Через несколько минут я вышла из мастерской, перед которой Леонардо прохаживался по грязной дорожке, как то большое животное из семейства кошачьих, чей образ навевало его имя. При свете месяца, застывшего вдали над холмами, я увидела, что на нем нет привычного рабочего жакета. Он облачился в короткое платье из ярко-зеленого атласа, украшенного черным бархатом поверх разноцветных чулок. Широкие, отделанные кружевом рукава его наряда были с разрезами, сквозь которые виднелся белый кружевной камзол. Черная бархатная шапочка, увенчивающая буйную гриву волос, довершала его наряд.

В такой одежде его было легко принять за знатное лицо, восхищенно подумала я, стыдясь своего жакета и рейтуз. Да, он носил это изящное платье с видом человека, привыкшего к пышным нарядам. Я вдруг спросила себя, не рос ли он в роскоши и не покинул ли ее ради искусства или его легкость — всего лишь результат природной грации, являющейся, казалось, частью его гениальности.

Не заметив — или просто не соизволив заметить — моего восхищенного взора, он нетерпеливым жестом велел мне следовать за собой. Даже не оглянувшись, чтобы убедиться, что я послушалась его, он быстро зашагал к главному крылу замка. Я подавила зевоту и побежала вслед, заранее боясь того, что ему может прийти в голову. Но так как синьора Луиджи поблизости видно не было, я сочла, что на этот раз переодеваться мне не придется.

К сожалению, я ошибалась.

Мы задержались возле кухни, где я ужинала с другими подмастерьями. Дверь была отворена, и в длинном помещении, озаренном пламенем множества очагов, где готовилась пища для благородных желудков обитателей замка, было светло, как днем. Исходивший изнутри жар раскалял, словно горячим дыханием быка, прохладный ночной воздух, поэтому я отступила назад. На кухне хорошо морозным зимним утром, в остальных случаях, по крайней мере, в большинстве, она превращается в адское пекло, где еще надо работать. Сегодня, когда после дневного представления поздним вечером устроили пир, кухонной челяди предстояло провести немало часов в этом аду, готовя обильные яства в супнице и на блюде для благородных обитателей замка и их гостей.

Я молча поблагодарила Бога, что являюсь ученицей одного из величайших художников, а не повара или пекаря. Хотя конечно же это место досталось бы мне только благодаря обличию юноши. Здесь я узнала, что и поныне женщин, считая их слабыми, редко допускают к столь трудной работе, как работа на кухне в благородном доме. Кокетка Марселла была одной из немногих, работающих здесь женщин.

Основную массу кухонной челяди составляли мальчики, которые носили воду, чистили горшки и следили за огнем в то время, как юноши-с большим опытом выполняли более сложное задание, меся тесто и ощипывая птицу. Те, кто обладал миловидной внешностью, могли подняться до должности разносчика, доставляющего готовые блюда в трапезную, режущего дичь на куски, подающего яства и разливающего вино. Хотя это место и было одним из наиболее завидных в кухонной иерархии, предназначалось оно не для слабых духом или конечностями.

Учитель остановился у кухонной двери и задумался. Затем, щелкнув по своему обыкновению пальцами, он повернулся ко мне:

— Вот отсюда, мой дорогой Дино, мы начнем следующий этап нашего расследования. В главном зале для участия в сегодняшнем пиршестве соберется множество возможных подозреваемых. Герцог посоветовал мне пока не сообщать о смерти его двоюродного брата. Даже его родным неизвестно о том, что случилось.

— Но, учитель, — осмелился я прервать его, — до меня уже дошли слухи…

— Слухи о том, что кто-то пал жертвой оспы. Да, замок — благодатное место для подобных сплетен, но не бойся, тайна еще никому не известна. Герцог собирается сообщить об убийстве во время празднества. Мы же, находясь поблизости, должны установить, кто из собравшихся действительно потрясен известием, а кто только притворяется.

Я нахмурилась.

— Итак, вы уверены, что убийца — это придворный, а не посторонний?

