Глава 1

Выйдя из гостиницы, Корделия вздохнула с облегчением. Но передышка была временной. По расселине она стала взбираться на холм, пренебрегая опасностью, и очень скоро у нее закружилась голова.

Оглянувшись, она увидела, что отклонилась от главной дороги, ведущей через деревню, — единственно верной дороги. Оставались лишь каменистые тропинки, извивающиеся чуть пониже. Вокруг вздымались крутые горы. Их сумрачные склоны густо поросли деревьями, а острые серые пики раскалывали напряженную синеву неба. Корделия невольно стушевалась. Она почувствовала, что ее присутствие вызывает у природы неприятие.

Как бы вырвавшись наконец из-под пристального испытующего взгляда гор и деревьев, она продолжала взбираться. Цивилизация, казалось, иссякла здесь. Наконец, обогнув последний поворот, она остановилась, и от неожиданности и восхищения у нее перехватило дыхание.

Впереди был только один дом. Но какой дом! Всей своей артистической душой Корделия ощутила чистое наслаждение, несмотря на то, что была усталой, изнервничавшейся и совершенно неспособной продолжать свою невероятную миссию. Она забыла свои опасения, чувствуя только, что при ней ее альбом и карандаш и нужно запечатлеть этот идиллический уголок.

Дом был невысок и не очень велик. Одна его сторона, казалось, пригнулась, прося защиты у горы. Зелень вторгающегося леса все покрывала собою, красная черепица трубы выглядывала из-за ветвей. Окна были крошечные, со множеством стекол. Дверь полуспрятана. Насколько она могла увидеть, стены были белые, «задушенные» листвой: обильные розы и гортензии загораживали их. Темно-зеленый плющ и кроваво-красные пеларгонии рвались из каждой щели. Вдоль первого этажа, под низко спускающейся крышей бежал… вы не могли бы назвать это ни чем иным, как южным балконом. Большая часть галереи была покрыта свисающими косами, которые делали верхние окна невидимыми с того места, где она стояла.

— Великолепно, — только и смогла она прошептать, — словно в старой немецкой сказке… Просто восхитительно!

С ней не было этюдника, но верная камера «Пентакс» висела на ее плече, и она выхватила ее из футляра, чтобы запечатлеть это чудо. Наполовину приоткрытые железные ворота вели в небольшой садик, и Корделия подошла к ним вплотную, даже задела их, так что они заскрежетали, когда слегка перегнулась, чтобы охватить камерой всю картину. Не заметив того, она оказалась внутри сада и не сразу обратила внимание на большую черно-коричневую немецкую овчарку, которая неслышно появилась из-за дома, навострив уши. Корделия услышала глухое ворчание, исходившее, казалось, из самой глубины собачьей глотки, и, обернувшись, она увидела два ряда обнаженных зубов.

Корделия ничего не знала о собаках, она никогда не держала их у себя в квартире над принадлежащим ей магазином, но и без того было понятно, что овчарка настроена крайне недружелюбно. Корделия задрожала, пальцы сжали камеру. Она читала где-то, что животные чуют запах страха, а если так, то направленный на нее нос уже должен был его уловить.

— Хорошая собачка, хороший мальчик, сказала она примирительно, но голосу ее не хватило убедительности, и в ответ прозвучал громкий раздраженный лай. Невольно она сделала шаг назад, на что собака тут же ответила прыжком, продолжая угрожающе лаять и всем своим видом показывая, что двигаться неразумно, а испытывать судьбу не стоит.

— На помощь! — закричала она надрывно. — Есть здесь кто-нибудь, кто утихомирит эту псину!

Она молила Бога о том, чтобы в доме кто-нибудь был. Появившийся на пороге мужчина (она тут же отметила, что у него самые темные, с кремнистым оттенком, глаза, которые ей когда-либо приходилось видеть) наморщил лоб и удивленно вскинул брови, причем выражение у него было ничуть не дружелюбнее, чем у овчарки. Она инстинктивно позвала на помощь по-английски, ведь она знала лишь несколько испанских слов, хотя сейчас ей надо было бы прибегнуть именно к ним. Так что она была поражена, когда ответ прозвучал на чистейшем английском.

— Нет нужды вести себя столь истерично, — сказал он с нескрываемым презрением. — Он не собирается вас сожрать. Ко мне, Пелайо!

Пес послушно подошел к хозяину и уселся у его ног. Но едва Корделию оставило напряжение, ее тут же охватила ярость.

— Вы правы. Ему незачем меня съедать, — саркастически заметила она, достаточно было бы и укусить. А откуда я знаю, не бешеный ли он?

— Типично английский предрассудок, — надменно ответил мужчина. — Ему регулярно делают прививки, чего не скажешь о собаках в Англии. — Затем холодный взгляд хозяина дома упал на камеру в руках Корделии. — Мой дом не включен в список туристских достопримечательностей. Разве я давал вам разрешение фотографировать его?

Корделия уже собралась было едко возразить, что навряд ли нанесла ущерб зданию, однако остановилась, так как ум ее заработал, собирая воедино обрывки информации. Не странно ли, что здесь, на склоне горы, неподалеку от захолустной астурийской деревни она разговаривает в повышенном тоне с необычным человеком, да еще по-английски. Быть может, все это означало, что она уже встретила того самого человека, которого пыталась найти. Она едва не вскрикнула от досады, потому что вряд ли их знакомство могло произойти при более неблагоприятных обстоятельствах. Однако, в конечном счете, было неважно, что он думает лично о ней. Ведь она только посланец. Значение имели новости, которые она должна была передать.

Пожав плечами, она засунула камеру в футляр.

— Если вы возражаете, я не буду фотографировать, — сказала она, изобразив на лице улыбку, которая должна была быть обезоруживающей, но не произвела никакого впечатления, разбившись о неприступную холодность странного собеседника. — Вероятно, вы тот человек, которого я ищу. Слишком уж много совпадений. Вы англичанин, не правда ли? Словом, вы случайно не Гиллан Морнингтон?

Никакой реакции. Его лицо осталось непроницаемым. Корделия была совершенно сбита с толку его неожиданным молчанием.

— Нет, — наконец произнес он спокойно и веско. — Я Гиль Монтеро.

Его глаза тем временем пытливо обшаривали ее, примечая все детали. Открытое летнее платье, которое она надела сегодня утром в отеле в Кастро Урдиалес, почти детские кремовые сандалии, камеру «Пентакс» в кожаном футляре и собранные на макушке рыжие волосы, прикрытые изящным беретом. — Если вы появились здесь, сеньорита, для того, чтобы лазать по горам, то я именно тот человек, который вам нужен, в противном же случае, — тут в его голосе возникли нотки сомнения, — не думаю, что я чем-нибудь мог бы быть вам полезен.

Конечно, Корделия и не предполагала, что станет тем человеком, который сообщит Гиллаку Морнингтону, что кончина его отца превратила его во владельца обширного поместья в Херфордшире и обладателя титула девятисотлетней давности, не говоря уж о том, что наследство делало его весьма богатым человеком. Она просто воспользовалась случаем, чтобы попутешествовать. Теперь же раскаивалась в том, что согласилась сопровождать Брюса Пенфолда в этой злополучной поездке в Испании.

Брюс был совладельцем юридической фирмы, занимавшейся делами ее отца. После его смерти он вводил Корделию в наследство, состоявшее из магазина артистических принадлежностей и галереи местных художников, расположенных в самом центре старинного городка Херфорда рядом с кафедральным собором. Так что знал ее давно и был на десять лет старше. Как-то, застав ее солнечным летним днем плачущей в магазине, он предложил ей помощь.

Дентон Харрис и Корделия были скорее друзьями, чем отцом и дочерью, и его смерть потрясла ее, да к тому же изнурили долгие месяцы его болезни, бесконечные визиты в больницу, зрелище его страданий, тяжести ухода за умирающим в сочетании с работой в семейной фирме. Какое-то время ей приходилось заниматься всем этим в одиночку.

— Тебе нужна передышка, — сказал ей Брюс, — необходимо на время от всего отделаться. В следующем месяце мне предстоит поездка в Испанию по делам. Не поехать ли тебе со мной?

Ее одолевали сомнения. Он был ей хорошим другом и советчиком, но ей казалось, что он питает к ней и более нежные чувства. Измученная, она не могла сейчас откликнуться на них и не хотела подавать Брюсу никаких надежд. Кажется, он понял причину ее колебаний.

— Будь спокойна, — пообещал он. — Конечно, не хочется себя обуздывать, но гарантирую отдельные комнаты и все в таком духе. Кстати, в поездке ты сможешь позаниматься живописью.

— Я ее изрядно забросила, — откровенно призналась Корделия. — Не думаю, что в этом году у меня что-то выйдет.

— Понятно, — согласился он, — ведь тебе не хватало времени.

Дело было не только в этом. Живопись была ее первой любовью, тогда как магазин — средством существования. Каждую свободную минуту она или присаживалась у мольберта, или отправлялась на этюды. И все время жила мечтой о том дне, когда станет художницей, начнет выставляться, будет продавать свои картины. И вот все оборвалось. С болезнью отца что-то умерло в душе, а может быть, заснуло. Она не чувствовала себя способной творить, лишилась того, что называется искрой божией. Время от времени возникала лишь потребность в художническом труде, но она оставалась нереализованной.

Быть может, Испания вернет ей жизненные силы? Она была для нее действительно терра инкогнита, земля, где любое название говорило о тайне и волшебстве.

— Но мне придется закрыть магазин, — сказала она с сомнением.

— Вот и закрой его, — ответил Брюс. — Две недели не очень отразятся на продаже. Дело твое имеет хорошую репутацию в городе, а в твоем состоянии не стоит заниматься бизнесом.

То была несомненная правда. Ей необходимо было уехать из этих мест, которые она так любила, но теперь давивших на нее мрачными воспоминаниями. Она приняла решение в тот же день ехать!

Незадолго до отъезда Брюс сообщил ей о деловой цели их поездки: речь шла о наследстве лорда Морнингтона, умершего внезапно и неожиданно для всех, в расцвете жизненных сил и при отличном здоровье; его охотничий скакун споткнулся, перепрыгивая через забор, и его светлость сломал себе шею.

Корделия не входила в круг, где вращались Морнингтоны, владевшие своими землями в Херфордшире дольше, чем можно было вообразить — основателем рода был норманнский рыцарь, один из авантюристов-наемников в армии Вильгельма Завоевателя. Но она прочла об этом несчастном случае в местной газете, и ее сердце исполнилось сочувствия. Жиль Морнингтон оставил вдову, сына двадцати двух лет (сверстника Корделии) и дочь несколькими годами моложе.

— Еще один человек потерял отца. Как я ему сочувствую, — сказала она. — Но семья ведь живет здесь. Зачем же ехать в Испанию?

Брюс ухмыльнулся — эта смерть открыла ящик Пандоры. Его сын Ранульф не является наследником. Покойник сохранял это в тайне от всех, даже от своей последней семьи. На самом деле в молодости у него был другой брак. Он был женат на испанской леди, и она родила ему сына. Брак не удался. Испанка с сыном вернулась на родину, где она через несколько лет умерла, тогда как наш лорд женился вторично. И вот теперь его старший сын, которому лет тридцать с небольшим, становится новым лордом Морнингтоном.

Корделия даже присвистнула.

— Вот это история! Невероятно! Напоминает телесериал с Джоан Коллинз в главной роли, — заметила она с улыбкой, и искорка веселости промелькнула в ее глазах впервые за эти тяжелые дни. — Но почему бы тебе не написать этому… не знаю, как его имя?

— Гиллан, — таково их старинное имя. Я уже несколько раз писал по единственному адресу, который есть в моем распоряжении, но не получил ответа.

— Но тогда он все теряет? — пожала плечами Корделия. — Разве не бывает, что истинный наследник не находится? И тогда титул и владения перейдут к… Ранульфу? Что за странная тяга к доисторическим именам, они что, всегда хранили чистоту своей норманнской крови?

— Совсем нет. Была и валлийская, — улыбнулся Брюс. — Кажется, в средние века один из Морнингтонов женился на знатной валлийке, чем положил начало многим подобным бракам. А что до наследства, то этот вопрос не так уж прост. Читая попавшие мне в руки документы, я понял, что юный Жиль М орпингтон женился на своей испанке против желания семьи, члены которой рассчитывали на совсем другую партию. Поэтому он никогда не привозил свою жену в Херфордшир. Они жили в Оксфорде, где он учился, а родня этот брак игнорировала. Возможно, они надеялись, что он не продлится долго. В любом случае это очень древний титул, и его передача осуществляется по архаичному принципу от старшего сына к старшему сыну только по мужской линии.

— Сильный удар для Ранульфа, — усмехнулась Корделия, — ведь он даже не знал, что у него есть старший брат да еще наполовину испанец.

— Наполовину брат, — педантично поправил ее Брюс. — Но ты права, Ранульфу это вряд ли понравится. И насколько я знаю, вся эта история не нравилась и его покойному отцу. Но он и не полагал умереть в ближайшем будущем. Так или иначе, он оставил по себе осиное гнездо. И в любом случае этот парень из Испании является единственным законным наследником. Я должен разыскать его в том случае, если он жив, в чем у меня нет оснований сомневаться. Леди Морнингтон предпочитает, чтобы я уладил это дело лично, не прибегая к услугам адвоката.

Так что, Корделия, мой путь лежит в Испанию. Едешь со мной?

— Как я могу отказаться? Ведь все это так захватывающе, — сказала она. И впервые в ее ярко-голубых глазах засветился живой интерес.

Из Плимута они на автомобильном пароме добрались до Сантандера. Первая жена Жиля Морнингтона была родом не с солнечных средиземноморских берегов, хорошо знакомых британским туристам, но из малоизвестного гористого района Астурии. Начало путешествия было неудачным. В Бискайском заливе штормило, так что Брюс и Корделия настрадались от морской болезни, и лица их при спуске с корабля имели зеленый оттенок… Единственным ориентиром для розыска нового лорда Морнингтона служил адрес отеля на морском курорте Кастро Урдиалес, в семидесяти километрах к востоку от Сантандера.

— Это очень давний адрес. И нам не удалось по нему списаться. Так что для нас он послужит лишь исходным пунктом дальнейших поисков, — предупредил ее Брюс.

Но Корделию это не смущало. Ее радовала красота прибрежных пейзажей, зрелище аквамариновых бухт и позеленевших от водорослей скал, наконец, доставляла наслаждение езда по хорошей дороге, соединяющей небольшие приятные курорты вдоль кантабрийского берега. Она надеялась, что ей представится возможность побродить по этим красивым местам, а не только заниматься поисками Гиллана Морнингтона и доставкой ему новости о свалившемся на него наследстве.

Кастро Урдиалес, куда они прибыли днем после неутомительной поездки с продолжительной остановкой на ленч, оказался привлекательным городком, жившим за счет туризма и рыбной ловли. Над старым кварталом, примыкавшим к живописной бухте, возвышался массивный готической собор и развалины некогда мощного замка тамплиеров. Вдоль берега тянулся пляж и затененный деревьями бульвар, за которым открывался ряд солидных, а то и старинных отелей.

— Очень мило, — прокомментировала Корделия, окидывая взглядом бухту с нависшей над ней серой руиной замка. — Нельзя порицать его будущую светлость за то, что он обосновался здесь. Вот только чем он занимается в этом городе, чем зарабатывает на жизнь? Если его постоянный адрес отель, может, он управляет им?

— Сомневаюсь, — ответил Брюс, плавно выруливая сквозь запрудившую улицу толпу и внимательно изучая расположение улиц. — Отель называется "Хосталь де ля Коста", и владеет им некая сеньора Мерче Рамирес. Понадобились упорные розыски, прежде чем мы вышли на этот адрес. Я не слишком надеюсь на то, что мы его здесь найдем.

Сам отель найти оказалось не так-то просто, но наконец они до него добрались. Он располагался на боковой улочке, там, где новые городские районы сливались с кварталами рыбаков. То было старое здание с аркадами на нижнем этаже и с частично застекленными балконами, последнее говорило о том, что погода на этих берегах не всегда бывает столь благостной, как в день их приезда.

Приемом приезжих занималась представительная элегантная женщина лет сорока, сама хозяйка отеля, ответившая утвердительно на вопрос Брюса:

— Сеньора Рамирес?

Их беседа осложнялась языковым барьером. Она с трудом изъяснялась на ломаном английском и немного по-французски, тогда как они знали лишь несколько слов по-испански. Сначала она смутилась, услышав, что Брюс разыскивает Гиллана Морнингтона, затем ее лицо прояснилось и вновь помрачнело. Перегнувшись своим выразительным торсом через стол, сеньора Рамирес многозначительно проговорила:

— Так вы разыскиваете английского сеньора Жиля, не так ли? Что же он теперь натворил?

Корделия бросила быстрый взгляд на Брюса, но тот сделал вид, что никак не прореагировал на эту реплику, что, впрочем, получилось не слишком убедительно.

— Натворил? Насколько я знаю, ничего, сеньора. Просто я юрист, адвокат и должен связаться с ним по его семейным делам.

— Верю, сеньор, но ничем не могу вам помочь, — сказала хозяйка гостиницы. — Его здесь нет. Я не видела его уже года три, может быть, и больше.

Этого и опасался Брюс. Найти его будет очень не просто, думала Корделия.

— Но, может быть, вы знаете, где нам его искать? — мягко спросила она.

В ответ сеньора Рамирес внимательно и задумчиво посмотрела на Корделию. Казалось, она опасается, что Корделия может оказаться перед величайшей опасностью или поддаться соблазну несказанных наслаждений… Ей явно хотелось предостеречь ее и от того, и от другого. Затем она взглянула на Брюса, его истинно английскую непроницаемость, хорошо скроенный костюм и профессиональное спокойствие утешили ее, и она решила рискнуть.

— Я слышала… не так давно… он в деревне Ла Вега. Это в Пикот де Европа, в горах. Брюс вздохнул:

— Спасибо, сеньора, — он повернулся к Корделии:

— Значит, нам предстоит отправиться в горы на поиски нашего героя, но после морского путешествия я не горю желанием сделать это прямо сейчас. Не остаться ли нам здесь на ночь, сверить маршрут с картой, а пораньше утром отправиться в путь?

— Ну конечно, — с жаром воскликнула Корделия. — Я тоже за то, чтобы хорошенько подкрепиться, а ночью лечь в надежную постель, которая не проваливается под тобой.

У сеньоры Рамирес имелось две свободные комнаты, и они решили остаться в ее гостинице. Брюс предоставил Корделии право выбора, она предпочла комнату с небольшим балконом, откуда открывался вид на бухту со сновавшими в ней лодками. К своему ужасу, они узнали, что ужин будет подан лишь в девять тридцать вечера — обычная вещь для Испании. Но на улицах было множество баров, где подавались тапас — всевозможные смеси из экзотических морских продуктов, жареного мяса и салата, и во время прогулки они утолили свой первый голод.

— Знаешь, — сказал Брюс, — если бы не предстоящие поиски пропавшего аристократа, паша поездка была бы просто чудесной. Ведь почти все время мы можем проводить вместе, а в Херфорде я так редко вижу тебя. — Пара рюмок, принятых Брюсом, раскрепостили его. Довольно бесцеремонно он взял ее за руку и притянул к себе, но она вырвалась и отпрянула в сторону.

— Брюс, ты же обещал — никаких приставаний.

— Да я помню, что обещал, — простонал Брюс. — Но просто ли удержаться, когда мы в столь романтических местах, а ты так бесподобно хороша?

Когда они сели за ужин в Хосталь де ла Коста, между ними была некоторая скованность.

Можно ли оставаться надолго вдвоем с мужчиной и рассчитывать, что отношения сохранят платонической характер, думала Корделия. В прошедший год болезнь и смерть отца, заботы о бизнесе — все это измучило ее. У нее не было желания затевать роман. Ее душа должна была воспрянуть после смерти любимого отца, предстояло немало потрудиться, чтобы магазин начал приносить достаточный доход, и к тому же в ней, тщательно подавляемое, жило беспокойство о том, что способность к творчеству оставила ее. Сможет ли она когда-нибудь вернуться к живописи? И вот теперь с нею был Брюс, пытающийся возбудить в ней чувство, и кто знает, сколько миль им еще предстоит проехать вместе! Быть может, Испания была и не такой уж хорошей идеей?

Балкон Корделии был как раз напротив уличного кафе. После ужина ей было интересно наблюдать, как кипит жизнь за его столиками, поставленными прямо на тротуар. Менее приятно было то, что эта жизнь продолжала кипеть и после того, как она легла в постель.

Наконец, в полтретьего ночи стало тихо, но ненадолго: вскоре грохочущие звуки донеслись от бухты, где вернувшиеся с ночного лова рыбаки разгружали свои лодки, громко переговариваясь между собой. Почему это в Испании все разговаривают так громко, вопрошала себя Корделия, забираясь под одеяло и тщетно пытаясь заснуть. Наконец она оставила эти попытки и встала. Ведь они с Брюсом намечали ранний отъезд. Оказалось, однако, что Брюсу сильно нездоровилось. Когда он нетвердой походкой спускался по лестнице, то выглядел еще хуже, чем после парома; его тошнило.

— Ничего не выйдет, — сказал он, — я не могу сегодня ехать. Мне не следовало даже вылезать из постели. А все эти чертовы тапас. Я совсем забыл, что морская пища не идет мне впрок.

— О, Боже! — с сочувствием воскликнула Корделия. — Чем бы я могла помочь?

— Абсолютно ничем. Я не желаю видеть никого весь сегодняшний день! заявил Брюс. — Тебе придется развлекаться одной. Проведи день на пляже или придумай что-нибудь. Быть может, завтра я почувствую себя лучше, но сегодня я не могу даже представить себе этого.

Корделия не без ехидства подумала, что Брюс носится со своим здоровьем, как старая женщина. Ей вовсе не улыбалась перспектива отправиться на пляж одной. Хоть она приехала в Испанию впервые, ей было хорошо известно, какого рода прием может ожидать одинокую девушку на испанском пляже. И если ее раздражали ухаживания Брюса, то еще больше пугала мысль о том, что весь день ей придется отбиваться от местных ухажеров.

— Итак, день пройдет впустую, — сказала она. — А почему бы, если ты считаешь, что моя помощь тебе не нужна, мне самой не отправиться в Ла Вегу? Убедиться, проживает ли там Гиллан Морнингтон, и если да, то передать ему бумаги. Брюс засомневался:

— Хочешь попробовать сама? Не знаю, Корделия, не знаю. Безопасно ли это? Этот вопрос и решил дело.

— Не говори глупости, — сказала она, раздраженная намеком Брюса на ее девичью хрупкость. — Это Испания, а не Африка и сейчас не средние века. Я привыкла жить одна и самостоятельно заниматься бизнесом. Машины твоей я не разобью — водитель я опытный, так что отправляйся в постель и отдыхай. И не беспокойся.

Хотя Брюсу явно не понравилось сказанное Корделией, он был не в силах с нею спорить, а потому в конце концов нехотя последовал ее совету. Убедившись в том, что он лег, Корделия объяснила сеньоре Рамирес, что сеньору Пенфояду нездоровится, и попросила позаботиться о нем.

— С удовольствием, — ответила Мерче Рамирес и с любопытством поглядела на Корделию. — Вы куда-нибудь едете, сеньорита?

— Да, я еду в Ла Вега, хочу найти мистера Морнингтона, — ответила Корделия.

В глазах у испанки появилось тревожное выражение:

— Сеньорита, вы очень молоды и очень красивы, и сеньор Гиль, он… — тут она тщетно стала искать подходящее слово по-английски, — словом, он любит женщин, разных женщин, но он плохо обходится с ними. Будьте очень осторожны!

Корделия внимательно взглянула в глаза сеньоры Рамирес и поняла, что в душе той борются два чувства: с одной стороны, Рамирес искренне предостерегала ее, а с другой, испытывала нечто похожее на ревность. Недаром она сказала: "Вы очень красивы". Ей явно не хотелось, чтобы Корделия встретилась с Гиллапом Морнингтоном.

Внезапно Корделия поняла, что в прошлом, когда Гиллан жил в этой гостинице, у них была связь. Эта связь, видимо, была страстной, и разрыв нанес Рамирес душевную травму. Вероятно, он бросил ее, и теперь Мерче пыталась предостеречь Корделию, объясняя, какова репутация у этого человека.

Итак, Гиллан де Морнингтон был из тех, кого в былые времена называли распутником. Настоящий образчик английской аристократии, подумала Корделия с усмешкой. И живет за границей, не отказывая себе в удовольствии, как это столетиями было принято у истинных джентльменов. Ну и что? Ее это не касалось. Ей следовало лишь сообщить ему новость и вернуться в Кастро Урдиалес. У него вряд ли будет время на то, чтобы соблазнить ее. Даже если ей и захочется быть соблазненной, но этого ей совершенно не хотелось. А вот любопытство ее было задето.

— Спасибо, сеньора, но я должна встретиться с ним по деловым вопросам, успокоила она хозяйку, — и вам совершенно незачем обо мне беспокоиться.

Впоследствии она неоднократно вспоминала эти слова, удивляясь своей тогдашней беззаботности и слепой вере в собственную неуязвимость. Но когда она их произносила, она еще не встретилась с этим человеком, известным ей только по имени. И могла ли она предполагать, кого она встретит и как эта встреча перевернет всю ее жизнь.

Быть может, даже характер местности должен был предостеречь ее. Поездка оказалась отнюдь не спокойным плавным подъемом на пологие холмы, когда шаг за шагом оказываешься все выше. Начиная с Сан Висенте де ля Баркера, где дорога поворачивала в глубь материка, Корделия начала испытывать нешуточную тревогу: частые крутые повороты, многочисленные выбоины и неровности шоссе, отсутствие местами дорожного ограждения — все это побуждало ее судорожно хвататься за руль, отчего ее пальцы побелели, а в запястьях стала ощущаться сильная боль.

На одном из крутых виражей горы вдруг исчезли из виду и сразу же после этого они почти вплотную выросли перед ней, а через минуту окружали ее со всех сторон. Дорога прихотливо извивалась над отвесными скалистыми ущельями, на дне которых бурлила и грохотала вода, а потом резко устремилась вверх, все ближе к горным пикам, где на смену растительности пришли голые скалы и яростная голубизна неба. Редкие деревни выглядели своего рода форпостами человеческого присутствия, а дорога тоненькой линией жизни, связующей их между собой.

У Корделии перехватило дыхание, никогда еще за всю свою жизнь не чувствовала она себя столь одинокой, потерянной и отрезанной от всего мира. Ею овладело чувство угрозы и подавленности. Как мог англичанин, выросший в куда более мягкой природной среде, выбрать для жизни такое место, думала она.

Наконец, она прибыла в Ла Вегу. Деревня располагалась там, где горы чуть раздвинулись, впустив к себе горстку домов, сверкавших красной и белой краской, одну-две деревенских лавки, парочку баров и фонду, то есть попросту харчевню, в которой собралась немалая часть местного мужского населения. Те, что постарше, сидели внутри, играя в карты, а молодежь расположилась за уличными столиками в небрежных позах, все как один исполненные мужского достоинства, поглядывая на Корделию с еле скрываемым интересом, пока она пристраивала свою машину и принуждала себя выйти из нее.

Используя свои минимальные познания в испанском, она спросила человека за стойкой, знает ли он или кто-нибудь из присутствующих в баре о местонахождении Гиллана Морнингтона. И почему-то не удивилась, услышав, что никто ничего не знает. Ей показалось, что это своего рода заговор мужчин, и лицо ее тут же вспыхнуло от смущения: вероятно, они думают, что перед ними одна из брошенных им любовниц, отыскивающая его след. И они сомкнули ряды, чтобы прикрыть своего. Что ж, Мерче Рамирес предупреждала ее.

Провожаемая красноречивыми взглядами, ощущая нарастающую досаду и скованность, Корделия вдруг осознала, что осторожность Брюса и его недовольство ее самостоятельной поездкой были обоснованы. С ее же стороны полнейшим безумием было решение отправиться на поиски человека, которого она в глаза не видела, знала о нем мало, но притом достаточно, чтобы относиться к нему не лучшим образом.

Все вокруг говорило ей о том, что здесь совсем не та Испания, которую она оставила на побережье. Та была разновидностью знакомого ей мира, здесь же она оказалась в среде патриархальной, живущей по канонам давних времен. Ей казалось, что несовместимость того общества с нею разлита в воздухе, и она понимала, что она здесь глубоко чужда всему и всем.

Однако при кажущейся хрупкости Корделия обладала твердым характером и решила не сдаваться. Она распрямила плечи и, невзирая на боль, причиняемую совершенно негодными для горных прогулок сандалиями, стала взбираться по склону холма навстречу тому, что зовется судьбой.

 

Глава 2

Человек, представившийся как иль Монтеро, но бывший, по мнению Корделии, самим Гилланом Морнингтоном, являл странную смесь национальных особенностей своих родителей. И дело было не только во внешности: глаза его были темпы, тогда как волосы имели каштановый оттенок, часто встречающийся во всех уголках Англии. Важно то, что само выражение его лица, словно хамелеон, постоянно менялось, так что он то напоминал англичанина, то тут же выглядел, как истый испанец.

Корделия вежливо улыбнулась.

— Давайте установим истину, — сказала она твердо. — Как бы вы ни называли себя в настоящий момент, вы — Гиллан Морнингтон, не так ли?

Выражение злобы, возникшее на его лице, было тем более странным, что он оставался холоден.

— Я всегда называл себя Гилем Монтеро, и у меня нет оснований менять свое имя, — проговорил он ледяным голосом. — Имя моей матери — Монтеро, и я горжусь им. Что до другого имени, которое вы называете, что ж, я признаю, что имею право его носить, если захочу. Но я не желаю.

Он сделал пару шагов и остановился, пес снова распластался у его ног. Корделия отметила, что его нельзя назвать крупным мужчиной, однако он выглядел невероятно собранным и сильным, похоже, что мускулы его подобны стальным канатам. Она ожидала увидеть плейбоя и дамского угодника, но единственным намеком на это была тонкая, изломанная чувственная линия рта под прямым массивным носом.

— Итак, вы знаете, кто я таков и что этот дом принадлежит мне, — продолжал он, и под его по-прежнему холодной маской промелькнула усмешка. — Это дает вам явное преимущество, ибо я не имею понятия о том, кто вы и почему вы здесь. Надеюсь, я не буду нескромным, если попрошу просветить меня на этот счет?

— Я Корделия Харрис, — представилась она. Несмотря на легкий сарказм собеседника, она решила проявить вежливость и протянуть ему руку, которую он после секундного колебания пожал. Его рукопожатие было крепким, а кожа бронзовой от загара. Всем своим видом он являл здоровое естество, однако в глазах его таилась грустная задумчивость.

— Мое имя вам, конечно же, ничего не говорит, — продолжала она. — Я приехала по поручению юридической фирмы "Фолкнер и Пенфолд" из Херфорда.

Она увидела, как его глаза сразу же сузились, и вдруг испугалась того, что ей предстояло ему сообщить. Корделии никогда прежде не приходилось передавать кому-либо известие о кончине близкого человека. И почему она раньше не подумала об этом, когда вдруг решила ехать сюда.

Она вспомнила, с какой спокойной грустью и сочувствием сообщила ей о кончине отца медсестра. Никто не смог бы сделать этого более деликатно, но разве это смягчило удар?.. И вообще, может ли что-нибудь дать облегчение в подобном случае?

— Мне очень трудно сообщить об этом, — она заставляла себя говорить. — Я скажу вам сразу все напрямик. Ваш отец лорд Морнингтон недавно скончался. Мне очень жаль.

Его лицо осталось бесстрастным.

— Вы соболезнуете мне? Совершенно напрасно, — в голосе его зазвучали едкие ноты. — Если вы полагали, что я расстроюсь, то мне придется разочаровать вас. Я не видел своего отца и ничего не слышал о нем с пяти лет, так что с трудом могу его вспомнить. Вряд ли вам стоило добираться сюда, чтобы извещать меня об этом. Но, так или иначе, благодарю вас за хлопоты.

Она поняла, что он собирается закончить разговор и удалиться. Закрыв дверь в свой дом перед ее носом.

— Но это еще не все, — почти прокричала она. — Мне надо сказать вам, что вы его законный наследник. Теперь вы лорд Морнингтон.

Гиль Монтеро резко взглянул на нее, и вдруг на его лице появилось выражение невероятной веселости, которую он еле сдерживал. Наконец он не выдержал и, упав на ворота, разразился громким хохотом, так что слезы выступили у него на глазах.

Корделия была потрясена и возмущена его реакцией. Разве можно известие о чьей-либо смерти воспринимать столь цинично? Что за бессердечие и… бесчувствие!

Наконец он выпрямился и взял себя в руки, хотя в глазах его продолжали вспыхивать искорки смеха, а уголки чувственного рта кривились в усмешке.

— Ну, а теперь вы сообщили мне все? — спросил он ледяным голосом.

— О да, теперь все.

Неужели он издевается надо мною потому, что я нахожу его веселость, неуместной, спрашивала себя Корделия. Но тут опять заговорил Гиль:

— Послушайте, поймите меня правильно. Я смеялся не над известием о смерти. Мне довелось слышать, что отец вторично женился и у него семья, которой я искренне сочувствую. Но его смерть потеря для них, а не для меня. С моей же стороны было бы ханжеством изображать горе в связи с кончиной человека, которого я практически не знал, который бросил меня, когда я был маленьким ребенком. Ну а мысль о том, что я стану лордом Морнингтоном, нелепа сверх всякой меры. Скажите им, чтобы они отдали этот титул следующему по старшинству. Ведь у его второй жены есть сын?

— Есть, но у него нет прав на это, — возразила Корделия. — Собственность вашего покойного отца — майорат, то есть она может переходить лишь от старшего сына к старшему сыну. Так что она переходит к вам.

Минуту назад он казался ей таким же стопроцентным англичанином, как и она сама, но теперь на его лице вновь проступили суровые испанские черты, глаза стали непроницаемыми, скрывающими любое чувство от постороннего взгляда, губы плотно сжались. Ей вдруг пришло в голову, что новость на самом деле задела его, только он не хочет этого показать. С минуту он выдерживал паузу, и, уважая его молчание, Корделия тоже ничего не говорила. Затем он зевнул и небрежно бросил:

— Вы бы лучше вошли в дом. С моей стороны было не слишком вежливо держать вас здесь на солнцепеке.

Он открыл перед ней ворота пошире и, перехватив ее нервный взгляд, брошенный на собаку, сказал:

— Не беспокойтесь о Пелайо. Если я приглашаю человека в дом, он понимает, что с этим человеком все в порядке. Он доверяет моему мнению.

— Как вы зовете собаку? Пел…?

— Пелайо. Он назван так в честь христианского полководца, который разгромил мавров в битве при Ковадонге в 722 году. Кстати, Ковадонга находится неподалеку отсюда.

В голосе его сквозила нежность, однако, заметив, что лицо Корделии продолжает выражать сомнение, он с нескрываемым изумлением спросил:

— Вы не любите собак?

— Я так не сказала бы. Просто мне никогда не приходилось иметь с ними дела. В Херфорде я снимаю квартиру, так что, сами понимаете, я не могу позволить себе завести собаку.

Чтобы показать, что у нее нет неприязни к собачьему племени, Корделия, идя вслед за Гилем Монтеро в его дом, осторожно провела рукой по теплой коричневой шерсти Пелайо и, поскольку тот не выразил неудовольствия, поняла, что пес не возражает против ее присутствия.

Стены дома были сложены из массивных камней, отчего внутри царил холод. В глаза бросался большой камин, и Корделия подумала, что эти же стены будут надежно удерживать тепло зимой, когда снег покроет окрестные горы. Пол в доме тоже был каменным, но кое-где его покрывали цветастые вязаные ковры. Мебель отличалась деревенской простотой и некоторой мрачностью. Солнце сквозь окно освещало мягким красным светом диван, цветы в напольной вазе, синие и белые горшки на старом шкафу.

В центре комнаты возвышался массивный стол с разбросанными по нему открытыми книгами, картами, документами. Корделия поняла, что своим приходом она оторвала хозяина дома от работы. Тем временем Гиль Монтеро пододвинул ей стул, достал графин вина и налил ей бокал, как бы вспомнив вдруг об испанской традиции гостеприимства. Через открытую дверь в противоположном конце комнаты Корделия увидела огород, засаженный салатом, кабачками, фасолью и множеством разнообразных цветов. В загоне суетились цыплята, а на тропинке пятнистая кошка энергично вылизывала целый выводок котят. Все здесь свидетельствовало об устоявшейся, полной надежности и спокойствия жизни. Неужели об этом человеке говорила Мерче Рамирес? Пока Корделия терялась в догадках, хозяин дома разглядывал ее с плохо скрываемым любопытством и недоверием.

— Извините меня, что я вас так изучаю, — сказал он, — но мне как-то с трудом верится в то, что вы действительно адвокат.

— А я и не адвокат, — ответила она живо, не желая, чтобы у него сложилось ложное впечатление о ней. — Строго говоря, у меня нет никакого официального поручения. Я просто друг Брюса Пенфолда, одного из совладельцев юридической фирмы. К сожалению, Брюс сегодня утром разболелся, и я взяла это дело на себя.

Раскрыв свою объемистую сумку, она достала из нее длинный конверт и вручила его Монтеро. Он же швырнул конверт на стол, не распечатав его.

— А где же сейчас находится сам сеньор Пенфолд? — спросил он.

— Я же сказала: ему нездоровится. А иначе он приехал бы сам. Сейчас он в Хосталь де ла Коста. Да вы знаете, это в Кастро Урдиалес. Там мы остановились на ночлег, — Корделия запиналась, смущенная резкостью вопроса. Неужели он не верит всему, что я говорю? Но она тут же контратаковала:

— Это был единственный адрес, который удалось установить фирме. Ну, а потом уже сеньора Рамирес, которую вы, вероятно, знаете, направила нас сюда.

Она рассчитывала смутить его, но вместо этого ленивая улыбка заиграла в уголках его губ, а глаза прищурились чуть сильнее.

— Ну да, конечно, Мерче, — сказал он мягко и с легкой грустью.

И эта интонация подтвердила интуитивную догадку Корделии, что когда-то эти двое были больше, чем друзья.

— Она говорила, что не видела вас более трех лет, — добавила Корделия, сознавая, что эту тему лучше не продолжать, однако не в силах противиться соблазну поколебать его неприступность.

— Неужели прошло так много времени? — голос его звучал легко и непринужденно. Он сохранял благодарные воспоминания о Мерче Рамирес, но не более того. Ее же воспоминания были куда более страстными и куда более горькими. Быть может, подумала Корделия, незаметно разглядывая линию его рта, Мерче права, когда говорит, что он меняет женщин, не думая о последствиях.

