Исчезновение Томмазо произвело переполох среди учеников. Сначала мы подумали, что его рано утром отправили с каким-нибудь поручением, возможно, самого учителя. Впрочем, потом мы обнаружили, что из его ящика у основания его кровати пропали все пожитки. Особенно был расстроен Константин, опасаясь, наверно, что вина за его бегство ляжет на него. Поэтому он подошел ко мне и спросил, не говорил ли юноша о своем желании покинуть нас.

— Ты последний долго говорил с ним, Дино. Не боялся ли он, что из-за вчерашней драки с тобой мы отвернемся от него?

— По-моему, нет, — ответила я ему, машинально прикладывая ладонь к синяку на подбородке. Взглянув, я заметила вокруг кисти ряд небольших кровоподтеков, след от крепко сжимавших ее пальцев Томмазо.

Слегка поморщившись, я присовокупила:

— Мы решили забыть о ссоре, но он долго бодрствовал, после того как все заснули. Возможно, его мучило что-то другое, не только мысли о нашей размолвке.

— Скверно, — покачав головой, ответил Константин. — Одна из девушек на кухне сказала, что пропали два разносчика. Это сулит мало приятного, особенно после запрета Моро покидать пределы замка.

Зная судьбу, по крайней мере, одного разносчика, я не могла не согласиться с ним, хотя и вынуждена была ограничиться пустопорожним утешением.

— Уверен, что с Томмазо все в порядке, — проговорила я, — возможно, он и вспыльчив, но вполне способен позаботиться о себе. Ночью он упомянул об отце. Пожалуй, им внезапно овладела тоска по дому и он решил, не предупредив нас, вернуться под отчий кров.

— Может быть, — согласился Константин, хотя на лице его и было написано сомнение. Впрочем, оно тут же сменилось тревогой, когда он услышал, как дверь в мастерскую открывается, и увидел, как, жуя только что сорванную грушу, входит Леонардо.

Однако учитель, казалось, был не столь расстроен, чем его главный подмастерье, пропажей одного из своих подопечных.

— У него не было огня, необходимого для великого художника, — холодно обронил Леонардо об отсутствующем Томмазо, — иначе бы он остался среди нас. Что ж, зови остальных. Сегодня мы приступим к последней фреске в трапезной.

Пока Константин и остальные ученики готовили для работы штукатурку и инструменты, учитель отвел меня в сторону.

— Сегодня тебе предназначена иная роль, Дино, — сказал он мне, швыряя огрызок груши, — но сначала скажи, шахматная королева все еще у тебя?

— Разумеется, — воскликнула я, хотя, ища пропавшего Томмазо, почти забыла о ней. Тут же вытащив фигуру из сумки, я добавила: — Оказывается у нее есть свои тайны. Прошлой ночью мы обнаружили, совершенно случайно, что она состоит из двух частей и внутри пуста. А вот что мы нашли в ней самой.

Напрягшись, я разъединила шахматную королеву и вытряхнула из тайника на свою ладонь ключ. Леонардо одобрительно кивнул, разглядывая его, а затем показал на соседнюю полку. Порывшись среди различных ящичков, он, наконец, вытащил кусок пчелиного воска и растопил его в руках. Потом он вдавил ключ в воск, а затем вновь извлек его.

— Как видишь, с твоего ключа получился четкий слепок. Я сделаю копию; быть может, нам удастся его использовать, когда выясним, что он открывает. Теперь же вернем его в тайник — владелец не должен догадаться, что секрет шахматной королевы раскрыт.

Опять соединив половинки, он засунул в свою сумку воск и потом снова обратился ко мне:

— Сегодня нам многое предстоит сделать. Давай-ка просмотрим список лиц, в какой-то мере, возможно, связанных с убийством графа, — он сунул руку внутрь жакета и вытащил уже знакомый сложенный листок бумаги с колонками. — Я намерен побеседовать с ними сегодня же и хочу, чтобы при этом ты присутствовал, а потом поделился со мной впечатлением. Однако если ты будешь сопровождать меня в платье подмастерья, это вызовет подозрение. Тебя должны принимать за моего слугу. И поэтому мы, прежде чем приступим к расследованию, еще раз посетим синьора Луиджи.

