1

МИЛАН, ЛОМБАРДИЯ, 1483

Малиновое пятно расползлось в форме цветка по белоснежной парче. Яркое пятно бурело на лепесткообразных краях. Вокруг рубинового бутона виднелось несколько коричневых капель, словно нарочно стряхнутых с кисти художника. Мне понравился контраст белого и красного цветов, выигрышно смотрящийся на фоне зеленеющей лужайки. Доведись мне воссоздавать эту картину на Мольберте, я бы еще добавил несколько ярких весенних листьев и, пожалуй, нарисовал бы по соседству на камне белого голубя.

Но, разумеется, не стал бы изображать изящный кинжал, рукоять которого торчала, как тычинка — серебристая, вызывающая ужас, — из центра кровавого цветка.

Я обнаружил мертвеца первым и поэтому успел подробно изучить композицию этой страшной картины. Он лежал на земле обнесенного высокими стенами сада — одного из многих владений хозяина замка Сфорца. Дворец этот был родовым гнездом правящего герцога Милана Лодовико Сфорца по прозвищу Моро. Так назвали его за темный цвет лица и заодно наградили другими, куда менее лестными именами. Разумеется, Лодовико только назывался герцогом, таковым не являясь, ведь он силой отнял этот титул у своего малолетнего племянника, и титул не был еще официально утвержден папой.

Упомянутый выше замок и для меня стал домом, хотя звание мое конечно же было далеко не высоким. Будучи подмастерьем придворного инженера и художника, Леонардо Флорентийского, или Леонардо да Винчи, я занимал в замковой иерархии положение ниже, чем помощник конюха. Вместе с другими юношами, проявившими незаурядный талант в области владения кистью, я трудился с рассвета до сумерек в мастерской учителя. Там я натягивал холсты, смешивал краски и очищал палитры… и, случалось даже, касался кистью фрески или панно, подписанных именем великого человека.

К счастью, в этот праздничный день не помощник конюха сделал ужасное открытие, а я, подмастерье, всем известный под именем Дино. Иначе бы в замке тотчас же поднялась тревога. Уже через несколько минут все — от чистильщика ночных горшков, до самого герцога — толпились бы в саду и глазели на мертвеца. И подобный переполох конечно же положил бы конец партии в живые шахматы, проходившей в это время на главной лужайке замка.

Это развлечение было в последнюю минуту включено в программу недельных празднеств, устроенных в честь мсье Виласса, французского посланника, гостящего у герцога. Ставкой в игре была понравившаяся обоим картина. Не желая никого обидеть, Лодовико объявил, что она достанется победителю.

Спор разгорелся между ними в мастерской учителя вчера утром. Герцог и посланник, стоя посреди комнаты лицом к лицу на грубом деревянном полу, были, казалось, готовы пронзить друг друга. На обоих поверх разноцветных рейтуз были одинаковые красно-сине-золотистые атласные камзолы с прорезями. Голову герцога украшал мягкий, усыпанный драгоценными каменьями бархатный берет малинового цвета — изящный головной убор, подчеркивающий грубые черты его темного лица. Темно-синяя, с высокой тульей шляпа посланника выгодно смотрелась на фоне его мягких, седых волос и темных глаз.

Их наряд резко контрастировал с простым коричневым жакетом и темно-зелеными рейтузами учителя — точно такую же одежду носили и мы, подмастерья. Он стоял чуть поодаль, и их приход, видимо, не мешал работе; Леонардо вежливо улыбался и не вмешивался в разговор знатных лиц.

Другие подмастерья и я, столпившись на почтительном расстоянии от собеседников — за незавершенными панно — и делая безучастный вид, изо всех сил старались уловить хотя бы несколько слов.

— Шахматы? — предложил посланник на ужасном итальянском и приятно улыбнулся. Он, видно, представил, как они, склонившись над небольшой доской перед камином в главной зале, осторожно передвигают резные, слоновой кости фигуры и попивают превосходное вино.

У Моро, однако, созрел более грандиозный замысел.

— Шахматы — да, только необычные, — ответил герцог. — Однажды, гласит легенда, два знатных венецианца посватались к одной прекрасной девушке. Не желая решать спор железом, они сыграли партию в живые шахматы, где в роли фигур выступали их придворные. И девушка досталась победителю матча.

Замолчав, он указал на предмет спора, недавно законченный портрет очаровательной женщины, стоящей перед ними на мольберте. «Почему бы и нам схожим образом не уладить наше дело, мы ведь тоже препираемся из-за женщины?»

— Мысль интересная, ваше высокопревосходительство, — пожав плечами, произнес Виласс. — Только удастся ли все подготовить в столь короткий срок?

— Разумеется. Вы познакомились с моим придворным художником и инженером. Он за ночь все устроит. Не так ли, Леонардо?

Глядя из-за панно, я видел, как учитель, пройдя с присущей ему от природы грацией несколько разделяющих их шагов, приблизился к ним. Он был на несколько дюймов выше их; его львиная грива, темная со слабым красновато-коричневым отливом, ниспадала ему на плечи. Даже в простой одежде он благодаря уверенной осанке и красивому, бородатому лицу выглядел по сравнению с ними более царственно. На его устах по-прежнему играла приятная улыбка, однако я уже довольно долго был его подмастерьем и поэтому сразу обратил внимание на то, что он постукивает пальцами, признак, свидетельствующий о презрении либо нетерпении… зачастую одновременно о том и о другом.

— Разумеется, ваше высокопревосходительство, — спокойно ответил он, как и следует человеку, понимающему, кто его покровитель.

Учитель отвечал за все придворные увеселения, в том числе празднества и праздники, и поэтому выполнять подобные причуды сильных мира сего было ему не впервой. Впрочем, новая задача была не из легких.

— Все приготовления будут закончены завтра к полудню. Полагаю, роли шахматных фигур будут исполнять придворные.

Пока герцог отдавал завуалированные под предложения распоряжения, Витторио, самый молодой подмастерье с непослушными белокурыми волосами, склонился ко мне и горячо прошептал:

— Как ты думаешь, учитель сможет показать во время этой шахматной партии своего механического льва?

— Возможно, — улыбаясь, тихо проговорил я. Мне было понятно волнение юноши.

Учитель недавно сделал удивительное металлическое существо и перед публичным показом продемонстрировал его нам, подмастерьям. Благодаря сложной системе шкивов и противовесов медный лев разевал пасть и издавал рев, его грудь открывалась, и оттуда выпадал красочный букет свежих цветов. Я тоже считал его одним из самых поразительных изобретений и надеялся, что его вскоре покажут при дворе.

Однако на сей раз придворным не довелось лицезреть льва. Под руководством учителя садовники герцога при свете факелов трудились всю ночь на строевом плацу перед главными воротами и к утру превратили его в громадную шахматную доску. Не пришлось спать этой ночью ни камердинерам, ни портным, ни белошвейкам. Они отвечали за то, чтобы придворные, которые должны были изображать шахматные фигуры, получили подходящие — черные и белые — наряды.

Я же с другими подмастерьями был на подхвате у учителя, готовый выполнить любое его поручение.

Стоит ли тогда удивляться, что все приготовления были завершены к утру. Там, где вчера была огромная лужайка, сегодня стояли разноцветные шатры со столами и скамейками — все это придало площадке праздничный вид. Для герцога возвели на скорую руку позолоченную ложу, где они с посланником могли присутствовать во время шахматной партии. Еще одна ложа предназначалась для членов знатных семей, придворных и почетных гостей, например для миланского архиепископа. Рядом на изящном позолоченном мольберте была выставлена на всеобщее обозрение награда победителю: завешанный черной и белой шелковой тканью масляной портрет. Возле него, дабы никому из зрителей не вздумалось без спроса заглянуть под покрывало, на страже стояло двое подмастерьев.

По некой, как окажется впоследствии, иронии судьбы Леонардо изменил наряд фигур на шахматном поле. По его настоянию игроки, стоящие рядом с королевой и королем, были одеты не знаменосцами, а епископами. Так, по его словам, гораздо интересней; да и, кроме того, так принято при английском дворе. Подобная замена мало что значила для нас, не знакомых с развлечениями знати. Что касается меня, то мне были известны лишь названия нескольких фигур.

Когда протрубили трубы, каждый игрок занял свою клетку на травяной шахматной доске. Подстриженная в шахматную клетку лужайка и строгий наряд игроков вызвали одобрительные крики зрителей, пришедших поглядеть на необычную игру. Учитель остался доволен реакцией. Хотя он и говорил, что служба у Лодовико уже является для него наградой, мы, ученики, прекрасно знали, что ему не претят восторженные вопли толпы, похвала, пускай и опосредованная.

Герцог играл белыми фигурами, поэтому у него было право первого хода. Поддерживаемые группой советников, они с посланником передавали свои пожелания назначенному Леонардо распорядителю игры. Эта достойная персона, худощавый и седобородый человек, один из личных слуг герцога, сидела в небольшой ложе, щедро обтянутой черным и белым шелком, и вслух называла ходы.

При каждом ходе разыгрывали целое представление и трубили в рога, и поэтому переход игрока с одной клетки на другую занимал несколько минут. Один лишь ход черным конем в центр доски, включающий эффектное появление храпящего черного жеребца, на котором «шахматной фигуре» предстояло проскакать три четверти мили, занял чуть ли не час.

За два часа было сделано всего несколько ходов. Тем не менее все с интересом следили за игрой — живые шахматы были всем в диковинку. Не одолевай меня после долгой ночи сон, я, возможно, тоже был бы также увлечен. Но сейчас я присоединился к нескольким другим ученикам, расположившимся за одним из поспешно установленных щитов с нарисованными кустами, отделяющими нас, зрителей, от игрового поля. Здесь я на мгновение закрыл глаза… и, как остальные, тут же уснул.

Перерыв объявили слишком уж скоро. Протяжный рев трубы, грубо вырвавший нас из дремы, возвестил о том, что игроки могут отдохнуть и перекусить. Особенно в этом нуждались четыре джентльмена, наряженные черными и белыми ладьями: их костюмы, сооружения из дерева и ткани, символизировали осадные башни. Я поспешно присоединился к остальным подмастерьям, ожидающим распоряжений учителя.

Волноваться начали лишь тогда, когда, после рева трубы, сигнала, поданного придворными музыкантами и извещавшего о возобновлении игры, на свое место не явился вместе с остальными «фигурами» белый епископ. Трубы снова возвестили о перерыве. Поскольку я стоял ближе всех к учителю, мне первому велели отправиться на поиски пропавшего человека:

— Быстро, Дино, осмотри парк и не мешкай! — велел он, посылая еще двух юношей, Паоло и Давида, с тем же поручением в замок.

Я сначала осмотрел то, что мне первое попалось на глаза — пиршественный шатер и отхожее место, — но безрезультатно. Наконец, я решил, хоть ворота и были на запоре, попытать удачи в саду. Не будь приказания учителя, я бы, однако, никогда не осмелился заглянуть туда, куда позволялось входить только знати.

Обнесенный стеной сад находился неподалеку от шахматного поля, и до меня доносились возгласы зрителей, нетерпеливо ожидающих продолжения игры. Впрочем, внутри царила на удивление уединенная атмосфера. Возможно, благодаря толщине сырых каменных стен или легкому ветерку, дующему среди искривленных стволов олив и пальм. Пахло распускающимися розами и лилиями, их теплый аромат действовал гораздо сильней, чем резкие запахи за стенами. И, разумеется, тихое журчание воды, тонкой струйкой текущей подлинному, каменному низкому желобу, заполненному розовыми и желтыми лилиями, лишь подчеркивало окружающее спокойствие и приглушало доносящиеся извне звуки.

Вряд ли стоит поэтому удивляться тому, что сад был прекрасным местом как для уединения, так и для убийства. А то, что это было убийство, сомнений не было, ведь, как я уже упоминал, у несчастного между плечом и шеей торчал нож. Более того, удар был нанесен с такой силой, что пробил парчовую мантию, накинутую поверх жилета и ризы.

— Кровь Христова! — пробормотал я, прибегая к одному из самых сильных ругательств, заимствованных мною у моих товарищей. Я машинально, скорее отгоняя злые силы, чем прося защиты у Бога, осенил себя крестным знамением. Приободрившись, я подошел ближе и встал, намереваясь опознать убитого, коленями на сырую траву.

Это был, судя по одеянию, тот, кого я искал — пропавший белый епископ. Взятая на время митра — высокая остроконечная шапка, традиционный головной убор высшего духовенства, — лежала рядом с ним; она, верно, слетела с его головы, когда убийца ударил его. Тут же валялся длинный, почти с него размером, деревянный крест. Огромная лужа крови и неестественное спокойствие свидетельствовали о том, что он уже давно не нуждается в помощи придворного лекаря. Поэтому я принялся обдумывать следующий шаг.

Возможно, вы полагаете, что раз я так спокойно обо всем сейчас рассуждаю, натыкаться на зарезанных придворных для меня обычное дело? Вовсе нет. До сих пор мне, в моей относительно короткой жизни, пришлось иметь дело только с несколькими покойниками из числа родственников и соседей, причем никто из них не отправлялся в мир иной с чужой помощью. Встреча с жертвой насилия стала настоящим потрясением. Мне удалось справиться с малодушным страхом и не бежать отсюда сломя голову, только потому, что я заставил себя взглянуть на эту картину с точки зрения художника. Теперь, когда первое потрясение миновало, я лишь думал о том, как бы быстрее сообщить о случившемся учителю.

Я поднялся с мокрой травы на трясущихся ногах; мои темно-синие штаны на коленях промокли насквозь. Только тут мне пришло в голову, что тот, кто совершил это злодеяние, вероятно, по-прежнему находится где-то поблизости и наблюдает за мной из какого-нибудь темного уголка сада. Моя жизнь, возможно, в опасности!

Спокойная атмосфера сада неожиданно приобрела угрожающий оттенок. Тихое журчание воды превратилось в зловещие, принадлежащие неизвестно кому голоса, а нежный аромат цветов — в безвкусное прикрытие отвратительной, исходившей от трупа вони. Жужжание насекомых, летавших вокруг мертвеца, заглушало шелест ветерка, и в прохладной тени, казалось, затаился беспощадный, тайный враг.

Часто оглядываясь назад, я выбрался целым и невредимым из сада и, поспешно затворяя ворота, взмолился о том, чтобы не возвращаться обратно. Не желая, чтобы кто-нибудь случайно открыл тайну сада, я, задержавшись, защемил задвижку палкой, а затем, довольный тем, что выиграл еще несколько минут, бросился на поиски учителя.

Тот ходил взад и вперед вдоль травяного поля; такое же нетерпение проявляли зрители и участники игры. Увидев, что я возвращаюсь один, он поспешил мне навстречу.

— Дино, — крикнул он, — да что такое с тобой и остальными? Одно-единственное поручение уже столько времени не способны выполнить? Мы не можем начать без епископа. Где граф, двоюродный брат его величества?

Так убитый — двоюродный брат Моро?

Я почувствовал, как бледнею. Мне, связанному с убийством лишь тем, что я на свою беду нашел мертвеца, было не по себе. Ведь я знал о склонности знатных лиц возлагать вину на тех, кто приносил недобрую новость. А герцогу доставляло особое удовольствие карать за малые проступки. Будучи всего лишь свидетелем, я мог, тем не менее, жестоко поплатиться за то, что оказался первым, кто узнал о жестоком убийстве его родственника.

Учитель, должно быть, о чем-то догадался по моему расстроенному лицу, ибо он, остановившись предо мною, уже более спокойно спросил меня:

— Скажи, мальчик мой, что тебе известно о судьбе графа?

— Мертв, — прошептал я, — убит.

Другой бы на его месте стал бы трясти меня, требовать объяснений, но только не Леонардо. Он задумчиво потер подбородок большим и указательным пальцами, а потом, выдав свое удивление лишь легким поднятием брови, жестом подозвал к себе Константина, старшего подмастерья.

— Боюсь, нам придется помочь отсутствующему белому епископу. Отправляйся к распорядителю игры и передай ему, чтобы он позвал на поле жонглеров и музыкантов. Пусть они дадут небольшое, на несколько минут, представление… лучше с огнем или с чем-нибудь столь же увлекательным. Как только епископ будет готов, партия без промедления возобновится. Если Паоло и Давид вернутся раньше, скажи им, чтобы они остались с другими учениками.

— Вы можете положиться на меня, — ответил мальчик. Его пронзительный голос стал от важности глухим, он надул свою узкую грудь и выпрямился во весь рост. Быстро поклонившись, он рысью пустился к ложе, где сидел распорядитель игры.

Отдав распоряжение, Леонардо обратился ко мне:

— Я хочу знать все, только ничего пока не говори. Расскажешь, когда зрители не смогут подслушать нас. Теперь же веди меня к графу.

Я быстро зашагал в сторону сада, но учитель тут же опустил сильную руку на мое худое плечо.

— Нам не следует привлекать к себе внимание, Дино, верно?

Я утвердительно кивнул головой и, умерив шаг, стал пробираться через толпу. Учитель неторопливо шел следом за мной. Несколько человек, знавших, чем он занимался предыдущую ночь, окликнули его, и он, улыбнувшись, успокоил их. Однако, когда мы подошли к саду, доброжелательное выражение на его лице сменилось угрюмой решимостью.

— Ладно, мальчик, скажи, где граф и что тебе известно о его судьбе.

— О-он там, — ответил я, указывая на ворота, которые, к моей радости, по-прежнему, как и тогда, когда я уходил, были заперты. — Но мне мало что известно. Когда я нашел его, он уже был мертв — заколот. Вокруг же никого не было. И поскольку я уже ничем не мог помочь ему, то тут же вернулся к вам.

— Ты поступил правильно, — произнес учитель, одобрительно кивнув головой и разглядывая палку, которой я защемил задвижку. — Теперь я должен сам осмотреть графа и принять решение.

Мне потребовалась вся моя решимость, чтобы последовать за Леонардо в тот ужасный сад и закрыть за собой ворота. На какое-то мгновение мне показалось, что все произошедшее со мною является лишь плодом моего разгоряченного воображения, и мелькнула надежда, что в саду мы можем никого не найти. Но, разумеется, надежда оказалась тщетной. Тело в белом епископском одеянии по-прежнему лежало на траве там, где я его оставил.

Леонардо опустился на колени и с видом крестьянина, рассматривающего зарезанного ягненка, перевернул мертвеца на спину. Голова графа свесилась набок, и я вздрогнул при виде его безжизненных, полузакрытых глаз и торчащего между губ кончика языка. Руки его были залиты еще не высохшей кровью: он, очевидно, закрывал ими рану, тщетно пытаясь остановить хлещущий кроваво-красный поток.

Проглотив внезапно прихлынувшую желчь, я представил последние мгновения жизни графа. Он конечно же сначала изумился, а потом почувствовал ужасную боль… и, наконец, страх, так как, должно быть, понял, что рана его смертельна. «А что же, — спросил я себя, — его убийца: стоял подле и бесстрастно наблюдал за тем, как он умирает, или же, сделав свое дело, сразу сбежал?»

Мною овладела жалость к убитому, и я осмелился взглянуть на него. Стройного телосложения, с бледной кожей и подстриженными по последней моде черными, как вороново крыло, волосами, он выделялся из толпы придворных. При жизни это был молодой и относительно красивый мужчина — уж точно миловидней своего старшего двоюродного братца; впрочем, смерть уже исказила его черты, наложив на них безжалостный отпечаток.

Видимо, не тронутый этим зрелищем, учитель ощупал горло и запястье, затем покачал головой.

— Ему, как ты и сказал, помочь было уже нельзя, — заметил он.

Перевернув мертвеца обратно, Леонардо присовокупил:

— Однако тело еще не сковано и лишь чуть холоднее живой плоти. Смотри, — тут он надавил указательным пальцем на его икру, — на теле не остается вмятин. Кроме того, нам известно, что граф, когда был объявлен перерыв, был еще в добром здравии, и поэтому мы можем смело утверждать, что с момента его гибели прошло не более часа. Что же касается причины смерти, ответ очевиден, согласен?

Я вновь сглотнул слюну и кивнул головой. Вскоре после поступления в мастерскую учителя другие подмастерья шепотом поведали мне, что синьор Леонардо изучал анатомию, исследуя… человеческие останки, а также трупы животных. Он даже вскрывал мертвецов — лишь для того, чтобы познакомиться со строением их внутренних органов. Теперь учитель с таким бесстрастием разглядывал лежащий перед ним труп, что все эти россказни стали казаться мне сущей правдой.

— Если мы хотим узнать, кто это сделал, — все тем же спокойным тоном продолжал он, — было бы полезно выяснить, чей нож торчит в графе Ферраре. На ручке, видно, имеется гравировка, возможно, и на лезвии тоже. Быть может, его изучение позволит нам установить если уж не хозяина его, то хотя бы происхождение.

Я уж было приготовился наблюдать, как Леонардо вытащит орудие убийства из тела несчастного, но, к моему облегчению, учитель его не тронул. Он изящно встал — удивительно, но на коленях чулки его были совершенно сухими — и повернулся ко мне.

— Мы подождем, пока его превосходительству не сообщат о случившемся. Боюсь, мне придется сходить за ним и привести его сюда. Ты же, до нашего возращения, посторожишь графа.

Я на мгновение потерял дар речи. Поклявшись, что никогда не вернусь, я вновь оказался в саду по прошествии не столь уж длительного времени. А теперь, когда я бы с радостью пустился отсюда наутек, учитель просит меня остаться наедине с убитым!

— Ну же, мальчик, — нетерпеливо постукивая пальцами, произнес он, видя мою нерешительность. — Мертвеца бояться нечего, а тот, кто его убил, поверь, давно уж, чтобы его не заподозрили, скрылся. Ты малый храбрый, и это поручение тебе по плечу, или все же мне лучше позвать кого-нибудь из сопливых служанок?

Последний вопрос, как учитель и рассчитывал, вывел меня из оцепенения, правда, по совершенно иной причине, чем он полагал. Я расправил плечи и гордо вскинул подбородок:

— Не беспокойтесь, учитель, до вашего с герцогом возвращения сюда никто не проникнет.

— Прекрасно. Мы с его превосходительством скоро вернемся. Будем надеяться, что это злосчастное происшествие не выйдет нам боком.

Как только учитель запер за собой ворота на щеколду, с меня мигом слетел решительный вид, и я стремглав бросился к стене, желая как можно дальше оказаться от графа. Я вжался спиной в камни, надеясь, что теперь никто — ни мертвый, ни живой — не сможет подобраться ко мне сзади. Для пущей убедительности я снова перекрестился и быстро пробубнил «Отче наш». Учитель был прав: мертвецы не могут причинить вреда; однако я не был столь, как он, уверен, что тот, кто нанес смертельный удар графу, давно сбежал. Разумеется, если граф не пал от руки случайно забредшего сюда убийцы… А если это так?

К счастью, не мне решать этот вопрос. Уже очень скоро я позабуду обо всем случившемся. Чтобы отвлечься, я сунул руку в висевшую на поясе сумку и извлек оттуда свое самое ценное достояние.

Это была небольшая стопка бумажных листов, приобретенных мною у тряпичника вскоре после моего прибытия в замок. Я выменял драгоценные листы на старый жакет, а затем, с большим трудом связав их куском найденной веревки, придал им форму книги. На этой восхитительно белой бумаге я еженощно мелким почерком записывал все самое важное, что мне довелось узнать за прошедший день.

Я начал вести свою записную книжку (так, по крайней мере, я называл ее), подражая учителю. Ведь все видели, как он ежедневно исписывает по множеству страниц, отдельных листов разного размера, заполняя их всевозможными заметками. Они были написаны странным почерком, справа налево, и поэтому читать их было трудно. В особое восхищение меня приводили крошечные рисунки, иллюстрировавшие многочисленные отрывки, удивляло, как ему удается при помощи карандаша, всего несколькими штрихами, изобразить крыло птицы в полете либо человека за физической работой. Мне казалось, что причина его гениальности отчасти кроется и в том, что он постоянно поверяет свои мысли бумаге. Если я буду поступать так же, то, возможно, частица его гения передастся и мне. Если же нет, мои записи станут свидетельством деяний учителя. Даже если я не прославлюсь как художник, то, быть может, приобрету известность как бытописатель.

Отыскав нужную запись в углу страницы (я, как и учитель, использовал любое свободное место на листе и даже писал поверх старых строк), я просмотрел перечень оттенков зеленого цвета, чтобы определить, какие из них есть в саду. Задача была не для ленивых; более того, это было одно из упражнений, которыми ученики занимались по указанию учителя в свободное время.

— Если, например, я попрошу рассказать о синем цвете, я вправе буду ожидать от вас, что вы перечислите мне двадцать или более его тонов, — говорил он нам. — Более того, вы должны уметь описывать их. И, разумеется, смешивать их на палитре.

Порой он позволял одному из старших подмастерьев участвовать в работе над картиной, но лишь после того, как юноша доказывал, что ему по плечу создать требуемый оттенок. Две недели тому назад мне разрешили, к огромной зависти моих приятелей, сделать несколько мазков, покрасить одеяние ангела в сапфирный цвет. Я покраснел от удовольствия, когда учитель, нанеся несколько мазков смешанной им самим краски, заявил затем, что полученный мною оттенок весьма точен.

Промелькнула в голове дюжина основных тонов, включая изумрудный, плюшевый и оливковый, я уже в воображении своем перешел к более нежным оттенкам, яри-медянке и берилловому, когда услышал, как отодвигается задвижка. Я запихнул записную книжку обратно в сумку, вскочил на ноги, и оказался у тела графа в тот момент, когда ворота распахнулись и в сад в сопровождении полудюжины стражников личной охраны вошел герцог. Жестом велев им остаться у ворот, он кивком головы пригласил учителя следовать за ним.

Я стянул суконную шапку и поклонился, почтительно отступив назад при приближении Моро. Последний, впрочем, обратил на меня меньше внимания, чем на жужжащую муху. Он стремительно, словно меня и не существовало, прошагал мимо и остановился у распростертого тела двоюродного брата.

Ожидай я увидеть проявление горя, меня бы ждало горькое разочарование. Герцог пихнул мертвеца ногой в изящной обуви. Затем, презрительно фыркнув, он повернулся к учителю:

— Тьфу, ну и дурак же Орландо, если позволил убить себя таким образом, — он покачал головой, и его смуглое лицо еще больше потемнело от гнева. — Как вы, верно, уже слышали, Леонардо, я только что назначил графа своим посланником во Франции. Он должен был отправиться в Париж через две недели и более подробно обсудить с королем Людовиком вопросы, затронутые во время пребывания здесь господина Виласса. Случившееся не пойдет на пользу ни мне, ни моим замыслам, касающимся Милана. У меня много кузенов, но нет готовых посланников.

— К сожалению, это так, — почтительно отвечал учитель. — Я лишь могу представить, сколько хлопот это происшествие доставит вам. Вы полагаете, что причиной убийства вашего двоюродного брата стало его назначение на дипломатическую службу?

— Не исключено. В любом случае нам не следует ограничиваться только одной версией, к тому же еще ничем не подтвержденной.

Он перекинул свой красный бархатный плащ через плечо и склонился над телом. Быстрым движением человека, привычного к оружию, герцог вытащил нож из плеча графа, откуда тут же брызнула кровь. Все тем же привычным движением он ощупал потемневшее лезвие, а затем метнул нож, вонзившийся в землю у его ног.

Я посмотрел на дрожащий, как испуганная змея, нож, а потом перевел свой взгляд обратно на герцога. Его лицо было мрачно, охвачено преимущественно гневом; однако мне показалось, что на его лице проступает и какое-то иное чувство. Недоверие… может быть, страх?

«Странная реакция для столь уравновешенного человека», — сказал я себе.

Несколько лет тому назад был убит его еще более жестокий брат, оставивший после себя вдову, которая стала править от имени своего юного сына. Нарушая порядок престолонаследия, Моро безжалостно отнял трон у нее и законного наследника, подчинив себе двор. Недаром в гербе Сфорца самым примечательным было изображение извивающегося ужа. Если кому и было известно об интригах, подчас губительных, в борьбе за верховную власть, то, несомненно, ему.

Однако следующие слова герцога внезапно мне открыли его опасения.

— Кем бы ни был убийца, он не принес извне орудие убийства. На ноже моя корона. Я уверен, что его взяли с моего стола.

 

2

После этих слов Сфорца, словно отвергая всякую связь с орудием убийства, отряхнул руки. Какое бы чувство раньше не отражалось мимолетно на его холодном лице, от него теперь, когда он обратился к учителю, не осталось и следа.

— Мы должны отыскать злодея, — повелительным тоном произнес герцог, — и в этом деле мне понадобится ваша помощь. Если убийство Орландо было не простым, а политическим, последствия могут оказаться серьезными.

Леонардо утвердительно кивнул головой.

— Верно, ваше превосходительство. Однако для выяснения истины вам конечно же потребуются ваши люди, а не я, совершенно посторонний человек.

— Вот поэтому-то, потому что вы посторонний, вы мне и нужны.

На грубом лице герцога появилось презрительное выражение.

— Пока я не узнаю причину гибели моего двоюродного брата, я не смогу доверять своим придворным. Те, кто убил моего брата, принадлежат к числу его доверенных советников. И, стало быть, преступником может оказаться кто-то из моих людей… возможно, даже член семьи. Нет, именно вы должны отыскать убийцу и выяснить, не являюсь ли я его следующей жертвой.

— Польщен вашим доверием, ваше превосходительство, — с поклоном отвечал учитель. — Я немедленно приступлю к расследованию и постараюсь дать вам ответ как можно быстрей.

Герцог тем временем подозвал к себе жестом начальника стражи.

— Доставьте графа Феррара в его покои. Станьте снаружи у дверей и никого не пускайте внутрь, даже его супругу. Если будут задавать вопросы, отвечайте, что граф опасно болен. Ни слова о его смерти, пока я официально не объявлю сегодня вечером о его кончине.

Он замолк, и губы его скривились в жестокой ухмылке.

— Знайте же, если в замке о случившемся станет известно до назначенного часа, тех, кто проболтался, постигнет суровая кара.

— Разумно, ваше превосходительство, — спокойно заметил Леонардо, пока стражники обменивались обеспокоенными взглядами. — Чем позже мы сообщим о его смерти, тем больше убийца уверует в то, что преступление сошло ему с рук. Ваши люди, если мне будет позволено высказать предложение, должны накрыть труп графа и только затем нести его в замок.

Герцог резко кивнул головой, и учитель обратился к начальнику стражников:

— Пожалуй, вы могли бы взять одну из скатертей с пиршественных столов у игрового поля?

Последний отдал отрывистый приказ одному из своих подчиненных, который стремглав выбежал из сада. Через несколько минут он вернулся назад со скатертью, лишь слегка испачканной жиром и вином. Стражники проворно, но без всякого почтения завернули труп, и на самодельном саване проступили на белоснежной льняной ткани алые пятна. Лишь после того, как стражники унесли свою ношу из сада и затворили за собой ворота, герцог снова обратился к учителю:

— Я всецело вам доверяю, Леонардо, но знайте, это отвратительное преступление должно быть раскрыто за два-три дня. — Моро замолчал и хищно улыбнулся. — А теперь давайте возобновим партию. Я не собираюсь проигрывать и намерен получить в награду вашу картину.

Сделав несколько шагов в сторону ворот, герцог остановился и взглянул на меня. Я поспешно склонил голову. С момента появления в саду Моро впервые удостоил меня своим вниманием, и под его жестким, устремленным на меня взглядом я содрогнулся.

— Как я уже сказал, тех, кто проболтается, ждет суровая кара. Я уверен, что вы, Леонардо, помните об этом.

Хотя он говорил с учителем, я понимал, что его слова предназначены мне. Не смея поднять глаз, я плотнее запахнул плащ и оторвал взгляд от земли лишь тогда, когда герцог, мелькнув темно-красным бархатным пятном, стремительно покинул сад. Подождав, пока благодетель удалится на расстояние, откуда он не мог слышать нас, учитель вздохнул:

— Ну что ж, Дино, похоже, нам нашли работу — будем искать убийцу. Полагаю, нам следует приступить к расследованию сейчас же, прежде чем известие об убийстве станет всеобщим достоянием и пока наше преимущество — по свежим следам — не будет утрачено.

— Нам… наше? — неуверенно повторил я. Грозные слова Моро по-прежнему гулким эхом отдавались у меня в ушах. — Прошу прощения, учитель, не намекаете ли вы на то, что я буду помогать вам?

— Разумеется, — он радостно кивнул головой, — мне будет отведена роль мозга, анализирующего добытые нами факты, на плечи менее искусного ляжет выполнение приземленных заданий. Кроме того, для дела будет полезен человек вроде тебя, который, вращаясь среди придворных, останется незамеченным. Ты, обыкновенный ученик, едва ли привлечешь столько внимания, сколько Леонардо.

Вряд ли это была самая лестная характеристика, данная мне учителем, и все же я испытал легкое волнение, сменившее владевший мною прежде страх. Всего несколько минут назад я был скромным подмастерьем, одним из многих, обучавшихся в мастерской учителя. Теперь же я буду работать под началом самого великого Леонардо и помогать миланскому герцогу в раскрытии тайны. Сколько юношей могут похвастать подобной честью?

— Не грезь наяву, — пожурил он меня, помешав мне насладиться собственным величием. — Немедленно возвращаемся обратно. Нам надо кем-то заменить графа.

Учитель подобрал забытую митру и крест и вышел из сада так стремительно, что мне пришлось чуть ли не бежать за ним.

— Где мы найдем замену графу? — осведомился я у него, едва поспевая за ним. — Нас первым делом спросят, почему он отказался от участия в игре.

— Вот поэтому я и остановил свой выбор на том, кто знает об убийстве и кто не проболтается.

Он остановился и посмотрел на меня.

— Немедленно отыщи портного Луиджи, — удивив меня, приказал Леонардо. — Пусть он нарядит тебя белым епископом. Ему не составит труда соорудить костюм из оставшейся одежды. Нарядившись, займешь свое место на поле.

— Но кто-нибудь обязательно заметит, что я не граф Феррара, — вяло воспротивился я.

В ответ учитель вручил крест и шапку, которые держал в руках.

— Подмену не сразу заметят, — сказал он. — В костюме, да еще издали, тебя, возможно, и примут за двоюродного брата герцога; ты, как и граф, хрупкого телосложения, у тебя бледное лицо и черные волосы. Впрочем, при более близком рассмотрении тут же станет очевидным, что ты отнюдь не он. Итак, гляди и запоминай, как поведут себя окружающие, когда наш обман вскроется.

Поскольку я от удивления встал как вкопанный, Леонардо схватил меня за локоть и потащил к полосатому шатру, разбитому неподалеку от поля. Именно там находился портной, который должен был чинить порванные во время матча костюмы.

— Те, кому ничего не известно о судьбе графа, просто удивятся, почему ты занял его место, — проговорил учитель. — Если же рядом с тобой окажется убийца, то он, увидав тебя, пожелает узнать, выжила его жертва или нет. Стремясь выяснить, в самом ли деле ты двоюродный брат герцога, он постарается поближе подобраться к тебе. Этот человек и будет тот, кого мы ищем. Остерегайся того, кто будет проявлять повышенный интерес. Я тоже буду наблюдать затем, что будет происходить на поле.

— Но что, если…

Он жестом оборвал меня.

— Если тобой захотят походить, распорядитель игры объяснит тебе, что следует сделать. И помни: если тебя спросят о причине замены, отвечай, что граф не может продолжать игру и распорядитель увеселений герцога велел тебе занять его место. Понятно?

— Да, как скажете, — покорно ответил я.

Мы подошли к украшенному праздничными лентами шатру, откуда с любознательным видом на пухлом лице выглядывал Луиджи. Его внимание, однако, было целиком поглощено Леонардо; будучи главным придворным портным и камердинером, он считал себя выше большинства дворцовой челяди, в том числе и учеников распорядителя увеселений. Подозреваю, что и самого учителя.

— А, синьор Леонардо, я к вашим услугам, — елейным тоном начал он. — Что-нибудь случилось с костюмом? Или еще один из ваших многочисленных жакетов нуждается в починке?

— Да как сказать.

Прежде чем портной успел опомниться, учитель велел удалиться двум его помощникам, которые штопали у шатра столовое белье. Затем, чуть ли не впихнув меня в дряблые руки портного, он отрывисто сказал Луиджи:

— Мой ученик передаст тебе несколько моих распоряжений, касающихся матча. Следуй им неукоснительно.

Затем он развернулся на каблуках и направился к ложе распорядителя игры. Луиджи поклонился вслед удаляющемуся учителю, а потом затащил меня в свой душный шатер. Внутри с него мигом слетела показная вежливость.

Окинув меня пренебрежительным взглядом, он разжал свою потную руку и спросил:

— Ну, малыш, признавайся, что от меня теперь-то надобно великому Леонардо?

— Я буду новым белым епископом, — ответил я, радуясь тому, что прибавил хлопот этому неприятному человеку. — Граф Феррара не может продолжить игру, и учитель приказал, чтобы я занял его место. Он велит не мешкать, так как без меня матч не смогут возобновить.

— Я привык одевать царственных особ, не слуг, — воскликнул портной, вздымая руки к небесам и тряся вторым подбородком. — И я, что, должен создать костюм из воздуха? Почему никому не пришло в голову попросить графа вернуть наряд? Клянусь святым Михаилом, меня окружают болваны.

Продолжая бормотать, он вырвал у меня крест и митру, а потом принялся шарить в грудах с одеждой, сложенных на столе в задней части шатра. Я с интересом наблюдал за ним, пораженный обилием тканей в таком небольшом помещении.

На натянутых между стойками шатра прочных веревках висели отороченные мехом бархатные накидки, шелковые жакеты с разрезами, разноцветные рейтузы и просторные шерстяные халаты. Да, нарядов здесь было столько, что можно было одеть всех обитателей замка! Однако все они были черного или белого цвета либо того и другого. От повторяющегося перехода от темного к светлому стены, казалось, пульсировали, и мне пришлось, чтобы не закружилась голова, на мгновение зажмурить глаза.

— Вот.

Услышав раздраженный голос портного, я открыл глаза и увидел, что он сует мне целый ворох белоснежных нарядов. Мне удалось схватить их прежде, чем они упали на зеленые шерстяные коврики, постеленные на полу в шатре.

Пухлое лицо Луиджи искривилось в презрительной улыбке, когда он увидел, как я пошатнулся под непривычной тяжестью.

— Твоему хозяину повезло, что у меня осталась кое-какая одежда, в которую можно нарядить еще одного белого епископа. Быстро снимай жакет и надевай костюм; мне еще надо кое-что подправить.

— Нет!

От моего неистового крика его густые черные брови на мгновение скрылись под сальной, закрывшей лоб челкой. Покраснев, я тут же поправился:

— Я хочу сказать, синьор Луиджи, что предпочту надеть наряд епископа поверх жакета.

— Дело твое, — хмуро ответил он, — только не жалуйся потом на меня, если тебе после часового пребывания на солнце станет плохо. Быстро одевайся, пока твой синьор Леонардо не стал гадать, что же тебя тут задержало.

С помощью главного придворного портного я быстро натянул на себя несколько жилетов и набросил несколько накидок, составлявших наряд белого епископа. К тому времени, когда он водрузил на мою голову высокую митру и вручил обратно крест, я начал испытывать чувство уважения к священникам и царственным особам, которым приходится носить столь тяжелое одеяние.

Отступив назад, Луиджи окинул меня оценивающим взглядом и неодобрительно поджал мясистые губы.

— Твой хозяин должен быть благодарен за то, что я так талантлив и могу даже простому подмастерью придать приличный вид. Взгляни на себя.

Он указал на полированное медное зеркало, висевшее рядом с входом в шатер. Я посмотрел на свое отражение, и у меня перехватило дух при виде глядящего на меня незнакомца. Портной был прав. В таком изящном наряде меня можно было принять за аристократа. Да, в этом одеянии я мог бы легко сойти за священнослужителя. Кроме того, сейчас еще очевидней стало некоторое сходство между графом Феррара и мной. На расстоянии вряд ли кто заменит Подмену одного епископа другим.

— Огромное спасибо, синьор Луиджи, — сказал я. — Уверен, что учитель признателен за оказанную ему услугу.

Портной в ответ фыркнул и повернулся ко мне спиной, занявшись для вида приведением в порядок аккуратно висящих нарядов. Оставив его среди многочисленных черных и белых нарядов, я поспешно вышел из шатра и направился в сторону поля.

Когда я занял свое место на ферзевом фланге среди белых фигур, послышались одобрительные хлопки. Трое жонглеров, подбрасывавших пылающие факелы, вдруг собрали их и, оставляя за собой шлейф дыма и огня, торопливо покинули поле. Я посмотрел туда, где сидел распорядитель игры. Подле него стоял Леонардо, который, едва заметно кивнув мне, указал на придворных музыкантов. Прозвучали фанфары, и, когда встал распорядитель, вновь раздались рукоплескания, на сей раз сильней.

Призывая всех к тишине, он поднял руки и произнес:

— Ходят черные.

Игра продолжилась в том же неторопливом темпе, что и прежде, причем каждый ход превращался в небольшой спектакль, особенно когда одна фигура брала другую. Охватившее меня сначала волнение пошло на убыль, когда я понял, что никто на поле не обращает на меня внимания. Мы находились довольно далеко друг от друга, и, если бы кому-то захотелось поговорить со мной, ему бы из-за криков зрителей и время от времени раздающегося рева труб было бы затруднительно сделать это. Некоторые игроки, казалось, устали и чувствовали себя неуютно, стоя под пристальными взглядами на отведенных им клетках в чужой одежде.

Я удовлетворенно улыбнулся про себя, когда мне открылась простая истина. Привилегии знати уравновешиваются их обязанностями… в данном случае исполнением прихоти герцога, пожелавшего, чтобы они сыграли роль живых шахматных фигур. Полагаю, что никто из придворных не посмел оскорбить Моро отказом, когда тот предложил им принять участие в партии. Пожалуй, быть учеником не так уж и плохо.

Вскоре, однако, я, как и остальные, тоже начал испытывать утомление. Изображаемой мною фигурой еще ни разу не пошли, и мне, стоя на предназначенной для меня клетке, не оставалось ничего другого, как незаметно переминаться с ноги на ногу. И, как бы мне ни хотелось этого признавать, зловредный Луиджи был прав, советуя мне не надевать жакет под епископское облачение. На открытом игровом поле солнце палило гораздо сильней, чем в саду, и поэтому я все больше и больше изнемогал под тяжелым одеянием.

Особое неудобство доставляла громоздкая митра, которая сползла мне на уши. В отличие от простого шерстяного берета этот высокий головной убор все время норовил соскользнуть, и я боялся, что он, стоит мне сделать резкое движение или отвлечься на несколько секунд, свалится. Поэтому я старался не шевелиться. Крест мог послужить мне опорой, но я, по примеру другого епископа, держа его за крестовину, поставил перед собой на землю вертикально.

Впрочем, в моем положении был один положительный момент: передо мной открывался прекрасный вид на величественное здание, ставшее мне на время домом.

Я, выходец из небольшого городка, преисполнился благоговейного ужаса, впервые увидев как на ладони великолепный укрепленный замок, граничивший с городскими стенами Милана. По углам крепости из красного кирпича, образовывавшей широкий четырехугольник, возвышались две огромные цилиндрические башни из серого камня спереди и две квадратные каменные башни сзади. Из парка, занимавшего большую часть огороженного пространства, я видел двойной ряд остроконечных окон, вырубленных во внутренних стенах. Во время осады здесь сражались воины; в мирное время помещения и коридоры служили хранилищами и приютом для приехавших купцов и новых слуг.

Позади обширного парка вознесся величественный дворец. Именно здесь, в роскошных герцогских покоях, обитали Моро и его домочадцы; также здесь располагались кухни, конюшни и помещения для слуг. Главный вход через крепость находился за моей спиной — громадный сводчатый проход в многоярусной, квадратной башне с часами, которая почти в два раза была выше крепостных стен. Если бы мне представилась возможность подняться по лестнице внутри башни и пробраться в венчающий ее купол, я бы увидел оттуда простирающиеся на многие мили во всех направлениях поля и холмы… возможно, даже свой родной город.

— Белый епископ на ферзевом фланге идет по диагонали на две клетки.

Этот внезапный возглас распорядителя игры, сопровождаемый громоподобным ревом труб, нарушил мой томительный покой. Мне велено идти!

Я нервно огляделся вокруг, не зная, то ли повиноваться, то ли ждать дальнейших распоряжений. Мне, заметил я, освободили проход: белая пешка справа от меня пошла вперед, и я понял, куда следует двигаться. Впрочем, еще тогда, когда я не знал, как мне поступить, трое пажей, в белом одеянии церковных служек, с зажженными свечами, почти с них в вышину, поспешно бросились ко мне с края поля.

Они, к моему облегчению, так, во всяком случае, казалось, знали отведенную им роль. Выстроившись передо мной в шеренгу, они ждали повторного сигнала трубы. Затем, при знакомых звуках богослужебного гимна, они начали медленно идти, подражая литургическому крестному ходу. Собравшись с духом, я столь же неторопливо последовал за ними по направлению к предназначенной для меня клетке. Дойдя до места назначения, юноши со свечами обошли вокруг меня раз шесть, а потом покинули поле. Следом послышались вежливые хлопки.

Несмотря на то что пространство для маневра на игровом поле вокруг меня сузилось, моя фигура сделала еще два хода. Мне даже удалось, пережив весьма волнующий момент, пленить черного рыцаря (коня), который вступил со мною в шутливое сражение и был побежден, поскольку мой крест оказался сильнее его меча. Однако при следующем ходе черная королева (ферзь) — увядшая вдова из дома Сфорца в умопомрачительном темном наряде, подчеркивающем меловую бледность ее неприветливого лица, — налетела на меня, как стервятник на мертвечину.

Уже почти забыв о том, что привело меня сюда, я вдруг оказался перед ней (старуха была на целую голову ниже меня, и ее лоб находился на уровне моего носа) и увидел в ее черных, узких глазах подозрение.

— Вы не мой внучатый племянник. Где Орландо?

— Он отказался от участия в игре, и синьор Леонардо попросил меня занять его место, — испуганно, и не желая в том себе признаться, ответил я на неожиданное обвинение старухи.

Она сплюнула на ухоженную площадку.

— Дрянной мальчишка сам виноват! — С неожиданной силой для столь хрупкой женщины она резко вытолкнула меня за пределы квадрата.

Пошатнувшись, я отступил и вцепился в покачнувшуюся митру; зрители же принялись хлопать и подбадривать старуху. Одержав надо мной верх, она с царственным видом встала посреди недавно занимаемой мною, поросшей травой клетки и в знак признательности за рукоплескания поочередно склонила голову во все стороны.

Предоставив ей возможность упиваться минутной славой, я поправил головной убор, скрестил руки на груди и с мрачным видом направился к краю поля. Здесь плененные фигуры утешали друг друга и пили вино, поднимая чаши за свое пленение. Я как раз отпил здоровенный глоток, когда ко мне подошел учитель.

— Ну что, Дино, что ты можешь сказать мне? — едва слышно спросил он.

Я покачал головой и так же тихо ответил:

— Боюсь, ничего особенного. Только черная королева заметила, что я не граф, и то лишь потому, что она его двоюродная бабушка. Она, видимо, удивилась, увидев меня вместо него, и осведомилась, где он.

Учитель задумчиво кивнул головой:

— Это была маркиза д’Эсте. Злобное, судя по рассказам, создание, однако убийство ей, полагаю, не по силам. И она, по твоим словам, ожидала увидеть графа; убийца же вряд ли стал на это рассчитывать.

Потирая ушибленное маркизой плечо, я хотел было возразить, но тут шум на поле отвлек меня.

После моего ухода с поля игроки успели сделать еще два хода, и теперь в игру вступили черная и белая королевы. Маркиза в черном наряде, видимо, сопротивлялась белой королеве, молодой женщине, которая, несмотря на показную тревогу на прекрасном лице, казалось, была готова довести дело до конца и, сломив сопротивление, пленить свою жертву.

Я взглянул на Леонардо и заметил, как по его губам при виде этого зрелища скользнула улыбка. Пожав плечами, он сказал мне:

— Меня это не касается, мой дорогой мальчик! Пусть этим займется распорядитель игры.

Не успел он произнести эти слова, как седобородый, сидевший в главной ложе джентльмен, встал со своего места и вышел на поле. Между ним и обеими королевами тут же завязался оживленный разговор, и зрители принялись подбадривать распорядителя, неожиданно оказавшегося мишенью для нападок. Впрочем, он не зря занимал высокий пост одного из советников герцога, ибо спустя несколько минут он уже вел успокоенную им маркизу к краю поля. Торжествующая белая королева, со сбитым набок головным убором, с решительным видом заняла под грохот аплодисментов только что отвоеванную клетку.

Партия завершилась шахом и матом, так как черному королю французского посланника некуда было ходить. Распорядитель игры вновь вышел на поле и объявил о победе герцога, и его слова вызвали бурю рукоплесканий. Громче всех, думаю, хлопали игроки, простоявшие почти без движения последние несколько часов. Черные и белые фигуры собрались на своей стороне поля; герцог же с посланником встретились в центре и обменялись поклонами. На лице мсье Виласса было написано смирение; черты Моро выражали более приземленное чувство торжества.

Учитель уже вынес на середину поля мольберт с накрытой картиной. Широким жестом он сдернул черно-белое шелковое покрывало, и взору предстал законченный портрет задумчивой молодой аристократки, кутающейся в белоснежный горностаевый мех. Зрители захлопали в последний раз, когда учитель торжественно вручил портрет Лодовико.

Герцог и посланник вновь раскланялись и покинули поле под рев труб. Игроки и зрители направились тем временем к столам, полным яств и вин. Я с облегчением вздохнул и сорвал митру с головы. К счастью, учитель разрешил мне теперь, когда игра завершилась, избавиться от епископского облачения.

В толпе мелькнула грива его желто-коричневых волос, и я хотел было направиться к нему, но тут меня сзади неожиданно схватили за руку. Испугавшись, я уронил митру, повернулся и увидел перед собой красивую золотоволосую женщину средних лет.

Ее холодные синие глаза на лице с резкими точеными чертами были широко раскрыты от удивления, и я догадался, что мой вид ее встревожил столь же сильно, как меня — ее нападение. Вдруг эта женщина отпустила мою руку.

— Извините, — напряженно проговорила она, — видимо, мне нужен другой белый епископ.

Она бросилась вперед, прежде чем я успел остановить ее; однако я, сохраняя присутствие духа, поднял митру и помчался сквозь толпу за ней, расчищая дорогу через большие скопления народа деревянным крестом. Через несколько минут, увидев, что она подбежала к моему двойнику в таком же белом облачении, я прекратил преследование. Второй белый епископ с радостным удивлением обернулся к ней, и они, взявшись за руки, отошли к шатру виноторговца. Довольный тем, что наша встреча, как выяснилось, была делом случая, я снова отправился на поиски учителя.

Он первым нашел меня.

— Дино, давай-ка, пока все заняты, снова посетим место преступления и осмотрим его.

— Мне снять костюм? — с надеждой осведомился я.

Он отрицательно покачал головой и промолвил:

— Пока, полагаю, не стоит. Я еще не готов вернуть это одеяние нашему другу синьору Луиджи. Оно еще может потребоваться нам в расследовании.

Я вздохнул и, ударив себя по вспотевшему лбу, последовал за ним, с тоской глядя на знамена, шатры и смеющихся людей. Когда еще подмастерью представится случай принять участие в таком веселье, да к тому же вместе с придворными?

Приняв твердое решение, я оставил всякие помыслы об увеселениях и обратил свой взор на более серьезное и безотлагательное дело. Герцог при мне велел учителю отыскать убийцу графа, и Моро, как мне было известно, не прощает неудачи. Если я в силах хоть чем-то помочь учителю, то это не просто мой долг, а мое искреннее желание. Тем более что именно я нашел убитого графа и поэтому ощущал некую связь с ним. Я не мог с чистой совестью оставить его убийство нераскрытым.

Убедившись, что нас не видят, мы проскользнули в тяжелые деревянные ворота и вновь оказались в этом уединенном месте, где граф Феррара провел последние мгновения своей жизни. Приближался вечер, и тени в саду стали длиннее. С тех пор, как я обнаружил его тело, прошло уже довольно много времени, и теперь я, хоть и не избавился полностью от чувства тревоги, не испытывал прежнего беспокойства.

Учитель, по его обыкновению, казалось, остался неуязвим для столь обыденных чувств.

— Первое, что ты сделаешь, — обращаясь ко мне, быстро проговорил он, — ляжешь так, как лежал граф, когда мы нашли его.

Я с опаской посмотрел на лужайку. Уже то, что я нашел труп, стало для меня тяжким испытанием, лечь же на то место, где граф испустил последний вздох, будет для меня еще большим испытанием. Но разве у меня был выбор? Хорошо хоть то, что взятая взаймы одежда графа впитала в себя почти всю кровь, и на траве, где он лежал, не было видно кровавых пятен. И все же, собираясь лечь туда, я не сумел унять прокатившуюся по телу дрожь отвращения.

— Погоди.

Учитель нагнулся к забытому орудию убийства, по-прежнему торчавшему там, куда его метнул герцог. Выдернув нож из грязной земли, он очистил его, и окровавленное лезвие засверкало в неярком свете сада. Затем он направил его в мою сторону.

— Как я уже сказал, мне нужно, чтобы ты лег на землю, — слабо улыбнувшись, произнес он, — но прежде, боюсь, мне придется убить тебя.

 

3

Убить меня?

Я с недоверием уставился на учителя. Неужели мой любимый наставник так напился в шатре виноторговца или убийство графа свело его с ума? Я машинально отступил назад, и тут учитель весело рассмеялся.

— Мой дорогой мальчик, ужель ты и впрямь поверил, будто я намерен причинить тебе вред, а? — спросил он, опуская нож, и я робко потупил свой взор. — Пожалуй, мне следовало выразиться точнее: нам придется воссоздать сцену убийства графа. Для этого мне нужна твоя помощь.

Он осмотрел траву, затем удовлетворенно кивнул головой, обрадованный, видимо, результатами осмотра.

— Встань-ка сюда, — он взял меня за плечо, отвел шагов на двенадцать в противоположную сторону и поставил возле большого валуна. — Теперь повернись спиной ко мне.

Смущенный, я исполнил его приказ и после оглянулся через плечо на него. Учитель стоял, держа нож в левой руке, ибо предпочитал действовать ею, затем он встряхнул головой и переложил его в правую ладонь.

— Предположим, — сказал он, поднимая нож вверх, — что убийца, как и подавляющее большинство людей, отдает предпочтение правой руке. Теперь, Дино, я сделаю вид, что наношу тебе удар в спину. Отвернись и стой спокойно.

Я, совладав с собой, даже не дрогнул, когда почувствовал прикосновение кончика лезвия между плечом и шеей. От преступного металла, казалось, исходили холодные волны, но я убедил себя, что у меня просто разыгралось воображение. Бормоча про себя что-то об углах, силе и изгибах, учитель продержал его у моего тела целую вечность. Наконец, он убрал острие.

— Прекрасно, я увидел то, что мне надо. Теперь медленно подойди к тому месту, где граф упал.

Я послушно исполнил его приказ и теперь заметил на траве несколько капель крови. Как, они находятся не там, где было обнаружено тело? Увидев мое недоумение, Леонардо утвердительно кивнул головой:

— Великолепно, Дино. Ты, вижу, понял, что, хоть граф умер там, где ты его нашел, удар был ему нанесен возле валуна. Так, мы уже делаем кое-какие выводы в нашем расследовании. Теперь падай на землю и прими позу, в какой был граф, когда ты его обнаружил.

Послушно опустившись на землю, я почувствовал себя несколько униженным тем, что мне приходится исполнять роль мертвеца (хотя я и понимал, что это вызвано необходимостью). Епископское облачение стесняло мои движения, и хотелось обратно — в мой просторный жакет. Учитель, видимо, разделял мое нетерпение, ибо он не выдержал и вмешался.

— Нет, не так, — заявил он, хватая одну руку, вытягивая ее вперед и сгибая колено под другим углом. — Да, вот так. Постарайся не двигаться. Я должен осмотреть тебя со всех сторон.

Я лежал неподвижно, пока он, обойдя раз шесть вокруг и изредка останавливаясь, нагибался и рассматривал меня то под одним, то под другим углом. Столь пристальное внимание смущало меня, и не только потому, что я изображал мертвеца. С момента появления в замке я научился, избегая случайного прикосновения, держаться на почтительном расстоянии от учителя и остальных учеников. Учитывая свое положение, я никого не подпускал к себе слишком близко. Теперь же учитель не только стоял всего в нескольких дюймах, но тыкал и пинал меня, словно кусок глины.

К счастью, предметом его внимания было не сложение моего тела, а изображаемая мною загадка. Спустя несколько минут он остановился и жестом велел мне подняться.

— Теперь можешь встать, Дино. Я увидел то, что хотел.

— И что же вы увидели, учитель? — осмелился я осведомиться, поднимаясь на ноги и стряхивая с одежды траву и комки грязи.

Зная его скрытный характер, я не удивился, что прямого ответа не последовало. Учитель сказал уклончиво:

— Я узнал, что неразумно искать отгадку, не имея всех фактов в руках. Мы завершили расследование в саду. Можешь вернуть костюм синьору Луиджи и приступить к своим обычным обязанностям.

Засунув митру и посох под мышку, я покинул сад; Леонардо остался — он лениво разглядывал нож, который по-прежнему держал в руке. Я хоть и был рад избавиться от громоздкого облачения, тем не менее испытывал разочарование, что лишился возможности принимать участие в дальнейшем расследовании… и присоединиться к пирующим игрокам. В своем роскошном одеянии я не уступал ни одному из придворных. Конечно, я понимал, что знатность определяется не только платьем. Лишь такой человек, как Леонардо, обладающий огромными познаниями и уверенный в себе, мог сосуществовать в обоих мирах. Именно эта способность была причиной его успеха при дворе. И она же, несомненно, поможет раскрыть, если удастся, тайну гибели графа.

И, разумеется, при сборе сведений может оказаться полезным моя, простого подмастерья, способность сливаться с окружением, подобно тому как гобелен сливается со стеной!

Я пришел в шатер портного и, сняв наряд епископа, вручил его одному из подмастерьев синьора Луиджи (эту мрачную личность нельзя было нигде сыскать). Затем я стал пробираться сквозь веселящуюся толпу, наслаждаясь свободой движений, даруемой моим платьем, которую последние несколько недель я считал чем-то само собой разумеющимся. Поблизости я увидел своего двойника, белого епископа, разговаривающего с двумя черными пешками. Женщина, принявшая меня по ошибке за него и затем ушедшая с ним, нашла, должно быть, другого собеседника, ибо ее нигде не было видно.

Ряженый епископ, казалось, не скучал по ее обществу, ибо он увлеченно размахивал перед новыми собеседниками кубком и, делая паузу через каждые несколько слов, прикладывался к нему. Пил он, судя по малиновым пятнам на белоснежной рясе, число коих увеличивалось после каждого глотка, красное вино. Это зрелище напомнило мне об участи графа. Я, несмотря на теплое вечернее солнце, содрогнулся, но тут же отвлекся, представив кислую физиономию синьора Луиджи, когда тот обнаружит испорченный наряд второго епископа.

Я вернулся в мастерскую, намереваясь принять участие в вечерней трапезе вместе с остальными подмастерьями. Однако там был только Витторио. Он подметал деревянный пол: ему, наиболее юному из нас, приходилось выполнять самую скромную работу — и я расчихался от поднятой пыли.

Он поднял голову и ухмыльнулся.

— Извини, я спешу закончить работу и присоединиться к остальным. Все уже ушли на кухню. Почему ты не с ними?

— Я помогаю учителю, — ответил я ему, и он в ответ лишь пожал плечами.

Такая формулировка ничего не разъясняла конкретно, но для ученика вполне годилась. Какое поручение даст нам Леонардо сегодня — этого никто не мог предугадать. Вас могли отправить на сбор различных сортов желтых цветов в окрестностях замка, либо навязать роль мертвеца, чтобы найти убийцу. Конечно, я ни словом не обмолвился о том, что случилось, а уселся на скамейку и стал ждать, когда юноша закончит уборку.

Витторио трудился с таким усердием, что от метлы только летели перья, как от петуха, преследуемого ястребом. Он едва не свалил поставленные в ряд незаконченные, накрытые тканью панно. Напротив высился длинный, узкий стол, где лежали различные материалы и инструменты: пучки шерсти животных — на изготовление кистей; горшки с минералами — для красителей; чашки со свежими яйцами — их желтки смешивали с пигментом и получали темперу. На дальнем конце стола лежали панно, ожидающие, когда их очистят песком, а затем покроют слоем белого гипса, подготовив для работы. На стенных полках позади стола покоились гипсовые слепки различных частей тела — рук, ног, кистей и даже носов! — они служили нам моделью, когда не было натурщиков.

И стол, и грубый деревянный пол носили на себе следы наших усердных занятий живописью, ибо их покрывали пятна самых разных, какие только встречаются в природе, оттенков. Яркая, красочная мозаика оживляла наше скромное жилище, самой приметной чертой которого было коричневое шерстяное одеяло, висевшее в конце мастерской и служившее перегородкой, за которой мы, ученики, спали.

Взяв медную ступу с красным железняком, я принялся лениво толочь его пестиком. В мое обучение входило и овладение навыками, необходимыми для работы с любыми материалами. Несмотря на кажущуюся простоту, я быстро понял, что мозаика требует такого же мастерства, как и написание портрета. Впрочем, у меня и моих приятелей было предостаточно времени для овладения мастерством изготовления панно, ведь наша мастерская не знала простоя. Моро не только заказывал Леонардо боевые машины и скульптуры, но и велел украсить все покои и залы во дворце красочными изображениями праведников и грешников. И поэтому мы, подмастерья, каждый день усердно трудились. Между утренней и вечерней молитвой у нас не было ни минуты отдыха, и прерывались мы лишь на трапезу — в десять часов утра и пять часов вечера. И нам конечно же находилось занятие, прежде чем мы плюхались на свои соломенные тюфяки.

Витторио, орудуя метлой, добрался до конца комнаты. Подобрав брошенный кусок доски, он замел на него собранный им мусор и выбросил его из окна мастерской.

— Все, — радостно объявил он, — пошли, Дино. Уж есть больно охота.

Мы взяли миски и прошли через заднюю дверь мастерской в небольшой двор, где располагались кухня и помещение для слуг. Здесь не было пышной растительности, как на лужайках и в парке замка, земля здесь была утрамбована и усеяна битым камнем. Мы находились не так далеко от конюшен, и поэтому исходящий от них знакомый, сильный запах смешивался с еще более резкими ароматами древесного дыма и разлагающейся пищи из кухни. Возле мусорной кучи располагалась беседка, где стояли битые, сделанные из досок и бочек столы, а также, в ряд, — грубые деревянные скамейки. Вот здесь мы, ученики, и остальные слуги трапезничали.

Константин и другие юноши уже сидели за столом и ели баранину с тушеными овощами, где, подозреваю, было больше тушеных овощей, чем баранины. Я проследовал за Витторио к наружной двери кухни, где одна из служанок накладывала в миски еду. Мы подошли и стали ждать своей очереди. Как жаль, что мне пришлось расстаться с нарядом епископа, с сожалением подумал я, ибо, заглянув в задымленную кухню, я увидел, что знать будут сегодня потчевать куропатками и олениной.

Наконец, подошла моя очередь, и я протянул миску.

— Привет, Дино, — застенчиво улыбнувшись, приветствовала меня темноволосая служанка и наполнила миску. — Помнишь меня? Я Марселла. Я новенькая на кухне. Возможно, мы подружимся.

— Конечно же, — в ответ пробормотал я, чувствуя, как краснею. Опустив голову, я торопливо отошел в сторону с миской в руке. Вот к чему я не был готов, когда подался в ученики к Леонардо, так это к заигрыванию молоденьких служанок. Мне уже довелось развеять надежды особенно настырной девицы из прачечной, сказав, что мое сердце отдано девушке из моей родной деревни. Если Марселла будет притязать на большее, чем дружба, мне придется и ей рассказать эту же байку.

Я сел рядом с Константином, который, к несчастью, услышал наш короткий разговор.

— Что с тобой, Дино, ты что, боишься женщин? — добродушно поддел он меня, и я почувствовал, как еще больше краснею. — Кажется, все служанки влюблены в тебя — ты ведь такой красавчик. Эх, будь я на твоем месте, я бы времени зря не терял.

— Да и я тоже, — широко ухмыляясь, вмешался Витторио. — Ба, взгляни, она и впрямь положила тебе кусок мяса. Должно быть, влюблена в тебя по уши.

— Она просто друг, — пробормотал я, со смущением обнаруживая у себя в миске множество кусков баранины. Окружающие меня юноши рассмеялись и принялись подталкивать друг друга, и их веселое настроение только усилилось, когда я взглянул на Марселлу и увидел, что она широко улыбается мне. Я быстро опустил глаза и принялся за еду.

Один из подмастерьев, Паоло, поставил миску и с неожиданно посерьезневшим лицом подался вперед.

— Не обращай внимания, — заговорщически прошептал он. — Помнишь, как Давида, Дино и меня послали во время сегодняшней шахматной партии на поиски пропавшего белого епископа? Ныне выясняется, что умер какой-то родственник герцога. Возможно, тот, кого искали!

— Умер? — повторил Витторио и издал писк, когда Паоло зажал рот юноши рукой.

Я чуть не охнул. Итак, правда всплыла наружу, даже после грозного предупреждения Моро. Возможно, проговорился стражник. Но на кого Моро возложит вину? Я взмолился, чтобы чаша сия миновала меня.

Паоло уничтожающе посмотрел на Витторио, и глаза у остальных юношей расширились от ужаса. Он огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто, кроме нас, не слышал его восклицания. Удостоверившись в этом, он разжал рот.

— Я узнал от камердинера, а тому кто-то из домашних слуг сказал, что люди Моро принесли через черный ход в герцогские покои мертвеца, — продолжил он. — Вскоре после того, как было отложено продолжение игры. Говорят, оспа.

Он оглядел сидевших за столом, и его взгляд остановился на мне.

— Дино, тебя долго не было после того, как мы с Давидом вернулись и ждали учителя. Расскажи, что тебе известно?

— Ничего. Учитель дал мне другое поручение, и поэтому я задержался.

Мои слова не были такой уж ложью; и все же, желая избежать дальнейших расспросов, я быстро набил рот едой. Хоть слухи и распространялись молниеносно по замку, Паоло лишь поведал историю, сочиненную герцогом, чтобы скрыть правду. Похоже, мы, участники этого обмана, избежали последствий, которыми Моро грозил нам.

Мой ответ, однако, породил сомнения.

— Я не верю тебе, — сказал один из старших учеников Томмазо. — Я слышал от одного из подмастерьев портного Луиджи, что после окончания шахматной партии ты вернул в мастерскую наряд белого епископа. И один из жонглеров клялся, будто белый епископ, вернувшийся после перерыва на поле, — это вовсе не тот человек, который был там ранее.

— Что-то тут не так, — проговорил Паоло, и меня охватила тревога. — Послушай, Дино, расскажи нам, что знаешь!

— Постой, — в пронзительном голосе Константина прозвучали властные нотки, как и подобает самому старшему из учеников. Бросив грозный взгляд на Томмазо, он продолжил: — Коли Дино ничего не говорит, молчать ему, стало быть, велел учитель. То, что происходит за пределами мастерской, — не нашего ума дело. Мы здесь для того, чтобы учиться у Леонардо, и не более. Давайте поговорим о чем-нибудь ином.

Послышались слабые протесты одного или двух юношей, но слова Константина оказались весомей, и разговор зашел о фреске, задуманной учителем. Я бросил на Константина благодарный взгляд и принялся доедать рагу. К тому времени, как я опустошил миску, о слухе, принесенном Паоло, казалось, забыли. Я выскользнул из-за стола и, стараясь не встречаться глазами с Марселлой, направился обратно в мастерскую.

Солнце уже садилось, и поэтому в комнате стояла жуткая темень. Я зажег двенадцать оплывших свечей и разогнал густой мрак. К этому моменту ученики уже начали возвращаться небольшими группами в мастерскую. Никому не надо было давать поручений, так как все мы знали, чем заняться перед сном. Я присоединился к Давиду и Витторио, которые шлифовали небольшую кучку недавно изготовленных досок.

Через час Константин объявил, что вечернее задание выполнено и мы можем заняться чем угодно. Большинство учеников, собравшись кучками, стали играть в кости, ставя, ибо звонкой монеты ни у кого не было, на кон голыши и куски стекла. Когда ученики в мастерской разошлись не на шутку, Томмазо схватил старую лютню и, изящно перебирая короткими и толстыми пальцами струны на деревянной шейке инструмента, заиграл веселую мелодию.