Тем временем Монтеро вновь налил себе вина и предложил Корделии выпить, но она отказалась.

— Пожалуйста, сеньор Монтеро, вскройте конверт. Тогда вам будет о чем поговорить с Брюсом, который обязательно приедет сюда, как только почувствует себя лучше.

Он терпеливо вздохнул.

— Вы ведь лично не заинтересованы в этом деле, не так ли? — сказал он. Попытаюсь вам все растолковать. Мне в самом деле не нужны ни содержимое этого конверта, ни титул и владения Морнингтона. Моя жизнь здесь, я счастлив в ней, такой, как она есть. Вы понимаете?

— Нет, не понимаю! — возбужденно воскликнула Корделия. — Я совершенно не понимаю, что такое вы делаете здесь, что так прекрасно, отчего вы не можете покинуть эти места.

Он сочувственно улыбнулся.

— Вы совершенно городская девушка, поэтому, я думаю, и не можете понять, тон его смягчился. — Это очень просто. Я сопровождаю людей в их прогулках по горам. У меня есть дом, животные, деревня и горы. Быть может, вам покажется, что это не очень много, но я рад посвятить себя им.

— Да, я вижу, сейчас этот образ жизни вам приятен, пока вы молоды, вы можете наслаждаться им. Но что потом?

— Я астуриец, — сказал он упрямо. — Я буду бродить по этим горам столько, сколько смогу. А когда не смогу, то засяду в харчевне пить сидр и играть в карты с такими же старыми мальчиками, как и я.

Он смеется над ней? Она не верила, что так можно думать всерьез.

— Вы англичанин, сеньор Монтеро, хотя бы наполовину. Вы же говорите по-английски так же хорошо, как я.

— Естественно. Я говорил на этом языке до пяти лет. Я учился в Кембридже. Я думаю по-английски в Испании и по-испански в Англии и, уверяю вас, чувствую себя как дома в той и другой речи. Но по темпераменту и воспитанию я испанец. Моя мать родилась в Кангас де Онис, менее чем в двадцати милях отсюда. Это мой дом. Должен ли я говорить еще что-то?

Корделия готова была признать его правоту, но на нем были обязанности по управлению землями Морнингтонов, налагаемые рождением, и она полагала, что он не имеет права просто так отвергнуть их и делать вид, что их не существует.

— Все же вы не можете уклониться от ответственности, — сказала она ему. Этот имущественный вопрос можете решить только вы, требуется ваша подпись, ваше согласие — Брюс объяснит все это лучше меня. Есть еще и семья, которая должна знать, что вы намерены делать. Вы не должны казнить их неведением — это несправедливо.

Он презрительно фыркнул.

— Я несправедливо казню их неведением, так, кажется, вы сказали? Нет, я вовсе не питаю к ним злости, я просто не думаю об этом. Так что не толкуйте мне об ответственности. Возьмите конверт, верните его вашему другу мистеру Пенфолду к скажите ему спасибо.

Это было бы даже удобно для Корделии: оставить все как есть, вернуться к Брюсу и сказать, что, к сожалению, она не добилась ничего, и теперь ему самому нужно сделать то, что он сочтет необходимым.

Почему же ей так не хотелось пойти по этому простому пути? Не хотелось признать свое поражение? Не только. Этот мужчина заинтриговал и встревожил ее, хоть ей и не хотелось сознаваться в этом. В нем ощущалось, что он может причинить боль вам или нанести ущерб, если вы попробуете сблизиться с ним. Он словно бросал вызов, но поначалу она думала не о себе, а лишь о незнакомых Морнингтонах. Гиль сказал, что он не был зол на отца за то, что тот оставил его ребенком, но она думала, что на самом деле он не простил ему, даже если, может быть, и не осознавал этого. Морнингтон Холл все же жил в его памяти, любил он его или нет. И то, что у него есть мачеха, сводные брат и сестра, которых он не знал, казалось Корделии очень печальным для всех.

Но какими бы ни были ее мотивы, она знала, что не может так просто сдаться и уйти. В противостоянии с Гилем она будет более упряма, чем он. Она должна стать искуснее и проницательнее.

— Сеньор Монтеро, — сказала она, пустив в ход свою самую привлекательную улыбку. — Вы правы. Я не должна говорить вам, что вам делать. Я незаинтересованное третье лицо, у меня эпизодическая роль. Однако я проделала долгий путь и устала. Я не могу вести машину обратно в Кастро Урдиалес ночью эта дорога достаточно плоха и днем! Можно ли здесь где-нибудь остановиться?

— Браво, мисс Харрис, — он заговорил легко, свободно, — ведь не секрет, что женщина, подобная вам, нежная и хрупкая, кажется, вот-вот переломится, обладает каменной или железной натурой! Но — дышите спокойно! — мне утром тоже хотелось, чтобы вы остались, однако, вы, не задумываясь, разрушили это желание.

Никто не любит смотреть правде в глаза, и Корделия не была исключением. Удовлетворение явно прозвучало в его последней фразе, и она вскипела негодованием.

— Это ВЫ дышите спокойно, сеньор Монтеро! Результат этого дела мне безразличен, даже если бы Морнингтоны платили мне комиссионные! — огрызнулась она. — Расставим все по своим местам: вы мне не нравитесь, мне не нравится эта местность, эти ужасные горы, и я буду счастлива убраться отсюда! Прямо сейчас!

Она достигла двери и, хоть и не слышала тихой команды Гиля, обнаружила, что выход блокирован Пелайо. Он не лаял и не рычал, он просто был там и не было никакой надежды, что он будет любезен и отойдет в сторону.

— Пожалуйста, отзовите вашу собаку! — сказала она сквозь стиснутые зубы.

Гиль издал тихий смешок, поднялся, подошел и стал рядом с ней. Все трое оказались в небольшом пространстве, Пелайо занял значительную его часть, так что мужчина и девушка были совсем рядом друг с другом. Но не это ее заботило. Теперь она была уверена, что Мерче была права, и этот человек опасен. Он, конечно, может облапить ее, но несмотря на победный блеск его глаз, его позу, руки на стене по обе стороны ее головы, отрывистое дыхание, она не думала, что именно это было у него на уме. Сердце ее колотилось, кровь ударила в голову.

— Я частенько бываю не очень любезным, — сказал он. — Но успокойтесь, мисс Харрис, гнев отпустил меня.

Все в ней кричало об осторожности, но у нее больше не было ни воли, ни сил, чтобы сдвинуться с места. Его лицо приблизилось к ней, он собирался поцеловать ее, и она не могла сделать ничего, чтобы помешать этому. Глаза ее расширились, а дыхание стало затрудненным.

И тут он подчеркнуто отодвинулся. Выход был свободен, она могла идти.

— Не беспокойтесь, — мягко сказал он, — я не предлагаю вам оставаться здесь. Это очень маленькая деревня, и утром каждый будет говорить об этом. Харчевня простая, но чистая, и еда там хорошая.

— Но я не хочу оставаться на ночь.

— Я думаю, что вам придется. Сами же вы сказали, что дорога в темноте не идеальна для того, кто ее не знает. И вы действительно устали. Идемте, я провожу вас к Луису, хозяину харчевни. Он совершенно надежен: жена, трое детей и теща, они живут там же.

Корделия очень мало спала предыдущей ночью, позади длинный и трудный день, она была совершенно утомлена и не только физически. Спор с этим человеком, просто пребывание в его обществе были подобны азартной игре, которая не входила в ее планы. Все, чего она хотела — это еда, горячий душ, постель и как можно более быстрый обратный путь утром в Кастро Урдиалес. Ей не было нужды видеть Гиля Морнингтона-Монтеро снова, да и в харчевне она осталась, убедив себя, что неохотно уступила его уговорам.

Харчевня была все еще полна мужчин, но встретили их совсем по-другому! Каждый говорил «Ола» Гилю, ей дипломатично улыбались, несколько человек похлопали его по плечу, кто-то предложил ему пива, а ей бокал вина, его сразу же вовлекли в несколько дискуссий. С ними он говорил по-испански, и она не могла не заметить, так же легко, как с ней по-английски. Те же самые люди, которые так неохотно уделяли ей минуту-другую накануне, теперь были сама приветливость, поскольку она была с Гилем.

— Жена Луиса Долорес покажет вам вашу комнату, — сказал он, вырываясь из захватившей его перепалки о матче национальной сборной, переданном недавно по телевидению. — Ужин в девять — рано для Испании, но здесь — сельские порядки.

И он сразу оставил ее. На мгновение Корделия остановилась, задумавшись, глядя, как он пересекает бар и выходит из харчевни. Она узнала его совсем недавно, но однако же он глубоко затронул, озадачил и взбесил ее, наконец, он ее провоцировал. И вот теперь он уходил от нее, совершенно беззаботный, и она переживала странное, неразумное чувство потери. Минуту назад она полагала, что будет рада увидеть его спину, но вот сейчас радости не возникало. Вздохнув, она последовала за Долорес вверх по лестнице.

Комнатка ее оказалась маленькой, беспорядочно меблированной, но стерильно чистой. Харчевня не претендовала ни на какие большие удобства, однако в конце коридора имелся душ. Корделия вымылась, мысленно благодаря хозяев. Не зная, как долго продлится поездка, она захватила с собой лишь ночную сумочку, джинсы и теплую рубашку на случай, если погода испортится, поэтому она к ужину снова надела платье, которое выглядело достаточно свежим. Ее длинные распущенные волосы чуть завились от влаги, поэтому она взбила их и дала им свободу.

Потом она стояла у окна, наблюдая краски заходящего солнца над горами. Бесспорно, здесь было красиво. Но это была жестокая, дикая красота, которая не привлекала ее. Ее родной ландшафт в Херфордшире мягок, лесист, тон ему дают маленькие черные и белые деревушки, утопающие в яблоневых садах, сонные деревья и почтенные мосты, склонившиеся над рекой Уай. Сможет ли она нарисовать этот дикий пейзаж, даже если захочет? Если местность влияет на людей, то Гиль Монтеро и его дикие горы должны быть похожи!

Собираясь идти на ужин, Корделия обнаружила, что в ее сумочке нет длинного конверта, значит, он остался на столе Гиля.

Случайно ли он забыл отдать его или ловко это подстроил? Она не верила, что такой человек мог сделать что-нибудь ненамеренно. Конечно, он был какой-то странный. Вероятно, ее пребывание здесь можно квалифицировать как провал. Поэтому ей все равно придется возвращаться в дом к нему. Гилю, лорду Морнингтону. В этом она была убеждена.

Перед тем как спуститься к ужину, Корделия позвонила Брюсу в Кастро Урдиалес. Это оказалось не так просто. Телефон был в углу шумного бара, где, казалось, все говорили одновременно и по телевидению транслировали следующий футбольный матч. Ей пришлось набирать номер несколько раз, прежде чем она попала в комнату Брюса.

— Мне кажется, я чувствую себя несколько лучше, — ответил он на ее вопрос, — хоть и провел почти весь день в постели. Сеньора Рамирес бегает туда-сюда по лестнице, носит мне то горячее, то холодное питье, то прибегает посмотреть, как я выгляжу — Вероятно, она заблуждается относительно англичан, — съязвила Корделия. Она не думала, что он наслаждается своей временной инвалидностью и заботами Мерче о нем. Но до этого Мерче заботилась о Гиле Монтеро, и хотя Брюс не из тех, кто легко разбирается в людских отношениях, на сей раз он, кажется, угадал ее замыслы.

— Я не очень понимаю, о чем вы говорили. Но я надеялся, что ты вернешься сегодня вечером. Что задержало тебя так надолго?

— Дорога ужасная, Брюс, — извинялась она, — я не могла рисковать собой и твоей машиной, ведя ее в темноте, поэтому я сняла маленькую комнату в местной гостинице. К тому же я потерпела неудачу с нашим аристократом поневоле. Он не желает носить эту фамилию и предпочитает называть себя Гилем Монтеро. Говорит, что не имеет интереса к наследству Морнингтонов и не намерен утверждать его за собой. Он просто не хочет ничего об этом знать.

Брюс никак не мог этому поверить.

— Что за чушь: никто не отворачивается от такого количества денег, упорствовал он. — Он хоть понимает, что это делает его независимым, одним из самых богатых среди английских аристократов? Я не прошу тебя все это ему объяснять: ты не сможешь изложить все точно. Я должен говорить с ним лично.

— Ты можешь пытаться и так и эдак, — Корделия огрызнулась на Брюса оттого, что чувствовала свой провал. — Но зря потратишь силы, это я могу тебе обещать. Он совершенно ничего не понимает и ничего не хочет делать.

Она говорила громко, была уверена в том, что ни один человек в комнате ее не поймет. Правда, она заметила чей-то пристальный взгляд, но приписала это тому, что была единственной женщиной в комнате, полной мужчин. Не глядя вокруг, она вышла из бара и прошла в столовую.

Долорес встретила ее в дверях улыбкой. Столовая была небольшая, и все отдельные столики были заняты. Хозяйка, однако, знала, куда посадить Корделию, и подвела ее прямо к столику у окна, за которым уже кто-то пил аперитив.

К вечерней трапезе он надел всего лишь чистую джинсовую пару и белую рубашку, но когда он встал, чтобы подвинуть ей стул, Корделия отметила, что Гиля Монтеро не заботит, какое впечатление он производит на окружающих.

— Я не считаю, что вы должны ужинать в одиночестве, — сказал он, глядя на нее сверху вниз взглядом, от которого она покраснела так, что лицо начало покалывать, и добавил:

— Могу я сказать, что ваши волосы украшают вас гораздо больше, когда они распущены. Так мягче и женственней. И вы более… привлекательны.

Корделия подумала, что хорошо бы запустить в эту надменную голову стоящей на столе деревянной хлебницей и жаль, что делать этого не стоит. Что, черт возьми, он о себе думает, и почему так уверен в том, что ее интересует его мнение?

— Вряд ли выглядеть привлекательно в Испании — хорошая мысль, — надменно произнесла она. — Я распустила свои волосы просто потому, что они мокрые.

— Вы здесь в безопасности, — отпарировал он, — я могу вас уверить, что вам нечего бояться в маленькой деревеньке, где каждый друг друга знает. Но самостоятельная женщина в этих краях не пользуется высоким статусом. Вы должны быть чьей-то женой, матерью, дочерью… или любовницей, чтобы быть привычным элементом здешнего мирка.

— Какая очаровательная древность, — язвительно сказала Корделия, но он пожал плечами, не задетый ее сарказмом.

— Может быть, но современные обычаи процветают везде, куда ни глянь, а хочется чего-то более прочного.

— А вы «прочны», мистер Монтеро? — невинно спросила она и была вознаграждена долгим задумчивым испытующим взглядом.

— Если вы имеете в виду ту заботу, которая действительно нужна женщинам, то я предпочитаю тех, кто имеет свою жизнь и свои собственные интересы, сказал он. — Теоретически это позволяет делать для них меньше, чем для тех, кто полностью принадлежит тебе, на практике, впрочем, порой бывает наоборот.

— Как сеньора Рамирес, — не подумав, ляпнула Корделия, и ей тут же захотелось прикусить свой язык, когда кремнево-темные глаза стали вопросительно шарить по ее лицу. — Ведь… ведь она женщина, имеющая собственное дело, — поспешно добавила она, но он не дал себя провести.

— Что же Мерче рассказала вам обо мне? — в голосе его звучала насмешка, и Корделия поддалась предательской слабости.

— Ничего особенного, — быстро сказала она, и затем, решив, что для нее не важно, что он о ней думает, безрассудно взялась баламутить воду. — Она считает, что вы относитесь к типу мужчин, которых девушкам следует избегать.

Он весело рассмеялся.

— О, милая бедная Мерче! В самом деле, она и я помогали друг другу забить брешь в нашей жизни, но ничего более. Я… плыл по течению, а она потеряла мужа за год до этого. К несчастью, она пыталась найти ему замену, но для женщины с ее опытом я вряд ли мог сгодиться. То, что она вам сказала, совершенно правильно, но дело в том, что я не интересуюсь девушками с правилами.

— А они вами, вероятно? — мягко парировала Корделия. Самодовольная же бестия, сказала она себе.

— Да, да. Но скажите мне, мисс Харрис, — он усмехнулся и взял меню, — я надеюсь, вы девушка с правилами?

Колкий ответ вертелся у нее на губах, но она должна была его сдерживать, пока Долорес находилась у их столика, ожидая заказа.

— Я рекомендую мерлузу, — сказал он с приводящим Корделию в ярость спокойствием.

Меню было простое, но все блюда вкусные. Они взяли чашку салата из помидоров в масле, затем рыбу, огромные мясные стейки в пряном соусе с жареной картошкой, хлеб домашней выпечки и вино.

— Я полагаю, вы едите здесь достаточно часто, — сказала Корделия, стараясь вернуть разговор в безопасное русло.

— Для меня это накладно. Я не могу позволить себе часто обедать вне дома, — Гиль констатировал этот факт без всякой жалости к себе.

Корделия позволила себе победно улыбнуться.

— Но теперь вы зоветесь лордом Морнингтоном, — напомнила она. — Вам принадлежат счета в банках, дом, земля. И, насколько я понимаю, вам доступно очень многое.

Он выразительно отложил нож и вилку.

— Мисс Харрис, — сказал он с подчеркнутой вежливостью, — мы с вами странные люди, проводим час или больше в компании друг друга, обмениваясь колкостями. Я, по-вашему, корректен?

— Пожалуй, да, — осторожно согласилась она.

Он живо кивнул:

— В таком случае, мы можем провести этот вечер, дружески обсуждая какой угодно из существующих под солнцем предметов — экологию, мировую политику, что-нибудь совершенно пустяковое — все что угодно, кроме состояния Морнингтонов. Сегодня я сказал свое последнее слово. Вы поняли?

Корделия цедила вино, выслушивая его ответ и поглядывая на него сквозь бокал. Он все еще улыбался, но только губами — глаза его сузились. Он не из тех, кто имитирует гнев, думала она, чувствуя, что под его спокойным обличием вулкан и тревожить его — опасно.

Почему же тогда она испытывает желание не поддаваться ему? Быть может, ее упрямство мешает ей признать, что он победил? Или вдруг возникшее ощущение, что она спорит не с ним, а за него, в его интересах?

— Очень хорошо, Гиль, — мягко ответила она. — Сегодня я об этом не скажу ни слова. Но завтра, предупреждаю вас, будет другой день.

Его смех был заразительным.

— Так и думал. Но если вы хотите о чем-нибудь говорить со мной завтра, то вам придется весь день бродить со мной по горам, куда я отправляюсь с самого утра, — торжествовал он. — Не лучше ли вам до моего возвращения податься в Кастро Урдиалес и передать мои слова мистеру Пенфолду С извинениями за то, что я ужинал с вами, так как я думаю, что это его привилегия.

Он достал из кармана нераспечатанный конверт и аккуратно положил его на стол перед ней.

— Да, и передайте Мерче мою любовь, — добавил он с подчеркнутой издевкой, и Корделия вновь почувствовала уколы на лице, и это ощущение было ей неприятно и… приятно.

Пойти в ужасные пустынные горы с этим человеком? Это будет явный акт безумия, ибо то, что она знала о нем, не могло не тревожить ее.

И, наконец, у нее нет обуви.

 

Глава 3

Корделия на удивление хорошо выспалась — должно быть, от выпитого вина, подумала она. Проснулась она очень рано, уже в полвосьмого сна не было ни в одном глазу. Пока она спала, ее подсознание, видимо, напряженно работало. Во всяком случае, встав, она твердо знала, что будет делать, хотя никакого сознательного решения не принимала.

Она поднялась, вымылась, натянула на себя джинсы и шерстяную рубашку. В автомобиле лежал свитер Брюса, она и его надела на себя. Потом пришла очередь сандалий, единственной обуви, которую она захватила с собой. Тут была проблема, которая требовала решения. Накануне она заметила, что в деревне находилась лавка из тех, что торгуют всем понемногу, в духе сельских магазинов Англии, быстро исчезающих там под натиском супермаркетов. Еще до завтрака Корделия отправилась туда.

Каса Антонио была одновременно и лавкой, и баром. Вдоль одной стены расположилась массивная стойка, за которой шипела кофеварка, красовались бутылки сидра и бренди, сверкали краны двух пивных бочек. С потолочных крюков свисали огромные окорока; на самой стойке были разложены головки местного сыра — того самого, который вчера за ужином Гиль настойчиво предлагал Корделии.

Вдоль другой стены высились полки, на которых лежали и консервы, и свитера из грубой шерсти, носки и — вот удача! — ботинки. Но вот удача ли? У нее был четвертый размер по английским меркам. Такую обувь ей не всегда удавалось найти у себя на родине. А здесь? Так что ее надежды могли развеяться очень скоро, хотя она сама не знала, расстроит ее это, или, наоборот, принесет облегчение.

Тут оказалось множество крепкой прогулочной обуви, так необходимой для путешествий по здешним горам. К большому удивлению Корделии, ей подошло сразу несколько пар, так что у нее был выбор. Антонио, говоривший немного по-английски, объяснил ей, что у многих испанок маленькая нога и ее размер здесь не редкость. В новых, удобных ботинках Корделия отправилась назад в отель, в холле которого собрались уже готовые к горной прогулке постояльцы, взиравшие на нее с заинтересованностью. Однако Гиля среди них не было.

Корделия решила покуда позвонить Брюсу, чтобы сообщить ему о своих намерениях:

— Я собираюсь предпринять еще один натиск на этого звездного мальчика, объявила она, — пожелай мне удачной прогулки в горах.

— Не вздумай этого делать, — он почти кричал в трубку, — тебе не следует бродить по горам, слышишь, это неразумно!

В глубине души она понимала, что он, видимо, прав, но его попытки командовать ею лишь упрочили ее решимость.

— Перестань, Брюс, это не убьет меня! — досадливо обрезала она.

Но затем, когда она присоединилась к группе любителей горных прогулок, вежливо им улыбнувшись, сомнения овладели ею с новой силой. У нее не было опыта таких походов. Да, она выбиралась на природу порисовать, но ехала туда на своей машине и никогда не удалялась от нее на большое расстояние. Да и ландшафт Херфордшира резко отличался от того, что окружало ее здесь.

Насколько она могла понять, остальные члены группы были не новичками и ни о чем не беспокоились. Казалось, от предстоящей прогулки они ожидают лишь удовольствий. В группе было четверо юношей, судя по речи, голландцев, две вполне добропорядочные испанские дамы лет тридцати, похожие на школьных учительниц, и американская пара средних лет, удручающе спортивная и деловая. Могла ли она, привыкшая к сидячей жизни, соревноваться с этими людьми?

— Прекрасно, прекрасно! — Неожиданно раздавшийся за ее спиной голос заставил ее вздрогнуть. Она обернулась, встретив направленный на нее слегка насмешливый взгляд Гиля. — Решили присоединиться к нам, не правда ли? Ставлю вам высший балл за отвагу!

Он представил каждого из членов группы всем остальным, при этом используя и испанский, и английский — по счастью голландцы сносно изъяснялись на последнем, — а затем сделал знак Луису, и тот моментально появился с подносом, загроможденным чашками пахучего кофе и горячего шоколада, блюдцами со свежим хлебом, маслом и джемом.

— Никто не поднимается в горы на пустой желудок, — объявил он. Сегодня Гиль выглядел еще более суровым, чем прежде. На нем были джинсы и небрежно надетый поношенный свитер. Быстро взглянув на Корделию, он отошел к своему стоявшему рядом лендроверу и достал из него небольшой рюкзак.

— Возьмите, я могу одолжить его вам, — сказал он, протягивая рюкзак Корделии. — В нем вы найдете носки, наденьте их прямо сейчас. Пока вам будет в них жарко, но если вы этого не сделаете, то сильно натрете себе ноги. Я также положил в рюкзак кое-какие запасы, шляпу от солнца и плащ. Здесь случаются неожиданные и чертовски сильные дожди. Правда, прогноз погоды на сегодня хороший.

Улыбнувшись собравшейся вокруг него группе, которая покончила с завтраком, Гиль заявил:

— Сегодняшний поход — не более чем приятная прогулка, могу вас в этом уверить! — послышалось несколько недоверчивых смешков. — Да, да, действительно. Нам предстоит перевалить через один из близлежащих холмов, затем опуститься в долину реки Карее, пройти по этой долине небольшой отрезок пути и наконец подняться к деревне, дойти до которой можно только пешком. Он разложил на столе карту, указал на отмеченную на ней вершину и отмерил расстояние до нее:

— Гора, которую вы видите на карте, называется Наранхо де Булнес. Вскоре вы увидите ее с близкого расстояния. Итак, все готовы?

Все были не только готовы, но и довольны, за исключением Корделии, которая плелась в хвосте шествия, двигавшегося вслед за Гилем по дороге, уводившей их от деревни вверх, к труднодоступным горам. Вскоре Ла Вега уже выглядела, как маленький игрушечный городок, а затем и вовсе исчезла из виду на отрогом холме. Они карабкались все выше туда, где царили пронзительно голубое небо и тишина, нарушаемая лишь пеньем птиц и шорохами насекомых в траве. И со всех сторон вставали перед ее взглядом горные пики, полные загадочной, зачарованной красоты.

Казалось, что они — единственные обитатели мира, что никто до них не бывал в этих диких местах. Но вдруг перед ними появилась целая группа людей: молодой человек с собакой, совсем маленький ребенок, две одетые в черное пожилые женщины и… поросенок!

— Видите, — засмеялся Гиль, когда они миновали встречных. — Говорил же я вам, что это всего лишь прогулка. Местные жители привыкли бродить по этим горам задолго до того, как здесь проложили дороги.

Вдоль ведущего наверх пути то здесь, то там попадались массивные каменные дома, частично скрытые от глаз зарослями. Почти все они выглядели заброшенными, но ведь еще недавно кто-то обитал в них. До чего же убогой, изолированной от остального мира была эта жизнь. Корделия даже поежилась, думая об этом, и тут заметила, что Гиль идет рядом с нею, наблюдая, как подрагивают ее плечи.

— Вам действительно не нравятся горы? — спросил он с недоумением, как будто речь шла о ничем не объяснимой ереси.

— Мне кажется, в них есть что-то пугающее и давящее, — откровенно призналась она. — Один известный писатель, не помню в точности, кто именно, сказал, что горы созданы для того, чтобы смотреть на них снизу вверх, а не наоборот, и я полностью согласна с его словами.

— Тогда зачем вы сегодня пошли вместе с нами? — без обиняков спросил он.

— Я хотела поговорить с вами, а единственной возможностью был этот горный поход.

Он усмехнулся:

— Очень похвально! Я восхищен вашей самоотверженностью, только вынужден сообщить вам, что вы зря теряете свое время.

— Но почему. Гиль? — воскликнула она. — Что мешает вам узнать последнюю волю вашего отца? Поговорить с Брюсом!? Ничего, кроме упрямства. Ведь не можете вы просто не обратить внимания на доставшееся вам наследство — А почему бы и нет? — темные глаза Гиля смотрели на нее с вызовом. — Мой отец весьма успешно не обращал на меня внимания более двадцати пяти лет. — Он замолчал, прикидывая, стоит ли ему и дальше распространяться на эту тему, и все же продолжил:

— Вообще-то все это вас совершенно не касается, но раз уж вы влезли в это дело, я расскажу вам. Мой так называемый отец встретил мою мать в этих краях, когда был студентом. Он приехал сюда, чтобы полазать по горам. Поскольку она была благовоспитанной, тихой испанской девушкой из хорошей семьи, единственным способом обладать ею был брак, вот он и взял ее в жены. — Он взял ее молодость, сделал ей ребенка, а затем, когда она перестала быть ему нужной, выбросил ее вон из своей жизни.

В голосе его читалась неподдельная боль, и Корделия уже не сомневалась в силе его горечи.

— А были они… разведены? — спросила она мягко, одновременно пугаясь своего вопроса, способного спровоцировать взрыв. Однако тон его ответа был неожиданно спокойным — Нет. Она ни в чем не была виновата, а развод без уважительной причины был в те годы непростым делом. Напомню вам, что она была ревностной католичкой. Но он разбил ее сердце. А она не отличалась стойкостью и умерла, когда я был еще ребенком.

Искренне расстроганная Корделия сказала. — Мне правда очень жаль. Это печальная история, и я понимаю ваши чувства. Но ведь все, что вы рассказали не вина теперешней леди Морнингтон и ее детей.

— Полностью с вами согласен. Они здесь совершенно ни при чем, так что я буду только рад, что наследство достанется им.

— Но ведь младший сын, Ранульф, не может вступить в права наследства. Это можете сделать только вы, — настаивала Корделия. — И поймите, Гиль, помимо всего прочего, вы ведь станете по-настоящему богатым человеком.

Он сдержанно засмеялся.

— Неужели можно подумать, что это меня интересует? Стал бы я жить так, как живу, если бы гнался за богатством? Чем вот вы, Корделия, зарабатываете себе на жизнь?

Она помедлила с ответом, не понимая, к чему он клонит.

— У меня магазин художественных принадлежностей. Он достался мне от отца, который тоже умер совсем недавно. Я очень любила его, и мне его сильно не хватает.

Он пожал плечами, как бы утверждая, что в его и ее реакции на смерть родителей не может быть ничего общего.

— Я сочувствую вашему несчастью, но согласитесь, вам повезло, что в молодости вы пользовались поддержкой любящего вас отца — сказал он. — Что до этого вашего магазина, то, мне кажется, эта работа вряд ли полностью удовлетворяет ваши жизненные притязания.

Каким образом он пришел к такому выводу, так мало о ней зная? Мысль эта смутила и огорчила Корделию, по пристальный взгляд Гиля так глубоко проникал в ее душу, что ей показалось бессмысленным что-либо скрывать.

, - Не полностью, — призналась она, — хотя мне доставляет удовольствие общаться с людьми.

— Но ваше сердце тянется к чему-то иному К чему же?

Он сделала глубокий, почти болезненный вздох. Об этом ей трудно было говорить. Эта тема доставит ей боль, и она чувствовала это. Но он полностью открылся ей, и она не могла отказать ему в откровенности.

— Я… я всегда мечтала о живописи… но по различным причинам все время откладывала это на потом… и теперь я, видимо, уже не способна.

Он улыбнулся и убедительно, с нажимам произнес:

— Вам не следует ставить на этом крест. — Глаза его тем временем украдкой изучали хрупкую прелесть ее лица, ее изящную, элегантную фигуру. — Вчера вечером я почувствовал, что в вас есть что-то необычное, — продолжал он. Весь ваш облик с этими распущенными ярко золотистыми волосами напоминал произведение искусства. А таких небесно голубых глаз, как у вас, мне никогда еще не приходилось видеть.

Такие откровенные комплименты повергли Корделию в полное смущение. Никто еще не говорил ей подобного, и ее женское естество не могло не откликнуться ярким румянцем на щеках и учащенным сердцебиением. Пришлось собрать всю свою волю и напомнить себе, что перед ней опытный соблазнитель и не следует терять голову.

— Что за чепуха! — воскликнула она как можно более сурово, но Гиль в ответ лишь безмятежно рассмеялся.

— Вам виднее, — примирительно сказал он. — Но мы отклонились от темы. Так вот, должен вам сказать, что я наслаждаюсь своей жизнью, хотя непохоже, чтобы она сделала меня богатым. Мне нравятся близость к земле, эти горы, то, что я могу свою радость приобщения к ним передать другим людям.

Корделия готова была слушать еще и еще о том, как ему нравится жить, но, к ее разочарованию, он прервался на полуслове.

— Вы должны меня извинить. Мне нужно быть впереди, — сказал он и быстро зашагал вперед по тропе, а затем она услышала, как он объясняет одному из американцев, что за бабочки водятся в здешних местах.

Странный он, подумала она, но вчерашней уверенной антипатии к нему у нее уже не было. Он одновременно раздражал ее и вызывал интерес. К этому добавлялось недоумение, сохранившееся и теперь, когда она выслушала вполне убедительные объяснения, почему он не желает ничего делать со свалившимся на него наследством. Видимо, было еще какое-то очень важное звено, некая скрытая пружина, во многом определяющая его поведение.

Но по мере того как они спустились в долину, по дну которой текла бурная, рокочущая река, перешли ее по старинному мостику и снова стали подниматься вверх по склону, мимо зеленеющих пастбищ и небольших рощ, она ощущала, как ее доверие и уважение к Гилю возрастает.

Он знал все эти горные тропки, как свои пять пальцев, вел по ним группу уверенно и непринужденно, не забывая остановиться перед редким цветком, чтобы рассказать о нем туристам, или привлечь их внимание к живописному хаосу скал, и все это без тени покровительства, в живой и непосредственной манере. Здесь, в горах была его стихия, и он раскрывался совсем по-другому. С ним было просто, в нем ощущалась надежность. Корделия не сомневалась, что он сможет совладать с любой непредвиденной или опасной ситуацией.

Она услышала, как он рассказывает туристам:

— Здесь водятся медведи и волки. Но не стоит слишком волноваться. Нам вряд ли повезет увидеть их, поскольку они первыми нас заметят и предпочтут скрыться. Впрочем, взгляните на вершину вон той скалы… Видите, это серна!

Ко времени ленча они достигли деревушки, затерянной в горах. К этому моменту ступни и мускулы ног Корделии сильно ныли, и, сколько она ни повторяла себе, что она здоровая двадцатидвухлетняя девушка, для которой такая прогулка не может быть утомительной, чувствовала она себя неважно. Но волевым усилием заставляла себя не расслабляться и держаться прямо: Гиль не должен был заметить, как она устала.

— Ну что, все в порядке? — бросил он, проходя мимо нее, на что она выдавила из себя подобие улыбки.

— Как видите, не дезертирую.

— Скоро сможете отдохнуть. Здесь мы остановимся на ленч и отдых, а затем вернемся в Ла Вегу, но другим путем.

— А сколько миль мы уже прошли? — спросила она.

— С этой точки зрения смотреть на пройденный путь бессмысленно. В горах все зависит не от расстояния, а от частоты подъемов и спусков, — ответил он.

— Ваш ответ звучит уклончиво, — заметила она с легким упреком в голосе.

— Да, вы правы, — посуровел он, — но чем меньше вы знаете на этот счет, тем больше шансов не свалиться на обратном пути.

Он резко повернулся к ней спиной и быстро пошел к деревне. Возмутительное поведение! Корделия поклялась себе, что она без единого стона пройдет весь путь. Пусть у нее будут волдыри на ногах, пусть это даже убьет ее, она ему покажет!

Деревня представляла собой горсточку домов, разбросанных среди возделанных полей, но Корделия отметила, что выглядит она на редкость живописно и умиротворенно, скорее всего, это объяснялось отсутствием автомобильного транспорта. Никаких шоссе, только сельские тропы. Гиль уже рассказал им, что все необходимое привозят в деревню на мулах. Здесь можно было увидеть множество животных, вид которых напомнил Корделии увеселительные прогулки на природе в далеком детстве, но здесь они выполняли совсем другую роль, являясь основным транспортным средством В деревне имелась небольшая харчевня, с хозяевами которой Гиль наверняка заранее договорился о еде. Впрочем, они явно спешки не проявляли. Жизнь здесь текла своим патриархальным, неспешным темпом. Войдя в деревушку, Гиль первым делом поздоровался едва ли не с каждым ее жителем, причем взаимные приветствия сопровождались поцелуями и похлопываньем по плечу.

Затем все они уселись за длинный стол, накрытый на воздухе, и пока на очаге жарились солидные куски свинины, несколько женщин разносили им хлеб и острый местный сыр.

— А вот и главное угощение, — провозгласил Гиль, когда на столе появились большие зеленые бутылки и рюмки, объемом больше напоминавшие стаканы.

— Э-э! Уж не вино ли это? — подозрительно спросил американец Хэнк, явно не одобрявший алкоголя.

— Нет, это всего лишь сидр, — усмехнулся Гиль, — местного разлива. Но крепкий. Вся штука в том, чтобы пить его вот так, — он поднял откупоренную бутылку над головой, взял в другую руку бокал и, не поднимая его над столом, с поразительной точностью направил в него лившуюся из бутылки струю. — А затем вы пьете все это одним залпом.

Дешевая показуха, возмутилась про себя Корделия. В глубине души она надеялась, что трюк не пройдет, и он выльет сидр на себя. Но долгий опыт сказывался: не пролив ни капли. Гиль наполнил бокал, а затем поднес к губам и единым духом осушил его.

Естественно, все захотели последовать его примеру. У некоторых получилось, у других — нет, но в результате за столом воцарилась веселая атмосфера. Вскоре появились новые бутылки, и веселье достигло апогея. С улыбкой наблюдая за всем происходящим, Корделия не хотела сама испробовать трюк с сидром. Она знала, что он у нее не получится, и не собиралась выглядеть смешной в глазах Гиля.

— Это обязательный ритуал, — прокричал ей Гиль в самое ухо, так как за столом царил невообразимый шум. — Вы не получите посвящения в скалолазы, если не пройдете его.

— Что поделаешь, — отмахнулась Корделия, — я не захватила с собой запасной одежды. Я ведь обольюсь с ног до головы, а я не желаю, чтобы при возвращении в Кастро Урдиалес от меня несло, как от дюжины алкоголиков.

— Ничего не случится, если вы сделаете все так, как советует дядюшка Гиль, — воскликнул он, одновременно придвигаясь к ней вплотную. Одной рукой он крепко обнял ее за талию, другой поднял ее руку, вложив в нее бутылку. Возьмите бокал вот так, крепко держите его и плавно опускайте горлышко бутылки, чтобы струя текла медленно.

Корделия почувствовала, что не может пошевелиться. Все в ней сжалось и сосредоточилось на сильных пальцах, сжавших кусочек спины, откуда по всему ее телу распространялись волны тепла. Она постаралась не замечать его объятия, внушала себе, что он просто демонстрирует ей, как следует наливать сидр, однако каждый нерв, каждая клеточка ее тела ощущали безумное, потрясающее наслаждение, разливавшееся от затылка до дрожавших ног. Она чувствовала, что стоит ей шевельнуться, и она рухнет, как марионетка, которую перестали держать нити.

Он ведь действительно руководил ею, направив ее руку так, что ни одна капля не пролилась мимо бокала.

— А теперь вам предстоит все это выпить, — объявил ей Гиль, ослабляя хватку на ее талии. Его явно рассмешила ее полная неподвижность. — Не стойте, как Венера Милосская, пейте!

Освободившись от удивительной, завораживающей власти его прикосновения, Корделия глотнула сидра, но сделала это слишком поспешно и сильно закашлялась. Сидр оказался куда более крепким, чем она предполагала.

