Рождественская неделя прошла почти без снега. Но дни стояли солнечные, холодные, по утрам ощущался мороз, а ночью на город глядело безоблачное, искрящееся звездами небо. В один из праздничных дней Корделия сходила к друзьям на вечеринку, но само Рождество провела, как и рассчитывала, в одиночестве.

Ей в самом деле хотелось побыть одной, посвятив этот день памяти отца, делая именно то, что они делали вместе, когда он был жив. Приготовила цыпленка — как раз на одиночную трапезу, — гарниром определив свежую зелень и жареную картошку, тщательно сервировала стол и в завершение поставила на него полбутылки вина. Открыла и разложила подарки, послушала речь королевы и невзначай уснула у телевизора, когда по нему шел фильм, который показывали чуть ли не каждое Рождество. Корделия помнила диалоги из него почти наизусть. Засыпая, она как бы прощалась с самой собой, прежней, чувствуя, что в будущем и ее жизнь, и сама она станут иными.

Многое ведь уже изменилось. Ибо Гиль Монтеро по-прежнему разрушал ее покой. Нет, он не сидел за ее столом. Но его издевающийся голос звучал в ее ушах. И в те минуты, когда ей верилось, что она уже освободилась от навязчивых дум о нем, память ее вдруг взрывалась и извергала его глаза, лицо, интонации. "Однажды ты придешь ко мне, Корделия, по доброй воле…"

Ну и наглец! Неужели он верит, что она предложит себя? Будет просить его взять ее, овладеть ею? Стать еще одной из его случайных, потом забытых побед? Нет, поклялась она торжественно самой себе. А как, должно быть, повеселился бы, узнай он, насколько она измучена и взволнована этими неотвязными раздумьями. Ей показалось, что она даже слышит этот смех… Странно, что в подобные моменты он перескакивает на испанский…

Она плеснула в бокал изрядную порцию бренди и легла в постель, прихватив с собой книжку с картинами Густава Климта (Густав Климт — известный австрийский художник-экспрессионист начала XX века.), подаренную ей Брюсом. С учетом ее нервного состояния и уже выпитого вина бренди оказалось явным излишеством, и на следующий день она проснулась с чугунной головой. Лучшее средство освежиться — быстрая прогулка по берегу реки, решила она.

В другой раз она прихватила бы с собой этюдник. Но нынче ей не хотелось возиться с красками, и она нашла извинение в холоде: замерзшими руками не порисуешь. Уже во время прогулки она подумала, что после Испании она даже не дотрагивалась до кистей. Преодолевая холод быстрой ходьбой, она грустно размышляла об этом и пришла к утешающему выводу, что ей помешала ее же деловая занятость, в особенности хлопоты по устройству кофейни. И все же она знала если это и правда, то не вся.

Она уже поняла, что рисунки, сделанные ею в Ла Веге, были хороши, но почему-то не могла заставить себя еще раз взглянуть на них. И еще ей было ясно, что тяга к творчеству перекрыта каким-то непонятным, сидящим внутри нее запретом и что нет у нее сил вернуться к тому творческому взрыву, который случился летним утром в Ла Веге, тем самым утром, когда она оказалась в объятиях Гиля и все же не позволила себе удовлетворить не менее могущественную потребность, чем творчество.

Искусство и чувственность. Неужели для нее эти две силы стали чем-то двуединым, подобным упряжке из двух коней, которые не могут сообща везти карету. А тогда зачем они нужны? Она попыталась отмахнуться от этого неприятного уподобления. Но попутно поняла, что Гиль пробудил в ней что-то такое, что требовало самовыражения. Но почему же все так тесно переплелось с Гилем? Она никогда не считала себя особенно чувственной, хотя знала, как ее существо восприимчиво к цвету, форме, плоти воспринимаемого. Быть может, эта ее способность — лишь часть чего-то большего, некоего импульса, требующего, чтобы ее целовали, ласкали, овладевали ею, заполняя тело и душу сладостными ощущениями.