Я не присоединился к ним, а уселся на каменную плиту углового очага, где еще тлели угольки. Превратив скамью в импровизированный стол, я достал из сумы записную книжку и приготовился в нескольких строках описать события сегодняшнего дня.

Такое было у меня обыкновение, и я редко считал необходимым ограничивать себя — лишь тогда, когда места на листе не хватало. Сегодня, однако, пришлось тщательно подбирать слова, чтобы те, кто случайно прочитали бы запись, не поняли, о чем идет речь. Всего несколько слов — сад, епископ и нож — и начальные буквы имен участников сегодняшней драмы. Этого было достаточно, чтобы я потом в общих чертах вспомнил, о чем там говорится, и не позволило бы никому догадаться о том, что произошло на самом деле.

Обычно наше веселье заканчивалось, когда догорали свечи, а так как мы уже израсходовали большую часть недельного запаса жира, этот момент наступил довольно скоро. Я едва успел вкратце описать сад, место успокоения злосчастного графа, как стоявшая рядом со мной свеча с шипением погасла.

— Пора на боковую, — объявил Константин, и отовсюду послышались нарочитые вздохи и стоны. Впрочем, судя по некоторым, прозвучавшим ранее репликам, всем в душе уже давно хотелось в постель, ведь мы прошлую ночь, помогая готовиться к шахматному матчу, почти не сомкнули глаз.

Томмазо, взмахнув рукой, оборвал мелодию; Паоло и Давид засунули кости в карман. Я же осторожно убрал листки в сумку на поясе и отправился вслед за всеми в наши покои за шерстяным одеялом.

За этой перегородкой скрывалось удивительно просторное помещение. В его стенах располагались небольшие ниши, служившие, видно, некогда местом хранения. Ныне же в каждом углублении стояло узкое деревянное ложе с подстилкой из соломы. Разумеется, постели не помещались в нишах полностью и наполовину выступали из них, оставляя мало свободного места. Кроме того, эти ниши создавали видимость уединения, почти неизвестного для людей нашего положения. Мне удалось заполучить углубление в самом дальнем углу, более уединенном по сравнению с остальными местами.

Впрочем, если бы нас не прятали, как ящики и бочки, каждую ночь по нишам, мне бы, пожалуй, не удалось так долго обманывать окружающих!

Я подождал, пока улеглись остальные подмастерья и Константин потушил последнюю свечу. Лишь через высокие и узкие окна наружной стены в прихожую лился бледный лунный свет. Впрочем, и при нем я смог различить очертания своей, поднесенной прямо к носу руки, но и только. Убедившись, что меня никто не видит, я сел, скрестив ноги, на ложе и схватил края жакета, чтобы снять с себя тесное платье, расплющившее мою грудь под мужским нарядом.

Наконец-то мне удалось впервые за весь день вздохнуть полной грудью, мне, Дельфине, облекшейся на рассвете в тесное платье, скрывшее мои женские прелести и позволившее мне сойти за мальчика Дино. Каждое утро я проделывала это — задолго до пробуждения остальных учеников. Затем я поднесла руку к волосам и, уступая минутному тщеславию, пожалела об их утрате. Когда-то они черными волнами ниспадали до бедер, теперь же они, как у мальчика, едва касались плеч. При этом воспоминании с моих уст сорвался едва слышный вздох. Пожалуй, эта жертва была для меня самой трудной.

Впрочем, утрата волос и подавление собственной женственности было малой ценой за возможность изучать живопись у великого Леонардо. Возможности, которой я, не скрой свою истинную природу под обличьем мальчика, была бы лишена.

Конечно, мне пришлось не только надеть мальчишескую одежду и срезать волосы, чтобы убедить окружающих в моей принадлежности к сильному полу. Мне также пришлось научиться говорить более низким голосом; кроме того, я на несколько лет уменьшила свой возраст, чтобы отсутствие бороды на моих щеках и более мягкие черты лица не привлекали лишнего внимания.

Правда, придя к Леонардо, я стала предметом беззлобных укоров, когда отказалась раздеваться либо отвечать на зов природы в присутствии других подмастерьев. Впрочем, моя чрезмерная стеснительность давно уже перестала вызывать интерес, и мне уже не делали по этому поводу замечаний. И, к счастью, нам, ученикам, в отличие от некоторых знатных лиц запрещают выставлять напоказ свои причиндалы. Стоит знатному господину начать подниматься по лестнице или взобраться на коня, как его мужское достоинство вываливается наружу из-под скандально короткого жакета. Мое же платье, опускающееся до колен, не позволяет увидеть, что я лишена этой части мужской анатомии.

И я обнаружила, что маскарад мой лишь потому так легко удался, что люди видят только то, что желают. Я сказала, что я юноша; и меня будут считать юношей, пока я не совершу того, что разоблачит мой обман.

Осторожно сложив и убрав под кровать платье, я надела простую ночную сорочку и нырнула под одеяло, надеясь отоспаться после бессонной ночи. Но сон бежал от меня, поскольку мысли о мертвеце не давали мне покоя.

Кто убил его и почему? Стала ли его смерть результатом мимолетной вспышки страсти или холодного расчета? Сумеем ли мы с учителем найти злодея, когда, судя по всему, единственными свидетелями были покойный и его убийца? И скорбит ли кто по графу… или, как для герцога, его насильственная кончина является для его родных всего лишь помехой?

Я подавила стон, мысленно проклиная судьбу, втянувшую меня в это гнусное дело. Столь ужасное открытие должен был сделать Паоло или Давид. Зная увлекающийся характер учителя, я была уверена, что он не успокоится, пока преступление не будет раскрыто, особенно сейчас, когда герцог поручил ему расследование. Стало быть, и мне придется, видно, спать только урывками. Также меня смущало и то, что, участвуя в расследовании, я буду вынуждена проводить с ним очень много времени.

Я была одним из многих подмастерьев, и поэтому до сих пор он едва удостаивал меня взглядом. Наедине с учителем я стану предметом его пристального изучения. Человек, обладающий наблюдательностью Леонардо, сразу обнаружит, если я не буду чрезвычайно осторожна, мой маскарад.

Забыв про мертвого графа, я с ужасом представила, как Леонардо, узнав, кто я, изгоняет меня из мастерской, да и из самого замка. Если это случится, мне некуда будет пойти. Разумеется, я не могла вернуться домой, учитывая обстоятельства моего ухода всего несколько недель тому назад.

Конечно, пускаясь в странствие, я не собиралась ни становиться учеником Леонардо, ни рядиться мужчиной. Все получилось как-то само собой.

Впервые я почувствовала недовольство судьбой, когда однажды утром тащила домой ворох только что постиранного белья. Два моих младших брата тем временем учились плотницкому делу у моего отца, Анджело делла Фация, знатного мастера.

Я поняла, как счастливы мои братья, ведь их жизнь уже устроена. Закончив ученье, они станут членами гильдии, потом мастерами, обзаведутся женами и детьми. Их путь был открыт. Мое же будущее было неопределенно, особенно теперь, когда я отклонилась от пути, предначертанного женщине скромного положения.

Моя мать Кармела изначально не одобряла моего поведения. Выйдя некогда замуж за моего отца, она поднялась на одну ступень вверх по социальной лестнице и теперь надеялась закрепить успех, выдав единственную дочь за человека, занимающего более высокое положение в обществе. Она останавливала свой выбор то на торговце шерстью, то на банкире. Сначала она улыбалась, обсуждая будущее своих отпрысков с подругами и рассказывая о том, как выгодно я, ее дочь, выйду замуж. Однако, к ее непрестанному беспокойству, заключение выгодного союза оказалось делом не столь легким. Я уже давно перешагнула рубеж, когда меня следовало отдать в жены, ведь мне исполнилось восемнадцать лет.

И не ее вина была в том, что меня еще не обвенчали. С тех пор, как я достигла двенадцатилетнего возраста, моя матушка показывала меня желанным кандидатам в надежде, что они обратят на меня свои взоры. За эти годы было сделано несколько предложений, но ни одного, по ее мнению, подходящего. И вовсе не потому, что на меня было страшно смотреть; нет, наоборот, многие утверждали, что я похожа на свою мать — те же блестящие зеленые глаза и ухоженный темный волос, благодаря которым она в юности считалась красавицей. Но мое увлечение красками и кистями беспокоило более состоятельных претендентов на мою руку.

Рисуй я лишь букеты цветов, на мое странное увлечение, возможно, посмотрели бы сквозь пальцы, даже похвалили бы. К несчастью, по нашему небольшому городку прошел слух, что Дельфина делла Фация рисует так, как ни одна другая женщина, изображает святых и воинов с талантом, заслуживающим одновременно одобрения и порицания. А никому из достойных горожан не хотелось, чтобы супруга его привлекала столь пристальное внимание.

Моя матушка пыталась запретить мне рисовать, но я нашла надежного союзника в своем отце. Он, художник по дереву, понимал мою потребность в творчестве и заявил, что мне следует позволить выбранное мною призвание. Это был один из тех немногих случаев, когда мой тихий родитель, воспользовавшись своим правом главы дома, настоял на своем, и моя матушка обвинила меня в этом.

За несколько недель до того, как я навсегда оставила дом, подруга моей родительницы увидела мельком одну из моих незавершенных картин, изображающую искушение Христа. Эта добрая и зоркая женщина сразу обратила внимание на то, что один из мелких бесов на моем полотне похож на одного из наиболее влиятельных граждан нашего города, синьора Никколо, дородного мужчину средних лет, известного своими пороками. Весть о такой дерзости тут же разнеслась по округе, и купец потребовал, чтобы ему показали картину.

К счастью, я предвидела подобный поворот событий. Едва матушкина подруга покинула наш дом, я подправила картину, придав бесу более общее выражение лица. И, для пущей верности, я нарисовала синьора Никколо, только в образе ангела-хранителя Христа. Таким образом, когда разгневанному мужчине показали полотно, моему батюшке удалось убедить его, что виной всему недоразумение. Торговцу так понравилось то, что его изобразили слугой Господа, что он тут же купил картину.

Этим бы все и закончилось, не передай он на следующий день через батюшку предложение о браке.

Мои воспоминания, неожиданно вернув меня к действительности, прервал какой-то звук. Среди доносившихся со всех сторон, прорывающихся сквозь сон вздохов я вдруг услышала шелест ткани, словно кто-то раздвинул занавеску, отделявшую жилище подмастерьев от мастерской. Затем послышались приглушенные шаги. Я сразу узнала поступь, ибо учитель часто заходил к нам ночью.

Да, у Леонардо была скверная привычка будить того или иного из подмастерьев после того, как весь замок уже давно погрузился в сон, и гулять с ним. Поговаривали, что его гнало сластолюбие, но я на собственном опыте убедилась, что это не так. Однажды я шла за ним по погруженному в темноту парку, когда он, показывая на созвездия, мерцающие на ночном небе, вслух размышлял о том, что люди когда-нибудь создадут летающие аппараты, которые доставят их к звездам. В другой раз я помогла ему вырыть миниатюрную копию замкового рва на грязном клочке земли перед мастерской, лишь для того, чтобы он мог испытать в различных вариантах небольшую модель убирающегося моста, который он конструировал по заданию герцога.

Правда заключалась в том, что учитель практически не смыкал глаз, ибо его беспокойный ум был, казалось, вечно полон идей, новых и требующих завершения. И гениальность лишила его не только сна, а также, видимо, основной потребности человека, потребности в дружеском общении. Да и где ему было найти ровню себе по интеллекту, ведь даже хитрец Моро и тот не до конца постиг глубины такого человека, как Леонардо. Кроме того, он держался с уверенностью, граничившей с высокомерием. Поэтому большинство людей либо трепетали перед ним, боясь даже заговорить, либо, не в состоянии понять его подробных объяснений инженерных сооружений, анатомии или теории живописи, считали его сумасшедшим.

Тем не менее человек, обладающий столь огромными познаниями, все же нуждался в общении со своими ближними. Я точно знала, так, словно он сказал мне, что в ночные часы, когда сон бежал от него, одиночество, окутанное мраком, казалось особенно невыносимым. Вот почему он звал нас, учеников, сопровождать его в ночных прогулках: ему было необходимо заполнить пустоту.

Сегодня, впрочем, его привело сюда нечто иное, чем одиночество. Поэтому я была испугана, но не удивлена, когда его долговязая тень упала на мою кровать и он коснулся моей ноги.

— Ну, Дино, ты же, конечно, не спишь? — прошептал он, тряхнув мою ногу. — Ты что, забыл про расследование? Быстро одевайся, встретимся у мастерской.

— Ночью, учитель? — зевая, прошептала я и, поскольку очень устала, осмелилась спросить его. — Не лучше ли нам подождать до восхода солнца? Что мы отыщем при свечах?

Леонардо фыркнул, да так громко, что испугал Томмазо, спящего напротив меня, и тот на несколько секунд перестал храпеть.

— Там, куда мы пойдем, мой дорогой мальчик, свечи не понадобятся, — тихо проговорил он, — ибо я веду тебя на пир.

 

4

Через несколько минут я вышла из мастерской, перед которой Леонардо прохаживался по грязной дорожке, как то большое животное из семейства кошачьих, чей образ навевало его имя. При свете месяца, застывшего вдали над холмами, я увидела, что на нем нет привычного рабочего жакета. Он облачился в короткое платье из ярко-зеленого атласа, украшенного черным бархатом поверх разноцветных чулок. Широкие, отделанные кружевом рукава его наряда были с разрезами, сквозь которые виднелся белый кружевной камзол. Черная бархатная шапочка, увенчивающая буйную гриву волос, довершала его наряд.

В такой одежде его было легко принять за знатное лицо, восхищенно подумала я, стыдясь своего жакета и рейтуз. Да, он носил это изящное платье с видом человека, привыкшего к пышным нарядам. Я вдруг спросила себя, не рос ли он в роскоши и не покинул ли ее ради искусства или его легкость — всего лишь результат природной грации, являющейся, казалось, частью его гениальности.

Не заметив — или просто не соизволив заметить — моего восхищенного взора, он нетерпеливым жестом велел мне следовать за собой. Даже не оглянувшись, чтобы убедиться, что я послушалась его, он быстро зашагал к главному крылу замка. Я подавила зевоту и побежала вслед, заранее боясь того, что ему может прийти в голову. Но так как синьора Луиджи поблизости видно не было, я сочла, что на этот раз переодеваться мне не придется.

К сожалению, я ошибалась.

Мы задержались возле кухни, где я ужинала с другими подмастерьями. Дверь была отворена, и в длинном помещении, озаренном пламенем множества очагов, где готовилась пища для благородных желудков обитателей замка, было светло, как днем. Исходивший изнутри жар раскалял, словно горячим дыханием быка, прохладный ночной воздух, поэтому я отступила назад. На кухне хорошо морозным зимним утром, в остальных случаях, по крайней мере, в большинстве, она превращается в адское пекло, где еще надо работать. Сегодня, когда после дневного представления поздним вечером устроили пир, кухонной челяди предстояло провести немало часов в этом аду, готовя обильные яства в супнице и на блюде для благородных обитателей замка и их гостей.

Я молча поблагодарила Бога, что являюсь ученицей одного из величайших художников, а не повара или пекаря. Хотя конечно же это место досталось бы мне только благодаря обличию юноши. Здесь я узнала, что и поныне женщин, считая их слабыми, редко допускают к столь трудной работе, как работа на кухне в благородном доме. Кокетка Марселла была одной из немногих, работающих здесь женщин.

Основную массу кухонной челяди составляли мальчики, которые носили воду, чистили горшки и следили за огнем в то время, как юноши-с большим опытом выполняли более сложное задание, меся тесто и ощипывая птицу. Те, кто обладал миловидной внешностью, могли подняться до должности разносчика, доставляющего готовые блюда в трапезную, режущего дичь на куски, подающего яства и разливающего вино. Хотя это место и было одним из наиболее завидных в кухонной иерархии, предназначалось оно не для слабых духом или конечностями.

Учитель остановился у кухонной двери и задумался. Затем, щелкнув по своему обыкновению пальцами, он повернулся ко мне:

— Вот отсюда, мой дорогой Дино, мы начнем следующий этап нашего расследования. В главном зале для участия в сегодняшнем пиршестве соберется множество возможных подозреваемых. Герцог посоветовал мне пока не сообщать о смерти его двоюродного брата. Даже его родным неизвестно о том, что случилось.

— Но, учитель, — осмелился я прервать его, — до меня уже дошли слухи…

— Слухи о том, что кто-то пал жертвой оспы. Да, замок — благодатное место для подобных сплетен, но не бойся, тайна еще никому не известна. Герцог собирается сообщить об убийстве во время празднества. Мы же, находясь поблизости, должны установить, кто из собравшихся действительно потрясен известием, а кто только притворяется.

Я нахмурилась.

— Итак, вы уверены, что убийца — это придворный, а не посторонний?

— К такому выводу я пришел путем умозаключений, мой дорогой мальчик, — ответил он, доставая гладкое металлическое лезвие, все также зловеще поблескивавшее. — Мы установили по кресту на нем, что орудие убийства взяли из дома герцога. Наемный убийца явился бы с собственным орудием и не оставил бы столь явное свидетельство своего преступления. На него, — он небрежно щелкнул по лезвию ножа, оборвавшему жизнь графа, — можно насадить куски птицы и говядины, но не человека. Он случайно попался под руку, а не предназначался для убийства.

И, тем не менее, упомянутый нож сослужил службу. При воспоминании у меня в горле застрял комок. Однако его рассуждения были здравы, и я кивнула в знак согласия.

Довольный Леонардо засунул нож в рукав.

— А теперь, Дино, мне опять придется попросить тебя сыграть роль. Нам не следует спешить, утверждая, что преступником является знатное лицо. Им легко может оказаться как подручный на кухне, так и барон. Итак, пока я буду сидеть за пиршественным столом вместе с гостями, ты должен смешаться с кухонной челядью. Ты никогда не думал о том, чтобы попробовать свои силы в роли разносчика?

Для того чтобы на расстоянии нескольких футов налить вино из тяжелого металлического сосуда в кубок, не пролив ни капли, нужна твердая рука. Еще большее умение требуется для того, чтобы налить вино в такой же кубок, когда его хозяин, рассказывая увлекательную историю своим собеседникам, наклоняет его и размахивает им. Я же таковым искусством не обладала. К сожалению, я обнаружила это лишь тогда, когда чуть не с головы до ног окатила статного молодого рыцаря, который, требуя еще вина, не желал даже на миг расстаться со своим кубком, чтобы я могла наполнить его. Бормоча жалкие извинения за пролитое вино, оставившее красные пятна на рукаве его белоснежного камзола, я прижала к груди полупустой кувшин и убежала.

К счастью, рыцарь был уже так пьян, что мог лишь вяло побранить меня за нерасторопность.

— Обольешь меня еще раз, малый, и я приколочу твою шкуру к караулке! — проревел он вслед мне, его же приятели только посмеялись над его несчастьем.

Заслуженно наказанная, я вернулась на кухню. Быть может, мне больше повезет с не столь жидкой субстанцией, сказала я себе, и благоразумно поменяла кувшин на блюдо с засахаренными фруктами. Крепко сжав поднос, я присоединилась к разносчикам, которые, пройдя по коридору, исчезали вдали в пиршественном зале. Здесь, в этом проходе, соединяющем два крыла, было не так душно, как в любом из тех двух мест. Я остановилась на полпути и вытерла рукавом лицо, чтобы красные щеки и капли пота не привлекли лишнего внимания.

На кухне было очень жарко. Огонь горел во всех очагах — от больших, где на вертеле жарят быка, до простых в форме ящиков духовен, где пекут восхитительный хлеб. У каждого очага было свое предназначение — в зависимости от того, в каком месте этого огромного помещения он находился. В одном углу готовили мучные кондитерские изделия и сласти; в другом — жарили, варили и запекали мясо; в третьем изготовляли различные сорта масла и сыра.

Здесь же все и хранилось. Кладовые ломились от доставленных из деревень припасов и пряностей, а буфеты — от серебряной и оловянной посуды, на которой можно подавать огромные порции. Ни одного дюйма на кухне не пропадало даром, даже на потолке, откуда свешивались, подобно лампочкам, гроздья овощей и мешки с сушеным мясом. Под кухонным полом из грубо отесанного камня — его было гораздо легче мыть, чем застеленные по старинному обыкновению камышом грязные полы — располагался подвал, где в бочонках хранилось пиво и вино. Разумеется, я лишь слышала о нем. Немногие избранники из кухонной челяди имели туда доступ.

Как хвастались повара, в их раскаленных, ароматных владениях царила такая же дисциплина, как и в войске Моро. И впрямь благодаря огромному количеству самых разных подсобных рабочих мое проникновение на кухню оказалось значительно более простой задачей, чем я полагала. Стоило мне поверх собственного наряда надеть украденный запасной сине-белый жакет и взять кувшин, и я из ученика Леонардо превратилась в разносчика с кухни.

Я боялась, что меня узнают. Но на кухне работало так много юношей, их хозяева вряд ли знают всех по имени и в лицо. Приободрясь от этой мысли, я уже прошла половину пути по извилистому коридору. Вдруг откуда-то спереди раздалось одно тихо произнесенное слово:

— Кровь.

Я чуть не уронила от удивления блюдо и посмотрела перед собой, ища взглядом, кто мог произнести его. Шагах в двадцати от меня двое юных разносчиков, которые несли почти такую же большую, как и моя, корзину с хлебом и шли, как и я, в пиршественный зал, о чем-то с серьезным видом беседовали между собой. Помня о своей роли соглядатая Леонардо, я напрягла слух, пытаясь подслушать, о чем они говорят. Я знала, что герцог еще не сообщил об убийстве своего двоюродного брата. Неужели этим юношам уже откуда-то известно об этом?

Стараясь не привлекать к себе внимания, я ускорила шаг. Впрочем, они были так увлечены, что даже не заметили, как я приблизилась к ним на расстояние нескольких шагов. Услышанное лишь усилило мои подозрения.

— …Шло, как и задумывалось, — проговорил старший, и его губы искривились в презрительной улыбке. Дюжий и рыжий, он, казалось, был готов хоть сейчас подраться. Его руки так крепко сжимали корзину, что даже побелели. — Полагаю, нам повезло, что так получилось.

— Кто-нибудь видел, как ты вошел или вышел? — с видимым беспокойством спросил второй юноша. Более высокий и стройный, чем его собеседник, он то и дело откидывал падавшие ему налицо пряди грубых, черных волос.

При этих словах у меня забилось сердце. Возможно, учитель и прав, и убийца графа вовсе не принадлежит к благородному сословию. Я затаила дыхание, дожидаясь ответа другого юноши.

Тот пожал плечами, и при этом из корзины выпала никем не замеченная булка размером с кулак.

— Не думаю. Но кто-то обязательно вскоре наткнется на него, и тогда начнут искать.

— Быть может, нам лучше спрятаться или бежать, — предложил второй юноша, и на лице его появилось выражение ужаса.

Его собеседник отрицательно покачал головой.

— Нельзя. Мы еще не закончили свою работу.

Мы дошли до поворота, за которым находился вход в пиршественный зал, и только тут первый юноша заметил слежку. Он остановился и так резко обернулся, что мне пришлось проделать сложный трюк с блюдом, чтобы не столкнуться с ним.

— Т-ты! — сказал он с такой яростью в голосе, что я невольно отступила назад. — Что ты делаешь?! Подслушиваешь нас?

— Я никого не подслушиваю, — возмутилась я с невинным негодованием, скрывшим мою естественную в данной ситуации нервозность.

Юноша, стоявший передо мной, оказался не так юн, как я думала, и более мускулист, чем я полагала. Кроме того, он и его громадная корзина преградили мне дорогу. Стараясь говорить примирительным тоном, я продолжила:

— Мне велели доставить этот поднос в пиршественный зал. Мне вряд ли удастся это сделать, если вы будете стоять у меня на пути.

— Да, но не совать свой нос в чужие дела, — сказал черноволосый юноша, становясь рядом со своим приятелем и угрожающе поглядывая на меня.

О том, что случилось бы в следующий момент, я не смею даже думать, но меня спасло от увечья неожиданное появление из кухни смотрителя, стремглав выбежавшего в коридор.

— Что вы тут делаете, стоите? — осведомился он, и его потное, круглое лицо перекосилось. — А ну быстро в пиршественный зал! Вы же знаете, что герцог не терпит промедления.

Я мысленно поблагодарила этого человека за невольное вмешательство. Если эта парочка причастна к убийству графа, они конечно же разделаются со мной, если будут уверены, что я проникла в их тайну. Впрочем, пока я в безопасности. Мои возможные противники неохотно послушались смотрителя, но прежде рыжеволосый юноша пробормотал через плечо:

— Мы разыщем тебя, так что держи лучше рот на замке.

Я промолчала и поспешно скрылась в дальний угол зала, где, быстро раздавая сладости гостям, пыталась затеряться среди них. Опустошив поднос, я бросила его на пустующий стул и спряталась за белую каменную колонну, возле которой пожилой господин справлял безотлагательную нужду. Я поспешно удалилась от него на почтительное расстояние. Позиция, с которой можно наблюдать за тем, что происходило в пиршественном зале, нашлась без труда.

Широкие столы в два ряда тянулись от входа через весь зал и, упираясь в поставленный поперек огромный стол на помосте в дальнем конце зала (рядом с тем местом, где пряталась я) образовывали двойную букву Т, где за каждым плечом ее сидело до полусотни, пожалуй, гостей — от младших членов благородных семейств до родственников герцога. Я стала рассматривать пирующих. Самые знатные расположились прямо у стоявшего на возвышении стола, где сидели Моро, его домашние и его гость, французский посланник. Колонна, за которой я пряталась, стояла неподалеку, и это дало мне возможность наблюдать, что там происходит. Я видела, как учитель уселся на одно из видных мест у главы стола. Хотя он, казалось, был увлечен беседой, я понимала, что на самом деле он пытливо изучает своих собеседников.

Впрочем, больше меня встревожило другое — то, что не все места за столом герцога были заняты.

Через несколько мест от герцога, по правую руку, перед пустым креслом стояли тарелка и чаша на ножке. Рядом с ним примостилась та, кто решила мою судьбу на шахматном поле, древняя маркиза д’Эсте в черном наряде; по другую — невзрачная молодая женщина, с большими, светло-карими глазами и с такими же, как у меня, темными волосами. В парадном верхнем платье из розовой парчи без рукавов, надетом поверх женской сорочки с золотой вышивкой из бледно-розовой парчи, она выглядела старше меня на несколько лет.

Я вдруг поняла, что кресло между столь непохожими женщинами предназначалось для графа Феррара. Эта молодая женщина, должно быть, супруга графа, графиня Феррара. Ей, очевидно, ничего не было известно о судьбе мужа, ибо на ее непривлекательном лице появлялось, когда она пила вино из чаши, едва заметное чувство удовольствия. Маркизу тоже, судя по всему, не тревожило отсутствие ее внучатого племянника, и она налегала на еду с усердием, не вязавшимся с ее тощей фигурой.

Я обратила внимание на других гостей, выискивая признаки угрызений совести либо страха. Однако злодей — если он и впрямь был в их числе — довольно умело скрывал свои чувства. Впрочем, подслушать здесь нечто, обличающее преступника, было гораздо трудней, чем в коридоре. Тут стоял такой гул множества говорящих, перебиваемый неизбежным грохотом подаваемых блюд, какой можно услышать только на рынке рано утром.

Также в этом помещении не было привычных гобеленов, способных смягчить шум. Вместо них — фрески. Леонардо по распоряжению герцога создал ряд настенных изображений, в сравнении с которыми драпировка выглядела бы жалко. Стены громадного зала украшали красочные изображения обеспокоенных смертных, мрачных святых и сияющих полчищ небесных сил на фоне холмистой, сельской местности, напоминающей пейзаж за стенами замка.

Несмотря на мрачный колорит помещения, настроение гостей было приподнятым. Разливая вино, я слышала множество похвал организаторам шахматного матча и ловила каждое слово, чтобы потом пересказать учителю. Да, я пережила несколько тревожных минут, когда, наполняя кубки, сталкивалась лицом к лицу то с одним, то с другим участником партии. Впрочем, меня в моей нынешней роли никто не узнавал, скорее всего потому, что я и остальные разносчики удостаивались лишь мимолетных взглядов.

Положение было забавное. С одной стороны, мне нравилась роль безвестного слуги; с другой — меня огорчало столь пренебрежительное отношение. Впрочем, учитель дал мне важное поручение, и мне было некогда предаваться подобным мыслям.

Я огляделась по сторонам, ища разносчиков, чей разговор ранее подслушала. И не увидела их среди двух десятков юношей в сине-белых жакетах, обслуживавших гостей. Они, должно быть, вернулись на кухню, если, разумеется, не сбежали из замка. Я нахмурилась. Я не знала их имен, зато лица их навсегда запечатлелись в моей памяти. Стоит мне снова их увидеть, и я тут же опознаю их. А учитель, несомненно, пожелает расспросить их об убийстве графа, когда я перескажу подслушанный мною отрывок разговора.

И вот когда я раздумывала над тем, вернуться ли мне на кухню, чтобы отыскать их, за столом герцога принялись перешептываться. Все сразу заметили это и, забыв о своих собеседниках, с любопытством повернули головы в ту сторону. Тогда Моро встал и величественно поднял руку, призвав этим жестом гостей к молчанию.

Смотритель кухни, своим вмешательством случайно спасший меня, подал разносчикам такой же сигнал. Небольшой отряд молодых людей разбежался по четырем углам зала и застыл в ожидании. Я оставила свое временное убежище и быстро подошла к ближайшей группе, чтобы послушать герцога.

— Я с радостью наблюдаю, что сегодня вы веселитесь здесь, за моим столом, — начал он почти добродушным тоном. Его добродушие сразу пробудило во мне подозрения, и я, чтобы лучше слышать, склонился ближе. — Как вам известно, мы собрались, чтобы почтить нашего гостя, монсеньора Вилласа, французского посланника. Он прислан сюда нашим добрым другом королем Людовиком с миссией заключить союз между нашими странами.

Моро еще несколько минут говорил в том же духе, восхваляя французов и их короля, нелестно отзываясь о венецианцах, с которыми Милан вел вялую войну. Его слова вызвали вежливое одобрение у собравшейся знати и натянутую улыбку у посланника, который, по моему мнению, не питал столь добрых чувств к герцогу. Или, возможно, он еще не простил Лодовико проигрыша в шахматы. Тут я заметила, что приз, портрет молодой женщины с горностаем, стоит на мольберте за герцогом, служа, очевидно, напоминанием о том, кто одержал победу в партии.

Герцог похвалил также участников матча и особо учителя, которому удалось всего за несколько часов все подготовить. Леонардо улыбнулся и в знак признательности скромно кивнул головой (думаю, он предпочел бы более осязаемую награду за свой труд).

Однако следующие слова Моро живо напомнили мне о причине моего пребывания в зале.

— К сожалению, наше дневное увеселение было испорчено неприятным событием, — сказал герцог, и тон его посуровел. — Некоторые уже слышали, что мой двоюродный брат, граф Феррара, заболел во время игры. Мне жаль, но я должен сказать… Обязан сообщить… его супруге, моей дорогой кузине Беатрисе, что это не так.

Он посмотрел на невзрачную молодую женщину, которая, как я и полагала, оказалась графиней Феррара. Она застыла, так и не допив глоток вина из чаши, устремила взор на герцога и затем искривила свой бледный рот. Я закусила губы от сострадания к ней. Разве не мог он отвести ее в сторону и наедине сообщить ей новость? Или он так жесток, что ему доставляет радость при всем дворе сказать ей, что она вдова?

Моро выбрал второе, что, впрочем, и не удивительно для столь черствого человека, который отнял герцогский титул у сына своего покойного брата, прежде чем тот достиг возраста правителя.

— Мой двоюродный брат, — промолвил он, — потому не ужинает со всеми нами, что был злодейски заколот сегодня в парке, и сейчас его мертвое тело находится в его покоях.

По залу пронесся вздох, перемежающийся с криками неверия и удивления. Графиня вся содрогнулась и расплескала из чаши вино. Темно-красный виноградный напиток расползся по лифу платья, оставляя следы, напоминающие пятна на окровавленной одежде ее супруга. Впрочем, после этого рефлекторного движения она, казалось, застыла в кресле, словно тоже попала в железные объятия смерти. Древняя маркиза тоже неподвижно сидела в кресле, и лишь ее голова изредка и, видимо, непроизвольно подергивалась, будто ее внезапно разбил паралич.

Лодовико между тем оглядел зал, довольный, судя по выражению лица, ужасным впечатлением, произведенным его сообщением на присутствующих. Он снова поднял руку и, подождав, пока шум утих, продолжил:

— Мы еще не знаем имя негодяя, убившего моего двоюродного брата. Мы даже не знаем, нет ли его среди нас, — он на мгновение замолк и поглядел на французского посланника, также опечаленного этим известием, — или, возможно, это был убийца, посланный из какого-то другого двора. Впрочем, мы все равно выследим его, и он жизнью заплатит за свое преступление.

Посланник внезапно вскочил на ноги, опрокинув свой кубок с вином.

— Уверяю вас, Ваше превосходительство, — быстро проговорил он на ломаном итальянском, — что народ Франции не причастен к этому ужасному делу. Его величество, король Людовик XI, а также его сын Карл собирались оказать графу всяческие почести во время визита, который, к сожалению, теперь не состоится. Но не сомневайтесь в том, что наше христианское величество почувствует себя оскорбленным, узнав о случившемся. Он и вся Франция окажут вам всяческое содействие в поисках злодея, заколовшего вашего кузена.

— Этого не понадобится. Я уже поручил расследование преступления одному человеку. Сейчас же я хочу сообщить всем, как погиб мой двоюродный брат.

После этих слов Моро вытащил из-за пояса нож, которым убили графа. Он поднял его, и клинок его засверкал при свете светильников и факелов, озарявших это длинное помещение. У женщин вырвался вздох, мужчины же подались вперед и принялись перешептываться между собой. Некоторые, в том числе и дородный рыцарь, которого я облила вином, даже машинально потянулись к бедру, где висели бы их мечи, нарядись они для битвы, а не для ужина.

— Боюсь, смерть графа была не из приятных, — присовокупил герцог, задумчиво глядя на оружие в руке. — Да, полагаю, она была болезненной, хотя страдания его, смею заверить его любимую супругу, длились недолго. От такого ранения он умер через несколько минут. Смотрите…

Он повернулся к настенной фреске за спиной и во второй раз за день вдруг бросил нож, который, просвистев в воздухе, через мгновение вонзился, дрожа, в оштукатуренную стену. Его лезвие воткнулось в грудь одного из недавно нарисованных учителем ангелов в белоснежном облачении, который, воздев руки вверх, смотрел на изображенный под ним борющийся человеческий род.

Графиня жалобно вскрикнула и осела в кресле. Ее горестный вопль подхватили остальные придворные дамы, одни из которых бросились на помощь близкой к обмороку женщине, другие же потеряли сознание в креслах либо на плече своих кавалеров. И вот когда крик отчаяния усиливался, иной, гораздо более страшный звук пронзил темноту ночи.

Это был бездушный женский смех. Ошеломленная, я быстро обернулась туда, откуда он доносился, одолеваемая безумным желанием отыскать дерзкого. Внезапно мой взор привлекла знакомая фигура — та золотоволосая женщина, которая приняла меня за моего двойника, белого епископа. Она сидела в центре дальнего стола, и ее богатый светло-голубовато-золотистый наряд гармонировал с бледной синевой ее глаз и золотистым оттенком ее изящно завитых локонов под изящной вуалью. Сейчас ее прекрасные черты искажала бледная маска веселья, ее алые губы широко растягивались, когда грубые звуки слетали с них.

Потом ее бледные глаза встретились с моим испуганным взглядом, и раздался еще более ужасный взрыв смеха, когда она встала и указала прямо на меня.

 

5

Чуть не задохнувшись, я быстро взглянула на учителя, желая увидеть его реакцию на столь неожиданный поворот событий. Однако его внимание было, видимо, занято чем-то иным. Я огляделась по сторонам, стараясь уловить, заметил ли кто еще это бессердечное создание. К моему изумлению, никто, кроме меня, казалось, не обращал на нее внимания. Складывалось впечатление, будто мы с ней существуем отдельно от остальных присутствующих в зале. Она, видимо, требовала, чтобы и я радовалась смерти графа, я же, в ужасе от ее поведения, просто смотрела на нее.

Оторвав свой взгляд от странной дамы, я с недоумением встряхнула головой. Почему никто, кроме меня, не находит ничего предосудительного в ужасном веселье этой женщины среди всеобщего горя? Герцог обязан приказать своим людям взять ее, чтобы она ответила на вопросы, касающиеся убийства, или, по крайней мере, прогнать ее из зала за проявление бездушия перед лицом страданий графини Феррара.

Но в тот миг, когда эти мысли промелькнули у меня в голове, ее смех изменился и перерос в тревожный крик. И она уже не указывала, даже не глядела в мою сторону. Эта женщина с горестным видом вскинула руки кверху, и сидевший рядом с ней дворянин попытался утешить ее. Да, теперь, когда я оправилась от первого потрясения, я уже и не знала, действительно ли те звуки были смехом.

Я провела рукой по зарумянившемуся лицу. Не вообразила ли я, увлекшись охотой учителя за убийцей, что вижу перед собой преступницу? Возможно, театральное представление Лодовико с ножом невольно пробудило до сих пор неведомую мне женскую склонность к истерии, и мое обычно ясное сознание на миг затуманилось.

Впрочем, мне не пришлось размышлять над этим, ибо, призывая всех к тишине, герцог поднял руку. Когда гости стали усаживаться, я с облегчением увидела, что кресло графини опустело; очевидно, кто-то из соображений приличия увел ее из зала во время всеобщего смятения. Что же касается маркизы, то она вновь заняла свое место, обрела былое хладнокровие и с прежним аппетитом принялась налегать на еду, будто ее внучатый племянник и не погиб от руки убийцы.

— Садитесь, — приказал герцог тем из своих гостей, которые по-прежнему слонялись по залу. — Я уверен, что мой дорогой кузен Орландо хотел бы, чтобы сегодня вечером вы веселились, а скорбь отложили на потом. Ешьте и пейте вволю.

Замолкнув, он обвел взглядом собравшихся, и его хмурое лицо посуровело.

— Но знайте: пока убийца графа не будет найден, никто без моего позволения не вступит в замок и не покинет его пределы. У ворот и вдоль стен поставлена стража, и она проследит за тем, чтобы мои распоряжения исполнялись в точности. Те, кто попытается провести моих людей, дав тем самым повод считать себя причастными к убийству графа, будут наказаны по заслугам.

На сей раз ропот после слов Моро был тише и окрашен теперь злобной подозрительностью, проявляющейся в мрачных взглядах, которыми гости одаривали друг друга. Я подумала, что их взволновало не столько поиск среди них того, кто совершил злодеяние, сколько их вынужденное заточение до тех пор, пока преступление не будет раскрыто. У большинства знатных лиц имелись в окрестностях собственные виллы, и они, прибыв в замок, собирались провести здесь всего один день и после ночной пирушки отправиться назад. Более длительное отсутствие могло сказаться на их хозяйстве, не говоря уже об их платье, нуждающемся в уходе.

А что, если убийцу не отыщут в ближайшие дни или даже недели, а может, и вообще никогда? Надолго ли хватит в замке припасов, чтобы прокормить столько лишних ртов, ведь все гости явились с немалочисленными свитами? Я подумала, что уже через неделю полки величественных кухонь в замке опустеют, и спросила себя, неужели Моро не понимает, что это будет, возможно, единственным следствием запирания ворот.

Если он и понимал, то это, видимо, мало его волновало. Герцог, вновь принявшийся за еду, казалось, мило беседует с явно расстроенным французским посланником. Смотритель кухни тем временем жестом велел разносчикам снова приступить к своим обязанностям. Я нашла брошенный кем-то кувшин с вином и схватила его, ведь мне же надо было под каким-нибудь предлогом добраться до того места, где сидел Леонардо, и рассказать ему о тех двух разносчиках и их подозрительных словах. Что же касается той загадочной женщины, я тоже упомяну о ней, только пусть уж он поговорит с ней сам — она ни за что не снизойдет до беседы с человеком моего положения. Кроме того, я узнаю, удалось ли учителю заметить что-нибудь интересное для нашего расследования.

Добраться до него оказалось не так легко, как я ожидала, ибо меня то и дело подзывали, крича «Мальчик!» и размахивая опорожненными винными кубками. Видимо, гости герцога решили во время этой невольной задержки больше обычного предаваться пьянству. Я старалась подслушать, что говорят о графе, особенно теперь, когда о его участи стало известно, но до меня доносились лишь отдельные фразы и слова.

— Прекрасный человек! Не везло в кости, но каков наездник!

— Полагаешь, найдутся желающие утешить его жену?

— Поразительно, что это случилось только теперь! Давно ожидал, что он напорется на клинок.

Пробираясь к Леонардо, я пришла к выводу, что среди придворных есть как те, кто искренне скорбел о кончине графа, так и те, кого судьба его не удивила и оставила равнодушным. Когда я очутился возле него, вина в моем кувшине не хватило бы даже на глоток; однако я, притворяясь, будто наполняю наполовину пустую чашу учителя, склонился к нему и прошептал:

— Я узнал кое-что полезное для нашего расследования. Сказать вам сейчас или потом?

Не сразу ответив, он поднес сосуд к губам и сделал большой глоток вина. Его черная бархатная шапочка сползла набок, а его желтоватые волосы были в таком беспорядке, словно он водил в них своими длинными пальцами. Более того, его волевой рот, казалось, кривился — то ли ему что-то не давало покоя, то ли давало о себе знать выпитое вино. Видимо, учителя, судя по состоянию духа и внешнему виду его, что-то расстроило, поэтому я спросил себя, не театральное ли представление герцога с ножом тому причиной. Его ответ, впрочем, был выдержанным, хотя произнесенные им шепотом слова и потрясли меня.

— По-моему, наше расследование завершилось, едва начавшись. Понимаешь, мой любезный Дино, кажется, я знаю, кто совершил столь отвратительное злодеяние против графа.

При этих словах мои глаза широко раскрылись. Но прежде чем он успел сказать еще что-нибудь, кудрявый юноша протиснулся между нами и предложил блюдо с крошечной зажаренной птицей, удобно устроившейся на праздничном ложе из папоротника и первоцветов. Реакция Леонардо была немедленной и неожиданно бурной.

— Нет, нет, — воспротивился он, и рот его искривился от отвращения, как у человека, которому предлагают мертвечину. Оттолкнув от себя блюдо длинным пальцем, учитель промолвил: — Я не ем своих ближних. Убери эту гадость от меня и принеси немного фруктов.

Неуверенно пробормотав извинение, он бросился с отвергнутым блюдом выполнять просьбу учителя. Не будь моя голова занята расследованием, я бы успела предупредить юношу о странном обычае Леонардо отказываться от принятия в пищу мяса птиц и животных. Хотя сама я никогда не отвергала хорошо приготовленный кусок мяса, однако не сомневалась в том, что забота его о безмолвных тварях проистекала из искреннего убеждения, а не обыкновенного притворства. Да и потом мне часто доводилось слышать рассказы о том, как учитель, купив на местном рынке пойманных птиц, отпускал крошечные, пернатые создания на волю. Однажды мне довелось быть свидетельницей того, как он заставил одного из воинов Моро прекратить избиение косматой дворняги, которая совершила на конюшне свойственный всем собакам проступок.

Впрочем, сейчас меня интересовали не предпочтения Леонардо в еде.

— Вам известен убийца? — изумленно прошептала я. — Скажите, учитель, кто же это?

— Я скажу, но тогда лишь, когда у меня будет больше доказательств. Ты не волнуйся. Он еще не осознает, что теперь не охотник он уже, а добыча. И пока он считает себя в безопасности, нам нечего бояться его.

Судя по голосу, его мысли были чем-то заняты, и я заметила, что он задумчиво смотрит на фрески за спиной герцога. Нож по-прежнему торчал в стене, и я подозреваю, что сейчас он горевал не столько по графу, сколько по испорченному произведению искусства. Леонардо вздохнул:

— Дино, мальчик мой, ты потрудился сегодня на славу. Можешь теперь вернуться в свою постель. Мы поговорим о том, что мне удалось выяснить, утром.

— Как вам угодно.

Желая скрыть разочарование, я быстро поклонилась и с кувшином в руке покинула зал. Хоть я и понимала, что, выдвигая подобное обвинение, ему следует соблюдать осторожность, я надеялась, что учитель больше будет доверять мне. Успокаивая себя, я говорила, что здесь роль сыграло не столько наше различие в положении, сколько то, что такому гениальному человеку, как Леонардо, нелегко делится своими мыслями с простыми смертными. У меня не было ни малейших сомнений в том, что, попроси его Моро назвать имя убийцы, он был бы также скрытен и с герцогом.

Подойдя к входу, ведущему в коридор, я остановилась и убедилась в том, что два недавних моих недруга не поджидают меня там. Даже если они не причастны к смерти графа, они, судя по всему, замешаны в каком-то гнусном деле, о котором мне было бы лучше не знать. Случись мне случайно повстречать их, они могли бы приступить к исполнению своих невразумительных угроз. И хотя я росла в окружении братьев и поэтому приобрела кое-какие познания о том, как себя защитить, я сознавала, что мне не справиться с ними.

В коридоре было полно разносчиков, но тех двух нигде не было. Возможно, после нечаянной встречи со мной они решили не появляться здесь. Стараясь не привлекать к себе ненужного внимания, я отнесла пустой кувшин к трем поставленным друг на друга у входа винным бочкам, доставленным из погреба для увеселения пирующих. Спрятавшись за этой деревянной пирамидой, я избавилась от наряда разносчика и выскользнула через дверь во двор.

Скрытая мглой, освещаемая лишь светом звезд, вдыхая прохладный ночной воздух, я почувствовала, что сбросила с себя не только сине-белый жакет. Здесь, в темноте, я могла свободно вздохнуть, не опасаясь, что кто-то узнает о том, что я переодевалась разносчиком, либо, еще хуже, о том, что под костюмом подмастерья прячется женщина. Не боясь, что меня позовут обратно. И хотя убийство графа по-прежнему тяготило меня, в конце концов, раскрытие преступления поручили учителю, не мне.

Возвращаясь в мастерскую, я не скрывала зевоту. Однако в столь поздний час гуляла не одна я. До меня донесся тихий шепот и шарканье шагов рядом с задним входом в конюшню. Громко захрустел гравий под подкованными сапогами и тут же послышались быстрые шаги на главной дорожке, проходящей по парку. Высоко наверху, на крепостных стенах, виднелись темные силуэты солдат Моро, которые, обходя дозором владения герцога, заслоняли на мгновение узкие амбразуры. Они, разумеется, несли там дежурство каждую ночь, эти защитники замка в темных камзолах и коротких штанах, проводившие столько же времени за игрой в кости, сколько и на дежурстве. Помня о приказе герцога, они этой ночью будут более бдительны, чем обычно. Впрочем, любой, как считала я, сумел бы взобраться на возвышающиеся вокруг стены, прояви он сноровку и не болтай понапрасну языком.

Казалось, мне должно было быть страшно возвращаться одной в мастерскую, но я не испытывала боязни. Ведь, хоть убийца и бродил где-то рядом, в замковых владениях, он уже настиг свою жертву. С какой стати ему было рисковать, убивая сегодня во второй раз и не имея на то веских оснований… если, конечно, он не маньяк.

Последнее предположение, хотя, признаться, и невероятное, вдруг лишило меня уверенности в собственной безопасности и заставило меня ускорить шаг. Я едва дышала, когда добралась до двери мастерской. Хоть здесь и было гораздо темнее, тут мне ничто не угрожало. Если меня и вздумает поджидать кто, затаившись во тьме, то мои товарищи придут мне на помощь.

Оберегая их сон, я на цыпочках прошла через всю мастерскую по деревянному полу. Касаясь пальцами краев тяжелых верстаков, я пробиралась скорее на ощупь, и ориентиром мне служил их могучий храп, доносившийся из-за занавески. Как же мне хотелось присоединиться к их хору! Близился рассвет, и зевота раздирала мое лицо надвое. Я почти не надеялась на то, что учитель сжалится надо мной и позволит мне проспать несколько лишних часов; он-то, скорее всего, проведя в постели меньше времени, чем я, встанет отдохнувшим.

Я нашла свое ложе почти без происшествий и только ушибла палец, когда споткнулась о метлу, оставленную, очевидно, Витторио после уборки. Тихо обругав его красочными словами, услышанными мною на кухне, я с благодарностью забралась под одеяло. Я не осмелилась размотать длинный кусок материи, стягивавший мою грудь, опасаясь, что крепко заснуй, вовремя не проснувшись, не успею снова обвязаться им, прежде чем лучи дневного светила озарят наше мрачное пристанище. Поэтому, хотя Морфей и манил меня к себе, я не была настолько уверенна в себе, чтобы не противиться его объятиям.

Лежа в темноте, я, не удержавшись, вернулась мысленно к тому, на чем остановилась, когда несколько часов назад учитель позвал меня. Я вспомнила о других узах, которые я еще недавно стремилась избежать… узах Гименея.

Как и предполагалось, моя мать чуть не сошла с ума от радости, узнав, что богатый господин Никколо берет в жены столь великовозрастную и своевольную девицу. Что касается меня, то я терялась в догадках, почему он снизошел до меня. Возможно, думала я, он хочет, чтобы я и дальше изображала его в виде ангела. Увидев своим торгашеским взором возможность сэкономить, он, вероятно, решил, что женитьба на художнице обойдется ему дешевле, чем покровительство таким людям, как Леонардо либо синьор Донателло. Или, что гораздо менее вероятно, он мельком увидел меня, когда покидал наш дом в тот роковой день, и был тут же сражен. Впрочем, было неважно, почему он жаждал меня, я не хотела выходить за него.

Я сообщила родителям о моем решении, и мой батюшка отнесся к нему с пониманием. Что же касается матушки, моя неблагодарность разозлила ее, ведь я отказывалась от такого великодушного предложения! Другого случая может и не представиться. Впрочем, к ночи она успокоилась. Тем вечером я легла спать, уверенная в том, что она не будет принуждать меня, ведь отец был на моей стороне.

Однако утром я поняла, что надеялась напрасно. Проснувшись, я обнаружила, что моя горница, располагающаяся на третьем этаже и служащая мне спальней, заперта.

— И ты там останешься до тех пор, пока не одумаешься, — заявила Кармела, отвечая на мои вопли о помощи. — Не хочешь замуж за синьора Никколо? Какая глупость! Тьфу!

И поскольку единственный ключ хранился у нее, батюшка мог освободить меня, лишь силой вырвав его у нее, а поступать так ему не хотелось.

— Твоя матушка через день-другой образумится, — уверял он меня, — и тогда мы известим синьора о нашем решении. Сейчас же пускай она предается безумству.

Среди тех, кто был причастен к моему заточению, были и родные братья, ибо именно они со стыдливым видом стояли на страже, чтобы я не сбежала, когда два раза в день моя матушка приносила мне поесть и попить.

— Мама права, — скорбным голосом говорил мне младший брат Джорджио. — Нельзя всю жизнь рисовать картины. Если ты не выйдешь замуж за этого синьора, что станется с тобой?

Этот вопрос я не раз задавала себе в последние годы. Мой отец был знатным мастером; моя матушка получила небольшое приданое, и поэтому наше жилище было довольно вместительным: на нижнем этаже располагалась мастерская, на двух верхних — жилые помещения. В отличие от соседей под нашим кровом обитали только мы с родителями. Дедушка и бабушка с батюшкиной стороны, чей дом стал нашей обителью, умерли, родители же матушки проживали с ее старшей сестрой. Впрочем, наш дом, возможно, покажется нам не столь уж большим, когда через несколько лет мои братья женятся. По крайней мере, один из них точно приведет сюда свою жену, и я окажусь без комнаты.

У меня было вдоволь времени для размышлений, так как обещанные день-два моего заточения растянулись сначала на три, а потом и на четыре дня. Решение пришло ко мне на пятый день, когда я отворила окно, чтобы вылить содержимое ночного горшка на мостовую. Я опорожнила сосуд и собиралась закрыть окно, как вдруг обыденное и в то же время многообещающее зрелище привлекло мое внимание.

У соседнего дома через дорогу кто-то повесил сушить одежду. Это был обыкновенный мужской жакет; он колыхался от легкого дуновения ветра и, казалось, жил собственной жизнью. Я наблюдала за его безмолвным танцем, и в моем воображении возник образ молодого, стройного человека — юноши с темными волосами, беззаботно шагающим по улице. И потом вдруг я представила, что это я иду в мужском жакете с короткой стрижкой, делающей меня похожей на мальчика.

Это видение так поразило меня, что я чуть не выронила горшок на улицу. Необычно слабая, я присела на кровать и, чтобы унять дрожь, стиснула руки, и в этот миг в моей голове со всей ясностью родился замысел. «Я справлюсь», — сказала я себе. Это было идеальное решение, позволяющее, с одной стороны, избежать брака с синьором Никколо, а с другой, — осуществить мечту всей моей жизни.

— Скажи батюшке, что мне необходимо поговорить с ним, — через замочную скважину крикнула я своему второму брату Карло, стоявшему на часах у двери. Спустя несколько минут я услышала скрежетание ключа в замке. Дверь отворилась ровно настолько, чтобы мой отец мог протиснуться внутрь, и тут же быстро захлопнулась.

— Хватит с нее и минуты, Анджело, — раздался суровый матушкин голос из-за двери, когда ключ вновь провернулся в замке, заточая его вместе со мной.

Он беспомощно вздохнул и грустно улыбнулся мне.

— Полагаю, нам лучше долго не говорить. Итак, доченька, ты не передумала насчет брака с синьором?

— Да.

Мой ответ вызвал изумление на его широком потрепанном лице. Осторожно подбирая слова (ибо понимала, что моя мать подслушивает за дверью), я продолжила:

— Папа, тебе известно, что мне бы не пришлось думать о замужестве, родись я мужчиной. Я могла бы стать учеником великого мастера живописи и посвятить себя искусству. Но здесь нет великих мастеров, и поэтому я должна была бы отправиться в Милан.

Я замолкла и многозначительно посмотрела на него.

— Разумеется, для парня такое путешествие было бы гораздо более легким, — сказала я, как будто он этого не знал. — Понимаешь, папа, да? Девушка не может странствовать в одиночку, ей в отличие от юноши не удастся отыскать мастера, который бы взял ее к себе.

Удивление на лице моего батюшки сменилось недоумением, и он посмотрел на меня, ожидая дальнейших пояснений. Понизив голос, я повторила:

— Девушке такое не по силам, но не юноше. Конечно, ему будет жаль расстаться с родными, но, представь, с какой радостью он займется тем, что составляет для него смысл жизни. И никого не удивит странствующий в одиночку юноша, даже столь молодо выглядящий. Разве не досадно, батюшка, что я родилась не мальчиком?

Недоумение на его лице вдруг сменилось пониманием. Подняв брови, он медленно кивнул головой в знак согласия.

— Верно, Дельфина, лишь юноше такое под силу, — подтвердил он. — Да, я слышал, что знаменитый художник Леонардо Флорентинец сейчас находится в Милане, в замке герцога Сфорца. Говорят, у него большая мастерская и множество молодых, работающих на него подмастерьев. Ученичество у такого человека, как Леонардо, было бы прекрасной возможностью для тебя, родись ты мальчиком, разумеется.

— Родись я мальчиком, — многозначительно отозвалась я. — Но поскольку я всего лишь слабая женщина, ты можешь сообщить маме, что я согласна выйти замуж за синьора Никколо.

Радостный крик донесся из-за двери.

— Какое счастье! — воскликнула Кармела, открывая замок и распахивая дверь настежь.

Столь сердечной, одобрительной улыбки, таких нежных объятий я не удостаивалась с тех пор, как вышла из пеленок. Я тоже нежно обняла ее, пытаясь сдержать набежавшие вдруг слезы, ведь уже много лет мой вид вызывал у нее одно раздражение. Я забыла, что такое бескорыстная материнская любовь, давно уже притворялась, что не замечаю атмосферы молчаливого недовольства, окутывавшего нас, словно поношенным плащом, который нам в силу обстоятельств приходилось делить между собой. И ныне, когда, казалось, мы скинули эту потрепанную накидку, я собиралась вновь разочаровать ее.

Я довольно холодно, хоть и с вымученной улыбкой, вырвалась из ее объятий.

— Я рада, что мое решение осчастливило тебя, матушка. Только, пожалуйста, окажи мне одну небольшую любезность. Прошу, подожди еще день, прежде чем сообщать ему о моем ответе.

Она на мгновение нахмурилась, и я испугалась, что она мне откажет. Еще один день, и я исчезну, никому не причинив вреда, лишь моему отцу придется отправить вежливое послание об отказе синьору Никколо. Однако, если весть о помолвке разнесется по городу, мой уход от будущего жениха отразится на моих родных. И хотя это обстоятельство не меняло моего замысла, мне не хотелось доставлять родителям и братьям неприятности.

К моему облегчению, она обрадовалась.

— Ну что ж, полагаю, спешить сегодня не будем. Но завтра же первым делом твой батюшка сообщит ему.

Затем она принялась живо перечислять все, что следует сделать к свадьбе. Я уселась на край кровати и молчаливо слушала ее, когда она ходила взад и вперед по небольшой горнице. Отец мой тем временем, с улыбкой извинившись, вышел из помещения, но прежде мы, когда он остановился в дверях, обменялись понимающими взглядами. Я тоже улыбнулась, хотя и с некоторой грустью. Впрочем, я была уверена в том, что могу положиться на родителя и он поможет мне в осуществлении моего замысла.

И моя уверенность не подвела меня. Той же ночью, когда я вернулась к себе после вечерней трапезы, я обнаружила под своими одеялами старый жакет, мужскую кожаную куртку и короткие штаны, принадлежавшие некогда моему младшему брату.

Задержавшись ненадолго, прежде чем потушить свечу, я написала записку, где сообщала о своем уходе. Еще днем я составила мысленно трогательное послание, но теперь, когда подошло время перенести слова на бумагу, уже раз испытанное чувство вдруг показалось ненастоящим и преувеличенным. Я неуверенно грызла свое перо, ища вдохновения. Наконец, я остановилась на нескольких скупых фразах, не очень нежных, зато более правдивых, чем любое цветистое прощальное послание:

«Я должна уйти. Не беспокойтесь обо мне. При случае пришлю весточку. Дельфина».

Спрятав записку, я разделась и зарылась под одеяла. Мне удалось заснуть, и, проспав два или три тревожных часа, я встала задолго до рассвета. Собрав при свете небольшой свечки несколько предметов, которые намеревалась взять с собой, я молча натянула чужую одежду.

Конечно, это был роскошный наряд для молодого подмастерья. Жакет, хоть и поношенный и слегка вышедший из моды (да, он был одного темно-синего цвета, без буфов и прорезей на рукавах), мог еще послужить. Алые короткие штаны более соответствовали моде, будучи того же яркого цвета, какой носили в то время большинство молодых мужчин. Одеваясь, я с непривычки немного провозилась, но вскоре справилась. Нарядившись, я почувствовала, что краснею в темноте, испытывая дерзкое ощущение свободы — нет, почти обнаженности — без вороха юбок на теле. Должно пройти некоторое время, прежде чем я научусь носить этот наряд, не чувствуя себя голой.

К несчастью, мне надо было справиться не только со смущением. Хоть на мне были простая коричневая куртка, а под ней женская, заменявшая рубашку сорочка, жакет так облегал мои женские округлости, что выдавал мой пол. На миг задумавшись, я снова стащила с себя одежду и проворно разорвала запасную сорочку на длинные полосы. Затем я тщательно, будто перебинтовывая рану, обмотала ими грудь, пока выдающиеся вперед выпуклости не скрылись из виду.

Я вновь надела жакет, и на сей раз результат был гораздо удовлетворительней. Обрадовавшись, я подпоясалась кожаным ремешком, к которому привязала тяжелую матерчатую суму с несколькими монетами и кое-какими безделушками. В заплечный мешок я положила смену белья и другие личные вещи. Затем я обратила свой взор на то последнее, что требовало моего внимания на пути моего полного преображения.

Никогда не кичась своей внешностью, я всегда, следует признаться, гордилась своим густым черным волосом. Распущенные, мои волосы ниспадали за спиной темными волнами до бедер так густо, что я могла легко закутаться в них и прикрыть свой стыд. Я носила косу, которую либо перевязывала лентой, либо, создавая различные сложные фигуры, обматывала вокруг головы. С тех пор как я поднялась с постели, у меня через одно плечо смиренно спускалась тяжелая коса.

С мрачным видом я схватила ее одной рукой, держа в другой небольшой нож, нарочно спрятанный для этого мною в бельевом сундуке. Затем, морщась от недоброго предчувствия, принялась резать.

Мне потребовалось всего несколько мгновений. Я поднесла отрезанную косу к лицу и на миг почувствовала дурноту, словно отрезала живую плоть. Может быть, я действительно испытала ощущение легкости, ибо без привычного груза волос мне казалось, что я могу двигаться с таким же проворством, как в детстве. Положив украшенные лентами пряди волос на кровать, я поднесла свечу к зеркалу и принялась изучать результат дела рук своих.

Даже в сумерках мое отражение было с поражающей ясностью видно в драгоценном овале обрамленного металлом стекла. Но это была не я, не Дельфина. Я с испугом глядела на темноволосого парня с широкими глазами, всего несколько лет назад расставшегося с детством. Он походил на моих братьев, только был стройнее. Миловидный юноша, правда, с жесткими очертаниями рта, свидетельствовавшими о непреклонном характере. Что же касается обмотанной груди, то те, кто обратил бы на это внимание, примут это за попытку бедного юноши подражать своим кумирам, носящим подбитые жакеты, придававшие их фигурам больше мужественности.

Я изумленно улыбнулась, и моя крепко стиснутая грудь стала вздыматься. Мне это по силам, сказала я себе. Конечно, мне следует постоянно быть настороже, особенно отправляя естественные надобности или изредка купаясь, а в остальном — просто избавиться от женских привычек. Прекрасным образцом мне послужат братья — достаточно подражать им в поведении и манере речи, чтобы выдать себя за мальчика. И увенчаю я свой маскарад, приняв мужское имя. Как же мне называть себя?

— Дино, — прошептала я своему отражению, выбрав себе имя, напоминавшее мое собственное и поэтому легко запоминавшееся. — Я Дино, в будущем великий художник, возможно, даже соперник великому Леонардо.

Произнеся эти слова вслух, я вдруг поняла, что моя мечта может воплотиться в жизнь, и мне тут же захотелось отправиться на поиски приключений. Я протянула руку за плащом, а затем, увидев отрезанную косу, изогнувшуюся, как спящая кошка, на моем покрывале, застыла в нерешительности. Я могла оставить ее в назидание своей матери, но тогда она догадается о моем преображении. И, понимая, что она наверняка пошлет моих братьев на поиски, я не могла оставить столь явную улику.

Я схватила косу, положил на ее место записку, потушила свечу и тихо спустилась по лестнице в кухню. Здесь еще тлели несколько угольков под очагом. Я помешала их, и оранжевые языки пламени жадно заплясали предо мною. Я застыла, завороженная их безостановочным движением. Затем, вздохнув для успокоения, я решительно предала огню последнее напоминание о своей женской природе.

Едкая вонь горящих волос ударила мне в ноздри, когда косу глотало небольшое, но ненасытное пламя, освещавшее, казалось, все помещение. Чуть только последние следы моего тщеславия обратились в золу и утоливший голод огонь вновь впал в дрему, я направилась в кладовую. Хотя у меня на выбор было множество соблазнительных припасов, я удовольствовалась простой пищей… небольшим хлебом и куском сыра. Я не знала, сколько продлится мое странствие, но теперь я не буду голодать.

За закрытыми ставнями кухонных окон послышалось отдаленное пение петуха, уставшего ждать и начавшего свою утреннюю серенаду до появления первых лучей солнца. Пора было трогаться в дорогу, потому что мне предстояло проделать немалый путь, прежде чем меня хватятся за завтраком, отметив мое отсутствие за столом, и начнут искать. Разумеется, я буду вынуждена подождать до рассвета, пока отворят городские ворота, и уже потом отправиться в свое странствие, но за этот час или около того, оставшийся до восхода солнца, я конечно же сумею отыскать уютный амбар, где и дождусь открытия ворот.

Я сняла засов с входной двери — к счастью, мой батюшка вставал первым, и поэтому никто не заметил, что дверь не на щеколде, — и выскользнула в ночной мрак. Слабый ветерок охладил мои неожиданно покрасневшие щеки, но не сумел замедлить быстрое биение моего сердца, когда я бросила последний взгляд на дом, где провела всю свою жизнь. Я представила его обитателей, моих родителей и братьев. Хоть я и знала, что батюшка встанет на мою защиту, я спрашивала себя, что скажут остальные, когда поймут, что я сбежала. Пожалеют ли они обо мне или же скажут скатертью дорога? И, самое главное, если я вернусь, примут ли меня под отчий кров или погонят с порога прочь?

Этот же вопрос не давал покоя мне и сейчас, когда я, пытаясь заснуть, ворочалась на своем ложе. «Впрочем, что проку копаться в прошлом, — обругала я себя, — особенно если не одна я покинула родных, чтобы стать подмастерьем». Витторио, Константин и большинство остальных учеников пришли из еще более удаленных мест, чем я, чтобы стать учениками Леонардо. Более того, некоторые из них были намного моложе меня. Поэтому мне лучше поспать несколько часов, чем предаваться жалости к собственной персоне.

Я крепко зажмурила глаза, так и не смахнув единственную слезинку, выбежавшую из-под века и оставившую мокрый след на щеке. Уже завтра дело об убийстве графа будет предано забвению, если Леонардо действительно прав в своих выводах относительно убийцы. Тогда я смогу оставить свои ночные расследования и вернуться к роли ученика художника.

Успокоенная этой мыслью, я заснула под тихий храп окружающих меня юношей. Но едва я стала дремать, как неожиданное соображение проскользнуло по краю моего погружающегося в сон сознания. Впрочем, оно не столь обеспокоило меня, чтобы я, зевнув в последний раз, отказалась зарыться еще глубже под одеяло, зато вторглось в мои сновидения.

Вот, пожалуй, почему сон мой был тревожным: мне снилось, будто черная королева преследует меня в темных залах замка Сфорца.

 

6

— Хотя белое не есть цвет, оно отражает цвета противостоящих предметов как в природе, так и на панно. Так обстоит дело и с одеянием архангела.

Леонардо указал кистью на фигуру с крыльями на фреске, грудь которого вчера вечером пронзил брошенный Моро нож.

— Поскольку он плывет по небесам, складки его одежды, освещенные встающим за его спиной солнцем, будут озарены тем же самым слепящим светом, — присовокупил он. — Остальная одежда окрасится в слабейший оттенок синего от воздуха вокруг него. Цвет и отражение… Неосведомленный художник всегда изображает предмет совершенно белым. Итак, смешай цвета, Дино, чтобы мы могли вернуть силы небесные в их прежнее состояние славы.

Я с задумчивым видом кивнула головой, сосредоточив свое внимание на последнем из желтков сырых яиц, очищенных мною от скорлупы. Обращаясь с ним так же осторожно, как если бы это был цыпленок, которым он мог бы стать, я катала оранжевый кружок между ладонями, чтобы освободить его от прилипшей пленки. Чуть только желток высох, я зажал его эластичный мешочек между пальцами, словно я была матерью легендарного Ахилла, держащей свое дитя над рекой Стикс. Столь же осторожно я проткнула желток чистой деревянной щепкой, и его содержимое вылилось в гладкое отверстие перевернутой скорлупы, служившей маленькой чашей.

С полдюжины скорлупок, заполненных жидким желтком, стояли передо мной на длинном столе, ломящемся накануне вечером от изысканных яств. Сейчас его гладкую поверхность использовали в качестве рабочего места, на котором были выставлены мои принадлежности для занятий живописью. Я повернулась к небольшим сосудам с мелко помолотым красящим веществом, в том числе лазуритом, ярью-медянкой и красным железняком, уже приготовленным мною. Цветные порошки разогревались на крошечной угольной жаровне, созданной учителем для этой цели, ибо, по его словам, темпера смешивалась более равномерно, когда красящее вещество нагревают. Я понимала, что мне придется действовать быстро, ибо краска, как только ее приготовят, быстро высыхает.

Через несколько минут пигмент и желток были смешаны; полученное вязкое вещество разбавили теплой водой, чтобы краска стекала с кисти. Теперь я стояла в стороне, а мастер, сменивший свой пышный, вечерний наряд на привычный коричневый жакет, закатал рукав на левой руке и занялся восстановлением поврежденной фрески.