— Я предупреждал, что эта штука здорово забирает, — рассмеялся Гиль. — А теперь ваша очередь, Мэдж, — он переключил внимание на жену американца-трезвенника, — докажите, что вам удастся не промахнуться!

Корделия изо всех сил старалась участвовать в общем веселье, но то и дело отвлекалась тем, что украдкой бросала испытующие взгляды на Гиля. Сознавал ли он, какое смятение внес в ее душу, думала она с укором. Может быть, его развлекало то, как она дрожала и деревенела при его прикосновении? И если он мог породить в ее сердце эту бурю чувств, не стремясь к этому, что же будет, если он всерьез захочет овладеть ею?

Уже давно она не испытывала никакого влечения к мужчинам. Последний год мысли ее целиком были заняты болезнью отца, а в те редкие минуты, когда можно было отвлечься, она посещала концерты или выставки в компании немногих чутких друзей. А до этого ее душой целиком владела живопись, и у нее никогда не было серьезных романов, таких, когда теряешь контроль над собою. И вот теперь оказаться столь восприимчивой к очарованию человека, которого она знала всего сутки и по отношению к которому испытывала по меньшей мере двойственные чувства — нет, положительно это было безумием. Это наверняка было вызвано воздействием яркого солнца, головокружительно чистого воздуха, всей удивительной и пугающе чуждой атмосферой, которая ее окружала.

Завтра же — назад к привычной цивилизации, пообещала она себе. По поручению Брюса и незнакомых ей Морнингтонов она попыталась вразумить Гиля и скорее всего потерпела неудачу. В любом случае, большего сделать она не в состоянии, так что не стоит оставаться здесь далее. Иначе она рискует потерять то, что, в конечном счете, ценит больше всего и что она всегда умело отстаивала — безмятежность духа.

Корделия проснулась еще до рассвета, разбуженная громким криком петуха. В этой деревне все держали домашнюю птицу, а также свиней и коз, вся эта живность зачастую жила прямо на первом этаже старинных деревенских домов. У большинства также имелись коровы, их то и дело можно было встретить на деревенской улице бредущими на пастбище или обратно в стойло под началом пастуха, вооруженного палкой.

Когда к дружному хору очнувшихся петухов добавилось позвякивание коровьих колокольцев, Корделия поняла, что заснуть ей больше не удастся. Вряд ли бы она заснула и при полной тишине, тек как на нее тут же нахлынули воспоминания о вчерашнем дне: полные величия горы, их безграничный зеленый покой; залитая солнцем деревня; дурманящая крепость сидра. Резче всего вспоминалась властная рука Гиля, лежащая на ее талии, гибкость его тонких пальцев… Она бессильно зарыла голову в подушку.

Вчера она вернулась в свой отель, буквально падая от усталости, напуганная всем тем, что с нею случилось, и в то же время в редкостно хорошем настроении. Она преодолела себя, свою усталость, пробродив весь день по горному бездорожью, где не может проехать ни один автомобиль. Гордость ее была удовлетворена, душа ликовала. Зато все мускулы отчаянно болели: к тому же, несмотря на все принятые предосторожности, на одной из пяток образовался нарыв, кожа на носу обгорела под солнцем, и мечтала она только о горячей ванне. Но превыше всего были гордость и восторг: она прошла по этому трудному маршруту. Как жаль, что с нею не было этюдника.

Впечатления настолько сильно переполняли ее, что сразу же после душа, расположившись в гостиничном номере, она стала по памяти делать зарисовки увиденного ею, торопясь, чтобы воспоминания не утратили свежести. И вот на бумаге появились цветущие заросли, вьющиеся по древним каменным стенам, рвущиеся ввысь горные пики и стаи хищных птиц, зависшие над их склонами… Давно она не рисовала с таким увлечением и самоотдачей и теперь испытывала то же чувство, что пришло к ней после вчерашнего похода: радость преодоления.

— Думаю, что вам следует поесть перед сном, — сказал ей Гиль вчера вечером после возвращения в Ла Вегу. — Что до меня, то я приглашен сегодня на ужин местным полицейским, и мне неудобно отказаться.

— Мы заказали себе ужин в Ла Веге, — вмешался в услышанный им разговор мистер Хэнк. — Так что нам доставит искреннее удовольствие, если вы, Корделия, разделите с нами трапезу Корделия согласилась, и вот, сидя за столом в компании радушных американцев, она слушала их бесконечные истории о путешествиях по всей Европе и о том, что завтра они отправляются посмотреть на горы Сьерра де Гредос, что неподалеку от Мадрида. Она силилась сосредоточить внимание на общей беседе, но мысли ее были далеко: то и дело вспоминала последний разговор с Гилем, состоявшийся перед их расставанием у порога харчевни.

— Завтра вы возвращаетесь на побережье, — сказал он тоном скорее приказным, чем вопрошающим.

Она выдавила из себя вежливую улыбку.

— Вы хотите от меня избавиться? В ответ он улыбнулся как-то задумчиво, быть может, даже грустно.

— О нет, Корделия, — ответил он. — Я бы с радостью провел с вами еще сколько угодно времени при условии, что вы не станете больше говорить со мной о наследстве Морнингтонов.

Вслушиваясь в интонации голоса Гиля, она вновь испытала невольную дрожь. Что влекло ее к этому человеку, несмотря на все ее усилия поставить барьер между ним и собою.

— Но ведь для этого я здесь и нахожусь, — сказала она, надеясь доказать ему, что осталась здесь лишь в интересах дела, а не потому, что на нее произвела неотразимое впечатление его личность.

— Тогда вам лучше уехать, — отрезал он и не оглядываясь зашагал по главной улице Ла Веги.

Чем больше Корделия думала над этими словами Гиля, тем яснее понимала, что в сущности он прав: надо уезжать. И сам Гиль, и непривычная среда, в которой она оказалась, нарушали ее жизнь, вносили в нее беспокойство. Откуда же это упрямство, затяжка решения? Она натянула на себя рубашку и джинсы и, инстинктивно прихватив с собой этюдник и карандаши, вышла на улицу, полную предутренней прохлады.

Солнце едва появилось над горизонтом, но деревня уже давно проснулась. Старик, гнавший трех тучных коров, улыбнулся ей и одобрительно воскликнул: "Ола!", удивленный тем, как рано она принялась за работу. Она стала набрасывать вид, открывшийся перед нею: на переднем плане харчевня, дальше россыпь деревенских домов по долине и над всем этим пик Наранхо де Булнес.

А затем ноги привели ее к дому, где жил Гиль Монтеро. На этот раз ничто не мешало ей сделать зарисовку этого дома. Только пятнистая кошка, свернувшаяся калачиком на невысокой каменной стене, взирала на нее с нескрываемым интересом.

Лендровер стоял невдалеке, так что Гиль, вероятно, дома, но он, конечно, не знает, что я нахожусь здесь, рядом с ним, думала она, пока ее пальцы переносили на бумагу контуры этого полюбившегося ей места.

Когда рисунок был уже почти закончен, она услышала, как раскрываются двери курятника, а затем в проеме появился Гиль с пустой корзиной в руках. Он нахмурился, и она поняла, что ее присутствие здесь ему неприятно. Что бы он ни говорил вчера, он будет рад моему отъезду, подумала она.

— Чем вас так привлек мой дом, — спросил он с любопытством.

— Я как раз хотела… — начала она объяснять дрожащим, срывающимся голосом, но Гиль уже не слушал ее. Его взгляд был прикован к этюднику, а его раздражение сменилось интересом.

— Совсем неплохо, — сказал он с восхищением в голосе. Затем, перегнувшись через ее плечо, перелистал сделанные ею прежде наброски. — А ведь они чертовски хороши, — воскликнул он. — Вы рисовали эти цветы по памяти? Ведь вчера с вами не было этюдника.

Корделия молча кивнула; дар речи все еще не вернулся к ней, близость Гиля словно сдавливала ей гортань. Она желала в эти минуты, чтобы он куда-нибудь ушел и оставил ее в покое. И тут же ей хотелось, чтобы он подошел еще ближе, но что с ней тогда произойдет, она не представляла.

— Рисунки сделаны удивительно мастерски, — сказал Гиль. Затем добавил отрывисто. — Зайдите на минутку в дом. Я хочу вам кое-что показать.

Что-то в глубине души кричало ей: не смей, уходи немедленно! Она чувствовала, что от него исходит опасность, и не надеялась совладать с нею. Но то ли любопытство, то ли влечение, которому она была не в силах противостоять, заставило ее ослушаться внутреннего голоса и принять его приглашение.

Пелайо, приметив ее, дружелюбно завилял хвостом. С тех пор, как его хозяин ввел ее в дом, она и для него стала желанным гостем. Но даже это не обрадовало ее. Близость Гиля, ощущение, что ей не удастся бежать из этих четырех стен, усиливало ее смятение. Как и в прошлый раз, его стол был завален книгами, картами, документами и записями, но, кажется, сейчас он сам хотел показать ей все это.

— Вы изучаете что-нибудь? — Она выдавила из себя вопрос, понимая, что ее спасение состоит в том, чтобы завязать разговор о чем попало.

— В некотором роде. Я работаю над путеводителем по здешним местам. — Он улыбнулся. — Конечно, нечто подобное уже существует, но я считаю, что мой опыт позволит мне составить путеводитель если не лучше, так по-другому К тому же, это занимает меня в зимнюю пору, когда туристы почти не наезжают.

Та наигранная непринужденность, с которой он говорил о своей работе, подсказала Корделии, что на самом деле этот труд для него очень важен. Ведь и она сама порой говорила своим знакомым с той же интонацией: "Да, я немного занимаюсь живописью".

— Вы разносторонний человек, — сказала она чуть иронично и с невольным восхищением. — Никогда бы не подумала, что вы еще и писатель.

— Какой там писатель, — ответил он с горечью. — Я пишу только потому, что люблю и хорошо знаю свой край. С ремеслом этим я осваиваюсь по мере погружения в работу. Ведь и фотограф я не блестящий, хотя кое-что получается, и надеюсь, что наберется достаточно снимков для иллюстраций к книге. Но знаете, — тут он посмотрел на нее таким взглядом, что у нее перехватило дыхание, — ваши рисунки могли бы украсить мою книгу, во всяком случае те, на которых цветы и птицы в полете.

— Вы говорите о карандашных рисунках? — тема разговора заинтересовывала ее все больше.

— Конечно. Но и акварели тоже. Как вам мое предложение?

— Я думаю, что это неплохая идея. Но почему бы вам не подыскать профессионального иллюстратора?

Он недоуменно пожал плечами.

— Вы что, делаете вид, что не понимаете? Я думаю, что нашел его в вашем лице.

Корделия была искренне ошеломлена. Ей казалось, что с его стороны это не более чем общие рассуждения. — Вы, правда, имеете в виду меня? — воскликнула она.

— Конечно, вас. Почему же нет? — спокойно ответил он, и в голосе его прозвучала такая уверенность в ее согласии, как будто это было уже решенным делом. — Вы вполне сложившийся художник и вы находитесь здесь. Задержитесь на некоторое время. Мы с вами опять отправимся в горы, только на этот раз захватим с собой мольберт, этюдник, краски, все что необходимо.

Корделия на минуту лишилась дара речи, настолько невероятным было то, что она услышала. Остаться здесь, среди диких гор, чтобы каждый день бродить по ним с этим человеком? Не сошел ли он с ума, предлагая ей такое?!

— Я не могу! — выдавила она из себя, когда вновь обрела голос.

— Но почему? — Его настойчивость росла, казалось, он готов был отбросить все ее возражения. — Неужели вам так не терпится вернуться к Брюсу Пенфолду? Или он очень ревнивый любовник?

От смущения она покраснела до корней волос. — Что за чушь! Мы просто друзья, — возмущенно воскликнула она.

— И как я только мог о таком подумать, — Гиль явно подтрунивал над ней. Как будто ни с кем этого не бывало. В этом нет ничего необычного.

— Но к Брюсу и ко мне это не относится, — воскликнула она. — А не могу я остаться потому, что у меня есть собственное дело. Как же я его брошу, да еще на неопределенный срок?

— А не пора ли решиться на большее, чем ваш магазин? Или вы хотите навсегда расстаться со своей любовью к живописи? А ведь здешние края могут пробудить вас к творчеству Так не упустите свой шанс.

Его слова показались ей возмутительно самоуверенными. Ведь он вторгался в сферу ее потаенных стремлений и страхов. Все это его совершенно не касалось, хотя, конечно, в предложении его был здравый смысл. И все же, разве он имел право говорить ей такое?

— Какое вам дело до того, вернусь я когда-нибудь к живописи или нет!? сердито закричала она. — Все, что вам надо, это использовать меня, раз уж я оказалась у вас под рукой.

Неожиданно для Корделии она вдруг оказалась прижатой Гилем к стене. Он крепко держал ее и не было никакой надежды, что ей удастся убежать.

— О, я хотел бы совсем иначе воспользоваться тем, что вы оказались у меня под рукой, — сказал он вкрадчиво, а затем легко коснулся ее губ своими.

Она и не думала отвечать на это касание, но ее губы будто взорвались. Она ощутила, как волны страсти сотрясают все ее тело, а он не колеблясь еще крепче прильнул к ее рту. На этот раз это был долгий, проникновенный, страстный поцелуй, от которого она задохнулась и словно бы потеряла все опоры. Ей показалось, что ее несет по волнам неведомых чувств.

А его умные руки уже проникли под рубашку, сжали ее разгоряченное тело, затем, лаская каждое ребрышко, стали подниматься вверх и наконец с нежностью коснулись ее грудей. Неосознанно она изогнулась всем телом, как бы обвиваясь вокруг него и прося о продолжении ласки. И он даровал ей это, осторожно и даже бережно лаская ее губами, действуя так, как будто она была совсем неопытным новичком, которого надо вводить в мир любви постепенно и трепетно, так, чтобы невзначай не обидеть каким-нибудь неосторожным действием.

— Наверное, нам стоит снять все это, — прошептал он в ухо Корделии. Эти слова побудили ее очнуться в тот самый момент, когда он пытался снять с нее рубашку.

— Нет, не стоит, — выдохнула она, отталкиваясь от него и тяжело дыша.

Его лицо моментально стало непроницаемым, ледяным.

— Зачем играть с огнем? — спросил он спокойным тоном. — Вам ведь было приятно, и мы могли бы перейти к другим занятиям, которые доставили бы вам еще большее наслаждение.

Корделию трясло от пережитого унижения, она задыхалась. Ее переполнило неприятное чувство, которое, будь она опытнее, смогла бы определить, как неудовлетворенное желание. Она в ярости вскочила на ноги, готовая вцепиться в его вызывающе привлекательное лицо. Но остатки осторожности, которые еще не покинули ее, подсказали, что его реакция может быть непредсказуемой. Поэтому она ограничилась тем, что окинула его возмущенным взглядом.

— О, как вы бесконечно уверены в себе. — воскликнула она. — Мерче Рамирес предупреждала меня, что вы не приносите добра. Вы из тех мужчин, которым женщина нужна лишь для удовольствия. Что ж, она была права! Так вот что я скажу вам. Никакие соблазны не заставят меня остаться с вами ни на одну минуту. Что до вашего предложения о совместной работе — так я скорее позволю себя убить, чем соглашусь на это.

Она стояла бледная и напряженная, с трудом справляясь со своим дыханием. Гиль склонил голову набок, снисходительно-иронично улыбнулся ей, а затем бросил многозначительный взгляд на часы. — Ваша минута истекла, — сухо сообщил он.

Она сорвалась с места и, пробежав мимо него, вылетела во двор. Ее обуревала еле сдерживаемая ярость. Она была уже у ворот, когда Гиль появился в проеме дверей и крикнул ей вдогонку:

— Вы оставили этюдник!

Ей уже хотелось крикнуть, что он может оставить его у себя и растопить им печь, но в последний момент что-то остановило готовые сорваться с языка горькие и обидные слова. Молча она стояла у ворот, пока он приближался к ней невозмутимой походкой.

Ей казалось невероятным, что еще вчера она уважала его, верила ему, даже пыталась понять его. Нет, все-таки ее первая реакция была верной: это отвратительный человек, легко играющий с чувствами женщин, безжалостный к ним.

— Прощайте, Корделия, — сказал он подчеркнуто вежливо, отдавая ей этюдник.

— До свидания, мистер Монтеро, — язвительно ответила она. — Не могу сказать, что наше знакомство доставило мне удовольствие. Но теперь я согласна, что Морнингтон Холлу действительно лучше будет без вас.

 

Глава 4

Брюс Пенфолд был недоволен Корделией, что и высказал ей, как только она вернулась в Кастро Урдиалес.

— С твоей стороны не очень честно было бросать меня здесь и ехать в Ла Вегу. Я же не мог тогда даже воспротивиться этому. И застрять там на три дня! — Угрюмо жаловался он. — Разве так поступают со старыми друзьями?

Неблагодарность Брюса просто потрясла ее. Ведь эту поездку она предприняла в интересах Брюса. А какую душевную травму она нанесла себе знакомством с Гилем Монтеро.

— Я ведь старалась помочь тебе, — напомнила она Брюсу. — Сказал бы ты мне, что я нужна тебе здесь, я бы осталась. И не собиралась я застревать там надолго, просто так вышло. Я надеялась, что мне все-таки удастся его переубедить. И не моя вина, что его не сдвинуть с мертвой точки.

— Я-то подумываю, что ты оставалась там по другой причине: у тебя что-то было с этим человеком. Ей-ей, я не могу найти другого объяснения твоей задержке.

— Ну и ну, — возмутилась Корделия. — Удивляюсь тебе, Брюс! Откуда в тебе этот мужской шовинизм? Если хочешь знать, этот Гиллан Морнингтон, иль Гиль Монтеро, как он себя называет, — самый чванливый, тупоголовый, упрямый и просто ненормальный тип из тех, кого я встречала в своей жизни!

— А все же, мне кажется, он запал тебе в душу, — сказал Брюс подозрительно.

Корделия уклончиво покачала головой. Положа руку на сердце, не могла она утверждать, что Гиль Монтеро абсолютно непривлекателен. А все-таки ее оценка этого человека была именно такой, какая только что прозвучала. Но ей не понравились нотки собственника, сквозившие в реплике Брюса. Поэтому она и оборвала его:

— Даже если бы он мне и понравился и я решилась бы на то, чтобы в безумии страсти отдаться ему где-нибудь на склоне горы, это тебя никак не касается. Я свободный человек и могу делать все, что мне угодно. Но ничего подобного не произошло.

— Пусть будет так, — настаивал Брюс, — но с моей стороны было ошибкой доверить тебе вручение документов. Никогда я бы не пошел на это, будь я тогда в добром здравии. А ты, моя милая, скажу тебе честно, испортила все дело. Кто это отказывается от титула и поместья — такого просто не бывает. Придется отправляться туда и поговорить с этим парнем самому.

— Сделай милость, — не удержалась она от горькой улыбки. — Теперь моя очередь остаться здесь. Я не горю желанием возобновлять знакомство с Монтеро.

Брюс вместо ответа усмехнулся и вскоре уехал. Оставшись одна, Корделия два следующих дня провела, странствуя по Астурии на местных автобусах, заходя в музеи и художественные галереи Сантандера. Появляясь в отеле, она старалась избегать вопросительных взглядов Мерче Рамирес. Однако, в конце концов, хозяйка гостиницы не выдержала и однажды вечером, подавая Корделии ужин, первая завела разговор:

— Вы видели сеньора Гиля? Как он? У него все в порядке?

— Да, я видела его, он в полном ажуре, — Корделия выговаривала ответ нарочито незаинтересованно, — он просил передать вам… э-э., свое почтение.

Мерче фыркнула, давая этим понять, что она думает о способности Гиля испытывать почтение к кому бы то ни было.

— А у него есть женщина? — спросила она напрямик.

— Мне об этом ничего не известно, — осторожно ответила Корделия. — Он живет один, если, конечно не считать здоровенного пса, выводка котят и цыплят в курятнике.

Произнеся это, она подумала, что, живя в деревушке вроде ла Вега, сложно осуществлять свое право на холостую и свободную жизнь. Ведь этак можно вызвать ярость добродетельного братства местных отцов, мужей и прочих родственников. Гиль же не только не вызывал чьего-либо гнева, но, наоборот, был как будто в отличных отношениях с местным обществом, включая полицейского. И в то же время он принялся соблазнять ее. Быть может, он вообще свои мужские потенции тратил лишь на заезжих туристок? Но это могло бы повредить его репутации серьезного, вызывающего доверие гида. К тому же она не заметила, чтобы он позволял себе фамильярность по отношению к другим женщинам в их группе.

Да, он соблазнял только меня, думала она со стыдом. Может, он дарил свое внимание только одиноким и никем не защищенным девушкам, неопытным и доверчивым. Щеки ее зарделись от гнева и досады. Конечно, для такого, как Гиль, она являла собой образчик неопытности. Все же, стараясь быть беспристрастной, она вынуждена была признать, что и сама, пусть неосознанно, дала ему кое-какие основания считать, что непрочь быть соблазненной. Она вспомнила, как страстно ответила на его поцелуй, свою готовность отдаться его умелым ласкам… И ей стало совсем не по себе, лицо ее горело. В этот момент она возненавидела его: он подорвал ее веру в собственную неуязвимость, дал ей понять, какая в ней таится чувственность, о чем она прежде едва догадывалась.

— Лучше бы вам не встречаться с этим человеком, сеньорита, — сказала ей Мерче, наблюдавшая за ее растерянным, густо покрасневшим лицом и сделавшая из этого свои выводы.

— Вам не следует опасаться за меня, сеньора Рамирес, — яростно выпалила Корделия и вдруг по голодному блеску глаз своей собеседницы с удивлением поняла, что та готова простить ему все, лишь бы он вернулся к ней. Корделия глубоко вздохнула, угнетенная мысль об уязвимости женщин, и поклялась себе, что она не позволит никому до такой степени овладеть ее сердцем.

Брюс вернулся из своей поездки в Ла Вегу без какого-либо результата.

— Так ты встречался с ним? — настороженно спросила Корделия.

— Увы, нет, — признался Брюс. — Его не было на месте. Он в очередной раз отправился в горы, и, насколько мне удалось выяснить, поход этот может продлиться несколько дней, а то и недель.

— Он сообразил, что ты приедешь, — сказала Корделия, не в силах отказаться от мелкого торжества. — И хотел избежать встречи.

— Не могу поверить, что так оно и есть, — огорченно изрек Брюс. — Никто не стал бы вести себя подобным образом.

Корделия не сдерживала усмешки. — А вот Гиль Монтеро ведет себя именно так. Он очень ясно высказался в отношении Морнингтонов.

— Ну а мне-то что делать? — в затруднении проговорил Брюс. — Я не могу застрять здесь на недели. Нет слов, Морнингтоны для нас — важные клиенты, но у меня есть и другие. Остается вернуться домой и сообщить обо всем леди Морнингтон. Конечно, она не будет в восторге — ведь вопрос о наследстве остается в подвешенном состоянии.

В тот же день они забрались на паром и отправились в Плимут. Все, что вынесла из поездки Корделия, была сердечная смута да зарисовки, сделанные ею в Ла Веге. Что касается последних, Корделия даже засомневалась, брать ли их с собой. Даже несмотря на то, что они были первыми ростками ее долго дремавшего творческого начала. Они напоминали ей о Гиле, а воспоминания о нем и так не оставляли Корделию: его пронзительный взгляд, высокомерный голос, то, как он неожиданно и точно понимал, что творится в ее душе. И в лишних напоминаниях о нем Корделия не нуждалась. В конце концов, она все же захватила рисунки с собой, но дома засунула их в ящик стола и решила никому не показывать.

Через несколько дней после возвращения в Англию ей позвонил Брюс.

— Как насчет того, чтобы Отправиться на чай к Морнингтонам? — спросил он.

— Что, они приглашают и меня? — удивилась Корделия, упустив из виду, что Брюс сделал ее невольной соучастницей провала своей миссии в Ла Вегу. — Ведь я с ними совершенно не знакома.

— Глупости! Ты же понимаешь, мне пришлось рассказать обо всем леди Морнингтон. И ты — единственная, кто знаком с наследником. Естественно, что она любопытствует. К тому же, — продолжал он, — ей, как и мне, с трудом верится, что он отказывается от любых деловых контактов с нею. Может быть, ваш разговор с нею что-то прояснит.

Корделия глубоко вздохнула. Будет очень трудно объяснить позицию Гиля, да еще и сам Брюс не вполне доверяет ее рассказу. Стало быть, от леди Морнингтон следует ждать еще меньшего доверия. Но не убегать же от ответственности. В конце концов, она по собственной воле и вполне сознательно приняла участие в решении проблем Морнингтонов.

— Будь по-твоему. Я сделаю все, что от меня зависит, — обещала она, в глубине души в который раз проклиная тот день, когда согласилась ехать в Испанию.

То был чудесный сентябрьский день. Брюс заехал за ней в магазин, и они сразу отправились в Морнингтон Холл. Из города они двинулись в северную сторону. Их путь пересекал долину речки Уай, спокойная красота природы радовала глаз. Листва на старинных ясенях, дубах, березах только начинала пламенеть и золотиться. От этого пологие склоны окрестных холмов пестрели всеми красками осени, а вдали вырисовывались резко контрастировавшие с этим многоцветием темные очертания Черных гор. Корделия ощутила, что ее сердце наполняется покоем и довольством. Этот край, эти виды она так хорошо знала, любила и понимала!

Брюс бросил на нее оценивающий взгляд. — Ты готова к предстоящему разговору? — спросил он, когда их автомобиль въезжал в величественные, сложенные из старинного камня ворота.

— Так это и есть поместье Морнингтонов? — пропустила вопрос Брюса мимо ушей Корделия. — Признаться, я много раз проезжала мимо, но никогда не видела самой усадьбы. Где же она находится?

— Терпение, — успокоил ее Брюс. — Ее не будет видно еще некоторое время. Пока не проедем через олений парк.

— Через что? — поразилась Корделия. Казалось, что парк никогда не кончится. Они миновали не один акр холмистой местности, покрытой настоящим лесом. Затем на их пути возникло озеро, в ротором отражались вершины холмов и разноцветные кроны деревьев.

— Этот парк был разбит по проекту самого Капабилити Брауна, — сообщил Брюс.

— Но какой огромный! — удивленно воскликнула Корделия.

— А ведь владения Морнингтонов тянутся далеко за пределами парка, продолжал просвещать ее Брюс. — Множество фермеров арендуют у них землю. Право Морнингтонов на все эти угодья зафиксировано еще в книге Страшного суда (Название кодифицированного свода земель и населения, составленного в Англии в конце XI века… С тех пор они умножили свою недвижимость, чему способствовали браки, королевские дары в благодарность за верную воинскую службу. А вот теперь смотри — перед нами их особняк!)

Да разве это особняк, подумала Корделия. Впереди стоял древний укрепленный замок с башнями по углам, построенный из местного розово-серого песчаника. По расположению ухоженных лужаек и террас вокруг него можно было догадаться, где некогда проходила линия рвов. Но замок служил лишь основой всего строения. Поздние поколения Морнингтонов присоединили к нему крылья, представлявшие собой странную смесь стилей от позднесредневековых до классицизма восемнадцатого века. Однако каким-то чудом этот стилевой эклектизм не лишал постройку благородного и величественного вида, отражающего ее древность.

Корделия невольно ахнула. И от этого наследства Гиль Монтеро хочет отречься! Комок застрял в ее горле, и вдруг она ощутила прилив грусти, смешанной с раздражением на Монтеро, ей захотелось, чтобы он вместе с ней взглянул на открывшуюся панораму, чтобы это грандиозное и излучающее покой зрелище впервые предстало перед ним в такой же сентябрьский день, вызолоченное неярким осенним солнцем.

— Боже, до чего красиво! — вырвалось у нее.

Она еще не пришла в себя от пережитого восторга, когда их автомобиль подъехал к парадным дверям Морнингтон Холла. По размерам и массивности двери эти скорее напоминали ворота. Они и были воротами в свое время, когда к замку вел подъемный мост.

Представительный, одетый во все черное мужчина распахнул эти двери перед ними. Корделия бросила быстрый взгляд на Брюса. Ей прежде никогда не приходилось бывать в доме, где есть дворецкий, и она про себя попеняла, что он не предупредил ее о торжественности предстоящего приема. А также усомнилась, приличествует ли моменту сравнительно простое зеленое платье, которое было на ней.

Зал, в который их провели, по своим размерам вполне мог служить для проведения балов. Он был почти свободен от мебели: украшали его лишь два старинных дубовых комодов, на которых высились вазы с букетами хризантем и астр, сверкавших подобно драгоценным камням. Они долго шли по залу, пол которого был выстлан древним золотым паркетом, и затем были введены в гостиную.

Быстрым взглядом Корделия окинула ее, сделав как бы моментальный снимок увиденного: солидная, удобная мебель, высокие окна, из которых открывался вид на сад, проникавшие повсюду золотистые лучи солнечного света. Около камина дремали две афганские борзые, лениво приоткрывшие глаза на новоприбывших, а затем вновь погрузившиеся в сон. Невольно она сравнила все увиденное с маленьким домом Гиля в Ла Веге и еще вспомнила Пелайо. На первый взгляд и то, и другое так непохоже, но нет ли чего-то общего в жизненном стиле?

Затем все ее внимание приковала к себе женщина, которая вышла к ним навстречу.

— Мистер Пенфолд, как я рада вновь увидеть вас, — сказала она низким, хорошо поставленным голосом. — А вы, должно быть, мисс Харрис? Как это любезно с вашей стороны, что вы пришли, дорогая. Ну, а я — Эвелин де Морнингтон.

Леди Морнингтон выглядела удивительно молодо для женщины, сын которой был сверстником Корделии. Ее фигура была изящной, но отнюдь не хрупкой, а при взгляде на ее руки верилось, что они способны управлять скакуном. Она являла собой тот тип породистой красоты, который остается по-своему привлекательным даже и в восемьдесят лет. Типичная англичанка, круглый год живущая на природе, и с родословной не короче, чем у ее покойного мужа, подумала Корделия.

— Не могли бы вы угостить нас чаем, Симпсон, — обратилась она к дворецкому и тут же обернулась к Корделии. — Идемте, я познакомлю вас со всем семейством.

Небольшая группа людей, застывшая в креслах у камина, казалось, ждала нападения и готова была отразить его. Во взглядах их читалось, что они воспринимают Брюса и Корделию как вестников предстоящего вторжения. Корделия ощутила исходившую от них неприязнь, которую они тщетно пытались скрыть, и ей захотелось крикнуть им: "Послушайте, не казните гонца! Я не виновата в этой неразберихе!"

Ранульф оказался молодым человеком явно более чем шестифунтового роста: весьма привлекательный, но несколько вялый юноша с золотистой шевелюрой, свисавшей на лоб. Его сестра Гайнор, цветом волос повторившая брата, была слишком высокого для девушки роста. Выражение лица ее было нарочито дерзким, что не делало его миловидным. Корделия подумала, что та могла бы выглядеть куда привлекательнее, откажись она от этой мины.

— А вот и Алиса, — леди Морнингтон представила третьего члена семейной группы, — дальняя родственница моих детей. Родственные связи очень сложны, так что не стоит уточнять. Алиса живет с нами уже несколько лет, с тех пор, как умерли ее родители. Мой супруг был ее опекуном.

Родовые черты Морнингтонов чувствовались и в представительной внешности Ранульфа, и в пикантности Гайнор. В Алисе же они проявились ее совершенной красотой. Лицо ее было безукоризненно овально, глаза имели зеленоватый оттенок, волнистые шелковистые волосы спадали на плечи. Каждое движение гибкой и стройной фигуры своим изяществом приковывало взгляд. Долго же нужно было вырабатывать такую манеру двигаться, не удержалась от ехидной мысли Корделия.

— Скорее, скорее расскажите нам о своей поездке в Испанию, — голос Алисы оказался неожиданно хриплым, с легким придыханием, — мне не терпится услышать об этом диком испанце.

Ранульф неодобрительно хмыкнул. — Этот дикий испанец, как ты его пренебрежительно называешь, может выжить меня из Морнингтон Холл. Отец поступил не лучшим образом, скрывая от нас все эти годы его существование.

— Вот именно! — взорвалась Гайнор. — Тебе, Алиса, ничего не стоит развлекаться. У тебя не отнимают наследство.

— Но ведь и ты, поскольку ты женщина, не можешь на него претендовать, парировала Алиса, и злобный огонек на миг сверкнул в ее глазах. — Самое худшее, что с тобой может произойти, то, что наш новый повелитель сократит тебе расходы, и ты не сможешь тратить так много на тряпки. И это было бы совсем не дурно. Может быть, тогда ты проявишь чуточку вкуса.

Удар был нанесен мастерски, в язвительной эскападе Алисы была доля справедливости. Черные облегающие лосины придавали фигуре Гайнор некоторую полноту, а кричащий оранжевый цвет ее длинной туники не совпадал с нежными чертами ее лица. И наоборот, серебристо-серый свитер Алисы, заправленный в панталоны пронзительно черного цвета, лишь подчеркивал ее поразительную красоту.

— Алиса! Дети! — в голосе леди Морнингтон прозвучал мягкий упрек. Остановитесь, пожалуйста, я не допущу дурных манер при гостях.

— Боюсь, что вы застали нас в самый разгар… дискуссии об изменившихся обстоятельствах нашей жизни. В последние дни такое случается нередко, проговорила хозяйка извиняющимся голосом, обращаясь к Корделии. — Вся эта история здорово взвинтила нам нервы.

Корделия поймала себя на том, что смотрит на ситуацию глазами Гиля Монтеро. Однако она постаралась быть объективной, напомнив себе, что все семейство находится в состоянии стресса. Все их ожидания и надежды оказались перечеркнуты смертью Жиля Морнингтона, и теперь им было очень тяжело приспособиться к новой ситуации, никак не сочетавшейся с их устоявшимся представлением о собственном статусе.

Приход горничной с чайным подносом заставил все семейство оборвать разговор. Воцарилось тягостное молчание.

— Спасибо, Джули, я разолью сама, — сказала леди Морнингтон. Когда она подошла к Корделии, та ощутила хрупкость изящной фарфоровой чашечки в своих пальцах и даже испугалась, что, сжав слишком сильно, может ее раздавить.

Тем временем леди Морнингтон обратила свой взгляд, выражавший нервную настороженность, на Брюса.

— Есть ли у вас какие-нибудь новости от… от сына моего мужа? — спросила она.

Последние слова она выговорила с особой аккуратностью, вызвав этим у Корделии горячую симпатию. Нетрудно было представить, каково ей было узнать, что супруг все годы их замужества держал ее в неведении о своем первом браке. Конечно, леди Эвелин потрясло это открытие, и тем не менее она сохраняла самообладание. — И это не могло не восхищать Корделию.

— Увы, нет у меня никакой новой информации, хотя я, конечно же, писал ему, — ответил Брюс. — Как я уже говорил вам со слов Корделии, его якобы не волнует наследство и он вообще не желает касаться этого вопроса.

Четыре пары внимательных глаз тут же обратились на нее.

— Да, это так, — подтвердила она. — Брюс передал вам все правильно. Гиль не допустил в своем ответе никакой двусмысленности. Он буквально одержим тем, чтобы не иметь к наследству никакого отношения.

— В таком случае не можем ли мы просто отставить в сторону его старшинство, — нетерпеливо воскликнул Ранульф. — Я стану лордом Морнингтоном, на что я, кстати, всегда и рассчитывал, а он останется в Испании. Пусть себе лазает там по горам и вообще занимается, чем пожелает. Это устроило бы всех.

— К сожалению, все это не так просто с точки зрения закона, — начал было Брюс, но его прервал резкий жест Ранульфа, от которого зашатался стоявший рядом с ним приземистый столик и вздрогнули фарфоровые чашечки.

— Для адвокатского крючкотворства ничего никогда не бывает простым, раздраженно сказал он.

— Я думаю. Ран, мистер Пенфолд хорошо знает предмет, о котором говорит, сказала Эвелин примиряюще. — Нам все это может не нравиться, но закон есть закон. — Она опять обратилась к Корделии.

— Что он за человек, этот Гиллан? Корделия ощутила себя в некотором затруднении. Говорить о нем в его отсутствие и в кругу его явных недоброжелателей?.. Это отдавало неким предательством. Но как смолчать? В конце концов, не ее вина, что его здесь нет. Тем не менее, она стала тщательно взвешивать каждое слово.

— У него очень… независимый характер, — поначалу она затруднялась. Быть может, даже своевольный. Должна признать, что он испытывает чувство обиды. Но оно не направлено против кого-либо из вас, — добавила она торопливо. — Он обижен лишь своим отцом, который бросил его мать и его ребенка. Себя он считает испанцем, хотя по-английски говорит прекрасно, да и образование получил в Англии. Живет один в затерянной среди гор деревне и занимается тем, что водит туристов по окрестным горам.

— Как романтично, — Алиса опять язвила. — Интересно было бы на него посмотреть. Все, что вы говорите о нем, звучит восхитительно! Живет к тому же один, так что, видимо, не женат?

И Корделии вдруг представилось: а ведь Гиль и Алиса будут прекрасной парой — его смуглая мрачная внешность и ослепительная красота блондинки чудесно дополнят друг друга. От этой мысли ей стало неуютно, почти больно. Она сама удивилась этому уколу, внезапно пронизавшему все ее существо.

— Нет, не женат, — сказала она сухо. — Ему как-то и не подходит быть женатым.

Алиса подняла свои изящные, безупречные формы брови.

— Так, так. Я буквально заинтригована! — прощебетала она. — А собой он хорош? Привлекателен он, на ваш взгляд?

Корделия смутилась, но тут ей на помощь пришла леди Эвелин.

— Алиса! — упрекнула она ее. — Перестань допрашивать бедную мисс Харрис. Да и какое имеет значение, как выглядит этот господин. Попробуйте пирожные, мисс Харрис, они очень хороши. Повар приготовил их только сегодня утром.

Только Корделия обрадовалась, что щепетильные вопросы прекратились, как в разговор вступила Гайнор.

— Алиса никогда не могла устоять перед любым мужчиной, не так ли, дорогая? — сказала она вкрадчиво.

Ничуть не смутившись, Алиса мягко рассмеялась.

— На самом деле все как раз наоборот, милая. Это они не могут устоять передо мной. Впрочем, откуда тебе понимать эту разницу?

— Вы обе, прекратите, наконец, перепалку! — возмущенно оборвал их Ранульф. — Мисс Харрис, я прошу простить сестру и кузину. Их главная беда в том, что у них тьма свободного времени, а заполнить его нечем.

