Если, как мы выяснили, материнская любовь не возникает сама собой, то уж братская и сестринская и подавно. У ребенка родился брат или сестра и изменилось имя, теперь родители в разговорах между собой называют его «тот», а новенького — «этот». Как часто жалуются мамы: «Тот все время обижает этого, то ущипнет, то ударит и старается сделать больно. Боюсь оставить на секунду». Человеческая душа (да простят мне это старомодное слово!) растет быстрее, чем интеллект: улыбкой уже на третьем месяце жизни отзовется на вашу ласку детское сердечко, а до слов еще ой как далеко. Так неожиданно ставший старшим, ребенок не может найти слов, чтоб выразить свое состояние, но состояние-то от этой бессловесности никуда не исчезло. Вот он и воюет с причиной своего душевного неустройства как умеет, как когда-то яростно извивался в пеленках. Пытаясь предупредить это неприятие малыша, мамы часто загодя готовят старшего: «Вот будет братик, будешь играть, будешь дружить». Именно этого и ждет малыш с нетерпением: «Ну скоро? Ну когда же?» И как же быстро разочаровывается: «Он же ничего не умеет. Его нельзя трогать. Он такой глупый». Приходит бабушка, и внук бросается к ней с последней надеждой: «Ну, может, хоть ты почитаешь мне? А то все возятся с ним». Эту историю при мне рассказывала, сокрушаясь, бабушка, а другая ей возразила: «Нет, у нас тоже родился недавно второй малыш, но на жизни старшего это совершенно не отразилось. Отец приходит с работы и занимается только старшим, чтоб он не чувствовал себя ущемленным. Они почти каждый день куда-нибудь идут гулять или в кино, в парк. Я сначала сердилась, ведь дочери так трудно, а он совсем не помогает ей возиться с малышом, но сейчас думаю, что он прав: надо, чтоб старший не чувствовал раздражения против маленького, чтоб он его любил…»

На мой взгляд, здесь встретились две нелепые крайности в отношении родителей к ситуации. Первая — «ты же видишь, мне некогда, он маленький, а ты большой, иди играй в свои игрушки». Вторая — «ничего не случилось, все удовольствия у тебя остались, даже больше стало, а возиться с маленьким — мамино дело». Не верю, когда матери говорят, что не выделяют младшего, — это невозможно, да и не булка мамина любовь — пополам не делится, как нельзя заменить маму на папу, а папу на бабушку, каждому ребенку придать «личного родителя». Тем и хороша семья, что в ней нет ненужных винтиков — все нужны, все равны, все от всех зависят и все имеют обязанности по отношению друг к другу. Когда старший сидит в кино, как он может полюбить младшего, если тот дома? Когда старшего прогнали от кроватки, как он увидит, что малышу нужно помочь?

Наверное, можно по-разному решить задачу, как научить братской и сестринской любви. Я уверена только в одном — сама собой она не решается. Для ребенка нет большей муки, чем сидеть неподвижно на стуле, ничего не делая. Также и чувство любви — оно умирает, если остается неиспользованным, если бездействует. Конечно, трудно маме со вторым малышом, но вот же помощник! Хоть два года, хоть год — все равно помощник. Ну, например, отнести мокрую пеленку и принести чистую, пока вы приводите в порядок распашонку, дать малышу погремушку, побеседовать с ним. Сане было пять, когда родилась Маня, и не было у меня лучшей няньки: он рассказывал ей о тракторах и машинах, говорил: «Ты шофер, а я мотор», и катал ее с рычаньем вокруг дома (да, один раз перевернул, — как говорит Карлсон, «дело житейское», без синяка ни один человек не вырастет). Трудно только с первым ребенком: он заплакал, а я не могу отойти от плиты, молоко сбежит, стоишь и одновременно разрываешься на части. Когда детей много, новорожденный фактически никогда не плачет: кто-нибудь да подойдет по первому его зову. Пусть старший займет его на минутку — мне хватит этой минутки на молоко, и я подойду спокойно, с улыбкой — я не успела дать «вырасти» раздражению: «Господи, опять кричит!»