Я с благоговением, свободным от фамильярности, наблюдала за тем, как он водит кистями — то из свиной щетины, то из горностаевого меха — по рубцу на разрисованной штукатурке. Начав с белого, затем он обмакнул кисти в небесно-голубой и нанес несколько едва заметных штрихов. Далее он, используя созданное мною скромное разноцветье красок, то брал их в исходном состоянии, то, столь же часто, смешивал краски на деревянной палитре, получая новый оттенок. Хотя такой способ, возможно, и кажется опасным, я знала, что это не так. Если бы ему сказали вновь создать эти тона, Леонардо непременно вспомнил бы, сколько мазков, добиваясь получения необходимого оттенка, сделал он той или иной краской.

Я рано узнала, учась у него, что применяемая им техника называется асекко. Асекко — живопись по высохшей штукатурке темперными красками на яйце, традиционный способ, используемый при восстановлении либо исправлении уже существующей фрески. Первоначально изображение было выполнено в обычной манере, так называемой buon fresco. Вместо традиционных красок художник наносит на слой сырой штукатурки растворенные в воде пигменты. Это трудная техника. Участок оштукатуренной стены, подготовленный для работы, следовало расписать за полдня, ибо данный метод требовал, чтобы сохнущая штукатурка впитала в себя краску. Когда, через несколько часов, поверхность высыхает, краска становится частью самой штукатурки, а не просто лежит слоем поверх нее.

Также я узнала, что фреску поэтому делят ровно на столько частей, или giornata, сколько дней займет ее создание. Если художник рассчитал все верно, они идеально подходят друг другу, и получившееся изображение кажется единым целым. Я наблюдала за тем, как учитель, стоя на лесах, приступил к работе у самого верха, у потолка, и каждый день опускался все ниже, чтобы случайно не испортить труд вчерашнего дня сегодняшним. Эта фреска, как мне было известно, состояла из двадцати двух частей, указывавших на количество дней, потребовавшихся на ее завершение.

Я принадлежала к тем немногим ученикам, которые каждое утро готовили стену для росписи. На ее поверхность уже был нанесен толстый слой штукатурки и даже прорисован контур будущей фрески. Мы клали тонкий, ровный слой краски на участок, который предстояло расписать. Затем переносили фрагмент сцены на только что оштукатуренную стену. Наносили контур рисунка, предварительно начертанного учителем на бумаге, с помощью инструмента, пробивающего дырочки в бумаге, своеобразного трафарета. Высокие юноши прижимали рисунок к стене, я же обычно сыпала на эти линии мелко помолотый древесный уголь. Черная пыль заполняла дырочки, образуя контур фигур. Силуэты обводили красными чернилами и раскрашивали.

Впрочем, основная часть работы над фреской ложилась на плечи учителя; однако иногда в награду за тяжкий труд он позволял кому-нибудь из нас рисовать тучу либо ветвь дерева или незначительные Детали сцены. Мой взгляд гордо остановился на фрагменте фрески в нижней части стены, изображающем какого-то мелкого святого: отдыхая под тенистым деревом, он пил из черпака. Колодец по соседству, из которого он, верно, зачерпнул воду, был моим изобретением. Я сияла от гордости, когда Леонардо в присутствии моих товарищей высказал свое мнение:

— Взгляните, Дино добавил сюда упавший камень и нарисовал там мох на валунах. Его колодец кажется старым, заброшенным. И поэтому мы задаем себе вопрос: сколько прошло времени с тех пор, как из него пили воду? Отошел ли куда хранитель колодца или просто пренебрегает своими обязанностями? Наш юный подмастерье показал, что даже мельчайшая деталь способна породить вопросы в уме зрителя.

Я снова улыбнулась, вспомнив непривычную похвалу из уст учителя. Конечно, самым важным было то, что мне удалось приблизиться к манере письма учителя, то было самым трудным в процессе обучения — подчинить, как и остальные ученики, себя и научиться технике Леонардо. И тогда мы могли помогать ему в работе над такими крупными заказами, как фрески, и все же наш вклад по сравнению с его работой был ничтожен. Будь я столь же юна, как большинство подмастерьев, мне было бы легче, ибо не пришлось бы уничтожать труд многих лет. Впрочем, я всегда быстро училась, и меня увлекла задача повторить, казалось бы, неподражаемую манеру учителя.

Я вновь посмотрела на погруженного в работу Леонардо. Хотя техника чистой фрески и приносила более долговечные плоды, асекко был гораздо легче и охотнее прощал ошибки, а также позволял живописцу экспериментировать во время работы. Даже за то время, пока я наблюдала за ним, он уже успел внести ряд изменений в изображение архангела. Если прежде его руки были подняты в хвале, то теперь молитвенно сложены на груди. Небесное сияние исходило от его кончиков пальцев, освещая участок вокруг сердца и таким образом подтверждая его чистоту.

— Ну вот, — вдруг с удовлетворением произнес Леонардо и опустил кисть, — теперь ничто не напоминает о варварском поступке герцога. Как, по-твоему, Дино?

— Я бы никогда не поверил, что фреску можно так улучшить, — честно ответила я, — и, сознаюсь, мне больше по душе этот архангел. Он выглядит более…

— Благочестивым? — усмехнувшись, подсказал он, пока я подбирала подходящее слово. — Возможно, для тебя да, но мне он кажется более самодовольным, словно он, хоть и может заступиться пред Богом за человека, предпочитает не делать этого. Однако проявите милость и не говорите герцогу о подлинном смысле этой фрески — отказе от убеждения в том, что человеку не стоит напрямую обращаться к Богу. Я склонен считать, при условии, разумеется, существования хоть какого-то Бога, что Он услышит любого человека всякого состояния, если тот обратится к нему. По-моему, герцог пребывает в убеждении, что смыслом живописи является показ неизбежного расставания человека с Богом, за исключением тех немногочисленных случаев, когда Богу становится интересно слушать человека.

— Ох, — только и смогла я выдавить из себя.

Мне было известно, что Леонардо придерживается своеобразных, если не сказать больше, религиозных взглядов. Это, однако, не мешало ему принимать заказы на традиционные изображения праведников и грешников, хотя, очевидно, он и не отказывал себе в удовольствии добавлять кое-что от себя.

Его слова, потрясшие отсутствием в них благочестия, напомнили мою собственную картину, на которой несколькими взмахами моей кисти злополучный синьор Никколо превратился из беса в ангела. Утешением служило лишь то, что даже такой художник, как Леонардо, вынужден подчиняться прихотям своих покровителей… и то, что при желании он способен провести их.

Однако учитель, никогда долго не сосредоточивавший свое внимание на чем-то одном, уже потерял интерес к фреске. Его чело нахмурилось, он поднял нож, выдернутый из стены перед началом работы. Его длинные пальцы облегали рукоятку ножа, держа его не как кухонную принадлежность, а оружие, используемое в делах, подобных графскому. Затем, внезапно, он вогнал его острие в стол, от чего я вздрогнула и чуть не опрокинула сосуд с порошком из красного железняка, который в этот момент ставила в открытый ящик с другими красками.

Я успела схватить небольшую чашу, прежде чем драгоценный минерал рассыпался, и тут же убрала его. Впрочем, Леонардо, казалось, и не заметил чуть не случившегося несчастья. Он сел и задумчиво уставился на покачивающийся нож.

Мне на память пришло его неожиданное, сделанное накануне ночью заявление о том, что ему известно, кто убил графа. Мое любопытство, которое я пыталась сдерживать последние несколько часов, вновь пробудилось при виде орудия преступления. Я убрала в свой деревянный ящик последнюю кисть и застыла в ожидании. Не дождавшись пояснений, я осмелилась спросить:

— Учитель, вечером вы сказали, что знаете убийцу графа. Можете ли вы раскрыть его имя?

— Не могу в настоящее время. Понимаешь, дорогой Дино, знание и доказательства — птицы разного полета. — Он прищелкнул пальцами, словно отпугивая этих воображаемых пернатых созданий. — Я могу быть уверен в том, что знаю убийцу, но не могу пока представить доказательств, на основании которых пришел к такому выводу. Стоит мне высказать Лодовико свои подозрения сейчас, когда они ничем не подкреплены, и он отмахнется от меня, как от какого-нибудь городского попрошайки.

— Тогда нам необходимо узнать истину, — отважно заявила я. — Скажите, чем я могу помочь вам?

— Во-первых, убери кисти и краски, а затем приходи на небольшую зеленую лужайку за конюшнями.

Я торопливо поклонилась и, унося ящик, поспешно вышла, учитель же остался сидеть за столом. По крайней мере, сейчас не ночь, подумала я, подавляя зевок. Впрочем, все было бы гораздо хуже, если бы учитель великодушно не сказал Константину, чтобы мне позволили поспать утром лишний час. Подобное проявление благосклонности, приятное мне, вызвало несколько косых взглядов и перешептывание среди подмастерьев, когда я, наконец, присоединилась к ним. Они вновь зашептались, когда Леонардо позвал меня помочь ему в восстановлении фрески, тогда как остальные должны были заниматься обыденными делами. Я думала, что они, как обычно, поворчат и успокоятся, но только до тех пор, пока не вернулась в мастерскую.

— А вот и любимчик учителя, — глупо ухмыляясь, приветствовал меня Томмазо и отвесил насмешливый поклон, когда я проходила мимо него с громоздким ящиком. Другие ученики, оторвавшись от своих занятий, подняли голову вверх, ожидая моего ответа на брошенный вызов.

Скрываясь под мужским обличьем, я понимала, что обязана ответить ему той же монетой, в противном случае вызову подозрения.

— Учитель, возможно, и благоволит ко мне, — также задрав губу, ответствовала я ему, направляясь к полкам, где хранились краски и инструменты. — Если бы ты поработал над своим небольшим дарованием, то, вероятно, привлек даже большее внимание.

— Я рисую не хуже других, — возразил Томмазо, и его бледные щеки покраснели. — Не так ли, Паоло, Давид?

— Ты довольно прилично рисуешь, — с улыбкой согласился Паоло, — но Дино исключительно талантлив. Что ты скажешь, Давид?

Все взгляды обратились на юношу, известного среди учеников дипломата и умиротворителя. Задумавшись на мгновение, он ровным тоном произнес:

— Полагаю, вы оба прекрасные живописцы, но Дино, пожалуй, лучше понимает технику письма учителя.

— Ха! Я понимаю учителя не хуже Дино, не хуже любого из вас! — стиснув кулаки, Томмазо топнул ногой рядом с тем местом, где я, сидя на корточках, раскладывала кисти и краски по местам. — Извинись сейчас же.

Я встала и, упершись руками в бедра, встретила его взгляд, что и не удивительно, ведь мы были одного роста.

— Я сожалею, что обидел тебя. Ну а теперь не мешай мне, учитель велел сразу вернуться к нему.

— Знаю, почему учитель благоволит к тебе, — с презрительной ухмылкой произнес Томмазо. — Потому что ты смазлив, как девчонка. Говорят, что учителю нравятся хорошенькие мальчики.

И прежде чем я успела ответить ему, он протянул руку и сильно ущипнул мою щеку.

Я ударила его по руке и возмущенно взглянула на него.

— Ложь. Учитель всегда относился ко мне как к сыну, вот и все. Как же ты низок!

К этому времени остальные ученики уже собирались вокруг нас. До меня доносились их приглушенные голоса; одни соглашались со мной, другие уверяли, что тоже слышали о подобных наклонностях. У меня задрожала щека, и я зло посмотрела на сомневающихся.

— Если учитель приставал к кому-нибудь с непристойным предложением, то пусть он выйдет и скажет. Если же нет, тогда вам лучше заняться чем-нибудь более полезным, а не распускать отвратительные слухи. Возможно, Константин подыщет для вас более плодотворное дело.

Константин, накладывавший сусальное золото на панно в дальнем углу, наконец, оторвался от работы и направился к нам, чтобы вмешаться в наш спор. Пробившись через сгрудившихся подмастерьев, он сверху вниз уставился на нас с Томмазо.

— Довольно! Томмазо, смешай-ка еще один горшок гипсовой грунтовки. Дино, если учитель ждет тебя, тебе, думаю, лучше отправиться прямо сейчас. — Он обвел мрачным взглядом остальных учеников. — А вы принимайтесь за работу, не то мне придется просить учителя о том, чтобы вас высекли.

Его гневные слова произвели должное действие. Что-то обиженно проворчав, юноши нехотя разбрелись по своим местам, оставив нас наедине с Константином. Бросив на него сконфуженный взгляд, я нарочно приложила руку к посиневшей щеке, желая напомнить ему, что не я была зачинщиком ссоры.

— Я сейчас же иду к учителю.

Он холодно кивнул, давая понять, что ничто не ускользнуло от него, и сказал:

— Ты должен делать только то, что велит Леонардо. Сегодня Томмазо выполнит за тебя всю работу.

Я искоса посмотрела на юношу, на лице которого можно было прочесть обиду. Не знаю, что вызвало в нем такие чувства. Идя по мастерской к выходу, я ощущала его раздраженный взгляд на моей спине. Кажется, к тем двум разносчикам из прошлой ночи добавился еще один враг.

Решив отбросить все неприятные мысли, я направилась к лужайке. Утро уже давно вступило в свои права, да и день выдался прекрасный. Под лазурным небом на территории замка царило необычное оживление, да и быть иначе не могло, ведь Моро запретил гостям покидать пределы его крепости. Дамы в роскошных нарядах прогуливались в парке в сопровождении столь же пышно разодетых слуг, пока их знатные мужья фехтовали на мощеных участках или скакали на своих не ведающих устали конях. Шум голосов, смешавшись с топотом копыт, казался гулче обычного и напоминал гомон на городской площади в ярмарочный день. Но, несмотря на всю эту суету, царило мрачное настроение; нераскрытое убийство графа, словно нарядным саваном, покрывало двор.

Я отыскала Леонардо на дальнем конце зеленой лужайки. Он сидел на каменной скамейке и писал что-то по своему обыкновению справа налево на листе бумаги. При моем приближении он поднял голову и жестом велел мне сесть рядом.

— Вероятно, это поможет в расследовании, — он указал на лист, лежащий между нами и исписанный зеркальным почерком.

— Этот, первый, я заполнил вчера ночью после пира. Здесь перечислены все посетители и участники вчерашнего торжества. Я зачеркнул имена тех, кто, и я могу лично засвидетельствовать, был на игровом поле тогда, когда был убит двоюродный брат герцога.

Просмотрев список, я с изумлением увидела, что он включает примерно двести имен, в том числе мое и остальных учеников. Наши имена были зачеркнуты (и это радовало), как подавляющая часть остальных. Таким образом осталось еще немалое число подозреваемых. Кроме того, в список не вошли имена большинства слуг, скромное положение которых не исключало возможности мщения.

Леонардо нахмурился, и его следующие слова стали отражением моих мыслей.

— Да, хотя этот список и суживает количество возможных убийц, в нем не учтено огромное количество тех, кто, будучи при дворе, не принимал участия в торжествах. Впрочем, это только начало, — произнес он и засунул листок в жакет. — Ну а теперь поведай мне, кого ты видел прошлой ночью и кто возбудил у тебя подозрения.

Я быстро рассказала ему про двух разносчиков и про их явно подозрительный разговор, подслушанный мною. Он слушал с интересом; однако, когда я замолкла, он покачал головой:

— Не сомневаюсь в том, что они замешаны в какой-нибудь гнусной интриге, но не думаю, что они причастны к смерти графа. Если бы они действительно прикончили знатное лицо, особенно родственника Лодовико, их бы давно и след простыл; они бы не остались здесь, рискуя быть найденными и подвергнутыми мучительной казни. На кого еще ты обратил внимание?

— Там было еще одно интересное лицо… знатная дама, судя по платью и манерам.

И я поведала о встречах с женщиной, которую я про себя звала «женщина епископа». Хотя я была более или менее уверена в том, что ее припадок после объявления герцогом о смерти его двоюродного брата был порождением горя, а не радости, меня все же что-то в ее реакции беспокоило. Но, по мере того как я рассказывала о ее поведении, аргументы против нее звучали все сомнительней.

Учитель слушал меня задумчиво и кивнул головой, когда мой рассказ подошел к концу.

— Думаю, ты говоришь о графине Мальвораль, супруге одного из дальних родственников Лодовико. Муж намного старше ее, и, если я не ошибаюсь, герцог сначала его хотел назначить посланником при французском короле. Пожалуй, у графа Мальвораль вновь появился случай занять эту должность.

— И это могло подвигнуть его на убийство двоюродного брата Моро, — воскликнула я и вскочила на ноги, чувствуя приближение разгадки. — Также это может объяснить поведение его супруги, должно быть, знавшей о том, что он сделал. Скажите, учитель, граф Мальвораль — это тот, кого вы подозреваете в преступлении?

— Да, и его в том числе.

Он насмешливо пожал плечами, и волнение вдруг покинуло меня. Я села на место и, нахмурившись, озадаченно посмотрела на него.

— Не понимаю. Вы же вчера сказали, что знаете, кто убил графа.

— Разумеется, у меня есть наиболее вероятный подозреваемый, но мне еще предстоит исключить всех остальных. Опыт многих лет подсказывает мне, что глупо свататься к теории, не имея веских оснований в пользу такого союза. Вот для чего второй список.

Он указал на листок, лежащий у него на колене, и я, желая лучше рассмотреть его, наклонилась. Леонардо разделил страницу на две колонки. С трудом читая написанные задом наперед слова, я прочитала заглавие «Мотивы» над первой колонкой и «Случай» — над второй.

— Мы начнем с первой категории, — сказал он, указывая на левую колонку, — ведь скорее всего у убийцы графа были конкретные мотивы. Если мы отыщем мотивы, мы найдем и виновного. Ты уже предположил, что графа, возможно, убили из корыстных соображений и что Мальвораль — либо кто-нибудь еще — выгадает от его смерти. Итак, скажи мне, Дино, почему один человек убивает другого?

— Месть, — последовал без промедления мой ответ. — Гнев или даже ненависть. Желание, возможно, помешать сказать либо сделать то, что повредит убийце.

— Прекрасно, — удовлетворенно кивая головой, проговорил Леонардо и записал мои предположения. — Что еще?

— Быть может, он был должен и отказывался платить. Или, возможно, ему были должны и предпочли убить, чем возвращать долг.

Я замолкла, припоминая, какие еще догадки высказывали вчера вечером гости за столами, когда я проходила мимо. Известие о его смерти потрясло всех присутствовавших, но не все одинаково скорбели по нему. На мой взгляд, у него было столько же друзей, сколько и врагов.

Я вернулась к первоначальному предположению, высказанному герцогом, когда последний узнал о судьбе своего двоюродного брата.

— Моро, видимо, полагает, что причиной его убийства стало то, что его назначили послом во Францию. Возможно, кто-то из придворных, из наших или их, не желает союза с французским королем.

— Конечно, это могло бы стать исходной причиной преступления, — согласился учитель, делая пометку на бумаге. — Но не забудь о самозащите. Возможно, граф не жертва, а зачинщик, и его убийца просто стремился сохранить свою жизнь. — Он нахмурился и присовокупил: — Хотя мы и не нашли у графа оружия.

— Если тот, другой, не унес его с собой, — положила я.

Леонардо приподнял бровь.

— Прекрасная мысль, дорогой Дино. Ты и впрямь рожден для разгадывания загадок.

Он сделал еще одну пометку, а я склонила голову, чувствуя, как краска в очередной раз разливается по моим щекам. Разумеется, такая похвала учителя стоит бессонной ночи! В несколько приемов он дописал первую часть листа и перенес перо на вторую часть, озаглавленную «Случай».

— Так, теперь, когда мы составили перечень возможных причин, — продолжил он, — нам следует установить, у кого при дворе они могли быть. Однако мы должны включить в список только тех, кто мог совершить преступление в течение того промежутка времени, получаса, прошедшего между тем, как он исчез и ты его нашел.

Несколько минут мы обсуждали возможные кандидатуры, или, точнее, Леонардо называл имена придворных, иногда записывая их, я же с серьезным видом только кивала головой при каждом его решении. Конечно, я была в невыгодном положении, учитывая мое скромное место в замке. Из знати я никого не знала в лицо либо по имени, за исключением герцога. Учитель же, видимо, знал всех обитателей двора — от Моро до поваренка на кухне.

Когда он закончил, вся страница была исписана вдоль и поперек — одним характерным зеркальным почерком Леонардо, — столь непонятным, что я не могла прочесть ни слова. Он удовлетворенно кивнул головой.

— Полагаю, мы неплохо начали, — произнес учитель, свертывая лист вчетверо и засовывая его внутрь жакета вместе с первым списком. — Завтра надо осторожно опросить всех, кто указан в этом перечне. Если мы быстро не отыщем убийцу, то Моро, боюсь, столкнется с недовольством знати. Ведь заточение в замке затянется. Но сначала нам надо покончить с одним делом. Итак, который час?

Не дожидаясь ответа, он закатал ниспадающий правый рукав. Я уставилась на металлический ящичек высотой, пожалуй, около двух пальцев, привязанный к нижней части руки кожаным ремешком. Он поднял руку, внимательно посмотрел на странное устройство, и я с удивлением поняла, что он носит на руке миниатюрную копию башенных часов.

Заметив изумление на моем лице, Леонардо насмешливо изогнул бровь:

— Вижу, ты уже обратил внимание на одно из моих последних изобретений. Это хронометр; его можно носить с собой и он позволяет следить за временем. Я называю его наручными часами.

— И он действительно работает? — с некоторым сомнением спросила я.

Что касается меня, то я определяла время по бою часов на башне либо по звону церковных колоколов, призывающих помолиться Богородице, или по положению солнца на небосводе — и была довольна. Я и думать не думала, что кому-то может взбрести в голову носить при себе измеряющий время прибор. Зачем?

— Через несколько секунд будет три часа пополудни, — ответил учитель. Едва он произнес эти слова, и мы тут же услышали, как часы на башне пробили три раза. Сомнения в моей душе тут же уступили место восхищению, и я, не удержавшись, изумленно охнула.

— Да, мой дорогой Дино, — присовокупил он, — мои наручные часы. Однако, признаюсь, первоначальный вариант, использовавший, как и обычные башенные часы, гиревой механизм, был куда лучше. Данное устройство не всегда, когда привязано к руке, постоянно пребывающей в движении, функционирует должным образом. Вот почему я сейчас, экспериментируя, использую вместо гирь изогнутые металлические полоски. Впрочем, об этом в другой раз. Похороны графа начнутся через час, а нам еще предстоит сделать одно дело.

Он поднялся, засунул руку под скамейку и извлек из-под нее прежде не замеченный мной мешок. Его содержимое звякало и топорщилось, однако я так и не догадалась, что в нем, даже тогда, когда Леонардо бесцеремонно швырнул его мне.

— Следуй за мной, и быстро, — велел он, когда я, борясь с громоздким мешком, пыталась встать на ноги. — Нам надо на кладбище.

Он по привычке стремительно сорвался с места и широко зашагал. Я помчалась за ним. «Мы направляемся к главным воротам», — изумленно осознала я и мысленно спросила себя, удастся ли нам покинуть пределы замка вопреки распоряжению Моро. Но когда учитель брался за дело, все опасения оказываются беспочвенными.

Стражники, угрожающе двинувшиеся в нашем направлении, чтобы преградить путь, узнав Леонардо, тут же отступили, почтительно поклонились, и я догадалась, что герцог приказал им пропускать придворного инженера вместе с его слугами, если тот пожелает войти. Когда учитель нетерпеливо щелкнул пальцами, они быстро выпрямились, поспешно отворили дверцу в человеческий рост в тяжелых деревянных воротах и вновь, когда он проходил мимо, поклонились.

На меня же не обратили ни малейшего внимания. Впрочем, мне было ясно, что, посмей я одна решиться на такое предприятие, со мной обошлись бы куда менее почтительно.

Оказавшись за раскаленными на солнце красными стенами замка, я почувствовала, что душная атмосфера, окутавшая двор после убийства графа, больше не давит на меня. Я глубоко вздохнула, наслаждаясь теплым деревенским воздухом, запахом плодородной, прогретой земли; нежным ароматом фруктовых деревьев и полевых цветов — и даже слабой, резкой вонью навоза от пасшегося вдали стада. Здесь не было, как в замке, тяжелого запаха горящих дров или жареного лука. Небосвод за пределами замковых стен казался голубее, словно его расписали блестящими масляными красками, которым учитель отдавал предпочтение перед обычно яркой, но одновременно и менее насыщенной темперой. Даже легкие облака на горизонте и те здесь казались пушистей, белоснежней, чем за зубчатыми стенами (впрочем, приближающаяся издали темная гряда туч предвещала нам бурю).

Вскоре мы добрались до погоста. До меня доходили слухи, будто герцог собирается перенести семейный склеп в более отдаленное место, в монастырь Санта-Мария-делле-Грацие. Учитель уже говорил о том, что будет расписывать стены часовни, и упоминал о замысле создать в монастырской трапезной фреску, изображающую последнюю вечерю Иисуса. Однако сейчас мертвецу из семейства Сфорца предстояло упокоиться здесь, на земле рядом с замком, который был его домом при жизни.

На меня даже днем кладбище нагоняло тоску. И этот погост был такой же мрачный, как и остальные. Заросший болезненного вида кедрами и кустами можжевельника, изредка оживляемый растущими кое-где без присмотра настурциями или колючими розами; его покатая поверхность была выложена из камня, вырубленного из того же низкого холма, на котором оно было разбито сто лет тому назад. Леонардо, однако, насвистывал веселую мелодию, когда, шагая по неровным, посыпанным гравием дорожкам между покрытыми лишайником памятниками, пробирался к самому крупному монументу на кладбище.

Это был склеп Сфорца, внушительное, напоминавшее сам замок сооружение из грубо обработанного красного камня с еще более крупными каменными блоками из бледного известняка по углам. Над тяжелой деревянной дверью, уже отворенной в ожидании нового обитателя гробницы, был вырезан фамильный герб, страшная змея. Горящие факелы, вставленные в скобы по обеим сторонам от входа, так и не смогли разогнать царящий внутри мрак.

— Мешок еще не бросил? — спросил, глядя в мою сторону, учитель. — Хорошо. Ну-ка, поспешим. Мы должны установить наше оборудование, прежде чем сюда нагрянет похоронная процессия с графом.

Затем так же небрежно, как будто мы шли в огромную залу, он схватил один из факелов и знаком велел мне следовать за ним вниз по сырым ступеням, ведущим в склеп.

 

7

Я крепче обхватила громоздкий мешок и, прошептав про себя молитву, проследовала за Леонардо в зияющую пасть склепа. Вырубленные ступени привели в большое помещение с колоннами со спертым воздухом, смешанным с запахом гниения… стойким запахом, что и не удивительно, учитывая то, что внутри этих стен многие поколения Сфорца, должно быть, обрели последнее пристанище.

Колеблющийся свет факела выхватывал на мгновения из мрака очертания великолепных гробов, где в вырубленных в скале могилах покоились знатные вельможи, не столь знатные родственники их лежали в нишах либо на обыкновенных плитах, завернутые в шелковую или льняную ткань. Хотя многие тела давно обратились в прах, на некоторых еще сохранились гниющие погребальные одеяния, а также изъеденные кости, волосы и плоть, и эти высохшие трупы могли еще опознать те, кто знал их при жизни.

Встав за ближайшей колонной, я пыталась, оказавшись среди давно почивших аристократов, сдержать дрожь. Сердились ли они на нас за то, что непрошеным вторжением своим мы нарушили их покой, или они уже давно покинули это место, оставив здесь только бренные и не нужные им теперь останки? Хотя Священное Писание и учит нас последнему, я, издавна сомневаясь в существовании загробной жизни, искренне радовалась тому, что нахожусь тут не одна, а вместе с учителем, пускай и не проявляющим должного уважения к такому месту.

Свет, падающий из дверного проема и манящий наверх, освещал всего лишь несколько ведущих во мрак ступеней. Через высокие узкие окна внутрь склепа поступал свежий воздух, изгонявший отвратительные испарения смерти, и пробивались слабые лучи света. Впрочем, даже они не доходили до каменного пола, и мне казалось, что я бреду в облаке ламповой сажи.

Я неловко смахнула опутавшую меня паутину. Учитывая, что свет почти не проникал через окна и дверь, единственным его источником для нас было неровное пламя факела, вставленного учителем в железную скобу соседней стены с окном. Я застыла, огляделась по сторонам и тут же пожалела об этом. В довольно ярком свете факела, отбрасывавшем вокруг танцующие тени, человеку с воображением могло показаться, что на своих каменных ложах шевелятся покойники.

И будучи одной из их числа, я слабо вскрикнула, когда чьи-то пальцы (принадлежащие, как мне представилось, кому-то из покойных родственников Сфорца) вдруг схватили меня за плечо. Меня резко встряхнули, и, обернувшись, я увидела перед собой в темноте лицо учителя.

— Нам некогда мешкать, — услышала я под громовой стук собственного сердца. — Быстро неси сюда, к факелу, мешок.

Мысленно обругав себя за глупость, я поспешно выполнила приказ. Он взял у меня мешок и развязал его, затем засунул руку внутрь. Под моим любопытным взглядом Леонардо вытащил, как мне показалось сначала, большой медный таз. Присмотревшись внимательней, я поняла, что этот предмет скорее напоминает широкую открытую горловину трубы придворного музыканта, только к его ободу была прикреплена медная полоса, которая, проходя вдоль одного края, на полпути поворачивала назад и шла обратно по его внутренней стороне.

Склонив голову, я посмотрела на нее под другим углом; странный предмет вдруг напомнил мне кое-что другое. Смущенная, я оглянулась на учителя.

— Да ведь это, похоже, гигантское металлическое ухо.

— Прекрасно, мальчик, — одобрительно ответил он. — Ты верно угадал его предназначение. Этот механизм усиливает звук на расстоянии и позволяет издали слушать то, что ты, когда находишься рядом, не услышишь. Итак, мы станем здесь ушами мертвецов.

— Но я не понимаю, — честно ответила я.

Леонардо с жалостью взглянул на меня.

— Все довольно просто. Те, кто отягощен грузом вины, редко способны долго выдержать ее тяжесть. Скоро они начинают нуждаться в прощении… если не от исповедника, то от своей жертвы. Мы установим данный прибор здесь, внутри гробницы, и подождем. Как только те, кто пришел проводить его в последний путь, разойдутся, мы посмотрим, кто вернется обратно к склепу, чтобы открыться покойнику и, возможно даже, признаться в его убийстве.

Он повернул ко мне это странное ухо и показал крючки и звенья, которыми оно крепилось на стену. В нашем случае его надо было установить в одном из узких окон над нами.

— Сюда я насажу короткую трубу, — засунув руку в мешок, он вытащил оттуда медную трубку и соединил ее с задней частью устройства, — и она будет торчать из окна. Установив подслушивающий механизм, мы вернемся внутрь и прикрепим к трубе дополнительные насадки. Ну а теперь, Дино, возьми это, — произнес он, протягивая мне медное ухо, — я подсажу тебя, и ты установишь его на окно.

Он моментально собрал жалкие останки одного из Сфорца на плите под окном и осторожно ссыпал их в сторону, затем запрыгнул наверх приподнятой платформы и помог мне подняться. Леонардо подставил ладони, и я взобралась на них. Легким движением учитель с неожиданной силой для человека со столь изящной фигурой поднял меня, вцепившуюся одной рукой в медный таз, другой — хватающуюся за стену.

— Поторопись, — велел он мне, когда я пыталась удержать равновесие, — но прежде убедись, что ухо надежно закреплено. Хотя я и сомневаюсь в том, что на него обратят внимание, его непременно заметят, если оно сорвется и упадет кому-нибудь на голову.

Сознавая важность отведенной мне роли, я установила ухо на указанное место и выставила медную трубку из окна. Крючки облегчили мне работу, и уже через несколько минут я объявила о том, что механизм закреплен.

Он с такой же ловкостью опустил меня, и я почти бесшумно приземлилась перед ним. Потом, по неведомым для меня причинам, оказавшись в нескольких дюймах от него, я залилась краской. У меня неожиданно закружилась голова, и я пошатнулась.

Учитель схватил меня за руку.

— Осторожно, мальчик, не то упадешь и расшибешь голову, — спокойно предостерег он меня. — Мне будет жаль, если семейство Сфорца отнимет у меня столь многообещающего подмастерья.

Все еще держа за руку, он поставил меня на пол склепа. Я провела рукой по лбу и глубоко вздохнула.

— Мои извинения, сэр. От спертого воздуха гробницы у меня на мгновение помутилось в голове.

— В таком случае нам пора подышать свежим воздухом. Ну же, бери мешок и пошли.

Сказав это, он вытащил факел из скобы, и мы направились из склепа в мир живых. Я радостно вдохнула глоток свежего воздуха и в буквальном смысле стряхнула прах склепа со своих ног. Леонардо же вновь засунул факел в скобу снаружи и посмотрел на наручные часы.

— Похоронная процессия скоро явится сюда, — произнес он, как только слабые удары часов с далекой башни объявили о начале следующего часа. — Давай-ка покончим со сборкой устройства, а потом займем свои места позади склепа.

Тут я заметила, что часть гробницы находится внутри небольшого холма, а его круглая вершина — на одном уровне с задней стороной склепа. Окно, из которого торчала труба от нашего устройства, располагалось между холмом и входом. Пока я держала мешок, учитель рылся в нем, извлекая оттуда различные приспособления для трубы, которые он соединил вместе. К тому времени, когда он прикрепил один конец к металлическому уху, остальная часть трубы проползла по краю склепа и поднялась к живой изгороди на углу гробницы.

— Мы встанем там, оттуда мы будем видеть вход и слышать то, что происходит внутри, — заявил он, засовывая руку в опустевший мешок за последним предметом. Жестом велев мне следовать за ним, он поднялся наверх по наклонной плоскости и исчез за кустами. Учитель схватил трубу и прикрепил ее к искривленной секции, заканчивавшейся уменьшенной копией огромного уха.

— При помощи этого приспособления мы будем слышать то, о чем говорят внутри. Приставь его к уху, Дино, я вернусь ненадолго под землю, и мы проведем испытание.

Я поступила так, как мне было сказано. Сначала я ничего не слышала, кроме глухого рокота, такого, какой слышишь, когда подносишь морскую раковину к уху. Затем внезапно довольно отчетливо раздался голос учителя, и я чуть не выронила от изумления прибор.

— Дино, слышишь меня?

Тут же взяв себя в руки, я опустила прибор и сказала в трубу:

— Слышу и довольно ясно, учитель, — а потом снова поднесла устройство к уху.

И опять его ответ прозвучал довольно четко.

— Стало быть, ты прекрасно справился с порученным делом. Подожди, я сейчас приду.

Через несколько минут он уже прятался за кустами. Теперь мы могли слышать отдаленный гул голосов, то усиливающийся, то ослабевающий от дуновения ветра.

— Молятся. Они уже почти пришли, — удовлетворенно произнес Леонардо.

Он улегся во весь рост на землю, я последовала его примеру, и слуховая труба оказалась между нами. С нашего расположенного на возвышенности наблюдательного пункта я видела сквозь покрытые листвой ветки процессию, двигавшуюся из соседней часовни к главным воротам кладбища. Тело графа, обернутое в белую материю и усыпанное цветами, покоилось на носилках, которые на своих плечах несли четыре стражника герцога, держа в свободной руке горящий факел.

За носилками шли вдова графа в густой вуали, затем герцог и его родные. Сзади брели придворные, служки, несущие свечи и мелодично поющие неизвестный мне гимн. Шествие возглавляли священники в пышных одеяниях, маршировавшие столь же энергично, как и любой солдат Моро. Они окружали странно знакомую фигуру в белых одеждах с митрой на голове, несущую перед собой большой крест. У меня округлились глаза, и я, обернувшись, уставилась на Леонардо.

— О, вижу, сам архиепископ отпевает, — довольно кивнув головой, пробормотал он. — И, похоже, здесь собрался весь двор. Они, очевидно, сочли похороны благоприятной возможностью для того, чтобы хотя бы ненадолго покинуть пределы замка.

Когда процессия приблизилась, мы замолчали и стали просто наблюдать. Пришло столько народу, что к склепу удалось протиснуться только тем, кто стоял в первом ряду. Поэтому те, кто оказался далеко позади, выходили из строя и, прислонившись к памятникам, тихо перешептывались между собой. Мы находились неподалеку, и я могла слышать молитвы архиепископа на знакомой обрядовой латыни, сопровождающей нас с крещения до смерти. Родные, как и полагается в их положении, слушали стоически. Если графиня и прорыдала всю ночь от горя, никто этого не знал, ибо под густой вуалью не было видно говорящих за себя признаков — ни бледных щек, ни красных глаз.

Заключительное «аминь» священников после последнего благословения архиепископа ознаменовало конец службы. Собравшиеся молча наблюдали за тем, как стражники, несущие тело графа, спустились в гробницу.

Когда они скрылись внутри, учитель жестом велел мне подойти к подслушивающему устройству. Наклонившись, я услышала, как они шагают по каменным ступеням и шаркают ногами. Я представила, как они направляются к ожидающей графа могиле, последнему месту его упокоения. Затем послышались приглушенные голоса, нервный смех и предупредительный окрик одного из стражников.

— Что ты делаешь! Ты чуть не уронил мертвеца. Прояви же к нему уважение и положи его как следует.

— Он лежит, и ему, по-моему, давно было туда пора, — проворчал другой стражник. — Клянусь поступью Христовой, странно, что мы уже давно не снесли его сюда, учитывая неприязнь к нему окружающих.

— Эй, попридержи язык, говоря о мертвых, — раздался чей-то тонкий голос.

Я почти представила себе, как он быстро крестится, желая уберечь себя от сглаза. Судя по его испуганному тону, намек другого стражника на неприязнь и впрямь таил в себе многое. Мы с учителем склонились к устройству и прислушались, надеясь узнать больше о явной вражде между графом Феррара и неизвестными, возможно, виновными в его преждевременном уходе.

К сожалению, остальные стражники уже, верно, знали об этом слухе, так как дальнейших объяснений не последовало. В ответ на предупреждение кто-то из стражников лишь фыркнул и загадочно произнес:

— Не мертвых следует остерегаться; меня беспокоят живые.

— Орландо, во всяком случае, находится под надежной защитой. Жаль, что такому мечу приходится ржаветь здесь, в темноте, — мрачно сказал еще один стражник.

Вновь послышалось шарканье, а затем шаги по каменным ступеням. Стражники, щурясь, вышли на солнечный свет, неся избавленные от тяжкой ноши носилки. Четыре факельщика погасили огонь, оставив лишь пару пылающих факелов на стенах снаружи склепа. Два других стражника между тем торжественно затворили за собой дверь гробницы, породив сначала протестующий скрип древних петель, а потом и щелчок соединившихся створок. Тяжелая щеколда вновь заняла свое место.

Все стали расходиться. Родственники и придворные направились в сторону кладбищенских ворот, где их ждали, чтобы доставить обратно в замок, повозки. Проявив удивительную заботу, герцог лично провожал вдову двоюродного брата от склепа. Вдруг он нагнулся и что-то прошептал ей. Если она и ответила, то сделала это, не нагнув головы, никак не показав этого. Ее походка не изменилась — была по-прежнему столь же царственна. Я провожала взглядом ее окутанную вуалью фигуру с невольным восхищением, стараясь представить, что она испытывает, утратив мужа.

Горе, отчаяние, угрызения совести?

Быть может, даже облегчение?

Не знаю, что же все-таки меня натолкнуло на мысль, что она может испытывать подобное чувство; тем не менее я решила поразмышлять над этим потом, а теперь обратила свое внимание на архиепископа. Он не отправлял служб в скромной церкви моего городка, и поэтому впервые я увидела его во время шахматной партии и теперь на похоронах.

Ничего плохого я не слышала об этом иерархе, который служил еще до моего рождения, хотя те, кто были до него, вызывали гнев, а то и презрение у своей паствы. Однако Его преосвященство Стефано, кардинал Нардини, видно, содержал небольшой штат слуг, тратил больше времени на церковные вопросы, а не государственные, и поэтому ему удавалось скрывать своих любовниц и незаконных детей, если таковые имелись, от окружающих. И мне казалось из моего укрытия, что его окружает ореол величественного благочестия, соответствующий его высокому положению в церкви.

Была, видимо, какая-то злая ирония в том, что граф, когда встретил свой конец, был наряжен, как этот выдающийся священнослужитель, и теперь настоящий архиепископ отпевает его на похоронах. «Синьор Луиджи знает свое дело, — с невольным восхищением подумала я, — ибо сшитый портным впопыхах наряд для шахматной партии был почти столь же пышным, как и роскошное одеяние его преосвященства».

Да, наряд был уместен как за проповеднической кафедрой, так и на шахматном поле.

Сопровождаемый свитой из духовных лиц, архиепископ старческим шагом направился к часовне, где его ждала изящная закрытая повозка, достойная своего высокопоставленного седока. На сбруе впряженных в нее лошадей виднелись отличительные знаки архиепископа. Он неуклюже забрался внутрь, и один из священников затворил за ним резную дверь. «Он поедет один, — догадалась я, — остальные духовные лица последуют за ним в более скромных экипажах, а монахи пойдут пешком».

— Наконец-то все закончилось. Ну а теперь мы посмотрим, кто вернется к месту упокоения графа, — тихо проговорил учитель, когда все разошлись и мы остались в компании с поющими жаворонками и мертвецами.

Он приподнялся, взял пустой мешок, где раньше лежало подслушивающее устройство, и аккуратно сложил его вчетверо. Затем Леонардо вновь улегся на землю и подложил мешковину, как подушку, под голову. Его рыжеватые волосы рассыпались по лицу.

— Следи в оба, Дино, — велел он, закрывая глаза и скрещивая руки на груди, — и разбуди меня, если кто вернется к гробнице.

И несколько мгновений спустя к жаворонкам, оживлявшим своим пением пустое кладбище, присоединился и его тихий храп.

Я подавила ухмылку и спросила себя, не в этом ли причина того, что учитель довольствовался всего несколькими часами сна ночью. Другие ученики и я давно заметили, что он несколько раз в день отлучается из мастерской на час или более. Быть может, некоторые из его отлучек связаны не с работой, а с необходимостью вздремнуть.

Я вдруг поймала себя на том, что зеваю, размышляя о том, как было бы здорово соснуть здесь, под лучами садящегося солнца, несколько минут. Но мне бы не хотелось дремать в таком месте после наступления темноты, сказала я себе, и эта тревожная мысль избавила меня от минутной слабости. Кроме того, учитель дал мне поручение, а мне бы не хотелось подводить его.

Я оперлась на локти и устремила свой взор на кладбищенские ворота, высматривая, не покажется ли кто из часовни. Почему учитель был так уверен, что кто-то вернется сюда, понять я не могла, однако знала, что интуиция обычно не подводила его.

Когда по прошествии нескольких минут никто не вернулся к склепу, я стала испытывать растущее беспокойство. Если бы мне не велели наблюдать, я бы достала записную книжку, которую всегда носила при себе, и записала бы в нее все самое интересное, что произошло за день. Что ж, придется подождать до вечера, когда мое дежурство закончится. Теперь же мне только остается тешиться воспоминаниями.

С возвышенности я видела участок дороги, по которой мы с Леонардо пришли к церкви. И она напомнила мне о моем путешествии к славному городу Милану. Улицы моего городка были погружены в темноту, когда я отправилась в путь, и ворота еще были заперты, ибо я пустилась в дорогу задолго до рассвета.

Покинув отчий дом, я нашла временное пристанище в конюшне недалеко от городских стен, уютно устроившись в пустых яслях, и дождалась там рассвета. Тогда, как и сейчас, я тоже не смела сомкнуть глаз, боясь, что засну и пропущу тот момент, когда первые въезжающие в город повозки оповестят о своем появлении грохотом колес. Услыхав знакомые звуки, я смахнула сено со старого плаща, послужившего мне одеялом, и выскользнула из конюшни задолго до того, как мои товарищи по конюшне — три белых кобылы и один храпящий осел — пробудились от сна.

Хоть я и опасалась каждую минуту, что кто-нибудь опустит тяжелую руку на мое плечо и остановит меня, никто не обратил на меня внимания, когда я вышла из открытых ворот и вступила на узкую дорогу, ведущую в Милан. Да и с какой стати? Внешне я ничем не отличалась от других юношей, которые оставляют родной очаг, прельстившись соблазнами величественного города за холмами.

Однако внутри я в своем мальчишеском наряде трепетала, чувствуя себя чуть ли не голой с обрезанными волосами и в коротких штанах. Впрочем, пьянящая свобода движения медленно одолевала меня, и вскоре я едва сдерживала себя, чтобы не пуститься вскачь по дороге — так легко я себя ощущала. Даже пояс, обернутый вокруг талии под жакетом, казался мне перышком, хотя он потяжелел от флоринов, которые отец дал мне накануне вечером до того, как я отправилась в странствие.

— Тебе понадобятся деньги, — говорил он мне в те несколько минут, когда моя матушка оставила нас наедине у очага. — Твой новый мастер, возможно, потребует платить ему… а если и нет, тебе все равно понадобятся монеты, ведь плата ученику, в лучшем случае, скудна.

Он замолк и пристально посмотрел на меня.

— Неужели ты и впрямь исполнишь задуманное? Доля подмастерья не проста. Придется вставать на рассвете и ложиться глубокой ночью. Будешь выполнять самую низкую работу, какую мастер только пожелает поручить тебе, и, вероятно, пройдет немало недель, прежде чем ты притронешься кистью к панно либо стене. А если ты откажешься от тяжелой работы, тебе укажут на дверь, а для начала выпорют.

Он покачал головой и приложил руку ко лбу, и лицо его вдруг стало печальным:

— Ох, не поступаю ли я опрометчиво, позволяя единственной дочери пускаться в такое странствие? — с глухим отчаянием произнес он. — Положим, твой обман откроется, что станется тогда с тобой? Тебя выгонят из учеников, и ни один честный человек не возьмет тебя в жены. Пожалуй, ты закончишь свои дни на улице, возможно, посудомойкой.

Оказывается, столь постыдный способ заработать себе на пропитание не так уж отличается от того, чем занимаются женщины легкого поведения. Я понимала батюшкину тревогу.

— Понимаю, отец, — утешала я его. — Это приключение будет не из легких, но мы оба знаем, что нет иного пути обучиться выбранному мною ремеслу. В нашем небольшом городке нет ни одного великого художника; да если бы и был, он едва ли бы захотел взять женщину учеником к себе. Если Леонардо примет меня в свою мастерскую, клянусь, я буду выполнять самую тяжелую работу.

— Хорошо, — он в знак согласия кивнул головой и запустил руку в карман куртки, откуда извлек мелодично позвякивавший небольшой кожаный мешочек. — Подозреваю, если я даже попытаюсь остановить тебя, то ты уйдешь и без моего благословения. Итак, позволь мне сделать то, что в моих силах, — сказал он и быстро сунул тяжелый мешочек мне в руки.

Когда я было воспротивилась, он покачал головой:

— Мне следовало скопить значительно больше для твоего приданого. Спрячь его хорошенько у себя. Носи в кошеле один флорин — не больше, чтобы те, кто увидит монету, не вздумали ограбить тебя. Держи ухо востро, дитя, и, отправившись в дорогу, постарайся найти себе приятных попутчиков, которые скрасят тебе странствие. Если тебе повезет с погодой и дороги не будут запружены, ты доберешься до города за полутора суток.

— Не тревожься, — произнесла я, пряча мешочек. — Мой наряд послужит надежной защитой, и я буду следовать всем твоим советам. Леонардо непременно возьмет меня. А если нет, подыщу себе другую работу в замке и буду упрашивать его, пока он не переменит своего решения. Как бы то ни было я обязательно дам о себе знать.

— Стало быть, решено, — сказал он и, редкий случай, прижал меня к себе.

— Что решено? — осведомилась матушка, входя в комнату и с любопытством посматривая на нашу нежную сцену.

Виновато вздрогнув, мы завершили непривычное выражение чувств и отступили друг от друга. Батюшка для приличия кивнул мне головой, а затем обратился к матушке:

— Не беспокойся, Кармела, я всего лишь говорил нашей дочери о том, что ее ожидает в новой жизни. Она будет сильно отличаться, и ей следует быть готовой к этому.

— Фу, это обязанность матери, — раздраженно проговорила она и подошла ко мне. Взяв меня за руку, она усадила меня на небольшой табурет возле очага, а сама расположилась в кресле напротив меня.

— Теперь забудь все, что твой отец только что говорил тебе, — величественно произнесла она, давая мужу знак удалиться, — и позволь мне рассказать о том, что тебе следует знать.

Именно от такой беседы я и хотела уклониться. Увлеченная собственными замыслами, я была застигнута врасплох, и мне не оставалось ничего другого, как сидеть и внимать ее разглагольствованиям. Я с изумлением и некоторой тревогой выслушала ряд ее наставлений, касавшихся в том числе и более обыденной стороны того, что она назвала обязанностями жены.

— Наслаждайся, как можешь, но не ожидай слишком многого, — была ее искренняя характеристика этой особой роли.

Столь же пряма она была и в остальном.

— Самое важное в браке — выказывать мужу уважение, позволять ему считать, что он является главой семейства, — с пренебрежительным фырканьем сказала она, давая ясно понять, что ни одному мужчине такая задача не по плечу. — Никогда не бери его вещей или, по крайней мере, не ройся в его бумагах, не то он догадается, что ты во все суешься. И постоянно помни о том, что, хоть ты, возможно, и умнее его, это ничего не значит. Жена должна быть покорной, пускай от этого и бывает такое же кожное раздражение, как от несвежего белья.

Хоть я и покраснела слегка при последнем нескромном замечании, ее мрачный взгляд на супружество только укрепил мою решимость не связывать себя подобным обязательством. Я невольно почувствовала жалость к ней, попавшей в ту сеть, из которой я скоро выскользну. Когда я попыталась выразить хоть часть того, что испытывала, она покачала головой, и ее губы тронула улыбка.

— Фу, мы с твоим отцом — дело другое. Он принадлежит к числу немногих мужчин, понимающих преимущества обладания мудрой женой; он не отвергает моей роли в супружестве, — она пожала плечами. — Он искусный столяр, я отдаю ему должное, только я распоряжалась недурными его заказами и искала ему богатых покровителей, щедро вознаграждавших нас многие годы и позволивших нам дать тебе приданое.

При последнем упоминании о свадьбе, которая — и мать об этом еще не знает — не состоится, я испытала слабое чувство вины. В утешение я сказала себе, что, возможно, она потратит часть свадебного приданого на себя. Ее откровенный разговор открыл мне глаза, и теперь мне было понятно, что она управляла нашим небольшим хозяйством так же жестко, как Моро — своим герцогством, и что делала она это без малейших усилий. Она, гораздо более синьора Никколо, заслуживала того, чтобы пожинать плоды многолетнего тяжкого труда.

Погруженная в собственные воспоминания, я вдруг услышала странный звук, донесшийся из слуховой трубы и вернувший меня на землю. Я застыла в изумлении, а затем осторожно приложила металлическую чашу к уху. Неужели мне просто послышался слабый шум из нее? Но разве такое возможно?

Я внимательно, ища следы непрошеного гостя, осмотрела территорию кладбища, хотя и была уверена в том, что, кроме нас с Леонардо, здесь никого нет. Хоть мысли мои на мгновение и унеслись вдаль, я ни на секунду не отводила взора от входа в склеп. И не видела, чтобы туда кто-нибудь вошел. Тем не менее тихий звук донесся из гробницы.

— У нас посетители, Дино? — осведомился Леонардо, моргая одним глазом.

Я неопределенно пожала плечами.

— Я никого не видела, кроме нас, — так же тихо ответила я, — но могу поклясться, что слышала, как… что-то… зашумело внутри склепа графа.

— Да?

С него слетели последние остатки сна, и он, перевернувшись на живот, вперил пронзительный взгляд во вход в гробницу. Мы расположились сзади и чуть ближе к каменному памятнику, поэтому у нас был, хоть и не без помех, прекрасный обзор, и мы видели, что двери склепа по-прежнему, как и тогда, когда ушли стражники, закрыты. Более того, если бы кому-то удалось открыть их, а мы бы этого не заметили, мы бы непременно услышали скрип петель.

Леонардо молча вырвал у меня слуховое устройство, поднял, призывая меня к молчанию, один палец и приставил металлическую чашку к уху. Его жест, впрочем, был ни к чему, ибо я едва могла дышать, так как ждала повторения того звука.

И он снова раздался, стон настолько громкий, что его страшное эхо услыхала даже я, хотя слуховое устройство было у учителя.

— Граф воскрес из мертвых! — задыхаясь произнесла я, и по моей спине пробежал холодок, как от ледышки. Леонардо и тот на мгновение растерялся, затем встряхнул головой и одарил меня суровым взглядом.

— Держи себя в руках, мальчик. Поверь мне, мертвые не оживают. Если и впрямь тот звук исходил от покойника, то это естественное явление, результат накопления жидкостей в трупе.

Однако едва он закончил свое объяснение, как жалобный крик повторился.

Я почувствовала, как краснею, и испугалась на мгновение, что потеряю сознание. Что касается учителя, его лицо помрачнело, если такое возможно, еще больше, и он, выругавшись, отбросил слуховое устройство в сторону.

— Дело требует расследования, — заявил он и вскочил на ноги. — Пошли, Дино, и не трусь, как девчонка. Пора уж выяснить, кто — либо что — там внутри вместе с графом.

 

8

Леонардо с помощью изогнутого куска проволоки, извлеченного им из сумы, быстро открыл большой замок, замыкавший запор, установленный на дверях склепа. Мы снова с трудом отворили тяжелые двери, и раздавшийся металлический скрип ржавых петель подействовал почти так же, как потусторонний вопль, донесшийся из глубин гробницы всего несколько минут назад. Затем, второй раз за этот день, я спустилась за Леонардо по вытесанным каменным ступеням в фамильный склеп Сфорца.

Будь я одна, то давно бы в страхе убежала с кладбища, ища спасения за крепостными воротами. Но учитель велел мне следовать за ним, и мне осталось только повиноваться. Тем более что мысль остаться здесь одной — среди склепов, на кладбище — пугала меня еще больше. Солнце стремительно садилось, и скоро снаружи склепа будет так же темно, как и внутри него. Храбрясь, я прошмыгнула в отверзнутый дверной проход и принялась спускаться по ступенькам.

Мне не стыдно признаться, что, когда мы шли вниз, я цеплялась за край жакета учителя. Он схватил один из оставшихся снаружи факелов и вновь освещал нам дорогу, однако его пламя было не столь ярким, как прежде. Его скудный свет освещал всего лишь несколько дюймов перед нами, и мы, отправляясь на поиски чего-то сверхъестественного, рисковали сломать себе шею.

Однако в гробнице слышалось только шипение горящего факела и тихое шарканье наших ног по камню. Мы подошли к камере, и Леонардо, чтобы было лучше видно, поднял факел. Тут же на лежачих поблизости фигурах покойных Сфорца заплясали тени, но остальные терялись во мраке — за исключением одного, чей свежий белый саван отражал тусклый свет факела.

Мы подошли ближе к каменной плите, на которую не так давно положили графа Феррара. Его тело нельзя было не узнать под тонким батистом, как и усиливавшийся запах гниения, который уже не могли скрыть ни аромат благоухающих цветов, ни резкий запах зеленых веток. Я закрыла нос свободной рукой, по-прежнему крепко держась другой за учителя. Хотя граф был несомненно мертв, из этого не следовало, что он покинул этот мир.

Леонардо, не обращавший, видимо, внимания на вонь, поднес факел ближе к закутанному в саван мертвецу и наклонился над телом, вынудив меня чуть ли не встать на покойника. Я старалась не смотреть на последнего, отводила глаза в сторону — с меня было довольно и одного раза. Я слишком отчетливо запомнила, как он выглядел, когда я нашла его, недавно распрощавшегося с жизнью. С меня хватит и этих кошмарных воспоминаний!

— Не думаю, что звук, который мы слышали, издал он, — тихо проговорил Леонардо и выпрямился. — Жидкость в его теле поднялась до точки, когда в легких совершенно не остается воздуха, производящего при освобождении такой звук. Нам следует искать иной источник звука.

Он снова поднял факел и принялся ходить между рядами колонн и плит, рассматривая каждую группу останков смертных, нашедших здесь пристанище. Я старалась держаться как можно ближе к нему, задыхаясь от пропитанных смертью испарений и наблюдая за сокращающимся прямоугольником света наверху, открытой дверью склепа. Прежде льющийся оттуда желтый яркий свет потускнел, свидетельствуя о том, что закатывающееся солнце почти достигло горизонта.

Пройдет не так уж много минут, и умирающий оранжевый шар полностью скроется за далекими холмами, оставив нас в темноте, где нашим единственным светочем будет колеблющееся пламя факела. Что же касается узких окон высоко наверху, то они почти не пропускали света. Я даже не осмеливалась подумать, что произойдет, если погаснет факел, когда мы будем в самом центре склепа и нас окутает кромешный мрак.

Мы уже осмотрели с полдюжины тел — или то немногое, что осталось от них, — но так и не нашли то, что могло бы указать на происхождение того странного звука. Прежде охвативший меня ужас прошел, и лишь легкий страх владел мною, да вернулось отчасти присущее мне от природы любопытство. Я напомнила себе, что вряд ли когда снова попаду в столь роскошную гробницу, и, следовательно, должна тщательно осмотреть окружающее. Возможно, однажды мои впечатления пригодятся при написании картины, когда мне надоест создавать образы святых и грешников.

И именно в это мгновение конечно же вновь раздался тот ужасный стон.

Я вскрикнула, тут же прикрыла рот одной рукой, а другой так вцепилась в учителя, что он чуть не уронил факел.

— Вот опять, — задыхаясь проговорила я, когда он пытался удержать факел. — Прошу, давайте, пока возможно, покинем это место.

— Ерунда, — пробормотал он в ответ. — Кроме нас, в склепе еще кто-то — или что-то — есть, и мы не уйдем отсюда, пока все не выясним.

В обступавшей темноте, да еще со мною, не отпускавшей рукав его жакета, он медленно двинулся в ту сторону, откуда донесся тихий крик. Если бы он раздался снова, я вряд ли услышала бы его — так громко билось сердце в груди. Однако, несмотря на страх, я не могла бежать и бросить Леонардо наедине с чем-то сверхъестественным и ужасным.

Еще при первом спуске в склеп я обратила внимание, что ниши вырублены в стене в три ряда и покойников клали, точно поленья, на каждую каменную полку. И вот в дальнем углу склепа мы обнаружили в одной из ниш среднего ряда тело. В отличие от остальных покойников, от которых остались практически одни кости, этот неразложившийся труп, видно, появился здесь не так давно. В колеблющемся свете факела, бросающем жуткую двигающуюся тень на мертвеца, казалось, что он пытается вырваться из каменных объятий.

Негромкий хруст под ногами заставил нас остановиться. Леонардо опустил факел к каменному полу, и мы тут же увидели источник звука.

— Кости, — сказал он, и я отпрянула в сторону, боясь вновь наступить на останки одного из дальних родственников Моро.

Да, перед нами были разбросаны кости скелета, пожелтевшие от времени и почти рассыпавшиеся в прах. Было ясно, что не мы, прошедшие всего несколько шагов по ним, нанесли им такой урон. Казалось, что кто-то другой безжалостно сбросил останки давно почившего аристократа с одной из ниш, не беспокоясь о том, что высохшие кости, упав на землю, разобьются, как глиняная посуда.

— Но кто посмел? — испуганно прошептала я. Разумеется, мне было известно, что по прошествии многих лет подобные места упокоения часто вновь используют, но лишь после того, как кости прежнего обитателя осторожно соберут и с почтением поместят куда-нибудь. Этим же останкам, представлявшим печальное зрелище, не было оказано должного уважения.

Вместо ответа учитель указал факелом в направлении ближайшей ниши и закутанной в саван фигуры.

— Не знаю, кто это сделал, — тихо ответил он, — но причина совершенно очевидна. Кому-то понадобилось углубление для другого тела. Из родственников Лодовико лишь граф недавно скончался.

Он сунул мне догоравший факел.

— Держи, я посмотрю, кто там лежит не на своем месте.

Я с ужасом и изумлением наблюдала за тем, как он вытащил из углубления в стене закутанный труп и осторожно положил его на холодный каменный пол. Тут я заметила темное пятно на материи возле головы, и мое смятение возросло. Кто запеленал тело, предварительно не омыв его? Но у меня не было времени для раздумий, ибо учитель, схватив висящий конец савана, принялся быстро разматывать его.

Через мгновенье мелькнул знакомый сине-белый разноцветный жакет. Такой, какой был на мне, когда я подавала блюда в пиршественном зале замка. По моей спине пробежала дрожь страха. Я наклонилась с факелом, ожидая увидеть перед собой лицо, принадлежащее моложавому мужчине, и спрашивая себя, опознаю ли я его, ведь мое пребывание на кухне было недолгим.

Из-под снятой пелены показалось смертельно бледное лицо с высохшими на лбу и на щеках струйками крови, делавшими его совершенно неузнаваемым. Чуть не задохнувшись, я опустилась на колени рядом с учителем, который ощупывал лежащее перед нами тело. «Как и графа накануне», — подумала я. Впрочем, даже я могла сказать, что юноша погиб насильственной смертью, скорее всего, это дела чьих-то рук. Но зачем его тело закутали и спрятали в склепе? Почему не бросили в реку или не оставили на склоне холма либо не зарыли где-нибудь на территории замка?

— Что это?

Нахмурившись, Леонардо внезапно прекратил осмотр и присел на корточки. Он засунул руку в жакет и вытащил знакомое орудие убийства, не так давно торчавшее в стене пиршественного зала. Затем, прежде чем я успела спросить его, что он собирается делать, учитель схватил безжизненную руку юноши и тут же проколол палец острием ножа.

На месте прокола появилась темная капля.

— У мертвецов кровь не идет, — удовлетворенно произнес он и убрал нож обратно.

Не вполне доверяя только что увиденному и услышанному, я перевела испуганный взгляд с юноши на него.

— Полагаете, он еще жив? — с трудом пробормотала я, еле удерживая дрожащими руками факел. — Тогда ему надо помочь!

— Так и сделаем. Но сначала я закончу осмотр, и потом мы попробуем перенести его.

Не успел он вновь приступить к осмотру, как юноша, лежавший перед нами, пошевелился и заморгал глазами. С его пересохших губ слетел тихий стон, тот самый скорбный звук, приведший нас в гробницу. Но как только стон стих, он оцепенел, и я была уверена, что теперь-то юноша точно испустил дух.

— Не бойся, Дино, он еще жив, — угрюмо ответил Леонардо на мой незаданный вопрос, — но сколько протянет, не знаю. Ему нанесли смертельный удар в голову, и только чудом можно объяснить, что он еще жив. Если бы его стоны не привлекли нас в склеп, к утру бы он наверняка скончался. Но даже если нам удастся доставить его в замок живым, он вряд ли бы пережил эту ночь.

Из сказанного учителем до меня дошла только половина, ибо я рассматривала лицо юноши. На одно мгновение, когда в его чертах забрезжила жизнь, оно показалось мне отдаленно знакомым. И тут вдруг меня осенило.

— Да, это ведь один из тех разносчиков, которые угрожали мне в коридоре прошлой ночью, — воскликнула я, стремительно повертываясь к Леонардо. — Помните, я говорил вам о них, об их подозрительном поведении?

— Неужели? В таком случае у меня возникает вопрос, не его ли пособник отправил его на тот свет, или он тоже лежит где-нибудь в этой гробнице, держа факел в руке. — Он изящно поднялся. — Я возьму этот небольшой светильник и завершу осмотр склепа, вдруг жертвами стали оба юноши, не один. Боюсь, Дино, тебе придется подождать меня здесь, возле этого парня.

— Не беспокойтесь, учитель, мне не страшно, — заверила я его, удивленно понимая, что это действительно так.

Мой прежний страх медленно уступил место негодованию. Даже несмотря на то, что только вчера вечером я видела в этом раненом юноше, лежавшем теперь перед нами, врага. Кто же нанес такой страшный удар простому парню, затем завернул его, как покойника, снес в склеп и обрек на мучительную смерть? Какой ужас, верно, он испытал, когда, если сознание вернулось к нему, понял, где находится! Хоть сейчас юношу уже не спасти, мое присутствие, по крайней мере, станет утешением для него в его последние, возможно, минуты.

Устроившись удобней, я взяла холодную руку юноши и принялась наблюдать за учителем, осматривавшим погружающийся во мрак склеп. Его поиски отличались тщательностью, тусклый свет перемещался вниз и вверх по стенам склепа, когда он быстро осматривал вырубленные в камне углубления. Слабое пламя факела освещало только его торс, и свет, отражаясь от его рыжеватых волос, превращал их в золотые. Я с легким удивлением поняла, что своей фигурой, словно летящей в темноте, учитель напоминает одного из окруженных ореолом ангелов, которых он обожал писать.

Однако меня больше занимали более важные вопросы. Я снова взглянула на открытые двери гробницы, с трудом отличая тени снаружи от теней внутри. С наступлением ночи появилось новое затруднение. Как мы доставим бесчувственное тело юноши по ухабистой, погруженной во тьму дороге до замковых ворот? И, что не менее важно, как мы пронесем его мимо стражи? Ну разве что они будут столь же добры, впустив нас, как и тогда, когда выпустили нас?

Я крепче сжала руку юноши и с облегчением почувствовала, что он ответил на мое пожатие.

— Мы унесем тебя отсюда, — шепотом пообещала я ему, — и, возможно, ты расскажешь, кто столь жестоко обошелся с тобой.

Леонардо тем временем закончил осмотр и вернулся туда, где я ждала его.

— Второго здесь нет, — ровным голосом сообщил он, протягивая мне факел. — Пошли, мы должны поспешить и отнести юношу в замок.

Он нагнулся, чтобы поднять раненого, затем остановился и быстро снял с него предательский сине-белый жакет. Учитель связал жакет и саван и сунул в нишу, где мы обнаружили юношу.

— Вот, — произнес он, — если предполагаемый убийца явится, чтобы полюбоваться надело рук своих, ему будет достаточно бросить беглый взгляд, чтобы убедиться, что мертвец по-прежнему покоится на полке. И без верхней одежды в нем не будет так легко опознать кухонного прислужника, когда мы понесем его через ворота.

Затем Леонардо взвалил юношу на плечо и знаком велел мне идти перед собой. Подняв факел, я быстрым шагом направилась к слабому просвету наверху каменной лестницы. Мы добрались туда в мгновение ока. Едва мы ступили на верхнюю шероховатую ступеньку лестницы, ведущей из склепа в сгущавшиеся сумерки, как мой факел, прошипев в последний раз, погас.

Впрочем, я не обратила внимания на столь внезапное исчезновение источника света, наслаждаясь чистым, свежим воздухом снаружи отвратительной гробницы. Леонардо положил свою бесчувственную ношу на ближайший надгробный камень, и я снова помогла ему захлопнуть тяжелые двери склепа. Он защелкнул замком и вновь взвалил раненого юношу на плечо.

Столь же стремительно мы покинули и кладбище. К этому времени серое небо местами затянули темные тучи, и солнце село гораздо быстрей, чем обычно. Нам не только на обратном пути придется бороться с мраком, но, похоже, и с бурей.

Я облегченно вздохнула, увидев снаружи кладбищенской ограды небольшую тачку, оставленную кем-то из провожающих покойников в последний путь. Учитель одобрительно кивнул мне головой, когда я подошла к этому примитивному транспортному средству. Мы положили юношу на нее, стараясь как можно удобней устроить его, и, взявшись каждый за свою сторону, принялись толкать ее в направлении замка.

Приходилось прилагать немало усилий, чтобы тележка катилась по тропинке, но все равно мы двигались быстрей, чем если бы несли бесчувственного юношу на спине! Здесь, в сумерках, я сумела лучше разглядеть, что ему пришлось перенести. Запекшаяся кровь на лице, видно, когда-то обильно струилась, и он больше ослабел от потери крови, чем от удара. Его покрывал слой серой пыли, ибо мелкий порошок, состоявший в равных долях из раскрошившейся каменной породы и костяной муки, проник, когда он лежал в нише, сквозь окутывавшую его ткань. Одно это было способно вызвать беспокойство, не говоря уже о его серьезном ранении. Кто знает, каких тлетворных миазмов надышался он в обители смерти!

Мы быстро шли по неровной тропинке, хотя нам и приходилось, проходя каменистую местность, замедлять шаг, чтобы не растрясти нашего раненого. Один или два раза он глухо простонал, но не очнулся от своего неестественного сна, за который мы были благодарны. Также к нам были добры и темнеющие небеса, ибо первые капли дождя упали мне на обнаженную голову лишь тогда, когда мы, наконец, добрались до ворот замка.