Гайнор поджала под себя свои длинные ноги.

— После смерти отца Ран очень изменился. Прежде его занимала лишь охота, да еще регби.

А теперь, видите ли, он стал взрослым и серьезным. Что ж, положение обязывает.

Леди Морнингтон была, кажется, на грани срыва: губы плотно сжаты, лицо закаменело. Внезапно она резко поднялась.

— Прошу меня простить, на минуту я удалюсь, — сказала она безупречно поставленным голосом и быстро покинула комнату.

— Никак нельзя было не огорчить маму! — бросил Ранульф сестре.

Корделия увидела, что глаза Гайнор наполнились еле сдерживаемыми слезами. Значит, эта распущенная девочка все же умела чувствовать. Что же до Алисы, то та откровенно скучала. Всеми овладела неловкость. Ранульф, спасая положение, завел с Корделией беседу о ее поездке в Испанию, и Корделия с готовностью поддержала разговор: ей хотелось, чтобы атмосфера стала нормальной или, по крайней мере, менее накаленной.

Леди Морнингтон вернулась в комнату минут через пять.

— Надо было распорядиться, чтобы Симпсон приготовил еще чаю, — с улыбкой сказала она. Объяснение было, разумеется, абсурдным, для этого было достаточно позвонить и вызвать служанку. Но Корделия еще раз отдала должное ее выдержке и самообладанию.

Гиль мог бы прижать всю эту публику к ногтю, неожиданно для самой себя подумала она! Все они совершенно разобщены, привыкли жить каждый в собственном коконе, считая, что их жизнь застрахована от любых случайностей, и ничего в ней измениться не может. И вот… все изменилось! И теперь они напоминали команду, полностью утратившую управление кораблем в разбушевавшемся море. Лишь Эвелин все еще не могла смириться с тем, что ее муж так долго обманывал ее. Ранульф был явно не готов взять на себя ту ответственность, какой, по его убеждению, он должен быть облечен. Гайнор оставалась угловатым и неуверенным в себе подростком. Ну, а Алиса… что ж, это особый случай. Корделия уловила в ее характере сочетание тонкого кокетства и умения привлекать всеобщее внимание с безошибочным нюхом и хваткой, позволяющей выгодно использовать случайный шанс.

А Гиль… он сделан совсем из другого теста. С детства он учился стоять за себя и Корделия не могла представить ситуацию, с которой бы он не совладал, как ни хотелось ей порой увериться в обратном. Будь он здесь, он смог бы взять на себя управление кораблем и выправить курс, хотя пассажирам это вряд ли понравится. Корделия все больше приходила к мысли, что Гиль Монтеро — это как раз то, в чем все обитатели замка так сильно нуждаются.

На обратном пути, проезжая с Брюсом обширный парк Морнингтонов, она спросила его:

— Что же будет теперь? Похоже, что ситуация тупиковая.

Брюс пожал плечами.

— Честно говоря, не знаю, — неохотно признался он. — Проблема настолько сложна, что, пожалуй, выходит за рамки моей компетенции. Подкину-ка я ее своему компаньону Фолкнеру. У него больше опыта, впрочем, и ему придется поломать голову. Бывали случаи, когда наследники отказывались от титула, но от всего наследства никогда… Просто неслыханно.

Корделия задумалась. В ее голове возникла идея еще нечеткая, не до конца сформулированная, но странно ее взволновавшая. Обозревая через окно машины бесконечные акры тучной херфордширской земли, принадлежавшей Морнингтонам, она подумала: а ведь жизнь на этой земле, врастание в нее, может быть, ответило бы душевным потребностям Гиля. Но он никогда не почувствует этого, пока сам не увидит здешние места. А иначе всю свою жизнь он будет ощущать, что ему чего-то не хватает, и так и не поймет, чего же.

— Но, — заторопилась она, — ведь никаких дальнейших шагов нельзя предпринимать в отсутствие Гиля, не так ли? Закон ведь запрещает это?

— А я-то думал, что он тебе антипатичен, — живо отреагировал Брюс.

— По-моему, я говорю не об этом. — Разговор оборвался. Брюс высадил ее около собора, и она не торопясь побрела домой мимо старинных домов по выложенной булыжником Черч-стрит, откуда было рукой подать до ее магазина. Дома ее встретила знакомая ей после смерти отца гулкая тишина, от которой на душе становилось пусто и грустно. Впрочем, сегодня ее мысли были заняты совсем другим.

Ее квартира находилась на втором этаже, и из окон открывался вид на небольшую площадь и находившийся в некотором отдалении собор. В крохотной кухне она поставила чайник, но затем передумала и сняла его с плиты. На сегодня ей достаточно чая. Она прошла в гостиную, стены которой были украшены предметами, позаимствованными из собственной картинной галереи, налила себе изрядную порцию шерри-бренди и, торопясь приняться за дело, пока не исчез запал, уселась за бюро и начала писать письмо.

"Дорогой Гиль!

Я знаю, мы расстались не лучшим образом, но забудем это — я пишу по совсем другой причине.

Сегодня я посетила Морнингтон Холл и познакомилась с вдовой вашего отца и всем семейством. Скорее всего, мне не удастся поколебать ваше безразличие, но должна вам сказать, что они находятся в состоянии сильнейшего стресса и только вы способны облегчить их положение.

Но лучше я расскажу вам про то, что представляет из себя Морнингтон Холл. Ведь вам не довелось его увидеть и вы не можете представить себе его красоту и ценность".

И тут ее руку словно подстегнуло, словно она забыла, что пишет к Гилю Монтеро, странному человеку, к которому сама так по-разному относится. Удивляясь сама себе, она с восторгом описывала прелесть оленьего парка, трудно передаваемое очарование лужаек и зеленых холмов, голубое сияние озерной глади, золотые кроны деревьев. Затем перешла к замку, напрямую не говоря о нем, а стараясь передать то настроение, которое разбудили в ее душе зрелище его благородной древности и та вереница веков и стилей, что воплотились в его облике. Она с вдохновением писала о той жизни, которой никогда не знала и лишь сегодня углядела ее кусочек, о жизни английской земельной аристократии в домах, где высокие окна открывают вид на просторы парков, где собаки спят у очагов, в поместьях, окруженных фермами, где хозяйствуют арендаторы, чьи земельные владения передаются из поколения в поколение едва не с той же поры, когда Морнингтоны получили свои владения.

Приукрашивала ли она? Или, наоборот, в точности переносила на бумагу увиденное и узнанное? Корделия и сама не смогла бы ответить на этот вопрос, но твердо знала: ни одного слова в написанном она не изменит.

"Вы не можете просто так отказаться от того, чего не знаете, — написала она в конце своего послания. — Я призываю вас сперва приехать и посмотреть. Вы для самого себя должны это сделать, и вы это сделаете, если у вас есть мужество".

Концовка получилась неуклюжей, но Корделия посчитала, что их краткое и сумбурное знакомство не обязывает ее к банальным любезностям. Поэтому она просто окончила письмо формальным приветствием: "С наилучшими пожеланиями Корделия Харрис".

Сама не знаю, зачем я все это делаю, думала она, наклеивая марку на конверт и сразу же затем отправляясь на почту, чтобы скорее отрезать себе путь назад.

И только потом, когда дело было сделано, она позволила себе осознать: если Гиль примет ее вызов и приедет, то их новая встреча почти неизбежна. Ведь Херфорд настолько мал и тесен, что даже если Гиль не станет ее специально разыскивать, рано или поздно они просто столкнутся на улице. Тут же она стала себя убеждать, что ее действия никак не были вызваны этими соображениями, когда она писала письмо, мысль о возможной встрече совсем не приходила к ней. Ведь на самом деле она не стремилась увидеть его вновь. Он был груб и высокомерен, слишком много думал о себе, а особенно о впечатлении, которое он производил на женщин. Вспомнив об этом, она ужаснулась: конечно, он истолкует ее письмо так, будто он поселился в ее сердце. И легко найдет предлог, чтобы вновь встретиться с нею.

Боже мой, как все глупо! Но что делать, письмо уже идет в Испанию, и нет никакой возможности вернуть его. Ей же лучше всего выбросить всю эту историю из головы и предоставить разбираться в своих делах Гилю и Морнингтонам. Это не ее мир — и не ее проблемы.

Октябрь незаметно пришел на смену сентябрю. Оказалось, Корделии не трудно отбросить от себя мысль о Гиле; она с головой ушла в заботы о своем магазине, стремясь придать делу больший размах. Подступающие зимние месяцы, когда деловая активность спадала, сулили ей отдых, тем более необходимый, что летом ей было не до этого.

А пока она загорелась идеей организовать при галерее небольшую кофейню, чтобы привлечь туда побольше покупателей и несколько увеличить прибыль. Конечно, на это требовался некоторый капитал, добыть который было не так легко. Но Корделия знала, что надо либо тонуть, либо учиться плавать, и решилась рискнуть. Последовали нудные и мелочные переговоры с банком, предоставлявшим ей ссуду, а затем не менее утомительные совещания со строителями, нанятыми для перепланировки помещения.

Так что Корделия была очень занята и редко возвращалась к мысли о реакции Гиля на ее письмо. Брюсу она ничего о нем не сказала, понимая, как он истолкует ее поступок. Изредка встречая его, узнавала, что никаких новых событий в деле о наследстве Морнингтонов не произошло. Оно по-прежнему находилось в тупике, и Корделия имела все основания думать, что Гиль не обратил внимания на брошенную ему перчатку.

Однако, к собственному удивлению, она почувствовала, что это ее задевает. Да, он ее раздражал, но в мужестве она ему не отказывала. А теперь ей пришлось убедиться, что этот человек, бросивший вызов едва ли не самым диким горам Европы, вместе с тем испытывал страх перед прошлым и перед неизвестностью. Что же, она переоценила его? Но как бы там ни было, больше она его не увидит.

Октябрь был на исходе, когда однажды утром в галерее зазвонил телефон. Она как раз размещала новую экспозицию, попутно приглядывая за работой штукатура, неспешно делавшего свое дело в той части галереи, где размещалась будущая кофейня. Корделия чуть не споткнулась о его инструменты, торопясь к звеневшему телефону.

— Мисс Харрис? Говорит Эвелин Морнингтон, — услышала она в трубке.

Корделия с трудом узнала этот мягкий, хорошо поставленный голос с легкой хрипотцой. Неужели у леди Морнингтон есть какие-то новости от Гиля? Но даже если так, зачем она звонит ей?

— Я понимаю, что приглашаю вас слишком поздно, но не могли бы вы приехать к нам на ужин сегодня вечером, — продолжала леди Эвелин.

— На ужин? — несказанно удивилась Корделия. Она видела Морнингтонов всего один раз; зачем же им приглашать ее на ужин?

— Я очень надеюсь, что вы придете, — голос Эвелин приобрел странную напряженную четкость. — Я уже договорилась с Брюсом Пенфолдом, и он с удовольствием доставит вас к нам. И никаких формальностей. Это чисто семейный ужин.

Корделия крепко сжала трубку, в ее душе росло подозрение, что Гиль наконец-то дал о себе знать. От этой мысли ее сердце сжалось, а в горле образовался комок, который она судорожно проглотила, чувствуя, что пауза затягивается, а леди Морнингтон ждет ее ответа на том конце провода.

— Ну что ж, пожалуй, сегодняшний вечер у меня не занят, — произнесла она, не добавляя, конечно, что ужин для нее — короткая вечерняя передышка между проверкой счетов, происходящая на кухне, около микроволновой печи. Но она не смогла воздержаться от вопроса, задавая который, едва не лишилась голоса:

— Скажите, леди Морнингтон, это… какие-нибудь вести из Испании?

— Я не могу больше разговаривать, — быстро ответила Эвелин, — тороплюсь уйти. В восемь тридцать вас устроит? Мне будет приятно повидать вас.

Отбой. Корделия невольно закусила губу. Что-то случилось. Иначе зачем ее приглашают? А если они получили письмо от Гиля, что в нем сказано? Ведь ей-то он не ответил.

Тут же она набрала номер Брюса и переговорила с ним, но и он не смог сообщить ей чего-либо другого.

— Дорогая моя, я знаю не больше твоего, — сказал он, раздраженный этим вынужденным признанием. — Что касается фирмы Фолкнер и Пенфолд, то у нас нет никакой новой информации о Гиллане Морнингтоне. Если же таковая имеется у глубокоуважаемой леди, то пока что она хранит ее в секрете. Ясно только то, что она жаждет лично поговорить с нами, так что надевай на себя все лучшее, что у тебя есть, а я за тобой заеду в восемь. Договорились? Кстати, повар в Морнингтон Холле славится своим искусством, и уж отличный ужин нам обеспечен.

Меньше всего в этот момент Корделия думала о еде.

— Надеюсь, что там не будут угощать дарами моря. Еще повредят твоему здоровью, — сказала она сухо перед тем как положить трубку.

Весь остаток дня Корделию не оставляло возбуждение. Во-первых, ей предстояло узнать нечто новое о Гейле, а во-вторых, ее никогда прежде не приглашали на ужин в дом, подобный Морнингтон Холлу. Брюсу легко было советовать надеть все лучшее, но сама Корделия терялась в догадках, что из ее одежды приличествует такому случаю.

Никаких формальностей, сказала Эвелина. Но что формально, а что не формально в таком обществе? Платье, которое она надевала, посещая в прошлый раз Морнингтон Холл, треснуло по шву, и она как раз собиралась отдать его в починку. Да и вообще вся одежда была ношеная и не модная, а она не могла позволить себе тут же истратить несколько фунтов на покупку нового платья, как это сделали бы Гайнор или Алиса.

После длительных размышлений Корделия решила, что самым разумным будет сделать ставку на благородную простоту наряда. И остановила свой выбор на черном шелковом платье, которое купила на похороны отца и с тех пор никогда не надевала. Она вздрогнула, доставая его из шкафа, но, взглянув на фотографию улыбающегося отца, стоявшую на туалетном столике, как бы получила от него одобрение на иное, почти праздничное употребление этого наряда. Надев его, она повязала на шею розовый шарф, затем подняла волосы и опустила их обратно, опасаясь, не придает ли ей строгая прическа излишней торжественности.

Брюс заехал за ней ровно в восемь. Одет он был в темный костюм и держался несколько настороженно, видимо, все еще страдая от незнания, зачем их позвали в Морнингтон Холл. Оба мы чувствуем себя не в своей тарелке, размышляла Корделия, пока они ехали через окутанную сумерками сельскую местность. Что за странные игры аристократы играют с нами?

В этот безлунный осенний вечер парк казался сплошной черной стеной. Но замок был ярко освещен, и когда они вошли внутрь, то попали в кольцо золотистого света. Все тот же Симпсон распахнул перед ними дверь, все та же служанка в гардеробе приняла верхнюю одежду. Снимая пальто, Корделия увидела, как из холла к ним направляется Алиса.

— Я рада вновь увидеть вас, — сказала она с демонстративной неискренностью в голосе, фальшиво улыбаясь Корделии. — Какой у вас очаровательный жакет. Что это — песец?

Корделия понимала, что уничтожена этим вопросом, но, сохранив самообладание, ответила улыбкой на улыбку.

— Нет, что вы. Это искусственный мех. По мне, убивать животных из тщеславного желания носить меха отвратительно. Кому на самом деле нужна лисья шуба? Лисе, не правда ли?

Алиса издала недоуменный смешок и так и не нашлась с ответом. Бормоча:

— Что за странная мысль, — она прошла с ними в гостиную, дверь в которую неожиданно открылась.

— Ага, я, кажется, слышу голос леди с твердыми убеждениями и упрямой защитой своего "я", — сказал мужчина, фигура которого неожиданно возникла в дверном проеме.

И Корделия сразу признала этот голос и узкий овал лица с темными, все время меняющими свое выражение глазами. Но как же был не похож стоявший перед ней человек на горца из Ла Веги! Куда делись его потертые джинсы и выношенная рубашка? Теперь он был облачен в отлично скроенный выходной костюм, выдержанный в строгих серых тонах, под которым была шелковая рубашка цвета слоновой кости. Свободно сидевший пиджак был расстегнут, галстук отсутствовал, а общее впечатление, которое он производил, нельзя было определить иначе как сногсшибательная элегантность. Подлинный потомственный аристократ, наследник древних, бережно сохраняемых традиций, чувствующий себя совершенно непринужденно в своем загородном доме, стоящем среди раскинувшихся вокруг многих акров родовой земли.

— Приветствую вас в Морнингтон Холле, Корделия, — обратился к ней Гиль Монтеро пугающе мягким голосом, бросая на нее многозначительный, чуть чувственный взгляд своих бездонных обсидиановых глаз, взгляд, предназначавшийся только ей.

 

Глава 5

Казалось, миновала целая вечность, прежде чем к Корделии возвратился дар речи. Глубоко вздохнув, собрав воедино всю свою волю, она смогла наконец вежливо ответить ему:

— Гиль, какая приятная неожиданность! Когда же вы приехали?

К ним подошла улыбающаяся леди Морнингтон.

— Вчера — и совершенно неожиданно, — ответила она на вопрос Корделии. Однако мы как один дали слово держать его приезд в секрете. И все для того, чтобы удивить вас.

Гиль протянул руку Брюсу.

— Мистер Пенфолд? — произнес он в самой светской манере. — Я сожалею о том, что в Испании нам не представилось случая встретиться. Я слышал, что вы были больны, а потом, когда все же приехали в Ла Вегу, отсутствовал я, уйдя в длительный поход и будучи, так сказать, вне сферы вашей досягаемости.

В Брюсе смешались и смущение, и заинтересованность. Он бросил на Корделию вопрошающий и слегка рассерженный взгляд, а затем, вежливо улыбнувшись, изрек безукоризненно профессиональным тоном:

— Действительно, можно только пожалеть о том, что тогда мы разминулись. Но, конечно же, я рад тому, что наше знакомство состоялось, лорд Морнингтон.

Гиль вздрогнул, впрочем, как показалось Корделии, не очень естественно, а затем воскликнул в той же наигранной простоватой манере:

— О, пожалуйста, я не привык, чтобы меня так называли, зовите меня просто Гиль… — и, помолчав, добавил, — для нас всех происходящее подобно землетрясению. Не пройти ли нам в гостиную?

Сам он отнюдь не выглядел потрясенным. Во всяком случае, он возглавил процессию с таким видом, как будто прожил в этом доме всю жизнь и свое главенство в нем считал само собой разумеющимся.

Корделия находилась в каком-то сомнамбулическом состоянии, чувствуя, что вот-вот может сорваться. Неужели это тот самый человек, который, можно сказать, выставил ее из Ла Веги, который в недвусмысленных выражениях дал ей понять, что Морнингтоны со своим наследством могут катиться ко всем чертям? Гиль наверняка что-то задумал. Она не могла знать что именно, но инстинкт предупреждал ее, что это ей не понравится.

Огонь в камине на этот раз горел вовсю, а высокие окна были прикрыты бархатными занавесями; по стенам горели светильники, лившие мягкий спокойный свет. На леди Морнингтон было элегантное голубое платье, гармонировавшее с сапфировыми серьгами. Гайнор выбрала себе ярко-красный наряд, по-прежнему отдавая предпочтение одежде броских цветов. Что касается Алисы, то на ней была одежда строгого цвета и покроя, добавлявшая ей изящества. И наконец Ранульф в своем отлично сшитом вельветовом костюме каштанового цвета являл собой воплощенную светскость.

Но над всеми доминировал Гиль; именно на него были обращены изучающие и полные восхищения взоры. Встав рядом с камином, он всем своим обликом изображал господина этой вотчины — роль эту, как язвительно подумала Корделия, он играл так хорошо, что ему могли бы позавидовать актеры Королевского шекспировского театра.

— Благодарю, Симпсон, — с достоинством бросил он, когда дворецкий налил ему шерри и затем поставил серебряный поднос с кувшином, наполненным этим напитком, на стол. Кувшин был запотевший, со льда. Суток не прошло, как он появился в этом доме, а уже ввел испанский обычай подавать шерри, предварительно его охладив, подивилась Корделия.

— Он свалился к нам на голову совершенно внезапно, без всякого предупреждения, — рассказывала тем временем Эвелин Брюсу. — Мы были обескуражены. Ведь мы думали о нем как о неотесанном медведе.

Ее глаза с легким укором скользнули по лицу Корделии, и та поежилась под этим взглядом. Но что она могла сказать в свое оправдание? Ведь никто ни в чем ее не обвинял, хотя намек был вполне понятен.

— Но я… — начала она с обреченной интонацией.

— Ах, пусть это не волнует вас, дорогая, — проговорила Эвелин снисходительно, тронув ладонью ее плечо. — Я знаю, вы хотели сделать, как лучше, хотели предупредить нас. Всем нам свойственно ошибаться. Однако…

— Как насчет еще одной порции шерри, Корделия? — Гиль появился рядом с ней с кувшином, не дав ей возможности оправдаться перед Эвелин. Она повернулась к нему, надеясь улучить момент, когда никто не будет следить за их разговором.

— Я не понимаю, что случилось! — прошептала она. — Вы заверили меня, что не приедете никогда, что не желаете связываться с наследством! Вы говорили это со всей определенностью. И вот теперь… теперь…

— Что же тут неясного. Меня уязвило, что я унаследовал титул и состояние от отца, которого я никогда не знал. Кто бы на моем месте реагировал иначе? сказал он ровным, неприглушенным голосом, чтобы слышали все. — А вы просто восприняли это буквально. — И он изобразил на лице шутливое раскаяние.

Но когда он наклонился, чтобы наполнить ее бокал, то добавил чуть слышно, только для нее:

— Вы все же добились своего! И вот я здесь, перед вами. И довольно. А теперь я буду поступать по-своему. Так что больше никаких советов.

Взглянув в его глаза, Корделия уловила там прежнюю жесткость и непроницаемость — те самые качества, которые она некогда на свою беду не учла. Ей захотелось крикнуть: этот человек — обманщик! То, что она говорит вам сегодня, совсем не то, что я слышала от него два месяца тому назад в Испании. Не доверяйте ему!

Но кто ей поверит, даже решись она при всех бросить ему такое обвинение? Сейчас он был так обаятелен и человечен, что расположил к себе всех. Даже Брюс бесповоротно уверился, что Корделия, как он и думал, просто не сообразила, с кем имеет дело. Он и прежде не мог поверить, что кто-либо может отказаться от огромного наследства. Так что, вздумай она доказывать свою правоту, все решат, что она глупа и неприлична.

Двойные двери в дальнем гонце гостиной открылись, обнаружив за собой великолепное зрелище трапезной с возвышавшимся посередине массивным столом красного дерева, сервированным шеффилдским фарфором и уотерфордским хрусталем. В центре сверкали две серебряные вазы с фруктами и еще одна с нежными осенними цветами.

— Сэр, мадам, ужин подан, — объявил невозмутимый и величественный Симпсон, поставив в своем обращении на первое место нового лорда.

Гиль предложил руку леди Морнингтон с той неподдельной галантностью, дар которой вдруг обнаружился в нем, и Эвелин посмотрела на него взглядом, в котором читалось зарождающееся доверие. То был взгляд одинокой, измученной женщины, благодарной мужчине за то, что на него можно опереться.

Сопровождавший Корделию к столу Ранульф подозрительно взирал на нее с высоты своих двух метров.

— Вы нас всех ввели в заблуждение, — сказал он ей полушепотом с нотой упрека. — Хоть, конечно, я вовсе не в восторге, что кто-то другой, помимо меня, наследует Морнингтон Холл, но тут я не в претензии. Он отменный парень, а не полусумасшедший иностранный проходимец, каким вы его нам представили.

— Я никогда… — собралась возмутиться Корделия, но тут в разговор вмешалась шедшая сзади Алиса.

— Коварная, коварная Корделия, — заверещала она противным голоском. — Вы, наверно, предполагали уехать в Испанию и приберечь его для одной себя. Но не мне вас осуждать, ведь он производит просто божественное впечатление.

У Корделии уже не было возможности ответить на ее слова, так как в этот момент они уже садились за стол. Но теперь ей стало ясно, что же произошло. Гиль по причинам, ведомым лишь ему, решил все же водвориться в отцовском доме; будучи по натуре хамелеоном, он легко перевоплотился в стопроцентного англичанина, к чему был вполне готов — и по языку, и по культуре. Ну а семейству Морнингтонов пока была не видна оборотная сторона этой медали, та, что открылась ей в Ла Веге, — его горечь и его злость. От них скрыто и то, что в нем таится испанская натура, которая странно и непросто сочетается с английской кровью. Словом, они судят по тому впечатлению, которое он производит, и оно — самое благоприятное. Он и благороден, и красив, и прост, и само воплощение силы — короче, соответствует всем надеждам, которые возлагаются на него. И Корделия в этой ситуации оказалась виноватой без вины. В лучшем случае считается, что она все напутала, в худшем — что ввела всех в заблуждение сознательно.

Никогда не забыть Корделии горького унижения, пережитого ею во время этого роскошного ужина. Еда, как и обещал Брюс, была великолепной, но она была не в том состоянии, чтобы оценить вкус изысканных блюд, и должна была постоянно удерживать себя от соблазна смягчить свои душевные страдания неумеренным обращением к бокалу.

Глаза морнингтоновских предков, казалось, с пониманием взирали на нее со стен. Иные из них выглядели истыми норманнами, напоминая Ранульфа, у других выделялись кельтские черты, и у них-то было что-то общее с Гилем. Да, во внешности Гиля проглядывало родовое начало. Оно перекликалось с теми или иными чертами то на портрет того предка, что некогда разгромил Оуэна Глендовера, а потом женился на его родственнице, то на портрете другого, доблестно сражавшегося при Азенкуре, или еще одного, который командовал кораблем во флотилии Нельсона при Трафальгаре или, наконец, того, что погиб на берегах Галлиполи. Галерея портретов, развешанных по стенам, как бы являла Корделии панораму английской истории.

И вот теперь под ними восседает последний отпрыск рода — Гиллан де Морнингтон, умный и уверенный в себе человек, заставивший ее тело сотрясаться от сладостной дрожи. Ведь и сегодня взглядывая на него, она испытывает сладкую судорогу в теле и испуг в душе.

Я ненавижу тебя, Гиль Монтеро, уже за одно то, как ты унизил меня нынешним вечером, думала она. Я мечтаю о том, как ты станешь лишь жалким придатком седой старины, которая тебя сейчас окружает. Ты можешь быть очень разным, но кем ты не станешь, так это истинным английским джентльменом… впрочем, испанским тоже.

Поймав ее взгляд, застывший на нем, Гиль поднял бокал и одарил ее сардонической улыбкой. И, вдруг заметив, что кроме нее на него никто в этот миг не глядит, он со значением, едва ли не торжественно подмигнул ей. Так, как будто все происходящее было забавным маскарадом, не более. Как будто он только что не обрек ее на публичный позор, представив то ли вруньей, то ли дурочкой Ты не поняла или не правильно истолковала то, что он сказал тебе в Ла Веге, продолжал настаивать Брюс, когда они возвращались домой. — Впрочем, я всегда так думал.

Корделия упрямо покачала головой.

— Нет. Ты никогда не заставишь меня согласиться с этим. Я уверена в том, что я слышала, и в своей памяти не сомневаюсь.

— Но если ты права, почему он теперь ведет себя иначе? — не унимался Брюс. — Он-то утверждает, что ему было нужно время, чтобы привыкнуть к своему новому положению.

Корделия еще раз уверилась, что в ее положении спорить бесполезно. Ведь и сама она не могла понять, почему Гиль оказался здесь. И если в этом какую-то роль сыграло ее письмо, что ж, он тогда поставил ее в глупое положение.

— Я не могу разгадать этой головоломки, — призналась она. — Я могу только сказать, что перед нами очень сложный человек.

— А мне он показался вполне открытым, — удивленно пожал плечами Брюс. Думаю, что ты просто зациклилась на этом типе.

Корделия не стала возражать на это. Надеяться хотелось только на одно: больше ничего общего не иметь ни с Морнингтонами, ни с проблемами их наследства, ни, в особенности, с Гилем. Слава Богу, ей хватает собственных забот, и о чужих она и думать не желает.

Впрочем, небольшой инцидент, случившийся перед тем, как они покинули Морнингтон Холл, лишний раз напомнил Корделии, что вряд ли ей удастся легко избавиться от наваждения, которым стали для нее мысли о Гиле. Она расчесывала волосы в гардеробной, когда туда мышкой скользнула Гайнор.

Сейчас еще одна будет пенять мне, что я исказила образ их нового родственника, с горечью подумала Корделия. Но Гайнор молчала, глядя на отражение Корделии в зеркале, а затем тихо проговорила:

— Вы ведь не принимаете его игру за чистую монету? Вот и я тоже.

Корделия не спешила откровенничать. — Не понимаю вас, — ответила она.

— Я говорю о Гиле. Мне думается, он не такой, каким хочет казаться.

Корделия не сдержалась и заинтересованно обернулась к Гайнор.

— Вам… вам он не понравился? — спросила она, еще не совсем доверяя собеседнице.

— О, по-своему он мне весьма понравился. Почему бы и нет? С момента приезда он неизменно любезен, да и вообще располагает к себе. — Гайнор пожала худыми плечами. — Он мой кровный брат, однако я давно не позволяю себе доверять первым впечатлениям. К тому же, когда рядом Алиса, мужчины редко меня замечают, — грустно и нелогично добавила она.

Корделия ощутила прилив симпатии к этой неуклюжей девушке, не умеющей подать себя и постоянно проигрывающей своей обольстительной кузине.

— Спора нет, Алиса очень хороша собой, но любят ведь не только за это, ободрила ее Корделия.

— А разве нет? Вам-то легко говорить. Вы тоже очень привлекательны, вздохнула Гайнор.

— Ну, до Алисы мне далеко, — улыбнулась Корделия. — Просто я умею подчеркнуть все выигрышное в самой себе, да и не придаю этому слишком большого значения. Надо все же быть чем-то большим, чем довеском к своей внешности, так ведь?

— Когда у вас внешность Алисы, никто не думает о ваших недостатках, — не унималась Гайнор. — И она уже собирается закогтить Гиля. Так всегда: завоевывает мужчин, а затем отделывается от них. Может, Гиля следует предупредить?

Корделия чистосердечно рассмеялась.

— Вот как вы добры, беспокоитесь о нем. Но тревожиться надо о других. Пожалуй, вам лучше бы предостеречь Алису.

Гайнор посмотрела на нее с вспыхнувшим интересом.

— Ничего себе., вы хотите сказать, что вы и он?.. — начала она.

Корделия отогнала подступившие воспоминания об эпизоде в доме и энергично покачала головой. Гайнор не следует знать, что у нее с Гилем особые отношения. Она может рассказать Алисе, а та сочтет это забавным и перескажет Гилю.

— Нет, ничего у меня с ним не было, — сказала она твердо. — Просто я более чем уверена, что он тоже парень не промах.

— Конечно. И я считаю, что в Гиле много такого, чего сразу не разглядишь, — заключила Гайнор.

Корделии пришлось изменить свою оценку девушки. Может, она и была испорченной, но глупой ее не назовешь.

— Да, много, — согласилась она. — Я ведь и не скрывала, что я думаю о нем. Но, кажется, ваша семья полагает, что моему мнению не следует доверять!

Гайнор ухмыльнулась.

— Я знаю, где находится ваш магазин. Вы не позволите мне как-нибудь навестить вас?

— Отчего же, приходите, — согласилась Корделия. — А со следующей недели я смогу угостить вас чашечкой кофе в собственной кофейне.

Слава Богу, в клане Морнингтонов есть хоть один человек, который не считает меня свихнувшейся дурой, думала она при этом.

В последующие дни, уйдя с головой в работу и дав себе слово, что на воспоминаниях о Гиле поставит крест, Корделия нет-нет да и возвращалась к догадкам о том, что за события происходят в Морнингтон Холле. Преуспел ли иль в окончательном и бесповоротном завоевании сердец всего семейства и окончательно ли решен в его пользу вопрос о наследстве? Вправду ли он желает возложить на себя титул? А больше всего ее мучил все тот же вопрос: почему, почему он, так яростно противившийся попыткам втянуть его в наследственные дела там, в Ла Веге, теперь изменил отношение к этому. Не удавалось понять, что же повело к этим радикальным переменам.

Через несколько дней после ужина в Морнингтон Холле Корделия открыла свою кофейню. Она занимала угловое помещение галереи, отделенное от основного изящной решеткой с вьющимися растениями. Сбоку к кофейне примыкала крохотная кухня. Корделия постаралась, чтобы сообщение об этой новинке заранее появилось в местной прессе, и была вознаграждена скромной, но постоянно растущей популярностью своего заведения среди публики. Кое-кто и раньше приходил в ее магазин за покупками, но теперь появилось немало «новичков», и они, выпив свою чашечку кофе, отправлялись осмотреть галерею. Не зря она надеялась, что ее новый кофейный бизнес станет хорошим подспорьем основному делу.

В один из ноябрьских дней Корделия стояла у окна своего магазина, наблюдая, как струи дождя, низвергаясь с хмурого неба, хлещут по совершенно безлюдной улице. Казалось почти невероятным, что сегодня к ней заявится хотя бы один покупатель, и Корделия испытывала сильнейший соблазн закрыть свое заведение и подняться в комфорт и тепло своей квартиры. Останавливала мысль о том случайном посетителе, которого расстроит вид запертой двери в то время, когда магазину надо бы исполнять свое назначение.

Чтобы занять себя, она прошла в галерею и стала менять картины местами. Стоя на стуле и приспосабливая особенно ей понравившийся пейзаж, она услышала зазвеневший колокольчик.

— Минуточку, — крикнула она. И, готовясь спрыгнуть со стула, вдруг застыла на месте. За стеклянной дверью стоял Гиль. Да, она знала, что он живет неподалеку и в любой момент она может столкнуться с ним. Но неожиданность того, что он сам пришел к ней, оказалась очень большой, так что все ее существо сжалось и замерло.

— Я лучше войду, прежде чем вы свалитесь со стула, — сказал он, сопровождая свои слова легкой улыбкой. И, подойдя к ней вплотную, крепко обхватил руками ее талию. Его добротная кремовая куртка была мокрой, и мокрыми были его темные волосы, которые она видела сверху. От него пахло дождем, духами «Арамис» и запахом здорового мужчины — ошеломительный сплав.

— Я справлюсь сама, — поспешно, но с опозданием сказала она. Он легко поднял ее, дал соскользнуть вдоль своего тела и бережно поставил на пол.

— Не лишайте меня этого удовольствия, — лениво проговорил он при этом.

— Не сомневаюсь, что любая юбка способна доставить вам удовольствие, съязвила Корделия, вымещая на нем недовольство собой за пережитое волнение. Оснований быть польщенной у меня нет.

— Вы делаете себе антирекламу, — он скинул куртку и стряхнул с нее капли дождя. Затем небрежно бросил ее на спинку стула. Оглядевшись вокруг, не без ехидства спросил:

— Так именно на этой площадке вы двигаете вперед искусство?

— Сегодня ничего не продвигается, я уже собиралась закрывать. — Корделия старалась найти предлог для его скорейшего ухода. Ей вовсе не улыбалась перспектива остаться с ним наедине в этом помещении, отрезанном дождем от всего остального мира. А может, ее подсознание всеми силами стремилось к этому, но разум сопротивлялся как мог?

— Однако теперь, когда в вашем магазине есть покупатель, вы не можете его закрыть.

— Вы что, хотите сказать, что пришли сюда делать покупки? — воскликнула она раздраженно, на что Гиль ответил торжествующим смехом.

— Кто знает! Ведь я теперь человек со средствами, — бросил он небрежно. Для начала я хотел бы чашку кофе, а там посмотрим…

Возразить было нечего, и она, стиснув зубы, засуетилась возле кофейного автомата, чудовищное рокотание которого все еще ее несколько пугало.

— Надеюсь, результат оправдает мои ожидания, — пошутил Гиль, когда струя горячего густого напитка полилась в чашку.

Поставив кофе на маленький столик, Корделия с принужденной улыбкой принялась рассматривать визитера. Одет он был в безупречный костюм тонкой твидовой ткани, мягкую рубашку, на ногах — кожаные ботинки ручной работы. По его виду и тонкому запаху, исходившему от него, нетрудно было уяснить, что это — богатый человек, к тому же наделенный вкусом и умением ценить вещи.

Она так и не поняла, что на нее нашло — ярость, потребность в пикировке, желание отыграться за то, какой дурочкой она выглядела на ужине у Морнингтонов благодаря ему. Как бы против воли ее язык начал произносить злые, желчные слова:

— Теперь вы выглядите совсем по-иному, Гиль. У вас вполне товарный вид. Значит, отбросили щепетильность и наложили лапу на денежки Морнингтонов. А вы их так презирали!

Как только тирада была произнесена, она осознала, что выговорила нечто грубое, совершила, быть может, непоправимое. Он нахмурил брови, и в лице его отразилось что-то куда более неистовое, чем ненастная погода, бушевавшая за окном. Перед ней вновь предстал страстный, необузданный испанец, который мог схватить ее обеими руками за горло и вытрясти из нее душу.

Но он быстро взял себя в руки и, несколько деланно хмыкнув, опять вернул себе обличие невозмутимого англичанина.

— Это на вас похоже, — тон его был снисходителен, — слова ваши импульсивны, необдуманны и никак не соотносятся с фактами. А факты состоят в том, что свой гардероб я обновил на аванс, полученный от издателя за мой путеводитель. Счел, что являться в Морнингтон Холл оборванцем — не слишком хороший тон.

— Это было очень благоразумно, — сыронизировала Корделия, и не помышлявшая каяться за свою ошибку. Все равно он вел себя с нею вероломно и не заслуживал снисхождения. — Полагаю, ваша новая семья поражена утонченностью ваших манер?

— Ну еще бы, они испытали немалое облегчение, убедившись, что я не что-то среднее между Чингисханом и снежным человеком, — он рассмеялся. — Замечу кстати, что и вы отменно подготовили их к моему появлению.

Корделия взглянула на него с нескрываемым негодованием:

— Мне кажется, мой рассказ о вас был выдержан в очень сдержанных выражениях. Я ведь могла сказать им, что вы закоренелый мизантроп, бессовестный донжуан без проблеска морали или жалости.

Он расхохотался вовсю.

— Но нельзя же такое утверждать при свидетелях. Ведь если вы этого не докажете, значит, это клевета. А доказательств у вас нет. Ну да, у меня был роман с Мерче Рамирес, но она пошла на него более чем охотно, что ж в этом плохого. Я также готов признать, что покушался на вас, к чему вы меня влекли и были сами склонны к этому. Только ложная стыдливость и трусость помешали вам оказаться со мной в кровати.

