Глава семнадцатая
«ПЛОСКОСТЬ»
Мы спускались на Канказ на стандартном пассажирском челноке класса «орбита-земля», развозившем обычно ротозеев – «плоскостников», которые были вне себя от осознания собственного мужества, подвигшего их на космический полет. И весь внутренний антураж был рассчитан на ротозеев.
Салон челнока представлял из себя сплошной стереоэкран, так что казалось, будто кресла зависли в пустоте, а дверь во второй салон и дорожка были обозначены бледными сиреневыми и синими линиями.
– Прекрасно, – Корвен устроился поудобнее в широком просторном кресле и протянул вперед руку, приказав: – Пиво.
Компьютер идентифицировал его пожелания правильно, в пустоте открылся до того скрытый голографическим экраном желтый проем бара, и в рукв) заказчика оказалась банка с самоохлаждением, Корвен установил шкалу на любимую температуру, подождал пять секунд, пока банка не пиликнула в знак готовности, отщелкнул крышку. И с удовольствием пригубил пиво, воскликнув:
– Комфорт. Красота.
Действительно, здесь было достаточно комфортно. Корвен любил комфорт. С присущей ему жизнерадостностью и беззаботностью он позабыл о своих недавних страхах и недовольстве по поводу нашего рейда на Канказ и теперь всей душой рвался на «плоскость».
– Никакого удовольствия, – возразил я. – Это разве полет.
На самом деле грав и нейтрали заторы без труда гасили все перегрузки, возникающие при щадящем входе в атмосферу, будто везли детей младшего возраста, а не дальних космолетчиков. Казалось, что челнок вообще не двигается, а замер в стартовом ангаре, и нам просто показывают стереокино.
– Аттракцион, – тоже с видимым неудовольствием произнесла Талана, устроившаяся рядом с нами – по другую сторону дорожки.
– Ну да, – почему-то обиделся Корвен. – Вам нужно, чтобы рядом липла пара мерканских истребителей и обязательно была праздничная иллюминация из плазморазрядов. Чтобы перегрузка сдирала кожу с лица.
Он осушил банку и бросил в сторону, ее на лету сграбастало щупальце уборщика и с чмоканьем втянулось в пол.
– Не думаю, что нам это так нужно, – усмехнулась Талана.
– Нужно, – нудил Корвен. – Вам только это и нужно.
– Может быть, – кивнул я задумчиво.
– Вообще мне кажется, на Канказе вы будете дохнуть от скуки, – заявил Корвен, потягиваясь.
– С чего это? – спросил я.
– Все по той же причине. Там нет «камер пыток», меркан и продырявленных истребителей.
– Чего ты ворчишь? – спросила Талана. Корвен пожал плечами.
Он обижался, что нас не устроила составленная им напряженная программа большого загула, включавшая посещение злачных мест Тоннпалы и прибрежных курортных комплексов. Надо отметить, программа была составлена со знанием дела и на ее осуществление нужно было сил примерно столько же, сколько на средней руки звездную битву. А я хотел спокойствия. Талана тоже склонялась к этому. Поэтому Корвену пришлось скооперироваться с двумя инженерами из реакторной службы, которым, похоже, в рейде не хватало острых ощущений.
– Чего на вас злиться? – хмыкнул Корвен. – Вы еще в библиотеку двиньте. На Тоннпале отличная библиотека. Одних бумажных книг несколько миллионов… Или в музей… Очень облагораживает, – он саркастически хмыкнул.
– А вот это обязательно, – вполне серьезно произнесла Талана. – Изобразительный музей Вальдека действительно потрясает.
Корвен посмотрел на нее несколько очумело. В его понимании пилот, мечтающий о музеях, такая же несуразица, как птица, машущая крыльями в супервакууме.
– М-да, – пробурчал он и потянулся за следующей порцией пива.
Все предметы и лица озарило красным отблеском. Днище челнока загорелось, и стереоэкраны добросовестно передали это. Мы входили на первой орбитальной скорости в верхние слои атмосферы.
Свечение стало значительно сильнее – это включилась плазменная защита, и теперь челнок проникал в атмосферу, как раскаленный нож в масло Челнок резко гасил скорость и проваливался вниз Мы оставили позади ночную область, и внизу открылась водная гладь, расчерченная полосками островов Впереди показался большой зеленый континент, застланный облаками.