Два дюжих воина, удобно устроившихся в караульной, при нашем приближении вышли навстречу.

— Кто там идет? — последовал привычный оклик одного из стражников, сопровождаемый лязгом меча, для устрашения наполовину вытащенного из ножен.

Леонардо вышел из тени.

— Это я, придворный инженер, — резко ответил он и показал на тележку, где лежало бесчувственное тело. — С одним из учеников случилось несчастье, когда мы занимались важным поручением его превосходительства. Не заставляйте нас мокнуть под дождем. Мы должны как можно быстрей доставить юношу к хирургу.

— Да, конечно. — Стражник быстро принял стойку смирно и повернулся к своему приятелю, с любопытством смотревшему на тележку: — Что мешкаешь? Не видишь, что с тобой говорит Леонардо. Быстро пропусти его.

Второй воин выпрямился.

— Откуда мне знать, кто это? — возмутился он и, прежде чем вернуться к воротам, бросил на учителя подозрительный взгляд. — Ты же знаешь, что нам велено никого не впускать и не выпускать.

Все еще что-то бормоча про себя, он распахнул калитку, через которую мы прошли раньше и через которую ходили в замок и из замка, минуя запертые громадные ворота. Он стоял в стороне, пока мы толкали тележку в узкий проход, и я чувствовала, когда он закрывал тяжелую деревянную дверь за нами, его взгляд на наших спинах.

Солнце уже закатилось, и двор замка освещал свет, падавший из окон и открытых дверей. После наступления темноты подул холодный ветер, принесший несколько дождевых капель, упавших мне на лицо. Вдали загрохотал гром, и я поняла, что через несколько минут небеса разверзнутся и мы промокнем до нитки.

— Отнесем его к хирургу? — смущенно спросила я. Ибо Леонардо катил тележку в противоположном направлении от цирюльни возле конюшни, где обычно занимался своим ремеслом.

Учитель презрительно фыркнул.

— Я был у него, и его кабинет не годится даже для здоровых людей. Я отвезу его к себе. Отправляйся туда сам и скажи, чтобы он шел ко мне.

Когда он отдавал распоряжение, прогремел новый удар грома. Я не стала дожидаться, пока сверкнет молния, а помчалась к главному крылу замка на поиски лекаря герцога. Если удача не повернулась спиной ко мне, он по-прежнему у себя, а не ушел в зал, где трапезничает прислуга поважней, не желавшая общаться со всякой мелюзгой.

Я чуть не сбила его с ног, когда нырнула в открытую галерею, проходившую вдоль всего крыла здания. Это был низкорослый, лысеющий мужчина, тонкие ноги которого едва ли могли служить надежной опорой для громадного живота его; тем не менее он носил его с такой же важностью, как и свою длинную мантию травянисто-зеленого цвета.

— Леонардо, э? — недовольно пробурчал врач, отряхиваясь, когда я, поправляя сбившийся жакет, объясняла, кто послал меня. — Не понимаю, почему герцог так доверяет какому-то художнику. И что надо от меня великому Леонардо?

Я сбивчиво объяснила. Когда я замолчала, он снова пробурчал себе под нос и покачал головой:

— Ха, я изумлен, что он снизошел до меня, ведь я, по его мнению, хуже осведомлен в вопросах строения человеческого тела. Ну а теперь перестань мямлить, мальчик. Я же не сказал, что не приду, — проговорил он, когда я, опасаясь отказа, принялся возражать ему. — Жди здесь, я схожу за инструментами.

Он повернулся, прошел по галерее и вошел в закрытую дверь. Мне показалось, что прошла целая вечность, хотя на самом деле всего две или три минуты, прежде чем он вновь появился, на сей раз с деревянным сундучком. Сунув мне его в руки, он нетерпеливо кивнул головой:

— Идем, что ли, веди меня к своему хозяину, и покончим с этим.

Немного пошатываясь под тяжестью сундучка, я направилась к мастерской так быстро, как могла. Лекарь едва поспевал за мной, и холодный ветер, несущий бурю, раздувал его мантию. Повернув за угол главной мастерской, где я и остальные ученики занимались своими повседневными делами, я заметила слабый огонек свечи в окне соседнего здания.

Это были личные покои учителя, где он проводил время, когда не пропадал в своей второй мастерской в городе. Здесь у него было место для сна и особая мастерская, куда, насколько мне известно, никого из нас не пускали. Здесь он проводил самые сложные опыты для Лодовико, создавая современные боевые машины и хитроумные приспособления для войска Моро. Были ли они практичней бронзового льва, никто из нас не знал, хотя упорно ходили слухи о лодках, способных двигаться под водой, и мостах, раскрывающихся над реками.

Помещение, куда мы с хирургом вошли, было небольшим и скромно обставленным: обыкновенная кровать, большой стол с двумя скамейками по бокам и еще один, меньшего размера стол, заваленный книгами. На одной стене висели полки, где стояли чаши, кубки, книги и даже звериные черепа. Яркий свет нескольких светильников озарял все вокруг — это было необходимо для человека, проводившего большую часть ночи в занятиях. Что касается его личной мастерской, в нее, скорее всего, попадали через вторую дверь на другом конце комнаты… дверь, которая, к сожалению, была закрыта.

Леонардо положил бесчувственного юношу на большой стол, превратив его в кровать с ворохом одеял, и колдовал над ним. Миска рядом с ним была полна воды темного цвета, а возле нее валялась покрытая красными пятнами тряпка. Он смыл кровь с лица юноши, и, взглянув на него, я убедилась, что это действительно один из двух вчерашних разносчиков, с которыми прошлой ночью мне довелось столкнуться. Впрочем, мне не дали возможности рассмотреть его черты, ибо лекарь, проскочив мимо меня, обратился к Леонардо.

— Полагаю, вы уже провели собственное обследование? — без вступления угрюмо осведомился он. — И каков же ваш диагноз, синьор Леонардо?

— Юноше нанесли удар по голове, вероятно, каким-то тупым предметом, всего несколько часов назад, — холодно ответил учитель. — В отношении второй раны я в настоящий момент сказать ничего не могу, но очевидно, что она серьезна и нуждается в немедленном лечении, не то он умрет.

— Хорошо, позвольте осмотреть его.

В то время как хирург ощупывал его грудь, Леонардо обратился ко мне:

— Дино, ты сделал все, что мог. Сходи на кухню и раздобудь себе что-нибудь на ужин, ведь из-за меня ты не разделил вечерней трапезы со своими товарищами. Когда вернешься, я скажу тебе, понадобятся ли в дальнейшем твои услуги.

Я понимала, что лучше не возражать. И поскольку я заметила в руках хирурга то, что напоминало молоток и долото, мне не захотелось долее здесь стоять и стать свидетелем того, что здесь должно было случиться. Поэтому я стремительно вышла в дверь, через которую вошла.

Дождь лил уже не на шутку, и к тому времени, когда я добралась до кухни, мои волосы и жакет прилипли к телу. Я встряхнула головой, как одна из дворняг с конюшни, и дождевые капли полетели во все стороны. Я, вероятно, представляю собой жалкое зрелище, без сожаления подумала я, счищая с обуви грязь.

Но, возможно, мне удастся использовать мой растрепанный вид, решила я, вдруг ощутив голод, когда аппетитный запах жареной говядины — блюда, предназначенного для стола знатных лиц, — дошел до меня. Я устроилась в проходе, втянув голову в плечи от холода, отнюдь нешуточного, и ждала, когда кто-нибудь из поваров обратит на меня внимание.

— Дино, это ты? — раздался развязный голос. — Что ты здесь стоишь и капаешь на пол?

На миг растерявшись (кому на кухне известно мое имя), я тут же признала крепкую, черноволосую служанку, пробегавшую мимо меня, когда я дрожала в проходе от холода. Когда она уперлась кулаками в полные бока и широко улыбнулась мне, я вспомнила эту молодую женщину, проявлявшую ко мне чрезмерный интерес… Вернее, к Дино.

— П-привет, М-Марселла, — стуча зубами, проговорила я и залилась краской, что лишь удивило ее, и ее улыбка стала шире. — Мой хозяин отправил меня на кухню раздобыть что-нибудь на ужин. Он сказал, что из-за него, чересчур задержавшего меня, я не смог присоединиться к остальным подмастерьям во время вечерней трапезы.

— По крайней мере, он хоть немного беспокоится о тебе, что нельзя сказать о большинстве здешних хозяев, — проговорила она, многозначительно поглядев на одного из поваров, бранившего у очага своих незадачливых подопечных. — Подожди там, за бочонками, — она указала на бочки, за которыми прошлой ночью я сбросила облачение разносчика, — а я тем временем посмотрю, найдется ли для тебя миска супа и кусок хлеба.

Я повиновалась и, обтершись найденным там полотенцем, стала ждать, исполнит ли она свое доброе намерение. Хотя я и чувствовала себя немного виноватой за обман — подвергала бы она себя так охотно навлечь гнев хозяина из-за Дельфины? — этим вечером мне не хватило благородства, чтобы ради чистой совести отказаться набить себе живот едой.

Спустя несколько минут Марселла вернулась, и через щель между бочонками я увидела, что она несет блюдо, накрытое льняной материей. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что на нее не обращают внимания, она юркнула ко мне за бочки.

— Вот, — с улыбкой произнесла она, подавая мне миску. — Это будет повкусней того, что вам обычно достается на ужин.

Я стащила материю и радостно вздохнула, когда моему взору предстали яства, похищенные ею для меня. Здесь был не только здоровенный кусок жареной говядины, но также колбаса, жареный лук и яблочный пирог. Мне не стыдно признаться, что я быстро разделалась с едой, впервые за время своего пребывания в замке отведав такой вкуснятины.

— Ах, как здорово, когда у тебя на кухне имеется подружка, верно? — с дерзкой улыбкой осведомилась она, усевшись рядом со мной, когда я доедала последние крошки. — Возможно, это побудит тебя почаще наведываться ко мне.

После этих слов Марселла придвинулась боком ко мне так близко, что мне пришлось вскочить, иначе бы она очутилась на моих коленях. Девушка немного обиделась на столь откровенный отказ от ее посулов и мило надула губы.

— А я-то думала, что нравлюсь тебе, — жалобно проговорила она, пока я пыталась скрыть свою тревогу. — Что у меня не так, я не хороша для тебя?

— Ты прелестная девушка, — искренне призналась я, тщетно подыскивая благовидный предлог, который, не обидев ее, прекратил бы ее попытки завязать более тесную дружбу, — но учеба у Леонардо отнимает столько времени, что его ни на что другое не остается. Кроме того, я не уверен, что наш учитель позволит нам общаться с кем бы то ни было за пределами мастерской.

— Ты имеешь в виду синьора Леонардо? — Она протяжно вздохнула. — Довольно красивый мужчина, верно? Конечно, такой мужчина не будет против любовной связи.

При этом замечании я недоверчиво хмыкнула про себя. По-моему, наоборот, учитель счел бы ее помышления о любви пустой тратой времени, которое лучше потратить на одно из его изобретений. Теряясь все больше от темы нашего разговора, я постаралась изменить ее и одновременно, если удастся, помочь учителю в расследовании.

— Боюсь, не все на кухне столь дружелюбны, как ты, Марселла, — жалобным тоном сказала я. — Вчера ночью мне довелось перекинуться не очень любезными словами с двумя разносчиками, когда я выполнял поручение учителя.

Я вкратце рассказала о нашем столкновении и описала обоих молодцов, опустив, правда, то обстоятельство, что и я была наряжена разносчиком и следила по приказу Леонардо. Она сочувственно хмурилась, возмущенно восклицала, когда я поведала ей об угрозах этой пары. Потом она покачала головой.

— Похоже на Ренальдо и Лоренцо, — с неодобрением проговорила девушка. — Они повсюду ходят вместе. Лоренцо — высокий, тощий и черноволосый. Он, вероятно, и угрожал тебе.

Я понимающе кивнула головой. Итак, судя по ее описанию, юноша, найденный нами в гробнице, — это Лоренцо, и, следовательно, его товарищ, Ренальдо, остается под подозрением.

— Ты видела их сегодня? — как бы между прочим спросила я.

Марселла снова отрицательно покачала головой.

— В последний раз я видела их прошлой ночью, да и то только несколько минут. Я бы на твоем месте держалась от них подальше, — серьезным тоном предостерегла она меня, перестав заигрывать со мною. — Они постоянно дерутся, играют в азартные игры со стражей. Либо, запугав, отбирают у ребят помладше еду и деньги. И большинство служанок боятся оказаться с ними наедине. Я не раз слышала, как смотритель кухни грозился прогнать их, но, по-моему, он опасается того, что они потом натворят.

И мое сочувствие к раненому Лоренцо быстро испарялось по мере перечисления его проступков. Видимо, он сам навлек на свою голову беду; и все же я не могла, если в моей власти отыскать злодея, оставить покушение на его жизнь без наказания. Однако, судя по рассказу Марселлы, у многих были основания посчитаться с ним. Возможно, и Ренальдо постигла такая же злая участь, как и его товарища, либо он благоразумно бежал из замка, желая избежать подобной судьбы. Однако какое отношение все это имело к убийству графа?

Вслух я только произнесла:

— Я последую твоему совету и постараюсь не попадаться им на глаза. Однако учитель ждет меня, и мне лучше вернуться в мастерскую.

— Уверен, что не желаешь задержаться подольше? — осведомилась она с прежним заигрывающим видом и, чтобы остановить меня, застенчиво протянула руку.

Я, сделав вид, что не понимаю, что ей нужно, и, искусно избежав ее прикосновения, сунула ей в руку пустую миску.

— Еще раз спасибо за ужин, — вполне искренне сказала я ей, хотя она и метнула на меня раздраженный взгляд. — Может быть, завтра мы поговорим подольше.

— Может быть, — немного успокоенная, проговорила девушка.

Я быстро покинула кухню, обнаружив к своей радости, что, пока я ужинала, дождь прекратился. Впрочем, лужи после дождя были во дворе повсюду. Когда я, шлепая по воде, добралась до небольшого помещения рядом с покоями Леонардо, мои штанишки промокли до колен. Он поджидал меня в тускло освещенном дверном проеме, и тень от его высокой фигуры падала на мощеную дорожку.

Еще до того как он успел сказать хоть слово, я по выражению на его лице догадалась, что положение изменилось в худшую сторону.

— Боюсь, у меня для тебя, Дино, плохие новости, — произнес он, подтверждая мою догадку, и жестом пригласил внутрь.

Ложе, на котором лежал раненый разносчик, было вновь пусто, одеяла скатаны в сторону, а пол завален окровавленными тряпками. Также здесь не было хирурга с его деревянным сундучком. Хотя мне не было жалко его, при виде этого смертного ложа у меня по спине пробежал холодок. Я перекрестилась и быстро помолилась за то, чтобы покойный Лоренцо получил в загробном мире то, что заслужил.

— Лекарь оказался не в силах спасти юношу, — произнес Леонардо. — В другом случае я бы поставил ему в вину недостаток умения, однако на сей раз рана была столь серьезна, что даже талантливый врач не сохранил бы ему жизнь. Единственное, что мы могли сделать для него, — это упомянуть о том, какая судьба его постигла, сделать запись о его кончине.

— И что теперь станется с ним? — поинтересовалась я.

Учитель нахмурился.

— Он вернется на кладбище, где мы нашли его, хотя место его последнего упокоения не будет таким величественным, как у Сфорца. К сожалению, мы не знаем его имени и поэтому не можем выбить его на надгробье.

— Знаем, — воскликнула я и тотчас поведала то немногое, что мне удалось выведать у Марселлы об этих двух юношах.

Когда я замолкла, Леонардо одобрительно кивнул мне головой.

— Прекрасно, Дино. Благодаря твоему известию наше расследование продвинулось, ибо мне кажется, что эти два убийства связаны между собой. И это еще не все.

Он замолк и, засунув руку под жакет, вытащил оттуда небольшой белый предмет, который он держал на ладони.

— Взгляни сюда, мальчик мой. Теперь нам известно, кем был расставшийся с жизнью юноша… и, возможно, еще кое-что. Ибо, если я не ошибаюсь, твоему другу Лоренцо удалось оставить улику, указывающую на его убийцу.

 

9

Я с изумлением смотрела на небольшую фигурку на ладони Леонардо. Размером с половину моей ладони, она была вырезана из какого-то белого камня, похожего на мрамор, который, казалось, поблескивал при свете лампы. Ее линии были нечеткими — либо, возможно, стертыми со временем и в результате обращения — настолько, что, хотя она и напоминала человеческую фигуру, она могла также быть и просто красивой безделицей.

— Пока хирург ходил за помощником, чтобы унести тело юноши, — пояснил он, — я бегло осмотрел его одежду, надеясь найти то, что мне поможет опознать его. И вот я обнаружил привязанный к поясу мешочек. Мне пришло в голову, что там может находиться то, что способно представлять интерес для нашего расследования, и я взял его, прежде чем лекарь вернулся.

Он сунул свободную руку внутрь жакета, вытащил небольшой кожаный кошель, похожий на тот, который я носила на поясе, и бросил его мне.

— Как видишь, — продолжал Леонардо, пока я развязывала кожаный шнурок и заглядывала внутрь, — у юноши было то, что есть у всякого. Несколько флоринов, пара игральных костей, изображение святого на обрывке ткани и раскрошившийся кусок пирога. Однако находка этой резной фигурки была полной неожиданностью, ибо обычно люди его положения таких предметов не носят. Что, по-твоему, это?

— Я не уверен. Возможно, какой-то религиозный символ? — осмелилась я высказать догадку.

В ответ учитель сердито посмотрел на меня.

— Право, Дино, я ожидал от тебя большего. Статуэтка, разумеется, но при данных обстоятельствах с особым значением. Разве ты не видишь, что это шахматная фигура? А вот какая — на этот вопрос мы и должны ответить.

Он жестом пригласил меня к столику в углу, освещенному неярким, но постоянным светом лампы. Указав на стул, Леонардо уселся на скамейку напротив меня.

— Поскольку твои познания о шахматах ограничены лишь участием в непродуманной партии Моро, позволь мне рассказать тебе кое-что об этой игре, — произнес учитель и поставил фигурку на стол.

Тем же лекторским тоном, каким объяснял нам, подмастерьям, новую живописную технику, он продолжил:

— Шахматы существуют многие века, родившись у арабов. Это развлечение королей и знати служит предметом для живописи, поэзии и проповедей. В них играют, чтобы приятно провести время, решить спор или даже покончить с войной. Зачастую это всего лишь приятная зарядка для ума. Нередко настоящая битва умов. Порой даже метафора любви. Главное же, как и любая форма деятельности, существующая на протяжении длительного времени, эта игра претерпела множество превращений.

— Вы говорите об изменении правил? — неожиданно для себя с интересом спросила я, по-прежнему не постигая смысла этой лекции.

Он утвердительно кивнул головой.

— Да, игра со временем развивалась, в том числе менялось и то, на сколько клеток и в какую сторону могут ходить разные шахматные фигуры. Но эти фигуры в разных странах и в разные века тоже менялись. Ведь и я, вспомни, поставил вместо традиционного знаменосца английского епископа. Впрочем, это не самая решительная перемена в шахматах. Знаешь, Дино, шахматная королева не всегда была королевой… и даже сначала не женского пола?

Не дожидаясь ответа, он продолжил.

— В Индии и у арабов, где появилась эта игра, фигура, известная нам как королева, сначала была визирем. Это была мужская фигура, символизировавшая придворного советника царя. И лишь после утверждения игры в западных странах визирь превратился в женщину королевской фамилии, известную нам. И только в последнее время ее роль в игре изменилась. Когда-то эта фигура была слабой, ограниченной в ходах. Однако современные правила позволяют ей ходить по доске как угодно, и она ныне является самой сильной фигурой.

— Стало быть, шахматная фигура Лоренцо — королева? — с некоторым замешательством осведомилась я.

Он протянул руку и повернул фигуру, чтобы я могла взглянуть на нее под другим углом.

— Возможно, да… а возможно, и нет, — ответил он. — Как я уже сказал, эта игра родилась у арабов, религия которых запрещает натурное изображение человека. Следовательно, их шахматные фигуры представляли собой абстрактные изображения. Судя по материалу и резьбе, шахматный набор, откуда взялась эта фигура, привезен из Испании, где сильное влияние последователей исламского закона. И поэтому эта фигура, возможно, изображает визиря. Либо, опять же, королеву.

Заинтересовавшись, я протянула руку к резной фигурке на столе. Возможно, меня привлекло смешение в ней женского и мужского начал, напомнив мое нынешнее положение. Или же меня привлекли этот бледный камень и его плавные линии. Что бы это ни было, мои пальцы сомкнулись на фигурке, и меня вдруг охватило желание унести ее с собой.

Неужели и несчастный Лоренцо испытал такое же желание и просто украл ее?

Прежде чем я успела высказать свое предположение, Леонардо вдруг вскочил и принялся расхаживать по небольшой комнате, щелкая своими длинными пальцами.

— И чтобы не упустить иной возможности, мы вернемся к нашему приятелю епископу. Видишь ли, Дино, не только с фигурой королевы произошла решительная трансформация. Ведь и епископ сперва не символизировал духовное лицо или даже нашего знаменосца. На самом деле это не был даже человек, а зверь… громадное существо с бивнями из восточных царств, прозванное слоном. Но с течением времени животное превратилось в человека. И, как в случае с королевой, он имел в арабских шахматах самую приблизительную форму.

Он остановился и, повернувшись, указал на меня длинным пальцем:

— Итак, Дино, ответь, какую фигуру ты держишь в руке — ферзя или слона?

Я неохотно поставила фигуру назад и покачала головой.

— Боюсь, не знаю… и, признаться, я в полном замешательстве. Какая разница, королева это или епископ?

— Мой дорогой мальчик, ты слушал меня? — раздраженно осведомился он. — Убийство графа, как и разносчика, не было простым. Слишком много совпадений, основанных на упомянутой нами благородной игре.

Шагая ко мне, он загибал свои изящные пальцы:

— Во-первых, граф убит во время шахматной партии, когда был одет епископом. Во-вторых, матч проводили в честь французского посланника, которого можно назвать визирем французского короля. В-третьих, графиня Мальвораль. Не являясь королевой, она происходит из знатного рода и, кроме того, весьма странно вела себя, узнав о смерти графа.

Остановившись передо мной, он закончил:

— И, наконец, наш юный разносчик, разговор которого ты подслушал и которого бросили умирать при самых необычных обстоятельствах вместе с убитым графом. При нем, когда он умер, была шахматная фигура, которая, и мы это можем утверждать со спокойной совестью, не принадлежала ему. Вероятно, она была вещественным доказательством, и теперь мы должны понять ее значение и тогда сумеем назвать имя убийцы.

Рассуждения учителя казались вполне логичными за одним исключением… я не сомневалась, что покойному Лоренцо о шахматах было известно меньше, чем мне. Разумеется, необразованный разносчик не мог использовать символы для того, чтобы указать на своего убийцу, даже если бы и знал значение фигур.

Пожалуй, это было действительно простое совпадение. Скорее всего, выполняя свои обязанности, он случайно оказался в комнате, где стояла шахматная доска с фигурами, и, почувствовав то же побуждение, что и я, схватил эту фигуру. Разница состояла лишь в том, что он пошел дальше и украл ее.

Ее.

Странное чувство, вероятно интуиция, подсказало мне, что эта фигура является ферзем, а не слоном. Поддавшись ему, я снова взяла ее и провела по ее успокаивающим гладким линиям пальцами, желая выведать у нее все, что ей известно. Перед моим мысленным взором пронеслись события последних нескольких дней: обнаружение безжизненного тела графа в саду; участие в шахматной партии; ужин в большой зале, где герцог объявил о смерти своего двоюродного брата; совершение погребального обряда самим архиепископом; и, наконец, то, что мы нашли тело несчастного Лоренцо в склепе Сфорца.

Когда я рылась в этих воспоминаниях, мне неожиданно в голову пришло еще одно возможное объяснение смерти графа. Оно было таким удивительным, что я, словно от удара, задохнулась. Все было так очевидно… почему же мы не видели этого раньше?

Мне не хотелось спорить с великим Леонардо, но я была убеждена в собственной правоте. Вопрос заключался в том, сумею ли я убедить его? Я глубоко вздохнула и осторожно спросила:

— А не могли, учитель, графа убить по ошибке?

В ответ он поднял бровь.

— Все возможно, мой дорогой Дино, — сказал он после секундного раздумья. Его тон был резок, но я услышала в его голосе заинтересованность. — Пусть не говорят, что я не считаюсь с чужим мнением. Изложи, пожалуйста, свою версию.

Я быстро повторила свои соображения насчет Лоренцо и невероятности того, чтобы он настолько был осведомлен в тонкостях игры, чтобы использовать шахматную фигуру для указания на убийцу. Когда учитель кивком головы велел мне продолжать, я поделилась с ним догадкой, только что осенившей меня.

— Вспомните, учитель, вы сказали, что фигура епископа — новинка на шахматной доске. Следовательно, лишь немногие знали о том, что на следующий день она появится на игровом поле. Кроме того, в то время, когда был убит граф, там было не менее четырех епископов. Пяти, если считать архиепископа, который сидел в ложе для почетных гостей.

Я замолкла, вопрошая себя, не совершила ли я страшную ошибку, но одновременно понимая, что должна стоять на своем. Глубоко вздохнув, я продолжила:

— Что, если убийца расправился не с тем? Что, если жертвой должен был стать настоящий епископ? Возможно, убийца просто принял двоюродного брата герцога, когда случайно столкнулся с ним в саду, за его преосвященство, ведь тот был в епископском облачении, столь искусно сшитом синьором Луиджи.

Учитель, ответив не сразу, стоял и молча смотрел на меня, и я испугалась, что меня обзовут дураком или хуже. А потом, когда я уже собиралась взять свои слова обратно, назвав их мимолетной глупостью, улыбка медленно расползлась по его лицу.

— Дино, ты пристыдил меня. Пока я размышлял над возможностью сложных заговоров, ты углядел очевидное. Действительно, не исключено, что граф погиб вследствие ошибки убийцы, хотя тогда возникает вопрос, почему хотели разделаться с архиепископом. Но я уверен, что теперь перед нами открывается новое поле для расследования.

После этих слов он широким шагом подошел к двери и распахнул ее.

— Мне потребуется некоторое время на обдумывание. Ты можешь идти, Дино. Мы поговорим утром.

Я почувствовала себя оскорбленной тем, что меня так бесцеремонно выпроваживают накануне, возможно, величайшего открытия. Однако я поспешно покинула комнату, чтобы он не передумал и не продержал у себя всю ночь, излагая различные версии. Скорее всего, он не заснет до рассвета, пытаясь найти разгадку; и он будет еще настойчивей, ведь миновал уже второй день, а ему так и не удалось пока ответить на вопрос своего покровителя. Моро не слыл терпеливым человеком, и он, несомненно, вскоре потребует у Леонардо отчета по делу его убитого двоюродного брата. И если убийца к тому времени не будет найден, терпение герцога может лопнуть. Пугающая перспектива!

Главная мастерская располагалась всего в нескольких шагах, и я проскользнула через боковую дверь, чтобы не привлекать к себе внимания. Остальные подмастерья, покончив с дневной работой, собрались, как обычно, отдохнуть под лампой. Константин дружески кивнул мне головой, но большинство юношей не заметили моего возвращения либо едва взглянули на меня.

Только Томмазо в полной мере уделил мне все свое внимание, оторвавшись от костей и проводив меня злобным взглядом, когда я шла к своему месту у очага. Я сделала вид, что не замечаю его сердитого взора, вновь вопрошая себя, чем же я заслужила его гнев. Решив не обращать на его поведение внимания, я уселась на грубый камень и сунула руку в кошель за записной книжкой.

Только тут я поняла, что все еще держу шахматную королеву. Я виновато раскрыла ладонь и посмотрела на белую фигуру. Поскольку учитель чуть не выбросил меня из своих покоев, я подумала, что он вряд ли обрадуется моему возвращению, даже если уже и увидел, что я случайно унесла одну из улик. Если она ему понадобится до утра, ему известно, где искать меня; в противном случае она спокойно пролежит у меня до следующего дня.

— Что же это, подарок великого Леонардо?

Вздрогнув, я подняла голову и увидела перед собой Томмазо, который, упершись кулаками в бока, с презрительной улыбкой, придававшей его крупным чертам жестокое выражение, смотрел на меня.

Я тут же сжала фигуру пальцами и одарила этого коренастого юношу таким же пренебрежительным взглядом.

— Хоть это и не твое дело, она принадлежит одному из знакомых разносчиков. Он попросил меня, пока его не будет, подержать ее у себя.

Объяснение, хоть и недалекое от истины, не успокоило Томмазо. Он наклонился ниже (я почувствовала запах лука, напоминавшего об ужине) и сказал:

— По-моему, ты врешь. Думаю, учитель подарил ее тебе. Посмотрим же, во сколько он ценит тебя.

И прежде чем я успела сообразить, он схватил меня за кисть рукой, а другой принялся разжимать пальцы, пытаясь вырвать у меня фигуру.

Я вскочила на ноги и, пытаясь избавиться от его хватки, свободной рукой стиснула его пальцы, хоть и могла упасть.

— Пусти меня! — крикнула я, сознавая, что уступаю ему, но решив не сдаваться ему. Когда он пропустил мои слова мимо ушей, я удвоила свои усилия и, перейдя к более решительным действиям, ударила его прямо по голени.

Томмазо вскрикнул, но не пошел на попятный, и я почувствовала, что моя хватка начала слабеть. Наша ссора вновь привлекла внимание товарищей. Перестав болтать и бросив азартные игры, они гурьбой бросились к нам.

— Ударь его, ударь, — хором кричали они, хотя кого они поощряли — его или меня, — я не понимала. И их вопли перекрывал голос Константина, требовавшего прекратить драку. Я бы с радостью послушалась, ведь напала не я, но я боялась того, что случится, если Томмазо удастся вырвать у меня шахматную фигуру.

Вдруг он отпустил руку и, развернувшись, нанес мне удар в челюсть. Я тут же рухнула на колени. Быстро замигала, пошатнулась, пытаясь избавиться от черной пелены, вдруг окутавшей мои глаза. Словно в тумане, я слышала насмешки в свой адрес и сознавала, что юноша одержал надо мной верх в схватке за шахматную королеву.

Меня обуял гнев. Все еще испытывая головокружение, я бросилась вперед и, когда он отступал, триумфально держа в руке украденную фигуру, схватила его за колени. Хоть я и весила не так уж много, он зашатался и рухнул лицом вниз. Впрочем, мое торжество длилось всего лишь мгновение. Сразу после шумного падения моего противника раздался безошибочный треск бьющегося камня, когда королева, вылетев у него из руки, упала недалеко от нас.

Этот негромкий звук и мой испуганный вздох заставили остальных подмастерьев умолкнуть. Они отпрянули от нас на почтительное расстояние, только Паоло и Давид помогли подняться пошатывающемуся Томмазо, а Константин — мне.

— А ну-ка все возвращайтесь к своим костям либо отправляйтесь по койкам, — прорычал он, затем, повернувшись ко мне, спросил: — Дино, ты в порядке? Вот удар так удар.

— В порядке, — слабо ответила я. Хоть у меня по-прежнему гудело в голове, это было сущим пустяком по сравнению с разбитой шахматной королевой. Как я сообщу учителю о том, что она разбилась? И, если эта фигура была действительно ключом к тайне, какую роль сыграет ее утрата в раскрытии убийства графа?

К этому времени ученики разбрелись и спокойно занимались тем, чем и раньше. Все, кроме Томмазо. Он сидел за одним из верстаков, приложив окровавленную тряпицу ко рту. Я была слишком подавлена, чтобы сочувствовать ему, ведь он был сам виноват в том, что ему досталось, да к тому же, возможно, уничтожил ценный предмет.

Еще раз заверив Константина, что со мной все в порядке, я взяла свечу и отправилась на поиски шахматной королевы. Может быть, мне повезет, и причиненный ей ущерб окажется ничтожен, и мне удастся, по крайней мере, собрать ее из кусочков.

Опустив свечу, я осматривала темный угол мастерской, где, насколько я могла судить, упала фигура. Наконец при слабом свете свечи сверкнуло что-то белое. Обрадовавшись, я залезла под стол и увидела верхнюю половинку фигурки, казавшейся, за исключением отсутствующей части, целой. Но где же остальное? Я продолжила поиски, неуклюже держа свечу в одной руке, разбитую фигуру в другой и ползя по неровному полу.

— Вот здесь, Дино, позволь мне помочь тебе.

Приглушенный голос принадлежал не кому иному, как Томмазо. По-прежнему прижимая тряпку ко рту, он присел на корточки рядом со мной и уставился на шахматную фигуру в моей руке.

— На сколько кусков разбилась? — поинтересовался он.

Я метнула на него подозрительный взгляд, не веря перемене в его поведении. С виноватым видом Томмазо продолжил:

— Я хотел не разбивать ее, а просто посмотреть. Может быть, нам удастся починить ее, если найдем все кусочки.

— Может быть, — коротко ответила я, не склонная к прошению. Передвигаясь вперед на коленях, я водила свечой туда и сюда, стремясь упорядочить поиск. Томмазо медленно полз рядом со мной, тяжело дыша из-за распухших губ. Через несколько минут, когда, казалось, наши поиски не увенчаются успехом, он неожиданно воскликнул:

— Гляди, вон второй кусок.

Протянув свечу в указанном направлении, я заметила слабый блеск под полкой. Я улеглась на пол и просунула руку под грубую доску с десятками давно забытых форм. Впрочем, дотянуться я не могла, сколько бы не вытягивала пальцы.

— Позволь мне. У меня руки длиннее, — предложил Томмазо. Не дожидаясь ответа, он лег возле меня и сунул руку под полку. Спустя мгновение он вновь сидел, держа в руке вторую половинку шахматной фигуры. Я тоже уселась и подняла свечу, чтобы лучше разглядеть нашу находку.

Он поднес к пламени вторую половину королевы. При ее виде я с облегчением вздохнула. Видимо, удача была на моей стороне, и фигура разбилась всего на две части. Пожалуй, ее удастся в конце концов починить.

Томмазо, однако, нахмурился — насколько ему позволяли распухшие вдвое обычного размера губы — и покачал головой.

— По-моему, фигура цела, — заявил он и провел пальцем по ее краю. — Смотри, какой гладкий и ровный разрыв, образующий своего рода край. И погляди, видишь, она полая. Думаю, она и состояла из двух половинок.

Нахмурившись, я поднесла свою половинку к пламени свечи. Теперь стало ясно, что разрыв был действительно очень ровным, настолько ровным, что это не могло быть случайностью.

— Пожалуй, ты прав, — сказала я и протянула ее Томмазо.

Он осторожно соединил нижнюю часть с верхней. К моему изумлению, между ними не осталось зазора. Ухмыляясь, юноша вручил мне починенную королеву, и я внимательно осмотрела ее. Зазор между половинками был почти незаметен, и казалось, что фигура цельная.

— Это же просто чудо, — воскликнула я с довольной улыбкой. — Я-то боялась, что ее не удастся восстановить. Спасибо.

— Тебе бы не следовало благодарить меня. Ведь это я уронил ее, помнишь, — Томмазо с мрачным видом уставился на собственные руки. — Я не хотел разбивать ее. Просто подумал… То есть удивился, почему…

— Удивился, почему учитель сделал подарок мне, а не тебе, — закончила я за него. — Я же сказал тебе, что фигура не моя и он не дарил ее мне. Он просто показал ее, чтобы я подумал, что это такое. Утром я должен ему вернуть ее.

Поколебавшись, я все-таки спросила:

— Предположим, он подарил мне ее, Томмазо. Почему это так задевает тебя?

— Да потому, что это бы означало, что теперь ты его любимчик, — выпалил он, — а до твоего появления им был я.

Его слова словно разделили нас на несколько мгновений, пока я обдумывала, как лучше ответить ему. Проведя довольно много времени с учителем, я полагала, что знаю его. Хотя мне и льстило его обращенное на меня с недавних пор внимание, я подозревала, что он выбирает себе любимчиков, исходя из полезности их ему в данный момент, а не руководствуясь искренним чувством. Вот и сейчас полезнее других оказалась я.

Машинально поигрывая шахматной фигурой, я обдумывала сложившееся положение. Я нисколько не сомневалась в том, что Леонардо любит своих учеников; однако я сознавала, что столь гениальный человек по-иному, чем мы, простые смертные, смотрит на жизнь. И, к сожалению, оказалось, что Томмазо, пожалуй, видит в любом проявлении внимания со стороны учителя более глубокую подоплеку.

Впрочем, я вскоре забыла о раненом самолюбии Томмазо, когда услышала шорох внутри фигуры. Встревоженная, я отдала ему свечу.

— Кажется, внутри королевы что-то все-таки сломалось. Посвети, я взгляну, теперь, когда нам известен ее секрет, на нее еще раз.

После этих слов я принялась крутить обе половинки фигуры, пока мне не удалось вновь разъединить ее. И тут же внутри блеснул, отразив свет свечи, металл, раздалось неповторимое позвякивание, и на пол рядом со мной упал какой-то небольшой предмет.

Томмазо, не дожидаясь моего приказа, быстро посветил в том месте, куда из пустотелой шахматной королевы что-то выпало. Через мгновение мы увидели и сам предмет — крошечный бронзовый ключ. Я подобрала его и с любопытством уставилась на него.

— Странно, что не заметили его раньше; он, должно быть, был закреплен в одной из половинок, — удивленно проговорила я. — Интересно, от чего он?

— От шкатулки с драгоценностями, — тут же предположил Томмазо. — Мой батюшка золотых дел мастер, и я перевидал немало шкатулочек, открывавшихся таким ключом. Вероятно, там хранится что-то очень ценное; недаром ее хозяин запрятал его сюда.

— Пожалуй, ты прав. Кому придет в голову искать ключ от шкатулки с драгоценностями на шахматной доске? Но поскольку шахматная королева не моя, то и то, что находится внутри нее, тоже не мое, — солгала я, стараясь скрыть внезапно овладевшую мной радость.

Осторожно положив ключ обратно в тайник внутри верхней части королевы, я вновь соединила обе половинки. Томмазо не следует знать об этом, но его опрометчивый поступок, возможно, привел нас к разгадке смерти графа, или направил в нужном направлении. Впрочем, я первым делом покажу утром свою находку учителю, и пусть уж он решает, что делать с этим ключиком.

Я осторожно положила шахматную королеву в сумку на поясе, а затем в знак примирения протянула руку Томмазо.

— Ну что, мир? Я действительно делаю только то, о чем меня просит Леонардо. У меня нет ни малейшего желания становиться его любимчиком.

— Ладно, — он пожал мою руку, хотя, как мне показалось, и не очень охотно и стараясь не встречаться со мной взглядом. — Кто старое помянет.

— Тогда пошли к ребятам, пока Константин не разозлился и не отправился искать нас. Возможно, мы успеем еще пару раз метнуть кости, прежде чем потушат свечи.

Отряхнувшись, я поднялась на ноги и пошла обратно к очагу, где сидели остальные подмастерья. Томмазо медленно последовал за мной. Весь вечер он был вежлив со мной, но старался не смотреть в мою сторону. Я больше не давила на него, посчитав, что довольно и того, что мне не надо опасаться новых стычек с ним, во всяком случае, сегодня. Я понимала, что еще не обрела в нем союзника, но, возможно, он уже и не враг мне.

Впрочем, позже, когда мы все улеглись и в мастерской послышался молодецкий храп, я заметила, что он бодрствует. Он сидел, скрестив ноги, на кровати, и его плотная фигура казалась еще темней в окружающем мраке. Один раз мне показалось, что я слышу вздох, то ли покорный, то ли гневный, сказать не могу. Не знаю, всю ли ночь он не смыкал глаз, я же вскоре забылась крепким сном.

Мне известно одно: когда Константин поднял нас на рассвете, постель Томмазо была нетронута, а его самого нигде не было.

 

10

Исчезновение Томмазо произвело переполох среди учеников. Сначала мы подумали, что его рано утром отправили с каким-нибудь поручением, возможно, самого учителя. Впрочем, потом мы обнаружили, что из его ящика у основания его кровати пропали все пожитки. Особенно был расстроен Константин, опасаясь, наверно, что вина за его бегство ляжет на него. Поэтому он подошел ко мне и спросил, не говорил ли юноша о своем желании покинуть нас.

— Ты последний долго говорил с ним, Дино. Не боялся ли он, что из-за вчерашней драки с тобой мы отвернемся от него?

— По-моему, нет, — ответила я ему, машинально прикладывая ладонь к синяку на подбородке. Взглянув, я заметила вокруг кисти ряд небольших кровоподтеков, след от крепко сжимавших ее пальцев Томмазо.

Слегка поморщившись, я присовокупила:

— Мы решили забыть о ссоре, но он долго бодрствовал, после того как все заснули. Возможно, его мучило что-то другое, не только мысли о нашей размолвке.

— Скверно, — покачав головой, ответил Константин. — Одна из девушек на кухне сказала, что пропали два разносчика. Это сулит мало приятного, особенно после запрета Моро покидать пределы замка.

Зная судьбу, по крайней мере, одного разносчика, я не могла не согласиться с ним, хотя и вынуждена была ограничиться пустопорожним утешением.

— Уверен, что с Томмазо все в порядке, — проговорила я, — возможно, он и вспыльчив, но вполне способен позаботиться о себе. Ночью он упомянул об отце. Пожалуй, им внезапно овладела тоска по дому и он решил, не предупредив нас, вернуться под отчий кров.

— Может быть, — согласился Константин, хотя на лице его и было написано сомнение. Впрочем, оно тут же сменилось тревогой, когда он услышал, как дверь в мастерскую открывается, и увидел, как, жуя только что сорванную грушу, входит Леонардо.

Однако учитель, казалось, был не столь расстроен, чем его главный подмастерье, пропажей одного из своих подопечных.

— У него не было огня, необходимого для великого художника, — холодно обронил Леонардо об отсутствующем Томмазо, — иначе бы он остался среди нас. Что ж, зови остальных. Сегодня мы приступим к последней фреске в трапезной.

Пока Константин и остальные ученики готовили для работы штукатурку и инструменты, учитель отвел меня в сторону.

— Сегодня тебе предназначена иная роль, Дино, — сказал он мне, швыряя огрызок груши, — но сначала скажи, шахматная королева все еще у тебя?

— Разумеется, — воскликнула я, хотя, ища пропавшего Томмазо, почти забыла о ней. Тут же вытащив фигуру из сумки, я добавила: — Оказывается у нее есть свои тайны. Прошлой ночью мы обнаружили, совершенно случайно, что она состоит из двух частей и внутри пуста. А вот что мы нашли в ней самой.

Напрягшись, я разъединила шахматную королеву и вытряхнула из тайника на свою ладонь ключ. Леонардо одобрительно кивнул, разглядывая его, а затем показал на соседнюю полку. Порывшись среди различных ящичков, он, наконец, вытащил кусок пчелиного воска и растопил его в руках. Потом он вдавил ключ в воск, а затем вновь извлек его.

— Как видишь, с твоего ключа получился четкий слепок. Я сделаю копию; быть может, нам удастся его использовать, когда выясним, что он открывает. Теперь же вернем его в тайник — владелец не должен догадаться, что секрет шахматной королевы раскрыт.

Опять соединив половинки, он засунул в свою сумку воск и потом снова обратился ко мне:

— Сегодня нам многое предстоит сделать. Давай-ка просмотрим список лиц, в какой-то мере, возможно, связанных с убийством графа, — он сунул руку внутрь жакета и вытащил уже знакомый сложенный листок бумаги с колонками. — Я намерен побеседовать с ними сегодня же и хочу, чтобы при этом ты присутствовал, а потом поделился со мной впечатлением. Однако если ты будешь сопровождать меня в платье подмастерья, это вызовет подозрение. Тебя должны принимать за моего слугу. И поэтому мы, прежде чем приступим к расследованию, еще раз посетим синьора Луиджи.

— А, синьор Леонардо, вы опять принесли мне один из своих жакетов для починки? — увидев нас, воскликнул портной. — Не знаю, зачем я вкладываю в них столько труда, ведь в конце концов вы возвращаете их рваными и дырявыми.

— Не бойтесь, мой гардероб цел, — небрежно пожимая плечами, ответствовал Леонардо. — К сожалению, того же нельзя сказать о моем ученике Дино. Этому мальчику поручено дело, требующее, чтобы к полудню он был одет, как паж самого Моро. Вам такой подвиг по плечу?

Мы находились в небольшой мастерской Луиджи за городскими стенами, недалеко от главных ворот замка. Портной принадлежал к числу тех немногих, кому дозволялось покидать пределы замка, ибо Леонардо удалось выпросить для него разрешение у герцога. Он особо указал на то, что жилище Луиджи расположено неподалеку от игрового поля и он может быть полезен игрокам во время шахматного матча. Моро соизволил дать позволение, заметив, что удаление дородного портного из двора благоприятно отразится на состоянии уменьшающихся съестных припасов, которых хватит теперь дольше.

Мастерская портного была больше и опрятнее шатра, отведенного для него во время шахматной партии, и помимо черного и белого в ней присутствовали и другие цвета. Здесь на полках от пола до потолка лежали богатые материи — шелк, бархат, парча. Рулоны тканей образовали вдоль стены мозаику из зеленых, золотистых, красных и синих красок, и эти яркие тона иногда дополняли более сдержанные черный, фиолетовый и белый. С одной стороны на столе стояли коробки лент ярких оттенков, которые бы мне вряд ли удалось передать в темпере, с другой — лежали в одной корзине кружева и льняное полотно, во второй — куски меха для манжет и воротников.

Луиджи поджал полные губы и внимательно посмотрел на меня, как смотрит человек на прилипшую к подошве грязь. Я опустила глаза, молясь о том, чтобы он сказал, что эта просьба невыполнима. Слишком велик был, если он оденет меня, как того желает учитель, риск разоблачения.

К несчастью для меня, гордость его возобладала над его презрением ко мне.

— Разумеется, синьор Леонардо, — с натянутой улыбкой проговорил он. — За флорины все возможно — даже превратить оборванного подмастерья в представительного пажа. Оставьте его со мной на час-другой, и, уверяю вас, вы останетесь довольны результатом.

— Как только с тобой покончат, явишься в мои покои, — велел мне Леонардо, а затем обсудил с Луиджи за минуту, как мне одеться и сколько он заплатит. Впрочем, я почти ничего не расслышала, обеспокоенная тем, что случится со мной в ближайшем будущем.

Ведь я буду сейчас оставлена на милость портного, который, вероятно, потребует, чтобы я скинула одежду. Эта мысль повергла меня в состояние, близкое к ужасу. Мне удалось, за малым исключением, избежать раздевания во время шахматного матча, но мой отказ снять жакет вряд ли будет принят во второй раз. Однако я понимала, что не посмею перечить желаниям учителя.

Спустя несколько минут он удалился, оставив меня наедине с портным. И вновь, после ухода учителя, угодливое выражение исчезло с лица Луиджи и сменилось недовольством.

— Тебе повезло, что у тебя такой щедрый благодетель. Как ты, несомненно, слышал, мне велено нарядить тебя так, чтобы ты мог вращаться среди знати. Очень надеюсь, что ты сполна вознаграждаешь синьора Леонардо за его траты.

Эти слова, произнесенные с непристойным подмигиванием, прозвучали бы оскорбительно, знай он, кто я такая на самом деле. Впрочем, еще более обидными они были для мужчины — для учителя и меня, играющей мужскую роль. Стараясь сдерживать себя, я распрямилась во весь рост и посмотрела ему прямо в глаза.

— Ваш намек незаслужен, — холодно возразила я. — Поведение Леонардо ко мне ничем не отличается от поведения любого честного хозяина по отношению к своему подмастерью. Он обучает нас и надеется, что мы будем напряженно трудиться, обучаясь своему ремеслу. Проявляемая им доброта — всего лишь следствие отзывчивости. И я потребую, чтобы вы извинились перед нами за свои слова.

— Т-ты потребуешь от меня извинений? — заикаясь от ярости, пробормотан портной. Мотая подбородками, он сунулся ко мне, ожидая, верно, что я попячусь от страха либо прерву свою дерзкую речь.

Когда же я смело встретила его, он отступил на шаг назад и неожиданно рассмеялся.

— Великолепно, юный ученик, — фыркнув, сказал он, — поскольку ты столь красноречив и не робкого десятка, я признаю, что ошибся, и принесу свои извинения тебе и синьору Леонардо. Теперь же давай займемся делом, чтобы мои глаза больше не видели тебя.

Луиджи вернулся к рабочему столу, сунул руку в небольшую шкатулку, стоявшую на нем, и вытащил шнур с узлами, завязанными через равные промежутки. Держа его в одной руке, он провел по нему, ровняя изгибы, мясистыми большим и указательным пальцами. Потом, сухо улыбаясь, портной снова приблизился ко мне.

— Подойди, мальчик, мне надо снять с тебя мерку, чтобы нарядить тебя, как угодно Леонардо.

Догадываясь, что произойдет дальше, я отшатнулась назад.

— В этом нет необходимости, — воспротивилась я, машинально прикрывая скрещенными руками верхнюю часть туловища. — Уверен, что среди этих красивых нарядов для меня найдется подходящее платье.

— Фу, — он затряс головой, и его подбородки тут же закачались. — Неужели ты полагаешь, что я так мало горжусь своим ремеслом, что позволю тебе уйти в наряде, выбранном тобою? Твой хозяин велел мне, чтобы ты был одет как подобает, и я непременно исполню его наказ. Пошли.

Мне пришлось послушаться его, ибо он схватил своей мясистой лапой мою кисть и потащил меня на середину комнаты. Я заскрежетала зубами и позволила ему измерить ширину моей узкой спины, а затем расстояние от каждого плеча до кисти. Я сдерживала себя, пока он, неуклюже опустившись на колени, довольно долго измерял расстояние от бедра до лодыжек, а потом, охая и пыхтя, снова поднимался на ноги.

После каждого измерения, сделанного при помощи упомянутого выше шнура с узлами, он записывал его результаты на бумаге, лежащей на рабочем столе. В эти мгновения я с немым ужасом ждала, что после всех ощупываний и потыкиваний он, наконец, поймет, что мерку снимает с девицы, а не с юноши. Однако подозрение все не появлялось на его лице, по-прежнему выражавшем одно пренебрежение, и бешеный стук моего сердечка поутих. Да, я уже начала дышать свободней, когда портной, подняв голову, как я надеялась, от последней записи, объявил:

— Осталось снять одну мерку. Подними руки, мальчик, я измерю твою грудь.

Одно мгновение мне хотелось броситься вон из мастерской и никогда не возвращаться, но я знала, что Луиджи с радостью сообщит учителю о моем проступке. Поэтому я робко подняла руки и попыталась согнуться, чтобы моя грудь не так выступала. Однако портной, резко дернув, заставил меня, как норовистого жеребца, выпрямиться и, обвив шнуром верхнюю половину груди, сильно потянул его.

— Что такое?

Он подозрительно нахмурился и, отпустив шнурок, ткнул пухлым пальцем в подкладку на грудине.

— Ты чем-то обмотал свои ребра, мальчик?

— Ничем, — заикаясь, пробормотала я, извлекая из недр памяти оправдание, сочиненное мною в ту первую ночь, когда я надела мужское платье. — Видите ли, мои братья всегда смеялись надо мной из-за моей впалой груди, и поэтому я, желая выглядеть более мужественно, стал обматываться куском ткани. Прошу, синьор, дело только в тщеславии.

— Да ну!

Портной еще больше нахмурился и, промолчав, направился к рабочему столу, где записал результаты последнего измерения. Я опустила руки и снова чуть сгорбилась. Ну же, быстрей подгоняй одежду, мысленно требовала я от него, радуясь, что мерки наконец сняли и я, очевидно, выдержала заключительное испытание, вызвав лишь легкое сомнение, да и то уже рассеявшееся. Когда Луиджи подберет подходящее по фасону и размеру платье, я, потребовав, унесу его к себе. Там я наряжусь сама, не чувствуя больше на себе рук портного. Еще немного терпения, и пытке конец.

И вдруг, без предупреждения, портной повернулся и по дугообразной траектории ударил меня кулаком прямо в промежность.

— Ой, — воскликнула я от удивления и боли, спрашивая себя, чем заслужила столь подлое нападение. Через мгновение, когда довольная ухмылка скользнула по его лицу, я поняла свою ошибку. Вспомнив не раз виденную картину, когда кто-нибудь из моих братьев в детстве дрался, я быстро схватилась между бедер и, издавая, будто от жестокой боли, стоны, рухнула на колени.

Я запоздала с выходом на несколько секунд. Хоть я и мычала, как теленок, Луиджи все равно схватил меня за загривок и поднял на ноги.

— Брось притворяться, парень. Или мне лучше называть тебя девушкой? — проревел он и встряхнул меня.

— Я-я не понимаю вас, — пролепетала я. — Меня зовут Дино, и я…

— Замолчи! Не издевайся над моим рассудком, — оборвал портной. — Я одел немало женщин и способен узнать ее, когда вижу ее, пускай и в мужском костюме. — Он замолчал, гневно запыхтел и затем продолжил: — Что, твой хозяин собирается сыграть надо мной шутку, выставить Луиджи на посмешище? Посмотрим, станет ли Моро смеяться.

— Нет, нет, синьор… молю! — задыхаясь, выпалила я, хватая его за рукав жакета, когда он намеревался удалиться. — Леонардо ничего не известно, клянусь. И это не розыгрыш.

Поколебавшись, он повернулся ко мне, сложив мясистые руки на животе.

— Ну же, продолжай, — холодно произнес портной, и его брови опустились почти к самому носу, напоминающему по форме картошку.

Я глубоко вздохнула, сознавая, что мне дана всего одна попытка, чтобы успокоить и привлечь этого человека на свою сторону; в противном случае моему маскараду скоро конец.

— Верно… я женщина, — неуверенным голосом начала я. — Мое настоящее имя — Дельфина делла Фациа, и родилась я в городке, лежащем не так далеко от Милана. Я надеюсь, что однажды стану великим живописцем… однако, не послужив у еще более великого художника, я не смогу научиться тому, что мне следует знать.

Я остановилась, вспомнив, что у Луиджи тоже есть подмастерья, и он, разумеется, знал о взаимоотношениях ученика и учителя.

— Вы бывалый человек, синьор Луиджи. Вам известно, что немногие мастера берут женщин в подмастерья. Конечно же не при дворе. И вот когда мне представилась возможность обучаться у Леонардо, я не могла упустить ее. Мне пришлось притвориться юношей, иначе бы он не взял меня в свою мастерскую.

— И только поэтому ты пустилась на обман? — приподнимая бровь, осведомился Луиджи. — Ты не из тех странных женщин, предпочитающих быть мужчиной и настолько перенимающих мужские привычки, что даже ищут себе жен?

— Конечно же нет! — Я почувствовала, как при мысли о столь противоестественной наклонности мои щеки заливаются краской. Да и, кроме того, ни о чем подобном я до сего момента и не слышала. Я решительно продолжила: — Я вполне довольна принадлежностью к своему полу, синьор, и пошла на обман лишь потому, что хотела усовершенствоваться в своем искусстве. Будь у меня возможность изучать его в облике женщины, я бы, разумеется, не затевала весь этот маскарад с переодеванием.

— Ты уверена, что синьор Леонардо ни о чем не догадывается? — упорствовал портной.

Я энергично мотнула головой.

— Совершенно уверена. Обнаружь он мой обман, он бы первым потребовал моего изгнания. И поэтому я умоляю вас, синьор, пожалуйста, никому не раскрывайте моей тайны!

Я стояла перед ним, умоляюще сложив руки и думая, какие еще доводы привести, чтобы убедить его в собственной искренности. Будь наши предшествующие встречи более приятными, у меня было бы больше оснований обрести в нем союзника. Я понимала, что у него уже сложилось обо мне нелестное мнение. И это новое открытие только еще сильнее склонит чашу весов не в мою сторону.

Луиджи кивнул головой, словно утверждая принятое им решение, и холодным тоном произнес:

— Понимаешь ли ты, что твой поступок может иметь серьезные последствия. Не только для тебя, но и для твоего любимого хозяина. Но за мной остается выбор, рассказать об обмане или нет. Твоя дерзость может показаться мне возмутительной, и тогда мне следует ради блага всех причастных к этому лиц предпринять кое-какие меры. Или же твой смелый поступок развлечет меня, и тогда я не раскрою твою тайну, во всяком случае, сейчас.

Он снова замолк и постучал мясистым пальцем по поджатым губам. Наконец портной сказал:

— Думаю, мне лучше развлечься.

— Благодарю вас, синьор, — задыхаясь бормотала я, хватая его пухлые руки. — Обещаю, ни один мой поступок не заставит вас пожалеть о вашем решении.

— Искренне сомневаюсь, — ответил он, освобождая свои руки. — Однако теперь, когда дело улажено, давай-ка продолжим с подбором для тебя одежды, как того пожелал твой мастер. Сначала, впрочем, сними то, что намотала вокруг груди. Немедленно. Можешь в том углублении, где нескромный взор не оскорбит твою стыдливость.

Он указал мне на занавес в углу. Не зная, что произойдет дальше, я повиновалась, и несколько мгновений спустя избавилась от ткани, обмотанной вокруг груди. Почему-то чувствуя себя голой, хотя на мне был жакет, я выглянула из-за занавески, чтобы узнать, чем занят синьор Луиджи.

Работа у портного спорилась: с неожиданным для человека такого размера проворством он снимал тюки ярких тканей и складывал их на рабочем столе. Набрав с десяток, он принялся рассматривать их, развертывая край шелковой либо бархатной материи.

В большинстве случаев он с фырканьем откладывал ткань в сторону, и лишь три или четыре рулона нашли, видимо, у него одобрение. Почувствовав мой взгляд, Луиджи поманил меня к себе:

— Подойди сюда, э, мальчик. Посмотрим, какие цвета подходят тебе.

Поднося каждую ткань ко мне, он что-то бормотал себе под нос. Я же старалась не задохнуться от радости, когда он перекидывал край штуки мне через плечо, ибо эти ткани были гораздо богаче тех, которые я когда-либо носила. Наконец, лицо Луиджи просветлело.

— Полагаю, лучше всего тебе подойдет костюм темно-синей и золотой расцветки, — одобрительно кивнув головой, объявил он. — Теперь, поскольку твой хозяин спешит, посмотрим, что из уже готового платья можно подогнать под тебя. Однако прежде надо что-то сделать с твоей, э, грудью.

Засим он мелкими шажками подошел к деревянному брусу, на котором висело несколько рубашек из тонкой, отбеленной льняной материи. Он снял с вешалки самую маленькую, а потом, порывшись на полке рядом, достал странный и неизвестный мне предмет одежды.

— Должно подойти, — произнес он и снова приблизился ко мне.

Вручив мне рубашку, Луиджи протянул мне упомянутый предмет. Судя по шнуровке, это был корсет, только в верхней части спереди с подкладкой. Он хмыкнул, увидев мое смущение.

— Это мое собственное изобретение, и предназначено оно для мужчин, которые, как ты говоришь, выглядят не столь мужественно. Подкладка из конского волоса значительно увеличивает грудь, да и платье с большим изяществом облегает тело. Что касается тебя, — его улыбка стала шире, когда он перевернул корсет вверх ногами и подкладка оказалась внизу, — мы попробуем использовать его с противоположной целью. Примерь. Полагаю, тебе в нем будет гораздо удобней, чем в той грубой ткани, которую ты носишь.

Я в нерешительности вернулась в нишу за занавеской и облеклась в корсет.

— Скорей, скорей, — позвал меня Луиджи, когда я затягивала шнуровку.

Я быстро натянула новую рубашку поверх него и откинула занавес.

Он одобрительно кивнул головой и жестом велел мне отойти к противоположной стене.

— Да, так и впрямь гораздо лучше, — сказал портной и отодвинул ткань, закрывавшую большое стеклянное зеркало.

Я с немалым изумлением смотрела на собственное отражение. Корсет прижимал грудь значительно лучше, чем ткань, да и подкладка снизу сглаживала линию тела. В мягко облегающей рубашке моя фигура казалась немного приземистей и уж точно мальчишеской.

— Синьор Луиджи, вы гений, — с благоговением сказала я, восхищенная своим новым обликом.

Он пренебрежительно хлопнул в ладони, хотя я и видела, что мои слова обрадовали его.

— На такое превращение способен любой опытный портной. Надо просто изучить очертания тела, знать, как ткань облегает и ниспадает. Теперь подумаем над тем, что можно сделать с твоими жакетом и штанами.

Быстрее, чем я смела даже предположить, он изготовил жакет из недошитого платья, висящего на другой вешалке; ножницы и игла так и летали в его руках, когда он колдовал над тканью из рулонов, выбранных им ранее. Когда покрой удовлетворял его, он осторожно снимал заготовку с меня.

— Подмастерья доделают, — пояснял он. — Хоть они и заняты, ты отсюда уйдешь только полностью одетый.

Ожидая, пока мне изготовят обещанный наряд, я прогуливалась по портняжной. После того как между нами установилось взаимопонимание, Луиджи заинтересовался мной. Угрюмость несколько слетела с него, когда он увидел, как я восхищаюсь каждой попадавшейся мне на глаза роскошной тканью. Но больше всего меня убедил в том, что у него не столь черствое сердце, как он старается показать, жаворонок в большой плетеной клетке, свисавшей с потолка мастерской.

— А, да, это одна из находок твоего хозяина, — неохотно пояснил Луиджи, когда я услышала мелодичное пение птицы и спросила, как она попала к нему. — Тебе, должно быть, уже известна его привычка освобождать пернатых существ, покупая их у рыночных торговцев. Он приобрел жаворонка, намереваясь так же поступить и с ним, и тут выяснилось, что у него сломано крыло и он не может летать.

— Бедняжка, — с жалостью пробормотала я, глядя на клетку. Птица тихо исполнила несколько трелей, заставив меня улыбнуться. — Но как она оказалась в вашей мастерской?

— Возвращаясь с рынка, он зашел сюда, чтобы выкупить один из его жакетов, и попросил меня о помощи. Он хотел наложить шину на крыло, чтобы кость срослась.

Портной замолк и бросил на меня насмешливый взгляд.

— Конечно, только Леонардо мог догадаться о том, о чем было известно немногим — о моей любви к бессловесным созданиям. С моей стороны не будет похвальбой, если скажу, что, обладая скромным даром, способен лечить раненых птиц. К сожалению, в данном случае, хоть крыло и зажило, здоровье птицы восстановилось не полностью и она плохо летает. Отпустив ее, мы обрекаем ее на скорую гибель, поэтому я согласился оставить ее у себя в мастерской.

— Как вы добры, — с чувством произнесла я, и он сурово посмотрел на меня.

— Я согласился хранить твой секрет, — погрозив пальцем, напомнил мне Луиджи. — Ты же сохрани мой. Пусть не говорят, что у портного Луиджи мягкое сердце, а то клиенты утопят меня в оправданиях и объяснениях, почему они не могут заплатить.

Мы перешли на другую тему, и время потекло быстро. К обещанному часу я стояла перед зеркалом в новом наряде пажа. На мне был синий шелковый жакет, отделанный золотым бархатом, поверх разноцветных коротких штанов. Моя новая белая льняная рубаха искусно выбивалась из прорезей рукавов, перевязанных красной шнуровкой, гармонирующей с красной обувью и такого же цвета мягкой шапочкой. Мой наряд, как и полагается человеку моего положения, был не очень броским, но в то же время достаточно богатым, чтобы не привлекать внимания, когда я буду сопровождать учителя. Разумеется, я сроду не носила столь изящного костюма. То обстоятельство, что он мужской, меня уже не смущало.

— Полагаю, синьор Леонардо останется доволен, — самодовольно произнес Луиджи, подгоняя рукав. — Но, пожалуйста, не надевай дело рук моих, когда будешь мешать раствор или заниматься грязной работой.

— Я с величайшей аккуратностью буду носить свой новый наряд, — заверила я его, схватив мешок, куда он положил мою потрепанную одежду. Затем, оглядевшись вокруг, чтобы убедиться, что ученики не слышат нас, я присовокупила: — Я в долгу перед вами за ваше молчание о деле, о котором мы говорили.

— Как я сказал, я выбираю веселье, его не так уж много при дворе Моро, и мне нравятся перемены. Однако, если тебя раскроют, я скажу, что ничего не ведал. Теперь же возвращайся к своему хозяину. И можешь отнести счет за оказанные тебе мною услуги.

Башенные часы били двенадцатый раз, когда я вошла в личную мастерскую Леонардо. Мои товарищи подмастерья уже давно позавтракали, мой же желудок урчал, напоминая о том, что я еще не ела. Затянув потуже пояс, я вздохнула и постучала в дверь Леонардо.

— Входите, — крикнул он, и я вошла внутрь.

Не осталось никаких следов от проведенной здесь ночью операции, ибо окровавленные одеяла и таз исчезли, а стол, видимо, очищен золой. В покоях никого не было, зато дверь, ведущая, как я догадывалась, в мастерскую отворена. Меня охватило волнение, когда до меня дошло, что мне предоставляется возможность посетить тайное до сих пор святилище. Однако, когда я направилась к нему, на пороге появился Леонардо, как обычно, в испачканной рабочей одежде и закрыл за собой дверь.

— А, прекрасно, — произнес он, глядя на мой новый наряд и показывая мне знаком, чтобы я повернулась и он мог осмотреть его со всех сторон. — Осмелюсь заметить, синьор Луиджи слишком много берет за него, хотя оплатит счет, в конце концов, конечно же герцог.

Лукаво улыбнувшись при последнем замечании, он подошел к столу и взял из деревянной чаши две крупные груши. Швырнув одну мне, Леонардо жестом велел мне сесть и сказал:

— Боюсь, ты вновь остался из-за меня без трапезы, однако она, пожалуй, подкрепит тебя до нашего возвращения. Подожди меня минуту, я надену что-нибудь более подходящее для утреннего посещения архиепископа.

Пока я с благодарностью грызла сочную мякоть, он подошел к деревянному сундуку у кровати и открыл его. Учитель небрежно доставал, а затем отбрасывал в сторону один жакет за другим, пока не остановился на черном, отделанном коричневой материей. Выбрав его, он снял верхнюю одежду, потом, горестно хмыкнув при виде рубахи, сказал:

— Белье-то, пожалуй, стоит сменить.

Он стащил с себя рубаху и принялся искать ей замену в сундуке. Ошеломленная, я тут же отвела взгляд, правда, не столь быстро, чтобы не рассмотреть его обнаженного торса. Надо сказать, что его странное питание шло ему на пользу, ибо тело его было худым и мускулистым. Полураздетый, он напоминал красивых обнаженных юношей на своих рисунках, служивших нам пособием во время уроков анатомии в мастерской.

Это зрелище нельзя было назвать неприятным.

Страшно покраснев при столь своевольных мыслях, я с усиленной энергией принялась грызть грушу, молясь о том, чтобы ему не вздумалось сменить и коричневые штаны. К счастью, он удовольствовался новой рубашкой и жакетом, которые тут же надел.

— Так гораздо лучше, верно, Дино? — осведомился он, выглядя довольно изящно в жакете с коричневым поясом.

В ответ я что-то утвердительно пробормотала, дожевывая грушу и надеясь, что краска стыда сошла с моих щек и не будет привлекать ненужного внимания. Впрочем, учитель не смотрел на меня: он тоже доедал грушу и одновременно рылся в сумке, брошенной им на стол. Леонардо кивнул головой, когда сначала достал, а потом вновь убрал шахматную королеву и список с именами в сумку, которую затем привязал к поясу. Потом он запустил руку в другую корзину и вытащил из нее два клочка бумаги и два куска красного мела.

— Вот еще что нам следует сделать, — сказал он, протягивая мне один из листков и кусок мела. — Нарисуй по памяти лицо второго разносчика, встреченного тобою в прошлую ночь. Того, которого еще не нашли. Я же изображу несчастного Лоренцо.

Хотя меня и одолевало любопытство, я не спросила, для чего ему рисунок, а сразу занялась делом. Это было не трудно, поскольку образ рыжеволосого юноши с костлявым лицом и полными губами до сих пор стоял у меня перед глазами. Сделав несколько пробных мазков, я уверенно завершила рисунок, довольная тем, что мне удалось запомнить юный и в то же время изможденный облик его и жестокость, исказившую его черты.

— Прекрасно, — одобрительно произнес учитель, глядя поверх моего плеча на законченную работу. — Если теперь я увижу его, то с легкостью опознаю.

— Скажи, — спросил он, показывая мне собственный рисунок, — верно ли здесь изображен другой юноша? Боюсь, что, когда я видел его, на нем было слишком много крови и ран.