— Бред, бред, и вы это знаете, — яростно закричала она. — Я не легла бы с вами в постель, даже если бы меня ждала участь пожизненной старой девы!

— Вы в этом уверены, да? — все, что он говорил, было чуть-чуть сдобрено иронией. Его сдвинутые густые брови, странный огонек, мерцавший в глазах, царивший в галерее полумрак — все вызывало у Корделии ощущение опасности и чувственное возбуждение. И снова, как в Ла Веге, она почувствовала слабость в ногах и прислонилась к стене, и снова он приблизился к ней и склонился к ее лицу, и снова она ощутила, как улетучивается ее воля к сопротивлению или бегству. Ее охватывало бурное желание, чтобы он поцеловал ее, но она не хотела в этом признаться, это значило бы, что он прав. Вот почему она жаждала, чтобы он взял ее насильно, и тогда она могла бы твердить себе: я не хотела этого, он принудил меня.

Гиль пытливо заглянул в ее глаза, и ее пронзил стыд: он прочел все ее мысли.

— Ну, нет. — сказал он мягко. — Я не дам вам повода закричать: насилуют! Я дотронусь до вас, лишь заручившись полнейшим согласием, а любиться мы с вами будем тогда, когда вы меня об этом попросите.

— В письменном виде? — спросила она хрипло, и он, засмеявшись, отошел от нее, а она смогла перевести дух и прокашляться.

— Не обязательно. Хватит и устного заявления, — уступил он.

— Тогда вам придется ждать очень долго. А еще вернее, что этого не будет никогда, — отчеканила Корделия. — Не вожделею я вас, Гиль. Это дьявольская самовлюбленность внушила вам, что никакая женщина не устоит перед вами. Я только хочу знать, вы за этим приехали сюда после всего того, что сказали мне в Ла Веге.

— Я здесь, чтобы повидать моего иллюстратора. Для меня этой причины достаточно, — сказал он.

— Да нет же, — закричала она, теряя контроль над собой. — Вы знаете, что я имею в виду! Зачем вы приехали в Морнингтон Холл? Я не вижу логики в ваших поступках.

— Неужели? — Лицо его опять помрачнело, а голос прозвучал угрожающе, так что Корделия невольно вздрогнула. — А вам бы следовало ее видеть. Разве не вы написали мне письмо, способное до основания потрясти любого? Вы чудно умеете бередить душу, вы так живописали мне все то, чего я лишен с детства. И под конец воззвали к моему мужеству, дав понять, что сомневаетесь в нем. Будто бы вы не понимали, что ни один испанец не отстранит такого вызова!

В округлившихся глазах Корделии читалось искреннее изумление. Она писала то письмо импульсивно, будучи под впечатлением от первого визита в Морнингтон Холл, и с мыслью о том, чего он сам себя лишает. Ей и не думалось, что оно так глубоко заденет его. Ведь он так искусно изображал неуязвимость, что она забыла о боли, временами мелькавшей в его глазах, о чувстве отверженности, не уходившем из его сердца. Она упустила из вида, что он тоже человек и, значит, способен страдать. Да, она бросила ему вызов, но ей не приходило на ум, что ответить на вызов будет для него вопросом чести!

— Я приехал сюда, сеньорита, прежде всего из-за вас, — голос был ледяной и сердитый. — И позвольте сказать вам: я не люблю, когда мной вертят. Так что не повторяйте подобной ошибки, ясно?

Только теперь до нее дошло, почему он чуть вызывающе вел себя с ней на ужине в Морнингтон Холле, почему он выставил ее в смешном свете, уверив всех, что она либо перепутала все на свете, либо сознательно оболгала его. Недаром говорят, что месть — это блюдо, которое едят в холодном виде, подумала она с тоской. Гиль наверняка заранее рассчитал, как он будет мстить с присущим ему бесстрастием.

— И… что же теперь? — спросила она слабым голосом, настолько потрясенная, что всякое желание длить пикировку оставило ее. — Что же вы будете делать? Останетесь здесь, став лордом Морнингтоном, или… возвратитесь в Испанию?

Он покачал головой, и вдруг она усмотрела в его глазах выражение потерянности, неуверенности.

— Сам не знаю, — сказал он беспомощно. — Черт бы вас побрал! Не знаю, и все. Вы заманили меня сюда, но теперь столько легло на мои плечи, и от вас уже ничто не зависит. Я сам должен найти ответ, понимаете? Так что держитесь от моих проблем подальше и не суйтесь в дела, в которых вы не смыслите.

Он глубоко вздохнул и затем вновь обрел ироническое выражение. Протянув руку над головой Корделии, он снял со стены одну из миниатюр. Заверните-ка это для меня, — распорядился он, — думаю, что эта изящная безделица позабавит Алису.

Как только он исчез за стеной дождя, Корделия замкнула магазин на все замки, даже не взглянув на часы, и чуть не бегом поднялась в свою квартиру, дверь которой тоже заперла.

Она и сама не понимала, почему ей захотелось отгородиться от мира. Просто Гиль был, а теперь его нет. Он ворвался в ее жизнь, как буря, и вряд ли появится снова. Но следы его пребывания останутся с ней — нервное потрясение, поколебленная вера в себя. И она пыталась сейчас обрести ощущение безопасности, даже понимая, что от нависшей угрозы не спрячешься за дверью, как нельзя спрятаться от самой себя.

Я ненавижу его! — ожесточенно твердила она, дрожа всем телом, хотя по комнате разливалось тепло от только что зажженного ею камина. Но в глубине души она понимала, что относится к нему куда сложнее. Ненависть — это прямолинейное чувство, и оно не создает стольких неразрешимых проблем.

Отделаться от чувственной смуты, вызванной Гилем Монтеро, было почти немыслимо. Она уже боялась его — потому, что он приобрел над нею огромную власть, несмотря на все ее противодействие. Он задел ее чувства так глубоко, как это не удавалось до него никому, лишил ее воли к сопротивлению, так что при каждой встрече с ним ей приходилось бороться еще и с самой собой до изнеможения.

И ведь у него даже нет сильного желания обладать мной, думала она с отвращением к себе. Он не сомневается, что любая женщина ему отдастся, стоит только захотеть. И мне он отводит роль очередной девочки для утех, которую затем быстро выкинет из памяти. Разве уже не упоминал он о своей кузине Алисе? Хорошо бы, они, соединившись, уничтожили друг друга.

Она приготовила кофе и уселась на ковер перед камином, вглядываясь в беспокойно пляшущие языки пламени. Ну почему она не может не думать о нем! Ей то и дело вспоминался момент, когда он снял ее со стула и его сильное, тренированное тело прижалось к ней, наполнив всю ее обжигающей страстью… и потом, когда она решила, что он будет целовать ее, и так этого захотела. Неужели тебе не стыдно, сказала она себе, вспомни, как он вел себя в Морнингтон Холле.

А затем память ее выхватила странное, растерянное выражение его обычно самоуверенного лица… Я сам должен найти ответ, сказал он при этом. То было моментальное, невольное признание своей уязвимости, и оно поразило ее, ибо вдруг увидела человека с душой, раздираемой противоречиями, борющегося с собой или пытающегося примириться с той частью своего «я», которую он всегда неумолимо подавлял.

Справедливо или нет, но Гиль упрекнул ее в том, что это она вызвала в его душе внутренний конфликт. Как же ему не мстить ей? И он заставит ее так захотеть его, чтобы взять ее, а потом безжалостно бросить? Ведь до сих пор он лишь играл с нею, но и того хватило, чтобы она узнала всю силу его обаяния. Выдержит ли она его решительный натиск?

Ее единственное спасение — держаться от него подальше. Не может она позволить себе мучиться его бедами. Ей хватает своих.

 

Глава 6

Перед рождеством улицы Херфорда становились нарядными. Разноцветные огоньки обсыпали деревья и магазинные фасады, а в центре города вырастала большая рождественская елка. Ночью город припорашивало снегом, на крышах он не таял и днем, что придавало улицам зимнее очарование. А вдали, на вершинах Черных гор, снег лежал сплошным ковром.

Корделия сделала рождественские покупки заранее, но многие спохватились только сегодня, и в магазинах было полно работы. Корделия в тот день буквально сбилась с ног. Но она не жаловалась на усталость, спеша из магазина в галерею, а оттуда — в кофейню, то заворачивая покупки, то подавая чай с кексами. Она чувствовала, что так для нее лучше, ей нужно быть очень занятой.

— Черт возьми, вот это запарка!

Восклицание издала Гайнор, которая появилась в дверях, закутанная в экстравагантный лыжный жакет. Красовавшийся на нем многоцветный ацтекский узор бросался в глаза, но красоты ей не добавлял.

Корделия улыбнулась и, хоть визит был некстати, постаралась быть приветливой.

— Да, с самого утра царит настоящее безумие, — сказала она. — А вам что-нибудь нужно купить?

— Честно говоря, нет. Я было забежала поговорить, но, похоже, у вас и без меня дел по горло.

— Подождите минутку, — сказала Корделия и отошла к семейной паре, которая никак не могла выбрать один из двух пейзажей. Гайнор уже раза два забегала к ней. Встречи с Корделией удовлетворяли сразу несколько ее потребностей. Во-первых, отвести душу от неприятностей, причиненных Алисой, — во-вторых, поговорить с кем-то из большого мира, находящегося за пределами узкого семейного круга; наконец, просто развеять скуку. И хотя жизнь не оставляла Корделии времени для посиделок, она, проникшись симпатией к сводной сестре Гиля, уделяла ей полчаса — час. Да и не могла ничего поделать Корделия с собственным любопытством к тому, что происходило в Морнингтон Холле. А Гайнор не надо было и расспрашивать. Она принималась болтать и выкладывала все.

— Гиль? Должна признать, он стал опорой для всех нас, — щебетала она. Сперва я сомневалась в том, что его можно принимать всерьез, а теперь ума не приложу, что бы мы без него делали. Мама в тяжелейшем состоянии после смерти отца. Ран совершенно не знает, как ее поддержать, но теперь она полностью полагается на Гиля, а тот ведет себя с ней безукоризненно. Он стал для нее как бы еще одним сыном, но, конечно, мама по возрасту не годится ему в матери.

— А как к этому относится ваш брат? — спросила Корделия. — Неужели он не переживает, что Гиль оттеснил его с первых ролей?

Гайнор покачала головой.

— Самое забавное, что они отлично ладят Вы ведь знаете, как Ран обожает лошадей и охоту? Так вот, в первую же неделю Гиль отправился с Раном в конюшню, выбрал себе жеребца, а потом они куда-то надолго ускакали. И как говорит Ран, Гиль отлично выдержал этот экзамен. С тех пор их водой не разольешь. Ах, как чертовски хорошо он держится на коне, — добавила она с восхищением.

Корделия пожала плечами. Гиль Монтеро чертовски хорошо делает массу дел, подумала она, но не произнесла этого вслух. Наверняка, он чертовски хорошо расставит по своим местам всех членов семейства Морнингтонов.

— Он проводит много времени с мамой, помогая ей разобраться со счетами и вообще в финансовых делах, — продолжала Гайнор, — мама говорит, что у него такая же деловая хватка, как у отца. Да что там, в чем он только не понимает. Вот Ран, например, разъезжает по поместью, входит в разные мелочи, но о коммерческой стороне дела не имеет представления. А Гиль схватил это моментально. Это вы ведь говорили, что в Испании он был гол, как сокол?

— Не совсем так, — наконец сказала она. — Я утверждала лишь, что его не очень интересуют деньги. — На самом деле умение делать деньги наверняка заложено у него в генах, подумала она. Может быть. Гиль прежде и не знал об этом своем таланте. Ей стало не по себе при мысли, что его новое положение поможет ему открыть в себе еще не одно дарование.

— Представляете, на днях он спросил меня, что я собираюсь делать, — не унималась Гайнор, — ну, в будущем. — Вопрос этот явно потряс основы безмятежного существования Гайнор. — Он сказал, что у меня светлая голова и мне надо поступить в колледж. А потом принес целую кучу проспектов и брошюр и предложил мне выбрать колледж по вкусу!

— Что ж, неплохая идея, — согласилась Корделия. — В любом случае, приятно проведете время и заведете там кучу новых друзей. — К тому же некому будет сравнивать ее с Алисой, добавила про себя Корделия.

— А по отношению к Алисе у Гиля тоже есть намерения?

Гайнор запнулась.

— Он говорит, что с ней дело посложнее, но он что-нибудь придумает! усмехнулась она. — Но и Алиса что-то затевает в ответ.

Корделия постаралась ничем не проявить охватившее ее волнение.

— Вы думаете, они… нравятся друг другу? — спросила она осторожно.

Гайнор неопределенно пожала плечами.

— Она отчаянно с ним флиртует, а он ее поддразнивает и что из всего этого выйдет, неизвестно. Конечно, он галантен с нею. Может, его игру не так просто разгадать?

Ну конечно, подумала Корделия, Гиль не пропустит ни одной женщины. А Алиса так хороша, что ему не удастся до бесконечности сдерживать себя. Помешать ему может разве патриархальный запрет на шашни с собственной кузиной, но вряд ли в наше время это остановит кого-либо, даже в стенах родового гнезда.

Этот разговор состоялся несколько недель тому назад, и Корделии думалось, что никаких новостей она более не ждет. Неужели ей так важно знать, очаровал ли Гиль Монтеро еще одну женщину или на этот раз коса нашла на камень. Слава Богу, она его больше не встречала. После того, так огорчившего ее визита, он не заходил к ней в магазин. Быть может, настолько увлекся Алисой, что перестал готовить возмездие. В конце концов, разве повредило ему, что она заманила его в Англию? Мысль эта доставила ей облегчение, однако сейчас ей и размышлять-то было некогда.

Вздохнув, она перевела взгляд с семейства, наконец-то остановившегося на одном из пейзажей, на целую группу новых посетителей, входивших в кофейню. Вместе с ними в магазин заглянул один из постоянных клиентов, тех, что совершали крупные покупки.

Нацепив на лицо ослепительную улыбку, она подавила усталый стон и не в первый раз посетовала, что не может разорваться надвое.

— Послушайте-ка, — сказала Гайнор, видя ее затруднительное положение, — а почему бы мне не заняться кофе, пока вы будете обслуживать покупателя? В артистических принадлежностях я ничего не понимаю, но разлить кофе и разложить пирожные по тарелкам вполне смогу.

— Неужели правда? — воскликнула Корделия, все же сомневаясь.

— Господи, да для меня это будет одно удовольствие, — и тут же Гайнор бросила свою яркую куртку, представ в не менее экстравагантном голубом свитере.

— Ну что ж, пожалуйста. Список цен на кофейном автомате.

А наплыв народа все увеличивался. Казалось, в этот день магазин навестила половина Херфорда. Не покладая рук, Корделия продавала, заворачивала, принимала деньги, ей было даже недосуг взглянуть, как управляется Гайнор. Битый час прошел, пока им выпала маленькая передышка.

— Уф! — вздохнула Гайнор. — Надеюсь, такое творится не каждый день?

— К сожалению, нет, — усмехнулась Корделия, — но нынче рождественская лихорадка, и мне нельзя зевать, нельзя упустить деньги, которые текут мне в руки. Кстати, там не осталось кофейку?

Они с наслаждением пили горячий густой напиток, и Корделия благодарно удивлялась тому, как ловко ее неожиданная помощница справилась с непривычной для нее работой.

— Мне не сразу удалось войти в ритм, да и к вашей кофеварке не вдруг применилась, но, кажется, я все одолела, — выпалила Гайнор, сама пораженная этой маленькой победой. — Боже мой, как же вы, должно быть, счастливы: вам всякий день есть чем заняться. Иногда мне до того скучно. Весь мой выбор: отправиться на конную прогулку или препираться с опостылевшей Алисой.

— Может быть, вам действительно стоит податься в колледж, — предложила Корделия.

— О, я не уверена, настолько ли я умна, — к Гайнор вернулась ее нерешительность. — Подумаю об этом после рождества. — Вдруг она что-то вспомнила, схватила свою куртку и полезла в карман. — Я совсем забыла передать вам вот это, возьмите, это мой маленький подарок.

Гайнор протянула ей крохотную коробочку, завернутую в блестящую бумагу. Корделия была тронута.

— Очень мило, — сказала она, — но, право, мне неудобно…

— Ах, ничего особенного, — затараторила Гайнор, — и кстати, если следующая неделя будет у вас такой же напряженной, я могла бы приходить к вам и заниматься кофе.

Корделия вежливо улыбнулась.

— Понимаете, Гайнор, вы сегодня мне крепко помогли, но если вы будете делать это регулярно, то мне следует платить вам. Впрочем, я могу позволить себе взять помощника.

— Не глупите, — вспыхнула Гайнор, — мне не нужны деньги. Как вы не поймете, что для меня это в радость. Посмотрите на это иначе: вы доставите мне чуточку счастья. Мне необходимо время от времени вырываться оттуда! — В последних ее словах зазвучала безнадежная тоска.

— Ну что ж, мы могли бы договориться о ежедневной работе эдак на часок. Конечно, если ваша мать не будет против, — предложила Корделия.

— Нет-нет, мама не откажет. С какой стати? Она все никак не может понять, как это, будучи и красивой и эффектной, она произвела на свет такую нескладуху, как я! На рождество она опять наводнит дом лучшими кавалерами, надеясь, что кто-нибудь из них увлечется мною. Но кончится тем, что все они будут виться вокруг Алисы. — Этот роковой прогноз Гайнор постаралась изложить как можно более по-деловому — А Гиль? — Корделия не могла себе представить, чтобы он стал "виться вокруг" кого бы то ни было. Скорее уж он будет выжидать мрачно и сардонически, когда Алисе прискучат все эти мальчики и ее повлечет к нему.

Закрыв магазин на время ленча, Корделия отправилась на поиски подарка для Гайнор. Еще до того она не сдержала любопытства, вскрыла футлярчик и обнаружила в нем очаровательный серебряный браслет с крохотными жемчужинами. На эти поиски Корделия потратила все свободное время и, наконец, остановила свой выбор на мягком, уютном свитере спокойного пепельно-голубого цвета. Остаток рабочего дня был так же забит и лишь перед самым закрытием она взялась упаковывать купленный подарок. Но тут прозвенел звонок, и вошел Гиль.

Увы! Корделия поняла, что с каждой новой встречей потрясение ничуть не уменьшается. Он не только заполнял собою все пространство, он сразу овладевал ее душой и разумом. Все прочие мысли и чувства тут же уходили — и оставался только он. Что за чувство он вызывал у нее, она не могла определить, лишь понимала, что оно всемогуще и от него никуда не деться.

— Подарок в последнюю минуту? — он кивнул на свитер в ее руках.

— Да, для вашей сестры, — коротко ответила она, заворачивая его в хрустящую бумагу и увязывая сверток серебристой лентой. И усиленно старалась сосредоточиться на том, что делали ее руки, не глядеть на него.

— Гайнор преклоняется перед вами, — заметил Гиль. — Ее восхищает ваша независимость, она завидует вам. Ведь ее постоянно гложут сомнения, сможет ли она, как вы, преодолеть трудности, не имея опыта и подготовки. Надеюсь, ее подарок вам понравился, она и тут исходит неуверенностью.

— Он очарователен. Но как вы узнали о нем?

— Она просила моего совета. Мне пришлось буквально оттаскивать ее от Картье (Фирма, владеющая в Англии сетью магазинов для богатых.).

— От души вам благодарна, — изрекла Корделия. Ее сарказм возник от неприятного ощущения: значит Гилю пришлось объяснять Гайнор, почему Корделия не следует дарить слишком дорогих вещей.

— За что же? Я просто не хотел, чтобы вы очутились в затруднительном положении.

— Это что-то новенькое. Мне казалось, что вы именно к этому стремитесь, не унималась она.

Он засмеялся.

— А вы все еще не можете забыть мне тот вечер в Морнингтон Холле? Полноте, неужели вы все еще держите на меня зуб? — он шутил мягко и примирительно. — Ну же, Корделия, где, в конце концов, ваше чувство юмора?

— Вовсе это не было забавным. Гиль, — Корделия твердо стояла на своем.

— Все зависит от точки зрения. — Склонив голову на бок, он внимательно разглядывал ее, и снова что-то порочное, как ей показалось, мелькнуло в его глазах. — Мир? Ведь Рождество — пора всеобщей любви и доброй воли. Закрывайте ваш магазин и пойдемте выпьем. А взаимные обиды забросим так далеко, чтобы они никогда не возвращались.

Ей пришлось улыбнуться, хотя она не собиралась доверять его миролюбию. Возможно, в его голове клубятся новые изощренные планы.

— Я очень устала, — попыталась отказаться она.

— Отлично. Выпьете — и отпустит. — Он подхватил ее пальто с вешалки. Пошли!

Ее руки сами собой вошли в рукава пальто, и она смогла лишь проговорить:

— Неужели вам всегда удается получить, чего пожелали?

— Как правило, — доверительно сказал он ей. Его рука легко, но твердо легла на ее плечо. — Если вы сразу идете туда, куда я вас веду, это упрощает вашу жизнь и экономит массу энергии.

Пальцы его еще крепче охватили плечо, и дрожь пробежала по всему ее телу. Он повернул ее мягко, но так, словно она была куклой, и цепко посмотрел ей в глаза. Взгляд его был прямым и откровенно чувственным. Волна возбуждения накатила на нее; его желание передавалось ей прямиком. Она изо всех сил нажала на внутренние тормоза, напомнив себе, куда это может привести. Она была убеждена, что для него не так важны любовные отношения, как триумф завоевателя, победителя. А Корделии никак не хотелось становиться новой Мерче Рамирес.

— Ну что, пойдем? — голос ее все же ослабел.

— Раз вы готовы, да, — ответил он. В баре лучшего городского отеля Гиль заказал бутылку первосортного шампанского и сандвичи с семгой. Сидя в глубоком кресле под нежно рдевшими светильниками с бокалом в руках, трудно было не поддаться атмосфере этого комфорта. Еще труднее было противостоять чарам сидевшего напротив нее мужчины, чья суть грубого завоевателя была едва притушена флером внешней цивилизации.

— Итак, как же вы намерены провести Рождество? — спросил он, откидываясь в своем кресле.

— Отдохну, — Корделия пожала плечами. — Приберусь в квартире пожалуй, и все.

— И будете одна? — спросил он, и она сразу вспыхнула.

— Зачем вам это знать? Он вздохнул.

— Корделия, оставьте вы этот сварливый тон. Поверьте, много лет я был в вашем положении и знаю, каково вам сейчас. Не сомневаюсь, что у вас много друзей, их и у меня в Ла Веге было достаточно, но Рождество — семейный праздник. Вы не хотите никому навязываться, и каждому из друзей позволено думать, что вы празднуете с кем-то другим. Но в одиночку не разрежешь рождественского пирога, да и открывать бутылку вину для одного себя, согласитесь, невесело. Что, я не прав?

Она позволила ему перехватить ее взгляд, и тот признал его правоту. То было ее первое Рождество после смерти отца, и она уже знала, как тяжело ей будет вспоминать об этой потере сегодняшней ночью. И надо же, чтобы именно Гиль стал единственным, кто понял эти ее переживания.

— Правы, — согласилась она. — Но так ли уж это нестерпимо. И потом, Рождество быстро проходит.

Он наклонился над столом, отодвинул в сторону бутылку и с подкупающей простотой произнес:

— Так не пойдет. Почему бы вам не встретить Рождество в Морнингтон Холле?

Ее удивление было столь велико, что она не вдруг отреагировала.

— А кто… кто, интересно, звал меня туда?

— Я приглашаю вас. Это мое право. Свободных комнат там достаточно, а у повара — небольшая армия подручных. Так что условия есть, и мы будем рады приветствовать вас, Корделия.

Он говорил спокойно и уверенно, словно давно привык делать подобные приглашения, а не стал обладателем этого права едва ли не только что. Да, он вполне вошел в роль хозяина, отметила про себя Корделия. Где тот прежний, яростный упрямец Гиль, которого она узнала прошедшим летом?

И вот теперь он предлагает ей встретить Рождество в Морнингтон Холле, великолепно чувствует себя в новой роли, щедро расточает выпивку и гостеприимство. И флиртует с Алисой! Нет, лучше не надо.

— С вашей стороны было крайне любезно пригласить меня, но я не смогу, вежливо, но твердо отклонила она его предложение. — Вы сами сказали, что Рождество — семейный праздник, а в этом году у вас появилась семья. Я буду чувствовать себя не в своей тарелке.

Его смех прозвучал неожиданно резко.

— Я тоже, — и вновь она углядела мелькнувшее в его глазах выражение неуверенности.

— А я-то думала, что вы полностью вжились в роль лорда Морнингтона, ощущаете себя прирожденным владельцем поместья, — с вызовом проговорила она и поймала его ответный взгляд: циничный, оценивающий, опасный — тот, что помнила еще по Испании.

— О нет, вы этого не думали, — опроверг он ее. — Вы все время сидите в засаде, дожидаясь момента, когда сможете сорвать с меня маску и обнаружить под ней лицо варвара.

Глубоко уязвленная, она едва сдержала свое негодование.

— Ваши слова злы и несправедливы! Как вы могли сказать такое. Вспомните, ведь именно я убедила вас приехать сюда.

— Вы хотите сказать, что не считаете меня варваром? — выражение его лица вновь сменилось. — В таком случае, зачем вы выпускаете иглы каждый раз, как я к вам приближаюсь?

Корделия с трудом сглотнула очередной комок в горле. Как могла она ответить на этот вопрос, не признавшись в своем влечении к нему.

— Мне кажется, вы еще не изжили всю прежнюю злость и горечь и часть их по недоразумению направлена против меня, — сказала она осторожно.

— По недоразумению? — Гиль разлил остатки шампанского по бокалам. — Я был доволен жизнью в Ла Веге, пока не приехали вы. Я выложил вам все свои чувства и намерения, но вам захотелось лишить меня покоя. Вы написали мне волшебное письмо, пробудившее мое любопытство и воображение настолько, что я приехал самолично взглянуть на Морнингтон Холл.

— Кажется, вам понравилось то, что вы увидели, — парировала она. Посмотрите на себя, никто не поверит, что вы тот самый человек, которого я встретила в Ла Веге.

— Да, посмотрите на меня, — сказал он печально. — Я играю свою роль убедительно, не так ли? Я даже сам частично поверил в то, что я — Гилан Морнингтон. Но только частично. Я больше не понимаю самого себя. Да, я взвалил на себя массу ответственных дел. От меня люди зависят. Я постоянно занят. Но я лишился своей свободы.

Он стукнул бокалом по столу с такой яростью, что тот едва не разбился, и Корделия вздрогнула, ощутив всю мощь подавляемых им эмоций. В этот момент она осознала, что не он играет роль, а просто живут в нем два разных человека и каждому из них очень тяжело с другим. Как она не поняла сразу, что адаптация к новой жизни будет для него трудной и мучительной?

— Извините меня. Гиль, — сказала она тихо, тоже потрясенная разноречием чувств, испытываемых ею к нему: сочувствие, угрызения совести, понимание его трудностей. — Я действительно не знала, что делала.

Ее раскаяние ослабило его напряженность, и он — опять улыбнулся самодовольно.

— Поймите, я не виню вас. Возможно, я никогда и не был свободен — просто холил в себе иллюзию свободы. Кончайте с выпивкой, я провожу вас домой.

Вдруг ей стало обидно, что протянувшаяся между ними ниточка общения рвется. Пока они сидели здесь в расслабляющем и успокаивающем тепле и комфорте, отгородившись от суеты и самого бега времени, что-то стронулось в их отношениях. Гиль Монтеро, такой самоуверенный, надежный, решительный, признался, что и в нем живут неуверенность и сомнения, а она, забыв о прежнем противостоянии, поддалась приливу сочувствия. И ей хотелось задержать это состояние, хоть она и понимала, что оно не может долго сохраняться. И еще хотелось довериться ему, сдаться его обаянию, но робость свою преодолеть не смогла.

Когда они вышли из бара и направились к ее дому, улицы уже были тихи и пустынны. Корделия думала, что Гиль простится с нею у палисадника, но он проводил ее по узкой дорожке до двери и подождал, пока она ее отпирала.

— Спасибо за чудесный вечер, — сказала она, — и за шампанское. Все было так неожиданно.

— Эти слова означают, что вы не пригласите меня войти? — спросил он, слегка улыбнувшись. Она покачала головой.

— Я действительно очень устала, Гиль.

— Нет, это не правда, — возразил он вкрадчиво. — Вы боитесь. Но для этого нет никаких оснований. Видите ли, я никогда не атакую женщину, пока не убежден, что она сама ждет этого.

Корделия издала короткий смешок.

— Ваша беда в том, дорогой Гиль, что, по вашему мнению, каждая женщина ждет этого, даже если она и уверяет вас в обратном. Так что лучше уж я пожелаю вам доброй ночи прямо сейчас.

Он пожал плечами.

— Даже если это совсем не то, чего вы хотите?

А чего же она действительно хотела? Корделия едва ли могла выразить это даже для самой себя. У нее не было слов, чтобы определить, как она относится к нему, и ничто из ее прошлого опыта не могло помочь ей разобраться со своими чувствами. Он прав — она действительно боится.

И не того, что он вопреки ее воле посягнет на нее; она страшится растущей в ней жажды лечь рядом с ним, боится, что уже не сможет сказать «нет».

— Давайте не будем длить этот разговор, — сказала она. — Желаю вам чудесного Рождества. И я надеюсь… надеюсь что вы наилучшим образом выберетесь из своих тупиков.

При этих словах ее рука непроизвольно дотронулась до его лица, и пальцы, подчиняясь бессознательной потребности, погладили его по щеке. Его реакция была молниеносной, подобной взрыву. Он явно не ожидал ее жеста, тем более мгновенным был его ответ. Он схватил ее руку, приблизил ее к себе и губами прижался к ладони, почти обжигая холодную кожу теплом своего рта. И тут же другая его рука обвила ее талию и тесно прижала ее к груди. Затем, отпустив ее ладонь, он охватил ее голову, затылок, копну прекрасных волос, и она уже не смогла избежать горячего, страстного поцелуя.

И он настиг ее, неумолимый, проникновенный, потрясший все ее существо. Казалось, в ее легких уже не осталось воздуха, что ей уже никогда не вздохнуть, и еще, что ее захлестнула и повлекла на дно мощная волна. Но это ощущение полнейшей своей беспомощности не помешало бешеной радости, наполнившей каждую клеточку ее тела. Когда его губы оторвались наконец от ее рта и впились в ее шею, она захлебнулась струей свежего воздуха, а руки ее сами поднялись и утонули в его густой, темной шевелюре.

Она почувствовала, как нежно и неумолимо Гиль подталкивал ее к двери, затем они очутились в прихожей и впереди замаячила лестница наверх, в ее спальню. С каждым мигом Гиль действовал все решительнее и смелее. Вот он уже протянул руку к ее пальто и — с его-то опытом! — раздел и ее, и себя в одну минуту. Настал тот последний, тот критический момент, после которого ни его, ни себя ей уже не остановить. Его необузданный натиск все еще пугал ее, и в то же время ей все жарче хотелось, чтобы он сломил наконец ее сопротивление. Но что будет с ней потом, через какой-то час? Чем она тогда станет для него? Еще одной жертвой, о которой он порой будет вспоминать с грустной улыбкой, потом вовсе вычеркнет ее из памяти, если ему так занадобится.

Что есть силы она уперлась руками в его грудь, освобождаясь из властных объятий.

— Гиль, остановитесь! Что вы делаете! Его смех опять показался ей высокомерным. — Я веду вас наверх, в вашу спальню. Тискаться у дверей — это забава для подростков, — добавил он резонно. — Я же хочу, чтобы мы отдались друг другу так, чтобы это врезалось нам в память. И перестань отбиваться, Корделия. ТЫ ведь желаешь меня.

Уже ослабевшей рукой она включила свет, заполнивший всю прихожую и на секунду ослепивший ее. И при ярком свете она взглянула ему в глаза и прочла в них такое огромное, такое неумолимое желание, что вновь ощутила свою беспомощность, страх и тут же желание сдаться. Да, перед нею был опытный соблазнитель, а не послушный юнец, идущий вперед лишь до тех пор, пока ему не скажут «стоп». Решать надо прямо сейчас: остановиться, если уже не поздно, или уступить его воле.

— Вы не держите своего слова. Гиль, — попеняла она неровным, срывающимся голосом. — Вы ведь обещали… обещали, что не тронете меня, пока я сама не позову вас.

— Но вы уже сделали это, — воскликнул он. Дыхание его успокоилось, но в глазах по-прежнему бушевала страсть, а тело было столь напряженным, готовым к атаке, что Корделия не смела шелохнуться. — Вы первая коснулись меня, вспомните? Разве это не зов? Как еще истолковать ваш жест? Да и важно ли, что говорит женщина. Важнее то, что читаешь в ее глазах, в дрожи тела. И тело ваше и глаза умоляли меня: вперед! А теперь я не пойму: либо вы динамите, либо вы девственница, либо и то и другое.

— Я не динамлю, а что до остального, то это не ваше дело! — воскликнула она.

— Чуть было не стало и моим, так? — проговорил Гиль вкрадчиво. Предупреждаю тебя, малышка. Если еще когда-либо возникнет такая же ситуация, сразу определи тот порог, на котором решила остановиться. Сегодня я сдержал себя. Но в следующий раз не удержусь.

Щеки Корделии стали багровыми от стыда. — Следующего раза не будет, прошептала она в бешенстве.

Он застыл в безмятежной позе, глядя на нее задумчиво и даже с жалостью; легкая, отстраненная улыбка стала возникать в уголках рта. Мрачный, неумолимый, желанный мужчина — она хотела бы наброситься на него с кулаками, но нельзя — любой контакт между ними может кончиться только одним.

— Нет, дорогая, следующий раз будет, — сказал он совсем бесстрастно, как говорят о чем-то раз и навсегда установленном, как ведут обычный разговор на будничную тему. Как будто речь шла не о самом насущном и интимном из того, что может быть между мужчиной и женщиной. — Однажды ты придешь ко мне, Корделия, по доброй воле, готовая отдаться. Даже стремясь отдаться. Я знаю это. — Он пожал плечами. — Но вот захочу ли я взять тебя тогда? В, этом и состоит риск твоего нынешнего решения. А до тех пор… — и он снова неопределенно пожал плечами.

Корделия яростно затрясла головой, умом не желая верить его пророчеству, хотя все тело ее кричало об обратном.

— Вы варвар, — выпалила она под конец. — Я было засомневалась в этом, стала надеяться, что в вас есть что-то доброе. Спасибо же вам, что вы объяснили мне, как я была права в своей прежней оценке!

Его улыбка оставалась прежней, а в глазах плясали издевательские огоньки.

— Не за что, — бросил он небрежно, — ей-богу, не стоит благодарности.

 

Глава 7

Рождественская неделя прошла почти без снега. Но дни стояли солнечные, холодные, по утрам ощущался мороз, а ночью на город глядело безоблачное, искрящееся звездами небо. В один из праздничных дней Корделия сходила к друзьям на вечеринку, но само Рождество провела, как и рассчитывала, в одиночестве.

Ей в самом деле хотелось побыть одной, посвятив этот день памяти отца, делая именно то, что они делали вместе, когда он был жив. Приготовила цыпленка — как раз на одиночную трапезу, — гарниром определив свежую зелень и жареную картошку, тщательно сервировала стол и в завершение поставила на него полбутылки вина. Открыла и разложила подарки, послушала речь королевы и невзначай уснула у телевизора, когда по нему шел фильм, который показывали чуть ли не каждое Рождество. Корделия помнила диалоги из него почти наизусть. Засыпая, она как бы прощалась с самой собой, прежней, чувствуя, что в будущем и ее жизнь, и сама она станут иными.

Многое ведь уже изменилось. Ибо Гиль Монтеро по-прежнему разрушал ее покой. Нет, он не сидел за ее столом. Но его издевающийся голос звучал в ее ушах. И в те минуты, когда ей верилось, что она уже освободилась от навязчивых дум о нем, память ее вдруг взрывалась и извергала его глаза, лицо, интонации. "Однажды ты придешь ко мне, Корделия, по доброй воле…"

Ну и наглец! Неужели он верит, что она предложит себя? Будет просить его взять ее, овладеть ею? Стать еще одной из его случайных, потом забытых побед? Нет, поклялась она торжественно самой себе. А как, должно быть, повеселился бы, узнай он, насколько она измучена и взволнована этими неотвязными раздумьями. Ей показалось, что она даже слышит этот смех… Странно, что в подобные моменты он перескакивает на испанский…

Она плеснула в бокал изрядную порцию бренди и легла в постель, прихватив с собой книжку с картинами Густава Климта (Густав Климт — известный австрийский художник-экспрессионист начала XX века.), подаренную ей Брюсом. С учетом ее нервного состояния и уже выпитого вина бренди оказалось явным излишеством, и на следующий день она проснулась с чугунной головой. Лучшее средство освежиться — быстрая прогулка по берегу реки, решила она.

В другой раз она прихватила бы с собой этюдник. Но нынче ей не хотелось возиться с красками, и она нашла извинение в холоде: замерзшими руками не порисуешь. Уже во время прогулки она подумала, что после Испании она даже не дотрагивалась до кистей. Преодолевая холод быстрой ходьбой, она грустно размышляла об этом и пришла к утешающему выводу, что ей помешала ее же деловая занятость, в особенности хлопоты по устройству кофейни. И все же она знала если это и правда, то не вся.

Она уже поняла, что рисунки, сделанные ею в Ла Веге, были хороши, но почему-то не могла заставить себя еще раз взглянуть на них. И еще ей было ясно, что тяга к творчеству перекрыта каким-то непонятным, сидящим внутри нее запретом и что нет у нее сил вернуться к тому творческому взрыву, который случился летним утром в Ла Веге, тем самым утром, когда она оказалась в объятиях Гиля и все же не позволила себе удовлетворить не менее могущественную потребность, чем творчество.

Искусство и чувственность. Неужели для нее эти две силы стали чем-то двуединым, подобным упряжке из двух коней, которые не могут сообща везти карету. А тогда зачем они нужны? Она попыталась отмахнуться от этого неприятного уподобления. Но попутно поняла, что Гиль пробудил в ней что-то такое, что требовало самовыражения. Но почему же все так тесно переплелось с Гилем? Она никогда не считала себя особенно чувственной, хотя знала, как ее существо восприимчиво к цвету, форме, плоти воспринимаемого. Быть может, эта ее способность — лишь часть чего-то большего, некоего импульса, требующего, чтобы ее целовали, ласкали, овладевали ею, заполняя тело и душу сладостными ощущениями.