— А, синьор Леонардо, вы опять принесли мне один из своих жакетов для починки? — увидев нас, воскликнул портной. — Не знаю, зачем я вкладываю в них столько труда, ведь в конце концов вы возвращаете их рваными и дырявыми.

— Не бойтесь, мой гардероб цел, — небрежно пожимая плечами, ответствовал Леонардо. — К сожалению, того же нельзя сказать о моем ученике Дино. Этому мальчику поручено дело, требующее, чтобы к полудню он был одет, как паж самого Моро. Вам такой подвиг по плечу?

Мы находились в небольшой мастерской Луиджи за городскими стенами, недалеко от главных ворот замка. Портной принадлежал к числу тех немногих, кому дозволялось покидать пределы замка, ибо Леонардо удалось выпросить для него разрешение у герцога. Он особо указал на то, что жилище Луиджи расположено неподалеку от игрового поля и он может быть полезен игрокам во время шахматного матча. Моро соизволил дать позволение, заметив, что удаление дородного портного из двора благоприятно отразится на состоянии уменьшающихся съестных припасов, которых хватит теперь дольше.

Мастерская портного была больше и опрятнее шатра, отведенного для него во время шахматной партии, и помимо черного и белого в ней присутствовали и другие цвета. Здесь на полках от пола до потолка лежали богатые материи — шелк, бархат, парча. Рулоны тканей образовали вдоль стены мозаику из зеленых, золотистых, красных и синих красок, и эти яркие тона иногда дополняли более сдержанные черный, фиолетовый и белый. С одной стороны на столе стояли коробки лент ярких оттенков, которые бы мне вряд ли удалось передать в темпере, с другой — лежали в одной корзине кружева и льняное полотно, во второй — куски меха для манжет и воротников.

Луиджи поджал полные губы и внимательно посмотрел на меня, как смотрит человек на прилипшую к подошве грязь. Я опустила глаза, молясь о том, чтобы он сказал, что эта просьба невыполнима. Слишком велик был, если он оденет меня, как того желает учитель, риск разоблачения.

К несчастью для меня, гордость его возобладала над его презрением ко мне.

— Разумеется, синьор Леонардо, — с натянутой улыбкой проговорил он. — За флорины все возможно — даже превратить оборванного подмастерья в представительного пажа. Оставьте его со мной на час-другой, и, уверяю вас, вы останетесь довольны результатом.

— Как только с тобой покончат, явишься в мои покои, — велел мне Леонардо, а затем обсудил с Луиджи за минуту, как мне одеться и сколько он заплатит. Впрочем, я почти ничего не расслышала, обеспокоенная тем, что случится со мной в ближайшем будущем.

Ведь я буду сейчас оставлена на милость портного, который, вероятно, потребует, чтобы я скинула одежду. Эта мысль повергла меня в состояние, близкое к ужасу. Мне удалось, за малым исключением, избежать раздевания во время шахматного матча, но мой отказ снять жакет вряд ли будет принят во второй раз. Однако я понимала, что не посмею перечить желаниям учителя.

Спустя несколько минут он удалился, оставив меня наедине с портным. И вновь, после ухода учителя, угодливое выражение исчезло с лица Луиджи и сменилось недовольством.

— Тебе повезло, что у тебя такой щедрый благодетель. Как ты, несомненно, слышал, мне велено нарядить тебя так, чтобы ты мог вращаться среди знати. Очень надеюсь, что ты сполна вознаграждаешь синьора Леонардо за его траты.