— К такому выводу я пришел путем умозаключений, мой дорогой мальчик, — ответил он, доставая гладкое металлическое лезвие, все также зловеще поблескивавшее. — Мы установили по кресту на нем, что орудие убийства взяли из дома герцога. Наемный убийца явился бы с собственным орудием и не оставил бы столь явное свидетельство своего преступления. На него, — он небрежно щелкнул по лезвию ножа, оборвавшему жизнь графа, — можно насадить куски птицы и говядины, но не человека. Он случайно попался под руку, а не предназначался для убийства.

И, тем не менее, упомянутый нож сослужил службу. При воспоминании у меня в горле застрял комок. Однако его рассуждения были здравы, и я кивнула в знак согласия.

Довольный Леонардо засунул нож в рукав.

— А теперь, Дино, мне опять придется попросить тебя сыграть роль. Нам не следует спешить, утверждая, что преступником является знатное лицо. Им легко может оказаться как подручный на кухне, так и барон. Итак, пока я буду сидеть за пиршественным столом вместе с гостями, ты должен смешаться с кухонной челядью. Ты никогда не думал о том, чтобы попробовать свои силы в роли разносчика?

Для того чтобы на расстоянии нескольких футов налить вино из тяжелого металлического сосуда в кубок, не пролив ни капли, нужна твердая рука. Еще большее умение требуется для того, чтобы налить вино в такой же кубок, когда его хозяин, рассказывая увлекательную историю своим собеседникам, наклоняет его и размахивает им. Я же таковым искусством не обладала. К сожалению, я обнаружила это лишь тогда, когда чуть не с головы до ног окатила статного молодого рыцаря, который, требуя еще вина, не желал даже на миг расстаться со своим кубком, чтобы я могла наполнить его. Бормоча жалкие извинения за пролитое вино, оставившее красные пятна на рукаве его белоснежного камзола, я прижала к груди полупустой кувшин и убежала.

К счастью, рыцарь был уже так пьян, что мог лишь вяло побранить меня за нерасторопность.

— Обольешь меня еще раз, малый, и я приколочу твою шкуру к караулке! — проревел он вслед мне, его же приятели только посмеялись над его несчастьем.

Заслуженно наказанная, я вернулась на кухню. Быть может, мне больше повезет с не столь жидкой субстанцией, сказала я себе, и благоразумно поменяла кувшин на блюдо с засахаренными фруктами. Крепко сжав поднос, я присоединилась к разносчикам, которые, пройдя по коридору, исчезали вдали в пиршественном зале. Здесь, в этом проходе, соединяющем два крыла, было не так душно, как в любом из тех двух мест. Я остановилась на полпути и вытерла рукавом лицо, чтобы красные щеки и капли пота не привлекли лишнего внимания.

На кухне было очень жарко. Огонь горел во всех очагах — от больших, где на вертеле жарят быка, до простых в форме ящиков духовен, где пекут восхитительный хлеб. У каждого очага было свое предназначение — в зависимости от того, в каком месте этого огромного помещения он находился. В одном углу готовили мучные кондитерские изделия и сласти; в другом — жарили, варили и запекали мясо; в третьем изготовляли различные сорта масла и сыра.

Здесь же все и хранилось. Кладовые ломились от доставленных из деревень припасов и пряностей, а буфеты — от серебряной и оловянной посуды, на которой можно подавать огромные порции. Ни одного дюйма на кухне не пропадало даром, даже на потолке, откуда свешивались, подобно лампочкам, гроздья овощей и мешки с сушеным мясом. Под кухонным полом из грубо отесанного камня — его было гораздо легче мыть, чем застеленные по старинному обыкновению камышом грязные полы — располагался подвал, где в бочонках хранилось пиво и вино. Разумеется, я лишь слышала о нем. Немногие избранники из кухонной челяди имели туда доступ.