– Ла-ше-шун, – прокомментировал Корвен. – Самый большой из трех континентов. Нам туда…
Когда внизу раскинулся до горизонта континент, плазменная одежда челнока исчезла – мы летели со скоростью обычного аэротакси, на высоте не больше десяти километров, так что я мог рассмотреть богатые лесные массивы, гигантскую, с покрытыми льдом пиками горную гряду. То там, то здесь возникали жмущиеся к земле городки. На горизонте, как иголки, протыкали ярко-голубое небо белые, серебряные, золотые шпили, между которыми кружились разноцветные яркие огни, создававшие ощущение непрекращающегося праздника.
– Тоннпала. Самый красивый город, который я видел, – восторженно произнес Корвен.
– Ты так считаешь? – осведомился я.
– Знаю.
– Он преувеличивает, – отозвалась Талана. – Красота города не зависит от числа сенсорарен и борделей.
Корвен только махнул рукой. Ему надоело спорить с нами.
Тоннпала приближалась, и шпили вырастали в размерах. Это были трехкилометровые небоскребы, появившиеся лет сто назад в период архитектурного гигантизма. Тогда расцвели технологии, позволявшие без особого труда возводить такие махины и не слишком заботиться о коварных законах тяготения. Разглядел я и «Арену снов» – самый большой не только на планете, но и во всей Лемурийской Большой сфере центр сенсорзрелищ, способный без труда вместить более миллиона человек. Даже у меркан, основоположников этого искусства безумных развлечений, имелась всего лишь пара сооружений, способных поспорить с «Ареной» размерами и оснащением.
Тоннпала простиралась на добрую сотню километров, если не больше. Здесь жили в ус не дуя, в неге и комфорте полсотни миллионов человек.
Челнок продолжал полого снижаться и гасить скорость, пока не завис на высоте около километра над «шахматной доской» – посадочным полем космодрома площадью под сотню квадратных километров Как фигуры в игре на квадратиках, являвшихся стартово-посадочными ячейками, виднелись изящные конструкции межпланетных лайнеров, грубоватые очертания челноков, несколько громадных гравитационных платформ, использовавшихся для доставки на орбиту крупногабаритных и тяжелых грузов. Края поля окаймляли замысловатые серебряные, черные и зеркальные конструкции служб обеспечения космодрома, а установленная, вопреки всякому здравому смыслу, на верхушку ярко-синяя пирамида являлась плодом не совсем здорового воображения Лейна Родиреса – известного архитектора Тоннпалы – и служила главным зданием космопорта.
– Прибыли, – сказал Корвен и заработал жесткий взгляд Таланы. Пилот никогда не говорит, что полет закончен, пока не ступит ногой на твердую поверхность.
Наш челнок качнулся несколько раз, как лодка на волнах, и камнем рухнул вниз. Застыл на высоте нескольких метров и мягко спланировал на посадочную ячейку, которая прогнулась под его тяжестью, пружинно качнулась несколько раз и замерла.
Вежливый голос проинформировал нас о том, где мы находимся, как добраться до города, и предложил проследовать к выходу.
Я сбежал по невысокой лесенке, ступил на черную полированную поверхность ячейки и на миг почувствовал легкое головокружение. Ноги ослабли. Столько времени быть в пространстве и снова ступить на планету – оказывается, это действует. И, насколько я мог понять, глядя на моих спутников, действует не только на меня.
– Плоскость, – каким-то вдруг ставшим чужим голосом произнес я. *** Это было достаточно странное ощущение. С одной стороны, я настолько свыкся с космическими расстояниями, при которых пара тысяч километров – это средняя дистанция выстрела, что масштабы «плоскости» казались убогими. Кажется, протяни руку – и достанешь до проходящего по северной границе Тоннпалы, прячащего свои вершины в пушистых облаках Даманского хребта. До его подножия всего полсотни километров – это каких-то три-четыре секунды для выброшенного из стартового ангара и начинающего разгон истребителя. И вместе с тем возникало ощущение, что до них очень далеко. Атмосфера увеличивает расстояния, покрывая дальние предметы дымкой. Я все это понимал умом, но не сердцем. Это было какое-то наваждение – будто я однажды утром проснулся тараканом и теперь путь от ножки стола до кресла для меня огромен. В общем-то, так оно и было Если посмотреть на мир философски – нет больших или маленьких расстояний. Есть быстрые или медленные средства передвижения. Для наших предков, пользовавшихся лошадьми или мерявших дороги своими натруженными ногами, полсотни километров было совсем немало. Кстати, ощущать себя вновь пришпиленным к «плоскости» и стать рабом этих масштабов оказалось неожиданно приятным.