Эти слова, произнесенные с непристойным подмигиванием, прозвучали бы оскорбительно, знай он, кто я такая на самом деле. Впрочем, еще более обидными они были для мужчины — для учителя и меня, играющей мужскую роль. Стараясь сдерживать себя, я распрямилась во весь рост и посмотрела ему прямо в глаза.

— Ваш намек незаслужен, — холодно возразила я. — Поведение Леонардо ко мне ничем не отличается от поведения любого честного хозяина по отношению к своему подмастерью. Он обучает нас и надеется, что мы будем напряженно трудиться, обучаясь своему ремеслу. Проявляемая им доброта — всего лишь следствие отзывчивости. И я потребую, чтобы вы извинились перед нами за свои слова.

— Т-ты потребуешь от меня извинений? — заикаясь от ярости, пробормотан портной. Мотая подбородками, он сунулся ко мне, ожидая, верно, что я попячусь от страха либо прерву свою дерзкую речь.

Когда же я смело встретила его, он отступил на шаг назад и неожиданно рассмеялся.

— Великолепно, юный ученик, — фыркнув, сказал он, — поскольку ты столь красноречив и не робкого десятка, я признаю, что ошибся, и принесу свои извинения тебе и синьору Леонардо. Теперь же давай займемся делом, чтобы мои глаза больше не видели тебя.

Луиджи вернулся к рабочему столу, сунул руку в небольшую шкатулку, стоявшую на нем, и вытащил шнур с узлами, завязанными через равные промежутки. Держа его в одной руке, он провел по нему, ровняя изгибы, мясистыми большим и указательным пальцами. Потом, сухо улыбаясь, портной снова приблизился ко мне.

— Подойди, мальчик, мне надо снять с тебя мерку, чтобы нарядить тебя, как угодно Леонардо.

Догадываясь, что произойдет дальше, я отшатнулась назад.

— В этом нет необходимости, — воспротивилась я, машинально прикрывая скрещенными руками верхнюю часть туловища. — Уверен, что среди этих красивых нарядов для меня найдется подходящее платье.

— Фу, — он затряс головой, и его подбородки тут же закачались. — Неужели ты полагаешь, что я так мало горжусь своим ремеслом, что позволю тебе уйти в наряде, выбранном тобою? Твой хозяин велел мне, чтобы ты был одет как подобает, и я непременно исполню его наказ. Пошли.

Мне пришлось послушаться его, ибо он схватил своей мясистой лапой мою кисть и потащил меня на середину комнаты. Я заскрежетала зубами и позволила ему измерить ширину моей узкой спины, а затем расстояние от каждого плеча до кисти. Я сдерживала себя, пока он, неуклюже опустившись на колени, довольно долго измерял расстояние от бедра до лодыжек, а потом, охая и пыхтя, снова поднимался на ноги.

После каждого измерения, сделанного при помощи упомянутого выше шнура с узлами, он записывал его результаты на бумаге, лежащей на рабочем столе. В эти мгновения я с немым ужасом ждала, что после всех ощупываний и потыкиваний он, наконец, поймет, что мерку снимает с девицы, а не с юноши. Однако подозрение все не появлялось на его лице, по-прежнему выражавшем одно пренебрежение, и бешеный стук моего сердечка поутих. Да, я уже начала дышать свободней, когда портной, подняв голову, как я надеялась, от последней записи, объявил:

— Осталось снять одну мерку. Подними руки, мальчик, я измерю твою грудь.

Одно мгновение мне хотелось броситься вон из мастерской и никогда не возвращаться, но я знала, что Луиджи с радостью сообщит учителю о моем проступке. Поэтому я робко подняла руки и попыталась согнуться, чтобы моя грудь не так выступала. Однако портной, резко дернув, заставил меня, как норовистого жеребца, выпрямиться и, обвив шнуром верхнюю половину груди, сильно потянул его.

— Что такое?

Он подозрительно нахмурился и, отпустив шнурок, ткнул пухлым пальцем в подкладку на грудине.