Как хвастались повара, в их раскаленных, ароматных владениях царила такая же дисциплина, как и в войске Моро. И впрямь благодаря огромному количеству самых разных подсобных рабочих мое проникновение на кухню оказалось значительно более простой задачей, чем я полагала. Стоило мне поверх собственного наряда надеть украденный запасной сине-белый жакет и взять кувшин, и я из ученика Леонардо превратилась в разносчика с кухни.

Я боялась, что меня узнают. Но на кухне работало так много юношей, их хозяева вряд ли знают всех по имени и в лицо. Приободрясь от этой мысли, я уже прошла половину пути по извилистому коридору. Вдруг откуда-то спереди раздалось одно тихо произнесенное слово:

— Кровь.

Я чуть не уронила от удивления блюдо и посмотрела перед собой, ища взглядом, кто мог произнести его. Шагах в двадцати от меня двое юных разносчиков, которые несли почти такую же большую, как и моя, корзину с хлебом и шли, как и я, в пиршественный зал, о чем-то с серьезным видом беседовали между собой. Помня о своей роли соглядатая Леонардо, я напрягла слух, пытаясь подслушать, о чем они говорят. Я знала, что герцог еще не сообщил об убийстве своего двоюродного брата. Неужели этим юношам уже откуда-то известно об этом?

Стараясь не привлекать к себе внимания, я ускорила шаг. Впрочем, они были так увлечены, что даже не заметили, как я приблизилась к ним на расстояние нескольких шагов. Услышанное лишь усилило мои подозрения.

— …Шло, как и задумывалось, — проговорил старший, и его губы искривились в презрительной улыбке. Дюжий и рыжий, он, казалось, был готов хоть сейчас подраться. Его руки так крепко сжимали корзину, что даже побелели. — Полагаю, нам повезло, что так получилось.

— Кто-нибудь видел, как ты вошел или вышел? — с видимым беспокойством спросил второй юноша. Более высокий и стройный, чем его собеседник, он то и дело откидывал падавшие ему налицо пряди грубых, черных волос.

При этих словах у меня забилось сердце. Возможно, учитель и прав, и убийца графа вовсе не принадлежит к благородному сословию. Я затаила дыхание, дожидаясь ответа другого юноши.

Тот пожал плечами, и при этом из корзины выпала никем не замеченная булка размером с кулак.

— Не думаю. Но кто-то обязательно вскоре наткнется на него, и тогда начнут искать.

— Быть может, нам лучше спрятаться или бежать, — предложил второй юноша, и на лице его появилось выражение ужаса.

Его собеседник отрицательно покачал головой.

— Нельзя. Мы еще не закончили свою работу.

Мы дошли до поворота, за которым находился вход в пиршественный зал, и только тут первый юноша заметил слежку. Он остановился и так резко обернулся, что мне пришлось проделать сложный трюк с блюдом, чтобы не столкнуться с ним.

— Т-ты! — сказал он с такой яростью в голосе, что я невольно отступила назад. — Что ты делаешь?! Подслушиваешь нас?

— Я никого не подслушиваю, — возмутилась я с невинным негодованием, скрывшим мою естественную в данной ситуации нервозность.

Юноша, стоявший передо мной, оказался не так юн, как я думала, и более мускулист, чем я полагала. Кроме того, он и его громадная корзина преградили мне дорогу. Стараясь говорить примирительным тоном, я продолжила:

— Мне велели доставить этот поднос в пиршественный зал. Мне вряд ли удастся это сделать, если вы будете стоять у меня на пути.

— Да, но не совать свой нос в чужие дела, — сказал черноволосый юноша, становясь рядом со своим приятелем и угрожающе поглядывая на меня.

О том, что случилось бы в следующий момент, я не смею даже думать, но меня спасло от увечья неожиданное появление из кухни смотрителя, стремглав выбежавшего в коридор.

— Что вы тут делаете, стоите? — осведомился он, и его потное, круглое лицо перекосилось. — А ну быстро в пиршественный зал! Вы же знаете, что герцог не терпит промедления.