Неужели она относится к тому типу женщин, которые на свою беду всю жизнь привязаны к одному мужчине, а тот не может им принадлежать или не разделяет их любви, причиняя тем самым боль и унижение? Она-то возбуждала желание в Гиле, ведь он вожделеет ее, когда они рядом. Но, быть может, такое же вожделение он испытывает и к другим женщинам, о которых тут же забывает, как только расстается с ними. И вот эта-то минутная алчба и есть та награда, ради которой она должна броситься в его объятья? Нет, и еще раз нет!

Она вернулась домой с ясной головой, но не более счастливая. Прогулка ее оказалась настолько долгой, что завтракать было уже поздно, а время ленча еще не наступило. Она раздумывала, не сварить ли ей кофе, когда раздался телефонный звонок.

Звонила Гайнор, и голос ее звучал взволнованно.

— Корделия, я должна вас увидеть. Это очень важно, — настойчиво заявила она.

— Что случилось, Гайнор, — спросила Корделия, пытаясь догадаться, что за катаклизм произошел в Морнингтон Холле.

— Я не могу говорить по телефону, — продолжала Гайнор. — Могли бы мы встретиться?

— Конечно, раз это важно, — с некоторым беспокойством проговорила Корделия. — Назначьте мне место, и я тут же отправлюсь туда. Вы звоните из дома?

— Да. Вы помните въездные ворота нашего парка? Я жду вас рядом с ними.

Гайнор положила трубку прежде, чем Корделия успела спросить что-то еще. Нахмурившись, она натянула на себя самый теплый свитер, добавила к нему зимнюю куртку и отправилась в недальний гараж, где она держала свою машину.

Всю дорогу к Морнингтон Холлу Корделия терялась в догадках о том, что могло так взбудоражить Гайнор. Она все больше симпатизировала ей. Та ежедневно с радостью помогала ей в кофейне, отказываясь от вознаграждения, соглашаясь лишь на бесплатное пирожное. И если сегодня ей требуется помощь, Корделия не вправе отказать.

Ярко-красный миникупер (Марка английского малолитражного автомобиля.), на котором носилась Гайнор, стоял рядом с воротами в Морнингтон Холл. Корделия сразу увидела полную горести позу Гайнор: ее голова обреченно склонилась на руль. Чем-то она сильно расстроена, подумала Корделия, выбираясь из машины. Она быстро добежала до миникупера, распахнула дверцу и проскользнула к девушке.

— Гайнор, ну, пожалуйста, не плачь, — мягко сказала она. — Ну-ка, в чем дело?

Эффект был разительным. Гайнор рывком оторвала лицо от руля, и оказалось, что она и не думала плакать. Наоборот, лицо ее от уха до уха пересекала широченная улыбка. А в глазах плясал небывалый прежде лукавый огонек. Не дав Корделии опомниться, она включила зажигание, и машина рванула.

От неожиданности Корделия резко откинулась на спинку кресла.

— Объясни же, что все это значит, — закричала она, чувствуя, что машина разгоняется все сильнее.

— И не спрашивай, — прокричала ей в ответ Гайнор. — Пристегни ремни и береги свою жизнь!

Это был нужный совет. Машина мчалась по обледенелой дороге прямо к Морнингтон Холлу со скоростью шестьдесят миль в час. Корделию не пугала скорость, но в душе нарастали подозрительность и недовольство. И пока они приближались к замку, подозрение перешло в уверенность, а недовольство — в ярость. Ибо при въезде во внутренний двор трудно было не заметить, что там в окружении двух афганских борзых стоял лорд и владелец поместья, более известный Корделии как Гиль Монтеро, и выражение его лица несло плохо скрываемое чувство триумфа.

Негодующая, скрестив руки на груди, Корделия вышла из машины.

— Меня похитили! — заявила она голосом, полным величавого презрения. Можете оспорить меня, если я не права, но я полагаю, что вы — организатор похищения!

— Именно так, — сказал Гиль с откровенным бесстыдством. — Заходите без церемоний. Мы как раз собираемся на ленч.

Корделия повернулась к своей попутчице.

— Кажется, я все поняла, — взорвалась она. — Но вы, Гайнор, вы удивили меня несказанно. Хотя и он, — она кивнула в сторону Гиля, — никогда не поражал меня больше, чем сегодня!

Смутившаяся Гайнор нервно закусила губу. Реакция Корделии на то, что казалось ей невинной шуткой, была для нее неожиданной. Гиль покровительственно обнял сестру за ее худые плечи.

— Вы не должны винить Гайнор, — сказал он. — Замысел и стратегия похищения целиком принадлежат мне. Это я убедил ее, что вам это тоже покажется забавным.

— Но и я хотела, чтобы вы приехали, — вступила в разговор Гайнор. — Гиль сказал, что приглашал вас на Рождество, а вы отказались, думали, что ваше вторжение на семейный праздник неуместно. Но это не так. У нас тут полно самых разных гостей.

Корделия глубоко и обессиленно вздохнула. Отказаться — значило обречь себя на долгую одинокую прогулку к своему автомобилю. К тому же ее первоначальное раздражение не то чтобы совсем улетучилось, но несколько смягчилось, когда она вспомнила веселое, заговорщицкое лицо Гайнор и то, как Гиль не дал сестру в обиду.

— Ладно, — капитулировала она. — Но с вашей стороны это в высшей мере нечестно. Я одета бог знает как. Ой! Я даже не прикасалась сегодня к косметике.

— Вы позаимствуете мою косметику, а что до нарядов, то все, что на вас, вам очень идет, — заявила Гайнор. Сама она была в том самом свитере, который подарила ей Корделия. Он шел ей, подчеркивая нежно-розовый цвет ее кожи.

— Пошли, — непринужденно распорядился Гиль. — На мой взгляд, вы выглядите просто отлично, но если уж вам так хочется, можете проделать свои манипуляции с лицом, а затем мы встретимся в столовой.

Он повернулся, помахал им рукой и скрылся за дверьми дома вместе с собаками, послушно следовавшими за ним. Как это получается у Гиля так быстро приваживать животных, подивилась Корделия. Каким образом без всякого видимого усилия он добивается от них преданности и повиновения?

— Простите меня, но я не смогла противиться искушению, — призналась Гайнор, когда они с Корделией вошли в ее спальню, и Корделия приступила к косметическому ритуалу. — Я сама очень хотела видеть вас здесь, потому что мы с вами подружились, и еще я знаю, что это совершенно выведет Алису из себя. Вы можете считать меня злюкой, но, что поделаешь, это доставит мне удовольствие.

— А почему мое присутствие не по нраву Алисе? — спросила Корделия, нахмурившись, тогда как Гайнор при этих словах захихикала.

— Потому что она считает, что вы влюблены в Гиля, и опасается, что чувство может быть взаимным, — заявила она спокойным голосом, как будто речь шла о пустячке.

— Но это чепуха! — резко ответила Корделия, надеясь, что ее слова прозвучат убедительно.

— Да вы не огорчайтесь, не вы одна, — невозмутимо продолжала Гайнор. — В Гиле есть что-то такое, что производит на женщин неотразимое впечатление. Но и он ведь не просто так придумал всю эту механику для заманивания вас в Морнингтон Холл.

— Просто он любит добиваться своего и оскорбляется, если ему в чем-либо отказывают, — возразила Корделия. — И уверяю вас, не питаю я к нему каких-то особенных чувств.

— А он к вам?

Девчонка становилась чересчур навязчивой, подумала Корделия. — У меня хватает проблем с собственным бизнесом и крутить романы нет времени, обрезала она, надеясь, что этим положит конец неприятному разговору.

Как и уверяла Гайнор, обширная трапезная была полна гостей. Часть их, не найдя себе места, разместилась за столом в гостиной. Ни с кем из них Корделия не была знакома, однако узнала несколько лиц, чьи фотографии появлялись в местной газете. Здесь собрались сливки общества — те, кто владели землями, охотились с гончими и принимали участие в охотничьих балах, мужчины в твидовых пиджаках, чьи жены занимались благотворительностью, сыновья посещали лучшие школы, а дочери завершали образование во Франции.

Гиль взял Корделию за руку, протянул ей бокал и, наскоро представив ее окружающим, провел в трапезную, где стол ломился от блюд.

— Надеюсь, вы чувствуете себя естественно? — обратился он к ней не без иронии, и в ответ она ощерила зубы, что должно было означать улыбку.

— Я чувствую себя, как рыба, оставшаяся на песке после отлива! Я не знаю никого из этих людей. И, наверное, каждый из них недоумевает: "Кто эта женщина, и что она делает среди нас?"

— Оставьте, ерунда все это, — сказал он нетерпеливо. — Я тоже не знаком со многими из них. Все это друзья Эвелин. Ну и что, люди как люди. Все они смеются, плачут, занимаются любовью, делают детей. — Его взгляд одновременно подбадривал и дразнил ее. — Если уж я смог к ним приспособиться, значит, это доступно любому. Я могу быть на них непохожим, но ничто не заставит меня ощутить свою неполноценность перед этой публикой.

Она бросила взгляд на стол, где громоздились жареные окорока, холодная индейка, ветчина, а на большом блюде лежал целый лосось, украшенный ломтиками огурца и красного перца.

— Но вас никто не заманивал сюда под ложным предлогом и против вашей воли, — возвратилась она к разговору.

— Неужели? — он ответил ей вопросом, в котором звучал мягкий вызов. Она сердито встряхнула своими золотистыми кудрями.

— Вы же знаете, что я имею в виду. Вам не следовало так бесстыдно обманывать меня.

— Но способ сработал, а? — не скрыл он мальчишеского азарта. — И потом, я уже предупреждал вас, что всегда добиваюсь того, чего захочу!

— Не правда, я так и не приехала к вам на Рождество, — напомнила она.

— Ну тогда я не стал настаивать. У вас были серьезные причины для того, чтобы побыть одной. И я уважил их. Согласитесь, что и вчера я мог подбить Гайнор на этот трюк — и вы бы приехали, как миленькая. Благородство вашей натуры не позволило бы вам отказать сестре.

Он, не смутившись, выдержал ее разгневанный взгляд. Да и она не могла не признать силу его доводов. Ведь она твердо и в самой категорической форме отказалась посетить Морнингтон Холл — и вот она здесь, значит, он настоял на своем. Конечно, если бы Гайнор позвонила ей вчера, она бы приехала.

— Неужели ваша совесть не грызет вас за то, что вы сыграли на «благородстве» моей натуры? — вновь перешла она в нападение.

— Ничуть! Когда я чего-то добиваюсь, я пускаю в ход любое средство, которое окажется под рукой.

Вдруг она ощутила покорность, которая разлилась по всему ее телу и не давала отойти от него, как бы ей этого ни хотелось. Она снова ощущала над собой его власть, и ее душу посетило знакомое противоречие, впервые настигшее ее в Ла Веге, а теперь — в который раз! — испытываемое здесь. Две непримиримые, яростно воюющие силы сделали ее полем боя: одна хотела дать ему отпор, другая умоляла отдаться ему во власть.

— Боже, что же это со мной творится? — жалобно сказала она.

— Я объясню вам. Вы боретесь с поднимающимся приливом, — ответил он. Дайте мне знать, когда вы наконец поймете всю бесполезность этой борьбы.

Она была не в силах продолжать разговор. Поэтому она просто повернулась и, решившись бежать, стала вежливо, но настойчиво прокладывать себе дорогу через толпу оживленно разговаривающих гостей. Но, выходя из зала, ошиблась дверью и оказалась в оранжерее, наполненной деревьями в кадках, терракотовыми горшками с цветущими растениями, папоротниками и прочей зеленью. Здесь же стояло несколько диванов и кресел.

Приглушенный, хриплый смешок, донесшийся к ней из зарослей, дал ей понять, что здесь кто-то есть, и лишь затем она узнала голос Алисы. — Не валяйте дурака, Себастьян, — говорила та, — я уже сказала, что не пойду с вами на новогодний бал.

— Но вы же обещали! — голос молодого человека был полон горечи и разочарования. — Право, Алиса, это нечестно!

— Ничего я вам не обещала, — огрызнулась Алиса. — Так или иначе все решено. Я иду на бал с моим кузеном Гилем.

Услышав это, Корделия собралась немедленно исчезнуть из оранжереи, но в этот момент на нее едва не наскочил разъяренный Себастьян, что-то негодующе бормотавший.

Вслед за тем из-за пальмы появилась серебристо-белая головка Алисы, а затем и вся она, изящная и тонкая, в безупречном бархатном костюме, предстала перед Корделией.

— А, это всего лишь вы, Корделия, — сказала она, небрежно пожав плечами. Думаю, вы кое-что слышали, но мне все равно. Эти юнцы так надоедливы. Нет уж, я предпочитаю зрелых мужчин и думаю, вы со мной согласны.

Намек на сообщничество, прозвучавший в ее реплике, натянул и без того взвинченные нервы Корделии.

— У меня нет досужего времени размышлять над подобными вещами, — ответила она подчеркнуто холодно.

— Подразумевается, что у меня оно есть? — улыбка Алисы была злой. — Что же, таковы прелести жизни светского мотылька.

Она взяла в руку лист папоротника и начала безжалостно рвать его своими хищными пальчиками.

— Я на самом деле долго размышляю, когда… речь идет о мужчинах, проворковала она. — Что бы ни говорила на мой счет дорогая Гайнор… вы ведь понимаете, она слегка наивна. Так вот, я могу сколько угодно флиртовать, но на серьезные дела ни времени, ни сил не жалею.

— Думаю, что все это меня не касается, — заявила Корделия, чувствуя, как каменеет ее спина, и стремясь любой ценой прекратить этот разговор.

— Вот именно! — тон Алисы вдруг совершенно изменился. Теперь ее голос звучал холодно, резко, и в нем не было даже намека на расположение к собеседнице. — Представьте, каково мне было жить здесь бедной родственницей. У меня ведь нет собственных денег. Тетушка Эвелин выдает мне кое-что на содержание, но большая часть этих средств тратится на наряды: вы ведь знаете, сколько нужно выложить за приличную вещь.

Ее глаза окинули Корделию оценивающим и критическим взглядом, когда она произносила слово «приличную», давая ей понять, что вряд ли она разбирается и в ценах на такие вещи, и в самих вещах.

— Конечно, дядюшка Жиль оставил мне денег, — продолжала она, — но средства эти вложены в ценные бумаги, так что я смогу добраться до них, лишь когда стану старой и никому не нужной!

Не имея возможности повернуться и уйти, Корделия беспомощно наблюдала за тем, как падает на серо-белый мрамор разодранный папоротник. Она была готова пожертвовать чем угодно, лишь бы не видеть перед собой ясного, безмятежного и полного ненависти взора Алисы.

— Да, теперь я вижу, как вам тяжело, — пробормотала Корделия, пытаясь вложить в слова долю сарказма.

— Очень тяжело, но это ненадолго, — смех Алисы оказался неожиданно резким, при этом черты ее лица, обычно столь нежные и привлекательные, затвердели. Теперь, когда здесь появился Гиль, у меня есть надежда. Он — моя палочка-выручалочка. Ведь кто-то должен быть следующей леди Морнингтон. А кто для этого подходящ больше, чем я?

Корделия выдавила из себя улыбку. Ситуация казалась ей столь невероятной, что напоминала жуткое сновидение.

— Не думаю, что Гиль настроен на брак, — сказала она.

— Пожалуй, — согласилась Алиса. — Может быть, ему достаточно заманить меня в постель, таков уж он, привык добиваться, чего хочет. Но я претендую на высшую ставку. Так что, в конце концов, он должен будет на мне жениться. А пока что, если ему захочется поразвлечься с кем-либо на стороне, можно и снести это, не правда ли?

Она пожала плечиками, продолжая улыбаться. Волна ярости и жгучего стыда накатила на Корделию, когда до нее дошел истинный смысл сказанного. Она, Корделия, предназначалась для развлечения, была той тихой девушкой из магазина, с какими предки Гиля проводили время до тех пор, пока не находили себе подобающей партии. Порой, впрочем, они продолжали старые шашни и после женитьбы. Никогда еще за всю свою жизнь Корделия не чувствовала себя настолько выпачканной в грязи, настолько униженной и обесчещенной. Ибо даже сознавая, что Алиса в собственных интересах может что-то приврать и исказить, Корделия все же видела, что в словах ее есть доля истины.

Ведь Гиль Монтеро стал теперь лордом Морнингтоном, какими бы оговорками он ни обставлял этот факт. Приняв ответственность за благополучие рода, он нуждался теперь в законном наследнике, а стало быть, и в жене. Почему бы тогда не взять на эту роль кузину, готовую смотреть сквозь пальцы на то, как он развлекается с кем-то вроде Корделии.

Неведомым ей самой образом Корделия сохранила самообладание. Ее даже хватило на вымученную формальную улыбку, которая должна была продемонстрировать ее полнейшую незаинтересованность в том, на ком Гиль собирается жениться и с кем задумывает спать.

— Ну что ж, могу только пожелать вам взаимного благополучия, — сказала она бесстрастным голосом. — Право, вы отлично подходите друг к другу. А теперь прошу меня извинить…

Она повернулась, как на шарнирах, и, не оглядываясь, пошла к выходу из оранжереи, а негромкий, торжествующий смех Алисы сопровождал ее бегство, отдаваясь в ее ушах громовыми раскатами.

В гостиной продолжался прием. Гости неспешно ели, наполняли бокалы, серьезно беседовали и весело смеялись. Только Корделия чувствовала себя здесь совершенно чужой, ведь за те немногие минуты, что провела она в оранжерее, Алиса убедительно и толково доказала ей, как низок ее статус в собравшемся здесь в обществе.

— А вот и вы, Корделия, — проговорила леди Морнингтон, неожиданно возникая перед нею. Ее доброжелательное лицо вдруг слегка нахмурилось. — Дорогая, с вами все в порядке? — спросила она. — Вы белее мела.

Корделия была рада ухватиться за этот предлог, чтобы уйти под предлогом нездоровья. Тем более, что и лжи тут не было: она чувствовала себя больной и разбитой. Но она не успела этим воспользоваться. Гиль уже приметил ее и решительно направлялся к ней.

Крепко взяв ее за руку, он с улыбкой сказал:

— Думаю, что Корделия страдает исключительно по причине голода. С самого приезда она ничего не ела.

Действительно, Корделия не успела позавтракать, а здесь она тоже не притрагивалась к еде, но, несмотря на пустой желудок, она и думать не хотела об этом.

— Я не хочу есть, — сказала она упрямо.

— Чепуха, — заявил он с не меньшим упрямством, подталкивая ее к двери гостиной. — Вам необходимо поесть. Советую начать цыпленком. А как насчет копченой форели?

Он наполнил ее тарелку всяческими яствами, нашел для нее стул — безупречно внимательный, гостеприимный хозяин дома. Корделия послушно заработала вилкой, с трудом проталкивая еду в глотку, что не укрылось от внимания Гиля.

— Да что с вами? — спросил он, присев рядом с ней. Сейчас он был настолько близок, что ей передавалось шедшее от него тепло и даже жар влечения, которое, как она точно знала теперь, ему никогда не удовлетворить.

— Ничего, — она слабо покачала головой. Не могла же она передать ему тот недолгий разговор, что состоялся у нее с Алисой.

— Неужели вы всерьез думаете, что я удовлетворюсь вашими отговорками? Что-то удручает вас. Куда это вы, кстати, пропали, сбежав от меня?

— Никуда я не убегала. Просто тот оборот, который приняла наша беседа, показался мне отвратительным, и мне захотелось глотнуть свежего воздуха. Я была в оранжерее.

— Отвратительным? — его явно зацепило это слово, и теперь он, продолжая улыбаться, мстил ей беспощадной откровенностью. — Послушайте, Корделия, как вы не любите правды. А она в том, что нас тянет друг к другу, тянет неудержимо! И это для нас обоих не новость. Я желал вас в тот день, когда вы вошли в мой дом в Ла Веге, и что бы вы ни говорили, я знаю, что вы испытывали то же самое. И дело не в моем тщеславии, это очевидный факт. Когда же вы решитесь?

Он хочет, чтобы я грела его постель, пока не надоем, думала она горько. Понаслаждаться со мной, а потом отбросить.

— Я не хочу быть с вами, Гиль, — сказала она. Он издал недоверчивый смешок.

— Вы просто трусите жизни, реальной жизни, — проговорил он. — И как долго вы намерены пользоваться трауром по отцу, чтобы хранить себя, как экспонат в стеклянной колбе? Неужели ваш отец мечтал о такой участи для своей дочери? Начните жить, Корделия. Кто знает, может, тогда вы снова займетесь живописью.

— Не желаю говорить об этом, — почти закричала она неожиданно низким голосом. — Что дает вам право читать мне лекции?

— Та же забота о ближнем, которая дала вам право напоминать мне о моих обязанностях в Ла Веге, — безжалостно изрек он. — Я всего лишь плачу услугой за услугу. Так что не стоит об этом, Корделия.

Она попыталась подняться, но он властным жестом положил руку на ее колено, так что она уже не могла уйти, не вызвав сцены, которая привлекла бы всеобщее внимание. И опять, как прежде, прикосновение его пальцев вызвало сладкую, тревожную дрожь, пробежавшую по всему телу.

— Дайте мне уйти, — прошептала она. — Я хочу вернуться домой.

Но еще с минуту он держал руку на ее колене, а взгляд его вонзился в ее глаза, призывая к повиновению. Она не поддалась взгляду и выдержала прикосновение, ничем не выдавая безумную, лихорадочную радость, охватившую все ее существо. Многолюдье мешало Гилю двинуть руку к ее бедру, но она почуяла, как ему хочется этого, и мощь его желания подарила ей такое эротическое переживание, что она еле смогла скрыть его.

— Дайте мне ключи от вашей машины, — сказал он.

— Зачем? — Она уже ничего не понимала, да и говорить могла с трудом.

— До ворот, где стоит ваша машина, очень далеко, — объяснил он. — Я распоряжусь подогнать ее ко входу.

А затем он оставил ее, и она наблюдала, как он легко переходит от одной группы гостей к другой, то там, то здесь вступая в разговоры; она слышала его смех и видела, как рука его обнимает плечи неизвестной, очень аппетитной девицы.

Нет, Алиса права. Может быть, в этом зале находится женщина, которая однажды станет леди Морнингтон. Вероятно, она будет достаточно воспитанна, чтобы не обращать внимание на постоянное волокитство и частые измены мужа.

Гиль так и не подошел к ней больше. Ее провожала леди Морнингтон, поблагодарившая ее за визит и пожелавшая ей всего наилучшего в наступающем году.

Корделия искренне ответила ей тем же. За холодной сдержанностью Эвелин она ощутила душевное тепло и способность к состраданию.

— Я надеюсь, что год будет действительно хороший, — сказала Эвелин. — Мне по-прежнему не хватает Жиля и всегда будет не хватать. Но, по крайней мере, сейчас я спокойна за благополучие поместья. Гиль сумеет толково хозяйничать в нем. Как ни люблю я Рана, но должна признать, что у него нет и половины тех деловых талантов, какие присущи Гилю.

Мне остается надеяться на то, что Гиль не покинет нас.

— А разве еще остались сомнения на этот счет? — не удержалась Корделия от вопроса.

— Пока что да, — призналась Эвелин, нахмурившись. — Он согласился наследовать титул лорда, но это ведь не обязывает его жить здесь, хотя для благополучия поместья это было бы наилучшим вариантом. Мне кажется, хоть он и не говорит об этом, что львиная часть его сердца по-прежнему принадлежит Испании.

Пусть бы все его сердце там осталось, думала Корделия по дороге домой. Она проклинала себя за то, что в свое время проявила столько старания, завлекая Гиля в Англию. Конечно, он мог бы приехать и сам, привлеченный сюда любопытством и желанием отыскать вторую половину себя. Но ей-то зачем было в это влезать? Им не следовало и встречаться в Англии. Тогда у нее остался бы в памяти мужчина, с которым на краткое время свела ее жизнь, свела в необычном месте… мужчина, который ненадолго увлекся ею. И никакого продолжения не требовалось — ни ей, ни ему.

Но судьба сыграла иначе. Корделия позволила вовлечь себя в водоворот людей и событий, связанных с ним. С каждой встречей его власть над ней возрастала. Так что теперь, даже если удастся порвать с ним и она перестанет его видеть, его уже не вырвать из сердца, не изгнать из своих грез. Да, она влюблена в него, а ведь была уверена, что этому не бывать.

 

Глава 8

Образ Гиля буквально преследовал Корделию в ту зиму. Местная пресса напечатала фотографии, запечатлевшие открытие фабрики новым лордом Морнингтоном, постоянно сообщалось и о речах, которые он произносил на званых обедах и ленчах. Журналы в глянцевых обложках в разделе светской хроники изображали его танцующим с различными титулованными особами, наследницами древних фамилий и больших состояний. Она узнавала, что он много времени и сил отдавал благотворительности. Между тем, в колонках светских сплетен начали появляться намеки на любовные связи и матримониальные планы этого обворожительного нового члена аристократического общества.

Он себя чувствует, как рыба в воде, подумала она. В конце концов, это у него в крови и прежде дремало в нем, а теперь пробудилось.

Однако некоторые заявления леди Морнингтон, сделанные ею в День бокса, да и оброненные невзначай реплики самого Гиля, а также странно-грустное выражение его сверкающих черных глаз навело Корделию на мысль, что, возможно, он порой чувствует себя аутсайдером, а прошлая жизнь мерцает перед ним, сжимая сердце болью.

Но если это и правда, то он умел надежно скрывать ее от окружающих.

Корделия и сама видела его несколько раз — почти всегда издали. Однажды в Херфорде, где одностороннее движение медленно обтекает исторический центр, он проехал мимо нее в сверкающем автомобиле. Рядом с ним сидела Алиса в пальто с белым меховым воротником, делавшим ее похожей на сказочную принцессу. Усмотрев Корделию, она усмехнулась, и в этой ухмылке сквозил триумф. Гиль же то ли не заметил ее, то ли не подал вида. Она мельком видела его на скачках: на шее у него висел бинокль, и он был увлечен разговором с Ранульфом. Потом на концерте духовной музыки в соборе, где он сидел с другими "отцами города", — в этот раз он одарил ее мимолетной улыбкой, и их взгляды на мгновение встретились поверх чужих голов, но он снова погрузился в музыку и больше не смотрел в ее сторону.

Сердце Корделии приостановилось, а в следующий момент ей не хватило воздуха. Прежде она не верила, что в подобных случаях настигает физическая боль, но тут поняла, что именно так и бывает. Как случилось, что она влюбилась в человека, чья жизнь протекала хоть и параллельно ее, но в совсем ином мире? Гиль никогда не признавался, что любит ее, никогда и не намекал, что смог бы полюбить. Все, что ему было нужно — лечь с ней в постель. Все, что он предлагал ей — это горькое наслаждение быть объектом его желания. Ему, конечно, не нужна ее любовь, он считает, что это — ненужное бремя. Она всегда подозревала, что у него нет способности дарить, которая сопутствует любви. И хотела быть той, что пробудила бы в нем эту способность. Как же ей было больно, что нет у нее возможности добиться этого.

Не бывает большего счастья, чем ощущение себя единственной и неповторимой для того, кого любишь, думала она, но это счастье, видимо, не для нее.

Она старалась с головой уйти в работу, не думать о Гиле, но — напрасно. За кисть она тоже не могла взяться.

Корделия не видела его уже несколько недель, как вдруг однажды в начале весны едва не столкнулась с ним у входа в собор. Он схватил ее плечи, удерживая от падения, и ее сразу же посетило знакомое чувство желания и тревоги, пока она смотрела в его улыбающееся, но бесстрастное лицо. Перед этим она делала покупки и, как это часто бывает, их набралось больше, чем она предполагала, и теперь ее руки ныли от пакетов с продуктами. Гиль сразу взял у нее тот, что потяжелее, и она не успела запротестовать.

— Какую тяжесть вы, женщины, носите, — сказал он мягко. — Господи, почему не взять машину?

— Так получилось. Не ожидала, что будет столько покупок, — оправдывалась она.

— Как! Вы хотите сказать, что вам нужна вся эта снедь прямо сейчас, сегодня? У вас что, прием на двадцать персон?

— Если и так, у меня же нет услужливого Симпсона и его подручных, которые помогли бы мне, — заметила она.

Он высокомерно усмехнулся.

— Вы только скажите — и я вам его одолжу, — предложил он, и, когда Корделия представила достойного дворецкого из Морнингтон Холла, возглашающего: "Обед подан!" в ее небольшой квартире, в ее голубых глазах запрыгали смешинки, хоть сердце ее отчаянно колотилось, а пульс бешено скакал.

— Ладно уж, — сказала она грустно и добавила:

— Я… я не видела вас некоторое время. Гиль. Вы уезжали?

— В Лондон, — сказал он спокойно. — Заседал в палате.

Она язвительно засмеялась, и у него в лице проступило давнее выражение неуверенности.

— Да, эта дикость — непотопляемый атрибут нашего королевства, посерьезнел он. — Куда идет мир, скажите-ка мне?

Корделия уловила в его голосе опасно вызывающую нотку.

— Я ведь только подумала, насколько наша, знаменитая палата лордов готова к встрече с вами, — объяснила она свой смех.

Он шел рядом с ней по Черч-стрит.

— Почему нет? Я-то вел себя безупречно, — неясно было, говорит он всерьез или шутит. — Новички должны вести себя тихо поначалу, и я следовал этому правилу.

— Очень трудно это представить, — фыркнула она.

— Вам на самом деле даже не удастся вообразить все это, Корделия. — Теперь его голос звенел несомненной серьезностью. — Всю эту традиционную церемонность, известные лица, носителей знаменитых имен. Очень впечатляет. Порой хотелось ущипнуть себя — неужели все это реально.

Полгода назад он был бедным отщепенцем, жил в глухой горной деревушке, в испанском захолустье. Теперь он сидел среди избранных, как его предки. Перемены, которые с ним произошли и отразились на нем, стали, наконец, очевидны. Не удивительно, что в его новой жизни для нее не было места.

— О, я уверена, что вы скоро привыкнете к этому. Да, я читала в светской хронике о ваших матримониальных замыслах.

Гиль засмеялся:

— Я тоже это читал.

— И это вас не раздражает?

— А почему это должно раздражать? Борзописцам тоже надо зарабатывать на хлеб, — он пожал плечами. — И потом, как намекает Эвелин, когда-нибудь мне придется свершить это на благо семьи и государства.

Она ждала, что тут-то и прорвется в его голосе ироническая нотка, но не услышала ее и поняла, что он говорит абсолютно серьезно.

— Даже так, и неважно, что собой представляет избранница?

— Нет, конечно, это важно, дорогая Корделия, — спокойно сказал он и перескочил на другую тему. — Вы знаете, что Ран участвует в скачках? Я хочу увлечь его выращиванием лошадей, чтобы превратить хобби в доходное и приносящее удовлетворение дело. Нельзя полагаться на волю случая, если хочешь, чтобы победитель вышел из твоей конюшни.

— О, опять лошади. Гиль! — запротестовала она. — Но вы же человеческое существо, а не скаковой жеребец! Что, для любви в вашей жизни места нет?

— Я не уверен, что знаю, что такое любовь, Корделия, — сказал он задумчиво. — И не уверен, что хочу это знать. Моей матери это чувство не принесло ничего хорошего. Как я понимаю, существует естественное физиологическое желание. И есть брачный обычай, который соотносится с обществом и собственностью. И любовь не нужна в обоих случаях. Предпочитаю четко сказать женщине, чего я от нее хочу, чем забивать ей голову романтической ерундой.

Они дошли до ее дома, и Корделия сказала, пока непослушные пальцы орудовали ключом:

— Да, достаточно прямолинейно!

— Я же говорил вам, что в основе своей я все тот же, — ответил на это Гиль. — Обязанности, налагаемые парламентом или Морнингтон Холлом, не могут изменить моей сути, того, что я чувствую или не могу чувствовать.

На сердце Корделии навалилась свинцовая тяжесть отчаяния и безнадежности, и ничего нельзя было с этим поделать. Не того человека полюбила она, но что теперь исправишь? Она жаждала его обнимающих рук, его целующих губ, а он объяснял, что это для него — всего-навсего секс.

Он настоял на том, чтобы помочь ей отнести пакеты наверх в квартиру.

— Не носите вы больше такой тяжести, если не хотите, чтобы ваши руки стали, как у Кинг Конга, — посоветовал он, освобождаясь от ноши. — Будет жаль, ибо это разрушит гармоническое совершенство вашего тела.

Хорошо, что в полутьме прихожей не видно, как она покраснела. Глупо чувствовать себя юной школьницей из-за случайного комплимента. И как ужасно, что она не хочет его отпускать, не узнав, когда и где увидит его снова и будет ли еще говорить с ним наедине.

— Хотите кофе… или чего-то другого? — спросила она, застеснявшись.

— Все зависит от того, что вы подразумеваете под чем-то другим, — сказал он мягко. — Лучшим угощением для меня в вашем доме Корделия, могут быть наши с вами любовные игры. Так что, если это не входит в ваши намерения…

— Вы что, не умеете иначе общаться с женщиной? — в отчаянии прокричала она. — Вы что-нибудь слыхали о дружбе?

— Да, — уверил он ее. — Может, мы и могли бы стать друзьями, но прежде нам нужно побывать любовниками. Это чувство… Эта нужда, она всегда с нами. Пока мы не решили этой проблемы, я, оказываюсь рядом с вами, поглощен желанием. Либо так, либо никак.

Он не прикасался к ней, но его глаза схватили ее всю: от рыжих кудрей и порозовевшего лица до ног во всю их длину. Взгляд был так откровенен, как ласка, которую они оба в этот миг воображали, и Корделия чувствовала, что каждый нерв в ней был напряжен в предчувствии сладостной развязки.

Ведь так легко открыть дверь спальни и впустить его. Дать ему тело, которого он жаждет сейчас, и надеяться, что потом он полюбит ее за ее душу. Она была не так уж наивна и знала жизнь и знала, что такое и вправду бывает.

Только не верила она, что так будет с Гилем. Нет в ней тех сексуальных талантов, которые удержали бы его надолго. А уж теперь, когда он четко объяснил, что любовь ему неведома и чужда, с этой надеждой надо расстаться. Он сломает ее, и ей уже никогда не оправиться от этого.

— Тогда, к сожалению, никак, — она старалась, чтобы голос ее звучал беззаботно. — Не хочу секса ради секса.

— Да? — произнес он грозно и притянул ее к себе не грубо, но настойчиво. Склонив голову, он нашел местечко между ухом и подбородком и прижался к нему, лаская, а его рука расстегнула пуговицы жакета и скользнула к ее груди. Корделия задрожала, ее тело потянулось к нему. Она хотела прильнуть к нему каждой точкой своего тела и коснуться его тела повсюду и знала, что для нее это наслаждение будет всегдашним и нескончаемым, стоит им только начать.

Но знала и то, что ей нужно многое помимо этого. Она хотела видеть его глаза и знать, что она для него единственная женщина, что к ней он придет в горе и в радости, со всеми своими переживаниями. Быть его любовницей восхитительно, чудесно, но еще она хотела быть его любимой.

— Скажи мне, чтобы я ушел, Корделия, — шептал он ей на ухо, — ну же, скажи сейчас, когда ты дрожишь от желания.

То, что ей предстояло, было самым трудным из всего когда-либо совершаемого ей. Каждый дюйм ее плоти влекся к нему, но ей все же удалось овладеть собой.

Отпрянув от него, она прошептала:

— Пожалуйста, уходи. Гиль. Уходи сейчас. Я не могу больше выносить это.

Он выпрямился, и на лице его проступило — не разочарование, не ярость полное презрение. И чтобы унизить ее, он старательно застегнул пуговицы ее жакета, как будто она была ребенком или куклой.

— Ты не женщина, ты робот! — сказал он с отвращением. — Миленький механический автомат, каждая деталь которого выглядит так красиво, так совершенно, но даже искры жизни в нем нет!

А потом он ушел.

Корделия ощупью пробралась в кухню. Она была нема, заморожена, не способна двигаться. Кое-как она разложила покупки по ящикам, уронив пакет с сахаром, который рассыпался по всему полу. Тогда и оборвалось что-то внутри нее. Сжавшись в комочек, она сидела среди рассыпанного сахара, опустив голову, утопив в ладонях лицо. Слез не было, но сухие яростные рыдания сотрясали ее.

Она прогнала Гиля, но гордости своим поступком не испытывала. Напротив, ее мучили сомнения. Были ли ее намерения так чисты, как она уверяла себя, или она просто струсила? Побоялась дать себе волю рискнуть своим сердцем, своей жизнью? Не посмела принести себя в дар, не требуя благодарности и взаимности?

Когда-то, еще недавно, она была жизнерадостной девушкой, уверенной, что придет день, когда она займет в мире свое место, подобающее ее таланту. Уверенной, что однажды она полюбит и будет любима, что так бывает со всеми, и она не исключение.

Что же случилось, почему ее жизнерадостный, полный надежд мир превратился в серое безликое существование? Ее отец заболел, она страдала с ним вместе, потом он умер, и на год она превратилась в затворницу, ушла в одиночество, скользя по поверхности жизни, избегая всего, что может добавить боли. И, хотя со временем ей удалось справиться со своим горем, она не возобновила рисование и избегала серьезных отношений с кем бы то ни было. Пока Гиль не ворвался в ее жизнь, пробудив все ее чувства… Некоторое время она находилась на пороге нового, чудесного и возбуждающего мира. Но она отступила и теперь страшилась, что ей ничего не осталось, кроме постоянной скуки и пустоты. Изо дня в день одно и то же: вести магазин, жить на периферии чужих жизней без страстей, без цели.

Она любила Гиля, в этом она была совершенно уверена, но он был совершенно прав, когда говорил, что нет у нее той женской отваги, которая превращает любовь в действие.

"Ты просто робот… миленький автомат… нет искры жизни", — в ее сознании не стихали жалящие презрением слова. Она лихорадочно пожелала, чтобы то, о чем он говорил, окончательно стало правдой, чтобы она утратила все чувства, и тогда будет не так больно.

Она понимала, что больше он не вернется. Теперь — нет. Она имела единственный шанс и потеряла его навсегда.

На пустынном горизонте ее жизни Брюс появился как-то незаметно, словно так и было нужно. Он стал приходить на чашку кофе несколько раз в неделю, его визиты становились все продолжительнее. Корделия не поощряла его, но и не прогоняла, и он настолько осмелел, что как-то принес два билета в театр и пригласил ее пойти с ним.