Эти философские настроения владели мной, когда в просторном номере-пузыре я сидел, развалившись в кресле, собранном из разноцветных мелких переливающихся и вспыхивающих искрами пластоформных шариков, намертво сцепливающихся под воздействием даже слабого магнитного поля и принимающих любую форму, и любовался на прекрасный вид Тоннпалы, на вышедшие из сказочных снов чудесные замки, километровые арки, стрелы скоростных линий магнитопланов, многоуровневые развязки транспортных магистралей, зависших в вышине.
На отеле «Принц Вальдек» настоял Корвен.
– Немножко дороговато, – сказал мой друг. – Зато респектабельно. И соседи – не свиномордые морские фермеры с Эйдоса и не мелкие сетевые торгаши с Ролингса.
Тут он был прав. В «Принце Вальдеке» в основном оседала публика выше среднего достатка – туристы с разных планет Лемурийской сферы, чиновники высокого ранга, бизнесмены, которых занесло на Канказ коммерческими ветрами. И, конечно, офицеры космофлота.
Космофлот никогда не жалел средств на своих военнослужащих. Экономить на жалованьи выглядело бы просто глупо, поскольку подготовка одного пилота стоит не меньше, чем истребитель «Альбатрос», а истребитель «Альбатрос» обходится ненамного дешевле, чем весь этот отель. Так что на моем кредиткольце, устроившемся на безымянном пальце, было достаточно кредитов, чтобы ощущать себя вполне свободным человеком, готовым на любой загул.
«Принц Вальдек» представлял из себя семисотметровое «дерево» с «ветками», увешанными «пузырями», каждый из которых являлся отдельным просторным комфортабельным номером. Цена поднималась вместе с этажностью. Я не скупился и мог обозревать город с шестисотметровой высоты. Поверхность «пузыря» могла становиться по моему желанию абсолютно прозрачной изнутри или закрытой наглухо.
– Плоскость, – в очередной раз непонятно зачем и кому сказал я, отметив, что в моем тоне перемешалось презрение с долей восхищения.
Зазвенел длинный музыкальный аккорд, и в воздухе передо мной повис старомодный циферблат часов, предупреждающий, что до назначенного времени остается три минуты.
Пора идти.
– Зеркало, – поднявшись с кресла, потребовал я, и передо мной услужливо открылся проем, в котором отражался я собственной персоной.
Да, видок у меня… Я провел рукой по мягкому, будто пушистому вороту просторной, меняющей от каждого движения цвет и то вспыхивающей искрами, то окрашивающейся в чернильную темень рубахи. Ничего не попишешь – мода.
В гражданском костюме я ощущал себя как на карнавале. Вроде внутри это был я, но внешне некто совершенно другой.
Стоп, хватит ворчать наедине с собой. Все же понятно. Мной владели обычные комплексы сошедшего на «плоскость» после долгих походов военного пилота.
Так нельзя. Надо выкинуть из головы все. Позабыть на время о прошлых сражениях. Не думать о будущем. Попытаться стать простым человеком. Безответственным, безвредным земляным червем, находящим прелесть в том, чтобы легко и весело тянуть через годы свою жизнь. Именно такое травоядное существо и взирало на меня из проема зеркала.
– Убрать, – приказал я. И зеркало растворилось.
Грешно зацикливаться на своей исключительности и наслаждаться высокомерием по отношению к «плоскостникам» – они тоже люди и живут, как могут.
Дверь номера с каким-то чавкающим звуком расползлась, будто порвалась, и я ступил на круглую прозрачную лифтовую площадку. Пригладил рубаху на груди и усмехнулся, представив, как вытянется лицо Таланы, когда она увидит меня в таком виде.
Она ждала меня в огромном холле отеля. Стены его представляли собой мягко падающий откуда-то из небесной, голубой высоты и плетущий изумительные узоры под действием небольших гравитационных нейтрализаторов водопад, а пол был похож на зимний гладкий каток.
– Угу, – глупо вымолвил я.
Вытянулось вовсе не ее лицо, а мое. А вытягиваться было от чего. В мерцающем золотом широком и низком кресле сидела красивая женщина. Ее каштановые волосы мягко падали на плечи. Короткое, однотонное, тоже по моде, синее платье охватывало точеную фигуру. И глаза– большие, черные, в них была насмешка и не было обычного льда.
Я сглотнул комок в горле и направился к ней. Да, поработали с ней знаменитые на всю сферу канказские косметологи и модельеры неслабо!
Она легко поднялась с кресла, платье ее осталось все таким же однотонным, но стало голубым и выглядело тяжелым, как металл.
– Что застыл, лейтенант? – спросила она.