Первое, что я делала, придя из роддома с малышом на руках, — развертывала его и давала на руки детям, даже трехлетней дочке, к ужасу всех своих близких и своему тоже, но иначе, мне кажется, нельзя. По себе знаю, что это потрясающее ощущение — держать в руках теплый, мягкий, дышащий комочек, полностью зависящий от тебя. Ребенок плохо воспринимает теоретические положения, зато эмоции его даже ярче, чем у взрослого: почувствовать себя большим и сильным рядом с этой живой капелькой и полюбить ее за беспомощность — вот что дает такое прикосновение.

«Мама, посмотри, какая Ася умная, она перевернулась на животик». То один, то другой прибегали ко мне с подобными сообщениями. Согласиться и порадоваться поистине необыкновенным способностям — вот что я делала. Они заваливали ее своими игрушками, но навестила меня подруга и сразу пришла в ужас: «Немедленно уберите! Она еще ничего не понимает, а это грязь!» И вызвала взрыв детского негодования: «Во-первых, все понимает, а во-вторых, это отличный грузовик и совсем чистый! Смотрите, она улыбается, она умная!»

«Это не игрушка», — строго говорят мамы старшему, когда он пытается хоть как-то заняться маленьким: ведь обещали, что будет с кем играть. «Вот когда вырастет!» — опять обещает мама. Не успеешь оглянуться, он и вправду вырастет. «Поиграй с ним», — просит мама старшего, но тот тоже вырос, а играть с малышом так и не научился, его не пускали, вот он и говорит: «Не буду». А между тем такой живой чудесной куклы не купишь ни в одном магазине. Никогда мои дети по-настоящему не играли в куклы: поглядят, повосхищаются и бросят. Зачем? Берешь Ваню (или Маню, или Асю) — самого маленького — и начинаешь его одевать: «Ты моя деточка, гулять пойдем!» Ведут (везут, несут) его вокруг стола, потом раздевают: «Ты моя лапочка, кушать пора!» На полдня работы (или игры?), и все довольны: малыш — потому что с ним нянчатся, старшие — потому что их слушаются, мама — потому что дети попутно учатся пуговицы застегивать, и ботинки зашнуровывать, и терпению, и любви. Старший обижает младшего, но ведь младший ему мешает! Да, да, в споре двоих вообще редко бывает, чтобы был виноват один, а уж чтобы постоянно один и тот же, да еще старший, — этого вовсе быть не может. Вот малыш полез (с самыми лучшими намерениями) к старшему, а тот читает! Или порвет что-нибудь, или сломает, или просто кричит — мешает уроки делать.

Твердить старшему (но ведь все равно ребенку!): «Ты большой, ты должен то и обязан это!» — во-первых, бессмысленно, во-вторых, вредно, если мы всерьез хотели добиться любви между детьми. Это мы видим разницу в возрасте между пятилетним и двухлетним, и она кажется нам пропастью, а ребенок вовсе не воспринимает этот разрыв как совсем уж непреодолимый. Меня всегда поражало, что старшие дети (мои во всяком случае) разговаривали с младшими, как с равными, и никак не приспосабливались ни речью, ни темой к уровню малыша. Саня объяснял годовалой Мане разницу между какими-то марками тракторов (каюсь, я не способна воспроизвести его лекцию — она для меня слишком специальная) и восхищался тем, что она кивает головой, когда он спрашивает: «Ты понимаешь?» Но мог и всерьез обидеться, что она отвлеклась: «Ну почему она не слушает?» Никогда я не высмеивала эти беседы (хотя, бывает, просто умираешь со смеха), всегда поощряла, всегда старалась найти мирный выход из конфликта: «Она просто устала, ведь она маленькая, давай, как в школе, сделаем переменку, походи с ней по комнате, а потом она опять захочет слушать». У нас дома огромный стол с перекладиной крест-накрест внизу. Это исторический стол, его сделали в войну, когда я родилась, и мастер спросил у мамы: «Сколько гостей вы хотите пригласить на свадьбу вашей дочери?» Маме было очень смешно, потому что мне не было и 2 месяцев, какая там свадьба, но она сказала: «16 человек». Столько за столом и помещается, если его раздвинуть, конечно, но и нераздвинутый он большой. А главное, под ним очень удобно играть: получается дом, и есть где сидеть. Я сама все детство там играла, а сейчас мои дети делают дом, или корабль, или поезд, и, конечно, берут малыша: «Ты пассажир, сиди и смотри в окно». Всех этих радостей единственный ребенок лишен, а также их лишена его бедная мама. Он ходит за ней следом, тянет за юбку и ноет, а она отпихивает его. Не всякий родитель обладает подготовкой и склонностью быть массовиком-затейником, да и для массовых игр одного человека мало. Для детей всех возрастов игра — естественное состояние, им не надо ничего придумывать (само придумывается!), не надо переламывать себя, не надо откладывать более важное ради игры и тревожиться, что что-то недоделано. Если вы не научили сына или дочь находить прелесть в общении с крошечным ребенком, он и с подросшим не станет дружить. Когда к нам в гости приходят «однодетные» дети, они готовы и 4-летнего ребенка не принять в игру: «Не лезь, ты еще маленький». Ничего удивительного: они всю свою жизнь общались со взрослыми и именно так с ними, младшими, и разговаривали старшие.