Неужели она относится к тому типу женщин, которые на свою беду всю жизнь привязаны к одному мужчине, а тот не может им принадлежать или не разделяет их любви, причиняя тем самым боль и унижение? Она-то возбуждала желание в Гиле, ведь он вожделеет ее, когда они рядом. Но, быть может, такое же вожделение он испытывает и к другим женщинам, о которых тут же забывает, как только расстается с ними. И вот эта-то минутная алчба и есть та награда, ради которой она должна броситься в его объятья? Нет, и еще раз нет!

Она вернулась домой с ясной головой, но не более счастливая. Прогулка ее оказалась настолько долгой, что завтракать было уже поздно, а время ленча еще не наступило. Она раздумывала, не сварить ли ей кофе, когда раздался телефонный звонок.

Звонила Гайнор, и голос ее звучал взволнованно.

— Корделия, я должна вас увидеть. Это очень важно, — настойчиво заявила она.

— Что случилось, Гайнор, — спросила Корделия, пытаясь догадаться, что за катаклизм произошел в Морнингтон Холле.

— Я не могу говорить по телефону, — продолжала Гайнор. — Могли бы мы встретиться?

— Конечно, раз это важно, — с некоторым беспокойством проговорила Корделия. — Назначьте мне место, и я тут же отправлюсь туда. Вы звоните из дома?

— Да. Вы помните въездные ворота нашего парка? Я жду вас рядом с ними.

Гайнор положила трубку прежде, чем Корделия успела спросить что-то еще. Нахмурившись, она натянула на себя самый теплый свитер, добавила к нему зимнюю куртку и отправилась в недальний гараж, где она держала свою машину.

Всю дорогу к Морнингтон Холлу Корделия терялась в догадках о том, что могло так взбудоражить Гайнор. Она все больше симпатизировала ей. Та ежедневно с радостью помогала ей в кофейне, отказываясь от вознаграждения, соглашаясь лишь на бесплатное пирожное. И если сегодня ей требуется помощь, Корделия не вправе отказать.

Ярко-красный миникупер (Марка английского малолитражного автомобиля.), на котором носилась Гайнор, стоял рядом с воротами в Морнингтон Холл. Корделия сразу увидела полную горести позу Гайнор: ее голова обреченно склонилась на руль. Чем-то она сильно расстроена, подумала Корделия, выбираясь из машины. Она быстро добежала до миникупера, распахнула дверцу и проскользнула к девушке.

— Гайнор, ну, пожалуйста, не плачь, — мягко сказала она. — Ну-ка, в чем дело?

Эффект был разительным. Гайнор рывком оторвала лицо от руля, и оказалось, что она и не думала плакать. Наоборот, лицо ее от уха до уха пересекала широченная улыбка. А в глазах плясал небывалый прежде лукавый огонек. Не дав Корделии опомниться, она включила зажигание, и машина рванула.

От неожиданности Корделия резко откинулась на спинку кресла.

— Объясни же, что все это значит, — закричала она, чувствуя, что машина разгоняется все сильнее.

— И не спрашивай, — прокричала ей в ответ Гайнор. — Пристегни ремни и береги свою жизнь!

Это был нужный совет. Машина мчалась по обледенелой дороге прямо к Морнингтон Холлу со скоростью шестьдесят миль в час. Корделию не пугала скорость, но в душе нарастали подозрительность и недовольство. И пока они приближались к замку, подозрение перешло в уверенность, а недовольство — в ярость. Ибо при въезде во внутренний двор трудно было не заметить, что там в окружении двух афганских борзых стоял лорд и владелец поместья, более известный Корделии как Гиль Монтеро, и выражение его лица несло плохо скрываемое чувство триумфа.

Негодующая, скрестив руки на груди, Корделия вышла из машины.

— Меня похитили! — заявила она голосом, полным величавого презрения. Можете оспорить меня, если я не права, но я полагаю, что вы — организатор похищения!

— Именно так, — сказал Гиль с откровенным бесстыдством. — Заходите без церемоний. Мы как раз собираемся на ленч.

Корделия повернулась к своей попутчице.

— Кажется, я все поняла, — взорвалась она. — Но вы, Гайнор, вы удивили меня несказанно. Хотя и он, — она кивнула в сторону Гиля, — никогда не поражал меня больше, чем сегодня!