— Ты чем-то обмотал свои ребра, мальчик?

— Ничем, — заикаясь, пробормотала я, извлекая из недр памяти оправдание, сочиненное мною в ту первую ночь, когда я надела мужское платье. — Видите ли, мои братья всегда смеялись надо мной из-за моей впалой груди, и поэтому я, желая выглядеть более мужественно, стал обматываться куском ткани. Прошу, синьор, дело только в тщеславии.

— Да ну!

Портной еще больше нахмурился и, промолчав, направился к рабочему столу, где записал результаты последнего измерения. Я опустила руки и снова чуть сгорбилась. Ну же, быстрей подгоняй одежду, мысленно требовала я от него, радуясь, что мерки наконец сняли и я, очевидно, выдержала заключительное испытание, вызвав лишь легкое сомнение, да и то уже рассеявшееся. Когда Луиджи подберет подходящее по фасону и размеру платье, я, потребовав, унесу его к себе. Там я наряжусь сама, не чувствуя больше на себе рук портного. Еще немного терпения, и пытке конец.

И вдруг, без предупреждения, портной повернулся и по дугообразной траектории ударил меня кулаком прямо в промежность.

— Ой, — воскликнула я от удивления и боли, спрашивая себя, чем заслужила столь подлое нападение. Через мгновение, когда довольная ухмылка скользнула по его лицу, я поняла свою ошибку. Вспомнив не раз виденную картину, когда кто-нибудь из моих братьев в детстве дрался, я быстро схватилась между бедер и, издавая, будто от жестокой боли, стоны, рухнула на колени.

Я запоздала с выходом на несколько секунд. Хоть я и мычала, как теленок, Луиджи все равно схватил меня за загривок и поднял на ноги.

— Брось притворяться, парень. Или мне лучше называть тебя девушкой? — проревел он и встряхнул меня.

— Я-я не понимаю вас, — пролепетала я. — Меня зовут Дино, и я…

— Замолчи! Не издевайся над моим рассудком, — оборвал портной. — Я одел немало женщин и способен узнать ее, когда вижу ее, пускай и в мужском костюме. — Он замолчал, гневно запыхтел и затем продолжил: — Что, твой хозяин собирается сыграть надо мной шутку, выставить Луиджи на посмешище? Посмотрим, станет ли Моро смеяться.

— Нет, нет, синьор… молю! — задыхаясь, выпалила я, хватая его за рукав жакета, когда он намеревался удалиться. — Леонардо ничего не известно, клянусь. И это не розыгрыш.

Поколебавшись, он повернулся ко мне, сложив мясистые руки на животе.

— Ну же, продолжай, — холодно произнес портной, и его брови опустились почти к самому носу, напоминающему по форме картошку.

Я глубоко вздохнула, сознавая, что мне дана всего одна попытка, чтобы успокоить и привлечь этого человека на свою сторону; в противном случае моему маскараду скоро конец.

— Верно… я женщина, — неуверенным голосом начала я. — Мое настоящее имя — Дельфина делла Фациа, и родилась я в городке, лежащем не так далеко от Милана. Я надеюсь, что однажды стану великим живописцем… однако, не послужив у еще более великого художника, я не смогу научиться тому, что мне следует знать.

Я остановилась, вспомнив, что у Луиджи тоже есть подмастерья, и он, разумеется, знал о взаимоотношениях ученика и учителя.

— Вы бывалый человек, синьор Луиджи. Вам известно, что немногие мастера берут женщин в подмастерья. Конечно же не при дворе. И вот когда мне представилась возможность обучаться у Леонардо, я не могла упустить ее. Мне пришлось притвориться юношей, иначе бы он не взял меня в свою мастерскую.

— И только поэтому ты пустилась на обман? — приподнимая бровь, осведомился Луиджи. — Ты не из тех странных женщин, предпочитающих быть мужчиной и настолько перенимающих мужские привычки, что даже ищут себе жен?