Рождение второго ребенка — испытание на прочность семейных отношений. Растя первого, женщина чему-то научилась, ей проще ухаживать и легче понять маленького, а старший изменяется, взрослеет, он каждый день необыкновенный, небывалый, его трудно понять — опять трудно! Не раз слышала я: «Маленький такой хороший, ласковый, а этот — грубиян!», «Сын всегда таким был, помню, ему 2 года было, он сидит, еле-еле носок надевает, я ему: «Скорее!» — он не слышит», — жалуется мама на шестнадцатилетнего подростка. Сколько лет прошло, а она никак не забудет этот несчастный носок. «С дочкой младшей такого не было!» Ну, уж вот этому я не могу поверить: к счастью, никто не рождается с инстинктом быстрого надевания носков.

Родительские отчаянные просьбы: «Помогите!» — это зачастую «вершки», а сама «морковка», т. е. проблема, сидит глубоко в земле. Вот папа анализирует поведение дочки:

«У меня две дочери пяти и шести лет совершенно противоположных характеров. В последнее время шестилетняя Настя пристрастилась к обману родителей. Конкретно: мать просила купить молока в пакетах. Вернувшись из магазина, Настя заявила, что молока там нет, хотя в действительности молоко было. Деньги вернула назад.

Или еще. Я подъезжаю на машине, чтобы забрать Настю. Она играет с подружкой Ирой. Дочь просит, чтобы мы взяли и Иру. Я посылаю обеих к родителям Иры просить разрешения. Через некоторое время они спускаются по лестнице, и я слышу настойчивые уговоры дочери, чтобы Ира сказала мне, будто родители не против. Я понял: дома у Иры никого нет. Обе подходят ко мне, и Настя говорит, что папа Иры разрешил. Спросил у Иры. Девочка сказала мне правду, что дома никого нет.

Мы просто ошеломлены и не знаем, как поступить. Нужно что-то делать. Что? Как?»

Почему-то стоит стать родителем, как собственное детство напрочь забывается. Зато становятся необыкновенно яркими представления об идеальном детстве, об идеальном ребенке. И этот ребенок честен и правдив, смел и скромен. И буквально ошеломляет несоответствие своей живой дочери и ее придуманного прототипа. Девочка лжет! Нужно что-то делать! Действительно, нужно. Нужно спокойно сесть и проанализировать ситуацию и себя в этой ситуации. Знают ли дети пяти и шести лет, что вы считаете их характеры противоположными? Не заметили ли они, что характер младшей вам нравится больше — ведь в письме нет о ней ни слова и претензий к ней никаких нет, это же говорит о чем-то? Что если старшая боится выглядеть в ваших глазах еще хуже, если не выполнит вашего распоряжения? Можно сформулировать проще: что ей будет, если скажет правду? Видите ли, она же маленькая, она же не ради выгоды говорит неправду, какая же тут выгода? Значит, что-то ей мешает сказать все, как есть.