Я взглянула на работу учителя и изумленно покачала головой. Ему удалось точно передать черты погибшего Лоренцо, но этот рисунок был не просто изображением его лица. В глазах юноши, казалось, застыло немое отчаяние, затмившее написанное на его лице выражение воинственной молодости. Да, этот рисунок неожиданно заставил меня пожалеть сейчас о смерти молодого разносчика еще сильнее, чем прошлой ночью, когда я увидела его смертельно раненного.

— Рисунок великолепен, — искренне призналась я. — Но что нам делать с ними?

— Все очень просто, мой мальчик. Мы покажем их тем, кого будем опрашивать в связи с убийством графа, и посмотрим на их реакцию.

Он осторожно, чтобы мел не стерся, сложил оба рисунка и засунул их внутрь жакета. Затем, отбросив огрызок груши, жестом велел мне следовать за ним.

— Архиепископ ждет нас, Дино, нельзя терять ни минуты.

 

11

Нам повезло, что архиепископ, а также епископ Милана, гостил сейчас у Лодовико в замке Сфорца. Иначе нам бы пришлось отправиться на его поиски, ибо, несмотря на свое звание, проживал он не в Милане. У него был роскошный дворец в Риме и, кроме того, несколько вилл меньшего размера в провинции, и он постоянно странствовал между ними, следя за церковными делами. Это посещение замка было данью вежливости французскому посланнику, пробывшему там уже две недели. Обычно, бывая в провинции, он останавливался в собственной вилле за городскими воротами.

Но архиепископ скоро вернется в Рим, разумеется, если выберется из Милана живым.

— В твоей теории что-то есть, — сказал мне учитель, когда мы шли к обставленным со вкусом комнатам, где разместили епископа. — Если намеченной жертвой действительно является его преосвященство, тогда убийца, возможно, вновь покусится на его жизнь. Мы обязаны предупредить его — и это самое малое.

Однако вскоре мы увидели, что убийце будет не так-то просто подобраться к архиепископу. Вход в крыло замка, где он размещался, охраняли с полдюжины вооруженных людей — папская стража, как мы позже узнали, — и они пропустили нас только после того, как спустившийся секретарь архиепископа разрешил нам войти. Кроме того, целая когорта духовных лиц, бродящая по смежным покоям, остановила бы всякого, не принадлежащего к их кругу.

«Даже у Моро не было столь изощренной системы защиты в замке», — с удивлением подумала я.

— Да, у его преосвященства полно врагов, — на вопрос учителя ответил наш проводник (я шла на почтительном расстоянии позади них). — Вы должны понимать, что он занимает высокий пост внутри Церкви. Будучи более двадцати лет архиепископом и кардиналом, он пользовался доверием четырех пап; да и сам может стать следующим римским епископом. Однако, хотя большинство и любят его, всегда найдутся те, на кого божий человек наводит страх.

— И на его жизнь недавно покушались? — невзначай осведомился Леонардо.

Священнослужитель вежливо посмотрел на него.

— Извините, синьор, я не вправе обсуждать с вами подобные вопросы.

Стал бы или нет учитель и дальше настаивать в своей обычной дипломатичной манере, не знаю, ибо мы остановились перед изысканно украшенными двойными дверьми, упиравшимися чуть ли не в потолок. Наш провожатый тихо постучал согнутыми пальцами по резному, с позолотой дереву, и голос изнутри пригласил его войти. Велев нам знаком оставаться на месте, священнослужитель молча проскользнул внутрь и затворил за собой тяжелые двери.

Мы терпеливо простояли в молчании, верно, несколько минут, затем двери снова распахнулись.

— Архиепископ уделит вам несколько минут в знак благорасположения его хозяину, герцогу, — произнес священник и пригласил его внутрь.

Разумеется, обо мне он не упомянул. Я, держась на почтительном расстоянии, последовала за учителем, склонив немного голову, как и приличествует слуге, пытаясь в то же время как можно незаметней рассмотреть окружающее.

Само помещение отличалось показным блеском, но не удобством. С полдюжины высоких резных кресел из поблескивавшего черного дерева, без набивки и подушек, стояли по обе стороны от нас вдоль стен. Здесь вместо современных фресок, как в трапезном зале, висели на тяжелых кольцах и брусьях длинные гобелены, казавшиеся гораздо старше самого замка, закрывая грубо обтесанные стены, заглушая звук и пряча сырость. Каменная плитка под нашими ногами была неровна и беспощадна, и я представила, какой холодной она бывает в зимний день, без толстого покрова, как встарь, тростника.

Впрочем, центром комнаты был массивный стол с ножками вдвое толще моих, с такой же изысканной резьбой, как и на дверях. Из-под опущенных ресниц мне удалось разглядеть старика, сидевшего за ним в напоминавшем трон кресле.

Вблизи архиепископ Милана оказался худощавым человеком, с морщинистым лицом под кардинальской красной шапкой на лысеющей голове. Сегодня на нем был белый жакет с кружевом, а поверх него — красная, застегнутая на груди на пуговицы накидка с капюшоном. Под накидкой висел на тяжелой цепи золотой крест размером с кисть руки. Этот крест, как и золотой перстень на пальце, был его единственным украшением. Столь простой наряд представлял разительный контраст с изысканным одеянием, в котором он был во время шахматного матча и погребения графа.

— Ваше высокопреосвященство, это Леонардо Флорентийский, занимающий должность главного инженера при дворе герцога Миланского, — объявил священнослужитель, а затем скромно отступил в сторону, оставляя их наедине и в то же время все слыша.

Архиепископ не пригласил нас сесть. Он, однако, кивнул головой, давая понять, что Леонардо может приблизиться, и протянул через стол для традиционного поцелуя руку с кольцом. Я затаила дыхание, зная нелюбовь учителя к подобным религиозным обрядам и опасаясь того, что он сделает. К моему облегчению, он грациозно поцеловал протянутую руку и застыл в ожидании.

— Итак, вы великий Леонардо, — произнес его высокопреосвященство твердым и в то же время слабым голосом, вызвавшим у меня опасения за его здоровье. — О вашем таланте стало известно и за пределами Милана. Даже в Риме пронесся слух о художнике, наделенном немалым даром, хотя и, как считают, еретике. Однако я видел вашу работу, Леонардо, и не верю, что тот, кто создает столь прекрасные изображения Богоматери, не знаком со словом божьим.

— Я рисую не только святых, но и грешников, ваше преосвященство, — кротко возразил он. — Но, признаться, я испытываю божественное вдохновение, когда творю.

— В таком случае вам еще можно надеяться, — с легкой улыбкой ответил архиепископ. — Скажите же, сын мой, что за срочное дело вы желаете обсудить со мной?

В двух словах Леонардо описал обстоятельства убийства графа и загадочной смерти юного Лоренцо.

— И поскольку герцог велел мне отыскать того, кто совершил это преступление, — продолжил он, — я тщательно изучил события нескольких последних дней, надеясь найти разгадку. В ходе расследования возникло предположение, что не граф, а вы, ваше преосвященство, являлись настоящей мишенью убийцы. Я просто был обязан предупредить вас об опасности, возможно, подстерегающей вас здесь, в замке.

— Сын мой, меня пытались убить столько раз, что трудно сосчитать, — спокойным голосом ответил архиепископ. — Не нажив врагов, в церкви не достичь моего положения, даже если прекрасно выполняешь свои обязанности. Но, как вы можете убедиться, я окружен многочисленной охраной, и поэтому добраться до меня способен лишь решительный убийца. Впрочем, меня ужасно расстраивает, что из-за меня, возможно, погиб человек. У вас есть чем подтвердить ваши слова?

Леонардо отрицательно покачал головой.

— Как я сказал, это всего лишь одно из рассматриваемых нами предположений. — Он замолк и, засунув руку под жакет, вытащил два рисунка. Он развернул и положил их на стол. — Будьте так любезны, ваше преосвященство, взгляните на эти наброски.

Духовное лицо искоса посмотрело на них.

— И впрямь чудесная работа, — промолвил он, улыбнулся и взял рисунок с изображением Ренальдо. — Однако, должен сказать, мне больше по душе этот набросок, особенно то, как вам удалось передать выражение внутренней борьбы. Этот юноша, видно, грешник и нуждается в спасении.

От столь неожиданной похвалы моей скромной работы я покраснела от удовольствия, тем более что архиепископ подумал, что ее творцом является Леонардо. На прекрасном же лице учителя промелькнула тень досады. Я слышала немало историй о том, как однажды в годы ученичества юный Леонардо превзошел своего учителя в мастерстве владения кистью и тот поклялся никогда больше не прикасаться к краскам. Я подумала, не вспомнил ли он тот случай.

К моему изумлению, он сказал кардиналу:

— Ваше преосвященство, этот набросок нарисовал мой паж. Согласен, что юный Дино наделен некоторым талантом, впрочем, вернемся к более важным вопросам. Оба юноши, изображенных здесь, служат в замке и, возможно, некоторым образом причастны к убийству графа Феррара. Вам доводилось встречать их во время пребывания здесь?

Архиепископ еще раз взглянул на рисунки и покачал головой:

— Они мне не знакомы.

— А вот это? — спросил учитель, доставая шахматную фигуру из сумки и ставя ее рядом с рисунками.

Беря фигуру скрюченной подагрой рукой, архиепископ утвердительно кивнул головой.

— Итак, вы тоже играете в шахматы, Леонардо? Боюсь, мне трудно будет сыскать достойного противника, ибо тем, кто не прочь сразиться со мной, недостает либо умения, либо решимости обыграть меня. Быть может, вы сумеете ответить на вызов?

— Я посчитал бы честью сесть напротив вас, — с легким поклоном ответил учитель. — Но не могли бы вы сказать, где видели эту шахматную фигуру прежде?

— Это королева, верно? — внимательно рассматривая, архиепископ повертел фигуру в руке. — Судя по резьбе, она родом из Аравии либо, пожалуй, Испании. Довольно мила в своей простоте, но нет, не могу признать ее.

Он отдал обратно шахматную королеву Леонардо, который спрятал ее и рисунки, а затем вновь поклонился.

— Я признателен вам, ваше преосвященство, за то, что вы уделили нам время. Я вас больше не побеспокою, и лишь прошу вас не выходить отсюда без сопровождения, пока мы не найдем того, кто убил двоюродного брата герцога.

— Я приму к сведению ваш совет, Леонардо, и помолюсь о быстром разрешении этого печального дела, — ответил архиепископ и снова протянул руку.

Через минуту его секретарь с расстроенным выражением на лице уже торопливо сопровождал нас вниз по коридору.

— Поверьте мне, я довольно сносно играю в шахматы, — убеждал он. — Если я постоянно и проигрываю, то не из-за неумения. Просто Господь благоволит к его преосвященству.

— В самом деле, — сухо ответил Леонардо, и в его глазах промелькнул веселый огонек. — Передайте, пожалуйста, что я буду рад принять его вызов, когда ему будет удобно.

Оставив что-то бормочущего священника и пройдя через те же самые смежные покои и строй стражи, мы опять оказались во дворе. Учитель остановился и сунул руку внутрь жакета за списком.

— Мы исполнили свой долг и предупредили архиепископа о подстерегающей его здесь, вероятно, опасности. К сожалению, он не обладает интересующими нас сведениями в отношении лиц, возможно, причастных к убийству графа. — Он замолк и, лукаво улыбаясь, присовокупил: — Разве что сообщил нам, что ты заметил то, что я проглядел — внутреннюю борьбу.

Вновь покраснев, я задумалась на мгновение, а потом встряхнула головой:

— Архиепископ показался мне искренним и чистым человеком. Уверен, что ему ничего не известно ни о заговоре против него, ни о причине, заставившей пойти на убийство двоюродного брата герцога.

— В таком случае нам следует посетить второе лицо в нашем списке, графиню Мальвораль. Хотя она с супругом обычно жила на вилле за городом, у нее, члена герцогского семейства, имеются в замке собственные покои.

На моем лице, верно, отразилось беспокойство, ибо он пристально посмотрел на меня.

— Ах, да, она же та женщина, которую ты больше всех подозреваешь в недостойных проделках, — продолжил он. — Пожалуйста, оставь ужасные мысли о ней. Нельзя, чтобы чувства возобладали над нами, когда мы накануне новых открытий.

— Я не боюсь ее, учитель, — решительно защищала я себя. — Просто меня в ее присутствии постоянно одолевает тревога. Кроме того, вдруг она признает его во мне, ведь она видела меня в наряде белого епископа?

Он беззаботно щелкнул пальцами.

— Не волнуйся. Подобные ей никогда не обращают внимания на тех, кто ниже их по положению. И даже если она посмотрит на тебя, то вряд ли отличит тебя от других слуг в замке. Ей никогда не придет в голову, что ты имеешь отношение к придворным, участвовавшим в матче.

Я с сомнением кивнула головой. Несмотря на его пренебрежительное мнение о знати, я чувствовала, что графиня не похожа на остальных. Я была уверена, что она знает всех слуг по имени и в лицо. Более того, я была убеждена, что она в мельчайших подробностях вспомнит встречу с тем, кто не принадлежит к ее близкому кругу, особенно со знатным лицом, не являвшимся таковым и переодетым епископом.

Поэтому я с некоторым трепетом последовала за ним к другому крылу, где размещались родственники герцога. Как и во внутреннем дворе, в покоях царила суета, поднятая теми, кому, волею обстоятельств, пришлось задержаться здесь. Все говорили громко и вели себя натянуто. И, как всегда, больше всех страдали слуги, ибо им главным образом приходилось сносить дурной нрав своих хозяев и хозяек.

И, приблизившись к покоям графини, мы стали свидетелями этого. Служанка немногим старше меня неожиданно вылетела из дверей, в которые мы собирались постучать. Слезы лились потоком из распухших глаз, а чепец сбился набок. Причина ее горя была очевидной, ибо красная отметина, след от тонкой руки, ярко алела на пухлой бледной щеке.

Девушка исчезла в конце коридора, прежде чем мы успели предложить ей свою помощь или утешить ее. Я видела, как потемнело лицо Леонардо, и, несмотря на охватившее меня негодование, почувствовала на мгновение облегчение. Вот доказательство жестокого характера графини. Разумеется, увиденное заставит учителя более благосклонно отнестись к предположению о причастности к убийству графа женщины.

Он молча постучал в дверь, и резкий голос велел ему войти. Глубоко вздохнув, я последовала за ним, испытывая такое же беспокойство, как и тогда, когда накануне отправилась за ним в гробницу.

Комната без окон была обставлена не столь строго, как крайние покои архиепископа. Резные деревянные кресла, выстроившиеся только вдоль одной стены, были здесь меньше и на них лежали подушки из золотой парчи. Напротив стоял низкий стол, заставленный вазами с цветами и фруктами. И тут же лежала (при виде ее я испытала сильное волнение) шахматная доска. Впрочем, фигуры на ней были меньше и более изящны, чем в том наборе, из которого к нам попала шахматная королева. Рядом со столом виднелась широкая скамейка с подушками, окруженная золотыми портьерами, где обитатель комнаты мог отдохнуть минуту днем.

Гобелены на стенах были ярче и более веселого содержания, чем в покоях архиепископа, и отделаны золотым шнуром и кисточками. Большую часть противоположной стены занимал громадный каменный камин, его зияющая черная пасть была столь громадной, что я могла легко поместиться внутри, вероятно, приятное дополнение в зимние месяцы. Узкая дверь сбоку от него вела, предположила я, в спальню.

Мы терпеливо ждали, когда графиня выйдет к нам через эту дверь; поэтому мы оба были удивлены, когда портьеры, окружающие скамейку, заколыхались и из-под них показалась женская бледная обнаженная ступня. За ступней последовала столь же обнаженная нога, стройная и бледная на фоне золотой ткани. Затем портьеры раздвинулись, представив нашему взору графиню Мальвораль собственной персоной.

Она была в том, в чем спала, в тонком белом одеянии, облегавшем, казалось, все выпуклости ее тела столь откровенно, что я покраснела от стыда за нее. Ее золотистые волосы, зачесанные со лба назад, были открыты и ниспадали по спине, словно она была незамужней девушкой. И несмотря на это, она выглядела старше, более увядшей, чем я помнила ее, и у меня невольно возник вопрос, не прибегала ли она к косметическим средствам либо иным ухищрениям, чтобы выглядеть моложе.

Впрочем, одно не изменилось в ней — ее глаза. Синие и в то же время столь бледные, что казались ледяными, они светились умом и явной злокозненностью. В них не было и тени смущения от того, что она предстала почти раздетая перед незнакомым мужчиной. И когда она провела розовым языком по полным губам, я со смятением осознала, что происходящее доставляет ей наслаждение.

Затем она улыбнулась, и ее бледный взор остановился на Леонардо.

— Для меня честь принимать великого Леонардо здесь, в собственных покоях, — произнесла она, и ее холодный голос, казалось, обвился вокруг нас, как скользкая змея на гербе Сфорца. — Лодовико предупредил меня о том, что вы, возможно, навестите меня. Вы должны простить меня за столь неофициальный прием. Боюсь, моей служанки здесь нет, и о вашем приходе было некому доложить.

— Да, мы видели, как она ушла, — столь же холодно ответил он. — И, кажется, ей тут досталось.

На лице графини появилось страдальческое выражение, и губы ее задрожали.

— Поверьте, случилась неприятность. Она повздорила с моей портнихой из-за одного из моих платьев, и бедной Анне пришлось туго. Я, конечно, уволю портниху.

Хоть она и пыталась убедить нас в своей непричастности, я подозревала, что ее рассказ о ссоре служанок вымысел чистой воды и что несчастная Анна стала жертвой самой графини. Поверил ли ей или нет Леонардо, я так и не смогла по выражению на его лице определить. Однако больше об этом не говорили, ибо она внезапно вновь села на скамейку.

— Скажите же, какое дело привело ко мне главного инженера Лодовико?

— Я здесь по приказу герцога. Он решил выяснить, кто убил его двоюродного брата, и велел мне разузнать все, что возможно, по этому делу.

Графиня приподняла узкую, бледную бровь.

— Как вам, должно быть, известно, Орландо также и мой двоюродный брат. Я тоже хочу, чтобы убийцу поймали, но, боюсь, не могу сказать, кто он.

— Он… или она, — поправил ее учитель. — В таком случае вы, пожалуй, можете рассказать мне немного о графе. Были ли у него враги? Вел ли он себя как-то загадочно в последнее время?

— У каждого человека есть враги. Вам следует это знать, мой дорогой Леонардо, — тут она пожала плечами, и ее наряд угрожающе соскользнул с плеч. — Что касается таинственности, Орландо был на удивление простоват, даже, скорее, глуповат. У него не было тайн, разве что как улыбаться и выглядеть красивым. Не понимаю, почему Лодовико собирался назначить его посланником.

— Возможно, здесь и скрыта причина, — сухо ответил учитель. — Как я понимаю, ваш супруг, граф Мальвораль, должен был занять этот пост, но был заменен на Орландо. Не обиделся ли он, лишившись должности, настолько, что ради его возвращения кое-чем рискнул?

В заливчатом смехе графини почти не было резких нот.

— Вы полагаете, что мой муж убил Орландо, чтобы заполучить должность посланника? Поверьте мне, у него не было ни малейшего желания ехать во Францию. Он хотел остаться на своей вилле или здесь при дворе Лодовико… там, где он мог следить за мной.

Она снова встала и, грациозно прошествовав к столу, взяла из вазы небольшую гроздь винограда.

— Впрочем, из этого не следует, что мой муж вне подозрений. Признаться, я не столь верная, как положено, супруга, ведь скучно быть замужем за человеком столь преклонных лет. Мне нравятся более молодые и красивые мужчины. Уверена, вы понимаете это, — присовокупила она с легкой улыбкой и вяло откусила от темно-красной ягоды.

При виде виноградного сока, окрасившего ее бледные губы, я испытала неприятное чувство в низу живота. Я подозревала, что графиня пожирает мужчин так же, как виноград — беззаботно и в огромном количестве. Я лишь молилась о том, чтобы учитель оказался умнее большинства мужчин в подобных делах и не пал жертвою ее откровенного заигрывания.

Удовлетворенно вздохнув, она доела гроздь, а затем, двигаясь по кругу, приблизилась к учителю. Теперь эта женщина больше напоминала не змею, а львицу, зовущую своего самца.

— Быть может, вы пожелаете написать мой портрет, — с напускной скромностью осведомилась она, проводя бледной рукой по его рукаву (я с растущей тревогой наблюдала за ними).

Когда он не ответил, графиня продолжила:

— Конечно, вам придется оставаться со мной наедине в покоях, но мой супруг вряд ли будет возражать, если меня будет рисовать сам великий Леонардо.

— У учителя и без того полно заказов от герцога, — выпалила я, не подумав, а затем поперхнулась от собственной смелости. Мне отчаянно хотелось взять свои слова обратно, но сделанного не воротишь. «Меня, несомненно, выпроводят за дерзость», — подумала я, страдальчески глядя на свою обувь.

Леонардо, однако, только пожал плечами.

— Боюсь, Дино прав, хотя и говорит он невпопад, но, будьте уверены, я польщен вашим интересом к моей работе. Возможно, если я надоем герцогу, то снова смогу распоряжаться своим временем.

— Возможно, — скромная улыбка графини приобрела жесткость, когда она обратила на меня свое внимание. — И какой у вас красивый молодой паж, — сказала она, пронзительно разглядывая меня с ног до головы. — Должна заметить, что мне он, кажется, знаком. Скажи мне, Дино, нет ли у тебя брата, который тоже работает в замке?

— Нет, графиня, — тихо произнесла я, прикидываясь пажом вежливым и скромным, хотя мне внезапно стало холодно. — Только я из семьи тружусь здесь, в замке.

— В самом деле? Я совершенно уверена, что видела тебя раньше, хотя и не с твоим хозяином.

Она подошла ближе, по-кошачьи обходя меня так же, как только что обходила и Леонардо. Мне удалось справиться с собой и не отпрянуть, когда она протянула тонкую руку и погладила мои волосы. Я только опустила глаза, надеясь, что мой пажеский наряд не позволит вспомнить меня в костюме епископа или в жакете разносчика — с чужого плеча.

— Графиня, будьте добры, — спокойно вмешался учитель и заставил ее отвести свой взгляд от меня, — скажите, откуда у вас этот ларец?

Пока графиня разглядывала меня, он, очевидно, заметил то, что не увидела я на заставленном столе: золотую шкатулку чуть больше женской ладони, усыпанную жемчугом и цветными каменьями. Я воспряла духом, увидев, что ее крышка закрывается на застежку с замочной скважиной. Она была довольно маленькой и, по-моему, подходила для ключа, спрятанного внутри шахматной королевы. Неужели это и есть доказательство ее причастности?

Он небрежно взял крошечный ларец; графиня столь же быстро забрала его у него, хотя и сказала с пренебрежением:

— Фу, простая безделка, полученная от Лодовико на прошлые Святки. Возможно, она кое-что и стоит, но я всегда считала ее безвкусной. Разве может такая безделица быть интересна великому Леонардо?

Он осуждающе улыбнулся:

— Мне показалось, что я узнал работу одного из друзей моей юности. Впрочем, оставим пустяки и займемся ожидающими нас более важными делами. Позвольте мне показать вам несколько предметов, возможно, Имеющих некоторое отношение к убийству графа?

— Хорошо, — уже с явным раздражением проговорила она, и на лице ее промелькнула тень неуверенности. Впрочем, она исчезла так же быстро, как и появилась, она, вернувшись к блюду с фруктами, взяла виноград.

Он засунул руку в суму, вытащил шахматную королеву и поставил ее на ладонь.

— Я также обратил внимание на то, что вы играете в шахматы, — хладнокровно заметил Леонардо. — Эта вещица попала ко мне недавно. По-моему, она была украдена, возможно, у кого-то из гостей герцога. Она случайно не из вашего набора?

— Обыкновенная безделка, — сказала она, пренебрежительно покачав головой. — Будь она моей, я бы обрадовалась ее пропаже, но нет, она не моя.

Видимо, довольный ответом, он вновь спрятал шахматную фигуру и достал два рисунка. Развернув их перед ней, учитель продолжал:

— Вот рисунки двух юношей, работающих в замке. Вам кто-нибудь из них знаком?

Бегло взглянув на рисунки, графиня опять покачала головой.

— Хотя, к сожалению, у меня нет обыкновения болтать с разносчиками, я уверена, что не знаю их. — Тут ее бледные глаза сузились. — Почему вы спрашиваете меня? Полагаете, что убили Орландо они?

— Их нельзя исключать из числа подозреваемых. На самом деле их по распоряжению герцога держат под замком, и со временем они во всем сознаются.

Если он надеялся с помощью уловки выудить у нее некое подобие признания, сказав, как мы оба знали, явную ложь, трюк не удался, ибо она только пожала плечами.

— Пожалуй, некоторые меры предосторожности не будут излишни, — с презрительным смешком произнесла графиня, и я содрогнулась, догадавшись, что кроется под ее словами. — Искренне надеюсь, они быстро сознаются, и братец Лодовико выпустит нас из этого проклятого места. Лучше уж побыть на вилле мужа, чем так долго торчать в этой мнимой тюрьме.

— Убежден, все решится в ближайшие дни, возможно, даже часы, — вежливо заверил ее Леонардо, сворачивая рисунки и засовывая их внутрь жакета. — А теперь, если вам нечего больше сказать о том, чем в последнее время занимался ваш двоюродный брат, мы покинем вас. Возможно, наша следующая беседа будет более приятной.

— Это, мой дорогой Леонардо, целиком зависит от вас, — ответила она с прежним жеманным выражением на лице. — Вы здесь всегда желанный гость… днем или ночью.

Графиня проводила нас до двери, и мне казалось, что она не спускает своего бледного взора с моей спины. Пожалуй, интуиция не подвела меня, ибо, закрывая за собой дверь, она рассмеялась. Этот холодный смех был резок, как бьющееся стекло.

Графиня тихо обратилась ко мне:

— Совершенно уверена, Дино, что откуда-то знаю тебя. Впрочем, не пытайся вспомнить. Убеждена, со временем я припомню, где мы встречались.

 

12

Я думала, что после неудачного посещения графини Мальвораль мы отправимся к следующему знатному лицу из списка Леонардо. Вот почему я удивилась, когда, покинув ее покои, мы пошли обратно во внутренний двор. После прошедшего вечером ливня небо, нависшее над нами громадным четырехугольником, было таким же ярким, как на фресках Леонардо, хотя теплый, неприятно тяжелый воздух и предвещал в грядущем бурю. Мне в одежде пажа было жарко, хотя в присутствии графини меня знобило.

Мы остановились у каменной скамейки, установленной довольно далеко от открытых окон и дверей, чтобы спокойно поговорить, и учитель жестом пригласил меня присесть рядом с ним. Несколько мгновений он молча смотрел на портреты разносчиков, я же вспоминала в мельчайших подробностях одну за другой все беседы.

Архиепископ, на мой взгляд, ничего не знал о недавних убийствах. О том, кто был настоящей мишенью убийцы, можно лишь догадываться. Что касается графини, то внутренний голос мне подсказывал, что она каким-то образом связана с этим преступлением. К сожалению, наши расспросы ничего не прояснили, разве что мы установили, что у нее есть маленькая шкатулка, которая, возможно, открывается найденным в шахматной королеве ключом.

По крайней мере, так я думала. Когда учитель, однако, заговорил, его первыми словами были:

— Я еще не уверен, причастна ли графиня Мальвораль к смерти одного юноши и исчезновению другого, только она знала их. Это совершенно очевидно.

— Но почему вы так уверены? — удивленно спросила я.

Он осторожно сложил рисунки и сунул их внутрь жакета.

— Все довольно просто, мой дорогой мальчик. Если помнишь, когда я показал ей их изображения, она назвала их разносчиками. Мы же не говорили, кто они, да и их одежда не указывала на их положение в обществе. С равным успехом они могли быть конюхами либо моими подмастерьями. И только будучи лично знакомой с ними, она могла знать о том, кто они такие.

— Но что за ларец мы видели? И шахматная королева…

— Полагаю, шахматная королева ей не принадлежит. Я внимательно, пока мы говорили, наблюдал за ней, и, судя по ее манере, она не лгала и не проявила чрезмерного интереса к фигуре. — Он замолк и пронзительно посмотрел на меня: — Я изучил человеческую природу и человеческую анатомию, особенно в части, касающейся общения между людьми, как они, беседуя друг с другом, стремятся утаить правду. Тебе следует знать, мой мальчик, что, и это неоспоримый факт, лгущих людей выдают определенные внешние признаки, и когда они что-то скрывают, сколь бы искусны они ни были, они не в состоянии владеть лицом. Например, невольное расширение зрачков.

Он говорил и о других признаках, я же, с интересом кивая головой, внутренне дрожала. Не предупреждает ли он меня о том, что ему известна моя тайна? Не догадался ли он по какой-то мелочи, что я не всегда была искренна с ним?

Если так, он не выдавал своего беспокойства. Напротив, в конце импровизированной лекции Леонардо произнес:

— Со шкатулкой вопрос другой. Там хранится то, что, как она считает, не должно попасться на глаза постороннему человеку. Мне, вероятно, придется вечером наведаться в ее покои и попытаться моим ключом открыть ее замок.

Не зная, буквальный или переносный смысл был у последней фразы, и горячо молясь о том, чтобы верным оказалось первое, я пробормотала:

— Только остерегайтесь того, чтобы ваш ключ не нашел того, что вы не хотели бы.

Учитель с минуту изумленно смотрел на меня, потом расхохотался:

— Мой дорогой мальчик, не знай я тебя лучше, то подумал бы, что ты ревнуешь. Не бойся, я не попадусь в ее сети.

Потом он посерьезнел.

— Идем, Дино, мне, пока день не кончился, надо поговорить и с другими, — сказал он, закатывая рукав и смотря на наручные часы, я же поглядела на солнце. — Для тебя же у меня иное поручение, гораздо более важное и спешное.

Я затаила дыхание. Что задело огромной важности мне поручат? Леонардо, вытащив горсть флоринов и небольшой обрывок бумаги из сумки, бросил их на мою открытую ладонь.

— Боюсь, из-за запрета Моро покидать пределы замка мы почти остались без рабочих материалов, — сказал он. — Вот перечень того, что необходимо, и деньги. Я уже известил стражу у ворот, что тебе разрешено на несколько часов выйти за стены замка. Бери с собой Витторио и отправляйся на рынок. Когда вернешься, я расскажу тебе, что мне удалось выяснить.

Не дав мне времени даже возразить, он неожиданно встал, я же, засовывая монеты в свой кошель, с удивлением взирала на треугольный обрывок, отодранный, видно, от какого-то ненужного рисунка.

Любой другой человек, пожалуй, записал бы столбиком материалы и количество. Перечень же учителя состоял из пометок, сделанных на странице в разном направлении, несомненно, в тот момент, когда они приходили ему на ум. Как обычно, все было написано справа налево, и мне понадобилось несколько минут для того, чтобы понять, что требуется.

— Известь, мешок, который можно легко поднять, — прочитала я вслух. — Красный железняк с дюжину кусков, как можно темней, каждый размером с кулак. Азурит, столько же и такого же размера, и чтобы эти образцы были без примесей.

Последние два минерала толкли на мраморной плите, получая из них пигмент; известь же смешивали с водой, куда потом добавляли пигменты.

— Звериные шкуры столько, сколько можно унести.

Их, как мне было известно, кипятили, делая клей для гипса.

Столь же туманно говорилось и о количестве еще нескольких предметов. Нам потребуется здоровая корзина, чтобы унести все это; затем я вспомнила о тележке, на которой мы везли Лоренцо с кладбища. Хорошо, что ее сейчас можно было использовать для гораздо менее отвратительного дела.

Вздохнув, я поднялась и направилась к мастерской учителя, где оставила наряд подмастерья. Прежде чем отправиться на поиски Витторио, мне следовало переменить платье и облечься в привычную одежду. Я не осмеливалась предстать перед товарищами в теперешнем роскошном одеянии, ибо тогда с их стороны не будет конца вопросам и обвинениям!

Через несколько минут на мне вновь были привычный коричневый жакет и зеленые рейтузы. Свой же новый роскошный наряд я осторожно свернула и сунула под тюфяк, а затем направилась к трапезной, где готовили последнюю стену для росписи.

Константин руководил своим маленьким войском с широких деревянных лесов, возведенных ими накануне. Рассчитывая каждый шаг, я взобралась по лестнице к нему. Мне не раз доводилось слышать о том, как легкомысленные ученики, упав с таких же высоких лесов, калечились или кончали еще хуже, а мне не хотелось присоединиться к их числу.

Константин радостно приветствовал меня и лишь слегка нахмурился, когда я объяснила, зачем пожаловала.

— Верно, нам очень необходимы материалы, — согласился он, — хотя я бы предпочел, чтобы вы оба помогали здесь. Впрочем, таково пожелание учителя.

Он позвал Витторио, вместе с другими мальчиками очищавшего штукатурку от грязи и паутины, и отослал его ко мне. Радость молодого подмастерья при известии о том, что ему предстоит вместо нудной работы прогулка, пускай и кратковременная, на рынок, была заразительна. Поэтому и я была в приподнятом настроении, когда второй раз за день выходила через ворота замка в город.

— Думаешь, мы успеем посмотреть на жонглеров? — взволнованно осведомился Витторио. Мы, идя в сторону главной площади, где каждый день шла бойкая торговля, везли тележку по узким мощеным дорожкам. Ему приходилось прилагать немало усилий, чтобы катить ее ровно, ибо от радостного предвкушения он скакал, точно жеребенок, при первом морозном ветре.

Я с сожалением покачала головой.

— Не в этот раз, — сказала я ему. — Мы нужны учителю и Константину и поэтому должны вернуться как можно скорей. Мы купим указанные в списке материалы и сразу отправимся обратно в замок, в мастерскую.

Он приуныл, и я чуть смягчилась.

— Ты можешь остаться у тележки и несколько минут посмотреть их представление, пока я буду у аптекаря, — предложила я ему.

Витторио издал радостный вопль, и я улыбнулась в ответ.

Громыхание деревянных колес по камню гулким эхом отдавалось на стоящих вдоль извилистых улиц лавках и домах, возведенных друг над другом. Здесь здания располагались так близко и возносились так высоко, что неба почти не было видно — была видна только узкая синяя полоска между сохнущим бельем, повешенным поперек улицы между домами. Однако даже скрип нашей тележки едва был слышен среди призывных криков торговцев, смеха и возгласов мужчин и женщин, редкого раздраженного плача ребенка.

Поэтому, хоть Витторио и говорил, идя рядом со мной, беседовать было практически невозможно. Впрочем, его, казалось, вовсе не заботило, что я едва отвечаю ему; судя по всему, он был просто рад тому, что избавился, пускай всего на час-другой, от своих обязанностей. Вот почему, когда мы шли, он без умолку болтал, а я молчаливо обдумывала слова учителя, сказанные им в ответ на мое предупреждение насчет графини.

«Ревнуешь?» — При этом воспоминании мои щеки залила краска. Он так произнес это словно, как будто за моей тревогой об учителе стояло нечто большее. Я была убеждена, что она приложила руку к убийству графа; да и сам Леонардо предположил, что ей известны те два разносчика. Что еще могла я подумать, кроме того, что ее интерес к учителю не сулит ничего хорошего? Он же должен понимать, что мною двигала тревога за него. Ревность предполагает другие, более глубокие чувства, их-то я точно к нему не испытываю.

Я с негодованием отмахнулась от этих мыслей и сосредоточила свое внимание на шуме вокруг меня. Как мощная океанская волна, он поглотил меня, позволив мне отрешиться от всего, чему я была очень рада. Здесь было столько же красок, сколько и на палитре художника — яркие флаги и свежее белое белье, с силой бьющееся о балконы; нарядные юноши в разноцветных коротких штанах и жакетах красных, желтых и зеленых тонов. Изумрудные фрукты и овощи, падавшие из бочек и корзин — радужное многоцветье на спокойном фоне желтовато-коричневых, красновато-коричневых и коричневых зданий.

Я глубоко вздохнула, и мою грудь наполнили распространяющиеся повсюду ароматы свежих цветов, хлеба, дыма. И менее приятная вонь жареного лука, навоза и гниющих отбросов. Удивительно у всякого города есть собственный запах. Я поняла, что соскучилась по городской жизни.

Ибо мы, подмастерья, редко покидали пределы замка, только по праздникам. Я могла по пальцам на одной руке пересчитать, сколько раз посетила рынок с тех пор, как попала в Милан. И то всегда в сопровождении Константина либо кого-нибудь из товарищей и с единственной целью — приобрести указанные Леонардо материалы. Но хотя мы не могли ходить туда, куда хотели, каждая прогулка была настоящим приключением.

Когда мы дошли до рыночной площади, я уже почти свыклась с шумом. Приложив руку ко рту, я позвала Витторио за собой.

В мастерской изготовителя свечек мы нашли воск. В достаточном количестве, чтобы можно было повесить многочисленные трафареты на стенах. В мастерской дубильщика мы приобрели кипу душистых шкур неизвестного происхождения, но подходящих нам. Также у него нашлась прекрасная свиная щетина — белая, для лучших кистей, — и ее мы тоже купили. Мы загрузили этим товаром нашу корзину и повезли тележку к аптеке.

— Смотри, жонглеры! — воскликнул Витторио, когда мы набрели на трех карликов в ярких разноцветных костюмах, подбрасывающих разные предметы перед благодарной толпой. — Пожалуйста, Дино, ты обещал!

Эта троица была столь искусна, что мне самой стоило большого труда оторвать от них свой взгляд. Я неохотно оставила мальчика одного, строго-настрого наказав ему не выпускать из вида тележку, и вошла в аптеку, тускло освещенное небольшое помещение у площади. Ее хозяин, лысеющий мужчина с черными зубами, считал Леонардо своим лучшим покупателем, и тем не менее постоянно, когда речь заходила о минералах, пытался надуть его, предлагая худшие образцы.

— Не понимаю, почему вы не верите мне, — жалобно хныкал он, когда я, выйдя на улицу, рассматривала каждый камень при солнечном свете.

Не обращая внимания на жалобы, я беспощадно отбрасывала камни с многочисленными примесями. Поспорив насчет цены, этому искусству я научилась у своей матушки, мы ударили по рукам. Держа свертки в руке, я вышла на улицу, чтобы позвать Витторио.

Сначала я не увидела ни его, ни тележки. Сердце у меня бешено забилось, поскольку мне тут же вообразилось самое худшее. Что, если Витторио постигла та же судьба, что и несчастного Лоренцо, либо он исчез так же, как второй разносчик, Ренальдо? Или, возможно, он лежит мертвым в ближайшей аллее и из его юного тела торчит нож?

Затем толпа на мгновение раздвинулась, и я увидела его на некотором отдалении от того места, где оставила. Опершись на тележку, он смеялся и рукоплескал трюкам жонглеров. Облегченно вздохнув, я махнула ему рукой. Он заметил меня и изобразил на своем лице мольбу, прося задержаться еще на несколько минут; когда же я отрицательно покачала головой, он в отчаянии взмахнул рукой и послушно повез тележку в мою сторону.

Смотря на него, я вдруг почувствовала, что за мной наблюдают. Шею закололо, и я обернулась в том направлении, откуда, казалось, исходило беспокоящее меня чувство. Сперва я ничего не увидела, только кружащуюся толпу, и никого, кто бы смотрел по сторонам. Затем, поворачиваясь, я заметила краем глаза знакомое и в то же время неприятное лицо.

Я открыла рот от изумления и заморгала глазами. Лицо внезапно исчезло, и я спросила себя, не привиделось ли оно мне. Впрочем, не было никаких сомнений в том, кому принадлежали эти рыжие волосы, костлявое лицо и полные губы, это жестокое выражение. Это Ренальдо, сказала я себе. Итак, он не мертв. Неужели ему удалось уйти от убийцы Лоренцо? Или они с Лоренцо были убийцами графа? Не попытался ли он избавиться от свидетеля, ударив дубинкой Лоренцо и бросив его умирать? Не попытался ли избежать наказания, тайно покинув пределы замка?

Какова бы ни была его роль, враждебность его по отношению ко мне не нуждалась в объяснении. И я так увлеклась, отыскивая его взглядом среди толпы, что совершенно забыла про Витторио и вспомнила о нем лишь тогда, когда он схватил меня за плечо. Я вскрикнула и чуть не выронила пакет с минералами, за которые так яростно торговалась.

— Куда ты смотришь? — с интересом осведомился он, вертя головой по сторонам и стараясь обнаружить то, что привлекло в толпе мое внимание.

Я быстро прикинула, стоит ли мне довериться ему. Разумеется, я не скажу ему всей правды, однако, поскольку Ренальдо видел его со мной, ему, пожалуй, лучше сообщить о том, что за нами следят, вероятно, даже преследуют. Мое молчание тоже, вероятно, не убережет его от опасности. С другой стороны, нет нужды попусту пугать юношу.

— Никуда, — наконец промолвила я. — Мне показалось, что вижу земляка, но теперь понимаю, что ошибся.

Наше возвращение в замок прошло без приключений, хотя через каждые шагов двадцать я оглядывалась назад, ожидая увидеть Ренальдо. Витторио с таким увлечением рассказывал о проделках жонглеров, что не обращал, казалось, внимания на мое беспокойство, чему я была очень рада. Если бы он меня снова спросил, мне пришлось бы довериться ему.

Лишь у самых ворот замка с нами произошло небольшое происшествие, когда один из стражников на мгновение преградил нам дорогу.

— Ваша тележка была пуста, когда вы проезжали здесь в первый раз, — рявкнул он, указывая належавшие в ней свертки, и с важным видом продолжил: — Я должен убедиться, что вы не пытаетесь провезти кого-то тайком вопреки указу герцога.

Я чуть не сказала, что наша тележка столь мала, что в ней Под ворохом мешков едва поместится один из карликов-жонглеров. Мы покорно отступили в сторону, и стражник принялся рыться в наших покупках. Впрочем, он быстро завершил осмотр после того, как развернул шкуры, начавшие издавать на солнце зловонный запах. С отвращением фыркнув, он махнул рукой, чтобы мы проходили, и мы, сдерживая смех, дали ему волю только тогда, когда он уже не мог нас услышать.

Вернувшись в мастерскую, мы стали, освобождая тележку от мешков и свертков, осторожно складывать их. Взяв мешок с известью, Витторио притворился, что заглядывает в него.

— Ты уверен, что там никто не прячется? — хихикнув, спросил он и бросил его на полку.

Я улыбнулась, наслаждаясь этой передышкой в поисках убийцы. Я не осмеливалась признаться Леонардо, но мне начало надоедать натыкаться на трупы. Более того, меня не на шутку пугала мысль, что либо он, либо я, возможно, в конце концов, пополним их число. Я поклялась себе, что как только это чудовищное дело будет раскрыто, видеть мертвую натуру я буду только на анатомических рисунках.

Когда мы разложили приобретенные материалы, в трапезной стали появляться выполнившие дневной урок подмастерья, готовые отправиться на кухню за ужином. Некоторые с притворным удивлением приподняли брови, когда увидели, что я буду сопровождать их.

— Итак, учителю наконец надоело твое общество? — с лукавой улыбкой осведомился Паоло, Давид же только покачал головой и ухмыльнулся.

Я добродушно, насколько могла, отнеслась к их насмешкам, но прежней легкости уж не было. Я не могла избавиться от воспоминания о Ренальдо и чувства, что наша встреча не была случайной. Видимо, он искал меня, хотя, откуда ему стало известно, что я на рынке, — мне было невдомек. Впрочем, мои страхи несколько поутихли при мысли о том, что стража Моро задерживает не только тех, кто пытается улизнуть из замка, но и без ведома пробраться в него.

Я столь была погружена в собственные мысли, что почти не обратила внимания ни на веселое приветствие Марселлы, когда она выдавала мне мою порцию, ни на ее хмурый вид, когда я, пробормотав что-то в ответ, прошла дальше. Константин тоже пытался завязать со мной разговор, но в конце концов сдался, видя, что я лишь киваю в ответ.

После окончания трапезы я занялась привычными для нас, подмастерьев, делами. Я усердно все выполняла, ожидая, что учитель призовет меня к себе. Он ведь обещал, что расскажет, что ему удалось узнать за время моего отсутствия. Но прошел час, другой, и мне стало казаться, что сегодня продолжения расследования уже не будет.

Когда из огня достали последний ивовый прут, пополнивший наши запасы угольных карандашей, мы с позволения Константина прекратили работу и предались обычным развлечениям. В этот вечер, однако, все вели себя тише, чем обычно, да и в мастерской было гораздо спокойней без лютни Томмазо. Когда Константин погасил свечи задолго до того, как они сами потухли, никто не возразил; все, почти ничего не сказав, улеглись на свои тюфяки.

Я разделась в темноте, мысленно поблагодарив синьора Луиджи за его хитроумный корсет, в котором я стала больше похожей на мальчика. Теперь мне больше не придется, чтобы скрыть свой пол, тайком наматывать на грудь и разматывать полосы материи, с облегчением подумала я, развязывая простую шуровку и забираясь под одеяло. До сих пор меня преследовали образы мертвецов и разрушающихся склепов, и я в припадке раздражения, пытаясь избавиться от них, натянула одеяло на голову.

Несмотря на возбуждение, мне удалось забыться беспокойным сном. В сновидениях мы с Витторио вновь стояли на рынке и смотрели выступление жонглеров, но это уже была не знакомая троица карликов, а Ренальдо с Лоренцо. И вместо ярко окрашенных шаров они бросали десятки ножей под одобрительные крики толпы, казалось, забывшей о подстерегавшей их опасности. Только я попыталась криком остановить их, но они не вняли мне.

А затем случилось неизбежное. Сначала один, потом второй, третий нож сбились с пути, и вот уже в горле каждого юноши торчит по полдюжины ножей. Я закричала, ожидая, что оттуда брызнет кровь, но они лишь улыбнулись и продолжили бросать остальные ножи.

Обезумев, я пробиралась сквозь толпу зевак, хватая за рукав то одного, то другого в надежде отыскать того, кто поможет им. Мои труды, однако, не увенчались успехом. Когда я вернулась назад, юноши лежали на мостовой, и из них, как из фонтана, била ярко-красная струя крови. Я хотела броситься к ним, но не смогла сдвинуться с места, хотя ноги у меня так и мелькали.

Затем на противоположной стороне площади я увидела учителя, стоявшего рядом с такой же высокой, как и он, шахматной королевой. Никому это почему-то не казалось странным. Не увидели они также и внезапного превращения шахматной королевы в графиню Мальвораль, наряженную в сине-белый жакет разносчика и цеплявшуюся за руку учителя.

И только я видела змею, выползшую из ее полного рта, когда она остановила на мне свой ледяной взгляд и улыбнулась.

Я проснулась с бешено бьющимся сердцем и от страха не смела ни пошевелиться, ни открыть глаз. По прошествии, казалось, вечности, на самом деле одной-двух минут, сердце перестало безумно колотиться и прошло удушье. И вот когда дыхание успокоилось, благоприятный знак, предвещавший, что сон вступает в свои права, я поняла, что рядом с моей кроватью кто-то стоит.

Сначала меня охватило беспокойство, испытываемое, когда за кем-то наблюдают. Затем я услышала легкие шаги, ощутила слабое движение воздуха вокруг себя. Усилием воли я едва удержалась от крика и притворилась спящей, хотя меня и пробила холодная дрожь. Одеяло было по-прежнему натянуто налицо, и поэтому, даже если бы я осмелилась приоткрыть хотя бы один глаз, то все равно бы не увидела ночного гостя.

Возможно, учитель пришел за мной и меня ждет новое ночное приключение, с безумной настойчивостью твердила я себе. Но если это действительно он, тогда почему до сих пор не попытался разбудить меня?

Это было самым тяжким испытанием в моей жизни — лежать на тюфяке и молиться о том, чтобы незваный гость, перед тем как уйти, не вонзил нож в мое накрытое одеялом тело. Впрочем, у меня был еще один не столь пассивный выход. Я могла вскочить и попробовать застать его врасплох. Даже если он, испугавшись, не убежит, шум, возможно, разбудит моих товарищей, и они спасут меня от беды, в противном случае ожидающей меня!

Тогда давай, резко приказала я себе.

Собравшись с духом, я сделала глубокий вдох и с криком неожиданно вскочила с постели.

 

13

Подняв руки для отражения нападения, я уставилась в темноту… и увидела, что в помещении никого нет, кроме подмастерьев, которые, разбуженные моим криком, столпились вокруг меня. Когда я вскочила с кровати, с меня слетело одеяло, и теперь оно, дрожа, опускалось на землю, как старая ночная птица, возвращающаяся в свое гнездо.

— В чем дело? Кто там? — слышалось сонное бормотание со всех сторон, и взъерошенный Константин стремительно подошел от своего ложа ко мне.

— Ты ушибся? Что случилось? — позевывая и оглядываясь по сторонам, тихо спросил он. — Зажечь свечу?

Все еще дрожа от пережитого, я опустилась и подняла слетевшее одеяло. Обернувшись им, я покачала головой.

— Я-я проснулся, и мне показалось, что рядом со мной кто-то стоит. Должно быть, это было продолжением моего кошмара, — жалобно прошептала я в ответ. — Мне жаль, что я переполошила остальных.

— Не беспокойся, утром об этом никто и не вспомнит, — утешил он меня. — Не хочешь сесть со мной и немного поговорить?

Качая головой, я благодарно ему улыбнулась.

— Со мной все будет хорошо. Прошу, отправляйся спать и не тревожься обо мне.

Зевнув еще шире, он без дальнейших напутствий улегся в кровать. Через несколько минут комнату вновь наполнило знакомое тихое дыхание моих товарищей, свидетельствуя о том, что все снова заснули, кроме меня.

Я уверила Константина, что мой испуг — следствие привидевшегося мне кошмара, однако, сказать по правде, я не была в том убеждена. Нагнувшись за одеялом, я заметила нечто необычное. Теперь когда мои глаза привыкли к темноте, я тихо подкралась к краю своей узкой кровати и нагнулась над ним. Мой простой деревянный сундук, где хранились мои пожитки, не был полностью закрыт. Из-под его крышки, свисая через край, торчал рукав моего лучшего жакета, как будто его вытащили, а затем небрежно бросили обратно.

Меня бросило в дрожь. Я точно помнила, что, отправляясь спать, плотно закрыла крышку. Это не было сном. Кто-то и впрямь стоял рядом с моей кроватью, рылся в моих вещах.

Страх сменился гневом, и я решила, что не оставлю это безнаказанным. Протерев глаза, я быстро натянула верхнюю одежду. Спустя несколько мгновений я уже пробиралась в темной мастерской. Задержавшись у стола, я взяла с него две серные спички и свечной огарок, вытащив его из лужи застывшего воска. Я сунула их в суму, чтобы потом не брести в потемках.

Я обрадовалась своей предусмотрительности, когда, выскользнув через дверь во внутренний двор, увидела, что небо снова, как и в прошлую ночь, заволакивают тучи. На сей раз, однако, я воспользуюсь темнотой, под прикрытием которой я проведу свое расследование. И только стоя на холодном ночном воздухе, я спросила себя, что же собираюсь предпринять. У входа в мастерскую была грязь. Но как отличить следы непрошеного гостя от оставленных нами, когда мы входили и выходили? И даже если я отыщу свежие отпечатки, как мне проследить их в темноте?

Думай, Дельфина. Что бы сделал учитель?

Прошло не так уж много времени с тех пор, как мой ночной посетитель сбежал из мастерской, напомнила я себе. Вероятно, он где-то затаился, не ожидая, что я брошусь за ним. Мне следует пройти вдоль наружных стен замка, ища тень, которой там не должно быть, тень человека, бродящего посреди ночи.

Осторожно ступая, я прошла вдоль стены, идущей параллельно мест для прогулок, в направлении главной части замка. По пути я никого не заметила, только стража ходила по парапетной стенке с бойницами. В этот час замок, казалось, спал, за исключением незнакомца, которого я искала, да меня.

А что, если я найду того, кого ищу. Что тогда?

Последний вопрос заставил меня остановиться и задуматься. Я играла не в безобидные шахматы. Два человека уже погибли от чьих-то рук, двое здоровых мужчин, причем оба крупнее и сильнее меня. И убийца показал, что он столь же умело обращается как с ножом, так и с дубинкой. Как смею я надеяться выстоять против него, тем более без оружия?

Мне стало не по себе. Пожалуй, было безумием отправляться ночью на поиски убийцы. Лучше подождать до утра и, рассказав учителю о том, что случилось, послушать его совета.

Я добралась до галереи, проходившей вдоль крыла замка, где располагались гости и где мы с Леонардо сегодня уже побывали. Я решила затаиться здесь на несколько минут; потом, если ничего не произойдет, вернусь в мастерскую и лягу спать.

Я вжалась в тень узкой колонны и стала ждать. Тут я пожалела, что у меня нет таких, как у учителя, наручных часов, ибо из-за туч не было видно ни луны, ни звезд, и поэтому было трудно понять, который час. Хорошо, буду про себя считать секунды и так проведу несколько минут.

По прошествии, по моим расчетам, двух минут зевота измучила меня, и я уже собиралась отказаться от преследования. Теперь представлялось очевидным, что, если бы непрошеный гость хотел мне зла, он бы заколол меня сонную. Я же была в полном здравии, и в таком случае, возможно, он не желал моей смерти, но не был он и простым вором.

Тем не менее тревога не покидала меня, когда я возвращалась обратно по темной галерее. Один раз я остановилась, уверенная, что слышу за спиной чьи-то шаги… но когда они не повторились, я пошла дальше.

И вот тут меня схватили за руку и зажали рот ладонью.

Я глухо вскрикнула и попыталась вырваться, но меня держали крепко. И вот когда я испугалась, что меня постигнет участь Лоренцо и графа, я услышала знакомый голос, прошептавший мне в ухо: «Угомонись, мой дорогой мальчик, ты поранишь меня».

Я застыла и меня тут же отпустили.

— Святые угодники! — изумленно прошептала я и, желая удостовериться, обернулась назад. — Учитель, это вы?

Я едва могла разглядеть его во мраке, ибо на нем по-прежнему был его черный жакет, но тут узкая полоска лунного света вдруг упала на его рыжеватые волосы и осветила его лицо. Кивнув головой, Леонардо, призывая к молчанию, приложил палец к губам и жестом велел мне следовать за ним. Через несколько минут мы уже были в его покоях, где он указал мне на кресло, а сам зажег светильник.

— Прости, что напугал тебя, мой дорогой Дино, — улыбаясь, сказал он и уселся на скамью напротив меня, — но я не ожидал встретить тебя в столь ранний час. Как, впрочем, и ты меня; поэтому я и прибег к физическому воздействию. Я боялся, что ты закричишь и переполошишь весь замок, если я просто выйду из темноты.

Так бы, верно, и случилось, насмешливо подумала я. Да, учителю повезло, что я не умею обращаться ни с ножом, ни с дубинкой… ибо я бы воспользовалась ими, если бы носила их с собой.

На его лице появилось шутливое выражение.

— Итак, скажи, почему ты бродишь по замку в такой час?

Я рассказала о том, что случилось, когда проснулась после кошмара, почувствовала, что за мной наблюдают, а затем нашла доказательство того, что непрошеный гость был не частью моих сновидений, а действительно рылся, прежде чем исчезнуть в ночи, в моих пожитках. Я испытала облегчение, когда он не стал бранить меня за то, что я, утратив всякое благоразумие, рыскаю в темноте в поисках этого призрака, ибо я уже отругала себя за такую глупость.

Взяв из корзины с фруктами инжир, Леонардо сказал:

— Ты полагаешь, что неизвестный что-то искал в твоем сундуке. Может быть, он, наоборот, положил туда какую-то вещь?

Это предположение было столь неожиданно и в то же время столь очевидно, что я несколько мгновений, открыв рот, смотрела на него. Затем, внезапно захлопнув челюсти, вскочила на ноги.

— Конечно же! — воскликнула я. — Мне следует немедленно вернуться в мастерскую и найти в сундуке то, чего там не должно быть.

— Потом, — спокойно проговорил он, призывно поднимая руку. — До рассвета всего два часа. Полагаю, тебе лучше остаться здесь до утра, вдруг я ошибаюсь. Утром осмотришь свои вещи и известишь меня, если отыщешь среди них что-то необычное. Теперь же ложись в мою постель.

— Но где вы будете спать? — осведомилась я, безуспешно пытаясь подавить зевоту.

Учитель пожал плечами.

— Тебе известно, сколь мало я отдыхаю. Впрочем, если я почувствую позыв ко сну, у меня в мастерской найдется тюфяк.

Я не возражала, ибо, сказать по правде, из-за недавно пережитого испуга мне не хотелось возвращаться к себе. Я покорно забралась под аккуратно заправленное одеяло и начала засыпать, но тут меня вдруг осенило, и я вскочила.

— А что ищите вы, бродя по территории замка, учитель? — поинтересовалась я. — Уж конечно же не меня.

Вместо ответа он засунул руку в сумку и вытащил оттуда небольшой металлический предмет, сверкнувший при свете светильника.

— Узнаешь? — улыбнувшись, осведомился Леонардо. — Я поклялся, что выясню, что находится внутри шкатулки, столь ревностно охраняемой графиней Мальвораль.

У меня от удивления расширились зрачки, и я осуждающе посмотрела на него. Только теперь я заметила, что у него всклокочены волосы — явно не после нашей короткой борьбы, жакет сидит косо, а шуровка на одном рукаве не завязана. Я вспомнила о скромном приглашении графини навещать ее в любое время дня и ночи. Разумеется, он не… он не мог!

— У тебя осуждающий вид, мой дорогой мальчик, — промолвил он, и его улыбка превратилась в ухмылку. — Не бойся, графине не удалось посягнуть на мою добродетель, зато мне удалось, развлекая ее, попытаться открыть замок запасным ключом. Получается, что, хотя шахматная королева не ее, ключ-то ее… либо это еще, возможно, один дубликат.

Не знаю, что было сильнее: облегчение при мысли, что он не пал жертвой коварства этой женщины, или желание услышать, что же было в шкатулке. Любопытство быстро одержало верх, и я воскликнула:

— Прошу, учитель, не томите, скажите, что вы нашли в ней?

— В шкатулке лежало всего лишь одно письмо, судя по всему, недавно и на хорошем языке написанное. — Он замолк, на его лице мелькнули гнев и смущение, потом учитель продолжил: — У меня было всего несколько секунд, чтобы запомнить его содержимое и положить обратно. Я собираюсь, пока ты будешь спать, вспомнить письмо. К сожалению, прочитать его будет не так-то легко.

— Но отчего? — осведомилась я, представив мысленно страницу, исписанную тайным шифром, известным только графине и ее корреспонденту.

Он нахмурился, и несколько секунд я думала, что он больше ничего не скажет. Наконец, учитель ответил:

— Письмо на латыни, а в ней я мало сведущ.

Это признание поразило меня. Широта его познаний была столь велика, что мне казалось, что практически нет областей, не объятых его разумом. Позже я узнала, что, будучи незаконнорожденным ребенком, он не получил обычного воспитания, а до всего того, что знал, дошел сам. Что касается меня, то мой отец настоял на том, чтобы меня обучали тем же предметам, что и моих братьев, в том числе и языку нашей матери церкви.

Я скромно предложила:

— Если вы вспомните содержимое письма, я смогу перевести его для вас.

— И отработаешь свое содержание, — ответил он, слегка, видимо, повеселев.

Я кивнула в ответ и вновь полезла под одеяло, но тут меня осенила другая мысль. Вскочив во второй раз, я промолвила:

— Чуть не забыла, учитель. Вы не сказали мне, что вам удалось сегодня узнать, пока мы с Витторио были на рынке.

— Боюсь, рассказывать нечего, — пренебрежительно пожав плечами, ответил он. — Я переговорил почти со всеми лицами из списка, и все они рассказали мне о том, чем занимались в то время, когда был убит граф. Также мне не удалось установить мотива. По мнению большинства, это был добродушный человек, правда, легко спускавший деньги и не особо ладивший с окружающими.

— А что сказали стражники, принесшие его тело в склеп? Мы слышали, как они говорили о ссоре между графом и еще кем-то, — напомнила я ему… хотя, по правде, почти забыла об этом и вспомнила только что.

Учитель одобрительно кивнул головой:

— Мы и впрямь слышали о том, что у графа были неприятности. К сожалению, об этой ссоре с неизвестными лицами никто не ведает, либо она произошла так давно, что о ней давно забыли. В последнее время, судя по их словам, он никого не оскорбил.

Тут по его губам скользнула едва заметная лукавая улыбка.

— Впрочем, в кое-чем у местной знати нет разногласий по поводу их покойного друга Орландо. Видимо, все придворные с радостью убили бы его во второй раз за неудобства, причиненные им его настоящим убийцей. Боюсь, если герцог не смягчится, все бросятся на штурм крепостных стен, причем будут стремиться не внутрь замка, как бывает при народных восстаниях, а за его пределы.

Учитель погасил светильник на стене, оставив гореть на столе небольшой свечной огарок.

— Ну а теперь, мой дорогой мальчик, предлагаю тебе поспать, а утром ты примешься за задание, приготовленное мною.

Меня разбудил приглушенный грохот, как будто жестянщик свалил с телеги на мостовую котелки, ведра и черпаки.

Второй раз за последние несколько часов я вскочила с кровати, закутанная в одеяла, не соображая, где нахожусь и что происходит. Впрочем, память тут же вернулась ко мне, когда я увидела знакомую обстановку и вспомнила, что несколько последних часов перед рассветом провела в покоях учителя. Шум же, видимо, доносился из его личной мастерской, дверь в которую была чуть приоткрыта.

Я на мгновение испугалась за него, ведь он мог пострадать. Затем, перекрывая стихавший стук, раздался его голос, и я по сочным выражениям с облегчением поняла, что он цел. Но, пожалуй, мне следует заглянуть в мастерскую… и не просто из любопытства, а чтобы убедиться, что учителю не нужна помощь. И он, разумеется, не поставит мне в вину обычное проявление вежливости.

Прежде чем я успела убедить себя, что собираюсь так поступить не из обыкновенной любознательности, Леонардо вышел из мастерской, захлопнув за собой дверь и скрыв все хранящиеся там тайны.

— Прости, если разбудил тебя, милый мальчик, — произнес учитель, стряхивая грязь с все того же черного жакета. Печально взглянув на порванный рукав (теперь я понимала жалобы синьора Луиджи на небрежное обращение Леонардо с одеждой), он присовокупил: — Кажется, мне придется кое-что исправить в одном из моих изобретений, прежде чем оно увидит дневной свет.

Дневной свет? Я забыла о своем любопытстве, ибо его слова заставили меня обратить внимание на приближавшееся к десятичасовому рубежу солнце, лучи которого врывались через окно.

— Я проспал, — испуганно воскликнула я, выбираясь из постели. — Мне надо срочно в мастерскую. Константин подумает, что я тоже, как Томмазо, ушел.

— Не бойся, я уже сообщил ему, что ты помогаешь мне в одном деле, — заверил меня Леонардо. Указав на пергаментный листок на столе, он добавил: — А вот и то дело. После омовения и молитвы можешь приступать к переводу письма, о котором мы говорили ночью.

Через несколько минут я уже сидела за столом, на котором рядом со мной лежало перо и стояла чернильница. Тут же на его сверкающей поверхности возвышалась, словно какого-то второстепенного небесного покровителя, фигурка шахматной королевы, придававшая мне вдохновения. Я улыбнулась ей, а затем, нахмурив брови, начала переводить послание на народный язык.

Я не знала, что меня ждет… то ли любовное письмо, то ли исповедь. Впрочем, учитель сказал мне, чтобы я не волновалась.

— Возможно, это всего лишь перечень нарядов либо драгоценностей графини или, быть может, ее бывших возлюбленных, — пренебрежительно пожав плечами, произнес он.

Но с первых слов я поняла, что ему попалось в руки нечто более значительное.

Оно оказалось короче, чем я ожидала, едва с полстраницы. Я с радостью обнаружила, что учитель написал его слева направо, а не, как привык, справа налево. То там, то здесь мне попадались неправильно написанные буква или слово, однако эта ошибка могла принадлежать как автору письма, так и ему. Впрочем, меня поразило, что ему удалось, видимо, полностью восстановить текст письма, тем более это было удивительно, что ему этот язык был неизвестен.

Впрочем, не менее удивительно было и то, что нигде не было видно ни обращения, ни подписи, и на это обстоятельство я, прежде чем приступить к работе, обратила внимание учителя.

— Весьма необычно для письма, — согласился он, а затем, поясняя, сказал, что на оригинале сохранились следы красного воска. — Хотя я сомневаюсь, что отправитель поставил свою обычную печать, желая скрыть под воском свою подпись. По-моему, его, отправляя, вложили внутрь какого-то предмета — пакета, скажем, или другого письма, — которое затем выбросили, лишив возможности установить личность отправителя.

И вскоре я поняла, что у получателя были все основания опасаться того, что письмо попадет в чужие руки. Когда я перевела последнее слово, у меня уже не было никаких сомнений в том, что эти несколько строк представляют собой подробный план убийства.

Едва я положила перо, как учитель склонился над моим плечом и уставился на лист.

— У тебя довольный вид, мой мальчик, — сказал он мне. — Смею ли я предположить, что в письме содержится нечто важное?

Я утвердительно кивнула головой и вручила ему перевод. Усевшись на скамейку напротив меня, он прочитал его вслух.

— «Все идет, как было задумано. Пастух будет в Милане в указанные дни. Остается лишь выбрать время и место. Я поручаю тебе отыскать одного или двух человек, готовых ради денег обагрить руки кровью, а также избавиться от них, когда сочтешь целесообразным. Не забывай о важности нашей миссии. Помни о том, что от успеха этого дела зависит судьба двух держав. Нам нельзя потерпеть неудачу».

Дочитав до конца, он просидел несколько минут молча. Наконец, я осмелилась сказать:

— Это письмо — вполне убедительное доказательство причастности графини к заговору. Его автором, скорее всего, является французский посланник, ведь он говорит о двух державах — разумеется, Франции и Милане. И очевидно, что в исполнители выбрали как раз Ренальдо и Лоренцо.

— А жертва? — быстро спросил Леонардо.

Я пожала плечами.

— Если причина связана с государственными делами, тогда смерть графа и впрямь важна. Итак, пожалуй, мы с самого начала были на верном пути, и убили его все-таки не по ошибке.

Хотя я мысленно и поздравила себя с тем, что мне удалось искусно изложить свою версию, Леонардо, тем не менее, приподнял бровь.

— Ты убежден в этом, Дино? — осведомился он. — Не забывай о том, что автор письма прекрасно понимал, что в чужих руках его слова могут показаться подозрительными. Слово «державы», возможно, имеет символическое значение, указывая, быть может, на два разных города или два разных семейства. И в письме, помнишь, автор называет свою жертву пастухом. Если граф Феррара не вел в последнее время сельскую жизнь, такое название лишено всякого смысла. Оно, однако, напоминает о литургическом значении… пастух человеков, пожалуй?

Я задумалась, он же продолжил:

— И что есть у пастуха, помимо посоха, похожего на изогнутую палку епископа, символ его власти. Мы могли бы подыскать доказательства и для твоего предыдущего предположения, что подлинной жертвой должен бы стать его преосвященство Стефано, кардинал Нардини, архиепископ Милана. И тогда убийство графа было бы ошибкой, ибо, как я подозреваю, ни Лоренцо ни Ренальдо не знали его преосвященство в лицо, лишь видели его одежду.

— Но зачем убивать кардинала? — недоуменно осведомилась я. — Не было бы целесообразнее разделаться с посланником, тем более речь в письме идет о судьбе двух держав?

— Мой дорогой мальчик, ты, разумеется, знаешь, что церковь ведет себя в политике столь же свободно, как любой государственный деятель или король. Вспомни слова секретаря архиепископа о том, что к мнению его преосвященства прислушивалось четверо пап и однажды его могли избрать на этот пост. Миланский архиепископ обладает гораздо большим политическим влиянием, чем граф в роли посланника.

Поставив локоть на стол, я уперлась кулаком в подбородок и задумалась над его словами. Несколько разочарованная тем, что он не оставил камня на камне от моей искусной версии, я, подумав, была вынуждена согласиться с ним.

— Но мы сходимся в том, что французский посланник и графиня Мальвораль участники заговора, верно?

— Сейчас это всего лишь догадка, — ответил Леонардо. — Не забывай, что хранение письма является не доказательством вины графини, а лишь ее возможной причастности. Не исключено, что она выкрала это письмо у настоящего злодея, быть может, того же графа, и теперь держит его под замком, надеясь шантажировать его. Также возможно, что именно граф вступил в сговор с французом. Мы уже слышали слухи о том, что двоюродный брат герцога попал в какую-то неприятную историю.