— Конечно же нет! — Я почувствовала, как при мысли о столь противоестественной наклонности мои щеки заливаются краской. Да и, кроме того, ни о чем подобном я до сего момента и не слышала. Я решительно продолжила: — Я вполне довольна принадлежностью к своему полу, синьор, и пошла на обман лишь потому, что хотела усовершенствоваться в своем искусстве. Будь у меня возможность изучать его в облике женщины, я бы, разумеется, не затевала весь этот маскарад с переодеванием.

— Ты уверена, что синьор Леонардо ни о чем не догадывается? — упорствовал портной.

Я энергично мотнула головой.

— Совершенно уверена. Обнаружь он мой обман, он бы первым потребовал моего изгнания. И поэтому я умоляю вас, синьор, пожалуйста, никому не раскрывайте моей тайны!

Я стояла перед ним, умоляюще сложив руки и думая, какие еще доводы привести, чтобы убедить его в собственной искренности. Будь наши предшествующие встречи более приятными, у меня было бы больше оснований обрести в нем союзника. Я понимала, что у него уже сложилось обо мне нелестное мнение. И это новое открытие только еще сильнее склонит чашу весов не в мою сторону.

Луиджи кивнул головой, словно утверждая принятое им решение, и холодным тоном произнес:

— Понимаешь ли ты, что твой поступок может иметь серьезные последствия. Не только для тебя, но и для твоего любимого хозяина. Но за мной остается выбор, рассказать об обмане или нет. Твоя дерзость может показаться мне возмутительной, и тогда мне следует ради блага всех причастных к этому лиц предпринять кое-какие меры. Или же твой смелый поступок развлечет меня, и тогда я не раскрою твою тайну, во всяком случае, сейчас.

Он снова замолк и постучал мясистым пальцем по поджатым губам. Наконец портной сказал:

— Думаю, мне лучше развлечься.

— Благодарю вас, синьор, — задыхаясь бормотала я, хватая его пухлые руки. — Обещаю, ни один мой поступок не заставит вас пожалеть о вашем решении.

— Искренне сомневаюсь, — ответил он, освобождая свои руки. — Однако теперь, когда дело улажено, давай-ка продолжим с подбором для тебя одежды, как того пожелал твой мастер. Сначала, впрочем, сними то, что намотала вокруг груди. Немедленно. Можешь в том углублении, где нескромный взор не оскорбит твою стыдливость.

Он указал мне на занавес в углу. Не зная, что произойдет дальше, я повиновалась, и несколько мгновений спустя избавилась от ткани, обмотанной вокруг груди. Почему-то чувствуя себя голой, хотя на мне был жакет, я выглянула из-за занавески, чтобы узнать, чем занят синьор Луиджи.

Работа у портного спорилась: с неожиданным для человека такого размера проворством он снимал тюки ярких тканей и складывал их на рабочем столе. Набрав с десяток, он принялся рассматривать их, развертывая край шелковой либо бархатной материи.

В большинстве случаев он с фырканьем откладывал ткань в сторону, и лишь три или четыре рулона нашли, видимо, у него одобрение. Почувствовав мой взгляд, Луиджи поманил меня к себе:

— Подойди сюда, э, мальчик. Посмотрим, какие цвета подходят тебе.

Поднося каждую ткань ко мне, он что-то бормотал себе под нос. Я же старалась не задохнуться от радости, когда он перекидывал край штуки мне через плечо, ибо эти ткани были гораздо богаче тех, которые я когда-либо носила. Наконец, лицо Луиджи просветлело.

— Полагаю, лучше всего тебе подойдет костюм темно-синей и золотой расцветки, — одобрительно кивнув головой, объявил он. — Теперь, поскольку твой хозяин спешит, посмотрим, что из уже готового платья можно подогнать под тебя. Однако прежде надо что-то сделать с твоей, э, грудью.