Она согласилась, и совместные прогулки участились. Корделии это было приятно. Брюс вел себя безупречно, никогда не допускал фамильярности или властности. И только когда до нее дошло, что это становится важной частью и ее и его жизни, она почувствовала себя виноватой и решила сказать ему о том, что их отношения могут быть только дружескими и не более того.

И когда в следующее воскресенье он предложил пообедать в шикарной загородной гостинице, она засмеялась и легко сказала:

— Брюс, не следует так часто выводить меня, ты меня избалуешь.

— Мне нравится баловать тебя, Корделия, — сказал он серьезно. — Я думал, что наши прогулки тебе нравятся.

Она вздохнула. — Да, но… Брюс, ты интересный, очень достойный человек, но пока мы с тобой дружим, какая-нибудь женщина ждет не дождется, чтобы тебя заарканить.

— Оставь этот покровительственный тон, Корделия, — резко сказал он. — Быть может, я не хочу, чтобы меня хомутали, как ты выражаешься. Быть может, мне доставляет огромное удовольствие чисто по-дружески гулять с тобой.

Она взглянула на него удивленно, но слова его ее не успокоили.

— Конечно, если так, тогда проблемы нет, — сказала она.

Теперь вздохнул он. — Нет, так не пойдет. Надо быть честным. Я хочу большего, нежели дружба, но я готов ждать, пока ты не передумаешь.

— Боюсь, что это никогда не случится, — призналась она. — Все совсем не так просто.

— Ты имеешь в виду… есть кто-то другой? — в его голосе звучало удивление, и она почувствовала, как он пытается определить, в кого же из их окружения могла влюбиться Корделия.

— Не гадай. Этот человек не может быть со мной… и он равнодушен ко мне, — сказала она, а ее сжатые губы и упрямый подбородок дали ему понять, что больше ничего он об этом не узнает.

— Хорошо, я не буду настаивать, — пообещал он. — Может быть, это… иссякнет со временем? А пока тебе нужен друг, и я, если позволишь, займу это место.

Как ни смягчай отказ — он прозвучит грубо, да и одинокие домашние обеды надоели Корделии.

Наступила весна, и поездка за город, где все одевалось молодой листвой, будет приятна. Конечно, идеальнее было бы совершить ее с тем, кого она любила. Корделия подавила вздох, а заодно и пустые мечтания и приготовилась быть приятной попутчицей.

Гостиница была построена в XIV веке в центре старого селения, дремавшего среди яблоневых садов. Брюс и Корделия заняли стол у окна, смотрели на густое цветение, постепенно скрывающееся в сумерках, и он добро улыбнулся ей.

— Довольна?

— Чудесное место, — согласилась она. — Какой глубокий покой!

Они принялись за главное блюдо обеда, когда в зал вошли четверо молодых людей, и в одно мгновение чувство покоя и безмятежности покинуло Корделию. Вновь прибывшими были Ранульф Морнингтон с милой черноволосой девушкой, Алиса и — Гиль.

Великолепный синий костюм делал его глаза еще темнее… а может, их оттеняли белокурые волосы прекрасной Алисы, опиравшейся на его руку… Корделия отвернулась, уткнулась в тарелку, но не смогла побороть искушения еще раз взглянуть на него. И взгляды их встретились, когда он шел за официантом к заказанному столу.

Ранульф приветливо улыбнулся, увидев их. Алиса же не соизволила узнать Корделию. Трое прошли дальше, а Гиль задержался.

— Корделия. И мистер Пенфолд, — сказал он легко. Его голос был естественен и беспечен, словно он говорил со случайными знакомыми. Но давно ли Корделия билась в его объятиях; она живо вспомнила прикосновения его рук и губ, и вновь волна беспощадного желания захлестнула ее, а с ней прихлынула и тоска.

— Хелло, Гиль, — она старалась, чтобы голос ее звучал спокойно и дружелюбно. — Какой сюрприз! Вы здесь частый посетитель?

— Я обедаю в ресторанах от случая к случаю, как и любой другой, беззаботно ответил он и повернулся к Брюсу. — Я хотел позвонить вам в офис и узнать, удалось ли найти в архиве какие-либо новые бумаги отца.

Едва заметная нерешительность возникла в выражении его лица, но Корделия уловила ее. А он еще и нахмурился, вернув себе прежнее, испанское обличие.

— Боюсь, что нет, — ответил Брюс. — Мы искали очень тщательно, и теперь все бумаги Морнингтон Холла, насколько мне известно, находятся у вас. Жаль, что мы более ничем не можем быть вам полезны.

Гиль задумался и выглядел озадаченным, будто что-то очень важное ускользнуло из его рук.

— Ничего, это не ваша вина, — сказал он, пожав плечами. — Пойду-ка я к своим, а то они скиснут от голода.

Корделия старалась не смотреть, как он шел через зал к своим спутникам, но ее глаза помимо воли украдкой следили за ним. Она отвела их, постаралась сконцентрироваться на десертном меню, но тщетно — все ее существо было с ним, она была, как несчастная прирученная голубка.

— Ты мне не говорил, что Гиль что-то разыскивает, — с напускным спокойствием сказала она. — Что ему нужно?

— Не в моих правилах обсуждать с кем-либо дела клиентов, Корделия, но раз он сам упомянул об этом, значит, здесь нет секрета, — ответил он. — Впрочем, я не знаю, какую информацию он ищет. Все, что касается титула, абсолютно законно и не вызывает никаких сомнений.

— Что-то его мучает… — промолвила она, нахмурившись. — Любопытно…

— Что бы это ни было, он не разглашает, а я пришел сюда не для того, чтобы говорить о Гиллане Морнингтоне, — рассердился Брюс. Но, взглянув на Корделию, на ее потемневшие от подавляемых чувств глаза, напряженную, гордую голову и маленькие руки, нервно сжимающие край скатерти, он тихо застонал. — Так вот в чем дело, вот он, тот человек, в которого ты влюблена.

Она ничего не ответила, но ее молчание было лучшим подтверждением его слов.

— Да-да, я всегда это чувствовал, еще в Испании ты не могла оторваться от него, — продолжал он. — Корделия, побереги себя! Он теперь чуть ли не национальная святыня, а такие люди даже в наши времена не женятся на первых встречных.

— Я знаю, Брюс, незачем мне это напоминать, — сказала она, крепко сжав губы.

— Кроме того, похоже, он очень увлечен хорошенькой кузиной, — сказал он, добавляя соли на рану, — их везде видят вместе.

— Брюс, нельзя ли поговорить о чем-нибудь другом? — попросила Корделия, чье отчаяние грозило выйти из-под контроля. — Может быть, нам уже можно уйти? Я не могу есть, я… я… — она схватила свою сумочку, упавшую под стол, чувствуя, что если не уйдет немедленно, то опозорит себя, разрыдавшись на людях.

Она понимала, что испортила вечер, и в машине извинилась. Но Брюс разошелся. Он еще мог смириться с тем, что Корделия влюбилась в некоего анонима, которого, авось, забудет со временем, но то, что Корделия была без ума от Гиля Морнингтона, очень известного и стоящего вне конкуренции красавца-аристократа, выбило его из седла.

Когда он высадил ее у дома, он не сказал, что позвонит, как говорил обычно, и не пригласил на очередную прогулку. И Корделия почувствовала облегчение. Она давно испытывала неловкость от того, что нехорошо поступает, принимая его любовь и не собираясь отвечать взаимностью.

Кроме того, в последнее время на нее навалились серьезные деловые проблемы, и она боялась, как бы не потерпеть крушения в бизнесе. Неблагоприятная ситуация нарастала постепенно, но она никому об этом не говорила. Рождественское оживление слегка поправило дела, но все же не компенсировало предыдущих затрат и временного ослабления ее деловой активности, когда она ухаживала за умирающим отцом. Так что в целом год был неважным. Ее храбрая попытка открыть кофейню при нынешних обстоятельствах также не помогла покрыть расходы на аренду и на себя. Надвигалась реальная угроза банкротства.

Это и была последняя капля, переполнившая чашу, все разворачивалось как по сценарию, где все было замыслено против нее. Ее отец умер после долгой и тяжелой болезни. В живописи она не продвинулась ни на шаг. Она была глубоко и безнадежно влюблена в человека, который не чувствовал к ней ничего, кроме сильного, но мимолетного желания. И теперь и сама она, и ее дело были на грани краха.

Жалость к себе — бесполезное чувство, старалась она убедить себя и пыталась перебороть его, но не па кого было опереться и все труднее было не поддаться подавленности и беспомощности, угрожавшим ей.

Был вечер среды неделю спустя после неудачной встречи с Гилем в ресторане, и мысль о том, что ей предстоит провести его в пустой квартире, в мучительных мыслях о выходе из тупика, казалась ей ужасной. Захотелось выйти на свежий воздух и на час-два отбросить все проблемы, хотя последнее было маловероятно.

Прогулка вокруг Касл Грин убедит ее, что небо все еще синеет, птицы поют, жизнь продолжается, хотя ее собственный мир уже почти в руинах. Она выскользнула на улицу, захлопнув за собою дверь.

— Куда вы направляетесь, — произнес позади нее голос Гиля, и она повернулась к нему, сжав губы и сдерживая сердцебиение. Почему он всегда возникает, когда ей уже мнится, что она сможет прожить без него.

— В парк на прогулку, — сказала она. — Сожалею, но магазин закрыт.

— Я знаю, какой сегодня день. — Лорд Морнингтон был одет в джинсы и кашемировый свитер, и этот будничный наряд оживил в ней воспоминания о том человеке, которого она встретила в Испании. Душа ее болезненно сжалась. — Я провел утро на распродаже скота и вместе с Ра-ном и управляющим фермы изучал условия покупки стада.

— А Алиса? — спросила она невольно. Он улыбнулся.

— Для нее там дурно пахнет, — он смешно сморщил нос. — Гайнор, кстати, просила передать вам: она расстроена тем, что вы давно не встречались. Решила на будущий год идти в колледж и сейчас выбирает подходящий.

Лицо Корделии прояснилось.

— Я рада за нее — это как раз то, что ей нужно, — сказала она тепло. — Но почему она решила, что вы меня увидите?

— Потому, что я выразил такое желание, а я свои желания исполняю, — сказал он. — Ну, пойдемте в парк.

Его дерзкая уверенность в том, что он может появляться и уходить из ее жизни когда ему заблагорассудится, снова оскорбила ее.

— Разве я сказала, что мне нужны провожатые, тем более — вы? — вскипела она.

— Нет, но у вас такой вид, как будто вам нужно опереться на чье-нибудь плечо, — поделился он своим прозрением. — Что случилось, Корделия? И не говорите «ничего», я всегда чувствую, когда вы расстроены или опечалены.

Она пожала плечами и пошла вдоль улицы молча, а он следовал рядом, и от него было не избавиться. Да и, честно говоря, не так уж ей этого хотелось, хотя она понимала, что и эта встреча ей даром не пройдет.

— Мне не нужно ВАШЕ плечо. Гиль, — упрямо сказала она.

— Тогда чье же? Брюса Пенфолда? — они уже вошли в парк и шли вдоль игровой площадки. — Я вижу, вы часто встречаетесь.

Она остановилась и с вызовом взглянула ему в глаза.

— А если и так, разве это ваше дело?

— Это пустая трата времени, а я не люблю, когда с ним небрежно обращаются, — сказал он с улыбкой, которая дала ей понять, что он смыслит не только в своих заботах. — Вам нужен мужчина, который зажжет в вас огонь, а в вас есть внутренний огонь, Корделия, я знаю. Вы загораетесь от Брюса, когда он касается вас? Если нет, то вы дарите себя не тому, и, я думаю, вы и сами знаете это.

— Может быть, это для вас новость, Гиль, — поддела она его, — но между мужчиной и женщиной могут быть отношения, не зависящие от… от…

— Обоюдного влечения? — подсказал он.

— Я хотела сказать — от секса, — ее потянуло на грубую прямоту.

— Вы не знаете, о чем говорите, моя девочка, — возразил он. — Существует гамма отношений, но без физиологии в ней нет главного. Не отдавайте себя дешево, Корделия.

Напряжение и тревоги последнего времени достигли, наконец, кульминации, и ее нервная система дала трещину.

— О, прекрасно! — взорвалась она, — физиология принесла много счастья Мерче Рамирес и другим, так? Я не рвусь испытать такое, Гиль.

И что у вас за право указывать, как мне жить? И… О, уходите!

Она бросилась бежать, споткнулась о клумбу, но он ее подхватил, удержав за плечи сильными руками, и не выпустил. Две слезинки катились по ее щекам, голубые глаза потемнели, лицо увяло, а тело было безвольным, как у тряпичной куклы.

Гиль посмотрел на нее сурово и нежно и затем усадил на деревянную скамью, не снимая руки с плеч.

— Теперь скажите мне, — произнес он твердо, — в чем дело?

Странно, нелогично. Она ссорилась с ним, избегала его, пыталась ненавидеть. А теперь обессиленная, полностью в его воле, она точно знала, что нет ничего естественнее, чем раскрыться перед ним.

— Не ладится дело, — удрученно сказала она. — Нечем платить за аренду, а цены так выросли. Банк больше не дает кредита, и ничего не остается, как все продать. Но и найти покупателя совсем не просто.

— Неужели так плохо? — спросил он.

— Именно. Особенная обида в том, что будь у меня несколько месяцев отсрочки, я смогла бы все наладить, — она печально вздохнула. — Ничего не поделаешь.

— Я бы этого не сказал, — его голос звучал так отстранение, что она подозрительно взглянула на него.

— Если вы собираетесь дать в долг — не надо, я не возьму, — быстро проговорила она.

— О Боже, вы просто кактус, — скривился он. — Не беспокойтесь, ничего такого я делать не собирался. Не хочу, чтобы вас обременяла благодарность ко мне.

Смятение не помешало ей понять, что она превратно истолковала его слова.

— Извините, — пробормотала она, покраснев, — я подумала…

— Вы вечно не правильно меня понимаете, но это вас ничему не учит. Все время делаете одну и ту же ошибку, — едко сказал Гиль. — Однако, — голос его потеплел, — вернемся-ка к вашей проблеме. Есть возможность сделать крупные деньги, гораздо больше, чем нужно вам для передышки.

Корделия в изумлении уставилась на него. — Я не понимаю.

— Поймете, если будете слушать и перестанете прерывать, — и она прикусила губу, все еще думая, не смеется ли он над ней.

— Эти ваши этюды, ну, те, что вы делали в Ла Веге, если вы мне позволите взять их как иллюстрации к моей книге, сделают вас моим соавтором, и издатель будет обязан дать вам приличный аванс. Вот так.

Как показалось Корделии, вокруг наступило безмолвие. Она не слышала птичьего щебета, шума на игровой площадке, детских голосов в отдалении. Гиль предлагает ей выход из положения. Но почему же у нее такое ощущение неотвратимости чего-то, как будто впереди…

— Вы еще не нашли иллюстратора? — слабым голосом спросила она.

— Я не нашел ни одного, кто был бы так хорош, — сказал он. — Я хочу те наброски, Корделия. И всегда хотел их. Дайте мне их, и я их опубликую. Все наилучшим образом разрешится: вы получите деньги за то, что вами давно сделано, и они спасут вас от краха.

О чем она думала только что? Ах да, о неотвратимости. Что-то внутри нее оборвалось. Она знала — о да, она знала! Она прочла это в его глазах. Но у нее нет выбора, нет другого пути заработать так много денег и так быстро!

Гиль Монтеро ждал ее ответа, молча заманивая ее к себе терпеливо и безжалостно. Неумолимая атака прекрасного шахматного игрока. Вот теперь он победил ее, шах и мат! И уже не было неожиданным то, что она услышала дальше:

— Корделия, вы ведь всегда знали, что только этого будет недостаточно, что я нуждаюсь в большем. Время вынуть ваши карандаши и краски, дорогая. Время вернуться в Испанию и закончить то, что вы начали…

 

Глава 9

Нет, выбор-то у нее был.

Но какой! Она могла продать магазин. И что делать дальше? После нескольких лет независимость стала привычкой, и она полагала, что будет плохим служащим, даже если кто-то захочет нанять ее.

Ростовщики могли бы дать ей денег под очень высокий процент, но это означало попасть в тяжелейшую долговую кабалу. Она была бы дурой, если бы отказалась от законного ее заработка, который разрешит ее нынешние финансовые проблемы и наладит ее жизнь.

И все же… поехать в Испанию с Гилем?.. Не безрассудство ли это? Ведь для него это значит только одно: они будут вместе.

— Книга мной закончена. Нужно только кое-что проверить, — сказал он. — И потом, я хочу туда съездить. У меня есть… некоторые намерения, причины, по которым я должен быть там.

Его тон запрещал разговор об этих причинах, но Корделия почувствовала, что Гиль своих проблем еще не разрешил, не изжил в себе двойственность. Испания призывала его мягко, но настоятельно, и он подчинялся.

И это, и чувственное кипение, возникающее при каждой их встрече, предупреждали ее, что предстоящая поездка сулит массу трудностей. У каждого из них был свой демон, которого надо было изгонять. Впрочем, в глубине души она испытывала удовлетворение от его сильного влечения к ней. Она знала его намерения и причину, по которой он предлагал путешествовать вместе.

— Если я поеду… — она говорила медленно и очень осторожно, — это будет деловая поездка, я надеюсь? Мы будем… просто коллегами? Так?

Она очень тщательно подбирала слова, избегая какой-либо сексуальной окраски. Но глаза Гиля тут же стали оскорбительно понимающими, и он одарил ее долгой, медленной, соблазнительной улыбкой.

— Я думаю, — начал он вкрадчиво, — ты сама и ответишь на этот вопрос. Я же по этому поводу… — он помолчал, не сводя с нее своих темных и гипнотических глаз. — Я могу только повторить, что не занимаюсь любовью с женщиной, которая меня не хочет.

Она отвернулась, не в силах более смотреть в его глаза. Да, ей будет очень тяжело, быть может, невозможно путешествовать с ним вместе и подавлять свое, собственное желание.

"Я всегда в конце концов добиваюсь того, чего хочу", — сказал он ей однажды. Она была нужна ему и для его книги, и для него самого. Неужели именно на этом жизненном повороте ее сопротивление будет, наконец, сломлено?

Корделия предприняла последнюю попытку разомкнуть сжимающийся круг.

— А как же магазин? — запротестовала она. — Если у меня окажутся деньги от издателя, зачем же закрывать его сейчас на неопределенное время.

— Об этом я подумал, — сказал он. — Тебе не нужно закрывать его. Гайнор присмотрит за ним. Она ищет, чем бы заняться до того, как она поступит в колледж, ей осточертело бесцельное существование.

Он так хорошо все продумал, что Корделии не верилось, будто он сделал это в те короткие часы, протекшие с момента, когда он узнал о ее трудностях. Это могло значить, что у него всегда было намерение вернуться с ней вместе в Испанию. И она встревожилась, что он будет искать возможность принудить или соблазнить ее, хотя что же в этой мысли неожиданного для нее. Он поднялся и поднял ее.

— Пойдем, — сказал он твердо. — Путешествие решено, и я должен позвонить издателю и сказать ему, что иллюстратор, которого я искал, наконец… нашелся.

— Я ведь еще не согласилась, — сказала Корделия, которую опять охватила паника.

— Я думаю, ты согласилась, — мягко парировал он.

Ужас был в том, что в то время как одна часть ее существа сопротивлялась этому бесцеремонному вторжению в ее жизнь, другая была возбуждена глубоко, бессознательно и радостно. Ее несла ладья, которой она лишь чуть-чуть управляла или не управляла совсем… но она предпочла бы управлять ею. Свободная она или узница, Корделия так и не знала.

Оставшись одна в своей квартире, она достала эскизы, сознательно забытые на долгое время, и просмотрела их критическим, оценивающим взглядом. Да, да, они хороши. С листов словно бы доносился аромат свежести, цветы и птицы были живыми. Ее дремлющие чувства проснулись, а пальцы физически ощутили вес карандаша и кисти. Она сделает несколько акварелей так, будто линии лягут сами… и она уже в своем воображении рисовала горы вокруг Ла Веги, тут же планируя, что сделает еще.

Она будет работать — упорно, творчески, наконец, и кто знает, может, она станет профессионалом.

Внезапный взрыв энергии сломал инерцию, сковывавшую ее последние недели, как Спящую Принцессу. Весна забурлила в ее крови. Она едет в Испанию с Гилланом Морнингтоном… или Гилем Монтеро? Так или иначе, это ее любимый мужчина, и она рискнет, будь что будет в этой непростой поездке.

В этот момент задолдонил звонок. Прибыла Гайнор, обуреваемая желанием провести время с Корделией. Такой живой и полной энтузиазма Корделия ее никогда не видела.

— Я сматываюсь в колледж в сентябре, слыхала? — тараторила она. — Не потому, что я не люблю мамми и Рана, и Гиль был великолепен — это благодаря ему я покончила с бездельем и решилась! Но я буду настоящей студенткой, с собственной норой и собственными друзьями и буду изучать что-то полезное. И не желаю я постоянно видеть Алису, которая то и дело сует свой острый носик во все мои дела!

Корделия рассмеялась.

— Тебя ждет чудесная пора, и ты будешь великолепной студенткой, я уверена, — сказала она. — Семья утратит тебя, но, конечно, они понимают, как это важно для тебя. Что у вас происходит?

Гайнор нахмурилась.

— Все вроде хорошо, — нерешительно сказала она. — Мама приходит в себя: она стала больше выезжать, чаще принимать гостей, — она издала глубокий невеселый вздох. — Скажу тебе правду, она бы легче перенесла папину смерть, если бы не эта ужасная тайна, которая всегда скрывалась от нее.

Легкая дрожь пробежала по спине Корделии — что-то подсказало ей, что надо бы быстро сменить тему разговора, а то он заведет их на очень тонкий лед.

— Гайнор, я не думаю, что тебе следует обсуждать все это со мной, — начала она. — Ведь я не член вашей семьи и… ну, в общем, это совершенно ни к чему.

Однако Гайнор нетерпеливо отмахнулась.

— Нет-нет, не останавливай меня. Надо же мне с кем-то обсудить, а ты разбираешься в нашей ситуации. Все дело в том… ах, как трудно мне это изложить. Ну пойми же, этот человек, который, по словам Гиля, бездушно бросил женщину с маленьким ребенком… который затем снова женился и всю жизнь скрывал от нас свою первую семью… — Она ходила из угла в угол, почти бегала по комнате. — ..Этот человек ведь был моим отцом, моим замечательным отцом, который был так добр и ласков к нам с Раном… он был мужем, которого любила моя мать, он жил с нами все эти годы. Пойми же, не мог он быть бесчувственным соблазнителем и таким жестокосердным. Я же знала его, жила с ним под одной крышей. И об этом я сказала Гилю, но у него-то совсем другая память о нем. А Гиль не лжец, он абсолютно откровенно говорит все, что думает, получается что-то вроде калейдоскопа: его встряхиваешь, и каждый раз выскакивает новое изображение. Так где же правда? Вот что я хочу знать!

— У меня нет на это ответа, — сказала опечаленная Корделия. — Я знаю только, что все это терзает и Гиля. И думаю, он тоже ищет недостающее звено, как и ты.

— Мы просмотрели все отцовские бумаги, но там нет ничего, что проливало бы свет на эту сторону жизни отца, — не унималась Гайнор. — У меня такое ужасное чувство, что нам никогда не удастся узнать, что случилось в его первом браке. А мне эта неизвестность ненавистна. И всем она тягостна… кроме Алисы, которой наплевать. Ей на все наплевать. Единственное, что ее огорчает, это нежелание Гиля взять ее с собой в Испанию. Боже, как она свирепеет по этому поводу.

— Вряд ли у нее есть основания сердиться. Для него это деловая, а не увеселительная поездка, — сказала Корделия. — И Гилю, и мне придется много работать, и Алисе в Ла Веге будет скучно.

— Но Алиса не верит, что это деловая поездка, — сказала Гайнор, и глаза ее при этом весело сверкнули. — Она думает, что Гиль хочет уединиться с тобой и вволю погулять, прежде чем совьет с ней семейное гнездышко. А с этим браком тоже все не ясно. Официально никому ничего не объявлено, никто у нас дома не в курсе, но она сказала мне под величайшим секретом, что они уже почти помолвлены. Да я не очень-то верю ей.

Этот разговор заставил Корделия задуматься сразу над несколькими вещами. Она замучила себя попытками понять, действительно ли между Гилем и Алисой что-то есть, правда ли, что они "почти помолвлены". Ведь сам Гиль никому ничего не говорил, но если его молчание успокаивало Гайнор, то этого нельзя было сказать о Корделии. Никакая сила, конечно, не заставит ее спросить его об этом. То она внушала себе, что если в претендентках на руку Гиля ходит не Алиса, то кто-нибудь вроде нее, хотя что-то в Корделии сопротивлялось этому внушению. Ей снова казалось, что не следовало соглашаться на поездку с ним, раз он уже, возможно, выбрал себе будущую подругу жизни, даже если его выбор и не обусловлен любовью. И хотя формально им предстояла чисто деловая поездка, ей так и не удалось убедить себя в этом, и ее опасения по поводу этой поездки были близки к подозрениям Алисы. И будто подслушав ее тайные мысли и тревоги, позвонил Гиль.

— Я заказал билеты на самолет в Бильбао. На понедельник, — сообщил он. Издательский аванс будет в тот же день переведен на ваш банковский счет.

Корделия невесело усмехнулась.

— Какое странное совпадение! Неужели вы опасаетесь, что я прикарманю денежки и в последний момент сбегу?

— Ну, сбежать вам не удастся: вы подписали контракт, — констатировал он. Получить авансы, а потом улизнуть лучше получается у вас не в деловой жизни, а в иной.

Корделия почувствовала, что ее лицо раскалено. Она уже хотела швырнуть трубку, но в ней вновь раздался спокойный голос Гиля.

— Все же не вздумайте выкинуть трюк. Мне пришлось уладить бездну проблем в эти дни, и некогда было позвонить. А теперь слушайте. До аэропорта далековато, так что я заеду за вами в шесть тридцать. Готовьтесь.

— Я буду готова, — промолвила она голосом, дрожавшим от негодования. Она вновь ненавидела его за диктат и презирала себя за то, что так сильно в него влюбилась.

Но он был прав: контракт она подписала. Теперь ей не отвертеться, и дело не только в том, что, сбежав, она лишится денег, потеряет она и веру в свои деловые качества. Так что повязана она обязательствами, и от них никуда не деться.

Самолет мягко приземлился в аэропорту Бильбао, и час спустя они мчались на автомобиле мимо ласкавших взгляд пейзажей Басконии, где на фоне далеких гор разместились ухоженные фермы, от которых веяло духом достатка.

При желании Гиль мог быть очаровательным и интересным попутчиком, но ни во время поездки в аэропорт, ни во время полета он не проявлял этих качеств, на сей раз он предстал перед Корделией в другой роли, впрочем, хорошо ей знакомой: молчаливого, замкнутого человека.

Она знала, что Гиль непрост, и разобраться, что происходит в его душе, раздираемой тайными противоречиями, едва ли возможно. И она не пыталась вызвать его на разговор, вообще не напоминала о себе.

Но, ступив на землю Испании, он сначала напружинился, посуровел, но вскоре отпустил внутренние вожжи. Она стала ждать, когда изменится все его поведение и даже внешность, но этого не произошло, и тогда она поняла, что он уже никогда не станет тем человеком, которого она встретила в Ла Веге прошлым летом. Морнингтон Холл глубоко проник в его душу, стал частью его «я». Испанский язык, которым он владел с детства и которым свободно пользовался на автозаправке или покупая еду, напоминал о прежнем Гиле, и все же он стал другим, и сам сознавал это.

— Говорят, что нельзя дважды вступить в один и тот же поток, — бросил он, заводя машину. — Впрочем, меняются не места, куда возвращаешься, меняется сам человек. В жизни можно двигаться только вперед.

Это было самое откровенное его высказывание за все начало поездки, и от неожиданности у Корделии на секунду перехватило дух.

— Это вызывает у вас сожаление? — спросила она.

Он мрачно улыбнулся.

— Да нет. Это просто факт, — сказал он. — Не думаю, что снова смогу стать Гилем Монтеро.

— Может быть, вы никогда им и не были? — дерзко спросила она, и он саркастически засмеялся.

— Какое глубокое наблюдение! — процедил он, и Корделия прикусила язык. Она знала, что ему ничего не стоит причинить ей боль, но была полна решимости не допустить этого.

Путешествие с Гилем не шло ни в какое сравнение с той поездкой, которую она совершила с Брюсом. Гиль вел машину быстро и уверенно, желая как можно быстрее добраться до Ла Веги. Его не смущало состояние дорог, и даже тогда, когда они отъехали от побережья и помчались над отвесными склонами и ущельями Пикос, невозмутимость ничуть ему не изменила. Это были его горы, и он не боялся их. Корделия поймала себя на том, что не испытывает той нервозности, которая сопровождала ее в первое посещение этих мест.

Как и тогда, острые горные пики хищно врезались в бледные небеса, а на их вершинах то там, то здесь еще виднелся снежный покров. Дорога серпантином извивалась между горными отрогами. Но рядом был Гиль, и в нем она ощущала некую волшебную защиту. Может быть, благодаря его присутствию она воспринимала теперь узкие горные ущелья не как ловушку, а как источник душевного покоя. Она была уверена, что рядом с ним горы и опасная дорога не страшат ее И не причинят никакого вреда.

По мере того, как они все ближе подъезжали к Ла Веге, Корделия пуще проникалась дикой красотой и величием природы этого удаленного уголка Европы. Но вот в ее душе снова стало возникать беспокойство. Гиль ничего не сказал ей о том, как он собирается устроить ее жизнь в Ла Веге, а ей самой спрашивать не хотелось. Он мог бы ответить двусмысленной шуткой, а это вызвало бы нервозность Корделии. Сама она надеялась остановиться в харчевне, как в прежний приезд, но с Гилем ничего нельзя было знать заранее.

У нее перехватило дыхание, когда, обогнув выступ скалы, они выехали прямо к Ла Веге. Горы отступили, и ее окружили деревенские дома, изгороди, лица, вызвавшие в ней ощущение, что она никогда отсюда не уезжала, так знакомо и даже близко показалось ей все окружающее. Вот главная улица, пересекающая всю деревню, вот и харчевня, и магазин Антонио, где она покупала походную обувь. И тут же, на небольших лужайках мирно пасутся коровы, позвякивая бубенчиками. К своему глубокому удивлению, Корделия испытала трогательную радость при виде этих мест.

Меняются не места, куда возвращается человек, меняется он сам, — сказал Гиль. Неужели она так сильно изменилась за несколько месяцев? Полюбив этого человека, неужели перестала быть прежней, сама того не заметив… и полюбила эти места, которые для него значили очень много?

Ей уже не терпелось увидеть маленький живописный домик Гиля, однако вдруг осознала, что они продолжают ехать вперед, к выезду из Ла Веги.

— Почему мы не останавливаемся? — спросила она в недоумении.

— Уже вечереет, и если мы сейчас здесь остановимся, нам придется пройти через ритуал приветствия со всеми жителями, — сказал он. — В Испании не пренебрегают такими вещами. Каждый захочет выпить с нами, а, приняв угощение от одного, как обидеть другого. Вернемся сюда завтра, когда будем посвободнее.

Она нахмурилась.

— Разве мы не остаемся здесь? Я полагала… Гиль слегка улыбнулся, и в голосе его прозвучал мягкий упрек.

— Ты слишком много беседуешь сама с собой. Спроси ты меня раньше, я предупредил бы тебя. Мы не остаемся в Ла Веге. Сейчас в моем доме живет молодая чета, они только что поженились, а жить им негде. Кто-то должен присматривать за цыплятами и кошками, как по-твоему?

— А Пелайо? — спросила она.

— Пелайо я вернул Луису, у которого взял его еще щенком. Мне не хватает его, но когда я уезжал в Англию, помимо сложных карантинных правил и неопределенности моего будущего, меня побудила оставить его здесь мысль, что Пелайо вырос в горах. Он чувствовал бы себя несчастным вне родных мест.

Корделия изумилась. Как мало еще она знает о Гиле! Она глубоко переживала потрясение, вызванное его вторжением в ее жизнь, но думала лишь о себе, а в его душу не заглядывала. И впервые она подумала о том, что надо лучше узнать его, хотя и понимала, что присущая ему непроницаемость затруднит решение этой задачи.

— Не надо так волноваться, — тем временем проговорил он. — Я ведь не предлагаю ночлег на обочине дороги.

— А я и не волнуюсь, — отрезала она. — Хочется узнать, куда мы направляемся.

— А вот, чтобы узнать это, придется потерпеть, а затем все увидится, таинственно сказал он.

Ла Вега осталась позади, и они вновь взбирались по петляющему серпантину, делая такие резкие повороты, что нервы Корделии опять напряглись. Они оказались в отрезанном от всего мира высокогорном и пустынном месте, где им лишь однажды попалось человеческое жилье, да проехало несколько встречных машин. Более вокруг не было ни души.

— Там наверху, — сказал Гиль, показывая на окутанные густым туманом пики, взмывавшие над их головами, — находится Кавадонга, где произошла битва, остановившая мавров, рвущихся завоевать Испанию.

— Неужели кто-то мог жить и воевать на такой высоте? — только и смогла спросить пораженная Корделия.

— Зато понятно, как небольшое войско, состоявшее из обитателей и знатоков этих гор, могло отстоять их от любых пришельцев, — заметил Гиль. — Теперь сюда ведет приличная дорога, а в самой Кавадонге выстроен большой храм, и туристы съезжаются сюда отовсюду. А все-таки, взглянув на горы, понимаешь, откуда взялась гордая независимость астурийцев. Ведь мы не относимся к средиземноморской расе, мы — не латинского корня.

— Мы? — вкрадчиво спросила Корделия, и, вздрогнув от ее вопроса, он быстро повернулся к ней, после чего опять устремил взгляд на дорогу.

— Оговорка по Фрейду, — пробормотал он. — А вы все время ловите меня, мисс Харрис.

Дорога стала шире, спустившись в полную очарования и покоя долину. Они въезжали в городок Кангас де Онис. Корделия с удовольствием увидела несколько магазинов и кафе. Затем они миновали затененную деревьями площадь, где дети катались на велосипедах, а старухи кормили голубей; въехали на средневековый мост, под которым неслись серебристые струи быстрой реки. Над аркой моста было установлено огромное распятие, а вокруг, в какую бы сторону она ни поглядела, по-прежнему высились горы.

Миновав город, Гиль сразу же завернул в проем стены, некогда загороженный воротами. Они въехали в заброшенный бурно разросшийся сад, хранивший очарование и следы былой заботы. В конце дорожки высился дом, производивший сходное впечатление — благородства и печальной заброшенности. То было массивное двухэтажное строение, сложенное из крупного камня. Корделия было подумала, что в доме уже давно никто не живет, но как только Гиль затормозил, тяжелая входная дверь распахнулась, и на пороге появилась пожилая чета.

— Что это, Гиль? — спросила Корделия. — Чей это дом и кто эти люди?

— Терпение, — проговорил он торжественным голосом. — Этот дом, к вашему сведению, с недавнего времени мой, а люди эти, которых я и сам вижу впервые, наняты, чтобы за ним присматривать. По необходимости пришлось делать распоряжения до приезда сюда, но зато дом, по крайней мере, обжит.

Сидя в машине, Корделия наблюдала, как Гиль разговаривает с семейством смотрителей. Ее недоумение возрастало с каждой минутой. Чего ради Гиль приобрел этот приходящий в упадок особняк, да еще в столь отдаленном месте? А смотрители останутся здесь? Похоже на то, подумала она, видя, как сторож забирает багаж из машины и вносит его в дом, а за ним следует улыбающаяся жена.

Гиль распахнул дверцу машины и протянул руку Корделии. Тепло его пальцев произвело на нее гипнотический эффект. Ей грезилось, что ее вводят в некий заколдованный дворец. Деревянные полы были начищены до блеска, светясь позолотой свежего лака. Из прихожей Гиль провел ее в обширную залу, в которой были расставлены кресла и столы мореного дуба. Огонь, пылавший в огромном камине, быстро нагревал комнату, изгоняя из нее промозглость весеннего вечера. А перед камином, на старом, но еще крепком афганском ковре уютно дремала черно-белая кошка.

Корделия наконец вышла из транса и, улыбнувшись, обратилась к Гилю.

— Неужели всюду ты окружаешь себя животными? — спросила она.

— Да, и думаю, так будет всегда, — ответил Гиль. По-прежнему держа ее за руку, он подвел и усадил ее на диван поближе к огню. — Отдыхай, Корделия. В доме, как мне помнится, есть столовая, но сегодня жена смотрителя — ее зовут Бланка — принесет нам поесть прямо сюда.

Она бросила взгляд в окно, на буйную заросль кустарников и деревьев, а затем на Гиля.

— "Как мне помнится"? Так ты знаешь этот дом? Ты жил здесь прежде? спрашивала она, а недоумение ее нарастало.

— Да, и мне доставляет удовлетворение мысль, что дом этот вновь принадлежит тому, кто должен им владеть — мне. Ибо это дом, где родилась моя мать, где я провел свои детские годы после возвращения в Испанию. После ее смерти я жил здесь со своей тетушкой, но, — тут он печально нахмурился, — у нее настали трудные времена, и дом пришлось продать.

Он отпустил наконец ее руку, и ей сразу же стало не хватать тепла его ладони. Потянувшись к нему, Корделия промолвила:

— Теперь я вспомнила, ты говорил мне, что твоя матушка родом из Кангас де Онис. Но что ты делал потом, покинув этот дом?

Задав вопрос, она тут же испугалась, что он не захочет на него ответить и их общение прекратится. Но ей стало важно узнать о всех витках его жизненного пути и благодаря этому понять, наконец, этого человека.

— Мы сняли домик в Кангас де Онис, и ежедневно я проходил мимо материнского дома и видел здесь чужих людей, — сказал Гиль с горечью. — А затем они уехали, и дом много лет пустовал. В общем-то, тогда для меня это было не важно. Вплоть до последнего времени я и мечтать не мог, чтобы выкупить и поправить его. После смерти тетушки меня перебрасывали из одной родственной семьи в другую, а к моменту поступления в колледж я остался совсем один.

Он замолчал и нарочито бесстрастно стал почесывать пятнистый кошачий живот. Кошка вытянулась и заурчала от удовольствия. Лицо его ушло от света, но Корделии и не нужно было видеть его. Она знала, что на нем сейчас отражены одиночество и потерянность, только что звучавшие в его голосе.