— Поэтому, пожалуй, его убийство и было преднамеренным, — сказала я, подхватывая его мысль. — Не исключено, что он вместе с французским посланником собирался убить архиепископа, но потом передумал… быть может, даже угрожал предать заговор огласке. И когда это произошло, он был заколот одним из своих соотечественников.

— Все возможно, — согласился Леонардо. Схватив грушу, он откусил от нее большой кусок и тихим голосом произнес: — Что касается французского посланника, то написал письмо, видимо, все-таки он. Но тогда встает вопрос, действовал ли он по собственному разумению либо по приказу своего короля… И тогда это дело может иметь значительно большие последствия, чем мы в силах представить. Но не спешим ли мы, полагая, что письмо вышло из-под его пера? Помни, что в городе полно иностранцев, и все они могут быть его автором.

— Святые угодники, какое же запутанное дело, — со вздохом промолвила я, и у меня неожиданно, когда я представила, какое множество нитей нам придется распутать, чтобы добраться до истины, кровь застучала в висках. — Не рассчитывает же герцог и впрямь, что мы раскроем дело за столь короткий срок?

— А, рассчитывает, — учитель уставился на переведенное письмо, и тревожное, непривычное выражение исказило его черты. — Мне сообщили, что он желает побеседовать со мной во второй половине дня. Полагаю, он будет требовать разобраться в убийстве своего двоюродного брата, и если не добьется своего…

Учитель не досказал своей мысли вслух, но, боюсь, я поняла, что он имел в виду. Если герцог не получит вскоре ответа на вопрос, кто убил графа, то, весьма вероятно, решит полностью отказаться от услуг Леонардо.

Вдруг охватившая меня тревога, видимо, отразилась на моем лице, ибо он улыбнулся мне.

— Не бойся, Дино, не все потеряно. Ведь я все же придворный распорядитель празднеств и инженер, и у меня еще найдется в рукаве моего жакета несколько трюков.

— Но что вы скажите Моро? — не на шутку обеспокоенная спросила я.

Он пожал плечами и швырнул письмо на стол.

— Придумаю что-нибудь. Теперь же нам, по-моему, пора, учитывая то, что мы узнали, задать несколько вопросов нашему другу, французскому посланнику. — Он достал шахматную королеву, задумчиво взглянул на нее и вновь засунул в сумку на поясе. — Но прежде мы навестим одно состоящее при дворе лицо, которое, возможно, расскажет нам о том, чем занимался граф в последние дни перед гибелью.

 

14

Впервые я увидела графиню Феррара тем вечером в пиршественном зале, когда Моро хладнокровно объявил о смерти ее супруга. Второй раз во время похорон графа. Тогда, однако, она была в вуали и мне не удалось разглядеть ее лица. Тем не менее мне она показалась женщиной болезненной и скромной, являющейся всего лишь жертвой обстоятельств.

Если бы я ожидала увидеть перед собой печальную грустную женщину, меня бы постигло горькое разочарование. Когда ее служанка провела нас в ее покои, она записывала какие-то цифры в гроссбух. Как и графиня Мальвораль накануне, она, казалось, только недавно проснулась. Более молодая женщина, впрочем, была одета гораздо скромней своей дальней родственницы.

На ней был темно-синий халат с поясом из бархата, домашние туфли, а ее волосы заплетены в косу с лентой такого же лазоревого оттенка. В этом богатом наряде она выглядела моложе, чем прежде, хотя украшения в ушах и на шее принадлежали зрелой женщине, а не девушке.

Я обрадовалась, что мы были прилично одеты. Перед этим посещением я вернулась в мастерскую и облеклась в наряд пажа. Что касается учителя, то он сменил свой потрепанный черный жакет на зеленый, отделанный золотом, и в нем он не уступал в изяществе любому аристократу… во всяком случае, в моих глазах. Мы подготовились к посещению графини.

— Синьор Леонардо, — с легкой улыбкой приветствовала она учителя. — Кузен Лодовико сказал мне, что вы, возможно, пожелаете побеседовать со мной об Орландо. Вам удалось что-нибудь узнать о негодяе, сразившем его?

Леонардо низко поклонился ей.

— Боюсь, графиня, многое в смерти вашего мужа по-прежнему остается загадкой. Вот почему я явился сюда — принести свои соболезнования и задать несколько вопросов.

— Поверьте, синьор, я выслушала столько слов утешения, что, служи они отпущением, Орландо давно бы покинул чистилище. Что касается вопросов, то, боюсь, смерть супруга столь потрясла меня, что у меня ни на что, кроме самых простых дел, не осталось сил.

Взглянув на стопку гроссбухов перед ней, я поразилась ее последним словам, учитель же промолчал. Подождав, пока она устроится в кресле, он сел на предложенное ею сиденье и достал из жакета рисунки.

— Мы подозреваем, графиня, что эти два молодых человека, служащие замка, приложили руку к убийству графа. Не могли бы вы взглянуть на рисунки и сказать, не узнаете ли кого-нибудь из них?

Она бросила мимолетный взгляд на портреты.

— Боюсь, синьор Леонардо, я провожу большую часть времени в своих покоях и вижу почти только личных слуг и родственников мужа. Мне эти люди не знакомы.

— Вспомните, пожалуйста, графиня, не казался ли ваш муж встревоженным или занятым мыслями в дни, предшествующие убийству, не упоминал ли он, что опасается за свою жизнь? Отправлял ли он или получал странные послания? Не исчезал ли он неожиданно?

Женщина тихо рассмеялась.

— Мой любезный синьор Леонардо, мой супруг проводил мало времени со мной как в последние дни, так и течение всего нашего брака. Если бы его поведение изменилось, я была бы единственной, кто не заметил этого.

От столь откровенного признания он на мгновение замолк. Я же испытала к ней внезапный прилив сострадания. И вспомнила ощущение, охватившее меня, когда я глядела, как она идет с кладбища после похорон супруга. Обязанная нести узы явно лишенного каких бы то ни было радостей брака, она должна была быть счастлива, что избавилась от них, пока еще молода. Но, тем не менее, я услышала в словах ее боль и почувствовала, что она и впрямь любила мужа, хотя он, очевидно, и пренебрегал ею.

И тут мне, когда я незаметно оглядывалась по сторонам, на глаза попалась стоящая на полке небольшая шкатулка, и у меня от изумления расширились зрачки. Она была точно такой же, как у графини Мальвораль, вплоть до узора из жемчуга и самоцветов. Учитель тоже заметил ее, ибо он небрежно подошел к полке и взял ее, затем повернулся к супруге графа.

— Интересная безделка, — разглядывая ее, произнес он. — Подарок мужа?

— Разумеется, нет.

Она пренебрежительно фыркнула, быстро поднялась и выхватила ее у него из рук. Точно так же, как графиня Мальвораль, подумала я и спросила себя, что же скрывает от нас эта женщина.

Графиня лишь сказала:

— Эта шкатулка — подарок Лодовико на прошлые Святки. Ничего примечательного. Кажется, он роздал такие же ларчики всем знатным женщинам при дворе.

— Герцог — щедрый человек, — пробормотал учитель, и его слова вновь вызвали презрительный смех у овдовевшей графини. Она не стала говорить, какие чувства испытывает к Моро, а просто поставила шкатулку обратно на место.

— Как я уже сказала, синьор Леонардо, мне не известно, кто бы желал моему мужу зла. У вас еще вопросы ко мне? У меня много работы.

— И последнее, графиня, — спокойно ответил он. — У одного из молодых людей, подозреваемых нами в причастности к смерти вашего супруга, была при себе вот эта вещица. Возможно, вам она знакома? — спросил Леонардо, доставая шахматную королеву из сумки на поясе.

Я ожидала, что она, как и все, кому мы показывали эту небольшую, резную фигуру, скажет, что видит ее в первый раз. Однако на сей раз реакция была совершенно иной. Кровь прилила к бледному лицу графини, и при виде ее она с радостным облегчением улыбнулась.

— Вы нашли ее, — задыхаясь, проговорила она и, вырвав фигуру у него, прижала ее к себе с видом собственника. — Я считала ее пропавшей и потеряла всякую надежду снова увидеть ее.

Под нашими пораженными взорами она поставила шахматную королеву на стол, за которым сидела, когда мы вошли, а затем бросилась к соседнему шкафчику. Отворив его, графиня вынула большую шахматную доску с расположенными по очереди квадратами из блестящего черного и белого камня, вставленными в темное дерево. На доске стояла деревянная коробка со сложным и непривычным узором. Подойдя с ними к столу, она небрежно смахнула с него гроссбухи, над которыми столь усердно корпела до нашего появления.

— Этот набор — свадебный подарок мужа, — пояснила графиня и принялась вынимать изящные, вырезанные из камня шахматные фигуры, блестящие черные и прозрачные белые, из углублений в темном деревянном футляре.

Он нашел его во время странствий по Испании, — продолжила она, — и привез мне как раз перед нашей свадьбой. Он опасался, что я предпочту что-то более изысканное… но, конечно, ошибся в этом, как и во многом другом.

Она держала шахматные фигуры своими крупными пальцами так, словно это были самые ценные из украшений. Роль пешек выполняли восемь небольших треугольных фигурок обоих цветов. Остальные, более крупные фигуры, хоть и отличались друг от друга, имели те же плавные, абстрактные очертания, как и шахматная королева. И так же, как и королева, они, казалось, светились при мягком свете светильника.

Графиня, принявшись методично расставлять их по обеим сторонам доски, сказала:

— Шахматы были единственным нашим совместным развлечением. Много раз мы не спали до рассвета, проводя ночь за доской. У нас, правда, был другой набор, но меня никогда не покидало чувство, что эти шахматы, хоть и кажутся обычными, какие-то особенные.

Она вновь взяла королеву и любовно провела пальцами по плавным линиям.

— Возможно, причина тому камень, использованный резчиком, либо, быть может, его искусные руки, но фигуры, право же, светятся изнутри, живут собственной жизнью.

Удовлетворенно улыбнувшись, она поставила белую королеву на последнюю белую клетку.

Отведя взгляд от фигур, я посмотрела на учителя, с холодным интересом изучавшего графиню.

— Я рад, что мы сумели вернуть вам столь ценную вещь, особенно после недавней утраты, — с легким поклоном произнес он. — Если у вас нет ко мне просьб, мы не смеем больше тревожить вас.

Сомневаюсь, что она услышала последние слова учителя, ибо все ее внимание было приковано к шахматной доске. Графиня осторожно двинула сначала белую пешку, затем черную, словно играя за обе стороны. Я в немом изумлении наблюдала за ней, пораженная силой столь внезапно проявившейся страсти. Лишь после того, как Леонардо толкнул меня в руку, я отвела глаза в сторону и последовала за ним к двери.

— Итак, теперь нам известен настоящий владелец шахматной королевы, — произнес он, когда мы удалились настолько, что никто не мог услышать нас, — впрочем, тайна еще не раскрыта. Как она попала к Лоренцо — вот этого нам никогда не узнать.

— Вы действительно считаете, что ей ничего не известно об истинной причине убийства ее мужа?

— Пока не знаю. Она и впрямь обрадовалась, получив обратно шахматную королеву. Что же касается остального, было в ее поведении что-то неестественное, хотя и трудно сказать что же.

— Она рассердилась, — сказала я, удивив не только себя, но и его, хотя и почувствовала, как только сказала, что моя догадка верна.

Учитель окинул меня острым взглядом.

— Да, Дино, ты и впрямь, кажется, способен читать мысли женщин, — произнес он. — Но ты, возможно, прав. Пожалуй, мне стоит посетить ее еще один раз и, как в случае с графиней Мальвораль, попытаться узнать с помощью ключа, что же она прячет в том ларце.

В ответ я лишь смогла утвердительно кивнуть, ибо от моего внимания не ускользнула вопросительная интонация, когда он говорил о моей воображаемой проницательности. Отныне мне следует быть осторожней в высказываниях, ибо, кажется, я становлюсь слишком смелой. И главное, предостерегла я себя, в будущем мне следует воздерживаться от проявлений подобного неуместного сочувствия, не то учитель начнет подозревать истинную причину моего знания женского сердца!

— Месье Виллас просит вас простить его за то, что он не мог так долго принять вас, но теперь он наконец может поговорить с вами.

После этих слов секретарь французского посланника указал нам на тяжелую резную дверь, через которую только что вернулся. Покинув покои графини Феррара, мы с учителем отправились на поиски месье Вилласа. Мы прождали в его передней около часа, пока секретарь, сидевший на высоком стуле, размашистым почерком писал что-то на листе и изредка бросал на нас строгий взгляд.

Уже дважды тихий голос из-за двери призывал его внутрь, поэтому мы были уверены, что посол у себя. Каждый раз, однако, секретарь возвращался к своему высокому сидению, не глядя в нашу сторону. Я уже едва сдерживала свое растущее нетерпение, тогда как учитель невозмутимо наслаждался вынужденным бездельем. Его вид, вероятно, обманул секретаря, но я заметила, что он поглядывает на наручные часы, и поняла, что навязанное ожидание злит его не меньше меня.

Сперва секретарь даже отказывался передать сообщение своему нанимателю, утверждая, что месье Вилласа нет дома. И лишь после того, как Леонардо, отозвав его в сторону, что-то прошептал ему на ухо, поведение его резко изменилось.

Что побудило его к действию — взятка или угроза, сказать не могу, но секретарь буквально ворвался в соседние покои. Вернувшись через несколько минут, он объявил, что посланник будет рад уделить, если мы соблаговолим подождать, одну или две минуты великому Леонардо.

И мы подождали. Подозреваю, что наше ожидание, несмотря на все неискренние извинения секретаря, было из-за него, а не из-за посла. Да, он и впрямь, судя по виду, был весьма нам не рад. Предоставив секретарю с кислым видом смотреть нам вслед, мы прошли во внутренние покои, где размещалась резиденция французского посла.

Это помещение было больше и роскошнее обставлено, чем все покои, в которых мы успели до сих пор побывать, и было оно предназначено, несомненно, для глав государств и иных важных лиц. На каменном полу лежали узорчатые коврики, а деревянные окна и двери украшали резьба и позолота. Столь же пышной была и обстановка: длинный стол, заваленный книгами и бумагами, два квадратных стола меньшего размера, а по бокам резные обитые кресла. Вдоль одной стены стоял огромный шкаф из темного дерева со светлыми вставками, стена напротив создавала сложную оптическую иллюзию, аллегорическое изображение победы церкви над самыми низменными человеческими инстинктами. В дальнем конце комнаты на высоком помосте стояла кровать с шелковым пологом на четырех столбиках, частично закрытая декоративной ширмой.

Человек, занимавший это помещение, казалось, привык к подобному великолепию, ибо на нем был длинный бледно-сине-серебристый халат из парчи, отороченный по кайме белым мехом. Черный головной убор резко контрастировал с седыми, поблекшими волосами, придавая носителю его аристократический вид.

— Добро пожаловать, господин Леонардо, — воскликнул посол на своем ужасном итальянском и, резко встав из-за стола, бросился навстречу учителю. — Поистине, счастлив повидаться с вами снова. Я еще не забыл постигшего меня разочарования, когда уступил герцогу ваш прекрасный портрет. Но полагаю, вы явились сюда не затем, чтобы помочь мне вернуть его?

Леонардо с вежливой улыбкой поклонился.

— Боюсь, герцог слишком привязался к портрету женщины с горностаем, хотя для меня это второстепенная работа. Кроме того, если договор, которого вы добиваетесь, будет заключен между нашими двумя державами, мне, может быть, представится возможность посетить французский двор и попросить некоторых из ваших очаровательных женщин позировать мне. Возможно, мадам Виллас окажет мне честь?

— Мадам Виллас? — Посол озорно улыбнулся. — Почему бы и нет? А потом вы также напишите одну мадемуазель, случайно являющуюся моей любовницей.

— Уверен, что отдам обеим должное.

Он замолчал, затем, словно его внезапно осенило, продолжил:

— Поскольку вы являетесь ревностным поклонником королевской игры, вы, быть может, сыграете со мной одну партию, где призом будет другая картина? Если вы одержите верх, я подарю вам портрет вашей супруги и любовницы и откажусь от обычной платы.

Глаза посланника алчно заблестели.

— Ах, обладать картиной великого Леонардо, чего бы я только не отдал за это? Но какова будет моя ставка, что мне придется отдать вам, если одержите верх вы, месье?

— Я прошу немногое: всего лишь рекомендательное письмо от вас.

— Это немало. — Взгляд посла посуровел. — Вы просите меня о том, чтобы я помог вам получить место при дворе его величества короля Людовика?

— В каком-то смысле. Вы, должно быть, понимаете, что здесь, в Милане, мое положение зависит исключительно от прихоти герцога. Не угоди я ему или изменись политическая обстановка, мне тут же придется подыскивать другого богатого покровителя. — Учитель многозначительно кивнул и присовокупил: — Скажем, короля Франции.

— Ах, месье Леонардо, люблю таких людей, как вы, — посланник рассмеялся и игриво погрозил пальцем. — Всегда следует помнить о том, что будущее сулит нам перемены — и не всегда приятные. И поэтому я принимаю ваш вызов? Что, сыграем прямо сейчас? У меня с час не будет никаких встреч.

Не дождавшись ответа учителя, он подбежал к высокому шкафу и достал большую шахматную доску и деревянную коробку.

— Но причина вашего посещения, разумеется, не связана с шахматами, месье, — промолвил посланник, указывая на один из маленьких столов. — Пожалуйста, откройтесь, что же вас привело в мои покои?

— Вы, конечно, прекрасно осведомлены о несчастном случае во время шахматного представления, — усаживаясь, ответил учитель.

После кивка месье Вилласа он продолжил:

— Поскольку герцог счел, что столь деликатное поручение не под силу его стражникам, он велел мне отыскать убийцу своего двоюродного брата. К сожалению, до сих пор мне мало что удалось выяснить, и я надеюсь, что вы прольете свет на это дело.

— Я?

— Посол, уже положивший доску на стол и открывший коробку с шахматными фигурами, оторвал взор от раскрашенных деревянных фигур, которые с любовью расставлял, и изумленно поднял свои седые брови.

— Боюсь, от меня вам не будет никакого прока, — сказал он. — Я прежде виделся с графом Феррара всего раз, когда он в прошлом году приехал во Францию. Это случилось до того, как его двоюродный брат, герцог, назначил его послом в нашу страну. Помнится, мы тогда перекинулись лишь парой фраз — и потом встретились здесь.

Он замолк и, бросив на меня мимолетный взгляд, понизил голос.

— Простите, — произнес посол, сдержанно кивнув головой, — но при дворе ходят слухи, что он был убит кем-то из своих знакомых, так сказать, по личным мотивам.

— Вполне вероятно, однако, учитывая его новое положение, мы не можем исключить возможности того, что его убийство носило политический характер.

— И вы гадаете, не стоит ли за ним Франция? — Кровь бросилась ему в лицо, и его акцент стал еще заметней. — Уверяю вас, господин Леонардо, Его величество король Франции не имеет отношения к смерти двоюродного брата миланского герцога.

— Я так и не думал, — спокойно ответил учитель. — Я лишь высказываю предположение о том, что некое лицо более низкого ранга, скажем, какой-нибудь обиженный аристократ из числа наших же придворных, стремился таким образом сорвать переговоры между Францией и Ломбардией. Но, если это так, тогда, я уверен, человек с вашими возможностями давно бы уже знал об этом.

— Уверяю, что мне ничего не известно о заговоре против наших стран.

— И я рад слышать это. Но вы понимаете, что мой долг перед герцогом обязывал меня задать вам этот вопрос.

— Конечно, — посланнику с заметным усилием удалось вновь обрести прежний дружелюбный тон. — Теперь же, если у вас нет больше вопросов, давайте забудем о неприятном и приступим к игре. Мне не терпится получить обещанные вами полотна.

Скромно стоя в стороне и с интересом наблюдая за их беседой, я старалась понять по выражению лица посланника, говорит ли он правду. Как обычно, когда на мне было платье слуги, на меня не обращали внимания — лишь однажды посланник одарил меня мимолетным взглядом. Поэтому я была удивлена, когда Леонардо жестом подозвал меня.

— Уверен, что вы не станете возражать, — сказал он месье Вилласу, — я обучаю своего слугу Дино премудростям игры, дабы у меня был достойный противник. Ему было бы полезно понаблюдать за игрой такого мастера.

— Разумеется, — посланник великодушно кивнул головой, а затем развернул доску белыми фигурами к учителю. — Поскольку вы мой гость, вы играете белыми и первый ход за вами.

Леонардо кивнул головой и быстро пошел стоящей перед ферзем пешкой — сурового вида фигуркой, чей наряд, к моему изумлению, напоминал мою одежду, — на две клетки вперед. Посланник ответил тем же. Чуть улыбнувшись, Леонардо пошел со стороны королевы от слона пешкой тоже на две клетки вперед.

— Обрати внимание, Дино, — сказал он, указывая на доску, — я разыграл так называемый королевский гамбит. Я продемонстрировал свое желание пожертвовать пешкой в надежде позже получить преимущество. Мой глубокоуважаемый противник может принять мою игру и съесть мою пешку, а может и не поддаться.

— И он, очевидно, принял вызов, — добавил учитель, когда посланник взял белую фигуру и поставил на ее место пешку темного цвета. Леонардо быстро передвинул королеву по диагонали. — А теперь я поставил посланнику шах.

Нахмурившись, месье Виллас тут же загородился конем.

— Он защитился, — пояснил мне учитель, — и если я сейчас возьму его коня, то потеряю ферзя. И поэтому…

Леонардо сделал ход королевой и взял пешку.

— Я пленил его пешку и временно сравнял счет.

С этого момента они стали играть медленнее, по крайней мере, посланник. Над каждым ходом он, хмурясь, раздумывал несколько минут и лишь затем двигал фигуру. Леонардо же, видимо, вовсе не думал, быстро ходя, беря время от времени черную фигуру и теряя свои. И вот когда у него оказалось, по меньшей мере, вдвое больше фигур, он объявил шах, заставив обескураженного посланника спешно уходить от опасности.

Игра продолжалась уже около часа. На доске осталась всего половина белых фигур и еще меньше черных. Все это время Леонардо сохранял спокойствие, даже был весел, рассказывая мне о своей тактике. Посланник же становился все угрюмее, на его лбу, хотя в помещении было прохладно, выступил пот. Полагаю, что объяснения учителя начинали тяготить его. Но поскольку он согласился на мое присутствие и в основном пояснения учителя относились к его собственным ходам, Виллас вряд мог пожаловаться, не потеряв при этом лица.

— Ты понял, Дино, — говорил учитель, пока посланник обдумывал свой следующий ход, — что игра в шахматы во многом похожа на военные действия. Обязательно следует продумывать свою тактику на несколько ходов вперед и стремиться одержать верх в сражении, а не в отдельных стычках, — присовокупил он, когда Виллас с улыбкой съел королеву.

Меня этот ход встревожил, Леонардо же только пожал плечами.

— Как ты знаешь, королева является, пожалуй, самой сильной фигурой на доске. Ее потеря обычно означает проигрыш. Но порой ею жертвуют ради блага ее короля. И вот когда противник радуется, что ему удалось пленить ее, какая-нибудь незначительная фигура захватывает знамя и решает исход дела.

С этими словами он пошел оставшейся у него пешкой на одну клетку вперед, и черный король оказался под ударом. Откинувшись в кресле, он весело сказал посланнику:

— Если не ошибаюсь, месье, вам, по-моему, шах и мат.

Посол несколько минут пыхтел и отдувался, разглядывая доску под разными углами, словно надеялся, что с другой точки ему удастся отыскать спасительный выход. Наконец, он тоже откинулся в кресле и со вздохом поднял руки:

— Признаю себя побежденным, господин Леонардо. Вы и впрямь искусный игрок. Жаль, что мне так и не удастся стать обладателем ваших картин.

— Победа далась мне трудно, — утешил его учитель. — Однако, имея при себе письмо, которое вы мне напишите, я, возможно, прибуду в будущем ко двору короля Людовика, и вы сможете получить от меня портрет… за обычную, разумеется, плату.

Посланник рассмеялся.

— Конечно, — согласился месье Виллас, вставая и направляясь к столу. Взяв листок бумаги и перо, он быстро написал несколько строк, затем, капнув воск, приложил к нему свою печать. — Вот ваше письмо, господин Леонардо, — проговорил он, вручая его учителю. — Пусть оно послужит вам.

Учитель с довольной улыбкой прочитал письмо, затем осторожно сложил его и сунул внутрь жакета.

— Уверен, что так и будет, — ответил он. — А теперь мы, с вашего позволения, покинем вас. Да, обязательно сообщите мне, если вспомните что-нибудь, касающееся графа, — все, что может помочь нам в расследовании.

Мы вышли из покоев. Учитель весело кивнул секретарю, соскочившему со своего стула, чтобы со счастливым видом затворить за нами дверь передней. Вновь оказавшись в конторе и подгадав момент, когда нас никто не мог подслушать, я с нескрываемым любопытством спросила:

— Учитель, пожалуйста, скажите, как вам удалось убедить того неприятного человека помочь нам?

Леонардо приподнял бровь.

— Я лишь сказал, что мне известно, что он делал прошлой ночью, и что я расскажу об этом посланнику, если он не доложит о нас.

— Но что же он натворил, если боится огласки? — упорствовала я.

Он пожал плечами.

— Не имею ни малейшего представления, мой дорогой мальчик. Однако долгое изучение природы человека позволило мне предположить, что человек с таким характером вряд ли отличается благонравным поведением, поэтому я и подумал, что в последнее время ему едва ли удавалось вести воздержанную жизнь. Как видишь, интуиция не подвела меня.

Я восхищенно покачала головой.

— А как же шахматная партия с посланником? Вы действительно бы написали портреты его супруги и любовницы?

— Разумеется, — небрежно ответил он. — Я человек слова. Впрочем, посланнику вряд ли понравилась бы моя работа. Вместо двух картин я написал бы одну, сделав на ней портреты обеих женщин.

Я расхохоталась, представив на одном полотне ругающихся супругу и любовницу. Одна сидит перед зеркалом, вторая отражается в нем. Все, кроме самого посланника да двух несчастных женщин, сочли бы такое полотно озорной проделкой гения.

Впрочем, у меня поубавилось веселья, когда я вспомнила разговор с месье Вилласом. Хотя я и была готова видеть в нем одного из участников заговора, он вел себя как невинный человек.

— Вы не показали ему портреты разносчиков, — напомнила я. — Может, вернемся и покажем?

— Не стоит. Их, вероятно, наняла графиня либо Орландо, если он принадлежал к числу заговорщиков. Виллас тут ни при чем.

Я разочарованно покачала головой. От посланника нам действительно было мало проку, и я сказала об этом учителю.

Леонардо вдруг остановился и повернулся ко мне:

— Ах, мой милый Дино, на этот раз ты совершенно неправ. Французский посол сообщил многое, хотя сам и не догадывается.

Он засунул руку внутрь жакета и достал письмо.

— Я нарочно предложил сыграть в шахматы, так как знал, что ему по-прежнему не дает покоя его проигрыш Моро. Что же касается ставки, то выбрал я ее неспроста — не ради собственной выгоды. Мне был нужен законно полученный образец почерка господина Вилласа.

Он развернул письмо и, снова взглянув на него, кивнул головой.

— И теперь мое любопытство удовлетворено. Смотри, если положить это письмо рядом с посланием, найденным мною в шкатулке графини, станет вполне очевидным, что они написаны одной рукой.

И когда я с восхищением посмотрела на него, он присовокупил:

— К сожалению, из этого следует лишь то, что он намеревался разделаться с архиепископом. Нам до сих пор неизвестно, кто убил графа Феррара и почему. Поэтому нам придется разыграть королевский гамбит.

Вспомнив его объяснение этого дебюта, я вслух спросила:

— И кем же вы пожертвуете?

— Ответ прост, мой милый мальчик, — с улыбкой ответил он. — Я пожертвую собой.

 

15

После последних загадочных слов о королевском гамбите Леонардо оставил меня у мастерской, чтобы я присоединилась к Константину и остальным… хотя сначала он велел мне отнести его порванный жакет синьору Луиджи. На сей раз мне удалось беспрепятственно покинуть замок. По словам одного из стражников, узнавших эту новость от какой-то посудомойки, которой сообщил ее какой-то лакей, Моро намерен вновь разрешить выезжать и въезжать в замок Сфорца. Я подумала, сам ли герцог решил отменить свой указ или к этому приложил свою руку учитель.

В этот раз портной, видимо, был рад видеть меня, когда я во второй половине дня явилась к нему в мастерскую.

— А, мой дружочек, э, Дино, — поднимая свое тучное тело с крошечной скамьи, приветствовал он меня. Отправив двух молодых подмастерьев в соседнюю мастерскую, он жестом подозвал меня к себе. — Как служит тебе изящный, сшитый мною наряд?

— Прекрасно, — искренне сказала я ему. — Я бесподобно играю свою роль.

— А другое снаряжение? — поинтересовался он, многозначительно приподнимая брови.

Я чуть покраснела.

— Весьма удобна, синьор, и подходит больше прежней.

— Ага, маскарад продолжается, — он удовлетворенно кивнул головой, а затем бросил вопросительный взгляд на мой сверток. — Только не говори, что синьор Леонардо снова погубил один из своих жакетов.

Печально покачав головой, я показала ему на порванный рукав. Луиджи, поджав губы, посмотрел на него и пожал плечами:

— Бывало и хуже, как в тот раз, когда твой хозяин принес мне жакет, в котором он проводил опыты и что-то взорвалось. От него остались одни лохмотья, и он годился только на тряпки, которыми чистят в судомойне горшки. Этот же я починю, и он будет как новенький. До меня дошли слухи, — склонившись ко мне, произнес он шепотом, — что твой хозяин расследует обстоятельства убийства двоюродного брата Моро. Ну же, не прикидывайся, будто не знаешь, что я имею в виду, — сказал портной, когда я озадаченно посмотрела на него. — Все об этом знают. Ко мне уже поступили заказы на новые жакеты, в которых будут щеголять на предстоящей казни. Но меня поражает, что великий Леонардо до сих пор не обратился ко мне за сведениями по этому делу.

— Не понимаю, — нахмурившись, проговорила я. — Вам известно об убийстве то, что и ему следует знать?

— Я знаю все обо всем. Ты должен понимать, что люди с радостью рассказывают своим портным тайны, которые они не открывают даже собственным духовникам, — произнес Луиджи, вяло махнув рукой.

Я опустилась на скамейку и уставилась на него:

— Итак, вам что-то известно. Вы должны сказать мне.

— Не так быстро, мой милый, э, мальчик, — на лице портного появилось добродетельное выражение. — Я, как и священник, не могу разглашать то, что мне сказали по секрету. Я могу лишь сказать, что граф не был столь уж преданным супругом, каким казался. Его благосклонности удостоилась не одна женщина при дворе до и после его женитьбы. Его нельзя полностью винить за то, что он искал ласки на стороне, — пожав плечами, продолжил он. — Видишь ли, графиню Феррара вряд ли назовешь самой спокойной женщиной, несмотря на ее невзрачную внешность. Во всяком случае, как мне представляется, — заключил Луиджи, самодовольно кивнув головой, — очаровательный Орландо пал жертвой разгневанного мужа.

Я выслушала откровенные излияния Луиджи с немалым интересом. Хотя мы с учителем и рассматривали разные возможности, у нас не было оснований считать, будто его убили по отличным от политических мотивам. Либо с Орландо разделались потому, что его назначили послом, либо его убили случайно, приняв по ошибке за епископа, против которого, как мы были убеждены, существовал заговор. Но теперь, видимо, появилась третья возможность, что его убийством было импульсивным преступлением, совершенным человеком, мстящим за личную обиду.

Луиджи, впрочем, эта тема быстро надоела, и он принялся пересказывать мне другие слухи, найдя, очевидно, во мне наперсницу, которой можно доверить больше, чем двум работавшим у него юношам. Я вежливо слушала его еще несколько минут, хотя меня и тянуло обратно в мастерскую.

Мне надо было не только сообщить новые сведения о графе, хотя конечно же я сразу перескажу все Леонардо, как только отыщу его. У меня было еще одно дело, совершенно забытое мною в дневной сутолоке. Я вернусь в мастерскую и посмотрю в моем сундуке с вещами, не оставил ли, как предположил учитель, что-нибудь среди них мой ночной посетитель.

Сейчас я полагала, что моим ночным гостем мог быть Ренальдо, ибо я считала его довольно отважным, способным незамеченным пробраться в замок. Также мне стало казаться, что, преследуя меня, он просто пытался поговорить со мной, а не причинить мне зло. Ибо, если, как было сказано в неподписанном письме посланника, будущие убийцы должны быть устранены, он, вероятно, узнал о том, какая судьба постигла его приятеля, и испугался за собственную жизнь.

Конечно, я могла ошибаться. Не исключено, что Ренальдо и впрямь разделался со своим другом Лоренцо и собирался, выполняя договор, убить архиепископа и всех, кого потребуется!

Как только позволила вежливость, я распрощалась с синьором Луиджи и вернулась в мастерскую. В это время она была пуста, но я знала, что подмастерья скоро придут, потрудившись днем над фреской в трапезной замка. Собравшись, они отправятся на кухню, где поужинают. Мне следовало быстро осмотреть вещи, чтобы те, кто придет раньше, не застали меня за этим занятием.

Осмотр пожитков занял у меня всего несколько минут. Я с облегчением убедилась, что флорины, подаренные мне батюшкой, по-прежнему надежно спрятаны в носке поношенной туфли. Все было на месте, хотя небольшой беспорядок в вещах убедил меня в том, что мне не приснилось, будто кто-то рылся в них без моего ведома. Также я не нашла среди моих скромных пожитков ничего лишнего, так, во всяком случае, мне показалось сначала. И только вновь складывая жакет, свисавший в ту ночь из сундука, я заметила, что один из рукавов вздулся.

Я снова вытащила его и, просунув руку внутрь рукава, нащупала завернутый в ткань тугой комок. Нахмурившись, я вытащила и с недоумением уставилась на него, ибо это была не ткань, а кусок мягкой кожи желтого цвета. Более того, это была, видимо, сложенная перчатка, принадлежащая, судя по изящной форме, женщине. Кожа была какой-то жесткой, поэтому я с немалым трепетом развернула ее.

Сначала мне показалось, что ее хозяин случайно уронил ее в емкость со свежей темперой, ибо какая-то ржавая жидкость пропитала всю кожу. И тут я поняла, что держу в руке перчатку, обильно забрызганную кровью. Возможно, графа?

Вскрикнув, я от волнения выронила этот ужасный предмет. Мне представилось, как с перчатки капает кровь. Разумеется, это была та самая перчатка, принадлежавшая тому — нет, той женщине, — которая убила графа Феррара! Мои помыслы тут же обратились к графине Мальвораль, которую я охотно записала в убийцы. Даже если она и не всадила нож, то была, и вот тому доказательство, свидетелем убийства. Но кто спрятал столь страшную реликвию в моем сундуке — и зачем?

И прежде чем догадка осенила меня, я услышала звонкие голоса и хохот входящих в мастерскую учеников. Торопливо схватив окровавленную перчатку, я завернула ее в ткань, которую носила прежде под жакетом, а затем, спрятав сверток под ворохом одежды, захлопнула крышку сундука.

— А, Дино, вот и ты, — воскликнул Константин, когда я встала и стряхнула пыль с колен. — Если ты сегодня больше не нужен учителю, почему бы тебе не поужинать с нами, а?

— С удовольствием, — ответила я.

По правде говоря, мне хотелось, чтобы привести мысли в порядок, хотя бы час провести в обычной дружеской беседе. Впрочем, за трапезой с Константином и остальными подмастерьями царила не такая непринужденная атмосфера, как я рассчитывала. Еще стоя в очереди, мы услышали, что слух о снятии запрета герцога на выезд из замка оправдался.

— Говорят, все знатные гости укладывают вещи в сундуки, готовясь отбыть отсюда с первыми лучами солнца, — сообщил Паоло и хихикнул. — Предсказываю, завтра утром состоится исход библейского масштаба.

— Полагаешь, по ним будут плакать? — высоким голосом проговорил Витторио. — После трапезы я намерен прогуляться за воротами замка — поскольку имею право. О, не волнуйся, Константин, — присовокупил он, когда старший подмастерье сурово посмотрел на него. — Всего несколько минут, затем вернусь и займусь уборкой.

Все вдруг заговорили, я же навострила уши, услышав известие об отъезде одного гостя, архиепископа Милана, который сообщил, что отправляется через два дня в Рим. Всех обитателей замка заинтересовал его прощальный жест. Едва мы уселись с мисками за стол, Давид сказал:

— Говорят, его преосвященство отправится завтра ночью в закрытый сад. Он будет на коленях молиться до утра за свой народ, как Господь в Гефсиманском саду, — восхищенно воскликнул он.

Меня же охватила тревога. Всего несколько дней назад в этом саду нашли убитого графа Феррара. Неужели священнослужитель случайно собирается провести ночь в молитве в том же месте?

Пока остальные обсуждали достоинства многочасового стояния на коленях, я ломала голову над тем, что заставило архиепископа решиться на такой шаг, особенно после того, как мы с учителем только вчера предупредили его. Разумеется, он должен был понимать, что при подобной публичной демонстрации благочестия, тем более ночью и в одиночестве, на его жизнь могут попытаться покуситься. Посланнику и его соотечественникам больше не представится случая выполнить порученное дело, ибо в Риме архиепископ будет под надежной охраной.

Да, создавалось впечатление, будто кардинал Нардини хотел, чтобы на него напали враги.

Я нахмурилась. Может быть, это и есть королевский гамбит, о котором упоминал Леонардо. Жертва, принесенная ради получения решающего преимущества над противной стороной? Возможно, он будет охранять священнослужителя и задержит всякого, кто покусится на него.

У меня в желудке появился холодный комок, когда до меня дошло, что в этом и заключается замысел учителя. По его приказу, несомненно, распустили слух о благочестивом намерении архиепископа, чтобы убийцы успели подготовиться. Убийство графа привлекло внимание всего двора, и поэтому эти негодяи будут, вероятно, уверены в успехе. Одурачив, Леонардо, пожалуй, легко справится с ними.

Но не все так просто, мрачно напомнила я себе. Двух уже отправили на тот свет, а третий приговорен к смерти. Эти убийцы отчаянные головы, ни перед чем не отступят. Их не так-то легко будет схватить, и они, скорее всего, не остановятся перед пролитием крови, если им преградят путь. Если у учителя не будет под рукой герцогской стражи, то сам вместе с кардиналом Нардини может стать жертвой.

И я знала, что рядом не будет ни одного стражника. Леонардо не попросит помощи, а сам попытается помешать этому преступлению. Мне столь живо представилась страшная картина, словно я воочию увидела ее. От немощного архиепископа будет мало проку, когда на них нападут. Если Леонардо придется противостоять одному злодею, то он, возможно, и одержит верх. Но если предыдущая неудача заставила посланника нанять еще нескольких мерзавцев, тогда в саду их будут поджидать не менее двух, а то и больше человек, прекрасно владеющих ножом.

Если, конечно, учитель доживет до осуществления своего замысла. Ибо он еще не видел кровавой улики, не слышал сплетен, не понимал, как я, сколь опасна графиня Мальвораль. А вдруг он, желая задать еще несколько вопросов, вернется в ее покои? Пробудит в ней подозрения, и тогда она воткнет нож в него, прежде чем он поймет, что она задумала.

— Дино, ты не болен? — спросил меня Константин, резко возвращая этим вопросом меня к действительности. — Ты побледнел, точно увидел привидение.

— Я здоров, просто немного устал, — заверил я его, думая, что бы он сказал, если бы я рассказал ему о привидениях, представших моему воображению. Существовал только один способ предотвратить эту трагедию, прежде чем она случилась.

Растерянность быстро сменилась решимостью. Завтра ночью Леонардо будет не один в саду, поклялась я, ибо в засаде вместе с ним буду я. Но прежде мне следует отыскать его и поведать о предположении синьора Луиджи, а затем показать мою загадочную и довольно страшную находку: окровавленную перчатку.

Учитель не позвал меня к себе вечером, как я надеялась, не открыл он дверь и тогда, когда я, наконец, осмелилась покинуть мастерскую и постучаться в его жилище. Я видела колеблющийся свет свечи и предположила, что он, верно, заперся в своей мастерской, возможно, увлеченно работает над изобретением, над которым трудился всю прошлую ночь. Я не отважилась войти и постучаться в святилище. Поэтому мне пришлось улечься в постель, не переставая обдумывать события сегодняшнего дня.

Впрочем, в эту ночь я спала мало. Рассвет не принес облегчения и не ознаменовался появлением учителя. Тревога по-прежнему терзала меня, когда я последовала за Константином и другими подмастерьями в трапезную, где в отсутствие Леонардо продолжалась работа над последней фреской.

В предыдущие дни ученики нанесли толстый основной и поверхностный черновой слои. Одного я не ожидала, что учитель, видимо, нашел время, возможно прошлой ночью, сделать на заднем плане набросок. Несмотря на охватившее меня беспокойство, даже контуры будущего изображения произвели на меня сильное впечатление своим великолепием.

Эта фреска должна была вызывать оптический обман. Для достижения такого эффекта Леонардо поверх нанесенных по трафарету очертаний гряды холмов и зубчатых стен изобразил ряд задрапированных окон и сводчатых проходов с колоннами, создавая у зрителя иллюзию, будто он смотрит сквозь стену на сельский пейзаж. Сегодня нам предстояло повесить новые трафареты, нарисовать древесным углем контуры фигур на заднем плане, а затем обвести их красными чернилами.

Это была утомительная работа, ибо стена была большая, а уголь легко стирался. К концу дня, однако, мы справились с порученным заданием и уставшие направились в мастерскую. Мы, впрочем, воспряли духом, когда Константин объявил, что нас ждет отдых. После ужина нам не придется возвращаться в мастерскую, весь вечер мы будем предоставлены сами себе. При этом известии все ученики издали радостный вопль. Все, кроме меня.

— Почему ты так мрачен, Дино? — спросил Витторио, тоже смывавший, как и я, у фонтана угольную пыль и штукатурку, прежде чем отправиться на кухню.

Я насухо вытер руки и лицо краем жакета и повернулся к нему.

— Я не мрачен. Меня беспокоит учитель. Он не появлялся целый день, а должен был сегодня наблюдать за работой над фреской.

— А, ты не так давно у него в подмастерьях, как я, — с важным видом произнес мальчик, которому было меньше лет, чем мне. — Порой он пропадает на два-три дня — работает над очередным изобретением. Уверен, завтра он предстанет пред нами. Не бойся.

Я ответила мальчику такой же бодрой улыбкой, но не смогла избавиться от чувства тревоги. Через час-другой стемнеет, и, следовательно, архиепископ вскоре начнет свое всенощное бдение в саду. Если Леонардо действительно что-то задумал, почему не известил меня? Тут что-то не так.

Я снова подумала о графине Мальвораль, задаваясь вопросом, не приложила ли она руку к его исчезновению. Или, быть может, в душу посланника закрались сомнения, и он по его приказу Ренальдо, прихватив с собой нож и дубину, отправился на его поиски? Вдруг учитель не прислал за мной лишь потому, что не мог?

Моя тревога росла, и я решилась действовать самостоятельно. Если после трапезы он не объявится, я пойду в его жилище. Если он не откроет дверь, я проникну в него, а затем уже и в мастерскую. Я с радостью стерплю его гнев, вызванный моим вторжением, лишь бы знать, что он цел и невредим. Если его там не окажется, мне придется нарядиться пажом и отправиться на его поиски.

Подкрепившись овощным рагу, я спешно вернулась в мастерскую. Остальные ученики присоединились к замковой челяди, устроившей небольшой пир, поэтому никто не видел, как я крадучись подобралась к жилищу Леонардо. Как я и предполагала, на стук никто не ответил, хотя дверь была, видимо, заперта на засов изнутри. Впрочем, окно было слегка приоткрыто, и в это отверстие, довольно широкое, легко мог пролезть подвижный и с меня ростом человек. Поэтому, быстро оглянувшись по сторонам, я так и сделала.

Я бесшумно, хотя и довольно неуклюже, спрыгнула с подоконника на пол в покоях учителя. Солнце почти село, и поэтому комната была погружена в полумрак — и только от очага, где тлело несколько угольков, исходил какой-то свет. Впрочем, мне сразу удалось разглядеть, что учителя внутри нет. Дверь же в его личную мастерскую была закрыта, и в промежуток между полом и дверью не пробивался свет. И все же я нерешительно постучала.

Когда мне никто не ответил, я постучала сильней.

— Синьор Леонардо, вы здесь? Это я, Дино.

И вновь молчание. Чувство тревоги захлестнуло меня, когда я вспомнила адский грохот, донесшийся изнутри всего две ночи назад и вызванный падением какого-то крупного предмета. Тогда учитель порвал жакет. Вдруг с ним опять случилось несчастье, но на сей раз его ранило и теперь он лежит беспомощно, даже без чувств?

Я осторожно толкнула дверь, и каково же было мое удивление, когда оказалось, что она не заперта. Лампа по-прежнему стояла на столе, за которым я переводила письмо посланника, поэтому я быстро зажгла ее и вернулась в мастерскую. От пронзительного скрипа несмазанных петель я подпрыгнула. Подождав несколько мгновений, пока сердце успокоится, я переступила порог и вошла в темную мастерскую.

У меня сначала создалось впечатление, будто вокруг царит хаос, причем прекрасно организованный. Вдоль стен располагались полки и столы, заваленные всевозможными предметами: банками с краской, металлическими прутьями, различными приспособлениями, кирпичами, листами пергамента, незаконченными набросками. Большую часть помещения занимал длинный стол: на одном его краю лежали гроссбухи и книги, в центре — расправленные листы бумаги, на которых были изображены устройства фантастического и практического свойства. Будь у меня время, я бы целый день тут бродила и удивлялась. Но сейчас меня терзала тревога за учителя.

Однако внутри конечно же не было ни его, ни его безжизненного тела, придавленного каким-нибудь рухнувшим устройством либо скульптурой. Не знаю, сколько времени его не было здесь, только свечные огарки, напоминающие маленькие грибы, были холодными, а восковые лужицы вокруг них давно застыли. Передо мной встал вопрос, подождать ли его, надеясь, что он вернется, или отправиться на его поиски.

Остановившись на последнем, я затворила за собой дверь мастерской и потушила светильник. Покинув его жилище тем же способом, каким проникла, я не оставила явных свидетельств самовольного проникновения и поспешила в главную мастерскую.

Через несколько минут я уже сменила блузу подмастерья на великолепный наряд пажа, хотя на сей раз серьезность того, что мне предстояло, мешала порадоваться прекрасному платью. Я неохотно полезла в свой деревянный сундук за свертком с окровавленной перчаткой. Оторвав от свертка клочок, я осторожно завернула перчатку и сунула небольшой пакет внутрь жакета.

Решив узнать, не приступил ли архиепископ к ночной молитве, я отправилась в сад. Его ворота оказались не на запоре, и я осмелилась заглянуть внутрь. Архиепископ еще не пришел, с облегчением констатировала я.

Также не видно было нигде и учителя. Если бы он прятался в кустах, то, несомненно, показался мне. Они, должно быть, где-то в замке, туда-то мне и следует отправиться.

Назад по внутреннему двору я шла, стараясь держаться молодцом, хотя в душе ни бодрости, ни смелости не было. Впрочем, когда я приблизилась к главным зданиям замка, охватившее меня напряжение ослабло. Я вспомнила уроки последних нескольких дней: знатные обитатели замка обращали внимание на челядь только тогда, когда нуждались в услугах. В том наряде, какой был на мне, я вряд ли привлеку чей-нибудь испытующий взор.

Мне казалось, что у меня нет определенного плана, но только до тех пор, пока не поняла, что мои новые красные туфли несут меня к крылу, где гостил французский посланник. Если замысел должен претвориться в жизнь сегодня ночью, месье Виллас, несомненно, приложит к нему руку. Возможно, Леонардо посетила та же мысль, быть может, он даже играет с французом в шахматы, стремясь помешать его злодейскому замыслу.

Было еще довольно рано, и в замке было полно челяди, поэтому на меня почти не обращали внимания. Иначе меня встретили бы, когда я добралась до покоев посланника. Дверь в переднюю была приоткрыта, и я увидела внутри секретаря, который укладывал вещи и бумаги, готовясь, очевидно, к утреннему отъезду. Однако я не заметила нигде ни месье Вилласа, ни учителя.

Разочарованная, я попыталась проскользнуть незамеченной, но удача отвернулась от меня. К моему замешательству, этот, с кислым выражением лица, служащий повернулся и сразу заметил меня. Его лицо, стало еще угрюмей, и он повелительным жестом остановил меня.

— Эй, мальчик, — противным тоном воскликнул он, — что ты делаешь здесь, в личных покоях посла?

Я живо поклонилась, подыскивая разумное объяснение.

— Прошу прощения, но мой хозяин, синьор Леонардо, велел мне прийти к нему, — пытаясь выиграть время, проговорила я, — меня известили, что он сейчас у месье Вилласа.

— Ну, ты, верно, не так понял, — с презрительной ухмылкой произнес секретарь. — У посла перед отъездом есть дела и поважнее, чем тратить вечер на какого-то там второстепенного художника. Он обсуждает вопросы государственного значения с герцогом. Сейчас же проваливай, не то я позову стражу.

Хотя меня и оскорбило, что он назвал учителя второстепенным художником, я с радостью повиновалась ему. Надеюсь, он сочтет недостойным для себя упоминать о моем кратковременном появлении здесь и не известит о нем посланника. Теперь мне предстояло провести расследование в другом крыле замка.

Захваченная врасплох секретарем, я с гораздо большей осмотрительностью приблизилась к покоям графини. Я не забыла, как она повторяла, что где-то видела меня, поэтому не собиралась позволять ей разглядеть себя и вспомнить нашу первую встречу. Но я выясню, у нее ли учитель.

На сей раз мне повезло больше. Когда я подошла, дверь отворилась, и из нее в коридор выскользнула служанка, которая всего несколько дней назад на наших глазах выскочила заплаканная из комнаты. Раздражение, написанное на ее молодом лице, отчасти лишало ее миловидности. Но поскольку на щеке по-прежнему красовался темный синяк, свидетельствовавший о том, как графиня обращается с ней, я не ставила в вину девушке плохое настроение и посочувствовала ей: она служит у жестокой хозяйки.

Тут она увидела меня, и ее полное лицо просияло, став немного привлекательней. Уже с привычным чувством неловкости я поняла, что она видит перед собой юношу. Хотя я и прилагала немало сил, чтобы не поощрять женское внимание, обстоятельства вынудили меня на сей раз воспользоваться своей внешностью.

— Добрый вечер, — произнесла я и быстро поклонилась, вызвав у нее, как я и полагала, хихиканье. — Боюсь, я пребываю в некотором затруднении и думаю-гадаю, сможете ли вы помочь мне.

— Возможно, — снова хихикнув, ответила она. — В чем же ваше затруднение?

— Мой учитель, синьор Леонардо, велел мне отыскать его, если придет сообщение, которое, как он ожидает, должно поступить к нему сегодня вечером. Я не знаю, где он собирался провести время этим вечером, только упомянул имя графини Мальвораль. Скажите, она у себя? Мой учитель у нее?

Лицо девушки потемнело.

— Да, с ней сейчас один мужчина. Собственно, поэтому она отправила меня прочь. Я не знаю его имени, но, по-моему, это не ваш учитель.

— Позвольте мне описать его, — упорствовала я. — Он высокого роста, хорошо сложен, с желтоватыми волосами и красивым лицом. Сказать о его наряде ничего не могу, поскольку он одевается то как ремесленник, то как аристократ — в зависимости от настроения.

— Возможно, описанный тобой мужчина он и есть, — пожав плечами, ответила девушка, и ее слова одновременно успокоили и вселили в меня тревогу. Затем она лукаво улыбнулась, утратив всякую привлекательность. — Если хочешь, я впущу тебя, и ты посмотришь, твой ли хозяин лежит на ней сверху в спальне.

Ее слова подействовали на меня, как удар кулаком в живот. Даже в мыслях я не отваживалась назвать то, чего боялась больше всего. Неужели Леонардо действительно находится у нее? Неужели он явился сюда вовсе не для того, чтобы задавать вопросы? Теперь же у меня появилась возможность удостовериться в этом.

— Не беспокойся, — добавила она, когда я на мгновение лишилась дара речи. — Она всегда оставляет дверь чуть приоткрытой. По-моему, она надеется, что за ней будут наблюдать, когда она изменяет графу с другими мужчинами. Ну же, идем со мной. Я люблю этим заниматься.

Сначала я хотела отказаться, но девушка, казалось, искренне желала, чтобы я тоже приняла участие в ее сладострастной игре. Я не хотела подглядывать за учителем, и уж точно за тем, спит ли он с той женщиной — но мне надо выяснить ради его блага, у нее ли он.

Я молчаливо кивнула головой, не в силах по-прежнему произнести ни слова, ибо после ее слов у меня сперло в зобу. Девушка расплылась в улыбке и приложила палец к губам. Вытерев внезапно вспотевшие ладони о жакет, я последовала за ней в переднюю графини.

Комната выглядела так, как я ее запомнила, по-прежнему в вазах стояли цветы и лежали фрукты, только шкатулки с предательским письмом больше не было на столе. От моих мягких туфель, когда мы шли к противоположной двери, шума было не больше, чем от подметающих полированный пол юбок служанки. Вдруг до меня донесся изнутри шепот, женские стоны и тихий смех, перемежаемый низким рокотом мужского голоса, не очень громкого, чтобы я могла узнать его.

Девушка жестом показала, чтобы я прошла вперед. Тяжелая резная дверь была приоткрыта снаружи на два пальца, и через эту щель любой мог, стоя сбоку, наблюдать за происходящим внутри, оставаясь незамеченным, во всяком случае, я молилась, чтобы это так и было. Прижавшись к стене, я медленно приблизила свое лицо к узкому отверстию. Затем, собравшись с духом, заглянула внутрь.

Графиня, очевидно, не отличалась скромностью, отдаваясь мужчинам, ибо в ее покоях, где горело с полдюжины или более свечей, было светло, как днем. Я ясно видела кровать с обточенными стойками на возвышении и роскошное постельное белье из тонкой ткани, золотое и с вышивкой, столь же искусной, как и на любом платье. Между этими одеялами лежали две полуобнаженные фигуры.

Я тотчас узнала графиню, бесстыдно раскинувшуюся на постели, когда она рассмеялась тихим хриплым смехом на слова своего любовника. Он лежал на ней спиной ко мне, и в первое мгновение я приняла его за Леонардо. Потом я с облегчением поняла, что у него шире торс и более рыжие волосы, чем у учителя. Впрочем, его фигура была пугающе знакома, и когда он перевалился на бок, чтобы расстегнуть штаны, я увидела и тотчас узнала его лицо.

Ренальдо!

Я чуть не охнула и, прежде чем успела отойти от щели, услышала громкий стук двери за спиной. Стремительно обернувшись, я увидела, что служанка сбежала. Она, наверно, нарочно хлопнула дверью, извещая о вторжении непрошеного гостя, и с самого начала задумала, бросив меня, жестоко подшутить надо мной. В ответ на стук из спальни графини послышались негодующие крики, не оставляющие сомнений в том, что хитрость служанки удалась.

Позабыв о всякой осторожности, я бросилась наутек, понимая, что меня могут узнать, и молясь о том, чтобы меня не поймали. За моей спиной раздался страшный грохот, когда дверь спальни распахнулась и ударилась о стену.

— Меня преследуют, — промелькнула у меня в голове паническая мысль. Оставалось только надеяться на свои ноги. Вот я уже в нескольких шагах от двери, вот со вздохом облегчения протягиваю руку к ней, вот касаюсь пальцами холодной чеканки металлической задвижки.

И тут тяжелый кулак обрушивается на мой висок, повергая меня на колени всего в нескольких сантиметрах от запертой двери.

 

16

Меня грубо дернули за ноги. Придя в себя, я увидела стоящего надо мной полуобнаженного Ренальдо, который свирепо смотрел на меня. Его глаза сузились, когда он узнал, кто перед ним. Отступив назад, он затащил меня в ближайшее кресло и прорычал:

— А, это ты? Ты разносчик, подслушивавший нас с Лоренцо в ту ночь, когда был устроен пир. Смотри, Елена, у тебя в покоях я поймал соглядатая.

— Так он еще и соглядатай, — холодно рассмеявшись, произнесла графиня. Она набросила длинное парчовое платье поверх ночной рубашки и направилась ко мне. Остановившись возле меня, графиня больно схватила меня за подбородок.

— Вот мы и встретились снова, мой милый Дино, — вкрадчиво проговорила она, склонившись ко мне.

Хотя у меня по-прежнему кружилась голова и страх сковывал меня, я не отпрянула и смело посмотрела на нее. После недавних трудов у нее изо рта пахло вином, а от ее тела — мускусом. Мелкие морщинки вокруг глаз и рта выдавали вблизи, несмотря на ухищрения с косметическими средствами, ее возраст. Ее бледный взор, не избавленный от следов похоти, пылал гневом, и, по-моему, она наслаждалась видом моих страданий. Я поклялась, что не доставлю ей удовольствия криками и ответами на насмешки.

Внезапно графиня отпустила меня и пристально посмотрела на Ренальдо.

— Возможно, он известен тебе как разносчик, но он также и слуга придворного художника Лодовико, великого Леонардо. Впрочем, у него есть и другие роли. — И, еще более неприветливо взглянув на меня, она обратилась ко мне: — Я ведь знала, что где-то видела тебя прежде, мой мальчик, и я сказала тебе, что непременно вспомню, где именно.

Не отводя от меня своего взора, графиня сказала стоявшему рядом с ней юноше:

— Помнишь, Ренальдо, я тебе говорила, что, когда наш дорогой двоюродный братец пропал во время шахматной партии, его место занял другой белый епископ? Можешь представить мое изумление, когда я впервые увидела его и подумала, что Орландо чудесным образом воскрес. Но это, разумеется, был юный Дино. Его, очевидно, послал Леонардо, и поэтому об исчезновении графа Феррара стало известно гораздо позже.

На ее лице вновь появилась злая улыбка, и она принялась загибать пальцы.

— Разносчик, паж, епископ… Кажется, наш дорогой Дино — многоликий молодой человек. И боюсь, что, задавая вопросы в последние несколько дней, они с Леонардо узнали больше того, что им следует знать. И этим они опасны для нас.

— Ну так что мне делать-то с ним? — спросил Ренальдо.

Он уже накинул жакет и затягивал пояс. Я с ужасом увидела на широком кожаном ремне короткий кинжал. Проследив за моим взглядом, он холодно ухмыльнулся и коснулся пальцами оружия. Графиня заметила этот жест и с повелительным видом покачала головой.

— Не пойдет. Слишком много крови, потом трудно отмывать. Позаботься о нем так же, как ты поступил со своим юным другом Лоренцо. Ключ, который я дала тебе, еще у тебя?

Ренальдо утвердительно кивнул головой, похлопав по сумке на поясе.

— Здорово, что Моро отменил запрет. Его будет легче вытащить из замка, чем Лоренцо. Я подкуплю кого-нибудь из стражи, и мне откроют ворота, — его ухмылка стала шире. — Скажу стражнику, что юноша перепил и я везу его домой к матушке. А матушка его живет у кладбища.

Не удержавшись, я охнула, вызвав у них смех. Очевидно, довольная тем, что я поняла, какая судьба меня ожидает, графиня вдруг повернулась спиной ко мне и приблизилась к Ренальдо. Ее улыбка была полна томного желания, когда она, проведя пальцами вниз по груди, засунула руку под его короткий жакет.

— Разделайся ради меня с нашим юным другом и быстрей, — вкрадчивым тоном проговорила она, прижимая его к гобелену и медленно двигая рукой между его бедер. — Закончив, возвращайся сюда, и я закончу с тобой, а потом ты завершишь то, для чего тебя наняли.

— Как быть с художником? — тихо осведомился он, и его лицо, после того как его прижали к стене, утратило прежнее жестокое выражение. — Его тоже убить?

— Я приму решение потом. Я знаю, как заставить его молчать, — и гораздо более интересным способом.

Пока эта парочка обменивалась репликами, я пришла в себя и поняла, что, если я не сбегу, Ренальдо разделается со мной. Дверь находилась от меня дальше, чем мне бы хотелось, но разносчик слишком увлечен другим и поэтому не сразу сообразит, что случилось. И я была почти уверена, что дверь закрыта только на щеколду, не на замок, и это мне давало выигрыш в несколько секунд. Мне надо было лишь бежать.

«Беги!» — раздался повелительный голос у меня в голове, и я, вскочив с кресла, бросилась к двери. Графиня вскрикнула, Ренальдо удивленно крякнул и, топоча ногами, побежал за мной. Он схватил меня у самой двери в тот момент, когда я коснулась ее. Издав негодующий вопль, он выхватил клинок и изо всех сил ударил меня.

Мои чувства тоже были обострены, и я увернулась… почти. Кинжал, скользнув вдоль живота, разорвал жакет и разрезал подкладку из конского волоса. Ощутив острый укол металла, я вскрикнула, хотя и сознавала, что клинок лишь поцарапал кожу. Благодаря быстрой реакции и подкладке мне не вспороли живот, как барану на рынке. Я упала и со страшной силой ударилась распухшим виском о каменный пол.

Лежа в полубессознательном состоянии, я почувствовала, как Ренальдо, схватив меня за волосы, запрокидывает мою голову назад, собираясь перерезать мне горло. Но не успело лезвие коснуться моего горла, как графиня воскликнула:

— Стой, дурень, не режь ему горло! Кровь будет повсюду! Он скоро умрет от полученной раны, если оставить его в склепе.

Я не расслышала ответа Ренальдо, но он убрал нож от горла, и я вновь ударилась лицом о жесткий пол, когда он отпустил меня. Они еще о чем-то говорили, но слова, казалось, доносятся откуда-то издалека и были не понятней жужжания насекомых летом в траве.

«Они думают, что рана смертельна», — сказала я себе. Мне хотелось расхохотаться над этой одураченной парочкой, но я едва смогла издать тихий стон. Когда я, наконец, убегу от них, то непременно поблагодарю синьора Луиджи за его чудесный, спасший мне жизнь атрибут.

Ренальдо взвалил меня, едва понимающую происходящее, на плечо, и я лишилась чувств, когда он пошел переваливающимся шагом и биение в голове сменилось резкой болью. Через какое-то время я очнулась и ощутила дуновение свежего ночного ветерка. Должно быть, мы уже за замковыми стенами, решила я, вопрошая себя, действительно ли стражник посмеялся над глупым мальчишкой, выпившим сверх своей меры. «Похищение», — попыталась прошептать я, но губы не пошевелились.

Сейчас архиепископ уже начал свое бдение, не подозревая о подстерегающей его опасности. Я могла лишь молиться о том, чтобы Леонардо удалось предотвратить убийство кардинала Нардини.

Я молила Бога о том, чтобы, не найдя меня утром, Леонардо отправился на мои поиски — в том случае, конечно, если сам не погибнет от клинка Ренальдо.

«Я подвела учителя», — такова была моя последняя мысль. И тьма поглотила меня.

Очнувшись, я поняла, что закутана в покрывала, да так крепко, что не шевельнуть ни рукой, ни ногой. Кроме того, у меня в голове стучало, как и после того злосчастного утра, в прошлом году, когда назло матери я выпила слишком много чаш с вином на городском праздновании Иванова дня. Я тогда не помнила, что пила, не помнила, как добралась до постели.

Должно быть, была ночь, ибо, когда мне удалось приоткрыть один глаз, меня окружала тьма. Ко мне медленно возвращалась память. Я вспомнила, что была в покоях графини Мальвораль и что испытала потрясение при виде непристойно переплетшихся тел ее и Ренальдо. И Ренальдо пытался заколоть меня… Все казалось сном. Болела голову, во рту был песок.

Если я смогу подняться, то, вероятно, отыщу кувшин с водой и, прополоскав рот, избавлюсь от песка.

Но предпринимая слабые попытки скинуть покрывала, я почувствовала привкус земли во рту и холодную, влажную поверхность под собой.

«Как странно, — подумала я удивленно, хотя стук в голове и мешал мне ясно мыслить. — Кажется, я не в постели. Но если это не мое одеяло, зачем им тогда меня обмотали, даже накрыли лицо?»

Я попыталась освободить ногу и ударилась пальцами о камень. И тогда сквозь ткань и пыль я почувствовала одуряющий аромат разложения, резкий и сладковатый. Неожиданно память вернулась ко мне, и я вспомнила о нападении на меня Ренальдо и об охватившем и никогда прежде не испытываемом мною ужасе.

Святые угодники, я в склепе, завернутая в ткань и засунутая в углубление, вместе с другими покойниками семейства Сфорца!

Я закричала. Во всяком случае, попробовала, но ткань, закрывавшая лицо, и пыль, внезапно забившая легкие, заглушили мой крик. Мой полный страха вопль обернулся приступом кашля, тут же перешедшим в рыдания.

«Прекрати! — велела мне та часть сознания, которая еще могла рассуждать. — Подумай, что бы учитель предпринял на твоем месте. Он бы точно не лежал здесь, скуля от страха».

Замедлив дыхание, я замерла и принялась обдумывать свое положение. Пелены, сковывавшие меня, начали благодаря моим стараниям слабеть, и я непременно освобожусь от этого самодельного савана, как только выберусь из ниши. Потом мне останется только добыть огонь и добраться до двери гробницы. Как я выберусь, не знаю… но выход найду.

Я попыталась вспомнить внутреннее расположение склепа, чтобы понять, где нахожусь. Скорее всего, я лежу не в той нише, где мы нашли Лоренцо. Иначе бы Ренальдо, решив проведать своего мертвого приятеля и не обнаружив его там, знал, что меня следует перенести в другое место. Но где же я?

Я вспомнила, что ниши в стенах гробницы расположены в три ряда. Нижний находился всего в нескольких сантиметрах от пола, самый высокий — выше человека на голову. Центральный же — между ними. Ренальдо вряд ли стал поднимать мое бесчувственное тело на самый верх или, опустившись на колени, засовывать меня в одно из нижних углублений. Итак, мне осталось…

— Среднее, — прошептала я камням наверху.

И если я смогу двигаться, мне удастся, высунув ноги и туловище, опустить их на грубый каменный пол. Но двигаться так трудно даже тогда, когда на тебе нет пут. Со связанными же руками, лишенная опоры, если не буду осторожна, я скачусь с каменного ложа и просто шлепнусь на землю. Правда, падением это вряд ли назовешь, но даже с такой небольшой высоты удар, в лучшем случае, будет болезненным. В худшем, я могу удариться головой об одну из каменных гробниц и погибнуть.

«Конечно, — угрюмо подумала я про себя, — я могу просто улечься на каменном ложе и подождать, пока кто-нибудь найдет меня… хотя к тому моменту, когда учитель додумается искать меня здесь, я уже умру от голода и жажды».

Я слепо двигалась ногами вперед к отверстию ниши и вдруг почувствовала, что они повисли над ее краем… в течение нескольких секунд я не могла ответить на вопрос, висят ли они над тем, что можно сравнить с широкой расселиной, либо же находятся всего в нескольких дюймах от спасения. Я осторожно переместилась вбок, и следом мои ноги. Теперь они были согнуты в коленях, и, чуть выпрямив их, мне удалось коснуться пола гробницы. «Моя догадка оказалась верна», — облегченно вздохнув, подумала я.

Выбраться полностью из узкого отверстия оказалось задачей более трудной, потребовавшей большей ловкости, но уже через мгновение мне удалось вылезти из моей гробницы и опуститься коленями на ее влажный пол.

Приложив еще немного усилий, я освободила руки и вскоре вырвалась из грубой оболочки, как рожденный ночью мотылек. Но, хотя на моем лице и не было больше пелены, я ничего не видела вокруг себя. В гробнице было так темно, что у меня вдруг закружилась голова, и я бы упала, если бы уже не сидела на земле.

Я откинулась назад и прислонилась к стене, крепко упершись руками и ногами. Сидя там, я решила осмотреть себя. Правда, Ренальдо не вспорол мне живот, но его лезвие, пробив самодельную кольчугу из ткани и конского волоса, должно быть, оцарапало меня, так как тело в этом месте жгло огнем.

Я осторожно просунула руки под ткань, желая узнать, не угрожает ли моей жизни нанесенная рана. Хотя при прикосновении к ней меня обдало огнем, у меня с души упал камень, поскольку я, видимо, потеряла не так уж много крови. Что касается удара по голове, то после него осталась ноющая шишка, тоже вряд ли грозящая мне гибелью.