Засим он мелкими шажками подошел к деревянному брусу, на котором висело несколько рубашек из тонкой, отбеленной льняной материи. Он снял с вешалки самую маленькую, а потом, порывшись на полке рядом, достал странный и неизвестный мне предмет одежды.

— Должно подойти, — произнес он и снова приблизился ко мне.

Вручив мне рубашку, Луиджи протянул мне упомянутый предмет. Судя по шнуровке, это был корсет, только в верхней части спереди с подкладкой. Он хмыкнул, увидев мое смущение.

— Это мое собственное изобретение, и предназначено оно для мужчин, которые, как ты говоришь, выглядят не столь мужественно. Подкладка из конского волоса значительно увеличивает грудь, да и платье с большим изяществом облегает тело. Что касается тебя, — его улыбка стала шире, когда он перевернул корсет вверх ногами и подкладка оказалась внизу, — мы попробуем использовать его с противоположной целью. Примерь. Полагаю, тебе в нем будет гораздо удобней, чем в той грубой ткани, которую ты носишь.

Я в нерешительности вернулась в нишу за занавеской и облеклась в корсет.

— Скорей, скорей, — позвал меня Луиджи, когда я затягивала шнуровку.

Я быстро натянула новую рубашку поверх него и откинула занавес.

Он одобрительно кивнул головой и жестом велел мне отойти к противоположной стене.

— Да, так и впрямь гораздо лучше, — сказал портной и отодвинул ткань, закрывавшую большое стеклянное зеркало.

Я с немалым изумлением смотрела на собственное отражение. Корсет прижимал грудь значительно лучше, чем ткань, да и подкладка снизу сглаживала линию тела. В мягко облегающей рубашке моя фигура казалась немного приземистей и уж точно мальчишеской.

— Синьор Луиджи, вы гений, — с благоговением сказала я, восхищенная своим новым обликом.

Он пренебрежительно хлопнул в ладони, хотя я и видела, что мои слова обрадовали его.

— На такое превращение способен любой опытный портной. Надо просто изучить очертания тела, знать, как ткань облегает и ниспадает. Теперь подумаем над тем, что можно сделать с твоими жакетом и штанами.

Быстрее, чем я смела даже предположить, он изготовил жакет из недошитого платья, висящего на другой вешалке; ножницы и игла так и летали в его руках, когда он колдовал над тканью из рулонов, выбранных им ранее. Когда покрой удовлетворял его, он осторожно снимал заготовку с меня.

— Подмастерья доделают, — пояснял он. — Хоть они и заняты, ты отсюда уйдешь только полностью одетый.

Ожидая, пока мне изготовят обещанный наряд, я прогуливалась по портняжной. После того как между нами установилось взаимопонимание, Луиджи заинтересовался мной. Угрюмость несколько слетела с него, когда он увидел, как я восхищаюсь каждой попадавшейся мне на глаза роскошной тканью. Но больше всего меня убедил в том, что у него не столь черствое сердце, как он старается показать, жаворонок в большой плетеной клетке, свисавшей с потолка мастерской.

— А, да, это одна из находок твоего хозяина, — неохотно пояснил Луиджи, когда я услышала мелодичное пение птицы и спросила, как она попала к нему. — Тебе, должно быть, уже известна его привычка освобождать пернатых существ, покупая их у рыночных торговцев. Он приобрел жаворонка, намереваясь так же поступить и с ним, и тут выяснилось, что у него сломано крыло и он не может летать.

— Бедняжка, — с жалостью пробормотала я, глядя на клетку. Птица тихо исполнила несколько трелей, заставив меня улыбнуться. — Но как она оказалась в вашей мастерской?

— Возвращаясь с рынка, он зашел сюда, чтобы выкупить один из его жакетов, и попросил меня о помощи. Он хотел наложить шину на крыло, чтобы кость срослась.