Смутившаяся Гайнор нервно закусила губу. Реакция Корделии на то, что казалось ей невинной шуткой, была для нее неожиданной. Гиль покровительственно обнял сестру за ее худые плечи.

— Вы не должны винить Гайнор, — сказал он. — Замысел и стратегия похищения целиком принадлежат мне. Это я убедил ее, что вам это тоже покажется забавным.

— Но и я хотела, чтобы вы приехали, — вступила в разговор Гайнор. — Гиль сказал, что приглашал вас на Рождество, а вы отказались, думали, что ваше вторжение на семейный праздник неуместно. Но это не так. У нас тут полно самых разных гостей.

Корделия глубоко и обессиленно вздохнула. Отказаться — значило обречь себя на долгую одинокую прогулку к своему автомобилю. К тому же ее первоначальное раздражение не то чтобы совсем улетучилось, но несколько смягчилось, когда она вспомнила веселое, заговорщицкое лицо Гайнор и то, как Гиль не дал сестру в обиду.

— Ладно, — капитулировала она. — Но с вашей стороны это в высшей мере нечестно. Я одета бог знает как. Ой! Я даже не прикасалась сегодня к косметике.

— Вы позаимствуете мою косметику, а что до нарядов, то все, что на вас, вам очень идет, — заявила Гайнор. Сама она была в том самом свитере, который подарила ей Корделия. Он шел ей, подчеркивая нежно-розовый цвет ее кожи.

— Пошли, — непринужденно распорядился Гиль. — На мой взгляд, вы выглядите просто отлично, но если уж вам так хочется, можете проделать свои манипуляции с лицом, а затем мы встретимся в столовой.

Он повернулся, помахал им рукой и скрылся за дверьми дома вместе с собаками, послушно следовавшими за ним. Как это получается у Гиля так быстро приваживать животных, подивилась Корделия. Каким образом без всякого видимого усилия он добивается от них преданности и повиновения?

— Простите меня, но я не смогла противиться искушению, — призналась Гайнор, когда они с Корделией вошли в ее спальню, и Корделия приступила к косметическому ритуалу. — Я сама очень хотела видеть вас здесь, потому что мы с вами подружились, и еще я знаю, что это совершенно выведет Алису из себя. Вы можете считать меня злюкой, но, что поделаешь, это доставит мне удовольствие.

— А почему мое присутствие не по нраву Алисе? — спросила Корделия, нахмурившись, тогда как Гайнор при этих словах захихикала.

— Потому что она считает, что вы влюблены в Гиля, и опасается, что чувство может быть взаимным, — заявила она спокойным голосом, как будто речь шла о пустячке.

— Но это чепуха! — резко ответила Корделия, надеясь, что ее слова прозвучат убедительно.

— Да вы не огорчайтесь, не вы одна, — невозмутимо продолжала Гайнор. — В Гиле есть что-то такое, что производит на женщин неотразимое впечатление. Но и он ведь не просто так придумал всю эту механику для заманивания вас в Морнингтон Холл.

— Просто он любит добиваться своего и оскорбляется, если ему в чем-либо отказывают, — возразила Корделия. — И уверяю вас, не питаю я к нему каких-то особенных чувств.

— А он к вам?

Девчонка становилась чересчур навязчивой, подумала Корделия. — У меня хватает проблем с собственным бизнесом и крутить романы нет времени, обрезала она, надеясь, что этим положит конец неприятному разговору.

Как и уверяла Гайнор, обширная трапезная была полна гостей. Часть их, не найдя себе места, разместилась за столом в гостиной. Ни с кем из них Корделия не была знакома, однако узнала несколько лиц, чьи фотографии появлялись в местной газете. Здесь собрались сливки общества — те, кто владели землями, охотились с гончими и принимали участие в охотничьих балах, мужчины в твидовых пиджаках, чьи жены занимались благотворительностью, сыновья посещали лучшие школы, а дочери завершали образование во Франции.

Гиль взял Корделию за руку, протянул ей бокал и, наскоро представив ее окружающим, провел в трапезную, где стол ломился от блюд.

— Надеюсь, вы чувствуете себя естественно? — обратился он к ней не без иронии, и в ответ она ощерила зубы, что должно было означать улыбку.