– Небольшой ступор. Это пройдет, – заверил я.
– Расслабься, пилот, – она взяла меня под локоть, и внутри у меня что-то ухнуло. – Плоскость имеет массу достоинств И нужно уметь ими пользоваться.
– Может быть.
– Мы договорились, что действуем по моей программе, – сказала она.
– Договорились. Куда идем?
– Пока прямо… *** Корвен, разрывающийся между борделями, эротическими массовыми сенсоригрищами на Больших аренах и обычным пьянством, держал нас за безобидных, но от того не менее чудных сумасшедших.
– Можно подумать, ты воспитывалась в закрытой монастырской школе, – сказал я после очередного пункта нашей программы, когда мы выходили из классического, без всяких технических новинок театра, где были деревянные декорации и живые актеры и не было и в помине ни одного стереоэффекта. Сам театр был древний – из настоящего кирпича, с колоннами, покрытый невидимым консервантом, оберегающим старинные строения от безжалостного течения времени. Это был один из последних и, несомненно, лучший классический театр.
– Возможно, так оно и было… Тебе понравилось?
– спросила она.
Это была старинная пьеса, где звенели хрустальные бокалы и стальные шпаги, пылали необузданные страсти и вместе отлично уживались благородство и коварство, низость и вершины духа. Все это выглядело не особенно затейливо, казалось, что в образах мало глубины и слишком все просто. Но через некоторое время я попал под власть происходящего на деревянной сцене, скрипящей и стонущей под актерской поступью.
– Мне понравилось, – кивнул я.
– Мы слишком увлеклись техникой. Слишком грубо обращаемся с нашими чувствами, допуская их сразу до центров удовольствия и радости. Видим лишь свет и тени. И теряем оттенки. Теряем нечто значительное. То, что живет в этом старом театре, – она грустно улыбнулась.
– Может быть, – кивнул я.
Мы неторопливо брели по узкой старинной улице, был вечер, горели настоящие газовые фонари.
– Как тебе показалось, что главное было в театре? – неожиданно спросила она.
– Сопереживание.
– Точно.
Слышать подобные слова от Таланы было несколько странно… И вместе с тем я уже ничему не удивлялся.
Я в очередной раз подумал, что люди на поверку слишком часто оказываются совершенно не теми, кем кажутся. Кто бы мог подумать, что СС, суперстерва, самый жесткий командир эскадры на самом деле тонкая натура, любительница театров и изящных искусств. А кто такой лейтенант Серг Кронбергшен? Себя я знаю?.. Того, что таится в глубине меня, не знаю точно…
Талана тем временем приоткрывала мне все больше свои пристрастия и свой мир. Мы ужинали в старомодных ресторанчиках при свечах, пили странное, натуральное, без синтетиков вино. Преодолев за полчаса на магнитном туннельнике триста километров и взяв на станции двухместный, кажущийся хрупким, как старинный планер-птица, глайдер, забирались в отдаленные места и любовались солнцем, возвращающимся вечером в окрасившееся перламутром и будто ожившее море. Мы летели в снежные горы, и я со счастливой улыбкой брал снег и растапливал его в руках, растирал по щекам, отмечая;
– Мы с тобой пришпиливаемся к плоскости.
– Это страшно для пилота? – внимательно смотрела на меня Талана.
– Не знаю.
– Пилот должен знать, что кроме пустоты у него есть это, – она обвела рукой вокруг себя, будто пытаясь погладить сказочно красивые пики, поросшие лесом склоны ущелья, быструю горную реку, бурлящую внизу, огромных птиц, прочерчивающих голубое, темнеющее небо. – Это очень важно. Только пилот может понять, насколько это важно. И насколько ценен каждый такой миг. Лови мгновение, Серг.
На пятый день пребывания на плоскости Талана повела меня в Главный музейный ансамбль Канказа. Купол отгораживал от внешнего мира часть старого города, еще более старого, чем театр. Здесь расположился щедро украшенный старинными архитектурными излишествами и похожий на праздничный торт дворец, принадлежавший в седые времена принцу Вальдеку. Принц был отпетый рубака, разбойник и одновременно покровитель изящных искусств. Именно он положил начало планетарной коллекции Канказа, считающейся лучшей в Лемурийской Большой сфере. Вокруг дворца раскинулся обширный комплекс старинных или восстановленных по литографиям, чертежам и описаниям зданий, принадлежащих ныне музею. По размерам они казались просто хижинами дикарей по сравнению с городом, который возносился на километры вверх и зарывался на сотни метров в почву. Рядом с куполом возвышалась «Арена снов». С Другой стороны шли рядом небоскребы компаний «Сфера жизни» и «Волькарда». А чуть дальше на пятьсот метров вознеслось здание сената в форме сорвавшейся из крана водяной капли. Солнце светило вовсю снаружи купола, но здесь – романтический вечер, который составляет большее время суток. Огни фонарей бросают неверные блики, упоительно пахнет цветами.