Портной замолк и бросил на меня насмешливый взгляд.

— Конечно, только Леонардо мог догадаться о том, о чем было известно немногим — о моей любви к бессловесным созданиям. С моей стороны не будет похвальбой, если скажу, что, обладая скромным даром, способен лечить раненых птиц. К сожалению, в данном случае, хоть крыло и зажило, здоровье птицы восстановилось не полностью и она плохо летает. Отпустив ее, мы обрекаем ее на скорую гибель, поэтому я согласился оставить ее у себя в мастерской.

— Как вы добры, — с чувством произнесла я, и он сурово посмотрел на меня.

— Я согласился хранить твой секрет, — погрозив пальцем, напомнил мне Луиджи. — Ты же сохрани мой. Пусть не говорят, что у портного Луиджи мягкое сердце, а то клиенты утопят меня в оправданиях и объяснениях, почему они не могут заплатить.

Мы перешли на другую тему, и время потекло быстро. К обещанному часу я стояла перед зеркалом в новом наряде пажа. На мне был синий шелковый жакет, отделанный золотым бархатом, поверх разноцветных коротких штанов. Моя новая белая льняная рубаха искусно выбивалась из прорезей рукавов, перевязанных красной шнуровкой, гармонирующей с красной обувью и такого же цвета мягкой шапочкой. Мой наряд, как и полагается человеку моего положения, был не очень броским, но в то же время достаточно богатым, чтобы не привлекать внимания, когда я буду сопровождать учителя. Разумеется, я сроду не носила столь изящного костюма. То обстоятельство, что он мужской, меня уже не смущало.

— Полагаю, синьор Леонардо останется доволен, — самодовольно произнес Луиджи, подгоняя рукав. — Но, пожалуйста, не надевай дело рук моих, когда будешь мешать раствор или заниматься грязной работой.

— Я с величайшей аккуратностью буду носить свой новый наряд, — заверила я его, схватив мешок, куда он положил мою потрепанную одежду. Затем, оглядевшись вокруг, чтобы убедиться, что ученики не слышат нас, я присовокупила: — Я в долгу перед вами за ваше молчание о деле, о котором мы говорили.

— Как я сказал, я выбираю веселье, его не так уж много при дворе Моро, и мне нравятся перемены. Однако, если тебя раскроют, я скажу, что ничего не ведал. Теперь же возвращайся к своему хозяину. И можешь отнести счет за оказанные тебе мною услуги.

Башенные часы били двенадцатый раз, когда я вошла в личную мастерскую Леонардо. Мои товарищи подмастерья уже давно позавтракали, мой же желудок урчал, напоминая о том, что я еще не ела. Затянув потуже пояс, я вздохнула и постучала в дверь Леонардо.

— Входите, — крикнул он, и я вошла внутрь.

Не осталось никаких следов от проведенной здесь ночью операции, ибо окровавленные одеяла и таз исчезли, а стол, видимо, очищен золой. В покоях никого не было, зато дверь, ведущая, как я догадывалась, в мастерскую отворена. Меня охватило волнение, когда до меня дошло, что мне предоставляется возможность посетить тайное до сих пор святилище. Однако, когда я направилась к нему, на пороге появился Леонардо, как обычно, в испачканной рабочей одежде и закрыл за собой дверь.

— А, прекрасно, — произнес он, глядя на мой новый наряд и показывая мне знаком, чтобы я повернулась и он мог осмотреть его со всех сторон. — Осмелюсь заметить, синьор Луиджи слишком много берет за него, хотя оплатит счет, в конце концов, конечно же герцог.

Лукаво улыбнувшись при последнем замечании, он подошел к столу и взял из деревянной чаши две крупные груши. Швырнув одну мне, Леонардо жестом велел мне сесть и сказал:

— Боюсь, ты вновь остался из-за меня без трапезы, однако она, пожалуй, подкрепит тебя до нашего возвращения. Подожди меня минуту, я надену что-нибудь более подходящее для утреннего посещения архиепископа.