— Я чувствую себя, как рыба, оставшаяся на песке после отлива! Я не знаю никого из этих людей. И, наверное, каждый из них недоумевает: "Кто эта женщина, и что она делает среди нас?"

— Оставьте, ерунда все это, — сказал он нетерпеливо. — Я тоже не знаком со многими из них. Все это друзья Эвелин. Ну и что, люди как люди. Все они смеются, плачут, занимаются любовью, делают детей. — Его взгляд одновременно подбадривал и дразнил ее. — Если уж я смог к ним приспособиться, значит, это доступно любому. Я могу быть на них непохожим, но ничто не заставит меня ощутить свою неполноценность перед этой публикой.

Она бросила взгляд на стол, где громоздились жареные окорока, холодная индейка, ветчина, а на большом блюде лежал целый лосось, украшенный ломтиками огурца и красного перца.

— Но вас никто не заманивал сюда под ложным предлогом и против вашей воли, — возвратилась она к разговору.

— Неужели? — он ответил ей вопросом, в котором звучал мягкий вызов. Она сердито встряхнула своими золотистыми кудрями.

— Вы же знаете, что я имею в виду. Вам не следовало так бесстыдно обманывать меня.

— Но способ сработал, а? — не скрыл он мальчишеского азарта. — И потом, я уже предупреждал вас, что всегда добиваюсь того, чего захочу!

— Не правда, я так и не приехала к вам на Рождество, — напомнила она.

— Ну тогда я не стал настаивать. У вас были серьезные причины для того, чтобы побыть одной. И я уважил их. Согласитесь, что и вчера я мог подбить Гайнор на этот трюк — и вы бы приехали, как миленькая. Благородство вашей натуры не позволило бы вам отказать сестре.

Он, не смутившись, выдержал ее разгневанный взгляд. Да и она не могла не признать силу его доводов. Ведь она твердо и в самой категорической форме отказалась посетить Морнингтон Холл — и вот она здесь, значит, он настоял на своем. Конечно, если бы Гайнор позвонила ей вчера, она бы приехала.

— Неужели ваша совесть не грызет вас за то, что вы сыграли на «благородстве» моей натуры? — вновь перешла она в нападение.

— Ничуть! Когда я чего-то добиваюсь, я пускаю в ход любое средство, которое окажется под рукой.

Вдруг она ощутила покорность, которая разлилась по всему ее телу и не давала отойти от него, как бы ей этого ни хотелось. Она снова ощущала над собой его власть, и ее душу посетило знакомое противоречие, впервые настигшее ее в Ла Веге, а теперь — в который раз! — испытываемое здесь. Две непримиримые, яростно воюющие силы сделали ее полем боя: одна хотела дать ему отпор, другая умоляла отдаться ему во власть.

— Боже, что же это со мной творится? — жалобно сказала она.

— Я объясню вам. Вы боретесь с поднимающимся приливом, — ответил он. Дайте мне знать, когда вы наконец поймете всю бесполезность этой борьбы.

Она была не в силах продолжать разговор. Поэтому она просто повернулась и, решившись бежать, стала вежливо, но настойчиво прокладывать себе дорогу через толпу оживленно разговаривающих гостей. Но, выходя из зала, ошиблась дверью и оказалась в оранжерее, наполненной деревьями в кадках, терракотовыми горшками с цветущими растениями, папоротниками и прочей зеленью. Здесь же стояло несколько диванов и кресел.

Приглушенный, хриплый смешок, донесшийся к ней из зарослей, дал ей понять, что здесь кто-то есть, и лишь затем она узнала голос Алисы. — Не валяйте дурака, Себастьян, — говорила та, — я уже сказала, что не пойду с вами на новогодний бал.

— Но вы же обещали! — голос молодого человека был полон горечи и разочарования. — Право, Алиса, это нечестно!

— Ничего я вам не обещала, — огрызнулась Алиса. — Так или иначе все решено. Я иду на бал с моим кузеном Гилем.

Услышав это, Корделия собралась немедленно исчезнуть из оранжереи, но в этот момент на нее едва не наскочил разъяренный Себастьян, что-то негодующе бормотавший.