Я мысленно поблагодарила этого человека за невольное вмешательство. Если эта парочка причастна к убийству графа, они конечно же разделаются со мной, если будут уверены, что я проникла в их тайну. Впрочем, пока я в безопасности. Мои возможные противники неохотно послушались смотрителя, но прежде рыжеволосый юноша пробормотал через плечо:

— Мы разыщем тебя, так что держи лучше рот на замке.

Я промолчала и поспешно скрылась в дальний угол зала, где, быстро раздавая сладости гостям, пыталась затеряться среди них. Опустошив поднос, я бросила его на пустующий стул и спряталась за белую каменную колонну, возле которой пожилой господин справлял безотлагательную нужду. Я поспешно удалилась от него на почтительное расстояние. Позиция, с которой можно наблюдать за тем, что происходило в пиршественном зале, нашлась без труда.

Широкие столы в два ряда тянулись от входа через весь зал и, упираясь в поставленный поперек огромный стол на помосте в дальнем конце зала (рядом с тем местом, где пряталась я) образовывали двойную букву Т, где за каждым плечом ее сидело до полусотни, пожалуй, гостей — от младших членов благородных семейств до родственников герцога. Я стала рассматривать пирующих. Самые знатные расположились прямо у стоявшего на возвышении стола, где сидели Моро, его домашние и его гость, французский посланник. Колонна, за которой я пряталась, стояла неподалеку, и это дало мне возможность наблюдать, что там происходит. Я видела, как учитель уселся на одно из видных мест у главы стола. Хотя он, казалось, был увлечен беседой, я понимала, что на самом деле он пытливо изучает своих собеседников.

Впрочем, больше меня встревожило другое — то, что не все места за столом герцога были заняты.

Через несколько мест от герцога, по правую руку, перед пустым креслом стояли тарелка и чаша на ножке. Рядом с ним примостилась та, кто решила мою судьбу на шахматном поле, древняя маркиза д’Эсте в черном наряде; по другую — невзрачная молодая женщина, с большими, светло-карими глазами и с такими же, как у меня, темными волосами. В парадном верхнем платье из розовой парчи без рукавов, надетом поверх женской сорочки с золотой вышивкой из бледно-розовой парчи, она выглядела старше меня на несколько лет.

Я вдруг поняла, что кресло между столь непохожими женщинами предназначалось для графа Феррара. Эта молодая женщина, должно быть, супруга графа, графиня Феррара. Ей, очевидно, ничего не было известно о судьбе мужа, ибо на ее непривлекательном лице появлялось, когда она пила вино из чаши, едва заметное чувство удовольствия. Маркизу тоже, судя по всему, не тревожило отсутствие ее внучатого племянника, и она налегала на еду с усердием, не вязавшимся с ее тощей фигурой.

Я обратила внимание на других гостей, выискивая признаки угрызений совести либо страха. Однако злодей — если он и впрямь был в их числе — довольно умело скрывал свои чувства. Впрочем, подслушать здесь нечто, обличающее преступника, было гораздо трудней, чем в коридоре. Тут стоял такой гул множества говорящих, перебиваемый неизбежным грохотом подаваемых блюд, какой можно услышать только на рынке рано утром.

Также в этом помещении не было привычных гобеленов, способных смягчить шум. Вместо них — фрески. Леонардо по распоряжению герцога создал ряд настенных изображений, в сравнении с которыми драпировка выглядела бы жалко. Стены громадного зала украшали красочные изображения обеспокоенных смертных, мрачных святых и сияющих полчищ небесных сил на фоне холмистой, сельской местности, напоминающей пейзаж за стенами замка.

Несмотря на мрачный колорит помещения, настроение гостей было приподнятым. Разливая вино, я слышала множество похвал организаторам шахматного матча и ловила каждое слово, чтобы потом пересказать учителю. Да, я пережила несколько тревожных минут, когда, наполняя кубки, сталкивалась лицом к лицу то с одним, то с другим участником партии. Впрочем, меня в моей нынешней роли никто не узнавал, скорее всего потому, что я и остальные разносчики удостаивались лишь мимолетных взглядов.