Народу было не слишком много. В основном туристы, которым осточертели сенсорарены и бордели и захотелось самим посмотреть, вокруг чего столько шума по всей Вселенной. Многие прятали разочарование за показным воодушевлением. Музейным комплексом Канказа положено было восхищаться. Хотя, избалованные сумасшедшими визуальными эффектами, мои современники разучились всерьез воспринимать старый, хотя и искусно обработанный, но все равно грубый камень.
Наши шаги гулко отдавались в пустынных залах дворца, со сводчатых потолков взирали мифические существа, страшные и прекрасные, в которых всегда искренне верили на Канказе Золоченые колонны стояли ровно в ряд, как когда-то стоял караул гвардейцев принца Вальдека. С потолка свисали изящные бронзовые люстры, в хрустале играл свет. Здесь поддерживались постоянная температура и влажность, живописные полотна на стенах были отделены невидимыми прозрачными преградами, защищавшими лучше, чем броня, от механических и других видов воздействия. Многие произведения искусства, представленные здесь, по праву считались лучшими из тех, что созданы на сотнях миров.
– Когда-то такие интерьеры считались пределом роскоши, – с усмешкой произнес я, Их могли себе позволить только избранные…
– В наш век вещи обесценились, – ответила Талана. – Такой интерьер может создать любой дизайнер с помощью автоматов и компьютеров. Но здесь есть труд человеческих рук А это немало.
Мы остановились возле небольшой картины, писанной масляной краской сотни лет назад. Но она выглядела, как новенькая – краски благодаря новейшим технологиям не только сохранены, но и восстановлены.
– Полотно Ронберга Ханса, – пояснила Талана. – Называется «Рыцарь».
Из черных глубин полотна смотрел человек, державший в руке шпагу. Ни действия, ни движения, ни экспрессии. Только вытянутое, с неправильными чертами лицо и тонкая рука, обхватившая эфес шпаги.
– Одна из лучших картин, – сказала Талана.
Я присмотрелся к ней и пожал плечами. Лицо и лицо. Шпага. Ничего более.
И вдруг меня будто пронзило током. В глазах человека были грусть, ощущение убийственного течения времени, неуверенность перед жизнью и вместе с тем решимость идти до конца, чего бы это ни стоило.
– Картина живая, – сказала Талана. – И он живой…
Я передернул плечами. Действительно, как живой. И в нем было что-то близкое мне. Ей богу, мне захотелось поговорить с рыцарем.
– Понимаешь, древние владели тем, чем не владеем мы, – продолжила Талана – Они знали, что такое настоящее чувство, а не сенсорная наведенная реакция. Они владели оттенками чувств. Они заряжали свои произведения той энергией, о которой мы до сих пор ничего не знаем… Мы останавливались около картин, и я ощущал, что проваливаюсь в этот сказочно реальный мир.
– Этот мир надо любить, – говорила Талана.
Наконец мы покинули дворец, и скользящая полоса унесла нас по подземному переходу в расположенный под землей огромный комплекс современного искусства.
– Художник всегда испытывал мучительный разрыв между средствами изображения, которыми он обладал, и чувствами, которые его обуревали, – сказала Талана. – Живописец достигал совершенства в использовании акварели, масляных красок, изображая восход солнца, блики на озере Но это средство ограниченное. И постепенно средства развиваются. Новые краски, позволяющие хранить свет и темноту во всей полноте и глубине… А потом – стереоизображения… И, странно, постепенно средства изображения подавляют художника. Так что, Серг, выходит, что сложные чувства легче выразимы простыми средствами… Хотя были и исключения…
Я смотрел на сконцентрированные в пространстве застывшие симфонии света Странные формы изогнутого, перекрученного пространства. Стереопейзажи, стремящиеся остановить мгновение, но в результате омертвлявшие его. Запаянные в рамы или растекающиеся в воздухе отголоски иных реальностей.
– Постепенно из области чувств художник пытается вломиться напрямую в подсознание – в закрытые земли, полные демонов, пожирающих человека, – Талана останавливалась перед наиболее интересными образцами. – Это не просто. В ход идут галлюцигены, наркотики. И выясняется, что там творцов чаще находят страхи.