Вслед за тем из-за пальмы появилась серебристо-белая головка Алисы, а затем и вся она, изящная и тонкая, в безупречном бархатном костюме, предстала перед Корделией.

— А, это всего лишь вы, Корделия, — сказала она, небрежно пожав плечами. Думаю, вы кое-что слышали, но мне все равно. Эти юнцы так надоедливы. Нет уж, я предпочитаю зрелых мужчин и думаю, вы со мной согласны.

Намек на сообщничество, прозвучавший в ее реплике, натянул и без того взвинченные нервы Корделии.

— У меня нет досужего времени размышлять над подобными вещами, — ответила она подчеркнуто холодно.

— Подразумевается, что у меня оно есть? — улыбка Алисы была злой. — Что же, таковы прелести жизни светского мотылька.

Она взяла в руку лист папоротника и начала безжалостно рвать его своими хищными пальчиками.

— Я на самом деле долго размышляю, когда… речь идет о мужчинах, проворковала она. — Что бы ни говорила на мой счет дорогая Гайнор… вы ведь понимаете, она слегка наивна. Так вот, я могу сколько угодно флиртовать, но на серьезные дела ни времени, ни сил не жалею.

— Думаю, что все это меня не касается, — заявила Корделия, чувствуя, как каменеет ее спина, и стремясь любой ценой прекратить этот разговор.

— Вот именно! — тон Алисы вдруг совершенно изменился. Теперь ее голос звучал холодно, резко, и в нем не было даже намека на расположение к собеседнице. — Представьте, каково мне было жить здесь бедной родственницей. У меня ведь нет собственных денег. Тетушка Эвелин выдает мне кое-что на содержание, но большая часть этих средств тратится на наряды: вы ведь знаете, сколько нужно выложить за приличную вещь.

Ее глаза окинули Корделию оценивающим и критическим взглядом, когда она произносила слово «приличную», давая ей понять, что вряд ли она разбирается и в ценах на такие вещи, и в самих вещах.

— Конечно, дядюшка Жиль оставил мне денег, — продолжала она, — но средства эти вложены в ценные бумаги, так что я смогу добраться до них, лишь когда стану старой и никому не нужной!

Не имея возможности повернуться и уйти, Корделия беспомощно наблюдала за тем, как падает на серо-белый мрамор разодранный папоротник. Она была готова пожертвовать чем угодно, лишь бы не видеть перед собой ясного, безмятежного и полного ненависти взора Алисы.

— Да, теперь я вижу, как вам тяжело, — пробормотала Корделия, пытаясь вложить в слова долю сарказма.

— Очень тяжело, но это ненадолго, — смех Алисы оказался неожиданно резким, при этом черты ее лица, обычно столь нежные и привлекательные, затвердели. Теперь, когда здесь появился Гиль, у меня есть надежда. Он — моя палочка-выручалочка. Ведь кто-то должен быть следующей леди Морнингтон. А кто для этого подходящ больше, чем я?

Корделия выдавила из себя улыбку. Ситуация казалась ей столь невероятной, что напоминала жуткое сновидение.

— Не думаю, что Гиль настроен на брак, — сказала она.

— Пожалуй, — согласилась Алиса. — Может быть, ему достаточно заманить меня в постель, таков уж он, привык добиваться, чего хочет. Но я претендую на высшую ставку. Так что, в конце концов, он должен будет на мне жениться. А пока что, если ему захочется поразвлечься с кем-либо на стороне, можно и снести это, не правда ли?

Она пожала плечиками, продолжая улыбаться. Волна ярости и жгучего стыда накатила на Корделию, когда до нее дошел истинный смысл сказанного. Она, Корделия, предназначалась для развлечения, была той тихой девушкой из магазина, с какими предки Гиля проводили время до тех пор, пока не находили себе подобающей партии. Порой, впрочем, они продолжали старые шашни и после женитьбы. Никогда еще за всю свою жизнь Корделия не чувствовала себя настолько выпачканной в грязи, настолько униженной и обесчещенной. Ибо даже сознавая, что Алиса в собственных интересах может что-то приврать и исказить, Корделия все же видела, что в словах ее есть доля истины.