Положение было забавное. С одной стороны, мне нравилась роль безвестного слуги; с другой — меня огорчало столь пренебрежительное отношение. Впрочем, учитель дал мне важное поручение, и мне было некогда предаваться подобным мыслям.

Я огляделась по сторонам, ища разносчиков, чей разговор ранее подслушала. И не увидела их среди двух десятков юношей в сине-белых жакетах, обслуживавших гостей. Они, должно быть, вернулись на кухню, если, разумеется, не сбежали из замка. Я нахмурилась. Я не знала их имен, зато лица их навсегда запечатлелись в моей памяти. Стоит мне снова их увидеть, и я тут же опознаю их. А учитель, несомненно, пожелает расспросить их об убийстве графа, когда я перескажу подслушанный мною отрывок разговора.

И вот когда я раздумывала над тем, вернуться ли мне на кухню, чтобы отыскать их, за столом герцога принялись перешептываться. Все сразу заметили это и, забыв о своих собеседниках, с любопытством повернули головы в ту сторону. Тогда Моро встал и величественно поднял руку, призвав этим жестом гостей к молчанию.

Смотритель кухни, своим вмешательством случайно спасший меня, подал разносчикам такой же сигнал. Небольшой отряд молодых людей разбежался по четырем углам зала и застыл в ожидании. Я оставила свое временное убежище и быстро подошла к ближайшей группе, чтобы послушать герцога.

— Я с радостью наблюдаю, что сегодня вы веселитесь здесь, за моим столом, — начал он почти добродушным тоном. Его добродушие сразу пробудило во мне подозрения, и я, чтобы лучше слышать, склонился ближе. — Как вам известно, мы собрались, чтобы почтить нашего гостя, монсеньора Вилласа, французского посланника. Он прислан сюда нашим добрым другом королем Людовиком с миссией заключить союз между нашими странами.

Моро еще несколько минут говорил в том же духе, восхваляя французов и их короля, нелестно отзываясь о венецианцах, с которыми Милан вел вялую войну. Его слова вызвали вежливое одобрение у собравшейся знати и натянутую улыбку у посланника, который, по моему мнению, не питал столь добрых чувств к герцогу. Или, возможно, он еще не простил Лодовико проигрыша в шахматы. Тут я заметила, что приз, портрет молодой женщины с горностаем, стоит на мольберте за герцогом, служа, очевидно, напоминанием о том, кто одержал победу в партии.

Герцог похвалил также участников матча и особо учителя, которому удалось всего за несколько часов все подготовить. Леонардо улыбнулся и в знак признательности скромно кивнул головой (думаю, он предпочел бы более осязаемую награду за свой труд).

Однако следующие слова Моро живо напомнили мне о причине моего пребывания в зале.

— К сожалению, наше дневное увеселение было испорчено неприятным событием, — сказал герцог, и тон его посуровел. — Некоторые уже слышали, что мой двоюродный брат, граф Феррара, заболел во время игры. Мне жаль, но я должен сказать… Обязан сообщить… его супруге, моей дорогой кузине Беатрисе, что это не так.

Он посмотрел на невзрачную молодую женщину, которая, как я и полагала, оказалась графиней Феррара. Она застыла, так и не допив глоток вина из чаши, устремила взор на герцога и затем искривила свой бледный рот. Я закусила губы от сострадания к ней. Разве не мог он отвести ее в сторону и наедине сообщить ей новость? Или он так жесток, что ему доставляет радость при всем дворе сказать ей, что она вдова?

Моро выбрал второе, что, впрочем, и не удивительно для столь черствого человека, который отнял герцогский титул у сына своего покойного брата, прежде чем тот достиг возраста правителя.

— Мой двоюродный брат, — промолвил он, — потому не ужинает со всеми нами, что был злодейски заколот сегодня в парке, и сейчас его мертвое тело находится в его покоях.