Действительно, эти произведения производили жутковатое впечатление, в них таилась тьма.
– Как ни многолико искусство, за его историю было лишь несколько прорывов, – Талане шла роль экскурсовода. – Со временем новаторы в искусстве становятся идолами, им начинают подражать. И то, что раньше было сокрушением основ, становится банальностью, окутывается скукой.
По мере продвижения вперед действительно голографические композиции становились скучнее.
– Нынешние художники гуляют в подсознании, как на экскурсии, и так получается, что все время попадают не туда.
Мы вошли в зал, который занимала одна-единственная объемная меняющаяся композиция. Я ошарашенно застыл.
В центре озаренного неверным светом зала зависли друг против друга два шара диаметром метра три. В их глубине менялись картины. Возникали странные города. Проявлялись человеческие лица. Изображения не повторялись – их запас был неисчерпаем. Называлось это «Двойники». Что-то кольнуло меня…
– Что это? – спросил я.
– Орел Ганг Дольмен – умер полсотни лет назад, – пояснила Талана. – Талантливый художник с Рогоза. Была модная теория о двойственности всех процессов. Из нее вытекало, что у каждого человека, планеты, звезды есть свои двойники.
– Что значит двойники?
– Нечто, очень похожее внешне и обладающее внутренней связью.
– Двойники, – я замер на миг. Пол будто качнулся под ногами.
– Теория представлялась тогда совершенной заумью. Но вместе с тем, как многие заумные теории, она нашла подтверждение. За последние сорок лет в неисследованном секторе было обнаружено несколько двойников.
– Я ничего не знал.
– Это не афишировалось нигде, кроме полузакрытых информбюллетеней.
– Полностью одинаковые планеты? – изумился я.
– Не все так примитивно. Почти схожие планеты. Почти схожая история Правда, разный уровень развития. И сенсы, хотя им так до сих пор и не доверяют, говорят, что это искаженные копии друг друга.
– Ерунда!
– Почему ерунда? Очень может быть.
– Ерунда, – мне вдруг стало тесно в этом помещении. – Пойдем… *** Нам повезло. Как раз на наш отпуск выпал большой канказский карнавал. Они проводились три раза в год, и жители Канказа, знавшие толк в развлечениях, готовились к ним загодя.
Карнавалы пользовались заслуженной славой во всей Лемурийской сфереГоворят, до войны на них заглядывали и меркане. И вообще, комплексы развлечений были ближе к мерканским, их культура наложила несмываемую печать на Канказ. Прижился здесь и мерканский лозунг «Жизнь – удовольствие» В извлечении удовольствий канказцы сильно преуспели. И собирались извлекать их и дальше.
Уже с раннего утра над Тоннпалой зависли тысячи наблюдательных полицейских гравитационных тарелок, время от времени ныряющих вниз Карнавал никак нельзя было назвать как скучным, так и безопасным праздником, С высоты моего номера в отеде я взирал на бурлящий поток – это толпы людей рвались на «Арену снов». Сенсорарены а карнавал обязательно выдавали новые программы, а на большую арену было не пробиться, цены за места взмывали до астрономических величин.
– Жду внизу через десять минут, – донеслось из браслета связи.
– Да, Талана, – ответил я.
Мне не хотелось нырять в этот человеческий водоворот – от одной мысли об этом в груди становилось тесно. Но не воспользоваться случаем поучаствовать в канказском карнавале было бы глупо.
На улицах творилось нечто невообразимое. Все кишело народом, успевшим экипироваться для карнавала. Компактные голографические проекторы и биопластовые маски вызывали из глубин фантазий к жизни то трехметровую земельную ящерицу со Спурта, то «ледяную леди», то «печального оруженосца», а еще бесчисленное количество негуманоидов, андроидов и мифических персонажей. Все смеялись, пили вино и пиво, были довольны жизнью. Знакомились. Предлагали слабые наркотики, которые вроде и запрещены, но не строго.
– Представь, а вдруг это не маски. Вдруг они настоящие, – хмыкнул я, придерживая за руку Талану.
– Тогда это было бы не лучшее место в Галактике.
Мы с ней оделись просто – в тоги древних эллийцев. На моей голове был венок из искусственных острых эллинских цветов, а в волосах Таланы запутались светлячки.