Ведь Гиль Монтеро стал теперь лордом Морнингтоном, какими бы оговорками он ни обставлял этот факт. Приняв ответственность за благополучие рода, он нуждался теперь в законном наследнике, а стало быть, и в жене. Почему бы тогда не взять на эту роль кузину, готовую смотреть сквозь пальцы на то, как он развлекается с кем-то вроде Корделии.

Неведомым ей самой образом Корделия сохранила самообладание. Ее даже хватило на вымученную формальную улыбку, которая должна была продемонстрировать ее полнейшую незаинтересованность в том, на ком Гиль собирается жениться и с кем задумывает спать.

— Ну что ж, могу только пожелать вам взаимного благополучия, — сказала она бесстрастным голосом. — Право, вы отлично подходите друг к другу. А теперь прошу меня извинить…

Она повернулась, как на шарнирах, и, не оглядываясь, пошла к выходу из оранжереи, а негромкий, торжествующий смех Алисы сопровождал ее бегство, отдаваясь в ее ушах громовыми раскатами.

В гостиной продолжался прием. Гости неспешно ели, наполняли бокалы, серьезно беседовали и весело смеялись. Только Корделия чувствовала себя здесь совершенно чужой, ведь за те немногие минуты, что провела она в оранжерее, Алиса убедительно и толково доказала ей, как низок ее статус в собравшемся здесь в обществе.

— А вот и вы, Корделия, — проговорила леди Морнингтон, неожиданно возникая перед нею. Ее доброжелательное лицо вдруг слегка нахмурилось. — Дорогая, с вами все в порядке? — спросила она. — Вы белее мела.

Корделия была рада ухватиться за этот предлог, чтобы уйти под предлогом нездоровья. Тем более, что и лжи тут не было: она чувствовала себя больной и разбитой. Но она не успела этим воспользоваться. Гиль уже приметил ее и решительно направлялся к ней.

Крепко взяв ее за руку, он с улыбкой сказал:

— Думаю, что Корделия страдает исключительно по причине голода. С самого приезда она ничего не ела.

Действительно, Корделия не успела позавтракать, а здесь она тоже не притрагивалась к еде, но, несмотря на пустой желудок, она и думать не хотела об этом.

— Я не хочу есть, — сказала она упрямо.

— Чепуха, — заявил он с не меньшим упрямством, подталкивая ее к двери гостиной. — Вам необходимо поесть. Советую начать цыпленком. А как насчет копченой форели?

Он наполнил ее тарелку всяческими яствами, нашел для нее стул — безупречно внимательный, гостеприимный хозяин дома. Корделия послушно заработала вилкой, с трудом проталкивая еду в глотку, что не укрылось от внимания Гиля.

— Да что с вами? — спросил он, присев рядом с ней. Сейчас он был настолько близок, что ей передавалось шедшее от него тепло и даже жар влечения, которое, как она точно знала теперь, ему никогда не удовлетворить.

— Ничего, — она слабо покачала головой. Не могла же она передать ему тот недолгий разговор, что состоялся у нее с Алисой.

— Неужели вы всерьез думаете, что я удовлетворюсь вашими отговорками? Что-то удручает вас. Куда это вы, кстати, пропали, сбежав от меня?

— Никуда я не убегала. Просто тот оборот, который приняла наша беседа, показался мне отвратительным, и мне захотелось глотнуть свежего воздуха. Я была в оранжерее.

— Отвратительным? — его явно зацепило это слово, и теперь он, продолжая улыбаться, мстил ей беспощадной откровенностью. — Послушайте, Корделия, как вы не любите правды. А она в том, что нас тянет друг к другу, тянет неудержимо! И это для нас обоих не новость. Я желал вас в тот день, когда вы вошли в мой дом в Ла Веге, и что бы вы ни говорили, я знаю, что вы испытывали то же самое. И дело не в моем тщеславии, это очевидный факт. Когда же вы решитесь?

Он хочет, чтобы я грела его постель, пока не надоем, думала она горько. Понаслаждаться со мной, а потом отбросить.

— Я не хочу быть с вами, Гиль, — сказала она. Он издал недоверчивый смешок.