По залу пронесся вздох, перемежающийся с криками неверия и удивления. Графиня вся содрогнулась и расплескала из чаши вино. Темно-красный виноградный напиток расползся по лифу платья, оставляя следы, напоминающие пятна на окровавленной одежде ее супруга. Впрочем, после этого рефлекторного движения она, казалось, застыла в кресле, словно тоже попала в железные объятия смерти. Древняя маркиза тоже неподвижно сидела в кресле, и лишь ее голова изредка и, видимо, непроизвольно подергивалась, будто ее внезапно разбил паралич.

Лодовико между тем оглядел зал, довольный, судя по выражению лица, ужасным впечатлением, произведенным его сообщением на присутствующих. Он снова поднял руку и, подождав, пока шум утих, продолжил:

— Мы еще не знаем имя негодяя, убившего моего двоюродного брата. Мы даже не знаем, нет ли его среди нас, — он на мгновение замолк и поглядел на французского посланника, также опечаленного этим известием, — или, возможно, это был убийца, посланный из какого-то другого двора. Впрочем, мы все равно выследим его, и он жизнью заплатит за свое преступление.

Посланник внезапно вскочил на ноги, опрокинув свой кубок с вином.

— Уверяю вас, Ваше превосходительство, — быстро проговорил он на ломаном итальянском, — что народ Франции не причастен к этому ужасному делу. Его величество, король Людовик XI, а также его сын Карл собирались оказать графу всяческие почести во время визита, который, к сожалению, теперь не состоится. Но не сомневайтесь в том, что наше христианское величество почувствует себя оскорбленным, узнав о случившемся. Он и вся Франция окажут вам всяческое содействие в поисках злодея, заколовшего вашего кузена.

— Этого не понадобится. Я уже поручил расследование преступления одному человеку. Сейчас же я хочу сообщить всем, как погиб мой двоюродный брат.

После этих слов Моро вытащил из-за пояса нож, которым убили графа. Он поднял его, и клинок его засверкал при свете светильников и факелов, озарявших это длинное помещение. У женщин вырвался вздох, мужчины же подались вперед и принялись перешептываться между собой. Некоторые, в том числе и дородный рыцарь, которого я облила вином, даже машинально потянулись к бедру, где висели бы их мечи, нарядись они для битвы, а не для ужина.

— Боюсь, смерть графа была не из приятных, — присовокупил герцог, задумчиво глядя на оружие в руке. — Да, полагаю, она была болезненной, хотя страдания его, смею заверить его любимую супругу, длились недолго. От такого ранения он умер через несколько минут. Смотрите…

Он повернулся к настенной фреске за спиной и во второй раз за день вдруг бросил нож, который, просвистев в воздухе, через мгновение вонзился, дрожа, в оштукатуренную стену. Его лезвие воткнулось в грудь одного из недавно нарисованных учителем ангелов в белоснежном облачении, который, воздев руки вверх, смотрел на изображенный под ним борющийся человеческий род.

Графиня жалобно вскрикнула и осела в кресле. Ее горестный вопль подхватили остальные придворные дамы, одни из которых бросились на помощь близкой к обмороку женщине, другие же потеряли сознание в креслах либо на плече своих кавалеров. И вот когда крик отчаяния усиливался, иной, гораздо более страшный звук пронзил темноту ночи.

Это был бездушный женский смех. Ошеломленная, я быстро обернулась туда, откуда он доносился, одолеваемая безумным желанием отыскать дерзкого. Внезапно мой взор привлекла знакомая фигура — та золотоволосая женщина, которая приняла меня за моего двойника, белого епископа. Она сидела в центре дальнего стола, и ее богатый светло-голубовато-золотистый наряд гармонировал с бледной синевой ее глаз и золотистым оттенком ее изящно завитых локонов под изящной вуалью. Сейчас ее прекрасные черты искажала бледная маска веселья, ее алые губы широко растягивались, когда грубые звуки слетали с них.

Потом ее бледные глаза встретились с моим испуганным взглядом, и раздался еще более ужасный взрыв смеха, когда она встала и указала прямо на меня.