Пока я с благодарностью грызла сочную мякоть, он подошел к деревянному сундуку у кровати и открыл его. Учитель небрежно доставал, а затем отбрасывал в сторону один жакет за другим, пока не остановился на черном, отделанном коричневой материей. Выбрав его, он снял верхнюю одежду, потом, горестно хмыкнув при виде рубахи, сказал:

— Белье-то, пожалуй, стоит сменить.

Он стащил с себя рубаху и принялся искать ей замену в сундуке. Ошеломленная, я тут же отвела взгляд, правда, не столь быстро, чтобы не рассмотреть его обнаженного торса. Надо сказать, что его странное питание шло ему на пользу, ибо тело его было худым и мускулистым. Полураздетый, он напоминал красивых обнаженных юношей на своих рисунках, служивших нам пособием во время уроков анатомии в мастерской.

Это зрелище нельзя было назвать неприятным.

Страшно покраснев при столь своевольных мыслях, я с усиленной энергией принялась грызть грушу, молясь о том, чтобы ему не вздумалось сменить и коричневые штаны. К счастью, он удовольствовался новой рубашкой и жакетом, которые тут же надел.

— Так гораздо лучше, верно, Дино? — осведомился он, выглядя довольно изящно в жакете с коричневым поясом.

В ответ я что-то утвердительно пробормотала, дожевывая грушу и надеясь, что краска стыда сошла с моих щек и не будет привлекать ненужного внимания. Впрочем, учитель не смотрел на меня: он тоже доедал грушу и одновременно рылся в сумке, брошенной им на стол. Леонардо кивнул головой, когда сначала достал, а потом вновь убрал шахматную королеву и список с именами в сумку, которую затем привязал к поясу. Потом он запустил руку в другую корзину и вытащил из нее два клочка бумаги и два куска красного мела.

— Вот еще что нам следует сделать, — сказал он, протягивая мне один из листков и кусок мела. — Нарисуй по памяти лицо второго разносчика, встреченного тобою в прошлую ночь. Того, которого еще не нашли. Я же изображу несчастного Лоренцо.

Хотя меня и одолевало любопытство, я не спросила, для чего ему рисунок, а сразу занялась делом. Это было не трудно, поскольку образ рыжеволосого юноши с костлявым лицом и полными губами до сих пор стоял у меня перед глазами. Сделав несколько пробных мазков, я уверенно завершила рисунок, довольная тем, что мне удалось запомнить юный и в то же время изможденный облик его и жестокость, исказившую его черты.

— Прекрасно, — одобрительно произнес учитель, глядя поверх моего плеча на законченную работу. — Если теперь я увижу его, то с легкостью опознаю.

— Скажи, — спросил он, показывая мне собственный рисунок, — верно ли здесь изображен другой юноша? Боюсь, что, когда я видел его, на нем было слишком много крови и ран.

Я взглянула на работу учителя и изумленно покачала головой. Ему удалось точно передать черты погибшего Лоренцо, но этот рисунок был не просто изображением его лица. В глазах юноши, казалось, застыло немое отчаяние, затмившее написанное на его лице выражение воинственной молодости. Да, этот рисунок неожиданно заставил меня пожалеть сейчас о смерти молодого разносчика еще сильнее, чем прошлой ночью, когда я увидела его смертельно раненного.

— Рисунок великолепен, — искренне призналась я. — Но что нам делать с ними?

— Все очень просто, мой мальчик. Мы покажем их тем, кого будем опрашивать в связи с убийством графа, и посмотрим на их реакцию.

Он осторожно, чтобы мел не стерся, сложил оба рисунка и засунул их внутрь жакета. Затем, отбросив огрызок груши, жестом велел мне следовать за ним.

— Архиепископ ждет нас, Дино, нельзя терять ни минуты.