Зримая, непосредственно ощутимая опасность не так страшна, как неизвестная. Только не допустить паники в минуту, когда враг — вот он, вот!.. Не допустить, чтобы кто-нибудь побежал от колонны, остановить первого же, бросившего вопль малодушия. Солдаты должны чувствовать, что не каждый из них сам по себе, а что есть железная, направляющая рука, есть командиры, которые знают, как нужно поступить даже в такой трудной, страшной своей непонятностью ситуации.
И паники не допустили. Вовремя, без истерики поданная команда, приказание, близость командиров сделали свое дело. Колонна начала готовиться к обороне. Надо было переждать ночь.
К тому же это — пятые сутки войны. Бомбежки и обстрелы, слухи о прорывах и окружениях, немецкие диверсанты и ракетчики уже были не в диковинку.
Командиры, политработники, интенданты разошлись по колонне.
Петр нашел машины, буксировавшие пушки. Из кабины одного грузовика вышел младший лейтенант и представился:
— Младший лейтенант Павленко. Временно командую второй батареей семьсот пятьдесят четвертого полка!
Маринин сообщил ему, что прислан старшим в колонне начальником, и приказал собрать командиров орудийных расчетов. Через несколько минут артиллеристы узнали, что ожидается нападение немецких танков.
Младший лейтенант Павленко взял инициативу в свои руки. Он указал сержантам места огневых позиций, решив поставить две пушки впереди колонны, а две — справа. Слева же колонну защищали лес и болото…
Вскоре все разосланные Маслюковым по колонне опять собрались у «эмки» начальника политотдела. Отошли на обочину дороги и улеглись на траве. Начали докладывать Маслюкову о проделанном. Младший политрук Полищук Сергей Иванович, помощник начальника политотдела по работе с комсомольцами, белозубый, чернобровый красавец, рассказал, что люди, пришедшие с полковником — отличить их легко по автоматам и брезентовым ремням на гимнастерках, — заглядывают в кузова машин, распространяют панические слухи. Полищук подозревает, что все они переодетые фашисты, бывшие белогвардейцы и сейчас присматриваются к нашему оружию, оценивают наши силы…
У пушки, которую недалеко окапывали артиллеристы, послышался шум.
— Поставь орудие на левую сторону! — требовал чей-то голос.
— Зачем? По воробьям стрелять? — Это возражал сержант, командир орудия. — Со стороны леса танки не подойдут, товарищ младший лейтенант.
— Не рассуждать! От имени полковника из штаба армии приказываю: сейчас же перетащить орудие на левую сторону! Я адъютант полковника!
Младший политрук Лоб торопливо поднялся и побежал к орудию.
— Ты кто такой? — грозно спросил он и, не дожидаясь ответа, твердо приказал: — Руки вверх! Брось автомат!
Младший лейтенант испуганно вытаращил глаза, скосил их на поднятый пистолет. Вдруг он шарахнулся в сторону, и железная дробь автоматной очереди разбудила задремавшую колонну.
Крутнулась земля под ногами Лоба, стала дыбом вместе с колонной, с мечущимися рядом людьми и тупо ударила по голове…
А младший лейтенант продолжал стрелять. Веером разлетались стремительные светлячки трассирующих пуль, кусали борта машин, секли стекла кабин, уносились в звездную глубину неба.
Лежал на обочине дороги и бился головой о пересохшую землю младший политрук Лоб. Бросились в кювет, в траву все, кто был рядом. А «адъютант» «полковника» все стрелял и быстро пятился в поле, надеясь растаять в предрассветных сумерках. Вот он уже минул огневую позицию орудия…
Сержант, ловкий и крепкий парень, улучив момент, когда «адъютант» повернулся к нему боком, подхватился на ноги и со всего размаху ударил его прикладом винтовки по голове. Автомат захлебнулся…
К месту схватки подбежали Маринин, Маслюков, бойцы…
Маринин дрожащими руками расстегнул набухшую от крови гимнастерку Лоба, а тот в беспамятстве захлебывался в собственной крови, легшей темной дорожкой между уголком рта и подбородком.
— Не надо, товарищи… Не поможет… — вдруг прошептал он. — Жене… Ане передайте в Полоцк, пусть сына назовет Гришей… Бейте фашистов… Отомстите…
Его мокрые, в запекшейся крови губы еще что-то шептали, но разобрать слов уже было нельзя. Лоб раз-другой вдохнул воздух, и глаза его покрылись смертной мутью, застыли, а голова безвольно свалилась набок.
Молча стояли вокруг товарищи, потрясенные этой неожиданной, нелепой смертью. Не было больше беспокойного, горячего парня Гриши Лоба — хорошего товарища, настоящего коммуниста…
Подошли к убитому «адъютанту». Сержант уже успел расстегнуть его гимнастерку.
— Полюбуйтесь, — встретил он подошедших горькими словами, полюбуйтесь на этого «адъютанта».
На земле лежал фашист-эсэсовец. Под гимнастеркой оказалась черная танкистская форма. В петлицах блестели металлические черепа над скрещенными костями. На груди — фашистский знак. В карманах — немецкие документы и деньги.
— Ясно, что теперь делать? — сурово спросил Маслюков.
— Ясно.
И все, кто был здесь из командиров и политработников, захватив с собой по два-три солдата, пошли вдоль колонны, чтобы уничтожить переодетых гитлеровцев, которые хотели разоружить колонну хитростью, пытались не дать людям организоваться для отпора. Узнавали их по автоматам, по брезентовым ремням на гимнастерках. Без предупреждения стреляли в упор. На ходу говорили с солдатами, объясняли им обстановку.
Не удавалось найти «полковника» — «представителя штаба армии». Он как в воду канул.