— Вы просто трусите жизни, реальной жизни, — проговорил он. — И как долго вы намерены пользоваться трауром по отцу, чтобы хранить себя, как экспонат в стеклянной колбе? Неужели ваш отец мечтал о такой участи для своей дочери? Начните жить, Корделия. Кто знает, может, тогда вы снова займетесь живописью.

— Не желаю говорить об этом, — почти закричала она неожиданно низким голосом. — Что дает вам право читать мне лекции?

— Та же забота о ближнем, которая дала вам право напоминать мне о моих обязанностях в Ла Веге, — безжалостно изрек он. — Я всего лишь плачу услугой за услугу. Так что не стоит об этом, Корделия.

Она попыталась подняться, но он властным жестом положил руку на ее колено, так что она уже не могла уйти, не вызвав сцены, которая привлекла бы всеобщее внимание. И опять, как прежде, прикосновение его пальцев вызвало сладкую, тревожную дрожь, пробежавшую по всему телу.

— Дайте мне уйти, — прошептала она. — Я хочу вернуться домой.

Но еще с минуту он держал руку на ее колене, а взгляд его вонзился в ее глаза, призывая к повиновению. Она не поддалась взгляду и выдержала прикосновение, ничем не выдавая безумную, лихорадочную радость, охватившую все ее существо. Многолюдье мешало Гилю двинуть руку к ее бедру, но она почуяла, как ему хочется этого, и мощь его желания подарила ей такое эротическое переживание, что она еле смогла скрыть его.

— Дайте мне ключи от вашей машины, — сказал он.

— Зачем? — Она уже ничего не понимала, да и говорить могла с трудом.

— До ворот, где стоит ваша машина, очень далеко, — объяснил он. — Я распоряжусь подогнать ее ко входу.

А затем он оставил ее, и она наблюдала, как он легко переходит от одной группы гостей к другой, то там, то здесь вступая в разговоры; она слышала его смех и видела, как рука его обнимает плечи неизвестной, очень аппетитной девицы.

Нет, Алиса права. Может быть, в этом зале находится женщина, которая однажды станет леди Морнингтон. Вероятно, она будет достаточно воспитанна, чтобы не обращать внимание на постоянное волокитство и частые измены мужа.

Гиль так и не подошел к ней больше. Ее провожала леди Морнингтон, поблагодарившая ее за визит и пожелавшая ей всего наилучшего в наступающем году.

Корделия искренне ответила ей тем же. За холодной сдержанностью Эвелин она ощутила душевное тепло и способность к состраданию.

— Я надеюсь, что год будет действительно хороший, — сказала Эвелин. — Мне по-прежнему не хватает Жиля и всегда будет не хватать. Но, по крайней мере, сейчас я спокойна за благополучие поместья. Гиль сумеет толково хозяйничать в нем. Как ни люблю я Рана, но должна признать, что у него нет и половины тех деловых талантов, какие присущи Гилю.

Мне остается надеяться на то, что Гиль не покинет нас.

— А разве еще остались сомнения на этот счет? — не удержалась Корделия от вопроса.

— Пока что да, — призналась Эвелин, нахмурившись. — Он согласился наследовать титул лорда, но это ведь не обязывает его жить здесь, хотя для благополучия поместья это было бы наилучшим вариантом. Мне кажется, хоть он и не говорит об этом, что львиная часть его сердца по-прежнему принадлежит Испании.

Пусть бы все его сердце там осталось, думала Корделия по дороге домой. Она проклинала себя за то, что в свое время проявила столько старания, завлекая Гиля в Англию. Конечно, он мог бы приехать и сам, привлеченный сюда любопытством и желанием отыскать вторую половину себя. Но ей-то зачем было в это влезать? Им не следовало и встречаться в Англии. Тогда у нее остался бы в памяти мужчина, с которым на краткое время свела ее жизнь, свела в необычном месте… мужчина, который ненадолго увлекся ею. И никакого продолжения не требовалось — ни ей, ни ему.

Но судьба сыграла иначе. Корделия позволила вовлечь себя в водоворот людей и событий, связанных с ним. С каждой встречей его власть над ней возрастала. Так что теперь, даже если удастся порвать с ним и она перестанет его видеть, его уже не вырвать из сердца, не изгнать из своих грез. Да, она влюблена в него, а ведь была уверена, что этому не бывать.