Над городом хорошо поработали архитекторы и авторы эксклюзивных спецэффектов. Наверху под действием нейтрализаторов гравитации кружились, создавая чудесные узоры, потоки воды, искрились странные фигуры, в которых можно было опознать и золотого дракона, и пещерного монстра одиннадцати островов. Вращались вокруг друг друга разноцветные шары. Сталкивались и сыпали молниями голографические облакаВырастали и истлевали на глазах гигантские деревья, пронизывающие дома и эстакады. Мир менялся быстро, и трудно было остановить на чем-то взгляд.
– Это прекрасно, – должен был признать я.
На «Арену снов» мы и не мечтали прорваться. Остановили выбор на одной из малых сенсорарен в ста километрах от отеля – нас домчал туда туннельник, салон которого был битком набит фантастическими карнавальными веселыми персонажами.
Люди выныривали со станции туннельника, и толпа, как вязкая текучая жидкость, вопреки всем законам тяготения, вливалась по эстакаде наверх, заполняла трехсотметровую серебряную чашу, возвышавшуюся на трех хрупких с виду опорах.
Представление на сенсорарене не прекращалось ни на секунду уже третьи сутки. Народ радостно визжал. Народ ликовал. Народ был счастлив. Переливались и рушились голографические композиции, давила на уши музыка, продирающая до костей. Вибрационные генераторы ломали отчуждение и настороженность и бросали человека в море эйфории, сладостного сексуального возбуждения. Волны радости и всеобщего единства захлестывали нас. И вокруг маски. Счастливые крики. Какие-то слова, казавшиеся важными…
В прошлой «плоскостной» жизни я был не избалован такими зрелищами. На Хагша ин Хаге – моей доброй патриархальной планете, где я вырос, вообще запретили массовые сенсоригрища – очень уж они смахивали на методику контроля над массовым сознанием Мерканы. Запретный плод сладок. И я мечтал с детства, как однажды ступлю на арену и испытаю сладостные минуты. Первый раз это произошло шесть лет назад. Тогда мне все это действо казалось захватывающим. Сейчас ощущения были какие-то мутные и непонятные. Было приятно и вместе с тем мерзостно, И меня происходящее не захватывало, как других, – я видел отрешенные лица людей, улетевших в дали грез: кто-то катался по пружинящему полу, кто-то прыгал монотонно, кто-то исходился в счастливом вопле, но большинство группками по нескольку человек совершали, взявшись за руки, монотонные движения. Мне казалось, что при всей силе их чувства и радость напрочь искусственные, лишенные жизни. И они унижают человека.
На Талану все это тоже не оказывало особого действия. И вскоре мы выбрались наружу,
– Ну как? – спросила Талана. Я пожал плечами и признался:
– Я не понимаю радости, которую испытывают наземники на аренах.
– И не поймешь… Здесь все слишком стерильно и безопасно. Пережившего космический бой трудно увлечь сенсорзрелищем.
– Это хорошо?
– Пилот – другой человек… Более независимый… Более человек… Вперед, Серг. В карнавал…
И нас закрутил карнавал. Мы ныряли в туннельник и выбирались на площади, улицы, где гулянья были в разгаре. Потом взяли двухместный крошечный глайдер, прокат которого стоил сегодня бешеных денег, и навигационный автомат повел нас по извилистой траектории мимо кишащих в воздухе машин, парящих птицами голопроекторов, извергающих гигантские фантомы. Мы приземлялись, плясали, обнявшись с какими-то фантастическими личностями, пили вино и опять взмывали на глайдере вверх. Это должно было утомить, но не утомляло.
И наконец, мы оказались в каком-то невеселом местечке – замусоренной части города, где было пустынно, о карнавале напоминали только несколько пьяных морд. Свернутые в приступе первобытной энергии штыри полицейских оповещателей как нельзя лучше характеризовали местных аборигенов.
– Похоже, мы заехали не туда, – сказал я, берясь за навигационную карточку, прилепленную к хитону на груди.
«Район Тахо отнесен к районам критической криминогенной опасности, – проинформировал компьютер. – Туристическое посещение нежелательно»…
Я провел пальцем, дав отбой. Пожал плечами.
Мы осушили две бутылки вина, поэтому я лично воспринимал все достаточно беззаботно. Талане тоже изменила ее осторожность.
– Туда, – она ткнула пальцем в ближайший кабачок – пузырь, зависший на невидимых взору опорах в пяти метрах от земли, куда вела извилистая разноцветная лестница. Вокруг кабачка скользили, оскаливая пасти, гигантские крокодилы – стереоизображения, знак заведения, так и называвшегося «Стаканчик у крокодила».