Впрочем, причиной смерти могла стать и окружающая обстановка. Ночная прохлада так глубоко проникла в каменные стены гробницы, что я дрожала не только от боли и страха, но и от холода. Более того, запах разложения был такой сильный, что я боялась, что меня вырвет. И, хотя все, за исключением меня, обитатели склепа были мертвы, в гробнице слышался слабый шум, возможно, эхо от моего прерывистого дыхания либо, быть может, это гудела моя разбитая голова.

Но когда головокружение стало проходить, начал стихать и шум. И поскольку выяснилось, что я довольно крепкого сложения и могу спастись сама, я поставила перед собой задачу найти свечу.

Я протянула руку к поясу жакета и чуть не заплакала от облегчения, когда нащупала на нем кошель. Дрожащими пальцами я вытащила то, о чем молилась: свечной огарок и две неиспользованные серные спички, которые я засунула туда еще в ту ночь, когда впервые явилась сюда.

Но как без источника огня зажечь спичку и свечу?

— Думай, — прошептала я темноте. — Что сделал бы Леонардо на твоем месте?

В следующее мгновение пришло решение… я вспомнила один из опытов Леонардо, которые он имел обыкновение показывать нам в мастерской в редкие свободные минуты. В тот раз он продемонстрировал, как зажечь спичку без помощи уголька или пламени. Учитель взял молоток и принялся бить по металлическому диску, каждый раз ударяя по одному и тому же месту. Через минуту он знаком подозвал к себе Паоло и велел ему приложить к тому месту палец. Юноша повиновался и тут же с воплем отдернул руку, жалуясь, что обжегся.

Ухмыляясь, Леонардо вновь застучал молотком. Спустя полминуты он положил молоток и поднес головку спички к тому месту, где Паоло обжег свой палец. К нашему изумлению, спичка вспыхнула, словно он коснулся ею уголька.

Разумеется, у меня нет молотка… но, может быть, я найду то, чем можно бить по единственному флорину, который я, следуя наставлению батюшки, всегда носила при себе!

Положив свечку и спички, чтобы не потерять их в темноте, обратно в кошель, я принялась тщательно щупать вокруг себя. В столь древнем склепе мне конечно же попадется какой-нибудь металлический предмет. Кусок цепи, возможно, ржавая скоба, быть может, нагрудник.

После нескольких минут безумных поисков мои пальцы наконец натолкнулись на какой-то предмет, напоминающий металлическое звено. Молясь о том, чтобы это был декоративный элемент из железа, а не браслет, соскользнувший с иссохшей руки, я надела его на камень, найденный мною и, должно быть, выпавший из стены. Придав металлическому кругу дополнительный вес, я получила самодельный молоток.

Усевшись со скрещенными ногами на землю и достав из кошеля свечной огарок и спички, я осторожно поместила их между ногами. Вновь засунув руку в кошель и вытащив флорин, я положила его перед коленями. Держа в руке камень с металлическим ободом, я быстро помолилась и принялась ритмично бить камнем по монете.

Уже через несколько ударов у меня заболела рука, но я продолжала упорно считать каждый удар, пока не досчитала до пятнадцати. Затем, застыв с камнем в руке, я дотронулась пальцем до монеты. Ее поверхность и впрямь нагрелась, удовлетворенно подумала я, но она еще не обжигает и тем более спичка не вспыхнет от нее.

Я снова принялась бить… на сей раз быстрее. От камня полетели осколки, но я остановилась только тогда, когда по лицу крупными каплями потек пот и мои натруженные пальцы запросили пощады. Я опять дотронулась до монеты и тут же отдернула палец назад. Жжет! Я схватила одну спичку и приложила ее к металлу.

Ничего.

Закусив губу, я снова принялась бить по монете, гадая, успеет ли монета достичь необходимой для моей цели температуры, прежде чем оба металлических предмета превратятся в ничто. Но это единственный способ добыть огонь, угрюмо напомнила я себе. Без света я буду просто бесцельно слоняться по гробнице до рассвета, когда, возможно, луч солнца проникнет внутрь погруженного во тьму склепа. Но к тому времени архиепископ будет уже давно мертв… и Леонардо, возможно, тоже. Я не буду ждать до утра и покину свою тюрьму сейчас.

Моя рука налилась свинцом, и каждый удар отдавался болью. Тем не менее я упорно била по монете, потеряв счет ударам, но не сдаваясь. И вот когда я не смогла снова поднять руку, я взяла спичку и приложила ее к раскаленной поверхности монеты.

Спичка вспыхнула крошечным, но величественным пламенем, почти ослепившим меня в кромешной тьме. Радостно воскликнув, я поднесла спичку к свечному огарку. Тот тоже загорелся, и целое мгновение они вместе освещали маленький подземный мир, где я была пленником. Спичка быстро горела, и ее пламя оказалось в опасной близости от моих пальцев, поэтому мне пришлось, чтобы не обжечься, бросить ее. Впрочем, она была уже не нужна, ибо тьма вокруг меня была разогнана.

Вспомнив про вторую спичку, я осторожно засунула ее вместе с расплющенной монетой в кошель, а затем робко подняла свечу. Этого огарка хватит ненадолго… уж точно не до рассвета. Кроме того, ее слабый, хоть и приятный, свет разгонял мрак лишь на расстоянии вытянутой руки. С одной свечкой мне будет трудно найти дорогу к лестнице, а затем подняться к двери. Но поскольку в гробницу регулярно наведывались — то приносили, то навещали покойников, — и, следовательно, на стене где-то обязательно висит один или два факела.

Я встала и пошла вдоль одной стены гробницы. Я не видела мертвецов и была благодарна даже за такую малость; кроме того, я поняла, что утратила прежний страх, внушаемый мне этим местом. Хоть и была заключена сюда вопреки своей воле, оставлена на верную смерть негодяем, осмелившимся осквернить последнее место упокоения. Мертвые Сфорца, несомненно, если кто-нибудь из них по-прежнему находится здесь, сочувственно отнесутся ко мне. И, если бы могли, они, наверно, помогли бы мне выбраться, чтобы я покарала того человека.

Я прошла всего несколько шагов, когда при слабом свете свечи блеснула железная, прикрученная к стене скоба, державшая факел, который, видимо, никогда не зажигали. Я поднесла к нему свечу, и он вспыхнул, осветив часть пространства гробницы вокруг меня. Погасив свечу, я вынула факел и высоко подняла его.

Забавно, что к гробнице привыкаешь, подумала я, увидев знакомое место. Я стояла недалеко от того места, где мы с учителем нашли Лоренцо. При свете факела я заметила в нише что-то белое и сразу узнала жакет убитого разносчика, который мы оставили здесь. Я взглянула на свой наряд пажа и увидела, что нож Ренальдо оставил в нем спереди дыру, сквозь которую было видно порванное белье. Если я выберусь из склепа и явлюсь в замок, мой вид, возможно, вызовет лишние вопросы, на которые у меня нет времени отвечать.

Повинуясь порыву, я схватила мятый сине-белый наряд и стряхнула с него грязь, затем внимательно осмотрела его при свете факела. Он был измят, в грязи, но крови Лоренцо на нем не было; его еще можно было носить… не то что мой распоротый костюм. И он был довольно плотным и, следовательно, приятно согреет меня, ибо ночной холод начал уже всерьез пробирать меня. Подавив дрожь отвращения, пробежавшую по мне при мысли, что мне придется носить одежду мертвеца, я набросила его жакет поверх своего.

Но хотя я и согрелась, мой прежний оптимизм пошел на убыль, когда, добравшись до вытесанной из камня лестнице, я поднялась по грубым ступеням наверх. Я увидела то, что и ожидала: тяжелые деревянные двери были закрыты. Если они к тому же заперты на замок, мне не стоит даже и рассчитывать на то, чтобы без посторонней помощи выбраться наружу.

Сделав глубокий вдох, я уперлась в том месте, где двери сходились вместе, и со страшной силой толкнула их. Я почувствовала, что они немного сдвинулись, но затем замерли. Следовательно, Ренальдо проявил осмотрительность и запер склеп. Конечно, я предвидела такое препятствие, и тем не менее меня захлестнула волна отчаяния.

Собравшись с духом, я поднесла факел к двери и посмотрела сквозь узкую щель. Я заметила металлический блеск, должно быть, задвижки, соединявшей обе двери. Если мне удастся что-нибудь просунуть между ними, тогда, пожалуй, я смогу ударить с силой по железной полосе и сбить ее. Но чем?

Мне пришлось спуститься вниз и направиться к каменному возвышению, на котором покоилось тело графа Феррара. Хотя я уже довольно долго пробыла в склепе и привыкла к смрадному запаху гниения, приблизившись к разлагающемуся трупу, все же испытала настоящее потрясение. В желудке снова появилась тяжесть, но мне удалось справиться с этим, хотя и пришлось остановиться, чтобы прошло головокружение.

Свободной рукой приложив ко рту край жакета, я встала рядом с мертвецом. Я была благодарна, что темнота и саван скрывают его разлагающееся, лежащее на постаменте тело. Впрочем, интересовал меня не граф.

«Просто расточительство, что такой клинок ржавеет здесь, в темноте» — эти слова эхом отдались в моей голове, когда я вспомнила шутливый разговор стражников, принесших тело графа в гробницу.

Орландо принадлежал к знатному роду, и поэтому его должны были похоронить вместе с мечом. Если я осмелюсь вытащить его из гниющих рук, то Получу инструмент, с помощью которого выберусь из склепа.

Осторожно подняв факел и осмотрев отвратительный труп, я увидела под тканью очертания меча, прикрепленного к груди. При мысли, что мне придется прикоснуться к нему, я пережила самое страшное мгновение за эту ужасную ночь, но добыть его оружие иным способом было нельзя. Напомнив себе, что от моей решительности, возможно, зависит жизнь архиепископа и даже Леонардо, я отпустила край жакета, которым закрывала нижнюю часть лица. Задержав дыхание, чтобы не надышаться вредными испарениями, я схватила край савана и рванула его.

Однако это было только полдела. Прикрыв обнаженную плоть уголком савана, я протянула дрожащую руку к мечу. Испугавшись, что мертвый граф, возмущенный кражей, вцепится в свой клинок, я схватила меч за рукоятку и быстро потянула на себя.

Он поддался легче, чем ожидалось. Я отступила на несколько шагов назад, держа в одной оружие, в другой факел, и чуть не упала на еще одного Сфорца, лежащего на соседней мраморной плите. Слава богу, от него давно уже остались одни кости да кожа, но я все же испуганно вскрикнула. Я отбежала на несколько шагов и прислонилась к стене, ожидая, пока сердце перестанет гулко стучать. Успокоившись, вставила факел в скобу и быстро осмотрела свою добычу.

Тяжелый наряд, надетый на мертвого графа, придавливал меч к телу, из которого сочилась отвратительная жидкость. Поэтому я тщательно вытерла усыпанные драгоценными камнями ножны и лишь потом осмелилась притронуться к нему голыми руками. Я неуклюже вытащила клинок, осмотрела его сверкающую поверхность при свете факела. Да, это великолепное оружие справится с древним замком, держащим меня взаперти!

Шепотом поблагодарив графа, я поднялась с мечом по ступенькам наверх и снова вставила факел в скобу у входа. Как я и надеялась, тяжелый клинок легко прошел сквозь щель между створками двери. Я просунула его над задвижкой и, держа его рукоятку обеими руками, принялась наносить по металлической полосе сильные и резкие удары.

Бить камнем по монете было гораздо легче. Не успела я сделать нескольких ударов, как у меня заболели плечи и дыхание стало прерывистым. Еще несколько ударов… Возникло опасение, что моя затея не удастся. Меч не причинил задвижке никакого вреда, ничуть не ослабил ее.

Я ударила еще несколько раз, затем остановилась на мгновение и вытерла потный лоб. Да, скорее прорубишь дыру в дверях, чем одолеешь держащую их задвижку.

Подавив рвущееся рыдание, я вцепилась в меч и опустилась на колени. Если не удастся каким-то чудом пробиться через каменные стены, мне суждено оставаться в этой гробнице до тех пор, пока меня не найдут. И если учителя нет в живых (и если в ближайшие дни не умрет еще кто-нибудь из семейства Моро), пройдет еще немало времени, прежде чем эти двери отворятся.

Эта мысль повергла меня в ужас. Уронив меч, я вскочила на ноги и принялась, зовя на помощь, колотить в дверь.

Как долго я вопила и колотила, не ведаю, только под конец снова опустилась на колени, до смерти напуганная и уставшая. В такой позе меня и найдут — стоящую на коленях и упирающуюся головой в двери, с руками, окровавленными от молотьбы по неподатливым дверям. И, возможно, найдут еще надпись, вырезанную на их поверхности: мое настоящее имя, Дельфина делла Фация, и год, 1483-й.

Я смахнула слезы испуга с лица и почувствовала, что во мне закипает гнев. Если смерть оставит мне время, я также вырежу имена родителей и название родного города, чтобы их известили о моей судьбе. Будет еще время, и я напишу имена моих убийц, сообщу о том, что они замышляли против архиепископа. И, быть может, я нацарапаю «прощай» учителю и попрошу прощения за то, что подвела его. Возможно, он упомянет обо мне в своих записных книжках. Разумеется, если не погибнет сам, ибо графиня вряд ли отступится от своего намерения.

Так была я погружена в размышления о собственном плачевном положении, что не сразу поняла, что снаружи склепа кто-то слабым голосом зовет меня.

 

17

— Кто там? — послышался испуганный голос. — Мертвый или живой? Помощь нужна?

После секундного замешательства я вскочила на ноги и принялась вновь колотить по двери.

— Я здесь, в гробнице Сфорца, — вопила я. — Заперта внутри! Выпустите меня!

— Но кто ты? — осторожно спросил голос. — Злой дух или бес?

— Не то и не другое! — закричала я. — Я Дель… то есть я Дино, подмастерье художника Леонардо. Прошу, выпустите меня!

— Дино? — теперь в этом голосе, смутно знакомом, слышалось удивление. — Это ты? Что ты там делаешь?

Я перестала колотить и приложила глаз к щели между дверьми. Перед гробницей кто-то стоял, и при лунном свете я разглядела знакомое лицо.

— Томмазо?

К щели, напротив меня, неожиданно приник темный, мигающий глаз.

— Дино! — повторил он. — Это я, Томмазо. Как ты очутился там?

— А ты как оказался на кладбище? Ладно, — остановила я себя, облегченно прислонившись к двери. — Освободи меня сперва, объяснюсь потом.

— Полагаю, у тебя нет ключа? — с утверждением в голосе спросил он. — Ладно, придется подыскать то, чем можно сломать замок.

Мигающий глаз пропал, остался только лунный свет, и я гнала прочь паническую мысль, что он, возможно, бросил меня. Минуту спустя, однако, в дверь что-то грохнуло и посыпался град ударов. Вдруг все стихло, и я услышала звук, более восхитительный, чем пение серафимов, — скрежет металла. Толстые дверные петли, когда распахнулись створки, протестующе заскрипели, и я вывалилась наружу.

В порыве благодарности я обняла своего ошеломленного спасителя.

— Святые угодники, я думал, что мне суждено окончить там дни, — выпалила я. — Я пытался сломать задвижку изнутри, но ничего не вышло. Не будь тебя…

— Да, да, — смутившись, он отодвинулся и уперся кулаками в бока. — Тебе повезло, что я оказался здесь, да и что этот замок можно сбить камнем, — произнес Томмазо, пихая ногой небольшой булыжник, который, очевидно, только что сослужил ему верную службу. Наморщив нос, он произнес: — Фу, какой ужасный запах! Закрой же двери.

— Погоди!

Я склонилась внутрь гробницы — из суеверия не осмелилась ступить ногой, опасаясь, что двери захлопнутся за мной, — и, схватив ножны, засунула в них меч графа. Томмазо со страхом посмотрел на оружие, но ничего не сказал. Он лишь взял пылающий факел и помог мне закрыть двери.

— Чтобы починить замок и задвижку, понадобится кузнец, — заметил он с опаской. — Не говори Моро, что его сломал я.

— Я скажу ему, если только он поклянется наградить тебя за мое спасение, — пообещала я и, взглянув на луну, почувствовала облегчение. — Не так уж давно, верно, пробило полночь. Быстрей же. Мы должны вернуться в замок и спасти архиепископа!

Не дожидаясь его ответа, я спрятала меч под жакет, заткнув его за пояс, чтобы не было видно. Я понимала, что подмастерье с оружием может вызвать ненужные вопросы — да и стражники могут отобрать его, — а я подозревала, что оно мне понадобится еще до рассвета. Затем я пошла в темноте через кладбище так быстро, как только могла в таком состоянии.

За спиной я услышала стук каблуков Томмазо по гальке. Несмотря на нашу былую вражду, ныне я была рада его присутствию, ибо он, когда спас меня, доказал, что дорожит моим доверием. Как только мы очутились на знакомой дорожке, я перешла на быстрый шаг, и теперь Томмазо шагал сбоку от меня.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что мы должны спасти архиепископа? — отдуваясь, спросил он, освещая путь поднятым факелом. — И прежде всего ты должен поведать мне, как же ты попал в гробницу.

Задыхаясь, я рассказала ему о событиях последних нескольких дней, в том числе и о том, как оказалась в гробнице семейства Сфорца. Когда я замолкла, он покачал головой.

— Не беспокойся, Дино, я проведу эту ночь с тобой. Мы спасем архиепископа, а также и учителя.

Я благодарно взглянула на него, ибо даже с мечом графа мне вряд ли бы удалось одолеть Ренальдо одной, если бы учитель был не в состоянии защитить себя. Мне захотелось перевести Дух, и поэтому я замедлила шаг. Когда я смогла говорить, не задыхаясь, то спросила его:

— А ты? Как ты очутился на кладбище, ведь мы же думали, что ты вернулся домой?

Томмазо повесил голову, и при свете факела я увидела, как его щеки залил румянец, но на сей раз не от физических усилий. Он долго молчал, и я испугалась, что он так ничего и не скажет о своем исчезновении. Наконец, он глубоко вздохнул.

— После нашей драки я подумал, что все будут избегать меня, будут смеяться надо мной, — с несчастным видом начал он. — Я думал, что оказался плохим учеником и что мне лучше отправиться домой. Улучив момент, когда внимание стражи что-то отвлекло, я перелез через стены замка. Но оказавшись на дороге, ведущей к моей родной деревне, я сразу понял, что совершил страшную ошибку.

Томмазо замолчал, и я увидела, как по его щеке скатилась слеза.

— Мой батюшка продал свою лошадь, чтобы заплатить за учебу. Я знал, что он, если я вернусь с позором, откажется от меня. Я уповал лишь на то, что, если я попрошу, учитель возьмет меня обратно. Однако, когда на следующее утро я попытался пройти обратно через ворота, стража не пустила меня.

Он пожал плечами.

— Они говорили, что Моро, возможно, отменит свое распоряжение через день-другой и что мне следует подождать. Идти мне было некуда, поэтому ночью я спал в часовне на кладбище, а днем слонялся по рынку.

— Стоило тебе известить Леонардо, и он бы добился того, чтобы стража пропустила тебя.

Томмазо яростно встряхнул головой и произнес:

— Он мог не принять моего письма, и тогда — все пропало. Нужно было поговорить с ним лично. Вот почему я проводил ночи в часовне.

Мы добрались уже почти до самых ворот. Несмотря на тревогу за епископа, я не могла справиться с любопытством.

— А как же ты нашел меня? — осведомилась я. — Откуда ты узнал, что некто заперт в гробнице?

— Я видел человека на кладбище после того, как сумерки опустились на землю. Это, должно быть, был Ренальдо, о котором ты упоминал, но побоялся идти за ним, вдруг это разбойник, — сознался он, стыдливо потупив взор в землю.

Я понимающе кивнула головой. Разбойники, прячась, как известно, возле столбовых дорог, внезапно нападали на мирных путников и убивали их всего из-за нескольких монет. Порой даже паломники, странствующие большими группами, становились жертвами их нападений. Окрестности Милана были более-менее свободны от них, но кто знает.

Бросив благодарный взгляд в ответ на мой кивок, он продолжил:

— Но позже, когда я не мог уснуть, предаваясь думам о своей судьбе, мне послышалось, что кто-то кричит. Я вышел наружу, и мне показалось, что зов о помощи доносится с кладбища.

Он замолчал и выпятил грудь.

— Я, разумеется, не боюсь привидений и поэтому, пройдя на кладбище, огляделся по сторонам. Чем ближе я подходил к гробнице семейства герцога, тем сильнее становился крик… Так я и отыскал тебя. Только странно, что я вообще услышал тебя — из склепа же ничего не слышно.

— Слуховое устройство! — воскликнула я и рассказала ему об изобретении Леонардо, по-прежнему находившееся внутри гробницы. — Не будь его, ты бы не услышал моих криков, — дрожащим голосом завершила я.

К счастью, у меня не было времени подумать, что произошло бы со мной, если бы меня не нашли, ибо два стражника преградили нам путь. Один из них, знакомый мне по прошлым вылазкам, с минуту разглядывал меня при свете факела, а затем недовольно покачал головой.

— Опять он, ученик великого Леонардо, — сказал он другому стражнику, который, силясь произвести устрашающее впечатление, казался просто уставшим. — Похоже, придворный инженер герцога трудится днем и ночью, по крайней мере, его ученики.

— Пожалуй, ему следует изготовить для них специальные ворота, — ответил второй стражник и, прежде чем я успела что-либо сказать, махнул рукой, чтобы мы проходили. Ворота тут же захлопнулись за нами, и мы остались одни в темноте.

— Может, попросим их помочь? — спросил Томмазо, оглядываясь на ворота. — Если архиепископ и учитель в опасности, нам понадобится тот, кто сумеет защитить их.

— Я только напрасно потеряю время, убеждая их в существовании угрозы, — моментально ответила я. — Кроме того, у учителя есть план, я уверен. Спугнув без его разрешения Ренальдо, мы никогда не докажем того, что посол и графиня собирались совершить убийство.

Я вытащила из-под жакета меч графа, с удовлетворением заметив, как он блеснул при лунном свете.

— Пошли в сад охранять архиепископа. Потребуется, ты сбегаешь за стражей потом.

Томмазо задумчиво посмотрел на меня, кивнул головой и последовал за мной. Чтобы не быть замеченными, нам пришлось, проходя лужайки и дорожки, идти вдоль внешних стен замка. Когда мы подошли к саду, я сделала знак рукой, чтобы он замедлил шаг.

Если Ренальдо уже там, мы должны застать его врасплох; если же нет, нам следует подыскать укрытие, откуда мы могли бы наблюдать за архиепископом, не потревожив его молитву.

Высокие деревянные ворота сада были приоткрыты, хотя я и не могла сказать, кто оставил их — архиепископ или же вероятный убийца. У меня сердце билось от волнения, когда я приблизилась к входу, ожидая, что Ренальдо в любой момент нападет на меня сзади. Однако, бегло оглядев сад, я увидела лишь одинокую фигуру, наряженную в белые одежды, которая, насколько я могла судить, отнюдь не походила на труп.

Мы явились вовремя, в конце концов!

Я облегченно вздохнула. Храбрясь перед Томмазо, в душе я боялась найти распростертое на земле безжизненное тело архиепископа с ножом в спине. Но он, однако, сидел на камне спиной к нам в тени деревьев в дальнем уголке сада, склонив голову в капюшоне к сложенным рукам, и казался настолько погруженным в молитвы, что вряд ли бы мог заметить приближение убийцы. Никакого признака присутствия в саду учителя, Ренальдо или кого-либо другого я не обнаружила.

Часы на башне пробили дважды. Было позднее, чем я думала. Скорее всего, заперев меня в усыпальнице, Ренальдо вернулся к графине, чтобы вновь предаться прерванным моим появлением любовным утехам. По моим расчетам, они должны были предпринять попытку покушения на архиепископа за несколько часов до рассвета. Иначе случайный прохожий мог бы поднять тревогу раньше, чем они Успели бы скрыться или придумать правдоподобную причину, по которой они находились в саду. Стоило, однако, немного подождать, и труп епископа обнаружили бы только днем, таким образом, подозрение в убийстве могло пасть на кого угодно.

По-прежнему лежа с Томмазо на земле у ворот, я оглядывала темный сад в надежде найти укромное местечко, где мы смогли бы спрятаться. Но, несмотря на то что маленький анклав был усеян искусно посаженными деревьями и кустами, ни одно из них не было достаточно большим, чтобы укрыть в своей тени двух человек. На уровне земли, во всяком случае. Я обвела взглядом стены сада — они казались вдвое выше меня. Недалеко от того места, где молился священнослужитель, росли два оливковых дерева-близнеца, чьи раскинувшиеся далеко за пределы сада покрытые дерном ветви могли бы послужить отличными сиденьями.

Вдохновленная, я пихнула локтем Томмазо, указав ему на деревья, и поведала свой план. Выслушав, он едва заметно кивнул в знак того, что понял мой замысел. Забравшись на стену с внешней стороны, мы смогли бы спрятаться среди ветвей, получив возможность обозревать весь сад и самим оставаясь невидимыми. В случае опасности можно прийти архиепископу на помощь.

Поправив меч графа под жакетом, я еще раз бросила взгляд на открытую лужайку, чтобы убедиться, что там больше никого нет. Затем мы молча двинулись вдоль стены, окружающей сад, к тому месту, где деревья раскидали свою буйствующую листву. По крайней мере, в этом нам сопутствовала удача. Сад был разбит одним из предыдущих герцогов, что означало, что его стены обтесаны более грубо, чем те, что окружали современные постройки. Так что благодаря имеющимся хорошим зацепкам и опорам для ног нам удалось забраться на деревья. Оказавшись под сенью ветвей, мы осторожно перелезли через стену, стараясь не свалиться вниз. Устроившись поудобнее, я на мгновение закрыла глаза. Тот факт, что с архиепископом пока ничего не случилось, принес мне облегчение. Но как только тревога отступила, мое тело напомнило об испытаниях, перенесенных этой ночью.

Часть живота, задетая ножом Ренальдо, теперь горела, словно прижженная раскаленной головней. Руки, которыми я колотила в двери усыпальницы, распухли и начали болеть, а ушибленный висок содрогался, как кузнечная наковальня от ударов молота. Кроме того, я была измождена событиями прошедшего дня, а в особенности последнего ужасного часа. Даже находясь здесь, на нашем неудобном насесте, я боролась с искушением прислонить голову к ветке и немного вздремнуть. Судя по ежесекундным зевкам Томмазо, его одолевала та же сонливость.

Сделав над собой усилие, я заставила себя смотреть вниз. Весь сад был как на ладони. Даже в темноте он не утратил своей искусно созданной дикой прелести. Архиепископ сидел достаточно близко, чтобы я могла рассмотреть лежащую у него на коленях книгу в вельветовой обложке, но лицо его было скрыто капюшоном. Я изумилась, как человек его возраста мог оставаться столь долгое время в саду, невзирая на ночной холод.

Я наклонилась поближе и задумчиво нахмурилась. Он показался мне более крепкого телосложения, чем тот хрупкий человек, которого я повстречала в компании Леонардо и видела еще пару раз после этого. Возможно, дело было в недостатке света или в слишком большом количестве одежды.

Или в том, что это был не архиепископ!

Мои подозрения укрепились при мысли, что я, возможно, неправильно поняла идею учителя о королевском гамбите, который он собирался разыграть сегодня ночью.

Вдруг он не просто планировал присматривать за архиепископом, чтобы предотвратить покушение, а задумал сам занять его место. Видимо, учитель сам распустил слухи о том, что архиепископ собирается молиться в саду, но только после того, как кардинал Нагини пообещал, что будет оставаться в своих покоях этой ночью.

Мои глаза расширились от страха. Если мои предположения верны, это означает, что, если бы мы с Томмазо не пришли сегодня, учитель остался бы наедине с убийцей. Я обернулась, чтобы поведать приятелю о своей догадке, и обнаружила, что тот спит, уютно устроившись на ветках. Я не осмелилась позвать его из опасения, как бы учитель — или это все-таки архиепископ? — меня не услышал. Если я сейчас подползу к Томмазо и начну его будить, он может упасть с дерева спросонья. Так что мне придется вести наблюдение в одиночку, пока он не проснется сам.

Но чем больше проходило времени, тем труднее было бороться со сном. Несколько раз я закрывала глаза и видела обрывки сновидений. На сколько я засыпала, не знаю, но каждый раз, очнувшись, встряхивалась и устремляла безумный взгляд на безмолвную фигуру внизу, остававшуюся неподвижной по мере того, как звезды в ночном небе над ней продолжали свой путь.

Один раз мне приснилось, что я снова иду по дороге в Милан в мужском платье, позаимствованном у брата, делая первые неуверенные шаги навстречу новой жизни. Как и учил меня отец, я присоединилась к тем, кто шел в том же направлении. В большинстве своем это были торговцы, но попадались и путешественники. В моем сне с нами были и карлики-жонглеры с рынка. Но вместо цветных шаров и дубинок они подбрасывали вверх кости и черепа давно умерших членов семейства Сфорца, и почему-то только я одна заметила эту странность.

И как мне виделось во сне, мы никак не могли никуда прийти, вокруг были все те же холмы, и до конечной точки путешествия оставалось все то же расстояние. Разумеется, в реальности мои новообретенные спутники и я преодолели куда больший путь. Дружески болтая, мы шли довольно быстро. У нас была двойная цель: как можно скорее достичь места назначения и не наткнуться на бандитов, которые нападали на отставших. Один старый торговец шерстью взял меня под свое покровительство и дал совет:

— Видишь ли, сейчас дела обстоят не так уж худо здесь, на севере. Несколько лет назад я жил во Флоренции, где, казалось, каждый дворянин имел свою армию наемников, которые занимались грабежом на больших дорогах. Поэтому никто не осмеливался путешествовать без вооруженного эскорта. Да, кажется, кровь всегда текла рекой по дорогам в Рим. В наши дни стало немного лучше, но осторожный путник всегда должен держать свое золото хорошо припрятанным и не забывать сунуть кинжал за пояс.

Поэтому во сне с широкого кожаного пояса на моей талии свисало множество мечей и кинжалов. В жизни я, конечно, мало что знала о том, как обращаться с холодным оружием. Порой я видела, как упражняются дворяне в замке. Пару раз я принимала участие в шуточных поединках на палках с другими подмастерьями. Я показала себя ничем не хуже других, но на этом мой опыт заканчивался. Любой, обладающий хоть какими-то навыками, легко меня обезоружит, тем не менее, во сне, как и Наяву, оружие придавало мне уверенности, поскольку я не была совершенно беззащитна.

Когда в моем сне наступила ночь и мы разбили лагерь в лесу недалеко от дороги, я заснула, прижимая к груди меч, совсем как граф в могиле. Но, когда я собралась присоединиться к своим спутникам на рассвете, то обнаружила, что больше не лежу на мокрой траве, а снова заперта в семейной усыпальнице Сфорца. Сквозь щель в стене я смотрела на дорогу, по которой шли остальные путешественники во главе с жонглерами, одетыми как епископы.

И хотя я кричала и колотила руками в дверь усыпальницы, никто не услышал и даже не обернулся, чтобы посмотреть, где я.

Я снова подскочила, проснувшись. Сердце бешено стучало от мысли о возвращении в мою ужасную тюрьму. Прогнав остатки сна, я бросила взгляд на лужайку, чтобы убедиться, что одинокая фигура внизу по-прежнему находится в безопасности. В этот момент я услышала где-то вдалеке крик петуха, пробудившегося раньше своих товарищей, и с облегчением вздохнула.

Хотя ночь все еще была черна как сажа, этот знакомый звук, несомненно, означал, что рассвет уже близко. Возможно, графиня и посол пересмотрели свой план и решили отменить покушение на священнослужителя. Если удача мне улыбнется, мне осталось продержаться еще час или два, и опасность будет позади.

Когда я уже ослабила свою бдительность, я, наконец, услышала слабый скрежет петель, означающий, что кто-то медленно открывает калитку. Полностью проснувшись, я перевела взгляд от еще спящего Томмазо на неподвижную фигуру в белом на лужайке. Звук не потревожил молящегося.

Тонкая полоска тени, имеющая неясные очертания человеческой фигуры, пролилась в сад. Затаив дыхание, я смотрела, как тень укорачивается, принимая форму человека в черной одежде. Руки проскользнувшего в сад были спрятаны в рукава, поэтому я не могла определить, есть ли при нем оружие. Молча двигаясь по тропинке, он шел к тому месту, где сидела его жертва.

Предвидя неладное, я заранее развязала пояс жакета и вытащила из ножен позаимствованный у графа меч. Было не очень удобно, но, по крайней мере, оружие будет у меня под рукой, в случае, если оно мне понадобится. Я пододвинулась на дюйм или два, чтобы не упускать незваного гостя из виду, и болтающиеся ножны ударились об стену, возле которой я сидела. Слабого приглушенного звона было достаточно, чтобы привлечь внимание человека в черном. Он остановился в замешательстве, вертя головой в капюшоне из стороны в сторону, пытаясь определить, откуда донесся звук. У меня сперло в зобу дыхание, я сжалась в комок и молилась, чтобы он не догадался посмотреть наверх. Прошло несколько бесконечных секунд, и он, наконец, расслабился, по-видимому, решив, что не стоит придавать значение непонятному звуку. Он вытащил руки из рукавов, и я смогла увидеть мерцание чего-то металлического. Нож? Вполне возможно, поскольку, видимо, это было любимое оружие Ренальдо.

Я закусила нижнюю губу, пытаясь решить, что делать дальше. Сейчас он зайдет за дерево и окажется всего в нескольких шагах от валуна. Если я обнаружу свое присутствие слишком рано, он ускользнет, прежде чем я успею спуститься с дерева. Если я долго буду медлить, он убьет человека внизу, и я не успею его остановить.

Я бросила на Томмазо яростный взгляд, мысленно призывая его проснуться наконец. Тогда бы мы смогли осуществить наш план. Я бы взяла на себя убийцу, а он спустился бы вниз по стене, закрыл ворота с обратной стороны и позвал бы охрану. Пусть я оказалась бы запертой в саду с вооруженным Ренальдо, но у меня все-таки был бы меч, и я, без сомнения, смогла бы продержаться столько времени, сколько понадобилось бы, чтобы поднять тревогу.

Должно быть, мой мысленный позыв достиг спящего сознания Томмазо, потому что внезапно он резко сел и замотал головой, словно отряхивающаяся дворняга, вылезшая из лужи. Я быстро приложила палец к губам и указала вниз. Он посмотрел в указанном мной направлении и вытянулся по стойке смирно, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

Я беззвучно зашевелила губами — «беги», неистово тыча пальцем в сторону ворот. Он кивнул и перекинул ногу через стену, повиснув на несколько мгновений на руках, ища опору. Спуск занял куда меньше времени, чем подъем, и через пару секунд он оказался внизу и припустил в сторону ворот.

К этому моменту убийца уже обошел дерево и медленно приближался к своей жертве. Необходимости сохранять тишину больше не было, поэтому я решительно начала спускаться вниз по дереву, последние несколько футов почти падая, и приземлилась на дерн с глухим звуком, в происхождении которого невозможно было усомниться.

Убийца издал какой-то булькающий звук и повернулся ко мне, занеся нож над головой. Лезвие зловеще блестело в лунном свете. Прогнав страх, я почти грациозно вытащила меч и, отступив на шаг, схватила его обеими руками, держа перед собой.

— Ваш план провалился, — дрожащим голосом произнесла я. — Скоро здесь будет стража. И не надейся сбежать, ворота закрыты. У тебя нет шансов.

Размытая тень убийцы, казалось, покачнулась. Я подняла меч выше, как бы подтверждая свою угрозу, в то же время раздумывая, узнал ли он меня в темноте. Безусловно, Ренальдо считал меня мертвой, или близкой к смерти, но навеки запертой в усыпальнице, где от меня остался бы лишь прах. Возможно, он подумал, что видит призрака. Если не меня, то Лоренцо, восставшего из могилы в своем бело-голубом жакете.

— Положи нож на землю и стража не тронет тебя при аресте, — поторопила его я. Архиепископ — или это был Леонардо? — по-прежнему сидел на валуне, и я боялась, что даже перед угрозой неминуемого ареста Ренальдо попытается выполнить свою миссию. Мне нужно отвлечь его внимание, тогда он не успеет ничего предпринять до прихода стражников.

В ответ я услышала мягкий смех, разбивший ночь, как стекло. Убийца опустил нож и сделал шаг вперед, беспечно откинув капюшон и являя знакомое бледное лицо, обрамленное струящимися локонами золотистых волос.

— Так, значит, ты избежал могилы, красавчик Дино, — произнесла графиня Мальвораль мягким холодным голосом. — Я все-таки должна была позволить Ренальдо прикончить тебя. Впрочем, это неважно. Хотя ты необычайно смел, но все твои усилия напрасны. Прежде чем прибудет стража, вы оба будете мертвы, архиепископ и ты, и вину за его убийство возложат на тебя.

 

18

Я уставилась на графиню, едва не выронив меч от потрясения. Я знала, что она вместе с французским послом планировала убийство архиепископа, но предполагала, что осуществить план должен был Ренальдо. Значит, все-таки хозяйка волкодава собственной персоной пришла за жизнью священника. Тут я вспомнила окровавленную перчатку, несомненно женскую, которую кто-то подложил в мой сундук. Скорее всего, именно графиня убила графа Феррара. На ее счету уже была одна смерть — и еще как минимум одна на ее совести — что ей мешало забрать мою?

Она приблизилась ко мне, нож плавно двигался перед ней.

— Я узнаю твое оружие, — сказала она. Ее губы тронула улыбка. Светло-голубые глаза казались очень темными. — Оно принадлежало моему кузену, графу. Ты добавил разграбление могилы к списку своих злодеяний, как я погляжу.

Ее улыбка стала жесткой.

— Кажется ты не слишком большой мастер в фехтовании, хотя это не удивительно для человека твоего положения. Могу тебя заверить, я больше искусна в этом деле, чем любой мужчина. Мой отец настоял на моем обучении. В моей семье никогда нельзя было знать, когда придется защищать себя от лезвия врага или друга.

— Вам не удастся выйти сухой из воды, — продолжала настаивать я, пытаясь заставить свой голос не дрожать, как дрожал меч в моих руках. Я бросила взгляд на неподвижную фигуру позади нее, теперь окончательно уверившись, что это кардинал Нардини. Учитель уже без сомнения вмешался бы.

— Даже если вы убьете меня и архиепископа, — продолжала я, — Леонардо добьется, чтобы вы были наказаны.

— Неужели ты думаешь, я боюсь твоего любимого учителя? Он всего лишь простолюдин, художник.

Она выплюнула последнее слово, как будто это было величайшее оскорбление.

— Лодовико поверит мне, а не ему. Кроме того, уверена, великий Леонардо быстро найдет другое развлечение, которое заставит его забыть о потере скромного подмастерья. Когда все будет кончено, он согласится с моей версией событий, не волнуйся.

— Не двигайтесь с места, — выдохнула я, хотя это я отступила на несколько шагов. — Я буду защищать архиепископа, даже если мне придется вас убить.

— Неужели? — Она снова засмеялась и, сбросив плащ, перекинула его через руку и опустила нож. Теперь на ней была всего лишь нижняя юбка, надетая поверх белой, отороченной золотом рубашки. Этот наряд скорее раздевал, чем одевал ее. — Видишь, красавчик Дино, я обнажилась перед тобой. Давай быстро, пока не пришла стража, я даю тебе шанс убить меня или обезоружить, если у тебя кишка тонка для убийства. Если ты преуспеешь в этом, то спасешь себя и достопочтимого архиепископа. Ну а если нет…

«Где же Томмазо? — лихорадочно спрашивала я себя. — И что более важно, где учитель? Неужели я могла ошибиться относительно его намерений?» Сжав зубы, я подняла меч. Это последний шанс. Если напугать графиню и заставить ее выронить нож, то, возможно, получится задержать ее до прихода стражи.

Я широко замахнулась, намереваясь провести мечом в нескольких дюймах от ее лица. Но в ту же секунду она стремительным и грациозным, как бросок кобры, движением дернула плащ. Ткань обвилась вокруг меча и вырвала его из моей руки с такой же легкостью, с какой я сама взяла его из рук покойного графа. Он промелькнул в лунном свете как испуганная блестящая птичка и воткнулся в дерн в нескольких футах от меня.

Графиня улыбнулась и с сожалением покачала головой.

— Бедный мой красавчик Дино, ты не мастер владения мечом, не правда ли? Но, возможно, ты согласишься умереть с достоинством.

— Нет, даже не надейся ускользнуть от меня, — добавила она, увидев, что я приготовилась бежать. Она снова играючи хлестнула плащом, задев меня по ногам. — Я справлюсь с тобой и без оружия. Но драться — это так недостойно нас. Будь паинькой и не двигайся с места. Это произойдет очень быстро. Как укус гадюки. Ты ничего не почувствуешь.

Внезапно дикий лязг и клацанье металла разорвали ночь. Архиепископ, просидевший столько часов неподвижно, зашевелился и начал подниматься на ноги странными резкими толчками. Но это, конечно, был не архиепископ. Он был слишком высок и широк в кости… гораздо крупнее учителя. И почему его движения сопровождались резкими раздражающими звуками шестеренок и насоса?

Графиня замерла сразу же, как только раздался шум. Теперь она озадаченно вглядывалась в мое лицо, словно пытаясь определить, не я ли выкинула эту шутку. Должно быть, она все-таки заметила, как мои глаза округлились от неподдельного изумления, потому что внезапно опустила нож и обернулась.

Фигура в белом тоже медленно повернулась, и с ее головы соскользнул капюшон. Луна осветила лицо, которое походило больше не на человеческую плоть, а на темный, отполированный металл. Это был не человек, а какое-то человекообразное создание, в два раза выше нас ростом. Церковное облачение только подчеркивало его неземную природу.

Не в силах шевельнуться, мы ловили ртом воздух. Между тем существо размеренными шагами обошло камень, на котором сидело. Его движения были по-прежнему нескоординированными, как будто оно только научилось ходить. Тяжелая поступь сопровождалась металлическим лязгом. Его намерения, тем не менее, выглядели вполне осознанными. Глядя перед собой невидящим немигающим взглядом, монстр направлялся прямо к графине!

Один вид железного человека сделал то, чего я не смогла добиться своим невнятным нападением. Графиня вскрикнула, бросила нож и начала пятиться от своего преследователя. Я не стала ей мешать. Мой первоначальный шок сменился благоговением, поскольку я догадалась, откуда взялся этот человек из металла.

Конечно, это был эксперимент, над которым Леонардо тайно работал в своей мастерской. Хотя данное существо и не было его первой попыткой оживить металл — я с теплотой вспомнила латунного льва, который, правда, только открывал рот, издавая рык, — зато куда более амбициозной. Я понятия не имела, как эта штука работает, но в данный момент подобные мелочи не имели значения. Главное, что она сработала и произвела эффект.

Бледное лицо графини, на которое падал лунный свет, казалось совершенно белым. Она разевала рот в беззвучном крике, продолжая пятиться назад в попытке спастись. По мере ее движения плащ, свисающий с безвольных пальцев, обвился вокруг ее лодыжек, так что она начала спотыкаться. Поняв, что должно было неминуемо произойти, она попыталась повернуться, но только еще сильнее запуталась и, снова споткнувшись, растянулась на траве лицом вниз. Тяжело дыша и всхлипывая, женщина предприняла попытку ползти, но железный человек был уже совсем близко.

Вдруг он тоже начал шататься и спотыкаться, словно невидимая рука тянула его назад. Что до графини, то она оставила свои попытки спастись и лежала на земле, сжавшись в комок. Ее белая рубашка и светлые волосы в лунном свете были как сигнал маяка. Железное существо остановилось и начало раскачиваться из стороны в сторону, словно человек, который выпил лишнего, и, наконец, с оглушительным скрежетом упало прямо на лежащую ничком женщину.

В последующей тишине я снова услышала скрип шестерней и внезапный звон, словно упало что-то металлическое. Тут же раздался приглушенный вскрик, и знакомый голос добродушно выругался.

Я медленно обернулась и обмякла от радости при виде милого сердцу зрелища. Леонардо, одетый с головы до ног в черное, чтобы слиться с темнотой, вышел из-за живой изгороди, растущей напротив валуна. Когда он приблизился, я увидела в его руках большую металлическую коробку, из которой тянулись многочисленные толстые пружины, присоединенные к емкости чем-то, напоминавшим большие кольца. Он возился какое-то время с одной из них, затем с негодованием бросил коробку на землю и направился ко мне.

— Я предполагаю, что для твоего присутствия здесь есть веские основания, — мягко заметил он. Подойдя достаточно близко, чтобы рассмотреть мой облик, он нахмурился. — Если не ошибаюсь, на тебе сейчас жакет, очень похожий на тот, что принадлежал погибшему Лоренцо. Вот пятна вина на груди. И запах, исходящий от него, очень напоминает запах разлагающейся плоти. И поскольку ты держишь в руках меч графа Ферарра, бьюсь об заклад, ты снова нанес визит в усыпальницу.

— Не по своей воле, — ответила я дрожащим голосом, внезапно почувствовав смертельную усталость.

Мигая, чтобы удержать подступающие слезы, я повернулась к неподвижной фигуре графини… или, по крайней мере, к тому, что можно было разглядеть. Падая, железный человек прижал к земле ее ноги и туловище, однако голова и руки оставались свободны. — Она мертва?

С явным выражением отвращения Леонардо опустился на колени возле нее и дотронулся до ее шеи. Наконец, он покачал головой.

— К несчастью для всех нас, она еще жива. Просто потеряла сознание, когда мое изобретение свалилось на нее. Я ожидал, что она сильнее пострадает.

Он поднялся и отряхнул грязь с колен.

— Кажется, подоспела стража, — продолжил он.

В самом деле, со стороны ворот послышались голоса и звуки шагов.

— Нам потребуется помощь, чтобы вытащить ее.

Не успел он договорить, как в сад ворвался Томмазо с безумным взглядом, во главе дюжины вооруженных стражников. При виде громадного механического человека в епископских одеяниях, лежащего на полуобнаженной графине ди Мальвораль, они остановились как вкопанные. Подобная картина привела в ужас некоторых вояк, но, немного поразмыслив, они решили, что подобные происшествия вполне в духе главного инженера двора.

Следуя указаниям учителя, они окружили железное существо, осторожно его подняли и прислонили к ближайшей стене.

— Мы вернемся за ним днем, — удовлетворенно кивнув, заверил их Леонардо и повернулся к графине, начавшей подавать признаки жизни.

— Должны ли мы помочь донне? — смущенно спросил один из стражников, делая шаг вперед к находящейся в полуобморочном состоянии женщине.

Леонардо преградил ему путь рукой.

— Советую связать ей руки за спиной, пока она окончательно не пришла в себя, иначе она завладеет вашим мечом и сбежит. Графиня Мальвораль может показаться слабой благородной дамой, но она опасна, как ядовитая змея. Она арестована при попытке совершить покушение на архиепископа, так что, боюсь, вам придется запереть ее в башне, пока Моро не решит ее дальнейшую судьбу.

Пока двое стражников стягивали ремень на запястьях графини, учитель обратился к их предводителю:

— Нужно задержать еще двоих. Один из них разносчик Ренальдо, скорее всего, вы найдете его в спальне графини. Второй — господин Виласс, французский посол.

— Вы уверены в этом, синьор Леонардо? — спросил охранник. На его квадратном лице отразилось сомнение. — Герцог…

— Наделил меня всеми полномочиями решить этот вопрос так, как я сочту нужным, — перебил его учитель, нетерпеливо щелкнув пальцами. — Эти двое готовили заговор с целью убийства кардинала Нардини. Кроме того, подозреваю, один из них приложил руку к смерти графа Феррара. Я рекомендую взять их под стражу как можно скорее, если, конечно, вы не хотите вызвать ярость герцога. А он придет в ярость, когда узнает, что убийцы его кузена находятся на свободе. Имейте в виду, что посол собирается покинуть город на рассвете.

И тут, как будто по сигналу, где-то вдалеке прокричал петух, словно предупреждая, что солнце вот-вот взойдет. Начальник стражи отдал несколько коротких распоряжений полудюжине своих людей, которые устремились к воротам.

— Вы двое, — он указал на тех, кто связывал графиню. — Отведите синьору в камеру. Остальные за мной.

Через несколько мгновений сад опустел. Издали доносились вопли взбешенной графини. Томмазо и я остались наедине с Леонардо, который вопросительно смотрел на юношу.

— Я думал, ты решил бросить обучение, — сказал учитель.

Томмазо опустил глаза и с несчастным видом уставился на землю у себя под ногами.

— Мне следовало бы поинтересоваться, почему ты ушел, равно как и почему ты вернулся. Но, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, будем считать, что у тебя были веские причины для отсутствия.

Однако когда Томмазо с недоверием поднял взгляд и начал бормотать благодарности, Леонардо жестом прервал его:

— Не заблуждайся, мой мальчик, твое безрассудное поведение не останется безнаказанным. Начнем с того, что теперь ты будешь кипятить шкуры, чтобы получить клей для гипса. Уверен, я смогу найти для тебя и другие подходящие занятия на весь последующий месяц, так что попридержи свою радость.

Томмазо, тем не менее, расплылся в улыбке и радостно закивал. Полагаю, он охотно принял бы и более суровое наказание, лишь бы оставаться в подмастерьях. Затем учитель обратил свой суровый взор ко мне.

— Что до тебя, Дино, мне думается, тебе есть что мне рассказать, — сухо продолжил он. — Возможно, ты захочешь начать с того, что ты делал в саду этой ночью. Потому что, если мне не изменяет память, я не просил твоей помощи в этом деле.

Теперь была моя очередь опустить глаза, правда, не столько от стыда, сколько от растерянности. Конечно, он ведь должен понимать, что я бы не пришла в сад навстречу с вооруженным ножом убийцей, если бы не боялась за его жизнь? И, разумеется, я не по своей воле оказалась заперта в склепе, где, без сомнения, окончила бы свои дни, если бы мне не улыбнулась удача в лице Томмазо. Да, я пошла на поиски учителя без его разрешения, это правда, но только потому, что я нашла в сундуке ту окровавленную перчатку.

Встревожившись, я скинула жакет Лоренцо и начала ощупывать свой, боясь, что я могла потерять такую важную улику. Перчатка, однако, была на своем месте, там, куда я ее и засунула — под кружевной рубашкой. Я протянула ее Леонардо.

— Помните, учитель, вы предположили, что ночной гость мог подкинуть что-то в мой сундук? Я обыскал его на следующее утро, после того как покинул мастерскую, и вот что я нашел.

Он взял перчатку и внимательно осмотрел ее. Первые солнечные лучи уже скользили над стенами сада, и пятна крови на светлой коже были отчетливо видны.

— Похоже на женскую, — согласился он, сравнив ее со своей. — И эти пятна выглядят как кровь, хотя у меня есть кое-какие химикаты в мастерской и с их помощью можно будет сказать более определенно. Что касается ее появления среди твоих вещей, твой сундук был выбран не случайно. Кто-то явно хотел, чтобы ее нашли рано или поздно и чтобы это сделал тот, кто сможет связать перчатку с убийством графа.

Он снова перевернул перчатку.

— Посмотри на рисунок пятен — допустим, что это все-таки кровь, — наибольшее их скопление мы видим по краям и на обратной стороне. Ладонь относительно чиста. Если бы перчатка забрызгалась при каком-нибудь занятии, не связанном с преступлением, например помощи раненому, большая часть крови была бы на ладони. Но предположим, что человек в перчатке держал что-то в руке, может быть нож.

Чтобы проиллюстрировать свою мысль, он поднял с земли брошенное графиней оружие и положил на рукоять перчатку так, как будто рука в ней сжимала нож, и продолжил удовлетворенно:

— Видишь, ладонь и пальцы с внутренней стороны прижаты к металлу. Таким образом, они защищены от брызг крови, которые попали на перчатку, когда лезвие вошло в тело.

— Вы имеете в виду, что какая-то синьора надела эту перчатку, чтобы кого-то убить? — пискнул Томмазо, сам бледный как смерть.

Леонардо кивнул:

— Думаю, это вполне вероятно. Уверен, юный Дино разделяет мое мнение, иначе бы он не хранил так ревностно эту улику, несмотря на все перипетии, постигшие его этой ночью. Кроме несчастного Лоренцо только один человек умер насильственной смертью в последние несколько дней, и это был кузен герцога, граф Феррара. И если кто-то преднамеренно не старается сбить нас с верного пути, кажется, убийцей была действительно женщина, скорее всего, графиня Мальвораль.

Говоря, он засунул нож графини за пояс, аккуратно сложил перчатку и положил ее в кошель.

— Но единственный способ разрешить эту загадку — найти настоящего владельца перчатки, — добавил он. — Разумеется, я еще раз допрошу графиню, так же как и Ренальдо с послом. Скоро я узнаю ответ, будьте уверены.

Леонардо бросил унылый взгляд на механического монстра, который теперь, в свете дня, казался нелепым в своих церковных одеяниях.

— Мне еще нужно как следует поработать над автоматикой, — признался он. — В теории все прекрасно, но, когда я тянул за шнуры, рессора и шкивы работали не так быстро, как должны были бы. И некоторые противовесы, очевидно, не сбалансированы, поэтому он и опрокинулся. Уж поверьте, я не намеревался остановить графиню, уронив на нее свое изобретение.

Он повернулся ко мне, и на его лице появилось озабоченное выражение.

— Поверь, мой дорогой Дино, я не нарочно так надолго оставил тебя без защиты. Сработай автоматика так, как я задумывал, графиня была бы схвачена немедленно. Ты показал себя действительно очень смелым, бросая ей вызов, и, если бы этой ночью в саду действительно находился архиепископ, ты спас бы ему жизнь.

В другое время, получив такую похвалу от учителя, я была бы на седьмом небе от счастья. Вместо этого я только тупо уставилась на него, осознавая, что качаюсь из стороны в сторону. Меня бросало в жар и знобило одновременно.

Сквозь шум в ушах я услышала голос Томмазо:

— Ты неважно выглядишь, Дино. Как твоя рана? Болит?

— Рана? — резко переспросил Леонардо. — Но оружие графини его не задело. Томмазо, быстро рассказывай, что произошло?

Я смутно осознавала, что Томмазо пересказывает учителю историю, которую поведала ему я, после того как он освободил меня из склепа. Не будь мне так плохо сейчас, я бы сочинила какую-нибудь побасенку. Внезапная вспышка света, озарившая сад, заставила меня сощуриться. Новый день вступил в свои права, и эта кошмарная ночь была позади. Яркие утренние лучи купали сочную зелень в золотом свете, так непохожем на холодные полутени, обволакивавшие ее ночью. По крайней мере, в этот момент сад больше не напоминал то царство темных сил, где всего несколько дней назад я нашла тело графа. Теперь это теплый, веселый и гостеприимный уголок, где можно с удобством растянуться на дерне под деревьями и заснуть, видя счастливые сны.

Но, кажется, учитель не позволит мне остаться здесь. Он взял меня на руки и понес, не знаю, куда, да и мне это было безразлично. Я словно плыла по волнам, счастливая и свободная от страха перед вооруженными графинями и жестокими юношами с рыжими волосами и злыми усмешками. Затем я услышала, как он говорит Томмазо:

— Нельзя терять ни минуты. Надо сейчас же отнести его к хирургу.

Последнее слово пронзило окутывавший меня туман лихорадочной апатии:

— Только не к хирургу, — с тревогой запротестовала я, придя в чувства. По крайней мере, настолько, чтобы осознать, что подобное действие положит конец моему маскараду, ведь он, несомненно, захочет осмотреть мою рану. Я могу доверить лечение только одному человеку. — Отнесите меня к синьору Луиджи — сказала я. Надеюсь, что сказала, потому что слова, казалось, вязли и прилипали к языку.

Томмазо, однако, удалось понять мою просьбу.

— К портному? — недоверчиво переспросил он. — Ты, должно быть, бредишь. Тебе нужен хирург.

— Нет, нет! Я не доверяю хирургу! — Я взмолилась, глядя на учителя: — Пожалуйста, прошу вас, не надо к хирургу — и я пустила в ход единственный аргумент, который смог придумать мой воспаленный мозг. — Он не смог спасти Лоренцо, и я тоже умру, если попаду ему в руки.

По лицу Леонардо пробежала тень сомнения. Я поняла, что он тоже не слишком уверен в мастерстве хирурга. Немного воспрянув духом, я решила закрепить свой успех и выпалила:

— Прошу вас, отнесите меня к синьору Луиджи. Он много знает о врачевании. Помните того жаворонка? К тому же, кто сможет лучше зашить живот, чем портной?

Не знаю, что на него больше подействовало: мои доводы или мой несчастный вид, но он пробормотал себе под нос проклятия и кивнул:

— Не переживай, мой мальчик. Мы отнесем тебя к синьору Луиджи. По крайней мере, у него чище, чем в хирургической.

Я снова провалилась в беспамятство и очнулась, только услышав слова портного:

— Ба, давайте сюда мальчика, я сделаю, что смогу.

И они занесли меня в соседнюю комнату и положили на кровать — как я впоследствии узнала, это была кровать самого Луиджи. Я слышала, как Томмазо, путаясь, рассказывал, при каких обстоятельствах я получила ранение; а Леонардо вносил поправки в его невнятные объяснения. Сквозь туман, застилающий мои глаза, я видела, как портной набросал несколько строк на клочке бумаги и отдал его Томмазо с указанием бежать к аптекарю через дорогу.

— Обязательно скажи ему, что мне нужно все, что есть в этом списке… и немедленно, — добавил он, вытащил из кошеля несколько монет и отослал его взмахом руки.

Избавиться от Леонардо было несколько сложнее, однако после коротких препирательств Луиджи справился с этой задачей, пообещав, что позже пришлет одного из своих учеников с весточкой о моем состоянии. Я и не думала возражать против ухода учителя, понимая, что у него много дел, связанных с убийством графа и заговором против архиепископа. Кроме того, если бы он остался, то изъявил бы желание помочь портному.

Должно быть, я снова заснула на какое-то время, потому что следующее, что я услышала, были слова Луиджи:

— Боюсь, что будет немного больно.

Я почувствовала, что он положил что-то на мою рану. Что-то, очень напоминающее раскаленные угли. Я слабо вскрикнула. Он поднес чашку с какой-то отвратительно пахнущей жидкостью к моим губам и заставил меня ее выпить. Я послушалась, но только потому, что у меня не было сил бороться.

Погружаясь в сон, я пыталась отогнать преследующие меня видения мечей, усыпальниц и мертвых тел, как вдруг меня пронзила мысль, что я должна была что-то вспомнить и рассказать учителю — что-то, касающееся окровавленной перчатки. Воспоминание блуждало в глубинах моего сознания и дразнило меня, но не давалось в руки — как те птички, которых Леонардо выпускал на волю — и при каждой попытке схватить его, оно просачивалось сквозь пальцы и ускользало.

И наконец, в отличие от несчастного жаворонка в мастерской Луиджи, который никогда больше не сможет летать, воспоминание расправило трепещущие черные крылья и улетело, оставив меня в полной темноте.

 

19

Лихорадка высосала из меня все силы, и я проспала весь день и часть ночи. Мне снились то раздутые трупы и графини с ножами, то сцены из моей счастливой жизни с семьей. В промежутках я была достаточно близка к пробуждению, чтобы услышать обрывки разговора, доносившегося как будто издалека.

— …Это недопустимо, вытаскивать из постели юного… эээ… мальчика посреди ночи, нанося вред его здоровью, — вещал кому-то тихий голос синьора Луиджи.

Кто-то, очень похожий на Леонардо, что-то отвечал. Мне удалось разобрать лишь несколько фраз: «это входит в его обязанности»… «уже оправился»… «расширять кругозор», которыми учитель, очевидно, объяснял свое решение подвергнуть меня опасности.

Немного погодя, прохладная рука опустилась на мой горящий лоб, и я услышала голос учителя:

— Ты должен быстрее выздоравливать, мой мальчик. Я уже привык иметь рядом расторопного помощника и не хотел бы тебя потерять.

До моего слуха долетали и другие голоса. Однажды я услышала как Томмазо и другие подмастерья попросили разрешения повидать меня. В ответ синьор Луиджи саркастически попросил их разрешить мне отдохнуть, но, когда они в унынии собрались уходить, он немного подбодрил их.

Или эти голоса всего лишь снились мне? Я не могла сказать определенно, так как лихорадка все больше одолевала меня. В настоящий момент я слышала холодный перезвон смеха графини ди Мальвораль и грубый голос Ренальдо, угрожавшего завершить начатую работу. Затем раздались стоны умирающего Лоренцо. Или это были мои стоны?

«Возможно, все это сон, — подумала я, дрожа и потея, — и когда я очнусь, то снова окажусь в своей постели в доме отца».

На третье утро лихорадка прошла. Меня разбудил голос синьора Луиджи, распекающего одного из своих подмастерьев за какой-то проступок. Знакомые претензии заставили меня слабо улыбнуться, и я почувствовала прилив благодарности к портному. Конечно, мой выбор пал на него прежде всего потому, что он единственный знал мою тайну и я могла не опасаться разоблачения. Но, по всей видимости, его дар врачевания животных распространялся и на людей.

Я дотронулась до живота и обнаружила, что больше не одета в наряд пажа. Вместо этого на мне была чистая льняная рубашка, которая хоть и была достаточно просторной, но все же не могла скрыть очертания моего тела. Я быстро накрылась одеялом до подбородка, вспомнив людей из своего сна, приходивших меня навестить. Конечно же Луиджи не позволил бы никому увидеть меня в таком виде!

Несколько минут спустя я услышала тяжелые шаги. Занавеска, отделяющая спальню от мастерской, раздвинулась, и я увидела кислое лицо портного. Поняв, что я наконец-то проснулась, оно засияло от удовольствия.

— Клянусь святым Михаилом, похоже, ты все-таки будешь жить, — с удовлетворением произнес он, устало проходя в комнатку. — Я уже начал опасаться, что мне придется шить для тебя саван.

Он присел на край кровати, отчего та угрожающе накренилась, и положил пухлую руку мне на лоб.

— Ага, мое укрепляющее снадобье сработало. Кажется, лихорадка прошла, и глаза больше не закатываются, как это было, когда тебя принесли. Ну-ка, давай поглядим на твою рану.

Я неохотно отдернула одеяло и осторожно подняла подол рубашки, стараясь не обнажать тело больше необходимого. Не замечая моего беспокойства, он осмотрел порез, удовлетворительно кивнул и взял маленькую банку со стола возле кровати.

— Гораздо лучше. Воспаление прошло, и на ране образовалась корка. Но тебе необходимо наносить этот бальзам несколько раз в день, пока все не заживет. Теперь скажи мне, как ты себя чувствуешь?

— Я хочу есть, — прохрипела я, — и пить… и сходить по нужде.

Выслушав мои заверения, что с последним я вполне могу справиться самостоятельно, он тактично оставил меня одну на несколько минут. По возвращении он дал мне кувшин воды и немного супа и хлеба.

— Это должно поддержать твои силы, пока ты не оправишься, — заявил он. — И не делай резких движений, — добавил он, когда я села, опершись на подушки. — Мне пришлось зашить твою рану, чтобы она быстрее затянулась.

На самом деле, я уже успела осмотреть его работу, несколько маленьких, завязанных узелком ниток вдоль на удивление длинного пореза как раз под ребрами.

— Боюсь, что у тебя останется шрам, — сообщил он. — Но уверен, он будет меньше заметен, чем если бы раной занимался хирург. Ну что такое? — спросил он недовольно, увидев тревогу на моем лице.

Я указала ему на рубашку.

— Пока я здесь находилась, кто-нибудь видел… ну кто-нибудь догадался, что…

— Что ты не совсем мальчик? — закончил он, приняв вид оскорбленной добродетели. — Определенно, ты должна была бы быть обо мне лучшего мнения. Не беспокойся. Только я мог сюда входить свободно. Разумеется, я следил, чтобы ты была как следует укрыта, когда у меня были посетители.

Я с облегчением кивнула. Он налил мне в кружку воды, которую я жадно выпила, и поставил передо мной тарелку супа.

— Твоя рана была более опасной, чем предполагал твой учитель, — продолжал он с неодобрением в голосе, пока я ела суп. — Удар по голове сам по себе способен вызвать серьезные последствия, к тому же рана кровоточила сильнее, чем, я уверен, ты думала. К счастью, на тебе был корсет, который смягчил удар и послужил своего рода перевязкой, что остановило кровотечение. Но боюсь, что нездоровый воздух в гробнице навредил ране. Она уже начала гноиться, и если бы не мои бальзамы, то загнила бы совсем.

Его слова вызвали во мне воспоминания о раздувшемся и почерневшем теле графа. Меня замутило, и я быстро передала Луиджи чашку.

— Я б… больше не могу, — слабо проговорила я и откинулась на подушки. Кровь Христова, смогу ли я когда-нибудь изгнать это видение из своей головы?

Чтобы отвлечься, я спросила:

— Говорил ли вам что-нибудь Леонардо о судьбе графини ди Мальвораль и французского посла? Вы не знаете, вернулся ли архиепископ в Рим? Он в безопасности? И что будет с Ренальдо, и…

— Прекрати, — угрюмо буркнул портной. — Я тут так закрутился с твоим лечением, что мне некогда было следить за обычными придворными сплетнями. И вместо того, чтобы вознаградить меня за мои благородные деяния, рассказав мне все, твой любимый Леонардо отказался делиться со мной новостями этой захватывающей истории. Боюсь, что ответы на твои вопросы ты сможешь получить только у него самого.

— А он спрашивал обо мне? — спросила я, стараясь выглядеть не слишком заинтересованной. Я до сих пор не была уверена, что из того, что я слышала, было навеяно лихорадкой, а что происходило в действительности. Но я определенно могла сказать, что Леонардо приходил меня проведать по меньшей мере один раз, пока я была в беспамятстве.

Луиджи кивнул.

— Он был здесь с полдюжины раз. Как и его подмастерья. Кажется, наш юный Дино стал очень популярен среди своих товарищей.

Он замолчал и лукаво улыбнулся.

— Томмазо мне сказал, что некая молодая женщина с кухни — кажется, ее имя Марселла — очень интересовалась, как твое здоровье.

— Она просто друг, — пробормотала я. Уверена, я бы покраснела, будь во мне достаточно крови для этого. — Я не давала ей повода ожидать чего-то большего… я имею в виду того, чего она могла бы ожидать, будь я действительно юношей.

— Да, как это нелегко, жить, скрывая от окружающих свою истинную натуру, — согласился он со знанием дела. — Но ты сама выбрала этот путь, в то время как другие, возможно, встали на него вопреки своей воле.

Одолеваемая любопытством, я уже была готова забросать его вопросами, но в это время мы услышали, как открылась дверь и мастерскую заполнили голоса женщин, восхищающихся нарядами. Портной поднялся и ободряюще похлопал меня по плечу.

— Не волнуйся, я буду хранить твою тайну. А сейчас позволь мне заняться моими клиентами. А ты можешь пока привести себя в порядок, — добавил он, доставая с полки деревянную расческу и кусок до блеска отполированной меди. — Я послал одного из моих мальчишек сообщить твоему учителю, что ты наконец-то пришел в себя. Уверен, что он захочет тебя видеть.

Я дождалась, пока он скроется за занавесками, и только тогда осмелилась бросить взгляд в зеркало, тихонько охнув при виде зрелища, открывшегося перед моим затуманенным взором. Я была бледна как смерть, огромные черные круги пролегли под глазами. Волосы — когда-то бывшие предметом моей гордости — безжизненно свисали с головы, все еще в пыли с того времени, когда я лежала в потрескавшейся нише в усыпальнице, где меня запер Ренальдо. Действительно, краше только в гроб кладут.

Я поспешно налила воды в таз, стоявший за кроватью, и с помощью куска ткани соскребла с кожи высохший пот и грязь, затем занялась спутанными волосами. Закончив, я выглядела не намного лучше, но успокоила себя тем, что, по крайней мере, люди не подумают, что я только что вылезла из могилы. Затраченные усилия, однако, высосали всю мою энергию, поэтому я снова откинулась на подушки.

Меня разбудил голос учителя. Я только успела натянуть одеяло до подбородка, как Луиджи просунул голову сквозь занавески и бросил вопросительный взгляд. Я кивнула, и он раздвинул шторы, впуская Леонардо.

— Мой мальчик, я рад, что тебе стало лучше, — поприветствовал он меня. Лицо его оставалось совершенно бесстрастным, хотя я уловила нотки радости в его голосе, и это подняло мне настроение. — Мы должны поблагодарить синьора Луиджи зато, что он так мастерски вытащил тебя с того света. В обратном случае мне пришлось бы искать другого помощника для ведения расследования.