— А потом ты отправился в Англию, в университет, — нарушила молчание Корделия, надеясь вывести его из невеселой задумчивости.

— Да, школа предоставила мне стипендию, и к этому пришлось добавить те небольшие сбережения, что оставила мне мать, — сказал он. — В Англии я изучал испанскую и английскую филологию. Во время каникул натаскивал английских малышей, учивших испанский, или возвращался сюда и…

— Натаскивал испанских детей, учивших английский, — закончила она. — Это нелегкий хлеб для выходца из богатого рода. Так неужели, Гиль, тебе никогда не приходило в голову обратиться к отцу?

— Нет, — ответил он резко, — никогда. Он знал, где ему найти меня, если б захотел.

Ее сердце внезапно перевернулось от жалости к юному студенту, слишком гордому, чтобы попросить помощи, по праву принадлежавшей ему. Она начала понимать, что тогда он был подобен кошке, которая охотится в одиночку, никому не доверяя, оберегая себя ото всех, ожидая от каждого предательства или отказа. И потому, видимо, он показал Англии спину и вернулся в Астурию.

— Значит, закончив учебу, ты бесповоротно вернулся? — сказала она, прослеживая дорогу, которая привела его к Мерче Рамирес, а затем в Ла Beгy. Что ты делал потом?

Его лицо стало жестким и замкнутым, как если бы он решил, что сказал ей слишком много, и спешил закрыть брешь в своей обороне.

— Много чего, — сказал он подчеркнуто неопределенно. — Кое-что не для твоих ушей, а что-то малоинтересно. А вот и ужин.

Бланка по-прежнему улыбалась, похоже, она улыбалась всегда, в руках ее был поднос, и от него струился аппетитнейший аромат. Она приготовила традиционное астурийское блюдо — белые бобы и жареные морские моллюски, похожие на тушеное мясо, был здесь и хлеб, и красное вино в массивном графине, и мощный пласт кабральского сыра.

— Здоровая крестьянская еда, — проговорил лорд Морнингтон, без промедления за нее принимаясь. — Не отставай, Корделия, ешь! Завтра мы уже с головой уйдем в работу.

Все происходящее казалось Корделии чем-то нереальным. Она вместе с Гилем в комнате, родной ему с детства, за окном — весенние сумерки, в камине полыхает огонь, а у ног мурлыкает кошка. Англия и жизнь, к которой она привыкла, остались на другой планете. Завтра, как только что напомнил Гиль, ей придется впрячься в работу, но сегодня ночью она останется с Гилем в этом доме, отрезанном от остального мира.

Бланка включила свет, задернула занавески и затем внесла поднос с дымящимся кофе.

— Большое спасибо, — сказала ей Корделия на своем нищем испанском. — Еда была чудной!

Проговорив это, она с торжествующим видом взглянула на Гиля, который изобразил изумление.

— Ну-ну, для начала неплохо, — поддразнил он ее, — но акцент-то, акцент. Что-то с ним надо делать.

Забирая поднос. Бланка поклонилась Корделии.

— Сеньора, — назвала она ее.

— Нет, сеньорита, — поправил ее Гиль, — мисс Харрис.

Корделия опустила голову, тщательно избегая встречи с глазами Гиля, пока Бланка не вышла из комнаты. Она знала, что ее лицо уже покрылось густым румянцем, и не из-за жаркого огня в камине. Ее смутило, что Бланка назвала ее сеньорой. Интересно, что она думает об отношениях между нею и Гилем? Неужели решила, что она — леди Морнингтон? Разве он никак ее не представил? Сейчас-то он четко назвал ее "мисс Харрис".

— Не тревожьтесь, Корделия, — сказал Гиль мягко, вновь демонстрируя свою способность читать ее мысли. — Здесь не Ла Вега. Никто не посчитает вас пропащей женщиной лишь потому, что вы уснете под одной крышей со мной.

Она не смогла заставить себя ответить, чувствуя, как бешено колотится ее сердце. Все же она разлила кофе, не расплескав, и уняла дрожь в руке, поднося чашку к губам. Но все это время она ощущала, как Гиль не спускает с нее глаз, и ее не оставляло странное чувство, передававшееся ей от него. Ей казалось, что мысленно он уже занимается с ней любовью. И хоть не было меж ними даже легких касаний, тело ее тоже включилось в эту игру воображения: жар охватил низ живота и распространялся оттуда вниз и, вверх, так что даже пальцы ощутили прилив волнующейся крови.

Он допил свой кофе и молча наблюдал, как она допивает свой. Затем порывисто встал и просто сказал ей:

— Идем.

Без колебания Корделия поднялась и пошла за ним. Может, в Англии у нее нашлись бы силы не подчиниться его приказу, даже возмутиться его тоном. Но здесь была Испания, и здесь она чувствовала себя другой Корделией, той, которая повиновалась Гилю как судьбе, сознавая, что только внутренний страх мешал ей сделать это прежде.

Идя бок о бок, они поднялись по деревянным ступеням на второй этаж. Гиль так и не дотрагивался до нее. Наверняка сознательно, подумала она, он играет на ее растущей жажде в его близости. По коридору, по-прежнему держась на небольшом расстоянии друг от друга, они прошли мимо нескольких запертых комнат. Корделия поняла, что он ищет нужную по памяти. Наконец, они остановились перед одной из дверей.

Печально улыбнувшись, он обратился к ней.

— Надеюсь, все будет так, как мне хотелось, — сказал он неожиданно.

— У тебя есть в этом какие-то сомнения? — усмехнулась она, а ее тело до предела напряглось в ожидании, когда, оказавшись в его крепких объятиях, уже не будет сопротивляться. — Как это не похоже на тебя!

Его рука дотронулась до ее плеча в тот момент, когда он рывком распахнул дверь. Было нечаянным это касание или нет, но радость, которую она испытала, оказалась столь сильной, что это испугало ее. Вокруг было сумрачно, почти темно, и лицо его утонуло во мраке. Она глубоко вздохнула и начала склоняться к нему. В этот момент он тронул выключатель, и комната озарилась внезапным светом. От неожиданности Корделия вскрикнула.

Она ждала, что он приведет ее в спальню, но перед ней была просторная, полная свежего воздуха мастерская с большими окнами и отлакированными деревянными полами. В центре ее размещался массивный стол, в углу — мольберт. А вдоль стен расположилось все, что нужно художнику: холсты, тюбики с красками, инструменты, кисти, акварели, бумага, мелки, карандаши, бутылочки с растворителем. Здесь же стояли удобное кресло для отдыха и кофеварка. Все, о чем только может мечтать художник.

Замерев от изумления, Корделия не могла говорить. Только глядела на Гиля глазами, полными признательности и удивления. Его ответная улыбка торопила ее покончить с остатками недоверчивости.

— Думаю, кое-что из этого пригодится тебе? — спросил он.

Она сделала несколько неуверенных шагов, расширившимися глазами глядя по сторонам.

— Все, все пригодится… — она встряхнула головой, все еще с трудом веря в увиденное. — Гиль, но ведь все это куплено в моем херфордском магазине!

— Естественно. Получился солидный заказ, — сказал он деловито. — Гайнор все организовала. Впрочем, это было не сложно. Лишь пришлось указать вымышленное имя заказчика.

С Корделии понемногу спадало оцепенение. Поднимаясь по лестнице, идя с ним по коридору, она ждала, что сейчас настанет время любви. Она уже хотела этого, она была готова ко всему. И теперь ей стало чуть стыдно за то, как неверно она поняла, чего хотелось Гилю.

Еще раз он дал ей понять, насколько плохо она его чувствует.

И уже возненавидев себя за только что испытанное желание, всю горечь своего разочарования она обрушила все же на него.

— Ax, как вам нравятся такого рода трюки! Вас это забавляет! Все это действительно небывало, но я в этом не нуждаюсь, чтобы сделать несколько набросков, мне половины не понадобится. Все необходимое я привезла с собой!

— Я знаю, — невозмутимо ответил он. — Но это может пригодиться вам для большой работы, для того, чтобы подготовиться к вашей первой выставке.

Слезы обиды набежали на ее глаза, кулаки сердито сжались.

— Так не пойдет. Гиль, — с яростным упрямством заявила она. — Нельзя запереть меня в комнате и приказать мне заниматься живописью. Я не могу производить шедевры по вашему приказу!

— Возьмите себя в руки, — умиротворял ее Гиль. — Никто не собирается запирать вас, и нет у вас никаких обязательств, кроме тех, которые записаны в контракте. Я уже говорил вам, что не вымогаю вашу благодарность. И все же не мешало бы вам хоть чуть-чуть ценить то, что я делаю. — Гиль пожал плечами. — В один прекрасный день вы станете настолько взрослой, что перестанете подозревать каждый мой поступок в тайной корысти. Дайте знать, когда это случится.

Резко повернувшись, он направился к двери.

— По соседству с мастерской Бланка приготовила спальню для вас, — бросил он через плечо. — Я же пойду прогуляюсь по саду, пока совсем не стемнело, так что спокойной ночи.

И он ушел, оставив ее одну. Она же была совершенно разбита и еще вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, в очередной раз черт-те что натворившей.

 

Глава 10

Корделия долго лежала без сна в просторной семейной кровати в комнате за студией. Она слышала неясные звуки, доносившиеся снизу, как Бланка и ее муж Томас ходили в своем помещении, как Гиль — она безошибочно узнала его шаги прошел из сада в свою комнату. У ее двери он не остановился.

Измученная, она наконец заснула и спала до тех пор, пока Бланка не принесла ей поднос с кофейником и не открыла ставни, впуская утренний свет. Сад за окном сверкал ранней росой. Старые спутанные кусты роз, буйные поросли цветов, хорошо растущих вопреки засилью сорняков. Тропинки тоже заросли травой, пробившейся сквозь бордюрные камни и треснувшие урны. Маленький пруд был густо покрыт зеленой ряской. На замшелых солнечных часах грелась все та же кошка, вылизывающая лапку; а в отдалении горы возносили свои все еще белые головы, пронзая ими безоблачное небо.

Корделия торопливо оделась в бело-зеленое ситцевое платье и белые сандалии, втиснув свои локоны в изумрудно-зеленую застежку на затылке. Ее мучило предстоящее: нужно было после вчерашнего встречаться с Гилем, хотя знала, что и этот барьер надо преодолеть.

Вчерашний вечер вставал перед ней кошмаром. Корделия готовилась к заранее подготовленному обольщению, представляла это подобием сцены в плохом кино, и теперь вспоминала об этом с отвращением. Ведь должна была знать, что это не в стиле Гиля. Он ждал не ее готовности, а сознательного выбора, проявления ее собственной воли.

"В один прекрасный день ты придешь ко мне по своему желанию…Я не хочу заниматься с тобой любовью, пока ты сама не позовешь меня..". Он хотел заставить ее признать поражение, умолять его взять ее. Он не желал ничего иного, как добровольной и безоговорочной капитуляции.

Ее непреодолимо влекло к нему. Вышла из спальни, открыла дверь студии, обошла ее, касаясь девственно чистых холстов, трогая прекрасные собольи кисти. Все здесь было лучшего качества, не скупясь, он откладывал и приобретал все это для нее. Корделия нахмурилась и закусила губу. Зачем Гиль все это делал, если не рассчитывал за все получить сполна. Она не понимала его. Он так и оставался для нее загадкой, и похоже, что от этого ее любовь только возрастала.

Дом Монтеро был больше, чем показалось ей вчера на первый взгляд. Спустившись на цыпочках вниз, потрогав деревянные панели стен, она поняла, что мать Гиля принадлежала если и не к столь знатному роду, как Морнингтоны, то все же к старинной респектабельной фамилии, и у нее были деньги. И здесь Гиль был единственным наследником и завершал генеалогическую лестницу старинного рода. Она болезненно поежилась. И это не для нее, трезво сказала она себе.

Недалеко от гостиной, где они вчера ужинали, стояла открытой дверь, и Корделия увидела, что она ведет в столовую, о которой упоминал Гиль. Он был уже там, сидел за длинным столом. Перед ним стояла чашка кофе. Опершись локтем на стол, он склонил свою темную голову над чем-то, что выглядело грудой счетов и сводок.

Сосредоточенность и недовольство морщили его лоб, он совершенно не подозревал о чьем-либо присутствии, а ее сердце вспыхнуло чистой любовью. Не уже привычным желанием, но потребностью понять, помочь, одарить. Быть частью его жизни так долго, сколько он будет нуждаться в ней.

— Входи, выпей кофе, — он увидел ее и указал ей на стул. — Просматриваю сметы ремонта дома. Я не решаю и не договариваюсь ни о чем заранее, прежде чем не увижу все своими глазами.

Корделия опустилась на стул, все еще нервная, изможденная разноречивыми чувствами, охватившими ее.

— Сад действительно требует большой работы, — заметила она.

— Не только сад. Дом, как ты уже видела, только наполовину меблирован. Никак не могу разобраться со всякой ерундой, приобретенной последними владельцами. Внутреннюю отделку нужно переменить, в некоторых панелях завелся червь. — Он рассмеялся. — И это только начало!

— Но это надолго, Гиль.

— Душа требует, Корделия, я могу жить или не жить здесь, но привести все в порядок я должен.

Корделия промолчала: Бланка как раз принесла им завтрак — яйца, тосты, фруктовый сок и снова кофе. А когда та ушла, сказала глухим голосом:

— Извини меня, Гиль.

Он посмотрел на нее из-под невозмутимых бровей, и она заторопилась, отсекая возможность отступления.

— Я о студии. ТЫ… ты сделал мне подарок. Это было так неожиданно, я растерялась и бросила тебе вчера несправедливые слова. Извини меня.

— Ничего, — сказал он ровным голосом, и это отсутствие эмоций причинило ей муку.

— Но это не все! Ты столько потратил, заботясь обо мне, а я ведь не смогу вернуть это… Не смогу…

— Корделия, — твердо сказал он, усмиряя ее вежливо, но властно, — забудем это. У меня есть деньги, я могу их тратить, но даже не в этом дало. О чем мы говорим? О нескольких тюбиках краски и нескольких холстах? Давай оставим это.

Корделия закусила губу и затихла.

— А теперь, — продолжал он тоном школьного учителя, — надо взяться за несколько эскизов для моей книги. Они не должны отнять у тебя много времени, можно заниматься ими по утрам.

— Эскизы — это идея, — обороняясь, сказала она.

— Вот именно. Я хочу, чтобы они были хороши, и я знаю, что так и будет. Но они не должны полностью поглотить все твое время и творческие силы. Студия здесь, ты здесь, и все остальное здесь, — он указал рукой на сад, небо, горы. — Корделия, если ты не начнешь работать тут, значит, не начнешь вообще. Или ты художник, или одна из тех, кто сидит и жалуется на дурные обстоятельства.

Она вскочила так поспешно, что упал стул, в ее хрупком теле клокотала ярость, ее рыжие волосы освободились из заколки, когда она вскинула голову.

— Как ты смеешь? — задохнулась она. — Какое право ты имеешь внушать мне это? Я рисую всю мою жизнь. Я рисовала задолго до того, как встретила тебя, и снова буду рисовать. Ты увидишь! Что ты знаешь об этом?

На его лице все яснее читалось удовлетворение.

— Совсем немного, — дружелюбно сказал он. — Я лишь продолжаю то, что делал мой предшественник. Начинаю превращаться в мецената. Ты думаешь, почему я привез тебя сюда? А? — он замолчал, спокойно ожидая ответа.

В это мгновение решалась ее судьба, она не имела права предаться отчаянию. Не правда, не правда, стучало в ее мозгу, все это не правда! Гиль привез ее, потому что желал ее… только поэтому, да, прошлой ночью он на нее покушался, он все еще хотел ее, несомненно. Она слишком долго играла с ним в эту игру, не удовлетворяя его, и он устал от этого.

Она видела, что он ее желает. А он был уже с опытом, слишком утомлен всем этим, опустошен множеством женщин, чтобы бесконечно возжаться с ней и ее трогательной невинностью.

И вот теперь она погибала от любви к нему, сознавая ее безнадежность, ибо нужно ему было то единственное, что она могла сделать для него… удовлетворить его желание. Он привел ее к этому решению, но его-то жизнь полна другим, более необходимым. Он по доброй воле увлекся делами поместья Морнингтонов, бизнесом, благотворительностью, его поглощает реставрация дома Монтеро, публикация книги. А дальше предстоит женитьба, возможно, на Алисе.

— Ну, хорошо, — сказала она спокойно, с достоинством, еще не зная, к чему приведет это проявление силы, гордости и мужества. — Хорошо, если ты этого хочешь — пусть будет так!

Она покинула комнату, распрямив плечи, гордо подняв голову, но ничего не видя и не слыша, подгоняемая неощутимым ветром. Не оглядываясь, она поднялась наверх в студию и плотно прикрыла за собой дверь.

Еще через несколько минут она проскользнула в свою спальню, скинула бело-зеленое платье и надела джинсы и рубашку. Она бессознательно делала это, то был автоматический рефлекс: создать удобства для работы. И затем она не выходила из студии весь день. Ее лицо было сосредоточенно, губы сжаты. Она натянула холст и начала смешивать краски.

Она не теряла времени на размышления. Обычно она писала с натуры или с эскиза, фотографии. Сейчас она работала по памяти, повинуясь внутреннему зрению художника, стремясь вернуться в артистический мир, покинутый ею.

За ее спиной горы в отдалении сияли на солнце, зеленые и прекрасные, но она отвернулась от них и не позволяла их влиянию сказаться на полотне. Вместо них она видела перед собой лицо Гиля: насмешливо поднятые брови, легкая циничная улыбка, всепонимающие глаза. Сейчас она овладела им, он принадлежал ей. Не надолго, на короткое время, потом она вернет его миру.

Она не знала, сколько времени провела в этом волшебном творческом состоянии. Время было не властно над ней, она не чувствовала ни голода, ни жажды, ни усталости, ни в чем не нуждалась. Та пустая пора, когда она не брала кисть в руки, ничего от себя не требовала и ни на что не надеялась, ушла. Она яростно делала свое дело.

Остановилась она лишь тогда, когда раздался мягкий, но повелительный стук в дверь. Очнувшись, она ощутила, что затекло плечо, ноет запястье и пересохло в горле.

Дверь открылась, хотя она не откликнулась и не дала позволения войти, но это был Гиль и мог ли чей-либо запрет встать между ним и его намерением? Он внес небольшой поднос со свежим лимонным напитком, сыром и фруктами и поставил его на стол.

Корделия заморгала, и ее глаза показались ему темными кругами на бледном лице, когда потом она пристально посмотрела на него.

— Который час? — спросила она, как только что проснувшийся человек.

— Полтретьего. — Он посмотрел на нее через стол и вдруг между ними снова прошел ток.

Корделия провела испачканной рукой по лицу. — Ты должен был мне сказать, что уже так поздно, — сказала она, возвращаясь из творческого транса к реальности.

— Господи, я не посмел мешать тебе! Я хотел зажечь огонь, а не взорвать вулкан! Учуяв запах магмы, я счел благоразумным не приближаться.

— Очень смешно! — улыбнулась она. — Ты знаешь, что делать — и делаешь именно это. А теперь ты собираешься спросить: "Работается, не правда ли?".

— Хорошо тебе рисуется, не правда ли? — поддразнил он ее.

— В самом деле, — согласилась она. — Но как ты мог знать, что меня нужно везти в Испанию, тратиться, все время меня подталкивать? — Ущемленность возвращалась к ней, она не смогла вынести насмешки. — Ведь вы не могли знать, милорд, что окупите свои издержки.

Гиль как раз поднимал кувшин, чтобы налить сок, и она увидела, как он резко опустил его на поднос, как гнев загорелся в его глазах, тело мгновенно напряглось, и он стремительно пересек комнату огромными шагами.

— Ты уже досаждаешь мне слишком! — прошипел он. Он сдавил ее запястье так сильно, что кисть выскользнула и упала на пол. Она изумленно посмотрела ему в лицо, больше не боясь его, и из черных и из голубых глаз исходил равный по силе гнев.

И вдруг он увидел то, чего до этого не замечал, ибо только теперь холст оказался перед ним, нагнув голову, он пристально смотрел на свое собственное лицо.

— Мой Бог! — воскликнул он. — Ты это делала весь день?

— Это… это не закончено, — пролепетала Корделия.

Он перевел взгляд с портрета на ее лицо, гнев покидал его глаза. Новое, никогда не виденное ею прежде выражение возникло на его лице: удивление, полная раскаяния нежность, зарождающаяся надежда… как будто он увидел нечто, во что давно хотел поверить, но сомневался в его существовании.

— У тебя на лице краска, — сказал он. Поискав взглядом чистую тряпку и не найдя, он выпустил ее запястье и нежно потер пальцем пятно на ее щеке. — Ох, я сделал еще хуже!

— Неважно, — тихо сказала она, испытывая головокружение от его близости, от прикосновения его пальцев к щеке. Она всматривалась в него с радостью и торжеством, видя в его глазах откровенное желание, которое она уже не надеялась увидеть. Он взял ее лицо обеими ладонями и приблизил ее глаза к своим, и она поняла, что это будет здесь и сейчас — или не будет никогда. Их дороги сошлись воедино, не надо им снова расходиться.

— Пожалуйста… — сказала она, ее голос был так глух, что едва слышен. Пожалуйста, Гиль… Он мягко рассмеялся.

— Пожалуйста что? Дать тебе пить? Пойти к черту? Как я могу знать, о чем меня просишь ты? Я думаю, нужно сделать это, — дразнил он, но вот его губы уже покрывали ее шею поцелуями, а пальцы ловко расстегивали пуговицы блузки.

Не было никакого комфорта, только газета, которую она расстелила, чтобы уберечь его от накапавшей на пол краски, но уже ничто не могло остановить их, и ее собственное желание было столь властным, что не было в ней ни грамма стыда, когда он раздел ее и быстро сбросил свою одежду. Нагая, на заляпанной краской газете, она дала ему овладеть собой. Впервые открыв и пробудив в ней чувственность год назад в Ла Веге, он, наконец, открывал ее тело и поворачивал его навстречу своему желанию так страстно, что она утонула в глубоком забвении всего и вся и сознание оставило ее.

У нее осталось смутное воспоминание о том, как ее тело было поднято и вынесено из комнаты, и последнее, что она еле вспомнила, было то, как они уютно устроились в семейной кровати в ее комнате, руки Гиля обняли ее, и линии его сильного разгоряченного тела переплелись с ее плотью…

— Что?.. — спросила она, вынырнув из забвения и страсти.

— Ты вскрыта, — улыбаясь, сказал он. — Я польщен. Это мне удалось впервые.

Она пошевелилась, прибой счастья отступил, она вспомнила о других… женщинах Гиля, число которых она только что пополнила.

— Никогда бы не подумала, что это в новинку для тебя, — язвительно сказала она.

Он полуповернулся к ней, нежно трогая пальцем кончик ее носа.

— Корделия, почему у тебя обо мне понятие как… как… о сексуальном обжоре, откуда ты это взяла? — насмешливо спросил он.

— О, Гиль, не притворяйся! — заплакала она. — Я слышала о тебе от Мерче Рамирес, и, конечно, помимо нее было много других.

Он помолчал минуту, потом вздохнул.

— Ладно! — сказал он. — Может, и было такое время… нет, буду откровенен, было время, когда я играл в эту игру довольно энергично. Когда я первый раз приезжал жить в Испанию, я все время дрейфовал. Передвигался с места на место, с работы на работу. Искал чего-то и, не найдя этого в себе, перестал уважать и себя, и других. Женщинам я, похоже, нравился, все было доступно, и я пользовался этим. — Он приподнялся на локте и, поймав ее руку, прижал ее к своей теплой груди. — Пожалуй, я был не лучшим объектом для знакомства. Может быть, и сейчас это так.

Корделия открыла рот, чтобы заговорить, но он затряс головой.

— Нет, дай мне закончить. Все, что я могу сказать в свое оправдание, это то, что Ла Вега стала для меня спасением, — продолжал он. — Она дала мне устойчивость. Пойми меня правильно, я не святой, но я вел себя там более строго. Не то место, чтобы шататься от одной к другой. Я обрел покой, обдумал свои возможности, нашел нишу. Вот почему я покидал ее неохотно.

— Но ты все же сделал это, — сказала она. — Приехал в Морнингтон Холл и нашел другую нишу, которая была создана будто специально для тебя.

Он слегка нахмурился.

— Ты должна бы знать, что все было не так просто. Но неожиданно удалось. Я чувствую себя там, как в своем доме, будто он ждал меня, а я его. Не только потому, что я обрел семью, я начал испытывать к нему любовь. Эвелин вела себя великолепно, принимая во внимание, что я обездолил ее собственного сына. И теперь у меня есть брат и сестра.

Корделия зашевелилась, немного отодвинувшись от него.

— И кузина, — не могла она не напомнить ему. — Как это ты забыл Алису?

— Дальняя родственница, — уточнил он. — Не становись ты далекой, любимая. Я хочу, чтобы ты близко-близко была ко мне.

У Корделии не хватило мужества продолжать мучительную тему. Она в объятиях Гиля, и что бы ни случилось потом, сейчас он принадлежал ей.

- Значит, ты больше не злишься на меня за то, что я вытащила тебя в Англию? — спросила она.

— Нет, если ты не злишься на меня за то, что я вернул тебя в Испанию. Потом он улыбнулся. — Ты говоришь слишком много, Корделия, и заставляешь меня много говорить. А я не хочу сейчас беседовать. Я ждал тебя так долго, я хочу заниматься с тобой любовью, еще, — он больно поцеловал ее в губы, — и еще, его поцелуи прошлись вдоль ее шеи, — и еще.

Пока я не наскучу тебе, подумала она с внезапным отчаянием, но теперь уже поздно переводить назад стрелки часов. Страсть снова сблизила их, и она забыла все, кроме своей любви к нему.

Часы бежали. Дневной свет уже стал угасать, когда они спустились вниз, держась за руки, как два нашаливших ребенка.

— Я боюсь, Бланка догадывается, чем мы занимались полдня, — хихикнула Корделия.

— Может, и догадывается, но она сама тактичность, — ответил Гиль. — Вот поесть бы сейчас, я страшно голоден.

Еда была. Обычно в это время накрывали в столовой. Необъятных размеров блюдо с тушеным кроликом, приправленным ароматными травами, фрукты, разнообразный сыр и вкуснейшие мучные палочки с сиропом. Конечно, вино. И кофе, который они пили в гостиной, сидя на полу перед огнем с мурлыкающей между ними кошкой.

Корделия не думала сейчас ни о будущем, ни о прошлом. Она жила в настоящем, только в нем, отказываясь что-либо предчувствовать. Снова она готова оказалась в объятиях Гиля, еще раз испытав такую эмоциональную и физическую полноту существования, о какой никогда и не мечтала, и наконец заснула, положив голову на его плечо.

Но утром, когда она проснулась, его рядом не было, и ощущение брошенности пронизало ее дрожью.

Когда они занимались любовью, разум ее засыпал и она успела забыть, что в действительности он не принадлежит ей и что она не сможет играть никакой роли в его будущем.

Она постаралась разогнать эти мрачные мысли. Сегодня она снова будет рисовать, работать над его портретом. Она снова художник, и это Гиль вернул ей веру в себя и в свой талант. А еще она любит и любима, и ее чувства победны и красочны. Будь же счастлива тем, что ты имеешь здесь и сейчас, сказала она себе.

Корделия нашла Гиля в столовой, опять погруженного в груду бумаг, которая заняла весь стол. Кофе стоял перед ним нетронутым, волна энергии исходила от него, наполняя комнату флюидами целеустремленности и силы.

— Доброе утро, — сказала она. Это прозвучало слишком формальным обращением к мужчине, в чьих объятиях она провела ночь, но она не нашла, что бы сказать иное, лучшее.

Он поднял на нее глаза, и они сверкнули властностью, он улыбнулся, улыбка была так ослепительна, что оглушила ее.

— Корделия, — сказал он, и голос его дрожал от переполнявших его чувств. Ты не поверишь, посмотри-ка… — и потащил к столу, победно смеясь.

— Что это, Гиль? — спросила она.

— Я очень рано проснулся, — начал он. — Ты так мирно спала, я не стал тебя тревожить и пошел бродить по дому. Добрался до чердака, где играл еще ребенком.

Он усадил ее на стул, положив ей на плечи свои тяжелые сильные руки, что ей так нравилось.

— Я все это время переворачивал Морнингтон Холл вверх дном в поисках старых бумаг, которые могли бы открыть мне правду о моих родителях. Но то, что я искал, здесь, Корделия, люди, жившие в доме, забросили ненужный им хлам на чердак. Это письма моего отца к моей матери после ее возращения в Испанию. И письма, которые она писала ему, но не отправляла…

Внезапная туча набежала на его лицо, и Корделия бережно положила свою руку на его.

— Сколько боли причиняют друг другу разлюбившие люди, — сказал он. — Все эти годы я видел только черное и белое, но все сложнее. Мать была озлоблена, она изведала несправедливость. Но… — он колебался, и она видела, что это новое знание было для него тяжело и мучительно. Он сделал над собой усилие, переборол боль и заставил себя продолжать. — Она тоже причиняла ему зло. И никогда не говорила мне всей правды.

Его пальцы схватили ее руку, и он не убирал их, пока рассказывал то, что собрал по частям.

Жиль Морнингтон и Мария Розарио Монтеро полюбили друг друга и поженились очень молодыми и вопреки недовольству своих семей. Если бы Морнингтоны приняли и полюбили испуганную юную испанскую невестку, все могло бы сложиться иначе. Но она была одинока и несчастна в своем вынужденном изгнании, оторванная от своих гор, своего народа и родного языка.

— Она так никогда и не научилась хорошо говорить по-английски, — сказал Гиль. — И решила, что Англия — холодное, недружелюбное место, полное черствых людей, и говорила мне, что мой отец выслал ее вон. Но смотри: это было совсем не так, что с очевидностью следует из писем. Она хотела домой, она плакала и умоляла поехать в Испанию. Наконец он, конечно, неумно предоставил ей самой решать. И она уехала домой, взяв меня с собой, не условившись об этом с отцом. Она просто взяла и увезла меня.

— Наследника Морнингтона, — медленно произнесла Корделия. — Он мог потребовать вернуть тебя через опекунский суд.

— Мог, — согласился Гиль, — но не сделал этого. Здесь много писем, в которых он молит о моем возвращении или соглашается на мое воспитание здесь с тем, чтобы я мог время от времени приезжать в Англию. После второй женитьбы на первых порах у него были трудные обстоятельства. Она зацепилась за эту причину и не отпустила меня. Это становилось мучительным для всех, — он порылся в грязных бумагах и положил один из листков перед Корделией. — Здесь отказ от поддержки и признания меня наследником до тех пор, пока она не согласится отправить меня в Англию. Она называла его обманщиком и отцом, отказавшимся от сына, но это было не так. — Гиль провел свободной рукой по волосам и криво усмехнулся. — Есть ли что-нибудь более страшное, чем любовь, перешедшая в ненависть? — печально процитировал он.

Корделия едва дышала, так действовал на нее его рассказ.

— Вот так это было, — сказал он. Он говорил легко, но она уже знала, что именно так он говорит при напоре сильных чувств. — Затем долгое время они молчали, но переписывались. Но есть еще одно письмо… письмо, с которым он обращался ко мне, которое я не получил. — Он вздохнул. — Может быть, тогда я покинул Кангас, и здешние обитатели не знали, где меня искать. А может, им было просто наплевать, и письмо было отправлено на чердак вместе с другим хламом.

— Тебе писал твой отец? — спросила она чуть слышно.

— Да, да. Это была единственная возможность нашего общения… Он рассказывал мне свою часть истины… уклончиво, конечно, но иначе, чем моя мать. Он тоже не был святым, как и я. Он написал также, что встретил прекрасную женщину и женился на ней, но не решился открыть ей горькую историю своего первого брака, боясь потерять ее любовь и уважение. Обещал, что в тот день, когда окончательно уверится в ней, расскажет ей все.

— Так и отложил это в долгий ящик, — поморщилась Корделия.

— Это лишний раз доказывает, что каждый день мы должны жить так, как будто другого дня не будет, — Гиль произнес это как лично выношенную истину. — Еще он написал, что несмотря ни на что, я остаюсь его наследником, и просил меня, если я не против, ответить ему. Он очень верил, что для него еще не поздно попытаться стать мне истинным отцом.

— О, Гиль, — воскликнула Корделия, тронутая рассказом. — Если бы только это письмо достигло тебя! Ты-то думал, что он о тебе забыл, а потом он должен был думать, что ты отверг его! Какая печальная, какая ужасная история!

— Да. Это история обоюдных ошибок и обоюдной вины. Но наконец я могу сказать Эвелин и Рану, и маленькой Гайнор правду. Ее муж, их отец не был монстром, а был всего-навсего человеком с сильными страстями, заблуждавшимся, ошибавшимся, как и все.

Он освободился из ее рук, встал и подошел к окну.

— Теперь наконец-то я знаю, кто я, — сказал он. — Я лорд Морнингтон не только по закону, но и потому, что мой отец хотел этого.

Он стоял к ней спиной, но она слышала правоту, гордость и, конечно, радость, звучавшие в его голосе. Горечь прошла, исчезла трещина, прежде делившая его на два разных существа, никак не соединявшихся. Теперь эти двое стали одним — Гилланом де Морнингтоном Монтеро, и он занял свое место, на котором хотел и должен был находиться.

Конечно, он не будет в ней нуждаться, и Корделия решила, что лучше, если она уйдет сразу, пока она может сделать это достойно, не обнаруживая своей страшной боли.

— Я благодарна тебе. Гиль, — сказала она тихо. — Искренне благодарна. И за то, что ты снова сделал меня художником. И за то, что научил меня быть женщиной. Я всегда буду помнить это.

Он медленно обернулся.

— Помнить это? — повторил он и лицо его потемнело. — Боже, ты думаешь, я позволю тебе забыть?

Она подалась назад, пока он пересекал комнату, приближаясь к ней.

— Нет, Гиль, пожалуйста… То, что было между нами, было. прекрасно, но будет лучше, если мы покончим с этим теперь…

— Ты в самом деле? — его руки грубо схватили ее плечи, встряхнули ее. — А в какую игру мы играли вчера, а? Что ты делала в постели со мной, творя такое, как если бы я был единственным мужчиной в мире, который для тебя что-то значит? Что это было — только игра? Ты знаешь, что я люблю тебя? Думаешь, что я позволю тебе уйти?

Он снова встряхнул ее так, как будто хотел убить ее, потом заключил в свои объятия, словно желая защитить от всякого зла. Но Корделия была глуха ко всему, кроме трех великих слов, трех слов, которые она не надеялась когда-либо услышать от него.

— Ты любишь меня? — задохнулась она. — Гиль, не причиняй мне страданья, это не может быть правдой! Я не перенесу не правды. Я слишком люблю тебя для этого!

— Конечно же, это правда! — мученически простонал он. — Я не знал этого, пока не увидел тебя с этим парнем, Брюсом, и не понял, что мысль о том, что ты с другим, для меня невыносима. Я ведь никогда не любил женщину… И не знал, что способен на это! Думаешь, почему я устроил студию и привез тебя сюда? Я хотел, чтобы ты реализовалась, но больше того я боялся, что пока ты не отыщешь свой собственный путь, ты не полюбишь меня.

— Но я же люблю тебя давно, — недоверчиво сказала она. — Разве ты не знал этого?

— Я узнал это только вчера, когда нас слило воедино… Я знаю, что ты не из тех женщин, которые могут изобразить страсть и тогда, когда они не… когда они не… — он подхватил ее на руки. — Ах, Корделия, даже разговор об этом зажигает меня! — воскликнул он. — Возвращаемся в постель тут же!

— Отпусти меня! — попросила она. Но он уже входил в нее. Это было уже в ее спальне, за плотно прикрытой дверью. Нетерпеливость сделала его тело тяжелым. В этот раз сознание было при ней, она жестоко отвечала ему на его поцелуи, бурно отвечала на его ласки до самого конца, пока они не унялись одновременно. И вот они лежали, все еще обнявшись, истощенные и торжествующие, — Теперь, сказал он, прерывисто дыша, приподнявшись на локте и глядя на нее с мужской гордостью обладания, — мы отпразднуем свадьбу, конечно, в Морнингтоне, но сначала съездим в Ла Вегу и отметим там нашу… э… помолвку. Это будет такой праздник, вот увидишь, вся деревня не будет по этой причине работать три дня.

— Свадьбу? — Корделия попыталась сесть, но он ей не позволил. — Но, Гиль, я думала, что ты собираешься жениться на Алисе!

Он фыркнул, оскорбительно засмеявшись.

— Сделан одолжение, никогда не повторяй этого! Я не прикоснулся бы к Алисе, даже если бы мы остались единственной парой на пустынной земле! — Он скорчил гримасу. — Да, она уехала в Париж за два дня до того, как мы отправились в Испанию. Я сказал ей, что перестану давать ей деньги, если она не займется чем-нибудь полезным. И она обиженно удалилась, бормоча что-то о моделировании. Но в самом деле, Корделия, откуда ты выкопала эту чушь?

— Но она говорила… и она так думала… — слабо начала она.

— Когда мы поженимся, моя любовь, я надеюсь, что ты будешь обо всем спрашивать меня, а не мою сестру или кузину, — дразня ее, с напускной строгостью сказал Гиль.

Она вздохнула. — Значит, так хотят небеса. Но, Гиль, ты не можешь жениться на мне! — уже не веря тому, что говорит, сказала она. — Ты лорд Морнингтон, и тебе нужен кто-то, кто… ну ты знаешь…

— Более красивая? Более талантливая? — поддразнивал он ее. — Более упорная? Дорогая моя, ты обладаешь всеми качествами, в которых нуждаюсь я, в которых нуждается Морнингтон Холл. Я люблю это место и собираюсь вложить в него все свои возможности. — Он стал серьезным. — Это долг, и его надо выполнить. Я буду последовательно и все настойчивее вовлекать Рана и Гайнор и в дела поместья, и в коммерцию, потому что каждое лето я хочу быть свободным, чтобы проводить его здесь, в Испании — с тобой. Я ничего не желаю, если в этом не будет и тебя, Корделия. Понимаешь?

— Да, милорд! — голубые ее глаза озорно заискрились. — Все, что ты говоришь! Ах, дорогой, у меня ужасное предчувствие, что ты будешь самым требовательным мужем!

— На этот счет можешь не сомневаться, дорогая, — сказал Гиль, снова притягивая ее к себе. — Никогда не сомневаться!