У меня дети ходят за газетами, надо спуститься на 1-й этаж. И одно время все рвалась идти за почтой шестилетняя Маруся. Приходит и говорит: «Нет газет». Я уж потом сообразила: она ящик не умеет открывать и не хочет в этом признаться, стоит и ждет, когда кто-нибудь ей поможет, а если никого не дождется, то возвращается, и, как вы бы сказали, лжет. Это не страшно, а естественно: человек хотел быть чуть лучше себя. Ведь мы, взрослые, тоже не очень-то любим признаваться в своей несостоятельности. Сейчас она научилась открывать и закрывать почтовый ящик, и проблема исчезла. Но зато и охота ходить за почтой пропала: ей стало неинтересно.

В магазине, куда ваша Настя пошла, она ведь не одна была: и покупатели, и продавцы, может, она что-то спутала, а на нее накричали, она и ушла, да боялась вам рассказать, а может, и не сумела. А то и так бывает: пошел мой сын в магазин и пропал. Ждала, ждала, пошла искать — а он сумку поставил, а сам гоняет в футбол. «Мамочка, я хотел только на минутку, один гол забить и заигрался». Ничего, это бывает, хотя, конечно, с точки зрения идеала ребенок должен идти по вашему поручению целенаправленно, по сторонам не глядеть, на глупости не отвлекаться — этакая двуногая лошадка в шорах.

Только он не может и не должен быть таким, ему интересно, и как машина снег очищает: «Давай, давай», и как голуби роются в помойке, а уж футбол! Это не глупости, это, если хотите по-научному, информация, а попросту — мир, в котором ему жить.

А уж если соврал «в пользу товарища», не стоит из-за этого скандал устраивать. Неужели так уж плохо, что хочется поехать кататься с подружкой? Конечно, хорошо. А вот что она вам не доверяет, сомневается, что вы поступите разумно — вот это плохо. И думаю, что она оказалась права: вы их не взяли, вам показалось неважным желание вашей дочери, раз вы не упомянули даже, кто же поехал. А ведь подружка сказала правду. Вот бы и сказать своей дочке, что правду говорить не страшно, что врать не нужно: раз нет родителей дома, то мы немножко покатаемся и вернемся, а им оставим записку. Ну, а если б они рассердились, вам бы пришлось взять всю ответственность на себя — ничего не поделаешь.

Дети не соответствуют идеалу — к счастью, а то им некуда было бы улучшаться. Мы, родители, не соответствуем идеалу — к несчастью, потому что считаем себя непогрешимыми: уж мы-то не лжем! Но ведь это, если по-честному, не так. Хорошо помню один случай из своего детства. Мы с мамой пошли в гости, и хозяйка стала показывать только что купленные босоножки. Мне они очень не понравились, но моего мнения не спросили, и я промолчала. Зато мама, к моему удивлению, неумеренно восторгалась покупкой: «Ах, где вы их достали?» А когда мы вышли, мама и говорит: «Ну и босоножки! Страшнее не бывает». Говоря вашими словами я была ошеломлена и не знала, что делать: моя мама лжет! Теперь мне смешно вспомнить об этом, но тогда я не знала, что правдивость не всегда уместна: мама была права, а я просто была маленькой девочкой. Вот и Ваша дочь — тоже просто маленькая девочка, она что-то умеет, а чего-то нет. Если б она могла объяснить, она бы и объяснила, а раз сказала неправду, значит, не могла иначе. Вот и подумайте, почему она не объяснила. Побоялась? Чего? Ваша задача как отца — сделать так, чтоб говорить ей было не страшно: ведь она говорит правду.