— Мне уже гораздо лучше, — ответила я, отвернувшись, чтобы он не заметил навернувшихся на глаза слез. Ведь для меня все могло кончиться гораздо более плачевно. По правде говоря, я должна была бы умереть в усыпальнице, или еще раньше от удара ножа. Но хвала Всевышнему, я еще жива и скоро буду совсем здорова.

Вцепившись еще сильнее в одеяло, я продолжила:

— Прошу прощения, учитель, что я вас так обременяю. Скажите, стража нашла Ренальдо и господина Виласса? Архиепископ вне опасности? И призналась ли графиня в убийстве своего кузена?

— Это очень хорошие вопросы, — ответил он, присаживаясь на скамейку возле стены напротив. — Ты уверен, что уже настолько поправился, чтобы узнать ответы?

Я кивнула, и он продолжил:

— Во-первых, не переживай, архиепископ в полной безопасности и в этот момент должен находиться на дороге в Рим. Как ты, должно быть, догадался, слух о ночной молитве в саду пустил я, хотя на это и потребовалась его помощь.

Он вздернул бровь.

— Его преосвященство не слишком обрадовался, когда я предложил свои услуги в качестве жертвенного агнца, и хотел выставить стражу у ворот. К счастью, мне удалось убедить его, что подобная мера всего лишь отсрочит покушение на его жизнь. Он понял, что единственный способ поймать убийц — заставить их поверить, что я — или, точнее, он — будет в саду один.

— Но как вы догадались, что именно графиня, а не Ренальдо, попытается убить вас… точнее, архиепископа?

Леонардо пожал плечами.

— Честно говоря, я понятия не имел, кто это будет. Я был готов увидеть любого из них, даже нашего друга, господина Виласса.

Вспомнив письмо, подтверждающее участие посла в заговоре, я снова спросила:

— Так что все-таки с ним? Он в тюрьме, как и графиня?

— Боюсь, что господин Виласс более одаренный стратег, чем можно было бы судить по его игре в шахматы, — ответил он. — Стража остановила его свиту на рассвете при выезде из замка вскоре после того, как мы препроводили графиню в тюрьму. К сожалению, в карете был только его секретарь — тот господин, с которым мы имели удовольствие побеседовать несколько дней назад.

«Действительно, удовольствие», — подумала я с усмешкой, вспомнив прием, который оказал нам секретарь господина Виласса.

— Кажется, посол разыграл свою версию королевского гамбита. С его секретарем — плененной пешкой — поговорили немного по душам, и он выложил все.

Сузив глаза, Леонардо начал рассказывать:

— Очевидно, вечером, пока секретарь собирал в дорогу вещи своего начальника, посол проскользнул незамеченным сквозь ворота замка и пробрался в город. Там он сел на корабль, идущий во Францию. Оставшаяся челядь была вольна возвращаться на родину, как придется. Разумеется, я послал стражу вдоль берега реки в надежде, что им удастся перехватить судно на какой-нибудь переправе. Подозреваю, однако, что господин Виласс пересечет границу и окажется вне пределов досягаемости прежде, чем они смогут его настичь, — закончил он, пожав плечами.

Я в замешательстве уставилась на него:

— Но, конечно, Моро может послать письмо королю Франции и потребовать его выдачи. Ну а что, он же виновен…

— В чем? — перебил меня учитель. — У нас на руках только письмо, не называющее никаких имен. Конечно, оно указывает на него, учитывая то, что знаем мы, и похоже, что оно написано рукой посла, но он легко может заявить, что я подделал его почерк, используя в качестве образца данное им мне рекомендательное письмо. Что до признаний графини и Ренальдо, то это только их слово против его. Герцог не поставит под удар возможный союз с Францией из-за этого дела, тем более что архиепископ вне опасности.

— Но это несправедливо!

— Мой дорогой Дино, тебе пора понять, что мир вообще несправедлив, — мягко ответил он. — Я усвоил этот урок в еще более юном возрасте, чем ты, и с тех пор успел с этим смириться.

Я совершенно не желала мириться с подобной несправедливостью, но, закусив губу, воздержалась от дальнейших протестов и только спросила:

— Так графиня созналась в убийстве графа, или в том, что Ренальдо сделал это по ее приказу?

Леонардо встал и принялся мерить шагами комнатку.

— Они оба утверждают, что не совершали этого преступления и что его убил кто-то другой.

Он рассказал, что стражники обнаружили напившегося до бесчувствия Ренальдо в постели графини и заперли его в подземелье замка. Леонардо допросил его и добился признания, что разносчик участвовал в заговоре, имевшем целью убийство архиепископа Миланского и графа Феррара. Однако Ренальдо поклялся, что кузена герцога убил не он. Он утверждает, что когда пришел в сад, чтобы осуществить это намерение, то обнаружил, что герцог был уже мертв.

Я кивнула:

— Это объясняет разговор между ним и Лоренцо, который я подслушал в коридоре. Он говорил о крови. Несомненно, он сказал правду, ведь у него не было причин лгать Лоренцо, тем более что он не знал, что я их слышу.

— Я согласен с тобой, дорогой мальчик. Помимо его признания есть много других обстоятельств… к тому же Ренальдо, при всей своей жестокости, вряд ли настолько умен, чтобы придумать эту историю.

Все еще ходя по комнате, учитель продолжил:

— По всей видимости, вначале в заговоре участвовали только граф и посол. Прошел слух, что кардинал Нардини обратился к Папе с просьбой помешать заключению соглашения между Моро и королем Людовиком. Очевидно, он был осведомлен, что, несмотря на публичные заверения Виласса и графа, мол, предметом их заботы были исключительно государственные интересы, на самом деле они вели свою игру, вступив в тайный сговор с весьма подозрительными группами в своих странах. Если бы их план увенчался успехом, эта пара бы значительно обогатилась в ущерб народам обеих стран.

— Значит, граф согласился на убийство, чтобы устранить архиепископа, но впоследствии передумал? — удивленно спросила я.

Леонардо кивнул:

— Да, по словам Ренальдо, это так. Как он утверждает, эту историю он услышал непосредственно из уст графини. В графе Феррара проснулась совесть, и он заявил господину Вилассу, что не станет участвовать в убийстве представителя Церкви. Виласс притворился, что согласен с этим решением, а сам продолжил разрабатывать свой план, только с другим сообщником. Он вовлек в заговор графиню.

— Как он мог быть уверен, что она согласится?

— Наш друг господин Виласс прекрасный знаток душ человеческих, — ответил язвительно учитель. — Он знал, что графиня была в бешенстве из-за того, что должность посла досталась графу, а не ее мужу, и справедливо рассудил, что можно сыграть как на ее злости, так и на ее жадности. Разумеется, граф должен был тоже умереть, иначе он бы догадался, что план убийства архиепископа все еще существует, и попытался бы его предотвратить.

И снова я испытала сочувствие к незадачливому кузену герцога. Пусть он вступил в сговор с послом и даже хотел убить архиепископа, но все-таки он не смог решиться на столь подлый поступок. Будь граф Феррара добродетельным храбрецом — или законченным негодяем — его, вероятно, не постигла бы столь печальная участь.

В то время как эти мысли мелькали у меня в голове, Леонардо продолжал свой рассказ.

— Задачей графини было организовать оба убийства. Взамен Виласс обещал ей долю от прибыли, которую принесут его тайные соглашения. Он также обещал посодействовать тому, чтобы ее муж, граф ди Мальвораль, был назначен на должность, освободившуюся после смерти ее кузена.

Я нахмурилась.

— То есть Лоренцо и Ренальдо оказались готовы обагрить руки кровью ради денег, как написал Виласс. Но как Ренальдо согласился на убийство своего друга?

— А, вот здесь-то и прослеживается коварство графини. — Он замолчал и взял в руки медное зеркало, которым я недавно пользовалась, и уставился на него, как будто пытаясь проникнуть взглядом сквозь темную, отполированную поверхность и обнаружить, что скрывается за отражением.

— Дело в том, дорогой Дино, что люди склонны верить тому, что, как им говорят, является правдой, особенно если им выгодно в это верить. Как ты успел убедиться, графиня умеет подчинять мужчин определенного сорта своей воле, причем таким способом, что они готовы на все, что угодно. Наш друг Ренальдо был охвачен страстью и охотно верил, что она сможет его защитить и даже возьмет его с собой во Францию. Разумеется, это была ложь.

Он с отвращением положил зеркало на место и возобновил свое хождение.

— Графиня — она позволяла ему называть себя Еленой — сказала ему, что им с Лоренцо нужно убить графа и архиепископа, и все будет кончено. Когда Лоренцо испугался последствий, к которым могло привести убийство герцога, графиня убедила Ренальдо избавиться от него. Она сказала, что в обратном случае юноша может явиться к герцогу с повинной, обвинив графиню в этом злодеянии, чтобы самому избежать наказания. Ренальдо согласился из страха потерять ее. Ему никогда не приходило в голову, что после смерти епископа он тоже станет для нее обузой.

— Но я не понимаю, — растерянно проговорила я. — Если Лоренцо и Ренальдо согласились убить графа, зачем графиня сделала это сама?

— Как я уже сказал, она утверждает, что не делала этого. — Леонардо покачал головой и усмехнулся. — Я нанес ей визит в камеру… Она содержится в гораздо более комфортных условиях, чем наш друг Ренальдо, но, тем не менее, в камере. Не беспокойся, мой мальчик, я держался от нее на значительном расстоянии и позаботился, чтобы стражник находился в поле видимости. Она ведь настоящая Сфорца, опасная змея, способная незаметно приблизиться к жертве и бесшумно напасть.

Его улыбка вдруг стала жесткой, и внезапный холод в его глазах напомнил мне ледяной взгляд графини.

— Она опасный враг, это очевидно, и очень умна. Конечно, она отрицала свое знакомство с французским послом и участие в заговоре против архиепископа. Когда я показал ей письмо, она заявила, что его кто-то подбросил ей. Хочешь знать, что было дальше?

Я кивнула, и он продолжил:

— Что до ее присутствия в саду, она сказала, что пришла туда, надеясь поговорить с архиепископом наедине, а оружие всегда при ней — для защиты. Она утверждает даже, что Ренальдо напал на тебя, поскольку ты угрожал ей ножом. Она держится настолько уверенно, что любой, не знающий правды, будет убежден в ее непричастности.

Я не могла не содрогнуться, представив себе, какая участь ждала бы меня, поверь учитель в ее ложь.

— А что насчет перчатки? Графиня притворилась, что не узнает ее?

— Ах да, перчатка.

Он вытащил из кармана знакомый кусок желтой кожи с пятнами крови.

— Ее нашел Ренальдо в саду. Она лежала в траве, недалеко от ворот. Он решил, что ее владелец снял перчатки сразу после убийства и случайно обронил одну из них, скрываясь с места преступления. Так же как и ты, разносчик был уверен, что она принадлежит его любовнице, поэтому унес с собой эту улику, чтобы на графиню не пало подозрение.

— И подбросил перчатку в мой сундук в надежде, что ее кто-нибудь найдет, — растерянно закончила я.

Он кивнул.

— Каким бы непродуманным ни был этот план, он должен был отвести подозрения от графини. Но, как мне кажется, по крайней мере в этом она не лжет. Графиня с легкостью согласилась примерить перчатку в моем присутствии. И было очевидно, что та ей велика.

— Итак, после всех затраченных нами усилий, мы до сих пор не знаем, кто убил графа Феррара?

Обессилев, я откинулась на подушки и закрыла глаза. Выходило, что, несмотря на то что мы спасли архиепископа, задание, которое возложил на нас Моро, так и не было выполнено. Двоюродный брат герцога уже столько дней покоился в усыпальнице, а никто так и не был призван к ответу за его убийство. И теперь, после того как, казалось, все нити этой тайны были связаны воедино, мы все еще не продвинулись ни на дюйм. Что скажет герцог, узнав, что убийца до сих пор на свободе?

— Не волнуйся так, мой дорогой Дино.

При этих словах я снова открыла глаза и увидела Леонардо, улыбающегося мне сверху вниз.

— Еще не все потеряно. Посол уже слишком далеко и не может причинить никакого вреда, а графиня и Ренальдо в темнице. На какое-то время Лодовико будет удовлетворен. Позволим ему пока думать, что ответственность за смерть Орландо лежит на одном из них.

— А вы пока будете искать настоящего убийцу? — тихо спросила я.

Он кивнул головой в знак согласия.

— Мы поставили шах, но не мат. Нужно попросить синьора Луиджи поделиться придворными сплетнями, и возможно, нам откроется имя обесчещенной женщины или какого-нибудь рогатого мужа. Ну а сейчас тебе нужно отдыхать и поскорее выздоравливать.

Он повернулся и двинулся к выходу из спальни. Я посмотрела ему вслед и уже мгновение спустя окликнула его.

— Меч графа, — вспомнила я с тревогой. — Я оставил его в саду. Нужно найти его и вернуть в усыпальницу.

— Все в порядке, не переживай, — заверил он меня. — Когда я вернулся в сад за своим механическим человеком, то подобрал это благородное оружие и принес его в свою мастерскую, где и запер в сундук. Завтра я отнесу его на кладбище.

— Прошу вас, позвольте мне пойти с вами. Я… я забрал его у графа. Будет правильно, если я верну его сам.

Леонардо молча посмотрел на меня и через несколько мгновений кивнул.

— Как хочешь. Я зайду к тебе завтра утром, и если ты уже достаточно окрепнешь для небольшой прогулки, мы совершим последнее вторжение в усыпальницу Сфорца.

 

20

На следующее утро я почувствовала себя вполне здоровой. Скрепя сердце Луиджи принес мне один из своих особых корсетов, помог мне в него влезть, а поверх надел белую рубашку и веселый коричневый камзол.

— Ты не должна слоняться по городу в твоем состоянии, — ворчал он, уже натягивая мне на ноги пару башмаков, чтобы, наклоняясь, я не потревожила рану. — Несмотря на свое мастерство, я не волшебник. Даже наш многоуважаемый хирург велел бы тебе оставаться в постели еще несколько дней.

— Я вернусь менее чем через час, — пообещала я ему. — Я только схожу на кладбище и сразу вернусь. Не волнуйтесь, со мной будет Леонардо.

— Вот поэтому-то я и волнуюсь, — угрюмо возразил он. — Твой учитель обладает даром притягивать к себе опасность и постоянно подвергает ей тебя.

Он продолжал бубнить, даже когда дверь мастерской открылась и послышался голос Леонардо, зовущий меня. Луиджи помог мне встать с кровати. Мне удалось настоять, чтобы дальше я шла сама. Хотя ноги еще не вполне слушались, но голова больше не кружилась, и я не чувствовала жжения в области раны, но зато она начала чесаться. Хороший признак, как заверил меня портной.

— А, ну вот и ты, Дино, — поприветствовал меня учитель с улыбкой. — Ты снова выглядишь почти так же, как и до ранения.

— Ну, это ненадолго, если вы собираетесь таскать его по городу, — вмешался Луиджи, поджимая губы. — Кроме того, я уже наигрался в няньку, так что, если вашему подмастерью станет хуже, вам придется самому лечить его.

— Не беспокойтесь, дорогой Луиджи, — ответил Леонардо. — Я позаботился о том, чтобы он не переутомился.

С этими словами он открыл дверь мастерской и жестом указал на поляну перед домом. Там стоял маленький серый ослик, с попоной на спине и притороченным к боку графским мечом.

— Я позаимствовал нашего четвероногого друга у аптекаря, поклявшись вернуть его целым и невредимым до захода солнца. Поторопись, милый Дино, твой верный конь ожидает тебя.

Улыбаясь, я подошла к ослику, немедленно уткнувшемуся мне в ладонь теплым носом; затем, памятуя о мече, который почти достигал земли, я осторожно взобралась на послушное животное.

— Только следите, чтобы он не свалился и снова не разбил себе голову, — мрачно бросил нам вслед Луиджи, видя, как Леонардо, взяв осла под уздцы, быстро повел его вниз по мощеной дороге.

Завернув за угол, учитель резко остановился, и осел дисциплинированно последовал его примеру. Я воззрилась на него в немом изумлении, и Леонардо покачал головой:

— Я просто пытаюсь понять, как ты и Луиджи смогли стать такими близкими друзьями за столь короткий срок. Уверяю тебя, если бы я был серьезно болен, он бы палец о палец не ударил, чтобы вылечить меня, несмотря на то что я очень ценный клиент.

— Мы просто обнаружили, что у нас много общего, — ответила я, пожав плечами, надеясь, что его удовлетворит столь простое объяснение.

Но оказалось, что вовсе не портной являлся истинной причиной обеспокоенности Леонардо. Он протянул руку к камзолу и достал список, который мы составили несколько дней назад. Перечитав его, он нахмурился.

— Прошлой ночью я размышлял над шагами, которые мы предприняли для разрешения загадки, и боюсь, что повинен в том, что сделал слишком поспешные выводы, игнорируя факты, — заявил он, смяв список и выбросив его в канаву. — Поскольку мы не внесли сюда еще одно имя и не опросили этого человека. Того, кто может владеть информацией, которой не владеет больше никто.

Я бросила на него озадаченный взгляд, и он продолжил:

— Вспомни ту партию в шахматы и разговор с маркизой д’Эсте, когда ты был одет белым епископом. Когда ты ей сказал, что граф не может продолжать игру, помнишь, она ответила «он сам виноват».

— Но она, очевидно, подумала, что он болен, — возразила я. Она была всего лишь старой женщиной, хоть и мегерой.

— А когда Лодовико объявил о смерти своего кузена той ночью, — продолжал учитель, словно не слыша меня, — маркизу совершенно не тронула эта новость, несмотря на то что он приходился ей внучатым племянником. Тогда я исключил ее из числа подозреваемых, подумав, что старая дама попросту выжила из ума. Вспомни ее странное поведение во время шахматной партии.

— Но, без сомнения, женщина ее возраста и телосложения…

Я оборвала себя на полуслове, вспомнив про синяк на своей руке, оставшийся после нашей схватки на шахматном поле. Возможно, она и стара, но значит ли это, что она неспособна удержать нож в руке? Я в замешательстве потрясла головой, все еще не в силах допустить подобную версию.

— Вы же не верите, что маркиза могла убить своего внучатого племянника?

— Нет, я не думаю, что она собственноручно совершила это преступление, — ответил он, собирая поводья и пытаясь пустить ослика рысью. — Но подозреваю, что она может знать, кто это сделал.

Я вцепилась в гриву животного, поскольку мы возобновили ход, но не в сторону кладбища, а в обратном направлении, к замку. Казалось, учитель полностью погрузился в свои мысли, и я коротала время, гадая, что могло быть известно графине. Граф был ее внучатым племянником, стало быть, он мог посвятить ее в свои планы. Или возможно, поскольку она знала его с пеленок, то могла увидеть то, что другие не заметили. Или, может быть, в силу возраста она была необыкновенно проницательна.

Или она просто была старой неприятной особой, не испытывающей сильной любви к своему почившему внучатому племяннику, и в этом было все дело.

Мне пришлось прервать свои измышления, поскольку мы приблизились к воротам замка. В этот раз стражники вели себя почти дружелюбно, так что я заподозрила, что слухи о событиях в саду несколько дней назад достигли их ушей. Одного из них я довольно часто видела во время поездок в город по поручению учителя. Когда мы проезжали сквозь ворота, он даже снизошел до одобрительного кивка.

Забрав графский меч, который Леонардо пристегнул к поясу, мы оставили благородного ослика в конюшне и направились в крыло герцога, где находились апартаменты семьи Сфорца.

Леонардо бросил на меня встревоженный взгляд, замедлив шаг и стараясь держаться вровень со мной.

— Ты уверен, что у тебя достаточно сил для этого, мой мальчик? — спросил он, очевидно заметив, что я прижимаю руки к животу.

Я пожала плечами.

— Не обращайте внимания, просто чуть-чуть больно, — заверила я его, твердо решив присутствовать при разговоре с маркизой. Если понадобится, я попрошу нести меня на носилках. Я пролила слишком много крови и пота в попытках докопаться до истины, чтобы теперь отпустить нить, которая может привести к разгадке этой тайны.

Апартаменты графини были довольно скромными По размеру и находились в дальнем конце крыла, на значительном расстоянии от комнат остальных членов семьи. Я заподозрила, что ее поместили туда намеренно, чтобы она не мозолила домочадцам глаза и они могли забыть о ее существовании. Имела ли она хотя бы служанку в своем распоряжении? Или, умри она посреди ночи, что часто случается с людьми в ее возрасте, ее тело оставалось бы лежать здесь несколько часов или даже дней, прежде чем кто-нибудь догадался бы ее навестить?

После продолжительного ожидания, дверь наконец-то приоткрылась, и в проеме показалась иссохшая старуха, казавшаяся еще старше маркизы. Итак, я получила ответ на свой первый вопрос. Женщина проигнорировала просьбу учителя провести нас к ее хозяйке и захлопнула дверь. Я заморгала от удивления и вопросительно уставилась на Леонардо.

— Терпение, милый Дино, — только и сказал он.

На этот раз ожидание продлилось еще дольше.

В конце концов дверь все-таки отворилась снова, и мы смогли лицезреть ту же иссохшую служанку. С видимым усилием она открыла резные двери ровно настолько, чтобы мы смогли пройти. Не говоря ни слова, она проследовала к комнате в дальнем углу и скрылась за дверью.

— Терпение, я знаю, — пробормотала я себе под нос, вызвав улыбку учителя.

Поскольку мои запасы этой добродетели были почти исчерпаны, я принялась бродить по комнате. В отличие от более помпезных приемных замка, с немногочисленной степенной мебелью и обязательными гобеленами, эта комната больше напоминала кладовую. Мне приходилось постоянно смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться обо что-нибудь.

Вдоль одной стены разместилась эклектичная коллекция старомодных стульев и скамеек вперемежку с резными и позолоченными столами всех возможных размеров. У другой стояло несколько комодов; некоторые были распахнуты, и из их чрева вываливались старые оборванные внутренности. Рядом нашли приют декоративные колонны, увенчанные миниатюрными скульптурами. Холодный каменный пол был устелен обветшалыми ткаными коврами ярких расцветок. Наши ноги буквально утопали в мягкой шерсти. Я подумала, что если старая служанка не давала себе труда постоянно посыпать ковры соответствующими травами, они являли собой рай для великого множества насекомых.

Мне пришло в голову, что эта комната, должно быть, хранила следы прежней жизни маркизы, когда она была владелицей собственного имения. Ныне преданная забвению, оставленная семьей в самом дальнем уголке замка, она упрямо не желала расставаться со своей ветхой мебелью и давно вышедшими из моды нарядами, напоминавшими ей о прежней роскошной жизни. Эта мысль заставила меня пожалеть, что я так поспешно исключила ее из числа подозреваемых.

Она ворвалась в комнату черным смерчем, правда немного потрепанным. Выглядела она несколько иначе, чем в день шахматной партии. И ее первые слова, как ни странно, были обращены ко мне.

— Я помню тебя, мальчишка! — воскликнула она, тыча длинным тонким пальцем в мою сторону. — Ты был на той шахматной партии и прикидывался моим внучатым племянником, Орландо. Ты ведь знал, что он мертв, не отпирайся!

— Д-да, маркиза, — поперхнулась я, не ожидая, что она узнает меня в платье слуги.

Я посмотрела на учителя и обнаружила, что его внимание привлекло что-то другое. Я проследила за его взглядом — он был устремлен на знакомую шкатулку с драгоценностями. Однако в туже секунду он повернулся к старой женщине и отвесил ей глубокий поклон.

— Приношу глубочайшие извинения за мое вторжение, маркиза, — начал он, — но мне совершенно необходимо было с вами повидаться. Я Леонардо, главный инженер герцога…

— Я знаю, кто вы, молодой человек, — прервала его она, теперь тыча пальцем уже в его сторону. — Вы малюете богомерзкие картины и изобретаете бесполезные машины, а мой глупый племянник платит вам за эти безделки.

При таком нелицеприятном отзыве по лицу Леонардо пробежала тень, но он быстро взял себя в руки и продолжил:

— Возможно, вы правы, однако он также поручил мне выяснить, кто убил графа Феррара. Быть может, вы этого не знаете, но незадолго до смерти граф был втянут в одну очень грязную историю. Интригу, целью которой было убийство служителя Церкви. Вы будете рады услышать, что позднее он переменил свое решение и отказался участвовать в этом заговоре.

— Ба, да он никогда не мог довести дело до конца! — пренебрежительно воскликнула маркиза. — Так вы хотите мне сказать, что его убийство имеет отношение к этому таинственному заговору?

— Вначале я именно так и думал, но у меня есть основания полагать, что он был убит прежде, чем заговорщики получили шанс свести с ним счеты. И мы должны найти того, кто это сделал. Вы в курсе всего, что происходит при дворе, и я надеялся, что вы можете знать то, что поможет раскрыть это преступление.

Маркиза хмыкнула.

— Если вы хотите знать, что происходит при дворе, вы обратились по адресу, синьор Леонардо, — заявила она с оттенком гордости, усаживаясь на один из громадных стульев с резной спинкой. Ее маленькие, как у ребенка, ножки не доставали до пола, но в темных глазах сверкала злая старушечья усмешка. Величественно вздернув нос, она продолжила: — Никто не принимает меня всерьез, поскольку я стара и взбалмошна. Я как будто невидима, поэтому люди говорят в моем присутствии то, чего никогда не сказали бы, будь рядом кто-то другой. — Она снова хмыкнула. — Конечно, быть невидимой иногда очень полезно.

— Совершенно согласен с вами, маркиза. Так можете ли вы сказать, слышали ли вы в последнее время, чтобы ваш внучатый племянник упоминал, что кто-то затаил на него обиду? Возможно, он получал какие-то странные письма? Встречался ли он с людьми неравными ему по рождению? Или, может быть, покидал замок в необычное время?

— Не обращайтесь со мной как с больной, — раздраженно бросила она, вцепившись своими сморщенными руками в подлокотники стула. — Если вам действительно нужна моя помощь, почему вы прямо не спросите, знаю ли я, кто убил Орландо?

— Очень хорошо, маркиза. Знаете ли вы, кто убил графа Феррара?

Он держался безукоризненно вежливо и терпеливо, но я слышала в его голосе азарт, равный моему. Я поняла, что имела в виду графиня, говоря, что она словно невидима. Как и слугу, женщину ее возраста и положения легко не заметить. Вполне возможно, что кто-то упомянул имя или признался в каком-нибудь темном секрете, даже не заметив присутствия маркизы.

Она довольно долго молчала, злая искра в ее глазах разгорелась в пламя. Наконец, она наклонилась и произнесла всего одно слово:

— Нет.

Разочарование Леонардо было почти незаметно, в то время как я кусала губы в замешательстве. Несмотря на все свои зловещие усмешки, похоже, маркиза знала об этом деле не больше, чем кто-либо другой в замке.

Взяв себя в руки, учитель вежливо поклонился.

— Прошу прошения, что побеспокоил вас, — спокойно сказал он. — Пожалуйста, не зовите служанку. Нас не нужно провожать.

Мы были уже у двери, когда повелительный голос заставил нас остановиться.

— Подождите, — сварливо бросила нам вслед маркиза. — Вы спросили меня, синьор Леонардо, знаю ли я, кто убил Орландо. Как я уже вам сказала, я не знаю. Но вы меня не спросили, кого я подозреваю.

Леонардо уже поднимал щеколду, но остановился при первых же ее словах. Он медленно повернулся, изогнув бровь, но лицо его оставалось совершенно спокойным.

— Весьма разумно, маркиза. Подозреваете ли вы кого-нибудь в этом преступлении?

Вместо ответа она вскочила со стула и подлетела к столу, на котором стояла знаменитая шкатулка с драгоценностями. Прижав ее к груди, она сказала:

— Как вы, должно быть, знаете, я получила эту шкатулку от Лодовико. Конечно, он подарил такую же всем придворным дамам. Но, тем не менее, это прекрасный подарок. Я храню в ней свои маленькие сокровища. Спросите у жены Орландо, графини Феррара, что она хранит в своей.

Мы с учителем переглянулись. Он коснулся рукой кошеля, пристегнутого кремню, и кивнул головой, давая понять, что ключ от шкатулки по-прежнему у него.

— Мы так и сделаем, — сказал он старой женщине, снова поклонившись, и повернулся ко мне: — Пойдем, Дино. Время нанести графине новый визит.

— А если вы не застанете ее в ее покоях, господин инженер, — окликнула нас маркиза, — советую вам навестить ее мужа. Возможно, вы узнаете много интересного.

— Я не должен был так легко исключать возможность того, что убийца настолько близок к графу, — пробормотал Леонардо перед дверями в комнаты графини несколько минут спустя. — У кого была причина убить неверного мужа, как не у обманутой жены?

— Но графа легко мог бы убить и Ренальдо, — возразила я шепотом. — Он ведь признался, что шел в сад с этим намерением. Не опоздай он на несколько минут, все было бы наоборот: графиня Феррара пришла бы с сад, чтобы убить своего мужа, и нашла бы его мертвым, а мы бы сейчас охотились за Ренальдо.

Казалось, мой аргумент его успокоил. Он слегка кивнул и постучал в дверь. Несколько минут спустя, не дождавшись ответа, он повернул ручку. Дверь послушно открылась и нашему взору предстала пустая комната.

Леонардо жестом указал на закрытую дверь, за которой находилась спальня графини. Мы очень рисковали. Если она здесь, то может что-то услышать. Тем не менее у нас не было другого выбора — нужно было использовать подвернувшийся шанс. Приложив палец к губам, учитель жестом пригласил меня войти и осторожно закрыл дверь.

Беглый осмотр комнаты показал, что шкатулки не было на том месте, где мы ее видели в прошлый раз. Мы бесшумно, словно воры, начали поиск, но увы! Он не принес никаких плодов. Без сомнения, графиня встревожилась, когда учитель обратил внимание на шкатулку, и она спрятала ее в более надежном месте, например в спальне.

На этот раз я указала пальцем на дверь в спальню, а потом на себя. Леонардо слегка нахмурился, но через мгновенье одобрительно кивнул. Если я наткнусь на графиню, то смогу придумать какое-нибудь оправдание. Присутствие слуги в господских покоях гораздо легче объяснить, чем неожиданное появление там главного инженера двора.

Леонардо прильнул к стене, спрятавшись за комодом, где графиня хранила свои шахматы. Я осторожно двинулась к двери. Казалось, мое сердце стучало так громко, что женщина обязательно услышала бы его, если бы она и в самом деле была, там, за стеной.

Я взялась за ручку, медленно повернула ее, приоткрыв дверь на несколько дюймов, и заглянула внутрь.

Тускло освещенная комната была пуста. Я вздохнула с облегчением и тихонько позвала учителя. Он прошел вслед за мной и закрыл дверь. Мы осмотрелись.

«Если шкатулка и была спрятана здесь, то искать ее следует под каменными плитами пола», — подумала я неуверенно. Комната напоминала келью монаха. Кроме кровати, которая по размеру была чуть больше моей, и раскрашенного в яркие цвета кассоне — сундука, преподносимого женщине на свадьбу, — в спальне не было никакой мебели.

— Нужно проверить сундук, — сказал Леонардо, подходя к нему и поднимая крышку с идиллическими картинками свадьбы каких-то мифологических героев.

Один за другим он вынимал аккуратно сложенные наряды, пока не дошел до дна. Шкатулки не было. Мое сердце все еще билось учащенно при мысли о возможной близости разгадки. Мы быстро сложили платья обратно в сундук.

— Может быть, на кровати, — предположил он.

Мы осмотрели простыни, даже проверили под матрасом, надеясь обнаружить тайник. Наши усилия, однако, не увенчались успехом. Леонардо недовольно тряхнул головой.

— Должно быть, она куда-то ее унесла. Пойдем, нам тут больше нечего делать. Нужно убираться, пока нас не обнаружили.

Покинув комнаты, мы, не теряя времени, вышли из замка и направились к конюшне. Я старалась не отставать от учителя, но моя поступь становилась все менее твердой, и я вспомнила предупреждения синьора Луиджи. Стиснув зубы, я продолжала идти, преисполнившись решимости побороть свою слабость.

При встрече со своим верным осликом я чуть не заплакала от облегчения, но, только я собралась сесть на него, учитель меня остановил:

— Боюсь, нам понадобится более резвый скакун. Обстоятельства изменились. Отсутствие графини и намеки маркизы заставляют нас поторапливаться.

Он оставил меня с осликом и отправился на переговоры с конюшенным. Вскоре он вернулся, ведя под уздцы уже оседланного блестящего черного жеребца.

Я слышала, что помимо многочисленных талантов у учителя есть еще и дар верховой езды. Впрочем, раньше мне не доводилось видеть его в седле. Со своей обычной врожденной грацией он вскочил на коня молниеносным движением и протянул мне руку. Я растерялась, но не осмелилась отказаться или признаться, что мой опыт верховой езды ограничивался недолгой поездкой на ослике.

Он с легкостью подтянул меня и усадил в седло позади себя. Мы рысью пронеслись через двор. Однако, оказавшись за воротами, он снова слегка пришпорил коня. Не утруждая себя скачкой по каменистой дороге, он направил коня прямо через луг, за которым находилась церковь.

Я никогда этого не забуду. На какое-то время Леонардо словно слился с жеребцом, он предвосхищал каждое препятствие, каждый поворот, каждый изгиб на нашем пути. При первом же шаге, однако, я забыла о достоинстве и принципах и судорожно обхватила его за талию. Мы неслись галопом, словно библейские всадники; я закрыла глаза и просто молилась, чтобы я смогла удержаться в седле до конца скачки.

К моему величайшему облегчению, через несколько мгновений мы достигли цели. Он замедлил ход недалеко от ворот, чтобы стук копыт не выдал нашего приближения. И все равно я решилась лишь ненамного ослабить свою хватку, все еще боясь, что соскользну с крупа коня и свалюсь на усеянную камнями землю.

Мы остановились возле дальней стены часовни. Я сжимала руку Леонардо как клещами, когда он ссаживал меня на землю; затем он спешился сам. Пока я пыталась вновь обрести равновесие, он привязал коня к дереву, подошел к стене и махнул мне рукой, подзывая к себе. Я подошла, опустилась на колени позади него и проследила за его взглядом, устремленным на знакомую усыпальницу.

— Вопрос в том, — прошептал он, — приехали ли мы слишком рано или слишком поздно.

— Я не совсем понимаю, — призналась я.

Он привычным жестом нетерпеливо щелкнул пальцами, хотя я знала, что это относится к ситуации, а не ко мне.

— Маркиза сказала, что жене его племянника есть что скрывать и что мы найдем ответ на могиле графа. Ты помнишь, Дино, что я тебе говорил, когда мы впервые сюда пришли?

Нахмурившись, я задумалась на мгновение.

— Вы сказали, что те, на ком лежит бремя вины, не могут носить его долго и стремятся освободиться от него.

Когда он одобрительно кивнул, я уставилась на него в недоверии.

— Вы хотите сказать, что графиня сейчас здесь, на могиле мужа, просит у него прощения?

— Скоро узнаем, — ответил он мягко и, положив руку на заимствованный меч, встал и потянул меня за руку, помогая встать.

— Пойдем, Дино. Пора претворить в жизнь мой первоначальный план. Проберемся в усыпальницу графа и посмотрим, что там происходит.

 

21

Семейная усыпальница Сфорца была раскрыта настежь, словно приглашая каждого, кто на это осмелится, зайти ненадолго или остаться навечно. Но Леонардо удостоил вход в усыпальницу лишь беглого взгляда и подал мне знак следовать за ним вдоль стены, туда, где металлическое ухо все еще ждало признаний убийцы. Уже при приближении мы услышали доносящееся из него бормотание. Устройство находилось между нами, и, слушая, я поняла, что, хотя звук становился все громче и более различимым, голос был только один.

Озадаченная, я прикрыла рукой ухо, чтобы графиня меня не услышала:

— Похоже, что она разговаривает, но никто ей не отвечает.

— Он не может ответить, — тихо сказал учитель. — Она говорит со своим мужем. Слушай внимательно, возможно, мы что-нибудь узнаем.

Голос женщины был очень тихим, и даже, несмотря на устройство, я могла разобрать лишь отдельные слова. Они звучали как обрывки обычного обмена новостями, женщина рассказывала мужу, как прошел ее день. Она произносила несколько слов, задавала вопрос, замолкала, словно слушая ответ… Ответ, который могла слышать она одна.

«Она, должно быть, сошла с ума, — подумала я в замешательстве. — Но всегда ли она была охвачена безумием, или это случилось только после того, как она убила мужа?»

— Мы так и оставим ее там, позволив беседовать с покойником? — спросила я, не в силах больше быть свидетелем чужой боли. — Должны ли мы вывести ее наружу, на свет и попытаться ей помочь?

Леонардо положил ухо на землю и покачал головой:

— Боюсь, что, даже если мы выведем ее на свет, она все равно останется во тьме. Но ты прав, мы не можем оставить ее там.

Он спокойно поднялся и проследовал к входу к гробнице. Я шла за ним. Я могла различить мерцание факелов где-то в глубине. Круг света разрывала стена темноты, простирающаяся от лестницы к недрам усыпальницы. Ничто, однако, не могло заглушить запаха разложения, веявшего из чрева могилы подобно дыханию смерти.

Зловоние обрушилось на нас, и при первом же вдохе я сглотнула желчь, подступившую к горлу. Еще один шаг к входу и меня пронзил острый, словно нож Ренальдо, приступ паники. Мои ноги, казалось, были высечены из того же камня, что и пол, и я не могла ими пошевелить. Снова зайти внутрь, после всех кошмаров, преследовавших меня в последние дни, было выше моих сил.

Очевидно, страх отразился на моем лице, потому что учитель понимающе кивнул.

— Тебе необязательно заходить, — прошептал он. — Жди здесь, я сам приведу графиню.

Он собирался еще что-то добавить, но в этот момент стены усыпальницы потряс крик, столь дикий, что мы оба устремились внутрь. Теперь слова графини были явственно слышны и без усилителя.

— Ты заставил меня это сделать! — раздался резкий крик, от которого у меня побежали мурашки по коже. — Я умоляла тебя остаться со мной, покинуть всех этих женщин, а ты лишь посмеялся надо мной! Я умирала внутри, а ты смеялся!

Слова перетекли в полный муки вопль, и мне захотелось заткнуть руками уши, хотя я знала, что этот жест, являющийся проявлением слабости, мне не поможет. Наконец, вой прекратился. Когда графиня снова заговорила, ее голос был удивительно спокоен, как будто она не была только что охвачена отчаянием.

— Я не хотела этого делать, ты знаешь, — продолжала она таким тоном, словно речь шла о каком-то незначительном проступке. — Я всего лишь хотела напугать тебя поначалу, но ты отвернулся от меня. И я поняла, что ничего не изменится, ты всегда будешь мне изменять.

Она повысила голос, теперь в нем зазвенел гнев:

— Скажи мне, мой любимый муж, что ты почувствовал, когда нож вошел в твою плоть? Ты больше не смеялся. Ты выглядел просто удивленным.

Внезапно она начала смеяться, и ее тихий смех заставил меня похолодеть. «Учитель прав, — подумала я. — Графиня повредилась рассудком, и ей ничем нельзя помочь».

Она продолжала смеяться, даже когда Леонардо с непреклонным выражением лица начал спускаться по лестнице.

Когда тени поглотили его, я поняла, что не могу оставить его одного с этой безумной женщиной. Я боялась не того, что она причинит ему вред, хотя она уже доказала, что способна на убийство. Я не хотела, чтобы она коснулась его своим безумием, оставила след, который не стереть никакими молитвами, так же как пятно от вина на белой скатерти никогда не выцветает, сколько бы она не пролежала на солнце.

Поэтому нетвердым шагом я направилась внутрь усыпальницы.

К тому времени, когда я спустилась вниз, учитель уже стоял на границе тьмы и света. Позади него я увидела каменную нишу графа, окруженную горящими факелами, свет которых очерчивал его раздутое тело. Графиня стояла у его ног, разглядывая его сверху вниз. Казалось, ее совершенно не волновало, что его плоть почернела и готова была лопнуть. Видела ли она его таким, каким он был в ее памяти, молодым и красивым?

Или, возможно, она наслаждалась видом разложения тела, некогда бывшего столь прекрасным?

Звук приближающихся шагов Леонардо, очевидно, пронзил пелену ее безумия, потому что ее смех резко оборвался.

— Кто здесь? — спросила она одновременно гневно и испуганно, повернувшись в его сторону. Она приложила руку ребром колбу, стараясь проникнуть взглядом за границу, проложенную светом факелов. — Отвечайте! Кто вы?

— Не бойтесь, графиня, я не причиню вам вреда, — мягко ответил Леонардо, вступая в круг света. Я стояла достаточно близко к нему, чтобы увидеть, что он снял с пояса меч графа, подтверждая свои слова. Орнамент на оружии блеснул в свете факелов. Его сверкающая роскошь, казалось, привлекла внимание женщины. Она сделала шаг вперед, прижимая одну руку к груди, в то время как другая была спрятана за спиной.

— Это меч, который я преподнесла мужу в подарок на нашу свадьбу, — произнесла она голосом, в котором слышалось подозрение. — Кто вы? Что вы здесь делаете с мечом Орландо?

Прежде чем учитель смог вымолвить слово, она широко раскрыла глаза и закачалась, словно пораженная невидимой рукой.

— Орландо, это ты? — прошептала она с благоговейным ужасом, опускаясь на колени. — Ты вернулся ко мне, муж мой?

— Нет, графиня, — ответил он, кладя меч и делая еще один шаг к ней. — Я…

— Нет! — Ее крик мог бы обрушить стены усыпальницы, будь они сделаны из стекла. Она вскочила на ноги, в руке, которую она держала за спиной, сверкнуло лезвие ножа. Она в ярости бросилась на Леонардо: — Ты снова хочешь все разрушить?! Я пришла сюда, чтобы умереть вместе с тобой, чтобы мы всегда были вместе, а ты вернулся!

Ее бледные губы искривились и стали похожи на уродливый шрам на белом лице. Она в исступлении размахивала ножом.

— Но ты мне теперь не нужен живой, разве ты не понимаешь? Так что мне придется убить тебя снова!

Последние слова слились в нечеловеческий крик. Я тоже закричала, увидев ее нож, падающий на Леонардо.

Он наклонился в сторону и поднял руку, чтобы отразить удар. Я с тревогой увидела, как лезвие ножа разрезало рукав его камзола и, возможно, задело плоть. В ту же секунду я уже бежала к графине, презрев опасность и думая только о том, что я должна остановить ее, прежде чем она снова ударит Леонардо.

Благодаря случайности или высшему промыслу, на полпути я споткнулась. Это случилось весьма своевременно, поскольку она уже замахивалась ножом во второй раз, но мое внезапное появление заставило ее остановиться. Неуклюжим движением, напоминающим атаку механического монстра учителя, я влетела в нее и свалила на пол. Раздался крик, а затем глухой стук, когда ее голова соприкоснулась с каменным полом.

Мне было все равно, жива ли она или мертва, единственное, что меня сейчас волновало — это Леонардо. Я схватила выроненный ею нож и вскочила на ноги, не обращая внимания на рану, которая заныла в знак протеста с таким грубым обращением. Охваченная трепетом, я сделала шаг к нему навстречу.

Он стоял в кругу света, сжимая руку, и с изумлением смотрел на меня. Опасаясь самого худшего, я спросила дрожащим голосом:

— Вы серьезно ранены?

Вместо ответа он отодвинул разорванный рукав к локтю и поднял руку, чтобы я могла ее видеть. Я закусила губу, ожидая увидеть рассеченную плоть, хлещущую кровь и гримасу боли на его лице. К моему удивлению, его мускулистая рука оказалась целой и невредимой. Как это возможно, ведь я видела, что лезвие коснулось его?

— Кажется, я не ранен, но боюсь, мои наручные часы не восстановить.

Я вздохнула с облегчением и вознесла хвалу железной коробке, которая, по всей видимости, приняла на себя основной удар. Что до Леонардо, он посмотрел на свое изобретение с видимым замешательством, прежде чем снова обратиться ко мне.

— Я у тебя в долгу, милый Дино, — сказал он, одобрительно покачав головой. — Хотя мне и удалось избежать первого удара графини, ей могло повезти со вторым, если бы ты не сбил ее с ног. Ты снова выказал необыкновенную храбрость перед лицом опасности. Я горжусь тобой и запрещаю тебе снова это делать ради меня, — строго закончил он.

Я выдавила из себя улыбку и кротко ответила:

— Разумеется, учитель, обещаю. В следующий раз, когда я увижу, что вас собираются убить, я не буду ничего предпринимать, чтобы помешать этому.

— И почему я тебе не верю? — язвительно спросил он.

Вернув рукав на место, он поднял меч, который все еще лежал возле могилы, и положил благородное оружие на тело графа, затем поправил саван, который я сбила в сторону во время своего ужасного заточения здесь. Я ожидала от него какого-нибудь неуместного замечания, может быть небольшую лекцию о разложении плоти, — но он сохранял почтение в присутствии печального подтверждения человеческой смертности.

Стон графини заставил нас вспомнить причину нашего пребывания здесь. Леонардо схватил один из факелов, подошел к распростершейся на полуженщине и встал на колени возле нее.

— Кажется, она сейчас придет в себя. Быстро, Дино, держи факел, а я свяжу ей руки. Мы не можем рисковать, хоть она сейчас и безоружна.

Я взяла факел, а учитель оторвал кружевную оборку от ее рубашки и связал ей руки. Женщина зашевелилась, и он, убедившись в надежности пут, помог ей сесть.

Она заморгала, словно пробудившись ото сна. Задержав взгляд на учителе, она растерянно улыбнулась:

— Я з-знаю вас. Вы главный инженер Лодовико, синьор Леонардо. Но где мы? — Округлив глаза, она со страхом смотрела на свои руки. — Почему я связана?

— Приношу свои извинения, графиня, но это ради вашего же блага, — успокаивающим тоном ответил Леонардо. — Позвольте мне помочь вам выйти отсюда и вернуться в замок.

Но когда он попытался поднять ее с каменных плит пола, она оттолкнула его руки. На ее лице появилось выражение узнавания, сменившегося ужасом.

— Господ Иисусе, мы же в усыпальнице, не так ли? — выдохнула она, невидящим взором глядя перед собой. — Мне снилось, что я бываю здесь, но я никогда не думала…

Она разрыдалась, ее черты исказились на какой-то миг, когда она пыталась побороть эмоции. Наконец, она выдавила из себя хриплое:

— Скажите, синьор, я пришла сюда по своей воле?

— Боюсь, что да, но я уверен, что только горе вас заставило сделать это. Теперь, прошу вас, пойдемте.

Он помог ей подняться на ноги, предусмотрительно, как я заметила, встав между ней и телом ее мужа, которое находилось лишь в нескольких футах от нас. Встав на ноги, она распрямила плечи и коротко невесело рассмеялась.

— Да, это было горе, — подтвердила она резким тоном. — Пожалуйста, синьор Леонардо, выведите меня отсюда.

Выбравшись через некоторое время на свет божий, мы словно заново родились. Леонардо погасил последний факел и закрыл двери усыпальницы. Эти простые действия принесли нам облегчение, словно он только что провел ритуал по изгнанию преследовавшего нас духа смерти и разложения. Никогда солнце не светило ярче, а воздух не был таким сладким, подумала я, приветствуя улыбкой этот почти позабытый мир.

Храня молчание, мы пересекли кладбище, вернувшись к жеребцу, который с нетерпением ожидал нас. На этот раз графиня послушно позволила Леонардо помочь ей подняться в седло. Когда она уселась, он повернулся ко мне.

— Я хочу, чтобы ты поехал с графиней, — сказал он. — Не бойся, сейчас она не опасна.

При этих словах графиня впервые обратила на меня внимание. Она посмотрела на меня сверху вниз с задумчивой улыбкой, но продолжала обращаться к Леонардо.

— Какое прелестное у вас дитя, синьор, — воскликнула она. — Как же вам повезло! Я всегда мечтала о дочери, но теперь этому не дано сбыться.

Ее улыбка стала нежной, когда она заговорила со мной:

— Скажи мне, дитя, умеешь ли ты играть в шахматы?

 

22

Я не была посвящена в разговор, имевший место позднее в этот день между Леонардо и его светлостью, герцогом Миланским. Учитель привез меня обратно в мастерскую синьора Луиджи, предварительно взяв с меня обещание ни словом не обмолвиться о том, что произошло в усыпальнице.

— Решать, узнает ли кто-нибудь о том, что графа Феррара убила его жена, будет герцог, — сказал он. — До тех пор мы должны хранить молчание. Мне нужно, чтобы ты дал мне слово, Дино.

Когда я торжественно согласилась, он передал меня портному, наказав не выпускать меня из мастерской до следующего утра. Я не возражала, поскольку утренние приключения порядком меня измотали. Я наслаждалась ничегонеделанием, так редко выпадавшим намою долю, лежа в постели и слушая ворчание Луиджи по поводу вреда, нанесенного гардеробу Леонардо.

— Такое прекрасное изделие, — бормотал он, осматривая разрезанный ножом графини Феррара рукав камзола, — а твой учитель обращается с вещами, которые я для него шью, словно это какие-то лохмотья. Ты подумай, что бы он сказал, если бы я наступил ногой на один из его портретов или помочился на его фрески?

— Я думаю, он был бы очень расстроен, — ответила я с легкой улыбкой, устраиваясь удобнее на многочисленных пухлых подушках. — Но порча произошла не по вине учителя. Это была случайность, — я не могла придумать другого объяснения, памятуя о данном слове. — Только благодаря удаче он сам остался цел.

— А ты идешь по его стопам, — продолжал все еще обиженный Луиджи. — Твой корсет был безнадежно испорчен, а привести жакет в божий вид стоило мне больших усилий. Мне придется выставить твоему учителю внушительный счет за свои труды.

— Не беспокойтесь, синьор Луиджи, это никогда больше не повторится, — заверила я его. — Мои битвы с вооруженными противниками уже в прошлом.

Но вместо облегчения эта мысль принесла мне огорчение. Не чувствуй я слабость от перенапряжения, я могла бы придумать множество объяснений этому факту. Я буду скучать по азарту охоты, фантастическим переодеваниям, возможности общаться с людьми различных сословий, с которыми мне не довелось бы познакомиться при других обстоятельствах. И хотя с меня было довольно смердящих гробниц и жестоких убийц, то обстоятельство, что я выжила после встречи с обоими, наполняло меня гордостью, бывшей чем-то большим, чем просто тщеславие… глоток хмеля, который, однажды попробовав, не так-то легко забыть.

Ни одно из вышеназванного, однако, не было истинной причиной моей растерянности. Дело было попросту в том, что теперь, когда тайна убийства графа раскрыта, я не буду больше проводить свои дни с Леонардо.

Что до того, почему это было так важно для меня, я не осмеливалась на более глубокий анализ своих чувств.

— Ага, вот он, этот взгляд, — воскликнул портной с оттенком торжества, пронзая меня взглядом. — Я видел его бессчетное количество раз. Твой синьор Леонардо выбирает одного из своих подмастерьев на роль любимца, помогающего ему в особых проектах или просто развлекающего его. Мальчик следует за ним по пятам, с радостью выполняет его распоряжения, смотрит на него телячьими глазами… Ведь как может молодой человек устоять перед гением великого Леонардо?

Луиджи замолчал и поджал губы, мрачнея.

— Но конечно же все это продолжается недолго. В конце концов, общество мальчишки ему надоедает, и он отсылает его обратно к своим обычным обязанностям. Мальчику, который уже почувствовал себя избранным, приходится снова привыкать быть лишь одним из многих. И когда это происходит, у них у всех появляется на лице одно и то же выражение: словно у щенка, которого выкинули из дома на улицу.

Он понизил голос и прошептал:

— Интересно, как бы он себя вел, если бы знал, что ты на самом деле женщина?

— Я думаю, вы преувеличиваете, синьор, — произнесла я оскорбленно, хотя воспоминание о потерянном Томмазо молнией промелькнуло в моем сознании. — Конечно, подмастерья восхищаются им, иначе, зачем бы они учились у него? И в том, что он уделяет кому-то особое внимание, нет ничего плохого. Что касается меня, я просто помогала ему по его просьбе, так же как ваши подмастерья помогают вам.

— Вряд ли мои подмастерья станут рисковать ради меня своей жизнью, — язвительно возразил портной.

Неожиданно лицо Луиджи приобрело озабоченное выражение.

— Он ничего не может с этим поделать, твой учитель. Такой красивый, талантливый и совершенный, он притягивает к себе вас, юных мотыльков, и неудивительно, что в конце концов вы сгораете в его пламени. Просто будь готова к тому, моя дорогая Дельфина, что ты не будешь больше на особом положении, как в последнее время, и не слишком огорчайся по этому поводу.

Мне не представилось возможности ответить, так как дверь в мастерскую отворилась, и Луиджи поспешил заняться клиентами. Я молча откинулась на подушки и, накрывшись простынями, принялась обдумывать его слова.

Конечно, подобный исход являлся бы лучшим для всех. Мне и так было достаточно сложно скрывать свой пол от других учеников. А уж избежать разоблачения, находясь долгое время рядом с Леонардо, обладающим удивительной наблюдательностью и проницательностью, было бы вообще невозможно. Лучшее решение — затеряться в его окружении, избежав подозрений, и продолжать осваивать свое ремесло.

Удовлетворенная победой над самой собой, я закрыла глаза, чтобы наконец отдохнуть. Я старательно игнорировала голос, мешавший мне спать, голос, шептавший, что я с радостью пошла бы на риск разоблачения, только бы снова быть рядом с Леонардо.

На следующее утро синьор Луиджи счел, что я достаточно оправилась, чтобы вернуться в мастерскую. По правде говоря, я чувствовала себя вполне здоровой еще вчера, тем не менее я подозревала, что его стремление поскорее избавиться от меня было продиктовано желанием вернуть себе свою кровать.

Подмастерья выказали радость по случаю моего возвращения. Больше всего мое быстрое выздоровление обрадовало Томмазо, который после того, как спас мне жизнь, чувствовал себя ответственным за мое благополучие. Помня о своем обещании учителю, я предоставила Томмазо развлекать остальных историей о произошедших событиях и его версией схватки в саду. Под предлогом плохого самочувствия я избегала разговоров на эту тему, решив отложить свой рассказ на более поздний срок.

День прошел спокойно. Я провела несколько часов за столом, изготавливая кисти… мне поручили эту простую рутинную работу, приняв во внимание мое состояние. Однако, несмотря на все мои усилия сосредоточиться на работе, я не могла себя заставить не бросать взгляды в сторону двери мастерской в надежде увидеть там учителя. Разумеется, он не забудет меня после того, что произошло, что бы там ни говорил Луиджи.

Но, по мере того как приближался час ужина, а Леонардо так и не появлялся, я все понемногу смирялась с тем фактом, что я снова лишь одна из многих, как выразился портной. С мрачной решимостью я накинулась на мех горностая, который нужно было собрать в маленькие пучки, чтобы из тех, в свою очередь, сделать щетину для тонких кистей, изготовлением которых я сейчас и занималась. Я настолько погрузилась в работу, что, только услышав знакомый голос, осознала, что кто-то стоит перед столом.

— А, вот ты где, мой мальчик, — сказал голос. Я подняла голову и увидела, что Леонардо выжидающе смотрит на меня. — Может быть, ты зайдешь ко мне после ужина, и я расскажу тебе о том, что произошло, после того как мы расстались.

— Конечно, учитель, — выдавила я, не позволяя себе улыбнуться до тех пор, пока он не покинул мастерскую.

Не знаю, как мне удалось сохранять непринужденный вид во время ужина. Но как только с трапезой было покончено, я выскользнула из-за стола и поспешила обратно в мастерскую.

Через несколько минут я уже стучалась в дверь Леонардо. Он сидел на столе перед знакомой шахматной доской. По всей видимости, он играл сам с собой, как и графиня Феррара, двигая сначала белую фигуру, а затем черную. Продолжая обдумывать следующий ход, он жестом указал мне на скамейку напротив, затем, передвинув белого епископа на несколько клеток по диагонали, он оттолкнулся от стола и обратил внимание на меня.

— Это шахматы графини! — воскликнула я.

Он кивнул.

— Графиня отдала их мне, когда я проводил ее в ее апартаменты. Она сказала, что больше никогда не сможет наслаждаться ими, но хочет, чтобы они попали к тому, кто сможет по достоинству оценить их красоту.

— Так что теперь будет с ней? Понесет ли она наказание за содеянное?

Я считала, что все-таки она должна быть наказана, хотя какая-то часть меня возражала, что всему виной ее безумие и что, возможно, пренебрежение и неверность ее мужа ввергли ее в это ужасное состояние.

К моему удивлению, Леонардо покачал головой.

— Лодовико решил, что для признания ее вины недостаточно доказательств, а ее самообвинения вызваны сумасшествием. Он отправил ее обратно к ее семье во Флоренцию и запретил возвращаться сюда.

Я раздраженно встряхнула головой.

— Но кого же он тогда предъявит двору в качестве убийцы своего кузена? Не графиню же ди Мальвораль?

— Ах да, графиня Мальвораль. — Язвительная улыбка заиграла на его губах. — Кажется, синьора получит то, к чему она так стремилась. Ее муж назначен послом во Франции вместо Орландо при условии, что он увезет жену в это прекрасное королевство. И в то время как граф может вернуться домой, в Милан, если герцогу будет угодно, то графиня лишена этой возможности… до тех пор, пока не настанет ее черед занять место в усыпальнице Сфорца.

— Но что, если графиня и господин Виласс снова объединят усилия? В следующий раз им, возможно, удастся убить архиепископа или даже самого герцога.

— Не беспокойся на этот счет, — ответил учитель. — Держу пари, что французский посол скоро потеряет свою должность, и вполне возможно, свою голову.

Я внутренне содрогнулась, представив посла, склоняющего голову над плахой и падающего жертвой мастерского удара палача. Но господин Виласс заслужил подобную участь, замышляя убить архиепископа, пусть даже его план обернулся провалом.

— Итак, остался один Ренальдо. Что будет с ним?

— Боюсь, что он не сможет сопровождать свою любовницу во Францию, — сказал Леонардо. — Ознакомившись с уликами, герцог решил, что Ренальдо лжет, утверждая, что, когда нашел графа, он был уже мертвым. И так как никто не может подтвердить его слова, и к тому же Ренальдо признался в убийстве юного Лоренцо, следовательно, убийцей графа Феррара является именно он. Поэтому завтра он понесет наказание за все свои злодеяния.

Я и не думала печалиться об участи Ренальдо, учитывая, что чуть не стала его второй жертвой.

— Думаю, не имеет значения, что он будет казнен за совершение двойного убийства, в то время как на его совести только одно, — задумчиво проговорила я. — Или все-таки герцог прав? Возможно ли, что безумие заставило графиню оговорить себя, и на самом деле она не убивала своего мужа?

Леонардо отрицательно покачал головой.

— Помнишь шкатулку, которую мы искали в ее спальне? Следуя внутреннему позыву, я вернулся в усыпальницу и нашел ее там. Она оставила ее под нишей, как своего рода подношение. Поскольку я подозревал, что в ней могут оказаться не только драгоценности, я открыл ее.

Я сразу поняла, что графиня могла прятать в шкатулке. И все-таки от его слов у меня по телу пробежала дрожь.

— В шкатулке, которую она так ревниво оберегала, была вторая желтая перчатка, также забрызганная кровью. Я положил обе перчатки в шкатулку, закрыл ее и отдал герцогу, а ключ выбросил в колодец по возвращении в замок.

Итак, последняя недостающая часть этого пазла встала на место. Я вздохнула и, подперев рукой подбородок, хмуро уставилась на шахматную доску. Отныне при виде фигуры королевы я всегда буду вспоминать трагическую судьбу женщины, которая никогда не была счастлива, и скорее всего, никогда уже не будет.

Эта мысль пробудила во мне воспоминание о ее словах, произнесенных возле усыпальницы. Леонардо не упомянул о них, без сомнения занятый более важными делами, но я знала, что должна поднять этот вопрос, чтобы избежать подозрений в будущем.

— Есть кое-что, чего я не могу понять. Как графиня могла принять меня за девушку? — спросила я, постаравшись, чтобы в моем голосе прозвучала обида, которую, несомненно, должен был бы почувствовать мальчик моего предполагаемого возраста.

Леонардо пристально посмотрел на меня, и внезапно я испугалась, подумав, что совершила ошибку. Что, если его наметанный глаз художника уже разглядел то, что я так долго скрывала? Но, к моему удивлению, он произнес:

— Я понимаю твое беспокойство, милый Дино. Я тоже считался красавчиком в юности. К несчастью, люди склонны делать определенные… предположения, если какой-нибудь юноша куда более красив, чем другие. Но я вышел относительно сухим из воды, и у тебя тоже все будет хорошо.

Он улыбнулся мне.

— На самом деле это я должен чувствовать себя оскорбленным, что графиня посчитала меня настолько старым, чтобы иметь дочь твоего возраста. Очевидно, я уже не тот прекрасный юноша, каким был раньше.

— Вы самый красивый мужчина при дворе, — запротестовала я и тут же вспыхнула, осознав, как это, должно быть, прозвучало.

Но ему, видимо, польстил этот комплимент, поскольку он не стал возражать. Он взял нарисованные некогда нами пастельные наброски разносчиков, которые лежали на столе возле доски, и, развернув их, придал лицу критическое выражение.

— Боюсь, мой мальчик, что тебе необходимо поработать над умением рисовать волосы. Они должны виться и ниспадать, словно морские волны. Здесь они больше напоминают кусты опавшей ежевики. Но в целом вполне удовлетворительно. Если хочешь, можешь забрать рисунок.

Я взяла бумагу и застенчиво спросила:

— Могу ли я забрать и ваш рисунок, чтобы использовать его как образец?

— Великолепная мысль, мой мальчик! Бери оба и начинай учиться сегодня же вечером.

С этими словами он отпустил меня и вернулся к игре. Я аккуратно сложила наброски и засунула под жакет, затем обернулась.

— Ну, я пойду, — тихо сказала я. — Доброй ночи, учитель.

— Доброй ночи, мой мальчик, — пробормотал он с отсутствующим видом, делая ход знакомой белой королевой.

Я уже была у двери, когда он вдруг обратился ко мне.

— Скажи, Дино, ты хотел бы научиться хорошо играть в шахматы? — спросил он, указывая на доску.

Мое сердце принялось стучать гораздо быстрее, чем этого можно было ожидать после такого тривиального вопроса. Стараясь не выдать волнения, я пожала плечами и ответила:

— Конечно.

— Очень хорошо, — одобрительно кивнул он. — Приходи завтра в это же время, и мы разыграем партию-другую.

Обратный путь я проделала словно на крыльях. Остальные подмастерья уже вернулись с ужина и приступили к своим обязанностям, я присоединилась к ним, взявшись за наименее сложную часть работы. Перед сном у нас оставался час или два, которые мы обычно тратили на развлечения, но этим вечером я уклонилась от участия в них, сославшись на рану, и, взяв свечу, отправилась в постель.

Оставшись в одиночестве в своем крошечном алькове, я достала спрятанный в сундуке дневник. Поскольку у меня не было возможности описать недавние события, мне потребовалось некоторое время, чтобы упорядочить мысли и впечатления. Я даже набросала пару рисунков на полях, как бы это сделал учитель. Закончив, я заметила, что исписала весь дневник. Мне придется тайком сходить на рынок и купить бумаги, чтобы начать второй том.

Но, перед тем как закрыть последнюю страницу, я достала из-за пазухи наброски, которые мне дал Леонардо. Его рисунок я положила в сундук, чтобы время от времени изучать его и использовать в качестве образца, как он и советовал. Что до моего наброска…

Я осторожно развернула его и снова принялась изучать изображение жестокого Ренальдо. Теперь, когда о нем напоминали лишь несколько линий, прочерченных красным мелком, он казался трагической фигурой. Возможно, когда-нибудь кто-нибудь найдет рисунок и задумается, кем же был этот свирепый молодой человек… и что за художник обессмертил его облик.

Через несколько мгновений я снова свернула лист и сунула его в дневник, который крепко связала той же веревкой. Скоро я начну новый дневник, но сохраню и старый, надежно его спрятав, чтобы только я смогла его прочитать, возможно, через несколько месяцев, или когда я буду старой и мне захочется оживить воспоминания о моей жизни при дворе Лодовико в качестве ученика великого Леонардо.

Или, возможно, его найдет какой-нибудь школьник через много лет после моей смерти. Может быть, он окажется в руках какого-нибудь старьевщика, который его прочтет любопытства ради. Без сомнения, к кому бы он ни попал в руки, этот человек обнаружит рисунок Ренальдо. И, возможно, он заметит маленькие каракули, являющиеся подписью автора, написанные в углу вверх ногами и обведенные чернилами, словно после некоторого размышления.

И если этот человек присмотрится внимательнее, он, вероятно, разберет и имя художника: Дельфина делла Фация.

 

ОТ АВТОРА

Он родился в 1452 году в Тоскане и при жизни был известен как Леонардо Флорентинец или Леонардо да Винчи, или просто Леонардо (но никогда под укороченным именем да Винчи, что бы там ни утверждал автор какого-нибудь бестселлера). Но, каким бы именем его ни называли, Леонардо был воплощением человека эпохи Возрождения. Его знаменитые дневники буквально и фигурально демонстрировали широту его интересов и познаний, от анатомии до зоологии.

Леонардо стал знаменит не только своими полотнами, но и благодаря огромному количеству изобретений, многие из которых являлись прототипом более поздних новаций, таких как самолет и подводная лодка. Он также довольно успешно проявил себя в архитектуре и картографии и слыл талантливым лютнистом. К ужасу многих современников, он был вегетарианцем и борцом за права животных и увлеченно изучал физиологию как человека, так и животных. Будучи пацифистом, он, однако, предлагал свои услуги в качестве военного инженера многим представителям знати и королям, в том числе и Лодовико Сфорца, герцогу Миланскому. Лодовико принял его предложение, и Леонардо служил при его дворе военным инженером, художником, скульптором и мастером на все руки примерно с 1482 по 1499 год.

Те из современных читателей, которые знают Леонардо просто как старика, нарисовавшего Мону Лизу (и потом годами носившего этот портрет с собой словно гигантское фото для бумажника), будут поражены, узнав, что в молодости художник считался необыкновенно привлекательным мужчиной. В более позднюю эпоху вошли в моду спекуляции на тему сексуальной ориентации Леонардо. Они стали популярны прежде всего благодаря Зигмунду Фрейду, чья теория о гомосексуальности Леонардо до недавней поры не подвергалась сомнениям. Согласно историческим документам того времени, Леонардо в возрасте двадцати с небольшим лет вместе с несколькими другими молодыми людьми был обвинен в гомосексуальной связи с проституткой мужского пола, но впоследствии оправдан.

Во многом эта версия отталкивается от того, что он не был женат и его дневники не содержат никаких упоминаний о любовницах. Он, по-видимому, питал страсть к изображению обнаженных мужских форм, хотя, что именно служило источником этой страсти — эстетическое восхищение художника или низменные интересы, — остается предметом дискуссии. Но он также рисовал и женщин поразительной красоты и грации, так что очевидно, он не был женоненавистником. И поскольку все эти бесчисленные теории не имеют достаточно доказательств, я решила оставить вопрос о его сексуальных склонностях на усмотрение читателя.

Несколько других фактов. Знаток эпохи Возрождения мог заметить, что Лодовико Сфорца, известный как Моро, в период, когда происходит действие романа, формально не был герцогом Миланским. На самом деле, с 1480 года, когда он пришел к власти, сместив своего юного племянника, до 1494 года, когда папа римский провозгласил его герцогом, Лодовико носил титул правителя. Тем не менее, для легкости обращения и поскольку Моро фактически занимал эту должность, хотя и не имея титула герцога, в моей истории я решила присвоить ему его.

Замок Сфорца также претерпел некоторые изменения. Первоначально это была крепость, выстроенная в середине XIV века предыдущей династией правителей Висконти. Во времена правления Лодовико замок был перестроен. Исходя из собственных соображений, я взяла за основу план замка эпохи Лодовико и немного его изменила. Мастерские Леонардо, сад, в котором злополучный граф встретил свой конец, а также кладбище и ужасная усыпальница являются плодами моего воображения.

На самом деле Лодовико и его родственники не имели официального места для семейного захоронения, пока герцог не назначил таковым монастырь Санта-Мария делла Грация в 1495 году. Уже существующие могилы могли принадлежать предшественникам Сфорца и его родственникам со стороны жены, Висконти. Но Лодовико не мог даже помыслить, что место его упокоения однажды станет настолько знаменитым. Потому что именно его придворному художнику, Леонардо, было доверено украсить стены монастырской трапезной новой фреской. И сюжетом, который он избрал, чтобы усладить взор монахов во время ужина, была другая, еще более знаменитая трапеза: Тайная Вечеря.