разевая, жратвой побежденный; в нем больше не зреет 680 гнев: меж пустых челюстей один только воздух сжимая, высунутым языком он шкуру обмякшую лижет. Чуть было он не пошел, надменный оружьем и кровью, в Фивы, да явится им — побежденным царю и народу, гордо в город войдя, — но ты, Тритония Дева, пылкого и ослепленьем побед надменного мужа — речи своей удостоив — спасла: «О поросль Ойнея гордого, Фивы кому одолеть я давно предлагала дальние, — ныне уймись и богов, тебе потакавших, не искушай: повторить сей подвиг тебе не удастся. 690 Счастья вдоволь вкусив, удались». — Оставался, избегнув гибели горькой, один Гемонид, других переживший не по случайности: все предвосхитив, и ведая неба знамения, и отнюдь не обманутый птицами [80] , Мэон не устрашился вождя остеречь, но советчику судьбы не дали веры. Итак, от бездействия был он избавлен, жалкий: доверил Тидей трепетавшему грозные вести: «О, аониец, кого моею милостью завтра — отнятого у душ подземных — Аврора увидит, — вот что вождю донеси: крепи врата загражденьем, 700 дроты остри, осмотри от времени ветхие стены, главное же — людей собирай, следи, чтобы частых было побольше рядов. — Взгляни, как широко курится поле от длани моей: такие в сраженье идем мы». Рек и, готовя тебе по достоинству дивную почесть из окровавленных груд, о Паллада, лежащую всюду сносит добычу, гордясь, и на труд необъятный взирает. Дуб, который давно позабыл о юности нежной [81] , в поле стоял меж холмов, обильной покрытый листвою на искривленных ветвях и твердою грубой корою. 710 Легкие шлемы к нему и в ранениях многих доспехи нес и развешивал их, мечи же — привязывал, в сече сломанные, и копья, из тел изъятые теплых. После, тела и оружье собрав и их попирая, начал молитву, а ночь и высокий хребет отзывались: «Грозная дева [82] , краса и ум верховного бога, Ратница, страшным тебе лицо украшает убором шлем и грозит со щита Горгона в брызгах кровавых; Марс и Беллона с копьем не более яростно к битве трубам велят призывать, — прими же священную жертву! 720 то ли являешься ты к пандионовой круче, чтоб наши сечи узреть, то ли ты от Итоны идешь аонийской, радуясь пляскам, а то — да омоешь в Тритоне ливийском пышные кудри — тебя, двухвыйным гремящие дышлом на безупречных конях похищают крылатые оси: Груду доспехов тебе и одежды ужасные ныне я посвящаю, но вновь к партаоновым пашням родимым если вернусь и если Плеврон мне откроется марсов, — храм тебе посвящу золотой на холме посредине града, откуда смотреть на бурный простор Ионийский 730 весело, светлою где струёй отгоняющий море мутный идет Ахелой мимо скал Эхинадских торчащих. Выбить я сверху велю сражения предков и мощных гордые лики царей и прибью под куполом гордым вооруженье, что сам принес, добыв его кровью, и дарованья твои из Фив, Тритония, пленных. Сто посвященных тебе калидонянок жертвенник девий будут актейскими чтить огнями и красные ленты с чистой оливой сплетать вперемежку с белою нитью; и неусыпный огонь в очагах долговечная жрица 740 будет питать и всегда сохранять сокровенную скромность. В войнах и в мирные дни первины трудов, как и прежде частые, будут твои, — и пусть не ярится Диана». Так он промолвил и путь к вожделенным Аргам продолжил.