Однажды летом мы отдыхали в доме отдыха, и мой сын не понравился одному мальчику. Так бывает и у детей, и у взрослых: по каким-то причинам некий человек вызывает у нас резкую антипатию, видеть — и то тяжело. Даже у взрослых такое чувство, обычно взаимное, приводит к тяжелым конфликтам, а уж у детей, как правило, кончается дракой! Хоть я и предвидела это назревающее событие, хоть и старалась его избежать, но не помогло — драка началась на улице, когда я была с крохотной Аськой в комнате. Мальчик был одногодок с моим сыном, но крепче и сильнее, и перевес сразу оказался на его стороне. Младшие — семилетняя Настя и пятилетний Ваня — не остались равнодушными, но поступили по-разному, в зависимости от особенностей характера каждого. Ваня заплакал и побежал звать меня — поступок разумный, а Настя всеми своими ногтями вцепилась в лицо обидчика, вдвое выше и сильнее ее. Когда я прибежала, толпа отдыхающих уже окружила зареванных мальчишек. Я сказала необходимые и бессмысленные слова о важности решения проблем мирным путем и собралась увести детей, но вмешалась мама мальчика: «Как, а этой вы ничего не скажете? Смотрите, что она сделала, еле оторвали!» Все щеки ее сына были разукрашены полосами, а у Насти распух нос. «Ей? А за что ее ругать? Она защищала брата. Молодец, Настя, всегда так поступай!» — сказала я, вызвав взрыв негодования у наблюдателей. Как гордо вскинула свой разбитый носик моя дочурка, как крепко взялись дети за руки (и Ваня тоже!), как мы уходили — все вместе, под разгорающийся скандал: права я или не права — спорили женщины. Нет, я против драки, а тем более девчоночьей, но неужели не заслуживает поощрения эта безоглядная готовность защищать близкого человека, неразумная, нерасчетливая храбрость любви?

В детском мире — увы! — случаются драки (зато не случаются анонимки!), не раз Ванюшка наотрез отказывался отвечать, где это он так извозился — первый признак прошедшей дуэли. Случалось мне и промывать глубокие царапины чужих детей, и застирывать окровавленные майки. Родительский страх: как бы чего не вышло, такой понятный, когда дело идет об испорченной рубашке, рождает в ответ детский ужас — как бы не узнали, будут ругать, а то и побьют! Взрослым-то можно драться, хоть мы и делаем вид, что этого не бывает — ни-ни! Одна мама годовалого малыша всерьёз спросила меня: «С какого возраста можно бить ребенка?»

Дети выходят на улицу, во двор, в парк. Смотрю с балкона, как они пестрой стайкой идут через детскую площадку. Аська споткнулась, Саня поддержал ее, не дал упасть. Их много, они не беззащитны в мире, где есть и боль, и грубость. Ощущение семьи, готовность подставить себя под удар, угрожающий брату или сестре, — я хочу, чтобы это было привычно им, как дыхание. Но все равно для меня было неожиданностью очередное семейное ЧП и, главное, реакция самой младшей — Аси. Саня ударил Маню так, что получился, говоря по-уличному, фингал. Вообще-то Маня была виновата, если б он не ударил, да еще так сильно, я бы ругала ее, но здесь — я была вне себя: «Ты посмел ударить!» Я уходила в кухню, пыталась справиться с возмущением, мне это не удавалось, и я возвращалась опять: «Девочку! Маленькую! Сестру!» Его глаза были полны слез, он уже сто раз раскаялся, и ужаснулся, и извинился, а я все не могла успокоиться: «Посмотри же, что ты наделал!» И все двадцать минут моего обличающего монолога за мной ходила, протягивая ко мне ручки, трехлетняя Ася и со слезами твердила: «Мама, не ругай Саню, Маня меня обижала!» Она лгала! Конфликт не имел к ней никакого отношения, она старалась выгородить брата с помощью этой наивной лжи, защитить его, как умела. Плохо — лгать, плохо — драться, но поставьте себя на место ребенка, прежде чем говорить: «Надо было сделать то-то и то-то».

Вечером, когда дети улеглись, я подошла погладить виноватого Саню, чтоб он не заснул с ощущением горя: «А ты понял, как Аська тебя защищала?», — и увидела, что могла бы и не спрашивать: на его подушке лежала пушистая Аськина головенка.