Я ошибся. Карнавал докатился и сюда. Нам попалась пара человек в карнавальных нарядах. Один из них валялся в неизвестно откуда взявшейся луже, пытаясь встать. На нас аборигены смотрели удивленно.
В Тоннпале, как и во всех мегаполисах, собрались разные люди, в том числе и разношерстный экзотический сброд, живущий за счет системы соцобеспечения и не нуждавшийся ни в чем, Обычно обитатели районов типа Тахо мечтают разбогатеть и жить беззаботно, но не желают палец о палец ударить для этого. Они считают, что весь мир должен им, только не могут пояснить, почему. Они часто бывают опасны и злы.
Талана ощущала себя уверенно. Служебный нейтрализатор, выдаваемый по желанию офицерам при спуске на плоскость и запрещенный к обращению «плоскостникам» – вещь, дающая ощущение безопасности. А что мой командир умеет обращаться с этой штукой – я не сомневался.
Когда мы вошли в бар, нас встретили насмешливые и настороженные взгляды.
– А вы не ошиблись? – осведомился бармен.
– Не ошиблись, – сказал я.
– Тогда занимайте столик…
Здесь оказалось не так плохо. Несколько человек, сгруппировавшихся в углу, обнялись за плечи и затянули старую канказскую песню. На нас теперь посматривали без злобы, даже дружелюбно. Потерянный для общества алкаш, шатаясь, подошел к нам, мы ему преподнесли стакан крепкого вина, и в награду он пару минут почем зря ругал «этих поганых плоскостников».
– А меркан я ненавижу, – вставая, пошатываясь, как при качке на палубе, произнес он. – Многие их любят. Но я – то знаю… Я все знаю…
– Почему вы говорите об этом нам? – поинтересовался я.
– Вы же вояки.
– С чего вы взяли? – удивился я, считавший, что мы вполне можем сойти за «травоядных».
– У меня пока есть глаза, хоть и залитые вином.
После шума карнавала я почувствовал себя в тихой обстановке бара вполне прилично. Так бы вечер и прошел мило и спокойно. Но…
– Ну чего, тараканы щелевые?! – послышался радостный вопль.
И в «Стаканчик у крокодила» завалились те, Кого мы меньше всего рассчитывали здесь увидеть… А с другой стороны, где их еще можно увидеть…
– Встать, поганцы, когда заходит равванская гвардия! Гвардия была в составе пятерых человек. Они воспринимали карнавал просто как возможность надраться и подраться, поэтому не мудрствовали с масками и нарядами – одеты они были в равванских наемников. Капитан Вольген (давно не виделись!), уже прилично поднабравшийся, широко расставил ноги, упер руки в бока и хмуро обвел взглядом собравшихся, не находя достойных противников. Он был разочарован. Но лик просветлел, когда взор наткнулся на нас. Он ухмыльнулся и перестал обращать на нас внимание.
– Господа, я не хочу неприятностей, – произнес бармен.
– А получишь, если не заткнешь поганую дыру, которую ты называешь ртом, – ответил Вольген.
Компашка расположилась в центре бара. А люди начали по стеночке выбираться отсюда, зная по практике, что от равванских наемников следует держаться подальше.
– Может, пойдем отсюда, – предложил я, Талана кивнула и поднялась с жесткого стула. Но Вольген, увидев наш маневр, радостно заорал;
– Враг бежит, как заяц! Вырядились извращенцами! Мыши летучие!
Набрался он сильно, но это не значило, что не способен вышибить из нас дух. Он поднялся из-за стола и двинулся к нам.
– Капитан, вернитесь на свое место, – холодно произнесла Талана.
– Что за бабский писк? – захохотал он.
– Я вам приказываю.
– Они нам, равванской гвардии, приказывают! Кто? Мышь летучая!
– Я вызываю патруль, – Талана подняла руку с браслетом.
– Второй раз не выйдет! – Вольген рванулся к ней со скоростью молнии – и куда только хмель выветрился?!
Она отскочила и выхватила нейтрализатор.
И начался настоящий карнавал!
Вольген с быстротой и изяществом горной полосатой кошки сблизился с Таланой и небрежным движением руки сшиб ее с ног, вырвал нейтрализатор и хлестнул разрядом по ее животу. Она потеряла сознание, и он обернулся ко мне…
Я увидел над собой занесенный огромный кулак. И понял, что сейчас он выбьет из меня дух.
Инстинктивно – и как только прыти хватило – я нырнул под эту медвежью лапу…
И стало как-то вязко. Движение давалось с трудом. Все будто замерло. Меня как мягкими подушками сдавило со всех сторон.
Больше я ничего не помню.
